ФИЛОСОФСКІЙ СКИТАЛЕЦЪ.
ФИЛОСОФСКІЙ СКИТАЛЕЦЪ.
ПАМЯТИ Н. Я. ГРОТА.
(Продолженіе)1).
1) См. Богосл. Вст. Іюнь — Іюль.
П. Соколовъ.
(Окончаніе слдуетъ).
Философский скиталец: Памяти Н. Я. Грота, Соколов Павел Петрович, Год: 1899
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Соколов П. П. Философский скиталец: Памяти Н. Я. Грота // Богословский вестник 1899. Т. 3. No 11. С. 510-527 (3-я пагин.). (Продолжение.)
Если мы припомнимъ методологическіе принципы Н. Я. и воспроизведемъ ходъ его мыслей въ книжк О свобод воли и примыкающихъ къ ней этическихъ статьяхъ, то мы найдемъ, что основой его метафизическихъ гипотезъ служатъ психологическіе факты. Онъ выходитъ изъ данныхъ самонаблюденія и оканчиваетъ метафизическими выводами, которые, по его мннію, неизбжно слдуютъ изъ этихъ данныхъ. Самонаблюденіе говоритъ намъ, что мы сознаемъ себя свободными, и это сознаніе подтверждается теоретическимъ анализомъ волевыхъ дйствій и ихъ возможныхъ мотивовъ, отсюда слдуетъ, что мы на самомъ дл свободны. Самонаблюденіе показываетъ, что наша свобода проявляется въ борьб съ нашею эгоистическою индивидуальностью и въ стремленіи къ вчнымъ идеаламъ, отсюда слдуетъ, что свобода иметъ не индивидуальный, а универсальный источникъ, что въ основ нашей воли лежитъ ‘міровая воля’, стремящаяся освободиться отъ произвольно наложенныхъ на себя индивидуальныхъ ограниченій и влекущая насъ къ вчному, какъ къ высшей цли нашего духовнаго развитія. Но можетъ-ли самонаблюденіе служить почвой для такихъ заключеній? Сознаніе свободы воли есть, конечно, психологическій фактъ, но изъ сознанія свободы можно-ли заключить о ея дйствительномъ существованіи? Влеченіе воли къ идеаламъ, возвышающимся надъ индивидуальными стремленіями, есть также психологическій фактъ, но доказываетъ-ли этотъ фактъ, что воля не индивидуальный, а міровой принципъ? Найдемъ-ли мы въ нащемъ психологическомъ опыт какую-нибудь гарантію того, что подобное метафизическое истолкованіе этихъ фактовъ законно и справедливо? Если мы обратимся съ этими вопросами къ современной психологіи, то она дастъ на нихъ отрицательный отвтъ. По современнымъ научнымъ воззрніямъ, въ области внутренняго опыта, какъ и въ окружающемъ насъ вншнемъ мір, намъ доступны только явленія и ихъ эмпирическія соотношенія или законы, а дйствительная сущность этихъ явленій намъ неизвстна. Сознаніе свободы воли и стремленіе воли къ высшимъ идеаламъ суть такія именно явленія, Если мы хотимъ научно понять природу данныхъ явленій, то мы найдемъ вполн достаточное объясненіе ихъ, наприы, въ тхъ-же законахъ ассоціаціи, которыми управляется остальная душевная жизнь, но утверждать на основаніи ихъ реальное существованіе свободной воли, да еще возводить эту индивидуальную волю въ міровое начало противорчитъ всмъ принципамъ науки. Такія гипотезы могутъ оправдываться этическими требованіями, но психологія, какъ наука, не иметъ дла съ этическими постулатами и не можетъ служить опорой для метафизическихъ предположеній. Такимъ образомъ, чтобы удостовриться въ правильности своихъ метафизическихъ выводовъ, Н. Я. долженъ былъ пересмотрть ихъ психологическія посылки. Желая создать на почв самонаблюденія свою философскую теорію воли, онъ оказался въ противорчіи съ основными принципами современной психологіи и ему оставалось что-нибудь одно изъ двухъ: или оставить эту теорію безъ научнаго фундамента, или попытаться реформировать господствующія въ настоящее время психологическія идеи. Такую именно смлую реформу задумалъ онъ въ серіи своихъ психологическихъ работъ: La causalit et la conservation de Vneryie dans le domaine de l’activit psychique (1889), жизненныя задачи психологіи (1890). Къ вопросу о значеніи идеи параллелизма въ психологіи (1894), О времени (1894), Основанія экспериментальной психологіи (1895), и Понятіе души и психической энергіи въ психологіи (1897). Первоначально Н. Я. занимается психологическими вопросами преимущественно въ этическихъ и метафизическихъ цляхъ: онъ ищетъ въ психологіи средствъ для научнаго и философскаго оправданія идей свободы воли, души и безсмертія. Но впослдствіи у него пробуждается интересъ къ психологіи, какъ наук, метафизическія и этическія задачи отступаютъ на задній планъ и возникаетъ стремленіе уяснить методы и принципы психологическаго изслдованія. Вмст съ смною интересовъ происходитъ и измненіе его взглядовъ. Вліяніе философіи Шопенгауэра уступаетъ мсто вліянію идей современныхъ натуралистовъ и этическій волюнтаризмъ замняется новою точкой зрнія, которую онъ называетъ психологическою энергетикой.
Н. Я. начинаетъ рзкою критикой современной эмпирической и физіологической психологіи. На Парижскомъ психологическомъ конгресс 1889 г. онъ читаетъ докладъ О причинности и сохраненіи энергіи въ области душевной дятельности и этотъ докладъ звучитъ полнымъ диссонансомъ среди дружнаго хора собравшихся на конгрессъ психофизіологовъ. Онъ заявляетъ здсь психофизіологамъ, что ихъ пріемы изученія психическихъ явленій суть ничто иное, какъ сплошное petitio pricipii. Физіологическая психологія требуетъ, чтобы мы заране согласились съ положеніемъ, что душевныя явленія связаны двоякими причинными отношеніями, что воспріятія, представленія и чувства всецло обусловливаютъ акты воли, а сами въ свою очередь находятся въ строгой причинной зависимости отъ физическихъ и физіологическихъ процессовъ. Но доказаны-ли научно эти причинныя зависимости между психическими явленіями съ одной стороны, и психическими и физіологическими процессами съ другой? Въ дйствительности мысль о такихъ зависимостяхъ есть простая гипотеза, и гипотеза вполн произвольная. Боле глубокій психологическій анализъ показываетъ, что въ области душевныхъ явленій воспріятія, представленія и чувства обыкновенно зависятъ отъ направленій воли, а не наоборотъ, а въ области отношеній психическихъ и физіологическихъ процессовъ легче доказать зависимость измненій физической организаціи отъ волевыхъ актовъ субъекта, чмъ обратно. Самый законъ причинной зависимости есть ничто иное, какъ отвлеченіе отъ наблюдаемыхъ нами дйствій воли во внутреннемъ и вншнемъ мір. Примнимъ-ли къ душевной жизни закона сохраненія энергіи. На этотъ вопросъ Н. Я. не даетъ утвердительнаго отвта Скоре онъ склоненъ защищать тотъ тезисъ, что въ психическомъ мір господствуетъ законъ возрастанія энергіи. Перехода физическихъ энергій въ психическія онъ точно такъ-же не допускаетъ, какъ и причинной зависимости душевныхъ явленій отъ физическихъ процессовъ. Единственная энергія въ душ и въ природ и единственная причина психическихъ и физическихъ явленій есть, по его мннію, воля, и онъ рассматриваетъ эту міровую силу съ той-же метафизической точки зрнія, какъ и въ трактат О свобод.
Но еще ршительне Н. Я. нападаетъ на современныхъ психологовъ, ихъ принципы и методы въ статьяхъ жизненныя задачи психологіи {Вопросы философіи и психологіи, 1890, кн. 4.} и Къ вопросу о значеніи идеи параллелизма въ психологіи {Вопросы философіи и психологіи, 1894, кн. 21.}. Эти статьи — цлый обвинительный актъ противъ эмпирической и физіологической психологіи нашего времени, безпощадный, во многомъ пристрастный, но во многомъ, конечно, и справедливый обвинительный актъ. Психологія по своей иде должна быть важнйшею изъ наукъ Величайшая задача человка состоитъ въ томъ, чтобы познать свою природу и овладть самимъ собою и окружающимъ міромъ, а гд ему искать средствъ для разршенія этой трудной задачи, какъ не въ наук о человческой душ—? Только психологія можетъ дать ему ключъ къ самопознанію и самовоспитанію, только она можетъ уяснить истинныя основы его бытія и освтить законы его взаимодйствія съ другими людьми и съ природой, только она можетъ помочь ему усовершенствовать свои нравственныя и умственныя силы, выработать свой характеръ, подчинить разуму свои страсти. Между тмъ, если мы обратимся къ современному положенію психологіи, то мы увидимъ, что она не доросла даже до пониманія этихъ задачъ. Психологія не оказываетъ никакого вліянія на выработку нашихъ убжденій и не играетъ никакой роли ни въ систем нашего образованія, ни въ дйствительной жизни. У нея не спрашиваютъ совта и не ищутъ объясненій, къ ней не обращаются за руководствомъ и указаніями ни въ научныхъ вопросахъ, ни въ житейскихъ длахъ. Даже врачи и юристы, даже сами педагоги не считаютъ нужнымъ справляться съ нею въ тхъ безчисленныхъ случаяхъ своей практики, когда, повидимому, только знаніе человческой души способно вывести ихъ на правильную дорогу. Мы съ вами, читатель, могли-бы подумать, что во всемъ этомъ виновата пожалуй не столько психологія, сколько именно т люди, которые не хотятъ интересоваться ею. Но нтъ. Причина такого печальнаго положенія вещей, по мннію Н. Я., можетъ быть только одна: она заключается въ жалкомъ состояніи современной психологіи, въ неудовлетворительности ея принциповъ и методовъ и въ ничтожности ея результатовъ. Къ ней не обращаются за указаніями, потому что она не способна дать ихъ, у нея не спрашиваютъ объясненій, потому что она ничего не объясняетъ и даже отказывается что-нибудь объяснить.
Въ самомъ дл, къ чему стремится современная психологія и какихъ результатовъ она достигла? Въ настоящее время психологія дробится на нсколько враждебныхъ направленій,— эмпирическое, физіологическое, экспериментальное, изъ которыхъ каждое понимаетъ задачи психологическаго изслдованія по своему и предлагаетъ свои способы для ихъ разршенія. Но какое-бы изъ этихъ направленій мы ни взяли, мы увидимъ, что ихъ цли одинаково химеричны, а ихъ методы и результаты одинаково безплодны. Возьмемъ прежде всего современную эмпирическую психологію. Она признаетъ своимъ догматомъ то положеніе, что въ области душевной жизни намъ могутъ быть извстны только явленія, и объявляетъ еретиками науки всхъ, кто вмст съ старыми психологами хочетъ открыть лежащую за этими явленіями душевную сущность. Поэтому она ставитъ своею задачей лишь изученіе психическихъ явленій и ихъ законовъ, въ томъ вид, какъ они открываются намъ въ психологическомъ опыт вообще изъ самонаблюденіи въ частности. Какъ-же изучаютъ психологи-эмпирики эти ‘явленія’? Они припоминаютъ вс извстные имъ разряды душевныхъ состояній, классифицируютъ ихъ, изобртаютъ, если нужно, новые ‘научные термины’ для ихъ обозначенія, описываютъ различныя формы ихъ сосуществованія и послдовательности, выводятъ изъ описанныхъ фактовъ эмпирическіе законы ихъ отношеній или ‘обобщенные факты’ и, заручившись готовыми рамками, стараются втиснуть въ нихъ вс новыя психологическія наблюденія, какія потомъ удастся имъ сдлать. Классификація душевныхъ явленій и формулировка психологическихъ законовъ у каждаго психолога, конечно, своя собственная, ихъ терминологія очень различна, ихъ описанія не походятъ другъ на друга. Что-же получается благодаря такому способу психологическаго изслдованія? Вмсто дйствительной картины душевнаго міра получается только рядъ теоретическихъ схемъ, очень субъективныхъ, очень спорныхъ и очень противорчивыхъ. Дйствительную человческую личность съ ея реальнымъ духовнымъ содержаніемъ и ея истинными свойствами психологи-эмпирики не только ни изучаютъ, но и не умютъ изучать. Они почти не пользуются многовковымъ психологическимъ опытомъ человчества, и глубокія наблюденія практическихъ сердцевдовъ я знатоковъ человческой души, разсянныя въ художественныхъ произведеніяхъ и другихъ литературныхъ памятникахъ прошлаго и настоящаго, не возбуждаютъ ихъ интереса. Ихъ ‘эмпирія’ настолько узкая и ограниченная, она приправлена такою дозой фантазіи и субъективнаго произвола, что едва-ли даже можетъ быть серьезно названа эмпиріей. И вотъ почему ихъ результаты такъ бдны. Величайшимъ своимъ пріобртеніемъ современная эмпирическая психологія, какъ извстно, считаетъ теорію ассоціаціи. Но какую научную цнность можетъ имть эта ограниченная и безплодная теорія? Она констатируетъ лишь тотъ фактъ, что наши представленія въ извстныхъ случаяхъ склонны соединяться и воспроизводиться послдовательно или совмстно. Но исчерпаны-ли даже вс формы отношеній, ведущихъ къ соединенію душевныхъ состояній? Изслдователи вс области явленій, въ которыхъ происходятъ такія соединенія? И главное, найденъ-ли истинный принципъ этихъ соединеній, объяснены-ли ихъ реальныя причины? Нашъ духъ не есть пассивный свидтель механическаго сцпленія и механической смны психическихъ состояній, неизвстно откуда возникшихъ, онъ есть активная сила, создающая изъ себя самой эти свои состоянія, и теорія ассоціаціи, пытающаяся превратить нашу душевную жизнь въ слпой механизмъ, тенденціозна и ложна въ принцип. Она поверхностно схватываетъ нкоторые видимые факты душевнаго бытія, но не уясняетъ ихъ дйствительной причины, она касается вншнимъ формальныхъ условій сочетанія душевныхъ явленій, но не вскрываетъ внутреннихъ условій работы духа въ этомъ процесс. Впрочемъ, ассоціативная психологія не задается даже и цлью объяснить реальныя причины душевныхъ процессовъ. Она напередъ отказывается отъ такого объясненія, предоставляя его метафизикамъ, и объявляетъ, что она стремится только опредлить формы и законы психическихъ явленій. Конечно, фактически психологи-эмпирики рдко ограничиваются такою узкой задачей, но ограничивая ею свой горизонтъ принципіально, они невольно обрекаютъ себя или на противорчія, или на безплодное порханіе по одной лишь поверхности душевной жизни человка.
Гд-же коренная причина того, что пріемы эмпирической психологіи такъ ложны и ея результаты такъ жалки? Она заключается, очевидно, въ ложности ея основнаго догмата, что въ предлахъ опыта для психолога познаваемы только душевныя ‘явленія’. Понятіе явленія заимствовано психологіей изъ области вншняго опыта и представляетъ не боле, какъ поверхностную аналогію. Но примнима-ли эта аналогія къ душевной жизни? Можно-ли провести какую-нибудь границу между такъ называемыми психическими явленіями и тми основными психическими силами, которыя въ нихъ проявляются? Можно-ли утверждать, что переживаемыя нами душевныя состоянія представляютъ только кажущіяся формы или символы дйствительнаго бытія нашей души, а не самое это бытіе? По отношенію къ вншней, физической дйствительности совершенно понятно, что она раскрывается намъ не вся и не въ основной своей сущности, такъ-какъ ея бытіе протекаетъ за предлами нашего духа, мы познаемъ ее лишь посредствомъ нашихъ ощущеній, а ощущенія суть только явленія или субъективные символы ‘вещей въ себ’. Но наша внутренняя, духовная дйствительность не можетъ существовать вн и независимо отъ нашихъ душевныхъ состояній, здсь мы не можемъ имть дла съ простыми явленіями или символами духовнаго бытія, а воспринимаемъ это бытіе въ самомъ себ въ его истинномъ существ. Такимъ образомъ, основной тезисъ эмпирической психологіи ‘о возможности научнаго познанія однихъ душевныхъ явленій’ — совершенно нелпый и не выдерживающій самой снисходительной критики тезисъ, а убжденіе старой раціональной психологіи въ познаваемости духовной субстанціи, ея основныхъ силъ и свойствъ,— совершенно правильное убжденіе. Ошибка старой метафизической психологіи состояла только въ томъ, что она допускала возможность познанія душевной сущности а priori, отъ разума, а не изъ фактовъ опыта. Научная психологія, конечно, должна утверждаться на опыт, но этотъ опытъ долженъ быть несравненно тире и глубже, чмъ онъ понимается современными психологами, и долженъ вести насъ къ познанію самаго существа душевной жизни, а не какихъ-то ‘символовъ’ и ‘явленій’. Вдь, теперешняя эмпирическая психологія, оперирующая съ своими выдуманными ‘явленіями’ и выдуманными ‘законами’ этихъ явленій, есть таже метафизика, только еще боле схоластичная, боле поверхностная и безплодная Если мы освободимъ ее отъ громкихъ фразъ и дутыхъ формулъ, то она не дастъ намъ почти ничего сверхъ того, что находится въ распоряженіи каждаго наблюдательнаго человка, независимо отъ всякой психологической ‘науки’. Боле того: ‘если такой простой смертный, не психологъ, обладаетъ сверхъ того особенными дарованіями и геніальною проницательностью въ наблюденіи и истолкованіи душевныхъ состояній, своихъ и чужихъ, то онъ даже съ пренебреженіемъ отворачивается отъ схоластическихъ и поверхностныхъ умствованій психолога-эмпирика и въ состояніи самъ — въ художественныхъ созданіяхъ своего генія — дать такія тонкія, глубокія и правдивыя описанія и объясненія явленій духовнаго бытія человка, о какихъ и не снилось теоретической наук психологіи. Вотъ почему, наприм., художественныя произведенія Достоевскаго гораздо цнне для уразумнія глубокихъ тайнъ души человческой, чмъ ‘Основанія психологіи’ Спенсера, съ ея запутанной и искусственной терминологіей, съ ея произвольнымъ и часто наивнымъ схематизмомъ’. Если мы сравнимъ ничтожныя пріобртенія современной эмпирической психологіи съ тмъ, что сдлали въ древности для этой науки Платонъ и Аристотель, то мы найдемъ у послднихъ гораздо больше: мы найдемъ у нихъ систему ученій, основанныхъ на дйствительномъ опытномъ изслдованіи душевной жизни человческой личности,— ученій, въ которыхъ не проводится искусственной черты между такъ называемыми душевными явленіями и реальнымъ существомъ души. Правда, и у новйшихъ психологовъ-эмпириковъ можно найти ‘много врнаго и цннаго, ибо они, невольно, изучая и наблюдая, хотя и односторонне, душевную жизнь свою и чужую, описывали нкоторыя группы явленій весьма правдиво и тонко, выясняли иныя отношенія ихъ очень остроумно и даже глубоко. Но цнное, важное, правдивое перепутывается съ такою массою наноснаго схоластическаго хлама, съ такими искусственными хитросплетеніями тенденціозныхъ и произвольныхъ теорій, что нужно много опытности и философскаго такта, чтобъ отдлить питательныя зерна отъ плевелъ’.
Гд-же искать спасенія современной эмпирической психологіи? Какъ выдти ей на новый, боле плодотворный путь? Ея спасеніе можетъ заключаться только въ боле правильномъ пониманіи ея задачъ и въ выработк боле разумныхъ методовъ изслдованія. Эмпирической психологіи нужно навсегда отказаться отъ химерической мысли, что задача психолога состоитъ только въ изслдованіи душевныхъ ‘явленій’. Она должна изучить конкретную человческую личность въ ея цломъ, уяснить ея скрытыя силы, опредлить реальныя условія ея развитія, указать ей средства для духовнаго самосохраненія и самовоспитанія. Науку составляютъ не искуственныя понятія и схемы, ее образуютъ ученія, проливающія дйствительный свтъ на возникновеніе и развитіе тхъ фактовъ, которые она изучаетъ. ‘Откуда берутся и пакую судьбу претерпваютъ въ своемъ развитіи духовные силы человка?’ ‘Отчего зависитъ ихъ подъемъ и ихъ ослабленіе, какъ увеличивать и развивать умственную, нравственную и творческую энергію человческаго духа, какъ созидать и поддерживать въ извстномъ направленіи силу воли, силу мышленія, свжесть и отзывчивость чувства’? Другими словами, ‘какъ овладть человку своею душевною жизнью,— понять ее и управить ею, изъять ее изъ подъ вліянія условіи случайныхъ и непредусмотрнныхъ,— условій ее разбивающихъ, ослабляющихъ и искажающихъ, и сознательно подчинить ее разумнымъ и возвышеннымъ цлямъ, сдлать ее боле идеальною, интенсивною и богатою содержаніемъ’? Вотъ великія жизненныя задачи психологіи. Чтобы уяснить законы самосохраненія и развитія человческой личности, психологъ долженъ изучить не только ея внутреннія, душевныя состоянія, но и воздйствіе ея духа на тлесный организмъ. Въ основ нашего духовнаго и физическаго бытія лежитъ воля, отъ которой въ конц концовъ зависитъ весь складъ нашихъ идей, нашихъ чувствъ, нашихъ душевныхъ и тлесныхъ привычекъ. Какъ создать въ человк сильную, разумную и добрую волю, способную господствовать надъ его тлесной природой, какъ подчинить ей тло и сдлать изъ него послушное орудіе для выполненія ея идеальныхъ цлей,— это вопросъ, на который долженъ отвтить психологъ. Но чтобы отвтить на этотъ вопросъ, онъ, конечно, долженъ сначала разсмотрть другой, общій и принципіальный вопросъ о самомъ существованіи духовнаго начала въ человк. Въ наук, какъ и въ жизни, надо прямо смотрть въ глаза истин и не скрывать отъ себя ничего. Если можетъ быть сомнніе въ томъ, существуетъ-ли въ человк нематеріальное начало, свободная воля, борющіяся съ плотью духовныя силы, то нужно внимательно ршить именно эти вопросы, ршить прежде всего, во всемъ ихъ объем и значеніи, а не тшить себя ложною мыслью, что для обихода психолога достаточно однихъ душевныхъ ‘явленій’. Такимъ образомъ, вопросъ о существ души долженъ быть первою и основною проблемой психологіи. Для разршенія всхъ этихъ задачъ психологу мало одного личнаго бамонаблюенія, которое часто бываетъ слишкомъ субъективно и обманчиво: ему нужно почаще обращаться къ психологическому опыту другихъ людей, живыхъ и умершихъ, вопрошать исторію и изучать окружающую среду. Онъ долженъ пользоваться автобіографіями выдающихся людей, которые любятъ знакомить насъ съ условіями своего духовнаго развитія, онъ долженъ подвергать анализу художественные типы, которые часто бываютъ плодомъ глубокихъ и правдивыхъ психологическихъ наблюденій, но въ особенности онъ долженъ изслдовать реальную личность живыхъ людей въ связи съ ихъ средою и съ условіями ихъ воспитанія. Наконецъ, онъ не долженъ чуждаться и метафизическихъ построеній, такъ-какъ основной вопросъ психологіи,— вопросъ о существ души, можетъ быть ршенъ только въ связи съ глубочайшими метафизическими проблемами. Лишь тогда, когда психологъ будетъ примнять вс эти средства, мы получимъ настоящую науку о душ, а не тнь ея,— не систему словъ, замысловатыхъ терминовъ и безсодержательныхъ схемъ, а дйствительную совокупность фактовъ и ихъ объясненій.
Справедливы-ли нападки Н. Я. на современную эмпирическую психологію? Конечно, не всегда и не во всемъ. Это нападки человка, страстно увлеченнаго извстной идеей и потому не способнаго судить хладнокровно, нападки неофита, обратившагося изъ прежней, позитивной вры въ новую, метафизическую вру и желающаго ниспровергнуть все, къ чему онъ когда-то стремился и что его глубоко разочаровало. Пріемы эмпирической психологіи, безъ сомннія, вовсе не такъ односторонни и ея результаты далеко не такъ жалки, какъ Н. Я. хочетъ насъ уврить. Считая опытъ своею основой, современная эмпирическая психологія понимаетъ его въ очень широкомъ смысл слова и пользуется всми средствами наблюденія, какія ей доступны. Что одного самонаблюденія недостаточно для психологическихъ цлей, что нужно изучать душевную жизнь другихъ людей, что нужно вопрошать исторію и наблюдать окружающую среду, что нужно пользоваться автобіографіями и произведеніями изящной литературы,— все это трюизмы, хорошо извстные каждому психологу и повторяемые въ каждомъ психологическомъ учебник. Обвиненіе современныхъ психологовзмпириковъ въ томъ, что они не изучаютъ живую человческую личность и даже не умютъ ее изучать, совершенно ни на чемъ не основано. Классификаціи, формулы и теоріи эмпирической психологіи, конечно, часто расходятся другъ съ другомъ, но въ нихъ почти не больше противорчій, чмъ во всхъ другихъ научныхъ теоріяхъ, и уже во всякомъ случа гораздо меньше, чмъ въ метафизическихъ гипотезахъ. Мало того, эти противорчія такого рода, что свидтельствуютъ скоре о прогресс эмпирической психологіи, чмъ о ея безплодности. Такъ, механическая теорія ассоціаціи, которая до сихъ поръ господствуетъ въ психологіи англичанъ и которую Н. Я. справедливо порицаетъ, уже давно нашла себ сильную соперницу въ нмецкой теоріи апперцепціи, которая усвояетъ взаимодйствію психическихъ явленій разумный и активный характеръ, и борьба этихъ двухъ противоположныхъ теорій, съ точки зрнія самого Н. Я., можетъ быть только полезна для цлей науки Невозможность механическаго объясненія душевной жизни начинаетъ въ настоящее время сознаваться даже сторонниками ассоціативной школы и нкоторые изъ нихъ разсматриваютъ ассоціацію не какъ автоматическую игру случайныхъ репродукцій, связанныхъ только смежностью и сходствомъ, а какъ своего рода процессъ психическаго отбора, руководимый волей (Гёфдингъ, Фулье) или управляемый внутреннею цлесообразностью (Ноланъ). Н. Я. упрекаетъ современную эмпирическую психологію въ томъ, что она превращаетъ дйствительные факты душевной жизни въ абстрактныя понятія и схемы. но какъ-же можетъ быть иначе? Если схематизмъ есть недостатокъ, то это недостатокъ всякой науки, и неизбжный недостатокъ. Дйствительность мы не можемъ познавать иначе, какъ посредствомъ понятій, и отношенія вещей становятся мыслимы только въ томъ случа, если мы ихъ схематизируемъ. Съ этой точки зрнія любая естественная наука, наприм. химія, представляетъ ничто иное, какъ совокупность понятій и схемъ. Дло не въ схемахъ и понятіяхъ самихъ по себ, а въ томъ, чтобы эти понятія и схемы соотвтствовали дйствительности, выражали, а не скрывали ее. Удовлетворяетъ ли эмпирическая психологія такому требованію? Это другой вопросъ, но вопросъ такого свойства, что его нельзя ршить однимъ почеркомъ пера. Въ системахъ эмпирической психологіи есть понятія и схемы, которыя несомннно соотвтствуютъ дйствительнымъ психологическимъ фактамъ и отношеніямъ, но есть и такія идеи,— притомъ, какъ увидимъ, даже основныя идеи, — которыя имъ противорчатъ. Если ложныя идеи психологовъ-эмпириковъ заслуживаютъ полнаго порицанія, то ихъ правильныя понятія и формулы требуютъ иной оцнки. Н. Я. идетъ такъ далеко, что отрицаетъ за современною эмпирическою психологіей почти всякое значеніе, но онъ забываетъ, что критическіе приговоры бываютъ убдительны только тогда, когда они чужды крайностей, недоразумній и парадоксовъ. Въ самомъ дл, разв не крайность — утверждать, что изслдованія современныхъ психологовъ ничего не прибавили къ тмъ обычнымъ,— смутнымъ и наивнымъ,— психологическимъ представленіямъ, какими обладаетъ каждый ‘наблюдательный’ человкъ помимо всякой науки? Разв не парадоксъ — сказать, что эмпирическая психологія въ настоящее время,въ эпоху своего расцвта, даетъ намъ гораздо меньше знаній о душевной жизни человка, чмъ метафизическія гипотезы Платона или скудныя психологическія наблюденія Аристотеля? Разв не недоразумніе — заявлять, что наблюденія и теоріи психологовъ-эмпириковъ ничего не стоятъ въ сравненіи съ тми описаніями душевныхъ состояній, какія даетъ намъ художественная литература? Если-бы можно было на самомъ дл поставить вопросъ: кто лучше знакомитъ насъ съ душевною жизнью,— психологъ или романистъ?—то мы не знаемъ, какъ-бы мы на него отвтили. Можетъ быть, мы вполн, согласились-бы съ Н. Я. и во всякомъ случа охотно признали-бы, что произведенія Достоевскаго имютъ гораздо большую психологическую цнность, чмъ ‘Основанія психологіи’ Спенсера. Но можно-ли ставить такой вопросъ? Вдь, это все равно, что спрашивать: кто лучше знакомить насъ съ природой,— естествоиспытатель, который изучаетъ ея законы, или живописецъ, который изображаетъ ее на полотн? Наука и искусство имютъ различныя задачи и различныя средства, ихъ произведенія могутъ быть хороши или дурны, но каждое въ своемъ род, каждое само по себ, считать ихъ конкуррентами или противополагать другъ другу — неблагодарный трудъ. Когда психологъ описываетъ какое-нибудь душевное состояніе, онъ, пожалуй, не можетъ сравниться съ романистомъ или поэтомъ по живости и наглядности изображенія,— подобно тому, какъ ботаникъ, описывая вншнія формы цвтка, не можетъ конкуррировать съ художникомъ, который нарисуетъ этотъ цвтокъ въ его дйствительномъ вид. Но для психолога это въ сущности и не нужно. Его описанія предназначены не для воображенія, а для мысли, они должны давать не столько наглядное представленіе объ извстномъ душевномъ процесс, сколько точное понятіе о его существенныхъ особенностяхъ и свойствахъ, они должны не столько изображать, сколько опредлять его. И это потому, что задача психолога состоитъ не только въ описаніи душевныхъ процессовъ, но и въ объясненіи ихъ. Разложить душевныя состоянія на ихъ простйшіе элементы и подчинить взаимныя отношенія этихъ элементовъ общимъ законамъ,— вотъ цль, къ которой прежде всего стремится психологъ и которой никогда не ставитъ себ романистъ. Достигаетъ-ли современная эмпирическая психологія этой цли? Посл своихъ суровыхъ приговоровъ Н. Я. самъ признаетъ, что она до нкоторой степени достигаетъ ея: психологи-эмпирики, хотя и ‘невольно’, а все-таки изучали душевную жизнь, ‘описывали нкоторыя группы явленій весьма правдиво и тонко, выясняли иныя отношенія ихъ очень остроумно и даже глубоко’. Но тогда зачмъ-же утверждать, что ихъ изслдованія не имютъ никакого значенія? Почему не признать за ними ихъ маленькія заслуги? Н. Я. настаиваетъ на томъ, что задачи психологіи должны быть жизненными, что она должна уяснить намъ законы развитія духовныхъ силъ человка, показать условія ихъ подъема и ослабленія, дать средства для умственнаго и нравственнаго воспитанія и самовоспитанія. Все это правда, но разв современная эмпирическая психологія ничего не сдлала для этихъ жизненныхъ задачъ? Разв неона обогатила насъ превосходными наблюденіями надъ психическимъ развитіемъ ребенка? Разв не ей главнымъ образомъ обязаны мы изученіемъ памяти, воображенія, вниманія, чувствованій, воли, разсудка, характеровъ, умственныхъ типовъ, таланта, наслдственности, и проч.? Эмпирическая психологія, конечно, не есть ни педагогика, ни этика, и никогда не можетъ превратиться въ нихъ, но если педагогъ или моралистъ потребуетъ ея услугъ, она въ состояніи дать имъ очень важныя указанія. Мы вполн согласны съ тмъ, что въ изслдованіяхъ психологовъ-эмпириковъ далеко не все иметъ дйствительную научную цнность и не все надлежащимъ образомъ освщено, однако и при такихъ несомннныхъ недостаткахъ они могутъ многое уяснить намъ въ загадочномъ процесс духовнаго развитія человка. Какъ-бы ни были эти изслдованія далеки отъ научнаго идеала, они ни въ какомъ случа не безплодны, и нужно имть слишкомъ мало знакомства съ дломъ или слишкомъ много предвзятости, чтобы видть въ нихъ ‘схоластическій хламъ’.
Но если Н. Я. несправедливъ въ оцнк пріемовъ и результатовъ современной эмпирической психологіи, то онъ безусловно правъ въ своей критик основного принципа этой науки. Протесты противъ психологическаго феноменизма, разумется, не новы, но едва-ли кто-нибудь показалъ несостоятельность этого взгляда боле убдительно и просто. Догматъ психологовъ эмпирической школы, что въ предлахъ опыта для насъ познаваемы только душевныя явленія, а не душевная сущность, дйствительно, ложенъ, и ложенъ именно потому, что понятіе ‘явленія’ не примнимо къ душевной жизни ни въ метафизическомъ, ни въ теоретико-познавательномъ смысл. Это понятіе можетъ служить очень удобною психологическою формулой или психологическимъ терминомъ, если подъ именемъ душевныхъ явленій разумются просто душевныя состоянія, какъ эмпирическіе факты, но оно становится абсурдомъ, если эти со стоянія разсматриваются какъ призрачныя формы или субъективные символы какого-то невдомаго намъ существа души. Психическая жизнь тмъ именно и отличается отъ физическаго міра, что въ ней нтъ реальныхъ границъ между явленіемъ и сущностью, между субъективнымъ воспріятіемъ и дйствительнымъ бытіемъ, душа — это единственный уголокъ вселенной, гд дйствительность можетъ быть извстна намъ въ ея истинномъ вид, если только ложные предразсудки не закрываютъ ее отъ нашихъ глазъ.
Съ точки зрнія психологическаго опыта, душевныя ‘явленія’ суть ничто иное, какъ элементы, изъ которыхъ слагается душевная ‘сущность’, а душевная ‘сущность’ есть то цлое, въ которомъ нераздльно сливаются эти элементы, и психологи, утверждающіе что за душевными явленіями они не видятъ души, похожи на человка, который за деревьями не видитъ лса. Если-бы Н. Я вполн сталъ на эту эмпирическую точку зрнія, онъ могъ-бы утверждать даже большее: онъ могъ-бы сказать, что душевная ‘сущность’ извстна намъ раньше и лучше душевныхъ ‘явленій’. ‘Цлое предшествуетъ своимъ частямъ’, гласитъ извстная аксіома Аристотеля, и эта аксіома примнима не только къ развитію вещей, но и къ познанію ихъ. Вс люди съ самаго начала знаютъ, что такое вода, но составные элементы этого сложнаго цлаго стали извстны лишь тогда, когда химикамъ удалось разложить воду на кислородъ и водородъ. Какъ ни грубо это физическое сравненіе, но процессъ психологическаго познанія идетъ тмъ-же путемъ Каждый человкъ хорошо знаетъ, что такое ‘душа’ вообще^ въ ея цломъ, но спросите, изъ какихъ элементовъ или явленій слагается душевная жизнь, и на этотъ вопросъ вамъ можетъ отвтить только психологъ или человкъ, знакомый съ психологіей. Въ непосредственномъ психологическомъ опыт намъ открывается не совокупность отдльныхъ душевныхъ явленій, а именно душа, какъ нераздльное цлое, какъ своеобразная ‘сущность’, безконечно сложная и въ то-же время безконечно простая, необыкновенно измнчивая и вмст съ тмъ необыкновенно постоянная,— сущность, которую мы противополагаемъ окружающему матеріальному міру и формулируемъ въ представленіи ‘я’. Чтоже касается душевныхъ ‘явленій’, то они опредляются нами уже поздне, когда намъ удается посредствомъ теоретическаго анализа выдлить ихъ изъ душевнаго цлаго и уяснить ихъ взаимодйствіе. Вотъ почему сознаніе ‘я’ и популярная идея ‘души’ такъ всеобщи и неизмнны, а научныя представленія о душевныхъ ‘явленіяхъ’ и ихъ законахъ такъ различны и измнчивы: въ первомъ случа мы имемъ дло съ фактомъ простого непосредственнаго воспріятія, а во второмъ съ результатомъ труднаго теоретическаго изслдованія.
Намъ возразятъ, что понятіе души, какъ сущности, грозитъ увлечь психолога въ ‘дебри метафизики’, откуда для него не будетъ возврата. Нужно замтить, что идея психической сущности въ томъ смысл, какъ мы ее понимаемъ, не заключаетъ въ себ ничего метафизическаго и совершенно различается отъ старой гипотезы таинственнаго ‘носителя’ душевныхъ явленій, которая такъ-же непримнима въ психологіи, какъ и метафизическое понятіе ‘явленія’ Мы называемъ душевною сущностью эмпирическій фактъ,— реальное единство всхъ душевныхъ процессовъ и элементовъ, нераздльное цлое психической жизни, открывающееся намъ въ непосредственномъ внутреннемъ воспріятіи Но не имя метафизическаго характера сама по себ, эта идея дйствительно выдвигаетъ предъ нами нкоторые вопросы метафизическаго свойства, изъ которыхъ главнымъ является вопросъ объ отношеніи души и тла. Однако нужно-ли психологу бояться этихъ вопросовъ и въ правли онъ уклоняться отъ нихъ? Вдь, такія проблемы, какъ вопросъ объ отношеніи души и тла, возникаютъ почти въ той-же самой форм и на почв психологическаго феноменизма. Допустимъ, что ‘душа’ есть не боле, какъ совокупность душевныхъ ‘явленій’. Но душевныя ‘явленія’ находятся въ постоянной связи съ явленіями другого рода, съ явленіями тлесными или матеріальными. Какъ понять эту загадочную связь? Представляютъ-ли эти дв группы явленій два совершенно различныхъ міра, вторгающихся другъ въ друга, или только дв стороны одного и того-же міра, однородныхъ по самой своей природ? Нужно-ли видть въ нихъ функціи двухъ противоположныхъ началъ, связанныхъ непрерывнымъ взаимодйствіемъ, или обнаруя-генія одного и того-же принципа? Если ихъ основа тожественна, то какая она,— матеріальная, или духовная, или средняя между ними, безразличная по существу? Все это метафизическіе вопросы, и если психологи-эмпирики не ршаютъ ихъ, то не потому, чтобы ихъ точка зрнія устраняла такія проблемы, а потому, что они намренно не желаютъ заниматься ими: метафизика для нихъ ‘жупелъ’ и они во что бы то ни стало хотятъ избжать ея. Но паническій страхъ предъ этимъ ‘жупеломъ’ вредитъ ихъ собственному длу. Отказываясь какъ-бы то ни было ршить принципіальные вопросы, въ которыхъ психологія соприкасается съ метафизикой, они оставляютъ въ своихъ научныхъ представленіяхъ проблы, съ которыми никогда не можетъ примириться человческая мысль. Намъ недостаточно знать душевную жизнь, какъ она существуетъ сама по себ: намъ нужно также опредлить ея отношеніе къ остальнымъ вещамъ, понять ее въ рамкахъ цлаго міра. Если душевныя явленія психологъ долженъ изслдовать какъ части цлаго,— души, то и душу онъ долженъ разсматривать какъ часть цлаго,— вселенной. Мы вполн согласны съ тмъ, что метафизическое ршеніе этихъ вопросовъ не есть научное ршеніе въ точномъ смысл этого слова, а есть лишь нкоторый суррогатъ его. Но наука безсильна разршить намъ основныя проблемы дйствительности, и психологъ поневол доля-генъ воспользоваться ея суррогатомъ, если въ его рукахъ нтъ другихъ, боле дйствительныхъ средствъ. Тамъ, гд опытъ отказываетъ ему въ положительномъ объясненіи вещей, онъ принужденъ выдти за его предлы и составить себ возможно боле вроятную и логичную философскую гипотезу, которая могла-бы faute de mieux замнить положительное объясненіе. Значитъ-ли это, что безъ идеи душевной сущности и безъ метафизическихъ гипотезъ психологическія изслдованія лишаются всякой цны? Разумется, нтъ. Они сохраняютъ все свое значеніе, но имъ недостаетъ и всегда будетъ недоставать надлежащаго истолкованія и полноты. Если-бы ботаникъ вздумалъ изслдовать только листья и втви деревьевъ, не касаясь ихъ стволовъ и корней, то свднія, которыя онъ сообщилъ-бы намъ о листьяхъ и втвяхъ, могли-бы быть совершенно врны, но онъ не далъ-бы намъ полнаго представленія о дерев въ цломъ, о дерев, какъ органическомъ индивидуум. Если-бы онъ изучилъ строеніе, формы и законы растеній, не уяснивъ намъ при помощи какой-нибудь біологической гипотезы ихъ отношенія къ остальному органическому и неорганическому міру, то нарисованная имъ картина жизни растительнаго царства могла-бы быть превосходна: но онъ не далъ-бы намъ полнаго понятія о растеніи, какъ части въ систем природы, о растеніи, какъ органическомъ вид. Точно такъ-же и психологъ-феноменистъ. Его наблюденія надъ душевными явленіями, ихъ свойствами и законами могутъ быть прекрасны, глубоки и врны дйствительности, но онъ по недоразумнію забываетъ, что эти явленія суть только элементы цлаго,— души, и по теоретическому предразсудку не хочетъ уяснить намъ положеніе этого цлаго въ систем вселенной. Онъ знакомитъ насъ, и, можетъ быть, превосходно знакомитъ, съ душевными состояніями, но онъ не даетъ намъ полнаго понятія о душ, какъ индивидуум и вид. Психологія есть опытная наука, но именно съ точки зрнія самаго опыта она не можетъ быть ‘психологіей безъ души’ Она не можетъ превратиться въ метафизику, — точно такъ-же, какъ не можетъ превратиться въ педагогику или этику, но она иметъ на ряду съ эмпирическими задачами и метафизическія проблемы, которыя нельзя игнорировать.