Филин, Шпильгаген Фридрих, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 367 минут(ы)

ФИЛИНЪ.
Романъ въ двухъ частяхъ Фридриха Шпильгагена.
(Переводъ съ нмецкаго).

Часть первая.

Глава I.

Гансъ остановился мимоздомъ у постоялаго двора подъ вывскою ‘Zum Knig von Preussen’, осмотрлъ только что присланную съ его фермы молочную корову, выслушалъ горячія выраженія благодарности молодой хозяйки, выпилъ, по усиленной просьб Класа Венхака, стаканъ холоднаго пива и вышелъ за улицу, гд работникъ держалъ его верховую лошадь. Класъ Венхакъ опередилъ гостя, взялъ поводъ изъ рукъ работника и хотлъ самъ помочь господину барону ссть въ сдло. Гансъ уже вложилъ было ногу въ стремя, но тотчасъ же опять опустилъ ее. По направленію къ деревенскому трактиру быстро несся маленькій ягдвагенъ. Сидвшій въ немъ князь Прора увидлъ барона и приказалъ кучеру остановиться. Гансъ подошелъ къ экипажу.

— Добрый вечеръ, милйшій баронъ!— дружески протянулъ ему руку князь.— Какими судьбами вы такъ поздно здсь?

— По длу, ваша свтлость.

— Я такъ только спросилъ потому, что самъ запоздалъ. Будете сегодня на праздник въ Грибениц?

— Нтъ, ваша свтлость, не буду.

— Какъ нтъ? Да мн не дальше, какъ полчаса тому назадъ, когда я халъ черезъ Грибеницъ, самъ графъ сказалъ, что будутъ и вашъ ддушка, и бабушка, и фрейленъ Герта.— Графъ при этомъ такъ лукаво подмигнулъ и такъ выразительно хлопнулъ по плечу qpoero долговязаго Акселя.— Да, нтъ… какъ же это,— вы, глава фамиліи… Гм… гм… Скажите, милйшій, неужели вы въ самомъ дл не будете?

Князь нагнулся и близко заглянулъ въ лицо молодаго человка. Легкая краска проступила на смуглыхъ щекахъ Ганса.

— Ну, ну, не сердитесь, мой дорогой,— сказалъ князь.— Я отнюдь не желалъ бы быть нескромнымъ. Гм… гм… Но, все-таки, вы позволите сказать объ этомъ княгин? Т.-е. о томъ, что вы не будете? Быть можетъ, она то же не подетъ въ такомъ случа, и я тоже. Мы собственно только потому и располагали хать, что были вполн уврены… Впрочемъ, я васъ, кажется, задерживаю. До свиданія, даже до скораго свиданія. Мн нужно поговорить съ вами объ очень важномъ дл, надо же чмъ-нибудь покончить насчетъ лса. Вы побываете у меня или мн захать? Да ладно, у васъ дла больше, чмъ у меня, посл завтра я поду въ охотничій замокъ и. заверну къ вамъ утромъ, въ одиннадцать. Adieu, милйшій баронъ, au revoir!

Князь еще разъ пожалъ руку молодому человку, экипажъ помчался дальше. Гансъ вернулся къ лошади, вложилъ опять ногу въ стремя и задумался. Класъ Венхакъ, прикрытый лошадью и незамченный княземъ, слышалъ весь разговоръ отъ слова до слова, полагая, что ему, мстному трактирщику, многое неизмримо боле извстно, чмъ князю, онъ очень охотно продолжилъ бы, по своему, прерванную бесду, но не посмлъ и сказалъ, чтобы только что-нибудь сказать:

— Я было забылъ, господинъ баронъ: вамъ сегодня было письмо: съ нарочнымъ изъ Зундина. Если бы я зналъ, что вы сюда пожалуете, я бы его оставилъ, а то приказалъ на крпко старому Ниммо идти черезъ Ново-Проницъ. Тамъ на пути домой ваша милость его повстрчаете. А теперь вы изволите хать на Старо-Проницъ лугами?

Баронъ мелькомъ, какъ бы безсознательно взглянулъ на Класа Венхака, потомъ устремилъ глаза опять куда-то вдаль, погруженный въ свою думу. Сомнваясь въ томъ, что баронъ разслышалъ сказанное, Класъ на всякій случай продолжалъ:

— Письмо, наврное, отъ Ливоніуса о пшениц. То-есть адресъ написанъ не рукою Ливоніуса и печать не его. Но я знаю, какъ онъ хлопочетъ о пшениц, ну, такъ вотъ если господинъ баронъ продастъ, тогда и другіе господа станутъ продавать. Они только васъ и ждутъ. А цны ничего, недурныя, а тамъ, пожалуй…

На этотъ разъ не могло быть сомннія въ томъ, что баронъ не слыхалъ ни одного слова. Класъ Венхакъ обмнялся выразительнымъ взглядомъ съ женою, вышедшею изъ двери взглянуть, почему баронъ до сихъ поръ не ухалъ. По лицу и по движенію губъ молодой женщины можно было догадаться, что она хочетъ сказать: ‘Помолчи ты, пожалуйста, Класъ!’

У Класа у самого, впрочемъ, пропала охота разговаривать. Въ вечернемъ сумрак съ громкими криками пронеслась по направленію къ княжескому парку огромная стая воронъ. Лошадь подняла голову и заржала. Баронъ вздрогнулъ, точно проснулся отъ тяжелаго сна, поднялся на стремя и слъ въ сдло. Класъ выпустилъ поводья, лошадь тронулась впередъ. Баронъ кинулъ разсянный взглядъ на молодыхъ хозяевъ деревенскаго трактира, поднесъ руку къ козырьку, но не отвтила на ихъ поклоны, а только крпче надвинулъ фуражку и, исчезъ въ тни аллеи, ведущей къ княжескому парку. Класъ обратился къ жен:

— Ну, Лизхенъ, что скажешь? Сегодня онъ опять шутъ шутомъ. Неужели опять?— И трактирщикъ потеръ пальцемъ лобъ.

— Не говори ты такъ о нашемъ господин,— живо перебила его Лизхенъ.

— Какбы онъ намъ господинъ? Нашъ господинъ — князь!— сказалъ Класъ, засовывая руки въ карманы и прислоняясь къ притолк.

— Потому, что мы князю аренду платимъ? Да, а кто далъ намъ средства платить эту аренду? Если бы не нашъ господинъ, баронъ, я бы до сихъ поръ жила у матери въ Зундин.

Класъ, слегка посвистывая, облокотился на дверную ручку.

— Стыдно теб, Класъ!— прибавила Лизхенъ.

Класъ снисходительно усмхнулся и засвисталъ громче.

— Да, стыдно, стыдно! Когда господинъ баронъ здсь, ты не знаешь, какъ угодить ему, а чуть онъ за дверь, ты же надъ нимъ насмхаешься, и даже сегодня, за добро, которое онъ только что сдлалъ…

— Это старую-то корову прислалъ!— перебилъ Класъ.— У него ихъ много.

— Изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы онъ долженъ былъ насъ награждать и лишь потому, что докторъ сказалъ, будто я не въ силахъ буду сама кормить. Другой бы никто того же не сдлалъ, поврь мн.

— За то твоя тетка его брата выкормила,— возразилъ Класъ.

— Такъ! За брата онъ обязанъ двадцать пять лтъ расплачиваться?

— Твоя же тетка всегда говорила, что онъ любилъ его, какъ зеницу ока.

— Да какъ бы онъ тамъ его ни любилъ, мы-то тутъ при чемъ?

— А при томъ, что ты теткина племянница.

— Класъ, Класъ! Гршно такъ говорить… Бога ты гнвишь и въ такое время, когда намъ такъ нужна его помощь.

Лизхенъ проговорила послднія слова, уже всхлипывая, по ея щекамъ катились слезинки.

— Ну, полно, полно, Лизхенъ,— началъ успокоивать ее Класъ.— Я ничего не хотлъ сказать дурнаго. Знаешь, я иногда такъ сболтну, не подумавши. Перестань, Лизхенъ, послушай лучше, что я теб скажу. Я, вдь, знаю, почему нашъ господинъ баронъ былъ сейчасъ такой чудной. Его свтлость говорилъ съ нимъ про фрейленъ Герту и про молодаго господина фонъ-Грибеница,— понимаешь, Лизхенъ, про помолвку.

— Неужели вправду, Класъ?

Лизхенъ быстро отняла фартукъ отъ заплаканныхъ глазъ и устремила на мужа любопытный взглядъ. Класъ самодовольно усмхнулся, подошелъ къ жен, обнялъ ее (площадь была пуста и ихъ никто не могъ увидать) и сказалъ:

— Его свтлость спросилъ, будетъ ли онъ сегодня въ Грибениц, баронъ отвтилъ: нтъ, тогда его свтлость спросилъ, неужели онъ въ самомъ дл не подетъ, и при этомъ такъ засмялся, будто хотлъ сказать: пустое, голубчикъ, прідешь.

— Не подетъ онъ,— живо перебила Лизхенъ.

— Это почему? Потому, что твоей тетк не угодно?

— Тетка ни хотть, ни не хотть ничего не можетъ. Онъ самъ слышать не хочетъ о замужств фрейленъ Герты съ молодымъ графомъ.

— Что же, самъ, что ли, хочетъ на ней заняться?

Лизхенъ расхохоталась.

— Э!— воскликнула, она,— господинъ баронъ никогда де женится, какъ ни жаль, что такой добрый и такой красивый баринъ… да, да, Класъ, сердись — не сердись, а красивый и молодой… всего тридцать лтъ.

— Такъ за кого же бы ей хотлось?— спросилъ Класъ.— Не за барона же Густава? Онъ иногда не вернется.

— Я тоже думаю,— сказала Лизхенъ, грустно качая головою.— Онъ такъ давно даже писать пересталъ, больше года Говорятъ, онъ ухалъ въ Грецію, гд теперь они дерутся съ турками, другъ другу головы ржутъ.

— Ну ее, Лизхенъ!— сказалъ Класъ.— Я готовъ объ закладъ побиться, что она, все-таки, выйдетъ за графа. У нея нтъ за душою ни талера и во всю жизнь не дождаться ей такой великолпной партіи. Хочешь биться объ закладъ, Лизхенъ?

— Нтъ, Класъ, не стану я объ закладъ биться про. несчастье человка.

— Несчастье! Экія глупости! Куда же она днется, когда умрутъ старые господа? А случиться это можетъ очень скоро. Не можетъ же она жить одна въ Старо-Прониц. Это, однако, что_# еще такое?

Изъ аллеи парка, со стороны Зундина, послышались звуки почтоваго рожка.

— Экстра-почта,— сказалъ Класъ.— Вотъ оказія-то! Ни одной лошаденки нтъ дома.

— Быть можетъ, они здсь останутся,— проговорила Лизхенъ.

— Въ іюн-то? До іюля никогда ни души не прізжаетъ.

— Или, можетъ быть, продутъ прямо въ Грибеницъ? Полчаса еще пробгутъ и ихъ лошади.

— Прескверная исторія! Подлйшая исторія!— повторялъ Класъ, въ сильномъ волненіи снимая шапку и сильно почесывая голову.— Влетитъ мн въ карманъ это содержаніе станціи! Разв обихъ караковыхъ…

Почтовая карета обогнула уголъ и направилась къ постоялому двору. Класъ хотлъ было уйдти въ домъ, но его придержала Лизхенъ.

— Такъ, такъ, спрячься… а я будь тутъ одна въ отвт, въ моемъ-то положеніи! Если потребуютъ лошадей, можно дослать до мясника Дамица, принанять его пару рыжихъ. Только, вотъ увидишь, они останутся здсь.

— Прибраны ли комнаты наверху?

— Это уже мое дло… Класъ, ты совсмъ одурлъ! Помоги же господамъ выдти.

Класъ схватился за веревку колокола, возвщавшаго о прізд постителей, и звонилъ изо всей силы, хотя во всемъ двор, кром него, Лизхенъ и конюха охена, ни души не было. охенъ со двора услыхалъ почтовый рожокъ и поспшилъ выдти къ воротамъ. Класъ бросилъ веревку и сбжалъ съ крыльца къ дверц только что остановившейся почтовой кареты. Лизхенъ быстро оправляла фартукъ, чтобы прізжіе господа не сразу могли замтить, въ какомъ она положеніи. Класъ взялся было за ручку каретной дверцы и чуть не опрокинулся навзничь,— дверца быстро распахнулась, показался мужчина и, не касаясь подножки, спрыгнулъ прямо на землю. Онъ тотчасъ же обратился къ особ, сидвшей въ карет, и заговорилъ на неизвстномъ язык. Въ дверцу выглянуло лицо, по которому озадаченный Класъ никакъ не могъ ршить: женщина сидитъ въ карет или другой мужчина. Изъ-подъ ярко-краснаго платка, окутывавшаго голову, на него сверкнулъ огненный взглядъ черныхъ глазъ, мелькнули густыя черныя брови и опять исчезли въ глубин кареты. Даже тогда, когда эта странная особа, осторожно спускаясь задомъ, вышла изъ экипажа, трактирщикъ оставался бы въ томъ же недоумніи относительно ея пола, если бы не разсмотрлъ въ ея рукахъ нчто, тщательно закутанное, это нчто было, очевидно, очень маленькое дитя. Лизхенъ тотчасъ же сообразила то же самое, быстро сошла съ крыльца и хотла взять ребенка изъ рукъ женщины, несшей кром того еще большой узелъ. Недружелюбнымъ взглядомъ и рзкимъ жестомъ отклонила прізжая услуги молодой хозяйки. Между тмъ, Лизхенъ не замтила, какъ изъ кареты вышла другая дама и, слегка опираясь на руку мужчины, очутилась передъ нею, точно изъ земли выросла. По крайней мр, Лизхенъ была поражена не меньше, чмъ если бы дйствительно она выросла изъ земли: такой красоты она въ-жизнь свою не видывала,, она забыла даже сдлать обычный книксенъ. Несомннно, такое же впечатлніе произвела дама и на Класа, онъ стоялъ, широко раскрывши глаза и разинувши ротъ, до тхъ поръ, пока улыбка дамы, веселый смхъ державшаго ее подъ руку мужчины и нсколько словъ,, обмненныхъ ими на неизвстномъ язык, не напомнили хозяевамъ трактира ихъ обязанности. Лизхенъ присла, Класъ снялъ шапку и отвсилъ нижайшій поклонъ, у обоихъ точно гора съ плечъ свалилась, когда прізжій господинъ заговорилъ по-нмецки съ едва замтнымъ иностраннымъ акцентомъ и потребовалъ дв смежныхъ комнаты, а вещи приказалъ вынуть изъ экипажа и внести въ домъ. Вслдъ затмъ онъ направился съ своею дамою къ крыльцу, за ними слдовала мрачная, ‘черноглазая старуха съ ребенкомъ. Класъ бросился впередъ указывать дорогу, а Лизхенъ приказала охену бжать, что есть мочи, въ садъ и звать какъ можно скоре Стину и Мину, развшивавшихъ тамъ блье.

Глава II

Черезъ четверть часа Класъ спшно накрывалъ столъ въ комнат для почетныхъ гостей къ ужину знатнаго постителя, пожелавшаго кушать внизу, Лизхенъ устроивала наверху помщеніе для дамъ -и ребенка, Въ томъ, что прізжій — знатный баринъ, не могло быть для Класа никакого сомннія, въ особенности съ тхъ поръ, какъ его умная Лизхенъ подтвердила эту догадку многозначительнымъ кивкомъ. Класъ не зналъ, откуда онъ пріхалъ, но очевидно было, что издалека, а въ далекія путешествія отправляются, какъ всмъ извстно, одни очень важные господа. Къ тому же только важный баринъ могъ не отвтить на вопросъ, сколько ему угодно занять комнатъ, и захватить сразу весь верхъ, вс четыре комнаты, расположивши въ нихъ внесенныя вещи. Правда, вещей было не много, всего два сундука, и то небольшихъ, да съ полдюжины узловъ, завязанныхъ въ пестрые платки. Одинъ изъ узловъ развязался на лстниц и изъ него вывалилось разное чужеземное платье и всякая удивительная, невиданная мелочь. По всей вроятности, тамъ, откуда они пріхали, все это составляетъ обычную принадлежность знатныхъ господъ. Только откуда они? Баринъ, слава Богу, смотритъ добрымъ христіаниномъ и говоритъ по-христіански. Класъ не зналъ наврное: христіане русскіе, или нтъ, но прізжій показался ему очень похожимъ на русскаго, самъ онъ ихъ не видывалъ, а лишь слыхалъ отъ знающихъ людей, что русскіе говорятъ на всхъ на свт языкахъ и деньгамъ у нихъ счета нтъ.

Услыхавши шаги прізжаго господина, Класъ поставилъ тарелку и поспшилъ къ нему на встрчу съ словами, что ужинъ сію минуту будетъ готовъ, что господинъ пожаловалъ нсколько раненько, такъ сказать, первымъ гостемъ, то-есть первымъ сезоннымъ гостемъ купанья. Обыкновенно же господа изъ Гринвальда. Зундина или Ростока съзжаются только въ іюл. Въ прошломъ году, во второмъ со времени устройства купанья, было уже шестьдесятъ постителей, двадцатью больше, чмъ на первый годъ, въ ныншнемъ можно ожидать до сотни,— самъ его свтлость говорилъ. Его свтлость очень заботится о лучшемъ устройств, купаній. Не угодно ли пожаловать кушать? Класъ поставилъ на столъ блюдо, поданное ему въ дверь Стиною. Господинъ, смотрвшій до тхъ поръ въ открытое окно, обернулся, прошелся по комнат и остановился у стны, какъ бы разсматривая висвшія на ней дв литографіи. Класъ не замедлилъ объяснить, что это портреты его свтлости князя и ея свтлости княгини Прора, сдланные въ Париж въ1815 году, т.-е. двадцать лтъ тому назадъ, однимъ очень знаменитымъ художникомъ,— не литографіи, конечно, а настоящіе портреты въ натуральную величину, находящіеся въ замк. Прізжіе господа приходятъ въ восторгъ отъ этихъ портретовъ.

Пока Класъ все это разсказывалъ, незнакомецъ подошелъ еще разъ къ окну, далеко высунулся изъ него, потомъ выпрямился, встряхнулъ головой, направился было къ двери, но вернулся и слъ къ столу, къ полному успокоенію Класа, уже начинавшаго опасаться, что простынетъ жаркое. Господинъ сълъ куска два, залпомъ опорожнилъ налитой трактирщикомъ стаканъ краснаго вина, налилъ еще, выпилъ и этотъ, побарабанилъ по столу пальцами и принялся за жареную телятину съ большимъ аппетитомъ, какъ показалось Класу. Лицо незнакомца прояснилось, и на этотъ разъ, вглядвшись пристальне, Класъ нашелъ его очень молодымъ, совсмъ подъ пару его супруг, настолько юной, что трудно было поврить, что у нея уже есть ребенокъ. Привтливое выраженіе голубыхъ глазъ и улыбка незнакомца совершенно ободрили Класа и развязали ему языкъ. Началъ онъ съ разсказовъ о княжескомъ семейств, причемъ не преминулъ пустить зазжему барину пыль въ глаза необыкновеннымъ богатствомъ его свтлости. На это незнакомецъ опять какъ-то странно усмхнулся. А Класъ, между тмъ, уже говорилъ о себ самомъ, о томъ, какъ годъ тому назадъ, посл смерти стараго Ниммо, брата разносчика писемъ, онъ снялъ постоялый дворъ, трактиръ и почтовую станцію, за что и платитъ аренду князю, единственному владльцу земель, лсовъ и водъ княжества Прора. Онъ, Класъ, уроженецъ Зундина, не могъ бы, конечно, взяться за все это, если бы не это жена, которая хотя тоже изъ Зундина, но иметъ родныхъ и здсь, между прочимъ, вдовую тетку, уже давно завдующую хозяйствомъ въ одномъ изъ сосднихъ помстій. Господа очень любятъ тетку и дали ей въ займы денегъ, на эти деньги онъ, съ своей Лизхенъ. снялъ дворъ и содержаніе почтовыхъ лошадей здсь въ Прор. Класъ закончилъ извиненіемъ, что такъ много болтаетъ о вещахъ, мало интересныхъ для его милости. Класъ Венхакъ прибавилъ это потому, что незнакомецъ, слушавшій его до сихъ поръ очень внимательно, сталъ выказывать сперва слабые, а потомъ боле замтные признаки нетерпнія.

— Совсмъ напротивъ,— сказалъ онъ, наливши еще стаканъ вина и отпивши большой глотокъ.— Продолжайте, пожалуйста. На самомъ дл это должно быть очень добрые господа, и ваша тетушка иметъ въ нихъ большую поддержку. Сыръ оставьте, кром ничего сть не буду. Да подайте-ка еще бутылку вина и, кстати, захватите стаканъ для себя. Безъ церемоніи.

Класъ покраснлъ до ушей отъ такой чести, не замедлилъ исполнить приказаніе важнаго прізжаго господина и прислъ противъ него на край стула. Незнакомецъ налилъ ему полный стаканъ.

— Да, такъ какъ же фамилія господъ, у которыхъ живетъ ваша тетушка? Вы, кажется, ее не назвали?

Несмотря на свое смущеніе, Класъ замтилъ, однако, какъ бойко и чисто на этотъ разъ говорилъ по-нмецки его гость. Ему пришло въ голову, что онъ, можетъ быть, даже совсмъ не иностранецъ, а только женатъ на иностранк. Но теперь ему было не время раздумывать и заставлять важнаго барина ждать отвта, притомъ же барина, только что сдлавшаго ему такую честь.

— Это баронъ фонъ-Пронъ изъ Старо-Проница,— сказалъ онъ.— Изъ Старо-Проница. въ четверть мили отсюда. Ему же принадлежитъ фольваркъ Ново-Проницъ, на полдорог до помстья, расположеннаго н^ берегу моря. Господинъ баронъ живетъ на фольварк.

— Это почему?— спросилъ гость.— То-есть я хочу сказать, почему же онъ не живетъ въ главномъ имньи?

— Онъ предоставилъ тамошній домъ старымъ господамъ, они тамъ и живутъ. Имніе все его, до послдней борозды, и досталось отъ его покойной матушки: кром того, она оставила ему денегъ для выкупа всхъ имній, которыми здсь когда-то владлъ ихъ родъ.

— Вы упомянули про старыхъ господъ. Это что же за старики такіе, если, какъ вы говорите, его мать уже умерла?

— А старые господа — это его ддушка и бабушка, врне же только бабушка, такъ какъ она замужемъ за вторымъ мужемъ, за его превосходительствомъ господиномъ камергеромъ Линдбладъ. Господинъ камергеръ собственно шведъ родомъ и до 1815 года, когда мы отошли къ Пруссіи, онъ былъ шведскимъ посланникомъ въ Париж и во Многихъ другихъ мстахъ.

— Какъ вы, однако, все обстоятельно знаете! Васъ пріятно послушать. Налейте-ка еще стаканчикъ себ и мн тоже. Ну, а отецъ господина барона тоже умеръ?

Незнакомецъ откинулся на спинку стула и игралъ золотой зубочисткой. Подъ красноватымъ свтомъ зари трудно было ршить, что блеститъ ярче, золото или его блые, гладкіе зубы. Класъ ршилъ, что ему рдко удавалось видть такого красиваго господина и, конечно, никогда въ жизни не встрчалось такого, съ которымъ было бы такъ пріятно побесдовать.

— Давнымъ давно умеръ,— поспшилъ онъ отвтить,— двадцать пять лтъ тому назадъ. Я все это отлично знаю, такъ какъ моя Лизхенъ и тетушка только объ этомъ и разговариваютъ между собою. У тетушки тогда родилось дитя, у барыни тоже, только ребенокъ тетушки жилъ всего два дня, и барыня отдала ей кормить своего сына, сама она была очень слаба, а скоро совсмъ слегла съ испуга отъ смерти барина и тоже умерла. Господинъ баронъ, человкъ вообще довольно дикаго нрава, сломалъ себ шею да охот какъ разъ въ тотъ день, когда его супруга въ первый разъ вышла изъ комнаты.

Незнакомецъ все еще сидлъ, откинувшись на спинку стула, но уже не игралъ зубочисткою. Онъ закрылъ глаза и сильно вздрогнулъ при послднихъ словахъ Класа.

— Какая грустная исторія!— сказалъ онъ.— Но, знаете, она меня крайне заинтересовала. Такъ дитя, бывшее тогда причиною смерти матери, это тотъ самый баронъ, о которомъ вы сейчасъ говорили?

— Нтъ, господинъ…— Класъ примолкъ было на минутку, чтобы дать’ возможность незнакомцу подсказать ему свое имя и титулъ, но, побуждаемый вопросительнымъ взглядомъ собесдника, вынужденъ былъ продолжать свой разсказъ:

— Нтъ, теперешній баронъ — старшій, въ то время ему было уже лтъ пять или шесть, такъ что теперь ему тридцать или около того. Это баронъ Гансъ.

— И вы говорите, что онъ такой добрый?

— Добрйшая душа, этого злйшій врагъ его не посметъ отрицать: у него, впрочемъ, нтъ ни одного врага, такъ какъ онъ никому въ мір ничего дурнаго не сдлалъ, не то что человку, а даже животному. Хоть насъ взять съ Лизхенъ, онъ почти не зналъ насъ, а сколько сдлалъ для насъ добра,— я уже говорилъ вамъ объ этомъ,— и Только ради тетки. За то Лизхенъ готова за него въ огонь и въ воду. Иной разъ такъ скажешь что-нибудь про него,— не во зло, конечно, а только, чтобы немножко подразнить Лизхенъ,— такъ и Боже упаси, что тутъ поднимется, особливо если назвать его такъ, какъ вс его здсь зовутъ.

— А какъ его вс зовутъ?

Класъ оглянулся на дверь и, понизивши голосъ, отвтилъ:

— Его зовутъ здсь филиномъ за то, что у него одинъ глазъ, т.-е. глазъ у него собственно два, только видитъ-то онъ всего однимъ, а другой даже не закрывается, какъ у филина. Такъ говорятъ иные, другіе говорятъ, будто его такъ прозвали, что онъ очень робокъ, не похожъ на другихъ господъ изъ благородныхъ и даже изъ купечества, отъ всхъ сторонится, дичится, какъ филинъ, а то болтаютъ, будто у него въ верхнемъ этаж не совсмъ все въ порядк. Лизхенъ увряетъ, что это глупый вздоръ, и я тоже думаю, по крайней мр, хозяйство онъ ведетъ отлично. Да оно и необходимо. Что касается остальныхъ фонъ-Проновъ, изъ нихъ ни одного путнаго не было, хотя бы начать съ меньшаго барона, его брата, Густава, такъ, вдь… Класъ оборвался на полслов, въ открытое окно послышался топотъ конскихъ ногъ и шумъ быстро дущаго экипажа. Прізжій господинъ вскочилъ изъ-за стола и, въ одинъ прыжокъ очутился у окна. Класъ послдовалъ за нимъ. Черезъ площадь во всю прыть промчалась карета, запряженная четверикомъ съ форрейторомъ, и быстро скрылась въ открытомъ пол.

— Это его свтлость,— пояснилъ Класъ,— и ея свтлость наврное тоже въ карет. Его свтлость одинъ здитъ всегда нарой и въ открытомъ экипаж, даже въ гости.,

— Что же сегодня, вечеръ, что ли, у кого?

Незнакомецъ продолжалъ стоять у окна. Класу смутно почудилось, что вопросъ этотъ прозвучалъ какъ-то странно, но почему бы прізжему человку и не предложить такого вопроса, тмъ боле, когда вс эти разсказы доставляютъ ему, очевидно, большое удовольствіе? Къ тому же представлялся прекрасный случай показать гостю, какъ хорошо извстно Клас# все, что длается въ домахъ и въ семействахъ знатныхъ господъ всей округи.

— Балъ у графа Грибена въ Грибениц,— отвтилъ онъ.— Богатйшій человкъ графъ, у него пропасть помстій здсь на Рюгин и по ту сторону, въ Помераніи и въ Мекленбург. Оттуда уже прохало нсколько господъ, а наше здшнее дворянство все тамъ будетъ. Сегодня, говорятъ, у нихъ помолвка ихъ единственнаго сына, молодаго графа Акселя, съ Фрейленъ Тертой.

— Съ кмъ?— спросилъ незнакомецъ очень громко.

Класъ подумалъ, что онъ не разслыхалъ за шумомъ прибираемой со стола посуды, и повторилъ:

— Съ фрейленъ Тертой фонъ-Пронъ, съ нашей барышней, какъ ее называетъ моя Лизхенъ. Она живетъ тоже въ Прониц. Фрейленъ дальняя родственница здшнимъ господамъ, кузина какая-то барону Гансу, бдная, дочь ротмистра фонъ-Пронъ изъ Зундина. Самъ ротмистръ лтъ четырнадцать тому назадъ умеръ, говорятъ, пустой человкъ былъ. А жена его добрйшая женщина. Про нее намъ разсказывала тетка, жившая съ нею вмст въ Прониц, когда она посл смерти мужа поступила компаньонкой къ старымъ господамъ. Гршно и стыдно ихъ превосходительствамъ, говоритъ тетушка, за то, какъ они ее тиранили… на смерть, говоритъ, замучили, всего года два пожила у нихъ и умерла. Она и похоронена здсь у церкви въ Прор. Баронъ Гансъ, какъ вступилъ въ хозяйство, такъ поставилъ на ея могил очень хорошій памятникъ.

Говоря это, Класъ усплъ убрать всю посуду и подошелъ къ столу, за который опять услся его гость и наливалъ себ вина. При этомъ бутылка раза два сильно ударилась объ стаканъ и вино пролилось на скатерть.

— Такъ барышня хочетъ выдти замужъ за графа?

До сихъ поръ ясный голосъ прізжаго прозвучалъ какъ-то глухо. Такіе переходы были хорошо знакомы трактирщику, и онъ уже разсчиталъ, что въ счетъ можно смло вписать лишнюю бутылочку. Весело потирая руки, онъ услся противъ прізжаго господина и заговорилъ:

— Хочетъ ли, нтъ ли,— объ этомъ говорятъ разно. Одни говорятъ да, другіе — нтъ, напримръ, наша тетушка. Ей это, конечно, должно быть лучше всхъ извстно, такъ какъ она знаетъ барышню съ четырехлтняго возраста. Только тетушка не можетъ быть настоящимъ судьею: сама нсколько заинтересована. Она, вдь, была кормилицей меньшаго барона. Густава,— сорванца Густава, какъ его всегда звали,— была, такъ сказать, его второю матерью. Ну, вотъ, баронъ Густавъ и барышня полюбили другъ друга. Только барона произвели тутъ въ офицеры, онъ стоялъ съ полкомъ въ Грюнвальд и столько долговъ надлалъ, что пришлось ему ухать. Потомъ баронъ Гансъ все выплатилъ до послдняго шиллинга, хотя пришлось заплатить страшно большую сумму, но въ то время не оставалось ничего длать, какъ ухать куда-нибудь подальше. И вотъ три года неизвстно гд онъ странствуетъ, вначал изрдка присылалъ письма, а уже больше года нтъ отъ него ни всточки, никто не знаетъ даже живъ ли онъ, умеръ ли. Посл этого ни одинъ благоразумный человкъ не можетъ повинить фрейленъ Герту, если она согласится выдти за графа. У нея нтъ за душою ни мдной монетки, и живетъ-то она такъ же, какъ старые господа, на счетъ барона Ганса, а графъ немногимъ бдне будетъ нашего князя. Только тутъ филинъ сидитъ, какъ говоритъ старый Ниммо, то-есть баронъ Гансъ не желаетъ этого. Онъ, по обыкновенію, ничего не говоритъ, но и старые господа, и фрейленъ очень хорошо знаютъ, что онъ не желаетъ этого брака. Сама тетушка говоритъ, и моя Лизхенъ тоже, и я говорю, особливо, пос^і того, что полиса тому назадъ своими ушами слышалъ…

И Класъ разсказалъ, какъ баронъ Гансъ встртился съ его свтлостью, какъ его свтлость спрашивалъ, подетъ ли сегодня баронъ въ Грибеницъ, а баронъ Гансъ отвтилъ, что не подетъ, и ухалъ въ Старо-Проницъ разсчитывать рабочихъ, какъ онъ это всегда длаетъ по субботамъ. Разсчетъ продолжится съ часъ времени, и тогда уже поздно будетъ хать въ гости, Къ тому же ему нельзя будетъ ухать изъ дома, изъ Ново-Проница, такъ какъ тамъ онъ найдетъ письмо отъ консула Ливоніуса, крупнаго хлбнаго торговца. Дло же должно быть крайне спшное, потому что Ливоніусъ прислалъ письмо съ нарочнымъ. Ну, да въ здшней сторон и съ нарочными письма не очень скоро доходятъ, и старый Ливоніусъ всю бы лысину себ изодралъ въ кровь, если бы зналъ, что его письмо и посейчасъ еще не прочитано.

Послднія слова Класъ говорилъ у буфетнаго шкафа, стараясь какъ можно осторожне откупорить третью бутылку. Но пробка была забита слишкомъ крпко и громко хлопнула. ‘Вотъ и глупо вышло’,— подумалъ Класъ, такъ какъ въ тотъ же моментъ услыхалъ, что гость вскочилъ изъ-за стола. Черезъ секунду тяжелая рука опустилась на его плечо.

— Лошадь мн… можно лошадь? или экипажъ… все равно, только скоре… въ Ново-Проницъ, сію минуту!

Класъ чуть не выронилъ бутылки. Но этотъ первый страхъ не можетъ даже сравниться съ тмъ, что онъ почувствовалъ, взглянувши на прізжаго: это лицо, этотъ лобъ и глаза… точно черные глаза барона Ганса вдругъ какимъ-то чудомъ превратились въ голубые… къ тому же голосъ… ‘лошадей въ Ново-Проницъ’…

— Господи! Батюшки мои!— воскликнулъ Класъ.— Такъ вы, стало быть…

— Да, да, чучело вы, насилу-то сообразили! Убирайтесь скоре въ конюшню! Есть лошади?

— Есть, есть, господинъ.

— Не смйте произносить моего имени, не то я раздроблю вамъ голову! Слышали? Чтобы ни Одна душа, ни даже жена ваша не знала до моего возвращенія… Поняли?

— Да, да, господинъ.,

— Въ десять минутъ чтобы были лошади, а я пока наверху управлюсь. Человку, который меня повезетъ, скажите, что я ду въ охотничій замокъ. Это по той же дорог. А.тамъ я уже самъ распоряжусь. Черезъ десять минутъ. Маршъ!

Послднія слова онъ произнесъ уже на ходу, таща за собою Класа. Онъ бгомъ пустился по лстниц, а трактирщикъ еще потиралъ руку, на которой отпечатался каждый палецъ барона. Класъ вызвалъ охена и приказалъ какъ можно скоре запрягать караковыхъ, къ счастью, только что вернувшихся съ поля, а самъ принялся выдвигать изъ сарая голштинку. ‘Ну, человкъ! Ну, человкъ!— разсуждалъ онъ самъ съ собою.— Не даромъ его звали Густавомъ-сорванцемъ, должно быть, и года его не исправили. Тамъ, ишь, наверху какая оказія, а въ Прониц фрейленъ Герта! Вотъ исторія-то пойдетъ! И все передъ глазами Лизхенъ, а она и не воображаетъ… А я-то вотъ сразу все на свжую воду вывелъ, только видъ длалъ, будто… Ну, погоди, Лизхенъ, попробуй ты мн теперь сказать: молчи, Класъ! Ничего ты не знаешь, Класъ!.. Вотъ теб и не знаешь… охенъ, готово, что ли?

— Иду, иду,— отвтилъ охенъ.

Ровно черезъ десять минутъ голштинка, запряженная парою караковыхъ, стояла уже у крыльца. охенъ сидлъ на козлахъ. Баронъ Густавъ вышелъ изъ дома въ темномъ плащ съ поднятымъ воротникомъ, почти совершенно скрывавшимъ его лицо. Надъ площадью неслась громадная стая воронъ по направленію къ княжескому парку, затемняя своею червою массою ярко горвшую на неб зорю. Баронъ Густавъ занесъ было ногу ссть въ экипажъ, пріостановился и, какъ показалось Класу, какимъ-то страннымъ взглядомъ провожалъ полетъ зловщихъ птицъ. Но вотъ стая промчалась, небо опять прояснилось, баронъ сдлалъ движеніе и проговорилъ что-то про себя. Класъ разслышалъ лишь слова: ‘Э! все глупости!’

Баронъ Густавъ однимъ прыжкомъ очутился въ экипаж и крикнулъ:

— Пошелъ и погоняй своихъ клячъ!

Голштинка быстро покатила по площади.

Глава III.

Въ то время, когда баронъ Гансъ, въ тяжеломъ раздумь халъ верхомъ изъ Проры, у подъзда барскаго дома въ Старо-Прониц стоялъ экипажъ, ожидая ихъ превосходительства и фрейленъ Герту, собравшихся на балъ въ Грибеницъ. Кришанъ нетерпливо похлопывалъ длиннымъ бичемъ, сидя на высокихъ козлахъ. Вильгельмъ, стоявшій на террас, прислонившись къ периламъ, сказалъ:

— Что, Кришанъ, не дйствуетъ? Хлопни-ка погромче.

— Все равно не подйствуетъ,— отвтилъ кучеръ.

— Ну, стало быть, подождемъ,— сказалъ Вильгельмъ.

— Извстно, подождемъ.

Кришанъ продолжалъ слегка хлопать бичемъ, Вильгельмъ слъ на перила и сталъ-болтать ногами.

— Кришанъ, ты сегодня принарядился,— сказалъ онъ.

— А ты-то,— замтилъ Кришанъ.

Вильгельмъ снялъ шляпу и передвинулъ немного напередъ большую кокарду.

— Особенными франтами мы оба не смотримъ,— сказалъ Вильгельмъ.— Не мшало бы снарядить насъ во все новое.

— Для нашихъ стариковъ хорошо и это.

— Для стариковъ! А для нашей барышни? А что ты думаешь, Кришанъ, выйдетъ у нихъ что-нибудь тамъ или нтъ?

— Почему мн знать.— сказалъ Кришанъ.— А ты какъ думаешь?

Вильгельмъ покачалъ головой.

— Нтъ, Кришанъ, я не думаю. Вчера мы опять пробыли у нихъ весь вечеръ. Старые господа играли въ бостонъ съ нашими стариками, а молодой графъ сидлъ около нихъ и только таялъ, украдкою посматривая на нашу фрейленъ, сидвшую съ вязаньемъ за другимъ столомъ. Старый графъ показалъ ему глазами, чтобы онъ шелъ къ фрейленъ. Онъ подслъ къ ней и началъ было разговаривать. Поговорить онъ уметъ, только дло не пошло, она все смялась прямо ему въ глаза, потомъ встала и вышла вонъ.

Кришанъ, соскучившись, повидимому, долгимъ ожиданіемъ, поднялъ бичъ и такъ громко хлопнулъ, что лошади вздрогнули и рванулись впередъ, дворовая собака, дремавшая въ сторонк, вскочила на ноги и подняла отчаянный лай, огромная стая голубей взвилась съ сосдней крыши и, хлопая крыльями, принялась кружиться надъ дворомъ. Въ верхнемъ этаж, какъ разъ надъ подъздомъ, открылось окно, выглянула блая голова и послышался сердитый, старческій голосъ:

— Что вы тутъ за шумъ подняли, болваны?

Окно опять захлопнулось.

— Что? Досталось?— сказалъ Вильгельмъ.

— Старая шведская обезьяна!— сорвалъ свою досаду Кришанъ, и оба разсмялись.

Закрывши окно, камергеръ все еще грозилъ сжатымъ кулакомъ въ сторону двора, хотя никто не могъ видть ни этого-жеста, и ни слышать его старческой брани:

— Vile canaille! Les brutes, les… bah! la btise de se fcher! a agace les nerfs et… drange le costume!

Онъ подошелъ къ большому зеркалу въ простнк между оконъ и, близко всматриваясь, поправилъ два завитка благо парика, спускавшіеся на лобъ, разгладилъ затйливое жабо, длинныя, кружевныя манжеты, краснымъ фуляромъ обмахнулъ борты своего золотомъ расшитаго голубаго фрака и короткихъ черныхъ панталонъ, потомъ отступилъ шага на два, поднесъ къ глазамъ золотую лорнетку и долго самодовольно любовался своимъ отраженіемъ въ зеркал. Старый дипломатъ охорашивался, отставлялъ то правую ногу, то лвую, закладывая то одну, то другую руку за блый жилетъ. Наконецъ, подходящая поза была найдена, камергеръ слегка склонился, поднесъ къ губамъ концы пальцевъ и послалъ зеркалу воздушный поцлуй. Ступая осторожными шажками, онъ направился черезъ залу и дв слдующія комнаты, остановился у затворенной двери и постучался. Извнутри послышалось: ‘Entrez!’ Онъ вошелъ въ ту минуту, какъ его супруга вставала изъ-за туалетнаго столика ему навстрчу. Горничная, одвавшая старую барыню, собрала кое-какія вещи и исчезла за дверью, скрытою драпировкой.

— Charmant, magnifique!— сказалъ камергеръ и принялъ ту позу, которая такъ ему понравилась передъ зеркаломъ.

— Tournez, s’il vous plait! Vraiment ravissant, madame!

Старушка, улыбаясь, тихо перевернулась и стала опять лицомъ къ лицу съ своимъ супругомъ. Онъ слегка склонился впередъ, поднесъ къ губамъ концы пальцевъ и послалъ воздушный поцлуй супруг точь въ точь, какъ продлалъ за нсколько минутъ передъ зеркаломъ. Затмъ, съ влюбленнымъ выраженіемъ, онъ отвсилъ ей низкій поклонъ, она отвтила придворнымъ, низкимъ реверансомъ.

— Я счастлива,— сказала она тоже по-французски,— что все еще немножко нравлюсь своему супругу.

— Все еще!.. немножко!.. нравлюсь!.. Madame, если бы я не имлъ уже счастья быть вашимъ супругомъ… если бы вы, madame, были свободны, клянусь небомъ, именно въ эту минуту я бы дерзнулъ выразить мое искательство этой прелестной ручки.

— Льстецъ!…

— Поврьте, нтъ. Я не скажу вамъ, напримръ, /что вы совершенство, или, врне, вы могли бы имъ стать, если бы дозволили мн нсколько усилить румянецъ этихъ нжныхъ щечекъ.

— Я боялась, что мы прідемъ слишкомъ рано, еще при дневномъ свт.

— О, не бойтесь ничего, madame, и доврьтесь мн, я съумю это сдлать лучше, чмъ ваша камеристка.

Онъ подвелъ старушку къ туалету, усадилъ ее и искусною рукою произвелъ предположенное усовершенствованіе красоты, потомъ оправилъ складки декольтированнаго лифа, брилліантовый аграфъ, которымъ были прикрплены страусовыя перья высокаго тока и, наконецъ, заявилъ, что недостаетъ только королевскаго салона для настоящаго тріумфа, подобающаго такой красот и умнью одться. Старушка вздохнула.

— Другъ мой,— сказала она,— вы говорите о прекрасномъ прошломъ. Прошли дни Фонтенебло и Тріанона и не вернутся никогда… И теперь моя душа далеко не въ радостномъ настроеніи. Совсмъ напротивъ. Меня томитъ какое-то предчувствіе, что не сбудутся наши надежды.

— Этого быть не можетъ!— воскликнулъ старый камергеръ.

— Однако, другъ мой, припомните, какъ она держала себя вчера вечеромъ, наканун помолвки.

— Возмутительно!

— Какъ всегда, впрочемъ. И если сказать правду, другъ мой, то вдь она ни разу еще не выразила своего согласія. Все дло ограничивается пока желаніемъ съ нашей стороны, ожиданіемъ и надеждою со стороны графовъ Грибенъ.

— Но и положительнаго отказа она тоже не выражала.

— Она только не противорчила намъ, не возражала изъ вжливости.

— Позвольте вамъ замтить, madame, что, по мн, чорт ее возьми совсмъ такую вжливость.

Старикъ проговорилъ это чрезвычайно рзкимъ тономъ, совсмъ не гармонировавшимъ съ его искусственною, напускною манерою. Супруга замтно струсила.

— Нтъ, нтъ, не говорите мн этого,— продержалъ онъ, ходя взадъ и впередъ по комнат маленькими, нервными шагами.— Слышать я этого не хочу… Это бситъ меня! Это было бы полнымъ разрушеніемъ всхъ плодовъ трехлтнихъ, необычайныхъ, неслыханныхъ усилій тончайшей дипломатіи! Припомните, вначал ни графъ, ни графиня знать ничего не хотли объ этой партіи… припомните, что я сотни разъ терпливо сносилъ его сквернйшую игру въ карты, его нестерпимый голосъ, и все изъ-за того, чтобы расположить его въ пользу нашихъ плановъ. Чего же нужно этой двушк? Кого ей? Принца крови? Она должна бы на колняхъ благодарить насъ за то, что мы устроиваемъ ей такую партію посл того, какъ ее безвозвратно скомпрометировалъ ея возлюбленный…

— Олафъ, вдь онъ мой внукъ!— молящимъ голосомъ проговорила старуха.

— Тмъ хуже для васъ! Тмъ хуже… и вы скомпрометированы. Да нтъ… я понимаю въ чемъ тутъ дло. Согласитесь, что вы мене думаете объ этой двушк, которую я считаю достаточно благоразумною для того, чтобы, въ конц-концовъ. согласиться на это замужство,— вы не думаете даже о томъ негодя, который, вроятно, никогда не вернется или явится бродягою, отверженнымъ Богомъ и людьми… Вы думаете о его милости, господин вашемъ старшемъ внук, и о томъ, что устройствомъ этого брака мы можемъ навлечь на себя неудовольствіе его высокой милости.

— Не можемъ, а навлечемъ, другъ мой,— возразила старуха.— Онъ такъ любитъ брата, любитъ больше всего въ мір, и употребитъ вс средства сберечь для него его невсту. А вдь онъ ея опекунъ.

— Такой же, какъ и нашъ!— воскликнулъ камергеръ.— То-есть баринъ, у котораго мы живемъ изъ милости! Неужели мн еще разъ указывать вамъ несовмстность такихъ отношеній съ нашимъ достоинствомъ, и что мы должны попытать выдти изъ этого положенія во что бы ни стало? А выходъ намъ одинъ: устроить блестящее замужество для бездомной сироты, которую мы же изъ человколюбія пріютили въ этомъ дом, и тмъ заставить ее быть у-насъ въ неоплатномъ долгу.

— Кто поручится,— возразила старуха,— что она захочетъ расплачиваться съ этимъ долгомъ? И будетъ ли еще она имть къ тому возможность? Вы знаете, Грибены, отецъ и сынъ, до гадости скупы. Про Ганса же можно говорить все, что угодно, но скупымъ его нельзя назвать. Онъ, правда, очень аккуратенъ, себя ограничиваетъ во всемъ, тогда какъ намъ…

— Онъ позволяетъ швырять деньги въ окошко! Договаривайте, madame, договаривайте!

Камергеръ уже не говорилъ, а кричалъ и топалъ ногами, вдругъ онъ со стономъ схватился обими руками за больную колнку. Перепуганная старуха подбжала подержать его.

— Оставьте, madame!— отстранилъ онъ ее.— Я долженъ привыкать на старости лтъ обходиться безъ помощи.

— Дорогой другъ! дорогой другъ!— успокоивала она.— Я съ вами совершенно d’accord, во всемъ d’accord! Я желаю только того, чего вы хотите. Я высказала лишь опасенія, но, все-таки, не теряю надежды, что сегодня все устроится. Этотъ блестящій праздникъ польститъ двочк, онъ для нея устроенъ, она будетъ, такъ сказать, его царицею. Нашъ юный другъ достаточно нами подготовленъ, чтобы ршиться, наконецъ, сказать послднее слово. Мы воспользуемся благопріятною минутою и повернемъ дло такъ, чтобы превратить его въ fait accompli. Тогда и мой внукъ лишенъ будетъ возможности помшать этому браку. Немножко терпнія, мой другъ, немножко дипломатіи, въ которой вы такой великій мастеръ, и вы увидите, мы возвратимся домой съ невстой. Намъ, однако, пора хать, Герта, наврное, уже ждетъ насъ. Видите?

Показавшаяся въ дверяхъ горничная доложила, что барышня прислала узнать, готовы ли ихъ превосходительства. Старуха взяла подъ руку мужа, съ тмъ, чтобы подержать его, но въ присутствіи служанки онъ опять пріободрился и, несмотря на продолжающуюся боль въ колнк, силился идти своею обычною танцмейстерскою походкою. Намекъ на его высокія дипломатическія способности возъимлъ свое обыкновенное дйствіе и разогналъ дурное расположеніе духа. Еъ тому же онъ имлъ скрытыя отъ жены, крайне настоятельныя причины желать, чтобы все устроилось именно такъ, какъ было предположено. Онъ уже мысленно рисовалъ картину, какъ въ большомъ зал замка Грибеницъ онъ будетъ принимать поздравленія мужчинъ, съ княземъ Прора во глав, какъ въ то же время на другомъ конц залы его жена будетъ отвчать на привтствія дамъ. Радужныя мечты вызвали улыбку на его лиц, онъ нжно пожалъ поддерживающую его руку и окончательно просіялъ отъ знаменательнаго отвтнаго пожатія. Въ такомъ настроеніи духа они миновали пріемныя комнаты и уже подходили къ двери, ведущей въ сни и на лстницу, шедшая впереди горничная взялась было за ручку, но дверь распахнулась снаружи, и старики очутились лицомъ къ лицу съ барономъ Гансомъ.

Глава IV.

Появленіе внука, не показывавшаго глазъ по цлымъ недлямъ, и притомъ появленіе въ такую минуту привело старуху въ настоящій ужасъ. Ея испуганный взглядъ принялъ умоляющее выраженіе и, обращаясь къ мужу, какъ бы говорилъ: ‘Я предчувствовала это, но сдлать ничего не въ силахъ’. Еамергеръ въ смущеніи закашлялъ. Дло принимало крайне непріятный оборотъ. Онъ совсмъ не разсчитывалъ на серьезное вмшательство Ганса и былъ твердо увренъ, что по своей апатичной неповоротливости баронъ пропуститъ ршительный моментъ и вынужденъ будетъ принять совершившійся фактъ. Зачмъ онъ пожаловалъ? Требовать объясненія? Въ такомъ случа надо придумать средство выпутаться изъ неловкаго положенія. Самое лучшее — отъ всего отпереться. Въ сущности, ничего окончательнаго и безповоротнаго еще, къ сожалніе, не произошло. А затмъ необходимо предпринять самыя энергическія мры и какъ можно скоре все обдлать.

Старики имли достаточно времени сообразить и обдумать неудобное положеніе, въ которое они попали такъ неожиданно. Гансъ все еще стоялъ на порог, не двигаясь съ мста. Былъ ли онъ самъ смущенъ нечаянностью встрчи, или, по обыкновенію, не находилъ приличествующихъ случаю выраженій? Надо было этимъ воспользоваться и попытать увернуться. Камергеръ взялъ подъ руку жену и, увлекая ее за собою, двинулся прямо на Ганса со словами:

— Ага! милйшій баронъ! Пришли сами сказать, что экипажъ готовъ. Да, да… дамамъ сказать, дамамъ! Прекрасно! Въ самомъ дл, давно пора хать.

Онъ разсчитывалъ, что Гансъ посторонится отъ двери и пропуститъ ихъ. Но молодой человкъ, вмсто того, притворилъ дверь, поклонился, движеніемъ руки предложилъ старикамъ ссть и выслалъ изъ комнаты горничную. У старухи подкосились ноги отъ страха, она безсильно опустилась на кресло у круглаго стола среди залы. Она не помнила, какъ добралась до него. Камергеръ почувствовалъ новый приступъ сильнйшей боли въ колн и тоже слъ. Гансъ продолжалъ стоять на полдорог между ними и дверью.

— Прошу извинить, что задержалъ,— сказалъ онъ.— Я получилъ извстіе… письмо получилъ съ нарочнымъ часъ тому назадъ. Я здилъ утромъ въ Бергенъ по длу и до сихъ поръ не былъ дома. Управляющій сейчасъ сюда привезъ его изъ Ново-Проница, такъ какъ зналъ, что я здсь. Письмо отъ Густава, бабушка.

Онъ проговорилъ это своимъ тихимъ, конфузливымъ голосомъ, не сводя съ бабки чернаго, не моргающаго глаза, вынулъ изъ кармана письмо, развернулъ и нетвердою рукою протянулъ старух. Онъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и остановился. Бабушка не шевельнулась, только веръ сильно дрожалъ въ ея рук, затянутой въ перчатку, и сквозь румяны проступала сильная блдность на морищинстыхъ щекахъ. Гансу тяжело стало, стало жаль старухи, не смвшей при муж выразить радости по случаю полученія всти отъ внука, котораго уже начинали считать погибшимъ.

— Еще разъ прошу извиненія,— сказалъ Гансъ мягко.— Я самъ такъ пораженъ. Я не понимаю, почему онъ не… впрочемъ, вы, быть можетъ, сами прочтете?…

Гансъ сдлалъ еще движеніе по направленію къ бабк и опять остановился. Камергеръ поднялся съ мста Протянулъ руку, вжливо отстраняя барона.

— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, мы не хотимъ быть нескромными. Письмо не намъ адресовано. Вы обяжете насъ, если сообщите его содержаніе въ другое время… завтра, если вамъ угодно. Сегодня же, то-есть теперь, намъ необходимо, давно пора отправляться… Весьма вамъ благодарны! Весьма благодарны! Пойдемте, моя милая!

Послднія слова онъ проговорилъ по-французски съ такимъ выраженіемъ лица, что старуха тотчасъ же встала, хотя съ трудомъ держалась на ногахъ.

— И такъ до свиданья, до завтра,— продолжалъ камергеръ, длая привтливыя движенія рукою.— Еще разъ благодарю, милйшій баронъ!

— Да, да, милый Гансъ, благодарю, благодарю,— едва выговаривала бабушка, прощаясь съ внукомъ движеніемъ вера.

Рука въ руку старики хотли пройти мимо Ганса. Теперь онъ стоялъ въ сторон отъ двери. Его тревожный взглядъ обгалъ залу, какъ бы ища помощи, и останавливался на двухъ дверяхъ, ведущихъ во Внутреннія комнаты. Вдругъ лицо его просіяло. Одна изъ дверей отворилась и вошла Герта, совсмъ одтая къ вызду. Она пріостановилась на мгновенье, однимъ взглядомъ окинула сцену и быстро вошла въ комнату.

— Простите, бабушка, Лизета опять задержала. Bon soir, excellence! Здравствуй, Гансъ! И ты съ нами? Ахъ, на теб охотничьи сапоги! Стало быть, опять по длу? Ну, дла посл, теперь не задерживай бабушку. Намъ давно пора хать.

— Прошу тебя, прочти это письмо.

— Какое письмо?

— Вотъ.

Онъ подалъ ей письмо и вышелъ. Герта посмотрла ему вслдъ, пожимая плечами. Наврное опять какая-нибудь непріятность и ей предстоитъ ея обыкновенная роль посредницы между этимъ мечтателемъ и стариками, вчно ставящими его своими безумствами въ скверныя положенія. Письмо изъ Зундина, кажется, мужская рука… Можетъ подождать до завтра. Она, хотла уже бросить письмо на столъ, не прочитавши, но, складывая развернутый листокъ, невольно взглянула на начальныя строки и прочла: ‘Милый Гансъ! Лучше поздно, чмъ никогда, и хотя поздно, а твой бродяга вернулся’…

Герта вздрогнула всмъ тломъ, точно отъ электрическаго удара. Она схватилась рукой за сердце, черезъ секунду оперлась ею на столъ и пробжала письмо.’ Возможно ли это? Правда ли? На минуту она замерла на мст, потомъ вдругъ выпрямилась, положила письмо на столъ и, не спша, сняла кружевной платокъ, окутывавшій ея голову и шею, и сбросила съ плечъ шаль. Все это произошло крайне быстро, такъ что старики фонъ-Линдбладъ оставались еще на прежнемъ мст,— бабушка въ боязливомъ ожиданіи, ея супругъ вн себя отъ изумленія и злости. Очевидно было, что двушка намрена остаться дома. Камергеръ скоре прошиплъ, чмъ проговорилъ: ‘Sacr’!… выпустилъ руку жены и подошелъ къ Герт.

— Смю льстить себя надеждою, mademoiselle,— заговорилъ онъ по-французски,— что вы не пожелаете лишить насъ удовольствія, на которое мы,— и не мы одни,— сегодня расчитывали? Герта взглянула на дипломата. Старое лицо, умвшее всегда такъ сладко улыбаться, было искажено страхомъ и гнвомъ. Двушка знала, насколько золъ и мстителенъ этотъ человкъ, она знала также, что ей придется сразу уничтожить его планъ, надъ осуществленіемъ котораго онъ неутомимо хлопоталъ въ теченіе нсколькихъ лтъ. Весьма возможно, что своимъ поступкомъ она давала ему нкоторое право быть ею недовольнымъ и выражать свое неудовольствіе, но она не привыкла къ такому тону и ни за старымъ камергеромъ, и ни за кмъ въ мір не признавала права распоряжаться ею, вопреки ея желанію. Что и какъ будетъ дальше, она сама не знала, но твердо ршила дйствовать по своему усмотрнію.

— Очень сожалю,— сказала она,— но Густавъ вернулся, онъ въ Прор и проситъ Ганса пріхать за нимъ.

Она проговорила это крайне вжливо и совершенно спокойно, и даже разсмялась надъ тмъ, какъ испуганно отскочилъ отъ нея старикъ. Дло оказывалось хуже, чмъ онъ предполагалъ. Письмо еще туда-сюда, хотя лучше было бы, если бы никакого письма не получалось, но бродяга возвращается самъ, вернулся, въ Прор и сегодня же вечеромъ будетъ здсь.

— Это ужасно! Это невозможно!— пробормоталъ старикъ.

— Это врно,— сказала Герта,— онъ самъ пишетъ изъ Зундина. Вотъ письмо, посмотрите сами, excellence. И не правда ли, милая, добрая бабушка, очень понятно и въ порядк вещей мое… я хочу сказать наше желаніе — встртить этого дурнаго человка? Это такъ естественно и прилично. Если мы подемъ въ Грибеницъ теперь, именно въ ту минуту, когда узнали, что онъ вернулся и что Ганс привезетъ его сюда, то это будетъ демонстраціей, которая насъ же свяжетъ, а я не желаю быть связанной даже по отношенію къ Густаву. Я не хочу дать ему замтить, насколько меня огорчало его долгое молчаніе. Онъ и безъ того былъ не въ мру гордъ и я не думаю, чтобы сталъ теперь скромне.

Герта осталась довольна собою. Все это она высказала очень просто и непринужденно. Старики не могли не замтить, какъ болзненно билось ея сердце, какъ тяжело было у нея на душ. Отвтъ послдовалъ не сразу. Госпожа фонъ-Линдбладъ, къ которой были обращены послднія слова, продолжала испуганно смотрть на мужа, камергеръ съ трудомъ овладлъ собою, собралъ всю свою привычную выдержку и заговорилъ, хриплымъ голосомъ:

— Перестаньте ребячиться, прошу васъ, mademoiselle! Мы дали слово быть вечеромъ въ Грибениц и сдержимъ свое слово, несмотря на то, угодно будетъ сюда пожаловать или не угодно молодому человку, поступившему съ нами въ высшей степени дурно. Вы должны, хать, mademoiselle, во-первыхъ, ради себя самой, если въ васъ есть хотя искра гордости и самолюбія, недостаткомъ которыхъ вы вообще не страдаете, во-вторыхъ, вы должны это сдлать для насъ, заступившихъ вамъ мсто родителей съ четырехлтняго вашего возраста и всегда желавшихъ вамъ добра, наконецъ, вы обязаны хать ради нашихъ друзей, графовъ Грибеницъ, которымъ не только прискорбно будетъ, но изъ высшей степени оскорбительно, если невста ихъ сына не прідетъ на праздникъ, устроенный единственно въ честь ея.

Въ продолженіе всей этой рчи ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на лиц Герты, только при послднихъ словахъ потемнли ея глаза, губы на мгновеніе сжались.

— Вы ошибаетесь, excellence,— заговорила она тихо и отчетливо.— Я никогда не считала себя невстою графа Акселя и ни ему, никому яркому не подала къ тому ни малйшаго повода. Вамъ я очень ‘благодарна за сообщеніе того, какое значеніе придаютъ сегодняшнему балу. Если бы я даже хотла хать, то теперь уже ршительно остаюсь дома.

Она взяла свои вещи со стола.

— Милая Герта! Дитя мое!— заговорила старуха умоляющимъ голосомъ.— Прошу тебя изъ любви ко мн!…

— Не могу, бабушка,— отвтила Герта, подходя къ старух и цлуя ея руку.— Теперь окончательно не могу.

Бабушка хотла что-то возразить, но мужъ перебилъ ее:

— А! Вы не можете? Теперь окончательно?… Прекрасно! Такъ теперь я вамъ скажу, что я могу и что я сдлаю. Сегодня же вечеромъ я объявлю графу, графин, его свтлости князю, ея свтлости княгин, объявлю всему обществу, что господинъ баронъ Густаъ фонъ-Пронъ сдлалъ намъ честь и опять пожаловалъ, и что его кузина, фрейленъ Герта фонъ-Пронъ, осталась дома, чтобы спросить этого господина, не удостоитъ ли онъ взять ее въ жены посл того, какъ въ теченіе трехъ лтъ, по его милости, она была посмшищемъ цлаго края?…

Крича и задыхаясь отъ бшенства, камергеръ близко подступилъ къ молодой двушк. Она не попятилась ни на волосъ, не сдлала ни одного движенія. Только нжный румянецъ на ея щекахъ смнился страшною блдностью, голубые глаза блестли почти чернымъ оттнкомъ и легкая, чуть замтная дрожь голоса выдавали ея волненіе.

— Я не сомнваюсь въ томъ, что вы бы все это сказали и сдлали, если бы смли. Но, слава Богу, ни сказать, ни сдлать вы ничего не смете,— проговорила она тихо, отчеканивая каждое слово.

— Вы полагаете?

— Вы знаете, о чемъ я говорю и… о комъ.

Намекъ былъ достаточно жен и безъ сопровождавшаго его взгляда молодой двушки на дверь, за которою только что исчезъ Гансъ. Старикъ отлично понималъ, о комъ и о чемъ идетъ рчь. Особенно невыносимо было ему это напоминаніе о зависимости отъ ненавистнаго барона именно въ эту минуту, когда онъ такъ надялся избавиться отъ нея и оказывался опять обреченнымъ ей подчиняться.

— А вотъ увидите!— прошиплъ онъ съ угрожающимъ жестомъ, схватилъ подъ руку чуть не падающую отъ страха жену и почти вытащилъ ее за собою изъ залы.

Дверь съ шумомъ захлопнулась. Герта глубоко вздохнула полною грудью, подбжала къ столу, схватила письмо Густава и прижала его къ губамъ.

— Милый! Дорогой мой! Я и могла думать…

Она хотла еще разъ прочесть письмо, буквы прыгали и путались въ подступившихъ къ глазамъ слезахъ. Герта быстро отерла ихъ.

— Какія глупости!— прошептала она.— Какъ бы онъ сталъ смяться, если бы увидалъ!

Она сама усмхнулась короткимъ, отрывистымъ смхомъ и стала читать:

‘Милый Гансъ! Лучше поздно, чмъ, никогда, и хотя поздно, а твой бродяга вернулся. Пишу теб изъ Зундина въ 9 часовъ вечера. Выду отсюда завтра въ полдень, чтобы дать время дойти письму до тебя, около семи часовъ буду въ Прор, у стараго Ниммо, если Бахусъ еще не призвалъ къ себ этого врнаго слугу. Во всякомъ случа надюсь встртить тебя на постояломъ двор и поговорить въ тотъ же вечеръ. Больше писать некогда и охоты нтъ. Лучше поговоримъ лично.

‘Густавъ’.

Улыбка счастья исчезла съ лица молодой двушки, письмо выскользнуло изъ рукъ. Пробгая письмо въ первый разъ, она поняла только, что онъ вернулся, что онъ здсь, и ничего больше. Теперь же — ни слова о ней, ни намека!… Такъ ли бы писалъ любящій человкъ, не разлюбившій? Можетъ быть, и вернулся лишь сказать, что разлюбилъ, что она свободна, можетъ располагать собою… Располагать! Выдти замужъ за самаго богатаго! Да, она можетъ…

Герта быстро схватила со стола свои вещи. Въ эту минуту изъ открытаго окна донесся топотъ лошадей и стукъ колесъ отъзжающаго экипажа.

Поздно!

Она подбжала къ окну. Экипажъ вызжалъ уже за ворота.

Поздно! Поздно!

Все пропало. А лишь нсколько минутъ тому назадъ ей стоило только протянуть руку и она могла блестящимъ образомъ отомстить измннику… если только правда, что онъ измнникъ! Но могло ли быть въ томъ. сомнніе посл такого письма?

Со двора опять послышался шумъ, голоса. Къ подъзду подвели лошадь Ганса. Онъ самъ быстро сбжалъ съ лстницы, вскочилъ въ сдло и во всю прыть помчался по липовой алле.

Герта горько разсмялась. И это человкъ, на защиту котораго она такъ смло полагалась!… А онъ покинулъ ее одну въ тяжелую минуту отвратительной борьбы съ злымъ старикомъ, покидаетъ опять, не сказавши даже ‘спасибо’ за то, что она осталась, не выразивши ни однимъ словомъ ни участія, ни сочувствія, ни ободренія! Не много бы времени это отняло у него. Нтъ, ему некогда, ему необходимо мчаться сломя голову навстрчу возлюбленному братцу, сообщить, какъ можно скоре, что домъ и все къ его услугамъ, что его нетерпливо ждетъ невста, изнывая отъ любви, что она почтетъ за счастье, за неземное блаженство, если онъ соблаговолитъ взглянуть на нее милостивымъ окомъ!

Она отошла отъ окна и тревожно ходила взадъ и впередъ но зал. Въ комнат между тмъ сгустился вечерній сумракъ, только въ открытое окно еще лился красноватый отблескъ яркой зари и озарялъ, фигуру молодой двушки какимъ-то фантастическимъ свтомъ, точно исходящимъ изъ нея самой свтлымъ видніемъ отразилась она на темномъ фон зеркала. Герта остановилась и долго, пристально всматривалась въ свое изображеніе, черту за чертою, линію за линіей разбирала она эту стройную фигуру отъ атласнаго башмачка, выглядывавшаго изъ-подъ бальнаго платья, до пышной розы въ темнорусыхъ, волнистыхъ полосахъ. Наконецъ, взглядъ ея остановился на глазахъ, смотрвшихъ на нее въ упоръ изъ зеркала, и эти глаза казались все больше и больше, все прекрасне и обворожительне.

— Покинута!— проговорила она.— Нтъ! Такихъ не покидаютъ!… Она спокойно отвернулась отъ зеркала, собрала свои вещи и направилась къ двери въ корридоръ, ведущій къ ея комнат. Въ эту минуту въ залу быстро вошла фрау Панкъ.

— Гертинька! Фрейленъ Гертинька! Дорогое дитя мое! Я всегда говорила, была уврена, что онъ вернется… Мой Густавъ! Я все знаю, онъ все сказалъ мн. Какъ я благодарна вамъ, что вы не похали съ старыми господами. Я приготовлю отличный ужинъ, а вы надньте голубое платье, знаете, то платье, въ которомъ онъ васъ видлъ въ послдній разъ.

Она обняла молодую двушку и зарыдала. Герта высвободилась изъ ея объятій.

— Кто говорилъ теб все это? Густавъ?

— Густинька? Да какъ же могъ онъ говорить со мною, когда онъ еще въ Прор. Баронъ Гансъ говорилъ. Онъ сейчасъ заходилъ ко мн въ кухню, онъ зналъ, какая это для меня радость. Теперь онъ поскакалъ за Густавомъ, привезетъ сюда нашего Густиньку! Господи, Господи! Неужели вы не рады, фрейленъ Гертинька?

— Поди и помоги мн переодться,— сказала Герта.— А голубое платье пусть виситъ себ въ шкафу. Впрочемъ, можешь его взять себ.

Гррта бросила свои вещи на руки фрау Панкъ и пошла впередъ.

— Черезъ три-то года и вотъ что!— шептала экономка, покачивая головою.— Но, въ такомъ случа, зачмъ же она осталась? Да нтъ, вотъ дай имъ только свидться, опять обнять другъ друга… Гд тамъ какому-нибудь графу противъ моего Густиньки!

Глава V.

Гансъ проскакалъ въ галопъ до конца липовой аллеи* выхавши за ворота, объ далъ вороному шпоры и отпустилъ поводья. Вороной попытался пуститься въ карьеръ, но видимо изнемогалъ отъ усталости, Гансъ придержалъ утомленнаго коня и пустилъ его шагомъ, съ четырехъ часовъ утра онъ былъ подъ сдломъ и сдлалъ уже шесть миль по жар. Вернуться и взять свжаго Фигаро Герты?— подумалъ было Гансъ, но это задержитъ еще на долго. Къ тому же, Герта видла его, быть можетъ, изъ окна, сойдетъ, пожалуй, внизъ, начнетъ распрашивать, зачмъ онъ вернулся, придется взглянуть ей въ глаза, прочесть въ нихъ счастье… Господи Боже! Да кто же и доставилъ ей это счастье? Кто же, какъ не онъ, хлопоталъ объ этомъ? Не останови онъ ее, и она бы ухала въГрибеницъ, была бы на бал… Нтъ, нтъ! Этого не могло случиться, онъ никогда не врилъ, несмотря на то, что вс говорили. Но если бы Густавъ еще дольше не пріхалъ? Почему онъ не явился прямо ‘3юда, а хотлъ сперва повидаться съ нимъ, съ Гансомъ? Боится, что за это время Герта… Конечно, конечно! Грустная была бы для него встрча. И ты, Гансъ, выносилъ это? Боже! если бы онъ зналъ, что я вынесъ… что выношу! Нтъ, она должна быть твоею, нтъ, ты никогда не узнаешь… никогда! такъ же, какъ и она не узнаетъ… Я бы не пережилъ этого… И тогда это, конечно, не могло бы показаться случайностью. Поздне! Поздне, когда все устроится, когда я имъ не нуженъ буду… тогда у ружейнаго шкафа, при чистк оружія… или вечеромъ на тяг…

Онъ взглянулъ на опушку лса, отдленнаго отъ дороги полосою пшеницы. Эта полоса составляла его гордость,— лучшей не было на всемъ остров, а этотъ лсъ… сколько разъ онъ готовъ былъ его вырубить, когда въ касс не было ни копйки, и никогда не могъ ршиться, духа не хватало уничтожить эти громадныя, развсистыя ели. Въ ихъ тни, у ихъ обросшихъ мохомъ корней онъ такъ часто мечталъ о ней, когда она была еще почти ребенкомъ… Выросла она, развернулась, какъ чудный цвтокъ, и никого у нея не было во всемъ мір, кто бы могъ ее защитить… Она была его дитей! Другое дитя — красивый, своенравный мальчикъ! Въ восемнадцать, въ двадцать лтъ онъ былъ для нихъ обоихъ братомъ, отцомъ, защитникомъ… всмъ! А дти дразнили другъ друга, ссорились, любили, цловались передъ его глазамм… Чтобы не видать, ему стоило закрыть тольки одинъ глазъ,— такъ подшучивалъ когда-то Густавъ, онъ всякій разъ смялся надъ этой шуткой, чтобы не дать замтить дтямъ, какъ тяжело у него на сердц, какъ болзненно бьется это сердц. Да, да, подъ могучими елями… короткій выстрлъ пронесется по лсу, и ляжетъ онъ, уснетъ вчнымъ, покойнымъ сномъ. А они… утшатся… скоро утшатся, не до того имъ будетъ, чтобы сокрушаться о старомъ, некрасивомъ, глупомъ Ганс, только мшавшемъ имъ и, наконецъ, догадавшемся навсегда закрыть свой единственный глазъ. Эхъ, Гансъ, Гансъ! Не стыдно ли теб?

Лсъ и поле, все исчезло за тяжелою слезою, набжавшею на его глазъ. Гансъ сморгнулъ слезу и тронулъ лошадь.

‘Ну-ну, вороной, еще дв тысячи шаговъ, и на покой. Доберемся до Проры, тамъ Класъ Венгакъ запряжетъ намъ пару своихъ почтовыхъ клячъ. Кто знаетъ, что ждетъ тебя завтра, какъ станетъ гонять тебя твой баринъ? Въ былое время онъ не жаллъ тебя, а съ тхъ поръ ты постарлъ на три года. Измнился ли онъ, мой милый малый? такъ ли онъ хорошъ, какъ былъ тогда?’, и передъ Гансомъ проносился образъ юноши, готовящагося броситься въ воду съ деревянныхъ мостковъ, на которыхъ весною моютъ овецъ. Яркое солнце освщаетъ красивую, стройную фигуру, широкія плечи, высокую грудь. Кудрявая голова обращается къ нему. Гансъ, готовъ? Разъ, два, три… раздается веселый, звонкій голосъ. Прыжокъ, всплескъ воды, черезъ минуту голова показывается далеко отъ берега, сильныя руки бодро разскаютъ голубыя волны… Какъ онъ гордился этимъ юношей и вправ былъ гордиться: онъ выучилъ его плавать и а конькахъ кататься, верхомъ здить, стрлять, грести и править рулемъ… всему выучилъ. И все это такъ легко ему давалось, точно само собою, во всемъ онъ превзошелъ учителя, только въ стрльб отсталъ,— несмотря на свой единственный лазъ, Гансъ всегда стрлялъ лучше брата.

Подковы воронаго застучали по настилк мостика, ведущаго во дворъ между амбарами и скотнымъ дворомъ. У Ганса сильно сбилось сердце, когда онъ увидалъ у подъзда голштинку Класа Венгака, очевидно, только что подъхавшую, такъ какъ лошади еще едва переводили дыханіе. Прислалъ ли Густавъ за нимъ или, быть можетъ, самъ…

— Густавъ!

Гансъ спрыгнулъ съ лошади и очутился въ объятіяхъ брата.

— Милый, дорогой мой!

— Старина! Другъ!

— Да ты ли это?

— Какъ видишь, самолично… Ну, пойдемъ, пойдемъ скоре въ домъ…

Густавъ взялъ брата за руки и тащилъ на крыльцо.

— Постой минутку,— сказалъ Гансъ дрожащимъ отъ волненія, голосомъ,— я только распоряжусь, чтобы скоре запрягали. Ты, охенъ, можешь хать домой.

— Нтъ, нтъ, подожди… Мн самому нужно… видишь, со мною даже нтъ моихъ вещей… Пойдемъ, я все объясню теб… Да или же, наконецъ! ₎

Не дожидаясь отвта брата, Густавъ вошелъ въ домъ. Гансъ усмхнулся. Несмотря на бороду и чужеземное платье, сильно измнившія наружность молодого человка, это былъ все тотъ же, прежній Густавъ. Гансу извстна и понятна причина его нетерпнія, стоитъ ему сказать только одно слово, и эта тревога смнится восторженною радостью.

— Да, все такой же!— сказалъ онъ, привтливо обращаясь къ рабочимъ, сбжавшимся на дворъ привтствовать молодаго барина, съ которымъ нкоторые изъ нихъ выросли вмст. Ихъ удивило, что Густавъ не взглянулъ даже ни на кого, не сказалъ ни съ кмъ ни слова.

— Завтра, ребята, со всми повидается какъ слдуетъ, теперь надо скоре убрать сно съ возовъ, ночью, пожалуй дождь пойдетъ. А ты, охенъ, прикрой лошадей попонами, хотя простоять теб и не долго придется.

Люди разошлись каждый къ своему длу. охенъ вынулъ попоны изъ задка экипажа и прикрылъ лошадей. Баронъ сказалъ что ждать не долго, а онъ уже началъ бояться, какъ бы посл тяжелой дневной работы его не продержали здсь съ лошадью до поздней ночи. Покурить онъ, все-таки, успетъ, но-на всякій случай, изъ предосторожности, охенъ набилъ лишь половину трубки, закурилъ и сталъ на досуг раздумывать обо всемъ виднномъ и слышанномъ, изъ чего онъ понялъ очень немногое Его занималъ, между прочимъ, вопросъ, почему господинъ ба ровъ живетъ не въ Старомъ Прониц, гд, по слухамъ, есть прекрасный замокъ и большой паркъ, а живетъ здсь въ одноэтажномъ домик, мало чмъ отличающемся отъ обыкновеннаго крестьянскаго жилья? Впрочемъ, у Ганса-Филина голова не совсмъ въ порядк, это говорилъ самъ Класъ Венгакъ и тутъ же упоминалъ о ‘бшеномъ Густав,’ котораго охенъ совсмъ не зналъ

Скоро ли они выйдутъ, однако? Сидятъ они, кажется, въ той комнат, что влво отъ входной двери, оттуда слышатся ихъ голоса, т.-е., собственно, одинъ голосъ младшаго барона, а баронъ Гансъ либо все время молчитъ, либо говоритъ такъ тиха что его не слышно. Разобрать нельзя ни одного слова, несмотря на жару, у нихъ окна закрыты. Духота, должно быть, тамъздсь на двор и то можно бы задохнуться, если бы не продувалъ втерокъ. И огня не зажигаютъ, хотя уже стемнло. Вотъ и мсяцъ выходитъ изъ-за деревьевъ, его свтъ играетъ на ряби пруда, отражается отъ оконныхъ стеколъ.

Сколько времени они держатъ охена! Посл половины трубки онъ усплъ выкурить дв полныхъ, а ихъ все нтъ. Если бы онъ зналъ это, непремнно бы отпрегъ лошадей. Давно бы слдовало поужинать. Ишь народъ въ людской ужинаетъ, а онъ стой тутъ у экипажа съ своими усталыми, голодными клячами. О немъ никто и не подумалъ, а еще Класъ Венгакъ всегда увряетъ, будто господинъ баронъ добрйшій баринъ. Хороша доб рога, нечего сказать! Всмъ-то этимъ господамъ одна цна охенъ сошелъ съ козелъ и прохаживался взадъ и впередъ. Ярки звзды скрылись за набжавшими облаками, луна едва проглядывала сквозь ихъ сроватую дымку. Сумракъ быстро сгущался. Въ тополяхъ у възда кричалъ сычъ, какая-то большая птица, громко хлопая крыльями, пролетла передъ самымъ лицомъ охена.

— Если они еще сидть будутъ,— ворчалъ кучеръ,— я подождду минутъ пять и уду. Здсь просто жутко становится человку… Насилу-то!

Наружная дверь отворилась, оба брата сошли съ крыльца. Баронъ приложилъ пальцы къ губамъ и громко свиснулъ. На этотъ зовъ изъ людской вышелъ прикащикъ. Гансъ тихо сказалъ ему что-то и подошелъ къ экипажу. Молодой баронъ взялъ съ сиднья свой плащъ, накинулъ на плечи и слъ въ голштинку, Гансъ помстился рядомъ съ нимъ. охенъ обратился къ нимъ вопросомъ: куда прикажутъ хать? Между собою братья не промолвили ни слова и даже не отвтили кучеру. При свт мы ихъ лица показались охену страшными, точно у мертвецовъ, такъ что онъ не ршился повторить своего вопроса, вспрыгнулъ скоре на козлы и, не оглядываясь, погналъ лошадей на удачу къ Прору.

Глава VI.

Въ то время, какъ Класъ угощалъ прізжаго господина въ столовой, Лизхенъ изъ всхъ силъ хлопотала наверху услужить женщинам и устроить какъ можно лучше ребенка, но очень скоро пришла къ убжденію, что взялась за очень трудную задачу. Сначала, пока тамъ былъ прізжій баринъ, дло шло довольно гладко. Подъ руку съ молодою дамой, онъ обошелъ вс комнаты и, улыбаясь, одобрилъ предложенный Лизхенъ планъ размщенія, потомъ спросилъ, не найдется ли на ужинъ для женщинъ цыпленка съ рисомъ, а для него чего-нибудь такого, что могло бы быть скоро подано? На утвердительный отвтъ Лизхенъ онъ сказалъ, что, слдовательно, все обстоитъ въ наилучшемъ вид. Лизхенъ была того же мннія, сошла въ кухню приказать Стин готовить ужинъ, а Мину отправила наверхъ помогать прізжимъ дамамъ. Но не прошло пяти минутъ, какъ она сбжала въ кухню и съ воплями объявила, что она ничего не можетъ тамъ сдлать, что ее никто не понимаетъ, а старая вдьма, какъ воплощенный дьяволъ, оретъ и тычетъ ей прямо въ та своими черными пальцами. Наверхъ она не пойдетъ теперь и за что на свт, хотя бы сейчасъ ей отказали отъ мста, она нанималась служить христіанамъ, а не язычникамъ или какимъ-то туркамъ. Мина бросилась на лавку и продолжала выть и причитать. Мина, только что принявшаяся ощипывать цыпленка, сказала:

— Не умешь сама обойтись съ ними, вотъ и все. Пусть ко мн придетъ, я отлично ей все объясню.

Лизхенъ оставила двушекъ въ кухн и съ тревожнымъ сердцемъ пошла опять сама наверхъ, гд тмъ временемъ все измнилось къ худшему. Добродушный господинъ ушелъ внизъ и, вмсто него, распоряжалась страшная старуха по своему. Распоряженія эти состояли въ томъ, что она первымъ дломъ раскидала вещи по всмъ комнатамъ, везд валялись растрепанные узлы съ пестрымъ, невиданнымъ платьемъ, постели были перебуробаны, чистыя простыни сброшены и замнены рваными шерстяными одялами,— безобразіе полнйшее. При этомъ старуха, не отводя голоса, трещала на своемъ непонятномъ язык, переходя отъ густаго баса къ самымъ высокимъ, крикливымъ нотамъ. Снаружи можно было подумать, что здсь спорятъ и отчаянно ругаются съ полдюжины мужчинъ и женщинъ. Ребенокъ лежалъ середи комнаты на куч одялъ и жалобно кричалъ, а молодая мать,— къ удивленію и немалому негодованію Лизхенъ,— покойно сидла, привалившись въ уголъ дивана, и такъ безучастно смотрла на все это кроткими, темными глазами, какъ будто ей ни до чего дла не было.

Лизхенъ уже готова была послдовать примру Мины, расплакаться и убжать въ кухню подальше отъ ужасной старухи, отъ ея крика и черныхъ пальцевъ, которыми она теперь тыкала въ лицо хозяйки, ее остановило движеніе молодой женщины. Она приподнялась на диван, поманила рукою Лизхенъ и показала ей на плачущаго ребенка. Лизхенъ поняла, сердцемъ угадала ея желаніе, взяла ребенка и поднесла его къ матери. Дитя припало къ открытой, прелестной груди и успокоилось. Эта нжная картина сразу разогнала страхъ и дурное расположеніе Лизхенъ, ей вспомнилось, что скоро и она такъ же прижметъ къ своей груди слабое, дорогое созданіе, и на ея глазахъ навернулись слезы. Между тмъ, ребенокъ уснулъ и выпустилъ грудь. Лизхенъ тихо взяла его и смло пронесла мимо злой старухи къ колыбели, давно припасенной для ея собственнаго ожидаемаго дитяти, а теперь поставленной для чужаго ребенка въ сосдней комнат. Она уложила крошку, твердо ршившись дать старух рзкій отпоръ въ томъ случа, если бы та вздумала мшать ей. Но, къ ея великому удовольствію, старуха, повидимому, накричалась до сыта и угомонилась, или ее успокоили нсколько словъ, сказанныхъ молодою дамою,— только она не тронулась съ мста. Да его бы и не успокоился такой чудный голосъ? раздумывала Лизенъ, и слезы опять подступили къ ея глазамъ.

Посл словъ молодой чужеземки старуха вышла изъ комнаты и спустилась съ лстницы, ея противный голосъ трещалъ внизу, въ сняхъ. Очевидно, она тамъ сражалась съ прислугой. Лизенъ слышала отъ прізжаго господина, что молодая дама поймаетъ немного по-нмецки и по нужд сама можетъ сказать нсколько словъ, почему и поспшила объяснить, что ей нужно идти въ кухню похлопотать объ ужин, а доброй барын не дурно было бы отдохнуть съ дороги и попытаться заснуть часокъ, дитя теперь покойно, а если бы проснулось и заплакало, о милая барыня услышитъ,— колыбель тутъ рядомъ, за дверью. Молодая женщина ничего не отвтила, но по выраженію ея лица, свтившагося нжною улыбкою, Лизхенъ догадалась, что прізжая ее поняла. Она подошла къ незнакомк и поцловала ея красивую, блую руку, унизанную кольцами, потомъ подложила и подъ голову подушку, прикрыла одяломъ ножки, обутыя въ расшитыя золотомъ туфли, и тихо вышла изъ комнаты, осторожно ступая на пальцы, несмотря на свое положеніе.

Старуха была теперь въ кухн, какъ о томъ не трудно было догадаться по крикамъ и воплямъ, долетавшимъ до Лизхенъ. Хозайка поспшила туда и застала немного испугавшую ее, но, мст съ тмъ, забавную сцену. Здоровенная Стина, не уступавшая ни одному мужчин, схватила старую за плечи, всею тяжестью навалилась на нее, заставила опуститься на колни и до тхъ поръ трясла изо всей силы, пока красный платокъ не летлъ съ косматыхъ волосъ.

— Пусти ее, Стина!— крикнула Лизхенъ.

Стина встряхнула ее еще нсколько разъ, потомъ подняла побжденную противницу и сказала:

— Это теб на первый разъ, а если еще разъ попробуешь начать тоже, то пняй на себя,— хуже будетъ.

— Какая ты глупая, Стина,— сказала Лизхенъ,— вдь, она не понимаетъ ни одного слова изъ твоего простонароднаго говора.

— Э, хозяйка,— возразила Стина,— съ старой вдьмой на какомъ язык ни говори, все одинъ чортъ будетъ, а что меня на поняла, за то могу поручиться.

Стина вынула изъ горшка недощипаннаго цыпленка, котораго старуха, придя въ кухню, вырвала у нея изъ рукъ и бросила въ кипятокъ, и принялась за стряпню. А старуха задомъ вышла изъ кухни, продолжая размахивать руками и бормотать какія-то непонятныя слова, неимвшія, очевидно, ничего общаго ни съ молитвами, ни съ призываніемъ Божьяго благословенія на присутствующихъ.

Въ кухн все успокоилось, наверху, сверхъ всякаго чаянія, было тоже тихо, и Лизхенъ нашла, наконецъ, время пойти въ чуланъ, рядомъ съ нижнею столовою, достать блье, для ужина. Роясь въ шкафу и раздумывая обо всемъ, только что происходившемъ передъ ея глазами, она слышала отъ слова до слова все. что говорилъ Класъ прізжему господину. Сквозь неплотную, тонкую перегородку, отдлявшую чуланъ отъ столовой, можно было не Только слышать, но, приложивши глазъ къ щели, даже видть, что длается въ общей комнат постоялаго двора.

— Я не любопытна,— подумала про себя Лизхенъ,— а, все-таки, очень желала бы знать, почему Класъ все одинъ болтаетъ и не даетъ сказать ни слова молодому господину.

Прямо противъ щели, освщенный яркимъ вечернимъ свтомъ, склонивши голову на руку, сидлъ у стола молодой незнакомецъ, а Класъ, по своему обыкновенію, безъ умолку болталъ про господина барона и про консула Ливоніуса изъ Зундина, про письмо, посланное съ нарочнымъ, и про всякіе пустяки, по мннію Лизхенъ, ничуть неинтересные для прізжаго барина, какъ вдругъ онъ вскочилъ, и Лизхенъ увидала и услыхала такія вещи, отъ которыхъ у нея сердце замерло и ноги подкосились, не будь тутъ скамейки, молодая женщина наврное бы упала на полъ. Она все еще не могла оправиться и сидла на томъ же мст, когда простучали колеса экипажа, увозившаго барона Густава, а Класъ бгалъ по всему дому и по двору, клича ее по имени. ‘Бдная, бдная молодая красавица тамъ наверху! Бдная красавица фрейленъ въ Прониц! Господи, Господи, что же это такое длается на свт? И это питомецъ, кумиръ тетушки, котораго фрейленъ Герта ждала цлыхъ три года! Только мужчины способны на это4 Молодая, едва вышедшая изъ дтства женщина, наврное, ни о чемъ понятія не иметъ и очутится въ одномъ дом съ фрейленъ, которая съ своей стороны тоже не подозрваетъ и не ожидаетъ ничего подобнаго… И при этомъ самой не смть ни слова сказать, ни предупредить, точно ничего не знаешь!

— Лизхенъ, Лизхенъ!— кричалъ Класъ, отворяя дверь чулана.— Что ты сюда забилась, Лизхенъ? Кушанье для барыни давно готово…

— Я все слышала, Класъ,— сказала Лизхенъ, указывая на щель въ перегородк.

— Э-э-эхъ!— вымолвилъ Класъ и зачесалъ затылокъ. Ему опять не удалось узнать что-либо такое, чего бы не знала его умная Лизхенъ. Впрочемъ, это и не дурно было, такъ какъ теперь можно съ нею посудить, порядить обо всемъ, только жена не дала ему слова сказать.

— Ужь молчи ты у меня, пожалуйста, Класъ,— остановила она мужа.— Не хочу я ничего слушать. Какъ только хватаетъ духа смяться, когда такія нехорошія вещи происходятъ у тебя на глазахъ?!

— Ахъ, Лизхенъ,— возразилъ Класъ,— это даже не умно съ твоей стороны. Намъ-то что за дло до всей этой исторіи? Пусть себ знатные господа разбираются сами, какъ знаютъ. Мн досадно только, что намъ ничмъ не придется отъ нихъ попользоваться, завтра же они переберутся со всми пожитками въ Старо-Проницъ… Знаю я барона Ганса!

— Еще бы!— съ горечью проговорила Лизхенъ.— Онъ же опять станетъ хлопотать все_# уладить, устроивать во что бы ни стало замужство фрейленъ Герты за графа. Добрый баронъ Гансъ постарается для милаго братца, а бдная фрейленъ Герта будетъ несчастною на всю жизнь… И все потому, что вы. мужчины, такъ гадки, такъ гадки, что просто можно усумниться въ правосудіи Божіемъ,— прости мн. Господи, мое согршеніе!— но я знаю, что длать… Пойду и все разскажу этой несчастной женщин, по крайней мр, она предупреждена будетъ.

— Лизхенъ, Лизхенъ… Смотри не обожгись!

— Это мн все равно,— отвтила Лизхенъ, запирая шкафъ.— Лучше пусть я обожгусь, а не стану я терпть такихъ гадостей, такой лжи.

Глава VII.

При всей своей ршимости выяснить молодой женщин ея положеніе, Лизхенъ не могла не сознавать опасности такого сообщенія. Кто могъ ручаться, что незнакомка не остановитъ ея на первыхъ же словамъ и не скажетъ, ‘Фрау Венгакъ, прощу въ мои дла не путаться’, или: ‘Подождите, фрау Венгакъ, пока васъ не спросятъ’, или что-нибудь въ томъ же род, отъ чего Лизхенъ сгоритъ со стыда. Наконецъ, Лизхенъ вспомнила, что терзается совсмъ напрасно, такъ какъ незнакомка, хотя и понимаетъ нсколько словъ по-нмецки, во всякомъ случа не въ состояніи будетъ понять длиннаго разсказа. Слдовательно, не изъ-за чего волноваться и обдумывать, какъ начать объясненіе. поршила Лизхенъ, прислуживая прізжей дам за ужиномъ. Мина ни за что не согласилась войти въ комнаты, гд могла встртиться съ ужасною старухою. Но старуха куда-то скрылась, и для Лизхенъ было бы очень удобно пуститься въ разговоры и узнать, понимаетъ ли что-нибудь молодая дама, или нтъ. Но та попрежнему упорно молчала, съ аппетитомъ кушала цыпленка съ рисомъ и отъ времени до времени улыбалась хозяйк, чмъ какъ нельзя лучше доказывала, что сама считаетъ невозможными какіе бы то ни было разговоры.

Лизхенъ тоже молчала, очень довольная въ душ, что можетъ избжать непріятной сцены. Да, чмъ больше она раздумывала, тмъ хуже казалось ей то, что она было задумала, и она уже благодарила про себя Класа за его совтъ помолчать, хотя, какъ теперь оказывалось, совтъ этотъ былъ совершенно излишнимъ. Лизхенъ собрала посуду, покрыла столъ опять красною скатертью, зажгла свчу и спросила, не прикажетъ ли барыня еще чего-нибудь.

Незнакомка тмъ временемъ пріютилась опять въ углу дивана и не отвтила ни слова. Лизхенъ сдлала книксенъ и направилась было къ двери, ведущей на лстницу, когда позади ея послышались слова на ломаномъ нмецкомъ язык:

— Добрая женщина, не уходите. Добрая женщина, много говорить хочу.

Лизхенъ къ мсту приросла отъ неожиданности, почти отъ страхи. Въ первую минуту она подумала, что это такъ ей показалось только отъ чрезвычайнаго внутренняго возбужденія, но голосъ, хотя крайне тихо, прозвучалъ, однако же, очень явственно. Дрожащими руками поставила Лизхенъ подносъ и тихо обратилась къ прізжей дам. Та приподнялась немного, манила къ себ рукою и показывала на стулъ около дивана. Лизхенъ молча повиновалась. У нея такъ сильно дрожали колни, что она едва дошла до стула. Молодая незнакомка взяла ея дрожащія руки, ласкала ихъ, заглядывала въ лицо своими кроткими, темными глазами, прикладывала къ ея глазамъ свой надушенный платокъ и мягко говорила:

— Не надо плакать, добрая женщина, не надо… Сестрами будемъ! Несчастной сестр все сказать про добраго брата… добрый братъ любитъ дурнаго брата… и про красавицу двушку, она любитъ дурнаго брата. Дурной братъ боится добраго брата и всегда лжетъ Изе, всегда лжетъ. Изея несчастная, очень, очень несчастная!

Когда это милое созданіе назвало ее нжнымъ именемъ сестры и совсмъ по-дтски, но совершенно понятно, увы, слишкомъ понятно для Лизхенъ заговорила о своемъ несчастьи, потомъ приложила платокъ къ лицу и тихо зарыдала, тогда Лизхенъ не выдержала и исполнила ея просьбу, не могла она не сдлать этого, хотя бы ей грозили смертью. Она разсказала все. что знала,, разсказала осторожно, щадя, какъ только могла, несчастную женщину, но передала все правдиво и честно,— такъ, какъ бы при подобныхъ обстоятельствахъ старшая сестра стала говорить съ любимою младшею сестрою.

Когда она кончила, красавица, ея младшая сестрица, подставила ей для поцлуя Свои восхитительныя губки., этотъ поцлуй и сильно возбужденное состояніе точно опьянили Лизхенъ, едва передвигая ноги и пошатываясь, она вышла изъ комнаты и даже забыла захватить подносъ съ посудою. Дверь за нею затворилась. Изея просидла еще нсколько секундъ, прижавшись въ уголъ дивана и тихо посмиваясь, потомъ приподнялась и захлопала въ ладоши. На этотъ зовъ вошла старуха.

— Долгонько, однако,— проговорила она.

— За то я теперь все знаю,— возразила Изея.— Садись сюда, милая Зоя, я разскажу теб.

— Едва ли придется мн услыхать много новаго,— проворчала старуха, опускаясь на подушку, брошенную ей съ дивана молодою женщиною.

— Новаго, правда, не много,— сказала Изея.— Въ послднее время онъ и самъ уже не особенно скрывалъ истину.

— Какъ лисица. потихоньку выползаетъ изъ норы, когда чуетъ, что сзади нея горитъ огонь,— ворчала Зоя.

— Постой, не прерывай меня. Во-первыхъ, онъ не такъ богатъ, какъ вначал уврялъ отца и меня, и не такъ бденъ, какъ мы съ тобою думали впослдствіи.

— Игрокъ! Разбойникъ!— не выдержала старуха.

— Молчи, говорю теб! Во-вторыхъ, онъ изъ знатной фамиліи. Въ этомъ я, впрочемъ, не сомнвалась съ тхъ поръ, какъ его принималъ король въ Мюнхен.

— Кто его знаетъ, что онъ этому королю навралъ? Разв онъ не сочинилъ цлую исторію?… Онъ вчно лжетъ.

— Молчи! У него на самомъ дл нтъ ни отца, ни матери, а только старшій братъ, которому и принадлежитъ все состояніе,— насколько я поняла изъ разсказа этой женщины,— такъ какъ Густавосъ промоталъ свою часть еще до отъзда отсюда. Но этотъ братъ не женатъ, никогда не женится и такъ любитъ меньшаго брата, что попрежнему ни въ чемъ не откажетъ.

Старуха зло разсмялась и сказала:

— Если бы это было такъ, то зачмъ же бы онъ сталъ до сихъ поръ все скрывать отъ брата?

— Врно замчено,— сказала Изея.— Тутъ-то и начинается ложь. Молодая двушка, его родственница, про которую онъ въ послднее время разсказывалъ раза два, какъ они росли вмст и какъ нравились другъ другу дтьми,— эта двушка была его невстою передъ Богомъ и передъ людьми, и по обычаямъ и по законамъ этой страны онъ долженъ былъ на ней жениться. Она очень хороша собою и за нею многіе ухаживаютъ. Онъ надялся, что, не получая отъ него извстій, она соскучится ждать и выйдетъ замужъ- но она этого не сдлала, и теперь онъ въ скверномъ положеніи, въ особенности потому, что его братъ любитъ эту двушку, какъ родную сестру, и не проститъ ему его измны.

— Зачмъ же онъ халъ сюда, если надялся отдлаться такимъ способомъ? Зачмъ тащилъ насъ въ эту варварскую страну?

— Онъ говоритъ, что баварскій король далъ ему порученіе къ одному изъ здшнихъ государей, дочь котораго должна вступить въ бракъ съ нашимъ королемъ Оттономъ, и чтобы исполнить это порученіе, ему необходимо сперва повидаться съ здшними родственниками. Кром того, ты знаешь, что въ послднее время ему очень не везло въ карты. Да,— наконецъ, мн самой надола эта неопредленность, и я сама хотла выяснить положеніе. Чему ты смешься?

— А что? Разв мн уже запрещено и смяться?— огрызнулась старуха.

— Я не люблю, когда ты смешься, это знакъ, что гобою овладваетъ злой духъ. Я хотла еще многое, очень важное разсказать, но теперь не врю теб. Ты слишкомъ сильно ненавидишь его.

— За то люблю тебя.— воскликнула старуха, приподнимаясь и обнимая колни красавицы.— Люблю тебя, свтъ очей моихъ, радость моего сердца! дитя мое! Вдь, я замняла теб мать чуть не со дня твоего рожденія, мое сердце обливалось кровью, когда твой отецъ, по своему безумію, отнялъ тебя у меня и отправилъ въ большой городъ франковъ. Мое сердце разрывалось отъ радости, когда черезъ четыре года потомъ я прижала тебя къ моей груди на родной земл, въ нашемъ Наполис… Сіяя красотою, какъ богиня, сошла ты съ корабля подъ руку съ нимъ… О! зачмъ это случилось! Я бы тогда же передъ глазами твоего отца бросила тебя въ море, если бы подозрвала, что этотъ чужеземецъ, твой спутникъ, обворожитъ тебя… обворожилъ уже! Убила бы тебя, едва ступила твоя нога на святую землю отчизны, передъ глазами твоего жениха, который ждалъ тебя съ такимъ восторгомъ… осыпалъ бы тебя драгоцнными каменьями и жемчугами!… Такими точно жемчугами, какъ т, что онъ своими руками повязалъ на твою чудную шею. на твою дивную грудь, принадлежащую храброму Вальяносу… И этою грудью ты кормишь теперь ребенка рыжаго нмца, изолгавшагося, измошенничавшагося варвара! О, я ненавижу его! Да, да, ненавижу! Какъ не ненавидть его. когда онъ. разлюбилъ тебя… нтъ, не разлюбилъ. а не любилъ никогда? Обманулъ онъ тебя, обольстилъ потому, что считалъ дочь знаменитаго купца Андреаса Колокотрони богатйшею добычею. Онъ повнчался съ тобою въ чужой земл, въ чужомъ, въ католическомъ храм, для того, чтобы заставить отца, вопреки желанію, отдать ему свое единственное дитя. Негодяй! Разбойникъ! Онъ отшвырнулъ бы тебя прочь, еслибы предвидлъ, что случится черезъ недлю… Проклятые слуги позора, называющіе себя правителями Греціи, намстниками короля!… Въ тюрьму заперли отца твоего за то, что онъ велъ свободную торговлю, какъ его отцы и ихъ дды, и не хотлъ знать таможенныхъ собакъ съ ихъ подлыми пошлинами… Все имніе захватили, все конфисковали, чтобы наполнить свои пустые сундуки, осрамили, опозорили честное имя, тогда какъ ихъ самихъ не должно существовать, если есть еще на островахъ благородныя сердца и острые кинжалы! Неужели ты думаешь. что останется неотмщеннымъ позоръ, которымъ этотъ хитрый варваръ покрылъ сдую голову твоего отца, имя Колокотрони и весь нашъ островъ Тино? Разв ты забыла, чему у насъ подвергается обольститель двушки? Разв не знаешь, что всякій другъ семьи, всякій честный тинотъ иметъ право, мало того, обязанъ убить обольстителя, какъ бшеную собаку? Что же вы думаете, васъ не найдетъ мститель потому, что вы ухали за моря въ чужія земли? А я говорю теб: наступитъ день, и передъ вами явится этотъ мститель, храбрый Вальяносъ, убьетъ онъ соблазнителя, убьетъ и тебя, несчастная! Тебя… моя радость, мое счастье!.. О, пожалй ты себя! Бжимъ, бжимъ, пока можно. Его нтъ, онъ вернется не скоро. Въ гавани я видла корабли многихъ странъ, можетъ быть, найдется греческій корабль. Насъ примутъ на него, я добьюсь этого… Ночь на двор. Темнота прикроетъ, защититъ насъ… Я поведу тебя, на рукахъ тебя унесу… О! пойдемъ, бжимъ!…

Старуха цловала руки, край платья, ноги своей госпожи, потомъ обхватила ее костлявыми руками и, какъ ребенка, подняла съ дивана. Нзея не сопротивлялась, но, едва ставши на ноги, выскользнула изъ рукъ старухи и, смясь, легла на прежнее мсто.

— Не хочешь?— закричала старуха и затопала ногами.

Изея покачала головою, улыбнулась и закрыла глаза.

— Ты съ ума сошла, Зоя. Въ двадцатый разъ, кажется, ты разыгрываешь ту же сцену. Сначала это забавляло меня, но становится скучно, наконецъ. Если хочешь говорить со мною, придумай что-нибудь позанимательне. Перестань дурачиться, старая. Сдланнаго не вернуть и не передлать, надо думать о томъ, какъ и о умне вести дло теперь. И я думаю, что кое-что можно сдлать. Я хочу быть здсь, у этихъ варваровъ, княгиней, принцессой.

— Ты достойна быть царицей, радость души моей,— проговорила старуха.

— И буду,— продолжала Изея, смясь.— Разв я не Колокотрони и разв еодоръ Колокотрони не владтельный князь Морей?

Старуха удивленно смотрла на смющуюся красавицу.

— Ты, кажется, бредишь, дитя,— сказала она.— Твоего отца зовутъ Андреемъ, онъ былъ бднымъ шкиперомъ, потомъ разбогатлъ, сталъ купцомъ. Ахъ, лучше бы ему остаться бднякомъ, какъ его родители, не былъ бы онъ теперь въ тюрьм, въ цпяхъ!

— И еодоръ Колокотрони въ тюрьм, и онъ закованъ въ цпи,— сказала Изея, подзадоривая старуху.

— Чтобы дьяволы удушили тхъ, кто его заковалъ!— закричала старуха.— Его… нашу надежду, нашу гордость, орла нашихъ горъ, героя Клеонеи… его, освободителя Эллады отъ собакъ — турокъ! И что они сдлали съ нашею Элладою? Отдали въ добычу нмецкимъ варварамъ! О, если бы онъ былъ нашимъ королемъ, не засадилъ бы онъ въ тюрьму твоего отца не потому, что онъ носитъ одно съ нимъ имя,— орелъ и ворона носятъ тоже одно имя — об птицы, а потому, что орелъ, вылетая на добычу, не запрещаетъ ворон кормиться, какъ она уметъ. Горе, горе намъ! Убьютъ они обоихъ, застрлятъ орла, а для вороны годится первая попавшаяся веревка. Отсохни руки у ихъ палачей!..

Изея не шевельнулась во все время, пока старуха бсновалась и металась по комнат, совершенно забывши первоначальный предметъ разговора. Только раза два вскинула на нее молодая женщина осторожный, проницательный взоръ. Хорошо, что она остановилась во время, не сообщила старух, что Густавосъ придумалъ посредствомъ новой лжи сразу создать себ и ей высокое положеніе въ этой стран. Ей трудно было бы справиться съ патріотизмомъ старой дуры. Во всякомъ случа надо подождать удобнаго случая и не пускаться въ откровенности. Изея приподнялась немного и, улыбаясь, сказала:

— Зоя, милая, во всемъ этомъ надо положиться на милость Пресвятой Богородицы. А теперь слдуетъ подумать о настоящемъ. Густавосъ похалъ за братомъ, привезетъ его сюда. Братъ, повидимому, полный господинъ здсь, а за кого господинъ, тому нтъ необходимости заискивать милость у другихъ. Наряди меня, Зоя, сдлай еще красиве. Впрочемъ, нтъ. Его братъ, говорятъ, человкъ простой, и одтая просто я больше понравлюсь ему. Сними съ меня жемчугъ, возьми кольца. Помоги мн снять платье и подай ночной капотъ. Такъ, хорошо, моя добрая, старая Зоя. Хорошо теб. будетъ въ богатомъ дом, въ который мы демъ и гд я буду госпожей, вс въ глаза тамъ будутъ смотрть моей старой Зо… Скорй, скорй! Я слышу стукъ экипажа. Это они. Иди и оправься хорошенько, ты ни на что не похожа. И слушай, Зоя, какъ только я захлопаю руками, такъ внеси сюда ребенка. Идутъ но лстниц…уходи, уходи!

Старуха, казалось, забыла свои волненія, усердно помогала красавиц и тихо исчезла изъ комнаты, подправляя подъ платокъ растрепанные волосы. Изея. съ видомъ только что проснувшагося ребенка, разбуженнаго стукомъ въ дверь, провела руками но лицу, встртила вошедшихъ долгимъ, изумленнымъ взоромъ, слегка вскрикнула, какъ бы отъ нечаянности, поднялась -на ноги и, стыдливо опустивши глаза, съ кроткою улыбкою, съ молящимъ жестомъ рукъ, пошла навстрчу Гансу, сконфуженно остановившемуся у двери. Онъ протянулъ ей свою широкую руку и окончательно растерялся, покраснлъ до ушей, когда красавица схватила его руку своими маленькими ручками и прежде, чмъ онъ усплъ опомниться, поцловала ее, потомъ прижала къ своей груди.

Дверь затворилась, и Класъ Венгакъ, провожавшій наверхъ постителей, къ величайшему своему прискорбію, не видалъ, что было дальше.

Глава VIII.

На башенк капеллы въ парк пробили часы. Герта, стону открытаго окна своей комнаты, сосчитала удары колокола и обратилась къ фрау Панкъ, вязавшей у стола при свт лампы.

— Десять часовъ,— сказала двушка. — я ложусь спать.

— Обыкновенно вы никогда не ложитесь раньше одиннадцати.— тихо проговорила фрау Панкъ.

— А сегодня хочу лечь раньше.

Старая экономка вздохнула и продолжала вязать, не поднимая глазъ. Герта подошла къ столу.

— Слышала? Я хочу ложиться. Собирай свою работу!

— Мн все равно нужно дожидаться старыхъ господъ,— сказала фрау Панкъ.— Внизу, въ столовой, тоже все стоитъ какъ мы приготовили. Они каждую минуту могутъ пріхать. Подождите еще полчасика, фрейленъ Герта.

— Ни полминуты!

— Три-то года прождавши,— прошептала фрау Панкъ и нагнулась поднять упавшій клубокъ. Но этимъ ей не удалось скрыть слезъ, набжавшихъ на ея глаза. Она опустила вязанье на колни. закрыла лицо руками и тихо заплакала. Герта прошлась нсколько разъ по комнат, потомъ остановилась передъ старухою и сказала:

— Ты добрая душа, Панкъ, я это знаю. Но добра ты, въ сущности, только къ нему, а обо мн не думаешь, или думаешь такъ только, кстати, ради него. А я должна о себ думать и прямо говорю теб: будь на моемъ мст ангелъ, такъ и его бы терпніе лопнуло. А я не ангелъ и не желаю быть ангеломъ. Въ послдній разъ, собирай свои пожитки и уходи!

Это было сказано твердымъ тономъ, недопускающимъ возраженія. Панкъ дрожащими руками уложила, работу въ корзинку.

— Они прідутъ, непремнно прідутъ,— шептала она.— Что я скажу ему, фрейленъ Герта?

— Скажешь, что я легла спать, вотъ и все.

— И все? И ничего больше? Ничего, фрейленъ Герта?

Она поднялась съ мста и умоляющимъ взоромъ смотрла въ глава своей молодой госпож. Но прелестные глаза оставались серьезными и мрачными, съ тонкихъ губъ прозвучалъ короткій и жесткій отвтъ:

— Ничего ровно. Покойной ночи.

Экономка вышла изъ комнаты, но звукъ ея тяжелыхъ шаговъ по корридору не тотчасъ долетлъ до слуха Герты. Она нсколько минутъ простояла у двери, поджидая, не вернетъ ли ее двушка.

— Такъ лучше, такъ и слдуетъ,— проговорила про себя Герта.

Она подошла запереть окно и пріостановилась, облокотившись на подоконникъ. Сквозь густыя облака просвчивала почти полная луна: черныя массы деревьевъ выдлялись неясными очертаніями на потемнвшемъ неб, даже. блая башенка капеллы едва была замтна въ общемъ мрак, въ воздух было тихо, душно, лишь изрдка пробгалъ трепетный шумъ листвы но вершинамъ деревьевъ, и опять все погружалось въ мертвую тишину.

Безотчетная тоска томила сердце молодой двушки, ее облегчили бы слезы, но слезъ не было. Горящій взоръ упорно былъ устремленъ въ непроглядный сумракъ ненастной ночи. Откуда-то издалека доносился глухой, жалобный лай собаки.

— Прождавши три года.— прошептала Герта.— Да. она права, и всякій теперь вправ сказать: она три года ждала его! Иначе осталась ли бы она дома… сегодня?… И опять ждала, ждала до глубокой ночи… А онъ? Ему что? Пусть ждетъ, въ три года могла привыкнуть, должна быть счастлива, если онъ завтра прідетъ… Зачмъ я не похала? Я могла бы завтра сказать ему, что Герту нельзя заставлять ждать года! Смшно! Онъ отлично зналъ, что я буду ждать, ждать терпливо. какъ собака у запертой двери, до тхъ поръ, пока хозяину не заблагоразсудится впустить несчастное, дрожащее животное.

Глухой лай собаки, превратившійся было въ жалобный вой, стихъ совсмъ.

— Умереть бы!— проговорила Герта.

Большая ночная бабочка присла на край окна, встряхнула крыльями и улетла, скрывшись въ ночной мгл.

— Или бы вотъ такъ исчезнуть вдругъ, такъ, чтобы никто не зналъ, что сталось со мною.

Громче зашелестили листья, точно звали подъ свою снь, точно шептали: ‘Сюда, къ намъ иди!’

Герта оглянулась. На спинк стула висла ея шаль. Двушка накинула ее на плечи и быстро вышла изъ комнаты. Въ корридор передъ стеклянною дверью горла одинокая лампа. Крутая лстница, ведущая въ садъ, была темна, ея старыя ступени трещали и скрипли подъ легкими, крадущимися шагами Герты. Нижняя дверь была, по обыкновенію, заперта лишь изнутри. Она отперла ее и вышла въ садъ.

На дорожкахъ, обгавшихъ прихотливыми изгибами группы кустарниковъ, было почти такъ же темно, какъ на лстниц, свтле стало на полукруглой площадк передъ балкономъ, ведущимъ въ садъ изъ столовой. На нее падалъ свтъ изъ оконъ и стеклянной двери. Герта тихо взошла на балконъ и увидла, что фрау Панкъ собираетъ со стола, накрытаго два часа тому назадъ и убраннаго ею самою лучшими цвтами сада. Стало быть, даже эта врная душа потеряла надежду, что прідетъ, ея любимецъ, ея дитя ненаглядное! Ея прежняя увренность была однимъ притворствомъ, теперь же, полагая, что ее никто не видитъ, она не считала нужнымъ скрывать слезъ, безпрерывно набгавшихъ на ея глаза. Вотъ она пріостановилась, затаила дыханіе и какъ бы прислушивается, вроятно, до нея долетлъ какой-нибудь шумъ со двора. Но нтъ, ничего не слышно, она качаетъ головою и опять принимается за уборку.

У Герты на мгновенье потемнло въ глазахъ, удары сердца отдавались въ голову. Что если онъ войдетъ сейчасъ, красивый, стройный!… Она бросится ему навстрчу, повиснетъ на его ше. замретъ въ поцлу… Восторгъ! Счастье!.. Срамъ и стыдъ!…

И опять бродитъ она по саду, среди цвточныхъ клумбъ, льющихъ опьяняющій ароматъ резеды и розъ, бродитъ въ непроглядномъ мрак крытыхъ аллей, подъ втвями могучихъ буковъ, въ вершинахъ которыхъ гудетъ, точно стонетъ, поднявшійся втеръ. Ея щеки горятъ, а лихорадочная дрожь пробгаетъ по тлу. Она плотне завернулась въ шаль, пошла скоре. Мечты, почти бредъ, роями тснятся въ возбужденномъ мозгу. Она видитъ себя въ огромномъ бальномъ зал Грибеница подъ руку съ стройнымъ графомъ Акселемъ, сіяющимъ отъ счастья, вс тснятся вокругъ нихъ, вс поздравляютъ… Довольныя лица, веселыя улыбки… Сотни разряженныхъ дамъ и мужчинъ, съ хоръ несутся чудные звуки оркестра, говоръ, смхъ… Вдругъ раздается громовый голосъ: ‘Измнница!’ Виднье исчезло. Непроглядная ночь. Съ моря несется грозный шумъ. Налетвшая буря реветъ, гнетъ вершины столтнихъ деревьевъ, съ трескомъ ломаетъ засохшіе сучья и воетъ, и стонетъ кругомъ. Крупныя капли дождя пробиваются сквозь густую листву, брызжатъ въ пылающее лицо холодною влагой. Герта быстро миновала полукругъ передъ балкономъ и вошла въ столовую черезъ стеклянную дверь, оказавшуюся теперь отворенною. Со стола все было убрано, но на немъ все еще стояли канделябры съ зажженными свчами. Дверь корридора была тоже отворена, изъ нея слышались голоса: говорила Фрау Панкъ, ей отвчалъ мужской голосъ.

— Она у себя наверху,— долетли до молодой двушки слова экономки.— Я сію минуту, только вотъ потушу свчи въ столовой.

Въ мигъ очутилась Герта у балконной двери, но дверь захлопнулась и не поддавалась усиліямъ отворить ее. Съ другой стороны залы раздался въ эту минуту громкій крикъ, фрау Панкъ узнала свою молодую госпожу и въ страх отступила назадъ въ корридоръ. Изъ-за нея на порог показалась высокая фигура мужчины.

— Густавъ!— воскликнула Герта радостно и бросилась навстрчу вошедшему, но вдругъ остановилась, точно пораженная молніей.

— Ты? ты здсь?

— Да, я,— отвтилъ Гансъ, окидывая ее грустнымъ взоромъ.

Движеніемъ руки онъ приказалъ фрау Панкъ оставить ихъ однихъ.

Глава IX.

Ноги подкосились у Герты, и она опустилась на диванъ, занимавшій всю стну столовой. Гансу тоже не подъ силу было стоять, слъ и онъ на тотъ же диванъ, но довольно далеко отъ двушки. Съ блднымъ, разстроеннымъ лицомъ, съ опущенною головою и неподвижнымъ взоромъ, устремленнымъ въ одну точку пола, онъ сидлъ молча, тщетно стараясь найти подходящія слова. Герта собрала всю свою энергію, взглянула на него и сразу угадала и могла бы сказать эти страшные слова: ‘Онъ разлюбилъ меня’… Но вымолвить ихъ ей препятствовала гордость, которой она не могла побороть и которая съ каждою минутою все гнвне поднималась изъ глубины оскорбленной души. Вдругъ въ ея голов мелькнула мысль, по какой-то странной случайности не приходившая до сихъ поръ ей на умъ: теплымъ лучемъ животворнаго свта блеснула она и озарила мракъ, охватившій страдающее сердце. Герта приподнялась съ своего мста и проговорила:

— Онъ потому не писалъ такъ долго, что ему стыдно было… совстно… Его дла плохи, онъ въ нищет… Ддушка постоянно говорилъ это. Теперь онъ стыдится показаться.. Ради Бога, скажи, не скрывай отъ меня… Мн ты можешь смло сказать… я…

Лучъ надежды только блеснулъ и погасъ. Не прояснилось блдное, мрачное лицо, на которое съ такимъ ожиданіемъ, почти съ мольбою былъ устремленъ ея тревожный взоръ. Гансъ покачалъ головою и, не обращаясь къ ней, какъ бы разсуждая самъ съ собою, сказалъ глухимъ голосомъ:

— Приди онъ какъ послдній нищій, бродяга,— я объ этомъ тоже не разъ думалъ,— но съ нимъ ничего подобнаго не случилось… Совсмъ напротивъ! То-есть было время, когда ему приходилось плохо… но нтъ, причина не та. Онъ потому не писалъ… О, Герта, видишь ли, я бы съ радостью отдалъ единственный мой глазъ за возможность избавить тебя отъ этого объясненія… Но кому же, какъ не мн, сказать теб все?.. Онъ измнилъ… Забудь его. Ты должна, ты, найдешь въ себ силы забыть. Ты не виновата… а онъ, онъ никогда не любилъ тебя.

— Онъ самъ сказалъ это?— воскликнула Герта съ сверкающимъ взоромъ, съ пылающими щеками.

Гансъ опять отрицательно покачалъ головою и чуть слышно отвтилъ:

— Если бы любилъ тебя, разв могъ бы забыть… разлюбить?

Герта громко, отрывисто засмялась.

— Забавно! Одинъ братъ измнилъ и посылаетъ другаго сообщить объ этомъ въ любезныхъ выраженіяхъ. Это ‘разв могъ бы забыть’ восхитительно! Благодарю, крайне лестно для меня!..

Она встала и нервно заходила по комнат. Гансъ не смлъ поднять глазъ, онъ слышалъ только, какъ шуршало ея платье, какъ прерывисто, тяжело она дышала, силясь подавить подступающія къ горлу рыданія. Какъ ни тяжело было несчастье Герты, ей, все-таки, было легче, чмъ барону Гансу быть свидтелемъ ея страданій и вызывать эти страданія своими сообщеніями. Его сердце разрывалось, готово было крикнуть ей: ‘Я люблю тебя, люблю безгранично и жизнь готовъ отдать за то, чтобы хотя разъ въ жизни прижать тебя къ моей груди, цловать край твоей одежды!’. А, между тмъ, онъ еще не сказалъ самаго главнаго, самаго ужаснаго, что ожидаетъ ее впереди, ни слова не сказалъ про красавицу, занявшую ея мсто, ихъ восхитительнаго, темноглазаго ребенка… Нтъ, онъ не въ силахъ былъ заговорить о нихъ, онъ взялъ на себя слишкомъ тяжелую обязанность. На этотъ разъ довольно, слишкомъ довольно. Завтра онъ сильне будетъ… завтра…

Въ ту минуту, какъ Гансъ хотлъ подняться съ мста, проходившая мимо Герта вдругъ обернулась и остановилась прямо передъ нимъ.

— Онъ не одинъ?

Гансъ вздрогнулъ точно отъ электрическаго удара. Какъ могла она угадать?

— Нтъ!— сказалъ онъ коротко, и ему почудилось, что это не онъ сказалъ, а кто-то другой тамъ, въ дальнемъ конц комнаты. Кровь быстро приливала къ голов и отливала къ сердцу, въ ушахъ стоялъ неясный, прерывистый гулъ, щеки горли, какъ въ огн.

— Хороша она?

— Да,— прозвучало еще глуше, еще дальше. А передъ его полузакрытымъ глазомъ съ необыкновенною отчетливостью всталъ образъ прелестной чужестранки, старуха вноситъ и подаетъ ей плачущаго ребенка. Она открываетъ грудь, кормитъ дитя, ничуть не стсняясь, какъ будто она одна въ комнат. Онъ не знаетъ, куда смотрть, куда дваться… и вдругъ ему стало за себя совстно, за свое волненіе. Что видлъ онъ? Юную мать съ своимъ дитятей… нжную, святую картину, которую никто не вправ оскорбить даже взглядомъ, онъ же мене, чмъ кто нибудь. Да, не оскорбить только, защитить онъ ихъ обязанъ, этихъ беззащитныхъ, юную мать, ея ребенка, закинутыхъ судьбою далеко отъ родины, далеко отъ родныхъ, на рукахъ дикаго, втреннаго человка, всегда легкомысленно относившагося ко всмъ обязанностямъ.

Все это пронеслось передъ нимъ, какъ освжающее дуновеніе чистаго воздуха въ запертой комнат, гд задыхался человкъ. Онъ поднялъ голову и заговорилъ. Голосъ былъ, правда, грустный, норою вздрагивалъ и прерывался, но въ немъ уже не слышно было* глухихъ, задавленныхъ нотъ. Онъ передавалъ все то, что братъ разсказалъ ему за два часа передъ тмъ въ темной комнат ново-проницкаго домика.— странную исторію о томъ, какъ Густавъ, наскучивши безцльнымъ скитаньемъ, ршился осуществить свою старую мечту и отправился въ Грецію сражаться за ея освобожденіе. Королемъ Греціи въ то время уже былъ несовершеннолтній баварскій принцъ Оттонъ, но борьбы партій все еще раздирала на части несчастную страну. Густавъ принялъ живое участіе въ этой борьб, ставши на сторону знаменитаго героя Греціи еодора Колокотрони. Его дло онъ считалъ правымъ. отдался ему всею душею и бился за него до той роковой ночи, когда правительственныя войска посл кровопролитнаго штурма ворвались въ горный замокъ престарлаго героя, попавшаго въ плнъ съ большею частью своихъ родныхъ. Густаву удалось спастись бгствомъ изъ объятаго пожаромъ замка. Онъ бжалъ не одинъ. Въ послднюю минуту старикъ, любившій его. какъ роднаго сына, поручилъ ему свою единственную, юную дочь, которую Густавъ увидлъ тутъ въ первый разъ. Сквозь тысячи опасностей ему удалось увезти ввренную его попеченію двушку изъ Греціи, гд ихъ преслдовали по всмъ тропинкамъ и закоулкамъ. Они перебрались въ Италію вмст съ старухою, кормилицею двушки. Но и въ Италіи дочь героя-князя не могла укрыться отъ вражды и гоненій. Будучи связанъ Словомъ, даннымъ отцу защитить его дочь, и, вмст съ тмъ, тронутый безпомощнымъ положеніемъ юной принцессы, наконецъ, ея любовью, онъ оказался вынужденнымъ жениться на ней. Посл долгихъ скитаній и упорной борьбы съ тяжелыми обстоятельствами, добрался онъ до Мюнхена. Но и здсь ихъ преслдовала вражда партіи, одержавшей побду въ Греціи, вражда, тмъ боле опасная, что къ этой партіи принадлежалъ одинъ изъ родственниковъ Колокотрони, имвшій виды на руку его дочери. На первое время имъ пришлось долго скрываться, но, наконецъ, онъ нашелъ доступъ ко двору и такъ прожилъ годъ въ постоянныхъ хлопотахъ о смягченіи участи своего тестя, Заключеннаго въ тюрьму. За это время онъ усплъ заслужить личное расположеніе баварскаго короля, и, къ величайшей досад придворныхъ, получилъ отъ него тайное порученіе къ ольденбургскому двору. Для исполненія этого порученія онъ съ женою и двухмсячнымъ ребенкомъ покинулъ тихую и привольную жизнь въ Мюнхен и вернулся на родину.

Всю эту исторію Гансъ могъ передать только въ самыхъ общихъ чертахъ. Въ разсказ Густава, переполненномъ событіями и подробностями, совершенно ему незнакомыми, онъ многаго не понялъ, многаго не сообразилъ. И теперь нкоторыя очень важныя обстоятельства представлялись ему не совсмъ иными, другія, важность которыхъ онъ самъ уразумлъ лишь въ пересказ ихъ Герт, проскользнули какъ-то незамченными въ повствованіи Густава и имли какой-то загадочный характеръ. Ясно и неотразимо было одно: его измна любимой двушк, любившей его искренно, цлыхъ три года ждавшей его возвращенія. И опять каждая фраза, каждое слово, сказанныя имъ, залегали все боле и боле тяжелымъ гнетомъ на его сердце, опять стали путаться слова и фразы. Не будучи въ силахъ продолжать, онъ оборвался на неоконченной рчи и смолкъ.

Наступившее затмъ молчаніе показалось ему еще ужасне. Герта сидла на томъ же мст, поодаль отъ него на диван, не шевельнувшись ни разу во все время его разсказа, слегка наклонившись впередъ, опершись подбородкомъ на руку. Вдругъ она вздрогнула и взглянула на* дверь въ корридоръ. Сквозь шумъ втра и дождя послышался стукъ экипажа, въ которомъ старики возвращались съ бала. Карета остановилась, хлопнула дверь подъзда, раздался шумъ голосовъ, изъ котораго выдлялся сердитый и крикливый голосъ камергера, шаги поднимались но лстниц, стукъ двухъ затворенныхъ дверей. Колесъ отъхавшаго экипажа и опять прежняя тишина.

Гансъ во все время не отрывалъ глазъ отъ блднаго лица своей собесдницы, обращеннаго къ двери въ боязливомъ ожиданіи. На немъ, какъ въ раскрытой книг, онъ читалъ все то. что волновало душу Герты: какъ покажусь я имъ завтра, какими глазами взгляну имъ въ глаза? Вдь, они, по своему, хлопотали о моемъ счастьи, все подготовили къ нему, стоило только послдовать ихъ совту, только протянуть руку, и я бы протянула ее. если бы не остановилъ братъ измнника… не остановилъ лишь затмъ, чтобы сказать черезъ два часа: ты обманута, обманутъ и я, такъ долго помогавшій тебя обманывать!

Гансъ закрылъ лицо руками. Страшный порывъ бури и грохотъ хлынувшаго ливня заставили его опомниться. Его взглядъ обратился къ Герт, но мсто, гд она сидла за минуту, было пусто. Молодая двушка стояла у стеклянной двери и,казалось, смотрла на ночную грозу. Вдругъ она отворила дверь и вышла. Въ одинъ мигъ Гансъ перебжалъ черезъ столовую и, стоя на балкон, пристально всматривайся въ окружавшую темноту, внизу лстницы мелькнула бловатая тнь, готовая скрыться въ чащ парка. Однимъ прыжкомъ Гансъ очутился рядомъ съ нею, обхватилъ ее, поднялъ на руки, внесъ въ столовую, положилъ на диванъ и заперъ дверь. Потомъ опять подошелъ, опустился колни передъ лежащею безъ чувствъ Гертой. ‘Что, если умерла?’ мелькнуло въ его голов. И для нея, и для него лучше было бы… И, все-таки, радостно дрогнуло сердце, когда опущенныя вки полуоткрылись и слабо блеснулъ ея взоръ.

— Зачмъ ты не далъ вн умереть, Гансъ?

— Затмъ, что не могу жить безъ тебя!

Неописуемый ужасъ овладлъ имъ, когда онъ сообразилъ. что проговорилъ это громко, что она слышала, поняла его. Ея чудные глаза широко открылись и ослпили его своимъ необычайнымъ, страннымъ блескомъ. Глухой стонъ вырвался изъ его измученной груди. Собравши вс свои силы, онъ поднялся съ колнъ, шатаясь добрался до стола и оперся на него, чтобы не упасть. Сколько секундъ или минутъ прошло такъ, онъ не могъ отдать себ отчета, онъ почувствовалъ только, что силы мало-по-малу возвращаются, что ихъ хватитъ, наконецъ, на то, чтобы выбраться изъ комнаты, и не поднимая головы, не поднимая глазъ, онъ тихо побрелъ къ двери. Онъ уже готовъ былъ взяться за ручку двери, когда услыхалъ шорохъ платья за своею спиною, рядомъ съ собою, впереди… Онъ поднялъ умоляющій взглядъ: ‘Позволь мн уйти, ради самого Бога!’ Но, Боже… Господи! что это?.. Ея глаза сверкаютъ не гнвомъ и ненавистью, они сіяютъ яснымъ, тихимъ свтомъ…

— Гансъ!

Сердце замерло, перестало биться въ груди, когда онъ почувствовалъ ея руки на своихъ плечахъ.

— Гансъ, ты не можешь жить безъ меня, такъ позволь же мн съ этой минуты жить для тебя, для тебя одного… быть твоею невстою… женою… завтра… когда хочешь… Богъ да поможетъ мн, да поможетъ- теб… обоимъ намъ, мой добрый Гансъ!

Что было потомъ? Ея руки обвились вокругъ шеи Ганса… онъ обнялъ, прижалъ къ своей груди ея гибкій станъ… вдохнулъ ея поцлуй… На яву то было или бредъ разстроеннаго воображенія,— Гансъ утвердительно сказать не могъ, оставшись одинъ въ полутемной комнат, освщенной послднею догорающею свчею. Свча погасла. Гансъ ощупью выбрался изъ комнаты, вышелъ изъ дома на одинокую дорогу, ведущую къ его усадьб. Онъ не чувствовалъ, не сознавалъ ни грозныхъ порывовъ бури, ни проливнаго дождя, ни мрака ночи, на душ было свтло, изъ сокровенной глубины ея поднималась молитва о томъ, чтобы не бредомъ оказалось пережитое, чтобы наступающій день не разогналъ чудной мечты, чтобы день этотъ далъ ему силы пережить счастье, казавшееся слишкомъ громаднымъ его бдному, врному сердцу.

Глава X.

Вправду ли все это было, или бредъ?

Сотню разъ задавалъ себ Гансъ этотъ вопросъ на слдующее утро, пока горячее іюньское солнце не обсушило листвы и травы, орошенныхъ ночнымъ дождемъ. Но чмъ выше поднималось солнце, тмъ свтле становилось у него на душ, все кругомъ него, и небо, и земля, и давно знакомые луга, и поля казались точно обновленными, и самъ онъ чувствовалъ себя какъ бы совсмъ инымъ. Такимъ же показался онъ и рабочимъ, перетряхавшимъ сно, многіе съ недоумніемъ оглядывались, слыша какъ всегда молчаливый баронъ разговорился о погод, объ ожиданіи удачной уборки сна, въ которомъ чувствовалась крайняя нужда посл трехлтнихъ неурожаевъ. При этомъ онъ такъ привтливо улыбался, такъ ласково трепалъ по ше воронаго и такъ бодро крикнулъ, узжая: ‘Прощайте, ребята!’ что прикащикъ покачалъ головою и пробормоталъ себ подъ носъ что-то врод: ‘Не передъ добромъ’.

Вы до около восьми часовъ, когда Гансъ вернулся домой и нашелъ у подъзда большую карету, за которою раннимъ утромъ побывалъ въ Старо-Проницъ, чтобы хать въ ней за братомъ. Телга для пожитковъ должна была хать впередъ.

Кришанъ сообщилъ, что съ большимъ трудомъ могъ исполнить приказаніе, такъ какъ его превосходительство хотлъ самъ хать въ карет съ визитомъ въ Грибеницъ и три раза присылалъ изъ-за этого въ конюшню. Само собою разумется, что онъ не послушался стараго барина,— его превосходительство можетъ и въ маленькой карет създить,— а Вильгельмъ остался дома, такъ какъ самъ господинъ баронъ приказалъ ему быть всегда къ услугамъ стараго барина.

— Хорошо,— отвтилъ Гансъ,— я самъ поду.

Сначала онъ было не хотлъ хать, чтобы не занимать лишняго мста въ карет и тмъ не стснять семью брата, теперь же, такъ какъ лакей остался дома, онъ могъ въ случа нужды ссть съ Кришаномъ на козлы или даже въ телгу для вещей, которая только что ухала съ работникомъ. Гансъ послалъ съ нимъ записку, извщавшую, что онъ прідетъ черезъ полчаса въ карет. На самомъ дл было приличне ему самому хать за молодою невсткою въ Прору, чмъ встртить ее здсь и проводить верхомъ въ Старо-Проницъ. Гансъ приказалъ Кришану подождать пока онъ переоднется, спшить было не за чмъ.

Было дйствительно еще очень рано, но съ переодваніемъ произошла совсмъ особенная исторія. Отворивши шкафъ съ платьемъ и оружіемъ, Гансъ замтилъ, что оружія немного, за то все оно превосходное, что платья тоже мало, только оно далеко не щегольское. ‘Да, не щегольское, а скоре плохое’,— раздумывалъ Гансъ, вынимая одну вещь за другою и внимательно осматривая. Даже фракъ съ принадлежностями, костюмъ, который онъ надвалъ въ торжественныхъ случаяхъ, и тотъ былъ, правда, свжъ и чистъ, но давно вышелъ изъ моды. Все это онъ зналъ и прежде, но не обращалъ на то никакого вниманія, теперь же онъ нашелъ, что нравъ былъ старикъ портной Краузе въ Прор, выражая пять лтъ тому назадъ сомнніе въ томъ, можно ли господину барону хать въ этомъ плать на земское собраніе въ Зундинъ. Во всякомъ случа на этотъ разъ дло шло не о фрак, надо было умудриться собрать какъ-нибудь подходящую пару. Въ наличности оказывались: зимній охотничій костюмъ, пара поношеннаго лтняго полотнянаго платья, верховый костюмъ, бывшій въ это время на немъ и еще не совсмъ просохшій отъ ночнаго дождя, и еще дв вещи, крайне сомнительнаго достоинства и отнюдь не подходящія. И такъ все переодваніе Гансъ вынужденъ былъ ограничить тмъ, что смнилъ грязные сапоги на чистые и передъ маленькимъ зеркальцемъ поправилъ волосы и бороду.

Пока онъ расчесывалъ волосы старымъ гребнемъ и, вопреки обыкновенію, внимательно всматривался въ свое лицо, отраженное зеркаломъ, вся его бодрость, все его свтлое настроеніе исчезли. Вс носятъ короткіе волосы и не бороды, а бакенбарды, бывшіе военные носятъ коротко остриженные усы. Онъ же, Богъ знаетъ сколько лтъ, не зналъ ни ножницъ, ни бритвы, волосы длинными, густыми локонами покрывали голову и шею такъ, что въ нихъ гребень ломался, густая, черная борода спускалась на грудь… Кривой глазъ съ блымъ пятномъ вмсто зрачка страшно смотрлъ, не моргая и точно насмхаясь надъ здоровымъ глазомъ съ его робкимъ взглядомъ… Боже! Объ этомъ-то она не подумала! Этого она, наврное, не видала, когда вчера вечеромъ обвила руками его шею и сказала, что хочетъ быть его невстою, его женою и въ свидтели, въ помощь призывала Бога! Да, именно тутъ только разв Богъ поможетъ…

Онъ отошелъ отъ зеркала и остановился передъ открытымъ окномъ. Передъ нимъ въ втвяхъ деревьевъ запущеннаго садика суетились и щебетали птички, по цвтамъ красныхъ лилій, тамъ и сямъ вырывавшимся изъ густой травы, весело порхали пестрыя бабочки.

— Хорошо вамъ,— подумалъ Гансъ,— васъ кормитъ, васъ одваетъ Отецъ небесный, и нтъ вамъ ни о чемъ заботы. Вчера, пока я былъ такимъ же малотребовательнымъ, какъ вы, и я, подобно вамъ, хотя и не былъ счастливъ, но былъ доволенъ своею судьбою. Сегодня у меня явились иные, высшіе запросы, и я бденъ, прискорбно бденъ, чувствую себя приниженнымъ… Нечего тутъ сокрушаться, Гансъ, вдь, этимъ не поможешь. Теперь у тебя новыя обязанности по отношенію къ старикамъ, и надо держать ухо остро, а то не выпутаешься изъ всей этой исторіи… А исторія тамъ непремнно выйдетъ съ злымъ старикомъ и съ безхарактерною бабушкою. Потомъ эта встрча Герты съ Густавомъ… и въ какія отношенія станетъ Герта къ его жен? Да, Гансъ, много, очень много есть еще вопросовъ, а отвтить на нихъ никто не можетъ. Лучше хать скоре въ Прору!

Но неотвязныя, тяжелыя думы не давали ему покоя и въ карет, цлою толпою осаждали они его голову, воскрешали въ ней рои воспоминаній о прошломъ, и не могъ онъ отогнать ихъ отъ себя. Въ этой карет онъ не сидлъ съ тхъ поръ, какъ двадцать пять лтъ тому назадъ халъ въ ней за гробомъ матери къ церковному кладбищу въ Прор. Тогда онъ въ первый разъ увидлъ камергера, пріхавшаго съ бабушкой на похороны и оставшагося здсь навсегда въ качеств опекуна его и только что родившагося брата, и началъ камергеръ хозяйничать и проигрывать ихъ наслдственное состояніе, какъ прохозяйничалъ и проигралъ свое. Страшная опека для осиротвшихъ дтей, въ особенности для такого рзваго и своенравнаго мальчика, какимъ былъ Густавъ! Да и самъ-то онъ разв не былъ на пути къ тому, чтобы сдлаться воромъ и негодяемъ, когда изо дня въ день, а нердко дни и ночи шлялся съ долговязымъ Пребровомъ? Ему было въ то время отъ двнадцати до четырнадцати лтъ, и никому дла не было до того, гд онъ, что длаетъ. Поздне онъ понялъ, что опекунъ даже поощрялъ такое безобразное поведеніе и когда бывалъ при деньгахъ, то снабжалъ ими юношу, а тотъ длился ими съ старымъ бродягой. Все это начинало уже приносить должные плоды, и было время, что заигрывающіе глазки и веселый смхъ, рыжей Ганны не давали покоя ни днемъ, ни ночью… Слава Богу, это скоро миновало. Изъ тумана, охватывавшаго его голову, блеснула чистая звзда,— ее звали Тертой… Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ годомъ все ярче и ярче становился ея чудный блескъ и освщалъ его путь, терзалъ его и мучилъ, и вотъ теперь,— если это только не сонъ,— этотъ свтъ будетъ его счастьемъ. Боже мой, Господи! Какъ все сдлалось совершенно иначе, чмъ я предполагалъ. Не дале, какъ вчера вечеромъ, когда я опять обнялъ его… Да, Гансъ, надо признаться, очень тяжело было у тебя на сердц, когда ты думалъ, что черезъ нсколько минутъ они соединятся навсегда… И вотъ его вчерашняя невста сегодня стала твоею невстою: а самъ ты дешь, чтобы привести къ ней ту женщину, ради которой ей измнилъ легкомысленный женихъ… привезти его жену и ребенка, его самого. Какъ-то странно даже представить себ, что Густавъ женатъ, что онъ отецъ… И вдругъ мы вс должны очутиться подъ одною кровлей. Нтъ, Гансъ, это неподходящее дло, совсмъ неподходящее, ты съ Гертою будешь жить въ Ново-Прониц. То-есть какъ же, однако? Герт жить въ крошечной, дрянной лачуг… Нтъ, это ршительно невозможно! Густавъ съ женою?.. съ дочерью владтельнаго князя? Нтъ, и это немыслимо. Придется, по меньшей мр, новый домъ строить. Но на какія средства, на какія деньги? И безъ того, насколько дороже будетъ стоить двойное хозяйство, можно сосчитать по пальцамъ.

Гансъ долго теръ себ озабоченно лобъ, потомъ отворилъ дверцу, выпрыгнулъ изъ кареты и сказалъ Кришану, что пойдетъ прямо лсомъ и будетъ ждать его на перекрестк. Кришанъ похалъ лсною дорогою, а Гансъ углубился въ чащу лса.

Едва усплъ онъ пройти нсколько шаговъ по мягкому грунту, какъ къ нему опять возвратилась оставившая было его бодрость духа. Иначе и быть не могло: ему невыносимо было подъ крышею, то ли дло подъ снью зеленаго лса, сквозь втви котораго просвчиваетъ ясное небо? А она въ состояніи ли понять, раздлить это чувство? Правда, разъ она съ большимъ удовольствіемъ проскакала съ нимъ верхомъ, а такъ, пшкомъ пуститься по лсамъ и полямъ, чтобы надышаться этимъ воздухомъ, наслушаться этихъ звуковъ, насмотрться всего того, что кругомъ растетъ и живетъ,— это едва ли по ней будетъ… Вонъ пробжалъ черезъ дорогу кмъ-то спугнутый заяцъ, вонъ змя скользнула въ трав и скрылась въ рытвин, наполненной водою, тамъ влво въ кустахъ веселая псенка зяблика, гд-то вправо, на вершин ели ворона кричитъ… Нтъ, не для нея все это. А почему бы не для нея?.. Какъ шло къ ней вчера ея блое платье и блднорозовая камелія въ волосахъ! И она сознавала это, она довольна была, счастлива была бы въ Грибениц тмъ, что лучше всхъ… вокругъ нея толпились бы молодежь и старики… Нтъ, Гансъ, за это ты не вправ упрекнуть ее* и когда впослдствіи она будетъ жить съ тобою, придется и теб какъ-нибудь отдлаться отъ твоей неповоротливости, отъ конфузливости… и прежде всего отъ молчаливости, а также и отъ слишкомъ простаго платья. Это непремнно. По дорог ничего не стоитъ зайти къ портному Краузе и заказать ему пару, даже дв пары, мрка у него, наврное, есть. Вправ же ты, наконецъ, что-нибудь на себя истратить, вдь, пять лтъ на твой гардеробъ не израсходовано ни одного пфенига. Вообще съ пфенигами теперь начнутся другіе распорядки, ихъ только припасай.

Гансъ -остановился и окинулъ лсъ зоркимъ взглядомъ покупателя. Князь уже раза два предлагалъ ему купить этотъ участокъ: для князя онъ былъ не подъ руками и подходилъ почти къ самымъ воротамъ Ганса такъ же, какъ къ воротамъ стараго Преброва. Плохой сосдъ этотъ Пребровъ, особливо для него, такъ какъ онъ не могъ судиться съ нимъ за кражу дичи, подобно князю: но и тому не удалось ни разу уличить стараго плута. Впрочемъ, пусть старый стрляетъ себ на здоровье, ему лсъ нуженъ на срубъ. Несмотря на высокую цну, назначенную княземъ, изъ него можно выручить изрядный кушь. А жаль, очень жаль этотъ лсъ, каждый кустъ, каждое дерево въ немъ его старые знакомые, старые пріятели съ дтства!

Какое ребячество, Гансъ! Ты права не имешь теперь думать только о себ. Нтъ, Гансъ, нтъ! Ты обязанъ о столькихъ заботиться и не думать о томъ, до чего теб нтъ дла… Шалости! Такъ, пожалуй, въ старыхъ сапогахъ останешься!

Глава XI.

Гансъ съ трудомъ вытащилъ ногу изъ тины и осторожно сталъ пробираться по краю камыша, окаймлявшаго болотистую, лсную поляну. Въ прежнее время болото занимало только середину поляны, и между ни$гь и деревьями оставался во всякое время свободный проходъ и проздъ. Но съ года на годъ дорога портилась, особенно съ тхъ поръ, какъ Пребровъ, постоянно судившійся съ княземъ, на зло ему приказалъ завалить сточную канаву, пролегавшую по его лугу. Для Ганса отъ того убытка не предвидлось. Когда онъ купитъ лсъ и вырубитъ, тогда доберется и до болота, выволочитъ тину и свезетъ ее для удобренія своихъ полей, конечно, предполагая, что долговязый Пребровъ не найдетъ еще какой-нибудь придирки и не начнетъ судиться изъ-за болотной тины.

Гансъ усмхнулся, подумавши, какъ онъ измнился со вчерашняго вечера. Когда это бывало, чтобы онъ задумывалъ такъ далеко впередъ? Въ настоящемъ же надо было первымъ дломъ вытереть сапоги, невозможно въ такомъ, вид явиться къ молодой женщин знатнаго владтельнаго рода.

Тамъ, гд онъ стоялъ, узенькая тропинка вела сквозь камышъ къ маленькому мостику, у котораго стояла лодка, до половины ушедшая въ тину. Гансъ хотлъ попытать дойти до нея. Сдлать это было, повидимому, очень легко: вначал тропинка была совсмъ сухая, а ближе къ вод наложены большіе камни. Когда-то давно онъ самъ вмст съ Пребровымъ натаскалъ ихъ сюда, чтобы удобне доходить до лодки, съ которой они ловили рыбу въ маленькомъ озерц. Странно! здсь былъ уже кто-то въ это утро. Вотъ свже помятые цвты, слды ногъ, очевидно, не огромныхъ болотныхъ сапоговъ стараго Преброва,— отпечатокъ женскихъ ботинокъ, городскихъ, съ высокими каблуками. Кто бы могъ сюда забраться? Ганна Преброва? Но она уже два года живетъ въ Зундин. Да и зачмъ она зайдетъ въ эту глушь?… Нтъ, она! Господи! Что это она хочетъ длать?…

— Ганна!— крикнулъ онъ громко и въ тотъ же мигъ подбжалъ къ двушк, стоявшей на краю мостика и готовой броситься въ воду. Гансъ обхватилъ ее за талію и на рукахъ вынесъ сквозь камыши на лсную поляну. Тутъ онъ осторожно опустилъ ее на землю.

— Бдняжка Ганна!— проговорилъ онъ, поддерживая голову двушки, лишившейся чувствъ.

Ни задумываться, ни спрашивать о причинахъ, побудившихъ се на самоубійство, не предстояло надобности. Все было слишкомъ ясно видно по ея ввалившимся глазамъ, когда-то такимъ бойкимъ и плутовскимъ, по блдному, осунувшемуся лицу, въ былое время смявшемуся такимъ задорнымъ смхомъ. Увы! Измнилось не одно только хорошенькое личико… И вотъ несчастная въ послдней крайности искала пріюта въ отцовскомъ дом по ту сторону дороги, у опушки лса, но отецъ выгналъ ее изъ дома, или, по меньшей мр, допустилъ, что ее выгнала мачиха, и бдная Ганна пришла сюда покончить съ собою. Какъ она могла подумать, что злая мачиха приметъ ненавистную падчерицу, возвращающуюся въ такомъ положеніи!

Двушка мало-по-малу пришла въ себя, узнала Ганса и сдлала попытку приподняться. Онъ воспользовался этимъ моментомъ и усадилъ ее, прислонивши спиною къ обросшему мохомъ толстому буку, а самъ прислъ на его могучіе корни.

— Посиди тутъ, оправься,— сказалъ онъ,— а потомъ я уведу тебя отсюда. Нечего теб мучиться и бояться, все устроится. Ты знаешь, я всегда былъ расположенъ къ теб. Брось вс эти глупости, Ганна.

Она взяла его руку и припала къ ней губами прежде, чмъ онъ усплъ помшать. Гансъ покраснлъ до ушей.

— Не стою я…— прошептала Ганна,— не стою, чтобы вы обо мн хлопотали. Въ озеро мн одна дорога, и конецъ всей исторіи.

— Пустяки все это, Ганна,— сказалъ Гансъ.— Какъ не стыдно! Наконецъ, ты не вправ даже теперь только о себ одной думать, твоя жизнь принадлежитъ твоему ребенку.

По исхудалому лицу двушки скользнула горькая усмшка.

— Я объ немъ-то именно только и думаю,— отвтила она.— Что съ нимъ, бдняжкой, будетъ! Отецъ знать ничего не хочетъ, самъ написалъ мн объ этомъ… Ахъ, Боже мой! Гд же они?… Ахъ, вотъ.

Она потянулась было за небольшою связкою писемъ, выпавшихъ изъ-за ея кофточки. Гансъ поднялъ ихъ и подалъ двушк. При взгляд, случайно брошенномъ на адресъ лежавшаго сверху письма, рука показалась Гансу знакомою. Кто писалъ это? А, да… Неужели онъ? Неужели Аксель Грибеницъ? Гансъ невольно удержалъ связку въ рук нсколько доле, чмъ было необходимо. Двушка пытливо смотрла ему въ лицо боязливымъ взоромъ, какъ ему показалось, но онъ усплъ овладть собою и не выказалъ ни малйшаго признака удивленія. Успокоенная Ганна спрятала письма, пробормотала: ‘благодарю васъ’, потомъ кое-какъ застегнула кофту, развязала шелковый платокъ, свалившійся на спину, опять обвязала его вокругъ шеи и принялась заплетать растрепанные, густые, рыжіе волосы, безпорядочно падавшіе ей на плечи. При этомъ она улыбнулась Гансу, какъ бы извиняясь передъ нимъ, но, вслдъ за тмъ, разсмялась, замтивши, что онъ смущенно опустилъ глаза. Гансъ просто хотлъ скрыть отъ нея тяжелое впечатлніе, произведенное на него проявленіемъ|грубаго кокетства черезъ минуту посл покушенія, за самоубійство. ‘Попрежнему пустая двушка, только и думающая, какъ бы понравиться,— подумалъ онъ.— Впрочемъ, мн какое дло? Чмъ она легкомысленне, тмъ мене внушаетъ она доврія въ томъ, что сознаетъ и исполнитъ свою обязанность… Она только что доказала, какъ понимаетъ свой долгъ! Тмъ боле необходимо внушить ей, указать, что надо длать’.

Тутъ-то именно и нуженъ былъ добрый совтъ. Ея отецъ, какъ узналъ отъ нея Гансъ, не былъ при возмутительной сцен изгнанія ея мачихою. Но, по мннію Ганны, дло отъ этого нисколько не измнялось, отецъ, конечно, не сталъ бы такъ бить ее, но вса равно не оставилъ бы въ дом изъ-за мачихи, совершенно забравшей его въ свои руки. Въ этомъ случа разговоръ барона съ отцемъ не можетъ принести никакой пользы, тмъ боле, что старикъ изъ себя выходитъ, злится на барона за то, что тотъ когда-то съ нимъ разошелся. Гансъ ничего не отвтилъ, онъ сидлъ погруженный въ раздумье. Что длать? Онъ могъ бы поклясться, что письмо, только что бывшее въ его рукахъ, писано графомъ Акселемъ Грибенъ, но пока Ганна сама не заговоритъ объ этомъ, онъ считалъ неловкимъ ее спрашивать. Во всякомъ случа не подлежало сомннію, что въ настоящее время графъ Аксель, по доброй вол, ничего не сдлаетъ для бдной двушки.

Пока Гансъ безплодно ломалъ себ голову надъ устройствомъ дальнйшей судьбы несчастной, его взглядъ упалъ на сапоги, настолько испачканные тиною, что требовалась основательная ихъ чистка въ то время, когда онъ зайдетъ къ портному Краузе…

Да чего же лучше! Какъ это раньше не пришло ему въ голову? Добрые, бездтные старики считали себя очень многимъ обязанными ему за то, что онъ когда-то выручилъ ихъ, въ тяжелое время, или, какъ они говорили, спасъ отъ погибели. Ганна жида у нихъ съ полгода передъ отправленіемъ своимъ въ Зундинъ. Старуха Краузе говорила, что охотно бы оставила ее у себя доле, хотя въ сущности не видла въ ней большаго прока. Да, такъ и слдуетъ поступить. Это не только выходъ, но даже лучшій выходъ, какой только можетъ представиться.

Онъ сообщилъ Ганн о своемъ ршеніи и о томъ, что намренъ сейчасъ же въ своей карет отвезти ее въ Прору, передать Краузе и переговорить съ ними обо всемъ необходимомъ. Ганна сперва было задумалась, но тотчасъ же пришла въ настоящій восторгъ. Если господинъ баронъ пожелаетъ только, то старики наврное возьмутъ ее къ себ. Она будетъ смирнехонько сидть въ свтелк, выходящей въ садъ, и ни одинъ человкъ не будетъ подозрвать ея пребыванія тамъ. Но если бы даже это и случилось… это продлится недолго, всего какихъ-нибудь недли дв… Все-таки, для нея большая помощь. И всмъ этимъ она обязана ему, всегда такому доброму, слишкомъ доброму, и даже теперь такъ объ ней заботящемуся, какъ будто онъ самъ и есть виновникъ постигшаго ее несчастья.

Она опять схватила его руки, но на этотъ разъ онъ усплъ ихъ вырвать, вскочилъ на ноги и почти сурово сказалъ, что не можетъ медлить ни одной минуты и, если она не желаетъ сдлать ему непріятнаго, то чтобы избавила его отъ подобныхъ выраженій благодарности, Ганна слегка надула свои пухленькія губки и искоса посматривала на него полу сердитымъ, полу смющимся взглядомъ, но не возразила ни слова, идя за нимъ по узкой, лсной тропинк. Онъ нсколько разъ обращался въ ней съ вопросомъ, не слишкомъ ли скоро онъ идетъ?

Ганна всякій разъ отвчала отрывистымъ, сердитымъ ‘нтъ’, такъ что Гансу показалось, будто она обидлась. Она же съ своей стороны считала себя вправ обидться: почему онъ не хотлъ дать ей цловать руки? Было же время, когда она цловала его въ губы, говорила ему ‘ты’ и такъ любила, какъ никогда не любила графа. Сказать ли ему про графа, или не говорить? Вчера она слышала въ Зундин,— и это привело ее собственно къ полному отчаянью,— что графъ помолвленъ съ фрейленъ Тертою, слдовательно, вступаетъ въ родство съ Гансомъ, а противъ родственника онъ не пойдетъ. Что же касается помолвки, то она не могла бы совершиться безъ его согласія. Наврное графъ такъ сурово отнесся къ ней изъ боязни, что гордая фрейленъ Герта откажетъ ему, если узнаетъ о его отношеніяхъ къ бдной шве. Впослдствіи онъ будетъ благодаренъ ей за то, что она исполнила его настоятельныя просьбы, его рзкія приказанія и скрыла все до конца, какъ скрывала до сихъ поръ. Теперь же это тмъ легче было сдлать, что баронъ Гансъ принималъ на себя всю заботу и тмъ завлекалъ самъ на себя сильнйшее подозрніе! Почему бы и не такъ? По пословиц: въ тихомъ омут… Въ Зундин онъ бываетъ по дламъ очень часто, нтъ у него ни семьи, ни близкихъ, почему бы ему и не возобновить, не продолжить, въ тихомолку и въ большой тайн, старыхъ отношеній къ ней? Ничего въ томъ не будетъ неправдоподобнаго. Самъ же онъ, насколько она его знала, слишкомъ гордъ для того, чтобы начать опровергать такіе слухи, если бы они дошли до него. Къ тому же едва ли они и могутъ дойти, самъ онъ говорить не охотникъ, и съ нимъ тоже никто не любитъ разговаривать.

— Вотъ и дорога,— сказалъ Гансъ.— Подожди тутъ, я посмотрю, нтъ ли кого, на дорог.

Она видла сквозь густо разросшіеся кусты, какъ баронъ перепрыгнулъ черезъ канаву къ карет, дожидавшейся его у самаго вызда изъ лса, и слышала, какъ онъ тихо обмнялся нсколькими словами съ Бришаномъ. Черезъ дв-три минуты онъ вернулся назадъ.

— Ни души не видно,— сказалъ онъ.— Я приказалъ закрыть окна и спустить сторы… не ради себя, конечно,— прибавилъ онъ, какъ бы извиняясь.

Ганна усмхнулась и подумала про себя: чмъ таинственне, тмъ лучше.

Гансъ сошелъ въ канаву и поднялъ двушку на руки, причемъ она прижалась къ нему крпче, чмъ было необходимо, такъ что ему довольно трудно было осторожно спустить ее на другую сторону канавы. Это обстоятельство помшало ему обратить вниманіе на трескъ, послышавшійся съ той стороны дороги, какъ бы отъ переломленной сухой втки, на которую наступила нога. Сквозь чащу мелкаго лса нельзя было видть, есть ли тамъ дйствительно кто-нибудь, или сучекъ хрустнулъ отъ бга испуганной дичины.

У отворенной дверцы стоялъ Кришанъ, держа въ рукахъ вожжи.

— Почему ты не слъ на козлы?— сказалъ Гансъ.

— Да ишь, дверка-то проклятая,— отвтилъ Кришанъ,— ни съ чмъ не затворишь.

Гансъ помогъ двушк войти въ карету, потомъ слъ самъ. Ганна пристально посмотрла въ лицо кучеру, но Кришанъ стоялъ съ такою миною, какъ будто бы все такъ и быть должно, и ему ни до чего, кром проклятой дверки, дла нтъ. Онъ распахнулъ ее еще шире, чтобы сильне захлопнуть. Въ эту минуту лошади дернули. Тпрру! крикнулъ Кришанъ и схватился обими руками за вожжи. Лошади свернули въ сторону, къ канав. Гаина громко вскрикнула, Гансъ сдлалъ движеніе выпрыгнуть изъ кареты, поставилъ уже ногу на подножку и долженъ былъ пріостановиться, чтобы не попасть подъ лошадей двухъ всадниковъ, только что выскакавшихъ изъ лса и несшихся во весь опоръ. Въ этихъ всадникахъ онъ узналъ графа Акселя фонъ Грибена и его закадычнаго друга Генриха фонъ Мальхова. Съ счастію, ни одинъ изъ нихъ не узналъ барона Ганса, обоимъ было не до него, такъ какъ ихъ бойкія лошади, испуганныя неожиданнымъ препятствіемъ, готовы были понести. Между тмъ, Крищанъ усплъ справиться съ своими лошадьми и захлопнуть дверцу. Гансъ откинулся къ спинк кареты. Если бы въ немъ оставалось еще какое-нибудь сомнніе, то страшная блдность, покрывшая лицо двушки, разогнала бы его окончательно. Ему выдали бы ея тайну и взглядъ Ганны, неподвижно устремленный черезъ незакрытое переднее окно но тому направленію, въ ко торомъ исчезли всадники, и дрожь, пробгавшая по ея губамъ неслышно шептавшимъ имя Акселя, и, въ особенности, украдкой брошенный на него взглядъ, полный опасенія, не заподозрилъ я онъ правды. Это былъ точь въ точь такой же взглядъ, какимъ она смотрла на него въ ту минуту, когда онъ поднялъ и подалъ ей упавшія на землю письма. Она могла быть совершенно спокойна. Онъ самъ не желалъ бы услыхать отъ нея то, что она такъ хотла скрыть и воображала, что скрыла отъ Ганса. Да, онъ дорого бы далъ за то, чтобы все это осталось для него тайною. Только теперь сообразилъ онъ, какъ близка была возможность замужства Герты за человка, уврявшаго ее въ любви и, въ то же время, поддерживавшаго недостойныя отношенія съ другою женщиною, съ которой, въ свою очередь, поступилъ такъ отвратительно. И такъ Герта тоже стояла на краю ужаснаго болота, и онъ спасъ, оттащилъ ее отъ врной гибели, подобно тому, какъ сейчасъ оттащилъ эту несчастную двушку и спасъ отъ смерти!

Изъ-за зелени парка показались первые блые дома Проры. Карета свернула въ переулокъ, въ которомъ жили старики Краузе Ганна стыдливо разсмялась, показывая блестящіе, блые зубы, и влюбленными глазами смотрла на Ганса, обратившагося въ ней съ первыми словами съ тхъ поръ, какъ они сидли вмст въ карет.

— Не бойся, Ганна, я передамъ имъ все то, что имъ необходимо знать. Къ теб они не будутъ приставать ни съ какими распросами. Прежде всего, Ганна, скажи, чтобы тебя накормили: ты, вроятно, страшно проголодалась.

Ганна ожидала услыхать нчто совсмъ другое и тмъ привтливе разсмялась. Карета остановилась. Гансъ вышелъ изъ нея и направился къ дому. Ганна быстро пересла на его мсто, до половины подняла зеленую стору и видла, какъ портной и его жена радостно встртили Ганса и тотчасъ же вмст съ винъ вошли въ комнату. Черезъ открытое окно, заставленное горшками левкоевъ, ей видно было, какъ вс трое спшно обмнялись нсколькими фразами. Потомъ старуха Краузе подошла къ окну и рукою позвала ее къ себ. Ганца вышла изъ кареты и не знала, радоваться ей или досадовать, когда, обернувшись, увидала, что у дверей двухъ сосднихъ домиковъ стоятъ жена сапожника Бланка съ дочерьми Линой и Рикой и жена Пазедага^ слуги изъ замка, съ своими тремя невстками, и видятъ,.какъ она, Ганна Преброва, выходитъ изъ кареты барона Ганса.

— Точно въ тюрьму ведутъ!— прошептала про себя Ганна, слдуя за старухою Краузе по лстниц, ведущей въ свтелку. Она еще не дошла до послдней ступеньки, какъ уже услыхала стукъ кареты, увозившей Ганса.

Глава XII.

— Однако, про сапоги-то я опять забылъ,— громко проговорилъ самъ съ собою Гансъ, сидя одинъ въ карет и разсматривая сапоги, покрытые до отворотовъ засохшею тиною.— Не могу же я ей объяснить, какъ и гд я ихъ такъ отдлалъ. Молодая красавица получитъ обб мн очень плачевное мнніе. Можетъ быть, она не услышитъ, какъ я подъду, и я успю незамченнымъ пробраться во дворъ къ колодцу… Что это за шумъ?

Карета выхала на площадь, и Гансъ однимъ взглядомъ увидалъ и сообразилъ, что попалъ въ чимую неблагопріятную минуту. Передъ постоялымъ дворомъ стояла посланная имъ за вещами телга, окруженная густою, безпрерывно увеличивающеюся толпою учениковъ школы. На крыльц самаго школьнаго дома собрались учителя. Вс лица были обращены къ постоялому двору и къ телг, около которой суетилась Зоя, повидимому, наблюдавшая за укладкою вещей. Въ эти минуту показался изъ двери охенъ съ большимъ узломъ на плеч. Утихшіе было,крики поднялись съ новою силой. Въ отвтъ раздался дикій голосъ ругающейся старухи и громкіе возгласы изъ оконъ трактира, у которыхъ стояло нсколько человкъ съ стаканами въ рукахъ и съ раскраснвшимися отъ вина лицами, хорошо знакомыми Гансу. Вправо отъ дома, вдоль садовой ршетки было привязано нсколько верховыхъ лошадей, какой-то малый вываживалъ взмыленныхъ коней Акселя Грибена и Генриха Мальхова.

Гансъ сразу увидалъ все это, къ своему величайшему неудовольствію. Онъ предполагалъ увезти ихъ втихомолку, безъ всякаго шума. И вдругъ цлый скандалъ, цлая толпа непрошенныхъ зрителей! Какъ непріятно должно быть Густаву! Какъ оскорбительно для молодой женщины! И все по его вин, потому, что онъ не подумалъ объ этомъ прежде, выбралъ неудобный, слишкомъ поздній часъ и къ тому же еще опоздалъ… Всему онъ одинъ виною. Густавъ бсится теперь и вправ злиться.

Карета остановилась.

— Вздоръ все это,— проговорилъ Гансъ.— Какъ бы ни было, а все равно вс бы узнали… Теперь, по крайней мр, узнали вс сразу и не придется, сообщать каждому поодиночк.

Онъ отворилъ дверцу,— къ счастью ту, которая легко отворялась,— и вышелъ изъ экипажа какъ разъ въ ту минуту, когда неистовствующая старуха, не замчая его, побжала обратно въ домъ. Съ его появленіемъ все приняло сразу иной видъ. Господа, стоявшіе у окна, тотчасъ же удалились въ глубину комнаты такъ, что, обратившись вторично къ окну, онъ едва могъ разсмотрть пару вытянутыхъ, удивленныхъ лицъ, издали все еще посматривавшихъ въ окошко. Въ то же время, раздался изъ школы звонокъ, призывавшій учениковъ къ завтраку. На этотъ пріятный зовъ толпа весело хлынула долой съ площади, учителя разошлись ране. Даже вышедшіе на шумъ садовые рабочіе изъ княжеской оранжереи ушли къ своему длу. На всей площади остались только два экипажа передъ постоялымъ дворомъ и лошади у ршетки сада. Гансъ усмхнулся, ему часто случалось слышать, что вс его боятся, и это было ему всегда непріятно, теперь онъ былъ этимъ, очень доволенъ.

Онъ подошелъ къ телг посмотрть, много ли было уложено, и ему стала сразу понятна причина хохота ребятишекъ и шутокъ компаніи, сидвшей въ трактир. Подвода имла безобразный видъ воза, нагруженнаго цыганскихъ хламомъ: пара потертыхъ сундуковъ и чемодановъ, полдюжины большихъ узловъ, завязанныхъ въ разноцвтные, полинявшіе и изорванные платки, деревянная укладка съ оторванною крышкою, изъ-подъ которой виднлись невообразимо-пестрыя женскія шелковыя платья, разнохарактерный домашній скарбъ, объ употребленія котораго Гансъ не могъ даже составить себ понятія, дтскія перины, дтское блье, все перебуробано, свалено грудою, на всемъ неотразимая печать безпорядочности и неряшества, поразившая Ганса боле, нежели самая бдность пожитковъ, особенно бросавшаяся въ глаза при яркомъ дневномъ свт. Бдный Густавъ! Давно бы слдовало ему возвратиться и, въ особенности, слдовало не выставлять на видъ передъ всми этого безобразія! Но гд же онъ самъ?!

Со вздохомъ отошелъ Гансъ отъ телги и направился къ крыльцу. Навстрчу ему неслась старая Зоя, таща въ рук еще одинъ изъ своихъ ужасныхъ узловъ. На плеч у нея вислъ голубой шлафрокъ, обшитый галуномъ, въ которомъ наканун вечеромъ ея госпожа встртила Ганса. Ея курчавые, черные волосы съ замтною сдиною выбились изъ-подъ сдвинувшагося набокъ платка и висли лохматыми космами надъ искаженнымъ злобою смуглымъ лицомъ, черные глаза горли, какъ у хищнаго звря, готоваго броситься на врага. Она пріостановилась на верхней ступени, очевидно, пораженная тишиною и пустотою площади. Увидавши Ганса, она сдлала попытку поклониться брату своего господина, поднесла свободную руку ко лбу, потомъ, насколько позволялъ узелъ, скрестила об руки на груди. Черезъ секунду въ нсколько прыжковъ она уже была у телги, швырнула въ нее узелъ и платье и, сильно размахивая руками, начала метаться то къ окнамъ, то къ двери, то опять къ окнамъ, съ неистовыми криками указывая на площадь и на школу. Но, понявши, по выраженію лица Ганса, совершенную безцльность обращенія къ нему, она вдругъ смолкла и опять убжала въ домъ, мимо Класа Венгака, только что вышедшаго изъ двери. Увидавъ Ганса, онъ быстро сбжалъ съ лстницы.

— Слава Богу, что вы, наконецъ, пріхали, господинъ баронъ,— сказалъ Класъ.— Мы съ Лизхенъ, въ настоящемъ отчаяніи.

— Гд братъ?— спросилъ Гансъ.

— Въ томъ-то и бда,— возразилъ Класъ,— что его нтъ уже боле двухъ часовъ. Мы съ Лизхенъ потеряли головы. А тутъ еще нахали вс эти господа.

Влво отъ дома были ворота, ведущія во дворъ. Туда сперва и направился Гансъ, ему необходимо было нсколько уяснить себ положеніе и переговорить съ Класомъ въ тишин двора, а. не въ шумномъ дом. Ему не легко было удерживать Класа отъ отступленій и не разъ пришлось прерывать его болтовню, чтобы выспросить то, что ему хотлось узнать.

— Еще ночью,— разсказывалъ Класъ,— было много хлопотъ съ ребенкомъ. Бдная Лизхенъ, несмотря на свое положеніе, пробыла все время на ногахъ, ухаживала за ребенкомъ и воевала съ старухой, такъ какъ господинъ баронъ и его супруга ршительно ни о чемъ не заботятся.

— А утромъ?— спросилъ Гансъ.

— Утромъ все шло хорошо,— отвтилъ Класъ,— до тхъ поръ, пока съ часъ тому назадъ не пріхала подвода за вещами и не получилась записка, которою господинъ баронъ извщалъ, что къ девяти часамъ прідетъ самъ въ карет. Тутъ-то хватились вашего братца и нигд не нашли. Ни я, ни Лизхенъ и никто изъ людей не видали, какъ онъ ушелъ. А безъ него что тутъ подлаешь? Лизхенъ, на что, кажется не труслива, а и она отказалась идти опять наверхъ изъ опасенія, что старуха ей глаза выцарапаетъ. Я и говорю ей: Лизхенъ, говорю, ты должна сдлать это для нашего господина барона. Правда, сказала Лизхенъ и понесла наверхъ записку и объяснила барын, что въ ней написано. Барыня объяснила, должно быть, старух, такъ какъ та сейчасъ подняла страшную возню и шумъ. А барыня опять-таки ни о чемъ не позаботилась и стала одваться, моя добрая Лизхенъ принуждена была помочь ей одваться. Лизхенъ говоритъ, что понять не можетъ, откуда вдругъ взялся изъ всего ихняго хлама такой хорошій нарядъ.

— Дальше!— сказалъ Гансъ.

— Да,— продолжалъ Класъ,— тутъ опять начала кричать маленькая барышня, Лизхенъ опять попала въ няньки, должно быть, и о сю пору при томъ же дл, ишь, старая-то вдьма… не погнвайтесь, господинъ баронъ,— вы сейчасъ сами изволили видть, какова она…

— А гд барыня?— спросилъ Гансъ.

— Этого я, право, не могу сказать,— отвтилъ Класъ,— и посмотрть не усплъ, по хозяйству все хлопоталъ. Сразу со всхъ сторонъ господа понахали: сперва господинъ фонъ Зальховъ и господинъ фонъ Креве, потомъ господинъ фонъ Думзевйцъ…

— Дальше,— сказалъ Гансъ.

— Ну, тутъ оказалось, что они уже все въ точности знаютъ, что молодой господинъ баронъ вернулся, что съ нимъ пріхала его супруга, ну и все прочее. А узнали они обо всемъ, я полагаю, такимъ путемъ, господинъ баронъ: вчера вечеромъ, пока вы еще изволили быть тамъ наверху, сюда прізжалъ управляющій изъ Грибеница за пятидесятью бутылками моего краснаго вина,— своимъ-то они не очень могутъ похвастаться, скаредно вдь все у нихъ тамъ въ Грибениц, сами изволите знать, господинъ баронъ…

— Дальше,— сказалъ Гансъ.

— А я, хоть сейчасъ побожиться, господинъ баронъ, ни одного слова ему не говорилъ, а вотъ охенъ, что возилъ-то васъ вчерашній день, ну, этотъ языка не придержалъ, да все и выболталъ управляющему. А тотъ, какъ только вернулся въ Грибеницъ, такъ, уже наврное, сію же минуту передалъ все молодому графу, а графъ разсказалъ другимъ господамъ. Вотъ они, должно быть, и сговорились пріхать сегодня и увидть все своими глазами. Съ четверть часа тому назадъ пріхали молодой графъ и господинъ фонъ Мальховъ… они должны были обогнать господина барона… Тутъ поднялся такой гвалтъ и шумъ… Услыхали въ школ… Ну, опять пошло тамъ…

Изъ сней дома послышались крики, зовъ нсколькихъ голосовъ. Класъ тревожно обернулся.

— Ладно, идите,— сказалъ Гансъ,— я уже достаточно знаю.

— Я сію минуту вернусь. Извините, господинъ баронъ!— сказалъ Класъ и побжалъ въ домъ.

Гансъ остался на томъ же мст, машинально смотря на большую черную насдку, окруженную своимъ пискливымъ выводкомъ, усердно копавшуюся у хлва, и на ласточекъ, сновавшихъ по двору къ гнздамъ подъ соломенными крышами, подлетитъ ласточка, прилпится минуты на дв къ гнздышку, покормитъ дтей и летитъ опять прочь.— Бдное дитя! Вчера Изея выказывала такую нжную заботливость о миломъ созданіи, а сегодня… если только не преувеличила Лизхенъ!.. Но Лизхенъ добрая, надежная женщина, она уже теперь безпрерывно думаетъ объ ожидаемомъ ею ребенк. А Густавъ, смотрвшій вчера съ такою гордостью на мать и на дитя! Да, при этомъ скитаніи на чужбин, вдали отъ родины, при вчныхъ перездахъ и даже здсь при неудобств постоялаго двора… невозможно и требовать порядка и домовитости! Если бы Густавъ не уходилъ, или, по крайней мр, вернулся бы скоре!.. Такъ не можетъ продолжаться ни минуты доле… надо объяснить это Изе…

Гансъ сдладъ шага два по направленію къ дому, откуда все еще доносился шумъ, но уже много тише, чмъ прежде, постители, вроятно, возвратились въ столовую къ новой бутылк вина. Теперь онъ не повстрчаетъ ихъ въ сняхъ, идя наверхъ. А что если Изея не согласится хать безъ Густава? И вообще пойметъ ли она его?

Гансъ пріостановился и покачалъ головой. Опять придется, по вчерашнему, очутиться въ незавидномъ положеніи съ его малымъ знаніемъ французскаго языка- хотя Лизхенъ и увряетъ, будто молодая женщина говоритъ немного по-нмецки, однако, вчера она не сказала ни слова. Къ тому же еще эти грязные сапоги… ну, да все равно.

Онъ, все-таки, еще разъ оглянулся на колодецъ. Какъ разъ рядомъ съ колодцемъ черезъ низкую ршетчатую дверь изгороди, между высокими кустами смородины, видна была изъ конца въ конецъ прямая дорожка, пролегавшая отъ калитки черезъ весь садъ. Посреди ея на деревянной подставк красовался стеклянный шаръ. Ослпительный отблескъ его такъ поразилъ Ганса, что онъ невольно еще разъ взглянулъ въ ту сторону. Кто же бы это могъ быть тамъ, у этого шара, неужели Изея? А за шаромъ, почти скрытый имъ… Густавъ? Нтъ, быть не можетъ… Аксель! Какими судьбами попалъ онъ въ садъ и заговорилъ съ нею? Судя по движеніямъ его длинныхъ рукъ и ея вера, бесда шла очень оживленно! И вотъ онъ разслышалъ ея смхъ, очень короткій, но такой глубокій и мягкій, что у него дрогнуло сердце.

Черезъ секунду онъ вошелъ въ садъ черезъ отворенную калитку и быстрыми шагами приблизился къ разговаривавшимъ и настолько увлеченнымъ бесдою, что только теперь они замтили Ганса и оба одновременно обернулись. Аксель оборвался на полуслов, сдержанно поклонился и смотрлъ на Ганса, хотя нсколько испуганнымъ, но., въ то же время, злымъ и враждебнымъ взглядомъ. Но Гацсу было теперь не до него, когда дло шло о жен его брата, и — слава Богу!— передъ нимъ было прелестное личико вчерашняго вечера, съ чистыми, правильными и, тмъ не мене, мягкими чертами, съ милой улыбкой пухленькихъ и нжныхъ губокъ. Слава Богу! Она такъ хороша, добра, наврное! и такъ молода еще, совсмъ дитя* придетъ время и она пойметъ обязанности матери и другія свои обязанности.

Точно прочитавши все это въ его взгляд, она дружески кивнула ему и положила свою маленькую, блую ручку въ его широкую, загорлую руку. Она, повидимому, поняла также, когда онъ, не пускаясь въ объясненія на французскомъ язык, сказалъ по-нмецки, что пріхалъ за нею и что карета стоитъ у подъзда. На этотъ разъ она кивнула еще любезне, взяла поданную имъ руку, простилась съ Акселемъ легкимъ кивкомъ черезъ плечо и подъ руку съ Гансомъ пошла по садовой дорожк. Едва они успли сдлать нсколько шаговъ, какъ къ Гансу возвратилось его обычное спокойствіе. Въ глубин души онъ бранилъ себя за то, что утратилъ было его на минуту. Встрча Изеи съ Акселемъ представлялась странною и очень непріятною случайностью, но во всякомъ случа не боле, какъ случайностью- и почему бы ей не, быть вжливою и любезною съ незнакомымъ человкомъ, встртившимся съ нею въ садик постоялаго двора и, притомъ, съ такимъ ловкимъ и такъ бойко владющимъ французскимъ языкомъ, какъ Аксель?

Гансъ пошелъ тише и сказалъ:

— Вдь, вы понимаете меня, когда я говорю медленно и отчетливо?

Она взглянула на него снизу вверхъ, улыбаясь, и сдлала утвердительный знакъ глазами.

— А когда вы не очень быстро и отчетливо говорите по-французски, тогда и я могу кое-какъ понять,— продолжалъ Гансъ.— Такимъ способомъ мы можемъ разговаривать пока, до возвращеніи Густава.

Она еще разъ улыбнулась и проговорила съ разстановкою, какъ бы ища каждое слово, и съ чужеземнымъ выговоромъ, но совершенно отчетливо по-нмецки:

— Вы такъ добры.

Это вышло у нея такъ мило и забавно, ея темные глаза приняли такое дтски-плутовское выраженіе, что Гансъ невольно разсмялся. Она тоже громко разсмялась тмъ же смхомъ, который онъ слышалъ за нсколько минутъ, но теперь этотъ смхъ не показался непріятнымъ, какъ тогда, а, напротивъ, въ высшей степени привлекательнымъ и какъ нельзя лучше идущимъ къ ея милому и необыкновенному существу.

Тнь пробжала по лицу Ганса. Ему показалось, будто ея смху вторилъ другой смхъ сзади нихъ. Но ему могло только показаться, такъ какъ, въ то же время, хлопнула отворенная имъ для Изеи калитка и громко продребезжала щеколда.

Глава XIII.

Смхъ Акселя былъ вызванъ досадой и ограничился, собственно, очень короткимъ взрывомъ. Какъ благовоспитанный человкъ, онъ понималъ, что неприлично смяться за спиною дамы, съ которой только что разговаривалъ такъ любезно и такъ нечаянно. ‘Иначе, какъ Богъ святъ,— преподнесъ бы я этому Филину, и преподнесу… клянусь Богомъ!’

Аксель прошелъ нсколько шаговъ по прямой дорожк, свернулъ на узкую поперечную дорожку и остановился между высокими кустами смородины, передъ стью паутины большаго, голоднаго паука-крестовика, подкараулившаго добычу.

Съ Филиномъ шутки плохія, на это еще никто не осмливался, хотя вс подсмивались надъ нимъ втихомолку. Во всякомъ случа необходимо было найти подходящій поводъ, изъ-за котораго не слишкомъ рзко выдавалась бы настоящая причина. Никакого сомннія не можетъ быть, самъ камергеръ Линдбладъ разсказалъ ему, что Герту задержалъ вчера Гансъ, и нельзя спустить ему даромъ мерзйшаго положенія, въ которое онъ былъ поставленъ передъ цлымъ обществомъ, и отвратительной сцены, сдланной потомъ ему отцомъ. Положимъ, старикъ былъ пьянъ, но, въ сущности, онъ, все-таки, правъ: не будучи увреннымъ въ согласіи Герты, не слдовало давать бала, или, по крайней мр, не благовстить на весь міръ и не уврять, что на этомъ бал произойдетъ его помолвка съ Гертой. Но кто же могъ ожидать? Кому могло придти въ голову, что именно въ это то время и явится Густавъ? И старики Линдбладъ, ни сама Герта, конечно, не подозрвали, что онъ пожалуетъ въ Проницъ съ женою и ребенкомъ. Но Гансъ не могъ не знать этого, хотя передъ Гертой и стариками длалъ видъ, будто ничего не знаетъ.. Этому злому, коварному Филину нельзя доврять ни на оту. Но какая цль была у него разстроить Герт лучшую партію, какую только можетъ сдлать двушка во всей Верхней Помераніи и на Рюген? Какая, какъ не чистйшая злость на весь міръ и завистливость ко всмъ? Хорошъ онъ былъ сейчасъ съ лохматой, цыганской бородой, въ обтрепанномъ плать, въ которомъ его видятъ десять лтъ сряду, и въ какихъ-то управительскихъ сапогахъ, нечищенныхъ столько же лтъ! Онъ можетъ быть вполн увренъ, что за него ни одна двушку не пойдетъ, если бы онъ осмлился сунуться съ предложеніемъ, такъ вотъ же, не удавайся и другимъ! Куда ему въ наше общество! Разв съ крестьянскими двками только… Ганна длала какіе-то намеки. Почему знать, можетъ быть эта двченка тамъ у него за спиною и продолжала свои нжности съ прежнимъ возлюбленнымъ! Во всякомъ случа, онъ былъ совершенно вправ не дать такъ, безъ дальнихъ околичностей, навязать себ ребенка. Допустика-ка такія штуки, такъ житья отъ этихъ двченокъ не будетъ! Нужна очень ему теперь Ганна! Дло идетъ о Герт! Даже не о ней, собственно. Становись она теперь на колни, умоляй жениться, такъ онъ. и не подумаетъ. Дло въ томъ, чтобы отомстить баронамъ фонъ Пронъ, тому и другому брату, хотя лично Густавъ ничего ему не сдлалъ, кром того, что постоянно стоялъ поперегъ дороги между нимъ и Гертой, а потомъ взялъ да всмъ на смхъ, и въ особенности ему на смхъ, и вернулся съ молодою женою… А прелесть она, ей Богу! Глаза одни чего стоятъ! И мастерски же она ими работаетъ!

Аксель все еще стоялъ между кустами на самомъ солнечномъ припек и только что бросилъ въ сти голоднаго паука-крестовика четвертую, пойманную имъ, муху. Изъ трактира доносился непрерывавшійся ни на минуту шумъ. Вдругъ открылось боковое окно, выходившее въ сторону сада, и сразу четыре голоса начали выкрикивать его имя. Если Филинъ-Гансъ попалъ въ это общество, то, несомннно, тамъ вышелъ скандалъ. Трезвый ни одинъ изъ нихъ не осмлился бы его затронуть, но изъ четверыхъ трое были опять пьяны, если даже успли проспаться со вчерашняго, и каждый изъ нихъ поклялся при первомъ же случа отплатить Филину за афронтъ, нанесенный имъ Грибенамъ. Ну, и пусть ихъ исполняютъ клятву! Много лучше будетъ даже, если они съ нимъ раздлаются, такъ какъ обида касается ихъ лишь косвенно, какъ товарищей и пріятелей, тогда какъ онъ, выступивши впередъ, тмъ самымъ докажетъ, насколько это сильно, его задло. Тутъ за заборомъ стоятъ лошади… прыжекъ черезъ заборъ и былъ таковъ, а они пусть расправляются, какъ знаютъ.

— Халло! Эй! Аксель! Куда его черти унесли?

— Вонъ онъ!.. Аксель, куда же ты?

Приходилось остаться. Съ досады онъ махнулъ хлыстомъ по паутин и пошелъ въ домъ, гд въ дверяхъ общей комнаты его встртили пріятели съ полными стаканами въ рукахъ и съ громкими криками:

— Э! это что же значитъ? Шляется тамъ по саду, а мы тутъ зa него раздлывайся!.. Филинъ-то явился!.. Ну-ка, задай ему!.. Вотъ, хвати для храбрости!

— Пить для храбрости, подобно вамъ, я надобности не имю,— сказалъ Аксель и поставилъ на столъ поданный ему стаканъ.

— Онъ на попятную!— воскликнулъ Альбертъ фонъ Зальховъ.

— Кто на попятную?!— крикнулъ Аксель.— Пока вы ничего лучшаго не придумали тутъ, какъ только пить и шумть, я уже усплъ одержать побду. Дтки! Я видлъ ее, его жену!

— Какъ? Гд? Разсказывай скорй!..

— Такъ перестаньте же кричать зря. Слушайте!

И Аксель разсказалъ въ полголоса тснящимся вокругъ него товарищамъ, какъ, сходя съ лошадей съ Генрихомъ Мальховъ, онъ замтилъ въ саду даму и тотчасъ же подумалъ, не жена ли это Густава. Онъ ничего не сказалъ, чтобы не помшали, тихонько ушелъ изъ комнаты и засталъ ее еще въ саду.

— Быть не можетъ! Постой, не мшай! Ну, а потомъ? Собой какова?

— Ребята!— заговорилъ Аксель, еще понижая голосъ.— Ничего подобнаго мы не видывали! Настоящая принцесса!

— Вретъ все!— крикнулъ Карлъ фонъ Думзевицъ.

— Посмй еще разъ повторить это!— воскликнулъ Аксель, хватаясь за возможность подъ притворнымъ гнвомъ скрыть овладвшее имъ смущеніе.

Карлъ фонъ Думзевицъ громко расхохотался.

— Вотъ еще пустяки-то выдумали!— возразилъ онъ.— Разсказываетъ человкъ какія-то небылицы въ лицахъ, и не смй ему сказать, что вретъ!

— А я теб говорю, что это правда,— горячился Аксель.— Я съ нею четверть часа разговаривалъ…

— По-гречески?— спросилъ Эрнстъ фонъ Креве.

— Да здравствуетъ греческая странствующая принцесса!— закричалъ Альбертъ фонъ Зальховъ.— Hurra hoch!

— Hurra hoch!— подхватилъ хоръ, повторилъ еще и еще и вдругъ смолкъ.

Мимо отворенной двери прошелъ Гансъ. Несмотря на ршимость не обращать вниманія на пьяныхъ, онъ невольно взглянулъ на шумящую компанію. Лицо его было еще серьезне, чмъ обыкновенно, взглядъ былъ такъ выразителенъ, что вс присутствующіе сразу его поняли и смолкли.

— Вонъ онъ идетъ,— сказалъ тихо Альбертъ фонъ Зальховъ.

— И псенки не поетъ!— добавилъ Карлъ фонъ Думзевицъ, пытаясь разсмяться. Охотниковъ вторить его смху не оказалось.

— Ну?— произнесъ Эрнстъ фонъ Креве, обращаясь къ Акселю такимъ тономъ, который тотъ отлично понялъ.

— По моему мннію, теперь же…— добавилъ Альбертъ фонъ Зальховъ.

— Ребятки! бросьте вы эту травлю!— сказалъ Генрихъ фонъ Мальховъ.

— А то Филинъ, пожалуй, въ самомъ дл разсердится,— поддразнивалъ Эрнстъ фонъ Креве.

— Приметъ Акселя за мышь,— продолжалъ Альбертъ фонъ Зальховъ.

— И сцапаетъ его прежде, чмъ онъ успетъ въ пору улизнуть!— закончилъ Карлъ фонъ Думзевицъ.

Вся компанія громко расхохоталась, не выдержалъ самъ фонъ Мальховъ. Аксель выходилъ изъ себя.

— Теб-то какъ не стыдно, Генрихъ!— крикнулъ онъ пріятелю.— А если вы тамъ воображаете, что меня можно травить, какъ зайца…

— Именно, именно, воображаемъ!.. Ты зубами его… зубами за сапогъ съ отворотомъ!.. Ату его! Улю его! Hetz! Hetz!

— Ну, съ вами я еще поговорю!— крикнулъ Аксель и выбжалъ изъ комнаты, хлопнувши дверью. За нимъ раздавался громкій хохотъ пьяныхъ.

Ему не пришлось искать Ганса, такъ какъ онъ стоялъ тутъ же у подъзда передъ отворенною дверцею кареты.

— Не можете ли удлить мн минутку времени, баронъ?— проговорилъ Аксель, едва переводя духъ.

Гансъ тихо обернулся и пристально взглянулъ на графа своимъ блестящимъ и спокойнымъ взглядомъ. Тотъ не выдержалъ и опустилъ глаза.

— На одну минуту,— прибавилъ онъ, запинаясь.

Гансъ кивнулъ головой и отошелъ отъ кареты, мимо оконъ трактира, до угла дома. Тамъ онъ остановился и, обратясь къ слдовавшему за нимъ Акселю, сказалъ:

— Вамъ угодно затять со мною ссору. Я.признаю, чтобы имете нкоторые поводы къ неудовольствію на меня. Я не былъ вчера на вашемъ бал, и случилось такъ, что моя кузина тоже не была’. Это совершенно врно. Но я не говорилъ ей ни слова о томъ, чтобы она не здила. Она осталась дома по собственному побужденію, узнавши отъ меня о прізд Густава. Согласитесь, что это совершенно понятно. Я думаю, вы найдете это объясненіе удовлетворительнымъ для себя.

Выслушивая Ганса, Аксель старался скрыть свое замшательство подъ гнвнымъ выраженіемъ лица, онъ переступалъ съ ноги на ногу, похлопывалъ концомъ хлыста по сапогу и грызъ свои длинные усы но не имлъ духа взглянуть въ единственный глазъ противника и, чтобы не дать ему этого замтить, обводилъ нетерпливымъ взоромъ окна постоялаго двора. Въ одномъ изъ нихъ толпились его товарищи съ вытянутыми шеями и любопытными лицами. Во что бы ни стало необходимо было довести дло до конца.

— Объясненіе ваше я нахожу совершенно неудовлетворительнымъ!— возразилъ Аксель.— Тмъ боле неудовлетворительнымъ, что имю поводы предполагать, что вамъ желательно было не опускать фрейленъ Герту въ наше общество. Вы всегда были противъ меня.

— Я этого не отрицаю,— сказалъ Гансъ.

— И вы думаете, что я такъ преспокойно и позволю длать изъ себя посмшище всей округи, стану смирнехоньки выслушивать отъ роднаго отца, что вы изволили мн подать карету? Неужели вы воображаете, что я проглочу вчерашній афронтъ и сдлаю видъ, будто ровно ничего не было? Не такъ же я наивенъ въ самомъ дл. Если я могъ казаться фрейленъ Герт недостойнымъ ея руки, то себ-то я кажусь неподходящимъ для роли подставной пшки для вашего братца. Можете передать это отъ меня вашей кузин. Вы, кажется, ея опекунъ?

— Да,— сказалъ Гансъ,— четыре года и…

Онъ запнулся, сильно покраснлъ и тихо договорилъ:

— И со вчерашняго вечера я ея женихъ.

Аксель ушамъ не поврилъ, отступилъ шага на два назадъ и пристально взглянулъ въ лицо Ганса. Первое побужденіе громко расхохотаться моментально исчезло подъ тихимъ блескомъ большаго глаза, твердо устремленнаго на него.

— Приношу мое поздравленіе,— сказалъ Аксель насмшливо.

— А я вамъ не приношу моей благодарности, такъ какъ поздравленіе идетъ не отъ чистаго сердца,— возразилъ Гансъ.— Странно было бы мн и требовать отъ васъ иного.

Онъ приподнялъ шляпу и повернулся отойти въ ту минуту, какъ Изея показалась на крыльц, пріостановилась на верхней ступеньк и, улыбаясь, звала его къ себ жестомъ.

— Вотъ лучшій путь для мести,— подумалъ Аксель и быстро догналъ Ганса.

— Баронъ,— сказалъ онъ,— еще секунду! Я былъ неправъ и прошу извинить меня. Если бы я зналъ, что вы и фрейленъ Герта… но я не могъ знать этого… И такъ, прошу васъ извинить слова, сорвавшіяся у меня въ минуту понятнаго и простительнаго возбужденія, и прошу позволенія откланяться баронесс, вашей невстк, съ которою я уже имлъ честь познакомиться.

Гансъ не сразу принялъ протянутую Акселемъ руку. Это движеніе графа удивило его? но онъ не счелъ себя вправ оттолкнуть отъ души поданную руку, тмъ боле, что такимъ оборотомъ дла облегчалось вступленіе въ общество Густаву и Изе, равнымъ образомъ сохраненіе добрыхъ отношеній съ Акселемъ могло послужить на пользу Ганн… ей боле, чмъ кому-либо.

— Благодарю васъ,— сказалъ онъ, крпко пожимая руку графа.

Компанія, наблюдавшая за этою сценою изъ столовой, была поражена совершенно неожиданнымъ ея исходомъ. Удивленіе достигло крайнихъ предловъ, когда Аксель, снявши шляпу, подошелъ къ молодой женщин, которую его товарищи видли теперь въ первый разъ. Вмст съ Гансомъ, графъ усадилъ ее въ карету, потомъ помогъ войти старух съ ребенкомъ на рукахъ, еще разъ пожалъ руку Гансу, крикнулъ кучеру: ‘пошелъ!…’ и, обратившись къ окну трактира, проговорилъ, смущенно посмиваясь:

— Что! Кто вралъ, я или вы? Подемъ, Генрихъ, у меня цлый коробъ новостей для тебя, а вы тамъ подождите, пока у васъ головы прояснятся!

Глава XIV.

Нетерпливое желаніе узнать, какъ приняла Герта извстіе о его женитьб, подняло Густава съ постели въ то время, когда Изея еще крпко спала. Между нимъ и Гансомъ было условлено, что до полученія извстія отъ брата Густавъ останется на постояломъ двор, онъ самъ просилъ Ганса не слишкомъ торопиться, кто знаетъ за собою вину, какъ онъ, тотъ не особенно спшитъ узнать ея послдствія, чмъ поздне получится непріятное извстіе, тмъ лучше. Къ тому же Изея не встаетъ раньше десяти часовъ.

Было же только восемь. Какъ убить время? Онъ думалъ, что Гансъ не обратитъ вниманія на подобныя рчи, которыя и говорились совсмъ не серьезно. Но Гансъ остался, чмъ былъ, такимъ же педантомъ, принимавшимъ каждое слово за чистую монету и буквально и цнившимъ свое слово дороже всякихъ сокровищъ. Отъ скуки Густавъ сталъ разспрашивать Класа Венгака о старыхъ знакомыхъ, въ особенности объ Аксел, своемъ ровесник и когда-то большомъ пріятел. Они были школьными товарищами, жили тутъ напротивъ въ угольной комнат третьяго этажа, потомъ служили въ одномъ полку: онъ авантажромъ {Avantageur — такъ въ прусской арміи называются молодые люди, поступающіе въ полкъ съ правами производства въ офицеры черезъ шесть мсяцевъ, при обязательств, впрочемъ, сдать установленный офицерскій экзаменъ. Это нчто врод нашихъ подпрапорщиковъ. Примч. переводчика.}, Аксель вольноопредляющимся, отчаянный малый, только уже слишкомъ распутный: ни одной юбки не могъ видть равнодушно! Разспрашивалъ Густавъ и про молодыхъ дамъ: нашла ли себ мужа графиня Ульрика Узелинъ? такъ ли же хороша, какъ была, Матильда фонъ Зальховъ? что сталось съ рыжею Ганною? Живъ ли старый Пребровъ, не опился ли гд, или не зарзался ли?

Но вопросы онъ предлагалъ какъ попало и разсянно выслушивалъ отвты болтливаго Класа, а когда пришла почта и хозяинъ оставилъ его одного, самъ же ушелъ присмотрть за перепряжкой лошадей и отправкой, тогда Густавъ походилъ по саду, посмотрлъ на домъ, вынулъ часы,— было половина девятаго,— постоялъ нсколько секундъ въ раздумь, потомъ ршительно отворилъ калитку и вышелъ въ еловый лсъ, прилегавшій вплоть къ саду. По знакомой тропинк онъ дошелъ до мста, гд дорога раздваивается: влво черезъ лсъ на Ново-Проницъ, вправо Сперва опушкою лса, потомъ полями, лугами и береговыми дюнами къ парку Старо-Проница.

Онъ остановился перевести духъ отъ быстрой ходьбы и мрачно посмотрлъ влво на дорогу, ведущую къ лсу. На ней не видно было ни души. Онъ покачалъ головою, взглянулъ на безоблачное небо, на поля, залитыя знойными лучами солнца, и на лугу, гд только подъ рдкими ивами можно было найти кое-какую тнь.

— Все равно!— проговорилъ онъ и повернулъ вправо.

Дорога шла высокою, почти сплою рожью, ночная буря мстами повалила ее и перепутала. Густавъ шелъ сперва тихо, потомъ все скоре, все усиливая шагъ и самъ того не замчая подъ наплывомъ мысли, разбудившей его и недававшей покоя все утро: ‘Какъ приняла она извстіе о немъ?’

Мало-по-малу эта неотвязная мысль всецло захватила голову молодаго человка, тяжелымъ гнетомъ залегла въ ней и перешла въ желаніе, въ непреодолимую потребность увидать Герту. Онъ шелъ быстро, не сознавая ни жары, ни усталости. Въ душ вставало смутное впечатлніе: что если онъ спалъ и все происшедшее лишь во сн видлъ? Что если все это не боле, какъ сумасбродный и безобразный сонъ? И вотъ опять т же родныя поля, тотъ же на нихъ родной хлбъ, сквозь его золотистыя волны они столько разъ проходили рука въ руку, катились въ легкомъ кабріолет, скакали рядомъ на бойкихъ пони. Т же кузнечики стрекочатъ, она всегда упрямо увряла, будто слышитъ только однообразные, безразличные звуки, тогда какъ онъ ясно отличалъ ихъ тоненькіе голоса. Водъ жаворонокъ взвился, дтьми они слдили за его полетомъ, заслушивались его псни и спорили о томъ, кто дольше различитъ крошечную точку, утопающую въ лазурной вышин. И васильки — старые друзья, какъ часто рвалъ онъ ихъ, какъ часто сравнивалъ ихъ цвтъ съ цвтомъ ея глазъ и уврялъ, что передъ ними васильки блднютъ, а иной разъ, желая подразнить ее, доказывалъ, что только слпой не разберетъ, насколько лазурь цвтка темне и ярче ея глазъ. Но то была неправда: глаза Герты сине и блестяще цвтовъ. Передъ нимъ, какъ живой, вставалъ стройный, гибкій станъ едва развившейся двушки, изъ неяснаго шума полей, изъ знойной выси небесной до него долеталъ чарующій голосъ и смхъ серебристый, онъ звалъ, укорялъ и ласкалъ: ‘Скорй ко мн, скорй! Какъ могъ ты такъ долго быть далеко отъ меня? Неужели можетъ что-либо въ мір задержать тебя, когда ты знаешь, какъ нетерпливо я жду? Что задержало, что могло задержать тебя?’

— Прочь же, прочь, привиднья! Прочь, созданья ночной тьмы!

Что было съ нею, когда она узнала? Плакала, она, или глаза ея остались сухи, только взглядъ ихъ сталъ упряме и темне, какъ въ былое время, когда она сердилась или обижалась и крпко сжимала губы, блдня? Вчера вечеромъ, ночью хотлъ бы онъ знать все это… Гансу онъ сказалъ, что время терпитъ до утра… Сказалъ, а тому и дла нтъ, какую пытку онъ выноситъ! Разв этотъ безчувственный человкъ способенъ понимать любящее сердце?.. Любящее все, все прекрасное! И больше всего въ мір ее, боле прекрасную, въ тысячу разъ боле прелестную, чмъ эта пестрая, сладострастная змя!..

— Прочь, прочь! Зачмъ ты здсь? Теб не мсто подъ этимъ чистымъ небомъ!

Какъ сказалъ Гансъ ей? Наврное рзко и неловко,— съ дуру, какъ съ дубу! Такова его всегдашняя манера, по его мннію, очень честная, а, въ сущности, крайне грубая,— ничто иное, какъ неспособность ограниченнаго человка, отсутствіе чуткости къ чужой душ, пониманія того, кто одаренъ свтлою головою, пламеннымъ воображеніемъ, пылкимъ, впечатлительнымъ сердцемъ. Воображеніе, сердце, чуткость, пылкость души,— все это страшные недостатки, преступленія въ его глазахъ… въ его единственномъ глазу. Несносный глазъ… невыносимый своимъ спокойнымъ, тупымъ выраженіемъ! Сколько разъ приходилось Густаву прятаться отъ этого глаза! Хорошо, что вчера вечеромъ ему не пришлось смотрть на этотъ глазъ и разсказывать свои исторіи въ потемкахъ!

— А знаменитая исторія! Лихо!..

Въ эту минуту у самыхъ ногъ Густава выскочила на дорогу лисица съ только что пойманнымъ зайченкомъ и ловкимъ прыжкомъ исчезла во ржи.

Молодой человкъ пріостановился и разсмялся.

— Sauv qui peut! Точь въ точь какъ я! Только не задумывайся ни надъ чмъ. Мн въ жизни случалось и не такіе прыжки выдлывать. Во второй разъ я, кажется, самъ не въ состояніи буду разсказывать,— въ необыкновенномъ удар былъ, могъ бы повствовать еще часа два, пожалуй. Только не слишкомъ ли я пересолилъ! У него злодйская память, а мн еще не разъ придется повторить всю исторію… Не бда: вывернусь какимъ-нибудь salto mortale не хуже этой рыжей шельмы… Вотъ Изея не напутала бы, по настоящему слдовало сегодня по утру еще разъ ее прослушать. У нея ловче моего выходитъ. Все дло въ томъ, чтобы не было противорчій въ нашихъ разсказахъ. Вернусь я не ране одиннадцати часовъ, тмъ временемъ Гансъ, наврное, прідетъ… и она, того-гляди, проболтается, пока я здсь бгаю, какъ влюбленный мальчишка… Настоящее безуміе… сантиментальная дичь! Неизвстно даже, удастся ли увидть ее…

Онъ остановился опять.

— Однако, мн въ первый разъ въ жизни приходитъ въ голову, что какое-нибудь безуміе слишкомъ безумно для меня! Чмъ отчаянне, тмъ лучше! Тмъ ясне для нея будетъ, что я люблю ее…

Онъ бодро пошелъ дальше, очень довольный своей силой, тмъ, что даже палящее солнце было ему нипочемъ. Правда, за это время онъ и не подъ такимъ солнцемъ побывалъ, выносилъ и не такія жары, и если въ былое время онъ могъ съ кмъ угодно потягаться въ любомъ тлесномъ упражненіи, то теперь, уже подавно ему нтъ соперниковъ. Никто изъ здшнихъ молодыхъ дворянъ не посметъ и сравниться съ нимъ, вс эти Зальховы и Мальховы, и другіе, гд они бывали? что видли? Много-много, что до Берлина разъ во всю жизнь дохали, по большей же, части дальше Зундина и Грюнвальда нигд не были, вс ихъ разсказы, вс ихъ геройства ограничиваются подвигами на скачкахъ въ Зундин, да на плацъ-парад въ Грюнвальд… И вдругъ ее-то, Герту, уступить безъ спора какому-нибудь Акселю, который во всю свою жизнь ничего кром не длалъ, какъ объзжалъ лошадей, болталъ по-французски, игралъ въ фараонъ, гонялся за двченками и нахальствомъ замнялъ недостатокъ остроумія. Изе, наврное, понравятся его плоскости… для нея, вдь, чмъ пошле, тмъ лучше… А Герта, съ ея бойкимъ умомъ, съ ея тонкимъ остроуміемъ, съ чуткимъ пониманіемъ юмора… да разв она пара этому долговязому пошляку?!.. Тьфу! чортъ возьми! Болнъ, что ли, онъ былъ вчера, что могъ подумать объ этомъ, могъ желать, какъ выхода изъ положенія, казавшагося въ высшей степени затруднитльнымъ, даже отчаяннымъ, тогда какъ, въ сущности, нтъ ровно ничего подобнаго, совсмъ напротивъ, все это очень пикантно, чрезвычайно пикантно и можетъ казаться опаснымъ только дураку или трусу. Но вчная нужда въ деньгахъ сдлала его и глупымъ, и трусливымъ. Ради чего онъ притащилъ сюда Изею и ребенка, а не оставилъ ихъ въ Мюнхен? Никто бы ничего не зналъ и не подозрвалъ даже, что онъ надлъ себ на шею такую петлю… петлю, изъ которой, все-таки, въ конц-концовъ, можно выскочить. Что это за бракъ въ какомъ-то итальянскомъ разбойничьемъ притон, бракъ, совершонный католическимъ попомъ… безъ свидтелей даже… или съ такими свидтелями, какъ церковный сторожъ и старая греческая вдьма, чортова родная бабушка?… Очень возможно, что здсь такой бракъ, не иметъ ни значенія, ни силы… долженъ быть вновь совершонъ… или, по крайней мр, можетъ быть безъ особенныхъ хлопотъ уничтоженъ и расторгнутъ… И тогда — свобода! Свобода и Герта!

Онъ стоялъ на вершин холма, за нимъ разстилалось только что пройденное ржаное поле. Подъемъ былъ не особенно крутъ: но отъ быстрой ходьбы по глубокому песку лобъ Густава увлажился и сильне забилось сердце. Легкій, освжающій втерокъ потянулъ съ моря, синвшаго за лугами и разстилавшагося гладкою лазурью на югъ до низкихъ береговъ Помераніи и уходившаго на востокъ, мимо лсистаго Эйланда въ необозримую даль. Тамъ, противъ Эйланда, у самаго моря, въ упоръ освщенные яркимъ солнцемъ, подобно бронзовой стн, возвышались вковые буки и сосны старо-проницкаго парка, окруженнаго невысокою, блою стною, то сбгавшею внизъ по отлогости холма, то высоко поднимавшеюся надъ свжею зеленью приморскаго луга. Изъ-за темной зелени вырывалась стройная башенка капеллы и виднлись крыши замка.

Необыкновенное волненіе охватило вдругъ Густава. Много лтъ онъ не испытывалъ ничего подобнаго и не воображалъ, что можетъ испытать когда-либо. Исчезла даже мысль о Герт, приведшая его сюда,— точно утонула въ нжномъ туман.

— Что же это такое?— прошепталъ онъ.— Думалъ ли я когда, воображалъ ли насколько иначе… совсмъ иначе…

И вдругъ, при вид отчизны, роднаго дома, изъ глубины души воскресли, поднялись воспоминанья отъ золотыхъ дней невиннаго дтства до настоящей минуты и вырвались однимъ стономъ: ‘Погибшій!.. Погибъ, несмотря на вс дары природы, на силу, ловкость, красоту, хитрость, умъ, обходительность, которыми ты могъ возвыситься надъ всми, несмотря на даръ слова, которымъ могъ господствовать надъ людьми, несмотря на любовь, которая сама шла всегда теб навстрчу, шла въ безмрномъ избытк… погибъ, изгаженъ. Прекрасная игрушка, растрепанная своенравнымъ ребенкомъ въ негодные клочья, валяющіеся у его ногъ!’

Глухой стонъ, вырвавшійся изъ груди, заставилъ Густава опомниться, онъ вздрогнулъ и осмотрлся кругомъ.

‘Э! Ты, просто, не выспался, не плотно позавтракалъ, бденъ притокъ, крови къ мозгу, вотъ теб и лзутъ въ голову ночныя привиднія среди-благо дня’.

Онъ снялъ шляпу. Свжій втерокъ заигралъ его влажными кудрями, обдулъ горячій лобъ, пылающіе глаза.

— Назадъ идти нельзя, кто знаетъ, что ждетъ тамъ впереди?

И такъ, впередъ, впередъ!

Онъ надвинулъ шляпу на лобъ и почти бгомъ сошелъ съ холма на береговую дорогу, пролегавшую лугами отъ морскихъ купаній Проры мимо старо-проницкаго парка къ охотничьему замку. Дальше опять подъемъ и поворотъ къ парку. Густавъ могъ различить уже стволы деревьевъ. Съ вершины одиноко стоящей громадной сосны слетлъ морской орелъ и кругъ за кругомъ все выше и выше парилъ надъ усадьбой.

— Доброе предзнаменованіе! Не напрасно я прошагалъ по этой проклятой дорог,— увижу ее. Начнутся слезы, упреки, гнвъ, отчаянье… восхитительная сцена. Мн не трудно будетъ играть въ ней мою роль, такъ какъ я самъ себя сію минуту только угощалъ отборнйшими упреками, наизабавнйшимъ гнвомъ и ребячьимъ отчаяньемъ. А мой Филинъ пока хлопочетъ тамъ съ багажемъ, вотъ вытаращитъ глазъ-то, какъ дернется и найдетъ орла уже въ гнзд! Такова вчная участь Филина — днемъ ничего не видть и сидть чучелой, а орелъ смотритъ на солнце и побждаетъ.

Глава XV.

Тревожныя думы долго не давали уснуть Герт. Но и охватившій ее, наконецъ, сонъ не принесъ желаннаго покоя, это былъ не сонъ даже, а мучительное полузабытье, полубредъ съ безпрерывно мняющимися картинами, одна другой страшне. Мнилось ей, она несется надъ темнымъ лсомъ, за нею гонится какое-то чудовище, вотъ оно уже близко, его черная тнь рядомъ съ нею, обгоняетъ ее. Нтъ, это не чудовище, это Плутонъ, сен-бернардская собака Ганса. Поднялся онъ на заднія лапы и положилъ ей переднія на плечи, смотритъ на нее добрыми глазами… однимъ глазомъ, глазомъ Ганса, и не Плутонъ, а Гансъ держитъ ее въ объятіяхъ. Она хотла разсмяться надъ страннымъ превращеніемъ, онъ все крпче и крпче прижимаетъ ее къ себ. Она знаетъ, что онъ задушитъ ее, если она опять не полюбитъ его. Просить о пощад, умолять объ отсрочк: она полюбитъ, полюбитъ его, какъ онъ того стоитъ… Голоса нтъ, силы нтъ слова вымолвить, вотъ-вотъ она умретъ. А глазъ все смотритъ на нее, она его видитъ, хотя припала лицомъ къ груди Ганса. Вдругъ изъ этого глаза хлынулъ потокъ слезъ и разлился ркою… Между тихо шелестящихъ камышей плыветъ она по этой рк въ маленькой лодк, рядомъ съ нею сидитъ мужчина въ чужеземной одежд, съ лицомъ, закрытымъ полумаскою. Страшно ей и сладко съ нимъ,— несмотря на маску, она знаетъ, что это Густавъ. Маска упала, и страстный взоръ жжетъ ее и ласкаетъ. Она готова разсердиться, но онъ упалъ на колни, его голова склонилась на ея ноги, и плачетъ онъ, и рыдаетъ. Съ нимъ вмст плачетъ и она. Вдругъ онъ поднялъ голову и тихо спросилъ, не боится ли она Ганса, цлящагося въ нихъ съ берега изъ ружья. Гансъ въ жизни своей не давалъ промаха и убьетъ ихъ обоихъ на мст. Выстрлъ грянулъ, Густавъ лежитъ мертвый у ея ногъ, а Гансъ поставилъ ему на грудь прикладъ ружья, изъ ствола несется кверху голубоватый дымокъ. Гансъ продолжаетъ грустно смотрть ей въ лицо и говоритъ, не разжимая губъ: ‘Теперь за тобою очередь’. Но ружье превратилось въ стройный стволъ пихты, голубоватый дымъ въ могучій, темный кронъ. Она взлетла на него и прячется въ его густыхъ хвояхъ. Напрасно: втви разступаются, выдаютъ ее, надъ нею вьется стая птицъ и кричитъ: ‘здсь, здсь она!’ Внизу подъ деревомъ бгаетъ Плутонъ и лаетъ: ‘Вотъ она, вотъ она!’ Гибкій сучекъ, за который она схватилась, спускается все ниже, глубже, глубже… Герта летитъ въ пропасть, и просыпается.

Въ окно сквозь занавски пробивался красноватый свтъ утра, въ густой листв деревьевъ щебетали птицы, со двора доносился лай цпной собаки.

Герта поднялась и сла. Только что виднный сонъ въ мельчайшихъ подробностяхъ опять проносился въ ея воспоминаніи, только въ обратномъ направленіи, съ момента паденія въ пропасть до погони за нею чудовища надъ темнымъ лсомъ.

— Да, мн нужно время,— прошептала она,— я справлюсь съ собою.

Утомленная головка опять склонилась на подушку, покойный, тихій сонъ безъ сновидній прикрылъ ее своимъ живительнымъ крыломъ.

Фрау Панкъ разбудила молодую двушку.

— Я не потревожила бы васъ, всего восемь часовъ, а у насъ уже давно идетъ война въ дом. Господинъ баронъ ранымъ-ранехонько прізжалъ сюда. Я, конечно, была уже на ногахъ. Но онъ не зашелъ ко мн въ кухню и не выпилъ чашки кофе, какъ всегда длаетъ, а пошелъ къ конюшн и приказалъ Кришану, чтобы къ девяти часамъ онъ былъ съ каретою въ Прор… Знаете, вдь, фрейленъ Гертинька… Кришанъ только что сталъ запрягать, вдругъ,— представьте себ, фрейленъ Гертинька!— его превосходительство въ халат выходитъ самъ на дворъ и требуешь себ карету хать въ Грибеницъ… Каково это, фрейленъ Гертинька?… Въ Грибеницъ въ семь часовъ утра! Само собою разумется, никуда онъ не похалъ, а хотлъ только попугать Кришана…

— Ухалъ Кришанъ?— спросила Герта.

— Господинъ баронъ приказалъ. Иначе какъ же они сюда доберутся? Вотъ не придумаю я только, гд же они будутъ жить? Разв что тутъ внизу, въ четырехъ комнатахъ, выходящихъ въ садъ. У нихъ ребенокъ, ближе будетъ выносить его… Какъ вы полагаете, фрейленъ Гертинька?.. Къ тому же…

— Да, да,— сказала Герта,— отлично будетъ… подъ руками. Гансъ распорядится самъ… Гансъ…

— Господи, батюшки! Гертинька, что съ вами?

Герта слушала старуху какъ бы въ полудремот, въ полудремот отвчала ей до тхъ поръ, пока два раза повторенное имя Ганса не заставило ее вдругъ очнуться и разомъ все припомнить. Вчера ночью… сегодня на разсвт въ забыть она не вполн сознавала… А теперь, при яркомъ свт дня… невста Ганса! Черезъ нсколько минутъ онъ привезетъ его сюда, съ нимъ вмст войдетъ къ ней, съ нимъ…

Герта сидла съ широко открытыми глазами, съ неподвижнымъ взглядомъ.

— Да что съ вами, фрейленъ? Что съ вами?— испуганно повторяла Панкъ.— Случившагося уже не передлать. Я и сама не ожидала отъ моего Густава. Не слдуетъ такъ мучиться, такъ близко принимать къ сердцу и, особливо, выказывать передъ людьми. И безъ того довольно разговоровъ будемъ.

— Панкъ,— сказала Герта съ тмъ же неподвижнымъ взглядомъ,— все равно, узнаешь же ты… я выхожу за него замужъ.

Старуха такъ и замерла на мст. Что это такое? Замужъ за Густава? Она узнаетъ объ этомъ? Неужели ей суждено видть первые припадки? Это блдное, спокойное лицо, остановившійся взоръ, боязливый голосъ? Господи Боже! Только этого не доставало къ довершенію несчастья!

— Фрейленъ Гертинька, милая Гертинька! Оставьте, не думайте вы объ этомъ! Онъ дурной человкъ, не стоитъ онъ моей дорогой Гертиньки, никогда не стоилъ. Я сама ему скажу это въ глаза. Я была его кормилицей, мать ему замнила. Прямо скажу ему, не боюсь я его.

Она взяла руку двушки и гладила ее, какъ руку больнаго ребенка. Герта нетерпливо отдернула руку и быстро, рзко проговорила:

— Что ты мн о немъ растолковываешь? Какое мн дло до него? Я выхожу замужъ за Ганса, вчера вечеромъ дла ему слово! Неужели не понимаешь? Вчера вечеромъ я дала слово Гансу! Что же ты молчишь?

Панкъ не въ состояніи была вымолвить ни слова, у нея отнялся языкъ, отнялись руки и ноги. Ей легче было бы, кажется, если бы бдная двушка бредила въ горячк. Замужъ за господина барона! За мрачнаго, молчаливаго, криваго Ганса! Ея веселая хохотунья Герта, любившая ея красавца Густава, ея питомца, любящая его до сихъ поръ! Да и можно ли разлюбить его!

По ея полному лицу пробжала дрожь. Она хорошо сознавала, что не должно, не слдуетъ, но силъ не хватило удержаться, и слезы хлынули потокомъ. Герта ожидала этого. Откинувшись на подушки, она кусала губы и отъ времени до времени украдкою поглядывала на плачущую старуху. Вдругъ она поднялась и сказала:

— Ну, довольно. Надола. Если ты такъ глупа, то убирайся вонъ отъ меня. Я уже не дитя — сама знаю, что длаю, и не желаю, чтобы ты надо мною ревла, точно я какое преступленіе сдлала. Перестанешь ты?

— Ахъ, Фрейленъ Гертинька, Фрейленъ Гертинька!— рыдала Панкъ.

— Хочешь плакать, такъ уходи вонъ изъ моей комнаты. Уходи, говорятъ теб, уходи!

Панкъ тяжело поднялась и, не переставая рыдать, вышла изъ комнаты.

— Глупая старуха!— прошептала Герта,— даже не попыталась удержаться отъ своихъ дурацкихъ слезъ. Она способна побжать въ кухню и выть передъ всею прислугою, повствуя о случившемся несчастьи. Удивитъ это всхъ, конечно, не можетъ не удивить. Тмъ лучше: я не дитя и сама знаю, что длаю.

Одваясь, она раздумывала, не надть ли голубое платье, въ которомъ ее видлъ Густавъ въ послдній разъ и о которомъ она вчера приказала старой Паннъ напомнить Гансу. Она хотла надть это платье не для Густава, отнюдь нтъ! а для того, чтобы понравиться Гансу. Онъ, наврное, находилъ, что оно шло къ ней, если только обращалъ когда-нибудь вниманіе на ея нарядъ. Но скромное лтнее платьице такъ невидно и къ тому же вышло изъ моды. Въ немъ ршительно нельзя показаться при греческой принцесс, та явится разодтая въ щелки и бархаты, обвшанная цпями, унизанная кольцами, надушенная розовымъ масломъ… И ей нельзя плохо одться. Это не понравится Гансу, а она только для него была такъ прихотлива въ выбор туалета на этотъ разъ. Наконецъ, она осмотрлась въ послдній разъ въ зеркало и ршила, что хороша необыкновенно, несмотря на дурно проведенную ночь. Тмъ не мене, ея сердце сильно билось, когда она сходила въ столовую. Гамъ она должна встртиться съ бабушкою и съ камергеромъ. Говорить ли имъ, или предоставить это Гансу?

Она остановилось у двери. Въ столовой гремли посудой. Вотъ сцена-то будетъ! Ну, все равно! Рано ли, поздно ли, надо же кончить, лучше сейчасъ!… И, все-таки, она легко вздохнула, отворивши дверь и увидавши, что въ комнат никого нтъ, кром Вильгельма, накрывавшаго столъ къ завтраку.

— Ихъ превосходительства приказали подать имъ завтракъ наверхъ,— объяснилъ слуга,— и приказали доложить барышн, что къ обду тоже не сойдутъ. Они просятъ барышню не безпокоиться приходить наверхъ. Ихъ превосходительства дурно провели ночь и желали бы быть одни. Не угодно ли чего приказать доложить ихъ превосходительствамъ?

Вильгельмъ, вопреки обыкновенію, проговорилъ все это недовольнымъ и сердитымъ тономъ. Онъ, очевидно, уже все зналъ… кром одного, быть можетъ, если только Панкъ не успла уже сообщить.

Герт страшно хотлось разъяснить это, но спросить невозможно. Она приказала только передать ихъ превосходительствамъ свой поклонъ и желаніе скоре поправиться.

Она осталась одна и принялась за завтракъ, раздумывая о вчерашнемъ вечер. При свт солнца, обильно лившаго свои лучи черезъ отворенныя окна и двери, Герта долго не могла возстановить въ памяти вс подробности происходившей здсь сцены. Какъ все это случилось? Могло ли, должно ли было такъ случиться? Тамъ она сидла на диван, шагахъ въ двухъ отъ отъ нея сидлъ Гансъ. Во все время его разсказа про Густава она страшно злилась на него за то, что онъ осмлился ей разсказывать, за то, что у, него хватаетъ духа приглашать сюда клятвопреступника, вынуждать ее жить съ нимъ подъ одною кровлею и ставить вопросъ такъ, какъ будто это само собою разумется, что и вопроса никакого нтъ, точно она прислуга, у которой никто не спрашиваетъ, пріятны или непріятны ей приглашенные гости. Ея возбужденному воображенію представлялись вс предстоящія ей униженія, которымъ она подвергнется по милости Ганса, обязаннаго быть ея покровителемъ и защитникомъ. Везъ его вмшательства она похала бы въ Грабеницъ, была бы помолвлена съ Акселемъ и встртила бы греческую принцессу и ея возлюбленнаго уже невстою графа Акселя, какъ будущая графиня и владтельница майората фонъ Грибенъ. Даже, если бы она впослдствіи извинилась передъ родителями Аксели и передъ нимъ самимъ въ томъ, что не была у нихъ на бал, разв они не пришли бы вс въ восторгъ, разв не встртили бы ее съ распростертыми объятіями? Старый графъ безъ ума въ нее влюбленъ, графиня въ ней души не чаетъ, и она можетъ длать изъ нея все, что ей угодно! Она не шутила всмъ этимъ, она стремилась показать всмъ и каждому, что, если и ждетъ Густава, то совсмъ не потому, что не можетъ сдлать приличной партіи… Не разъ въ минуты отчаянія ей приходила въ голову возможность того, что теперь случилось, не разъ говорила она себ: я могу очутиться на его пути къ достиженію честолюбивыхъ цлей и не желаю ставить его въ прискорбную необходимость раздавить меня на этомъ пути. Все это проносилось въ ея голов вчера вечеромъ, пока она слушала Ганса. А потомъ что было? Да… потомъ исчезло послднее сомнніе въ его измн, въ томъ, что она покинута, брошена любимымъ человкомъ, потомъ припадокъ бшенства, какого-то сумасшествія, потомъ… потомъ что было? Какъ это произошло? Онъ сказалъ, что любитъ ее, всегда любилъ… Нтъ, не то! Что онъ говорилъ? Что она отвчала?

Она оперла голову на руку и старалась припомнить, но никакими усиліями ей не удалось возстановить сказанныя имъ слова, приведшія ее въ такое волненіе. Нчто подобное она испытала разъ въ жизни, когда готовилась принять первое причастіе, и старый пасторъ, конфирмировавшій ее, дрожащимъ отъ умиленія голосомъ говорилъ о Тл, за насъ ломимомъ, о Крови, за насъ излитой, а потомъ о суд надъ тмъ, кто стъ и пьетъ, будучи недостойно приготовленъ! Господи! Да разв она была приготовлена вчера? И не потому ли именно она была такъ поражена, что бросилась ему на шею въ порыв благодарности за благородную любовь, которую онъ столько лтъ таилъ? Не приготовлена! Но кто могъ знать, подозрвать, что таится въ душ такого страннаго, молчаливаго человка! Подготовлена ли даже теперь? Приготовлена ли достойно отплатить за такую любовь? Есть ли возможность когда-нибудь отвтить на нее такою же любовью?

Чтобы отогнать чмъ-нибудь мучительныя думы, Герта подошла къ столу и взяла ‘Зундинскую Газету’, которую Вильгельмъ забылъ отнести наверхъ. Не сознавая прочитаннаго, она пробгала глазами послднюю страницу, занятую объявленіями. Ея вниманіе остановилось на объявленіи Карла Адольфа Преброва, что онъ ни въ какомъ случа не станетъ платить долговъ своей дочери оганны, которая два мсяца тому назадъ, вопреки его желанію, ушла отъ хозяина, у котораго жила въ Зундин, вопреки его желанію оставалась въ город и жила нахлбницей у вдовы Фишеръ, а три дня. тому назадъ неизвстно куда скрылась. Вслдъ за этимъ объявленіемъ было помщено заявленіе вдовы башмачника Фишеръ, что она будетъ судомъ преслдовать, какъ за клевету, тхъ, кто позволитъ себ распростронять слухъ, будто она выгнала изъ дома и вообще дурно обходилась съ двицею I. П., жившею у нея два мсяца на хлбахъ, но ничего не платившею. Герта бросила листокъ съ страннымъ чувствомъ, очевидно, вызваннымъ ея возбужденнымъ состояніемъ. Она встала и пошла въ садъ, разсчитывая, что утренняя прохлада освжитъ голову. Но прежде, чмъ она успла переступить порогъ, мрачныя мысли опять охватили ее и задержали въ дверяхъ.

Рыжая Ганна! Со словъ Панкъ и прислуги она знала, что рыжая Ганна нехорошая двушка, и находила это очень естественнымъ, не особенно близко принимала къ сердцу судьбу этой двушки. Было время, когда Ганна Преброва часто приходила въ замокъ играть съ Тертой, несмотря на то, что была на четыре или на пять лтъ старше ея и могла скоре быть товарищемъ Густаву. Ганна и Густавъ отлично сошлись между собою, она не могла выносить этого и потребовала, чтобы Ганна не смла являться въ замокъ. Густавъ разсмялся и сказалъ: ‘Мн это все равно, пусть убирается рыжая, но я знаю одного человка, который порадуется тому, что она не будетъ приходить въ замокъ и останется дома. Дома она будетъ все такою же хорошенькою, а въ лсу поцлуи не мене пріятны, чмъ въ замк’. Вскор потомъ разрушилась странная дружба между Рансомъ и старымъ Пребровомъ. Герта отлично помнила, какъ съ этого времени Гансъ сталъ совсмъ другимъ, сдлался тихъ, сосредоточенъ и несообщителенъ, какимъ и остался до сихъ поръ. Выросши, Герта часто останавливалась надъ вопросомъ: не продолжаетъ ли Гансъ поддерживать тайно прежнія отношенія къ старому сосду и къ его дочери, которую теперь звали чаще красавицею Ганною, чмъ рыжею Ганною? Не привлекаютъ ли, попрежнему, нелюдимаго Ганса, бгающаго отъ женщинъ и сидящаго цлыми днями одиноко въ своей усадьб, стройный и роскошный станъ рыжей, ея полныя губы и страстные глаза, за которые нкоторые и считали ее красавицей? Потомъ, когда мачиха выгнала Ганну изъ дома, всмъ было извстно, что Гансъ помстилъ ее въ Прор у своихъ старыхъ друзей… у Ганса всегда были очень странные друзья! А графъ Аксель какъ-то въ разговор случайно смазалъ, что и въ Зундин она продолжаетъ пользоваться покровительствомъ Ганса. Аксель долженъ былъ хорошо знать это, ‘якъ какъ весь зимній сезонъ проводилъ въ город съ родителями. Герта отлично помнитъ, когда и гд онъ говорилъ это, она сдлала видъ, что не поняла ни его двусмысленыхъ словъ, ни довольно выразительной улыбки. Но она все поняла и… всему поврила. Былъ ли на самомъ дл Гансъ такимъ, какимъ казался, или это одно притворство? Да, возможно, что онъ ничмъ не лучше другихъ, хуже даже тмъ, что у этихъ другихъ хватитъ смлости не скрывать свои иногда не очень хорошіе поступки и мннія! Это было два мсяца тому назадъ, на бал у Зальховъ… она поврила, а теперь?

Теперь она не должна такъ думать, не иметъ права врить посл того, какъ онъ сказалъ, что любитъ ее, что всегда любилъ! Эти слова вырвались у него въ минуту сильнйшаго возбужденія и выдали его тайну, которую онъ столько лтъ хранилъ въ своей скрытной душ. Она отвта общаніемъ, клятвою любить его взаимно.

Но можно ли заставить себя любить? Можно ли приказать сердцу? Разв она знаетъ, какъ полюбила того? Свтитъ солнце и играетъ на трав и цвтахъ, она видитъ солнце и цвты потому, что у нея есть глаза, и она не можетъ не видть ихъ… она слышитъ щебетанье птицъ,— не можетъ ихъ не слыхать… Можно ли любить… не любить, по произволу?

Какъ бы желая убжать отъ мучительныхъ думъ, Герта быстро сочла съ балконной лстницы въ садъ. Изъ лваго флигеля, Частью скрытаго отъ нея густыми кустарниками, слышался сердитый голосъ Панкъ и передвиженіе мебели. По настоящему, это ея обязанность была* бы тамъ распорядиться, присмотрть, но приготовлять помщеніе для Густава и для его жены… этого никто не вправ отъ нея требовать… не вправ требовать, чтобы она встртила ихъ, привтствовала обычнымъ: добро пожаловать! Съ собою она, конечно, съуметъ справиться, не опуститъ глазъ передъ его женою не…

Проклятыя мысли! Не хочу… не стану больше мучить себя… Не хочу я!

Она миновала кругъ передъ балкономъ и безцльно бродила по саду и парку, тщетно ища покоя, тщетно стараясь сосредоточить вниманіе то на одномъ, то на другомъ. Неотвязныя думы преслдовали ее, и она безпрерывно ловила себя на одномъ, неизмнно повторяющемся вопрос: какъ мы встртимся съ нимъ?

Куда бы она ни направлялась, о чемъ бы ни старалась думать, ее неудержимо влекло къ одному мсту парка, до сихъ поръ она тщательно избгала его, такъ какъ знала, что тамъ именно мене, чмъ гд-нибудь, она способна овладть собою. И вотъ она, все-таки, очутилась на площадк, расчищенной на верху холма подъ огромной сосной, служившей маякомъ для шкиперовъ въ мор. Тутъ на скамь, подъ тнью этого дерева, гд часто сидла она и думала о немъ, слдя взоромъ за каждымъ убгавшимъ вдаль парусомъ, уносясь вмст съ нимъ мечтою туда, въ эту синющую даль… къ нему, къ нему! — Еще разъ… еще разъ воскресить эти мечты, мечты юности… въ послдній разъ!

Она вздрогнула и подняла голову, испуганная неожиданнымъ, шумомъ крыльевъ орла, слетвшаго съ вершины дерева и поднимавшагося широкими кругами высоко надъ паркомъ. Ея глаза, точно прикованные невидимою силою, слдили за полетомъ птицы, не могли оторваться отъ удаляющейся точки, плывущей въ неизмримой вышин, готовой исчезнуть въ лазури яснаго неба, исчезнуть навсегда, подобно тому, какъ безвозвратно унеслись и готовы исчезнуть ея юность, ея счастье, любовь… все, все, что, несмотря на причиненныя слезы, было такъ дорого въ жизни, составляло.всю прелесть жизни… Невыносимо тяжелое чувство залегло на сердце, давило его. Слезъ бы! слезъ, чтобы душу всю выплакать! Но слезъ не было…

Герта опустилась на скамью, захватила голову руками, устремила неподвижный взоръ -на лежащіе у ея ногъ пестрые узоры смняющихся свта и тней и прислушивалась къ шелесту втра, игравшаго въ вершинахъ деревьевъ.

‘Какъ мы встртимся съ нимъ? Достанетъ ли у него духа взглянуть мн въ глаза? Если бы у него хватило смлости, онъ пріхалъ бы вечеромъ… несмотря ни на что! Онъ сказалъ бы.’

— Герта…

Она вскрикнула и устремила испуганный взоръ на человка, неожиданно появившагося передъ нею на краю площадки.

— Густавъ!

Точно поднятая невидимыми крыльями, неслась она ему навстрчу, въ распростертыя къ ней объятья. Вдругъ она остановилась и отшатнулась назадъ такъ, что и онъ не посмлъ приближаться къ ней. Не любовь свтилась въ устремленныхъ на него глазахъ! Его руки опустились, на губахъ помнилась горькая усмшка обманутаго ожиданія, которой онъ силился придать выраженіе грусти.

— Такъ-то мы встрчаемся!— проговорилъ онъ тихо.

То былъ отвтъ на долго и безплодно терзавшій ее вопросъ. На ея губахъ тоже скользнула судорожная улыбка, но она и не подумала даже скрывать всю горечь этого невеселаго смха.

— Да, такъ,— сказала она — И твоя вина въ томъ, что не иначе!

Глава XII.

Герта отвернулась и быстро направилась къ тропинк, ведущей въ глубину парка. Густавъ мрачно посмотрлъ ей вслдъ. Какъ она хороша! Красиве, много красиве, чмъ была! Полне стала, хотя казалась выше и стройне: прелестное, восхитительное созданіе! Къ тому же самое горячее его желаніе исполнилось, точно чудомъ какимъ онъ шелъ въ паркъ, ломая себ голову надъ вопросомъ, какъ устроить, чтобы увидать ее одну, поговорить съ нею безъ свидтелей до прізда тхъ… и вдругъ она здсь, въ уединенномъ мст, которое они оба когда-то такъ любили, которое она, очевидно, любитъ до сихъ поръ.

Онъ догналъ ее и, держась чуть-чуть назади, сталъ спускаться съ лсенки, вырубленной въ кручи.

— Герта!— проговорилъ онъ тихимъ, просящимъ голосомъ.

Она шла ровнымъ, быстрымъ шагомъ, не оборачивая головы.

— Герта!— повторилъ онъ тмъ же тономъ, но, видя, что она не обращаетъ на него вниманія, онъ поровнялся съ нею и громко, почти угрожающимъ голосомъ еще разъ назвалъ ее по имени.

— Что теб нужно отъ меня?— спросила она, вскинувъ на него глазами.

— Нужно сказать теб, что ты поступаешь неправильно. Самаго тяжкаго преступника не обвиняютъ, не выслушавши его оправданій. Если бы кто поступилъ иначе, то это было бы жестоко и дико, а въ данномъ случа и съ твоей стороны очень глупо. Ты слишкомъ умна, чтобы не сообразить этого, подумавши хотя одну секунду. Твое теперешнее поведеніе со мною можетъ только льстить моей гордости, то-есть произвести впечатлніе, совершенно противоположное тому, которое было бы теб желательно.

Она сама, безъ его словъ, давно уже чувствовала это и тщетно усиливалась вернуть самоувренность и присутствіе духа, которыми она славилась и гордилась. Она сознавала, что дала ему перевсъ надъ собою и что онъ имъ воспользовался противъ нея съ своею прежнею ловкостью. Надо было во что бы ни стало поправить дло. Герта пошла тише и сказала, глядя ему прямо въ глаза:

— Я не могу запретить истолковывать мои поступки, какъ теб угодно. Если же первое впечатлніе, произведенное ими на тебя, льститъ твоей гордости, то это доказываетъ, что за это время ты кое-что забылъ… меня, напримръ… и, вмст съ.тмъ, не научился тому, что, на мой взглядъ, было бы теб въ особенности къ лицу.

— Смиренію, хочешь ты сказать?

— По крайней мр, хоть названіе теб извстно.

— Ты слишкомъ натягиваешь свой лукъ.

— Какъ видишь, пока не ломается.

— За то слишкомъ скоро разстрляешь вс стрлы!

— Лишь бы задвали тебя!

Онъ громко разсмялся- ея бойкіе отвты приводили его въ восторгъ. Она тоже усмхнулась.

— Знаешь, Герта, въ настоящую минуту у насъ обоихъ въ голов одна и та же мысль.

— Весьма прискорбно было бы, если это такъ.

— Опять! Согласна признаться, если я скажу вслухъ мою мысль и если окажется, что ты такъ же думала?

— Могла бы, но не желаю.

— Такъ пусть остается невысказаннымъ то, чего, но правд говоря, и не выскажешь. Въ былое время мы узнавали другъ у друга мысли по лицу, можетъ быть, еще не разучились.

Онъ опередилъ ее, сбжалъ съ послднихъ ступенекъ лстницы, повернулся и, загородивши ей дорогу, прямо въ упоръ смотрлъ ей въ глаза пылающимъ взоромъ. Герт страшно стадо подъ этимъ взглядомъ, но во что бы ни стало она должна была скрыть страхъ и выдержать его взглядъ, чтобы не дать еще большей пищи его гордости. Ей пришло на помощь одно обстоятельство: Густавъ не казался ей теперь такимъ красивымъ, какимъ былъ прежде. Когда-то нжныя и мягкія черты лица сдлались мужественне и, вмст съ тмъ, грубе, свжій румянецъ смнился темнымъ загаромъ. Усы тоже потемнли,, стали больше и гуще, прибавившаяся къ нимъ эспаньолка, вмст съ чужеземнымъ покроемъ платья, придавала ему видъ иностранца.

Герта хорошо сознавала всю необходимость такой помощи: въ замну утраченной доли красоты, въ немъ, очевидно, развились т именно качества, которыми онъ на ея глаза такъ превосходилъ всхъ мужчинъ. И вотъ въ сознаніи своей ни передъ чмъ неостанавливающейся смлости, ловкости и умнья говорить, онъ оставилъ своихъ и поспшилъ сюда увидть ее наедин, смутить своими рчами… Насколько это удалось ему, ей сказало страшное біеніе сердца. Герта призвала на помощь вс силы своей души, не опустила глазъ, не сморгнула подъ его искрящимся взглядомъ, она твердо ршилась скоре умереть, чмъ сознаться, выказать ему его торжество. Съ быстротою молніи пронеслось все это въ ея голов и вновь зажгло въ ней почти угасшую смлость. Легкимъ движеніемъ, какъ бы отгоняя надодливое наскомое, она отстранила растерявшагося молодаго человка и прошла мимо на широкую дорожку парка.

— Не задерживай!— бросила она ему на ходу.— Гансъ можетъ сейчасъ пріхать съ твоими. Гд ты ихъ оставилъ?

— Нигд… то-есть Гансъ еще не прізжалъ. Я прошелъ… тутъ полевой дорогой, черезъ дюны… Они не знаютъ, гд я.

Молодая двушка осталась довольна собою, довольна сильно упавшимъ тономъ своего собесдника, а равно и тмъ, что онъ не имлъ никакого понятія о происшедшемъ между нею и Гансомъ, чего она такъ боялась вначал.

— Не знаютъ гд ты?… И будутъ ждать! Ну, это уже слишкомъ для отца семейства! Впрочемъ, ты давно привыкъ вс свои дла сваливать на Ганса. Онъ, бдняга, половину ночи изъ- за тебя былъ на ногахъ, такъ уже за одно ему. А propos, какъ же Гансъ станетъ объясняться съ твоею женою? Вдь, она гречанка, если я не ошибаюсь? Насколько мн извстно, Гансъ не силенъ въ греческомъ язык.

— Изея говоритъ по-французки.

— Извини, я не сообразила! Принцесса… само собою разумется!… Ее зовутъ Изея? Хорошенькое имя! Гансъ говоритъ, что она и сама очень хороша. Только онъ. Гансъ-то, по-французски тоже не особенно…

— Она говоритъ немного и по-нмецки.

— А, ну и слава Богу! Я хотла только сказать, что съ своимъ французскимъ языкомъ Гансъ не далко удетъ. Вамъ слдуетъ какъ-нибудь сойтись съ стариками, они, повидимому. нсколько оскорблены. Много винить ихъ въ томъ нельзя. Ты знаешь, они, по старо-французскимъ обычаямъ, придерживаются извстнымъ формамъ, когда вчера Гансъ сообщилъ имъ о твоемъ возвращеніи, то нельзя сказать, чтобы они особенно сильно возрадовались, хотя еще не знали.. Съ тхъ поръ я не видала ихъ… Они и до сей минуты не знаютъ, что ты не одинъ пріхалъ. Любопытно, какъ-то они примутъ эту новость, я боюсь, что имъ придется сообщить ее очень осторожно.

Ей удалось проговорить вс эти колкости самымъ непринужденнымъ тономъ, даже съ оттнкомъ добродушнаго расположенія. Густавъ внутренно бсился, хотя, въ то же время, такъ бы и сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ, такъ бы и зацловалъ эти чудныя, насмшливыя губки. Однако же, онъ преодоллъ себя и сказалъ, тоже, повидимому, совершенно спокойно:

— Благодарю за добрый совтъ и заране за все то, что ты для насъ сдлаешь. Какъ бы ни было, всегда тяжело положеніе такихъ скитальцевъ, какъ мы, и ты можешь боле даже, чмъ Гансъ, помочь облегчить это положеніе. Онъ сама любовь и великодушіе, но ты тоже великодушна, и не будь я глубоко убжденъ въ этомъ, я бы скоре пустилъ себ пулю въ лобъ, чмъ вернуться сюда, хотя бы не имлъ нигд пристанища.

Онъ помолчалъ съ минуту, хотя не ожидалъ никакого иного отвта на эти слова, кром недоврчивой усмшки, скользившей на ея губахъ.

— Я бы могъ…— продолжалъ Густавъ тмъ же смиреннымъ тономъ.— Какъ бы это сказать?.. надяться… нтъ, это не подходящее слово, въ немъ слышится какъ бы выраженіе желанія… Нтъ, я могъ ожидать, что во время моего долгаго отсутствія совершится нчто такое, что я счелъ бы заслуженною отплатою себ за мою… ну, да, за мою измну. Ты понимаешь, о чемъ я говорю?

Ею опять овладлъ страхъ. Неужели онъ уже знаетъ? Но какъ же могъ онъ узнать, когда со вчерашняго вечера не видалъ Ганса! Она невольно остановилась у выхода изъ темной буковой аллеи. Передъ ними весь залитый солнцемъ разстилался цвтникъ, на который выходилъ балконъ столовой. Занавси оконъ залы были спущены, спущенъ полотняный навсъ надъ отворенною дверью. Взглядъ Герты былъ устремленъ на эту дверь. Что если онъ пріхалъ и вдругъ выйдетъ искать ее въ парк?.. Выйдетъ и застанетъ ее тутъ… Встртиться съ нимъ въ первый разъ со вчерашняго вечера въ присутствіи Густава… подъ его удивленнымъ, насмшливымъ взглядомъ, признаться въ томъ, что она вчера сдлала! Какое тяжелое и справедливое наказаніе! Какъ она ни старалась овладть собою, ея волненіе не ускользнуло отъ молодаго человка. Итакъ, онъ нашелъ-таки больное, уязвимое мсто! Стало быть, и она не лучше его, какъ онъ, измнила, вся разница въ томъ, что продержалась немного дольше!

Густавъ заложилъ руки за спину, прислонился къ дереву и, наслаждаясь ея смущеніемъ, продолжалъ дрожащимъ отъ ревности голосомъ:

— Это, впрочемъ, совершенно въ порядк вещей, странно было бы и ждать иного. Я это самъ себ повторялъ еще вчера, когда въ первый разъ услыхалъ въ Прор отъ молодаго хозяина постоялаго двора. Онъ женатъ на племянниц нашей старой Панкъ, слдовательно, все знаетъ и преподнесъ мн эту новость въ вид дессерта посл жареной телятины. Потомъ то же подтвердилъ. Гансъ. Онъ, однако же. говорилъ объ этомъ съ большимъ сомнніемъ, не зная еще, что я потерялъ всякое право огорчаться, и вообще какъ-то очень неохотно. Добрый малый онъ! По его мннію, ты не можешь быть счастлива съ Акселемъ, не можешь любить такого человка… Онъ тебя не стоитъ. Да кто же и стоитъ тебя, по его мннію? Гансъ и меня считалъ недостойнымъ, несмотря на всю его нжную любовь ко мн. И онъ правъ, тысячу разъ правъ. Но ни любовью, ни одною добротою люди не могутъ удовлетвориться, а ты мене, чмъ кто-нибудь! Не даромъ, ты была всегда любимицей стараго дда и его прилежною ученицею. Онъ всегда былъ противъ нашей любви, уврялъ, что ты рождена для власти, что теб бы слдовало быть королевой. Ну, faute de mieux, можно во всякомъ случа помириться на владлиц богатаго майората… Синица въ рукахъ, лучше, чмъ журавль въ неб,— толи его поймаешь, то ли нтъ. Я говорилъ это вчера Гансу, и Гансъ…

Герта едва слушала Густава, она замтила какое-то движеніе въ столовой,— мелькнуло свтлое, пестрое женское платье, высокая, темная фигура мужчины… Пріхали!

Ея пристальный взглядъ привлекъ, наконецъ, вниманіе Густава, не спускавшаго съ нея глазъ. Онъ обернулся къ замку въ ту минуту, когда Гансъ вышелъ изъ балконной двери, прикрывая рукою глаза отъ яркаго солнечнаго свта. Гансъ увидалъ Герту, обратился къ Изе, вышедшей за нимъ слдомъ, и указалъ ей по направленію Герты, потомъ подалъ ей руку и повелъ ее между цвточными клумбами къ буковой алле, гд все еще стояли молодые люди, повидимому, настолько увлеченные разговоромъ, что не обратили вниманія на его зовъ. Но они какъ нельзя лучше видли приближающихся къ нимъ прізжихъ. Глаза Густава блеснули зловщимъ огнемъ и потомъ обратились въ стоявшей передъ нимъ блдной двушк. Какъ хороша она! Какъ страстно онъ любитъ ее! Что значатъ муки, которыя она заставила его вытерпть, въ сравненіи съ наслажденіемъ быть съ нею! И стала ли бы она такъ терзать го, если бы не любила, несмотря ни на что! Онъ наклонился къ ней и заговорилъ тихимъ, страстнымъ голосомъ:

— Не выходи за Акселя! Ради себя, ради меня… не выходи! Подожди! Я на все готовъ ршиться, если ты еще хотя немного меня любишь! Я… я люблю тебя безумно! Я…

Онъ не посмлъ продолжать, они были уже близко, такъ близко, что Герта могла отчетливо разглядть черты лица подходившей къ нимъ молодой женщины. Духъ замеръ въ ея груди. О! Вотъ, вотъ она, измна! Вотъ ея смертный приговоръ! Красавица, обворожительная красавица, передъ которою она должна померкнуть, какъ луна передъ блескомъ солнца!… Чудное созданіе подходило все ближе и ближе, съ веселою улыбкою на прелестныхъ устахъ, съ ласкающимъ взглядомъ мягкихъ, темныхъ глазъ! А онъ еще говоритъ о любви… онъ, называющій своею эту очаровательницу!…

— Вотъ наша молодая невстка,— началъ было Гансъ счастливымъ и довольнымъ тономъ, но тотчасъ же смолкъ. Пораженный необыкновенною блдностью и неподвижнымъ взглядомъ Герты, онъ выпустилъ руку Изеи, подбжать къ молодой двушк и испуганно проговорилъ:

— Боже мой, Герта! Что съ тобою?

— Ничего, ничего,— прошептала она.— Все прошло уже… Гансъ, Гансъ!

Не обращая вниманія на Изею, она бросилась въ объятія Ганса и припала головою къ его груди. Такъ прошло секунды дв. Потомъ она выпрямилась, не выпуская его руки, съ пылающимъ взоромъ, съ странною усмшкою на вздрагивающихъ губахъ, подошла къ Изе, протянула ей свободную руку и сказала по-французски:

— Я вижу, вы уже все знаете, и, надюсь, извините, что я прежде поздоровалась съ нимъ, а потомъ съ вами. Я рада васъ видть.

Она обратилась къ Густаву, стоявшему въ сторон съ такимъ же блднымъ лицомъ, какимъ за минуту было ея лицо, съ такимъ же растеряннымъ взглядомъ.

— Прости и ты, что я до сихъ поръ ничего не сказала теб! Я хотла удивить тебя, зная, какъ это тебя обрадуетъ. Что же ты не поздравляешь насъ, не желаешь намъ счастья?

— Отъ всей души!— едва проговорилъ Густавъ, бросаясь на шею брату.

— Обнимемтесь и мы съ вами,— сказала Герта, обвивая руками молодую красавицу, не проронившую до сихъ поръ ни слова.— Прошу полюбить меня, хотя немножко!

— De tout mon coeur!— отвтила Изея, въ свою очередь обнимая и цлуя Герту.

— Я всегда любилъ ее!— шепнулъ Гансъ на ухо Густаву.— Доволенъ ты?

— Еще бы!… Можешь ли сомнваться?— пробормоталъ Густавъ.

Глава XVII.

На слдующій день время близилось къ обду. Гансъ еще съ утра утащилъ, брата прокатиться верхомъ по полямъ, имъ уже давно бы пора было вернуться. Герта и Изея поджидали ихъ, сидя у выхода изъ буковой аллеи, на томъ самомъ мст, гд он вчера въ первый разъ встртились. За ними разстилался тнистый паркъ, передъ ними обширный, нарядный цвтникъ и залитый солнцемъ замокъ. Маркизы и драпировки во всхъ окнахъ спущены. Только въ одной нежилой комнат верхняго этажа, предназначенной для гостей, занавси окна были настолько раздвинуты, насколько это требовалось, чтобы просунуть театральную трубу, которую камергеръ съ полчаса не спускалъ съ молодыхъ женщинъ, сидвшихъ въ тни вковыхъ буковъ.

— Elle est ravissante!— проговорилъ онъ, опуская руку, утомленную тяжелою подзорною трубою. Въ ту минуту, какъ онъ хотлъ опять приняться за свои наблюденія, дверь скрипнула и послышалось шуршаніе шелковаго платья. Онъ обернулся, тщетно стараясь засунуть въ карманъ фрака предательскій оптическій инструментъ, и улыбкою встртилъ вошедшую въ комнату супругу.

— Какъ, вы здсь, другъ мой!— удивилась старуха.— Я искала васъ по всему дому. Что вы тутъ длаете? Ахъ, вотъ что… Вы ршительно неисправимы.

Она замтила театральную трубку и тотчасъ же догадалась, въ чемъ дло, отчасти по раздвинутымъ драпировкамъ, особливо же потому, что лишь за минуту передъ тмъ сама смотрла изъ-за сторы сосдней комнаты на группу у выхода изъ парка. Она усмхнулась, хотя на душ у нея было совсмъ не до веселья, и похлопала веромъ по рук уличеннаго супруга. Г. фонъ-Линдбладъ тоже сконфуженно разсмялся, но тотчасъ же сдлалъ серьезное лицо и сказалъ:

— Было бы, дйствительно, очень смшно все это, еслибы только не надъ самимъ собой приходилось смяться. Уйдемте отсюда, моя милая, здсь невыносимая жара, а я бы желалъ съ вами поговорить очень серьезно.

Онъ подалъ старух руку и молча провелъ ее въ залъ, выходившій окнами на противуположную сторону, вслдствіе чего въ немъ еще царила пріятная прохлада. Усадивши жену въ покойное кресло у окна, онъ сдъ противъ нея и задумчиво проговорилъ:

— Необходимо теперь же ршить, моя милая.

Онъ сказалъ это по-шведски, такое начало было для старухи яснымъ признакомъ, что предстоящій разговоръ не обойдется безъ крупныхъ словъ. Ей поневол приходилось выслушать ихъ терпливо и кротко, такъ какъ у нея была отъ него тайна, и тайну эту можно было сообщить старику лишь тогда, когда онъ будетъ въ добромъ расположеніи духа, но и*при этомъ даже условіи дло не могло обойтись безъ очень непріятной сцены.

— Я думала, вы уже ршили,— возразила она съ притворнымъ смхомъ.

— Изъ чего же вы это заключили?

— Герта прислала намъ сказать, что столъ будетъ накрыть къ часу. Теперь двнадцать, и, я вижу, вы во фрак.

— Для васъ, моя милая, единственно для васъ.

Онъ безпокойно задвигался въ кресл и продолжалъ посл короткой паузы:

— Ну, да… вамъ я могу признаться, была минута, когда я подумалъ, что роль, которую мы со вчерашняго дня играемъ, которую заставляютъ насъ играть… Такую роль нтъ средствъ выдерживать долго. Она невозможна. Весь вопросъ въ томъ, должны ли мы, вправ ли даже такъ скоро отказаться отъ нея? По зрломъ размышленіи, я, съ вашего позволенія, ршилъ этотъ вопросъ въ отрицательномъ смысл.

— Позволите мн узнать, почему?

— Это-то именно я имлъ въ виду изложить вамъ. Говоря* коротко, потому, что, замедляя наше прощеніе неслыханному пренебреженію, оказанному намъ, откладывая цашу уступку скандалу, который осмлились произвести передъ нашими глазами, мы ровно ничего не теряемъ и можемъ только выиграть.

— Но что же мы выиграемъ, мой милый?

— Ахъ, Боже мой,— воскликнулъ камергеръ, напуская на себя притворный гнвъ,— мн кажется, что это ясно, какъ день. Кто хочетъ, чтобы его уважали, тотъ, во-первыхъ, долженъ самъ себя уважать. Допустите малйшее пренебреженіе къ себ, допустите какъ нчто очень обыкновенное, и вы тмъ докажете, что не уважаете себя сами. Кажется, достаточно ясно.

— Конечно, конечно,— поспшила согласиться старуха, не понявшая ни слова изъ того, что онъ проговорилъ такъ самодовольно.

— Прекрасно.— продолжалъ онъ, осторожно поднося къ носу маленькую щепотку табаку.— Съ моими основными положеніями, смю льстить себя увренностью, вы согласитесь, а затмъ имю основаніе полагать, не отвергнете и заключеній, которыя я вывожу изъ нихъ. Констатируемъ сперва фактъ… или факты, если угодно. Три года тому назадъ ухалъ юноша, молодой человкъ, вашъ внукъ… мальчикъ, съ дтства осыпанный нашею ласкою, добромъ, несмотря на то, что далеко не заслуживалъ этого… Ровно годъ онъ не подавалъ о себ ни одной всточки, не написалъ ни строчки, и это было прощено, какъ прощены два года его безумной расточительности. Затмъ опять цлый годъ непозволительнаго, неприличнаго молчанія, мы уже готовы были горько оплакивать его, какъ пропавшаго безъ всти, какъ покойника… И вдругъ этотъ молодой человкъ, говорю я, возвращается сюда, подъ кровъ дда и родной бабки, не нашедши нужнымъ даже предупредить ихъ, возвращается какъ на постоялый дворъ, съ женою и съ ребенкомъ…

— Съ моимъ правнукомъ,— прошептала старуха.

— Тмъ хуже!.. То-есть, конечно, это вашъ правнукъ, такъ какъ вы имете сомнительное счастье быть бабушкою его отца, крайне неуважительнаго, дерзкаго господина… Но вотъ вы меня перебили…

Онъ потерялъ нить своихъ положеній и, вопреки обыкновенію, отправилъ въ носъ полную щепоть табаку.

— Извините.

— Прошу васъ, не стсняйтесь!— воскликнулъ онъ, захлопывая табакерку.— Къ чему такія церемоніи! Что кому за дло, извиняю я, или не извиняю? Старый приживальщикъ, существующій изъ милости на хлбахъ вашего старшаго внука! Но во всемъ этомъ меня одно утшаетъ, это предстоящій бракъ, противъ котораго онъ втихомолку вчно интригуетъ… Не спорьте, не спорьте… интригуетъ не изъ обезьяньей любви къ своему братцу, какъ вы полагаете, ничуть не бывало, а единственной исключительно для того, чтобы сдлать намъ напротивъ, чтобы насъ бсить… ну, меня, пожалуй, если вамъ угодно. Но что бы онъ тамъ ни длалъ, я доведу это дло до конца, несмотря на вчерашній афронтъ. Только всенижайше прошу васъ не мшать мн, не сбивать моихъ дипломатическихъ ходовъ вашею фамильною сентиментальностью, такъ особенно одолвающею васъ въ послднее время, къ моему величайшему прискорбію. Только при такомъ условіи я могу имть крпкую надежду довести дло до желаннаго и блистательнаго конца. Еще вчера, въ Грибениц, я уже сдлалъ одинъ чрезвычайно ловкій дипломатическій маневръ. Необходимо было найти подходящее, удобное объясненіе отсутствію Герты. Я приписалъ ея поступокъ чрезмрному испугу несчастной двушки… прошу васъ, madame, обратить ваше полное вниманіе на мои слова!… испугу, охватившему несчастную двушку при извстіи о возвращеніи молодаго человка, за котораго она, повинуясь вол старшаго брата, должна была выдти замужъ въ то время, какъ готовилась стать невстою человка, котораго избрало ея сердце! Понимаете, моя милая, понимаете вы меня? Избранникъ ея сердца! Вы опять заговорите о томъ, что, повидимому, сдлалось съ нкотораго времени вашею ide fixe: Терта не чувствуетъ любви къ нашему молодому другу. И пускай себ! А я вамъ говорю, что теперь она его полюбитъ, должна полюбить, если въ ней есть хотя искра самолюбія, того самоуваженія, о которомъ я только что говорилъ, а въ недостатк того и другаго ее нельзя, кажется, обвинить. Какъ бы, впрочемъ, ни было,— любя, или не любя,— а она должна быть его женою и на колняхъ благодарить меня, если я возьму на себя исправить надланныя ею неловкости. Теперь я передамъ вамъ условіе, на которомъ я соглашусь принять вашего младшаго внука, извинить нприличіе его поведенія и заключить въ мои незлобивыя объятія его молодую супругу, заслуживающую по наружности быть настоящею принцессою. Это условіе состоитъ въ томъ, чтобы Герта, во-первыхъ, извинилась за ужасную сцену, разыгранную ею съ нами третьяго дня вечеромъ, затмъ, чтобы она дала мн plein pouvoir покончить за нее въ Грибениц и назначить день помолвки, которая и совершится en petit comit. Для выясненія ей всего этого вы благоволите, madame, дать ей испрашиваемую ею аудіенцію, если угодно, даже немедленно. И такъ какъ я глубоко убжденъ, что ей ничего боле не остается длать, какъ въ порыв благодарности цловать ваши руки, то… то нашъ туалетъ окажется вполн соотвтствующимъ обстоятельствамъ и мы удостоимъ нашимъ присутствіемъ первый семейный обдъ.

Послднюю половину рчи онъ проговорилъ по-французски, что служило яснымъ доказательствомъ его увренности въ благопріятномъ исход дла и полномъ согласіи на все со стороны супруги. А ей приходилось именно теперь открыть ему то, о чемъ не было никакой возможности умалчивать доле, и тмъ разрушить его пріятныя мечты о предстоящей великолпной роли великодушнаго родственника, прощающаго виновныхъ и заблудшихъ, ласково принимающаго внука и его красавицу жену.

— Герта только что была у меня…— начала старушка, задыхаясь отъ волненія.— Была сегодня утромъ прежде, чмъ вы встали. Она…

— Ну?— сказалъ камергеръ, не ожидавшій ничего добраго отъ такого приступа.— Ну, и что же?… Вы поступили очень дурно, принявши ее вопреки моему формальному запрещенію… Но въ чемъ же дло? Въ чемъ?

— Вы разсердитесь на меня, хотя я ршительно ни въ чемъ тутъ не виновата, я была такъ перепугана, такъ перепугана, какъ и вы испугаетесь…

— Не хочетъ? Не согласна, даже теперь? Да говорите же, чортъ возьми…

— Не можетъ она… не можетъ посл того, какъ третьяго дня вечеромъ…

— Да говорю же вамъ, что все это я устрою…

— Она дала слово Гансу.

Чтобы выговорить это, старушка собрала весь остатокъ своихъ силъ и затмъ въ изнеможеніи откинулась на спинку кресла. Въ первую минуту камергеръ подумалъ, что ослышался. Блдное, убитое лицо жены устраняло всякое дальнйшее сомнніе въ невозможномъ. Онъ хотлъ было насмшливо расхохататься, но отъ бшенства, вмсто смха, у него вырвалось изъ груди какое-то страшное хрипніе.

— Bravo!— воскликнулъ онъ.— Превосходно! Глупость на глупости! Не удалось сдлать великолпную партію, такъ давай брошусь на шею первому встрчному! Видали мы это, видали! Но не такому же!… Человкъ безъ манеръ, безъ образованія, безъ сердца, полуумный… нашъ тиранъ, нашъ тюремщикъ! Эта неслыханно, это позорно! Это просто преступленіе! Измна какая-то, заговоръ… противъ насъ заговоръ, madame, противъ насъ! Заговоръ, затянный змею, которую мы согрли на своей груди, которая изъ благодарности, какъ и слдуетъ, кусаетъ своихъ благодтелей, убиваетъ ихъ! Я убитъ, на смерть убитъ!… Тяжело было жить въ зависимости отъ этого криваго клоуна, отъ этого неотесаннаго болвана… очень тяжело. Но имть госпожею эту… нищую, взятую нами изъ милости, дочь какого-то пьянчуги и особы, бывшей, но просту говоря, вашею горничною… этого я не переживу! Безстыжая кокетка! Подлая, фальшивая тварь! Понятно, нужно же было ей поймать кого-нибудь такого, кто бы не помшалъ ея продлкамъ. По крайней мр, и это утшеніе. Заране поздравляю васъ, madame, съ правнучками… съ немножко пестренькими правнучками… и чмъ пестре, тмъ лучше!… А такъ какъ вы, повидимому, изволили заключитъ полный миръ съ вашими милйшими, почтительными родственниками, то прошу васъ не стсняйтесь ради меня, сдлайте одолженіе, отправляйтесь кушать съ ними… Я же осмлюсь испросить разршеніе дозволить мн удалиться въ свою комнату. Я готовъ былъ покориться необходимости имть одну внучку, но двухъ внучекъ и притомъ заразъ… с’est plus fort que moi! Merci! Adieu, madame, adieu!

Прихрамывая и ковыляя, камергеръ убжалъ въ свою комнату, на весь домъ хлопнулъ дверью, заперъ ее на ключъ и для большей безопасности, вроятно, съ шумомъ задвинулъ задвижку. Старая бабушка не попыталась даже удерживать разсвирипвшаго супруга, она знала по опыту всю безполезность подобныхъ усилій, къ тому же у нея такъ дрожали ноги и руки, что лишали возможности сдлать какое-либо движеніе. Она осталась въ кресл у открытаго окна. Теплый лтній втерокъ доносилъ къ ней ароматъ цвтущихъ липъ и мшалъ его съ запахомъ духовъ ея носоваго платка, который она поднесла къ рсницамъ и ловила на лету слезы, чтобы не дать имъ скатиться на раскрашенныя щеки. Все произошло именно такъ, какъ она ожидала/ Ненависть къ Гансу заставила старика забыть, что онъ, можетъ быть, еще вчера, а сегодня наврное, ршился помириться съ Густавомъ и любезно принять его красавицу жену. Могъ ли онъ противустоять такой приманк, когда въ добавокъ красавица — дочь владтельнаго князя! Бракъ Герты съ Акселемъ, въ который, по его мннію, она готова была вступить по собственному желанію, былъ бы ему очень на руку, и сама Герта сдлалась его любимицею съ тхъ поръ, какъ онъ получилъ надежду на ея замужство за графа Грцбена. Понятно, что теперь, когда все это рушилось, онъ не находитъ достаточно рзкихъ словъ для невсты Ганса.

Бдный Гансъ! Старикъ безповоротно возненавидлъ его съ той минуты, какъ она сказала про рбенка, что онъ, какъ дв капли воды, похожъ на дда, ея перваго мужа. Какъ это было неосторожно! И зачмъ только сорвалось это у нея съ языка! Покинутый, ни въ чемъ неповинный мальчикъ сталъ, между тмъ, въ глазахъ мужа своей бабушки постояннымъ, живымъ напоминаніемъ о человк, котораго тотъ никогда не видалъ, но воспоминаніе о которомъ было для него вчно незаживающею раною, самое ничтожное прикосновеніе къ этому больному мсту причиняло старику невыносимыя страданія… Ревность?.. Можетъ быть, въ начал. Но. увы! теперь этимъ сказывалась только гордость, одно самолюбіе, не мирившееся съ мыслью, что она когда-то, прежде него, могла любить другаго!

Любила! И какъ онъ заслуживалъ ея любовь! Какъ ребенка носилъ онъ ее на рукахъ, въ семнадцать лтъ она и была, впрочемъ, ребенкомъ… избалованнымъ, гордымъ ребенкомъ, страстно любившимъ наряды… Этому ребенку все извинялось, все дозволялось, всякая прихоть, дорого стоящая фантазія удовлетворялась съ царскою расточительностью. При этомъ ни словомъ, ни взглядомъ онъ никогда не показалъ неудовольствія, хотя, конечно, видлъ,— не могъ онъ не видть,— какъ его крупное Состояніе, точно вода, утекаетъ сквозь ея незнающія счета руки… А ея Гарольдъ, ея единственное дитя, весь въ нее, своенравный, легкомысленный, избалованный… Она бросила его юношей, едва вышедшимъ изъ дтства, и посл очень короткаго вдовства влюбилась въ красавца шведа, послдовала за нимъ. Какъ часто впослдствіи все это представлялось ей настоящимъ безуміемъ!

Старушка безпокойно задвигалась въ своемъ кресл. Съ какой стати все это пришло ей теперь на память? Вся жизнь проносилась передъ нею въ видніяхъ и образахъ, точно рядъ картинъ волшебнаго фонаря… и именно въ эту минуту, когда льется въ окно яркій свтъ веселаго дня, веселыя псни птицъ, ароматы цвтовъ, а надъ всмъ безоблачный блескъ небесной лазури…

Такъ же сіяло небо, такъ же ярко свтило лтнее солнце, когда тамъ по липовой алле двигалась похоронная процессія, уносившая изъ дома тло юной супруги Гарольда на вчное ложе, рядомъ съ его едва закрывшейся могилой. Держа въ рукахъ ея холодющую руку, она общала умирающей быть доброю бабушкою кроткому мальчику съ черными пугливыми глазами и новорожденному малютк, общала по мр силъ своихъ замнить имъ отца и мать… И какъ же сдержала она это общаніе!… Боже мой, Боже! А, между тмъ, она клялась съ твердымъ намреніемъ, съ горячимъ желаніемъ все сдлать къ лучшему, и сдлала бы наврное, еслибы…

О, она не хотла его винить! Вдь, онъ же, все-таки, любилъ ее,— иначе зачмъ бы онъ женился, когда она была на три года старше его и ничего не имла, кром вдовьей части, оставленной ей первымъ мужемъ? Для него это была ничтожная бездлица, онъ на одну карту ставилъ большія суммы и выигрывалъ ихъ, и проигрывалъ. Несчастныя карты! Сотни разъ онъ на колняхъ клялся ей не брать ихъ въ руки и вслдъ затмъ игралъ потихоньку отъ нея, проигрывалъ состояніе ея внуковъ, которымъ долженъ былъ замнить отца. Ставши ихъ опекуномъ, онъ пустилъ бы ихъ нищими по міру, если бы не подросъ Гансъ и не усплъ спасти послднихъ остатковъ отцовскаго имнія. Не для себя,— для мота-брата, для нихъ — стариковъ, для поддержанія, по мр возможности, ихъ обычной обстановки, тогда какъ себ онъ во всемъ отказывалъ, жилъ бдне послдняго изъ работниковъ и работалъ съ ними въ запуски. Бдный Гансъ! Бдный, добрый, великодушный Гансъ! За все добро теб платятъ неблагодарностью и ненавистью, у тебя хотятъ отнять единственную награду, единственное счастье…

Но какъ ни ненавидитъ его старикъ, онъ сдлать Ничего не въ силахъ, не можетъ лишить его счастья… Только счастье ли это будетъ для Ганса? Она обворожительное существо, ей стоитъ захотть, и она всякаго можетъ сдлать счастливымъ. Захочетъ ли? Она сама сказала, что еще не любитъ его, но надется, что сможетъ полюбить, какъ онъ того заслуживаетъ. Многозначительныя слова въ ея устахъ, всегда умвшихъ найдти точное и подходящее выраженіе мысли, занимавшей ея умную головку. Но при этомъ,— не говоря уже о другихъ многочисленныхъ обожателяхъ,— присутствіе здсь Густава… Вдь, она же любила его до третьеводняшняго вечера, иначе для чего бы ей было оставаться дома? Едва ли это доведетъ до добра, едва ли кончится благополучно. Бдный, бдный Гансъ! А я… я ничмъ не могу ему помочь… Что я могу сдлать, угнетенная, забитая тиранствомъ мужа, больная, семидесятилтняя старуха?

Слезы хлынули неудержимымъ потокомъ, и она уже не ловила ихъ на рсницахъ, забыла о своихъ набленныхъ и нарумяненныхъ щекахъ. Безпомощно скрестивши руки на колняхъ, открытыми глазами она опять видла, какъ проносились передъ нею и смнялись одна другою сцены ея столь счастливо начатой жизни… въ разгаръ молодости — красота и любовь… потомъ все пусте, все холодне и безпривтне становится вокругъ, подъ конецъ пошлая комедія, въ которой она, въ угоду гордости мужа, продолжала разыгрывать старую роль, всюду слдуя на нимъ въ общество, присдая, улыбаясь по заказу, играя веромъ, слушая пустословіе, пустословя сама… а голова пуста, пусто сердце и старыя кости такъ устали, такъ невыносимо устали…

Глава XVIII.

Въ разговор молодыхъ женщинъ, сидвшихъ у входа въ паркъ, произошелъ перерывъ, длившійся уже нсколько минутъ. Изея, повидимому, не замчала этого, тогда какъ Герта очень искренно страдала. Она вынуждена была сознаться, что ея прославленное умнье вести бесду оказалось на этотъ разъ несостоятельнымъ. О чемъ, о чемъ только ни пыталась она заводить рчь съ иноземкою-родственницею! О своемъ прошломъ красавица, очевидно, не желала говорить, иначе она бы не оставила безъ поддержки, безъ отвта клонившіеся въ эту сторону намеки Герты. На вс попытки двушки выяснить положеніе, во многихъ отношеніяхъ выходящее изъ ряда вонъ, она длала такой видъ, какъ будто все само собою ясно и понятно и никакого объясненія не требуетъ. Такое равнодушное, безучастное отношеніе къ настоящему устраняло всякую возможность какой бы то ни было рчи о будущемъ, полномъ самыхъ живыхъ вопросовъ. Спокойная, невозмутимая красавица казалась Герт съ каждою минутою все загадочне. Она просто глупа, должно быть, десятки, разъ думала Герта, и каждый разъ видла полное опроверженіе такого предположенія въ тонкихъ чертахъ прелестнаго лица, въ выразительномъ взгляд большихъ, темныхъ глазъ, въ привлекательной улыбк, отъ времени до времени скользившей на восхитительныхъ губкахъ. Молодая двушка подыскивала объясненіе этой красивой, живой загадк въ обычаяхъ ея родины, въ привычк, въ обязательности даже скрывать свою душу подобно тому, какъ восточныя женщины скрываютъ лица подъ покрывалами. Но Изея почти ребенкомъ оставила родину, четыре года прожила въ Париж,— правда, прожила въ монастыр, но, все-таки, во Франціи… Во всякомъ случа, достало же у нея смлости полюбить Густава, довриться ему посл несчастья, постигшаго ея семью. Затмъ годъ скитальчества по чужимъ странамъ долженъ былъ развить эту душу, снять съ нея ея восточное покрывало… не даромъ же пережила она годъ заботъ, страха и отчаянія, не даромъ узнала она любовь въ ея двоякомъ проявленіи, любовь супруги и матери.

Или, быть можетъ, ея молчаніе есть признакъ ума? Не скрываетъ ли она подъ нимъ неувренность въ своемъ положеніи на чуждой сторон, на которой она очутилась такъ неожиданно? Хочетъ ли она сперва получить увренность въ томъ, что ея маленькія ножки стоятъ на достаточно твердой почв? Или, прежде чмъ самой довриться кому-нибудь, она хочетъ заручиться доказательствами доврія къ ней въ особенности со стороны той женщины, о которой она знала, что та была невстою ея мужа, что она отняла у нея любимаго человка, истинныя чувства которой оставались ей неизвстными посл быстрой помолвки этой двушки съ братомъ ея мужа? Всего этого Изея не выдала ни словомъ, ни намекомъ.

‘Иначе и быть не можетъ,— говорила сама себ Герта,— она не вритъ мн, не довряетъ моей искренности. Она не вритъ, пожалуй, и Густаву? Права она въ этомъ или нтъ? Не отъ меня ли зависитъ опять привлечь къ себ этого непостояннаго человка? Не дале, какъ вчера, въ ту минуту, когда они подходили, у него хватило духа опять заговорить со мною о любви.

И хотя съ той поры онъ скрываетъ свою игру, но она, вдь, его жена и, быть монетъ, лучше его самого видитъ, что на душ у этого безумца’.

— Изея,— сказала Герта вслухъ.

Изея взглянула на нее своими чудными глазами и улыбнулась.

— Изея,— повторила двушка,— мы съ вами о многомъ, обо всемъ говорили, только объ одномъ не сказали ни слова, о томъ, что въ настоящую минуту должно меня интересовать больше всего и больше всхъ на свт.

Спокойный взглядъ Изеи былъ все такъ же ясенъ и невозмутимъ. Знала ли она, о комъ будетъ рчь? Хотла ли вызвать Герту на продолженіе этой рчи? Все равно, Герта для себя лично хотла говорить о немъ, облегчить душу отъ тяжести, охватывавшей ее съ новою силою.

— Вы знаете о комъ? О Ганс,— договорила она медленно.

Она хотла было сказать: о моемъ Ганс, но языкъ не повернулся. Изея кивнула головою и отвтила своимъ всегдашнимъ апатичнымъ, хотя и очень милымъ тономъ:

— Онъ очень красивый мужчина.

Герта вздрогнула. До третьяго дня она никогда не думала о томъ, красивъ или некрасивъ Гансъ. Ей казалось, что онъ былъ все такимъ же, какимъ она помнила его съ дтства,— большимъ, чернымъ, робкимъ, молчаливымъ, въ костюм и въ положеніи хорошаго управляющаго, готоваго смутиться какъ только къ нему обращается кто-нибудь изъ членовъ барской семьи и вчно старающагося избжать встрчи съ господами. Лишь смутно помнила она то время, когда его лицо не было такъ серьезно и печально, и борода не была такъ длинна, но кривымъ онъ былъ для нея всегда, хотя потерялъ способность видть однимъ глазомъ, когда ей уже было семь лтъ. Со вчерашняго дня она не разъ пыталась разсмотрть его украдкой, но не пришла ни къ какому иному заключенію, какъ лишь къ тому, что, несмотря на его тридцать лтъ, онъ можетъ считаться молодымъ человкомъ. Теперь же, къ удивленію своему и къ не малому страху, она слышитъ, что онъ хорошъ собою, слышитъ отъ женщины, отъ красавицы, видвшей его въ первый разъ всего два дня тому назадъ.

— Вы серьезно это говорите?— сказала она, принужденно улыбаясь.

— Конечно,— возразила Изея.— Онъ много красиве моего мужа, онъ самый красивый изъ мужчинъ, какихъ я когда-либо видала.

Она проговорила это съ необыкновенною живостью, поразившею Герту боле, чмъ странность ея словъ.

— Красиве и лучше всхъ,— продолжала Изея.— Но этого, все-таки, мало, почти вс мужчины гадки, тщеславцы, безчестны, думаютъ только о себ. Его и сравнивать нельзя съ другими. Онъ добръ, и не подозрваетъ этого, онъ хорошъ собой, и этого не подозрваетъ, онъ честенъ, и этого не знаетъ, онъ простодушенъ, какъ дитя, онъ кажется дикимъ, глупымъ… и все это потому только, что никогда не думаетъ о себ, а думаетъ лишь о другихъ. Третьяго дня вечеромъ… я чувствовала себя такою одинокою, такою несчастною, покинутою всми. Меня терзалъ вопросъ: какъ примутъ меня, моего ребенка? Всмъ мы будемъ непріятны, всмъ въ тягость… Вошелъ онъ, и весь мой страхъ разсялся. Такое чувство должны ощущать люди, когда къ нимъ является ангелъ. А вчера утромъ… меня снова охватили заботы… мужъ исчезъ, моя кормилица злится, воюетъ, въ дом шумная компанія мужчинъ… Одинъ изъ нихъ встртилъ меня въ саду, когда я хотла скрыться, заговорилъ со мною… Я думала, что умру отъ страха… Явился онъ, взялъ меня за руку, и опять страха какъ не бывало… Осмлься кто-нибудь тронуть бдную Изею, осмлься сдлать ей что-нибудь дурное! Никто не сметъ, вс безсильны передъ добрымъ, сильнымъ, храбрымъ!

Изея смолкла, и опять ея мечтательный взоръ блуждаетъ по густой зелени деревьевъ, только еще глубже, еще блестяще стали темные глаза, точно изъ нихъ свтилось одушевленіе, съ которымъ она пла хвалебный гимнъ Гансу. Псня эта далеко не пріятно прозвучала въ ушахъ Герты. Что это такое? Что заставило вдругъ заговорить эту нмую красавицу? Простая благодарность не находитъ такихъ выраженій, такихъ звуковъ, не зажигаетъ въ глазахъ такого темнаго блеска. Не можетъ же она любить въ одно время Густава и Ганса! Или она уже не любитъ, мужа? Неужели возможно, чтобы но странному совпаденію мечтательница полюбила мечтателя, разлюбивши полнаго жизни мужа, котораго она съумла обворожить на короткое время, но не смогла привязать къ себ и удержать?

Такія думы тснились въ голов Герты, сидвшей молча, рядомъ съ умолкнувшею опять чужеземкою. Мысленно она повторяла себ, что вс эти вопросы и сомннія не могли такъ мучить ее, если бы уже не одолвали ее со вчерашняго дня, если бы все было такъ, какъ быть должно, если бы была настоящая, честная любовь, а не какое-то смутное исканіе въ неясныхъ потемкахъ, не искусственно вызываемыя, дланныя чувства.

Съ каждою секундою ея расположеніе духа становилось все мрачне, и вотъ, какъ бы для того, чтобы довести это состояніе до полной невыносимости, Герт показалось, будто въ воротахъ парка направо отъ дома мелькнула фигура мужчины, Акселя фонъ-Грибенъ. Черезъ два-три мгновенія фигура выдлилась изъ скрывавшихъ ее кустовъ,— это былъ дйствительно Аксель. Онъ оглянулся на замокъ, дотомъ на противуположную сторону и съ такимъ видомъ, какъ будто нашелъ то, что искалъ, издали поклонился дамамъ и быстро направился къ нимъ. Герта не смогла удержаться отъ досадливаго восклицанія, обратившаго вниманіе Изеи на постителя. Она лниво повернула голову и проговорила тихимъ, апатичнымъ голосомъ:

— Смотрите, вчерашній господинъ! Какъ называлъ его вашъ женихъ?

Такъ это отъ Акселя избавилъ ее Гансъ? И ей ни слова не сказали про встрчу, которая, несомннно, должна была интересовать ее. Уже не думаетъ ли Гансъ, что ему не слдуетъ говорить съ нею объ этомъ человк изъ за какой-то деликатности, казавшейся ей обидною?

Между тмъ, Аксель подошелъ къ нимъ, раскланялся, держа шляпу въ рукахъ, и усмхнулся съ замтнымъ смущеніемъ, далеко не согласовавшимся съ его обычною самоувренностью и беззастнчивостью.

— Bon jour, mes dames!— заговорилъ онъ по-французски.— Прошу извинить, если я нарушилъ вашъ восхитительный tte—tte. Но я не могъ противустоять желанію справиться о здоровья прелестной дамы, съ которою имлъ счастье познакомиться вчера утромъ, о чемъ вамъ, mademoiselle, вроятно, сообщилъ вашъ женихъ… А равно узнать и о томъ, какъ вы поживаете, и имть честь передать вамъ искреннйшія привтствія матушки и батюшки. Позволяете? Благодарю, тысячу разъ благодарю!

Онъ слъ на одинъ изъ садовыхъ стульевъ и, обращаясь къ Герт, проговорилъ:

— Они было нсколько разсердились на васъ, не смю скрыть… признаюсь, въ первую минуту и я тоже- но, увряю васъ, только въ первую минуту. Потомъ мн тотчасъ же пришло въ голову: да, вдь, совершенно понятно, въ порядк вещей ваше желаніе встртить cousin, товарища дтскихъ игръ, возвращающагося посл трехлтняго отсутствія, побыть съ нимъ наедин, ни мало, конечно, не затрогивая тмъ правъ его прелестной супруги… А какъ, однако, всхъ удивилъ нашъ дорогой Густавъ своею женитьбою… По крайней мр, насъ, его друзей, и… если не ошибаюсь, свое семейство тоже. Вы, фрейленъ, не станете оспаривать, что съ его стороны это было не совсмъ хорошо? Но… разв вы не знаете нашего Густава? У него, вдь, все длается не такъ, какъ у насъ, простыхъ смертныхъ! Въ данномъ же случа онъ могъ быть вполн увренъ, что его оправдаютъ и друзья, и недруги. Согласны вы со мною, фрейленъ Герта?

— Извините,— сказала двушка,— я вижу старую Панкъ, вроятно, ей нужно что-нибудь по хозяйству, и я,— съ вашего позволенія,— должна пойти помочь ей. Я вернусь черезъ нсколько минутъ. А такъ какъ вы уже старые знакомые…

— Старые знакомые! Это прелестно, восхитительно!— воскликнулъ Аксель, громко смясь.— Восхительно! На дв минуты, фрейленъ, не боле, какъ на дв минуты!

Послднія слова онъ проговорилъ въ то время, когда Герта уже шла между клумбами къ балкону, гд ее, повидимому. ждала Панкъ. Аксель переслъ на мсто Герты ближе къ Изе и насмшливо заговорилъ, показывая глазами въ сторону удаляющейся двушки:

— Бдняжка! Винить ее нельзя! Теперь вы сами видите, madame, насколько я былъ правъ вчера, позволивши себ сказать, что вы натолкнетесь здсь на довольно запутанныя обстоятельства. Но тогда я не зналъ даже, что наша маленькая фрейленъ поспшила еще боле увеличить всю эту путаницу… въ особенности путаницу въ собственномъ нжномъ сердечк… и, par dpit, сдлала выборъ, деликатно выражаясь, крайне поразившій ея друзей.

— Васъ перваго?

Изея такъ неожиданно приподнялась изъ своего полулежачаго положенія, что онъ не въ шутку испугался и невольно вспомнилъ черную змю, разъ точно такъ же поднявшуюся изъ травы передъ нимъ на охот и сверкавшею на него искрящимися глазами. Онъ усмхнулся, полусмущенно, полусамодовольно, и сказалъ:

— Простите мое любопытство, отъ кого вы знайте то, что, какъ мн казалось, здсь имли поводы держать въ тайн?

Она опять опрокинулась на спинку стула и опять устремила разсянный, полузакрытый взоръ на зеленый сводъ дрожавшей надъ ними листвы.

— Ни отъ кого.

— Однако…

— Иное видишь, иное слышишь, иное угадываешь такъ, стоитъ только не закрывать глазъ и не затыкать ушей.

— Да?

— Васъ удивляетъ это?

— Только не въ васъ, madame… не въ васъ!

— Это почему?

— Потому что такіе большіе глаза должны все видть, такія маленькія ушки должны все слышать. _# Это понятно. Ахъ, madame…

Онъ несмло взглянулъ на нее жадно-страстными глазами. Она сидла въ той же небрежной, мечтательной поз. Сквозь зелень деревьевъ пробился золотой лучъ солнца и точно заигрывалъ съ ея раскошными, какъ смоль черными, волосами, ласкалъ нжный румянецъ щеки и прятался за античнымъ изгибомъ шеи. Аксель не могъ оторвать отъ нея опьяненнаго взора и въ душ клялся себ во что бы ни стало овладть красавицею, хотя бы это стоило ему жизни.

— Послушайте, скажите мн…

Онъ вздрогнулъ всмъ тломъ- ему показалось, будто медленно поднявшіеся на него глаза молодой женщины прочли въ его душ волновавшія*его безумныя мечты.

— Что вамъ угодно?

— Скажите, вы настоящій другъ Густава?

— Былъ другомъ съ самаго ранняго возраста. Мы ровесники.

— Были? А теперь разв не желаете остаться тмъ же, чмъ были?

— Желаю ли я!… Это будетъ зависть единственно отъ него. Я горю нетерпніемъ увидать его. Вроятно, онъ скоро вернется- я слышалъ, онъ ухалъ съ барономъ Гансомъ.

— А съ нимъ вы тоже дружны?

— Конечно, но онъ старше меня лтъ на пять или на шесть. Онъ всегда былъ довольно страннымъ человкомъ, съ которымъ не легко сойтись близко, и, притомъ, казалось, жилъ только для одного человка, для Густава, любилъ его, какъ зеницу ока… Pardon! Извините!

— Въ чемъ?

— Я не подумалъ… о непріятной исторіи съ другимъ-то глазомъ. Онъ при мн его лишился.

— Раскажите.

— Мы играли, то-есть Густавъ, я и еще два мальчика. Баронъ Гансъ былъ тутъ же. Онъ всегда былъ тамъ, гд Густавъ, и училъ насъ разнымъ играмъ… на это онъ великій мастеръ. Въ тотъ разъ мы играли лукомъ,— знаете, такая штука… Ахъ, да, вы знаете. Прекрасно! Онъ самъ сдлалъ намъ лукъ и попадалъ постоянно въ самый центръ. Онъ, вообще, замчательный стрлокъ, первый стрлокъ во всей стран. Намъ, конечно, далеко было до него. Густаву въ особенности злился на это… Онъ всегда изъ себя выходилъ, когда видлъ, что кто-нибудь длалъ что лучше, чмъ онъ. Онъ и сказалъ брату: ‘Если ты въ слдующій разъ опять попадешь въ точку, а я промахнусь, то я прострлю теб глазъ’. Мы расхохотались, смялся и баронъ Гансъ, попавшій опять въ центръ, тогда какъ стрла Густава не попала даже въ доску. Тутъ поднялись крики, шумъ, хохотъ… Я не видалъ, что произошло потомъ. Только вдругъ Густавъ громко вскрикнулъ и выронилъ лукъ, баронъ Гансъ, стоявшій шагахъ въ пяти отъ него, былъ блденъ, какъ мертвецъ, въ лвомъ глазу у него торчала стрла… Ужасно! Вы можете себ представить нашъ страхъ, продолжавшійся, правда, очень не долго, одинъ моментъ, такъ какъ баронъ Гансъ тотчасъ же спокойно вынулъ стрлу, засвшую иголкой въ его глазъ, и сказалъ, что это ничего, поднялъ Густава, катавшагося по трав, кричавшаго и плававшаго, точно не онъ, а его ранили. Гансъ взялъ его за руку и пошелъ съ нимъ прочь, прикрывая глазъ платкомъ. Глазъ, какъ вы видли, зажилъ, осталось только блое пятнышко внизу зрачка. Во всемъ остальномъ нтъ почти никакой разницы съ здоровымъ глазомъ, разв только, что онъ мене блестящъ и подвиженъ. Но баронъ Гансъ имъ ршительно ничего не видитъ, и я твердо убжденъ, онъ съ перваго момента зналъ, что останется навсегда безъ глаза.

— Онъ герой,— сказала Изея.

Аксель закусилъ губу, онъ длалъ на этотъ разъ глупость за глупостью. Неужели онъ не могъ лучше у потребить свое время, какъ на подобные разсказы хорошенькой женщин, слушавшей его, правда, съ интересомъ… съ излишнимъ даже интересомъ, очень лестнымъ для барона Ганса и весьма мало желательнымъ для самого разскащика?

— Васъ, кажется, удивляетъ мое одушевленіе,— сказала молодая женщина, повидимому, опять угадавшая его мысли.— Я дочь народа, у котораго чествованіе героевъ возведено въ настоящій культъ.

— Вы это такъ говорите, какъ будто не то же самое у насъ. Я полагаю, что моимъ разсказомъ я доказалъ, какъ высоко цню добрыя, если угодно, великія качества барона Ганса.

— Это очень счастливо. Я не позволю называться моимъ другомъ тому человку, который не считаетъ себя другомъ моего деверя.

— Въ такомъ случа, я имю на это право, клянусь въ томъ! Прошу васъ, умоляю дозволить мн называться вашимъ другомъ!

— Съ удовольствіемъ бы согласилась… На чужой сторон такъ дорого дружеское расположеніе! Только сомнваюсь я въ искренности вашей дружбы.

— Вы полагаете…

— Вы очень хорошо знаете, что я полагаю.

— Извольте, я, по чести, скажу вамъ всю правду. Я былъ оскорбленъ. Мое искательство не было отклонено, напротивъ, оно было поощряемо… Довольно сказать, я былъ взбшенъ и ршился требовать удовлетворенія. Вчера я пріхалъ съ пріятодями въ Прору съ тмъ, чтобы привести это намреніе въ исполненіе. Тамъ, въ саду я встртилъ одну особу… О, позвольте не. договаривать… Позвольте не передавать вамъ, что было со мною, когда я вернулся домой, какой день, какую ночь я провелъ, какъ сегодня утромъ я пренебрегъ гнвомъ моихъ родителей, которые вышли бы изъ себя, если бы узнали, что я сижу здсь, погруженный въ созерцаніе прелестнйшей изъ виднныхъ мною когда-либо женщинъ, забывши нанесенное мн оскорбленіе, забывши свою месть… ничего въ мір не желая, какъ-только, чтобы эта прелестнйшая изъ красавицъ не отвергла моего нмаго обожанія, ничего въ мір не опасаясь такъ, какъ ея гнва за мою смлость.

— А вы именно этого-то и заслуживаете. Но, гд гнвъ, тамъ и милость. Я не вскочу съ мста и не убгу, какъ бы поступили ваши соотечественницы. Только вы ужь позвольте мн немножко посмяться.

Она дйствительно засмялась, и этотъ смхъ окончательно озадачилъ молодаго человка,— звонкій, серебристый и невинный, какъ смхъ ребенка, которому удалась шаловливая затя, только къ глазахъ свтился нжный и страстный огонь, незнакомый дтскому взору. Вдругъ она приподнялась немного и сказала:

— Довольно. Я позволяю вамъ быть моимъ другомъ, но дружба требуетъ доказательствъ.

— Какихъ? Говорите, приказывайте… Клянусь вамъ…

— Подождите, случай представится, если мы будемъ имть честь видать васъ здсь-часто и если вы ради новаго друга не забудете старыхъ друзей, въ особенности моего мужа и молодую двушку, разсчитывавшую встртить въ немъ жениха… и если… Вонъ, смотрите, какъ тамъ сердце сердцу всти подаетъ.

Она вскинула глазами по направленію къ балкону, на которомъ только что появились Герта и Густавъ.

— А-а! Понимаю,— сказалъ Аксель.— Положитесь на меня.

Глава XIX.

Старой Панкъ нужно было переговорить съ Тертой объ обд, для котораго былъ уже накрытъ столъ, спросить, останется ли графъ и не спять ли приборы ихъ превосходительствъ, такъ какъ они прислали сказать, что не сойдутъ кушать. Въ сущности же фрау Панкъ, вызывая Гарту, имла въ виду совсмъ другое. Едва выслушавши приказаніе молодой хозяйки оставить приборы на мстахъ, а пока прислать въ садъ какихъ-нибудь закусокъ, экономка залилась слезами и воскликнула:

— Фрейленъ Гертинька, этого я не могу выдержать!

— Что еще такое случилось?

— Ахъ, фрейленъ Гертинька! Эта иностранная персона! Приходитъ она въ кухню готовить себ обдъ… Съ нами, съ добрыми христіанами, она не можетъ кушать и варитъ себ свое басурманское варево… мшаетъ кочергою въ печк, того гляди опрокинетъ мой супъ… Я это ее за руку,— говорить, вдь, не могу я съ иностранной персоной,— а она какъ кинется на меня съ раскаленными угольными щипцами… при всхъ при людяхъ, въ моей собственной кухн!.. Фрейлинъ Гертинька, это, наконецъ, невозможно… мн, на старости лтъ! Нтъ, я этого не выдержу.

— Я ничмъ не могу тутъ помочь,— отвтила Герта нетерпливо.— Управляйся съ нею, какъ сама знаешь. Не могу же я сказать моей невстк: отправьте во свояси вашу иностранную персону, какъ ты ее называешь…

— Это такъ, врно,— возразила фрау Панкъ, рыдая.— По крайней мр, хотя бы присмотрла она за своею вдьмою!.. Не то, если такъ пойдетъ дальніе,— я уже и не знаю, что изъ этого выйдетъ.

— И я не знаю, стало быть, и толковать не о чемъ. Отправляйся лучше къ своему длу, а мн нужно въ садъ.

Фрау Панкъ ушла. Герта остановилась у стола. Настроеніе старой экономки совершенно совпадало съ ея-собственнымъ расположеніемъ духа. Старики не сойдутъ къ обду. Бабушка еще утромъ предвидла это и сказала ей. Теперь она уже переговорила съ ддомъ, сообщила ему новость, онъ, само собою разумется, вышелъ изъ себя, какъ и слдовало ожидать. Герта могла себ представить всю сцену, какъ будто она происходила передъ ея глазами. Бдная бабушка! Кто бы могъ думать, что старушка такъ любитъ Ганса, когда она почти не произносила его имени, во всю жизнь не сказала ни слова въ его защиту при обычныхъ выходкахъ дда противъ него. Кто бы могъ ожидать, что ее такъ обрадуетъ извстіе о его помолвк. Есть же на свт душа, которая радуется этому. И отъ нея-то именно она лишена возможности услыхать, прочесть въ ея глазахъ: ‘Ты хорошо сдлала, люби его, отдай ему всю свою душу, все сердце, онъ стоитъ того. Не допускай себя до того, чтобы быть пристыженной женщиною, сидящею тамъ въ саду, знающею его лишь два дня, не сказавшею съ нимъ сотни словъ и умющею такъ, горячо хвалить его и цнить, тогда какъ ты сидишь молча, точно ребенокъ, и слушаешь старый урокъ, выучить который теб было слишкомъ много времени и изъ котораго ты не знаешь ни слова’.

— Густавъ!

Она только теперь увидала его, случайно взглянувши на дверь. Онъ быстро подошелъ къ ней и усадилъ ее на диванъ.

— Останься еще на минуту! Я знаю, кто тамъ. Ну, и пусть себ! Они какъ нельзя лучше обойдутся безъ насъ… А я еще и не видалъ тебя сегодня.!

Онъ крпко держалъ ея руку въ своей рук и смотрлъ на нее искрящимися глазами. Согртое знойнымъ солнцемъ лицо казалось опять молодымъ и такимъ же красивымъ, какъ въ былое: время. Годовъ разлуки какъ бы не бывало… Точно онъ пріхалъ изъ Грюнвальда дня на два. на три поохотиться съ Гансомъ, побродить съ нею рука въ руку по полямъ и лсамъ. Счастливое, блаженное время!… Герта опомнилась, но Густавъ уже прочелъ по ея глазамъ все то, что въ этотъ моментъ пронеслось въ ея душ.

— Герта,— шепталъ онъ чуть слышно,— не уходи! Не отнимай руки! Видишь, я веду себя какъ слдуетъ… не цлую твоей руки… не падаю на колни, не цлую ногъ твоихъ, края твоего платья… А!

Она вырвала руку изъ его рукъ и вскочила съ дивана, сверкая на него широко раскрытыми, гнвными глазами.

— Если ты еще разъ… я скажу твоему брату, чтобы онъ выгналъ тебя опять вонъ!

Она не хотла сказать этого, но въ сильномъ возбужденіи не подыскала другаго выраженія. Ей жалко стало, когда она увидала, что Густавъ пошатнулся, какъ раненый, и долженъ былъ сдлать шагъ назадъ, чтобы не упасть. Но слово было сказано^ она изъ опасенія себя самой не ршилась взять его назадъ. Посл тяжелой паузы Густавъ заговорилъ медленно и тихо:

— Я прощаю теб! Какъ же ты должна быть несчастна сама, если несчастному, молящему о кусочк хлба, бросаешь только камень. Будь покойна, я не повторю моей просьбы, за это время я достаточно притерплся къ жажд любви. Пойдемъ въ садъ съ веселыми и довольными лицами. Повести мн тебя подъ руку? Нтъ? Мн казалось, такъ было бы лучше, впрочемъ, какъ хочешь.

Онъ отворилъ балконную дверь и вмст съ нею направился черезъ цвтникъ къ парочк, сидвшей подъ тнью буковъ. Аксель, сидвшій опять черезъ стулъ отъ Изеи, обернулся и всмотрлся въ приближавшагося Густава, какъ человкъ, не вполн довряющій своимъ глазамъ.

— Неужели онъ?— воскликнулъ Аксель и бросился Густаву на шею.

— Милый Густавъ! Нтъ, радъ-то я до чего! Наконецъ-то вернулся, бродяга! Заждались мы тебя… Нтъ… радъ-то я… радъ-то до чего! Загорлъ, бородка la Henri IV… Я просто не узналъ тебя сразу.

Густавъ не особенно нжно снялъ руки Акселя съ своихъ плечъ и, смясь, отвтилъ:

— Ахъ, Боже мой! Не полстолтія же меня здсь не было! А вотъ ты такъ ни чуть не измнился, могу тебя заврить, каковъ былъ долговязый Аксель, такимъ и остался.

— Позволь,— я сталъ на десять фунтовъ тяжеле.— На послдней скачк въ Зундин… Но мы увлеклись и забываемъ дамъ! Фрейленъ, угодно вамъ ссть?… Madame, vous savez, ce cher Gustave et moi…

— Ну, зафранцузилъ!— воскликнулъ Густавъ.— Мы, слава Богу, на нмецкой земл, Изея отлично насъ понимаетъ, а чего не понимаетъ, то должна учиться понимать. Гакъ, вдь, мое сокровище?

— Сокровище! Это божественно! Честное слово, божественно!— кричалъ Аксель.— Нтъ, Густавъ, вправду твоя супруга понимаетъ… Вы понимаете, madame?.. О, я вижу по вашимъ глазамъ, что да! И вы заставили меня, несчастнаго, коверкать французскій языкъ!.. Нтъ, это неслыханно, это жестоко!.. Чмъ я заслужилъ?

— Очевидно, твоею страстью похвастать французскимъ языкомъ. когда можешь обойтись своимъ собственнымъ. Впрочемъ, собственный, должно быть, совсмъ пересохъ у тебя. Размочи-ка.

Густавъ налилъ вина, принесеннаго Вильгельмомъ, и подалъ Акселю полный стаканъ.

— Отъ всей души! За наше товарищество, какъ въ добрые, старые годы!— провозгласилъ Аксель.

— Не пройтись ли намъ,— обратилась Герта къ Изе,— предоставивши имъ свободу предаваться своимъ воспоминаніямъ?

— Ни въ какомъ случа!— воскликнулъ Аксель.— Дамы не должны покидать насъ, это значило бы уничтожить все очарованіе праздника по случаю нашего свиданья съ нимъ. За здоровье дамъ! И он должны съ нами чокнуться!

— Моя жена не пьетъ никакого вина,— сказалъ Густавъ.— А ты, Герта, пила, бывало…

— Благодарю,— отвтила Герта.— Немного фруктоваго ликера… Изея, позвольте вамъ?

Изея отрицательно покачала головой и, поразительно подражая голосу Герты, сказала по-нмецки: ‘Благодарю!’, отъ чего Аксель пришелъ въ неописуемый восторгъ и заявилъ, что въ ознаменованіе такого событія, какъ произнесеніе при немъ перваго нмецкаго слова супругою его стараго товарища, онъ выпьетъ свой стаканъ до дна. Густавъ чокнулся съ нимъ. Герта сла на свое прежнее мсто и приняла участіе въ разговор, которымъ мало-по малу овладвалъ Густавъ. Онъ не хотлъ дать Акселю превзойти себя въ находчивости и умньи владть собою, избыткомъ веселости думалъ замаскировать внутреннія тревоги. Онъ пустился въ повствованіе о томъ, какъ провелъ утро.

— Гансъ поднялъ меня чуть не до свту, по крайней мр, такъ мн показалась, хотя, быть можетъ, солнце уже часа два припекало землю… Поднялъ, не давши опомниться, водворилъ въ сдло и началъ мыкать по полямъ и лугамъ Стараго и Новаго-Пропица… т.-е.. собственно, не мыкать, это бы еще ничего, короче бы было, нтъ, таскалъ шагъ за шагомъ до того, что съ тоски и отчаянія наши несчастныя лошаденки уши повсили. А милйшій Гансъ съ усердіемъ, достойнымъ лучшей участи, поочереди отрекомендовывалъ мн то участокъ, бывшій съ незапамятныхъ временъ пустыремъ и превращенный имъ въ поле пшеницы, то ржаное поле на мст болота, въ которомъ мы охотились по бекасамъ. Можешь себ представить, Аксель, въ какой восторгъ все это меня приводило, при моей необычайной и исконной любви къ хозяйству. Но мой восторгъ перешелъ всякою мру, когда въ одномъ четырехполнномъ, широкоплечемъ маломъ, хавшимъ съ возомъ сна, я узналъ меньшаго сына прикащика Штута, конфирмированнаго три года тому назадъ и бывшаго тогда настоящею жердью… врод тебя, Аксель! Потомъ, увы, я несказанно осрамился, мн предложено было изъ шестидесяти или осмидесяти штукъ рогатаго скота узнать корову, интересовавшую меня сбоями необыкновенными рогами, когда она была еще телушкою, съ тхъ поръ она успла не только вырости, но и получить первую премію на выставк, а я, несмотря на все это,— стыжусь признаться,— не узналъ ее. Такой позоръ роднаго брата крайне огорчилъ добряка Ганса и онъ всячески старался найти мн оправданіе въ томъ, что я слишкомъ много видлъ всякой иностранной скотины, которая, какъ ему извстно изъ описаній и картинокъ, во многомъ разнится отъ его голштинскихъ коровъ, notabene, скрещенныхъ съ ольденбургскою породою. Чтобы утшить его, я согласился съ этимъ и позволилъ себ осторожно замтить, что ослабленіе моей проницательности можетъ происходить отчасти отъ того, что у меня со вчерашняго дня маковой росинки во рту не было. Къ такому заявленію онъ отнесся съ свойственнымъ ему человколюбіемъ и, хотя самъ, наврное, не чувствовалъ ни малйшей потребности ни въ какихъ росинкахъ, все-таки, милостиво согласился захать позавтракать въ Ново-Проницъ. Къ счастью, мы были близко отъ дома, захали и позавтракали… И какъ позавтракали! Знаешь, Терта, теб бы слдовало очень серьезно переговорить съ фрау Рикманъ и внушить ей, что нельзя же варить яйца по десяти минутъ, такими хорошо слоновъ стрлять, а не угощать цивилизованныхъ европейцевъ… Ржаной хлбъ тоже можетъ оказаться не всякому европейцу но вкусу. О масл и о ветчин я умалчиваю, ихъ критиковать мн воспрещаетъ уваженіе, съ которымъ мы обязаны относиться къ старости. И при этомъ добродушное лицо Ганса, его: ‘Ну, Густавъ, что, по вкусу теб? Налягъ еще, у фрау Рикманъ найдется! Какого ты мннія на счетъ стаканчика Рихтенбергера?’ — Аксель! Помнишь зеленоватую чортову бурду, что солдатамъ давали пить, когда они замерзали на часахъ?… Такъ вотъ засдаемъ мы за нашимъ лукулловскимъ завтракомъ… а стараюсь принять внутрь второй стаканъ Рихтенбергера. Вдругъ подъзжаетъ экипажъ и Гансъ преспокойно объявляетъ: ‘Это князь пріхалъ’.— Кто?— ‘Князь общалъ пріхать сегодня утромъ, да я было совсмъ забылъ’.— Онъ всталъ и отшагалъ вонь изъ комнаты навстрчу гостю. Едва я выкарабкался съ просиженнаго кожанаго дивана,— чуть не опрокинулъ ходуномъ ходящій столъ съ завтракомъ и съ Рихтенбергеромь,— какъ отворилась дверь и вошелъ князь, привтливо протягивая мн об руки, а Гансъ идетъ за нимъ и тихонько руки потираетъ,— несомннный признакъ, что очень доволенъ. Я, съ своей стороны, тоже не имлъ никакого повода быть недовольнымъ княземъ. Очень милъ и любезенъ, спросилъ о теб, милая Изея, о томъ, мальчикъ у насъ или двочка, очень интересовался моею ольденбургскою миссіей, много распрашивалъ про короля Людвига и про нашего юнаго короля Оттона… Словомъ, былъ такъ обворожителенъ, что я воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, т.-е. первою паузою, чтобы распрощаться съ этими господами до радостнаго свиданія, такъ какъ имъ нужно толковать о длахъ. Не смю похвалиться тмъ, чтобы меня удерживали, нтъ, совсмъ даже не удерживали, но я не могъ заподозрить въ томъ ничего для себя оскорбительнаго,— князь передъ тмъ сказалъ, что, какъ только ему позволитъ время, то онъ прідетъ сюда, чтобы имть удовольствіе поговорить со мною и познакомиться съ тобою, милая Изея, и справиться о здоровья нашихъ старичковъ, о которыхъ онъ слышалъ,— notabene, не отъ меня,— будто со времени бала у васъ, Аксель, они не выходятъ изъ своихъ комнатъ. И такъ, я всепочтительнйше откланялся и унесъ ноги въ ту минуту, какъ Гансъ преподносилъ его свтлости стаканъ своего Рихтенбергера,— да не сократитъ онъ дней стараго князя!… И вотъ я здсь, прошу дамъ не поставить мн въ вину, что я такъ усердно прикладываюсь къ вину… За утро и такъ настрадался, что налью даже теб, Аксель, не спрашивая, страдалъ ты или нтъ…

Болтовня Густава надрывала сердце Герты, она очень хорошо видла и знала, сколько дланнаго было въ этомъ смх, въ этой игр словами и чувствами. Если бы все это дланное было еще лучше разыграно, если бы онъ проявилъ еще большую силу воли надъ собою, самообладанія, то и тогда… о, тогда было бы тмъ хуже! Боже мой, ея ли вина, что вся эта сила, вс способности не находятъ другаго примненія, какъ на подобную жалкую игру жалкихъ комедій? Онъ самъ желалъ этого, онъ самъ вызвалъ безобразную сцену въ столовой, осмлившись говорить ей о любви… ей, невст роднаго брата! Ей что за дло до какой-то жажды любви, которая его мучаетъ!

Герта взглянула украдкой на Изею, и тутъ только, какъ ей показалось, нашла разгадку словъ, полныхъ сердечной муки: откинувшаяся на спинку стула, красавица съ невозмутимымъ, безучастнымъ лицомъ, съ полузакрытыми глазами, равнодушно блуждающими гд-то въ пространств, показалась ей отвратительною. Очень возможно, что она не все поняла изъ быстрой рчи Густава, допуская даже, что только половину… все-таки, вдь, это же ея мужъ, котораго она не видала цлое утро. Неужели такъ встрчаютъ любимаго человка? Не улыбнулась даже, тогда какъ для другихъ находятся такія очаровательныя улыбки. Хотя бы слово, хотя бы взглядъ, хотя бы признакъ чувства! Покой невозмутимый очаровательной головки, откинутой на мягкую спинку стула. Жажда любви! Опорожненный кубокъ., вылитый за окно въ тотъ моментъ, какъ они опять свидлись… А какъ любили! Господи Боже! И это только второй день… что ждетъ завтра, черезъ часъ, быть можетъ?

Герта не въ силахъ была доле выносить эти муки, она уже готова была встать и уйдти подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, когда увидла приближающуюся Зою съ ребенкомъ на рукахъ. Замтивши чужихъ, старуха хотла свернуть на боковую дорожку, нсколько словъ, сказанныхъ Густавомъ по-гречески, заставили ее подойти. Вс встали, Изея прикрыла вуалыа блдное личико ребенка, начавшаго плакать при вид незнакомыхъ людей. Крикъ дитяти раздражалъ Густава, Изея отошла съ нянькой въ буковую аллею, сла не вдалек на скамью и стала кормить ребенка. Герта сказала, что пойдетъ нарвать цвтовъ къ обденному столу, и принялась за составленіе букетовъ изъ клумбъ передъ балкономъ. Мужчины присли опять къ столику съ виномъ,— Аксель въ полъ-оборота по направленію аллеи. Густавъ — такъ, что могъ слдить за каждымъ движеніемъ Герты.

— Невеселый видъ у тебя, старый товарищъ,— сказалъ Аксель, хлопая Густава по колнк.

— Стало быть, имются къ тому достаточно важныя основанія.— отвтилъ Густавъ, провелъ рукою по лбу и отпилъ большой глотокъ вина.

— Казалось бы, старина, что, имя такую жену… Не желая длать комплементовъ, долженъ сознаться, что никогда ничего подобнаго не встрчалъ. Я просто пораженъ, и ней будутъ поражены не меньше. И попріятельски, между нами,— богата? Да?

— Была или, врне, будетъ со временемъ. Вс имнія… все состояніе, все ршительно конфисковано. Вдь, она дочь князя Колокотрини, знаменитаго героя Греціи, котораго временное правительство распорядилось посадить въ прошломъ году въ тюрьму… ты, вроятно, слышалъ’.

— Понятія не имю! То-есть, конечно, до извстной степени… Про эти греческія дла приходилось читать, ну, про князя… Какъ ты его назвалъ? Настоящій князь?

— Боле настоящихъ не бываетъ… Можетъ вывести въ поле пять-десять тысячъ человкъ, вотъ потому-то… Ну, да я разскажу это теб какъ-нибудь въ другой разъ…

Густавъ проговорилъ это недовольнымъ тономъ, наполовину разсчитаннымъ, на половину натуральнымъ. Онъ такъ былъ увлеченъ снова возгорвшеюся любовью къ Герт, что сталъ почти равнодушенъ ко всмъ остальнымъ интересамъ, ради которыхъ сочинилъ свою греческую сказку. На князя Прора она возъимла уже надлежащее дйствіе, слдовательно, половина дла обезпечена, и все же забавно было наблюдать за ея дйствіемъ на Акселя, смотрвшаго на Густава широко-раскрытыми глазами.

— Вчера вы этого никакъ не предполагали,— продолжалъ Густавъ,— когда при васъ нагружали на подводу багажъ изгнанниковъ? Гансъ намекалъ мн кое на что: Цыганскій скарбъ? Да?

Аксель замтно сконфузился. Выраженіе это было дйствительно не разъ употреблено имъ и его пріятелями. Въ немъ еще ране зародилось уже сомнніе въ врности его перваго предположенія, что красавица, за которою онъ, не стсняясь, началъ ухаживать въ саду, ‘изъ легкихъ’, что подцпилъ ее Густавъ гд-нибудь на дорог и что не трудно ее и отбить у пріятеля, но этого онъ никакъ не ожидалъ! Теперь понятнымъ становился и ея превосходный французскій говоръ, и изящество всей ея особы, и высокомрное кокетство… Дочь князя, слдовательно, принцесса, и доблестному рыцарю не такъ-то просто будетъ одержать побду, но тмъ славне будетъ такая побда.

— Я просилъ бы не смшивать меня съ другими,— сказалъ Аксель.— Я же самъ говорилъ имъ вчера очень положительно, хотя никакъ не предполагалъ… То-есть я разсуждалъ такъ, что человкъ, какъ ты, не можетъ… но я, все-таки, не ршился бы явиться сюда сегодня… У меня былъ къ тому другой поводъ, очень основательный. Можно говорить прямо?

— Не вижу къ тому препятствій,— отвтилъ Густавъ.

— Такъ вотъ,— продолжалъ Аксель,— я не знаю, насколько теб извстны мои отношенія къ фрейленъ Герт, въ особенности какъ они сложились въ послднее время.

— Полагаю, что я достаточно au courant.

— Тмъ лучше. Я уже говорилъ по этому поводу съ твоею супругою, внушающею мн большое довріе, разсчитывалъ отчасти на то, что она передастъ нашъ разговоръ теб. Я такого мннія: случившагося не передлать, мы же съ тобою были всегда добрыми пріятелями. Должны ли мы изъ-за этого разойтись? Или даже ребра переломать другъ другу? Или же мн слдуетъ накинуться на твоего брата, въ конц-концовъ, ровно ни въ чемъ неповиннаго?…

— То-есть: это въ какомъ ще смысл?

— Ты не разсердишься?

— Даю въ томъ честное слово.

— Такъ я и говорю, нашъ добрякъ Гансъ помолвленъ съ фрейленъ Гертой потому только… ну, что тамъ растолковывать,— потому, что она этого хотла, потому что третьяго дня вечеромъ немножко потеряла голову, отпустивши стариковъ однихъ… Она просто подумала: пропустила одного, такъ выйду за другаго.

— Приношу благодарность отъ имени моей кузины. Стало быть, ты полагаешь, если я правильно понялъ, что теперь совершенно отъ тебя зависитъ возстановить status quo ante и желаешь, чтобы я помогалъ?

— Боже мой, если ты такъ принимаешь… и, притомъ, въ такомъ рзкомъ тон… Увряю тебя честью, я даже и не думалъ, я слишкомъ гордъ для этого. И если она можетъ быть счастлива съ твоимъ братомъ, что мн представляется нсколько сомнительнымъ…

— Мн тоже.

— И теб? Теб почему?

— Надо полагать на тхъ же основаніяхъ, на какихъ и теб,— Возразилъ Густавъ, стараясь громкимъ смхомъ скрыть злость на то, что выдалъ себя.

— Стало быть, я правъ?— сказалъ Аксель.— Ея поступокъ, выражаясь мягко, нсколько удивителенъ. Очень хорошенькая двушка… она, все-таки, была и есть очень хорошенькая, несмотря на то, что твоя жена еще лучше… и вдругъ! Ты помнишь, Густавъ, какъ мы его прозвали: Филиномъ? Согласись, потшно немножко.

— Такъ ты серьезно отказываешься отъ всякихъ видовъ на нее?

— Конечно,— воскликнулъ Аксель.— Ты такъ говоришь, какъ будто не желалъ бы этого.

— Какъ бы ни было, могу заврить въ одномъ,— если Герта непремнно хочетъ выдти замужъ, за что я отнюдь не могу ее осудить,— то я не знаю человка, за котораго бы я ее съ большимъ удовольствіемъ выдалъ, чмъ за тебя. Но, понимаешь, все-таки, братъ… Этого нельзя передать словами, надо чувствовать. Глупо это, дико… можетъ быть. Но это такъ. Просто иногда тошно становится!

Густавъ вылилъ остатокъ вина изъ бутылки и выпилъ залпомъ. Аксель задумался.

— Такъ ты, вправду, думаешь… если бы не думалъ, такъ изъ-за чего бы…— говорилъ Аксель.— Ладно, давай сдлаемъ уговоръ. Я съ полною осторожностью, обусловливаемою положеніемъ дла, начну опять ухаживать за Тертой. Съ моими стариками выйдетъ у меня цлая исторія, это уже мое дло. Главное теперь въ томъ, чтобы мн стать здсь опять на твердой ног. Объ этомъ позаботься ты. По старой дружб, мы опять должны быть постоянно вмст. Понимаешь? А чтобы мн имть легкій доступъ къ дамамъ, въ томъ случа, если неудобнымъ окажется тотчасъ же начать ухаживать за фрейленъ Гертой…

— Ты станешь ухаживать за моею женою. Это само собою разумется.

— А ревновать не станешь?

— Вотъ выдумалъ!

— Такъ ршено?

— Ршено!

Они пожали другъ другу руки, но тотчасъ же опустили ихъ. Изъ боковой аллеи, ведущей къ воротамъ парка, показались князь Прора и Гансъ и направлялись къ нимъ черезъ цвтникъ. Густавъ и Аксель вскочили съ своихъ мстъ и поспшили имъ навстрчу.

Глава XX.

— А, любезный графъ, и вы здсь?— сказалъ князь, подавая руку Акселю и еще разъ здороваясь кивкомъ съ Густавомъ.— Очень радъ, сердечно радъ. Жаль, что не зналъ этого часъ тому назадъ, когда былъ въ Грибениц, гд нашелъ вашихъ родителей въ довольно воинственномъ настроеніи, тогда какъ вы тутъ благодушествуете и покуриваете трубку мира съ вашимъ старымъ другомъ. Отлично! Молодцомъ!

Онъ еще разъ пожалъ руку низко поклонившемуся молодому человку и обратился къ Гансу и Густаву:

— Теперь, господа, прошу представить меня вашимъ дамамъ. А, вотъ и он!

Увидавши князя и Ганса, Герта хотла было скрыться, но ее задержала Изея, подошедшая къ ней съ вопросомъ, кто этотъ незнакомый господинъ.

— Князь Прора,— отвтила Герта.

Изея хотла въ свою очередь ускользнуть въ домъ, на этотъ разъ Герта задержала ее. По всей вроятности, ихъ уже замтили, и неловко было бы заставить князя ждать. Герта взяла Изею за руку и, несмотря на нкоторое сопротивленіе, повела къ мужчинамъ, ршившись лучше тотчасъ же выдержать неизбжныя представленія и поздравленія, которымъ ей предстояло подвергаться на каждомъ шагу. Густавъ поспшилъ имъ на встрчу, взялъ жену подъ руку и, опередивши Герту, подвелъ Изею къ князю. Герта предвидла это, какъ равно и то, что Гансъ будетъ скромненько стоять въ сторонк, ожидая своей очереди. Онъ всю жизнь и везд стоялъ въ сторонк! Приходилось привыкать къ тому же и ей!

Князь былъ пораженъ необыкновенною красотою чужеземки, подошедшей къ нему съ опущенными глазами и вдругъ поднявшей на него свой чудный, какъ бы просящій, дтски — плутовской взоръ. Къ замтнымъ усиліемъ преодолвая волненіе, удалось князю овладть собою и сохранить положеніе, приличествующее обстоятельствамъ. На представленіе Густава онъ отвтилъ съ нкоторою торжественностью, привтствуя дочь знаменитаго героя, такъ много послужившаго Греціи. Какъ онъ лично, такъ и все дворянство острова за честь и удовольствіе себ поставятъ сдлать все возможное для того, чтобы она въ новомъ отечеств нашла утшеніе въ разлук съ родиною и близкими. Но онъ надется, что разлука продлится не долго и будетъ сокращена удачнымъ исходомъ дла, порученнаго ея мужу. Князь закончилъ тмъ, что поднесъ къ губамъ ея руку, которую держалъ концами пальцевъ въ продолженіе своей короткой рчи, и затмъ поцловалъ еще разъ, когда Изея подала ему пышную красную розу, мимоходомъ сорванную ею въ цвтник. Онъ вложилъ цвтокъ въ петлицу и низко поклонился.

Пока все это происходило, Герта подошла къ Гансу и взяла его подъ руку. Мои въ эту минуту взглядъ ея жениха оставался какъ бы прикованнымъ къ красавиц невстк, точно все дло было лишь въ ней и въ томъ, какой пріемъ она встртить у глубоко уважаемаго имъ князя. Не могло вознаградить ее за это пожатіе, съ которымъ онъ принялъ ея руку, и еще мене привтствіе князя, показавшееся ей до странности холоднымъ и натянутымъ, сравнительно съ тмъ, какъ онъ обошелся съ Изеей. Князь съ своей стороны гоже замтилъ, какъ она измнилась въ лиц. Онъ дйствительно имлъ въ виду немножко наказать ее, по справедливости бывшую всеобщею любимицею общества, за ея поступокъ, казавшійся неодобрительнымъ въ его глазахъ и въ глазахъ этого общества. Но урокъ вышелъ слишкомъ рзокъ. Между тмъ, раздражать эту своенравную, избалованную двушку значило разрушить послдній остатокъ надежды на счастье Ганса, за котораго она ршилась выдти замужъ, очевидно, въ припадк ревности. Князь искренно жаллъ Ганса и видлъ, что зашелъ далеко. Необходимо было поправить дло. Но этого мало, онъ ршился во что бы ни стало сегодня же уладить вс семейныя неудовольствія и въ особенности утишить гнвъ стариковъ. Князь считалъ себя обязаннымъ сдлать это для честнаго Ганса. А ради такого блестящаго пріобртенія, какъ дочь греческаго владтельнаго князя, можно было нсколько отступить отъ ригористической строгости.

— У меня есть къ вамъ просьба, господа,— сказалъ князь, прерывая общій разговоръ.— Побудьте здсь въ парк и подождите меня, я надюсь задержать васъ не долго. Вы тоже, любезный графъ, побудьте здсь. Не провожайте меня, Гансъ, я уже пятьдесятъ лтъ знаю вс ходы и выходы въ вашемъ дом. И такъ, господа, до свиданія!

Онъ прошелъ въ домъ, поднялся по лстниц во второй этажъ и постучался въ дверь одной изъ комнатъ, рядомъ съ большой залой.

— Entrez!— отвтилъ голосъ изнутри.

Князь отворилъ дверь и вошелъ. Камергеръ, лежавшій на диван и читавшій книгу, поспшивъ встать и встртить, гостя.

— Молодому человку должна быть во всемъ удача,— сказалъ князь,— и искалъ васъ, excellence, и мн удалось васъ найти, не достаетъ одного, чтобы я нашелъ васъ такимъ, какимъ желалъ найти.

— Какимъ же вашей свтлости желательно бы было меня найти?— возразилъ камергеръ, смутившись.

Князь слъ рядомъ съ нимъ на диванъ и взялъ въ руки книгу, только что сунутую хозяиномъ подъ подушку и случайно выскользнувшую изъ-подъ нея. Камергеръ имлъ нкоторое основаніе думать, что строго нравственный гость не раздляетъ его вкуса къ чтенію ‘Liaisons dangereuses’, съ помтками на поляхъ противъ наиболе пикантныхъ мстъ.

— Во-первыхъ, желалъ бы видть васъ настолько здоровымъ и бодрымъ,— продолжалъ князь,— насколько намъ, старикамъ, позволяютъ наши годы, особливо же посл сильныхъ волненій. На счетъ этого перваго пункта я спокоенъ: вы кажетесь и бодрымъ, и здоровымъ, даже съ каждымъ днемъ молодете… Я чуть не сказалъ: посл каждаго волненія. Я тоже былъ не мало взволнованъ, но нисколько не помолодлъ отъ того, хотя затронутъ, такъ сказать, лишь во второй линіи… правда, первымъ во второй линіи. Смю быть увреннымъ и уврять, что никого не трогаютъ такъ близко, какъ меня, вс крупныя событія, случающіяся въ нашемъ округ. Надюсь, excellence, что выговаривая себ такое право, я не встрчу возраженія съ вашей стороны?

— Конечно, конечно… совсмъ напротивъ даже,— пробормоталъ камергеръ, не спуская глазъ съ книги, которую князь продолжалъ держать въ рукахъ и внимательно разсматривалъ, точно оцнивая достоинство переплета.— Я всегда держался такого мннія, что noblesse oblige!

— Вотъ это-то самое я и хотлъ сказать,— возразилъ князь съ едва замтнымъ оттнкомъ ироніи.— И такъ, я съ облегченнымъ сердцемъ перехожу прямо къ длу. Какъ прирожденному посреднику во всхъ неудовольствіяхъ, возникающихъ въ ндрахъ семьи или между двумя разными семействами, вы позволите мн предложить мои добрыя услуги.

— Вы меня этимъ безгранично обяжете,— отвтилъ камергеръ, ломая себ голову надъ тмъ, какъ бы половче и незамтне отобрать и спрятать предательскую книжку. Такая попытка могла легко не удаться и сдлать катастрофу неизбжною. Онъ разсянно продолжалъ:

— Только я опасаюсь, ваша свтлость, что одинъ, при всемъ моемъ желаніи…

— На первый разъ мы удовольствуемся этимъ,— перебилъ его князь.— Несмотря на нкоторые признаки противнаго, я никогда не сомнвался въ вашемъ добромъ желаніи, такъ какъ, говоря между нами, скажите, къ чему бы привела ваша оппозиція? Гансъ глава семьи, онъ опекунъ фрейленъ Герты, даже назначенъ судомъ попечителемъ надъ вами самими. Все, что уцлло отъ проницкаго состоянія, принадлежитъ сполна ему, а тмъ, что это уцлло, вс члены семьи обязаны его заботамъ и его бережливости. Я не стану, конечно, трогать старыхъ ранъ, excellence, тмъ боле не стану, что, какъ слышалъ вчера въ Грибениц, вновь нанесенныя, требуютъ исцленія, а отъ Ганса слышалъ, что исцленіе послдуетъ сегодня же, такъ что вы сполна будете освобождены отъ обязательствъ графу, особенно тягостныхъ для васъ въ настоящую минуту. Дале, до тхъ поръ, когда Густавъ составитъ себ какое нибудь положеніе въ свт, онъ зависитъ отъ старшаго брата, и насколько я вижу, еще долго будетъ нуждаться въ его великодушной помощи. Хорошо ли, дурно ли это, по вкусу, или не по вкусу кому-нибудь такое положеніе,— оно таково, и измнить его невозможно. И вдругъ, вопреки всеобщему ожиданію, и моему въ томъ числ, Гансъ измнилъ своей обычной положительности и выразилъ, повидимому, очень давнишнюю склонность къ своей прекрасной кузин. Этимъ создалось совершенно новое положеніе, но онъ, все-таки, былъ и остается господиномъ этого положенія. Протестовать противъ этого съ нкоторымъ правомъ могъ бы только одинъ человкъ, Аксель Грибенъ, но его я сейчасъ только что оставилъ въ саду въ самой дружеской бесд со всми членами вашего семейства, исключая насъ самихъ и вашей супруги. Вотъ тутъ-то я и перехожу къ моей просьб, исполнить которую вы уже до нкоторой степени выразили желаніе: если бы теперь же вы появились въ кругу вашего семейства и вашимъ появленіемъ санкціонировали бы все случившееся, чего въ сущности нтъ никакихъ средствъ ни измнить, ни передлать,— тогда я имлъ бы право сказать, что не даромъ прізжалъ сюда, не даромъ былъ часъ тому назадъ въ Грибениц, и могъ бы благодарить Бога за то, что еще разъ мн посчастливилось внести миръ, единодушіе и согласіе, безусловно намъ необходимыя для поддержанія высокаго, родоваго значенія дворянства въ сред другихъ сословій.

Послднія слова князь проговорилъ особенно возбужденнымъ тономъ. Возбужденность эту камергеръ объяснилъ себ послдними, прискорбными для князя извстіями, полученными изъ Парижа, о разгульной жизни его единственнаго сына, служившаго при здшнемъ посольств. Не доставало только, чтобы въ этомъ плачевномъ настроеніи князь открылъ находившуюся въ его рукахъ книгу и прочелъ текстъ, приличествующій обстоятельству. Но онъ не замтилъ даже отсутствія отвта со стороны своего собесдника и продолжалъ съ еще большимъ волненіемъ:

— Поврьте мн, любезный другъ, случаются въ семействахъ еще боле прискорбныя вещи, чмъ обманутое ожиданіе блестящей партіи, подготовленной нами для небогатой родственницы, или чмъ возвращеніе изъ чужихъ краевъ внука, женившагося на двушк безъ средствъ въ настоящемъ и, на мой взглядъ, по крайней мр, не имющей надежды когда-либо въ будущемъ на возвратъ ограбленнаго состоянія, но все же эта двушка не только равная ему по происхожденію, а неизмримо выше его. Бываютъ случаи… да, случаи, передъ которыми невольно содрогаешься… бываютъ такія liaisons, и наша ныншняя молодежь, къ сожалнію, такъ склонна къ этимъ… liaisons…

— Не пойти ли намъ, ваша свтлость?— сказалъ камергеръ, приподнимаясь съ мста и пытаясь взять книгу изъ рукъ князя, какъ бы изъ желанія освободить его отъ обременительнаго предмета. Но гость упорно и крпко держалъ книгу и продолжалъ:

— Liaisons dangereuses, какъ они изображены въ этой отвратительной книженк, которую слдовало бы сжечь рукою палача, чтобы она не марала ничьихъ рукъ и не грязнила душъ… Бываютъ…

— Извините, ваша Свтлость, если я осмлюсь еще разъ перервать вашу рчь. Я бы желалъ предварительно съ женою…

— Вы правы. Но еще одно слово: все ли извстно вамъ о Густав?…

— Все, все извстно. Вчера Густавъ передалъ намъ въ пространномъ письм…

— Превосходно. Слдовательно, вамъ извстно о секретномъ порученіи его баварскаго величества къ ольденбургскому двору… нтъ? Въ такомъ случа, я не имю права говорить объ этомъ, но я убжденъ, что Густаву очень не лишнее будетъ, при первыхъ шагахъ на скользкомъ дипломатическомъ поприщ, воспользоваться указаніями стараго, умудреннаго опытомъ мастера этого дла. Замчу еще, что сердце знатока и цнителя женской красоты тоже не можетъ оставаться равнодушнымъ, но, не желая ослаблять впечатлнія, я умолкаю и предлагаю сперва отправиться къ вашей супруг.

Князь быстро всталъ съ дивана. Книга выскользнула изъ его рукъ и упала на полъ. Гость и хозяинъ одновременно нагнулись поднять ее и такъ стукнулись головами, что парикъ камергера свернулся на сторону.

— Mille pardon, monseigneur, ce livre dtestable!…— Камергеръ швырнулъ книгу въ уголъ.

Князь разсмялся.

— О юношеская живость! Бдная книга! Она, все-таки, сослужила мн службу- надо вамъ сказать, для того, чтобы рчь моя вышла убдительною, мн непремнно нужно вертть что-нибудь въ рукахъ. Гд мы найдемъ вашу супругу?

— Я оставилъ ее въ зал.

— Такъ пройдемте туда.

Они прошли черезъ смежную комнату и, отворивши дверь залы, увидали старушку на томъ же мст, гд ее оставилъ камергеръ. По сложеннымъ на колняхъ рукамъ, по опущенной и немного склоненной на бокъ голов, легко было догадаться, что она крпко уснула. Князь, вошедшій первымъ, приложилъ палецъ къ губамъ, къ величайшему удивленію камергера, вытолкнулъ его изъ комнаты, осторожно вышелъ самъ и затворилъ дверь.

— Мн пришла въ голову мысль, восхитительная мысль!— проговорилъ онъ шепотомъ.— Вы поможете привести ее въ исполненіе. Прошу, подождите меня здсь. Я вернусь черезъ пять минутъ, вы же пока не двигайтесь съ мста… ни на шагъ, ни на шагъ!

Князь вышелъ въ дверь, ведущую въ корридоръ. До камергера долетлъ звукъ быстро удаляющихся, осторожныхъ шаговъ: наступила поющая тишина, и вотъ онъ стоялъ тутъ одинъ, не смя шевельнуться, когда въ душ поднималась цлая буря злобы, въ груди спиралось дыханье отъ готовыхъ разразиться проклятій. Какъ школьникъ, какъ мальчишка, поставленный въ уголъ, одураченъ, проведенъ,— онъ, дипломатъ, ведшій переговоры съ великимъ королемъ, ровня и пріятель Талейрана,— и кмъ одураченъ? Какимъ-то мелкотравчатымъ князькомъ, предводителемъ двухъ десятковъ мелкихъ дворянъ, не добравшимся выше положенія маршала провинціальнаго сеймика и притомъ говорящимъ по-французски comme une vache espagnolle! Что онъ вынужденъ выслушивать, безнаказанно дозволять говорить себ! Зависимость… попечитель… незаплаченные карточные долги, даже графу Грибену по росписк, которую общано уничтожить какъ только состоится помолвка Акселя съ этою несносною двчонкою. О, черти! Съ негодяемъ Густавомъ можно бы еще помириться, хотя бы ради его прелестной жонки. Но быть принужденнымъ одобрять подлыя штуки, позорныя продлки низкаго скряги, отпускающаго ему жалкій паекъ, копечками отщитывающаго ему карманныя деньги… Проклятіе! Не смть даже поставить свои условія, поторговаться, быть связаннымъ но рукамъ и по ногамъ… и все изъ-за какого-то ребячества, изъ-за сумасброднаго, необъяснимаго страха быть пойманнымъ старымъ ханжею за чтеніемъ книги, столько разъ услаждавшей его въ часы невзгодъ среди общества здшнихъ пентюховъ! Нтъ, онъ не приметъ участія въ сантиментальной комедіи, затянной провинціальнымъ нашею, Чтобы разыграть въ ней первую роль… на его же счетъ! Ахъ, чортъ ихъ возьму! Онъ, дипломатъ, въ роли благороднаго и одураченнаго отца, на посмшище всему обществу… Вотъ идутъ уже.

Послышались шаги на лстниц, въ корридор. Камергеръ едва усплъ перестроить озлобленное лицо на любезно-благодушный ладъ, поправить жабо и манжеты и отойти отъ двери на середину комнаты, чтобы встртить входящихъ съ надлежащимъ сознаніемъ собственнаго достоинства, съ видомъ, ясно говорящимъ, что, несмотря на полное право, быть разгнваннымъ, онъ всхъ прощаетъ по врожденному добросердечію.

Дверь изъ корридора отворилась, въ нее выглянулъ князь и спшно заговорилъ:

— Идите, идите скоре… не сюда, а въ ту дверь… на пальчикахъ, пожалуйста, на пальчикахъ и станьте за кресломъ вашей супруги, только постарайтесь не разбудить ее. по крайней мр, до нашего прихода въ залу. Вс ждутъ тамъ у двери, и Аксель Грибенъ присоединился къ намъ, и даже прелестный ребенокъ участвуетъ въ процессіи. Смотрите же, надо все обдлать какъ можно лучше. Мы будемъ слдить за вашими движеніями и выжидать надлежащаго момента. Дверь притворена не плотно.

— Charmanl! Dlicieux!— бормоталъ камергеръ.— Вотъ обрадуется-то наша добрая старушка!…

На пальчикахъ,— онъ не разучился еще ходить на пальчикахъ,— чуть не вскрикивая отъ нестерпимой боли въ колнк, пробирался онъ черезъ всю залу къ окну и внутренно посылалъ ко всмъ чертямъ князя, заставившаго его играть эту срамную роль, и всхъ, стоящихъ тамъ за дверью и наврное потшающихся теперь надъ нимъ.

— Милая, проснись! Посмотри, кто пришелъ тебя привтствовать?

Старушка открыла глаза. Что это? На яву, во сн?… Она провела рукою по глазамъ и опять взглянула. Передъ нею была все та же картина. Князь Прора подъ руку съ юною красавицею, женою Густава, которую она видла въ окно, самъ камергеръ только что стоявшій за. ея стуломъ, взялъ подъ руку Герту, оба брата рука въ руку, прелестное дитя на рукахъ странной старой няньки, графъ Аксель скромно стоитъ въ сторон…

— Дти мои!— хотла было выговорить старушка, но голосъ отказался повиноваться. Она смогла только протянуть руки. Герта упала въ ея объятія, громко рыдая, между тмъ какъ красавица чужестранка опустилась у ея ногъ на колни. Гансъ, едва осиливая волненіе, крпко жалъ руку брата, камергеръ моргалъ глазами и прижималъ къ груди руку князя, а Аксель, о которомъ вс забыли, вынулъ изъ кармана часы и вертлъ ихъ передъ глазами ребенка.

— Этимъ я вамъ обязана, ваша свтлость!— едва проговорила старуха сквозь рыданія и протянула руку князю. Онъ любезно поцловалъ ея руку и съ удареніемъ возразилъ:

— Воздадимъ хвалу Господу Богу, друзья мои! Ему не угодно было, чтобы семейство древняго, благороднаго рода представило міру картину прискорбнаго раздора, а, напротивъ, чтобы оно служило образцомъ исполненія заповди: дти, любите другъ друга!

Онъ обвелъ всхъ торжествующимъ взоромъ. Его глаза остановились на Изе, которая взяла ребенка у няньки и съ нжною, нмою мольбою положила на колни бабушки. ‘Она обворожительна,— подумалъ онъ про себя,— надо непремнно ей попротежировать’. Князь сдлалъ шагъ впередъ и сказалъ:

— Многоуважаемый другъ и вы, досточтимый другъ, и вы, прелестныя дамы, и вы, милые, добрые друзья! Если вамъ угодно почтить ничтожную, но отъ сердца идущую услугу, которую мн, съ Божьею помощью, удалось оказать вамъ, то я просилъ бы въ слдующее воскресенье удостоить вашимъ посщеніемъ замокъ Прора. И считаю за честь для себя и даже, если хотите, за обязанность въ нкоторомъ смысл, быть первымъ провозвстникомъ радостнаго событія въ семейств моихъ сосдей и друзей, принадлежащихъ къ великому и знаменитому роду. Я первый желалъ бы отпраздновать возвратъ намъ, по милости Божьей, того, кого мы въ близорукости своей считали уже потеряннымъ… возвратъ, такъ сказать, удвоенный присутствіемъ юной, прекрасной дамы, которую я привтствую какъ нашу, которая должна навсегда остаться нашею, хотя бы исчезли грозныя тучи, разлучившія ее съ отчизною, не надолго, будемъ надяться.

При послднихъ словахъ онъ взялъ руку Изей и поднесъ ее къ губамъ. Увлеченный своею рчью и красотою молодой женщины, отъ такъ долго остался въ этомъ положеніи, что Густавъ обмнялся выразительнымъ взглядомъ съ Акселемъ, а камергеръ усиленно прижималъ въ глазамъ красный носовой платокъ, чтобы скрыть усмшку стараго сатира. Какъ бы желая наверстать нсколько продолжительное время, ушедшее на поцлуй, князь поспшно раскланялся на вс стороны и удалился, прося, чтобы никто не безпокоился провожать его, кром Ганса, которому онъ иметъ сказать еще пару словъ. Гансъ, качавшій въ это время на рукахъ ребенка, передалъ его нян и послдовалъ за княземъ.

Глава XXI.

Въ сумерки того же дня старый Пребровъ съ Пустоши, сидлъ передъ дверью своего дома за скуднымъ ужиномъ, принесеннымъ имъ самимъ изъ шкафа. Передъ нимъ стояла его жена и ругалась. Онъ долго не обращалъ никакого вниманія на ея крики.

— Онъ, говорю я теб, и никто другой. Пусть повсятъ меня, если не правда!— закончила она свою рчь.

— Можетъ быть!— проворчалъ старикъ сердито.

Она поставила ведро съ молокомъ, подбоченилась обими руками и опять накинулась на мужа.

— Можетъ быть! Кром-то этого ты ничего не можешь сказать, когда я теб такъ все доказала, что понялъ бы даже нашъ крошка, Христофинька. Можетъ быть! Такъ, пожалуй, можетъ быть, что ты опять пустишь въ домъ эту двку и съ ея щенкомъ въ придачу. А я теб говорю…

— Молчать! И маршъ къ своему длу, не то…

Пребровъ вынулъ изъ рта трубку и такъ стукнулъ кулакомъ по маленькому, шатающемуся столику, что на немъ запрыгали рюмка и бутылка съ водкой. Жена злобно посмотрла на него, но не посмла возражать, проворчала про себя еще какую-то ругань, взяла ведро, мимоходомъ позвала Христофиньку и Рудиньку, игравшихъ у лужи, и исчезла за полуразвалившимся заборомъ. Но долго еще раздавался ея пронзительный голосъ, зовущій старшаго сына Адольфа, шагавшаго далеко въ лугахъ на длинныхъ ногахъ, унаслдованныхъ имъ отъ отца. Пребровъ долилъ водки въ расплескавшуюся рюмку и спокойно продолжалъ курить и попивать.

‘Можетъ быть! Нтъ, не можетъ быть, а наврное ГансъФилинъ, онъ знаетъ это не хуже старухи. Только надобности нтъ разсказывать, чего нельзя. И то глупо было, что онъ разсказалъ ей, какъ третьяго дня видлъ ее съ Гансомъ въ лсу, какъ тотъ усаживалъ ее въ свою карету и увезъ съ собою. Лучше было помолчать и спокойно все обдумать. А теперь вотъ слушай съ утра до ночи, да разыскивай новыя доказательства, чтобы притянуть барона къ суду. Доказательства! Вотъ то-то и есть, не слдовало двчонку колотить и. выгонять изъ дома, а сначала разспросить хорошенько… А то поди теперь. Да и въ судъ-то еще какъ? Сама же заставила формально отказаться отъ дочери, по какому же праву идти въ судъ? Съ бабами пива не сваришь. Одна безтолковщина,— то ругается и дерется, вылупя глаза, то увряетъ, что воды не замутила и растолковываетъ о ‘нашей дочк’, о доказательствахъ, о жалобахъ… Чепуха одна!’

Пребровъ снялъ шапку и провелъ рукою по голов. Во всей этой исторіи было не мало темнаго и нескладнаго, и чмъ больше онъ раздумывалъ, чмъ чаще прикладывался къ рюмк, тмъ становилось нескладне и запутанне. Проклятое бабье! Все зло отъ нихъ. Такой малый, какъ онъ, учившійся въ школ не хуже людей, могъ бы теперь быть владльцемъ дворянскаго имнія, здить четверикомъ съ форейторомъ, какъ они третьяго дня въ Грибениц… сволочь дворянская! Будь они прокляты вс! Одного бы онъ выключилъ, этого одного онъ любилъ, какъ свою плоть и кровь, больше даже… Чортъ бы его задавилъ! Его перваго!…

— Здорово, Адольфъ Пребровъ!

— Здравствуй, Фрицъ Викъ! Откуда?

Старикъ не замтилъ приближенія контрабандиста, но его загорлое лицо осталось неподвижнымъ, онъ только подвинулся немного на скамейк, давая мсто постителю. Тотъ воспользовался этимъ нмымъ приглашеніемъ, слъ и выбилъ трубку объ оконный косякъ дома.

— Изъ твоего лса,— отвтилъ Фрицъ Викъ.— Минутъ пять смотрлъ на тебя оттуда, съ дровяной кучи, не хотлъ сюда подходить, да ты такъ задумался что-то… Не слыхалъ, какъ я свисталъ?

— Нтъ. Въ чемъ дло? Ты былъ не изъ трусливыхъ

— Кажется. Только видишь ли…

Контрабандистъ замолчалъ. На порог дома показалась двнадцатилтняя двочка и спросила отца, что ему угодно. Пребровъ молча показалъ на рюмку. Двочка черезъ минуту поставила другую рюмку на столъ и опять скрылась.

— Хорошенькая, не хуже Ганны будетъ,— сказалъ Фрицъ Викъ, глядя вслдъ двочк.

— Въ чемъ же дло?— переспросилъ Пребровъ и налилъ гостю вина.

— Дло-то? Дло вотъ въ чемъ.— отвчалъ гость, выпивая рюмку и наливая другую безъ приглашенія.— Дло въ томъ, что а не одинъ, со мною тутъ есть еще молодецъ, грекъ, старый пріятель, сошлись еще въ Средиземномъ мор, когда онъ работалъ на своего будущаго тестя’ Старикъ жилъ на Тино, островокъ такой тамъ есть… большія дла велъ, надъ человческой жизнью не задумывался! Только оборвалось у нихъ, старика засадили за семь замковъ, должно быть, вздернутъ. Добирались и до молодаго, да улизнулъ по добру, по здорову. Такая-то чортова головушка.— убей меня Богъ!— что нашихъ молодцовъ дюжину заткнетъ за поясъ… Умница! Зовутъ его Вальяносъ, оаннъ Вальяносъ Наннурисъ… Ты запомни только: Вальяносъ, довольно и этого. Гонялись, гонялись тамъ за нимъ, надоло, вотъ онъ и пробрался сюда попробовать счастья уже за свой счетъ, только подъ французскимъ флагомъ,— понимаешь, для безопасности, на всякій случай. Я встртился съ нимъ въ Зундин, гд онъ сдавалъ грузъ коринки и оливокъ изъ Греціи, а въ трюм у него на двадцать тысячь талеровъ шелковыхъ матерій изъ Марсели. Эрнстъ Пфаленъ въ Прор покупаетъ все на скалъ… только, само собою разумется, безъ посредства зеленыхъ мундировъ. Дло я все настроилъ и подумалъ, не возмешься ли ты довести его до конца. Это не совсмъ теб подъ руками, ну, да захочешь, такъ обработаешь не хуже другаго. Думалъ было я о Клас Венгак, намъ и нужно-то, собственно, въ Прору, къ Пфалену, только къ Венгаку я не пошелъ: болтливъ онъ и ухватки настоящей нтъ еще. Берись одинъ, заработаешь хорошую деньгу. Тюки мы здсь выгрузимъ и припрячемъ у тебя… все остальное по обыкновенію. Только мое вино они возьмутъ у тебя изъ лса, а тюки ты доставишь въ Прору въ возу съ сномъ, которое теб заказалъ Пфаленъ… Сдашь все, а тамъ ищи, поди,— уже его дло будетъ управляться какъ самъ знаетъ. Согласенъ?

Пребровъ невозмутимо покуривалъ свою трубочку.

— Не охотникъ я связываться съ иностранцами,— сказалъ онъ.— Они тебя не понимаютъ, ты ихъ не разумешь, вчно ссоры выходятъ. А тутъ еще грекъ, поди съ нимъ, разговорись!

— Молодецъ говоритъ по-французски,— возразилъ Фрицъ Викъ.— Ты тоже силенъ, не забылъ, чай. со времени французовъ.

— Давно не говорилъ.

— Сойдетъ. Къ тому же я дамъ ему на бортъ одного изъ моихъ ребятъ. Онъ сплыветъ съ нимъ до Ростока, а я черезъ дв недли вернусь туда изъ Любека и захвачу его обратно.

— Въ Зундинъ вы когда? Сегодня же вечеромъ?

— Нтъ. Моя шкуна ушла сегодня въ обдъ на Боденъ… крюкъ не великъ и спокойне будетъ. Теперь половина восьмаго. Черезъ часъ она будетъ противъ ирорской косы. Лодка будетъ ждать на нашемъ обычномъ мст и доставитъ насъ на бортъ. Я высажу его у Грюнвальда, а завтра онъ вернется въ Зундинъ на почтовыхъ, А я возвращусь только къ осени: хочу побывать въ Англіи.

— А заработокъ, говоришь, добрый?

— Да убей же меня Богъ! Самъ поговори съ нимъ.

— Тащи его сюда.

Контрабандистъ ушелъ. Пребровъ остался на своемъ мст и оглянулся на свой запущенный дворъ, по которому одиноко бродили пара утокъ и пара куръ, копавшихся у развалившагося пустаго хлва. Изрядно голодны, должно быть. ‘Заработаешь хорошую деньгу! Не мшало бы, очень бы не мшало!’

Но его мысль никакъ, не могла сосредоточиться на предстоящемъ дл. Утромъ Класъ Венгакъ разсказывалъ про барона Густава и его красавицу жену, про то, что Филинъ помолвленъ съ фрейленъ Тертой, что его свтлость сегодня рано утромъ здилъ въ Грибеницъ, а камердинер Пазедагъ слышалъ, какъ его свтлость говорилъ ея свтлости, княгин, что онъ хочетъ уладить непріятности между графами Грибенъ и баронами Пронъ. Гансъ помолвленъ! И именно теперь! И вотъ конецъ старой исторіи, случившейся двнадцать лтъ тому назадъ, когда онъ вдругъ пересталъ бывать здсь и не вспомнилъ про Ганну, которая прежде такъ ему нравилась. Ганна говорила, что маленькая десятилтняя барышня запретила барону видаться съ ними, а онъ длаетъ все, что захочетъ барышня. Въ Зундин, однако, они опять видались. Правда, люди болтали про графа Акселя, на этого скоре похоже, судя по нищенскому положенію Ганны. Но вчера… въ своей карет… Ясно, поджидалъ ее въ лсу на случай, если здсь ея дла пойдутъ плохо, какъ это и случилось… Такъ, старуха права: онъ и никто другой. Если и не удастся притянуть, его къ суду, какъ ей хочется, но уже съ него-то я бы потянулъ… Ишь, святошей притворяется, кривая шельма…

Легкій шумъ слва заставилъ старика оглянуться. Фрицъ Викъ привелъ иностранца, которому издали казалось лтъ подъ сорокъ, вблизи же, когда онъ снялъ шляпу, то но чернымъ, вьющимся волосамъ, по бород и чернымъ глазамъ нельзя было дать больше двадцати пяти лтъ. Съ этимъ можно смло идти на какое угодно дло, только надо держать ухо востро, чтобы самъ не надулъ.

Вс трое вошли въ домъ и сли у окна, а Рику, для большей безопасности, послали за ворота присматривать за дорогою, идущею изъ Ново-Проница мимо двора и повертывающею тутъ вправо къ лсу на большую дорогу. Старикъ досталъ бутылку вина изъ тайника, гд хранилось еще сотни дв бутылокъ, за которыми долженъ былъ на другой день пріхать Класъ Венгакъ. Фрицъ Викъ съ удовольствіемъ попивалъ красное вино, тогда какъ иностранецъ едва только приложилъ губы къ стакану- вообще онъ оставался очень сдержаннымъ. Говорилъ почти одинъ Фрицъ Викъ, съ замтною гордостью щеголяя греческимъ и французскимъ языками, которые онъ коверкалъ невыносимо. Объ условіяхъ договорились скоро, Пребровъ было заупрямился, ваходя, что на его часть достается слишкомъ мало. Но капитанъ Вальяносъ уступилъ и по этому пункту: онъ хлопочетъ на этотъ разъ лишь завязать добрыя знакомства съ тмъ, чтобы имть частыя, быть можетъ, постоянныя и правильныя сношенія. Фрицъ Викъ потиралъ руки и тоже примкнулъ къ заключенному. торгу, въ которомъ, безъ сомннія, онъ зарабатывалъ добрый кушъ, хотя объ этомъ ни съ чьей стороны не было сказано ни слова.

Была раскупорена вторая бутылка: Фрицъ Викъ говорилъ, что посидть еще полчасика ничего не значитъ, на шкуну отправляться рано, еще слишкомъ свтло, къ тому же давно ему не было такъ по душ, какъ сегодня, а онъ, кажется, уметъ пожить въ свое удовольствіе,— не всякому, такъ удастся. Главное въ томъ, чтобы не связываться съ бабами, конечно, такъ — en passant… а чтобы надолго…

Фрицъ Викъ замтилъ, что захалъ не въ ту сторону, старикъ сердито курилъ трубку, Вальяносъ мрачно смотрлъ на свой полный стаканъ. Понятно, у старика жена сущій дьяволъ, потомъ исторія съ Ганной, про которую Фрицъ слышалъ въ Зундин, а капитанъ, хотя никогда словомъ не- обмолвился, наврное тоже попался на бабій крючекъ. И такъ, стопъ! О чемъ бы еще заговорить? Да, о другой исторіи, разсказанной ему купцомъ Пфаленъ, которую тотъ слышалъ отъ Класа Венгака. Ее непремнно надо разсказать капитану, такъ какъ въ ней фигурируетъ его хорошенькая землячка, старику тоже любопытно будетъ послушать про новую сосдку.

Фрицъ Викъ хватилъ еще стаканчикъ и началъ разсказывать про сосда Адольфа Преброва, про барона Ганса Пронъ, прозваннаго Филиномъ за то, что у него только одинъ глазъ, которымъ онъ даже ночью видитъ лучше, чмъ другіе люди днемъ и двумя глазами… А его братъ, сорванецъ Густавъ, натворилъ здсь нехорошихъ длъ и пустился шляться по чужимъ краямъ, третьяго дня онъ вернулся съ женою и съ ребенкомъ… Пріхалъ изъ Греціи, капитанъ Вальяносъ!— и такъ дале, Фрицъ выкладывалъ все, что слышалъ и что запомнилъ. Но и эта любопытная исторія, какъ видно, не особенно занимала стараго Преброва, хотя, по увренію купца Пфалена, вся Прора только о ней и говоритъ вотъ уже третій день, старикъ продолжалъ все такъ же угрюмо дымить своей трубкой. Съ грекомъ дло налаживалось лучше. Онъ придвинулся къ столу, положилъ на него локти и смотрлъ на разскащика искрящимися въ сумеркахъ глазами. Да, народецъ эти греки! Плуты первостатейные, не то чужихъ, другъ друга такъ надуваютъ, что любо-дорого посмотрть! А коснись только ихъ родины, земляковъ… о бабенк, увезенной изъ Греціи иностранцомъ, особливо о хорошенькой бабенк, да къ тому же изъ знаменитой семьи,— ну, тутъ ужо словно изъ трубы выкинетъ. На самомъ интересномъ мст его перебила глупая, хорошенькая двочка.

Рика отворила дверь и сказала, что изъ Ново-Проница дутъ два господина, одинъ изъ нихъ — баронъ Гансъ.

Старикъ вскочилъ съ мста такъ быстро, что чуть не опрокинулъ стола съ бутылками и стаканами, и бросился вонъ изъ комнаты, къ немалому удивленію Фрица, но опыту знавшаго невозмутимое хладнокровіе Преброва и не видвшаго никакихъ поводовъ волноваться въ настоящую минуту. Въ дом было достаточно всякихъ укромныхъ уголковъ, куда можно спрятать неудобныхъ гостей въ томъ случа, если бы эти господа вздумали захать, что. во-первыхъ, совсмъ неправдоподобно. Во-вторыхъ, если бы и захали,— не таможенные они. кажется!

Фрицъ Викъ подвинулся къ окну и сталъ такъ, чтобы не быть замченнымъ снаружи, а самому видть все. что произойдетъ на двор, гд стоялъ теперь Пребровъ спиною къ дому, лицомъ къ възду, мимо котораго должны были прохать эти господа или же въхать во дворъ. Вотъ и они показались, одинъ побольше ростомъ, черный, наврное баронъ Гансъ, Филинъ, другой немного поменьше, побле лицомъ.— братъ барона, сорванецъ Густавъ. Они остановились у възда, освщенные послдними лучами заходящаго солнца, старшій сказалъ что-то меньшому, тотъ похалъ дальше и скрылся за амбаромъ. Баронъ Гансъ довернулъ во дворъ и подъхалъ къ Преброву, стоявшему на томъ же мст съ заложенными за спину руками. Онъ не шевельнулся даже въ то тремя, когда баронъ протянулъ ему руку, не сходя съ лошади. Что произошло между ними потомъ, Фрицъ Викъ не видалъ, его вниманіе было обращено на Вальяноса, стоявшаго за его спиною и неожиданно схватившаго его за плечо. Контрабандистъ оглянулся и увидалъ передъ собою такое, страшное лицо,— блдное, искаженное, съ горящими глазами, съ судорожно дергающимися губами,— что струсилъ не на шутку… онъ, Фрицъ Викъ, убжденный въ томъ, что не побоится съ чортомъ потягаться, испугался, какъ корабельный юнга.

Во прежде чмъ онъ усплъ спросить, что это значитъ, и разобрать быструю болтовню грека на его родномъ язык, на двор раздались неистовые вопли стараго Преброва. Одной рукой онъ схватилъ за поводъ лошадь, а другою самого всадника за грудь. Тотъ далъ шпоры лошади, поднялъ ее на дыбы. Старикъ покатился навзничь на землю. Въ слдующій моментъ всадника уже не было на двор, за то передъ старикомъ стоялъ Вальяносъ, не слышно выскочившій изъ комнаты, что-то громко кричалъ, размахивалъ руками и показывалъ по направленію, въ которомъ скрылись оба господина одинъ за другимъ.

— Съ ума, должно быть, спятили,- сказалъ Фрицъ Викъ.— Ну ихъ совсмъ! Услышимъ, какой тарантулъ ихъ укусилъ.

Онъ прислъ опять къ столу и налилъ стаканъ вина, наблюдай въ окно за Пребровомъ и грекомъ. Они, казалось, нсколько успокоились, хотя еще очень оживленно разговаривали, очень близко придвинувшись другъ къ другу и оглядываясь на окно, какъ бы опасаясь, что имъ могутъ помшать.

— Совсмъ сошли съ ума,— повторилъ Фрицъ Викъ.

Онъ почти убдился въ этомъ мнніи, когда они вернулись въ комнату, и Вальяносъ, все еще блдный, но съ обычнымъ спокойнымъ лицомъ, объявилъ, что передумалъ и ршилъ отло, жить дло денька на два, чтобы лучше ознакомиться съ берегомъ и вообще съ мстными обстоятельствами. Господинъ Иребровъ предложилъ ему на это время свое дружеское гостепріимство. Во всемъ же остальномъ уговоръ остается въ своей сил.

— Ладно,— отвтилъ Фрицъ Викъ.— У васъ обоихъ что-то такое на ум, что вы хотите обдлать безъ меня. Это ясно. И такъ, черезъ дв недли въ Росток, капитанъ! Желаю успха. Прощай, Пребровъ, до свиданья осенью!

Онъ пожалъ обоимъ руки. Въ дверяхъ Фрицъ обернулся: ониj опять стояли такъ же близко другъ къ другу, какъ за нсколько минутъ передъ тмъ на двор, очевидно, намреваясь продолжать прерванный разговоръ.

— На чистоту помшались,— проворчалъ Фрицъ Викъ и затворилъ дверь.

Вальяносъ подошелъ къ окну, желая убдиться, что товарищъ дйствительно ушелъ, потомъ онъ обратился къ хозяину, схватилъ его за руку и торжественно проговорилъ:

— Поклянитесь мн Матерью Божьею, или тмъ, что есть! для васъ святаго, что будете, какъ честный человкъ, помогать, мн отмстить этому негодяю Густабосу, тяжко оскорбившему меня… такъ, какъ только можетъ человкъ оскорбить человка!

— Отъ моей клятвы не много будетъ для васъ толка.— мрачно! возразилъ старикъ,— такъ какъ я ни во что не врю. А разъ я общалъ, такъ исполняю и безъ клятвы. Я уже сказалъ, что меня оскорбилъ другой братъ и я хочу отмстить ему, какъ, вы меньшому. Такимъ образомъ дло это становится общимъ дломъ. Слушайте, капитанъ, вонъ идетъ моя жена. Я уже говорилъ, что никакой платы за дло не возьму съ васъ, на томъ и ршено, деньги! останутся при васъ. Лучше отсчитайте вы эти пятьдесятъ луидоровъ вотъ тутъ на стол, пусть, войдя въ комнату, она увидитъ деньги, тогда у насъ въ дом будетъ тишина и покой во все время вашего пребыванія здсь.

Грекъ кивнулъ головой и подошелъ къ столу исполнить сказанное хозяиномъ, а Пребровъ, между тмъ, пошелъ навстрчу жен и объяснилъ ей, что прізжій по длу,— извстно уже по такому,— пробудетъ у нихъ съ недлю, или деньками двумя побольше, деньги же за квартиру и содержаніе гостя лежатъ въ комнат на стол.

Глава XXII.

Сильно возбужденный безобразною сценою съ Пребровомъ, Гансъ, самъ того не замчая, продолжалъ скакать въ галопъ, іе сообразивши, что такимъ образомъ онъ слишкомъ скоро догоіитъ Густава. На поворот лсной дороги онъ увидалъ брата шаахъ въ двухстахъ впереди. Поздно было исправлять сдланную шибку, Густавъ услыхалъ галопъ лошади и пріостановился.

— Вотъ я и догналъ,— сказалъ Гансъ смущенно.

— И, судя по лицу, нельзя подумать, что рвалъ съ старикомъ розы,— возразилъ Густавъ.— Я же теб впередъ говорилъ, что ему въ десять разъ пріятне будетъ, если лсъ останется ю владніи князя, чмъ попадетъ къ теб. Князь большой байтъ, въ мелочи не входитъ, не держитъ даже ни одного полсовщика во всей дач, такъ какъ нтъ желающихъ подвернуться іодъ дуло стараго бездльника. Ты одинъ на всемъ остров не боишься его и можешь съ нимъ справиться. Негодяй это отлично знаетъ. Какъ ты, однако, такъ скоро сторговался съ княземъ! Расторжка у васъ была, кажется, порядочная?

— Въ цлыхъ пяти тысячахъ,— отвтилъ Гансъ,— и даже еще сегодня утромъ, когда былъ у меня. Надо полагать, что жъ убдился въ правильности моихъ доводовъ, иначе не могъ онъ ровно черезъ часъ посл того согласиться сразу на предложенныя мною двадцать тысячъ. Я, само собою разумется, не возобновлялъ и рчи о лс, онъ самъ заговорилъ, когда я провожалъ его до экипажа. Удивилъ меня. Мн подаваться не было никакихъ поводовъ, цну я далъ настоящую, по чести.

— И горя ты хватишь съ этимъ лсомъ и но настоящему, ни чести,— сказалъ Густавъ, смясь — Отъ одного Преброва раплачешься. Что онъ теб сказалъ, однако?

— Да ничего ровно, слова выговорить не далъ. Чуть-чуть не подрались. Наврное, былъ пьянъ.

— Жаль, меня не было, я бы его поучилъ вжливости. Ты слишкомъ добръ къ этому скоту.

Густавъ началъ насвистывать какую-то арію. Для него вопросъ былъ исчерпанъ, тогда какъ у Ганса онъ все еще лежалъ на душ.

— Можетъ быть,— сказалъ онъ,— но я, все-таки, считаю себя обязаннымъ старику.

— Это за что?

— За т чудные часы, которые провелъ съ нимъ въ лсахъ и поляхъ подъ зноемъ солнца, подъ дождемъ, грозой и непогодой. Въ то время у меня не было никого близкаго, кром Преброва. Сколько разъ мы длили единственный кусокъ хлба, пили изъ одной бутылки. Ему выгодно было такъ привязать меня къ себ, но онъ, все-таки, любилъ меня но своему. Въ этомъ и увренъ. Разъ, прыгая черезъ заборъ, я вывихнулъ ногу и цлую недлю пролежалъ у него въ дом. У насъ никто не позаботился даже справиться, гд я и что со мною случилось… А онъ дни и ночи просиживалъ у моей кровати… то-есть у своей, которую отдалъ мн… и-тогда уже не было въ дом другой… ухаживалъ за мною… онъ и…

— Ну?— сказалъ Густавъ, когда братъ запнулся.— Не вздумай и теперь еще конфузиться своей тогдашней или, врне, нашей общей рыжеголовой страсти. Что она, однако? Какъ поживаетъ? Помнится, ты писалъ мн какъ-то, что отвезъ ее въ Зундинъ посл того, какъ она не ужилась у твоего портного въ Прор.

— Разскажу какъ-нибудь въ другой разъ,— отвтилъ Гансъ.

— Особенно хорошаго не жду. Яблоко едва ли далеко упало отъ яблони. Порода дрянная.

— Порода, сама по себ, совсмъ не дурная, Густавъ, она только испортилась мало-по-малу, и вина въ томъ лежитъ отчасти на насъ.

— Часъ отъ часу не легче!— воскликнулъ Густавъ, смясь.— Стало быть, мы съ тобою виноваты въ томъ, что старикъ — пьяная свинья, а его рыжая Ганна… теб, кажется, лучше меня извстно, что она такое.

— Не о насъ съ тобою рчь,— возразилъ Гансъ.— Говоря: вина на насъ, я разумю дворянство и не считаю возможнымъ сдлать исключеніе для нашего рода. Бароны Пронъ тоже участвовали въ законодательствахъ о крестьянахъ и не мене другихъ виноваты въ томъ, что Пребровы стали тмъ, что они теперь… они и многія сотни другихъ, потомки которыхъ стали крпостными или служатъ работниками и работницами у потомковъ тхъ самыхъ дворянъ, съ предками которыхъ ихъ предки, какъ свободные земледльцы, засдали рядомъ въ судахъ и управленіяхъ и вступали между собою въ браки.

— Ахъ, чортъ возьми! Да ты сталъ настоящимъ ученымъ. Всякія законодательства проштудировалъ: о крестьянахъ, о судахъ, управленіяхъ!.. Откуда ты набрался такихъ премудростей?

— Отъ нечего длать въ долгіе зимніе вечера, проводимые въ одиночеств,— отвтилъ Гансъ конфузливо.— Тутъ возьмешься и за такое старье, какъ ‘Рюгенскій обычай’, написанный въ шестнадцатомъ вк нкоимъ господиномъ фонъ Норманъ, жившимъ въ Триббериц. Изъ его книги я почерпнулъ главный фондъ моихъ знаній. Впослдствіи, когда я принялъ управленіе имніемъ, потомъ попечительство надъ стариками, и сдлался членомъ мстнаго земства, я много рылся въ старыхъ книгахъ и документахъ, изъ нихъ узналъ, какъ дло шло съ шестнадцатаго вка. До тридцатилтней войны было еще довольно сносно.

А уже съ тхъ поръ начались бды, самоуправство и притсненія становились все сильне въ Помераніи и у насъ на Рюген, гд властвовали шведы и знать не хотли ни старыхъ законовъ, ни преданій, ни правъ, да и не понимали въ нихъ ничего и переворачивали все шиворотъ на выворотъ, въ этомъ, къ сожалнію, имъ помогало мстное дворянство и не мало также большіе господа изъ городовъ, захватившіе въ свои руки управленіе церковными и монастырскими имніями. Тогда-то и началось устройство быта крестьянъ, то-есть деревни, какія были еще. превращались въ аренды и въ рыцарскія помстья, а крестьяне въ обязанныхъ или, правильне, въ крпостныхъ, или же просто выгоняли ихъ вонъ. Въ прошломъ столтіи и даже въ начал ныншняго это повело къ настоящимъ крестьянскимъ бунтамъ, еще боле ухудшавшимъ положеніе несчастныхъ. Бывали нердко взрывы одиночной мести противъ дурныхъ господъ. Одинъ подобный случай даже я припоминаю, или, быть можетъ, мн только разсказывалъ о немъ Пребровь. Вотъ въ эти-то старые годы ддъ старика съ Пустоши былъ владльцемъ четырехъ дворовъ, а именно: Пустоши съ лсомъ, нашего Ново-Проница, называвшагося тогда Польхофъ, и двухъ другихъ, вошедшихъ въ составъ княжескихъ владній и совершенно исчезнувшихъ. Тогдашній князь былъ человкъ дурной, въ чемъ ему подражалъ и нашъ праддъ, составившій не совсмъ хорошими средствами большое состояніе. Между тмъ, Пребровы все бднли. Отецъ владлъ еще Пустошью и лсомъ, который вынужденъ былъ продать князю, то-есть прежнему князю. Но, все-таки, онъ могъ еще считаться человкомъ состоятельнымъ, по крайней мр, не бднякомъ. Все еще помня, чмъ когда-то были Пребровы, онъ бодро перебивался, держалъ даже домашняго учителя для старшихъ дтей. Этимъ впослдствіи даже я нсколько воспользовался, такъ какъ тмъ немногимъ, что я знаю изъ французскаго языка, я обязанъ по большей части Преброву. Въ молодости онъ владлъ имъ очень хорошо и тридцать лтъ тому назадъ во времена французовъ занималъ здсь должность переводчика и игралъ довольно важную роль. Но именно это-то время и погубило послдніе остатки пребровскаго состоянія. Вс дти померли или такъ разбрелись, остался одинъ Пребровъ. Безпорядочная жизнь, которую онъ вынужденъ былъ вести съ французами, шлянья то въ глубь Россіи, то въ Парижъ сбили его совсмъ съ толку, а вторая женитьба на дрянной, сварливой дочери мельника сдлала его окончательно тмъ, чмъ онъ сталъ теперь.

Гансъ помолчалъ немного и продолжалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Такъ вотъ почему, Густавъ, я не могу быть слишкомъ суровымъ къ старику, хотя мы очень давно не встрчаемся и онъ меня терпть не можетъ, въ чемъ я сейчасъ имлъ случай убдиться еще разъ. Но онъ, все-таки, убдится въ томъ, что я желаю ему добра и что ему же выгодно будетъ, когда въ лсу устроится раціональное хозяйство и его же луга будутъ осушены. Теб наскучаютъ мои исторіи, Густавъ?

— Ничуть,— воскликнулъ Густавъ, выходя изъ задумчивости.— Я думаю только, что ты сводишь счеты, не спросивши хозяина.

— Какъ такъ?

— Я думаю, что старый негодяй,— извини, если я такъ неуважительно отзываюсь посл твоей защитительной рчи,— думаю, что ему и лучше, и больше по душ быть лснымъ воромъ и контрабандистомъ, чмъ твоимъ лсничимъ, къ чему ты, кажется, его предназначаешь!

— Лучше ли ему!— возразилъ Гансъ,— ты, кажется, могъ сразу убдиться, взглянувши на его дворъ. Вдь, это же полное разореніе! Но почему ты говоришь, Густавъ, твоимъ лсничимъ? И вообще ко всему такъ относишься, какъ будто теб дла нтъ до нашего состоянія?

— Ты что называешь нашимъ состояніемъ?

Гансъ остановилъ лошадь и съ грустнымъ удивленіемъ сказалъ:

— Что я называю? Удивительный вопросъ! Все называю… все!

— Не задерживайся, подемъ,— сказалъ Густавъ,— не то стемнетъ прежде, чмъ мы доберемся да Проры, а намъ еще назадъ возвращаться. Не знаю, долго ли ты пробудешь у своего придворнаго портнаго.

Онъ опять пустилъ лошадь рысью. Гансъ прохалъ нкоторое время рядомъ съ нимъ молча, потомъ сказалъ:

— Ты уклоняешься, Густавъ. Вообще ты цлый день сегодня… какъ бы это сказать… не знаю какъ, но мн это очень грустно.

— Милый ты мой малый,— воскликнулъ Густавъ, смясь.— Мало у тебя заботъ, должно быть, что ты надъ такими пустяками ломаешь голову! Я немного нервенъ и усталъ, покойная жизнь въ Мюнхен совсмъ разслабила меня, хоть съизнова начинай учиться верхомъ здить. Ты забылъ, кажется, что мы сегодня утромъ часа три или четыре не сходили съ лошадей.

— Отчего же ты не остался дома?

— Теб не хотлось, чтобы я халъ, я это замтилъ… Ну, а ты мой характеръ знаешь,— именно потому-то я и похалъ. Нтъ, серьезно говоря, Гансъ, мн душно въ замк, какъ поется въ псн, я хотлъ прохаться, чтобы успокоиться. Аксель ухалъ, ты собрался узжать, а вчная болтовня съ женщинами способна вогнать человка въ тоску. И потомъ ожиданіе вечерняго чая съ нашими стариками посл того, какъ мы имли удовольствіе провести съ ними два часа за обдомъ, и я насладился повствованіемъ о знаменитомъ пріем въ Фонтенебло, гд ддушка получилъ крестъ почетнаго легіона, а бабушка, надо полагать, отъ радости упала въ обморокъ… нтъ, mon cher, выслушивать эту исторію опять вечеромъ — слуга покорный… я ее наизусть знаю съ четырехлтняго возраста… C’tait plus fort que moi… Такъ-то лучше… Вотъ мы и пріхали. Мшать важной конференціи съ портнымъ я не буду и проду на постоялый дворъ. У меня языкъ присохъ къ небу. До свиданья!

Онъ пожалъ Гансу руку и отправился черезъ немощеную улицу и площадь къ трактиру Класа Венгака.

Глава XXIII.

Густавъ съ трудомъ дозвонился, несмотря на то, что въ дом слышались голоса и возня. Отперъ дверь не Класъ Венгакъ, а работникъ охенъ.

— Простите, господинъ баронъ,— извинился онъ.— Хозяйк Богъ далъ дочку, а хозяинъ пошелъ въ аптеку за лекарствомъ. Я за нимъ сбгаю. Не угодно ли въ комнату? Лошадь сведу въ конюшню, а самъ побгу 3а хозяиномъ.

Густавъ сказалъ, что пробудетъ не долго, и приказалъ привязать лошадь у воротъ. Въ общей комнат было душно, стоялъ противный запахъ дряннаго табаку и водки. Молодой человкъ нетерпливо открылъ окно, чтобы освжить комнату вечернимъ воздухомъ. Его дурное расположеніе духа еще усилилось, томила жажда посл длиннаго семейнаго обда, за которымъ онъ все время болталъ, чтобы скрыть волненіе, и для успокоенія нервовъ слишкомъ усердно пилъ шампанское, присланное княземъ и подоспвшее какъ разъ къ дессерту. Свтлйшій что-то необыкновенно разщедрился, или же уступку лса и шампанское, и его хлопоты у стариковъ… словомъ, все должно приписать одной Изе, поусердствовавшей обворожить стараго селадона? Къ тому же дочь владтельнаго князя! Что-нибудь да значитъ!

Онъ громко расхохотался, но смхъ вдругъ оборвался: комедія началась превосходно, только на долго ли? А потомъ что?

Тревожно и мрачно зашагалъ онъ взадъ и впередъ по полутемной комнат. Жажда становилась все сильне, точно кто горячей золы на языкъ насыпалъ. охенъ куда-то пропалъ, Класъ Венгакъ не показывался. Густавъ отворилъ шкафъ, на счастье, въ немъ оказались дв бутылки вина и стаканы. За неимніемъ штопора, онъ отбилъ горлышко бутылки о подоконникъ, налилъ вина и разъ за разомъ опорожнилъ два стакана, потомъ слъ къ окну, зажалъ голову руками и горько задумался.

Что толку отъ успховъ Изеи и примиренія съ стариками, и отъ того, что, ради Герты, онъ готовъ оставаться спокойнымъ, и отъ братскихъ словъ, добродушія и готовности Ганса всмъ длиться, если, все-таки, приходится быть его вассаломъ, въ зависимости отъ него, какъ въ былое время, когда онъ мальчишкою учился здсь въ школ и весело жиль на карманныя деньги, выдаваемыя Гансомъ? Что было тогда въ маломъ, то же будетъ теперь въ большомъ, въ этомъ вся разница. Тройное, четверное право имлъ Гансъ на имніе и на фольваркъ, и на все, такъ какъ втрое и вчетверо выдалъ уже. онъ ему стоимость наслдства матери, отъ отца же остались одни долги. Все это онъ зналъ, давно зналъ… И почему ему было не пользоваться прежде для себя одного, теперь для жены и ребенка, тмъ, что не нужно брату, что тотъ охотно отдавалъ? Не нужно? Отдавалъ охотно? Да! А теперь-то очень нужно, когда этому чудаку пришла въ голову блажь жениться на старости лтъ… Жениться на Герт! Это возмутительно, невыносимо! Старый ддъ правъ: до сихъ поръ насъ били розгами, теперь наступаетъ время, когда будутъ бить скорпіонами. До сихъ поръ мы жили подъ властью Ганса, теперь попадаемъ подъ власть Герты. И онъ тоже, онъ всхъ прежде, влюбленный Филинъ! Проповдуетъ… какъ по книжк читаетъ… Я всегда говорилъ: ему бы пасторомъ слдовало быть съ его христіанскимъ снисхожденіемъ къ мерзавцамъ и къ погибшимъ двкамъ… Ничего другаго изъ Ганны и выдти не могло… Впрочемъ, я кое-кого знаю, близко, коротко знаю, кому бы совсмъ не подобало очень превозноситься передъ негодяями и погибшими тварями. Въ дом повшеннаго… Знаешь поговорку, другъ Густавъ?…

Въ его голов вдругъ какъ-то все спуталась. Вотъ онъ видитъ себя въ блестящихъ игорныхъ клубахъ Неаполя, Ниццы, въ дворянскомъ клуб въ Мюнхен. Онъ мечетъ банкъ, выигрываетъ, проигрываетъ… по большей части выигрываетъ, ведетъ роскошную, шумную жизнь… съ Изеей. Въ то время онъ еще любилъ ее, любила и она его, иначе заложила ли бы она свои вещи, когда онъ проигрался, а потомъ, когда ушли и эти деньги, подала ли бы она же совтъ замнить настоящіе камни и жемчугъ поддльными? Она смялась и увряла, что смло можетъ обходиться фальшивыми, такъ какъ до сихъ поръ не нашлось человка, который бы, увидавши ея глаза, могъ отъ нихъ оторваться и обратить вниманіе на ея брилліанты. Да, сегодня ея глаза были такъ же хороши, какъ тогда! къ тому же она научилась владть ими еще лучше, если только это возможно. Эти глаза обошлись уже сегодня князю въ пять тысячъ талеровъ, не считая ящика шампанскаго. Отчего бы не попробовать еще разъ влюбиться въ нее. Шансовъ на это мало,— слишкомъ хорошо знаютъ, насквозь видятъ другъ друга… но все же лучше это, чмъ позволить высокомрной двчонк водить себя за носъ. Что въ ней искры нтъ любви къ Гансу, одна комедія, которую она разыгрываетъ мн на зло и на смхъ,— въ томъ можно поручиться жизнью!… Куда запропастились вс эти дьяволы!

Класъ Венгакъ вошелъ въ комнату съ зажженными свчами. Густавъ сразу замтилъ, что онъ пьянъ. Класъ смялся не переставая и нетвердымъ языкомъ разсказывалъ господину барону, какъ обрадовала его Лизхенъ и что двчонка вситъ десять фунтовъ. Все обошлось какъ нельзя лучше. Лизхенъ не приказала даже посылать за теткою… Ей теперь трудненько будетъ управляться въ Прониц… Ахъ, ты, Господи! Что же такое пьетъ господинъ баронъ! Десятигрошевую дрянь! И цлую бутылку! Господинъ баронъ позволитъ Класу Венгаку угостись себя, на радости, хорошимъ винцомъ… Можно и господину барону доставлять сколько угодно будетъ, если господинъ баронъ останется и заживетъ своимъ домомъ.

— Вотъ какъ? Откуда вы добываете это вино?— спросилъ Густавъ.

Онъ сидлъ опять на томъ же мст, гд третьяго дня вечеромъ, передъ бутылкою хорошаго заграничнаго вина, которую Класъ досталъ изъ нижняго отдленія буфетнаго шкафа. Но сегодня онъ не предлагалъ хозяину ссть, его забавляло, съ какимъ усиліемъ тотъ держался на ногахъ и отъ времени до времени опирался красными кулаками на столъ. Къ тому же каждую минуту могъ пріхать Гансъ, и весьма нершеннымъ представлялся вопросъ о томъ, простирается ли его либерализмъ, соболзнующій о пьяныхъ мужикахъ, и на пьяныхъ трактирщиковъ.

— Подходящее винцо?— едва выговаривалъ Класъ, стараясь изобразить хитрую улыбку.— А откуда оно, это, господинъ баронъ, торговая тайна до тхъ поръ, пока самъ господинъ баронъ…

— Не займется вмст съ вами контрабандою,— договорилъ Густавъ. Класъ отшатнулся и вытаращилъ глаза.

— Чего удивился? Треска пустоголовая!— воскликнулъ Густавъ.— Неужели вы воображали, что я не знаю, откуда бралъ вино вашъ предшественникъ, толстый Ниммо? Вы только теперь узнали, а я давно знаю стараго Преброва. Да, къ слову о Пребров, какъ поживаетъ его Ганна?

— Плохо, очень плохо!— промямлилъ Класъ, покачивая отяжелвшею головою.

— Я всегда предсказывалъ ей неладное,— сказалъ Густавъ.

— По вашему и выходитъ!

— Ого!

— Да, господинъ баронъ,— едва ворочалъ языкомъ Класъ.— Прежде времени… мертваго. Больна, молочная лихорадка… Аптекарь говорилъ, опасно… Аптекарь в$е знаетъ лучше доктора… много лучше. Только не слдуетъ говорить Лизхенъ. Избави Богъ… Можно напугать до смерти, говоритъ молодой докторъ… отличный докторъ, все знаетъ… Не пьетъ только почти ничего. Лизхенъ ни слова, избави Богъ… Я далъ честное слово, господинъ баронъ… честное слово старику Краузе.

Густавъ, говорившій до сихъ поръ съ пьянымъ трактирщикомъ отъ нечего длать, навострилъ уши. Ганна здсь въ такомъ положеніи и, повидимому, у придворнаго портнаго Ганса… Сегодняшняя ссора съ Пребровомъ, чуть не до драки… Говорить объ Ганн онъ не хотлъ… Ганна его прежняя страсть. Все это пронеслось въ голов Густава въ то время, какъ Класъ теръ себ лобъ указательнымъ пальцемъ, какъ бы стараясь основательне уяснить себ, что объ этомъ не слдуетъ сообщать его Лизхенъ. Отъ пьянаго малаго можно было теперь все вывдать. Густавъ налилъ другой стаканъ вина, предусмотрительно поставленный Класомъ на столъ, и сказалъ:

— Садитесь, Венгакъ! Вамъ сегодня было много хлопотъ. Такъ. За здоровье вашей Лизхенъ и десятифунтовой двчурки!

— Благодарю, господинъ баронъ, нижайше благодарю!— отвтилъ Класъ, поспшившій воспользоваться позволеніемъ ссть.— Передамъ Лизхенъ высокую честь…

Онъ чокнулся съ Густавомъ и выпилъ съ торжественною сосредоточенностью, боясь расплескать вино.

— Кланяйтесь ей отъ меня и смотрите ни слова о несчастной Ганн. Вообще, чмъ меньше говору объ этой исторіи, тмъ лучше.

Класъ кивнулъ головою.

— Старикъ Пребровъ, конечно, все знаетъ?— небрежно замтилъ Густавъ.

— Конечно, все,— отвтилъ Класъ.—‘То-есть, въ сущности, узналъ только сегодня утромъ… Именно…

Класъ осмотрлся кругомъ.

— Никого нтъ,— сказалъ Густавъ,— а мн вы можете все говорить. И такъ, сегодня утромъ онъ узналъ именно…

— Именно, я и написалъ ему про…

Класъ остановился и посмотрлъ на гостя съ отуплою усмшкою.

— Про что, я уже знаю,— сказалъ Густавъ.— Дальше!

Класъ продолжалъ хихикать и кивать головою. Густавъ съ наслажденіемъ разбилъ бы бутылку объ эту дурацкую голову. Гансъ могъ пріхать съ минуты на минуту странно даже, что онъ такъ долго замшкался. Тмъ подозрительне становилась вся эта исторія. Надо было сдлать ршительную попытку заставить говорить Класа.

— Ну, разсказывайте толкомъ,— сказалъ онъ,— иначе я подумаю, что вы сами ровно ничего не знаете.

— Я-то не знаю?— глупо усмхнулся Класъ.

— Или не знаете, или не можете сообразить, какъ что было.

— Не могу сообразить! Я-то не могу! Ого, господинъ баронъ! Такъ вотъ же слушайте.

Класъ подвинулся ближе къ столу.

— И такъ!— подсказалъ Густавъ.

— И такъ,— повторилъ трактирщикъ,— стоимъ мы утромъ въ саду. Онъ не любитъ заходить въ домъ… стоимъ мы у забора, вдругъ идетъ мимо Вестфаль… знаете Вестфаль? Я и говорю: ‘Фрау Вестфаль, куда же вы?Я думалъ, вы у Лизхенъ’.— ‘Еще успю,— говоритъ она,— мн нужно къ Краузе’.— ‘Что за пустяки, говорю я, къ такой-то старух’ — ‘Не о старух тутъ дло идетъ’, говоритъ она.— ‘А о комъ же?’ спрашиваю я.— ‘Не знаю, говоритъ, приходилъ старикъ Краузе и просилъ какъ можно скоре’. Сказала она это и побжала прямо къ Краузе. Оглядываюсь, а передо мной стоитъ старикъ, отъ Вестфаль онъ спрятался за дерево… А лицо у него страсть, просто страсть, господинъ баронъ! ‘Что съ вами, Пребровъ?’ говорю я.— ‘Это, говоритъ, для Ганны’.— ‘Что, говорю я, за вздоръ. Зачмъ она сюда зайдетъ?’ — То-есть, господинъ, баронъ, почему бы ей и не быть здсь? Изъ Зундина ее прогнали, а старикъ даже въ газет пропечаталъ, что отказывается отъ нея. Тутъ приходитъ Стина и зоветъ меня къ Лизхенъ. Та отдаетъ мн ключь отъ шкафа съ бльемъ, до послдней минуты не хотла разстаться съ нимъ, да уже длать нечего, отдала, а сама разливается, плачетъ. Я совсмъ было забылъ о старик. Только черезъ часъ пришла Вестфаль, вызвала меня и говоритъ: Онъ меня подкараулилъ, я ему все и разсказала, все-таки, онъ, вдь, отецъ. Меня, правда, къ Ганн звали’, ну и все прочее… Я и вамъ говорю это съ тмъ, чтобы вы никому не передавали, а то пойдетъ болтовня…

— Вотъ какъ сейчасъ въ аптек,— сказалъ Густавъ.

— Никого по имени не называли, господинъ баронъ. Ей Богу, я никого не называлъ…

— А другіе?

Класъ почесалъ за ухомъ.

— Другіе-то, можетъ быть, и называли. Только, видите ли, господинъ баронъ, при всевозможной скрытности… здсь въ Прор… еще нкоторое время была возможность, ну, а теперь…

— Это врно,— сказалъ Густавъ,— теперь секретъ поконченъ. Но кому нужно держать все это въ такомъ секрет?

Класъ опять осмотрлся кругомъ, перегнулся надъ столомъ и прошепталъ:

— Никому ни полсловечка, господинъ баронъ… Вашъ братецъ…

— Не стсняйтесь, пожалуйста,— сказалъ Густавъ.— Я изъ-за этого пріхалъ сюда съ нимъ вмст. Онъ сейчасъ у нея.

Класъ только руками развелъ, непостижимо, какъ это такъ выходило, что баронъ все разспрашиваетъ, все разспрашиваетъ, а оказывается,.что онъ все зналъ раньше? Этого Класъ никакъ не могъ сообразить.

— Вс мы люди, господинъ баронъ,— проговорилъ онъ плаксиво.— Вс мы люди, вс человки… и вашъ братецъ…

— Конечно, и онъ,— подтвердилъ Густавъ.

— Такая-то добрая душа,— чуть не плакалъ Класъ.— Третьяго дня привезъ ее самъ… въ своей карет… точно принцессу, говорила фрау Краузе акушерк, фрау Вестфаль… Ей Богу, точно, говоритъ, принцессу…

— Тсс!… Молчите!

Подъ открытымъ окномъ раздался топотъ лошади.

— Ты здсь, Густавъ?— послышался голосъ Ганса.

— Сейчасъ иду!— откликнулся Густавъ.— Не ходите, Венгакъ, я извинюсь за васъ.

— Ни полслова, господинъ баронъ,— едва ворочалъ языкомъ трактирщикъ, тщетно усиливаясь подняться со стула.— Вс мы люди… вс человки… вс…

— Уложите его,— сказалъ Ту ставъ охену, только что появившемуся въ дверяхъ.— Покойной ночи. Иду, Гансъ.

Глава XXIV.

Братья выхали шагомъ въ поле, на которое уже спустился ночной сумракъ. Гансъ халъ, низко опустивши голову.

— Не пустить ли рысью?— вывелъ его изъ задумчивости голосъ Густава.

— Нтъ, еще минутку,— отвтилъ Гансъ, опять опуская голову, и, помолчавши, прибавилъ:

— Тебя не удивило, что я такъ замшкался?

— А ты не спросилъ меня, о чемъ я такъ долго бесдовалъ съ Венгакомъ, порядочно нагрузившимся?

— Я видлъ уже въ окно, потому и не вошелъ. Счастливо, что его жена чувствуетъ себя хорошо, по крайней мр, онъ проспится покойно.

— Ты, кажется, совершенно au courant того, что происходитъ въ дом Венгака?

— У Краузовъ все знаютъ… кром того, мн говорилъ докторъ.

— Да? Болнъ тамъ кто-нибудь?

Гансъ не тотчасъ отвтилъ. ‘Любопытно, какъ-то онъ вывернется’, подумалъ Густавъ. Но тутъ же ему пришла въ голову другая мысль: глупо все это! Венгакъ проспится, можетъ вспомнить, что говорилъ со мною обо всемъ этомъ, и потомъ передастъ ему… болтунъ отчаянный… Тогда я окажусь въ скверномъ положеніи, неправдивымъ, двоедушникомъ. Надо предупредить его, разыграть откровеннаго, честнаго малаго. Это его нсколько осадитъ и навсегда собьетъ съ него менторство. Онъ приблизился къ Гансу, положилъ ему руку на плечо и сказалъ:

— Прости, Гансъ! Мн не слдовало спрашивать, кто болнъ у Краузовъ, я знаю кто. Венгакъ съ пьяну все выболталъ.

— Возможно ли это!— удивленно спросилъ Гансъ.— Этого никто не знаетъ, кром двухъ человкъ, которые болтать не станутъ: мужъ и жена Краузе изъ преданности мн, а другіе аптекарь, врачъ и Вестфаль потому, что не смютъ.

— Это по твоему, милый ты мой малый,— возразилъ Густавъ покровительственнымъ тономъ.— Ты людей не знаешь, даже тхъ немногихъ, что живутъ въ Прор, гд у всхъ чертовски чуткія уши. Мн жаль уничтожать, твою милую доврчивость и, быть можетъ, нарушить твое спокойствіе. Но для тебя же лучше видть дло такимъ, каково оно въ дйствительности, ты будешь, по крайней мр, дйствовать, сообразуясь съ обстоятельствами. Въ случа, если бы самъ не придумалъ, какъ поступить,— я тутъ… Только ахать будешь отъ удивленія, когда я возьмусь помогать теб. На подобныя дла я такой мастеръ, что другаго не найти.

И Густавъ передалъ брату все, что узналъ отъ Класа, причемъ остался самъ въ роли человка, вынужденнаго противъ собственнаго желанія выслушивать пьяную болтовню. Гансъ выслушалъ его до конца, ни разу не прервавши. Даже когда Густавъ кончилъ, повторяя еще разъ увренія въ своей безусловной скромности и полной готовности выручить брата изъ скверной исторіи, вышедшей теперь наружу особенно несвоевременно, и тогда Гансъ промолчалъ довольно долго, прежде чмъ дать волю своему удивленію и огорченію.

— Неужели, Густавъ, и ты… и ты могъ поврить такой гадости обо мн? Поврить, что имя на душ эту… Это жестоко, Густавъ, очень жестоко!

— А, чортъ!— проворчалъ Густавъ и такъ рванулъ споткнувшуюся лошадь, что чуть не опрокинулъ ее. А на душ у него было такъ, какъ будто онъ во всю длину валяется на грязной земл, сбитый, какъ мальчишка, съ изъзженной клячи Лжи, на которой онъ не съумлъ прохать, тогда какъ Гансъ высоко сидитъ на гордомъ кон Правды и съ сожалніемъ смотритъ на него. Проклятіе! Въ то время, какъ онъ съ отчаяніемъ и злобою въ душ подыскивалъ какой-нибудь сносный исходъ изъ унизительнаго положенія, ему вдругъ пришла въ голову мысль: уже не Аксель ли? Черезъ мгновеніе эта случайная идея получила въ его ум характеръ достоврности. Нсколько вольныхъ словъ, сказанныхъ давно когда-то Акселемъ про Ганну, его слишкомъ извстная безнравственность, ежегодное житье въ Зундин, сегодняшній секретный разговоръ съ нимъ Ганса посл отъзда князя передъ самымъ обдомъ, стараніе Акселя уклониться отъ этого разговора, на который онъ вынужденъ былъ настойчивою просьбою Ганса, его вытянутое лицо за обдомъ, растерянный видъ, только посл шампанскаго смнившійся обычною самоувренностью и самодовольствомъ,— все это закружилось, завертлось, съ быстротою молніи пронеслось въ голов Густава.

— Такъ-то!— сказалъ онъ, похлопывая испуганную лошадь рукою по ше.— Зазвываться, не слдуетъ… Спасибо теб, Гансъ, теперь мн легче говорить съ тобою. Я хотлъ наглядно доказать теб, какъ ты неосновательно поступаешь, взваливая самъ на свои плечи чужіе грхи… хотя бы Акселевы, напримръ, и какъ ты своимъ добродушіемъ самъ навлекаешь на себя мерзкія подозрнія всхъ людей, знающихъ тебя не такъ хорошо, какъ я.

— Прости меня, Густавъ,— кротко проговорилъ Гансъ.

— Дло не обо мн,— воскликнулъ Густавъ, очень довольный удачею своей выходки и въ душ смясь надъ дтски-просто душною доврчивостью брата.— Дло о теб идетъ, и я не хочу, чтобы люди про тебя перешептывались и приписывали теб такія вещи, о которыхъ ты и не думалъ. Поврь, милый Гансъ, я знаю свтъ, увы, много лучше тебя! Не такъ онъ созданъ, чтобы можно было въ немъ прогуливаться благодтельнымъ принцемъ и отметать соръ отъ чужихъ загрязненныхъ дверей. Аксель заварилъ себ эту исторію, самъ ее и расхлебывай. Вотъ я ему покажу, какъ эти дла-то длаются.

— Нтъ, Густавъ, прошу тебя. Это будетъ имть видъ нарушенія съ моей стороны доврія, онъ никогда не повритъ, что ты самъ добрался до правды. Меня тоже очень удивляетъ, какъ могъ ты такъ быстро догадаться. Аксель охотно бы все на свт сдлалъ. Въ нашихъ интересахъ не возбуждать теперь новыхъ недоразумній между нимъ и его отцомъ. Вслдствіе того, что несчастный ребенокъ родился мертвымъ, старикъ легче отнесется къ длу, если только намъ не удастся совсмъ скрыть отъ него, что было бы особенно желательно ради Акселя и ради Ганны. Что касается несчастной двушки, то, по словамъ доктора, нтъ никакой опасности… денька черезъ два посмотримъ, что можно будетъ для нея сдлать.

— А пока имя моего добраго Ганса будутъ на вс лады трепать, такіе люди, какъ Класъ Венгакъ.

— Глупый болтунъ!

— А старый шутъ съ Пустоши?

— Теперь объясняется, почему онъ на меня бросился. Я напишу ему. На словахъ нтъ никакой возможности объясниться, доказать, что онъ ошибается и что скоро все разъяснится. Конечно, онъ очень дурно обошелся съ несчастною дочерью, но ему, бдняг, сбившемуся съ толку, можно многое извинить.

— Само собою разумется! Ну, а если узнаетъ еще кое-кто… Ты понимаешь, о комъ я говорю.

— Она ничего не услышитъ… Кто станетъ передавать ей? Да, наконецъ, найдись такой человкъ… Ты же самъ, Густавъ, сказалъ, что ни на одно мгновеніе не считалъ возможнымъ поврить… и вдругъ она!… Ей, Густавъ! Ты, никакъ, опять хочешь подшутить надо мной. Нтъ, другъ, не такъ простъ Гансъ, не удастся!

И онъ тихо разсмялся своимъ добродушнымъ смхомъ, точно будто Густавъ необыкновенно остроумно подшутилъ, расхохотался и Густавъ, какъ человкъ, шутка котораго понята сразу. Они остановились у воротъ Ново-Проница.

— Я уже не поду туда сегодня,— сказалъ Гансъ.— Надо, наконецъ, отвтить Ливоніусу, знаешь, на счетъ пшеницы… Извинись тамъ за меня. Покойной ночи! Да прикажи хорошенько вытереть Фигаро, ему порядочно досталось сегодня.

Онъ крпко пожалъ руку брата.

— Такъ, вдь, Густавъ?

— Что — такъ?

— Какъ бы тамъ ни было, а хорошій день былъ сегодня!

Гансъ осторожно перебрался черезъ плотину и скрылся въ темномъ двор. Густавъ повернулъ за амбары. Отъхавши настолько, что галопъ лошади уже не могъ быть слышенъ, онъ далъ шпоры измученному коню и немилосердно погналъ его во всю прыть между волнующимися и шелестящими нивами. Впереди сквозь ночной сумракъ свтились окна старо-проницкаго дома. Сквозь стиснутые зубы, молодаго человка прорывались дикія слова, внушенныя его безумною страстью, насмшливый хохотъ надъ глупымъ Филиномъ, воображавшимъ, что прелестная пташка можетъ когда-нибудь залетть въ его мрачную нору.

Конецъ первой части.

Часть вторая.

Глава I.

— Хорошъ денекъ и сегодня,— сказалъ Гансъ, поднимаясь съ, своего спартанскаго ложа, когда пятая утренняя заря со времени возвращенія любимаго брата заглянула въ незавшанныя окна его спальной и заиграла розовыми переливами на ея блыхъ стнахъ.

Говоря это, Гансъ думалъ совсмъ не о хорошей погод, хотя въ данную минуту и погода была очень кстати, такъ какъ онъ собирался въ Зундинъ продать прошлогоднюю пшеницу, которую умно и расчетливо приберегъ до сихъ поръ. Въ этихъ словахъ выразилась его благодарность силамъ небеснымъ за милость и благо, ему ниспосланныя, и вся полнота нежданнаго счастья, пережитаго имъ въ эти дни.

— Счастливчикъ ты, Гансъ,— проговорилъ онъ, наскоро одваясь въ свой полевой костюмъ и заглядывая въ пожелтвшее зеркало, что онъ аккуратно теперь длалъ, особливо съ тхъ поръ, какъ, по совту Густава, приказалъ цирюльнику въ Прор подстричь себ бороду и волосы по послдней мод.

— Правда, вдь, старичина, счастливы мы?— заговорилъ онъ съ своею верховою лошадью черезъ полчаса, объзжая поля.— Только видишь ты дло-то какое: теперь изъ насъ обоихъ старичина ты уже одинъ будешь, а я опять молодымъ сталъ, точно настоящій юноша. Вотъ сейчасъ такъ бы и заплъ во все горло, да боюсь не очень складно выйдетъ, и людей всхъ удивишь, прикащикъ Штутъ скажетъ, или ужь, наврное, подумаетъ: баринъ, молъ, на чистоту съ ума сошелъ. Но, понимаешь, съ ума мы ни капельки не спятили, разв такъ чуть-чуть отъ счастья. Ну, и надо теперь быть добрымъ и честнымъ, чтобы до нкоторой степени заслужить такое счастье. А прежде всего — работать, Гансъ, работать, рукъ не покладая, потому, другъ ты мой сердечный, деньги нужны намъ, много-много денегъ нужно.

Гансъ объхалъ луга, осмотрлъ какъ прикащикъ Штутъ съ частью рабочихъ справляетъ мста, испорченныя свозкою сна, и направился къ выгону взглянуть на выпущенныхъ въ первый разъ жеребятъ, а самъ углубился въ обсужденіе подробностей дла о лс, относительно котораго покончилъ вчерашній день съ повренномъ князя въ Берген. Онъ уже раздумалъ сводить лсъ и пускать участокъ въ расчистку подъ посвы, какъ было предполагалъ вначал, теперь онъ расчитывалъ начать раціональную разработку лса вырубкою участками и раздлкою крупныхъ деревьевъ на доски. Заваленную канаву можно расчистить, пустить въ нее воду изъ почти затянутаго тиною озерца,— воды будетъ достаточно,.— можно внизу поставить небольшую мельницу. Дло можетъ дать хорошій и постоянный доходъ при небольшой затрат и послужить на пользу не ему одному! Оно дастъ работу многимъ рукамъ, внесетъ добрый кусокъ хлба не въ одну лачугу, гд теперь подъ соломенной крышей ютится горькая нужда. Планъ этотъ не можетъ встртить серьезныхъ препятствій, предполагая, что Пребровъ согласится дозволить расчистку канавы, во всхъ отношеніяхъ для него очень выгодную. Ясно, что ремесло контрабандиста, котораго онъ, наврное, не бросилъ, кормитъ его плохо. Честный и достаточный заработокъ могъ бы его опять поднять.

Какъ часто повторялъ онъ въ былое время: я бы сталъ опять честнымъ малымъ, если бы только чортъ не далъ себ слова на каждомъ шагу пристроивать мн пакости. Теперь этотъ чортъ воплотился въ образ злой бабы, вчно- пристающей къ нему съ своими жалобами и съ нытьемъ и душащей въ немъ всякое доброе побужденіе. Онъ бы не прогналъ Ганну, не вышвырнулъ бы ее на врную смерть, не будь около него этой негодной вдьмы, онъ бы не разорвалъ при посланномъ, не читая, письма, надъ которымъ Гансъ просидлъ цлыхъ два часа, чтобы обстоятельно и въ дружеской форм выяснить ему все то, что могло быть пока выяснено. Не считаетъ ли онъ его обольстителемъ дочери, какъ тамъ сболтнулъ какой-то дуракъ въ Прор? Вещь возможная, хотя у старика довольно зоркіе глаза и его не скоро собьешь на фальшивый слдъ. Ну, въ понедльникъ кончится срокъ векселямъ Акселя и отсрочки ему не дали, старый графъ, какъ ни вертись, а во всякомъ случа заплатитъ. Дло это лежало на душ у Акселя и ему пришлось бы тогда кое въ чемъ похуже признаться. Этимъ онъ обязанъ мн,— всмъ намъ обязанъ. Мы уже позаботимся, чтобы ничего не дошло до нашихъ дамъ. Любопытно посмотрть, надолго ли хватитъ его благодарности, расточаетъ онъ ее пока очень щедро.

Гансъ разсмялся, вспомнивши, какъ усердствовалъ Аксель въ эти дни всмъ угодить въ Прониц, первымъ дломъ Густаву и его красавиц жен, какъ онъ скакалъ по всей округ, восхваляя ее сосдямъ, чтобы подготовить имъ хорошій пріемъ, когда они подутъ съ визитами. Точно сомнвался кто въ пріем! Уцлвшее еще кое въ комъ нерасположеніе къ Густаву исчезло, какъ туманъ въ жаркій день, отъ его милаго голоса и сердечной любезности. А при этомъ красавица гречанка, дочь владтельнаго князя! Потшно было, когда Аксель разсказывалъ, какъ мальховскія молодыя дамы обидлись, что Густавъ и Изея похали прежде въ Зальховъ, потомъ къ нимъ, и ршили дать имъ это рзко почувствовать, и какъ не прошло часа, вс эти дамы были уже у ногъ Изеи и клялись ей въ вчной дружб. То же повторялось и у другихъ, везд. По словамъ Акселя, поздка ихъ съ визитами въ эти четыре дня была настоящимъ тріумфальнымъ шествіемъ, какого онъ здсь не видывалъ. Завтрашнимъ праздникомъ въ Прор должны закончиться торжества въ честь Густава и Изеи. Густанъ говоритъ: отдлаются отъ меня съ женою, тогда наступитъ очередь Ганса и Герты.

На залитый солнцемъ выгонъ легла тнь, омрачилась и радостная душа Ганса. Неловко и довольно глупо было съ его стороны не предупредитъ этого. Если это было сказано въ шутку, тогда и принять слдовало шутя, если же дло шло о томъ, что въ порядк вещей и чего слдовало ожидать, то ему нельзя было уклоняться, такъ какъ Герта имла на это полное право, и предпочтеніе, оказанное прізжей красавиц, естественно, должно было вдвойн оскорбить ее. Объ этомъ надо было ему думать, а не о себ, не о томъ, по вкусу ему все это или не по вкусу. Онъ тогда только почувствовалъ это,— только поздненько,— когда Герта проговорила шутливо, но замтно раздраженнымъ тономъ: ‘Вы видите, что ни теперь, ни впредь вамъ ршительно нечего опасаться нашей конкурренціи’. Потомъ она встала и сла играть въ вистъ съ стариками. А когда онъ уходилъ, то подала ему лишь концы пальцевъ и едва отвела глаза отъ картъ, хотя знала, что не увидитъ его до завтрашняго вечера.

Вороной жеребенокъ сдлалъ бойкій прыжокъ и врно сталъ опять на ноги. Чудесная головка, точно точеная, большой, блестящій глазъ, широкая грудь, тонкая, сухая нога… великолпный верховый конь будетъ, для Герты! Она такъ любитъ вороныхъ, ребенкомъ еще сказала какъ-то разъ, что желала бы быть княгиней Прора лишь для того, чтобы имть возможность покупать вороныхъ лошадей сколько вздумается.

— Боже мой! Что бы я ни длалъ, все она у меня на ум, все только для нея и длаю. Иногда длалъ даже вещи, которыя на душ лежатъ тяжелымъ гнетомъ и на самомъ дл не могутъ считаться хорошими. Прелестная графиня Ульрика! Если бы я могъ полюбить другую, то несомннно полюбилъ бы ее и былъ бы уже четыре года женатъ, былъ бы богатйшимъ человкомъ, могъ бы много-много добра сдлать, а она,— хорошая, добрая она… была бы мн въ томъ честною помощницею. Но, стало быть, такова моя судьба, что я только ее одну и могъ полюбить. На этомъ самомъ мст я стоялъ въ прошедшую пятницу, лилъ дождь, а я стоялъ и думалъ: хорошо бы лежать подъ этой черной землей, надо мною расли бы ивы, и я не слыхалъ бы какъ он стонутъ отъ втра, не видалъ бы, какъ съ ихъ листьевъ, точно крупныя слезы, падаютъ капли дождя… А сегодня не то, свтитъ веселое солнце… Прежде мн нравилась, однако, ненастная, дождливая погода. Тогда мн, впрочемъ, ничего не нравилось, ничто по душ не было и работа не въ радость была. Въ груди было мрачно и пусто… пусто и, вмст съ тмъ, тяжело, точно камень лежалъ на сердц. Мн въ голову никогда не могло придти, чтобы она меня полюбила, какъ я ее. Этого никогда и не будетъ, но придетъ время и она оцнитъ то немногое хорошее, что есть во мн, будетъ смотрть на меня такимъ же милымъ взоромъ, какимъ взглянула вчера, когда я надлъ на нее кольцо нашей покойной матушки. Совсмъ вопреки ожиданію, это вышло у меня какъ-то очень хорошо, а потомъ цлые полчаса былъ Богъ знаетъ на что похожъ! Просто не зналъ, что длать и куда дваться!… Да, да, старикъ! Правда, тебя-то изъ-за моей глупости не слдуетъ отдавать на съденіе мухамъ.

Обыкновенно спокойный и терпливый, конь раза два заржалъ., Гансъ похалъ рысью домой, онъ хотлъ поспть въ Прорукъ отходу почтовой кареты въ Зундинъ. У подъзда его уже ждалъ запряженный экипажъ.

Въ дверяхъ стоялъ Густавъ.

— Очень мило съ твоей стороны, что пріхалъ,— сказалъ Гансъ, пожимая руку брата.— А я уже думалъ, что никого изъ васъ не увижу въ это утро. Хочешь вмст хать? Отлично бы было.

— Нтъ,— отвтилъ Густавъ,— не могу, намъ необходимо сдлать сегодня еще два визита. Я хотлъ поговорить съ тобою, посовтоваться… Минуты на дв можно задержать?

— Конечно. Почта пройдетъ черезъ Прору на Зундинъ еще черезъ часъ, а я совсмъ готовъ, только въ экипажъ ссть.

Они услись на скамью у покосившагося каменнаго стола. Густавъ досталъ изъ кармана письмо.

— Отъ князя,— сказалъ онъ.

— Вижу по печати,— замтилъ Гансъ.

— У тебя, однако, необыкновенно зоркій глазъ.

— Такъ что будь ихъ у меня два, я бы не зналъ, что съ ними и длать,— добродушно пошутилъ Гансъ.— Что же онъ пишетъ? По-французски? Ты, Густавъ, переводи мн прямо по-нмецки.

— Хорошо. Ну, такъ вотъ: Madame…

— Это къ твоей жен?

— Конечно! И такъ: ‘Madame! Былъ въ старые годы, вроятно и до нын сохранившійся въ вашемъ прекрасномъ отечеств добрый обычай встрчать чужестранца подаркомъ, чтобы засвидтельствовать тмъ радость, доставленную его пріздомъ. Позвольте намъ, madame, князю сверныхъ варваровъ и его супруг, послдовать обычаю вашихъ предковъ и не откажите дружески принять то, что передастъ вамъ мой дворецкій, какъ ничтожный, по словамъ Гомера,— тутъ два слова по-гречески,— имющій цну лишь въ томъ значеніи, что служитъ выраженіемъ искреннихъ чувствъ со стороны матроны и старца, который, по лтамъ, могъ бы быть вашимъ отцомъ, madame, и который потому позволяетъ себ именоваться съ чувствами отеческой дружбы вашимъ почитателемъ и поклонникомъ.

‘Эрихъ, князь Проры’.

— Милый старый князь!— воскликнулъ Гансъ.

— Но ты не спросилъ даже о чемъ идетъ дло,— сказалъ Густавъ, складывая письмо.

— А да, да… что же это за подарокъ?

— Восхитительный плетеный шарабанъ, обитый голубою шелковою матеріей и запряженный парою великолпныхъ соловыхъ доппель-пони, шорная сбруя отдлана голубымъ, вожжи, постромки голубыя, шелковыя, и все залито серебромъ.

Гансъ кивнулъ головой и сказалъ:

— Знаю, знаю! Въ Берлин отдлывали, экипажъ изъ Грюнвальда отъ Залентина, пони изъ завода совтника Шварбе въ Гюльцов… Князь, собственно, приготовлялъ все это въ подарокъ княгин въ день ея рожденія четырнадцатаго. Впрочемъ, княгиня знала уже объ этомъ. Между нами, она даже сама все выбирала и необыкновенно восхищалась… Милйшая старушка, а душа, все-таки, женская!

— Все прекрасно,— нетерпливо проговорилъ Густавъ.— Только вопросъ въ томъ, можемъ ли мы… можетъ ли Изея принять такой подарокъ?

Гансъ удивленно посмотрлъ на брата.

— А почему бы не принять? Мы приняли въ понедльникъ ихъ шампанское и пречудесно попивали.

— Ящикъ шампанскаго и экипажъ съ упряжкою… я думаю, есть маленькая разница!

— Не для князя только, онъ равно благодушно даритъ и то, и другое. Что говоритъ твоя жена?

— Изея! Она-то именно и послала меня къ теб.

— А Герта?

— Я еще не видалъ ее сегодня.

— Ну, а старики?

— Бабушка одного мннія съ тобою, ддъ другаго. Онъ говоритъ, что мы не въ состояніи отплатить за вс любезности, которыми насъ осыпаютъ со всхъ сторонъ, а потому должны отъ нихъ поуклониться. Я вполн раздляю такой взглядъ и думаю, что слдуетъ отказаться отъ всхъ приглашеній. Самое лучшее было бы и завтра не здить къ князю- но отъ этого едва ли можно отдлаться, особливо, если мы примемъ его подарокъ.

Гансъ кивнулъ головой. Съ своей точки зрнія Густавъ былъ правъ. Ему, конечно, очень тяжелы будутъ вс эти выраженія дружбы со стороны всхъ сосдей до тхъ поръ, пока онъ не перестанетъ считать себя странникомъ, потерпвшимъ кораблекрушеніе и нашедшимъ послднее пристанище въ тихой гавани своей семьи. Густавъ не разъ употреблялъ это фигуральное выраженіе.

— Знаешь что, Густавъ?

— Нтъ, не знаю,— отвтилъ Густавъ, удивленно смотря на сіяющее лицо брата, пришедшаго въ восторгъ отъ нежданно оснившей его мысли.

— Намъ нужно дать большой праздникъ… такой, чтобы превзошелъ вс другіе. Это безусловно необходимо. Во всемъ мір заведено, что, при возвращеніи члена семьи изъ продолжительной отлучки, задаютъ пиръ… на радости. А ты, къ тому же, не одинъ вернулся, привезъ съ собою жену. Двойная радость, двойной и праздникъ. А если.еще прибавить… ну, ты понимаешь, о чемъ я думаю… то, стало быть, тройной. Чистый срамъ, что мн до сихъ поръ не пришло въ голову, самъ знаешь, какъ я на эти вещи несообразителенъ. Такъ вдь, Густавъ? Необходимо и к5къ можно скоре,— послзавтра! Послзавтра я было хотлъ начать уборку ржи, ну, да это не помшаетъ. Къ вечеру я освобожусь, а что касается приготовленій, такъ я ни на что не нуженъ, только вамъ мшать буду. Ты мастеръ на эти дла, дамы охотно помогутъ теб, а ддъ… это его конекъ! Посмотри, какъ онъ хлопотать будетъ… Пожалуйста, милый Густавъ! сдлай милость для меня, устрой! Только сейчасъ же, сегодня, пока я буду въ Зундин. Я притащу оттуда страшенный мшокъ денегъ… отъ Ливоніуса за пшеницу. Ты не скупись, устроивай на славу!

Густавъ съ трудомъ сдерживался, чтобы не расхохотаться прямо въ лицо брату, не замчавшему, что въ старомъ Прониц праздникъ уже всми ршенъ, кром Герты, относившейся къ этому длу безучастно, и что Густавъ пріхалъ собственно за тмъ только, чтобы склонить Ганса къ общему ршенію. Подарокъ князя былъ только придиркою, такъ какъ посланный съ благодарственнымъ письмомъ давно уже ухалъ въ Прору. Для приличія Густавъ сдлалъ нсколько возраженій, но Гансъ слышать не хотлъ ни о какихъ препятствіяхъ. Дамы могутъ быть въ тхъ же, туалетахъ, которые он приготовили для завтрашняго праздника. Оба эти пира должны въ сущности составлять одно торжество. Очень многія приглашенія метутъ быта сдланы завтра же лично. Къ завтраму онъ освободится и во время вернется назадъ, если не особенно рано, то, все-таки, къ ихъ отъзду изъ Старо-Проница, но его ни въ какомъ случа не слдуетъ дожидаться.

— А какъ дло на счетъ новаго фрака, который долженъ теб построить старый Краузе?

Гансъ, уже занесшій было ногу въ экипажъ, испуганно отступилъ назадъ и проговорилъ съ отчаяннымъ видомъ:

— Ахъ, Господи! Вотъ исторія-то! Два раза былъ и оба раза забылъ начистоту… Столько длъ въ голов… Къ завтрашнему вечеру старикъ ни въ какую силу не поспетъ.

— Въ Зундин, быть можетъ?

— Такъ, врно: въ Зундин! Ты всегда найдешься! Такъ, такъ! До свиданія, мой дорогой, кланяйся всмъ дома. До завтра! Пошелъ!

Между тмъ времени ушло много, и, чтобы не опоздать, похали ближайшею дорогою на Пустошь. Лошади неслись бойко, Гансъ опять готовъ былъ пть, настолько онъ чувствовалъ себя счастливымъ и довольнымъ. ‘Теперь Герта уже не вправ будетъ сказать… положимъ, она и не говорила, а, наврное, думала, что я пеньтюхъ, не имющій понятія, какъ долженъ вести себя женихъ такой хорошенькой двушки. Не замшалась бы тутъ еще зависть къ Изе? Да быть не можетъ! За этой красавицей вс такъ отчаянно ухаживаютъ… вотъ хотя бы великолпный подарокъ князя… Какъ она помогала Изе приготовить туалетъ къ завтраму и, вообще, старается, чтобы ей здсь хорошо было! Какъ объ ребенк заботится и тмъ въ. очень нжной форм напоминаетъ Изе о ея обязанностяхъ, а то ребенокъ у нихъ въ порядочномъ заброс! Сойдутся наврное, полюбятъ другъ друга, если уже не полюбили такъ же, какъ мы съ братомъ любимъ другъ друга. Я ршительно не вижу, почему бы намъ не жить всмъ вмст въ старомъ дом. Густавъ полюбитъ хозяйство, а если и не полюбитъ,— не бда, я буду хозяйничать за двоихъ, за всхъ… Чудесно заживемъ! Это что за штука? Остановись-ка, Кришанъ!’

Гансъ выскочилъ изъ экипажа и побжалъ къ лсу, въ этомъ мст довольно близкому къ дорог. На опушк, въ тни огромнаго дерева Гансъ увидалъ блый свертокъ, въ которомъ что-то шевелилось. ‘Ребенокъ… ребенокъ Изеи’,— подсказалъ ему какой-то внутренній голосъ и не обманулъ его. Въ ту минуту, какъ онъ подошелъ къ опушк, изъ-за деревьевъ прибжала старая Зоя* въ то же время, вдали промелькнула фигура мужчины и быстро скрылась въ чащ мелкаго лса. Все это произошло такъ скоро, что Гансъ подумалъ, не ошибся ли онъ, но движеніе кустовъ и хрустъ сухихъ втвей, долетвшій до его слуха, не оставляли сомннія въ томъ, что старуха была здсь не одна. О преслдованіи скрывшагося человка нечего было думать. Между тмъ, старуха взяла на руки ребенка и смотрла на Ганса злобными глазами, въ которыхъ ясно выражался страхъ, почти ужасъ. По его лицу она понимала, съ какимъ удовольствіемъ онъ пришибъ бы ее тутъ же на мст. Но онъ хорошо сознавалъ, что въ данную минуту нельзя ничего подлать ни гнвомъ, ни силою. Виновата была во всемъ сама Мать, доврявшая ребенка такой ненадежной, подозрительной женщин. Ничего другаго не оставалось, какъ отложить все дло до завтра и переговорить съ Густавомъ о томъ, какъ предупредить повтореніе того же на будущее время. Гансъ молча показалъ ей по направленію къ Старо-Проницу, говорить съ старой вдьмой не было возможности, она не поняла бы все равно ни слова. По морщинистому лицу старухи пробжала злая усмшка, потомъ она низко поклонилась и большими, твердыми шагами направилась черезъ лугъ къ барскому дому, виднвшемуся изъ-за деревьевъ парка.

Гансъ вернулся къ экипажу и приказалъ кучеру хать дальше. Кришанъ, передавъ ему, что на этомъ самомъ мст и въ тотъ же самый часъ видлъ старуху вчерашній день вмст съ Пребровымъ и подивился, что у нихъ могутъ быть за дла съ старикомъ, когда ни онъ ее, ни она его не могутъ понимать.

Гансъ тоже подумалъ, что скрывшійся человкъ былъ, по всей вроятности, Пребровъ. Но при прозд мимо усадьбы старика минуты черезъ дв, оказалось, что Пребровъ сидитъ на скамь передъ домомъ и чиститъ ружье. Въ такое короткое время онъ ни коимъ образомъ не могъ вернуться къ дому. Дло становилось все загадочне для Ганса. Онъ бы охотно попытался найти ршеніе загадки, заговоривши съ Пребровомъ, но, едва старикъ увидалъ его, какъ бросилъ ружье на столъ, быстро всталъ и ушелъ въ домъ, хлопнувши дверью со всего размаха.

Глава II.

Пони, подаренные княземъ, были поставлены въ конюшню до возвращенія Густава. А затмъ предполагалось въ этотъ же день обновить прелестный экипажъ, въ которомъ могли помститься четверо. Принять участіе въ прогулк былъ приглашенъ и Аксель, пріхавшій съ утреннимъ визитомъ. Дамы ушли одваться, а онъ, повидимому, безцльно бродилъ по саду, въ дйствительности же не спускалъ глазъ съ оконъ Изеи. Противныя шторы!… Спущены и мшаютъ увидать красавицу! Неужели она ихъ не подыметъ? Уходя въ домъ, она дала ему понять многообщающими взглядами чудныхъ глазъ, что поторопится скоре выдти опять!,

Но Изея не особенно торопилась и нужды въ томъ не видла. Она была уже достаточно уврена въ побд и считала полезнымъ нсколько помучить влюбленнаго молодаго человка. Къ тому же Герта была тоже въ своей комнат наверху, и изъ ея оконъ видно было все, что длается въ открытой части сада. А у нея крайне острое, неудобное зрніе! Изея знала уже это и только что предупреждала Акселя очень настоятельно быть какъ можно осторожне, тмъ боле, что молодая двушка длаетъ видъ будто не замчаетъ многое такое, что можетъ припомнить при удобномъ случа.

Усталая и запыхавшаяся Зоя, только что вернувшаяся съ утренней прогулки съ маленькой ей, по обыкновенію, слонялась изъ угла въ уголъ, потомъ остановилась у зеркала и молча смотрла на Изею, пока та прикалывала къ волосамъ свжій цвтокъ.

— Хороша я, Зоя?

— Лучше, чмъ вчера,— проворчала старуха.

— Это отъ того, что мн самой сегодня лучше, чмъ вчера. Мн начинаетъ наскучать эта вчная зда съ визитами и пріемы визитовъ. Вс эти господа очень любезны и очень глупы. Сегодня, кажется, остаемся одни, собираемся кататься въ новомъ экипаж. Что скажешь, Зоя? Настоящій княжескій подарокъ!

— Старикъ влюбленъ въ тебя.

— Конечно,— сказала Изея.— И вс остальные влюблены, должны влюбиться. Я теб впередъ говорила, что буду здсь царицей, вотъ уже и сбылось. Весело какъ!

— Не мн только,— огрызнулась старуха.

— Ты ничмъ и никогда недовольна. Чего теб еще не достаетъ? Ты можешь ходить куда вздумается, длать что захочется. Когда въ жизни было теб такъ покойно и хорошо?

— И ты спрашиваешь?— укоризненно проговорила Зоя.— Дочь острова Тино спрашиваетъ объ этомъ у женщины съ Тино!

— Не съ Тино, Зоя, не съ Тино!— плутовски скала Изея, прикладывая палецъ къ губамъ.— Разв забыла,— мы теперь маніатинки! Изъ рода знаменитаго еодора Колокотрони! Сколько разъ еще твердить теб объ этомъ?

— Лучше бы никогда ты мн этого не говорила! Никому бы не говорила!

— Я и не хотла говорить, и Густабосъ строго запретилъ мн говорить теб. Но не могу я имть тайны отъ моей старой Зои.

— Да къ тому же старая Зоя выучилась около тебя понимать кое — что по-французски, по нужд можетъ сказать нсколько словъ и ее поймутъ знатные изъ здшнихъ варваровъ. Кто-нибудь изъ нихъ можетъ удостоить старуху разговоромъ, и твоя старая Зоя могла бы выдать страшную тайну, обнаружить ужасную ложь, которою дитя отказалось отъ роднаго отца… Ужь когда-нибудь ты поплатишься за это, попомни мое слово!

— Не много мн толку будетъ тогда вспоминать твои слова!— сказала Изея.

Она отошла отъ зеркала къ окну и посмотрло въ щель, оставленную занавсомъ, но Акселя не видала. Посл минутнаго раздумья, идти его разыскивать или нтъ, она остановилась на прежнемъ ршеніи — помучить молодаго человка, къ тому же лицо Зои было слишкомъ мрачно.

— Подойти сюда, Зоя,— сказала она, садясь.— Будь разсудительна! Видишь ли, я скажу теб правду: я сама очень не охотно согласилась на это, но Густабосъ настаивалъ, и, мн кажется, что онъ былъ правъ. Совсмъ не передъ моею красотою преклоняются здшніе князья, или, врне, не передъ одною красотою. Будь я еще лучше, если бы это было только возможно, но они бы знали, что я дочь неважнаго человка… къ этому еще такого человка, который, по ихъ понятіямъ, занимался нечестнымъ дломъ и за то посаженъ въ тюрьму, что, но ихъ мннію, составляетъ позоръ,— поврь мн, ни одинъ изъ нихъ не сталъ бы цловать руки бдной красавицы Изеи, жаждать ея взгляда, длать ей великолпные подарки и многое другое… что только она захочетъ. А что обманъ откроется, или что онъ скоро откроется, этого я не боюсь. Эти люди понятія не имютъ о нашей стран и о томъ, что тамъ длается. Я могла бы и не то еще наговорить, и они всему бы поврили. Но кое-кто изъ нихъ, князь, напримръ, все-таки, слыхалъ о владтельномъ княз Наны и о его геройскихъ подвигахъ, о томъ, что онъ тоже въ тюрьм, но* не какъ преступникъ, а какъ герой и мучейикъ… Имъ восхищаются и увлекаются. Одни передаютъ это другимъ, и для всхъ Изея оказывается царевною изъ арабской сказки. Разв не прелесть это? Разв не весело?

— Ты говоришь, откроется не скоро,— сказала старуха, качая головою,— стало быть, ты сама сознаешь, что можетъ открыться не нынче, такъ-завтра, ну, когда-нибудь… Тогда что?

— Что тогда?— повторила Изея.

Она подперла голову рукою и серьезно задумалась о томъ, сообщать ли старух планъ, зрвшій въ эту минуту въ ея голов? Рано или поздно это будетъ, вроятно, необходимо, но теперь казалось пока преждевременнымъ, подготовлять же по немногу было, все-таки, не лишнее. Хитрая старуха, такимъ образомъ, сама доберется до настоящаго дла, или, по крайней мр, не такъ удавится, когда наступитъ время ей все открыть, и скоре согласится помогать.

— Что?— горячо заговорила Зоя.— Сама видишь, что путнаго отвта не можешь дать.

— Я признаюсь, не знаю, что тогда будетъ,— сказала Изея.— Знаю только, что когда такой день придетъ, то Изея не заплачетъ. Сказочка хороша и весела, отними сказочку и то, что останется, недостойно Изеи. Не можетъ Изея быть второю, а здсь, по обычаямъ этой страны, ей бы пришлось всегда стоять сзади жены старшаго брата. Изея не хочетъ быть бдною, здсь она должна довольствоваться тмъ, что старшему брату и его жен угодно будетъ дать младшему. Если бы кривой захотлъ даже все отдать своему возлюбленному братцу, то гордячка, что тамъ наверху сидитъ надъ ними, никогда не потерпитъ этого… не потерпитъ уже изъ-за того, чтобы не заподозрили, будто въ ней еще жива прежняя любовь. Да, наконецъ, примирись она съ своею судьбою, смотри она на Густава, какъ сестра на брата, полюби меня на самомъ дл такъ, какъ она длаетъ видъ, что тогда?… Жизнь въ согласіи и дружб подъ одною крышею, какъ мечтаетъ одноглазый… Тсно и низко подъ этою крышею, какъ ни высока она, какъ ни велика, для ссорящихся это будетъ адъ, для живущихъ въ дружб — тюрьма, снаружи дворецъ, а внутри нужда и забота. Ну, Зоя, подойди сюда и поцлуй твою Изею въ умную головку, которая о теб думаетъ, добрая, врная, глупая душа, а ты заставляешь свою Изею такъ много говорить, что это ее утомляетъ. Ахъ, какъ я устала! И опять надо идти къ этимъ варварамъ, они, кажется, не знаютъ ни усталости, ни отдыха, могутъ болтать цлые сутки. Подыми стору, Зоя, и посмотри въ садъ… мы тамъ хотли встртиться.

— Никого нтъ,— сказала старуха, опять опуская занавсъ.

— Кром солнца и жары!— проговорила Изея, звая.— А здсь прохладно. Я вздремну немножко, а ты посматривай я разбуди меня когда вернется Густабосъ. *

Она привалилась въ спинк кресла и закрыла глаза.

— Изея!

— Что?

— Не нужно ли разбудить тебя и въ томъ случа, когда я увижу, что графъ шатается вокругъ дома и тебя поджидаетъ.

Изея усмхнулась, не открывая глазъ.

— Богатъ онъ, Изея? Очень богатъ?

Насмшливая улыбка не сходила съ лица Изеи.

— Ему, что ли, придется досказывать сказку, когда она здсь покончится?

Брови Изеи сдвинулись.

— Изея, я сегодня видла во сн Вальяноса. У него въ рукахъ былъ блестящій кинжалъ. Онъ вонзилъ его теб въ грудь.

— А пока не вонзилъ, я вотъ этой подушкой запущу въ твою противную рожу, если ты будешь мн мшать уснуть!

Изея склонила голову на бокъ. Старуха смотрла на спящую, или притворяющуюся спящею, красавицу и ворчала про себя такія вещи, которыя, несомннно, разбудили бы Изею, если, бы Зоя сказала ихъ вслухъ и тмъ нарушила клятву, связывавшую ея языкъ:

Въ это самое время фрау Панкъ затворила дверь комнаты Герты и, идя по корридору, разсуждала сама съ собою: ‘Лучше бы, кажется, не говорить ей. Да, вдь, все равно узнала бы фрейленъ Герта точно такъ же, какъ она сама узнала, бывши вчера въ Прор. Класъ все разсказалъ, прежде чмъ она прошла къ Лизхенъ. Господи Боже! Сайо но себ, дло было совсмъ не такъ ужасно! Про другихъ господъ можно бы еще и не такія исторіи поразсказать! Изъ словъ фрау Краузе, къ которой она потомъ заходила, можно было ясно понять то же самое… Именно это-то она и дала понять сейчасъ фрейленъ Герт и прибавила, что самый лучшій изъ мужчинъ, все-таки, не таковъ, какимъ его представляютъ себ молодыя двушки. Теперь, можетъ быть, фрейленъ Герта не такъ сурово станетъ думать о ея Густав, за которымъ, правда, водится не мало грховъ, но отъ этого, какъ видитъ теперь фрейленъ Герта, онъ ничуть не хуже, чмъ другіе ‘.

Пока фрау Панкъ мысленно повторяла все, разсказанное ею молодой хозяйк, Герта сидла, углубившись въ записную книгу, принесенную ей старухою проврить не сходившійся счетъ вчерашняго дня. Само собою разумется, это былъ только предлогъ для того, чтобы придти въ ея комнату. Равнымъ образомъ и Герт эти безграмотные счеты и уродливыя цифры дали возможность сдлать видъ, будто она углублена въ ихъ поврку, и сохранить наружное спокойствіе, слушая эту мерзкую исторію. Но, самообладаніе оставило ее, какъ только затихли шаги экономки. Перо выпало изъ рукъ, горящая голова оперлась на руку. Такъ вотъ изъ-за чего она боролась всми силами души противъ возврата старой любви! Вотъ изъ-за чего отчаянно билась, стараясь спокойно смотрть на любимаго человка, преувеличивая его слабости и пороки, умаляя его достоинства, унижая въ собственныхъ глазахъ человка, опять стремившагося къ ней всмъ сердцемъ! А тому, другому выказывала любовь, которой не чувствовала… Нтъ, не любовь… до такой низости она, слава Богу, не доходила,— а уваженіе, какое подобаетъ будущему супругу. И какъ она благодарна была ему за то, что онъ не требуетъ отъ нея большаго, довольствуется малйшимъ знакомъ расположенія, простымъ пожатіемъ руки! Какъ довольна она была его рдкими и короткими посщеніями… Не дальше, какъ вчера вечеромъ, когда онъ привезъ ей кольцо своей матери и спросилъ, будетъ ли она его носить въ память покойницы, она общала себ вознаградить его скромность, его сдержанность большею привтливостью и тмъ создать себ охрану противъ наплыва чувствъ, осаждавшихъ ее столь ошеломляющимъ образомъ съ другой стороны. Стоило того! У него были достаточныя причины не измнять относительно ея своей обычной робости и молчаливости… Еще бы! когда онъ долженъ былъ каждую минуту бояться, что вотъ-вотъ выйдутъ наружу его гадости, какъ они вышли теперь!… И кто же? Негодная тварь, отъ которой она всегда сторонилась, еще будучи почти ребенкомъ, едва подозрвая, что такое любовь! Любовь! Да разв тутъ въ самомъ дл любовь? Разв можетъ имть понятіе о любви человкъ, связавшійся съ такою тварью?

А, вдь, ее предостерегали! Нсколько недль тому назадъ съ своею обычною беззастнчивостью намекалъ Аксель, и, конечно, уже тогда вс знали! Молодые люди потшались, и она играла главную роль, позорную роль одураченной… и кмъ же?… Могла ли она вообразить это? Она, считавшая себя умне всхъ, думавшая, что всхъ и все насквозь видитъ!… И ее-то одурачилъ простофиля Гансъ… водитъ за носъ Филинъ! Такой потхи не видано, не слыхано… Въ лицо хохотать станутъ. И стоитъ того, сама заслужила!… О, позоръ! Невыносимый позоръ! И нтъ выхода!… А, вдь, сама же была такъ близка къ истин, когда въ прошлое воскресенье прочла въ газет отказъ Преброва отъ дочери. Кто повритъ ей, если она скажетъ, что подозрвала, что знала? Каждый можетъ отвтить: въ такомъ случа ты вдвойн глупа! Стало быть, ты съ открытыми глазами лзла на погибель! Нтъ, это невозможно, невыносимо! Это нельзя стерпть ни на одну минуту!,

Но что предпринять? Написать ему? Онъ получитъ письмо только завтра вечеромъ, по возвращеніи изъ Зундина. Да и какъ писать такія вещи,— просто невозможно. Прямо въ глаза сказать… сказать при всхъ, при княз, тоже одураченномъ его хитростью, бросить ему его кольцо. Нтъ, не стоитъ онъ этого. Поручить дду! Онъ съ наслажденіемъ сорветъ маску съ ненавистнаго человка. Но и ея положеніе будетъ незавидное передъ старикомъ посл того, какъ она разрушила его планъ насчетъ Акселя и дала слово тому, противъ кого прибгаетъ теперь къ его помощи. Идти къ бабушк! Она все равно узнаетъ, но невозможно требовать отъ нея, чтобы она своими руками уничтожила то, что такъ радовало ея доброе старческое сердце, что и теперь еще радуетъ его. Густавъ! Да, да! Онъ единственный человкъ, которому можно и должно поручить это дло. Онъ не можетъ быть ей теперь ничмъ инымъ, какъ братомъ! Онъ и долженъ исполнить то, что въ такомъ случа братъ обязанъ сдлать для сестры. Ему тяжело будетъ, ужасно… но все равно, избжать нельзя. Да онъ, наврное, уже подготовленъ къ этому’, не можетъ быть, чтобы онъ не зналъ того, что знаетъ его другъ Аксель, что извстно всмъ и каждому.

Герта подошла къ окну. Густавъ, повидимому, только что вернулся и подходилъ къ Акселю, шедшему ему навстрчу изъ буковой аллеи. У нея забилось сердце. Быть теперь вмст съ нимъ, когда всякая преграда разрушена!… А Изея, а ребенокъ? О, все, все, какъ было, только еще печальне, еще безпросвтне! Если бы она помирилась съ тмъ, что произошло не по ея вин… тогда она была бы покинутою, жертвою измны, оскорбленною, съ разбитыми надеждами, подобно… очень многимъ! Этого она не хотла снести, поспшила создать для себя новое положеніе, вздумала брату мстить черезъ другаго брата. И вотъ теперь ей оба измнили ‘ей остается лишь на выборъ, что лучше: измна одного ради знатной дамы, или измна другаго ради… двки!

Она быстро отошла отъ окна и остановилась передъ зеркаломъ. Молодые люди могутъ подождать. Хотя она уже привыкла видть рядомъ съ собою гордую красоту Изеи, но все же не хотла показаться съ заплаканными глазами.

Между тмъ, Густавъ поздоровался съ Акселемъ.

— Ты долгонько пропадалъ,— сказалъ Аксель недовольнымъ тономъ.— Я уже цлрй часъ дежурю тутъ въ одиночеств.

— А дамы гд?

— Одваются… отдыхаютъ… я почему знаю! Еще бы немного и я бы ухалъ, а вамъ пришлось бы кататься безъ меня. Надо звать дамъ.

— Подожди. Я весь мокрый, какъ мышь.

— Разв ты пшкомъ ходилъ?

— Такъ точно. Верхомъ здить не смю, mon cher, съ тхъ поръ, какъ Здшній баринъ изволилъ мн замтить, что я долженъ пожалть почтенные годы Фигаро.

— Очень мило съ его, стороны!

— Очень! Сегодня, вечеромъ, на него напала необыкновенная щедрость! Предположенный нами праздникъ удостоился всемилостивйшаго одобренія, даже требуютъ устроить его какъ можно скоре. Какого ты мннія насчетъ понедльника?

— Отлично. Вечеромъ я съ особенно легкимъ сердцемъ буду танцовать, такъ какъ поутру мн предстоитъ вытанцовывать передъ моимъ старикомъ.

— Въ понедльникъ — знаю. Про ту исторію будешь за одно говорить?

— Про какую исторію?

— Тамъ, въ Прор… Про какую же еще?

— Онъ разсказалъ теб, Филинъ-то?

— Успокойся. Совершенно между нами, по-братски!

— Экая подлость!

— А что?

— Онъ далъ мн честное слово до понедльника, по крайней мр, ни полслова не говорить объ этомъ.

— Хотя бы отъ этого все подозрніе пало на него самого?

— Все равно. Честное слово дано, а тамъ хоть умри. И что ему за надобность путаться въ Это дло? Я бы и безъ него управился. А теперь вышло какъ разъ то, чего я боялся. Вообще, какая нужда была болтать объ этомъ? Дня черезъ два она бы могла опять ухать въ Зундипъ, или куда ей угодно, получала бы отъ меня на содержаніе, и все было бы шито и крыто.

— Да, mou cher, сдланнаго не передлаешь. Но ты, конечно, совершенно правъ: разъ молчишь ты, молчитъ и Ганна… она, кажется, и молчала… тогда третьему лицу нечего путаться и длать тебя сказкою цлаго округа, хотя -бы вмшательство этого третьяго было вызвано самыми добрыми намреніями.

— Чортъ ихъ возьми эти добрыя намренія, когда они приводятъ къ такимъ послдствіямъ!

— Врно. Мой теб добрый совтъ: молчи, какъ молчалъ до сихъ поръ. Въ особенности не говори ни слова Гансу и не затвай съ нимъ сцены. Я разъясню ему, что плохую услугу, которую онъ теб оказалъ, онъ можетъ только тмъ исправить, что тоже помолчитъ до тхъ поръ, пока вся исторія заглохнетъ. При такомъ положеніи и теб нтъ надобности сообщать о ней твоему старику, что, кажется, теб въ особенности непріятно.

— Еще бы пріятно, когда это даетъ ему отличнйшій поводъ распространиться о моемъ скверномъ поведеніи, о расточительности… ну, самъ знаешь вс его жалкія слова! Въ понедльникъ это какъ разъ будетъ ему на руку.

— Все равно, онъ проберетъ тебя посл, когда дойдетъ до него. А, все-таки, лучше пока не трогать этого дла, я постараюсь, чтобы никакого говора о немъ не было.

— Если бы только удалось теб, вкъ бы не забылъ.

— Вотъ вздоръ! Не намъ съ тобою изъ-за такихъ пустяковъ считаться. Однако, если хать, то давно пора. Теб, быть можетъ, не особенно хочется?

— Какъ, чортъ возьми, не особенно, когда я больше часа жду!

— Еще одно слово. Пристроить теб въ лсу возможность возобновить твое ухаживаніе за Тертою, или дла остаются на старомъ положеніи?

— То-есть, что я остаюсь кавалеромъ твоей жены? Знаешь, если даже и на старомъ положеніи останется, то я не въ претензіи…

— Благодарю покорно! Не обожги только крылышки, вчно порхающій мотылекъ!,

— Приблизительно такъ, какъ съ тобой случилось около Терты?

— Ты это серьезно говоришь?

— Нтъ, такъ только,— чмъ аукнется, тмъ и откликнется. Не больше.

— Ну, ладно! Вотъ и дамы.

Изея и Терта вышли изъ дома. Густавъ поспшилъ имъ навстрчу. Аксель взялъ со стола шляпу и перчатки и, усмхаясь, проворчалъ сквозь зубы:

— Ладно!… Подожди, будетъ теб ладно кое-что, о чемъ ты пока и не думаешь!

Глава III.

Посл короткаго совщанія ршено было согласиться на предложеніе Густава и хать въ ближній княжескій лсъ, прилегающій къ Пустоши. Подъ громадными буками и елями тамъ свжо и прохладно. Густавъ разсчитывалъ, что Терта сядетъ съ нимъ на переднюю лавочку, а Изея съ Акселемъ на заднюю. Къ немалому его неудовольстію, Изея объявила, что цлое утро не могла поговорить съ Тертой и что ей необходимо теперь обдувать съ нею нкоторые неотложные вопросы туалета. Мужчины должны ссть на переднее сиднье и изображать кучера и слугу.

— Изея хозяйка экипажа,— поддержала ее Терта,— и вс должны исполнять ея приказанія.

Молодые люди стали было протестовать, но Изея украдкою показала Акселю глазами, чтобы онъ согласился, и онъ тотчасъ же сдался.

— Какъ угодно дамамъ,— сказалъ Густавъ, стараясь скрыть свое неудовольствіе.— Но variatio delectat: я ставлю условіемъ, что распоряженіе Изеи дйствительно только на поздку туда, а мн, какъ совладльцу экипажа, принадлежитъ назначеніе мстъ на обратный путь.

Онъ взялъ вожжи, отъхалъ отъ подъзда и сдлалъ нсколько круговъ по двору, причемъ выказалъ свое замчательное мастерство, какъ здока, къ удивленію сбжавшейся со всхъ сторонъ дворни и къ особливому удовольствію стариковъ, привтливо махавшихъ ему платками изъ открытаго окна залы. Потомъ экипажъ бойко понесся по алле къ воротамъ, свернулъ на дорогу къ Ново-Проницу между полями почти совсмъ сплой ржи, въ которой стрекотали безчисленные кузнечики, а сверху неслись веселыя псни незримыхъ жаворонковъ.

Въ лсу пришлось сдержать лошадей и хать шагомъ. Но чмъ дальше въ лсъ, тмъ сильне становились толчки и выдающіеся древесные корни, тмъ глубже были рытвины и колесники, пробитые въ топкомъ грунт. Изея громко жаловалась:

— Неужели это называется пріятнымъ катаньемъ, развлеченіемъ, которое доставляютъ дамамъ?

— Въ лсу никогда не бываетъ лучшей дороги,— извинялся Густавъ.— И меня удивляютъ такія нжности. Не дальше, какъ въ понедльникъ ты хала по этой же дорог съ Гансомъ изъ Проры, и я не слыхалъ, чтобы ты жаловалась.

— я очень хорошо помню это мсто,— возразила Изея.— Но Гансъ слъ самъ на козлы, взялъ у кучера вожжи и прохалъ точно по паркету.

Густавъ отвтилъ какою-то сдержанною рзкостью, Изея не осталась у него въ долгу. Тогда вступился Аксель, желая какъ-нибудь поправить дло, но вышло еще хуже, онъ вздумалъ оправдывать Густава тмъ, что вслдствіе долгаго отсутствія онъ не такъ хорошо знакомъ съ лсомъ, какъ Гансъ, который ежедневно шляется въ немъ.

Густавъ остановилъ лошадей.

— Я довольно наслушался упрековъ,— сказалъ онъ.— Повернуть здсь, не сломавши экипажа, нтъ возможности, дальше хать я не желаю, по крайней мр, не желаю везти компанію. Почему позволю себ сдлать такое предложеніе: здсь идетъ тропинка мимо озера, но которой можно въ пятнадцать минутъ дойдти до большой дороги. Такъ не угодно ли прогуляться пшкомъ? А я съ экипажемъ выду на то мсто, гд тропинка опять сходится съ дорогой. Обратно можно хать на Грибеницъ или черезъ Пустошь, и тогда дамы, наврное, не будутъ имть повода жаловаться.

— Превосходное предложеніе!— воскликнулъ Аксель, выскакивая изъ экипажа и опуская подножку для дамъ.— Я этой тропинки не знаю, но все равно. Пожалуйте, mes dames!

Изея оперлась на поданную руку и легко спрыгнула на землю.

— А вы, mademoiselle, разв не желаете?— обратился Аксель къ Герт.

Онъ надялся, что Герта, ни однимъ словомъ не вмшавшаяся въ споръ и, слдовательно, бывшая на сторон Густава, останется въ экипаж. Къ его прискорбію, она встала, не принимая его руки, сошла на другую сторону*экипажа и присоединилась къ нимъ.

— Я поневол должна идти съ вами, такъ какъ вы не знаете дороги, а я ее отлично знаю.

— Такъ до свиданья!— крикнулъ Густавъ, провожая глазами исчезающія въ чащ лса свтлыя платья дамъ. Еще черезъ минуту лишь по громкому голосу Акселя можно было опредлить направленіе, по которому они удалились.

— Проклятіе!— прошепталъ Густавъ сквозь губы.

Какъ онъ мечталъ, какъ онъ разсчитывалъ: она сла бы съ нимъ рядомъ, тихо, осторожно прохалъ бы онъ остальную часть дурной дороги лсомъ. На это потребовалось бы, по малой мр, полчаса… Полчаса рядомъ съ нею, съ глазу на глазъ… И она бы не имла возможности уйдти отъ него, какъ это длала вс дни, принуждена была бы выслушать его въ тиши этого лса… Она видла и поняла его умоляющій взглядъ, брошенный имъ черезъ плечо украдкою отъ жены и графа, отлично поняла движеніе его губъ и…

— Смирно, вы подлые!…

Бичъ свиснулъ въ воздух и со всего размаха опустился на безпокойно рвавшихся впередъ пони. Осыпаемые жестокими ударами лошади взвились на дыбы. Злой взглядъ Густава обратился въ другую сторону на шорохъ и какое-то движеніе въ кустахъ, изъ которыхъ показались два мальчика, одинъ лтъ двнадцати, другой восьми, оба оборванные, измазанные сокомъ незрлыхъ лсныхъ ягодъ. Меньшой хотлъ было ускользнуть опять въ чащу, какъ дикая кошка, старшій удержалъ его за руку и подошелъ къ экипажу на зовъ Густава, которому при вид ребятишекъ пришла въ голову новая мысль.

— Можешь справить лошадьми?— спросилъ онъ старшаго.

— Не велика хитрость,— отвтилъ мальчишка, не спуская глазъ съ блестящаго экипажа.

— Такъ садись и позжай на грибеницкую дорогу, и жди меня у тропинки, что идетъ отъ озера.

Глаза мальца прыгали отъ восторга.

— А талеръ получи сейчасъ же. Садись и кати.

Мальчикъ вспрыгнулъ на сиднье, съ котораго сошелъ Густавъ, правой рукой схватилъ талеръ и сунулъ въ карманъ изорванной куртки, лвою забралъ вожжи, потомъ освободившейся правою рукою взялъ бичъ…

— Ге-ей!…

Пони понеслись во весь опоръ. Легкій экипажъ выскочилъ изъ колесника и запрыгалъ по корнямъ и рытвинамъ.

— Гой-гой! Гей…— уже далеко раздался звонкій голосъ импровизированнаго кучера.

Густавъ не могъ бы остановить отчаяннаго мальчишку, если бы даже вздумалъ закричать ему. Но мысль эта только промелькнула въ голов молодаго человка.

— Ну, и чортъ его задави совсмъ и съ дурацкой таратайкой! А гд же другой постреленокъ?

Другаго постреленка и слдъ простылъ, даже не шелохнунулись кусты, въ которые онъ ускользнулъ. Густавъ усмхнулся.

— Настоящее пребровское отродье!— проговорилъ онъ вслухъ.

Онъ припомнилъ, что три года тому назадъ, когда онъ ухалъ.

у Преброва было двое ребятишекъ, оба пребезобразные, ничуть не похожіе на отца, сохранившаго до старости слды замчательной красоты, несмотря на безпутно проведенную жизнь. Мальчуганы, должно быть, уродились въ маменьку. Во всякомъ случа это пребровскій выводокъ, выбравшійся на экскурсію изъ родительскаго дома, отстоявшаго не боле, какъ на тысячу шаговъ отъ этого мста. Не доставало только старика, и могла бы выдти порядочная потха.

Все это только мимоходомъ проскользнуло въ его голов въ то время, какъ онъ поспшно шелъ по тропинк, догоняя своихъ спутниковъ. Они, очевидно, ушли дальше, чмъ онъ предполагалъ, прошли вплоть до большой дороги, не останавливаясь, и онъ догонитъ ихъ лишь тогда, когда опять не будетъ возможности остаться наедин съ Гертой. Имъ и останавливаться не было причины, такъ какъ ея присутствіе разстраивало tte—tte, бывшій на ум у тхъ обоихъ! За неимніемъ лучшаго, забавна и эта штука! Во время перебранки съ Изеей Аксель неосторожно открылъ свою игру, которую велъ до сихъ поръ довольно скрытно. Такъ вотъ оно дло-то въ чемъ! Удивительно, какъ онъ былъ ослпленъ и не разгадалъ всего сразу! Аксель, все-таки, подмтилъ его отношенія къ Герт, и это придаетъ ему нахальства. А что если Аксель… если на самомъ дл…

Густавъ остановился, тяжело дыша.— Экая подлость!… И нужно же было, чтобы именно Аксель!… Но все же и это исходъ. Герта знаетъ, что онъ не любитъ Изею. Теперь все дло въ томъ, чтобы она тоже была опять свободна, чтобы найдти ей поводъ отказать Гансу… придумать что-нибудь такое, что бы оскорбило ея гордость, чего бы она никакъ не стерпла… такое, что бы сразу выпустило въ трубу всю ея благодарность и уваженіе, и всякую чепуху, которая ее теперь связываетъ съ нимъ. Исторія съ Ганной! Дло бы очень подходящее. Она еще тогда чувствовала отвращеніе къ этой двченк и знаетъ, что та нравилась Гансу. Только доморощенную добродтель этого пенька ничмъ не прошибешь. А она его слишкомъ хорошо знаетъ, ничему не повритъ. Надо придумать что-нибудь другое.

Онъ уже довольно далеко прошелъ по тропинк, взобрался на пригорокъ у озера и спустился опять внизъ. До сихъ лоръ очень удобная дорожка стала вдругъ сырою и топкою, наплывъ ила показался ему шире, чмъ былъ прежде. Посл нсколькихъ безплодныхъ попытокъ пробраться дальше онъ вернулся опять на пригорокъ искать другой тропы. Это былъ крюкъ, но и шедшіе впереди его должны были сдлать то же. Или они прошли какъ-нибудь иначе? Онъ вышелъ на маленькую полянку, остановился, соображая, куда идти, и вдругъ чуть не вскрикнулъ отъ радости. Шагахъ въ тридцати отъ него, только немного ниже, почти у самаго болота, на корн огромнаго бука, утомленно прислонившись къ обросшему мохомъ стволу дерева, сидла Герта. Сквозь темную листву прокрадывался лучъ солнца и освщалъ ея стройную фигуру отъ блокурой головки до маленькой ножки, выглядывавшей изъ-подъ платья. Широкополая соломенная шляпа лежала на трав. Взоръ двушки, опущенный на сложенныя на колняхъ руки, казалось, внимательно разсматривалъ что-то… что-то похожее на каплю росы на трав, когда на ней заиграетъ солнечный лучъ… брилліантовый перстень, подаренный ей вчера Гансомъ!

— Проклятый!— проворчалъ Густавъ.

Первымъ побужденіемъ его было броситься къ ея ногамъ, обвить руками станъ возлюбленной, поцлуями заглушить крикъ испуга. Теперь онъ готовъ былъ задушить ее изъ ревности, превращавшей любовь въ бшеную ненависть. Онъ бы бросился и убилъ бы ее на мст, но силы вдругъ оставили его, ударъ, нанесенный его гордости, былъ слишкомъ силенъ. Въ груди остановилось дыханье, ноги подкашивались. Чтобы не упасть, онъ инстинктивно схватился за первый попавшійся сучекъ, съ трескомъ переломившійся подъ его рукою.

Герта подняла голову. Если бы она въ эту минуту испуганно вскочила, чтобы убжать отъ него,— его бы опять охватило бшенство, но она сидла спокойно и крикнула ему:

— Ты какъ очутился здсь?

Злобы, ненависти какъ не бывало. Собравши весь остатокъ силъ и присутствія духа, онъ попытался разсмяться, неврными, колеблющимися шагами сошелъ внизъ и тяжело опустился рядомъ съ нею на мохъ, какъ сильно утомленный человкъ.

— Извини… я тамъ бжалъ… хотлъ васъ догнать. Попался мальчишка, я экипажъ отправилъ съ нимъ… А гд же т?

— Аксель уврялъ, что надо обойти озеро справа. Это можно, только я знаю, что здсь ближе. Я ихъ и оставила идти однихъ… Какъ ты поймалъ мальчишку? Вдь, тамъ никого не было?

— Онъ подошелъ какъ разъ въ то время, когда вы ушли… Чумазый оборванецъ, а смлая бестія. Кажется, одинъ изъ пребровскихъ ребятишекъ.

— Адольфъ! Ну, этотъ справится. Однако, не пора ли? Они будутъ насъ ждать.

Она взялась за шляпу. Густавъ придержалъ на мгновенье ея руку.

— Подожди немного. Я на самомъ дл измученъ… а они насъ не хватятся.

Густавъ проговорилъ это съ непритворною горечью. Въ эту минуту онъ чувствовалъ, что Изея измняетъ ему, съ другой стороны, блестящее кольцо на этой маленькой ручк служило неотразимымъ доказательствомъ, что не на что надяться отъ двушки, которую онъ такъ любилъ, какъ никогда не любилъ ту… любилъ всми силами души, всмъ существомъ своимъ да послдней капли крови, бушевавшей теперь въ его сердц и длавшей все тяжеле и тяжеле лежащій на немъ гнетъ.

— Я несчастнйшій человкъ въ мір,— прошепталъ онъ.

Для Герты это не было фразой. Если она не могла читать въ его душ,— хотя воображала, что видитъ самые сокровенные ея тайники,— ей стоило заглянуть въ свою собственную душу, и въ ней она находила именно то, что долженъ былъ переживать Густавъ въ эту минуту: муки безнадежной любви, растравляемыя сознаніемъ, что то именно, что длаетъ ее безнадежною, безсмысленно, создано собственною негодностью, что стать опять свободными совсмъ нетрудно и, въ то же время, невозможно, такъ какъ для этого пришлось бы уничтожить послднюю утху во всякомъ страданіи,— утху гордости. въ ней, въ безпомощной двушк, жива была эта гордость, и не было ея въ немъ, въ мужчин, бывшемъ когда-то ея идеаломъ!… Хотя бы они и должны были разстаться навсегда, она не хотла сохранить о немъ именно такого воспоминанія. Она, все-таки, могла говорить съ нимъ, по вншности, по крайней мр, совершенно свободно. Онъ не знаетъ, какъ глубоко она оскорблена, и уже, конечно, никогда отъ нея не узнаетъ… ни одна душа въ мір не должна знать этого, кром того, кто оскорбилъ ее. Для всхъ довольно того, что она не выйдетъ за него замужъ.

Она подняла голову и искоса посмотрла на Густава, сидвшаго молча съ низко опущенною головою.

— Густавъ!

— Ахъ, да!…— проговорилъ онъ, испуганно вздрагивая, и хотлъ подняться.

— Постой! Они могутъ подождать. Мн нужно поговорить съ тобой… Я всю дорогу думала… и теперь окончательно ршила: теб надо ухать отсюда.

Онъ пристально взглянулъ на нее.

— Тебя это удивляетъ?

— Нисколько. Я зналъ это съ первой минуты, только не ожидалъ услыхать отъ тебя.

— Напротивъ, именно отъ меня. Отъ кого же кром? Кто же знаетъ лучше меня, что съ тобою длается, что въ теб происходитъ. Вотъ почему я повторяю еще разъ: узжай и какъ можно скоре. Не ради меня… я не о себ говорю теперь… о себ посл, въ другой разъ когда-нибудь. Я говорю о теб. Ты любишь меня… опять или все еще любишь,— это все равно. Я ни въ чемъ не виню тебя и думаю, ни одна женщина на моемъ мст не стала бы винить, если бы она сдлала это, то солгала бы. Но мн не въ радость твоя любовь,— прошло это… и навсегда. А теб и безъ нея много горя, ты и такъ достаточно несчастливъ. Это правда. Но ты мужчина и неправъ тмъ, что высказываешь это, или высказываешь въ какомъ-то плачевномъ тон, какъ будто нтъ выхода. Конечно, нтъ и не будетъ, если ты самъ не пробьешь его, или не воспользуешься тмъ, который представляется самъ собою. Выходъ въ томъ большомъ свт, которому ты принадлежишь. Что будешь ты здсь длать? Жить изъ милости на хлбахъ у брата, какъ наши старики, какъ живу я уже слишкомъ долго? Такъ жить ты не долженъ, а помогать ему, чтобы имть право сказать: я зарабатываю свой хлбъ… этого ты не можешь. У тебя нтъ склонности къ хозяйству и знанія нтъ, любой прикащикъ за нсколько десятковъ талеровъ въ годъ будетъ полезне тебя. Кром того, я отлично знаю положеніе Ганса, онъ говоритъ теб, будто получитъ достаточно на всхъ, и говоритъ неправду. Величайшихъ усилій стоило ему поддерживать остатокъ роскоши для стариковъ. Содержать еще тебя такъ, какъ бы теб хотлось и какъ во всякомъ случа пожелаетъ жить твоя жена,— это не по средствамъ имній, вс вмст они представляютъ собою некрупное состояніе и, несмотря на вс хлопоты, на вс труды Ганса, еще не скоро освободятся отъ долговъ.

— Но я уже говорилъ теб,— воскликнулъ Густавъ,— что съ первой же минуты ршился не оставаться здсь! Къ чему ты напрасно тратишь такъ много словъ?

— Не раздражали бы они тебя, если бы я ихъ тратила напрасно, то-есть если бы ты дйствительно поршилъ ухать. Я очень хорошо понимаю, что посл тревожной жизни теб можетъ нравиться покойное житье здсь, гд вс носятъ на рукахъ и тебя, и твою жену, вс хлопочутъ доставить вамъ удовольствія.

— Мн казалось, что ты-то лучше всхъ знаешь, какова моя жизнь здсь,— мрачно проговорилъ Густавъ.— Въ аду едва ли будетъ хуже.

— Слдовательно, ухавши, ты ничего не потеряешь,— возразила Герта,— а можешь только выиграть. Повторяю, Густавъ, я не о себ думаю, а только о теб. Подумай же и ты хотя немного! Вспомни, какъ несносны казались теб всегда и наша мелкая жизнь съ ея мизерными интересами, и вс эти однообразные люди, среди которыхъ ты долженъ былъ вчно прозябать, какъ ты рвался на широкій просторъ, мечталъ объ ожидавшихъ тебя въ немъ опасностяхъ, о борьб, о томъ, чтобы создать себ жизнь по собственному вкусу, достойную твоихъ дарованій, твоей сильной натуры. То были твои послднія слова передъ отъздомъ, Густавъ. Я крпко сохранила ихъ въ моей памяти, провожала тебя моими пожеланіями и надеждами, я никогда не сомнвалась въ теб, хотя приходившія о_# теб всти ничего не говорили объ исполненіи твоихъ широкихъ плановъ, хотя, повидимому, ты продолжалъ вести такую же безалаберную жизнь, какую велъ здсь и вслдствіе которой долженъ былъ ухать. Я думала: ему нужно перебситься, онъ еще не установился, не напалъ на свой настоящій путь, но выйдетъ на него, наврное. Когда ты пересталъ писать, не давалъ о себ извстія цлый годъ, и до насъ дошелъ лишь слухъ, что ты ухалъ въ Грецію, тогда я говорила себ: теперь онъ нашелъ серьезное дло, по себ, вступилъ въ настоящую борьбу, онъ молчитъ потому, что не хочетъ говорить раньше, чмъ будетъ имть возможность сказать: я исполнилъ общаніе, я побдилъ. Потомъ, когда молчаніе продолжалось, явились опасенія, сомннія… побжденъ, погибъ? Густавъ… теперь я могу сказать теб… явился страхъ, что забылъ меня… вынужденъ былъ забыть, чтобы выдти побдителемъ. Вдь, знала я, что ты человкъ, способный всмъ пожертвовать честолюбію… даже любовью. Не прерывай меня! Я давно ждала возможности высказать теб все это… я не кончила. Въ послдніе мсяцы этихъ тяжелыхъ сомнній, становившихся съ каждымъ днемъ все мучительне… называй ихъ какъ хочешь… чувствомъ досады, оскорбленнаго самолюбія… все равно, но, клянусь теб, на душ у меня было одно: ты не должна мшать ему, стоять на его пути, должна очистить ему дорогу, избавить его отъ необходимости оттолкнуть тебя въ сторону, отъ стыда за то, что оттолкнулъ тебя. Если бы я знала, гд ты, я бы написала теб это, сказала бы, что графиня фонъ-Грибенъ ни въ чемъ не можетъ стснять тебя. Но ты пріхалъ самъ, и тутъ я увидала, что на самомъ дл произошло совсмъ не то и не такъ, какъ мы воображали. Что со мною было, какое безуміе охватило меня, что я въ этомъ безуміи…

Герта провела руками по лицу, отстранила протянутую къ ней руку Густава и продолжала взволнованнымъ голосомъ, пріобртшимъ скоро свою прежнюю твердость:

— Ты вернулся не побдителемъ, но и не побжденнымъ, твоя смлая попытка не вполн удалась. Упрекать тебя за это нельзя. Ты не могъ знать, что такъ близко паденіе отца твоей жены. Ты бы могъ покинуть ихъ,- конечно. Но я не могу хулить тебя за то, что ты не сдлалъ этого. Я не спрашиваю, какую роль играли великодушіе и любовь съ твоей стороны, когда ты удвоилъ свою ставку и женился на дочери побжденнаго патріота. Во всякомъ случа, не малую, я думаю. Кром того, ты могъ разсчитывать… Разсчетъ выходитъ недурной, все-таки. Князь Прора не насъ однихъ, а всхъ увряетъ, что при совершеннолтіи короля отецъ твоей жены получитъ опять вс свои имнія и свое прежнее положеніе. Ты утверждаешь противное, говоришь, что король не можетъ сдлать этого для человка, приговореннаго къ смерти и только что помилованнаго имъ, съ замною казни пожизненнымъ заключеніемъ… Разнорчіе выходитъ слишкомъ большое. Я этого не понимаю, но думаю, что князь смотритъ на дло правильне, чмъ ты, хотя теб и ближе извстны вс тамошнія обстоятельства. Но ты можешь ошибаться именно потому, что теб все это близко, что ты просто боишься увлекаться надеждою, чтобы избжать разочарованія. Допустимъ, что помилованіе послдуетъ не такъ скоро,— во всякомъ случа, князь правъ, говоря, что не можетъ же король вчно держать въ тюрьм національнаго героя, это только вопросъ времени… Я повторяю подлинныя слова князя. А до тхъ поръ теб нтъ ни основанія, ни нужды, слава Богу, сидть сложа руки. Ты говорилъ, что данное теб баварскимъ королемъ порученіе къ ольденбургскому двору иметъ совершенно частный характеръ, что ты самъ предложилъ ему свои услуги. Быть можетъ, порученіе и не спшное, быть можетъ, теб полезно даже устроить сперва твои дла здсь и, такъ сказать, поднять себя въ глазахъ здшняго дворянства прежде, чмъ хать въ Ольденбургъ. Все это прекрасно. Въ такомъ случа побывай завтра на праздник у князя… для твоихъ цлей это очень удобное обстоятельство, пробудь здсь понедльникъ на нашемъ праздник, который еще боле долженъ упрочить твое положеніе… А потомъ надо хать, Густавъ.

— А Изея? А я?— спросилъ Густавъ.

— Изею ты во всякомъ случа долженъ взять съ собою,— поспшила отвтить Герта.— Это само собою разумется. Я не могу… да, не смю, не хочу и не могу взять ее на свою отвтственность. Я, можетъ быть, слишкомъ строго сужу ее, но въ этомъ она сама виновата. Она, кажется, жить не можетъ безъ побдъ. Въ этомъ вы какъ нельзя больше подходите другъ къ другу, вы настоящая пара. Вамъ нужно только направить ваше честолюбіе къ одной общей цли, а не растрачивать способностей на пустяки, какъ теперь. А руководить Изеей, вести ее — твое дло, въ ней есть все для того, чтобы слдовать за тобою, и не это только. Она не особенно много училась, пожалуй, даже, ровно ничего не знаетъ… при этомъ воспитана она очень удивительно. Она легкомыслена, втрена, если хочешь, но въ высшей степени добродушна, какъ мн кажется, и, наврное, очень умна, въ десять разъ умне меня, необыкновенно разговорчива, когда въ дух… Однимъ словомъ, какъ разъ такая жена, какая нужна мужу, вынужденному пробивать себ дорогу при неблагопріятныхъ условіяхъ, да еще въ придворныхъ сферахъ, гд женщины играютъ такую крупную роль. Ты, вроятно, во всемъ этомъ согласишься со мною.

Густавъ медлилъ отвтомъ. Когда она умолкла, онъ точно будто очнулся отъ тяжелыхъ сновидній, но не сновиднія то были, а горькая дйствительность встала, передъ нимъ и нагло хохотала ему въ глаза: дйствительность лжи, въ которой онъ запутался, какъ легкомысленный школьникъ. Сказать ли ей правду? Признаться ли, что вс создаваемые ею планы его будущности не боле, какъ мыльные пузыри, которые разлетятся отъ перваго дуновенія? Признаться Герт, когда для нея-то онъ и возвелъ сначала шуточную ложь въ ложь серьезную, висящую теперь надъ нимъ Дамокловымъ мечемъ, могущимъ каждую минуту обрушиться на его голову? Да, хорошо, если она его любитъ! Чего не проститъ двушка любимому человку! И если она допуститъ себя сдлаться его сообщницей,— тмъ лучше, гмъ врне будетъ она вынуждена слдовать _#за нимъ дальше, хотя бы даже до паденія, ожидающаго его впереди. Только не захочетъ она… умно заняла она врное положеніе… Хорошо ей разсуждать и подавать разумные совты!

Онъ хотлъ ей высказать это, но чувствовалъ, что не въ силахъ будетъ совладать съ собою, и ршился лучше выносить все на своихъ плечахъ, чмъ вызвать сцену, которая должна повести за собою окончательный разрывъ.

— Ну, это объ Изе,— сказалъ онъ.— Я могъ бы теб кое-что возразить, но оставимъ это. Изея подетъ со мною. А какъ быть съ ей?

— Я, конечно, думала и объ этомъ,— возразила Герта,— и пришла къ тому, что ребенка лучше оставить здсь. Онъ только свяжетъ васъ. Здсь хорошо двочк, она поправилась за эти дни. Ваша нянька вынуждена будетъ мало-по малу передать ребенка на руки бабушк, а бабушка спитъ и бредитъ только объ этомъ. Вдвоемъ съ нашей Панкъ она управится и твоей дочери лучше будетъ съ ними, чмъ съ вами при вашей тревожной жизни.

— А ты сама, повидимому, знать не хочешь ребенка, какъ не. хочешь знать его отца,— сказалъ Густавъ.

— Ты заключилъ это изъ того, что я ничего не сказала о себ?

Дв тонкія перпендикулярныя черточки, появлявшіяся между ея бровей, когда она говорила серьезно, сдлались рзче, взглядъ упряме, глаза потемнли, что было у нея всегдашнимъ признакомъ внутренней бури. Двушка заговорила медленне и тише, нсколько колеблящимся голосомъ, звучавшимъ, тмъ не мене, какъ-то особенно твердо.

— Я не говорю о себ потому, что мн очень не долго придется заботиться объ …

— Я не зналъ, что ваша свадьба будетъ такъ скоро,— перебилъ ее Густавъ.

Онъ думалъ, что замченное имъ напряженное состояніе Герты вызвано необходимостью сообщить ему о близости свадьбы и желаніемъ, по возможности, напередъ отклонить всякія возраженія съ его стороны.

— Лишь до тхъ поръ,— продолжала Герта, какъ бы не слыхавши словъ Густава,— пока я найду мсто компаньонки или гувернантки… гд-нибудь далеко отсюда… за границей… Я полагала,— потому и говорю теб объ этомъ теперь же… я полагала, что ты можешь мн помочь въ этомъ.

Густавъ не могъ опомниться отъ удивленія. Что это значитъ? Она хочетъ ухать? И это на другой день посл того, какъ она взяла его кольцо, блестящее на ея рук? Что же могло случиться за эхо время, когда она даже не видала Ганса? Между ними ничего не могло произойти, а, все-таки, произошло нчто… Въ такомъ случа, неужели же… это? Передъ отъздомъ Панкъ долго пробыла въ ея комнат… вчера старуха была въ Прор… Другаго ничего быть не можетъ!

Сердце дрогнуло въ груди Густава. Вотъ она, вотъ самая страшная Ложь, въ сравненіи съ которой все то, что онъ когда-нибудь лгалъ въ своей жизни, не боле, какъ дтскія шалости. Но ему нтъ крайности лгать прямо, стало быть, это и не будетъ настоящею ложью. Что ему за дло до недоразумнія, произведеннаго болтливостью другихъ, когда изъ-за этого недоразумнія они разстанутся и… Герта будетъ свободна, свободна для него!

— Благодарю тебя за твое молчаніе,— сказала Герта.— Я предполагала, что ты все знаешь, и не ставлю теб въ вину, что ты не предупредилъ меня. Вдь, вы, мужчины, считаете себя обязанными къ обоюдному молчанію въ подобныхъ вещахъ, ты же, кром того, не могъ ничего говорить и по другимъ обязательствамъ, лежащимъ на твоей душ по отношенію къ нему.

Точно ножемъ по сердцу рзнули его слова: по обязательствамъ, лежащимъ на его душ! Какъ часто стоналъ онъ подъ тяжестью этихъ обязательствъ! Теперь, или никогда, онъ можетъ снять съ своей души этотъ гнетъ… однимъ словомъ! Слово это должно быть сказано, если въ его сердц сохранилась хотя искра чести!

— Теперь пойдемъ!— сказала Герта.

— Погоди.

Онъ выговорилъ это хриплымъ голосомъ, хотлъ продолжать, сказать всю правду, но голосъ не повиновался, ему сдавило горло точно желзными тисками. Онъ схватилъ руку двушки, чтобы удержать ее, и почувствовалъ подъ пальцами кольцо Ганса.

— Я знаю, что говорятъ… въ Прор… я слышалъ… но…

— Довольно!— воскликнула Герта, вырывая руку и вскакивая съ мста.

— Я не хочу тутъ никакого до, тутъ быть не можетъ никакого но… Между нимъ и мною все кончено,

Густавъ тоже всталъ и, едва волоча ноги, послдовалъ за двушкой.

— Она не хочетъ ничего слушать… не моя вина,— прошепталъ jнъ.

Не боле минуты шли они по лсу, какъ вдругъ съ правой стороны изъ кустовъ до нихъ долетлъ голосъ Акселя, а вслдъ за тмъ показался и самъ онъ, стараясь раздвинуть для Изеи густо-разросшіяся втви. Онъ тоже увидалъ Густава и Герту и негромко, радостно вскрикнулъ, въ отвтъ послышался болзненный крикъ Изеи, которую больно задлъ неосторожно выпущенный имъ изъ рукъ сучекъ. Наконецъ, они выкарабкались кое-какъ изъ чащи онъ былъ запыхавшись, Изея съ разорваннымъ платьемъ и нахмуреннымъ лицомъ. На Аксел смятая шляпа, лицо и руки исцарапаны.

— Ахъ, Боже мой,— говорилъ онъ, сконфуженно смясь,— кому же могло придти въ голову… Приношу тысячу извиненій, madame… Эти проклятые кусты… Вы откуда взялись? Ты какъ очутился тутъ? Лошади, что ли, убжали?… Только этого не доставало!

— Успокойся,— сказалъ Густавъ,— экипажъ ожидаетъ насъ гамъ, гд сказано. А вотъ вы какъ тутъ очутились? То-есть. ты можешь намъ это разсказывать дорогой, времени терять вамъ некогда. Герта, ты лучше всхъ знаешь дорогу!

— Герта пошла впередъ. Изея, чуть не падая отъ усталости, оперлась на руку Густава. Аксель шелъ между ними и обращался то къ Герт, то къ Густаву, оглядываясь назадъ черезъ плечо.

— Боже мой, фрейленъ, зачмъ только мы не пошли за вами! Но я былъ такъ увренъ, что влво ближе! Оно и было бы ближе, если бы не проклятое болото. Чортъ знаетъ, какъ оно разраслось… Прошлой весной я былъ тутъ съ княземъ на тяг… Да, ловко же мы попали! Твоя несчастная жена, Густавъ… Не правда ли, madame? Наконецъ, мы счастливо перебрались, и я нашелъ сухое мстечко, на которомъ можно было немного отдохнуть… Это было даже необходимо, согласитесь, madame… Не просидли мы и пяти минутъ…

— Пяти секундъ!— воскликнула Изея.

— Ну, да, или пяти секундъ… Я уже, право, не знаю. Вдругъ madame вскакиваетъ, вскрикиваетъ и говоритъ, дрожа отъ страха…

— Ничего я ровно не говорила,— перебила его Изея.— Я только убжала.

— Да, такъ, такъ, врно.. Вы убжали, я за вами… Это вы посл сказали, когда я васъ догналъ… Вы сказали, что видли кого-то за толстымъ деревомъ съ ружьемъ въ рукахъ. Слышишь, Густавъ, съ ружьемъ! И цлится прямо въ насъ… то-есть въ меня, хотлъ я сказать.

— Экой вздоръ,— сказалъ Густавъ.

— Я то же сказалъ,— воскликнулъ Аксель,— то-есть я не это сказалъ, я только старался уврить твою супругу, что она, по всей вроятности, ошиблась…

— Я не ошиблась,— возразила Изея.— Я очень хорошо видла ружье.

— А человка?— спросилъ Густавъ.

— И человка,— отвтила Изея.— Разсмотрла только черную бороду.

— Стало быть, не Преброва,— замтилъ Густавъ.— Можетъ быть, кто-нибудь изъ полсовщиковъ князя. Что же, ты не узналъ, Аксель, что это за человкъ?

— Какъ же я могъ бы это сдлать, когда твоя жена такъ скоро убжала, что я едва могъ слдовать за нею! Кром того, она увряетъ, будто какъ только она вскрикнула… Видите, madame, вы дйствительно вскрикнули!… Какъ вскрикнула, такъ онъ скрылся. Едва ли бы я его нашелъ.

— Ну, а потомъ?

— Ну, а потомъ мы и бродили по лсу., пока, по счастью, не наткнулись на васъ. Да, фрейленъ, могу сказать, это не по саду прогуливаться!

— Сейчасъ придемъ,— сказала Герта, раздвигая послдніе кусты и перепрыгивая черезъ сухую канаву, въ которую сошелъ Аксель, чтобы помочь Изе.

Общество выбралось на дорогу. Въ нсколькихъ шагахъ стоялъ экипажъ въ самомъ плачевномъ вид: щегольскія сиднья были закиданы грязью, шелковая обивка изгажена, сбруя забрызгана, кони взмылены. Мальчишка, сидвшій на козлахъ съ довольнымъ и счастливымъ лицомъ ‘не переставалъ хлопать бичемъ и на прощаніе, когда вышли господа, такъ ударилъ имъ лошадей, что ударъ далеко раздался по тихому лсу.

— Вотъ я тебя выучу лошадей тиранить!— крикнулъ Густавъ ничего неожидавшему мальчику, схватилъ его за грудь, вырвалъ бичъ и больно стегнулъ имъ озадаченнаго возницу.

— Оставь его!— рзко остановила Герта.— Чмъ виноватъ ребенокъ? Виноватъ во всемъ ты одинъ.

— Этого я вамъ никогда не забуду,— раздался грубый голосъ старика Преброва, точно изъ земли выросшаго и готоваго кинуться на Густава съ грозно-поднятыми кулаками.

— Вы съ ума, что ли, сошли,— сказалъ Густавъ, выпустивши мальчика и въ упоръ смотря на старика высокомрнымъ взглядомъ.

— Благодарите Бога за то, что не сошелъ,— отвтилъ старикъ и опустилъ руку.

Губы Густава сложились въ насмшливую улыбку. Онъ отвернулся отъ старшаго контрабандиста и обратился къ дамамъ:

— Прошу садиться! Такъ! Подемъ, Аксель. Вс на мстахъ? Въ путь!

Онъ повернулъ экипажъ вокругъ неподвижно стоявшаго старика и рысью выхалъ на дорогу въ Грибеницъ. Это была самая длинная и наимене тнистая дорога, но Густавъ не хотлъ хать на Пустошь мимо разваливавшагося двора Преброва, чтобы не вспоминать самому и скоре изгладить изъ памяти Герты только что происшедшую безобразную сцену съ старикомъ. Пребровъ простоялъ еще секунды дв, смотря вслдъ удаляющемуся экипажу, потомъ вернулся опять въ лсъ и пошелъ по направленію къ своему двору. Не прошло десяти минутъ съ тхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ дому. Возвращаясь съ полевой работы, онъ узналъ отъ примчавшагося стрлою меньшаго сынишки о необыкновенномъ приключеніи въ лсу Къ нимъ подошла его жена и сказала, что кое-какъ перевела господину Вальяносу разсказъ Христофиньки. Много ли онъ у нея понялъ, она не знаетъ, только онъ бросился въ комнату, какъ сумасшедшій, схватилъ изъ шкафа винтовку и убжалъ въ лсъ, изъ котораго только что пришелъ. Что значитъ все это? Вообще ей надоли вс эти таинственности, она хочетъ знать, что длается въ ихъ дом. Старикъ не сталъ слушать ея вздорной болтовни и тоже поспшилъ въ лсъ къ тому мсту, гд долженъ былъ остановиться экипажъ. Безумный человкъ этотъ грекъ! Середи благо дня! При мальчишк, вдобавокъ… Сейчасъ же все выйдетъ наружу, и еще его запутаютъ въ дло, какъ укрывателя и сообщника! Ну, теперь оказалось, что грекъ напрасно пробгалъ, не выстрлилъ. Смлъ этотъ дворянчикъ! Не шевельнулся, не сморгнулъ даже своими страшными глазищами… весь въ отца, негодяй! Вс они есть и споконъ вка были негодяями! Да еще поплатятся! Ужь я же имъ поднесу… обоимъ. Только надо осторожно, наврняка, чтобы самому не обжечься. Такъ ничего не подлаешь, головой стну не прошибешь! Подождемъ, придетъ время… обдлаемъ, обдлаемъ!.

Старикъ остановился на опушк, недалеко отъ дома. Онъ услыхалъ сзади себя трескъ въ лсу,— это, должно быть, грекъ. Здсь можно будетъ безъ помхи сдлать ему выговоръ за его неосторожность и сообщить планъ, только что пришедшій старику въ голову, когда онъ сообразилъ, что на слдующій день вечеромъ все общество подетъ изъ Старо-Проница въ Прору на балъ къ князю.

Между тмъ, мальчикъ осторожно пробирался за отцомъ, ступая чуть слышно и держась въ почтительномъ разстояніи, и раздумывалъ, почему это старикъ не отдулъ его тутъ же на мст. Рукою онъ ощупывалъ карманъ, чтобы удостовриться въ цлости талера. Увидавши, что отецъ остановился, выждалъ чужаго господина и тихо заговорилъ съ нимъ, Адольфъ счелъ боле благоразумнымъ ускользнуть опять въ лсъ и поголодать до вечера во избжаніе трепки, онъ по опыту зналъ, что отецъ рдко переносилъ расправу на слдующій день.

Глава VI.

Вечерняя заря еще горла надъ тысячелтними великанамидубами княжескаго парка и надъ зубчатыми башнями замка, когда первые экипажи гостей стали подъзжать къ широкой лстниц открытаго подъзда, за ними слдовали другіе экипажи цлою вереницею. Необыкновенно интересное зрлище развертывалось передъ глазами обывателей княжескаго мстечка, почти поголовно собравшихся на площади за ршеткою, въ толп примшивалось нсколько сотенъ любопытныхъ, пришедшихъ изъ окрестностей поглазть на роскошный праздникъ. Вс были уврены, что дворянство выкажетъ при этомъ торжественномъ случа всю роскошь и великолпіе, и не ошиблись въ своихъ ожиданіяхъ. Люди, видавшіе самое крупное торжество этой мстности,— зундинскія скачки,— утверждали, что ничего подобнаго предстоящему празднику они не запомнятъ. Къ ихъ рчамъ и сужденіямъ внимательно прислушивалась толпа, какъ къ мннію знатоковъ дла.

По нкоторымъ частнымъ вопросамъ мннія эти расходились, къ неудовольствію слушателей, и то тамъ, то въ другомъ мст раздавались голоса, что самъ чортъ собьется во всхъ этихъ гербахъ и цвтахъ ливрей. На самомъ дл трудно было не сбиться, такъ какъ скачки бываютъ днемъ и господа съзжаются въ лтнихъ открытыхъ экипажахъ, тогда какъ теперь, по случаю поздняго часа и бальныхъ туалетовъ дамъ вс прізжали въ закрытыхъ каретахъ, въ которыхъ не легко было разсмотрть лица, и приходилось угадывать фамиліи по ливреямъ кучеровъ и лакеевъ. Къ тому же надо было обращать вниманіе на пестрыхъ жокеевъ-форрейторовъ при экипажахъ, запряженныхъ четвернею или шестернею. Конечно, всякій ребенокъ зналъ цвта и ливреи господъ своей мстности или ближайшихъ: Грибенъ, Зальховъ, Креве и Плюггентинъ, Узелинъ и Наделицъ, Герштицъ, Зильмницъ, Убехель. Но вмст съ ними подъзжали господа изъ Помераніи, тутъ-то и выходили разногласія и споры между знатоками, одни клятвенно утверждали, что съ тхъ поръ, какъ міръ стоитъ, у господъ Хазеловъ изъ Хандорфа были красныя куртки и черныя, шапки, а у Куммеровыхъ изъ Мальцена куртки полосатыя, блыя съ синимъ и синія шапки, другіе же предлагали какое угодно пари въ томъ, что это совсмъ наоборотъ. Въ дло вмшивались третьи я запутывали его окончательно увреніемъ, что это не Хазеловы и не Куммеровы, а Крассовы и Негенданкъ, такъ какъ Хазеловы не прідутъ, отказались, у Куммеровыхъ же оранжевыя куртки и черныя шапки, и пріхали они одни изъ первыхъ, давнымъ давно сидятъ въ замк. Такъ ли, не такъ ли, а срамъ на всю округу, что г. президентъ изъ Зундина и новый совтникъ казенной палаты при такомъ-то случа расшиблись сообща на одинъ экипажъ, запряженый парою клячъ!… А вотъ старый каммергеръ съ супругою, на что не богачи, а все же пріхали четвернею, правда, пара уносныхъ, кажется, прямо изъ плуга взяты.

— Въ карет съ ними пріхала фрейленъ Герта… А сзади-то…

— Дтки, дтки! Смотрите…. Плетеный шарабанъ, запряженный парою соловыхъ… Это баронъ Пронъ, отчаянный Густавъ, вернувшійся недлю тому назадъ съ молодой баронессой, на которой женился въ Греціи. Она, говорятъ, ночь владтельнаго князя. Ну, это и по ней угадать не трудно. А шарабанъ съ доппель-пони подарилъ нашъ князь! Говорятъ, и праздникъ-то сегодня дается въ честь барона и баронессы!

Такъ толковалъ не одинъ мелкій людъ, тснившійся на площади и начавшій расходиться, кто по домамъ, кто къ тому мсту парка, гд на пруду долженъ быть сожженъ фейрверкъ, то же говорилось шепотомъ на ухо въ ярко освщенныхъ залахъ замка. Впрочемъ, баронесса Наделицъ, не стсняясь, говорила объ этомъ вслухъ кому угодно, она вообще не любитъ стсняться и секреты у нея не держатся. Кое-кто шутя уврялъ, будто князь, зная ея слабость, нарочно сообщилъ ей это подъ строжайшею тайною для того, чтобы, кром базара, никто не узналъ. Вопросъ только въ томъ, для чего, вообще, нужна эта таинственность? Всякій объяснялъ это по своему. Во-первыхъ, указывали на прежнюю жизнь Густава Прона, которую никто не забылъ и очень многіе не простили, несмотря на то, что старшій братъ тогда же заплатилъ вс долги вышедшаго въ отставку поручика,— заплатилъ, пожертвовавши чуть не послдними остатками родовыхъ имній. Князь самъ былъ на этотъ счетъ не безъ сомннія, доказательствомъ можетъ служить отсутствіе на праздник офицеровъ изъ Зундина и изъ Грюнвальда, у нкоторыхъ изъ нихъ могли бы выдти столкновенія съ прежнимъ товарищемъ. А что бы было, если бы искатель приключеній… онъ, все-таки, не боле, какъ искатель приключеній… чтобы было., если бы не греческая принцесса? Да, наконецъ, будь съ нимъ и принцесса, но не прими князь такого участія въ красавиц-иноземк… Ну, ничего бы ровно и не было! Ни одна собака о ней, такъ сказать, и не пробрехала бы! Старики, ихъ превосходительства, господа Линдблатъ, отъ молодыхъ руками и ногами отбатывались и уступили только авторитету князя, его настояніямъ! Потомъ непріятность съ графомъ Грибенъ. Ее тоже уладилъ князь! A propos! Гд же баронъ Гансъ, кинувшійся очертя голову на выручку меньшаго брата? Филинъ, наврное, прідетъ на балъ не въ десять лошадей. Во всякомъ случа, ему слдовало быть на праздник въ честь брата и молодой снохи и самому показаться вмст съ невстою. Должно быть, ухалъ, но его, все-таки, ждутъ. Посмотримъ!… Между тмъ, дло и такъ становится крайне интереснымъ. По желанію ли князя и подъ его вліяніемъ, или помимо ихъ, въ силу любопытства, возбуждаемаго въ замкнутомъ и однообразномъ кружк всякою новинкою и необыкновеннымъ явленіемъ,— а надо признаться, красивая чужеземка съ каждой минутой становится центромъ, вокругъ котораго вертятся вс интересы вечера. Никто не говоритъ ни о чемъ, кром прізжей красавицы! Президентъ фонъ-Зиделицъ постоянно окруженъ толпою, любопытствующею получить отъ него свднія о греческихъ длахъ. И замчательно, куда ни пойди, везд только и слышенъ французскій говоръ.

— Точно вс разучились говорить по-нмецки!— крикнулъ старый графъ Грибенъ баронесс.— И все это потому, что удостоившіеся счастья быть ей представленными принуждены выкладывать свои познанія во французскомъ язык. Другіе продолжаютъ- болтать по-французски уже безъ всякой надобности. Просто, смшно.

— Такъ вы и смйтесь, любезный графъ,— сказала баронесса,— только не кричите. Я, въ сущности, не знаю, представляетъ ли достаточный поводъ къ смху давно знакомая исторія о томъ, какъ прыгаютъ овцы одна за другою. Люди — т же овцы. Мн это, впрочемъ, ршительно все равно, я ни у кого позволенія не спрашиваю и говорю, какъ мн думается. А вы вотъ что., присядьте-ка сюда на минутку, я хочу вамъ кое-что поразсказать. Вамъ надо женить вашего Акселя. Я внимательно наблюдала, не дальше, какъ вчера, когда у меня были съ визитомъ молодые фонъ-Пронъ… Не прошло пяти минутъ, явился,— кто бы вы думали? Вашъ Аксель! Короче сказать, любезный графъ, онъ по уши влюбленъ въ иностранку. Вотъ почему онъ такъ скоро помирился съ Провами. Бда, положимъ, не велика. Въ нее вс влюблены, поголовно, начиная съ князя и кончая… хотя вами. Вдь, мужчины вс — ягоды съ одного куста. Именно поэтому-то и возьмите своего молодца покрпче въ руки, чтобы онъ не выкинулъ какого-нибудь козла, къ чему онъ иметъ непреодолимую склонность. Обратите вниманіе! Здсь три красивыхъ женщины,— себя, въ качеств вдовы съ пятью малолтками, я въ счетъ не ставлю,— и такъ: самая красивая — иностранка, которая за Акселя выдти замужъ не можетъ, вторая — Герта Пронъ, которая, кажется, довольно ясно показала, что выдти за него не желаетъ, третья — Ульрика Узелинъ. На этой онъ можетъ жениться, когда захочетъ… Понимаете?… И если хотите поступить разумно, то уладьте это дло сегодня же вечеромъ съ старикомъ Узелинъ. А теперь давайте руку и ведите меня къ княгин. Я по ней вижу, что* на что-то нужна ей.

На самомъ дл лицо княгини казалось озабоченнымъ, когда она возвратилась къ своимъ гостямъ посл продолжительнаго и оживленнаго разговора съ княземъ. Князь подошелъ въ президенту фонъ-Зиделицъ, взялъ его подъ руку и отвелъ въ сторону къ оконной ниш.

— Я въ большомъ затрудненіи, любезный другъ,— сказалъ онъ,— и желалъ бы воспользоваться вашимъ совтомъ.

— За счастье для себя сочту быть полезнымъ вашей свтлости!— отвтилъ президентъ.

— Дло вотъ чемъ. Я начну съ того, на чемъ, какъ я полагаю, остановился вашъ разговоръ съ нашею добрйшею Наделицъ, такъ какъ дальнйшаго она сама не знаетъ. И такъ, мн бы хотлось оказать извстное вниманіе красивой гречанк, и необходимое для этого мною уже подготовлено, какъ вы сейчасъ увидите. Къ сожалнію, до настоящей минуты я не имю въ рукахъ самаго капитальнаго. Вы знаете, сегодня день совершеннолтія короля Оттона. По правд говоря, я самъ не зналъ объ этомъ въ понедльникъ утромъ, когда былъ въ Прониц и пригласилъ ихъ на ныншній день, а узналъ только посл обда, просматривая газеты и спеціально интересуясь всмъ, относящимся до Греціи, Я нашелъ не только число этого торжества, но и перечисленіе всхъ предполагаемыхъ празднествъ, а также извстіе, что юный король, по установившемуся обычаю, даруетъ въ этотъ день полную амнистію всмъ, осужденнымъ за политическія преступленія. Поэтому я счелъ себя вправ съ достаточною достоврностью предположить, что въ числ помилованныхъ будетъ и отецъ красавицы, нашей protge, хотя иногда случается, что для такихъ выдающихся лицъ длаются исключенія, ради общественной безопасности… Если хотите, это даже необходимо. Enfin, я желалъ, считалъ даже необходимымъ имть на этотъ счетъ что-нибудь положительное и несомннно имлъ бы, если бы возвратился нашъ общій юный другъ Карло Лиліенъ, отлично знакомый съ положеніемъ длъ въ Греціи. Но какъ разъ въ понедльникъ я получилъ отъ него письмо, что онъ продетъ въ Парижъ повидаться съ моимъ сыномъ и вернется не ране начала будущей недли. Тогда я написалъ Ладендорфу въ Берлинъ, съ которымъ, какъ вы знаете, мы старые друзья, и просилъ его навести точныя справки обо всемъ, относящемся къ этому длу, у греческаго посланника, или въ другихъ доступныхъ для него мстахъ, и извстить меня съ нарочнымъ. Это было въ понедльникъ. И, представьте себ, я до сихъ поръ не имю никакого отвта! Сейчасъ я опять говорилъ объ этомъ съ княгиней, она остается при своемъ прежнемъ мнніи, что слдуетъ оставить мой… то-есть нашъ проектъ. Но, Боже мой, дло идетъ совсмъ не о какихъ-нибудь важныхъ вещахъ… нсколько небольшихъ, теплыхъ замчаній, имющихъ значеніе лишь потому, что будутъ выражены, такъ сказать, a propos и что никто ихъ не ожидаетъ, почему я даже васъ не посвящу въ большія подробности. Ну, дорогой мой, что вы скажете?

Президентъ, внимательно слушавшій съ склоненною на бокъ головою и съ полузакрытыми глазами, выразилъ мнніе, что осторожность ея свтлости, княгини, весьма для него понятна, вполн раціональна и похвальна въ виду возможности исключенія изъ амнистій еодора Колокотрони. Съ другой стороны, онъ вполн сочувственно относится къ нежеланію князя отказаться отъ намренія, внушеннаго ему его добрымъ сердцемъ. Притомъ же намреніе это, приведенное въ исполненіе при такихъ торжественныхъ обстоятельствахъ и лицомъ столь высокопоставленнымъ, останется не безъ вліянія на политическое положеніе и можетъ быть одобрительно принято въ высочайшихъ сферахъ. Во всякомъ случа, не найдетъ ли его свтлость нужнымъ поврне распросить камергера Линдблата или молодаго барона?

— Я, конечно, думалъ объ этомъ,— возразилъ князь.— Но, вдь, вы знаете нашего стараго Полонія: слова, слова, слова… Вонъ онъ и сейчасъ тамъ ораторствуетъ въ кругу молодежи. Онъ и въ лучшее-то свое, парижское время былъ лишь пятымъ колесомъ въ дипломатической колесниц, а теперь и совершенно отсталъ отъ всего. Молодому барону, разумется, хорошо все извстно, въ Мюнхен у него есть связи въ самыхъ высшихъ кругахъ, и онъ упорно держится мннія, что Колокотрони не будетъ помилованъ. Но баронъ плохой судья, я разумю — плохой въ томъ смысл, что смотритъ на дло слишкомъ мрачно, и самое дло ему слишкомъ близко. Поэтому, я думаю, на него нельзя полагаться.

— Мн бы казалось,— возразилъ президентъ, едва замтно пожимая плечами,— что ваша свтлость поступили бы правильне, положившись на него.

— Слдовательно, вы мн отсовтуете!— воскликнулъ князь, стараясь смхомъ прикрыть свое недовольство.

— Не могу, по крайней мр, подать совта въ положительномъ смысл, въ томъ соображеніи…

— Извините, я вижу графиня Куммеровъ стоитъ тамъ-совершенно одна,— сказалъ князь и быстро направился въ залъ.

Президентъ чуть замтно усмхнулся и проговорилъ про себя: ‘Баронесса Наделицъ права, онъ влюбленъ въ красавицу. А милйшая княгиня думаетъ: principiis obsta! и возстаетъ противъ крайне смшной демонстраціи, въ чемъ бы она ни выразилась Воспрепятствовать же князю нтъ никакой возможности’.

Онъ подошелъ къ княгин, только что кончившей разговоръ съ камергеромъ фонъ — Линдблатъ. Жестомъ она указала ему освободившееся мсто рядомъ съ собою на диван и сказала:

— Мн бы хотлось, наконецъ, слышать ваше сужденіе, любезный другъ.

— Ваша свтлость соблаговолитъ указать, по какому предмету.

— Вы шутите, любезный другъ.

— Я бы позволилъ себ шутку лишь до вызову къ тому со стороны вашей свтлости. Но, судя по выраженію лица вашей свтлости, я счелъ бы шутку неумстною.

— Разв мое лицо такъ серьезно? Въ такомъ случа, это просто отъ удивленія, что умнйшій человкъ изъ всего общества требуетъ поясненія такого вопроса, на который всякій бы отвтилъ, не задумываясь. Нтъ, серьезно, какъ вы ее находите?

— По направленію взгляда вашей свтлости, я догадываюсь, что вы изволите разумть молодую баронессу Пронъ, и съ своей стороны нахожу, что она, по крайней мр, держитъ себя превосходно.

— Я совершенно того же мннія,— сказала княгиня.— До всмъ окружающимъ ее ухаживаніямъ она относится съ такою скромностью, которая, на мой взглядъ, дополняетъ очарованіе, производимое на всхъ ея необыкновенною красотою. За это я ей очень благодарна, конечно. Если не ошиблась, къ этому и относилось ваше ‘по крайней мр’.

— Я дйствительно не безъ нкотораго умысла употребилъ это выраженіе,— отвтилъ президентъ.

— Я понимаю,— возразила княгиня,— и поняла бы даже въ томъ случа, если бы не наблюдала за вами во время разговора, который вы только что имли съ моимъ мужемъ. Къ счастью, благодаря замедленію отвта изъ Берлина, маленькая фантазія князя не такъ ясно будетъ проглядывать сквозь транспаранты, остающіеся безъ употребленія. Такимъ образомъ, я спокойна за ныншній вечеръ. Мы тихохонько поужинаемъ, потомъ маленькій фейерверкъ… nota bene, безъ транспарантовъ!… партія для старичковъ, petits jeux для молодежи… и конецъ! на сегодня. Но, любезный другъ, я думаю о завтрашнемъ дн, о послдующихъ дняхъ, вообще о будущемъ, и, признаюсь, далеко не спокойна. Вы не придадите моимъ словомъ такого смысла, котораго они не имютъ. Примръ князя, само собою разумется, даетъ тонъ нашему кругу. Мн говорятъ, что всюду готовятся или предполагаются великолпныя празднества: завтра въ Прониц, потомъ въ Грибениц, потомъ у Мальховъ и такъ дале… и все въ честь баронессы Пронъ. По моему, это переходитъ мру. Она дочь князя… для меня эти греческія княжества имютъ нсколько экзотическій букетъ, но… у всякяго свой вкусъ. Допустимъ, что она ровня намъ. Прекрасно. Можемъ ли мы такъ ее фетировать, не впадая, въ то же время, въ противорчіе съ другой стороны? Фамилія Пронъ очень старая, почти такая же старая, какъ наша, но, если они не совсмъ еще обнищали, то этимъ обязаны барону Гансу, а ради этого баронъ Гансъ вынужденъ былъ превратиться въ настоящаго мужика. Правда, мой супругъ увряетъ иногда въ шутку, что, кром себя самого, онъ знаетъ на всемъ остров только одного настоящаго дворянина — барона- Ганса. Онъ, вообще, питаетъ какую-то слабость къ Пронамъ. Въ противномъ случа не сталъ бы онъ поддерживать и реабилитировать стараго vaurien, камергера, человка совсмъ невозможнаго въ нашемъ обществ… поддерживать изъ-за того только, что онъ мужъ вдовы барона Пронъ. Удостоилъ ли ‘ бы онъ своей дружбы старшаго брата? Простилъ ли бы меньшому вс его, снисходительно говоря, экстравагантности? Призналъ ли бы въ высшей степени сомнительный поступокъ хорошенькой Герты не вполн одобрительнымъ, правда, но извинительнымъ тмъ именно, что она его не любила? Ну, скажите, любезный другъ! Точно она вдругъ воспылала нжною страстью къ барону Гансу, посл того, какъ… вдь, это же всякій ребенокъ знаетъ… посл того, какъ такою же страстью пылала къ меньшому брату! Опять же поступокъ этого брата съ бдною двушкою нельзя то же признать образцовымъ! Однимъ словомъ, какъ съ вншней, такъ и съ внутренней стороны, я вижу многое такое, что ршительно воспрещаетъ умышленно, можно сказать даже, насильственно вытаскивать семейство бароновъ Пронъ изъ скромнаго упадка, къ которому низвела ихъ судьба, и не нахожу къ тому достаточнаго повода въ томъ обстоятельств, что въ эту семью вступила молодая и очень красивая,— допускаю даже,— очень знатная иностранка, дочь человка, сидящаго въ тюрьм, Богъ его знаетъ, за какія преступленія противъ законнаго правительства и ожидающаго прощенія отъ милости своего государя. А что если эти ожиданія не исполнятся? Если нашъ добрый и столь милостивый къ намъ король посмотритъ неодобрительно на эти чрезмрныя оваціи, оказываемыя, нами дочери государственнаго преступника, подданнаго дружественной державы?… Признаюсь вамъ, другъ мой, эти тревожныя мысли не даютъ мн покоя и могутъ служить объясненіемъ моего не особенно веселаго вида, не ускользнувшаго отъ вашей наблюдательности… Однако, я вижу, пора идти къ столу. Дайте руку и не бойтесь нарушить чьи-либо права старшинства. Князь счелъ возможнымъ отложить всякій этикетъ на ныншній вечеръ и приказалъ накрыть два стола, за однимъ должна я ссть, за другимъ онъ… вы догадываетесь, съ кмъ?

Полушутливыя, полуироническія слова княгини остались безъ отвта со стороны президента, такъ какъ въ эту самую минуту появился князь подъ руку съ Изеей. Слегка склонивши къ ней свою высокую фигуру, онъ дружески и, вмст съ тмъ, глубоко почтительно говорилъ съ нею, приглашая гостей взглядами и движеніями руки присоединиться къ нимъ. Изея шла легкою граціозною походкою, съ чуть-чуть разгорвшимся румянцемъ на нжныхъ щекахъ, съ опущенными рсницами. Въ простомъ черномъ плать, безъ всякихъ украшеній, кром тройной нитки жемчуга на ше и другой такой же, вплетенной въ волосы, она имла обворожительно-скромный видъ, обезоруживавшій самыхъ недоброжелательныхъ. Въ толп гостей, разступавшейся на ея пути, проносился ропотъ одобренія, не ускользнувшій отъ чуткаго слуха князя. Онъ склонился еще ниже и прошепталъ, слегка прижимая къ груди руку своей дамы:

— Видите, дорогое дитя, я дозволяю себ не боле, какъ быть лишь выразителемъ восторженныхъ чувствъ, вызываемыхъ вами во всхъ и каждомъ.

Глава V.

Между тмъ, вс пришли къ общему убжденію, что праздникъ данъ въ честь красавицы-гречанки и, слдовательно, ей, но справедливости, принадлежитъ мсто, занятое ею по правую руку князя, тогда какъ графиня Крассовъ, самая знатная изъ гостей, принуждена довольствоваться мстомъ слва. Естественно, что каммергеръ фонъ-Линдблатъ приглашенъ тоже къ княжескому столу и удостоился чести вести графиню, а его супруга прошла подъ руку съ графомъ къ столу княгини. Это необыкновенное отличіе сдлано было въ вид исключенія для дда и бабки греческой княжны. Но затмъ оно уже не распространилось ни на кого изъ членовъ семьи. Самъ мужъ принцессы и фрейленъ Герта, подобно всмъ, непринадлежащимъ къ числу избранныхъ, должны были отыскивать себ мста за столами, изъ которыхъ еще два были накрыты въ главномъ зал, а остальные въ сосднихъ комнатахъ, и не случайно, конечно, очутилась Герта за ужиномъ рядомъ съ Густавомъ. Оказалось, что ея женихъ, какъ многіе заране предсказывали, дйствительно не пріхалъ! Хорошо ли, дурно ли это было, а его мсто долженъ былъ заступить меньшой братъ, хотя лучше было бы этого не длать въ виду всмъ извстныхъ, многолтнихъ его отношеній къ кузин. Быть можетъ, онъ хотлъ этимъ окончательно показать, что все кончено и что въ семь царитъ полное согласіе? Это возможно, конечно. Но, къ сожалнію, съ одинаковымъ и даже большимъ правдоподобіемъ могло быть сдлано другое заключеніе, непротиворчащее увренію въ томъ, что будто между Густавомъ и Гертою существуетъ своего рода entente cordiale…

Такъ уврялъ, по крайней мр, Аксель, усвшійся съ своею дамою, графиней Ульрикой Узелинъ, и съ ближайшими друзьями и ихъ дамами за столомъ, изъ-за котораго видны были Густавъ. и Герта, ужинавшіе въ сосдней комнат. Правда, Аксель былъ въ это время въ особенно возбуженномъ состояніи, причины котораго были хорошо извстны его другу, Генриху Мальховъ. Аксель заране приходилъ въ восторгъ,— телячій, по его собственному выраженію,— въ ожиданіи бала, могущаго доставить ему превосходный случай ухаживать за кумиромъ его сердца, за божественною, несравненною Изеей, онъ мечталъ о восхитительномъ tte—tte, пріятель далъ клятву помогать, въ случа нужды покараулить. Но вс ожиданія и восторги,— опять таки, по выраженію Акселя,— вылетли въ трубу. Ему удалось сказать съ нею не боле трехъ словъ и то лишь вначал, а потомъ уже не было возможности даже подойти близко,— она была постоянно окружена цлою толпою. Князь подводилъ къ ней одного за другимъ, а подъ конецъ почти совсмъ не отходилъ, отъ нея, не выпускалъ ея руки. Во всемъ этомъ Генрихъ Мальховъ отнюдь не виноватъ и со стороны Акселя было вопіющею несправедливостью злиться на него за это. Что могъ онъ сдлать, чмъ помочь другу? Заткнуть беззубый ротъ графин Хазеловъ, цлые четверть часа коверкавшей французскій языкъ передъ Изеей, или подойти къ князю, взять его за руку и сказать: соблаговолите-ка, свтлйшій, очистить мстечко моему другу Акселю, или, наконецъ, отклонить отъ пріятеля нежданный громовый ударъ, разразившійся полчаса тому назадъ надъ его опечаленной головой въ вид родительскаго приказанія вести къ ужину графиню Ульрику Узелинъ? Въ этомъ, собственно, ничего худаго не заключается, и если Аксель волнуется, то единственно потому, что понимаетъ, къ чему клонится такое приказаніе, онъ видлъ, какъ его старикъ о чемъ-то горячо разговаривалъ съ баронессой Наделицъ, извстною архисвахою и пріятельницею графовъ Узелинъ… Но, во-первыхъ, утро вечера мудрене, во-вторыхъ, ничуть не доказано, что между стариками все уже слажено и покончено… Да, наконецъ, надо же ему и жениться, когда уже онъ скушалъ отказъ Герты въ крайне непріятной форм, всякій ребенокъ пойметъ это, понимаетъ отлично и Аксель, несмотря на свою новую любовь. къ тому же хорошенькая Ульрика прилагательнымъ въ полмилліона по истин великолпная партія. Ея двадцать пять лтъ могутъ быть порукою за то, что, отказавши двнадцати женихамъ, не откажетъ Акселю, если она даже поклялась не выходить замужъ за человка ниже шести футовъ ростомъ. Въ Аксел шесть футовъ два дюйма, слдовательно, еще лишекъ остается. Все это онъ выставлялъ пріятелю на видъ и просилъ принять во вниманіе. Но несчастный малый повернулся спиною къ своей сосдк, пилъ стаканъ за стаканомъ шампанскаго и говорилъ такія вещи, которыхъ ему-то совсмъ бы не слдовало болтать! Напрасно старался остановить его пріятель.

— Я ршительно не понимаю, о чемъ ты толкуешь, Аксель,— ршился Мальховъ на послднюю попытку.— Братья Пронъ находятся между собою въ наилучшихъ отношеніяхъ. Мн третьяго дня Гансъ самъ говорилъ, какъ ему непріятно, что онъ вынужденъ быть въ Зундин именно сегодня. Онъ далъ слово Ливоніусу, а ты знаешь самъ, разъ Гансъ сказалъ, онъ исполнитъ во что бы то ни стало.

— Это какъ случится!— воскликнувъ Аксель.— Не дальше, какъ вчера, совершенно, случайно я убдился въ противномъ. Это, впрочемъ, только къ слову. Вообще же я повторяю еще разъ: братья живутъ, какъ кошка съ собакой. Мн это довольно коротко извстно!

— Такъ какъ ты бываешь у нихъ каждый Божій день? Только я полагаю, что поэтому именно теб слдовало бы нсколько мягче говорить о своихъ друзьяхъ.

— Благодарю за наставленіе! Впрочемъ, я ничего особеннаго не сказалъ. Вс мы знаемъ косой десятокъ братьевъ, живущихъ между собою, какъ кошки съ собаками, не имя къ тому такихъ поводовъ, какіе имютъ Проны.

— А я отрицаю существованіе какихъ-либо поводовъ.

— Отрицать все можно.

— И утвержать можно все, что угодно.

— Я утверждаю лишь то, что могу доказать.

— Если принимать за доказательства твои утвержденія.

— Этого я не прошу, а требую лишь для себя лично права полагаться на собственные глаза и уши. А вчера утромъ, во время нашей поздки въ лсъ, они достаточно видли и слышали.

— О чемъ намъ ровно ничего неизвстно!— воскликнулъ Эрнстъ Креве.

— Что же тамъ было?— спросилъ Карлъ Думзевицъ.

— Была тамъ потха,— сказалъ Аксель и передалъ приключеніе въ лсу. По его. словамъ выходило такъ, что онъ и Изея заблудились и черезъ часъ натолкнулись на Густава съ Гертою, сидвшихъ въ самой чащ лса въ интимнйшемъ tte—tte, за тысячу шаговъ отъ того мста, гд условлено было сойтись, и гд Густавъ долженъ былъ ожидать ихъ съ экипажемъ и куда Герта, знающая каждый шагъ въ лсу, должна была придти, по крайней мр, получасомъ раньше. Аксель закончилъ вопросомъ, можетъ ли это быть признано за доказательство, или нтъ?

— На мой взглядъ — нтъ,— сказала Ульрика.

— Нтъ, графиня?— воскликнулъ Аксель, въ первый разъ обращаясь къ своей дам.— Почему?— осмлюсь спросить.

— Потому,— возразила Ульрика, смотря сосду прямо въ глаза,— потому нтъ, что то, что одному дозволительно, то и другому незапретно. Если не считать случайною встрчу барона Густава съ Гертою,— какою она представляется мн,— то на какомъ основаніи должно думать, что вы случайно. заблудились съ баронесою… и блуждали ровно часъ?

— Bravo!— воскликнулъ Эрнстъ Ереве.

— Что? Каково?— сказалъ Альбертъ Зальховъ.

— И какъ разъ на цлый часъ! Превосходно!— добавилъ Карлъ Думзевицъ.

— Другу Акселю не миновать отказа,— подумалъ Генрихъ.

Вс смялись, Аксель озирался, какъ волкъ, до бшенства злыми глазами. Но Ульрика оставалась совершенно серьезною и продолжала:

— Кром того, я полагаю, что черный мужчина, отъ котораго графъ такъ храбро убжалъ, былъ никто другой, какъ олицетвореніе его дурныхъ поступковъ.

Аксель поблднлъ отъ злости. На этотъ разъ даже Генрихъ присоединился къ общему смху. Точно его вина въ томъ, что Эмилія Бреве, сидвшая съ нимъ рядомъ, какъ бы въ вид иллюстраціи къ послднимъ словамъ своей пріятельницы, наскоро свернула изъ салфетки куклу и нянчила ее надъ столомъ!

— Видишь, Аксель, въ лсу всегда такъ,— какъ аукнется, такъ и откликнется. Ты не щадишь друзей, нечего удивляться, что и твои друзья не изъ розъ теб постельку стелятъ. Между тмъ, милостивыя государыни и милостивые государи, исторія о черномъ мужчин иметъ другой варіантъ, который я позволю себ привести здсь со словъ барона фонъ-Каурицъ, новаго совтника казенной палаты въ Зундин. Это тотъ худой господинъ, про котораго вы меня спрашивали, графиня… Онъ пріхалъ съ президентомъ… Такъ совтникъ того мннія, что это просто контрабандистъ, и иметъ достаточные поводы къ такому предположенію, поводовъ этихъ онъ мн не сообщилъ. Но по нкоторымъ другимъ его замчаніямъ, я заключаю, что въ нашей мстности за чмъ-то учрежденъ строгій надзоръ и происходитъ нчто совсмъ особенное.

— Э, что тамъ,— сказалъ Карлъ Думзевицъ,— лишь бы насъ онъ не трогалъ! Не можетъ же онъ, въ самомъ дл, поставить намъ въ преступленіе, что мы предпочитаемъ хорошее неоплаченное вино плохому оплаченному.

— Я полагаю,— согласился Генрихъ.

— Новая метла!— проворчалъ Альбертъ Зальховъ.

— Скоро обшмыгается,— воскликнулъ Генрихъ, очень обрадовавшійся возможности перевести разговоръ на безобидный предметъ, близкій сердцу не только мужчинъ, но и дамъ, запасавшихся прекрасными матеріями и туалетными принадлежностями у прозжихъ торговцевъ, не справляясь, откуда он появлются въ помщичьихъ усадьбахъ и куда держатъ свой путь. Но мало-по-малу и этотъ предметъ былъ исчерпанъ, новаго на смну не находилось. Во вниманіе къ красавиц-гречанк, одтой въ трауръ вслдствіе неизвстности относительно участи арестованнаго отца, танцевъ не было. Ужинъ затянулся необыкновенно долго, и давнымъ-давно былъ всмъ въ тягость.

Въ тягость былъ онъ даже Густаву, стремившемуся до послдней капли выпить чашу сомнительнаго счастья. Онъ хорошо зналъ, что ему принадлежитъ только настоящее мгновенье и что въ слдующій мигъ можетъ быть убита карта, на которую онъ, теперь, какъ отчаянный игрокъ, бросаетъ ставку за ставкой, чтобы все выиграть или все проиграть. Онъ уже не считалъ этихъ ставокъ съ тхъ поръ, какъ зарвался вчерашній день, рискнувши страшною ложью о подломъ поступк брата… Это было безумно: отчаянная ложь должна разлетться, какъ карточный домикъ, отъ первыхъ словъ, обмненныхъ Гансомъ и Тертою. Но карточный домикъ все еще цлъ и невредимъ!… Онъ простоялъ день и ночь, еще одинъ день и, наврное, простоитъ еще одну ночь! Посл такого чуда все возможно! Возможно осуществленіе его единственной мечты, дававшей цну жизни… Все остальное — безсмысленно и пусто и стоитъ не дороже, чмъ тни, что въ забаву дтямъ показываютъ на стн! Тни… все это тни, и разряженныя дамы, и кавалеры, которые снуютъ, толпятся, гримасничаютъ, расшаркиваются и присдаютъ, наполняютъ раздушенный воздухъ своимъ нелпымъ пустословіемъ! И онъ толкался между ними, острилъ, не зная самъ надъ чмъ, смялся, не зная самъ нему… Ее одну между этими тнями искалъ его пылающій взоръ, а она то исчезала, то появлялась, какъ блестящая звзда, до тхъ поръ, пока ему удалось приблизиться къ ней, пройдти мимо нея, едва замтнымъ движеніемъ губъ, глазами сказать ей, что она въ тысячу разъ лучше прославленной царицы этой комедіи тней!… Какъ сдержалъ онъ подступавшій къ горлу хохотъ, когда совтникъ распрашивалъ его о торговой политик молодаго короля, когда графъ Кроссовъ обратился къ нему за разршеніемъ спорнаго вопроса, въ Навпліи или Паламиди заключенъ князь Колокотрони, когда баронесса Наделицъ интересовалась родословной его супруги!… Встать бы въ это время, выдти на середину залы и сказать: Господа и госпожи мои милостивые, позвольте доложить вамъ, что всхъ, сколько васъ ни есть тутъ, я провелъ за ваши свтлйшіе, графскіе и баронскіе носы, что во всей исторіи, которую вы, по вашему невжеству, цлыхъ два часа пережевываете съ такой дурацкой важностью, нтъ ни единаго словечка правды, кром случайнаго сходства именъ героини сегодняшней комедіи и греческаго національнаго героя, существованія котораго девять десятыхъ изъ васъ до ныншняго вечера даже не подозрвали, а теперь такъ увлеклись его дяніями и подвигами, какъ будто бы отъ нихъ зависятъ ваши свтлйшія, графскія и баронскія существованія!…

Онъ внутренно безумно потшался, представляя себ паническій ужасъ, который бы охватилъ при этомъ все общество, и, вмст съ тмъ, его пристальный взглядъ обращался опять къ входной двери, и опять холодъ пробгалъ по его жиламъ при мысли, что вотъ она отворится, войдетъ Гансъ и сегодня-же объяснится съ Гертой. Что значилъ страхъ передъ раскрытіемъ обществу лжи, въ которую онъ ввязался, никакъ не предполагая, что она приметъ такіе размры, въ сравненіи съ боязнью, что ложь на роднаго брата выйдетъ наружу прежде, чмъ… да, прежде, чмъ что совершится?… Нчто, чудо… что любимая двушка отдастся ему… а тогда хоть міръ весь погибни! Признаться ей въ той, въ другой лжи? Сказать, что только для нея одной онъ выдалъ себя за мужа княжеской дочери, чтобы не явиться передъ нею несчастнымъ искателемъ приключеній, чтобы не быть вынужденнымъ сказать ей: вотъ для этой я измнилъ теб, для дочери пирата, приговореннаго къ вислиц? Простишь ли ты мн, что я сдлалъ изъ стыда, изъ той же неизмнной любви къ теб? Ты должна простить, если любишь меня, должна избавить меня отъ срама, который ежеминутно грозитъ мн, соединить свою судьбу съ моею судьбою, здсь, все равно, теб терять нечего, ты хочешь ухать отсюда,— удемъ же вмст, безпріютные, мы найдемъ уголокъ, гд можно любить другъ друга такою любовью, о которой понятія не иметъ эта чопорная, безсердечная толпа,— такою любовью, которой позавидуютъ ангелы въ небесахъ.

Со вчерашняго дня эти безумныя мысли осаждали его голову, не разъ готовы были сорваться съ языка и вылиться наружу, и всякій разъ не хватало духа ихъ высказать. И теперь съ замирающимъ сердцемъ смотрлъ онъ ей въ глаза, стараясь разгадать по нимъ, можно ли ему, наконецъ, осмлиться. Но глаза Герты были мрачны, точно подернуты туманомъ даже въ то время, когда она вставляла свое слово въ общій разговоръ, или чуть-чуть склонивши голову прислушивалась къ его тихой рчи. Слушала ли она его? Густавъ не разъ задавалъ себ этотъ вопросъ. Что накинуло непроницаемый туманъ на эти прелестное, милые глаза? Была ли то любовь?… Въ такомъ случа сквозь туманъ прорвался бы хоть одинъ ея блестящій лучъ, освтилъ, согрлъ, оживилъ бы его падающее мужество. Между тмъ, ужинъ близился къ концу, долженъ былъ скоро кончиться. Послднимъ, напряженнымъ усиліемъ воли Густавъ поборолъ страхи и сомннія, бушевавшіе въ голов и сердц, обратился къ Герт и готовъ былъ ей сказать, что, если ода еще любитъ его, то должна же имть смлость сознаться въ этомъ, должна имть смлость сдлать то, что въ этомъ случа необходимо сдлать, чтобы потомъ жить этою любовью… Но въ эту минуту вдругъ смолкъ оживленный говоръ гостей за ихъ столомъ, смолкли разговоры за другими столами въ той же зал и въ другихъ комнатахъ.,

— Глубокоуважаемые гости,— раздался голосъ князя изъ-за почетнаго стола.

— Его свтлость… его свтлость говоритъ!… Тише! Прошу сидть по мстамъ! Тише!

При наступившей тишин громкій и ясный голосъ князя былъ отчетливо слышенъ до послдней комнаты, въ которой сидли Герта и Густавъ.

— Глубокоуважаемые гости, и друзья! Я прошу позволенія сообщить вамъ содержаніе письма, только что полученнаго мною съ нарочнымъ отъ моего досточтимаго друга, его превосходительства господина министра фонъ-Ладендорфъ. Съ величайшимъ, могу сказать, съ болзненнымъ нетерпніемъ ждалъ я этого письма цлый вечеръ. Вы поймете, мои глубокоуважаемые друзья, эти чувства и,— я въ этомъ твердо убжденъ,— раздлите со мною то впечатлніе, какое произвело на меня это запоздавшее посланіе, содержаніе котораго я позволю себ сообщить вамъ въ подлинник и безъ комментаріевъ, пропустивши лишь обычныя вступительныя фразы вжливости.

‘Я сейчасъ только вернулся отъ греческаго посланника, подтвердившаго все, оффиціально сообщенное мн нашимъ посланникомъ въ Аинахъ. 15 числа, т.-е. ровно дв недли назадъ, разсмотрнъ и принятъ въ совт министровъ вопросъ объ амнистіи, и ршеніе это удостоилось утвержденія его величества короля Оттона. Амнистія распространяется на всхъ безъ исключенія обвиняемыхъ или приговоренныхъ по политическимъ дламъ, слдовательно, и на того, чья участь такъ близко принята къ сердцу вашею свтлостью, а равно и всми, слдившими за его геройскими подвигами и за процессомъ, возбужденнымъ противъ него слпыми завистниками. Нашъ посланникъ говоритъ объ этомъ суд, какъ о ‘политической ошибк и произвольномъ дяніи,— dnou de bons sens et de toute logique — un scandale, dont la honte sera ineffaable. Въ ту минуту, когда вы будете читать эти строки, юный король Греціи приметъ маститаго героя еодора Колокотрони, князя,— можно сказать — короля Морей, и, при выраженіяхъ восторга всхъ эллиновъ, заключитъ въ свои объятія, изъ которыхъ ему не слдовало бы никогда выпускать великаго патріота’. Послднія слова князь прочелъ дрожащимъ голосомъ, опустилъ руку, въ которой держалъ письмо, и смолкъ на нсколько мгновеній, видимо стараясь осилить охватившее его волненіе. Потомъ онъ выпрямился во весь ростъ, взялъ бокалъ шампанскаго и воскликнулъ звучнымъ голосомъ:

— И такъ, дорогіе друзья и гости, я могу теперь съ радостнымъ сердцемъ поднять этотъ бокалъ и предложить тостъ за здоровье героя Греціи, бившагося не только за свободу и честь своего отечества, но за все цивилизованное человчество, предлагаю также тостъ за его свтлйшую дочь, по рдкой, могу сказать, удивительной случайности, осчастливившей насъ своимъ присутствіемъ. Она позволитъ намъ принять участіе въ радости, наполняющей въ эту минуту ея дочернее сердце, и выразить ей наше глубокое сочувствіе въ единодушномъ клик: да здравствуетъ Изея Колокотрони!

Гости подхватили возгласъ князя, но далеко не такъ единодушно и восторженно, какъ можно было ожидать. Пока князь читалъ письмо, вс встали съ мстъ и тснились ближе къ дверямъ залы, теперь же приходилось возвращаться къ своимъ мстамъ и бокаламъ, и дло не обошлось безъ нкоторой неурядицы. Въ ту же минуту распахнулись окна и двери залы и, вмст съ ночною свжестью, въ нихъ ворвался яркій, красный свтъ. Гости неудержимо хлынули на широкую террасу, сходившую пологими лстницами къ самому пруду, сверкавшему подобно зеркалу въ зеленой рамк громадныхъ деревьевъ.

Глава VI.

Эта первая вспышка должна была служить только прелюдіей, вызвать гостей наружу. Едва успло все общество выдти на террасу, какъ свтъ погасъ и уступилъ мсто полной тьм, среди которой можно было различить лишь скользящихъ по пруду испуганныхъ лебедей. Небо и деревья слились въ одну черную массу. На этомъ черномъ фон, неизвстно какимъ волшебствомъ, огненными буквами загорлось слово ‘Hellas’ подъ королевскою короною. Дв секунды или дв минуты продолжалось это, не могъ опредлить никто изъ пораженныхъ гостей. Буквы и корона исчезли, точно стертыя рукою невидимаго великана, поставившаго на томъ же мст княжескую корону и написавшаго подъ нею такими же громадными буквами: ‘Theodor Kolokotronis’, а ниже и немного мельче: ‘Liberator leberatus’. ‘Освобожденный освободитель’,— послышался голосъ президента, нашедшаго не лишнимъ пояснить дамамъ непонятныя слова. Надо сказать правду, безъ предупредительнаго перевода г. президента они остались бы загадочными и для изряднаго числа мужчинъ. Борона продолжала блестть алмазными переливами, а.имя славнаго героя и ловко разъясненная подпись исчезли и замнились однимъ, для всхъ понятнымъ словомъ: ‘Jsaea’.

Дружное, нсколько разъ повторенное ‘ура’ встртило эту неожиданность. Точно воодушевленный общимъ восторгомъ незримый великанъ подхватилъ мощною рукою корону и съ громкимъ трескомъ подъ облака разсыпалъ ее цлою массою ракетъ, разлетвшихся въ выси на тысячи блестящихъ шариковъ, между тмъ, имя царицы праздника превратилось въ разноцвтное колесо, лившее потоки огня съ трескомъ и громомъ пушечной пальбы. Раздался оглушительный, потрясающій ударъ, и все погрузилось въ мракъ и тишину.

Какъ ни кратковременно было это интересное зрлище, пожилыя дамы начали уже ощущать свжесть ночнаго воздуха и со страхомъ подумывать о своемъ здоровь и о своихъ дочкахъ, одтыхъ еще легче. Но, едва наступила тишина, какъ высокая хозяйка обратилась къ ближайшимъ группамъ гостей съ приглашеніемъ перейти въ верхнія залы кушать кофе. То же приглашеніе было повторено князем въ боле настоятельномъ тон, заставившемъ поторопиться замедлившихся на террас. Послдніе гости исчезли подъ широкимъ порталомъ, ведшимъ къ ярко-освщенной мраморной лстниц, слуги затворили стеклянныя двери комнатъ, гд былъ сервированъ ужинъ, и князь вздохнулъ свободно.

Онъ стоялъ все еще рядомъ съ Изеей на томъ же мст, у наружнаго края террасы, откуда окруженные толпами гостей они любовались фейерверкомъ, устроеннымъ княземъ вопреки мягко выраженному нежеланію его супруги, вопреки голосу его собственнаго сердца, уже терявшаго надежду на полученіе благопріятнаго извстія. И вотъ теперь исполнилось то, о чемъ онъ пламенно мечталъ, какъ о наград за вс свои заботы, хлопоты, тревоги, чего онъ ждалъ, какъ довершенія счастья, наполнявшаго его грудь. Онъ былъ наедин съ нею!

— Изея!— прошепталъ онъ, схватывая ея маленькія, холодныя ручки.

— Изея!— повторилъ онъ вздрагивающимъ голосомъ.— Милое дитя!

— Какъ мн благодарить васъ?— вздохнула она.

Въ ея темныхъ глазахъ отразился свтъ, падавшій изъ оконъ, и отъ ихъ таинственнаго блеска исчезъ послдній остатокъ самообладанія въ душ влюбленнаго князя.

— Вы спрашиваете? Вы можете спрашивать?— прошепталъ онъ едва внятно.

— Могу, должна спрашивать,— возразила она съ легкимъ оттнкомъ грусти.— Для кого все это великолпіе, все это торжество? Для дочери моего отца или… для Изеи?…

Сердце радостно замерло въ его груди. Онъ крпче сжалъ ея руки, прижалъ ихъ къ своей груди и проговорилъ, задыхаясь:

— О, будь ты дочь послдняго нищаго, ты, все-таки, была бы… несравненною, обожаемою, страстно любимою Изеей!

Онъ обхватилъ руками стройный, гибкій станъ, прижималъ губы къ ея ароматнымъ волосамъ, искалъ ея губъ, почти уже касался ихъ, какъ вдругъ, точно змя, она выскользнула изъ его объятій.

— Ради Бога!… За нами подсматриваютъ!— прошептала она.

Изея, не потерявшая ни на секунду присутствія духа, замтила въ темномъ углу, образуемомъ порталомъ и стною замка, какую-то фигуру, исчезнувшую въ ту минуту, какъ она обратилась въ эту сторону. Несмотря на то, что фигура только проскользнула, молодая женщина узнала Акселя.

— Кто бы это могъ быть?— сказалъ растерявшійся князь, тоже замтившій быстро скрывшуюся тнь.

— Наврное, кто-нибудь изъ моихъ слугъ,— старался онъ у словить Изею и отчасти себя самого.— Не бойтесь ничего, они вс безгранично мн преданы.

Изея ровно ничего не боялась. Въ одно мгновенье она.составила себ вполн ясное понятіе о положеніи дла. На первый разъ она станетъ уврять Акселя, что ничего не было, если это не поможетъ, такъ какъ онъ могъ все видть, тогда свалить все на наглость влюбленнаго князя, насильственно удержавшаго ее, за что она никакъ не можетъ быть отвтственна. Если и это не успокоитъ его… должно успокоить, но допуская противное… а, въ такомъ случа, она, все-таки, уврена въ княз. Несмотря на свои года, онъ еще не совсмъ старикъ, и какъ бы тамъ ни было, пожилой свтлйшій любовникъ стоитъ молодаго сіятельнаго. На всякій случай не слдовало упускать изъ рукъ блестящей побды, надо было разыграть испуганную, сознающую опасность, которой она подвергалась, и, вмст съ тмъ, стоящую слишкомъ высоко для того, чтобы снизойти хотя бы до тни упрека виновнику опасности.

— Кто бы это ни былъ,— сказала она тихо,— и чмъ бы я ни заплатила за этотъ часъ, я, все-таки… счастлива.

Князь отвтилъ только горячимъ пожатіемъ руки, въ охватившей его тревог онъ не нашелъ подходящихъ словъ. Они вошли, между тмъ, въ обширную прихожую, наполненную лакеями, ожидавшими господъ съ шалями и плащами на рукахъ, а на лстниц имъ повстрчались нкоторые гости, разсчитывавшіе скрыться незамченными и сконфузившіеся при неожиданной встрч съ хозяиномъ и при его непривтливыхъ отвтахъ на выраженіе извиненій и благодарности. Такъ дошли они до большой, верхней залы, изъ которой слышался шумный говоръ и стукъ чашекъ. Князь хотлъ обратиться къ своей молчаливой спутниц съ послдними словами нжнаго ободренія, когда къ нему подошелъ старшій дворецкій и прошепталъ нсколько словъ на ухо, на что князь отвтилъ короткимъ возгласомъ. Изея не могла опредлить, было ли то выраженіе досады или радости.

— Сейчасъ иду,— крикнулъ князь вслдъ удаляющемуся служителю, ввелъ молодую женщину въ залу и съ низкимъ поклономъ проговорилъ достаточно громко для того, чтобы его слышали близъ стоящіе гости:

— Прошу извинить меня, madame, въ томъ, что я слишкомъ долго задержалъ васъ объясненіями маленькихъ пиротехническихъ секретовъ, которыми вы такъ любезно интересовались… прошу также извиненія у васъ… и у другихъ господъ въ томъ, что оставляю васъ на нсколько минутъ. Мой молодой другъ Карло фонъ-Лиліенъ, о которомъ я разсказывалъ вамъ за столомъ, только что пріхалъ. Онъ опоздалъ вслдствіе какого-то случая въ дорог и долженъ сегодня же хать дальше. Но я надюсь уговорить его показаться хотя бы въ дорожномъ плать и хотя бы лишь затмъ, чтобы засвидтельствовать свое уваженіе вамъ, madame. Я уже говорилъ, что онъ детъ прямо изъ Греціи черезъ Парижъ… Онъ страстный поклонникъ Эллады.

Князь поклонился еще разъ и быстрыми шагами удалился изъ залы. Окруженная толпою мужчинъ и дамъ, Изея отыскала глазами хозяйку дома да другомъ конц комнаты и направилась къ ней. Въ томъ случа, если бы ей не удалось скоро добраться до княгини, она уже ршилась послдовать примру гоетей, встрчавшихся ей на лстниц, и ухать, не простившись съ княгиней, во всякомъ же случа не дожидаясь возвращенія князя.Пусть онъ потомъ объясняетъ ея быстрый отъздъ чмъ и какъ ему угодно, есть много шансовъ предполагать, что его страсть разгорится отъ того еще сильне, да и Аксель помучается до завтрашняго дня. Но, прежде всего, ей хотлось во что бы ни стало избжать встрчи съ господиномъ фонъ-Лиліенъ, въ этомъ случа она поддавалась какому-то странному, до сихъ поръ не знакомому ей чувству, вдругъ возникшему въ ту минуту, когда князь сообщилъ о прізд своего молодаго друга. Необходимо было, конечно, предупредить о своемъ отъзд стариковъ и Герту, или, по крайней мр, Густава, который тоже едва ли чувствуетъ какое-либо влеченіе къ бесд съ поклонникомъ Эллады. Въ эту минуту она увидала быстро подходящую къ ней Герту.

— Я тебя ищу,— сказала Герта.— Наши старики распрощались съ княгиней и ждутъ меня внизу. Ддушка жалуется на сильныя боли въ ног и бабушка очень утомлена. Они просятъ тебя передать ихъ извиненія князю. Мы подемъ береговою дорогою, говорю это на случай, если вы захотите догнать насъ.

— Прошу тебя, возьми меня съ собою,— сказала Изея.— Я тоже очень устала и къ тому же боюсь простудиться въ открытомъ экипаж. Густавъ можетъ хать одинъ.

— Гд онъ?

— Я его не видала.

— Вчетверомъ намъ тсно будетъ въ карет и въ особенности неудобно ддушк съ его больною ногою.

— Мн, право, очень нездоровится,— продолжала настаивать Изея.

Герта на мгновенье опустила глаза, потомъ, какъ бы вдругъ ршившись, сказала:

— Хорошо, ты позжай съ стариками, я поду съ Густавомъ.

— Милая, добрая моя! Ты говоришь, они внизу? Такъ прощай!

— Pardon, madame… На одну минуту!

Дамы оглянулись на голосъ Акселя.

— Прошу извинить, если помшалъ вамъ,— продолжалъ онъ.— Но я исполняю порученіе вашей бабушки, фрейленъ, которую я только что усадилъ въ карету. Ваша добрйшая старушка готова была еще ждать васъ, по ддушка былъ уже не въ силахъ онъ жаловался на сильную боль и спшилъ домой. Осмлюсь сдлать предложеніе, удостоившееся одобренія вашихъ старичковъ, фрейленъ Герта, вслдствіе котораго они и ршились ухать безъ васъ. Не угодно ли будетъ вамъ ссть въ мое! купе, стоящее у подъзда, а я поду съ Густавомъ въ шарабан. О моемъ личномъ безпокойств не можетъ быть рчи, фрейленъ Герта, такъ какъ я получилъ отъ вашихъ родныхъ любезное приглашеніе ночевать въ Прониц.

Все это онъ проговорилъ изысканно вжливымъ тономъ, обращаясь, главнымъ образомъ, къ Герт. Изея тотчасъ же сообразила, о чемъ собственно хлопочетъ влюбленный молодой человкъ, изъ энергической поспшности добиться какъ можно скоре! объясненія съ нею увидала доказательство его непоколебленной любви. Поэтому она не замедлила выразить свое согласіе и взглядами просила о томъ же Герту.

— Прошу тебя, скоре,— шепнула она на ухо двушк.

— Не безъ Густава только,— отвтила Герта вслухъ.

— Да вотъ и онъ,— воскликнулъ Аксель, увидавши пріятеля въ толп.— Я сейчасъ приведу его.

— Мн все равно,— сказалъ Густавъ, узнавши въ чемъ дло и не поднимая глазъ на Герту, смотрвшую на него съ выраженіемъ грусти и глубокаго сожалнія.

Вс четверо пошли вмст, чтобы сообща отклоняться княгин, окруженной толпою гостей, между которыми распространилось извстіе, что князь, вслдствіе неожиданнаго нездоровья, не можетъ возвратиться къ гостямъ и лично проводить ихъ. Понятно было, почему княгиня вскользь сказанными словами наскоро прощалась съ откланивавшимися гостями и лишь въ вид особеннаго вниманія и милости нагнулась къ склонившейся передъ нею Изе и поцловала ее въ лобъ, тогда какъ своей всегдашней любимиц, Герт, едва кивнула головою и протянула лишь два пальца. Ясно было, что она вполн раздляетъ милостивое расположеніе и нерасположеніе своего супруга, или, быть можетъ, умная высокопоставленная хозяйка,— какъ думали нкоторые скептики,— хотла этимъ только доказать, что всмъ извстное супружеское согласіе остается ненарушимымъ между нею и мужемъ даже въ этомъ критическомъ случа.

Внизу лстницы дамы отдлились отъ своихъ кавалеровъ и прошли въ дамскую уборную. Лакей Акселя подалъ обоимъ мужчинахъ ихъ плащи.

— Онъ уже знаетъ, что мы демъ вмст,— сказалъ Аксель,— и послалъ за экипажами мальчишку, наряженнаго вами въ ливрею для ныншняго торжества. Слушай, Густавъ, хочешь, устроимъ такъ, чтобы дорогой намъ очутиться вмст съ нашими дамами?

— Что это теб въ голову пришло?— спросилъ Густавъ.

— Такъ! Я знаю, что ты бы не прочь! Не слпой я, въ самомъ дл. Ты не прочь отъ всякаго случая пробыть хотя минуту наедин съ Гертой. Признайся, или я не скажу теб ни слова о великолпномъ проект, придуманномъ мною.

— Ну, правда!— нагло отвтилъ Густавъ.

— Такъ вотъ! Когда мы выдемъ на дюны, то подъ предлогомъ сократить дорогу свернемъ влво и засадимъ экипажъ въ песокъ. Дамы принуждены будутъ выдти на очень короткое время… которое, по желанію, мы можемъ нсколько удлиннить. огану уже сказано, и онъ обдлаетъ все какъ нельзя лучше. Дло за твоимъ согласіемъ.

Густавъ взглянулъ прямо въ глаза другу-предателю. Аксель смло выдержалъ его взглядъ, твердо ршившись, въ случа вспышки со стороны Густава, прямо разсказать ему о похожденіи Изеи съ княземъ на террас и тмъ его обезоружить. Онъ врно разгадалъ пріятеля. Напрасно старался Густавъ вызвать чувство позора и гнва оскорбленнаго мужа въ сердц, охваченномъ эгоистическою страстью къ Герт, напрасно обзывалъ онъ себя внутренно жалкимъ негодяемъ за то, что не размозжилъ голову наглецу и не растопталъ его ногами. Ожиданіе возможности очутиться съ глазу на-глазъ съ Тертою, сказать ей то, чего выговорить за столомъ у него не хватило духа, точно какой ядъ пробжало по его жиламъ, отняло остатокъ самолюбія и заглушило вс человческія чувства.

— Ладно,— произнесъ онъ глухо.— Экипажи поданы?

— Были поданы,— сказалъ Аксель.— Но, вроятно, теперь ихъ оттснили другіе. Не распорядишься ли ты?

Густавъ вышелъ на подъздъ. Съ насмшливою улыбкою на тонкихъ губахъ обратился Аксель къ двери дамской уборной. Его взглядъ случайно упалъ на господина въ дорожномъ плать, стоявшаго въ толп слугъ. Лицо показалось ему знакомымъ, но онъ никакъ не могъ сообразить, гд и когда его видлъ. Въ эту минуту вышли дамы.

— Какая тамъ давка,— сказала Изея.— Прошу, помогите,— обратилась она къ Акселю, подавая большой черный платокъ.

Отчасти по неловкости, отчасти умышленно, онъ не тотчасъ исполнилъ ея просьбу. Вдругъ у нея вырвался слабый крикъ.

— Я вамъ больно сдлалъ?— испугался Аксель.

Она ничего не отвтила, а лишь поспшно накинула на голову платокъ, стараясь закрыть лицо, и быстро направилась къ двери, хотя очень хорошо сознавала, что случившагося уже не поправить никакимъ спхомъ и что незнакомецъ, стоявшій между слугами, видлъ и узналъ ее. Вдали, за отворенною боковою дверью промелькнула передъ нею высокая фигура князя.

— Онъ еще разъ хотлъ взглянуть на меня,— подумала она, и нчто врод сожалнія шевельнулось въ ея душ, когда вслдъ затмъ она сообразила, что видитъ его въ послдній разъ, что уже никогда въ жизни нога ея не переступитъ порога гордаго замка, бывшаго свидтелемъ ея блестящаго тріумфа.

Въ ту минуту, какъ поданы были лошади, незнакомецъ подошелъ къ князю. Тотъ судорожно схватилъ его руку.

— Она? Ты молчишь, Карло? Боже мой! И ты увренъ, что не ошибся?

— Вполн увренъ,— тихо отвтилъ молодой человкъ.

Князь глубоко вздохнулъ и, тяжело опираясь на руку своего любимца, пошелъ назадъ въ боковую дверь.

— Гд ты встртилъ Ганса?— спросилъ онъ разсянно.— Брата этого… человка?

— На переправ, потомъ мы похали съ экстра-почтой.

— Помню. И ты ему все разсказалъ? Да, это хорошо… это самое лучшее. Гд вы разстались?

— У воротъ парка. Онъ отправился береговою дорогой… Сказалъ, что ему необходимо побыть одному. Онъ страшно взволнованъ.

— Я думаю! И все же онъ… Пойдемъ со мною, Карло! Я не могу теперь оставаться одинъ… Я не взволнованъ! Нтъ… Но я не знаю еще всего… можетъ быть…

Продолжая произносить какія-то безсвязныя слова, князь отворилъ дверь въ свою комнату. Карло грустно послдовалъ за нимъ. Для молодаго человка не существовало въ этихъ прискорбныхъ обстоятельствахъ никакихъ ‘можетъ быть’.

Глава VII.

Карета быстро миновала паркъ и похала тише по береговой дорог. Сидвшія въ ней Изея и Герта не обмнялись ни однимъ словомъ. Молодая двушка согласилась на эту поздку очень неохотно по двумъ причинамъ: во-первыхъ, она не желала принимать отъ Акселя ни самомалйшей услуги и, во-вторыхъ, въ ея тревожномъ настроеніи ей не хотлось оставаться наедин съ Изеей. Она ясно чувствовала, что съ этого вечера вс ея усилія полюбить красивую чужеземку останутся тщетными: и это совсмъ не потому, что Изея имла такой неимоврный успхъ, тогда какъ ей самой выпало на долю чуть только не пренебреженіе. Это она предвидла заране и, все-таки, доказала вполн свои родственныя отношенія къ ней и даже способствовала ея тріумфу. По ея настоянію дочь заключеннаго въ тюрьму явилась на праздникъ въ простомъ, черномъ плать, и не только она выбрала этотъ туалетъ, но сама же передлала его изъ небогатаго запаса своего собственнаго гардероба, причемъ ей величайшаго труда стоило уговорить Изею не надвать пестраго тряпья, въ которое она хотла нарядиться. За все это Изея не нашла для нея во весь вечеръ ни одного дружескаго слова, ни взгляда, если уже не имла времени для разговора, оторваться отъ окружавшихъ ее ухаживаній, поклоненій и обожаній. И хотя бы она была, по крайней мр, опьянена своимъ успхомъ… Въ опьяненіи человкъ легко забываетъ о благодарности! Но эти опущенные глаза, поднимавшіеся какъ разъ въ тотъ моментъ, когда нужно, эти скромныя, точно боязливыя движенія, разсчитанныя до кончика мизинца!… А тихій голосъ, едва возвышавшійся надъ шепотомъ и, все-таки, звучавшій точно музыка, проникавшій въ самую душу!… О, какъ все это было умно и тонко, и какъ фальшиво! Вс пріемы отчаянной кокетки, желающей побждать во что бы ни стало. Вчера былъ Аксель, сегодня князь! Завтра кто? Гансъ? А почему бы и не такъ? Разв она не пыталась въ первые два дня такъ, что Густавъ уже началъ было очень злобно поглядывать на ея выходки, почему бы опять не начать разъ неудавшагося, когда станетъ одолвать скука однообразной деревенской жизни? Что же? Тогда у нея не будетъ даже оправданія, что между нею и ея мужемъ стоитъ другая женщина. Эта другая страстно ждетъ минуты, когда можно будетъ убжать далеко-далеко отсюда, сбросить съ себя эти несносныя цпи, чтобы одинокой, всми забытой на чужой сторон, въ кругу чужихъ людей, даже подъ гнетомъ рабской зависимости вздохнуть свободной грудью.

Герта высунулась въ открытое окно и вдыхала ночной воздухъ, пропитанный бальзамическими испареніями моря. Точно громадное металлическое зеркало лежало оно тутъ у ея ногъ и уходило куда-то вдаль, въ непроглядный мракъ ночи подъ темносинимъ небомъ, на которомъ тихо плылъ полный мсяцъ навстрчу черной грозовой туч, надвигавшейся съ запада. Въ царившей кругомъ тишин чуть слышно рокотали всплески морскаго прибоя, сверкавшаго блыми гребнями на плоскомъ песчаномъ берегу, слышался меланхолическій свистъ турухтана, спугнутаго экипажемъ. Взоръ Герты слдилъ за темной, все выше поднимавшейся тучей, почти касавшейся уже края луны. Въ этой игр свта и мрака на неб молодая двушка видла какъ бы отраженіе собственной судьбы, подобно этой ярко свтившей лун стояла и она на краю мрачной тучи, готовая исчезнуть въ ея непроглядной тьм! Исчезнуть и скрыться… все-таки, лучше, чмъ блистать ложнымъ и холодно-обманчивымъ свтомъ, какъ эта сидящая рядомъ съ нею красавица, сладко дремлющая, откинувшись на мягкія подушки кареты, и въ полусн все еще упивающаяся ароматомъ того кубка наслажденій, который она выпила до послдній капли въ этотъ счастливый вечеръ!

Между тмъ, Изея молчала и лишь притворялась спящею, чтобы безъ помхи разобраться въ мрачныхъ думахъ, осаждавшихъ ея тревожную душу, и обдумать критическое положеніе, въ которое она попала. Катастрофа неизбжна, въ этомъ нтъ сомннія. Весь вопросъ теперь въ томъ, какъ изъ нея выпутаться, даже боле того, устроить такъ, чтобы можно было, съ кмъ бы что ни случилось, самой выдти невредимой, а, напротивъ, извлечь изъ глупости другихъ наибольшую выгоду для себя. Въ сущности, катастрофа уже совершилась. Изея видла ее совершенно ясно своими глазами въ лиц худаго, блокураго молодаго человка съ голубыми, мечтательными глазами, стоявшаго въ сняхъ между толпою слугъ и, конечно, исполнявшаго въ эту минуту роль слуги по приказанію князя. Онъ хотлъ убдиться, не ошибся ли онъ самъ, дйствительно ли эта она, и… убдился несомннно.

Бдный молодой человкъ! Онъ взялся, очевидно, не за свое дло,— былъ въ эту минуту еще блдне, чмъ на корабл во время перезда изъ Ливорно въ Неаполь, когда страдалъ морскою болзнью и не находилъ мста на палуб къ величайшей потх Густава, не хотвшаго, несмотря на ея просьбы, познакомиться съ скромнымъ пассажиромъ. Потомъ она видла его въ отел, откуда онъ на другой же день ухалъ въ Аины. Кельнеръ уврялъ, будто онъ итальянецъ, такъ какъ никто изъ иностранцевъ не можетъ говорить такимъ итальянскимъ языкомъ. Странно то, что въ эту минуту она подумала: я еще разъ встрчусь съ нимъ. И, дйствительно, они встртились на Тино въ вечеръ, предшествовавшій ихъ бгству- она прогуливалась съ Густавомъ по берегу, а блдный юноша только что сошелъ съ корабля, прибывшаго изъ Аинъ. Несмотря на то, что имъ было о чемъ посерьезне подумать, Густавъ, все-таки, не выдержалъ и посмялся надъ рыцаремъ печальнаго образа настолько громко, что онъ услыхалъ и наказалъ насмшника грустнымъ взглядомъ, полнымъ упрека. Теперь надъ дерзкимъ шутникомъ разразилась боле жестокое наказанье!

— Кто такой этотъ господинъ Карло?

Герта слегка вздрогнула, выведенная изъ задумчивости неожиданнымъ вопросомъ своей спутницы.

— Я не знаю, о комъ ты говоришь,— сказала она.

— О томъ господин, про котораго князь все толковалъ за столомъ. Онъ его приглашалъ, такъ сказать, для насъ… т.-е. для Густава и для меня- ждалъ его… изъ Парижа, кажется, и волновался отъ того, что онъ не пріхалъ.

— Господинъ Карло фонъ-Лиліенъ, должно быть.

— Очень можетъ быть. Онъ родственникъ князя?

— Не родственникъ, а воспитанникъ, нчто врод пріемыша. Князь его опекунъ, кажется. Онъ изъ Зундина, остался рано сиротою. Князь былъ очень друженъ съ его родителями и взялъ его на свои руки. Воспитывался онъ въ какомъ-то кадетскомъ корпус, но по болзненности не могъ поступить въ военную службу и съ тхъ поръ много путешествовалъ на юг. Говорятъ, онъ очень ученый человкъ. Здсь онъ рдко бывалъ, по крайнй мр, я никогда его не видала. Почему ты имъ такъ интересуешься?

— Я, просто, спросила потому, что о немъ много говорили,— сказала Изея, откидываясь опять въ уголъ кареты. Черезъ минуту тмъ же полусоннымъ голосомъ она спросила:

— А отъ чего не пріхалъ Гансъ?

Герта ничего не отвтила, въ теченіе вечера она часто сама себ задавала тотъ же вопросъ и не находила отвта. Или, врне, въ ея ум вставалъ только одинъ отвтъ, который она не могла высказать вслухъ, хотя въ его врности возникали лишь рдкія сомннія. Виноватъ онъ во всемъ кругомъ: онъ обольститель, а не обольщенный, онъ виноватъ, что довелъ двушку до этого… Тяжело,— что ему придется все это выслушать отъ нея, отъ той, которая съ дтства ему такъ много обязана. Теперь они поквитались! Не она этого хотла, не ея вина, что приходится такъ расквитываться, онъ вынудилъ ее къ этому, пусть на себя и пеняетъ. Герта опять погрузилась въ свои мрачныя думы и едва замтила, что карета съхала съ береговой дороги и чуть двигалась по мягкому песку ближе къ дюнамъ. Вдругъ послышались громкіе гнвные крики мужчинъ, карета остановилась, въ ту же минуту Аксель отворилъ дверцу и сказалъ:

— Прошу извинить! Мой болванъ кучеръ вообразилъ, что очень умно будетъ прохать напрямикъ, а нашъ возница преспокойно поплелся за нимъ. Мы съ Густавомъ мирно спали, какъ и вы, вроятно. Вотъ теперь и засли такъ, что не выбраться. Настоящее отчаяніе! Мы не смемъ предложить дамамъ пройти съ нами пшкомъ но дюнамъ, пока кучера съ пустыми экипажами какъ-нибудь выкарабкаются.

— Между тмъ, ничего другаго не остается длать,— сказалъ подошедшій къ нимъ Густавъ.— Экипажи засли въ песокъ до осей.

Кучеръ соскочилъ съ козелъ и безжалостно стегалъ лошадей. Герта протснилась мимо Изеи и вышла изъ кареты.

— А ты что же, Изея?— спросилъ Густавъ.

— Я лучше останусь въ карет,— отвтила она.

— Здсь всего шаговъ двсти, madame!— сказалъ Аксель.

— Въ такомъ случа я уйду одна!— воскликнула Герта, не въ состояніи будучи переносить хлопанья бичей объ испуганныхъ лошадей.

Она плотне закуталась въ платокъ, покрывавшій ея голову, подобрала легкое платье и пошла но дюн. Густавъ послдовалъ за нею, пока Аксель все еще старался уговорить Изею, увряя, что тутъ не больше двухсотъ шаговъ.

— Положимъ, что и побольше будетъ,— сказалъ Густавъ,— и мы хорошо сдлаемъ, если поторопимся, не то насъ застанетъ гроза.

Герта осмотрлась. Черная тнь быстро надвигалась на море и берегъ. При послднихъ, трепетныхъ лучахъ готовой скрыться за тучу луны лицо Густава показалось двушк мертвенно блднымъ. И вдругъ съ поразительною живостью вспомнился ей страшный сонъ, виднный ею въ первую ночь но его прізд,— какъ она плыла съ нимъ въ лодк, а изъ тростника поднялся Гансъ и цлился въ нихъ изъ ружья. Что, если онъ сейчасъ поднимется изъ высокой травы дюнъ и встанетъ тутъ передъ ними? Ужасъ охватилъ Герту. Она взяла руку Густава, точно желая спасти его отъ невдомой опасности, и быстро увлекла за собою до верхняго гребня песчаныхъ наносовъ, гд въ изнеможеніи, задыхаясь отъ усталости, опустилась на землю.

Онъ послдовалъ за нею, думая сначала, что она такъ спшитъ изъ боязни грозы- но въ его душ тотчасъ же блеснула надежда, заставившая дрогнуть сердце. Здсь, на этой самой дюн, онъ мечталъ такъ страстно о встрч съ нею въ то утро, какъ шелъ пшкомъ изъ Проры, здсь проклиналъ онъ свое безуміе, разлучившее его съ нею… Здсь же должна измниться его судьба, здсь, наконецъ, найдетъ успокоеніе его дикая страсть!

Онъ бросился передъ двушкою на колни, схватилъ ея руки и заговорилъ, покрывая ихъ поцлуями:

— Герта! радость моя! Наконецъ-то! Я люблю тебя… Слышишь? Я люблю, люблю тебя! Понимаешь ты, что это такое? Я не зналъ… не понималъ тогда. Теперь я понялъ, теперь знаю, эта любовь — жизнь моя… весь міръ… адъ и небо!… Адъ, если ты опять не полюбишь, небо, блаженство, если выслушаешь меня! Выслушай меня, мой свтлый ангелъ! Скажи одно слово… одно слово любви, одинъ поцлуй… а потомъ пусть убьетъ меня первый ударъ грома тутъ же, у твоихъ ногъ!

Она вскочила на ноги отъ ныла этой страсти и отъ ослпительнаго свта, ярко вспыхнувшаго вокругъ нея, точно отблескъ пламени, горвшаго въ ея собственномъ сердце. Глухой раскатъ грома пронесся въ еще боле почернвшей темнот ночи.

— Потъ отвтъ,— прошептала она.— Пойдемъ!

— Не отвтъ это!— воскликнулъ онъ, не помня себя,— Не хочу я никакого отвта ни отъ неба, ни отъ ада… Мн нуженъ твой отвтъ! Моихъ силъ, наконецъ, не хватаетъ, я не могу выносить дольше.

— И долженъ выносить такъ же, какъ я. Это мое послднее слово.

— А моя смерть?

— Ты долженъ жить… жить и длать достойное тебя дло.. Я уже говорила теб это.

— А я говорю и повторяю: не могу я ничего, или могу, но только съ тобою. Что ты толкуешь мн объ Изе? Что она для меня? Я не люблю ее, никогда не любилъ, я ненавнну ее теперь, ненавижу за ея измну въ каждомъ слов, въ каждомъ взгляд. Съ нею я погибну. Только ты можешь спасти меня, должна спасти, если любишь. Всмъ святымъ заклинаю тебя, скажи лишь одно слово! Ничего большаго я не требую!

— И я такъ же заклинаю избавить меня отъ того, что намъ никакъ не поможетъ. Я не должна любить брата Ганса.

— Опять Гансъ! Опять онъ!— воскликнулъ Густавъ, съ трудомъ осиливая бшенство.— Неужели и теперь онъ стоитъ на моей дорог, посл того, что онъ сдлалъ, что должно навсегда разлучить васъ.

— Онъ ли сдлалъ? Я должна убдиться въ этомъ. Панкъ говоритъ… но говоритъ съ чужихъ словъ, повторяетъ слышанное въ Прор. Вс повторяютъ чужія слова. Кто первый сказалъ? Можетъ быть, тотъ, кто его ненавидитъ… Аксель? Онъ еще раньше мучилъ меня тмъ же! Ты отъ Акселя узналъ!

— Не отъ Акселя…

— Такъ, стало быть, отъ него самого?

— Да!… Поди и скажи ему это!

Ослпительная молнія еще разъ прорзала мракъ и еще разъ освтила блдное лицо Густава. Въ наступившей непроглядной тьм опять пронесся передъ молодою двушкою тотъ же призракъ и заледенилъ кровь въ ея жилахъ. Языкъ едва повиновался, Терта сама не узнала своего голоса, когда проговорила:

— Самъ смотри, какъ-то теб жить теперь съ братомъ. Я ничего не скажу ему… Скажу одно: я не люблю тебя. Онъ все пойметъ.

— Кто это? Вы, что ли?— раздался голосъ Акселя.

Они не слыхали приближающихся шаговъ отставшихъ, неожиданно наткнувшихся на нихъ въ темнот. Аксель думалъ, что Густавъ съ Гертою были далеко впереди, и порядочно струсилъ, не слыхали ли они того, что онъ шепталъ Изе, обхвативши ея станъ рукою. Слышать, впрочемъ, не могли,— онъ шепталъ ей на ухо, а видть въ этой темнот и подавно нельзя было. Онъ тотчасъ же притворился необыкновенно усталымъ и измученнымъ и разразился въ упрекахъ за то, что они бросили ихъ на произволъ судьбы среди пустынныхъ дюнъ, гд въ такую ночь и кошка не найдетъ дороги. Только одного еще не доставало, чтобы полилъ дождь, прежде чмъ они доберутся до экипажей, которые, наврное, давно уже ждутъ ихъ въ назначенномъ мст.

— Allons, allons, mes dames! Черезъ пять минутъ мы будемъ у экипажей!

Крикливый голосъ доносился все слабе и замеръ въ темнот, откуда раздались и скоро тоже смолкли хлопанья бичей. Затихло все, лишь шелестила высокая трава дюнъ, изъ которой поднялся Гансъ, шатаясь, сдлалъ нсколько шаговъ и рухнулъ на землю, какъ смертельно раненый олень- и долго-долго лежалъ онъ тамъ, хватая песокъ судорожною рукою и безсмысленно повторяя:

— Преданъ! Измннически преданъ роднымъ братомъ! Единственнымъ, безгранично любимымъ братомъ!

Глава VIII.

Было за полночь, когда вс вернулись въ Старо-Проницъ. Банкъ встртила ихъ извстіемъ, что старые господа уже боле часа дома и что ддушка чувствуетъ себя очень дурно, вроятно, придется въ ночь послать за докторомъ. Бабушка ждетъ только возвращенія фрейленъ Герты. Герта пошла тотчасъ же наверхъ, откуда скоро прислала сказать, что больному лучше и что, вроятно, ночь пройдетъ спокойно. Между тмъ, Аксель не захотлъ остаться и ухалъ въ Грибеницъ, отговорившись крайнею необходимостью быть дома рано утромъ. Густавъ очень хорошо зналъ, что крайняя необходимость не боле, какъ выдумка, и не сталъ уговаривать остаться, такъ какъ самое приглашеніе ночевать было лишь средствомъ, давшимъ возможность привести въ исполненіе условленный между ними планъ. На негото и намекала двусмысленная шутка Акселя, съ которою онъ обратился къ пріятелю, садясь въ карету:

— Ты смотришь такъ мрачно, что трудно ршить, кто изъ насъ былъ козломъ отпущенія.

Густавъ разсмялся, едва сдерживая душившее его бшенство, которое разразилась со всею силою, какъ только онъ вошелъ въ свою одинокую комнату на антресоляхъ, гд онъ жилъ когда-то юношею и которую занялъ теперь, сославшись на безпокойство отъ близости ребенка, на самомъ же дл для того, чтобы показать Герт, что онъ не въ душ только разстался съ женою.

‘Какой толкъ вышелъ изъ всего этого? Какая польза? Что принесъ этотъ вечеръ? Ни одного шага впередъ, совсмъ напротивъ, онъ сдлалъ огромный шагъ назадъ въ ту минуту, когда заговорилъ съ Тертою о любви не взглядами и намеками, которыхъ она какъ бы не замчала и не понимала, а высказался прямо и опредленно. И это прямое объясненіе не нашло отклика въ ея сердц. Вмсто отклика, разсужденія да раздумыванія! Раздумыванія да колебанія! Кто любитъ, тотъ не разсуждаетъ, не задумывается, не колеблется! Она не любитъ, не любитъ такою любовью, какою онъ любитъ ее, безъ разсужденій и колебаній… такою любовью, ради которой онъ отца бы роднаго зарзалъ, не то что опозорить брата,— брата, всю жизнь стоявшаго ему поперегъ дороги, вчно мшавшаго ему во всемъ, отравлявшаго всякое удовольствіе своими педантическими разсужденіями, вчно видвшаго своимъ единственнымъ глазомъ вс его тайны, точно олицетворенная совсть, и, наконецъ, ставшаго его соперникомъ, счастливымъ соперникомъ! Вс ея страхи, раздумыванія, сомннія, не любовь ли это просто на просто, только любовь, которой она еще сама не сознаетъ? Не простая ли ревность весь ея гнвъ по поводу исторіи съ Ганной? Завтра же они объяснятся, въ растроганныхъ чувствахъ упадутъ другъ другу въ объятія и преподадутъ мн братскій совтъ направиться куда-нибудь по сосдству съ Мадритомъ поразмыслить объ опасности лжи вообще и въ данномъ случа въ частности! Нтъ, прежде чмъ это будетъ, произойдетъ что-нибудь ужасное… что-нибудь, чего бы вы страшились, если бы ваша самодовольная добродтель оставила въ васъ хотя каплю разсудка!’

Говоря такъ самъ съ собою, онъ ходилъ неровными шагами изъ угла въ уголъ и вдругъ остановился.

А что, если попробовать сойтись съ Изеей? Въ конц-концовъ, это, кажется, самое разумное и завтра будетъ уже поздно, пожалуй, когда выйдетъ наружу его ложь про Ганса, когда нельзя будетъ оставаться тутъ ни минуты доле, и онъ радъ и счастливъ долженъ быть, если выгнаннаго вонъ, вытуреннаго въ изгнаніе избавятъ отъ обузы жены и ребенка. Она, несомннно, воспользуется такою добротою, съуметъ обратить въ выгоду себ его несчастье! Такъ нтъ же! Если уже ему суждено опять скитаться по блу свту, такъ пусть же и она длитъ съ нимъ опасности, и если ихъ соединеннымъ силамъ и ловкости не удастся побдить, такъ пусть и она погибнетъ вмст съ нимъ!

Онъ отворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Въ дом еще слышалось движеніе, ходьба и глухой говоръ. Ему могла повстрчаться Панкъ, ставшая теперь повренной его любви и оказывавшая ему, по мр силъ своихъ, всякую помощь. Какими глазами посмотрла бы на него старуха, увидавши, какъ онъ прокрадывается ночью къ Изе! Онъ досадливо захлопнулъ дверь. Ему не хотлось сознаться, что не старухи ему стыдно стало, а самого себя. Онъ подошелъ къ окну. Гроза пронеслась стороною и лишь рдкіе, глухіе раскаты грома рокотали вдали надъ темно-срою дымкой, заволакивавшей небо. Вершины деревьевъ казались какими-то исполинскими могильными холмами. Въ воздух не шелохнется, тишь, духота, ветъ чмъ-то страшнымъ, словно готовится гд-то убійство. Дрожь лихорадки пробгаетъ у по жиламъ.

— Кровь! Пахнетъ кровью!— прошепталъ онъ.— Чья кровь? Его… ея… моя собственная? Крови… крови!

Онъ захватилъ пальцами обнаженную грудь, сдлалъ нсколько шаговъ по комнат и полураздтый упалъ со стономъ на кровать.

Между тмъ, Изея, вернувшись къ себ, не нашла Зои. Двочка-подростокъ, данная ей Тертой въ услуженіе и въ помощь старух для ухода за ребенкомъ, дремала у кроватки спящаго дитяти. Изея разбудила двочку и отправила спать, не безъ труда допросивши, что старуха давно уже ушла въ садъ. Въ виду поздняго часа такая прогулка казалась довольно странною, но во вс эти дни старуха была видимо чмъ-то взволнована, и вообще въ ней замтна была сильная перемна, которую Изея объяснила себ неудовольствіемъ няньки за ея интимность съ Акселемъ. Но для нея оставалось нершеннымъ, изъ-за чего, собственно, волновалась старуха. Не изъ-за преданности, конечно, Густаву, она ненавидла его до глубины души и потому не разъ прикрывала интрижки, завязывавшіяся за его спиною. Правда, вс эти интрижки сходили боле или мене легко съ рукъ, теперь же она могла опасаться боле серьезной развязки.

— Если бы она знала, какъ близка развязка!

Изея опустила руки и случайно взглянула въ зеркало. Если бы онъ увидалъ ее такою, въ ночномъ туалет, съ распущенными волосами, разсыпавшимися по плечамъ и груди густыми черными волнами, падавшими на колни, онъ ни минуты не задумался бы бжать съ нею, о чемъ она только что говорила ему, какъ о единственно возможномъ исход для ихъ взаимной любви.

— Для взаимной любви!

Въ зеркал отразилась презрительная усмшка, изъ-за которой сверкнули острые концы ослпительныхъ зубовъ.

— Нтъ, monsieur, говоря по правд, не думаю я любить васъ! Далеко вы не такъ красивы, какъ Вальяносъ, котораго я бросила для Густавоса, и не такъ хороши, какъ Густавосъ, котораго я должна бросить для васъ. Должна бросить! Понимаете вы это, monsieur? Нтъ? Охотно врю. Дуракъ вы очень большой и счастливы тмъ, что глупы. Къ тому же, вы трусъ, что очень скверно, такъ какъ, видите ли, здшняя комедія сыграна. Нынче вечеромъ шелъ послдній актъ, великолпнйшій финалъ, окончательно вскружившій вашу пустую голову. Я такъ полагала: Изея жена вашего друга, Густавоса,— это пикантно, а Изея — возлюбленная князя Проры… это упоительно! Только вы, mon cher, отчаянно плохи въ вашемъ упоеніи! Раздумываете вы, да оглядываетесь въ то время, когда дорогъ каждый часъ, когда каждую минуту можетъ произойти нчто такое, что меня окончательно прихлопнетъ, а вамъ откроетъ выходъ для отступленія, котораго вы теперь напрасно ищете вашими трусливыми глазами.

Изъ-подъ сдвинувшихся бровей сверкнулъ въ зеркал мрачный взглядъ черныхъ глазъ.

— Я не хочу, чтобы меня топтали ногами. Понимаете? Не хочу также идти просить милостыни у криваго. А этотъ кривой во сто разъ лучше всхъ васъ, взятыхъ вмст. Я не хочу жить ни его милостями и ни чьими. Мн нужна свобода… нужны ухаживанія, поклоненіе, обожаніе, такія же, какъ ныншнія… и ты долженъ мн помочь добиться этого, блобрысый нмецкій болванъ, а тогда получишь награду, изъ-за которой ты хлопочешь!

Изображеніе въ зеркал усмхнулось и вдругъ откинулось въ сторону отъ безобразной черной головы съ всклокоченными волосами, появившейся надъ блымъ плечомъ красавицы. Изея быстро обернулась и оттолкнула отъ себя прочь стоявшую сзади лея старуху.

— Что ты пугаешь меня, старая вдьма?

— Я старая вдьма!— возразила нянька.— Такъ я же тебя такъ испугаю, что у тебя руки отнимутся толкать меня. Вальяносъ здсь и я сейчасъ говорила съ нимъ.

— А мн-то что!— сказала Изея.

— Какъ что?— пробормотала растерявшаяся старуха.— И у тебя хватаетъ духа смяться, когда во мн разрывается сердце!

— Ты, должно быть, слишкомъ скоро бжала, вотъ оно и разрывается,— усмхнулась Изея.— Отдохни, а потомъ разсказывай, если есть что-нибудь любопытное и если ты не спятила съ ума, какъ можно подумать, на тебя глядя.

Изея встала и тихо пошла къ дивану. Старуха пятилась отъ нея, поглядывая изъ подлобья… ‘Какъ дикій зврь пятится отъ взгляда и хлыста укротителя въ уголъ своей клтки’,— подумала Изея. Она достигла своей цли. У нея дрожали колнки, когда она опустилась на диванъ, и ей огромнаго усилія стоило сохранить наружное спокойствіе. Но она знала, что въ ту минуту, когда она потеряетъ самообладаніе, наступитъ конецъ ея безграничной власти надъ старухой. Теперь же боле, чмъ когда-нибудь, необходима вся полнота этой власти. Она думала, что катастрофа уже совершилась… она только еще близилась. Счастлива она, что хорошо приготовилась ее встртить и могла, по крайней мр, не опустить головы, когда передъ нею вдругъ предстала совершенно неожиданная и еще боле ужасная развязка.

— Ну!— прикрикнула Изея, сдвинувши брови.

Старуха, присвшая у ея ногъ на коверъ, подняла голову и прошептала:

— Дай опомниться… дай сообразить!

— Некогда мн ждать твоихъ соображеній,— возразила Изея, укладывая ноги на диванъ.— Я устала, хочу спать.

— Не пойдетъ теб сонъ на умъ,— бормотала Зоя.

— Это мы посмотримъ.

Изея плотне завернулась въ шаль и съ закрытыми глазами привалилась въ уголъ дивана.

— Ну, начинай, не то я сію минуту засну..

Старуха окинула ее злобнымъ взглядомъ и проговорила:

— Ладно. Вотъ я теб и начну сначала, чтобы ты потомъ не могла обвинить меня въ предательств. И его желаніе и приказъ — передать теб все въ точности, каждое его слово. А потомъ пусть твоя кровь на тебя и ляжетъ, получишь то, чего хотла.

Старуха оперлась локтями на колна, захватила руками свою косматую голову и начала:

— Третьяго дня вечеромъ ты была наверху съ господами, я спала… мн вздумалась пройтись въ луга… Хорошо тамъ, прохладно, здсь подъ деревьями духота. Въ тяжеломъ раздумь я прошла дальше, чмъ думала, до самаго лса, что влво отсюда, гд вы были вчера въ полдень. Я присла, устала очень и, должно быть, немножко вздремнула, не слыхала, какъ ко мн подошелъ сдой старикъ огромнаго роста… По крайнй мр, мн онъ показался чуть не великаномъ. Лицо морщинистое, глаза красные отъ кровяныхъ жилокъ и удивительно свтлые. Я вскочила. Онъ сдлалъ мн знакъ идти за нимъ въ лсъ. Дрожа всмъ тломъ, я пошла… побоялась не послушаться. Войдя въ лсъ, онъ остановился и заговорилъ… И въ лсъ-то онъ увелъ меня, чтобы не видали насъ люди, хавшіе въ это время по полю… Заговорилъ онъ сперва по-нмецки, я покачала головою,— не понимаю я, молъ, вашего проклятаго Богомъ -языка и понижать его никогда не буду… Тогда онъ — по-французски. Отъ тебя наслушалась, словъ пятокъ пойму. Кое-какъ я разобрала, наконецъ, что онъ зоветъ придти на слдующій день… это вчера, то-есть… когда хочу, только до полудня. На этомъ самомъ мст я встрчу человка, котораго рада буду видть и который мн шлетъ вотъ это. Посмотри!

Старуха достала что-то изъ-за платка и протянула Изе. Молодая женщина открыла глаза и увидала довольно большую серебряную медаль съ изображеніемъ Богородицы. Такія медали видть и носятъ на ше моряки ея родины.

— Вижу,— сказала Изея, опять закрывая глаза.

Старуха набожно поцловала святое изображеніе, спрятала медаль на груди и продолжала боле возбужденнымъ тономъ:

— Человкъ этотъ ушелъ. Я вернулась домой. Ты поздно сошла съ верху. Клянусь Пресвятою Богородицею, я хотла тогда же все разсказать теб, хотя старикъ накрпко запретилъ подъ угрозой смерти. Но я думала не о себ, а о теб, за твою жизнь боялась и промолчала. Во всю ночь я глазъ не сомкнула отъ страха и отъ радости, и отъ ожиданія, что принесетъ мн и теб слдующій день. Все утро я не знала покоя… Старикъ сказалъ приходить, когда захочу, только до полудня… а часы проходили за часами… мн все нельзя урваться, чтобы уйти незамченной. Наконецъ, въ послднія минуты… вы занялись экипажемъ и нарядными лошадками… Думаю, никто не хватится. Взяла я ю и вышла въ паркъ, отошла такъ, что никто не можетъ видть, и пустилась бжать, какъ только поспвали мои старыя ноги… черезъ заднія ворота въ луга, потомъ въ лсъ, на то ‘мсто, что старикъ указалъ. Я его хорошо замтила. Только что прибжала я, едва духъ перевожу, вдругъ раздвигаются кусты и выходитъ Вальяносъ. Что со мною сдлалось, я и передать не могу. Всю ночь онъ мн представлялся, но я никакъ не ждала, думала: землякъ какой-нибудь… посланный отъ него… можетъ, быть. А тутъ вдругъ онъ самъ, самъ Вальяносъ!… Стою я и дрожу вся отъ радости и отъ страха. Онъ, конечно, видлъ это, долго смотрлъ на ребенка, потомъ приказалъ положить его на мохъ у опушки, а меня позвалъ въ глубину лса, какъ тотъ старикъ. ‘Я уже четыре дня здсь,— говоритъ онъ,— но вчера былъ въ отлучк, и, именно, вчера встртилъ тебя старикъ, подкараулившій тебя за меня. Онъ исправно исполнилъ порученіе, за это я ему благодаренъ. Благодарю и тебя, Зоя, хотя я никогда не сомнвался, что ты придешь по первому зову. А, все-таки, онъ умно поступилъ, ничего не сказавши про меня. Ты не обманула моихъ ожиданій, и я могу теб довриться въ большемъ. Какъ я узналъ, что твоя госпожа живетъ тамъ въ замк, до тебя не касается, не твое дло знать, гд и я пріютился. Знаетъ про это лишь одинъ человкъ, тотъ, что вчера былъ тутъ съ тобою. Но онъ никому не скажетъ, и ищи меня хоть тысяча человкъ, не найти имъ. А я съумю найти ту, кого ищу, найти тамъ, гд она на ожидаетъ… и нашелъ уже…

— Ну,— сказала Изея, не открывая глазъ.

— Сама знаешь,— прошептала Зоя.

— Стало быть, хотлъ убить меня, безумная головушка!.._ Не такъ это просто, не удастся ему найти Изею и покончить съ нею… въ будущіе дни, какъ не удалось въ четыре прошедшихъ, напрасно потраченныхъ… Разв только найдется кто-нибудь, чтобы подвести жертву подъ ножъ, заманить въ западню, гд подкарауливаетъ палачъ. Этотъ кто-нибудь былъ бы чудовищемъ и я знаю такое чудовище… это ты!

Даже при послднихъ словахъ она ни на одинъ тонъ не повысила голоса, а только чуть-чуть приподнялась и въ упоръ взглянула въ лицо старухи. Та не выдержала пристальнаго взгляда гордо-насмшливыхъ глазъ и досадливо отвернулась.

— Чудовище,— продолжала Изея,— которое я прикажу выстегать хлыстами. Твой возлюбленный Вальяносъ — трусъ, я его презираю. По разсчету времени, это я его видла въ лсу часа два спустя, онъ спрятался, убжалъ какъ воръ, хотя у него было въ рукахъ оружіе, а графъ стоялъ рядомъ са мною безоружный… И ты смешь грозить мн этимъ жалкимъ человкомъ!

Она откинулась въ уголъ дивана и закрыла глаза.

— Ошибаешься!— воскликнула Зоя.— Не тотъ, кто былъ съ тобою рядомъ, спасъ тебя отъ врной смерти… Вальяносъ пойдетъ на цлую толпу такихъ. Святая Матерь Божья спасла тебя, давши теб такую красоту, что его богатырское сердце дрогнуло въ послднюю минуту… Такъ, что онъ сегодня, пока вы были на праздник, опять присылалъ того человка, который осмлился даже въ садъ пробраться… присылалъ сказать, чтобы въ одиннадцатомъ часу я опять вышла въ садъ на то мсто, куда свелъ меня старикъ. Тамъ долженъ былъ ждать меня Вальяносъ, желавшій сказать мн что-то очень важное и радостное.

— Это любопытно,— насмшливо проговорила Изея.— Что же, ты его видла?

— Видла, какъ онъ только сошелъ съ своего корабля, который вчера пришелъ изъ города, гд мы останавливались.

— Дальше!— перебила ее Изея.— Что онъ говорилъ?

— Говорилъ вотъ что,— отвтила Зоя взволнованнымъ голосомъ,— т^гри раза повторилъ, чтобы я запомнила отъ слова до слова. И ты слушай, слушай такъ, чтобы до сердца твоего дошло. оаннъ Вальяносъ Маннурисъ съ острова Тино приказалъ мн, Зо Даміаносъ, кормилиц твоей, передать Изе, дочери Андреаса Колокотрони: отъ сегодняшней полночи двадцать четыре часа онъ будетъ ждать отъ тебя извстія, что ты согласна тотчасъ же идти съ нимъ, куда ему вздумается тебя вести, и съ той минуты сдлаться его женою, которой онъ по своей неизмримой любви проститъ все, что она сдлала, и будетъ жить съ тобою, какъ должно честному мужу съ честною женою. Если же отвта не будетъ или выйдетъ обманъ, и ты его приказаній не исполнишь, тогда ждетъ тебя смерть и твоего ребенка, и твоего обольстителя… Это — какъ святъ Богъ и Пресвятая Богородица… въ чемъ Они оанну Вальяносу Маннурису да помогутъ!…

Зоя скрестила руки на груди надъ медалью съ священнымъ изображеніемъ и продолжала бормотать что-то невнятное.

— И ты этому обрадовалась?— сказала Изея,— вообразила, что и я обрадуюсь?

— Не смйся, чтобы не пришлось выть и стонать, прежде чмъ еще разъ зайдетъ солнце, если только сама жива будешь!

Не шути непозволительной шутки съ мужчинами твоей родины!

Не шути съ Вальяносомъ, первымъ между ними! Ты знаешь, наши держатъ клятву, а на теб лежитъ его тройная месть: ты осрамила родину, осрамила сдую голову отца, осрамила его самого, сдлала посмшищемъ всего нашего острова, и смыть этотъ срамъ онъ можетъ только твоею кровью и кровью твоего обольстителя! Не шути съ Пресвятою Матерью Божьею, умягчившею его раздраженное сердце настолько, что онъ готовъ смилостивиться надъ тобою! Пожалй ты свою молодость и красоту, созданную на радость и счастье храброму изъ храбрыхъ, а не на погибель отъ его холодной стали! Пожалй твою старую кормилицу, которая не видитъ и не знаетъ другаго средства спасти свое любимое дитятко, свою гордость, свтъ очей своихъ, радость и счастье свое!

Она приподнялась на колни и съ мольбою обхватила ноги Изеи. Молодая женщина оттолкнула ее прочь, вскочила съ дивана и быстрыми шагами ходила, взадъ и впередъ по комнат. Старуха откинула сбившіеся на лобъ волосы и слдила за нею тревожнымъ взглядомъ. Вдругъ Изея остановилась.

— Когда ты должна передать ему отвтъ?

— Онъ хотлъ ждать часъ.

— Гд?

— Въ парк, на томъ мст, гд я говорила съ нимъ.

— Отвтъ я дамъ ему сама.

— Слава Господу Богу и Пречистой Дв!— воскликнула старуха, вскакивая съ мста и тотчасъ же падая къ ногамъ своей возлюбленной госпожи, цлуя ея руки, край ея одежды.

— Встань! встань сію минуту!— крикнула Изея,— мы и такъ потеряли напрасно слишкомъ много времени. Теб слдовало бы начать съ конца.

— Такъ, все-таки, лучше,— ворчала старуха, оправляя дрожащими руками накинутое на питомицу легкое платье и укутывая ея голову и плечи фуляровымъ платкомъ.— Такъ лучше… Упрямое сердечко въ груди моего дитятки… Много нужно капель воды, чтобы пробить этотъ камешекъ. Господи, какъ обрадуется Вальяносъ! Дожить бы только до такого счастья!

— Молчи!— сказала Изея.— Пойдемъ!

Он вышли изъ комнаты, тихо проскользнули въ садъ, обогнули кругъ передъ замкомъ и по буковой алле углубились въ паркъ. Зоя, обладавшая удивительною способностью видть въ темнот, взяла Изею за руку. Такъ он дошли до конца аллеи, гд отдлялась боковая дорожка, шедшая сначала вверхъ но каменнымъ ступенямъ и кончавшаяся, посл многихъ изгибовъ, площадкою на вершин холма подъ гигантскою сосною.

— Тамъ ждетъ Вальяносъ,— прошептала Зоя.— Старикъ самъ выбралъ это мсто- оттуда можно черезъ боковую калитку выдти прямо на дюны.

— Знаю,— сказала Изея,— Можешь идти домой.

Она остановилась и хотла высвободить руку, но костлявые пальцы старухи сжали ее еще крпче.

— Не боишься?— едва разобрала Изея чуть слышный шепотъ.

У молодой женщины захватило дыханіе. А что, если старуха предаетъ ее? Если Слова Вальяноса, его общанія… если все это условленная ложь, чтобы выдать ее въ его руки? Не вырвался ли у старухи этотъ вопросъ вслдствіе раскаянья, заговорившаго въ ней въ послднюю минуту готоваго совершиться предательства? Попробовать убжать, вернуться въ замокъ? И то уже поздно. Одного возгласа старухи достаточно, чтобы онъ услыхалъ въ этой невозмутимой тиши, черезъ нсколько скундъ онъ будетъ тутъ, безъ труда догонитъ ее, и тогда смерть неминуема, тогда какъ, идя навстрчу опасности, все-таки, остается возможность укротить этого бшенаго. Все это пронеслось въ ея голов быстре свта зарницы, только что сверкнувшей за деревьями.

— Чего мн бояться?— сказала Изея вслухъ.

— Нтъ, нтъ,— поспшила успокоить старуха.— Нечего бояться, нечего… У него честныя намренія. Только не раздражай его! Будь мила съ нимъ! Будь мила… какъ была съ долговязымъ волокитой вчера въ лсу.

— Хе! Поцловалъ-то меня невзначай!

— Вс равно… онъ видлъ!

— Ты сама-то никогда не была молода и хороша? Не приходилось теб успокоивать ревность влюбленнаго?

Старуха нжно ласкала маленькія холодныя ручки своею морщинистою, костлявою рукою.

— Иди, иди, милочка моя! Иди! Передъ тобою никто не устоитъ, ни дьяволъ, ни ангелъ! Иди, я буду ждать тебя здсь…

Она судорожно прижала ея руку къ губамъ, потомъ къ груди. Изея вошла на каменную лстницу и исчезла въ темнот кустовъ. Старуха присла на нижнюю ступеньку и откинула платокъ съ головы, чтобы лучше слышать. Но изъ этой, точно очарованной, тиши не доходило ни звука, кром трепета листьевъ въ вышин и шелеста и стрекотанія наскомыхъ въ кустахъ. Лишь изрдка блескъ зарницы прорзывалъ густой мракъ мимолетнымъ свтомъ, точно вспышка взора влюбленныхъ подъ покровомъ ночи.

Такъ вспыхивала и гасла далекая молнія, когда разъ… давно-давно это было… она вышла украдкой изъ родительской хижины и въ мрак знойной, безлунной ночи, подъ снью душистыхъ лавровъ встртилась съ поджидавшимъ ее стройнымъ, черноокимъ сыномъ сосда… Ей было шестнадцать лтъ, ему восемнадцать. Т, тамъ наверху, всего на два года старше…

Старуха беззвучно усмхнулась и вдругъ испуганно приподняла голову. Что это?… Сычъ вскрикнулъ въ лсу. Странно! И тогда точь въ точь такой же крикъ раздался изъ втвей пиніи, росшей у отцовской хижины! И тогда она испугалась, чуть не вскрикнула, подумавши, что зоветъ мать… Марко во время остановилъ ее, зажавши ея уста горячими губами. Какъ они потомъ смялись! Какъ хорошо, какъ сладко было имъ!… А Марко тоже бсновался, ревновалъ ее къ блокурому Лукіосу. Была ли она молода и хороша? Приходилось ли ей успокоивать ревность влюбленнаго?

— Надо полагать!— усмхнулась старуха.— Была не плоше другихъ!

Глава IX.

Прикащикъ Штутъ былъ все утро въ прескверном расположеніи духа и не безъ достаточнаго къ тому повода. Въ половин третьяго онъ поднялъ рабочихъ, въ половин, четвертаго былъ на мст, гд они.должны сойтись изъ Старо и изъ Ново-Проница и гд баринъ долженъ ихъ раздлить и сдлать дальнйшія распоряженія. Ново-проницкіе запоздали, хотя имъ вдвое ближе, чмъ старо-проницкимъ, однако, черезъ четверть часа пришли и они, но безъ барина, и принесли очень удивительное извстіе. Баринъ вернулся домой ночью, такъ поздно, что фрау Рикманъ, ждавшая его до часа, не слыхала, какъ онъ вошелъ. Дома же онъ¹ былъ несомннно, такъ какъ сторожъ видлъ огонь въ спальной- кром того, онъ сълъ куска два кушанья, поставленнаго фрау Рикманъ на всякій случай, и лежалъ на постели, хотя, повидимому, не раздвался… Все это разсказывала фрау Рикманъ, входившая утромъ въ комнаты и въ спальную, въ которую была отворена дверь. Окно въ первой комнат было тоже открыто, и фрау Рикманъ думаетъ, что, должно быть, баринъ и вошелъ, и вышелъ черезъ окно, пройди онъ въ дверь, она бы непремнно слышала,— спала всего въ пяти шагахъ отъ нея. Во всякомъ случа теперь его нтъ ни въ дом, ни на двор, и никто не знаетъ, гд онъ.

— Придетъ,— сказалъ прикащикъ.— Подождемъ еще немного.

А тмъ временемъ онъ осмотрлъ косы и держалъ рчь десятку новыхъ рабочихъ, взятыхъ на пробу со стороны. Говорилъ онъ нарочно громко, чтобы слышали и свои, и говорилъ въ такомъ смысл, что господинъ баронъ, какъ они, вроятно, уже слыхали, баринъ очень добрый, и отъ него никто не слыхалъ браннаго слова. Но за то онъ, прикащикъ Штутъ, шутить не любитъ и всякому, кто путемъ своего дла не длаетъ, запуститъ такого ‘Kreuzdonnerwetter»a, что защемитъ подъ ложечкой! Пусть примутъ это къ свднію.

Штутъ нарочно говорилъ дольше обыкновеннаго, а самъ зорко посматривалъ на дорогу изъ Ново-Проница. Барина все не было. Уже четыре часа,— грхъ и срамъ терять такое дорогое время.

— Длать нечего, безъ него начнемъ, благословясь,— сказалъ прикащикъ, разставилъ людей, взялъ косу и сталъ первымъ въ рядъ, но сдлалъ только починъ и отошелъ въ сторону, чтобы, вмсто барина, наблюдать за общимъ ходомъ работы, въ особенности же за новенькими, на которыхъ онъ плохо полагался. Скоро, однако, такое недовріе оказалось неосновательнымъ и вышло, что баринъ, самъ нанимавшій рабочихъ, видитъ своимъ однимъ глазомъ лучше, чмъ иной двумя глазами. Въ этомъ прикащикъ Штутъ отдавалъ барину полную справедливость, но никакъ ни могъ помириться съ тмъ, что онъ всю заботу и отвтственность сваливаетъ на его, Штута, плечи въ такое горячее время, когда дорога каждая минута, а погода, того гляди, испортится. Туча, миновавшая ночью безъ дождя, о сю пору крпко стоитъ на запад, ртуть въ барометр не поднимается, какъ онъ ни постукивалъ, по трубочк, и коровы ли такъ жадно, что прикащику Штуту мерещилось, будто онъ слышитъ раскаты грома, стоя на перекрестк дороги, лицомъ уже не къ Ново-Проницу, а къ Старо-Проницу, и удивляясь, что не везутъ людямъ завтракъ, который долженъ быть на мст въ восемь часовъ, тогда какъ теперь уяіе четверть девятаго. Ясно, что барина нтъ и въ замк, иначе онъ расшевелилъ бы фрау Панкъ. Если его нтъ ни тамъ, ни тутъ, ни дома, гд же бы онъ могъ застрять? Во вс десять лтъ, что онъ служитъ у него прикащикомъ, никогда не случалось ничего подобнаго! Наконецъ-то! Съ барскаго двора детъ телга! Наврное, разъяснится, что все это значитъ!

Но людская стряпуха, привезшая завтракъ вмсто фрау Панкъ, прізжавшей въ такіе дни всегда самолично, тоже ничего не знала, говоритъ только, что господинъ баронъ въ замк не былъ и что вс ждутъ его тамъ по случаю большаго създа гостей. Кром того, стряпуха передала прикащику Штуту, что фрау Панкъ приказала прислать двухъ рабочихъ и еще трехъ женщинъ для кухни, а въ обдъ чтобы явился самъ прикащикъ къ молодому барину переговорить, должно быть, о размщеніи гостиныхъ лошадей. Теперь же молодой баринъ еще почиваетъ. Только этого еще не доставало для того, чтобы окончательно вывести изъ себя и безъ того крайне недовольнаго Штута.

— Ничьихъ я тутъ распоряженій, кром приказаній моего барина, ни слушать, ни исполнять не стану, баринъ, отъзжая третьяго дня, приказалъ, чтобы вс рабочіе изъ Старо, и изъ Ново-Проница, мужчины и женщины, были поставлены на жнитво и на вязку ржи, а про посылку кого бы то ни было во дворъ, или въ домъ, или тамъ еще на кухню помогать онъ не говорилъ ни полслова. Такъ и скажите вы фрау Панкъ и всякому, кому угодно это знать, и передайте, что приказалъ, молъ, вамъ прикащикъ Штутъ нижайше кланяться.

— Не стану я этого передавать,— сказала стряпуха Рика,— и вамъ бы, Штутъ, посовтовала исполнить, что наказываетъ фрау Панкъ. Она здсь подольше васъ живетъ и порядочную силу иметъ при господахъ.

— Мн это все единственно,— отвтилъ Штутъ.

Такъ Рика и ухала ни съ чмъ. Прикащикъ Штутъ проводилъ удаляющуюся телгу хмурымъ взглядомъ и твердо ршился безъ приказанія барина не посылать ни одного рабочаго, ни одной женщины и, главное, не двигаться самому съ мста, ‘хоть десять лошадей подъ него подпрягай’.

Слдя за жнитвомъ на палящемъ солнечномъ зно, прикащикъ Штутъ волновался и злился, но, вмст съ тмъ, имлъ немалое утшеніе въ томъ, что работа подвигается быстро, ни’ чуть не хуже, чмъ шла бы при самомъ барин, тогда какъ у фрау Панкъ въ прохлад большаго барскаго дома хлопотъ былъ полонъ ротъ и ничего, кром непріятности, изъ этого не выходило, она безпрестанно повторяла, что все это плохимъ кончится. До вчерашняго вечера приглашено было сорокъ человкъ, а сегодня утромъ оказалось, что его превосходительство на праздник у князя пригласилъ еще сорокъ, и вс общались быть,— выходитъ ровно вдвое противъ того числа, на какое накрытъ уже столъ въ столовой. Разукрашенный, чудесный столъ пришлось разобрать, перетаскивать въ верхній залъ и тамъ собирать съизнова. Не успли управиться, какъ, къ ея ужасу, приходитъ его превосходительство въ шлафрок и въ ночномъ колпак и съ сердцемъ объявляетъ, что это ни на что не похоже, что большой залъ долженъ быть свободенъ для пріема гостей и что къ ужину надо приготовить не одинъ и не два стола,— точно у мужиковъ,— а десять маленькихъ столовъ на восемь персонъ каждый, какъ вчера было у его свтлости, и накрыть, эти столы въ комнатахъ, выходящихъ въ садъ. Каково же это, въ третій разъ приниматься за ту же работу, да еще съ тмъ, затрудненіемъ, что назначенныя его превосходительствомъ комнаты надо сперва очистить отъ наваленнаго въ нихъ стараго хлама!

Но и это бы еще ничего, какъ ни трудно, а управиться, все-таки, можно. Непреодолимою фрау Пайкъ объявила трудность, изготовить кушанье и питье на восемдесятъ человкъ. Поваръ-французъ, присланный его свтлостью княземъ, только головою покачиваетъ и говоритъ, что ‘изъ ничто можно изготовить ничто‘. Лучше бы она согласилась въ собственной кухн сквозь полъ провалиться прямо въ подвалъ, чмъ такія рчи слушать.

При такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, серьезно грозившихъ, чести экономки, фрау Панкъ пришла бы въ полное отчаянье, если бы не подоспла на выручку только что вставшая, наконецъ, фрейленъ Герта, къ которой она и обратилась съ плачемъ и жалобами на постигающія ее бды. Въ жизни никогда не были ей настолько нужны добрый совтъ и находчивость фрейленъ и никогда еще не выказывалась разсудительность и умлость молодой хозяйки, какъ въ минуту этихъ тяжкихъ испытаній, и, притомъ, въ такихъ вещахъ, которыя всецло относились къ кругу дятельности самой Панкъ. Фрейленъ Герта сразу указала, какъ и куда дваться съ старымъ хламомъ, загромождавшимъ нижнія комнаты, и откуда взять все недостающее, у нея все являлось точно волшебствомъ какимъ. Нсколько словъ съ поваромъ, который уже хотлъ бросить все дло, превратили его въ самаго усерднаго и на все готоваго помощника. ‘Мадамъ совершенно-нрава, изъ немногаго мастеръ своего дла съуметъ сдлать многое. Но здсь объ этомъ и рчи быть не можетъ: всякой живности больше, чмъ нужно, яицъ, масла, муки и молока двать некуда, и если мадамъ благоволитъ послать въ Прору за нкоторыми недостающими приправами и дастъ кого-нибудь въ помощь для черной работы, то къ девяти часамъ вечера онъ бефется изготовить ужинъ не то что на восемдесятъ, а на двсти персонъ, и ручается, что столъ ничмъ не уступитъ вчерашнему княжескому’.

Такимъ образомъ, самыя тяжкія заботы свалились съ плечъ фрау Панкъ, и дурное расположеніе духа, отравлявшее ей все утро, прошло бы безслдно, уступило бы мсто полному довольству и веселости, если бы фрейленъ Терта разсмялась хоть разокъ или бы пошутила, по своему обыкновенію, съ нею, старухою. Напрасно заглядывала она въ лицо двушки, подкарауливая на немъ улыбку, напрасно пыталась сама подшучивать надъ своими тревогами и страхами… Лицо фрейленъ оставалось блдно и серьезно. Ей казалось даже, будто Герта совсмъ не слушаетъ ея разговоровъ и смотритъ на нее такимъ суровымъ и холоднымъ взглядомъ, какого она никогда не видала и не воображала даже, чтобы ея Гертинька, дитя ея сердца, могла такъ смотрть на свою старую Панкъ. За что? Разв за то, что она не любитъ господина барона?… Въ этомъ Гертинька убждена, конечно… Другая на ея мст была бы очень рада, что ей открываютъ глаза, даютъ уважительный поводъ отказаться отъ такого дла, изъ котораго никогда не можетъ выдти ничего добраго. Что совсть не чиста у господина барона, это ясно, какъ Божій день! На бал у его свтлости онъ не былъ, сегодня сюда глазъ не показываетъ, а Рика сейчасъ пріхала съ поля и говоритъ, что и тамъ его нтъ до сей поры! Только что онъ ни длай,— не вчера, не теперь, такъ, во всякомъ случа, сегодня же вечеромъ объясненіе между нимъ и Тертою неизбжно. Это ли ее тревожитъ? Или же теперь только она по настоящему сокрушается о томъ, что, несмотря ни на что, къ ней не возвращается ея Густавъ? Наврное, это и есть причина. Вотъ почему она ни разу и не спроситъ про Густава. Бдный Густавъ! Ему, сердечному, еще хуже, чмъ Гертиньк! Она только помолвлена съ нелюбимымъ, человкомъ, хорошо ли тамъ, плохо ли, отказала ему и длу конецъ… А, онъ-то, бдняга, женатъ, вдь, женатъ на женщин, которую терпть не можетъ… самъ сказалъ!… Что ни длай, ничмъ не развяжешься, хотя полжизни отдай съ тмъ, чтобы остальную половину прожить съ Гертипькой. Его собственныя слова… Говоритъ, а у самого слезы на глазахъ!… Вотъ, вдь, дла-то! Любятъ другъ друга, безнадежно любятъ и должны устроивать пиры да банкеты въ честь той, что ихъ разлучила… въ честь иностранной персоны! Ишь, съ ума всхъ тутъ посвела, начиная съ стараго камергера. Ночью болнъ былъ, чуть не умиралъ, а теперь съ утра по всему дому такъ и летаетъ шаромъ, и про подагру свою забылъ! Да чего! Вонъ его свтлость прислалъ цлый возъ цвтовъ ‘для уборки стола’… точно своихъ-то цвтовъ нтъ у насъ въ саду…

— Точно не хватитъ у насъ, фрейленъ Гертинька! Прислали еще два букета, этотъ вамъ, фрейленъ Гертинька, а другой, чуть не съ каретное колесо, камердинеръ самъ понесъ къ молодой барын! Любопытно бы знать, поднялась ли она. Никого я еще не видала изъ нихъ, слышала только, какъ кричала ихъ несчастная двченочка. При такомъ уход, должно быть, не долго накричитъ!

Глава X.

Изея послала, наконецъ, Зою въ кухню за молокомъ, для голоднаго, плачущаго ребенка. Старуха пошла очень неохотно. На вс ея вопросы ночью, когда она провожала свою госпожу обратно въ домъ, а также въ это утро, Изея или молчала, или давала отвты, нисколько не удовлетворявшіе мучившаго ее любопытства. Молодая женщина не спша докончила свой утренній туалетъ, очень довольная, что хотя на короткое время избавилась отъ несносной болтуньи, отъ которой благоразумно отмалчивалась, не желая выдавать неопредленности положенія. На что ршиться,— она еще сама не знала и не могла остановиться ни на какомъ ршеніи до тхъ поръ, пока оставалась въ полной неизвстности о томъ, какое впечатлніе произвело на князя открытіе комедіи, разыгранной передъ нимъ. Въ настоящую минуту это былъ самый капитальный вопросъ, отъ ршенія котораго все зависло. Въ томъ случа, если старикъ оскорбился, поддался чувству гнва и намренъ довести дло до открытаго скандала,— тогда, само собою разумется, не остается другаго выхода, какъ исполнить общаніе, данное ночью Вальяпосу, и предоставить ему спасти себя отъ положенія, становящагося во всхъ отношеніяхъ невозможнымъ. Если же у влюбленнаго старика не хватитъ силы оборвать съ нею сразу… а она иметъ нкоторыя основанія полагать, что на это силы у него не хватитъ… если, вмст съ тмъ, тайна сохранится еще дня на два, или даже на одинъ день, тогда возникаетъ Другой вопросъ: дастъ ли уговорить себя Аксель бжать съ нею завтра же, на что вчера онъ уже былъ почти согласенъ? Сдлаетъ онъ это… прощай Вальяносъ, будь здоровъ! Не видать теб Изеи, Жакъ ушей своихъ, несмотря на весь пламень твоихъ поцлуевъ!… Не согласится бжать… только быть не можетъ этого,— долженъ согласиться… Изъ всхъ троихъ, на немъ одномъ можно построить нчто, похожее на будущность… Это что такое? Неужели разршеніе вопроса изъ Проры?

Изея увидала въ окно Баптиста, француза, камердинера князя, служившаго имъ вчера за столомъ. Неторопливо, степеннымъ шагомъ прошелъ онъ подъ ея окнами съ огромнымъ букетомъ въ рукахъ. Очевидно, онъ направляется къ ней. Изея окинула комнату быстрымъ взглядомъ- здсь нтъ возможности принять даже лакея. Она вышла въ прихожую, но и тутъ на стульяхъ и на полу были набросаны принадлежности женскаго туалета. Она бросила ихъ въ уголъ и на стукъ въ дверь негромко сказала: Entrez!

Баптистъ вошелъ.

— Приношу тысячу извиненій въ томъ, что осмлился такъ рано обезпокоитъ мадамъ,— заговорилъ онъ съ нижайшими поклонами.— Но мн поручено его свтлостью передать въ собственныя руки мадамъ…

И съ новыми, еще боле низкими, поклонами онъ поднесъ ей букетъ, въ который за дверью вложилъ маленькое письмецо такъ, чтобы она могла его тотчасъ увидать. Изея замтила посланіе… Показать это или не показывать? При посланномъ прочесть или…

Длая видъ, что нюхаетъ цвты, Изея черезъ край букета взглянула въ глаза Баптиста… Срые, проницательные глаза не опустились, не сморгнули отъ ея взгляда, а только чуть замтно прищурились, точно лукаво подмигивали. Изея ршилась. Пользуется ли посланный полнымъ довріемъ своего господина, что очень возможно, или же онъ подсмотрлъ и угадалъ… во всякомъ случа, онъ знаетъ, въ чемъ дло, ни скрываться отъ него, ни стсняться съ нимъ нтъ никакого основанія,— было бы даже глупо и, пожалуй, опасно. Хотла было она вскрикнуть отъ удивленія, но тотчасъ же раздумала, достала записку, прижала къ губамъ и прочла:

Замокъ Прора. 2 часа ночи.

‘Я далъ было себ слово не вмшиваться боле. Не могу, не въ силахъ я… О, Боже мой! какъ тяжело мн написать ужасное слово — осудить васъ, не выслушавши. Скажите мн, что все то, что утверждаетъ нкто, вамъ совершенно неизвстный, но увряющій, будто знаетъ васъ и ваши домашнія дла тамъ, на вашей родин… Нтъ, нтъ!… Не хочу я опять заманивать васъ на скользкій путь лжи!… Онъ не могъ сказать неправды… Личный характеръ сообщившаго мн свднія исключаетъ возможность такого предположенія. Равно не можетъ быть рчи о какомъ-либо недоразумніи, вс его указанія слишкомъ точны… И, тмъ не мене… тмъ не мене, я умоляю васъ, если можете, скажите мн хотя одно слово, которое возвратило бы мн вру въ людей. Если же не можете… Боже мой! Если не можете… Бгите отсюда! Бгите отъ общества, въ которомъ вамъ нельзя оставаться доле! Вы съумете найти надлежащій путь, на которомъ васъ всегда будутъ сопровождать самыя искреннія пожеланія разбитаго вами сердца, которое никогда не перестанетъ горячо молиться за васъ.

‘Э. П.’

Изея сложила письмо и взглянула еще разъ въ прищуривающіеся глаза Баптиста.

— Вы полагаете, что его свтлость желалъ бы получить отвтъ?

— Безъ сомннія, madame. Осмлюсь сказать больше: его свтлость были бы въ отчаяніи, если бы я вернулся безъ отвта. Madame дозволитъ мн предложить совтъ?

— Говорите.

— Никто насъ не услышитъ здсь?

— Никто.

— И madame не разсердится на меня за то, что я скажу, единственно изъ желанія услужить madame по мр слабыхъ силъ моихъ?

— Я буду благодарна вамъ.

Баптистъ придвинулся еще ближе и заговорилъ тише, чмъ говорилъ до сихъ поръ.

— Не разсчитывайте, madame, на возможность отрицать что-либо,— не поможетъ. Изъ сосдней комнаты я подслушало весь разговоръ его свтлости съ господиномъ фонъ-Лиліенъ отъ слова до слова. Господинъ фонъ-Лиліенъ тотчасъ же посл того ухалъ въ Зундинъ… Объ немъ пока, madame, можетъ не безпокоиться. Но пользы отъ того никакой не будетъ для madame. Его разсказы были настолько точны, что разуврить его свтлость ршительно невозможно. Охотно или не охотно, madame вынуждена будетъ исполнить желаніе, или, врне сказать, приказаніе его свтлости удалиться отсюда… Такъ, кажется, и въ письм написано? Между тмъ…

Баптистъ замолчалъ и раздумчиво расматривалъ бывшую у него въ рукахъ шляпу.

— Между тмъ?

— Между тмъ, для madame не представляется необходимости особенно торопиться. Его свтлость еще не совсмъ оправился отъ внезапно постигшаго его вчера нездоровья. Поэтому онъ дастъ себя уговорить одному человку, имющему на него большое вліяніе… вы понимаете, madame?… Дастъ себя уговорить, какъ можно скоре, быть можетъ даже сегодня, перехать^ въ охотничій замокъ, чтобы тамъ въ полномъ уединеніи, даже безъ ея свтлости княгини… понимаете, madame?… поправить разстроенные нервы въ лсной тишин. Тотъ я?е вліятельный человкъ похлопочетъ, чтобы пребываніе къ охотничьемъ замк продолжилось, по крайней мр, недлю. На этотъ же срокъ могъ бы быть отложенъ отъздъ madame… Вы понимаете меня, madame?

— Прошу васъ, продолжайте.

— Мн остается сказать очень немногое. Если бы madame пожелала, почувствовала бы влеченіе или сочла бы себя обязанною до своего отъзда еще разъ лично поблагодарить его свтлость за всю его доброту и милости, тогда тотъ же человкъ съумлъ бы, я полагаю, такъ устроить, чтобы madame могла безъ помхи переговорить съ его свтлостью, не давая даже знать впередъ о своемъ прибытіи… Или я, madame, жестоко ошибаюсь, или же это свиданіе,— если въ душ madame есть нчто большее, чмъ чувство уваженія къ его свтлости, какъ я осмливаюсь предположить,— послужитъ къ дальнйшему улаженію дла и дастъ будущимъ отношеніямъ между madame и его свтлостью оборотъ, соотвтствующій чувствамъ, питаемымъ въ глубин души его свтлостью.

Баптистъ опустилъ шляпу и взглянулъ прямо въ глаза молодой женщины. Странныя, противуположныя и совершенно новыя чувства шевельнулись въ душ Изеи, но она постаралась не выдать ихъ ни малйшимъ движеніемъ, ни выраженіемъ лица.,

— Благодарю васъ,— сказала она.— Прошу подождать, пока я напишу князю. Это будетъ не долго.

— Сколько угодно, madame,— отвтилъ Баптистъ.

Изея вышла въ спальную, сла къ письменному столу, изящно убранному для нея Гертою, и написала мелкимъ, красивымъ почеркомъ, составлявшимъ ея славу въ пансіон:

‘Monseigneur! Все, что передалъ вамъ господинъ фонъ-Л., котораго я видла вчера въ сняхъ, конечно, правда. Я не прошу милости, которой вы не можете оказать мн, и если желала бы воспользоваться нкоторою отсрочкою и прошу о ней въ убжденіи, что вы не откажете, то въ интересахъ вашей свтлости и того общества, въ которое я вошла не по своей охот и которое оставлю безъ сожалнія, за исключеніемъ одного человка… благороднаго человка, сказавшаго мн вчерашній день: ‘О, будь ты дочь послдняго нищаго, ты. все-таки, была бы…’ Я поняла, что онъ хотлъ сказать этимъ., и теперь благодарна ему за это, какъ буду благодарна всю жизнь. Онъ не могъ знать, что быть нищимъ не есть еще величайшее несчастье. Еще разъ благодарю васъ!’

Она не перечитала записки изъ боязни, что ей можетъ что-нибудь не понравиться и она захочетъ измнить, наскоро запечататала ее, достала кошелекъ, въ которой прятала свои маленькія сбереженія, вынула изъ него все золото и вышла къ посланному князя.

— Это его свтлости, а эта мелочь вамъ.

Баптистъ положилъ записку въ боковой карманъ фрака и нсколько мгновеній продержалъ деньги въ рук.

— Я, право, не знаю, madame…

— Берите, берите, во всякомъ случа!

Баптистъ поклонился и опустилъ золотые въ карманъ жилета.

— Ваше письмо, madame, есть, конечно, не боле, какъ отвтъ на письмо его свтлости? О томъ, на что я позволилъ себ намекать…

— Ни слова.

— Я былъ увренъ въ этомъ. Умъ madame не уступаетъ ея красот. Madame можетъ вполн положиться на меня, и я взялъ это золото въ надежд, что madame дастъ мн возможность его заслужить.

Баптистъ еще разъ поклонился, но уже не такъ низко, какъ прежде, и съ намекомъ на улыбку на тонкихъ, хитрыхъ губахъ вышелъ изъ комнаты. Изея вошла въ спальную и заперла за собою дверь. Ей хотлось быть одной, Зоя могла пройти въ дтскую прямо изъ прихожей. Молодая женщина опустилась въ кресло и склонила голову на руку. Въ ней опять шевельнулось то же странное, новое чувство, никогда не испытанное прежде и чуть ли не въ первый разъ въ жизни нарушившее ея сладкій покой. Что бы это могло быть такое? Ничто иное, какъ сознаніе.. что до сегодня она длала лишь то, что ей хотлось длать. Вольная, какъ птица въ поднебесьи, она слдовала лишь собственнымъ влеченіямъ, поступала такъ или иначе потому, что ей такъ нравилось, доставляло удовольствіе. И если случалось очутиться въ затруднительномъ положеніи, то ей, опять-таки, доставляло удовольствіе выпутаться изъ него собственными силами. Никогда въ жизни, иначе, какъ притворно, она не подчинялась ничьей чужой вол, никогда не смотрла на людей иначе, какъ на орудія, боле или мене послушныя, боле или мене пригодныя, иногда совсмъ непригодныя… все равно, въ ея рукахъ они были лишь орудіями. И вотъ въ первый разъ въ жизни является человкъ съ желаніемъ подчинить ее своей вол, и ей грозила опасность поддаться такому подчиненію, сдлаться невольницею раба, ловкаго негодяя, вздумавшаго воспользоваться ею какъ орудіемъ для того, чтобы властвовать надъ своимъ господиномъ. Любовница князя!… Она сама мечтала объ этомъ! Да, но только не по милости лакея! Никогда въ жизни!… Она написала князю такое письмо не для того только, чтобы освободиться отъ этого мерзкаго чувства… Это было самое лучшее въ ея положеніи. Что здсь расписывалъ французъ своими ловкими двусмыслицами,— все это старыя псни, онъ уже плъ ихъ Богъ знаетъ сколько разъ для своихъ прежнихъ господъ и, наврное, въ первый для теперешняго. Очень возможно, что старикъ и попался бы въ разставленную ему петлю… А что бы ее ждало? Жизнь въ какомъ-то уединенномъ замк, въ глуши дальняго княжескаго имнія… жизнь безъ блеска, прозябаніе, которое покончилось бы самымъ плачевнымъ образомъ въ одинъ прекрасный день, когда старикъ, вырвавшись изъ-подъ ея чаръ, вдругъ оглянулся бы на себя и на свои обязанности, которыя забыть онъ могъ только на какой-нибудь часъ, какъ вчера, въ порыв опьяненія. Нтъ нтъ! Добрый старикъ вполн заслуживаетъ, чтобы оставить въ немъ не въ конецъ дурное воспоминаніе о себ,— тяжелое, печальное, быть можетъ, глубоко болзненное… но только не презрніе! Это тоже побда… единственная ея побда надъ почтеннымъ старикомъ. Къ тому же это имло свою выгодную сторону,— путь длался опять свободнымъ, она опять ничмъ не связана въ своемъ ршеніи.

— Вальяносъ или тотъ, другой?

— Вальяносъ!

Въ глубин души она вынуждена была сознаться, что ее сильно поразила смлость молодого соотечественника, рисковавшаго жизнью изъ-за любви къ ней и безпрекословно соглашавшагося на вс поставленныя ею условія. Но, — оставляя даже въ сторон соображеніе, что она попадетъ опять въ такую жизненную обстановку, которая совсмъ не согласовалась съ ея вкусами и изъ которой она такъ охотно вырвалась съ Густавомъ,— сама отчаянная смлость Вальяноса и его пламенная любовь не сулятъ ли тяжелой неволи, тяжесть которой дастъ себя скоро почувствовать? Разв само ея согласіе бжать съ нимъ не есть результатъ принужденія, не есть насиліе надъ ея волею подъ страхомъ неминуемой смерти? Пускаться на это можно только въ самомъ крайнемъ случа, когда всякій иной путь окажется невозможнымъ. Все это надо ршить и ршить очень скоро, иначе не останется никакого другаго исхода. Хорошо, что она взяла слово съ Акселя пріхать еще до обда! По настоящему, онъ уже долженъ бы быть здсь. Во всякомъ случа, прідетъ непремнно. Между тмъ, надо усыпить бдительность старухи и обмануть ее относительно истинныхъ намреній.

Это не особенно трудно. Сегодня ночью старуха прыгала и плясала, какъ сумасшедшая, отъ восторга, что ея радость, ея жизнь опять соединится съ милымъ, дорогимъ, несравненнымъ Вальяносомъ! А потомъ начинала бсноваться отъ злости, что ей не сію минуту и не все говорятъ, что и какъ условлено между ними! Все утро она ласкалась и подлещалась, какъ голодная собака: ‘Сокровище мое! Неужели не скажешь ничего? Неужели не довряешь своей старой Зо?’ — ‘И такъ еще устала, подожди, посл!’ — ‘Какъ можешь ты жаловаться на усталость, когда во мн дрожатъ вс жилы’.— ‘Посл, Зоя, посл!’

Надо успокоить ее, утишить ея жадное любопытство, сказать ей: ‘Сегодня вечеромъ, Зоя!’ — ‘О, счастье!’ — ‘Во время самаго праздника пьяныхъ варваровъ!’ — ‘Чтобы имъ провалиться въ адъ!’ — ‘Его корабль ждетъ насъ… На всхъ парусахъ полетимъ въ открытое море… въ Марсель. У него есть тамъ дла. А оттуда въ Александрію, въ Каиръ, въ Булакъ… въ его блестящую виллу на берегу Нила!’ — ‘О, пусть паруса вашего… нашего корабля унесутъ насъ, какъ крылья орла!’ — ‘А Густавосъ?’ — ‘Чтобы ему ослпнуть! Чтобы чортъ его отца задавилъ!’ — ‘Да у него нтъ отца, ты это знаешь, Зоя.’ — ‘А его ребенокъ,— я? Неужели ты можешь ее бросить? Ты же можешь?’ — ‘Я должна. Видишь Зоя, онъ такъ любитъ меня, что хочетъ взять ее съ собою, какъ родную дочь. Но чего не общаетъ влюбленный мужчина! Пройдетъ годъ… Нтъ, Зоя… для и… она не перенесетъ долгаго морскаго пути, а здсь она такъ поправилась. Къ тому же у нея будетъ тутъ отецъ,— знаешь, кривой-то… онъ не спускаетъ ее съ рукъ, какъ только удастся ему взять ее, вчера, еще чуть не побилъ тебя, когда ты ее оставила тамъ, въ лсу. Какого ты мннія объ этомъ, Зоя?’ — ‘Какъ ты прикажешь, мое сокровище, какъ ты захочешь, такъ и будетъ’

По губамъ Изеи пробжала усмшка. Весело играть такъ людьми,— единственное веселье, изъ-за котораго стоитъ жить на свт!

Старуха, уже нсколько времени, возившаяся въ дтской, управилась съ своими длами и тихонько отворила дверь. Изея подняла голову, точно вдругъ очнувшись отъ глубокаго раздумья.

— Это ты, Зоя? Подойди сюда, старая! Садись ко мн. У меня до сихъ поръ еще голова кругомъ идетъ. Не могу ничего сообразить хорошенько. Ты должна сказать своей Изе, что ей длать!

Глава XI.

Густавъ поздно очнулся отъ тяжелаго, лихорадочнаго сна и тутъ только вполн ясно созналъ всю мерзость своего положенія, точно будто вмст съ ночнымъ мракомъ разсялся туманъ, въ которомъ онъ жилъ все это время. Все, что онъ длалъ съ минуты прізда въ Прору до вчерашней сцены съ Тертою на дюн, представлялось ему теперь рядомъ настоящихъ безумій. Правда, безумія начались еще раньше, въ то время, когда онъ ршился вернуться на родину. Возвращаться совсмъ не слдовало, особливо съ женою, которую онъ такъ себ добылъ и которая длала его невозможнымъ въ обществ, какъ только узналась бы правда. Да разв только въ обществ? Разв могъ онъ рискнуть сказать Гансу, этому до мелочности честному человку., какъ онъ сошелся съ Изеей, какъ жилъ съ нею до этихъ поръ? Слдовательно, не было возможности обойтись безъ выдуманной исторіи, вся бда въ томъ, что онъ ошибся тономъ, слишкомъ усилилъ краски, а усердіе влюбленнаго князя довело до высшей степени опасность разоблаченія, такъ что теперь весь вопросъ въ томъ, какъ скоро долженъ разразиться скандалъ. Въ данномъ случа раскаяніе пришло поздно и… всегда оно приходило поздно. Другаго спасенія не было, какъ самое поспшное бгство. Да, бгство!.. Но безъ Изеи и безъ ребенка, которые только свяжутъ его, если бы даже Изея согласилась на подобный шагъ,— первый шагъ къ неизвстной будущности, общающей быть еще бдственне, чмъ недавнее, невыносимое прошлое. Какая ей надобность слдовать за нимъ? Здсь она живетъ въ полномъ довольств.и весель! Измнись это къ худшему… э! она вывернется, навретъ опять съ три короба, разыграетъ жертву, обманутую безсовстнымъ обольстителемъ! Кого она не растрогаетъ своими жалобами и слезами! Первый же Филинъ почтетъ своимъ священнымъ долгомъ прижать къ своему высоко образцовому сердцу предательски покинутую супругу негодяя брата, какъ только что прижималъ его покинутую возлюбленную!

Густавъ расхохотался. Но причудливое воображеніе воскресило въ его голов другую картину, и смхъ рзко оборвался. Въ этой самой комнат, быть можетъ, на этой кровати,— во всякомъ случа кровать стояла на томъ же мст,— лежатъ два мальчика. Въ окно пробился блдный свтъ луны. Меньшой жмется въ объятія старшаго. Это было въ первую ночь, когда старый камергеръ прогналъ дтей въ отдаленную комнату на антресоляхъ, гд повсился заворовавшійся управляющій и гд, говорили, будто бы, ходитъ его привидніе. Гансъ скоро уснулъ, а онъ не спалъ и смотрлъ, какъ свтъ луны изъ незавшаннаго окна медленно двигается по стн, а за нимъ въ тни тихо — тихо крадется управляющій, пробирается къ его кровати, чтобы задушить его. Его бьетъ лихорадка, отъ страха стучатъ зубы, проступаетъ холодный потъ, наконецъ, онъ не выдержалъ и съ громкимъ крикомъ бросился на постель* Ганса. Тотъ успокоилъ его, сказалъ, что никакихъ привидній не бываетъ, уложилъ съ собою рядомъ… и въ объятіяхъ Ганса онъ сладко проспалъ до утра.

Густавъ провелъ рукою по лбу и по глазамъ, изъ его груди вырвался громкій стонъ. И тогда все та же зависимость, все та же позорная подчиненность… А впереди? Если онъ не хочетъ стать безпріютнымъ скитальцемъ, необходимо опять прибгнуть къ Гансу.

— Ни за что къ мір! Лучше издохну подъ заборомъ, какъ собака!

Въ немъ опять вспыхнулъ проблескъ дерзости, показавшійся ему настоящимъ благодяніемъ посл полнаго упадка духа. Пропащій человкъ тотъ, кто самъ себя выдаетъ. Что за надобность, что за неволя? Не измнился же онъ, въ самомъ дл, со вчерашняго дня. Уже сколько лтъ… въ сущности, всю жизнь… чмъ же онъ и жилъ, какъ не собственною находчивостью и ловкостью? Не клиномъ же здсь свтъ сошелся! Не судьи ему здшніе жалкіе дворянчики! Могутъ говорить о немъ все, что имъ угодно, лишь бы не могли сказать, что онъ передъ ними сплоховалъ. Пока онъ еще самъ не зналъ, какъ выкарабкаться изъ затрудненія, но выходъ найдется. Дло еще не очень спшное. Столкновенія съ Гансомъ нтъ поводовъ опасаться посл ^ того, какъ онъ благоразумно взялъ общаніе съ Герты не называть его имени, когда дло дойдетъ до объясненія между нею и Гансомъ. Что же касается фарса съ фамиліей Колокотрони, то онъ, все-таки, продержится еще дня два. А этого боле, чмъ достаточно для человка, привыкшаго жить съ часу на часъ!

Густавъ тщательно закончилъ свой туалетъ и направился къ дду освдомиться о его здоровь. Онъ нашелъ старика въ лихорадочно-возбужденномъ настроеніи. Посл отвратительно проведенной ночи, лучше бы ему не вставать или опять лечь въ постель. Но что бы сталось тогда съ праздникомъ, съ первымъ праздникомъ, даваемымъ въ Прониц посл столькихъ лтъ скряжничества и скаредности? А тутъ еще для довершенія всей неурядицы сейчасъ получено извстіе съ поля, что ‘господинъ баронъ’ неизвстно куда двался, ясно, что это продолженіе его вчерашнихъ штукъ, вслдствіе которыхъ онъ не былъ на праздник въ Прор!

— И поврь ты мн, милый мой Густавъ, г.се это вовсе не изъ-за одной врожденной ему мужицкой антипатіи къ обществу порядочныхъ людей. Главнымъ образомъ изъ-за страха, что семья, не желая срамиться, можетъ предъявить требованія къ его касс, надъ которою онъ дрожитъ, какъ Гарпагонъ надъ своимъ золотомъ. Все изъ-за мерзкаго, грязнаго скряжничества, благодаря которому вс мы, имющіе несчастье быть въ зависимости отъ него, сдлались посмшищемъ сосдей, друзей… вошли къ поговорку цлой страны: бдны, какъ Прозы! скупы, какъ Проны! Я думаю, и ты слыхалъ это!

Несмотря на жаркое утро, старикъ плотно закутался въ ватный шлафрокъ и глубоко заслъ въ уголъ дивана. Посл дурно проведенный ночи и еще страдая отъ болей, которыя онъ старался скрыть, незавитой, неподкрашенный старикъ имлъ несчастный видъ настоящей руины, Густавъ даже испугался и, вмст съ тмъ, почувствовалъ нчто, похожее на симпатію и состраданіе, какъ онъ хотлъ себя уврить, но что въ сущности было лишь общностью ихъ недовольства Гансомъ, ненависти къ Гансу. И если Густавъ заговорилъ теперь въ защиту брата, то единственно для того, чтобы злобными возраженіями старика еще боле укрпить въ себ эти чувства. Но, съ этой стороны, старикъ уже вылилъ всю свою желчь, очередь дошла до Герты: интригантка она, притворщица, для которой такъ называемая ея любовь къ Густаву была лишь поводомъ къ практик въ кокетств, въ искусств кружить головы мужчинамъ, что давало ей извстное положеніе въ обществ, тшило ея самолюбіе.

— Я отлично вижу, что ты все еще интересуешься ею,— воскликнулъ онъ.— И, признаюсь, не завидую роли, которую ты передъ нею разыгрываешь. Брось это! Маленькая вдьма слишкомъ умна для того, чтобы полюбить рыцаря нищенствующаго ордена и бросить для него господина фонъ… Толстокарманова! Это ровно ничего не значитъ, что она теперь дуется на него, опять штучки, чтобы еще боле влюбить въ себя боязливаго Тирзита. Я давно хотлъ высказать теб это и очень радъ, что пришлось къ слову. А еще, милый мой Густавъ, настоятельно прошу тебя принять къ свднію: если теб удастся такъ настроить дла, что будетъ возможность жить подъ игомъ брата, то между двумя женщинами никогда невозможны хотя сколько-нибудь сносныя отношенія. Я теб говорю: Герта уже теперь ненавидитъ твою жену… должна ненавидить, такъ какъ она въ тысячу разъ превосходитъ ее красотою, умомъ, граціей и,— прошу не прогнваться, мой милый,— кокетствомъ. Sapristi, mon cher! Вчера-то, каково мастерство! Каковъ тріумфъ! Я наслаждался, несмотря на адскую боль въ костяхъ. Она превзошла высшую школу знаменитйшихъ французскихъ образцовъ! Восхитительно. неподражаемо, какъ она водила стараго, влюбленнаго шута за его свтлйшій носъ… Невиннйшее личико, наивнйшее непониманіе, что такое длается съ этими людьми! Самое простодушное удивленіе передъ собственнымъ торжествомъ! Liaisons dangreuses? Heb? Liaisons dangreuses… parbleu!

Хихиканье старика перешло въ сильный кашель, отдававшій несносными страданіями въ больной колнк. Густавъ хотлъ позвать бабушку, камергеръ возсталъ противъ этого: тогда его уложатъ въ постель, а онъ не хочетъ быть въ постели. Посл многихъ лтъ лишеній онъ хочетъ, наконецъ, провести денька два въ свое удовольствіе, какъ вчера и сегодня, вопреки всмъ совамъ, филинамъ и моралистамъ-кротамъ. ‘Посл ужина устроимъ картишки, Густавъ… Картишки въ особой комнат для поправки нашихъ финансовъ, мой милйшій!’

По просьб старика, обезсилвшаго отъ припадка, Густавъ оставилъ его одного подкрпиться утреннимъ сномъ и прошелъ по комнатамъ, разсчитывая встртить Герту. Вмсто нея онъ нашелъ фрау Панкъ, отъ которой узналъ, что Герта въ кухн толкуетъ съ поваромъ. Экономка тутъ же передала ему во всхъ подробностяхъ извстіе, привезенное Рикою съ поля. Не продетъ ли онъ самъ въ поле вразумить стараго Штута и, кстати, разыскать Ганса… Не можетъ же онъ въ самомъ дл пропадать куда-то въ такой день, когда дорога каждая минута и когда безъ него некому распорядиться. Вдь, можетъ кончится тмъ, что все пойдетъ вверхъ дномъ.

Густавъ хотлъ было разспросить Панкъ, въ какомъ настроеніи Герта, но старуха за то время, пока Герта оставила ее одну, успла уже опять потерять голову и убжала, не слушая молодаго человка. Онъ побродилъ еще по комнатамъ, передвигая мебель, хватаясь то за одно, то за другое… Герта не показывалась. Онъ послалъ горничную спросить, можетъ ли придти къ ней, пожелать добраго утра. Черезъ дв-три минуты получился отвтъ: фрейленъ проситъ извинить, она очень занята. Ясно, что не желаетъ его видть. Задыхаясь отъ бшенства, онъ взошелъ наверхъ и постучался къ Изе. Изъ-за двери послышался злобный голосъ Зои:

— У барыни мигрень и она строго запретила ее безпокоить.

Въ томъ, что это была ложъ, онъ убдился черезъ дв минуты, встртивши на подъзд камердинера князя, сообщившаго ему, что онъ только что удостоился чести лично поднести госпож баронесс букетъ, присланный его свтлостью.

Стало быть, вчерашнія продлки знатнаго барина съ этою искательницею приключеній будутъ продолжаться съ новою силою и сегодня! Хорошо она сдлала, что не приняла его и тмъ избавила отъ лишней глупости, за которую ему пришлось бы краснть!

Онъ пошелъ въ конюшню и приказалъ Кришану осдлать Фигаро. Кришанъ отвтилъ:

— Не потрудитесь ли осдлать сами, господинъ баронъ? Изволите видть, я сію минуту ду въ Прору, фрейленъ Герта приказала какъ можно скоре.

На душ у Густава кипло, но онъ сдержался и, не говоря ни слова старику, принялся сдлать лошадь. Между нимъ и Кришаномъ, бывшимъ кучеромъ еще у его отца, существовала стародавняя непріязнь, онъ былъ преданнымъ любимцемъ Ганса. Вс они тутъ на сторон Ганса, а онъ своимъ дурацкимъ добродушіемъ довелъ до того, что этотъ нахальный народъ становится все грубе и дерзче. Густавъ слъ на лошадь и похалъ къ тому мсту, гд былъ прикащикъ съ рабочими. Когда онъ подъхалъ къ жницамъ, изъ ряда вышли дв молодыя двушки, по старому, почти забытому, имъ обычаю, ‘завязать’ ему руку колосьями, отъ чего онъ долженъ былъ ‘откупиться’ нсколькими мелкими монетами. Онъ щедрою рукою одлилъ хорошенькихъ жницъ и сказалъ имъ нсколько шутливыхъ словъ, вызвавшихъ смхъ двушекъ, очевидно, надъ его неправильнымъ говоромъ на простонародномъ нарчіи, отъ котораго онъ отвыкъ. Разсерженный неудачнымъ началомъ, Густавъ подъхалъ къ прикащику и сказалъ, чтобы тотъ сію же минуту послалъ полдюжины мужчинъ и женщинъ, необходимыхъ при дом и во двор.

— У меня нтъ ни одного лишняго человка,— отвтилъ Штутъ, поглядывая мимо Густава на небо.

— Я теб приказываю,— воскликнулъ Густавъ.

Прикащикъ вынулъ изо рта соломенку, которую грызъ, и спокойно возразилъ:

— Извините, господинъ баронъ! Я знаю одного только барина и исполняю только его приказанія,— это господинъ баронъ, вашъ братецъ. А мой баринъ приказалъ поставить сегодня всхъ людей на жнитво и на вязку ржи. И я, съ вашего позволенія, буду до тхъ поръ длать лишь это, пока не получу отъ своего барина другаго приказанія.

— Если бы я забылъ, что насъ видятъ рабочіе,— прохриплъ Густавъ,— я бы отстегалъ тебя вотъ этимъ хлыстомъ!

Онъ двинулъ лошадь прямо на прикащика. Но Штутъ не шевельнулся съ мста, только пошире разставилъ здоровенныя ноги въ высокихъ сапогахъ, какъ бы случайно поднесъ руку къ петличк крашениннаго сюртука, ръ которой виднлась полинялая ленточка желзнаго креста, и сказалъ многозначительнымъ тономъ:

— И хорошо сдлали, что не забыли.

Штутъ надлъ шапку, украшенную кокардою ландвера, и опять обратился къ рабочимъ. Самые ближайшіе изъ нихъ были, къ счастью, настолько далеко, что могли лишь видть только что пронзшедшую сцену, не слыша словъ.

Густавъ мрачно посмотрлъ ему въ спину, раздумывая, продолжать или не продолжать начатое пререканіе, потомъ круто повернулъ лошадь и поскакалъ прямо жнивамъ по направленію къ Ново-Проницу. Долженъ же, наконецъ, Гансъ вернуться домой. Густавъ уже ршилъ прямо сказать брату: ‘Вотъ каковы твои слуги, которыми ты предлагаешь мн распоряжаться одинаково съ тобою, и вотъ какъ они относятся къ моимъ распоряженіямъ! Благодарю за твои добрыя намренія и за то жалкое существованіе, которое ожидаетъ меня при такихъ обстоятельствахъ. Сегодня будетъ послдній изъ несчастныхъ дней, проведенныхъ мною здсь. Завтра я буду уже далеко отъ этого проклятаго болота, куда бы лучше было никогда не возвращаться. Дай мн еще сотни дв талеровъ, чтобы избавить меня отъ крайности начинать прямо съ нищенства, это будутъ послдніе, потраченные тобою на меня’.

Онъ рзко осадилъ лошадь. Если Гансъ все еще не вернулся… быть можетъ, прохалъ въ Бергенъ къ своему повренному… кром, куда же могъ онъ дваться? Если не вернется до вечера…

Густавъ схватился за карманъ, въ немъ былъ двойной ключъ отъ конторки. Гансъ далъ его въ первый же день по прізд Густава: онъ можетъ брать сколько нужно. Въ послднее время Тамъ и было-то всего талеровъ двсти, но третьяго дня Гансъ сказалъ: завтра я привезу огромный мшокъ денегъ!… ‘Что, если этотъ огромный мшокъ въ конторк? Съ двумя сотнями талеровъ не далеко удешь… я, по крайней мр, уду не далеко. Съ двумя тысячами… прямо въ Ниццу… Черезъ дв недли онъ получитъ свои деньги съ процентами, и я буду самъ себ господинъ’.

Густавъ остановился, тяжело дыша и угрюмо глядя на соломенныя крыши надворныхъ строеній, облитыя яркими лучами солнца.

— Если бы знать наврное, что его нтъ!

Молодой человкъ вздрогнулъ, изъ-за строеній вышелъ кто-то… Нтъ, не Гансъ… Это былъ работникъ, направлявшійся къ нему быстрыми шагами. Прикащикъ прислалъ его узнать, не пріхалъ ли баринъ. Нтъ его до сей поры, фрау Панкъ не знаетъ, что и думать. Слуга пошелъ дальше. Густавъ тихо тронулъ лошадь впередъ, но тотчасъ же повернулъ ее.

— Нтъ! этого онъ не долженъ имть права сказать про меня!

Рысью обогналъ онъ работника и дохалъ до поворота на прямую дорогу изъ Старо-Проница въ Грибеницъ. Если дло уладилось между Акселемъ и его отцомъ, въ чемъ едва ли можетъ быть сомнніе, у Акселя должны быть теперь изрядныя деньги. Во всякомъ случа его пріздъ въ Грибеницъ не можетъ показаться подозрительнымъ, хотя бы просто за Акселемъ, общавшимъ пріхать поутру.

Крупной рысью Густавъ скоро добрался до угла проницкаголса, въ тни послднихъ сосенъ придержалъ запыхавшуюся лошадь и отеръ потъ съ лица. По ту сторону широкаго поля, засяннаго пшеницей, изъ-за густой зелени парка выдвигался фасадъ грибеницкаго замка, виднлся уголъ массивнаго балкона надъ колонадою портала, рядъ оконъ великолпныхъ залъ верхняго этажа- а по ту сторону замка опять поля, луга и лса, насколько хватаетъ глазъ… ‘Два часа, не останавливаясь, я могу хать рысью по моимъ собственнымъ землямъ’, говорилъ старый графъ на своемъ непозволительномъ французскомъ язык, кбгда они съ Мзеей были у него съ визитомъ… А когда этого короткошеяго старика хватитъ ударъ, тогда владльцемъ всего будетъ Аксель.

Аксель! За какія вншнія или внутреннія преимущества, за какія заслуги Аксель получитъ все это неизмримое богатство, тогда какъ онъ шатается на чужой лошади, съ пустымъ карманомъ,— нищенствующій рыцарь, не знающій, чмъ онъ будетъ сытъ завтра? Стало быть, идти воровать?… Аксель игрокъ, пьяница, развратникъ… человкъ, съ дтства привыкшій ко всякимъ мерзостямъ… положимъ, не онъ одинъ, и другіе тоже…. но въ немъ все это соединено съ грязною скупостью, длающею его просто отвратительнымъ! Для него удовольствіе не въ удовольствіе, если оно не обошлось ему дешевле, чмъ товарищамъ! Онъ лишь тогда доволенъ, когда оно ему ничего не стоило! И при этомъ-то задолжалъ безъ конца! Что же долженъ былъ онъ выдлывать для этого при своемъ скряжничеств? И за это никто его не выгналъ вонъ, не заставилъ шататься по блу свту, пробавляясь ложью и обманомъ до тхъ поръ, пока не запутался въ обман и лжи, какъ птица въ силкахъ!

Густавъ такъ громко разсмялся, что въ лсной чащ повторился его хохотъ.

‘Забавно даже! Изея воображаетъ свести счетъ безъ скряги хозяина! Удивительно, какъ не сообразитъ этого хитрая бабенка! Пойметъ, когда поздно будетъ, когда и слдъ простынетъ оскорбленнаго мужа… Ты ничего не хотла слушать, ты предпочла остаться съ своими милыми друзьями… ну, и посмотримъ, какъ-то ты безъ меня управишься съ ними!’. Да, онъ можетъ смло при смут предложить ей ухать вмст. Она откажется и съ этой стороны его совсть будетъ совершенно спокойна!

Вдали среди волнующагося моря сплыхъ хлбовъ поднялось облако ныли, изъ котораго выдлился всадникъ, исчезъ за группами придорожныхъ ветелъ и опять показался уже много ближе. Аксель!… Летитъ во всю прыть, къ спху, должно быть. Черезъ нсколько минутъ онъ выскакалъ изъ пролегавшей у лса лощины и осадилъ лошадь.

— Donnerwetter! Я не видалъ тебя и, признаться, испугался. Ты какими судьбами здсь?

— Къ теб халъ.

— А я къ вамъ. Половина дороги у тебя въ барышахъ.

Они пожали другъ другу руки и похали рядомъ. Аксель только мелькомъ взглянулъ въ лицо Густава, этотъ же, съ своей стороны, пристально всматривался въ выраженіе губъ и глазъ пріятеля. Ясно, что нежданная встрча была ему очень не по сердцу. Обычные вопросы о здоровьи стариковъ и дамъ звучали недовольнымъ и нсколько смущеннымъ тономъ. Когда Густавъ сказалъ, что у Изеи мигрень и что она никого не принимаетъ, длинный усъ Акселя дрогнулъ, какъ бы отъ движенія губы, поторопившейся смять готовый вырваться отвтъ. Что было у него на ум? ‘Какъ кого, а меня-то приметъ!’

— Какъ у васъ обошлось дло?— спросилъ Густавъ посл длинной паузы.

— У насъ? Ахъ, да! Съ моимъ старикомъ? Какъ нельзя лучше… разумется!

— Вчера это, кажется, не такъ твердо разумлось. Все-таки, поздравляю.

— Благодарю! Старикъ былъ даже очень милъ, заговорилъ, что давно догадывался кое о чемъ подобномъ, хотлъ только заставить меня еще немного повертться. Однимъ словомъ, старикъ — прелесть, даже расщедрился, далъ больше, чмъ мн нужно.

— Такъ что можешь и пріятеля выручить изъ нужды?

— Пріятеля?

— Меня, напримръ.

— А теб нужны деньги?

Горькая улыбка пробжала по губамъ Густава.

— Слава Богу, нтъ… А были бы нужны, то къ теб-то уже я бы къ послднему обратился.

— Я могъ бы счесть это за обиду… Но, все-таки, очень радъ, что ты не нуждаешься въ деньгахъ. При всемъ моемъ желаніи, я бы не могъ помочь теб… въ настоящую минуту, то-есть. Знаешь, сразу какъ-то никогда не покаешься во всхъ своихъ грхахъ. Глупо, конечно, но и я сегодня покаялся не во всхъ. И теперь, если бы я вздумалъ распутаться со всмъ тмъ, въ чмъ не покаялся,— съ дуру,— то мн потребовалось бы еще столько же тысячъ, сколько остается у меня, повидимому, чистыхъ.

— Ты такъ усердно оправдываешься, точно думаешь, что я шучу, говоря, что къ теб обратился бы къ послднему. Могу тебя заврить, какъ это ни горько для меня, а это совершенно серьезно.

— Такъ какъ ты самъ возвращаешься къ этому вопросу, то волею-неволею заставляешь меня спросить, что ты хочешь оказать этимъ?

— Сдлай одолженіе, не горячись, для тебя нтъ тутъ ровно ничего обиднаго. При короткихъ дружескихъ отношеніяхъ, въ какихъ ты находишься не только со мною, но и съ моею женою, я считаю нужнымъ избгать всего того, что могло бы дать поводъ злымъ языкамъ сказать потомъ, что ты далъ денегъ не доброму пріятелю, а покладистому мужу.

Яркая краска вспыхнула на худомъ лиц Акселя. Онъ придержалъ лошадь и воскликнулъ:

— Въ такомъ случа я хорошо сдлаю, если сейчасъ же распрощаюсь съ тобою!

Густавъ весело разсмялся.

— Извини, Аксель… Но твоя обычная логика на этотъ разъ куда-то улетучилась. Могу ли я быть въ отвт за то, что могутъ наплести люди? И не на моей ли обязанности лежитъ предупредить возможность всякихъ сплетенъ? Кром того, если бы я былъ настолько глупъ, что сталъ бы ревновать жену, неужели бы я не нашелъ средства избавиться отъ поводовъ къ ревности? Просто на просто взялъ бы и ухалъ съ Изеей, какъ мн и безъ того предстоитъ скоро ухать.

— Ты все еще не бросилъ ольденбургскаго дла?

— И не думаю бросать. Ты знаешь, мн нужно было только возстановить мое положеніе въ сред здшняго общества, чтобы имть извстную рекомендацію передъ ольденбургскимъ дворомъ. Я думаю, ты согласишься, что вчерашнимъ днемъ въ Прор эта цль достигнута въ полной мр.

— Конечно! Безъ сомннія! Нельзя желать большаго… Успхъ колоссальный! Настоящій тріумфъ!.. неужели ты и жену увезешь?

— Если бы у тебя была такая же жена, ты не предложилъ бы… такого умнаго вопроса.

— Говори просто: дурацкаго! Ты нравъ… совершенно правъ! Для насъ же настоящее несчастье лишиться обоихъ васъ разомъ. Князь будетъ вн себя.

— Авось опять въ себя придетъ. Entre nous, мн не очень по вкусу его старосвтское ухаживаніе. Не могу я расправиться съ старикомъ такъ же просто, какъ расправился бы со всякимъ другимъ на его мст.

— Безъ сомннія, безъ сомннія,— пробормоталъ Аксель, пристально смотря между ушей своей лошади.

Насмшливая улыбка не сходила съ лица Густава. Хотя въ. его разсчетъ совсмъ не-входило разыгрывать роль оскорбленнаго мужа, тмъ не мене, онъ не могъ отказать себ въ наслажденіи насмшками и вышучиваніемъ довести оскорбителя до того же мучительнаго состоянія, которое давило его грудь.

— А какъ дла съ Ганной?— началъ онъ опять.— Сегодня, кажется, кончился срокъ, на который общалъ теб Гансъ свое молчаніе?

— Хорошо, что ты вспомнилъ объ этомъ,— сказалъ Аксель.— Помнишь, мы, вдь, условились оставить но возможности въ поко…

— И взвалить все на Ганса,— прервалъ его Густавъ.

— Ну, да, если ты хочешь придавать этому такую форму,— продолжалъ Аксель.— Говоря по правд, мн это далеко не по сердцу. Въ сущности это не честно по отношенію къ твоему брату… Во всякомъ случа, онъ былъ бы въ прав обвинить меня въ нечестномъ поступк, если бы я вздумалъ злоупотреблять его добротою доле, чмъ это -было мн необходимо или желательно. Я скажу ему это сегодня и…

— А я покорнйше прошу подержать языкъ за зубами!— рзко проговорилъ Густавъ.

— Я не понимаю…— хотлъ было возразить Аксель.

— Очень просто,— продолжалъ Густавъ,— Ты отлично знаешь, что я лгалъ за одно съ тобою. Мн стоило только слово сказать въ Прор людямъ, показывавшимъ пальцами на Ганса, и правда вышла бы наружу, я этого не сдлалъ. Если это дойдетъ до Ганса, онъ разозлится на меня, а мн бы хотлось провести въ мир съ нимъ т немногіе дни, которые мн остается пробыть здсь. Полагаю, что ты понялъ.

— Конечно,— отвтилъ Аксель смущенно,— Я понимаю. Но если Гансъ самъ начнетъ говорить сегодня объ этой исторіи и будетъ настаивать на разъясненіи?

— Это не похоже на Ганса. Во всякомъ же случа, стоитъ теб попросить его отложить еще на нсколько дней, и онъ согласится.

— Хорошо. А если заговоритъ Ганна?

— Судя по всему ея поведенію до сихъ поръ, это невроятно. Она, очевидно, находится еще подъ впечатлніемъ твоей угрозы окончательно ее бросить, если она вздумаетъ болтать. Я наврное знаю, что пока она не проговаривалась и чувствуетъ себя отлично въ роли, созданной для нея вмшательствомъ Ганса. Она всегда очень любила такого рода комедійки. Слдовательно, съ ея стороны нтъ повода опасаться чего-либо безъ твоего позволенія, а я бы желалъ, чтобы позволеніе дано не было. Надюсь, я выразился достаточно ясно.

— Надюсь, и я не идіотъ,— проговорилъ Аксель угрюмо и со страхомъ подумалъ о томъ, что сказалъ бы и что бы сдлалъ Густавъ, если бы зналъ содержаніе письма, посланнаго имъ Ганн полчаса тому назадъ съ молочницей, хорошо знакомой въ дом Краузовъ.

Между тмъ, молодые люди миновали лсъ. Толпа жнецовъ, работавшихъ въ отдаленіи, дала Акселю поводъ перемнить разговоръ.

— Вы, я вижу, принялись уже за жнитво,— сказалъ онъ.— А мы начинаемъ завтра. Гансъ, впрочемъ, всегда умудряется опередить. И къ тому же у васъ сегодня балъ! Ну, да, вдь, васъ двое,— ты для общества, Гансъ для ржи.

— Пока я одинъ для того и для другаго,— возразилъ Густавъ,— Гансъ въ Берген… знаешь, на счетъ лса. Кстати, я. вспомнилъ, что мн необходимо захать въ Ново-Проницъ кое-чмъ распорядиться… До свиданія, черезъ часъ, самое большое.

— Если я еще буду у васъ!

— Тогда до вечера!

Онъ кивнулъ пріятелю и повернулъ къ Ново-Проницу, Аксель похалъ дальше по дорог въ Старо-Проницъ.

Глава XII.

Густавъ сошелъ съ лошади и привязывалъ ее, когда изъ дома вышла фрау Рикманъ и, узнавши пріхавшаго, уныло покачала головой.

— А я было думала, что это нашъ баринъ,— сказала она. съ глубокимъ вздохомъ.

— Я былъ сейчасъ опять въ пол,— возразилъ Густавъ,— и наврное расчитывалъ, что онъ вернулся. Какъ вы полагаете, гд бы онъ могъ быть?

— Ничего я не полагаю, господинъ баронъ… На меня уже страхъ началъ нападать.

Рикманъ поднесла къ глазамъ край фартука. Странное подозрніе заставило Густава вздрогнуть.

— Съ чего же страхъ?-сказалъ онъ.

— Какъ же, господинъ баронъ, куда же онъ пропалъ?

— Не ухалъ ли въ Бергенъ? Онъ былъ тамъ въ пятницу.

Экономка отрицательно покачала головой.

— Въ такомъ случа похалъ бы верхомъ, или приказалъ бы -запрячь. Лошади свободны, теперь имъ длать нечего.

— Не ушелъ ли пшкомъ въ Прору и тамъ взялъ экипажъ?

— Думала я и такъ. Только недавно былъ здсь старикъ Неммо, разнощикъ писемъ… Вы должны его знать, господинъ баронъ… Онъ принесъ письмо отъ одного господина, съ которымъ баринъ халъ вчера вмст въ Прору съ экстра-почтой. Они взяли почтовыхъ на новой пристани. Паромъ слъ на мель, оттого почта такъ и опоздала. Тотъ господинъ отправился въ замокъ. Неммо, стоявшій тутъ же, слышалъ, какъ онъ уговаривалъ нашего барина идти вмст. А нашъ-то отказался. Прізжій господинъ ночевалъ на постояломъ двор и сегодня рано утромъ опять ухалъ въ Зундинъ. Да… что я хотла сказать?… Нашъ-то баринъ сегодня не былъ въ Прор. Господи, Боже мой! лишь бы какого несчастья не случилось!

— Что за пустяки!— сказалъ Густавъ начавшей плакать женщин.— Не дитя же братъ, въ самомъ дл, что за него бояться, если онъ часа на два куда отлучился, не сказавшись.

— Съ двухъ часовъ ночи, господинъ баронъ, съ двухъ часовъ… Въ половин третьяго я уже была на ногахъ.

Фрау Рикманъ обстоятельно передала, что знала о короткомъ пребыванія Ганса въ дом прошедшею ночью, причемъ особенно налегала на таинственность, съ которою онъ вернулся и опять исчезъ, точно не хотлъ, чтобы его кто-нибудь видлъ, такъ что, не будь смята постель и отворенъ шкафъ съ оружіемъ, она бы и не узнала, что онъ былъ дома. Она пересмотрла оружіе, все оказалось на своемъ мст, и она не можетъ успокоивать себя предположеніемъ, что баринъ пошелъ въ лсъ, чтобы убить дикую козу для сегодняшняго праздника въ замк. Фрау Рикманъ закончила извиненіемъ въ томъ, что должна оставить господина барона, такъ какъ у нея не готовъ еще обдъ для рабочихъ.

— Вамъ не прикажете ли подать чего-нибудь, господинъ баронъ?— прибавила она.

Густавъ поблагодарилъ и отказался.

— Занимайтесь спокойно своимъ дломъ,— сказалъ онъ.— Я отдохну немного, а тмъ временемъ не подъдетъ ли Гансъ.

— Дай-то Господи!— вздохнула фрау Рикманъ.— Только не врится что-то… не врится.

Фрау Рикманъ пошла черезъ дворъ къ людской кухн. Густавъ смотрлъ ей вслдъ, пока ея большой, блый чепецъ скрылся за дверью, потомъ оглянулъ дворъ. Вся усадьба точно вымерла, даже куры сидли смирно, собравшись подъ телгами, утки пріютились въ тни большой кучи сна, аисты сидли на гнздахъ и спали на крышахъ, поджавши головы подъ крылья. Изъ открытыхъ дверей и оконъ дома не слышно было ни звука, кром тюканья стнныхъ часовъ.

— Лишь бы не случилось несчастья!… Глупости! Съ такими, какъ онъ, несчастій не случается!

Онъ заглянулъ въ комнату, гд въ первый вечеръ въ потемкахъ разсказывалъ сказку о своихъ похожденіяхъ въ Греціи. На кругломъ стол передъ диваномъ лежало письмо, о которомъ говорила Рикманъ.

— Отъ этой заботы могу его избавить,— пробормоталъ Густавъ,— я хочу знать, что это. за посланіе.

Онъ подошелъ къ столу и взялъ письмо,— простой листъ почтовой бумаги, сложенный безъ конверта и запечатанный плохимъ сургучомъ, ясно, что печатью служилъ перстень съ дворянскимъ гербомъ: подъ баронскою короною, въ лвомъ пол щита три головы мавровъ, въ правомъ три лиліи.

— Я такъ и ожидалъ! Съ дуру-то радовался, что онъ не пріхалъ! Нужно было еще имъ встртиться дорогой! Не достаетъ только, чтобы этотъ молодецъ все выложилъ князю, и князь… или, еще лучше, Гансу, и въ такомъ случа Гансъ… Толи, другое ли, а уже что-нибудь да было! Что можетъ онъ ему писать такъ спшно… съ нарочнымъ!

Густавъ прочелъ красиво написанный адресъ, перевернулъ письмо и еще разъ осмотрлъ печать.

— Въ сущности, что за важное дло? Его нтъ съ двухъ часовъ ночи, люди говорятъ, не случилось ли несчастья. въ письм отъ лица, бывшаго съ нимъ до послдней минуты, можетъ оказаться разъясненіе… Всякій братъ на моемъ мст…

Онъ вздрогнулъ и бросилъ письмо на столъ… Что за шумъ?— Ничего ровно, захлопалъ крыльями только что прилетвшій аистъ и пропли птухи… Въ задней комнат, все-таки, надежне. Тамъ тоже было открыто единственное окно въ небольшой запущенный садъ. Густавъ сталъ такъ, чтобы видть, если кто войдетъ въ садъ, и сломалъ печать. Съ первыхъ же прочитанныхъ строкъ кровь прилила ему къ лицу и задрожали руки, онъ стиснулъ зубы и прочелъ еще разъ:

‘Милостивый государь! Какіе грустные часы провелъ я посл тхъ тяжелыхъ часовъ, которые судьбою назначено было провести намъ вмст! О, зачмъ я не скрылъ отъ васъ!— Повторяю я съ тхъ поръ самъ себ и былъ бы въ полномъ отчаяньи, если бы не имлъ возможности прибавить, что не могъ молчать, что обязанъ былъ открыть вамъ глаза на поступки роднаго брата, столь недостойнаго васъ! Это былъ мой долгъ, и въ томъ мое утшеніе. Кром того, оправданіемъ мн служитъ справедливое негодованіе, котораго я не могъ преодолть, когда слышалъ, съ какою сердечною теплотою вы говорили о немъ, о его блестящихъ дарованіяхъ, о томъ, что желали бы и надетесь навсегда удержать его при себ! Каждое ваше слово глубоко раздражало меня… Такого-то человка, олицетвореніе прямоты и честности, онъ ршился обманывать!.. Я опасаюсь, что вчера не съумлъ придать настоящаго выраженія этимъ впечатлніямъ, несмотря на то, что они всецло владли мною и были единственными руководителями моего поведенія. Такой нжно-впечатлительной душ, какъ ваша, все это понятно, конечно, и безъ объясненій. Но я лично не могу успокоиться до той норы, пока не сдлаю, по крайней мр, попытки найти желательное для меня выраженіе.

‘Въ этомъ единственная причина, побуждающая меня писать вамъ середи ночи. Есть, впрочемъ, и вторая — желаніе сказать вамъ, что мое предсказаніе относительно дальнйшаго образа дйствій князя въ такихъ несчастныхъ обстоятельствахъ вполн) оправдалось. Я слишкомъ хорошо знаю его благородный характеръ, чтобы впасть въ ошибку съ этой стороны. Я не могу скрыть, какъ тяжело ему было выслушать мои сообщенія. У него были слезы на глазахъ. Къ крайнему удивленію, мн стоило величайшихъ усилій уврить его въ совершенной точности моихъ разсказовъ. Онъ безпрестанно повторялъ: этого быть не можетъ, это невозможно! Между тмъ, стоя въ сняхъ за толпою слугъ, я своими глазами убдился въ тождественности лицъ. Но и за тмъ онъ самъ мучился и меня еще долго мучилъ разспросами, на которые я, но счастью или по несчастью, могъ дать совершенно опредленные отвты и подкрпить ихъ указаніями на числа и факты, записанные въ моемъ путевомъ дневник. Тогда онъ вынужденъ былъ, наконецъ, поврить, и мы перешли къ вопросу о дальнйшемъ образ дйствій князя. Тутъ, какъ я и предвидлъ, мн не пришлось даже высказать просьбы, по возможности, пощадить виновныхъ. Нашъ добрйшій князь высказался самъ безусловно въ томъ же смысл и прибавилъ, что вамъ, какъ глав семейства, слдуетъ принять такія мры, какія въ данныхъ, трудныхъ обстоятельствахъ вы сочтете наиболе цлесоотвтственными. Князь сказалъ мн: ‘Напишите ему, что я прошу, умоляю его воздержаться отъ какого — либо слишкомъ поспшнаго ршенія, которое могло бы быть внушено его честными правилами. По моему мннію, было бы самымъ желательнымъ удаленіе виновныхъ изъ нашего общества втихомолку, подъ какимъ-нибудь подходящимъ предлогомъ’. Передаю вамъ подлинныя слова нашего свтлйшаго покровителя. Я же, съ своей стороны, мой глубокоуважаемый другъ, вполн присоединяюсь къ этой просьб, къ этимъ желаніямъ. Тайна совершенно обезпечена, князь дрожитъ отъ страха при мысли о какомъ-либо личномъ вмшательств съ его стороны, въ моей полнйшей скромности вы уврены, преждевременное оглашеніе можно считать немыслимымъ. Я повторю высказанное мною вчера убжденіе, что, не будь моихъ совершенно случайныхъ встрчъ съ ними, хитро сплетенная паутина могла бы просуществовать очень долго, правда не узналась бы. въ теченіе многихъ лтъ, пожалуй. Дался же въ обманъ, какъ мн достоврно извстно, баварскій король,— положимъ, большой фантазеръ,— и поручилъ ‘милому понтру’ такую деликатную миссію, для которой избираютъ только самыхъ испытанныхъ людей! Однимъ словомъ: крайне хитрый узелъ завязанъ крпко, какъ вы его развяжете, это уже ваше дло. Я же позволю себ обратиться къ вамъ, какъ къ другу, на что даетъ мн нкоторое право искренность моихъ чувствъ къ вамъ, несмотря на наше знакомство лишь со вчерашняго дня… Но увидать васъ значитъ полюбить! Позвольте же мн умолять васъ не поддаваться огромному горю, причиненному вамъ недостойнымъ поведеніемъ любимаго брата! Будьте мужественны, или, врне, будьте тверды въ упованіи на безграничное милосердіе Того, Кто въ неисповдимой премудрости своей послалъ вамъ это тяжелое испытаніе! Заклинаю васъ… требую отъ васъ силы, достаточной для перенесенія горя, мною причиненнаго! Я не буду знать ни минуты покоя до тхъ поръ, пока вы не общаете мн этого. Не заставляйте же меня терзаться! Меня ожидаетъ экипажъ, чтобы возвратиться въ Зундинъ къ больной тетк. Пишите мн туда, пишите скоре! И такъ, дорогой другъ, покоритесь вол Божіей! Возложите все упованіе на Всемогущаго и Всеблагаго, ведущаго насъ невдомыми путями къ предопредленной Имъ цли!

‘Навсегда вамъ преданный

Карло фонъ-Лиліенъ’.

— Ханжа! Поповскія штуки разводитъ!

Густавъ сдлалъ движеніе разорвать письмо и вдругъ одумался: что, если онъ прідетъ и спроситъ письмо?

Если прідетъ… тогда ршительно все равно, распечатано или не распечатано письмо, разорвано оно или нтъ… толкъ одинъ.

— А если бы… если бы онъ совсмъ не вернулся… никогда?

Густавъ еще разъ пробжалъ взглядомъ послднія строки письма, сложилъ его, спряталъ въ бумажникъ и быстро подошелъ къ конторк. Увезъ ли онъ съ собою полученныя третьяго дня деньги… съ ними ли похалъ въ Бергенъ,— наврное онъ по дламъ въ Берген.— или оставилъ деньги дома?

Вотъ он, въ двухъ толстыхъ пакетахъ, еще нсколько ассигнаціи и монетою сотни дв талеровъ, остатокъ его кассы при отъзд третьяго дня.

Густавъ задвинулъ ящикъ, опустилъ крышку конторки, вынулъ ключъ и отворилъ отпертой шкафъ съ оружіемъ. Старая винтовка, ружье съ казенникомъ, дв двухстволки, охотничья одностволка… Рикманъ права, вс ружья дома… и потертый ягташъ, и пороховницы, и охотничій ножъ… все налицо… Ящикъ съ пистолетами… Онъ вынулъ и открылъ маленькій, темный ящикъ. Дрожь пробжала по тлу… одного пистолета нтъ! Густавъ опустилъ шомполъ въ дуло,— заряженъ, наврное, былъ заряженъ и другой, стоило только надть одинъ изъ лежавшихъ тутъ же пистоновъ, да сунуть пару въ карманъ на случай осчки… И того не нужно, несмотря на малый колиберъ, это превосходные пистолеты, сколько разъ то одни, то въ компаніи они въ сорока шагахъ пробивали изъ нихъ доску, а въ заключеніе Гансъ всегда продлывалъ свой обычный фокусъ и всегда одинаково безъ промаха, тузы съ прострленнымъ очкомъ вошли въ пословицу… Генрихъ Зальховъ набралъ ихъ разъ цлую дюжину…

Онъ подошелъ опять къ окну и взглянулъ въ залитой солнцемъ садъ, въ заброшенныхъ фруктовыхъ деревьяхъ громко чирикали воробьи, надъ высокой травой, надъ заросшими клумбами, надъ красными лиліями и подсолнечниками сновали бабочки. Вдругъ все смолкло, точно замерло, какой-то сумракъ сгустился подъ высокой сосною, и у ея корня на темномъ моху лежитъ Гансъ, около него валяется пистолетъ… на виск надъ правымъ глазомъ еще не запеклись капли крови, глазъ широко открытъ, безъ блеска, безъ жизни устремленъ въ сумрачную высь…

Густавъ провелъ рукой по глазамъ и по лбу.

— Вотъ что длаетъ слишкомъ пылкое воображеніе. Среди благо дня представляются привиднія. Могутъ ли понимать насъ люди, лишенныя воображенія! Легко имъ -быть честными и добродушными, и нравственными… легко имъ судить!.. Дурацкія бредни!.. Посадилъ бы я ихъ въ свою шкуру, далъ бы мои вкусы, мою жажду всего прекраснаго и ни гроша денегъ… на чужой сторон… выбивайся, какъ рыба изъ сти! Паутина лжи! Если бы попался мн этотъ подлецъ, я бы вбилъ ему эти слова обратно въ глотку… подавился бы онъ у меня ими. Наврное, это тотъ самый блоглазый, что издыхалъ отъ морской болзни при перезд въ Неаполь и потомъ встртился въ гавани Тино. И кто его знаетъ, гд онъ еще прокрадывался за нами… Мн сдается, что я видлъ его въ Мюнхен. Наивный болванъ, не понимающій, кажется, что такое месть. Вотъ я ему покажу, что это за штука, проучу эту каналью, какъ подъ видомъ благочестія натравливать брата на брата!

А что, если его благочестивое посланіе опоздало, если Гансъ на самомъ дл принялъ всю эту исторію слишкомъ близко къ сердцу?.. Нтъ ничего удивительнаго. Онъ, вдь, всю жизнь такъ же отчаянно-серьезно принималъ къ сердцу всякій пустякъ и не понималъ самой простой шутки. Нтъ, онъ не перенесетъ необходимости осудить меня, выгнать изъ дома, навсегда отказаться отъ меня! Иначе, на что ему могъ понадобиться пистолетъ? Вотъ когда поднимутся-то на меня!… Заговорятъ, заголосятъ: виновникъ въ смерти брата! Пусть тогда голосятъ, что имъ угодно. Во всякомъ случа я буду очень радъ, если отдлаюсь только этимъ. Здсь сейчасъ же всю эту дрянь по боку, продамъ и начну новую жизнь гд-нибудь въ такомъ- мст, куда еще не зазжали господа Карло. А Гансъ? Онъ могъ совершенно такъ же погибнуть случайно на охот, или мало ли какъ… Я его единственный и законный наслдникъ, владтель Старо и НовоПроница. Жить съ такимъ чрезмрно впечатлительнымъ сердцемъ тоже порядочное несчастье. Не я же виноватъ въ этомъ? По мн, вообще, ему лучше было бы совсмъ не родится на свтъ- всего проще было бы.

— А Герта! Какъ она приметъ это?

Тщетно старался онъ сосредоточить вихремъ проносившіяся въ голов мысли на одномъ пункт, вокругъ котораго он постоянно вертлись до этой минуты.

— Что же длать теперь?

Распечатанное письмо нельзя оставить здсь- это разумется само собою. Рикманъ его сейчасъ уже прочтетъ, а за нею еще Богъ знаетъ кто. Его надо взять съ собою. Вернется Гансъ и спроситъ, и прекрасно, ни лучше, ни хуже отъ того не будетъ,— это Густавъ поршилъ уже раньше. По тому же соображенію можно взять и деньги. Спроситъ ихъ Гансъ — хорошо, въ противномъ случа, кому же они принадлежатъ, какъ не ему? Онъ отперъ конторку и вынулъ оба пакета. По его соображенію, въ нихъ было отъ трехъ до четырехъ тысячъ талеровъ, что вполн подходило къ сумм, которую Гансъ разсчитывалъ получить за пшеницу. Остальныя деньги… не стоитъ брать. Онъ положилъ пакеты въ карманъ и заперъ конторку. Шкафъ съ оружіемъ былъ еще отворенъ. Мало ли что можетъ еще случиться, могутъ повстрчаться такія обстоятельства, при которыхъ очень не лишнее имть въ рукахъ хорошее оружіе… у него же ничего не было, кром турецкаго кинжала въ чемодан… Пистолетъ очень удобно укладывается въ боковой карманъ…

— Пару пистоновъ еще… Такъ!

Густавъ глубоко вздохнулъ и отеръ платкомъ мокрый лобъ… Неудивительно, въ маленькой комнатк жара невыносимая, солнце бьетъ прямо въ окно.

— А который часъ, однако? Одиннадцать! Странно…

Ему казалось, что онъ уже чуть ли не годъ въ этой комнат.

Онъ вышелъ изъ дома и осмотрлъ дворъ, все было попрежнему, только утки, согнанныя съ мста солнечнымъ припекомъ, перебрались въ лужу посреди двора, крякали и полоскались въ мелкой, грязной вод. Густавъ отвязалъ лошадь и слъ верхомъ: фрау Рикманъ увидала его изъ кухни и поспшила къ нему.

— Узжаете, господинъ баронъ?— сказала она.— Такъ я и знала, что не дождетесь.

— На самомъ дл непонятно, гд онъ такъ долго пропадаетъ,— возразилъ Густавъ.— Признаюсь, это начинаетъ и меня тревожить. Я открывалъ конторку… вы знаете, онъ далъ мн отъ нея двойной ключъ… тамъ лежали деньги, полученныя за пшеницу, я взялъ ихъ съ собою. Ни въ дом, ни на двор нтъ ни души, и вы даже удете въ поле съ обдомъ для жнецовъ, а теперь столько разного народа шляется, ищетъ работы.

— Да, да,— сказала фрау Рикманъ,— я очень рада, хотя уже сколько лтъ у насъ ничего не случалось.

— Скажите ему это, когда онъ прідетъ. Письмо я также взялъ. Онъ, быть можетъ, у насъ, такъ я передамъ ему.

— Дай-то Господи, чтобы онъ тамъ былъ!— воскликнула фрау Рикманъ со слезами на глазахъ.

— Будемъ надяться. Въ противномъ случа я заду еще разъ въ теченіе дня, а пока прощайте!

Онъ подалъ руку экономк и тихо съхалъ со двора. Фрау Рикманъ проводила его взглядомъ и направилась къ кухн, тихо плача и разсуждая сама съ собою:

— Не правъ Штутъ… конечно, не такой добрый, какъ нашъ баринъ… нтъ, но и онъ хорошій и любитъ нашего… ишь какъ разстроенъ! Охъ, Господи, Господи! такъ вотъ и кажется мн, что случилось несчастье!

Глава XIII.

Разсчитавши, что Густавъ отъхалъ довольно далеко, Аксель пустилъ лошадь въ галопъ и проскакалъ вплоть до Старо-Проница. Сойдя съ лошади и окидывая взглядомъ фасадъ дома, о’въ увидалъ Изею у окна въ комнат стараго камергера. Она отвтила на поклонъ молодаго человка, и по ея движенію онъ понялъ, что она зоветъ его наверхъ. На самомъ дл старикъ услыхалъ топотъ лошади, освдомился кто пріхалъ и, узнавши, что это молодой графъ, выразилъ желаніе его видть. Черезъ минуту Аксель вошелъ въ комнату, красный отъ быстрой зды, весь въ пыли, и извинился, говоря, что не предполагалъ являться въ такомъ вид, а хотлъ только справиться внизу о здоровь дорогихъ сосдей. Онъ поцловалъ руку у Изеи и вмст съ нею подошелъ къ лежа: ему на диван, закутанному въ одяла старику и пожавъ его лихорадочно-горячую руку.

— Какъ видите, любезный графъ,— заговорилъ камергеръ слабымъ, хриплымъ голосомъ,— я еще не могу оправиться посл отвратительно проведенной ночи. Но это пустяки. Къ вечеру я буду опять на ногахъ. Сейчасъ подержалъ объ этомъ пари съ моею юною собесдницею, не хотите ли и вы подержать?

— Съ удовольствіемъ,— воскликнулъ Аксель,— съ особеннымъ удовольствіемъ, которое увеличится еще боле, когда я проиграю, въ чемъ едва ли можетъ быть сомнніе.

— Всегда милъ, всегда находчивъ!— сказалъ камергеръ.— Да, да, есть еще милая молодежь, хотя съ нами, стариками, ей, все-таки, не подъ силу тягаться. Не правда ли, madame? Онъ обернулся къ Изе, подмигнулъ и, похихикивая, повторилъ:

— А? Не правда ли, madame?

— Намекъ на маленькій букетъ, только что полученный мною изъ Проры,— улыбаясь, пояснила Изея.

— Маленькій букетъ!— воскликнулъ старикъ.— Крошечный букетъ, какъ разъ только приколоть на грудь! Скромненькій такой, знаете, любезный графъ, ничтожненькій! Такой же маленькій и ничтожненькій, и скромненькій… какимъ должно быть обожаніе молодости и красоты со стороны нашего брата инвалида.

Изея погрозила ему пальцемъ.

— Берегитесь, ддушка! Вы такъ зло шутите, что скажутъ, пожалуй…

— Будто я ревную!— перебилъ ее старикъ.— И будутъ совершенно правы, какъ нельзя больше правы! Вы чудная, несравненная, жестокая… вы мучаете обожателей, замучиваете ихъ… одного за другимъ на смерть замучиваете. Не правда ли, графъ, не правда ли?

— Въ этомъ отношеніи я считаю себя не въ прав подавать голосъ,— отвтилъ Аксель, кланяясь.

— Каковъ! а, каковъ молодецъ! Хочетъ насъ уврить, будто онъ-то не влюбленъ! Избранный изъ тысячи!

— Ахъ, ддушка!— воскликнула Изея,— это уже слишкомъ. За это васъ слдуетъ наказать.

Она встала, подошла къ старику и поцловала его въ лобъ.

— Вотъ такъ! Мой визитъ былъ и безъ того довольно продолжителенъ, теперь извольте лежать смирно и постарайтесь уснуть часокъ, иначе Изея серьезно разсердится. Пойдемте, графъ.

Старикъ хотлъ возражать, но принужденъ былъ удовольствоваться милою улыбкою Изеи, съ которою она поправила сбившееся съ его ногъ одяло.

— Я думаю, старикъ умретъ къ ночи,— сказала она, когда Аксель затворилъ за нею дверь.

Это было сказано такъ спокойно-равнодушно, что слова любви замерли на язык Акселя. Еще разъ пришелъ ему въ голову вопросъ, не опасное ли дло любить эту красавицу, которая, какъ на грхъ, казалось сегодня красиве, чмъ когда-либо,— немного блдне обыкновеннаго, съ утомленными вками, съ матовой синевой подъ большими, темными глазами- еще обворожительне казался ея гибкій станъ въ широкомъ утреннемъ туалет. Сила влюбленныхъ порывовъ молодаго человка только увеличиваясь отъ его попытокъ противодйствія имъ, къ этому присоединилась тревога относительно предстоявшаго ршенія, откладывать которое ему нельзя было, какъ кавалеру,и не дозволитъ сама Изея… Все это волновало его и длало нмымъ въ то время, когда рядомъ съ красавицею онъ шелъ чрезъ столовую внизу и между цвточными клумбами къ буковой алле. Тутъ она остановилась и движеніемъ руки пригласила графа ссть противъ нея за однимъ изъ маленькихъ столиковъ.

— Здсь мы у всхъ на виду,— сказала она.— Ну, говорите!

— Прежде всего, позвольте мн сказать, что вы сегодня обворожительны, и что я люблю васъ боле, чмъ когда-либо.

— Уврить меня въ первомъ вамъ представляется очень удобный случай, второе вы должны, доказать.

— Вы знаете, я готовъ на все.

— Это — все равно, что ничего, меньше, чмъ ничего. Я не хочу фразъ, я требую дла, по меньшей мр, точно опредленныхъ предложеній. Или вы, быть можетъ, отъ меня ихъ ждете?

Ироническій вопросъ сопровождался насмшливою улыбкою. Въ Аксел съ новою силою закипла внутренняя борьба, только что испытанная имъ, когда они шли въ садъ: съ одной стороны, боязнь потерять восхитительную женщину по милости своей нершительности, съ другой — страхъ передъ опасностями, которымъ онъ несомннно долженъ подвергнуться для того, чтобы овладть ею.

— Это не фраза, когда я говорю, что готовъ на все,— возразилъ онъ съ дрожью въ голос, которому онъ хотлъ придать оскорбленный тонъ, а вмсто того лишь еще боле выдалъ свою нершительность,— Это выраженіе моего убжденія въ томъ, что ваше вчерашнее предложеніе должно быть подвергнуто самому серьезному обсужденію.

На губахъ красавицы появилась та же ироническая усмшка. Онъ продолжалъ съ возрастающимъ жаромъ:

— Съ тхъ поръ случилось нчто… очень важное. Представьте себ, Изея… Вы знаете, сегодня утромъ я имлъ объясненіе съ отцомъ по поводу одного вопроса, очень критическаго для меня… то-есть, я хотлъ сказать, для насъ… Вопросъ ршенъ въ нашу пользу, но подъ однимъ условіемъ: отецъ требуетъ моей помолвки съ графиней Ульрикой. Посл завтра, во всякомъ же случа на этихъ дняхъ долженъ быть вечеръ у насъ и тогда будетъ объявлено о помолвк.

— И вы говорите, что за графиней полмилліона приданаго?

— Больше!

— И вы бы не прочь жениться?

— Изея, Бога ради… что вы!

— Или вы хотите поставить мн на видъ всю великость жертвы, которую приносите мн?

— Боже мой, какъ вы это принимаете! Я хотлъ, я хочу доказать вамъ только, какъ необходимо… какъ настоятельно и неотложно необходимо для меня ваше ршеніе! Къ этому присоединяется другое соображеніе: сейчасъ я встртилъ Густава… онъ халъ ко мн, теперь же отправился въ Ново-Проницъ. Мн, почти наврное, кажется, что онъ подозрваетъ наши отношенія.

— Ошибаетесь, онъ ихъ отлично знаетъ.

— Вы говорите это такъ покойно! Увряю васъ, еще немного и былъ бы неизбженъ вызовъ на дуэль.

— Да, вамъ его во всякомъ случа не избжать.

— Дозвольте, однако!… Что же означаетъ такая внезапная перемна?

— Очень просто, означаетъ, что онъ объяснился съ Тертой и отъхалъ отъ нея съ огромнйшимъ носомъ.

— Я подозрвалъ нчто подобное. Но вы-то какъ узнали?

— Вопросъ совершенно мужской! Какъ бы ни узнала, а знаю, знаю еще, что онъ опять влюбится въ меня, даже больше, что уже влюбленъ.

Сквозь шутливый смхъ молодой женщины проглядывало выраженіе торжества, окончательно воспламенившее кровь Акселя.

— Конечно,— проговорилъ онъ насмшливо,— могло ли быть иначе! Женщина, передъ которою все преклоняется, за которою вс ухаживаютъ…

— И къ тому же его жена…

— Объ этомъ я совсмъ было забылъ.

— Вы сегодня обо всемъ забываете… между прочимъ, и о томъ, что клялись меня любить.

Она усмхнулась обворожительнйшую улыбкою. Вдругъ ея губы дрогнули, изъ-подъ сдвинутыхъ бровей сверкнулъ дикій огонь темныхъ глазъ. Изея слегка наклонилась къ молодому человку и глухо проговорила:

— Любишь ты меня или не любишь?

— Можешь ли ты спрашивать!— вспыхнулъ Аксель, испуганный рзкостью вопроса и опьяненный сладостью этого перваго ‘ты’.

— Да или нтъ?

— Да, клянусь моею душею!

— Въ такомъ случа, ты долженъ бжать со мною сегодня же.

— Я готовъ умереть съ тобою, если нужно!

— Благодарю тебя!

— Изея!…

— Постой! На это будетъ время завтра, посл завтра… и много дней еще, если будемъ имть сегодня смлость нашей любви. Сегодня… сегодня вечеромъ! Я все обдумала, мой планъ очень простъ и потому вренъ. Мы бжимъ во время бала, я уйду по условленному знаку, о которомъ мы сговоримся вечеромъ, черезъ десять минутъ ты послдуешь за мною и найдешь меня въ своей карет. Прикажи, чтобы она стояла у праваго флигеля, гд я живу, у меня есть ключъ отъ двери, выходящей прямо на дворъ. Все дло въ томъ, чтобы можно было положиться на кучера:, для этого боле, чмъ достаточно двухсотъ талеровъ. Прежд чмъ хватятся тебя или вздумаютъ справиться, гд я, прежде чмъ успютъ привести въ связь наше отсутствіе, мы успемъ отъхать за цлую милю.

Аксель покачалъ головой.

— Этого слишкомъ мало,— сказалъ онъ,— на разстояніи трехъ миль до новаго перевоза въ томъ случа, если будетъ погоня, что весьма вроятно. Вообще, при такихъ обстоятельствахъ, далеко не безопасно пускаться но большимъ дорогамъ. Между тмъ, ничего лучшаго я не могу придумать: Къ счастью, здсь нтъ ни у кого лошадей, которыя могли бы потягаться съ моими… Править я сяду самъ… это самое лучшее. Я нагоню еще полчаса… а въ полтора… да, такъ превосходно. А куда? Въ Парижъ?

— Я бы предпочла Лондонъ.

— Парижъ или Лондонъ… рай тамъ, гд ты будешь со мною!

Аксель усмхнулся очень довольный планомъ, составленіе котораго онъ уже приписывалъ себ, его глаза блестли отъ восторга. Изея теперь была убждена, что можетъ положиться на него. Одно оставалось невыясненнымъ.

— Рай везд, только но ныншнимъ временамъ онъ везд обходится дорого,— проговорила она задумчиво.— А Изея Колокотрони бдная женщина!

Аксель недоврчиво усмхнулся.

— Объ этомъ не извольте безпокоиться, madame!— воскликнулъ онъ.

— Бдная, какъ дочь послдняго нищаго…

— Умоляю тебя, Изея, не говори объ этомъ! Ты знаешь, я не принцессу люблю, и если ты непремнно хочешь знать, я люблю бдную женщину.

— И бдную, нищую ты назовешь своею женою?

— Само собою разумется!

— Назовешь женою Изею Колокотрани, носящую теперь фамилію баронессы Пронъ?.. Поклянись мн въ томъ всмъ святымъ для тебя!

— Клянусь теб.

— И такъ, мысленно цлую тебя, какъ моего супруга. А теперь уходи сію минуту и оставь меня одну!

Аксель поспшилъ исполнить это приказаніе, ему крайне нежелательно было еще разъ встртиться съ Густавомъ.

— Такъ всего лучше,— прошептала Изея, смотря ему вслдъ.

Глава XIV.

Въ этотъ день общій семейный обд не состоялся въ Старо-Прониц, къ великому огорченію француза повара, очень хотвшаго, помимо большаго ужина, отличиться маленькимъ изысканнымъ обдомъ. Но больной камергеръ пожелалъ кушать съ супругою въ своей комнат, Изея, проводивши Акселя, заперлась у себя, Густавъ не возвратился изъ лса, куда ухалъ съ мальчишкою на телг за парою молодыхъ елокъ для украшенія воротъ, Герта бросила хозяйство и исчезла. Напрасно разыскивала ее Панкъ но всему дому, одна двушка увряла, будто видла, какъ барышня прошла лугами къ лсу.

Было четыре часа, когда госпожа фонъ-Линдбладъ услыхала стукъ въ дверь своей комнаты, она отложила въ сторону только что поданное и уже два раза перечитанное ею письмо и подняла голову.

Въ комнату спшно вошла Герта въ шляпк.

— Слава Богу!— сказала старушка.— Я думала, это ддушка, котораго я полчаса тому назадъ уложила въ постель, иначе старикъ не выдержитъ, я боюсь, впрочемъ, что онъ и такъ не выдержитъ. Несносный этотъ праздникъ затяли! И если бы знали, что изъ Проры не прідутъ! Представь себ, дитя мое, я сейчасъ получила письмо отъ княгини…

Она достала письмо изъ рабочаго ящика и стала искать очки.

— Да прочти лучше сама!

Герта взяла письмо, въ которомъ нсколькими строками сообщалось, что князь не поправился отъ вчерашняго нездоровья и, по совту врача, отправляется на нсколько дней въ охотничій замокъ. Сначала онъ хотлъ было ухать безъ жены, но потомъ раздумалъ, и они сейчасъ узжаютъ вмст. ‘И такъ, многоуважаемый и дорогой другъ, мы лишены удовольствія…’

Герта положила письмо обратно въ ящикъ.

— Ддушка будетъ въ отчаяніи,— проговорила старушка жалобнымъ тономъ.— Не знаю,— какъ и сказать ему объ этомъ. А тутъ еще другая тревога, скажи, ради Бога, ты не знаешь ли, гд Гансъ? Быть не можетъ, чтобы онъ и сегодня въ своемъ собственномъ дом оставилъ насъ однихъ… Ддушка никогда не проститъ ему этого и въ нрав будетъ, ты сама согласишься съ этимъ у разговоры пойдутъ, сплетни. Какую можно привести причину? Если онъ не прідетъ… дитя мое… почему? Я понять не могу. Еще въ пятницу вечеромъ онъ такъ веселъ былъ, но своему, тихо… такъ нжно благодарилъ меня за то, что я уговорила его, наконецъ, отдать теб кольцо его покойной матери… Вдь, онъ его съ понедльника носилъ въ карман… Мн показалось, что и ты была очень довольна… и вотъ…

Старушка до сихъ поръ не взглянула на Герту, все еще механически роясь въ рабочемъ ящик и разыскивая очки- тихое рыданіе, долетвшее до ея слуха, заставило ее поднять глаза. Герта упала къ ногамъ бабушки, пряча лицо въ ея колни.

— Боже мой! Дитя мое! Что съ тобою? Случилось что-нибудь… несчастье? Гансъ…

— Я не знаю… я ничего не знаю., я…

Она подняла голову и устремила на старушку смущенно-боязливый взглядъ, какого, та никогда не видала у гордо-самонадянной двушки.

— Я… Что со мною длается?…

Герта провела обими руками но лбу. Ей взоръ опять прояснился и голосъ зазвучалъ тверже.

— Виновата, что такъ испугала тебя. Я ничего не знаю о Ганс, кром того, что онъ не вернулся, или, по крайней мр, не былъ здсь. Надюсь, онъ прідетъ къ вечеру:, если не прідетъ, мн будетъ очень тяжело. Мн нужно говорить съ нимъ, говорить объ очень многомъ… Бабушка! ты его любишь… теб я то же могу сказать… не все… Я не въ состояніи сообразить хорошо, что со мною. Выслушай меня… Можетъ быть, мн самой станетъ тогда ясне.

Она крпко сжала блыя, старческія руки бабушки и продолжала:

— Я не любила Ганса, когда дала ему слово, я думала, что, все-таки, смогу полюбить его впослдствіи, и этого уже было много. Мн казалось, что стоитъ только захотть, приказать себ и можно полюбить. Ахъ, бабушка! все это моя гордость, самомнніе, будто я могу все, что захочу! а при этомъ мысль, что это, все-таки, не моя добрая воля, что я обязана его любить, должна выдти за него замужъ, хотя бы и не любя… это возмущало меня. Если бы не его доброта, не его трогательная доброта и мягкость, я не знаю, выдержала ли бы я два дня. Что разсказывать теб, бабушка, когда ты сама все знаешь,— я видла это но твоимъ тревожнымъ глазамъ. Но я клянусь теб… теперь я могу поклясться, такъ какъ сама уже уврена… старой любви не было, то было на половину сожалніе къ его несчастью, въ которомъ онъ такъ уврялъ… можетъ быть, искренно… Несли онъ сдлалъ то, что я подозрваю… постой, бабушка! не спрашивай… Мн такъ трудно разобраться ко всемъ, что за эти дни терзало мою голову, мое сердце, что иногда мн казалось, будто я схожу съ ума. Я даже теперь не уврена въ томъ, что не была по настоящему сумасшедшею, когда поврила такимъ разсказамъ про него. Это такъ гадко, такъ мерзко… мн очень тяжело передавать теб это, именно теб… но я должна.

И съ опущенными глазами, съ пылающимъ лицомъ, Герта передала ей все слышанное отъ Панкъ, свои первыя впечатлнія при этомъ, какъ она была довольна, что иметъ предлогъ отказать Гансу и какъ скоро она почувствовала, насколько это тяжело ей, и сознала, что любитъ его больше, чмъ думала, что ей тяжело потерять его. Эти чувства расли съ каждымъ часомъ, и въ той же мр уничтожалось то, что она принимала за любовь къ Густаву. Наконецъ… вчера цлый день она… она мучительно желала, чтобы все это было неправда. А сегодня ночью Густавъ дорогой поклялся, что все правда, что все это онъ знаетъ отъ самого Ганса.

— Представь себ мое отчаянье,— продолжала она нервно вздрагивающими губами.— Я провела ужасную ночь, заснула только утромъ, а когда проснулась, то опять была убждена, что-неправда это, неправда!…

— Наврное, неправда!— воскликнула старушка.— Этого не можетъ быть. Густавъ…

Она запнулась, съ ужасамъ прочитавши въ глазахъ Герты подтвержденіе того, чего не ршилась выговорить. Герта поднялась, сдлала нсколько шаговъ по комнат, но тотчасъ же возвратилась, сла рядомъ съ старушкой, взяла опять ея руку и сказала:

— Это такъ ужасно… Я представить себ не могу. Онъ ничего, кром любви, никогда не видалъ отъ него. Если онъ это сдлалъ изъ любви ко мн… но, вдь, правда-то должна же была открыться, неужели онъ могъ думать, что я когда-нибудь прощу ему это? Можетъ быть, это съ его стороны мерзкая дружеская услуга Акселю Грибенъ…

— Что это теб пришло въ голову?— спросила бабушка.

— Я потеряла кольцо,— сказала Герта,— и не знала, гд именно. Сегодня утромъ я сообразила, что нигд кром не могла потерять его, какъ третьяго дня въ лсу и, притомъ, на извстномъ мст. Я не могла успокоиться до тхъ поръ, пока не найду кольца. Сейчасъ я была тамъ и нашла его… въ густомъ моху… а въ двухъ шагахъ, тоже во мху, какъ будто затоптанное.-.. вотъ это письмо отъ Акселя къ Ганн…

Она вынула изъ кармана сложенное, но распечатанное письмо.

— Ты прочла его?— испуганно спросила старушка.

Герта покачала головой.

— Я хорошо знаю его руку… точно хлыстики и кучерскіе бичи… мы не мало обмнивались ничтожными записками, приглашеніями и тому подобными. Почтовый штемпель бергенскій… судя по числу, это недавнее письмо. Въ этомъ я вполн уврена. Но я хочу знать больше, я хочу знать все… Я хочу хать къ Ганн, она должна сказать мн, обязана!

— А если она не захочетъ говорить… быть можетъ не сметъ?

— Должна!— рзко повторила Герта и, увидавши, что бабушка испуганно вздрогнула, продолжала спокойне:— Не тревожься, я буду благоразумна, я… я не знаю, что скажу ей, но-я убждена въ томъ, что она не солжетъ мн. Такъ, бабушка?… Благодарю тебя за всю твою доброту. Ты не сердишься на меня… я вижу это… теб тяжело, тяжело и мн. Но я не могла не сказать теб. Извинись за меня передъ ддушкой и передъ всми, если я опоздаю.

Герта поцловала нсколько разъ руки старушки, потомъ встала и взялась за шляпку.

— Надюсь вернуться во время,— сказала она, подвязывая ленты,— А уже просила Кришана свозить меня. Онъ, вроятно, видлъ по мн, насколько это важно для меня, даже не сталъ ворчать, не слдуетъ заставлять его ждать.

— Я поду съ тобою.— Старушка встала съ дивана и остановила Герту, бросившуюся было ей на шею.— Пусти, дитя! Лучше помоги мн немного! Шляпку какую-нибудь и шаль… что подъ руку попадется… Вотъ и готова. Видишь ли, дитя, съ твоей стороны очень честно, что ты берешься вывести наружу правду и снять съ Ганса взведенную на него клевету. Но это не дло молодой двушки, на это нужна старуха. По настоящему, теб бы слдовало остаться дома, но теб пришлось бы провести еще часа два очень тяжелыхъ до моего возвращенія, лучше подемъ вмст. Ддушка не разсердится на меня за это, да если бы даже… такъ, вдь, это моя кровь и плоть Идемъ!

Она взяла руку Герты, но едва опиралась на нее, проходя по комнатамъ и по лстниц. Когда он вышли изъ дома, Кришапъ только что выхалъ изъ сарая. Герта махнула ему остановиться, не подъзжая къ дому, чтобы не разбудить дда стукомъ экипажа. Черезъ минуту экипажъ катился уже по дорог въ Прору.

Глава XV.

Карета уже полчаса стояла у дома портнаго, къ величайшему удивленію жены сапожника Бланка и жены лакея Пазедага, стоявшихъ каждая у дверей своего дома и пытавшихъ передать другъ другу свои впечатлнія только жестами, сойтись он не ршались, несмотря на раздлявшее ихъ малое разстояніе. Для этого имъ пришлось бы пройти мимо кареты, а он об видли, какъ изъ нея вышла фрейленъ Герта, помогла выдти ея превосходительству и потомъ сама сла обратно въ карету. Такимъ образомъ, фрейленъ замтила бы, что он сходятся, конечно, поняла бы тотчасъ зачмъ и могла бы остаться недовольною. А пренебрегать милостивымъ расположеніемъ барышни нельзя было ни той, ни другой: мужъ фрау Бланкъ обшивалъ сапогами всхъ служащихъ у господина барона, а фрау Пазедагъ разсчитывала помстить старшую дочь въ ключницы въ Старо-Проницъ.

Между тмъ, эти полчаса показались Герт цлою вчностью. Бабушка была, конечно, совершенно права, и съ ея стороны, необыкновенно мило и хорошо, что она взялась сама переговорить съ Ганной. Но Ганна хитра и дерзка, а бабушка такъ доврчива и кротка… бой совершенно неравный, между тмъ, все зависитъ отъ его исхода. Наконецъ-то!

Бабушка вышла изъ дома въ сопровожденіи старика портнаго и его жены. Они были замтно смущены, на щекахъ бабушки игралъ яркій румянецъ, молодившій ее лтъ на десять. Въ поблекшихъ глазахъ свтилась радость и энергія, голосъ прозвучалъ полными нотами, когда она приказала Кришану: ‘Въ Ново-Проницъ! И хать хорошо!’

Едва закрылась за нею дверца кареты, какъ Герта воскликнула:

— Гансъ невиненъ!

— Какъ солнце на неб,— отвтила старушка.— Во всей этой постыдной сплетн нтъ ни одного слова правды. Только подожди, дай съхать съ мостовой, а то сама не слышишь своего голоса.

Герта откинулась въ уголъ кареты подъ наплывомъ необыкновенно противуположныхъ чувствъ. Она готова была прыгать и смяться отъ восторга, и, въ то же время, ей казалось, будто что-то оборвалось въ ней и навсегда погибло и будто никогда не выплакать ей всхъ слезъ объ этомъ погибшемъ. Бабушка сіяла. Неужели ей не приходило въ голову, что если Гансъ невиненъ, то на Густава падала страшная вина? Или же возможно такое сплетеніе обстоятельствъ, по которымъ невиновность Ганса не влечетъ за собою виновности Густава?

Полный тревоги взглядъ молодой двушки не могъ оторваться отъ возбужденнаго лица бабушки. Наконецъ, стукъ колесъ затихъ на песчаной грунтовой дорог, и старушка живо заговорила:

— Ни слова правды, Гертинька! Но таковы уже люди, что имъ ровно ничего не стоитъ сказать дурное даже про такого человка, который имъ ничего не сдлалъ, кром добра. Какъ не стыдно Краузамъ! Я высказала имъ это. Если бы я послушалась ихъ, то такъ бы и не добралась до Ганны: ваше превосходительство, мы ничего не знаемъ, онъ привезъ ее къ намъ въ субботу за недлю назадъ и не сказалъ ни слова, какъ только, чтобы ей было хорошо и чтобы не тревожить ее распросами! Мы исполнили его приказанія, ваше превосходительство, покоили ее и ни о чемъ не спрашивали. Она намъ тоже ничего не говорила… ну, и такъ дале, Гертинька, не стоитъ повторять ихъ глупую болтовню. Мн надоло ихъ слушать и я приказала вести себя къ Ганн. Она уже встала съ постели, но выглядитъ еще очень плохо. Само собою разумется, я не сказала ей ни одного рзкаго слова… это не въ моихъ правилахъ, она и безъ того была сильно напугана моимъ приходомъ… Мн стоило большаго труда успокоить ее. Она двушка не дурная, только очень легкомысленна… Я не могу передать теб, Гертинька, всего того, что она разсказала мн, заливаясь слезами… Да это и не нужно совсмъ. Письмо она потеряла на томъ мст, гд ты его нашла. Она хотла покончить съ собою, бдняжка, и, наврное, погибла бы, если бы не явился Гансъ въ самую послднюю минуту. Она показала мн и другія письма отъ того… ты знаешь, про кого я говорю… Я не стала ихъ читать… Къ чему? Я знала уже то, что мн нужно. Только она настаивала на томъ, чтобы я прочла послднее письмо, полученное сегодня… Изъ него ясно видно, что до ныншняго дня она жила подъ страхомъ. Онъ… ты знаешь, о комъ я говорю… онъ грозилъ, что совсмъ броситъ ее, если она выдастъ его имя. Я не хотла было читать… къ тому же и очковъ нтъ со мною… но она такъ упрашивала, я сказала ей прочесть мн вслухъ. Оказалось врно такъ, какъ она говорила. Онъ… ты знаешь, кто… онъ очень, очень гадкій человкъ… и къ тому же еще позволяетъ себ насмхаться надъ нашимъ Гансомъ… И правда, Гертенька… не могу я скрыть отъ тебя… правда то, чего мы съ тобою опасались. Густавъ помогалъ ему. Густавъ все зналъ, и тотъ пишетъ, что такъ какъ самому ему нельзя пріхать, то онъ попроситъ Густава побывать у нея и уладить все на будущее время.

— Такъ вотъ почему,— прошептала Герта,— вотъ почему!

— Что такое, дитя мое?

Герта не могла сказать, что Густавъ взялъ съ нея слово не называть его имени, когда она откажетъ Гансу. Тогда все бы вышло тотчасъ же наружу! И такъ, къ безчестности и неблагодарности присоединялась еще малодушная трусость! И она любила этого человка!

— Что ты хотла сказать, дитя?— спросила еще разъ бабушка.

— Гансъ не долженъ никогда знать этого!— воскликнула Герта,отнимая руки отъ холодныхъ щекъ, казавшихся ей какъ бы въ огн.

— Бога ради, нтъ!— подтвердила бабушка.— Это, просто, убьетъ его. Онъ дв капли воды его ддъ. Тотъ былъ сама любовь и великодушіе, и доброта… точь въ точь Гансъ. Ничто такъ не выводило его изъ себя, какъ ложь! Я помню, разъ… его другъ, пользовавшійся полнымъ его довріемъ… онъ, впрочемъ, врилъ всмъ… другъ обманулъ его… онъ вышелъ совершенно изъ себя… мн кажется, убилъ бы его, если бы онъ былъ тутъ. А, вдь, то былъ только другъ! Нтъ, нтъ! Ты права, отъ Ганса надо скрыть во что бы ни стало! И ни на что не нужно ему знать. А съ тмъ мусье я сама поговорю, заставлю его молчать.

— А Густавъ?— спросила Герта сдавленнымъ голосомъ.

— Долженъ ухать… это ясно,— рзко возразила старушка.— Я не желаю его видть… ты не можешь его видть. Вина въ томъ не наша. Это уже мое дло. Теб отнюдь не слдуетъ вмшиваться… Теперь главное, чтобы Гансъ не могъ даже заподозрить, зачмъ собственно мы здили въ Прору. Краузамъ и Ганн я уже дала наставленія въ этомъ смысл. Ему мы скажемъ, что здили за кое-какими покупками для вечера и захали къ нимъ. Потому я и приказала хать въ Ново-Проницъ. Все это будетъ довольно правдоподобно. Да онъ и не спроситъ, обрадуется теб и не до того ему будетъ. Какъ бы то ни было, для него будетъ счастливый вечеръ… и для тебя тоже, мое бдное дитя… боле счастливый, по крайней мр, чмъ ты ожидала какой-нибудь часъ тому назадъ.

— А если Гансъ все еще не вернулся?— спросила Герта.

— Наврное, вернулся,— возразила бабушка. Старушка прислонилась въ уголъ кареты, закрыла глаза и скоро задремала, несмотря на толчки дурной лсной дороги. Герт казалось это вполн естественнымъ… надо было удивляться, какъ могла слабая старуха такъ бодро вынести только что пережитыя волненія и напряженіе. Отъ времени до времени молодая двушка взглядывала въ поникшее лицо бабушки, съ котораго исчезъ всякій слдъ оживлявшаго его румянца, и невольно въ голов ея проносились вопросы, стоитъ ли быть молодой и красивой, стоитъ ли выносить всю душевную борьбу, когда ждетъ такой же конецъ? Какъ бы хотлось ей такъ же заснуть, покойно, непробудно,— сномъ смерти, и разъ навсегда избавиться отъ всхъ мученій… А, между тмъ, эти муки не отходили прочь, не давали покоя: ‘О, какая безъисходная подлость, какая черная измна, въ которую я дала завлечь себя этому безсердечному человку! Никогда, никогда мн не подняться! Гансъ не можетъ простить мн, если я признаюсь ему. Не признаюсь я… не узнаетъ онъ ни отъ кого другаго… но сама-то я, все-таки, знаю, что поврила про него, оскорбила, загрязнила подозрніемъ его чистую любовь… Сама-то я сознаю, вдь, это! И никогда не посмю взглянуть прямо въ его честное лицо, принуждена буду вчно опускать глаза передъ его правдивымъ, открытымъ взглядомъ! Теперь… да, именно теперь-то я должна ухать отсюда, покинуть его, когда всю кровь мою, до послдней капли, отдала бы за то, чтобы все исправить, сдлать его счастливымъ… Неужели и теперь сказать ему: я не люблю тебя? Ко всмъ мученіямъ прибавить еще это страданіе и, притомъ, опять-таки, солгавши?

Она испуганно вздрогнула, неужели это уже Ново-Проницъ? Черезъ минуту она очутится лицомъ къ лицу съ нимъ!

Карета застучала по тряской мостовой.

— Я, кажется, уснула. Гд это мы?— спросила бабушка, протирая глаза.

Они остановились передъ маленькимъ домикомъ, въ которомъ вс окна и двери были отворены настежь. Ни въ дом, ни на двор не видно было ни души. Въ невозмутимой тишин какъ-то особенно громко трещали голоса воробьевъ. Кришанъ хлопнулъ раза два бичемъ, никто не показывался. Герта выпрыгнула изъ кареты и хотла войти въ домъ. Въ эту минуту вышелъ изъ конюшни полуглухой Бославъ и объявилъ, что, кром его, въ усадьб нтъ ни одного человка, фрау Рикманъ ухала въ поле съ ужиномъ для рабочихъ.

— А баринъ?

Старикъ приложилъ руку къ уху. Герта повторила вопросъ громче и испугалась собственнаго голоса, въ этой тишин онъ прозвучалъ, какъ крикъ отчаянія.

— А, что? баринъ?— сказалъ старикъ,— не знаю, гд баринъ. Здсь не былъ.

— Можетъ быть, онъ въ пол?

— Наврядъ!— покачалъ старикъ головой.

— Наврное, онъ уже у насъ,— сказала бабушка.— Садись, дитя, намъ надо спшить.

Герта сла въ карету и не ршилась просить захать на поле, это составило бы большой крюкъ, а она была убждена, что Ганса тамъ нтъ. Но также не врила она и тому, чтобы Гансъ, не зазжая сюда, прохалъ прямо въ Старо-Проницъ. Какъ мало ни обращалъ онъ вниманія на свою вншность, не могъ же онъ въ дорожномъ костюм явиться на вечеръ. Не забылъ ли онъ объ этомъ вечер? Съ нимъ это могло случиться, но, допуская и это, гд же онъ пропадаетъ съ самаго ранняго утра? Ей хотлось громко выговорить эти вопросы, но безотчетный страхъ сковывалъ языкъ. Раздляетъ ли бабушка ея страхъ? Она тоже не говоритъ ни слова, и Герта замтила, какъ она искоса взглядывала на нее и потомъ длала видъ будто смотритъ въ окно на кровяно-красное солнце, наполовину скрывшееся въ туман, заволакивавшемъ небо и землю своимъ срымъ покровомъ.

Глава XVI.

Гансъ лежалъ на обрывистомъ, заросшемъ лсомъ берегу и смотрлъ на сроватую даль безконечнаго моря. Съ востока тихо ползла и все выше и выше поднималась черная туча. Не далеко отъ берега на полуопущенныхъ парусахъ лавировалъ одинокій корабль и, казалось, уже нсколько часовъ держался на одномъ и томъ же мст. На этомъ корабл уносился онъ за океанъ, въ Америку и дальше… туда, гд исчезаютъ послднія поселенія, гд глазъ человка еще не проникалъ въ чащи двственныхъ лсовъ. Тамъ поставилъ бы онъ свой блокгаузъ, кругомъ расчистилъ бы поле, садикъ завелъ… и поле, и садъ лишь такого размра, чтобы достало лично себ на пропитаніе, чтобы урожай хорошаго года покрывалъ недородъ плохой жатвы. Убивать онъ уже больше не станетъ… ни дичи, ни мирныхъ животныхъ, хищниковъ только ждетъ врная смерть отъ пули его старой винтовки, будь эти хищники въ образ звря или человка. Имъ не будетъ пощады, какъ не пощадилъ его тотъ, кто похитилъ его счастье и душевный покой, и вру въ людей, и отчизну, и все… Счастье его, что надъ ними обоими билось сердце одной матери, что въ предсмертномъ шепот она сказала: ‘будь для него добрымъ братомъ’. Лтъ, не повторится исторіи Байна и Авеля. Прежде Гансъ всегда думалъ: ‘Неправда это. Богъ любви не могъ допустить этого! Братъ никогда не убивалъ брата! Тогда могъ бы и я убить Густава… но не могу, что бы онъ ни сдлалъ мн… ‘Теперь, когда онъ самъ былъ такъ близокъ къ совершенію того, что считалъ невозможнымъ, страшная исторія братоубійства пришла ему опять на намять… и онъ въ нее поврилъ. Она воочію пронеслась передъ нимъ… Онъ видлъ, какъ Авель упалъ съ разбитою головою, окровавленныя, блокурыя кудри разсыпались по зол и пыли, по молодому, красивому тлу пробжала предсмертная дрожь, и стало оно недвижимо въ своемъ вчномъ поко… А тотъ, братоубійца, объятый ужасомъ, смотрлъ на свою жертву, вспоминались ему ихъ дтскія игры, плоды, съденные вмст, ложе, на которомъ они опали обнявшись. Смертоносное орудіе выпало изъ дрожащей руки, и съ отчаяньемъ въ сердц онъ бжалъ безъ надежды найти гд-либо миръ и покой. Все это онъ видлъ… видлъ своими глазами такъ ясно, будто это передъ нимъ совершилось тутъ, на этомъ крутомъ берегу… Гансъ разрядилъ пистолетъ, выстрливши въ верхушку дерева, отбросилъ его далеко отъ себя въ лсную чащу и быстро пошелъ прочь, изъ глубины души благодаря Бога за то, что боле милосердъ былъ Господь къ нему, чмъ къ несчастному Каину, избранному Имъ, чтобы служить вчнымъ примромъ для человчества, вчнымъ напоминаніемъ о томъ, на что не должно посягать, когда настанетъ минута испытанія.

То же испытаніе подступило къ нему въ иной форм, когда около полудня въ глухой чащ лса онъ готовъ былъ упасть отъ изнеможенія и желалъ бы тутъ же умереть, только онъ зналъ, что не такъ-то скоро умирается, какъ порою хочется, и онъ пожаллъ о заброшенномъ пистолет. Въ разстояніи получаса ходьбы жилъ хорошо знакомый ему полсовщикъ Ясмундъ. Объяснить причину прихода къ нему было не трудно, легко найти и предлогъ для того, чтобы взять у него какое-нибудь оружіе. Гансъ направился къ дому полсовщика. Самого его не было дома, его молодая жена была очень удивлена страннымъ посщеніемъ въ такое необыкновенное время, но не посмла спросятъ о причин. По просьб гостя она подала ему молока и хлба и ушла за обдомъ для мужа, бывшаго въ дальнемъ участк на лсномъ аукціон. Гансъ остался одинъ въ маленькомъ домик. На стн вмст съ другимъ оружіемъ висла заряженная винтовка полсовщика. Молодой человкъ слъ къ столу написать хозяину, гд онъ найдетъ свое ружье, но раздумалъ, сообразивши, какія непріятности могутъ произойти отъ того для честнаго полсовщика и какъ встревожится молодая женщина, такъ привтливо извинявшаяся въ томъ, что вынуждена его оставить и нсколько замшкаться, такъ какъ идти ей приходилось далеко и въ ея положеніи она не могла ходить слишкомъ скоро. На лежавшемъ передъ нимъ лист бумаги онъ написалъ: ‘На крестины для ожидаемаго дитяти и на счастіе!’ положивъ на столъ два золотыхъ, оставшихся въ карман отъ дороги, и, не взглянувши даже на винтовку, вышелъ изъ тихаго домика. Гансъ былъ опять въ лсу. Надо было ршиться на что нибудь. Могучія тни старыхъ деревьевъ, ихъ таинственный шепотъ всегда наввали ему добрыя думы, но тяжелыя и мрачныя на этотъ разъ, но все же злая мысль была отогнана прочь. Пришла и добрая въ то время, какъ онъ лежалъ на береговомъ обрыв и смотрлъ на одинокій корабль. Да, это, несомннно, самое лучшее,— ухать, ухать какъ можно дальше, гд бы никто даже взглядомъ не могъ спросить: что они теб сдлали? и гд бы ему не пришлось даже наедин съ самимъ собою вспоминать о томъ, что онъ желалъ бы забыть навсегда. Вотъ почему не слдуетъ брать съ собою никого изъ тхъ, съ кмъ ему бы не хотлось разставаться и кто охотно послдовалъ бы за нихъ по одному его слову: фрау Рикманъ, преданный Штутъ, старикъ Кришанъ… да, и еще многихъ дорогихъ лицъ будетъ недоставать ему. Длать нечего, такъ необходимо. А эти милыя, юныя рожицы дтей, съ ясными взглядами голубыхъ и темныхъ глазъ, съ ихъ веселымъ, звонкимъ смхомъ, радостью отзывавшимся въ его собственной груди… разлука съ ними превратитъ одиночество въ настоящее изгнанничество. Но и съ ними надо разстаться, если онъ не хочетъ убить… Убить себя или его! Обоимъ имъ нельзя жить здсь. Такъ пусть же онъ остается въ старомъ свт, пусть лжетъ и обманываетъ попрежнему, пусть предаетъ поруганію все, что есть для человка святаго, но пусть не забудетъ молить Бога о томъ, чтобы онъ избавилъ его отъ встрчи съ братомъ, съ которымъ онъ все это сдлалъ!

Опять встрепенулись и громче, чмъ прежде, зашумли вершины деревьевъ подъ порывомъ втра, подувшаго съ моря и разогнавшаго бловатый туманъ, окутывавшій его поверхность и скрывшій было одинокій корабль. На усянный мелкими камеями берегъ набжали шумливыя волны. Дв большихъ чайки поднялись и спшили укрыться въ безопасное мсто на мловыхъ скалахъ.

Гансъ тоже всталъ и расправилъ утомленные члены. Уходя раннимъ утромъ черезъ окно изъ своей комнаты, онъ не думалъ, что еще разъ переступитъ порогъ своего дома. Теперь это было необходимо, хотя бы на самое короткое время. Ему хотлось еще разъ увидать добрую Рикманъ,— она, наврное, сильно напугана его отсутствіемъ,— распрощаться съ нею, поручить ей сказать за него послднее прости еще человкамъ двумъ… Потомъ надо взять изъ конторки денегъ, сколько по его разсчету нужно на проздъ и на первое обзаведеніе. Ни разу не пришла ему въ голову мысль о томъ, куда пойдутъ остальныя деньги, что станется съ его хозяйствомъ, со всмъ, что онъ покидаетъ.

Онъ далъ себ клятву не думать объ этомъ — и сдержать общаніе, пусть мертвые погребаютъ то, что для него умерло.

Гансъ не могъ сообразить наврное, гд онъ находится, приблизительно, должно быть, миляхъ въ двухъ отъ Старо-Проница. Берегомъ туда утомительный путь по наноснымъ мелкимъ камнямъ или по сыпучему песку, но все же эта дорога лучше и надежне, чмъ идти густымъ лсомъ при наступающей темнот и разыскивать едва замтную тропинку. Однако, на лсную дорожку онъ наткнулся скоре, чмъ предполагалъ. Она вилась между зарослями перистаго папоротника, то по мягкому, болотистому грунту, то взбираясь на боле высокія мста, и вывела его на береговую тропинку, идущую прямо къ Старо-Проницу. Тутъ, чтобы не длать длиннаго обхода, надо было пройти паркомъ. Гансъ могъ быть вполн увренъ, что въ этотъ поздній часъ паркъ такъ не пустъ, какъ это глухое мсто, гд ему не встртилось ни души и лишь вспархивали и посвистывали турухтаны-песочники.

Глава XVII.

Камергеръ былъ въ высшей степени озадаченъ, когда, проснувшись, оказался одинъ одинешенекъ и когда узналъ отъ пришедшаго на его звонокъ слуги, что ея превосходительство съ фрейленъ Гертою ухали около пяти часовъ вечера въ Прору и еще не возвращались. Онъ даже не сразу поврилъ этому, и Вильгельмъ долженъ былъ два раза повторить свой докладъ. Что бы это могло значить? Неужели барыня не приказала ничего сказать ему, узжая? Вильгельмъ ничего не зналъ. Ея превосходительство приказали только приготовить парадный мундиръ для его превосходительства и ничмъ ихъ не безпокоить.

Вильгельмъ не сообщилъ только, что старая барыня на случай, если камергеръ проснется ране ея возвращенія, приказала передать ему, что разсчитываетъ вернуться до прізда гостей. Слуга потшался надъ страхомъ стараго барина, разражавшагося обыкновенно сильнйшею бранью при малйшемъ противорчіи, а теперь присмирвшаго, похваливавшаго ‘милаго Вильгельма’ за его ловкость и упрашивавшаго плаксивымъ голосомъ ‘милаго Вильгельма’ разыскать, по крайней мр, господина барона. Вильгельмъ положилъ щипцы, которыми завивалъ дрожащаго старика, и хотлъ выйти, когда послышался стукъ въ дверь и вошелъ Густавъ въ бальномъ костюм.

— Бога ради,— воскликнулъ камергеръ по французски,— что все это значитъ?

— Я самъ только сейчасъ узналъ,— возразилъ Густавъ.— Меня не было дома, когда он ухали. Вернувшись, я думалъ, что дамы въ своихъ комнатахъ, и мн никто не сказалъ ни слова…

— Это комплотъ,— волновался старикъ.— Могу заврить тебя, это заговоръ, комплотъ!

— Но ради чего? Противъ кого?— рзко воскликнулъ Густавъ.

— Противъ кого? Я полагаю, ты самъ видишь! Противъ меня, отданнаго на адскія муки въ лапы этого скота ради того, чтобы сдлать изъ меня пугало воронье!…Противъ тебя, про тивъ Изеи… противъ всхъ насъ, радовавшихся сегодняшнему вечеру… И все это штуки твоего возлюбленнаго братца. Онъ переварить не можетъ твоего тріумфа и твоей жены,— поврь мн! Держу пари тысячу противъ одного, что онъ и сегодня не пожалуетъ, какъ не соблаговолилъ пожаловать вчера!

— Часъ тому назадъ я былъ тамъ,— сказалъ Густавъ глухимъ голосомъ,— въ третій разъ сегодня. Онъ еще не вернулся.

— Вотъ видишь!— воскликнулъ старикъ.— Какова низость какова злобная зависть! Просто невроятно, неслыханно! И еще сметъ кичиться честностью, лойяльностью! Вс восхваляютъ, превозносятъ… Не дальше, какъ вчера, его свтлость… посмотримъ, какую-то мину онъ сдлаетъ, когда прідетъ и ее найдетъ своего protg? О, Боже мой! Боже мой! Этого срама я не переживу! Никакъ уже кто-то подъхалъ?

— Это наши дамы,— сказалъ Густавъ, подойдя къ окну.

— Наконецъ!… До сихъ поръ не одты… Безъ моего совта бабушка ршительно не уметъ одться какъ слдуетъ, а я самъ еще вотъ въ какомъ вид… самъ, кажется, никогда не буду готовъ!… А этотъ болванъ воображаетъ, что подкрасилъ лицо!… Боже мой, что же это такое? Густавъ, дорогой мой, ваты немного… тамъ. Или нтъ, или лучше въ залъ, чтобы хоть кто-нибудь изъ насъ былъ тамъ! Умоляю тебя!…

Послднихъ словъ старика Густавъ уже не слыхалъ. Увидавъ въ окно пріхавшихъ дамъ, онъ простоялъ на мст съ полсекунды и поспшно вышелъ изъ комнаты. Быстро проходя по комнатамъ, въ которыхъ одинъ изъ выписанныхъ изъ Зундина наемныхъ лакеевъ зажигалъ канделябры, онъ приказалъ ему поторопиться. Въ отворенный двери онъ окидывалъ взглядомъ другія, уже ярко освщенныя комнаты, ждавшія прізда гостей. Густавъ заглянулъ въ нкоторыя изъ нихъ, чтобы убдиться, что все въ порядк, и опять вернулся въ большой залъ. Однимъ взглядомъ окинулъ онъ люстру, блествшую множествомъ огней, игравшихъ и переливавшихся въ хрустальныхъ подвскахъ, расписанный потолокъ съ причудливыми завитками золоченой лпной работы, стны, покрытыя шелковыми обоями и старыми картинами, пузатые комоды и вычурныя этажерки, кресла и козетки… Все это отражалось въ трехъ огромныхъ зеркалахъ на оконныхъ простнкахъ… поблекшее, полинялое великолпіе прошлаго столтія… Сравнивать даже нельзя съ убранствомъ и элегантностью княжескаго замка, но, все-таки, великолпіе, оригинальное и въ своемъ род красивое… настоящая барская обстановка, рама, достойная знатнаго общества, которое онъ тутъ встртитъ… онъ — хозяинъ дома!

А Ганса все нтъ! Входя въ домъ, бабушка прижимала платокъ къ глазамъ, Герта, казалось, утшала ее въ чемъ-то… Стало быть, он здили въ Прору наводить о немъ справки, наврное, зазжали и въ Ново-Проницъ и тамъ слышали тоже самое, что никто не знаетъ, гд онъ! Онъ не вернулся, и не вернется, ни сегодня, ни завтра, ни посл-завтра. Но когда-нибудь и гд-нибудь его…

Густавъ вздрогнулъ и оглянулся дикимъ, потеряннымъ взглядомъ. Въ комнат ни души, кром его! Да къ тому же и нельзя подслушать, что человкъ думаетъ. Письмо цло, тутъ оно, въ боковомъ карман, вмст съ банковыми билетами, е Я ровно тутъ ни въ чемъ неповиненъ… могу это смло сказать всякому разумному человку! Смшно просто… изъ такого пустяка… изъ фарса, изъ глупой, ребяческой выходки длать что-то необычайно важное потому только, что двумъ старымъ бабамъ вздумается руками разводить и высказывать свои догадки. Ну, и пусть себ! А за ними и еще кому угодно! Наплевать мн на нихъ!’

Онъ взглянулъ въ зеркало и испугался, увидавши въ немъ искаженное, блдное лицо, хотлъ было отвернуться, но принудилъ себя подойти ближе и постарался придать себ боле спокойное выраженіе.

‘Ршительно не знаю, что и сказать вамъ, господа. Я самъ, какъ видите, крайне встревоженъ, но, вы знаете, онъ всю жизнь свою былъ удивительнйшимъ чудакомъ. Въ серьезному безпокойству нтъ никакихъ поводовъ,— могу васъ въ томъ заврить,— ни малйшаго повода. Завтра онъ вернется и отговорится какимъ-нибудь неотложнымъ дломъ… на самомъ же дл, просто отвертлся отъ большаго общества и посмивается себ въ усъ… Я васъ нсколько пообморочу, высокочтимые мои гости, объ этомъ вы узнаете въ свое время, а на сегодня уже не взыщите: Не могу же я вамъ…’

Онъ быстро отвернулся отъ зеркала на шумъ отворенной двери. Вошла Изея. Густавъ только что подходилъ къ ея комнат и просилъ ее поспшить туалетомъ и сойти въ залъ.

— Зачмъ ты опять надла это противное черное платье?— воскликнулъ онъ.

— Вчера вс нашли, что оно ко мн очень идетъ, почему же не надть его и сегодня?— возразила Изея.

Въ отвт не слышалось и тни раздраженія, на лиц молодой женщины играла спокойная усмшка. Густавъ пытливо взглянулъ на красавицу, когда-то поразившую его такъ же, какъ теперь она поражаетъ всхъ, и, стало быть, не утратившую своей обворожительности, несмотря на то, что бывали часы и дни, когда она казалась ему отвратительно-безобразною. Да, казалась… Это было субъективное чувство, вызванное его сумасшедшею страстью въ той. Теперь все это кончено и брошено! Въ будущемъ ему почти нтъ возможности обойтись безъ ловкости и смлости Изеи… Еще вчера вечеромъ онъ думалъ помириться съ нею! Надо теперь же попытаться сдлать первые шаги къ этому. Густавъ взялъ ея руку, поцловалъ выше перчатки и сказалъ:

— Я сегодня два или три раза подходилъ къ твоей двери и всякій разъ неудачно.

— Къ сожалнію, всякій разъ не во время,— возразила Изея.

— Къ сожалнію для меня или для тебя?

— Я полагаю, для обоихъ.

Ихъ глаза встртились. Оба старались прочесть другъ у друга въ душ, что должна означать эта неожиданная нжность. Изея не сморгнула, тогда какъ взоръ Густава съ особливымъ, хорошо знакомымъ ей выраженіемъ увертывался куда-то въ сторону. Во время ихъ разнообразныхъ похожденій она часто говаривала шутя, что онъ никогда не выучится притворяться потому, что не уметъ владть глазами. Ей это опять вспомнилось теперь.

Густавъ взялъ ее подъ руку, сталъ тихо ходить взадъ и впередъ по зал и заговорилъ:

— Благодарю. Мн очень хотлось услыхать отъ тебя дружеское слово. Въ послднее время мы какъ-то разошлись съ тобою, а, между тмъ, намъ необходимо держаться другъ за друга. Мн чудится что-то тревожное въ воздух…

— То-есть, что же именно?

— Я не умю даже объяснить что… Кажется, будто мн… теб… обоимъ намъ грозитъ нчто…

— На самомъ дл ты сильно взволнованъ,— сказала Изея. Ни въ лиц ея, ни въ голос незамтно было ни тни тревоги. Случилось что-нибудь?

— Въ сущности, ничего… Мн только сдается, что Гансъ и сегодня не прідетъ. Я ршительно не могу придумать, что бы это значило… и начинаю серьезно безпокоиться.

— Вышло, у тебя съ нимъ что-нибудь?

— Ничего ровнехонько. Что это теб пришло въ голову?

— Да это же первое, о чемъ всякій подумаетъ. Я по себ сужу, любезный другъ. Не вс люди такъ же мало ревнивы, какъ я.

— Или какъ я,— сказалъ Густавъ, принужденно усмхаясь.

— Съ тою разницею,— возразила Изея,— что ты подалъ мн поводъ или, врне, подалъ бы, если бы я была ревнива, а я только потшалась надъ глупостью пошлаго франта, возмечтавшаго одержать легкую побду надъ покинутою бдняжкою.

— Плохо будетъ ему, если осмлится продолжать эти штуки,— горячо сказалъ Густавъ.— Клянусь въ томъ Богомъ! Надо… необходимо, чтобы между нами опять все было по старому. Это мое задушевнйшее желаніе. И твое, Изея? Да?

— Какъ ты можешь спрашивать?— возразила Изея.

Онъ попытался еще разъ прочесть правду въ большихъ, прямо устремленныхъ на него глазахъ. Искренна ли она? Сказать ила не говорить ей, что ложь ихъ открыта, что дня черезъ два, быть можетъ, черезъ два часа ожидаемое ими въ эту минуту общество все узнаетъ и не пощадитъ ихъ, что князь уже высказался, а что онъ готовится отвтить всмъ имъ презрніемъ, что можетъ бросить имъ въ лицо свое презрніе, если только не вернется Гансъ и самъ онъ станетъ тмъ, чмъ сознавалъ себя въ моментъ ея прихода,— владльцемъ и хозяиномъ этого дома? Но все это основывалось только на предположеніяхъ, на вроятностяхъ. Если же бы Гансъ вернулся, потребовалъ письмо, деньги… Для одного ихъ было совершенно достаточно на случай поспшнаго бгства, на которое онъ ршился бы тогда, въ глубин души ршился уже и теперь. Лучше промолчать… не говорить сегодня, завтра можно будетъ сказать: ‘я не хотлъ испортить теб вечеръ’.

У подъзда раздался стукъ экипажа.

— Что бы ни случилось,— сказалъ Густавъ,— намъ нужно быть вмст.

Онъ крпко пожалъ ея руку и поспшилъ навстрчу прибывшимъ гостямъ. Изея осталась на мст и смотрла ему вслдъ широко раскрытыми, удивленными глазами. Что могло означать это внезапное желаніе опять сблизиться съ нею, схватиться за нее, это тревожное возбужденіе, безпокойные взгляды?…

— Быть можетъ, онъ убилъ Ганса,— подумала молодая женщина.— Во всякомъ случа, онъ знаетъ, что насъ выдали, и не ршилъ, бжать ли одному или вмст со мною.

Глава XVIII.

Экипажъ за экипажемъ подъзжалъ къ дому. Въ зал собралось уже боле половины приглашенныхъ гостей, между тмъ, не показывались ни старики Линдбладъ, ни Терта, ни Гансъ. Это имло такой видъ, будто Густавъ и Изея, встрчавшіе гостей, такъ одни и останутся, хотя они увряли всхъ, что остальные члены семьи не замедлятъ явиться, за исключеніемъ одного Ганса, ухавшаго по дламъ въ Бергенъ и общавшаго вернуться немного поздне.

— Очень просто,— сказала баронесса Наделицъ,— мы сегодня въ гостямъ у молодыхъ хозяевъ, и старики будутъ такими же точно гостями, какъ и мы.

Эти слова облетли все общество, ихъ сообщали вновь прибывающимъ, вс находили эту мысль восхитительною и съ напряженнымъ любопытствомъ ждали появленія стариковъ и Герты. Боле чмъ страннымъ казалось всмъ то обстоятельство, что Гансъ прідетъ поздне или, пожалуй, совсмъ не прідетъ по вчерашнему, но отъ Филина все можетъ статься. Въ отчаянье можно придти отъ такого сумасброда-братца, а тмъ боле отъ подобнаго жениха! Нельзя и осудить Герту за то, что она не опшитъ появиться въ обществ, гд ее ждутъ нескромные и даже недружелюбные разспросы объ исчезнувшемъ жених.

— Густавъ,— говорилъ только что пріхавшій Генрихъ Мальховъ, отводя пріятеля въ сторону,— я слышалъ, что ты всхъ увряешь, будто твой Филинъ въ Берген. По моему, этого не слдовало говорить такъ положительно. Въ Берген его нтъ, могу въ томъ тебя заврить.

— Разв ты былъ тамъ?

— Я не былъ. Но мой овчаръ видлъ своими глазами, какъ Гансъ проходилъ черезъ наши луга въ боръ Герштица. Старый Герштицъ сейчасъ входилъ сюда вмст со мною по лстниц, я не сказалъ ему ни слова… онъ добрый малый, но способенъ поднять изъ этого цлую исторію… Я бы не сказалъ и теб, если бы былъ увренъ, что все обстоитъ благополучно, но…

— Что еще такое?

— А еще очень простая вещь: десять минутъ спустя Заллентинъ слышалъ выстрлъ въ томъ направленіи, по которому Гансъ вошелъ въ лсъ.

— Это неправда!

— Чего же ты кричишь-то? Я говорю теб это по секрету…

— Неправда!— повторилъ Густавъ тише.— Чортъ знаетъ, кто тамъ стрлялъ!

Генрихъ пожалъ плечами.

— Я не могу заврять, что именно онъ стрлялъ, не станетъ уврять въ этомъ и Заллентинъ. Когда я его разспрашивалъ, онъ припомнилъ, что не видалъ ружья у Ганса, и самый выстрлъ слышалъ довольно слабо. Теперь твое уже дло. Я считалъ нужнымъ сообщить теб объ этомъ, чтобы ты предупредилъ Ганса быть въ другой разъ осторожне.

— По примру твоего умнаго овчара, я тоже ни въ чемъ заврять не стану,— воскликнулъ Густавъ и расхохотался какимъ-то страннымъ смхомъ.

— Онъ, кажется, уже усплъ напиться,— сказалъ Генрихъ Эрнсту Креве и передалъ по секрету весь свой разговоръ съ Густавомъ.

— Или злится на то, что не выходятъ ихъ старики и Герта,— возразилъ Эрнстъ.— Глупо это, разсчитывая ца эффектъ, они перемудрили, объ нихъ уже никто и не спрашиваетъ.

На самомъ дл, общество, наполнявшее залу, едва обратило вниманіе на появленіе камергера подъ руку съ женою и въ сопровожденіи Герты. Если правда, что старикъ только что поднялся съ постели, какъ увряла его супруга, и чему, судя по его виду, поврить не трудно, то пусть бы себ лучше не поднимался. Что же касается Герты, ршившейся, кажется, и сегодня по вчерашнему парадировать съ тмъ же блднымъ и меланхолическимъ лицомъ, такъ и ее никто не неволилъ къ трагической помолвк! Говоря по правд, не умно она длаетъ, выставляя всмъ на показъ трагическую сторону положенія, этимъ лишь сильне оттняетъ его комизмъ и вызываются боле или мене остроумныя шуточки на ея счетъ. Туповато острилъ Карлъ Думзевицъ, уврявшій, будто у нея такой видъ оттого, что она не можетъ привыкнуть къ любимой пищ своего жениха,— неудачный намекъ на извстную нмецкую пословицу. Боле забавною показалась острота Альберта Зальхова. Проходя мимо дивана, остававшагося все время пустымъ въ ожиданіи прізда княгини, онъ сказалъ другую общеизвстную поговорку: тутъ филинъ сидлъ!

— Глупая шутка!— воскликнула баронесса Наделицъ.— Всмъ молодымъ людямъ завидно и каждый изъ нихъ желалъ бы быть на его мст! А что касается нашихъ свтлйшихъ… то они не прідутъ. Мн сейчасъ сказала объ этомъ по секрету ея превосходительство.

Извстіе это быстро распространилось по зал и нисколько не нарушило общаго оживленнаго настроенія. Всмъ было ясно, что князь занемогъ вчера не на шутку, если передъ самымъ концомъ бала вынужденъ былъ удалиться въ свою комнату. Вс знали князя за милаго человка, правда, строгихъ религіозныхъ и нравственныхъ правилъ, но очень обходительнаго, вс признавали княгиню за олицетвореніе добродушія и любезности до тхъ поръ, пока при ней не нарушались вншнія приличія. Но, все-таки, безъ нихъ было и свободне, и веселе, нтъ надобности взвшивать каждое словечко и держать себя на вытяжку, точно на плацпарад! Много веселе и пріятне! Кое-кто высказалъ это вслухъ, чувствовали же, повидимому, вс. Повсюду видны веселыя лица, повсюду слышны громкіе, слишкомъ громкіе разговоры. Иначе и быть не могло при молодыхъ хозяевахъ, на этотъ разъ Густавъ и Изея были настоящими хозяевами… И какими милыми хозяевами они были, съ какой неподдльною любовью исполняли они свои обязанности, съ какимъ тактомъ, съ какимъ умньемъ!

Вчера вс находили тріумфъ Изеи вполн заслуженнымъ, сегодня же вынуждены были сознаться, что имли весьма малое понятіе о настоящихъ ея привлекательныхъ достоинствахъ. На бал у князя расточались похвалы ея красот и умнью держать себя, теперь же мры не было восторгу передъ ея чудною веселостью и необычайною ловкостью. По настоящему, она появлялась въ этомъ обществ всего только во второй разъ и уже знала всхъ до единаго человка… даже по имени!… Для каждаго находилось у нея привтливое слово и, притомъ, по-нмецки! Гости едва врили своимъ ушамъ. Точно волшебствомъ какимъ выучилась она въ одну ночь. Вчера она говорила только по-французски, и сотня гостей князя вынуждена была говорить на томъ же язык… и какъ говорить! И очень естественно, вчера она была гостьей, сегодня она хозяйка и считаетъ себя обязанною ко всевозможной предупредительности и любезности передъ собравшимся у нея обществомъ. И какъ восхитительно звучалъ нмецкій говоръ этого маленькаго, обворожительнаго ротика… какъ забавно и. вмст съ тмъ, изящно-красиво, точно каждое слово, сходя съ ея пунцовыхъ губокъ, какъ-то особенно уметъ принарядиться. Общій восторгъ доходилъ до крайняго предла, когда у нея срывалось словцо изъ простонароднаго говора, Plaltdentsch, подслушанное очаровательницею у прислуги. Со всхъ сторонъ сбгались послушать, подивиться этому чуду, вокругъ нея постоянно толпились полюбоваться движеніями, полными прелести и граціи, которымъ такъ неудачно старались подражать другія дамы къ немалой потх кавалеровъ.

Впрочемъ, можно ли удивляться ея веселости и необыкновенной привтливости посл того, что вчера его свтлость передалъ о счастливой перемн, происшедшей въ судьб ея отца? Изъ бдной изгнанницы, вынужденной жить милостями чудака-деверя, она превратилась въ единственную наслдницу славнаго родителя, возстановленнаго во всхъ своихъ титулахъ и достоинствахъ, въ своихъ владтельныхъ правахъ. А состояніе это, судя по слухамъ, представляется громаднымъ, такъ какъ старый князь Болокотрони владетъ пятидесятые замками и можетъ выставить въ поле десятитысячную армію, какъ не разъ и длалъ это во время войны за независимость Греціи! Это разсказывалъ президентъ фонъ-Зиделицъ, а уже онъ-то хорошо знаетъ, конечно. Тестюшка не дурной для сорванца Густава. Отчаянная головушка этотъ Густавъ! Чистая кошка,— какъ ни брось, все на ноги станетъ! Три года тому назадъ ухалъ отсюда промотавшимся поручикомъ, въ долгу, какъ въ шелку, вернулся бдне, кажется, чмъ ухалъ, да къ тому еще съ женою и ребенкомъ на рукахъ, настоящимъ бродячимъ цыганомъ… Удивительныя вещи разсказывали про это возвращеніе. А теперь!… Ну, и по немъ замтно, что привалившее счастье вскружило ему голову: лицо красное, глаза блестятъ, нервный смхъ, какая-то необыкновенная суетливость и говорливость, начнетъ и не кончитъ, спроситъ и не дождется отвта… самъ не свой. Впрочемъ, настоящаго апломба, выдержки нельзя и требовать сразу, это придетъ современемъ. Онъ вылитый отецъ!— Конечно, нынче живъ, завтра умеръ!— Что это вы, баронесса!— Что? вс умремъ, вотъ и все, а мн сдается, что онъ впередъ всхъ.— Вы, вдь, его терпть не можете.

— Такого выраженія я даже не понимаю, нахожу только совсмъ нехорошимъ, что вс вы становитесь на колни передъ золотымъ тельцомъ… и никто не вспомнитъ добраго Ганса, тогда какъ молодые ему обязаны тмъ, что въ состояніи дать такой прекрасный вечеръ.

— Ну, баронесса, кто же мшалъ Гансу быть на этомъ вечер? Самъ виноватъ!

— Можетъ быть! Но мн это не нравится и я остаюсь при своемъ мнніи.

Баронесса Наделицъ повернулась спиной къ собесдникамъ и отошла прочь. Не отъ того совсмъ злится эта чудачка. Вс знаютъ, какъ она хлопотала сосватать за Акселя хорошенькую графиню Ульрику Узелинъ и теперь видитъ ясно, что изъ этого вічего не выходитъ, несмотря на желаніе родителей. Благодаря наслдству, полученному отъ тетки-англичанки, графиня Ульрика совершенно самостоятельна и не стсняясь пользуется своею независимостью. Бдняга Аксель самъ видитъ это, а вчера у него уже разгорлись было глаза на состояніе графини. Просто потха, какъ онъ вертится вокругъ нея, а она и не смотритъ!— Вонъ опять!— Гд?— тамъ въ углу… она сидитъ съ Гертою, должно быть, утшаетъ невсту въ отсутствіи жениха. Аксель-то… раскланивается передъ спиною Ульрики, а она опять обратилась къ Герт.— Это онъ хотлъ вести ее къ ужину и остался съ носомъ.— Да, да… кстати объ ужин, пора бы, кажется.— А гд будутъ ужинать?— Внизу, въ комнатахъ, выходящихъ окнами въ садъ.— Ага! Какъ у князя вчера.— Только повеселе немного, полагать надо.— Вотъ отворяютъ двери.— Позволите предложить вамъ руку?— Съ удовольствіемъ! А вы, милая Эвелина?— У меня еще нтъ кавалера.— Я только что хотлъ имть честь…-Отлично! Мы и сядемъ вчетверомъ.— Удалымъ особнячкомъ…— Fi donc, баронъ!— Конечно, съ милостиваго соизволенія дамъ.— Котораго вы не получите.— Nous verrons…

Надо полагать, что милостивое соизволеніе было дано де только этими двумя дамами, но и всми остальными, такъ какъ непринужденное оживленіе за маленькими столиками перешло скоро въ шумное веселье. По замчанію нкоторыхъ насмшниковъ, весь ужинъ изображалъ собою подражаніе вчерашнему княжескому ужину… Но вс соглашались, что подражаніе удачно, кушанья превосходны и вина восхитительны.

— Оно и немудрено: до прибытія греческихъ сокровищъ князь Прора подлился кухней и погребомъ.— Э, какой тамъ князь! Я знаю этотъ Chateau la Rose, онъ изъ погреба Густавова отца.— Вы забыли, кажется, что этимъ погребомъ пятнадцать лтъ распоряжался старый камергеръ. Отъ его хозяйничанья тамъ едва ли что-нибудь могло уцлть.— Да, онъ умлъ распорядиться.— Уметъ и теперь еще.— Оно и не грхъ посл семи лтъ діеты подъ попечительствомъ Филина!— Шш!… Густавъ идетъ. Онъ не пригласилъ себ дамы, чтобы имть возможность быть всюду.— Густавъ, Густавъ! Сюда! Молодчина ты! Вотъ такъ вечеръ!— Погодите, еще не то будетъ. Сейчасъ явится музыка… Я послалъ нарочнаго въ Зундинъ.— Какъ, уже вставать изъ-за стола? И не подумаемъ. Чокнемся, Густавъ!— Убжалъ уже. Какого мннія дамы насчетъ музыки?…— Тише, кто-то говоритъ. Смотрите, старикъ Грибенъ!— такъ и слдуетъ. Говорилъ же вчера князь… Тише!…— Вотъ будетъ потха!

— Милостивыя государыни и милостивые государи!— выкрикивалъ графъ въ третій или въ четвертый разъ, стоя весь красный съ стаканомъ въ рукахъ около своей дамы, Изеи.— Я постараюсь быть краткимъ…

— Bravo!…

— Этотъ прекрасный праздникъ…

— Bravo! da capo!…— Да перестаньте же!— Это неловко, наконецъ…— Оставьте, мы посл.— Тише! Тш!…

Наступила сравнительная тишина. Графъ, точь въ точь такъ же, какъ наканун князь, сталъ въ дверяхъ, чтобы вс могли его видть и слышать.

— Милостивыя государыни и милостивые государи!— началъ онъ еще разъ.— Я постараюсь быть краткимъ. Этотъ прекрасный ужинъ мы должны закончить, провозгласивши дружный тостъ за здоровье тхъ, которые… Я говорю: тхъ, которые… Вы, конечно, понимаете о комъ я говорю. И такъ, наполнимъ же бокалы! Я говорю: тхъ, которые для насъ этотъ прекрасный ужинъ… т.-е., я хочу сказать, вообще этотъ прекрасный праздникъ…

Спичъ вдругъ оборвался. Графъ обернулся на звонъ разбитаго бокала и на раздавшійся сзади него крикъ испуга, который былъ услышанъ и въ слдующей комнат. Гости, сидвшіе за столами въ другихъ комнатахъ, подумали, что у графа не хватило голоса или же, просто, по своему обыкновенію, онъ спутался и не знаетъ, какъ кончить, начали чокаться и кричать: за здоровье Густава и его прекрасной супруги! Ура! Hoch! Hoch!… А тамъ въ это время вс суетились вокругъ упавшаго безъ чувствъ камергера. Уже не умеръ ли? Онъ всталъ было съ мста съ бокаломъ въ рукахъ, намреваясь, повидимому, подойти къ графу и благодарить его, но бокалъ выскользнулъ изъ дрожащей руки, и старикъ упалъ на стулъ, къ величайшему ужасу супруги, сидвшей за тмъ же столомъ. Одни бросились помогать больному, другіе выбжали изъ комнаты, чтобы прекратить все еще раздававшіеся крики ‘Hoch!’ и тмъ еще боле увеличили общую суматоху. Еще долго никто не могъ разобрать въ чемъ собственно дло, и каждый толковалъ свое, нкоторые молодые люди, слишкомъ усердно прикладывавшіеся къ стаканамъ, увряли, что это не боле, какъ плохая шутка, придуманная Густавомъ, чтобы заставить ихъ встать изъ-за стола и разстаться съ недопитыми бутылками, но подъ конецъ самые недоврчивые замтили, что произошло нчто неладное, и поспшили слдомъ за большинствомъ въ залу разузнать о причин тревоги, такъ не кстати нарушившей общее веселье.

Глава XIX.

Въ большомъ зал Густавъ и Изея встрчали гостей и слышать не хотли о прекращеніи бала. По ихъ словамъ, къ этому не было никакого повода. Случай съ ддушкой не боле, какъ простой обморокъ… даже того мене,— легкая дурнота вслдствіе упадка силъ, что очень естественно у старика, который ни за что не хотлъ сознаться, что онъ не юноша, и два вечера сряду не отстаетъ отъ молодежи. Онъ, впрочемъ, давно уже оправился и чувствуетъ себя какъ нельзя лучше, бабушка уложила его въ постель и сейчасъ сама выйдетъ къ гостямъ. О безпокойств больнаго,— если только кому угодно называть его больнымъ,— не можетъ быть рчи, его спальная отдлена отъ зала тремя комнатами и двери затворены. Молодежь можетъ танцовать, нисколько не стсняясь, а для старшихъ давно уже приготовлены карточные столы въ сосднихъ комнатахъ. Хозяевамъ дома будетъ крайне прискорбно, если кто-нибудь изъ гостей нарушитъ общее веселье своимъ ничмъ не мотивированнымъ отъздомъ.

Эти радушныя слова встрчали, однако же, сочувствіе общества лишь въ томъ случа, когда слышались изъ устъ Изеи и были подкрплены ея милою улыбкою, не утратившею обычнаго спокойнаго выраженія даже въ эту критическую минуту, между тмъ, старанія Густава, по большей части, производили весьма слабое дйствіе, иногда же совсмъ противуположное тому, какое было желательно. Вмсто любезной просьбы, съ его дрожащихъ губъ срывались слова, звучавшія тономъ приказанія, которому вс должны подчиняться. При этомъ лихорадочно блестящіе глаза вспыхивали гнвомъ, какъ только обращались къ кому-либо изъ несогласныхъ остаться, и рзко противорчили радушнымъ словамъ. Это, конечно, не измнило намренія тхъ, кто ршился оставаться во что бы ни стало, другіе же, напротивъ, поторопились ухать какъ можно скоре, отговариваясь предлогомъ, довольно основательнымъ въ деревенской жизни. Кое-кто изъ мужчинъ ходилъ взглянуть на свой экипажъ и, возвратившись въ залъ, вс въ одинъ голосъ заявили, что еще съ вечера собиравшіяся тучи, повидимому, непремнно разразятся въ ночь сильною грозою. На запад все небо задернуто густымъ туманомъ, а съ востока надвинулись черныя облава и уже захватили полнеба, въ воздух невыносимая духота, кучера съ трудомъ справляются съ встревоженными лошадьми.

Замтное колебаніе охватило все общество. Нершительные и даже желавшіе остаться готовы уже были увлечься заразительнымъ примромъ ухавшихъ явно, какъ баронесса Наделицъ, объявившая во всеуслышаніе, что ее веревками не удержатъ, или ускользнувшихъ тихомолкомъ, подобно старикамъ Грибенъ, напрасно старавшимся уговорить Акселя хать вмст. Ясно было, что еще минутъ черезъ десять въ зал не осталось бы ни души, если бы Густавъ не приказалъ заиграть музыкантамъ, расположившимся на эстрад, устроенной на скорую руку. Раздались звуки веселаго вальса. Молодые люди поспшили ангажировать дамъ, маменьки изъявили согласіе на одинъ только танецъ, папаши и супруги постояли еще немного съ шляпами въ рукахъ и одинъ за другимъ перебрались къ карточнымъ столамъ за давно желанный бостонъ или ломберъ.

Густавъ взялъ первую попавшуюся подъ руку даму, какую-то молоденькую двочку, сдлалъ съ ней тура два и подошелъ къ графин Ульрик. Та наотрзъ отказалась танцовать, говоря, что уже простиласъ съ Изеей и поджидаетъ только Герту. Густавъ отвтилъ церемоннымъ поклономъ и отошелъ въ сторону, уступая мсто Герт, только что Пришедшей изъ комнаты дда. Дамы поговорили съ полминуты шепотомъ, потомъ графиня обняла молодую двушку и вышла изъ залы. Герта обернулась и очутилась лицомъ къ лицу съ Густавомъ. Она отшатнулась было назадъ, но онъ подошелъ прямо къ ней.

— Ты опять уходишь?

— Да — Кажется, вжливе было бы остаться… то-есть передъ обществомъ вжливе, хочу я сказать.

Они взглянули другъ другу въ поблднвшія лица, ихъ глаза встртились. Пристальный взглядъ Герты былъ необыкновенна холоденъ, въ глазахъ Густава свтилась злая ненависть.

— Мн некогда быть вжливо отвтила она, длая надъ собою замтное усиліе, чтобы остаться спокойною.— Ддушк много хуже, чмъ ты находишь нужнымъ утверждать. Теб не слдовало удерживать гостей.

— Благодарю за наставленіе. Мн до сихъ поръ казалось, что въ интересахъ общества позволительна маленькая ложь.

— Для тебя ршительно все равно — маленькая или большая.

Отвращеніе къ предателю вырвало у нея эти слова. Разъ она проговорила ихъ и увидала на лиц, искаженномъ бшенствомъ, сознаніе вины, ее охватилъ страхъ за Ганса, и она продолжала, почти задыхаясь:

— Гд Гансъ? Онъ, наврное, узналъ, кто оболгалъ его переда мною и обманулъ его. Вотъ почему его нтъ здсь. Онъ это не переживетъ, и ты его убійца!

— А ты сумасшедшая!

Густавъ насмшливо расхохотался. Двое молодыхъ людей, только что замтившихъ Герту, подошли ангажировать ее танцовать. Она безсвязно извинилась и поспшно вышла въ корридоръ. Молодые люди обратились въ Густаву съ вопросами, что это значитъ? Не отвтивши ни слова, Густавъ бросился мима танцующихъ паръ на другой конецъ залы, гд Аксель только чта хотлъ начать вальсировать съ Изеей.

— На одно слово!— сказалъ Густавъ, дотрогиваясь до его плеча.

— Черезъ минуту къ твоимъ услугамъ!— отозвался Аксель и закружился въ вихр вальса.

Густавъ остался на томъ же мст и отуплымъ взоромъ слдилъ за танцующими. Въ его груди кипло бшенство, щеки горли, точно каждое слово Герты было пощечиною. Оболгалъ… обманулъ!… И это она сказала… она, ради которой онъ и лгалъ, и обманывалъ! Какъ она должна его ненавидть! Какъ онъ ненавидитъ ее!… Месть, месть!… Месть ей… месть этому долговязому негодяю, измнившему ему! Расплатиться съ нимъ за любезничанья Изеи! Она теперь опять должна принадлежать ему! Это будетъ также местью той и другой!… Куда они двались? А, тамъ у двери… Что это значитъ? Они не танцуютъ… Изея приложила платокъ къ лицу… онъ отворяетъ ей дверь… Что такое?… Сюда идетъ мерзавецъ!…

— Извини, дружище! У твоей жены… кровь носомъ… очень непріятно. Она сейчасъ вернется… Ты хотлъ мн что-то…

— Ты сказалъ Герт?

— Что?

— Что я все время зналъ… про Ганну, про тебя, про Ганса!

— Даю теб честное слово въ томъ, что я ни одного слова не говорилъ съ Тертою обо всей этой исторіи. Да и могъ ли я оказать что-нибудь, не выдавая себя самого? Сообрази только! Завтра потолкуемъ обстоятельно, а теперь прощай, я общалъ старикамъ ухать слдомъ за ними…

— Такъ я теб долженъ сказать еще два словечка на дорогу: ты подлецъ!

— Ладно.Продолженіе услышишь завтра, когда протрезвишься. Прощай!

Аксель повернулся на каблукахъ и направился къ двери, осторожно пробираясь между парами, несшимися въ отчаянномъ галоп. У двери онъ остановился на мгновенье въ раздумьи и вышелъ.

Густавъ проводилъ его глазами.

‘Воображалъ, что я пойду извиняться… Глупо это, въ сущности… онъ не могъ ей сказать… а я нажилъ лишняго врага. Какъ-то отнесется къ этому Изея?… Ну, что же? Ну, приревновалъ!… Женщины любятъ это… Шампанскаго! Эй, ты! Подай шампанскаго… такъ-то лучше!’

Онъ взялъ съ подноса полный стаканъ и выпилъ залпомъ, потомъ разыскалъ раньше ангажированную даму, о которой совсмъ было забылъ, и понесся съ нею по зал, еще черезъ минуту, самъ не сознавая какъ, онъ очутился въ игорной комнат.

— Маленькій фараонъ! Прекрасно… Король, сто талеровъ!

— Вашъ… Идетъ двсти!

— Идетъ! Э! Несчастливъ въ картахъ, счастливъ… пятьсотъ!… Что тамъ еще? Что нужно?

— Дамы требуютъ французскую кадриль,— сказалъ Генрихъ Мальховъ,— не могу я тамъ одинъ управиться, когда вы вс разбжались.

— Сейчасъ иду… еще пятьсотъ!

— Густавъ! Ты съ ума сошелъ! Иди сію минуту! Извините, господа. Генрихъ взялъ со стола выкинутыя Густавомъ ассигнаціи, сунулъ ихъ ему обратно въ карманъ и потащилъ за руку въ залъ. Тамъ уже составились пары, не доставало одной дамы…

— Да гд же твоя жена?

— Разв не вернулась она? Я сію минуту приведу ее!

— Да самъ-то приходи!

— Черезъ полминуты…

Онъ выбжалъ въ корридоръ, изъ котораго узкая лстница вела внизъ къ тремъ комнатамъ, занятымъ Изеей. Темно… ни свчи, ни лампы… Дураки! Каждый вечеръ горитъ лампа, а сегодня какъ нарочно!… Онъ наткнулся на стну, потомъ ощупалъ дверную ручку и отворилъ дверь. Это была нежилая комната, въ ней онъ одвался къ балу, чтобы не ходить по лстниц на свои антресоли. Тутъ еще лежало снятое имъ платье… ‘Чортъ возьми! Пистолетъ среди стола, какъ разъ на виду… должно быть, я уже тогда былъ пьянъ! Что могла подумать прислуга?’

Густавъ оглянулъ пустую комнату и, не находя мста куда бы спрятать пистолетъ, сунулъ его въ карманъ, взялъ угасающую лампу и быстро направился къ комнат Изеи. Дверь оказалась запертою.

— Изея!

Отвта не было. Онъ подбжалъ къ дтской — заперта, бросился къ третьей комнат — заперта и эта. Тогда онъ вернулся въ двери спальной и еще разъ крикнулъ:

— Изея!

И опять никакого отвта.

— Неужели кровотеченіе изъ носа только предлогъ? Уже не предупредила ли она его?

Съ послднею вспышкою потухшей лампы эта мысль блеснула въ его голов, въ тотъ же моментъ сильнымъ ударомъ ноги онъ вышибъ замокъ изъ старой двери, бросился въ спальную жены и засталъ старуху Зою готовою скрыться въ Другую комнату, изъ которой былъ выходъ въ садъ. Однимъ прыжкомъ Густавъ нагналъ старуху, схватилъ ее за шиворотъ и такъ тряхнулъ, что она упала на колни.

— Гд Изея? Пришибу на мст!… Гд Изея?

Старуха отчаяннымъ усиліемъ оторвала его руку отъ своей шеи и прохрипла:

— Пусти! Клянусь Матерью Божіею, все скажу!

Густавъ выпустилъ ее изъ рукъ. Зоя встала на ноги и, все еще дрожа отъ страха, сказала хриплымъ голосомъ:

— Убжала она… убжала съ своимъ любовникомъ, съ графомъ!

— Куда?

— Не знаю. Посмотри тутъ, можетъ быт, что-нибудь узнаешь…

Она показала на открытую шифоньерку, на откинутой доск которой горла свча, между всякимъ хламомъ, наскоро выкиданнымъ изъ ящиковъ. Тутъ валялись ничего не стоющія вещицы, привезенныя изъ Греціи, ленты, банты, разорванныя записки!.. его рука!… А вотъ цлая записка… рука незнакомая.

Сдавленный смхъ вырвался изъ его груди въ то время, какъ онъ рвалъ дрожащими руками тонкій листокъ бумаги. ‘Это сегодня поутру передалъ камердинеръ! Она все знала! и искала выхода изъ общества, въ которомъ не могла оставаться… и нашла! Онъ же самъ и помогъ ей, выгнавши Акселя изъ дома!’ Онъ ударилъ себя кулакомъ въ лобъ.

— Болванъ! Нужно же было именно теперь, когда я хозяинъ! Передъ ней никто не можетъ устоять… она могла бы вернуть мн всхъ и все…

Его растерянный взглядъ блуждалъ по опустлой комнат… по несмятой кровати…

— Сегодня ночью!… Такъ обманутъ, такъ глупъ невыносимо!… Вернуть во что бы ни стало…

Онъ быстро оглянулся на какой-то крадущійся, чуть слышный шумъ. Старуха хотла ускользнуть и была уже въ другой комнат у выходной двери въ садъ. Густавъ опять нагналъ ее_усхватилъ за растрепанные волосы и втащилъ обратно.

— Ты знаешь, гд она… иначе не норовила бы убжать за нею… Признавайся… или чортъ тебя возьми!…

Съ невообразимою силою старуха вырвалась. Ея глаза сверкали, какъ глаза дикой кошки.

— Знаю, знаю… На гор за паркомъ подъ большимъ дубомъ… ждутъ экипажа…

Густавъ оттолкнулъ старуху и выбжалъ вонъ, не обращая вниманія на то, что Зоя выбжала вслдъ за нимъ и пустилась по парку въ ту же сторону, только другою дорогою, скача, прыгая, продираясь сквозь кустарники, съ быстротою и силою дикаго звря, котораго травятъ собаками. Старуха во что бы то ни стало хотла быть на мст, откуда только что вернулась передъ тмъ поторопить замшкавшуюся Изею… Тамъ нетерпливо ожидалъ ее Вальяносъ. Ускользнула измнница, за то не спастись обольстителю… Вальяносъ съуметъ его встртить! Расправится съ нимъ! Лишь бы успть предупредить его, лишь бы поспть во время!

Глава XX.

Между тмъ, въ зал кадриль, все-таки, составилась. Охлопоталъ это Генрихъ, ангажировавшій свою обожаемую Эмилію и ни за что не хотвшій пропустить любимаго танца, наскоро уговорилъ онъ свою сестру Эмму, давно уже не танцовавшую, стать на мсто хозяйки дома.

— И безъ того мы слишкомъ долго ждали… о avant deux! Demie chaine anglaise!

И пары задвигались навстрчу другъ другу и опять назадъ, пропускали другъ друга подъ бойкій тактъ музыки съ такою точностью, которая была возможна лишь при дирижерств Генриха. Сегодня онъ превзошелъ самого себя. Вс думали, что знаютъ уже весь репертуаръ его фигуръ… не тутъ-то было. Опять новыя фигуры, одна красиве и веселе другой!…

— Ну, кажется, и у него уже не хватаетъ…

— Attention, mesdames et messsieurs!— раздается голосъ дирижера.

— Возможно ли? Еще!… Bravo, Генрихъ! Превосходно, невроятно… удивительно, геніально!

— Нтъ, это уже немножко того… слишкомъ!

— Э, не бда! Завтра мы уже не такъ молоды будемъ, какъ сегодня!

И опять пары мчатся веселою вереницею, то сплетаются, то расплетаются и кружатся… Говоръ и смхъ. Музыканты воодушевляются общимъ оживленіемъ, трубятъ еще громче, ускоряютъ тактъ. Старый залъ точно дрожитъ отъ давно забытаго веселья, звенятъ хрустальныя подвски люстры… Маменьки и тетушки встали съ своихъ мстъ, плотнымъ кругомъ охватили танцующихъ, одни смотрятъ боязливо, другія смются. Мужчины, привлеченные шумомъ, оставили карты, тснятся въ дверяхъ, подталкивая другъ друга локтями, похлопывая по плечамъ, перекидываясь замчаніями:

— Каково, сосдъ? Въ свое время и мы едва ли такъ отплясывали.

— Едва ли даже и т!

— Кто?

— А вотъ эти большіе парики и парчевые камзолы въ золотыхъ рамахъ, вся коллекція Проновъ! Одинъ отчаянне другаго! Стоитъ только вглядться въ нихъ. Вонъ тотъ налво, праддъ… настоящій сорви голова! Звали тоже Густавомъ, правнукъ весь въ него, какъ дв капли воды. Гд онъ, однако?

— Не видать что-то.

— Чудно! А его жена?

— И ея нтъ.

— И стариковъ тоже! Вотъ такъ потха! Танцы и веселье у Проновъ въ Прониц безъ Проновъ, крон нарисованныхъ на стнахъ.

— Ого!- Какъ блеснуло!

— Гроза! и какой ударъ!

— Короткій… вроятно, прямо въ землю.

— Даже молодежь дрогнула! Только… Боже мой, неужели же это не громъ, а?…

Кто-то вбжалъ въ дверь, ведущую на лстницу въ сни, и съ громкимъ крикомъ бросился въ самую середину танцующихъ, изъ которыхъ многіе не видали молніи и не слыхали грома. Вс испуганно кинулись въ разныя стороны.

— Фрейленъ Герта! Пропустите, ради Бога! Фрейленъ Герта! Гд моя фрейленъ? Фрейленъ Герта!

— Что случилось? Зажгло, что ли? Гд горитъ?

— Пропустите! Фрейленъ Герта!

Герта появилась на порог двери, ведущей въ комнаты камергера. Она пришла просить Изею, требовать отъ нея, чтобы праздникъ былъ законченъ. Старуха Панкъ увидала свою барышню и кинулась къ ней съ крикомъ:

— Убитъ! Убитъ! Мой Густавъ убитъ… Тамъ, внизу!… Принесли его! Гансъ застрлилъ!

Герта пошатнулась и схватилась рукою за притолку. Она была блдна, какъ ея бальное платье, глаза широко открыты. Дв дамы поспшили къ ней на помощь, но она уже оправилась, отстранила всхъ руками и быстро направилась въ двери, ведущей на лстницу. Толпа боязливо разступалась передъ нею, потомъ опять смыкалась и стремилась вслдъ за нею. Только немногіе ршились сойти внизъ, остальные тснились у желзной ршетки площадки, задержанные ужасомъ передъ тмъ, что лежитъ тамъ внизу, на каменныхъ плитахъ… покрытое плащемъ одного изъ таможенныхъ стражниковъ, принесшихъ свою страшную ношу въ ярко освщенный домъ, полный веселья и шума. Не зная, что длать дальше, они молча смотрли на своего начальника. Онъ увидалъ быстро приближающуюся Герту и смущенно двинулся ей навстрчу.

— Дорогая фрейленъ… вы здсь!… Я ршительно вн себя… не знаю, что начать. Слава Богу, что ваша уважаемая бабушка… Вы уже, конечно…

— Гд онъ?

Голосъ молодой двушки прозвучалъ такъ странно, взглядъ широко открытыхъ глазъ имлъ такое необыкновенное выраженіе, что начальникъ таможни подумалъ, не лишилась ли она разсудка, не видитъ, что лежитъ тутъ въ двухъ шагахъ отъ нея. Онъ взглянулъ въ ту сторону, разсчитывая, что ея взоръ обратится по тому же направленію, и сказалъ:

— Мы нашли его въ парк… Я только что сошелъ съ нашими людьми на берегъ… услыхали выстрлы… иначе мы бы, можетъ быть… Онъ былъ только что… Куда прикажете несчастнаго?…

Она теперь только увидала трупъ, обративши на мгновенье глаза въ ту сторону, гд онъ лежалъ, вздрогнула всмъ тломъ, провела обими руками по мертвенно-блдному лицу и проговорила тмъ же сдавленнымъ голосомъ:

— Гд онъ?

И затмъ отчаянно вскрикнула:

— Гд Гансъ?

Начальникъ таможни вздрогнулъ въ свою очередь отъ этого крика, такъ онъ показался ему ужасенъ, но тотчасъ же оправился и проговорилъ съ глубокимъ участіемъ:

— Баронъ отправленъ въ Бергенъ… Онъ настоятельно желалъ не быть здсь. Его сопровождаютъ двое изъ моихь людей… Въ деревн мы добыли телгу… Онъ самъ тяжело раненъ… очень тяжело… Куда прикажете намъ, фрейленъ?

На этотъ разъ она поняла вопросительный взглядъ чиновника и указала на одну изъ комнатъ нижняго этажа. Начальникъ томожяи вздохнулъ свободно и сдлалъ знакъ своимъ людямъ. Они подняли страшную ношу, Генрихъ Зальховъ, Эрнстъ Креве и еще человка два пріятелей поспшили помочь имъ. Герта сдлала за ними нсколько нетвердыхъ шаговъ, потомъ вдругъ остановилась.

— Уважаемая фрейленъ!— подбжалъ къ ней начальникъ таможни.— Предоставьте намъ, умоляю васъ! Это убьетъ васъ!

По ея блдному лицу пробжала усмшка безумія.

— Очень возможно,— пробормотала она едва внятно,— очень возможно.

И затмъ боле твердымъ голосомъ, ясно свидтельствовавшимъ о сил внутренней борьбы, она прибавила:

— Вы говорите, его убилъ Гансъ?

— Дорогая фрейленъ…

— Я хочу знать! Мн необходимо знать! Были вы при этомъ?

— Я пришелъ минутъ Черезъ пять… Баронъ стоялъ на колняхъ около убитаго съ выраженіемъ глубокаго отчаянія по поводу совершоннаго дянія, въ которомъ онъ тутъ же сознался… на половину, по крайней мр…

— Это неправда, онъ ничего не длаетъ на половину. Онъ убилъ его?

— Онъ говорилъ: я хотлъ его убить, но Богу не угодно было, чтобы желаніе осуществилось.

— Вы сказали, онъ раненъ? Тяжело?

— Я этого опасаюсь. Онъ раненъ въ високъ и, кажется, поврежденъ глазъ…

— Здоровый глазъ?

— Не знаю, кажется…

— Ослпъ, стало быть? Да, ослпъ?

— Не слдуетъ отчаиваться, быть можетъ, не навсегда. Предоставьте вс заботы мн… умоляю васъ о томъ, дорогая фрейленъ…

— Хорошо, благодарю васъ. Онъ въ Берген?

— Да.

— Благодарю васъ. Прежде всего, мн необходимо пойти къ его несчастной бабушк. Прошу извинить меня!

Она кивнула головой и пошла, черезъ корридоръ къ боковой двери, у которой толпилось нсколько двушекъ, плававшихъ, закрывшись Фартуками, что не мшало имъ внимательно слдить за всмъ происходившимъ въ сняхъ. Въ эту минуту, впрочемъ, и слдить уже было не зачмъ, сни опустли. Самъ начальникъ таможни ушелъ въ ту комнату, куда перенесено было тло. На томъ мст, гд оно лежало, виднлось лишь неправильной формы черное пятно. Плачущія двушки показываютъ его другъ другу и ршаютъ, что младшая изъ нихъ должна идти вымыть его. Та убгаетъ съ громкимъ крикомъ, другая объявила, что скоре согласится умереть, чмъ подойти къ нему близко, но остается и вмст съ другими продолжаетъ смотрть на большое черное пятно, которое черезъ Дв секунды еще разъ измнило свои очертанія. Какъ бы то ни было, сходящіе сверху господа должны пройти мимо него, чтобы добраться до экипажей.

Только, несмотря на общее желаніе ухать какъ можно скоре, не такъ легко это сдлать. На двор разыгралась буря, втромъ задуло фонари на подъзд и на воротахъ, на экипажахъ и въ рукахъ жокеевъ. Ослпительныя молніи, безпрерывные раскаты, грома, хлынувшій потокомъ ливень, вой бури такъ напугали лошадей, что он мечутся во вс стороны, бьются и чуть не разносятъ экипажи… Измученные долгимъ ожиданіемъ, промокшіе до костей и оглушенные грозою кучера и форрейторы потеряли головы, имъ уже представляется, что вотъ-вотъ все сейчасъ рухнетъ и провалится.

Не лучше было положеніе гостей, толпившихся въ обширныхъ сняхъ. Въ широко отворенную дверь врывается втеръ и бьетъ пескомъ и дождемъ въ блдныя лица осмливающихся сунуться наружу, накинувшихъ на себя въ попыхахъ и въ страх что попало подъ руку, часто чужой плащъ. Переходъ отъ шумнаго веселья наверху сюда внизъ, гд смертью ветъ въ грохот бушующихъ стихій, гд у всхъ на виду это черное пятно, отъ котораго не можетъ оторваться глазъ, нагоняетъ ужасъ на всхъ. Одни подавлены, стоятъ молча съ потупленнымъ взглядомъ, другіе хлопочатъ вокругъ, дамы, упавшей въ обморокъ, а тамъ съ другою нервный, истерическій припадокъ…

— Боже мой! Съ кмъ?… Съ его женою?… Она, бдняжка, и безъ того была уже не совсмъ здорова!

— Нтъ! Это Луиза Герштицъ… А ту нигд не могутъ найти… везд ищутъ

— Она, наврное, не пережила этого!

— Я же говорю вамъ, она не можетъ еще ничего знать.

— Господи! Слышали вы еще?…

— Что такое?

— Да вотъ, сейчасъ… Генрихъ Зальховъ увряетъ… клянется, будто она съ Акселемъ Грибенъ…

— Пустяки! Она просто была въ связи съ убійцей, это единственное объясненіе… Я говорилъ сейчасъ съ господиномъ фонъ-Кирицъ… Онъ передавалъ, что тотъ тоже страшно наказанъ: выбитъ здоровый глазъ… слда не осталось…

— Да перестаньте вы! Дамъ-то пощадите…

— Вотъ фрау Зильмницъ… Ну что? Нашли?

— Нигд. Въ ея комнат страшный безпорядокъ, ребенокъ кричитъ въ кроватк… старая вдьма нянька тоже исчезла. Я сказала уже Панкъ, чтобы она взяла несчастную крошку. Bon., она несетъ ее къ себ.

— Какъ крошка плачетъ, точно понимаетъ…

— И представьте, Панкъ говоритъ, что камергеръ при смерти.

— Боже мой, Боже мой! Только бы ухать скорй. А, вотъ братъ. Карлъ! Карлъ! что же карета?

— хать нтъ возможности… Нельзя носа показать.

— Такъ пойдемъ пшкомъ.

— Что вы! Десяти шаговъ не пройдете!

— Все равно, я дольніе выносить не могу.

— Такъ не смотри туда!… Это просто отвратительно, не могутъ хоть пескомъ, что ли… Да перестань же, Мари, будь благоразумна. Ну, такъ и ждалъ…

И опять суетятся вокругъ еще одной, упавшей безъ чувствъ. Настроеніе, близко подходящее къ поголовному сумасшествію, охватываетъ съ каждою минутою все сильне и сильне толпу ожидающихъ въ сняхъ, гд порывы втра, того гляди, погасятъ послдній фонарь. Только два наиболе смлыхъ человка сохранили присутствіе духа: Генрихъ Зальховъ и Эрнстъ Креве. Громкій голосъ Генриха раздается на двор среди грома и бури: благодаря его распоряженіямъ, удается распутать одинъ по одному сцпившіеся экипажи и подавать ихъ къ подъзду. Эрнстъ принялъ команду въ сняхъ, быстро спроваживаетъ потерявшихъ головы и усаживаетъ въ экипажи, не разбирая, кто въ чей попадетъ. Не до того уже тутъ, лишь бы скоре выбраться, лишь бы не видать этого страшнаго чернаго пятна, не быть въ дом, гд совершено братоубійство.

Глава XXI.

— Два часа!— пробормоталъ Карло, опуская въ карманъ часы, которые онъ для точности сврилъ съ только что пробившими часами ратуши.

Карло фонъ-Лиліенъ застегнулъ сюртукъ, плотне закутался въ плащъ, стараясь укрыться отъ мелкаго, холоднаго дождя, и опять началъ ходить взадъ и впередъ по узкому крыльцу ратуши, поглядывая отъ времени до времени на небольшой рынокъ съ дюжиною драныхъ холщевыхъ лавчонокъ, привлекавшихъ очень немногихъ покупателей. По ту сторону площади, у дверей трактира, прохаживались господа управляющіе въ высокихъ сапогахъ, а дальше у длинныхъ обозовъ, нагруженныхъ хлбомъ, и у разгруженныхъ подводъ толпились прикащики и рабочіе.

Изъ переулка вышелъ какой-то господинъ и направился мимо ратуши. Несмотря на поднятый до очковъ воротникъ, Карло узналъ длинную, сухую фигуру доктора Бертрама и сбжалъ съ лстницы. На его зовъ докторъ пріостановился съ недовольнымъ видомъ, но лицо его нсколько прояснилось, когда онъ увидалъ подходящаго Карло.

— Что вы тутъ длаете подъ дождемъ, баронъ?— сказалъ онъ.

— Жду господина фонъ-Боленъ,— отвтилъ Карло.

— Ахъ, да!

— Вы дали вчера разршеніе произвести первый допросъ моего несчастнаго друга…

— Врно!— сказалъ докторъ.— Не вишу поводовъ откладывать дло, напротивъ… съ нервною лихорадкою я благополучно справился, какъ нельзя боле пора серьезно приниматься за глазъ, иначе останется слпымъ на всю жизнь. Говоря откровенно, я убжденъ, что вообще это уже опоздано, впрочемъ, я не считаю себя достаточно компетентнымъ по этой части… Какъ вы знаете, я не боюсь, подобно многимъ господамъ, моимъ коллегамъ, сознаться въ неудовлетворительности моихъ знаній. Мн бы хотлось какъ можно скоре перевести его въ Грюнвальдъ, куда онъ во всякомъ случа долженъ отправляться какъ только кончится здсь предварительное дознаніе.

— Вы не врите въ его невиновность?— грустно спросилъ Карло.

По тонкимъ губамъ доктора пробжала ироническая улыбка.

— Я такъ люблю іезуитовъ,— сказалъ онъ,— что склоненъ врить всякому абсурду потому только, что это абсурдъ.

— Какъ вы можете шутить при такихъ серьезныхъ обстоятельствахъ?— съ легкимъ упрекомъ проговорилъ Карло.

— Къ сожалнію, я не шучу,— возразилъ докторъ.— Au contraire! Меня очень печалитъ эта черта моего характера. Гипертрофія мозга, окостенніе сердца… страшныя слдствія такъ называемаго образованія. Спросите у всхъ высокообразованныхъ господъ вашего общества, вы не наберете трехъ человкъ, которые бы считали его невиновнымъ. Спросите вонъ тхъ молодцовъ, что тамъ въ грязныхъ сапогахъ подъ дождемъ мокнутъ, каждый изъ нихъ на смерть пойдетъ за то, что вашъ другъ невиновенъ. Могу васъ заврить, что вс эти дни и еще сегодня я слышалъ говоръ въ народ… эти люди, того гляди, силою освободятъ его изъ тюрьмы.

— Гласъ народа — гласъ Божій,— сказалъ Карло.

Врачъ усмхнулся.

— Похлопочите, чтобы вашъ пріятель, господинъ окружный судья, напомнилъ объ этомъ членамъ королевскаго суда въ Грюнвальд. А затмъ извините, господинъ баронъ, меня жена ждетъ уже полтора часа съ обдомъ.

— Я долженъ просить извиненія, что такъ долго задержалъ васъ,— сказалъ Карло.

— Не въ чемъ,— отвтилъ врачъ.— Вся жизнь есть задержка изъ-за ничего между двумя ничего.

Карло взошелъ опять на крыльцо и задумался о разговор съ докторомъ. ‘Этотъ врачъ одинъ изъ тхъ притворныхъ нечестивцевъ, которые бояться показаться смшными, признавшись, что у нихъ есть сердце’. А, между тмъ, сердце есть у него, онъ съ полнымъ самоотверженіемъ ухаживалъ за ихъ общимъ другомъ, говорятъ, что онъ и этотъ другъ его на перебой стараются словомъ и дломъ помочь бднымъ во всей округ. Правъ онъ, какъ нельзя боле правъ: кто изъ насъ твердо вритъ въ невиновность Ганса? Разв только баронесса Наделицъ, да ее никто и не считаетъ въ числ людей образованныхъ, а еще вритъ, конечно, чудная Ульрика. Въ послднее время даже князь сталъ опять какъ-то колебаться… Вообще онъ очень измнился. Баронесса Наделицъ увряетъ, будто онъ любилъ ту несчастную. _уЭтимъ можетъ быть объяснено его глубокое потрясеніе.

— А, наконецъ-то!

— Что же ты разгуливаешь тутъ по дождю?— воскликнулъ господинъ фонъ-Боленъ.— Что не пошелъ хотя напротивъ въ домъ?

— Я общалъ ждать тебя здсь,— возразилъ Карло.

— Не дурно было бы, если бы вс люди были такъ же врны своему слову,— сказалъ фонъ-Боленъ.— Однако, пойдемъ домой, да за столъ. Я голоденъ, какъ волкъ.

— Ну, а…

— Посл, мой дорогой, посл!

Экономка сразу поставила на столъ весь обдъ, чтобы не мшать бесд молодыхъ людей. Карло едва дотронулся до кушаній, но прошло довольно много времени, прежде чмъ его плечистый пріятель утолилъ свой здоровый аппетитъ. Покончивши съ дою, онъ налилъ стаканъ краснаго вина, выпилъ его залпомъ, зажегъ горлку подъ кофейникомъ, стоявшимъ тутъ же на стол, взялъ трубку, затянулся раза два и сказалъ:

— Вотъ теперь я готовъ. Но, Carlo mio, прими къ свднію: все, что я скажу теб, составляетъ канцелярскую тайну, слдовательно, секретъ полнйшій, Carlo mio!

— Я то уже, конечно, не выдамъ тайны,— возразилъ Карло.— Но, во всякомъ случа, не желалъ бы, чтобы ты для меня рисковалъ…

— Заслужить крупное неодобреніе предсдателя суда въ Грюнвальд. если бы дошло до него. Ну, а до него не дойдетъ, и ты можешь быть совершенно спокоенъ. По правд говоря, мн самому необходимо съ кмъ-нибудь… то-есть, я хочу сказать, съ такимъ милымъ человкомъ, какъ ты, потолковать объ этомъ дл, тмъ боле, что ты, само собою разумется, крпко стоишь за невиновность, тогда какъ я утверждаю, къ сожалнію, противное.

— Какъ! и теперь, посл допроса?— испуганно проговорилъ Карло.

— Посл допроса боле, чмъ прежде,— возразилъ слдователь.— Собственно, только теперь и утверждаю.

— Но возможно ли это?— грустно воскликнулъ Карло.— Не могъ же онъ признаться теб въ томъ, чего онъ ршительно не способенъ сдлать!

— Не такъ это просто длается, какъ ты думаешь! -сказалъ фонъ-Боленъ съ добродушною усмшкою.— Будь это такъ, не изъ чего было бы цлые три года биться… Вс бы эти Corpus juris, пандекты, уголовное право и все прочее… отправить къ свиньямъ! У этого рожа мн не понравилась, слдовательно… а этотъ смотритъ на мой взглядъ честнымъ малымъ, ergo!… Говоря серьезно, мой милйшій, такъ дла не могутъ длаться. Впрочемъ, твой кліентъ если и сознается, то по большей мр лишь на половину. Сегодня онъ слово въ слово повторилъ то же, что говорилъ господину фонъ-Кирицъ, когда тотъ засталъ его почти in flagrandi, онъ говоритъ: ‘я хотлъ его убить’.

— ‘Хотлъ убить!’ не значитъ: ‘я его убилъ!’ — горячо воскликнулъ Карло.— Выходитъ, что правъ я. Хотлъ убить! Ужасно уже и то, что такая мысль могла закрасться въ его измученное сердце. Но между хотніемъ и исполненіемъ страшнаго дянія Богъ положивъ, по своему милосердію, глубокую пропасть, непереходимую для хорошихъ людей. А онъ хорошій человкъ, боле того — онъ человкъ честный, необыкновенно честный человкъ, онъ….

— Честнйшій изъ людей,— горячо перебилъ слдователь.— Да, мой дорогой другъ, но такимъ путемъ мы не далеко уйдемъ.

— Прошу извинить,— сказалъ Карло.

— Не въ извиненіи дло. Я понимаю твой энтузіазмъ. На меня баронъ тоже произвелъ впечатлніе истиннаго джентельмена, неспособнаго солгать. Къ сожалнію, въ его разсказ о событіи оказываются такіе проблы, неправдоподобности, прямо невозможности, которыхъ не можетъ принять на вру не только юристъ, но всякій здравомыслящій человкъ. Посуди самъ.

Окружный судья въ крупныхъ чертахъ передалъ все, только что слышанное имъ отъ Ганса. Карло слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ, причемъ его собесднику казалось, что спокойная увренность, одушевлявшая вначал тонкія черты лица его друга, мало-по-малу уступала мсто боязливому напряженію и перешла въ выраженіе отчаянія, когда рчь дошла до конечной катастрофы. Разскащикъ самъ не ожидалъ такого ршительнаго дйствія своего повствованія и разсчитывалъ на цлый рядъ возраженій, которыя ему придется устранять. Тмъ боле, былъ онъ пораженъ, когда Карло поднялъ опущенную голову и мягко заговорилъ:

— И ты, все-таки вришь… до сихъ поръ вришь, что онъ убійца? Вришь, посл этого разсказа, въ которомъ такъ и звучитъ правда? Вдь, за душу хватаетъ эта трогательная исторія мучительной борьбы человка съ тяжкими испытаніями, изъ которыхъ онъ выходитъ побдителемъ не разъ только, а два раза, и вторично въ послдній, ршительный моментъ при такихъ обстоятельствахъ, когда всякое мене благородное сердце не выдержало бы борьбы! Пока ты разсказывалъ, я переживалъ душею все, пережитое имъ. Неужели ты можешь относиться иначе? Прошу тебя, не оставляй во мн ни тни сомннія въ доброт твоего сердца, въ твоей проницательности также… Мн больно, мн за тебя обидно!…

— Нтъ, это уже слишкомъ!— сказалъ слдователь.

Онъ всталъ, выпилъ рюмку коньяку и продолжалъ:

— Карло, милый мой, неужели для такихъ энтузіастовъ-фанатиковъ, какъ ты, не существуетъ никакой логики? Выходитъ человкъ раннимъ утромъ изъ дома съ твердымъ намреніемъ покончить съ собою или съ роднымъ братомъ, или, пожалуй, съ братомъ и потомъ съ собою. Къ этому у него есть поводы, о которыхъ я сейчасъ скажу… Беретъ онъ съ собою,— опять-таки по его собственному сознанію,— именно для этой цли заряженный пистолетъ….

— Изъ котораго,— тоже по его сознанію,— онъ выстрлилъ въ лсу и самый пистолетъ забросилъ. Черезъ мсяцъ какой-то крестьянинъ нашелъ его на томъ мст, гд онъ же слышалъ выстрлъ, и представилъ его въ судъ,— спокойно проговорилъ Карло.

— Да,— возразилъ слдователь съ оттнкомъ досады,— и изъ этого я заключаю, что онъ имлъ при себ не одинъ пистолетъ, а два.

— На чемъ же основано такое заключеніе?— спросилъ Карло.

— Очень просто: на томъ, что другой пистолетъ, парный съ первымъ, найденъ на мст преступленія… а, кром того, въ карман жилета найдено нсколько пистоновъ. Оставшійся въ живыхъ тяжело раненъ…. изъ чего слдуетъ, что между нимъ и Густавомъ происходила отчаянная борьба, во время которой тотъ усплъ вырвать уже разряженный пистолетъ и сильнымъ ударомъ, или бросивши его, вышибъ несчастному его единственный глазъ. Но, хотя тяжело раненый, этотъ живъ, а тотъ легъ мертвымъ на мст, прострленный пулей…

— Которой на лицо не имется…

— При выстрл чуть не въ упоръ она прошла на вылетъ….

— Сдлавши рану, про которую докторъ Бертрамъ говоритъ, что она больше калибра пистолетной пули.

Окружный врачъ не согласенъ съ этимъ мнніемъ.

— Я держусь заключенія доктора и въ особенности потому, что изъ двухъ выстрловъ, слышанныхъ таможенными, второй былъ сильне перваго.

— Жаль только, что нкоторые изъ нихъ, и въ томъ числ ихъ начальникъ, слышали лишь одинъ выстрлъ.

— Стало быть, они слышали второй, боле сильный, а перваго, слабйшаго не слыхали. Опять одно показаніе противоречитъ другому, и большая вра должна быть дана боле подробному и положительному, а не мене обстоятельному и отрицающему половину перваго свидтельства.

— Браво!— воскликнулъ окружный судья.— Даже bravissimo, въ виду твоего незнакомства съ юридическою частью! Теперь разъясни же мн, сдлай одолженіе, эти два выстрла изъ одного пистолета, когда для втораго не было заряда, если бы даже и было время его заряжать… что я, впрочемъ, отрицаю.

— Очень просто: тутъ было третье лицо, которымъ и совершено убійство изъ другаго пистолета, большаго калибра.

Слдователь чуть не вскочилъ съ мста, но сдержался, закурилъ потухшую трубку и заговорилъ съ притворнымъ замшательствомъ:

— И такъ, мы добрались-таки до таинственнаго незнакомца, вчно являющагося во всякомъ сложномъ процесс и разыгрывающаго свою трагическую роль до тхъ поръ, пока онъ не улетучится безслдно передъ правильно поставленными перекрестными допросами. Остается два такихъ вопроса: кто могъ удачно воспользоваться крайне короткимъ временемъ, въ которое все это случилось? Кому и для чего могло быть нужно это убійство? Возможно было бы указать на графа Грибенъ, укатившаго съ греческою искательницею приключеній, къ сожалнію, суду до сихъ поръ не удалось открыть его теперешняго мста жительства. Но, по единогласному показанію всхъ свидтелей, онъ былъ уже полчаса въ дорог въ то время, когда совершено преступленіе. Кром того, слдовало бы допросить старую вдьму гречанку, но и она пропала безъ всти… либо повсилась гд-нибудь въ лсу, либо утопилась въ пруду съ отчаянія, что ея госпожа не взяла ее съ собою. Кром нихъ, ни у одного человка въ мір не было повода убить молодаго барона. Такіе поводы могъ имть только его братъ. Одинъ изъ нихъ извстенъ теб лучше, чмъ кому бы то ни было. Ты показалъ уже при слдствіи, что онъ былъ въ высшей степени взволнованъ твоими сообщеніями, но ты не имлъ основаній предполагать, чтобы это возбужденіе могло выразиться въ какихъ-либо крайнихъ поступкахъ ни противъ его брата, ни противъ собственной жизни, т.-е., по просту говоря, ты не предполагалъ возможности убійства или самоубійства. Подтвержденіемъ этому служитъ твое письмо, найденное въ карман убитаго. Однако же, возбужденіе, доходившее до крайней экзальтаціи, должно почитаться вполн констатированнымъ. Такого рода возбужденіе, особливо въ извстной стадіи, принимаетъ иногда совершенно неожиданное направленіе. Человкъ ршился на самоубійство. Виновникъ этого ршенія подвертывается случайно подъ руку, происходитъ объясненіе, споръ, причемъ перевсъ легко остается на сторон чувства личнаго негодованія и самосохраненія, кара обращается на того, кого оскорбленный считаетъ виновнымъ, онъ убиваетъ, чтобы не быть убитымъ имъ. Это не простое предположеніе только, у фасъ есть тысячи подобныхъ примровъ. Но признаюсь теб чистосердечно, одинъ этотъ мотивъ съ самаго начала казался мн не вполн достаточнымъ, чтобы повести къ такому страшному преступленію, я былъ убжденъ въ существованіи другаго, находящагося въ связи съ этимъ или существовавшаго самостоятельно и, притомъ, достаточно сильнаго для того, чтобы имъ могло обусловливаться случившееся. Поэтому я сегодня спросилъ его, не имлъ ли онъ какого-либо другаго повода къ неудовольствію на брата. Само собою разумется, я указалъ ему на всю важность предложеннаго вопроса, но, вмст съ тмъ, объяснилъ, что онъ въ прав не отвчать на него, какъ и на всякій другой, на который ему показалось бы неудобнымъ давать отвты. Онъ отвтилъ, что ждалъ этого вопроса, но отвчать на него сполна считаетъ себя не въ прав, такъ какъ отвтомъ вышелъ бы изъ круга личныхъ признаній. Да, у него несомннно былъ другой поводъ, въ сравненіи съ которымъ первый долженъ казаться совершенно ничтожнымъ. Я, конечно, воздержался отъ всякихъ настояній, да и надобности не имлъ, такъ какъ отлично понималъ, что тутъ, какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, замшана женщина, и именно та особа, на которой онъ помолвленъ и которая прежде любила меньшаго брата, что ни для кого не составляетъ тайны.

Карло покачалъ головою и сказалъ:

— Этого я ршительно не понимаю. Въ ту минуту, когда я съ нимъ разстался, онъ сокрушался о томъ, что сердечныя братскія отношенія его къ Густаву должны разрушиться въ самое счастливое время въ его собственной жизни. Это было въ одиннадцать часовъ вечера. Онъ пошелъ домой пшкомъ черезъ дюны съ очевиднымъ намреніемъ въ уединеніи и въ тиши ночи найти душевный покой, около часа ночи онъ долженъ былъ придти домой, въ половин втораго онъ опять ушелъ изъ дома и съ тхъ поръ до самаго роковаго событія ни съ кмъ не говорилъ, кром жены полсовщика. Что же такое случилось въ этотъ промежутокъ времени, что бы могло такъ подйствовать на него?

— Этого я не знаю,— возразилъ слдователь,— но должно было случиться нчто. Мое дло сдлано. Я заканчиваю слдствіе и вмст съ арестованнымъ отправляю въ Грюнвальдъ, счастливый и довольный тмъ, что сбуду дло съ рукъ долой. Я не боле, какъ сынъ чиновника, и, слдовательно, человкъ пришлый, чужой здсь, а потому могу казаться подозрительнымъ. Мое ученье въ Зундинской школ ничего не дало мн, кром твоей дружбы. Тмъ не мене, вначал меня приняли довольно сносно. Теперь же ни одна собака знать меня не хочетъ, точно мои вина, что ихъ божокъ попалъ въ тюрьму! Такъ и кажется, будто онъ всхъ приворожилъ къ себ. Живи онъ во время крестьянскихъ войнъ, народъ, наврное, сдлалъ бы его своимъ вождемъ, какъ храбраго Гецъ фонъ-Берлихингенъ, онъ же и напоминаетъ его даже вншностью, особливо теперь, посл тяжелой болзни… Къ тому же эта слпота!… Если бы здшніе господа бароны и ваши дамы, такъ поголовно ополчающіеся на Филина, видли его сегодня такъ, какъ я его видлъ, то я увренъ… Ну, да Богъ съ ними, съ этими баронами! Будь моя воля, давнымъ давно былъ бы онъ на свобод, хотя бы переколотилъ полдюжины негодяевъ… Я, все-таки, остался бы при убжденіи, что онъ правъ. Но въ данномъ случа я не Удо фонъ-Боленъ, а окружный судья, и мн въ высшей степени прискорбно, что въ такомъ важномъ дл я добился моимъ предварительнымъ слдствіемъ лишь очень сомнительныхъ результатовъ, по длу же контрабандистовъ и совсмъ никакихъ не добился. Повсилъ бы я этого Вирица. Разъ онъ не былъ твердо увренъ, не слдовало ему звонить во вс колокола, казался корабль подозрительнымъ, надо было захватить его въ Зундинской гавани, несмотря на французскій флагъ и на бумаги, бывшія, повидимому, въ порядк. Нтъ, ему понадобилось изловить молодцовъ на мст преступленія… А отъ нихъ и слдъ простылъ! Самъ-то онъ въ эту непогоду еле-еле унесъ шкуру и добрался до берега, да вмсто контрабандистовъ притащилъ несчастнаго барона, до котораго ему ровно никакого дла не было. Не путайся онъ, гд его не спрашивали, свои люди подняли бы раненаго и перенесли бы тихохонько домой, не то изошелъ бы онъ кровью на мст… лично для него это было бы, несомннно, самое желательное. Нечего сказать, настряпалъ,— чертямъ только расхлебывать его кашу. Жалуется, что островъ кишитъ контрабандистами, а самъ не можетъ подкараулить даже такого завзятаго негодяя, какъ старикъ Пребровъ, первый ихъ коноводъ здсь, не можетъ дать мн повода забрать его въ руки. Я же убжденъ, что дло съ французскимъ кораблемъ не обошлось безъ его участія, и онъ опять выскользнулъ. Впрочемъ, докторъ Бертрамъ говоритъ, что не долго ему осталось мошенничать, приходится отправляться на тотъ свтъ контрабандничать… Вамъ что, фрау Гарлофъ?

Экономка вошла въ комнату съ запискою въ рук,— принесъ босоногій мальчишка и проситъ господина судью сейчасъ же прочесть,— дло величайшей важности.

— Ну, да!— проворчалъ фонъ-Боленъ.— У нихъ вчно важныя дла! Давайте, что тамъ за исторія еще!

Онъ началъ читать, покачалъ головой, взглянулъ на подпись на оборот, перечиталъ опять сначала до конца, раздумчиво опустилъ голову и подалъ пріятелю листовъ, очевидно, вырванный изъ дтской тетрадки. Карло взялъ записку и прочелъ:

‘Умоляю васъ, не откладывая ни минуты, пожаловать во мн на Пустошь въ сопровожденіи вашего письмоводителя, такъ какъ я имю сообщить вамъ по длу барона Ганса фонъ-Пронъ нчто такое, чего никто, кром меня, не можетъ показать. Отъ этого зависитъ жизнь барона.

‘Умирающій’.

— Слава Богу!— прошепталъ Карло.

— Что скажешь?— спросилъ слдователь.

— Скажу, что надо сію минуту хать,— проговорилъ Карло, быстро поднимаясь съ мста.— И прошу тебя взять съ собою доктора, если возможно!

— Запрягать скоре,— крикнулъ слдователь экономк,— и бжать за докторомъ! Да пошлите сюда мальчишку.

Испуганная экономка поспшила исполнить приказанія и втолкнула въ дверь Адольфа Преброва.

— Бдняга!— сказалъ судья, участливо оглядывая босыя ноги и вымокшіе отъ дождя лохмотья мальчика.— На-ка вотъ, выпей сначала! Смле! Жжется? Не бда! Ну, что отецъ?

— Плохъ!— отвтилъ Адольфъ, утирая глаза грязнымъ кулакомъ.— Очень плохъ!

— Какъ долго придется хать до Пустоши?

— Глядя по тому, какъ подете,— сказалъ Адольфъ.

— Это ты правильно, мудрый иванецъ!

— Продешь около часа,— сказалъ Карло, смотря въ окно.— Вотъ и докторъ!

— Ну, такъ въ путь!— воскликнулъ слдователь.

— Его у васъ тутъ болнъ?— спросилъ дикторъ въ окно.

— Оба, докторъ!— весело отвтилъ фонъ-Боленъ.— И онъ, и я! Если вылечите, ставлю бутылку!

— При такомъ условіи желаю Какъ можно скоре вылечить,— отозвался докторъ.

Черезъ нсколько минутъ открытая голштинка подпрыгивала по тряской мостовой, унося слдователя, доктора и мальчишку, помстившагося на козлахъ между письмоводителемъ Фабіусомъ и кучеромъ.

Глава XXII.

Графиня Ульрика приказала доложить о себ Герт и нетерпливо поджидала ее внизу въ зал. Она быстро пошла навстрчу появившейся въ дверяхъ двушк и дружески обняла ее.

— Какъ ты блдна опять сегодня, моя бдняжка! Ну, что ддушка?

— Все то же, никого уже не узнаетъ. Вчера посл твоего отъзда былъ докторъ Бертрамъ, онъ даетъ ему немного дней жизни.

— Противный онъ! Могъ бы тебя пощадить и не говорить теб.

— Не знаю, нужно ли это. Онъ врно понялъ меня… Я ко всему готова.

— Такъ всегда кажется. А какъ двочка?

— Не хорошо и ей сегодня. Пришлось еще разъ перемнить кормилицу. Ганна слишкомъ встревожена болзнью отца, опять побжала къ нему. Я хочу тоже създить.

— Я всегда думала, что рискованно было брать эту двушку.

— До сихъ поръ все гало прекрасно. На худой конецъ я, все-таки, найду въ ней себ опору, она въ глаза мн смотритъ, старается угадать мои желанія.

— Я видла это, она такъ много теб обязана.

— Я продолжаю лишь то, что имъ начато.

— Конечно… А о немъ что говорилъ докторъ?

Маленькая ручка двушки дрогнула въ рук Ульрики.

— Сегодня будетъ первый допросъ.

— Такъ врно это?

— Докторъ мн прямо сказалъ, что желаетъ скорйшаго окончанія слдствія. Ему бы хотлось перевести Ганса въ Грюнвальдъ.

— Объ этомъ мы поговоримъ потомъ. А пока прочти вотъ эти два письма. Я должна ихъ тотчасъ же сама отвести господину фонъ-Боленъ въ Бергенъ, такъ какъ моего адъютанта, по обыкновенію, не оказывается на лицо именно тогда, когда онъ нуженъ, а никому другому я не могу ихъ доврить.

Ульрика вынула письма изъ ридикюля, одно изъ нихъ она развернула, другое положила на колни и заговорила, усмхаясь:

— Такъ какъ моя неустрашимая двочка готова ко всему, то я безъ предисловій прочту сначала письмо тети Клевелэндъ… по-англійски, конечно. Если не поймешь чего-нибудь, скажи.

‘Милое мое дитя! Отвчаю теб сразу на оба твои послднія письма въ сильномъ волненіи, причину котораго ты поймешь изъ послдующаго. Меня въ высшей степени заинтересовала необыкновенная исторія, разыгравшаяся въ близкомъ теб кружк и описанная тобою въ первомъ письм. Мы здсь до пресыщенія привыкли къ необыкновеннымъ исторіямъ, случающимся въ большомъ свт, но твоя слишкомъ выходитъ вонъ изъ ряда. Братъ сильно заподозрнъ въ убійств горячо любимаго брата въ ту самую минуту, когда жена убитаго бжала съ молодымъ человкомъ, котораго тотъ считалъ своимъ лучшимъ другомъ. Ее всему этому оказывается, что бжавшая съумла невроятнымъ образомъ обморочить все общество и въ томъ числ своего похитителя. Нашъ ‘Times’ могъ бы недли дв пробавляться такимъ богатымъ матеріаломъ для наполненія извстнаго отдла газеты, не считая даже интересныхъ и трогательныхъ подробностей, описанныхъ въ твоемъ второмъ письм. Но довольно… Ты хорошо знаешь свою старую энтузіастку — тетку… Я просто жила этою романическою исторіей, не подозрвая даже, что судьба сведетъ меня такъ скоро съ двумя главными дйствующими лицами этой драмы. Читай и удивляйся! Прізжаю я на раутъ къ лэди Кэстльвудъ и застаю все общество въ волненіи по случаю новинки: супруги одного нмецкаго графа Ланквица, введенной въ общество молодымъ герцогомъ Б., познакомившимся съ этою парочкою на перезд изъ Гавра. Она француженка, дочь какого-то знатнаго, но разорившагося барина изъ южной Франціи. Меня знакомятъ съ нею, и я прихожу отъ ея красоты и граціи въ такой же восторгъ, въ какой она уже привела все общество. Повидимому, и я, на старости лтъ, ей понравилась, а, можетъ быть, она сочла меня подходящею для себя dame d’honneur… Какъ бы тамъ ни было, она сошлась со мною, къ великой зависти молодыхъ и старыхъ, такъ какъ весь Лондонъ доходилъ изъ-за нея чуть не до драки и ради нея принялъ даже и супруга… въ сущности, приличнаго джентельмена, очень бойко и довольно скверно говорящаго по-французски. Молодая дама бываетъ у меня каждый Божій день, мы неразлучны цлую недлю. Само собою разумется, я разсказала ей описанную тобою исторію, отчасти съ похвальною цлью предупредить молодую женщину объ опасности иныхъ слишкомъ короткихъ знакомствъ, я не стснилась даже прямо предостеречь ее отъ ухаживаній герцога, не даромъ заслужившаго въ обществ названіе Ловеласа. Я объяснила ей значеніе этого названія. Она горячо благодарила меня, руки цловала и… на другой день укатила а герцогомъ въ Шотландію. Вчера я получила отъ нея прелестнйшее письмо съ выраженіями вчной благодарности за мои сообщенія о смерти нелюбимаго мужа, преждевременный конецъ котораго она оплакиваетъ, несмотря на то, что въ первый разъ въ жизни получаетъ свободу слдовать влеченію собственнаго сердца и сдлаться женою герцога Б., извщеніемъ о чемъ она и спшитъ порадовать мою къ ней материнскую дружбу. Предвидя, что на ея счетъ пойдутъ по Лондону разные толки, она считаетъ нужнымъ передать мн всю правду о себ, которую я уже отчасти могла подозрвать. Она героиня исторіи, мною ей. разсказанной. Она, конечно, передала ее въ общихъ чертахъ своему супругу и убдилась при этомъ, что мужчина, пока любитъ, готовъ на всевозможныя жертвы. Она сочтетъ за большое счастье для себя, если черезъ мое посредство ей удастся оказать счастливое вліяніе на незаслуженно-жестокую участь, постигшую лучшаго изъ людей, и тмъ хотя отчасти заплатить ему за его доброту и великодушіе, за которыя она считаетъ себя ему обязанною на всю жизнь. Таково содержаніе ея письма, въ которомъ эта особа ни однимъ словомъ не обмолвилась о покинутомъ ею муж! Какъ теб это нравится? Со вчерашняго дня весь Лондонъ на ногахъ,— герцогъ сообщилъ о своей женитьб двумъ-тремъ пріятелямъ! Вс скачутъ другъ въ другу, останавливаютъ другъ друга на улицахъ, выходятъ изъ экипажей, судятъ и рядятъ, осуждаютъ и сожалютъ… въ особенности усердно сожалютъ. Женитьба герцога — огромнйшій скандалъ, но, судя по всему, что я слышу, дло уже непоправимое, и на слдующій сезонъ мы будемъ имть удовольствіе принимать отчаннную авантюристику въ качеств законной супруги одного изъ богатйшихъ и вліятельнйшихъ лордовъ соединеннаго королевства. До тхъ поръ молодые проживутъ въ шотландскихъ помстьяхъ герцога. Д предсказываю ей колоссальный успхъ. Мы такъ падки на всякія необычайности, что пикантность все выкупитъ. Впрочемъ, герцогу, при его страшномъ вліяніи на правительство, не трудно будетъ прилично уладить дло своего достойнаго греческаго тестя. Утшаться можно только однимъ: случались у насъ и не такіе безумные пассажи, а Англія, все-таки, не погибла, на то она и Англія. Эта странная женщина проситъ меня еще обстоятельно передать теб все то, что касается ея здшнихъ похожденій, такъ какъ самой ей некогда описывать вс подробности, между тмъ, теб необходимо быть au courant, чтобы хорошо понять т сообщенія, которыя она намрена сдлать теб относительно несчастнаго брата своего перваго мужа…’

— По этой же причин и я прочла теб сначала это письмо,— сказала Ульрика.— Остальное въ немъ насъ пока не интересуетъ. Второе письмо отъ гречанки и касается нашего милаго Ганса. Прочту опять-таки безъ предисловій… Оно, разумется, по-французски:

‘Дорогая графиня! Если я позволяю себ обратиться къ вамъ въ такомъ близкомъ мн дл, что я могу считать его почти моимъ собственнымъ дломъ, то прошу васъ приписать это глубокой симпатіи, внушенной мн съ перваго знакомства вашимъ умомъ и энергіей. Къ тому же вы такъ близки съ бдняжкою Гертою! Пользуясь вашей добротой, я могу разсчитывать, что эти строки дойдутъ до нея, причемъ я избгаю стснительной для меня необходимости обращаться прямо къ ней.

‘Ваша глубокоуважаемая, милая тетушка, истинная виновница коего теперешняго счастья, вроятно, уже передала вамъ, по моей просьб, все, что касается лично меня, такъ что я могу перейти прямо къ длу, которымъ вызвано это письмо. По мр силъ моихъ, я бы желала бросить свтъ на нкоторыя темныя подробности несчастныхъ событій, жертвою которыхъ сталъ благороднйшій изъ людей — братъ моего перваго мужа. Говорятъ, будто его подозрваютъ въ убійств. Обстоятельства дла, какъ я узнала изъ вашего письма къ тетушк, сложились противъ него, не подлежитъ также сомннію, что онъ имлъ достаточные поводы въ сильному негодованію противъ брата, обманувшаго его такъ непростительно. Между тмъ, всякій, кто знаетъ душевную высоту этого единственнаго человка, не можетъ допустить возможности, чтобы онъ изъ-за какого бы то ни было мотива поднявъ руку на горячо любимаго, хотя и недостойнаго брата. Скоре онъ убилъ бы себя самого. Но такими доводами нельзя бороться съ ограниченностью формалистовъ, добивающихся во что бы то ни стало найти виновника преступленія. Въ данномъ случа и по глубокому моему убжденію, таковымъ можетъ быть только одинъ человкъ оаннъ Вальяносъ Паннурисъ, молодой человкъ съ острова Тино, мой соотечественникъ, назначавшійся мн въ женихи съ дтства. Помимо мести, къ убійству соперника его обязывалъ обычай родной страны. Вальяносъ очень врно разсчиталъ, что его недругъ долженъ же, наконецъ, вернуться къ себ на родину, а потому для удовлетворенія мести и предпринялъ смлую экспедицію въ далекія моря. Какъ человкъ практическій, онъ не забылъ при этомъ своимъ торговыхъ выгодъ. Съ неутомимымъ терпніемъ и съ хитростью тинота, мстящаго за кровное оскорбленіе, онъ съумлъ выслдить свою жертву вплоть до безопаснаго, повидимому, убжища подъ роднымъ кровомъ. Въ этомъ помогалъ ему одинъ старикъ, по имени Пребровъ, считавшій себя тоже оскорбленнымъ. Я пропускаю подробности плана дйствія, который могъ быть приведенъ въ исполненіе только съ помощью этого Преброва и моей кормилицы Зои, сводился онъ, вначал, къ тому, что въ эту самую ночь и на то мсто, гд совершено убійство, должна была выдти я, чтобы слдовать за Вальяносомъ на родину. На этомъ условіи и то посл долгаго сопротивленія онъ далъ мн общаніе не мстить Густаву. Само собою разумется, онъ счелъ себя свободнымъ отъ этого общанія какъ только убдился, что прождетъ меня напрасно. Объ этомъ, вроятно, сообщила ему моя кормилица: она же, можетъ быть, извстила и Густава о моемъ бгств. Я, конечно, не знаю, что произошло потомъ, но по этимъ указаніямъ уже не трудно будетъ добраться до правды. Изъ всего мною сказаннаго я вывожу предположеніе, что между братьями завязался споръ, во время котораго третье лицо воспользовалось удобныхъ моментомъ для осуществленія своихъ цлей. А Вальносъ именно такой человкъ, который не пропуститъ удобнаго случая.

‘Почти излишнимъ считаю прибавлять, дорогая графиня, что я во всякое время готова все это показать передъ здшнимъ судомъ и подтвердить клятвою. Показанія графа Грибенъ могли бы тоже служить нкоторымъ подкрпленіемъ сказаннаго мною. По слухамъ, здшній климатъ оказался для него нездоровымъ и онъ ухалъ въ Парижъ, гд не трудно будетъ его найти. Письмо это, вышедшее длинне, чмъ я предполагала, я закончу, дорогая графиня…’

— И такъ дале,— сказала Ульрика, складывая оба письма пряча ихъ обратно въ ридикюль.— Вотъ каковы мои новости. Теперь посмотримъ, осмлится ли высокоумный господинъ фонъ-Боленъ уврять, что его слдствіе закончено.

Пока Ульрика читала письма, Герта, къ удивленію пріятельницы, ни однимъ движеніемъ не выразила ни радости, ни удивленія, ни даже какого-либо участія. Теперь она подняла опущенную голову и, съ тмъ же тупымъ выраженіемъ лица, сказала:

— Слдствіе закончится допросомъ самого Ганса. Онъ скажетъ всю правду.

— Герта!— испуганно воскликнула Ульрика.— Неужели ты?…

— Да, я… именно я!— горько проговорила Герта.— Ты не знаешь Ганса, изъ васъ никто его не знаетъ. Только бабушка… и то потому, что онъ поразительно похожъ на своего дда, да еще я… Вотъ здсь на этомъ самомъ мстъ онъ признался мн въ любви!… Много лтъ таилъ онъ эту любовь… и вдругъ она вырвалась наружу съ страшною силою. Да, мн страшно было итакъ обворожительно сладко… точно изъ глубины души поднялся какой-то голосъ и сказалъ: будь его женою. И посл этого я такъ позорно измнила своей клятв, я поврила гадостямъ, гнусностямъ… и онъ узналъ объ этомъ!

— Какимъ образомъ? Отъ кого узналъ?— воскликнула Ульрика.

— Узналъ!— повторила Герта.— Все равно какъ узналъ или отъ кого… Мн говоритъ это внутренній голосъ, а онъ не солжетъ. Узналъ, что уврилъ меня въ томъ Густавъ, что Густавъ предалъ его… Ему измнили, его предали два любимыхъ существа! Кто бы могъ перенести это! А онъ… умлъ тамъ безконечно любить, онъ долженъ такъ же страшно ненавидть и мстить. Нтъ, не мстить, а наказывать. Онъ въ прав наказывать! И наказалъ только предателя-брата… а былъ бы въ прав такъ же точно убить и меня. Я бы глазомъ не моргнула, моей послднею мыслью было бы: онъ правъ! Такъ и надо!

— Ты съ ума сошла, дитя!— сказала Ульрика, слдя испуганнымъ взоромъ за Тертою, нервно ходившею взадъ и впередъ по комнат.

— Нтъ, не сошла еще пока,— воскликнула Терта.— Ты видишь, кажется, что я спокойно длаю все, что обязана длать. Никто не сметъ на меня пожаловаться. Что тамъ длается, внутри… не хорошо тамъ! Я не разъ думала, что могу сойти съ ума… И вынесу ли я, если его осудятъ, если… о, Господи! Господи!…

Съ громкимъ рыданіемъ она бросилась на грудь пріятельницы. Ульрика нжно обняла несчастную и пыталась успокоить. Терта опять выпрямилась и покачала головою.

— Ты добрая,— сказала она.— Вы вс добрые, ты, бабушка, баронъ фонъ-Лиліенъ… но мн-то отъ того не легче. Если вонъ то, что она пишетъ… если все это не ложь, если это правда… такъ, вдь, и этимъ ничего не измнится, онъ опять-таки остается запятнаннымъ, его доброе имя опозореннымъ соприкосновеніемъ съ этими людьми и ихъ подлыми длами.

Она хотла высвободиться изъ объятій Ульрики, но та придержала ее и заговорила веселымъ тономъ, сквозь который прорывалось глубокое чувство:

— Если ты не перестанешь сейчасъ же говорить вс эти глупости, если не скажешь, что Гансъ невиновенъ въ этомъ преступленіи и не могъ его совершить, то, значитъ, ты его, все-таки, не любишь… и тогда я покажу теб, что такое Ульрика Узелинъ! Клянусь, я сейчасъ же прогоню Карло, несмотря на мое ршеніе выйти за него замужъ, и выйду за твоего Ганса, авось онъ во второй разъ отъ меня не откажется. Что? Удивилась!… Да, да, мн, Ульрик Узелинъ, подавшей карету двадцати женихамъ, четыре года тому назадъ отказалъ… ГансъФилинъ! Разъ мы встртились, оба верхами, на дорог въ Грибеницъ. хали довольно долго молча. Я ему сказала: ‘Гансъ, хочешь на мн жениться? Я давно, давно люблю тебя’. Что онъ мн отвтилъ и какъ это на меня подйствовало… нечего разсказывать, ты помнишь, со мною тогда сдлалась нервная горячка, и съ тхъ поръ я мучаю тебя моею дружбою. За неимніемъ его, я привязалась къ той, которую онъ любилъ такъ безгранично. Не слдовало теб знать объ этомъ… Ну, длать нечего, сорвалось съ языка…

Ульрика хотла опять обнять Герту, но молодая двушка вскочила съ мста и горячо заговорила⁴

— Да, мн не слдовало знать этого, теб не слдовало говорить объ этомъ. Мн и безъ того невыносимо тяжело, и вдругъ я узнаю, что по милости его любви во мн загублена возможность его счастья. Ты была настоящею парою ему… по благородству, по прямот, по правдивости… Своимъ богатствомъ ты бы избавила его отъ гнета бдности, заставлявшаго его тратить силы на недостойное его дло, ты открыла бы ему подходящее для него поле дятельности! О, зачмъ ты говорила мн объ этомъ!

— Э, полно!— сказала Ульрика.— Онъ любитъ тебя, ты поняла, наконецъ, что это за человкъ. Выйдешь за него — и конецъ длу.

— Это ужасно!— воскликнула Герта.

— Что еще?

— А то, что ты говоришь! То, что ты сулишь мн — никогда невозможное счастье… никогда!

— Но послушай же, моя двочка, теперь уже я очень серьезно спрошу: ты въ своемъ ум?

— Ты не въ своемъ ум, если говоришь серьезно, если не жестоко насмхаешься. Допуская даже, что ничего не было, что не онъ убилъ Густава, что его оправдаютъ, что онъ, наконецъ… все-таки, захочетъ жениться на мн… вдь, мн каждый день, каждый часъ придется видть его слпые глаза… каждый часъ, каждую минуту терзаться одною мыслью: это твое дло, ты виновата во всемъ, ты, по слабохорактерности, по слабодушію, слушала Густава, не оттолкнула его съ презрніемъ и довела его… вотъ до какого ужаса! Любила того, кто два раза поднялъ руку на брата, на своего благодтеля, на втораго отца! Этого я не перенесла бы! Нтъ! Не подъ силу мн это! Не перенесла бы я вчнаго сомннія, что онъ не по любви на мн женился, а изъ состраданія. Онъ жалетъ всякую страдающую тварь… и знаетъ онъ, какъ много, какъ ужасно я страдаю. А любить! Меня любить! Да разв это возможно… даже для него?… Не естественно это…

— Такъ!— остановила ее Ульрика.— Стало быть, по твоему, лучше бросить слпаго на произволъ судьбы, одного покинуть въ то время, когда ему особенно нужна твоя помощь, твой уходъ днемъ и ночью?

— Днемъ я готова быть его служанкою, его рабою… ночью — у дверей его лежать, какъ собака… женою быть я не могу никогда!

‘Права она,— подумала про себя Ульрика.— Мое счастье сдлало меня мене чуткою къ чужому страданію, я перестала понимать, каково на душ у несчастныхъ, забыла, что они не могутъ и не должны врить въ счастье’.

Но этого она не сочла себя въ прав сказать вслухъ, и что бы она ни сказала въ эту минуту, все это было бы фразою, прозвучало бы фальшью. Ульрика сидла молча и грустнымъ взоромъ слдила за Тертою, тихо ходившею взадъ и впередъ съ низко опущенною головою. Вдругъ распахнулась дверь въ садъ и въ-комнату вбжала Ганна, вся растрепанная втромъ, измокшая подъ дождемъ.

— Что случилось?— тревожно спросила Ульрика.

— Отецъ!— едва могла выговорить запыхавшаяся двушка.— Фрейленъ, васъ ему нужно повидать… проситъ въ послдній разъ! Умираетъ онъ… докторъ сказалъ. Докторъ пріхалъ съ окружнымъ судьею…

— Съ господиномъ фонъ-Боленъ?— испуганно перебила ее Герта.

— Съ нимъ,— отвтила Ганна.— Отецъ посылалъ за нимъ Адольфа въ Бергенъ. Онъ уже съ полчаса у насъ, сидитъ… Съ нимъ еще какой-то записываетъ, что онъ ему говоритъ. Докторъ хотлъ дать мн ихъ экипажъ, но я прибжала прямо Лугами…

— Моя карета у подъзда,— сказала Ульрика.— Я довезу васъ. Накинь на себя что-нибудь, Терта, сегодня холодно.

— Я сію минуту все принесу, фрейленъ!— и Ганна выбжала изъ комнаты.

— Зачмъ попалъ туда фонъ-Боленъ?— тревожно обратилась Ульрика къ Герт.— Наврное, что-нибудь по длу Ганса.

— Я думала, онъ унесетъ съ собою въ могилу,— прошептала Герта.

— Я тебя не понимаю.

Приходъ Ганны избавилъ Герту отъ необходимости отвчать.

— На Пустошь!— приказала Ульрика кучеру, садясь въ карету.— И пошелъ во всю прыть!

Глава XXIII.

Кучеръ взмахнулъ бичемъ и горячіе кони, соскучившіеся долгимъ стояніемъ, съ мста понеслись вскачь. Экипажъ быстро миновалъ липовую аллею и повернулъ на полевую дорогу. Дождь врывался въ открытое окно, но ни одна изъ трехъ женщинъ не замчала этого. Ганна тихо плавала, сидя на передней скамейк, закрывшись накинутымъ на голову Платкомъ. Ульрика прижалась въ уголъ и не ршалась обратиться къ подруг за дальнйшими разъясненіями. Герта напрягала вс силы въ ожиданіи новыхъ бдъ, которыя ей грозили. Она уже давно была убждена, что ршающее слово принадлежитъ Преброву, что старикъ, по обыкновенію, шлявшійся день и ночь, либо былъ очевидцемъ страшнаго событія, либо, такъ или иначе, точно знаетъ вс подробности. Сидя въ эти дни у его постели, она не разъ замчала обращенный на нее полуиспуганный взглядъ больнаго, видла, какъ вздрагивали его поблекшія губы, какъ бы желая сказать что-то. Но вслдъ за тмъ старикъ бормоталъ непонятныя слова, оборачивался лицомъ къ стн и притворялся спящимъ, чтобы не высказать того, что было у него на язык, чтобы не сказать ей: онъ сдлалъ это, и я радовался потому, что ненавидлъ его такъ же сильно, какъ прежде любилъ. Въ этомъ я видлъ свою месть. Теперь же, когда я знаю, что не онъ обольстилъ Ганну, что онъ былъ ея благодтелемъ и защитникомъ, что ты принимаешь такое доброе участіе въ моихъ дтяхъ и во мн самомъ,— теперь я бы желалъ не знать о случившемся, желалъ бы, чтобы ничего этого не было. Сдланнаго вернуть я не въ силахъ, но я могу молчать и буду молчать. За это ты закроешь мн глаза на вчный покой и, когда меня не станетъ, позаботишься о ребятишкахъ, не дашь имъ умереть съ голоду. На томъ нашъ договоръ, исполни же его такъ, какъ я исполняю! Неужели, чувствуя свой конецъ, онъ передумалъ… хочетъ все сказать и нарушить договоръ? Для чего, Боже мой, для чего? Неужели онъ не зналъ Ганса и не понималъ, что не стоитъ молчать и лгать на смертномъ одр, такъ какъ самъ Гансъ при первомъ же спрос скажетъ всю правду?… Вотъ и эти не врятъ… Ульрика… Ганна… эта только одно и твердитъ: не онъ, не могъ онъ этого сдлать! Она тоже любила его, наврное, и теперь любитъ! Насъ три тутъ въ карет… есть мсто и для четвертой, для Изеи, въ объятіяхъ новаго любовника она нашла время о немъ подумать, хлопотать объ этомъ ‘единственномъ человк’… Вс три одного мннія… только она… одна она!… Смшно даже…

— Боже мой, что съ тобою?— воскликнула Ульрика.

— Ничего, ничего!— простонала Герта, задыхаясь отъ рыданій.— Оставь меня! Оставь…

Карета миновала грязный дворикъ и остановилась у покосившагося дома. Стоявшій въ дверяхъ докторъ поспшилъ отворить карету и помогъ дамамъ выйти. Ганна бросилась было къ мачих, сидвшей снаружи подъ дождемъ, опершись локтями на столъ. Но та быстро поднялась съ мста, погрозила двушк кулакомъ и чуть не бгомъ скрылась въ амбар. Плачущая двушка послдовала за другими въ домъ. Черезъ темныя сни он добрались до комнаты, въ которой лежалъ больной. Дверь была только притворена. Докторъ тихо отворилъ ее, пропустилъ Герту впередъ, а самъ остался на порог и движеніемъ руки остановилъ Ульрику и Ганну. Прямо противъ двери у ногъ больнаго сидлъ господинъ фонъ-Боленъ, влво отъ него письмоводитель спшно писалъ что-то. Больной, повидимому, пріостановился, чтобы отдохнуть. Но вотъ опять послышался его слабый голосъ:

— Подходила таможепная лодка. Минутъ черезъ пятнадцать она должна была пристать къ берегу. Я побжалъ предупредить Вальяноса. Въ это время кто-то показался изъ мелколсья, мы было подумали: не еще ли таможенные, незамтно подкравшіеся въ другой лодк?… Оказался одинъ баронъ Гансъ. Я тотчасъ узналъ его при блеск молніи, онъ едва волочилъ ноги, видно было, что утомленъ сильно. Тутъ онъ опустился на скамью, и я разслышалъ его стонъ… Онъ плакалъ. У меня даже сердце ‘защемило, хотя я былъ еще золъ на него и не зналъ о чемъ онъ плачетъ, да и раздумывать было не время,— въ эту самую минуту выбжалъ кто-то изъ парка, точно спасаясь отъ погони. Онъ, конечно, услыхалъ шаги, вскочилъ и крикнулъ: ‘Густавъ!’ потомъ крикнулъ еще разъ: ‘Густавъ! Это я! Все опять уладится, все обойдется!’ Его голосъ звучалъ какъ бы радостно. А тотъ ему въ отптъ: ‘Ты! Опять ты!’ — да злобно такъ, точно лай гончей по зврю.— ‘Опять сталъ мн поперегъ дороги, проклятый! Такъ я же отъ тебя избавлюсь!’ Раздался выстрлъ, при его блеск я разсмотрлъ искаженное бшенствомъ лицо Густава. Онъ промахнулся, по крайней мр, баронъ Гансъ остался на ногахъ. Тогда тотъ выронилъ пистолетъ и, какъ дикій зврь, вцпился въ горло Ганса. Только Гансъ-то вдвое, а не то втрое сильне, опрокинулъ его, придавилъ колномъ и схватилъ за горло. ‘Хорошенько его,— подумалъ я,— дави по настоящему, по дломъ ему! ‘Вдругъ онъ поднялся, помогъ встать на ноги Густаву и говоритъ: ‘Ты и такъ избавишься отъ меня, Густавъ, Я увжаю отсюда навсегда’.— ‘А вотъ теб на дорогу!’ — крикнулъ тотъ, нагнулся, поднялъ пистолетъ и со всего размаха швырнулъ имъ въ голову барона Ганса на разстоянія двухъ или трехъ шаговъ. Я видлъ это при новомъ блеск молніи, видлъ какъ среди благо дня. Баронъ Гансъ упалъ пластомъ, словно не жилъ. Такъ мн стало горько, будто сына роднаго у меня на глазахъ убили. Забылъ я про чертей таможенныхъ, выскочилъ изъ-за куста и сгребъ убійцу за горло, совсмъ было повалилъ его, хотя онъ отбивался отчаянно… Тутъ вдругъ что-то точно оборвалось у меня въ груди. Выпустилъ я его и думаю: теперь онъ меня покончитъ… Про Вальяноса я совсмъ забылъ. А грекъ только подкарауливалъ удобный моментъ и пристрлилъ его начисто. Я было хотлъ подойти къ барону Гансу, да уже поздно было. Таможенные бжали къ намъ… съ той самой стороны, откуда пришелъ баронъ Гансъ. Мы едва успли добраться до телги, грекъ меня почти на рукахъ дотащилъ. Старая гречанка сидла уже въ телг. Тогда, минуя Старо-Проницъ, я довезъ ихъ лсомъ до Прорской бухты, у которой держался въ это время его корабль, и благополучно выпроводилъ обоихъ. Я зналъ, что конецъ мой приходитъ, въ груди у меня была невыносимая боль, но я далъ слово и не могъ выдать Вальяноса таможеннымъ… Вотъ и все, господинъ судья. Теперь дайте подписать, авось осилю какъ-нибудь нацарапать.

Господинъ фонъ-Боленъ взялъ со стола бумаги и подошелъ къ постели. Казалось, онъ водилъ рукою умирающаго старика. Когда все было кончено, слдователь взглянулъ еще разъ на подпись, передалъ протоколъ письмоводителю и выслалъ его изъ комнаты, потомъ подозвалъ знаками ожидавшихъ у двери и уступилъ имъ мсто у кровати.

— Кто это?— послышался беззвучный голосъ.

— Я!— тихо отвтила Герта.

— Слава Богу!— прошепталъ старикъ и протянулъ къ ней костлявую, изсохшую руку.— Дайте руку, фрейленъ Герта, и простите… Поберегъ я свою старую шкуру… теперь точно камень у меня съ сердца свалился,— все написано. Насидлся бдняга въ тюрьм по моей милости… теперь выпустятъ. Поклонитесь ему отъ стараго негодяя. Любилъ я его, видитъ Богъ, какъ любилъ! Не оставьте ребятишекъ, Ганну и другихъ!

Холодющая рука старика судорожно дрогнула подъ горячимъ пожатіемъ Герты. Онъ вдругъ приподнялся съ подушки, глаза вспыхнули дикимъ огнемъ, голосъ зазвучалъ своею прежнею силою:

— Гансъ, Гансъ! Смотри, твой проходимецъ! Берегись! такъ, такъ! Ловко, Гансъ!… Выстрлъ! Ага! Наповалъ! Чисто… Гансъ! Не дыхнулъ!…

Черезъ четверть часа фонъ-Боленъ вышелъ изъ дома и подошелъ къ карет, въ которой Ульрика поджидала Герту.

— Прочли письма?— спросила Ульрика.

— Прочелъ, графиня,— отвтилъ фонъ-Боленъ,— и отъ души благодарю васъ за ихъ сообщеніе мн и за позволеніе ими воспользоваться для слдствія. То мсто, гд говорится объ ограниченности формалистовъ, я бы охотно уничтожилъ, не ради себя лично, а ради грюнвальдскихъ судей. Ну, да не бда. Показанія барона и этого несчастнаго старика настолько полны и согласны между собою, настолько убдительно подкрплены письмомъ изъ Лондона, что съ этой минуты мы въ прав считать барона совершенно свободнымъ отъ суда и слдствія… Для освобожденія его изъ тюрьмы необходимы лишь кое-какія формальности, и я не замедлю ихъ исполнить какъ можно скоре. Теперь позжайте съ Богомъ въ Бергенъ. Вотъ и дозволеніе на пропускъ васъ къ нему, благоволите тамъ показать. Только… я позволю себ сказать вамъ, графиня… я полагаю… то-есть не увренъ… опасаюсь я, что онъ васъ… по просту говоря, графиня, онъ васъ не приметъ. Я спросилъ его сегодня, не желаетъ ли онъ повидаться съ кмъ-нибудь до отправки въ Грюнвальдъ. ‘Да,— отвтилъ онъ,— желалъ бы очень повидать Карло фонъ-Лиліенъ’.— И никого кром?— ‘Никого’. Я умышленно повторилъ вопросъ, и онъ вторично отвтилъ тоже. Я счелъ нужнымъ предупредить васъ объ этомъ, графиня.

— Благодарю,— сказала Ульрика.— Благодарю васъ за себя и за мою дорогую Герту. Она такъ взволнована, что легко можетъ забыть поблагодарить васъ за всю доброту и любезность, съ которыми…

— Прошу васъ, графиня, оставьте это!— прервалъ ее фонъ-Боленъ.— Я ровно ничего не сдлалъ, чтобы заслужить благодарность. Совсмъ напротивъ: уже никакъ не мн обязанъ онъ тмъ, что не попалъ на эшафотъ. Объ этомъ я хлопоталъ съ усердіемъ, достойнымъ лучшей участи… мой другъ Карло можетъ подтвердить это… А вотъ и фрейленъ Герта.

Фонъ-Боленъ обратился къ молодой двушк, вышедшей изъ дома въ сопровожденіи Ганны, и помогъ ей ссть въ карету.

— Намъ съ докторомъ необходимо остаться здсь еще на нсколько минутъ,— сказалъ онъ.— Относительно участи несчастныхъ дтей можете быть спокойны. Смерть хорошій миротворецъ между супругами, передъ нею смиряются самыя отчаянныя мегеры. Впрочемъ, эта женщина очень хорошо понимаетъ, что она у меня въ рукахъ по участію въ контрабандныхъ продлкахъ. И такъ, съ Богомъ! До свиданія въ Берген. Прідемъ мы, вроятно, въ одно время, по такой отвратительной дорог все равно, на какихъ лошадяхъ ни хать, на нашихъ клячахъ или на вашихъ рысакахъ.

Онъ затворилъ дверцу и поклонился. Карета тронулась съ мста.

Глава XXIV

Было почти шесть часовъ, когда Карло въ сопровожденіи тюремщика ощупью пробирался по темнымъ корридорамъ тюрьмы къ камер, куда въ это утро перевели Ганса изъ больницы. Напрасно прождавши возвращенія фонъ-Болена, Карло_#шелъ теперь безъ ожидаемыхъ утшительныхъ извстій повидать несчастнаго заключеннаго, къ которому неудержимо влекло его сердце, особливо же съ тхъ поръ, какъ надъ горемыкою разразились страшные удары судьбы.

— Точно!— бормоталъ тюремщикъ, останавливаясь передъ затворенною дверью.— Входите смло. Мы его не запираемъ. Убжать не можетъ, говоритъ господинъ окружный судья. Точно, говорю, гд ему… А вотъ если вы его уведете…

— Я?— прошепталъ Карло.

— Точно. У васъ какъ есть и видъ такой. Ну, по мн-то пожалуй… Только вотъ жена, дтишки тоже…

— Я не понимаю,— тихо сказалъ Карло.

— Точно. Входите смло… не запираемъ…— и чудной старичина зашмыгалъ по корридору.

Карло простоялъ минуты дв, чтобы собраться съ духомъ и не дать пріятелю замтить овладвшаго имъ волненія, потомъ тихонько постучался. Въ послышавшемся изнутри ‘herein’ онъ узналъ голосъ Ганса и вошелъ въ камеру. Гансъ сидлъ на кресл у единственнаго окна съ желзною ршеткою, снизу заколоченнаго прочными досками для вящей предосторожности. Падающій сверху свтъ ненастнаго дня скудно освщалъ убогую келью заключеннаго. Пасть лица и правый глазъ Ганса были прикрыты повязкою, безжизненный взглядъ лваго глаза обратился къ вошедшему. Прекрасные, густые волосы сильно пордли, въ отросшей за это время бород засеребрилась сдина. Гансъ встртилъ постителя тихою улыбкою и протянулъ ему об руки.

— Вы это, дорогой другъ?

— Я,— отвтилъ Карло и не выдержалъ, съ громкимъ рыданіемъ склонился на грудь Ганса,

— Милый Лиліенъ, милый Карло!— заговорилъ Гансъ, обнимая его.— Я испугалъ васъ моимъ видомъ.

— Простите,— сказалъ Карло, силясь овладть собою.— Это очень дурно съ моей стороны… Вы еще такъ слабы.

— Правда, я еще очень слабъ,— отвтилъ Гансъ.— Впрочемъ, чувствую себя хорошо, если бы только не мучительная боль въ глазу. Очень радъ вамъ, берите стулъ и садитесь поближе ко мн.

— Къ сожалнію, я не могъ быть у васъ раньше,— сказалъ Карло, усаживаясь рядомъ съ больнымъ.

— Знаю и считаю за особенное снисхожденіе разршеніе кому бы то ни было постить меня. Этимъ я обязанъ господину фонъ-Боленъ и боюсь, какъ бы его добрыя отношеніи ко мн не навлекли ему непріятностей. Докторъ тоже очень добръ ко мн. Мы съ нимъ старые знакомые, но лишь теперь я узналъ его по настоящему. Онъ такъ ухаживалъ за мною, точно я его единственный паціентъ. Благодаря ему, я въ своемъ одиночеств, все-таки, не совсмъ отчужденъ отъ всего міра. Не его вина, конечно, если онъ не могъ сообщить мн ничего радостнаго. А вамъ, мой другъ… вамъ я никогда не въ силахъ буду отплатить за вашу любовь!

— Обо мн не стоитъ говорить!— сказалъ Чиліекъ.

Какъ же не говорить,— возразилъ Гансъ,— когда я ничмъ, кром словъ, не могу выразить моей благодарности? Вы объздили весь свтъ и вотъ цлыхъ шесть недль живете въ этомъ городишк изъ-за того только, чтобы быть ближе отъ меня, чтобы постоянно знать, что со мною длается. Чмъ я могъ заслужить такое расположеніе?… Это, впрочемъ, неумстный вопросъ. Надо Бога благодарить за то, что въ душ живо чувство благодарности. Немногимъ оно дано.

Онъ проговорилъ эти послднія слова, имвшія въ его устахъ глубоко-трагическій смыслъ, съ такою дтскою кротостью, что на глазахъ Карло опять выступили слезы. Какой неисчерпаемый запасъ доброты долженъ былъ лежать въ сердц этого человка, если онъ въ состояніи такъ говоритъ, такъ думать посл всего, что онъ пережилъ. Къ этому мннію о Ганс, которое фонъ-Лиліенъ усплъ уже составить себ прежде, присоединилось теперь новое впечатлніе, не испытанное молодымъ человкомъ при первой его встрч съ Гансомъ,— сознаніе необыкновенной ясности и высоты духа, до которыхъ какъ бы выросъ этотъ простой человкъ за время тяжкой болзни и глубокой скорби. Они отразились даже въ спокойномъ и твердомъ теченіи его рчи, несмотря на ея тихій тонъ. До сихъ поръ Карло еще никого не встрчалъ, кто бы такъ полно олицетворилъ идеалъ добраго, незлобиваго человка. На этотъ разъ ему удалось пересилить волненіе и онъ отвтилъ:

— Къ сожалнію, вы правы, хотя я, лично, затрудняюсь согласовать это съ безконечною благостью Всевышняго. Можетъ ли быть что-нибудь ужасне неспособности чувствовать благодарность!

— А, между тмъ, въ большей или меньшей степени таково, повидимому, общее правило,— возразилъ Гансъ.— Противуположное оказывается лишь исключеніемъ, врод необыкновенной силы или ума, или способности видть дальше и лучше другихъ людей, какою одаренъ былъ я, напримръ, прежде чмъ ослпъ. Равнымъ образомъ, мн представляется не совсмъ понятнымъ положеніе, будто благодарность можетъ служить какъ бы вознагражденіемъ. Да и вообще, можно ли когда бы то ни было, при жизни или за гробомъ, ожидать награды за то, что мы кому-нибудь сдлали добро, вдь, это же не боле, какъ удовлетвореніе личной склонности, подобно тому, какъ способность чувствовать благодарность есть чисто врожденная способность.

— Которою Господь въ благости своей надлилъ преимущественно бдныхъ и слабыхъ,— замтилъ Карло.

— Правда,— согласился Гансъ.— Настоящее значеніе куска хлба узнаешь лишь тогда, когда, чуть не умирая отъ голода, найдешь его въ своемъ ягдташ. Впрочемъ, не мало есть неблагодарныхъ и между бдняками. Я хорошо знаю ихъ добрыя качества и недостатки, вдь, и самъ-то я принадлежу къ числу бдняковъ.

— Потому, что раздавали все, что имли,— сказалъ Карло.

— Я не въ этомъ смысл говорю,— возразилъ Гансъ.— Нтъ. Но можетъ ли человкъ не сознавать себя бднякомъ, когда онъ, подобно мн, выросъ, почти ничему не учившись и не выучившись, когда онъ не въ состояніи былъ даже чему-нибудь порядочно выучиться по своей крайней неспособности? Поздне, выросшимъ уже, я пытался наверстать потерянное, и ничего изъ этого не вышло. Надъ одною какою-нибудь страницею, которую Густаву стоило только разъ прочесть, чтобы знать наизусть, я сидлъ цлыми часами, цлыми днями и, все-таки, не могъ ничего запомнить. Вотъ тогда-то человкъ и жмется тихохонько къ сторонк, и ищетъ общества людей, которые не поставятъ ему въ вину недостатка его знаній, а еще охотне уходитъ такой человкъ въ полное уединеніе. Гансъ-Филинъ! Правы они были, давши мн это прозвище, не потому только, что я былъ кривымъ! Это уже кстати подошло. Вс постоянно смотрли на мой кривой глазъ, или, быть можетъ, мн это казалось, но это, во всякомъ случа, очень стсняло меня и длало еще застнчиве, еще плоше, чмъ я былъ отъ природы. Только въ пол, да въ лсу некому было смотрть на меня, тутъ-то и расплачивались за мое убожество несчастные тетерева, зайцы и олени. Такъ-то я и одичалъ, общепринятыя цнности потеряли для меня всякое значеніе, и раздавать ихъ мн ровно ничего не стоило,— я и отдавалъ все… отдавалъ моему милому, несчастному брату. Имъ я гордился и безумно поощрялъ его склонность къ расточительности… Отдавалъ доброй моей старушк-бабушк, а она, въ свою очередь, отдавала все мужу, которому, по настоящему, ничего бы не слдовало давать. Раздавалъ я всякому, кто попроситъ, раздавалъ даже прежде, чмъ успваютъ попросить. Впрочемъ, дня на два и меня обуяла скупость… Теперь самому смшно! Вздумалъ было устраивать свою собственную жизнь…. дло вышло совсмъ плохо. Я долженъ былъ предвидть это, не будь я настоящимъ глупымъ филиномъ. За то и тяжелые только часы я пережилъ, Вы, мой другъ, провели со мною первые изъ нихъ. За ними слдовали еще боле ужасные, объ нихъ я вспоминаю, какъ о какомъ-то страшномъ сн. Я хотлъ себя убить, хотлъ убить брата… въ безумномъ сновидніи чего не придетъ въ голову! Потомъ я занемогъ, ослпъ… Тутъ только я оглянулся на себя и опомнился, и мн вдругъ стало необыкновенно хорошо, несмотря на боли въ глазу, въ голов легко и такъ покойно на сердц… Даже о несчастномъ брат я вспоминаю съ такимъ чувствомъ, какъ если бы онъ былъ убитъ молніей на моихъ глазахъ. Въ сущности, вдь, это такъ и было… Если меня обвинятъ…. я никогда не боялся смерти, напротивъ, слишкомъ часто желалъ умереть… Если же оправдаютъ,— въ чемъ я почти увренъ, ну, въ теперешнемъ моемъ положеніи я уже не могу жаться къ сторонк отъ людей, не имя возможности уйти отъ нихъ. Это придастъ мн бодрости и самоувренности, а это мн нужне, быть можетъ, чмъ зрніе. Даже въ томъ случа, если я ослпъ окончательно, все-таки, я могу еще быть полезнымъ: въ своемъ пол я знаю каждый вершокъ земли, знаю, что на ней можетъ расти, что не можетъ, къ тому же у меня есть мой врный Штутъ и моя добрая Рикманъ. На нихъ я могу положиться, какъ на самого себя. Конечно, настанутъ долгіе часы полнаго одиночества, но съ одиночествомъ мы старые знакомые. Такой жизни я бы никому не пожелалъ, само собою разумется, ну, а для меня сойдетъ и такая. На этотъ счетъ можете быть совершенно спокойны, мой добрый, мой единственный другъ!

Движеніемъ, свойственнымъ слпцамъ, онъ протянулъ руку. Карло поспшилъ взять ее и горячо пожалъ. Излишняя говорливость Ганса показалась ему вредною для здоровья больнаго друга, но, вмст съ тмъ, эта плавная рчь звучала такъ пріятно, что у него не хватало духа прервать ее.

— Не могу выразить, съ какою искреннею радостью я васъ слушалъ,— сказалъ фонъ-Лиліенъ,— какъ отрадны мн и это примиреніе, и крпость духа, и покорность тому, что Богу угодно было ниспослать вамъ. Но я остаюсь въ твердомъ упованіи, что Онъ не потребуетъ отъ васъ всхъ жертвъ, которыя вы готовы принести, я также не теряю надежды, что искусство врачей возвратитъ вамъ зрніе. Въ томъ Его святая воля… на нее мы и возложимъ наши упованія, а теперь обратимся къ вашему будущему, какимъ оно представляется въ вашемъ ум. Вы не постуете на меня, если я замчу одну прискорбную черту въ набросанной вами картин? Вы обо всемъ подумали…. забыли только друзей.

Болзненно-грустная улыбка пробжала по губамъ Ганса.

— Я назвалъ васъ моимъ единственнымъ другомъ,— мягко возразилъ онъ.— Конечно, кром меня, никто не виноватъ въ томъ, что другихъ друзей нтъ, и не моя заслуга въ томъ, что я пользуюсь вашею любовью, благодарить за которую не нахожу словъ.

— А князь?— робко спросилъ Карло.

— Онъ слишкомъ большой баринъ,— сказалъ Гансъ.— Къ тому же, между нами велика разница въ годахъ. И, насколько я его знаю, онъ никогда не забудетъ скандала, надланнаго въ нашемъ кружк несчастнымъ, легкомысліемъ Густава, хотя пострадали онъ него одни только графы Грибенъ, да и то по собственной вин Акселя. Примру князя послдуютъ вс остальные. Для нихъ я всегда былъ Филиномъ, надъ которымъ втихомолку потшались и вынуждены были терпть въ торжественныхъ случаямъ, какъ потомка знатнаго рода. Теперь же, благо есть подходящій поводъ вышвырнуть меня разъ навсегда, они сдлаютъ это непремнно. Поврьте мн!

Желалъ бы Карло возразить ему, но, по врожденной правдивости, вынужденъ былъ молчать. Слпой точно видлъ сквозь стны больницы и тюрьмы все то, что длается тамъ, наружи, точно слышалъ злыя рчи, которыя ведутся о немъ въ высшемъ кругу, гд его прямо называютъ обманщикомъ, сообщникомъ позорной комедіи, разыгранной его братомъ, гд говорятъ, что все было устроено съ его согласія, что, когда нельзя было продолжать обмана и онъ по этому поводу разошелся съ братомъ, то сдлался его убійцей, чтобы свалить съ себя вину. Фонъ-Лиліенъ не могъ разубдить во всемъ этомъ даже глубоко уважаемаго имъ князя, который хотя и не принималъ участія въ такихъ злостныхъ и неправильныхъ сужденіяхъ, но за то не выходилъ изъ совершенно необычной ему сдержанности, отнюдь не согласовавшейся съ его прежнею открытою симпатіею и уваженіемъ къ Гансу, ни съ его гуманными взглядами и сужденіями о людяхъ вообще. Правъ несчастный слпой: нтъ у него друзей въ этомъ обществ.

Не находя выраженія для тяжелыхъ думъ, волновавшихъ его душу, Карло сидлъ молча. Молчалъ и Гансъ. Между тмъ, дождь все сильне стучалъ въ окна, отъ быстро наступающихъ сумерокъ все темне становилось въ пустой, мрачной комнат. Съ сосдняго рынка смутно доносились крики пьяныхъ или ссорящихся. Не по себ становилось Карло. Ему представлялось, будто грубый міръ силится ворваться сюда и нарушить покой, водворившійся въ душ несчастнаго заключеннаго.

— Не припишите моихъ словъ чувству досады, когда я говорю, что у меня нтъ друзей,— началъ опять Гансъ.— Я стараюсь только уяснитъ себ мое положеніе, какъ земледлецъ при неурожа обсуждаетъ и разсчитываетъ какъ прокормиться визгу. До такой бдности я еще, слава Богу, не дошелъ. У меня остается моя добрая бабушка. Если ея старикъ дйствительно умретъ, какъ говорятъ, тогда ей не будетъ надобности скрывать свою любовь ко мн. А затмъ есть у меня маленькая я. Теперь, когда и мать ее бросила, она по совсти и по праву мое дитя. Вотъ мн и есть кого любить и надолго хватитъ. Когда-нибудь и вы обо мн вспомните, прідете изъ Зундина погостить недльки на дв. Работать у меня вамъ будетъ такъ же покойно, какъ въ Зундин, а по вечерамъ вы мн станете разсказывать про свои путешествія. Надо вамъ сказать, что я самъ страстный путешественникъ… въ мечтахъ.

Карло не могъ выбрать боле удобной минуты для сообщенія своего великаго секрета, веселый тонъ, которымъ были сказаны Гансомъ послднія слова, придали ему духа. Съ сильно бьющимся сердцемъ заговорилъ фонъ-Лиліенъ:

— Дорогой мой другъ, чтобы посщать васъ, мн уже не придется прізжать изъ Зундина. Я буду жить очень близко отъ васъ. Я… я женюсь на графин Ульрик.

— Что?— спросилъ Гансъ, думая, что ослышался.

Карло испугался.

— Я зналъ, что это удивитъ васъ, но думалъ, что, вмст съ тмъ, и порадуетъ,— проговорилъ онъ въ полголоса.

— И, право, не ошиблись!— воскликнулъ Гансъ, протягивая ему об руки.— Я не знаю, что бы могло меня еще такъ обрадовать. Разсказывайте скоре, какъ это такъ счастливо устроилось? Я думалъ, что вы даже незнакомы съ Ульрикой.

— Я познакомился бъ графиней около двухъ лтъ тому назадъ,— сказалъ Карло,— во время ея поздки по Италіи съ леди Клевелвидъ, ея теткою. Тамъ я имлъ случай показать дамамъ кое-какія достопримчательности и, конечно, не воображалъ, что стану когда-нибудь для гордой красавицы чмъ-нибудь больше обыкновеннаго знакомаго. Оно такъ бы и было, вроятно, если бы графиня и я не сошлись въ общемъ чувств дружбы къ вамъ, въ общихъ заботахъ объ васъ въ теченіе этихъ печальныхъ и дорогихъ для меня шести недль. Мой уважаемый другъ! Я все знаю. У нея слишкомъ возвышенная и открытая душа для того,чтобы скрыть отъ меня главный мотивъ, повліявшій на ея ршеніе. Я сталъ ей дорогъ именно потому, что люблю васъ. Я же, съ своей стороны, вижу въ ея безнадежной любви къ вамъ, продолжавшейся цлые годы, ручательство въ томъ, что она можетъ любить только честное, доброе и что тотъ, кто честна стремится, по мр силъ своихъ, быть добрымъ, можетъ быть, увреннымъ въ ея любви, хотя, правда, пламя страсти не вспыхиваетъ въ человк дважды, какъ дважды солнце не восходить въ одинъ и тотъ же день. Какъ бы то ни было… Богъ не лишилъ меня способности чувствовать благодарность, и я уже теперь, заране благодарю Его за открывающуюся для меня будущность объ руку съ супругою, чудное сердце которой я цню выше ея красоты. Ея богатство я, бднякъ, ничуть не стыжусь принять, такъ какъ лично для меня оно ршительно не нужно, и къ довершенію моего счастья, моему лучшему другу предстоитъ назвать своею лучшаго друга моей жены. О, дорогой мой! я, по истин, имлъ бы основаніе бояться за свое счастье, если бы не былъ свободенъ отъ античнаго врованія въ возможность зависти со стороны языческихъ боговъ.

Карло такъ увлекся своими восторгами, а въ комнат, между тмъ, настолько стемнло, что онъ только теперь, не получая отвта отъ Ганса, всмотрлся въ него и со страхомъ замтилъ, какъ низко склонилась на грудь голова больнаго, какъ дрожали сложенныя на колняхъ его руки.

— Что же это я, однако, длаю!— сказалъ онъ,— Болтаю тутъ безъ конца, а того и не соображу, какъ вы еще слабы и какъ это васъ утомляетъ. Это непростительно. Я сію же минуту ухожу, если только вамъ не нужно, чтобы я въ чемъ-нибудь помогъ вамъ.

— Единственная помощь, какую вы мн можете оказать,— отвтилъ Гансъ, поднимая голову,— это спокойно прятаться на своемъ мст и не прерывать нашей бесды. Мн было бы невыносимо остаться непонятымъ вами, и я чувствую, что мн грозитъ такая опасность, если я вамъ не скажу теперь же того, что.рано или поздно буду вынужденъ сказать… вамъ и Ульрик, и никому на свт, кром васъ двоихъ.

Голосъ Ганса звучалъ такою глубокою грустью, что сердце Карло замерло. Его другъ сказалъ: ‘я надюсь быть оправданнымъ’, а не сказалъ: ‘я не виновенъ’… Выходило несогласное противорчіе со всмъ предыдущимъ разговоромъ и съ душевнымъ настроеніемъ Ганса, но Карло былъ до того пораженъ, что не могъ ясно сообразить этого, и, чуть не дрова отъ страха, ждалъ дальнйшихъ признаній. Гансъ продолжалъ тмъ же печальнымъ тономъ:

— Вы напрасно радовались, мечтая о дружески милыхъ отношеніяхъ, когда мы оба будемъ женаты. Я никогда не женюсь.

— Вы никогда…— Карло запнулся.

— Никогда не женюсь,— повторилъ Гансъ.— И вамъ считаю себя обязаннымъ объяснить почему. Отнюдь не потому, чтобы а вообще отчаивался въ жизни… Вы знаете, этого нтъ… И не потому, чтобы я не любилъ Герту… Нтъ, я люблю ее, только иною любовью, чмъ прежде, люблю такъ, какъ любилъ бы ее мертвую… и это опять-таки не потому, чтобы я могъ упрекнуть ее въ чемъ-нибудь. Не можетъ же быть поставлено ей въ упрекъ, что она меня не любитъ и никогда не полюбитъ… Это мое несчастье, съ нимъ я родился, съ нимъ жизнь прожилъ тихо, безъ жалобы, жилъ бы и до сихъ поръ и до самой смерти, если бы Герта, обманутая счастьемъ, не общала съ отчаянія то, чего общать ей не слдовало, и если бы я, безумный, не поврилъ этому общанію и тмъ не создалъ бы для бдно и двушки новаго горя, пожалуй, на дсю жизнь. Ну’ мой другъ, теперь все сказано. Не скоро, очень не скоро соберусь я съ духомъ высказать это самой Герт, прошу васъ, передайте это вашей невст, а она пусть скажетъ Герт. У нея, бдняжки, и безъ того довольно горя и заботъ. Мн бы очень хотлось снять съ ея души хотя эту тяжесть. А чтобы вы, другъ мой, не подумали, что все это результатъ ипохондрическаго настроенія, созданнаго болзнью и одиночествомъ, и чтобы Герта не вздумала изъ ложнаго великодушія насиловать своихъ чувствъ и приневоливать себя по отношенію ко мн, то пусть графиня Ульрика скажетъ ей также, что я знаю, какъ Герта сама ршилась отказать мн. Въ ту дочь, когда я разстался съ вами въ Прор и бродилъ по дюнамъ, стараясь, по старой привычк, наедин съ самимъ собою, подъ чистымъ Божьимъ небомъ, обдумать какъ мн быть и что мн длать,— тутъ я прилегъ въ высокой трав. Они прошли мимо меня и я все слышалъ… все до слова! Бдняжка она! Онъ говорилъ ей обо мн неправду… гадкую неправду, которой ей не должно было врить. А она, все-таки, поврила потому, что его она любила, а.меня не любила… и никогда не могла любить. Она хотла сказать мн это… пусть не говоритъ, я знаю…

Глубокій, мягкій голосъ Ганса перешелъ почти въ шепотъ и смолкъ. Опять сидлъ несчастный слпецъ, низко склонивши голову, скрестивши руки на колняхъ. Карло былъ потрясенъ до глубины души. Только теперь узналъ онъ все, что выстрадалъ этотъ человкъ, какую вынесъ онъ борьбу съ самимъ собою, прежде чмъ въ его истерзанное сердце снизошли святой покой и всепрощеніе.

Но неужели-жь вчный удлъ добрыхъ и честныхъ терпть предательства, насмшки и мученія отъ міра, который ихъ не понимаетъ и самъ не сознаетъ того, что длаетъ? Неужели Богъ любви допускаетъ совершаться тому, передъ чмъ возмущается его сердце?

— Нтъ, это невозможно,— проговорилъ Карло громко.

— Что невозможно, другъ?— спросилъ Гансъ.

— О, Боже мой!— воскликнулъ Карло.— Все, сказанное вами, такъ мн невыразимо больно, что мое сердце, мой умъ отказываются принять это за правду. Такъ ли все это? Можетъ ли это быть такъ? Я почти каждый день вижу фрейленъ Герту, быль свидтелемъ того, какъ смерть вашего брата, со всми печальными и потрясающими событіями, обычными спутниками подобнаго несчастья,— какъ все это исчезло для нея, было, такъ сказать, поглощено боязливою заботою о васъ. Вдь, это было бы невозможно, если бы справедливы были ваши опасенія. Вы, наврное, ошиблись, придали отрывочнымъ словамъ такое значеніе, какого они на самомъ дл не имли. А что, если все это случилось лишь затмъ, чтобы открылось ея до того времени замкнутое сердце? Вы мене, чмъ кто-либо, въ прав отвернуться отъ него потому только, что оно такъ поздно открылось!

По лицу Ганса пробжала болзненная усмшка.

— Мн отвернуться отъ Герты!— голосъ Ганса дрогнулъ.— Скоре солнце повернетъ на своемъ пути. Такъ неужели же надо быть любимымъ, чтобы любить? Нтъ, мой милый Карло, но этой части я больше васъ знаю. Къ тому же, и убжденъ, что рано или поздно Герта пойметъ меня своимъ яснымъ умомъ именно такъ, какъ бы я желалъ быть понятъ ею. А полюбить меня!.. О, нтъ! Отъ этого избави Богъ ее, избави Богъ и меня! Прежде… это было бы блаженство!.. А теперь…

Его голосъ оборвался. Гансъ смолкъ и потомъ заговорилъ голосомъ, звучавшимъ непоколебимымъ убжденіемъ:

— Теперь было бы мученьемъ, котораго я не былъ бы въ силахъ вынести, да и Герта тоже, хотя она сильне меня. Теперь случилось нчто, чего не сгладить никакимъ годамъ, что вчно будетъ стоять между мною и ею, какъ бы ни рвались другъ къ другу наши сердца. Разв можемъ мы рука съ рукою подойти къ могил, гд лежитъ окровавленный трупъ того, кого она любила со всмъ пыломъ первой двичьей любви, кого я любилъ больше себя? Да если бы мы въ пустыню убжали… и тамъ намъ чудился бы шумъ дерева, слышавшаго его предсмертный стонъ. Не говорите мн: онъ этого не стоилъ. Стоилъ или нтъ, но мы-то его любили лучшими силами нашихъ душъ… и нтъ теперь, и быть не можетъ для насъ счастья! Если вы, мой добрый другъ, видите меня такимъ спокойнымъ, безмятежнымъ… такъ это лишь потому, что я отказался отъ счастья, въ общепринятомъ смысл этого слова. Герту я хорошо знаю, и знаю, что въ этомъ мы съ нею сходимся. Мы оба можемъ думать лишь объ одномъ — какъ бы въ будущемъ прожить бодро безъ счастья. И это было бы опять-таки своего рода счастьемъ, даже самымъ высшимъ счастьемъ, отнять которое безсильны и злые люди, и злой случай.

— Вы правы,— сказалъ Карло,— и мн… мн стыдно за свое счастье!

— А вы неправы,— воскликнулъ Гансъ.— Вы счастливы и пользуйтесь, и наслаждайтесь своимъ счастьемъ, докажите злымъ и завистникамъ, что добрымъ можно быть и въ счастьи. А хотлъ только сказать, что есть на свт нчто, что учитъ насъ обходиться безъ счастья. Это, однако, что еще такое?

Подавленный глубокимъ волненіемъ, Карло не замтилъ, что глухой шумъ голосовъ, доносившійся съ рынка, становился съ каждою минутою все громче, ближе. Вотъ онъ уже слышится въ переулк… топотъ по мостовой подбитыхъ гвоздями сапогъ… очевидно, большая толпа, дикіе крики… Гд-то поблизости неистовые удары въ дверь и опять криви и возгласы, и опять удары въ дверь. Вслдъ за тмъ подъ окнами топотъ толпы по направленію къ рынку съ тми же дикими криками.

— Что бы это значило?— спросилъ Гансъ еще разъ:

Между тмъ, Карло, тщетно старавшійся выглянуть въ переулокъ черезъ доспи, которыми была забита нижняя половина окна, вышелъ было въ дверь, но столкнулся съ старымъ тюремщикомъ.

— Что тамъ такое?— спросилъ Карло.

— Точно!— сказалъ старикъ,— За нимъ.

— За кмъ?

— За господиномъ барономъ… точно!

— Да кто?

— Кто? Вс… а съ ними человкъ сто съ бревнами и оглоблями… точно!

— Безумцы!— воскликнулъ Гансъ и быстро поднялся съ мста.— Карло! прошу, дайте мн руку! Этого нельзя допустить. Несчастный народъ! Нельзя допустить, чтобы они гибли изъ-за меня. Гд они теперь?

— У ратуши… точно!— сказалъ старикъ.— Сюда вломиться не могли, двери прочныя… точно! А можно пройти черезъ ратушу… берегись теперь, господинъ бургомистръ… это точно!

— Скоре, Карло, скоре!— кричалъ Гансъ.— Мартинъ, идите впередъ и показывайте дорогу.

— Жена у меня, дтишки…— бормоталъ старикъ.

— И у тхъ есть жены, и у нихъ дтишки!— вскричалъ Гансъ.— Карло, ради Бога, идемъ скоре!

— Въ вашемъ положеніи вамъ нельзя рисковать выходить на дождь и втеръ,— сказалъ Карло.— Вдь, это врная смерть! Ну, пусть они придутъ… пусть придутъ сюда! Пусть увидятъ васъ! Наконецъ, дайте имъ увести себя! Правы они, что не хотятъ, чтобы лучшій изъ людей сидлъ въ тюрьм.

— Карло!

— Да, да, тысячу разъ правъ этотъ честный народъ! Это, по истин, гласъ Божій!

— Карло, это безуміе! Ведите меня или я поплетусь одинъ ощупью!

Онъ хотлъ вырвать руку изъ руки Карло, тотъ удержалъ его.

— Простите,— прошепталъ онъ.— Я поведу васъ.

Тюремщикъ зашмыгалъ впередъ. Гансъ подъ руку съ Карло слдовалъ за нимъ но узкимъ и темнымъ переходамъ до тхъ поръ, пока онъ не исчезъ въ двери, ведущей изъ окружной тюрьмы въ ратушу. Съ крыльца ратуши, выходящаго на рыночную площадь, доносился невообразимый шумъ. Въ сняхъ растерянно бродило два или три чиновника городскаго управленія, привлеченные шумомъ и поспшившіе въ ратушу не то изъ любопытства, не то по долгу службы, а теперь не знавшіе куда дваться, куда спрятаться отъ толпы, только что вломившейся въ сни. Старый бургомистръ тщетно пытался своею собственною особою загородить главный входъ, напрасно силился именемъ закона уговорить толпу разойтись по домамъ. Его слабаго голоса не было даже слышно за воплями разбушевавшейся толпы.

— Бей его! Бей на смерть! Въ голову его! Бей на смерть всхъ кровопійцъ!

Вдругъ все смолкло. Въ дверной арк, гд виднлся лишь маленькій, старый бургомистръ, появилась могучая фигура человка, бывшаго кумиромъ этой толпы, котораго она поклялась выручить изъ тюрьмы. Безъ шапки, съ блою повязкою на лиц, освщенный послдними лучами ненастнаго вечера, подъ дождемъ и втромъ, онъ протянулъ впередъ руки и заговорилъ:

— Друзья мои! Милые мои друзья!

— Ура!— крикнулъ одинъ изъ толпы.— Ура Гансу-Филину!

— Ура! Ура Гансу-Филину!— загремли сотни голосовъ.

Но вотъ сквозь шумъ дождя и вой втра раздался опять его голосъ:

— Друзья и сосди! Вы хотите мн добро сдлать… Отъ всего сердца благодарю васъ за это. Но затяли вы, все-таки, плохое дло, и я не могу исполнить вашего желанія. Это противно закону.

Въ толп пробжалъ громкій ропотъ. Послышались одинокіе криви:

— Чортъ его дери, этотъ законъ! Хорошъ законъ — честныхъ людей въ тюрьму сажать… а мерзавцы на вол бгаютъ!… Законъ живорзовъ!…

Голосъ Ганса зазвучалъ громче:

— Что длать, друзья, хорошъ ли законъ, плохъ ли,— онъ, все-таки, законъ, и мы обязаны его уважать, не то на свт еще хуже будетъ и никакого порядка не станетъ. Мн законъ не страшенъ. Я не виновенъ въ томъ, въ чемъ меня подозрваютъ, рано или поздно это выяснится. А до тхъ поръ я долженъ оставаться здсь. И такъ, еще разъ крпко благодарю васъ, друзья! Теперь же ступайте по домамъ, коли меня любите. Дороги плохи, доберетесь вы до дому только темною ночью. А я, вотъ видите, едва оправился отъ болзни, рана на виск все еще не заживаетъ и жестоко болитъ отъ громкаго говора. Оставаясь дальше подъ дождемъ и втромъ, я легко могу поплатиться жизнью. Этого вы, конечно, не хотите. Такъ, вдь?

— Нтъ, конечно, не хотимъ,— отозвались нкоторые.— Пойдемъ, ребята!

Въ толп, однако же, послышались крики:

— Онъ боится! Нечего его слушать!… За нимъ пришли, съ нимъ и уйдемъ!…

— Тащи его изъ двери-то! Забирай съ собою!

— Идите съ ними, Бога ради, господинъ баронъ!— умолялъ бургомистръ, подходя къ Гансу.— Не то съ ними до бды!…

— Идите въ домъ!— кричалъ Карло.— Вы губите себя!

— Оставьте меня,— сказалъ Гансъ.— Не допущу я, чтобы эти бдняки изъ-за меня попали въ смирительный домъ.

Онъ сдлалъ шагъ впередъ и заговорилъ такъ громко, что покрылъ своимъ голосомъ дикіе крики толпы:

— Клянусь, доброй волей я съ вами не пойду, а силою вы меня не возьмете иначе, какъ разорвавши въ клочки! Образумьтесь, ребята! Мн толку никакого не будетъ отъ того, что вы меня уведете, все равно, заберутъ и опять засадятъ… только тогда засадятъ и васъ вмст со мною. Подумайте о вашихъ женахъ и дтишкахъ! Вдь, они станутъ проклинать Ганса-Филина! О себ самихъ подумайте! И безъ того не красна ваша жизнь!

— Правда, правда!— слышалось изъ толпы.

— Я вотъ сегодня тридцать мшковъ хлба на себ отволокъ на третій этажъ!— крикнулъ кто-то.

— И теб это легче, чмъ мн сосчитать до тридцати,— отозвался Гансъ.— Дти! Я попытаю, хватитъ ли еще у меня настолько силы… А кто останется на площади до конца, на того пусть и падетъ моя кровь. Разъ… два… три…

Толпа продолжала шумть, иные грубо расхохотались, другіе стали выкрикивать вслдъ за Гансомъ: пять… шесть…

Но шумъ и смхъ, и шутки мало-по-малу стихли. Толп, очевидно, не по себ становилось.

— Идемъ, ребята! Ну, чего тамъ!… Съ Богомъ, уйдемъ!…— проносился уже негромкій ропотъ.

— Расходятся!— сказалъ Карло.— Всего человка два осталось. Гансъ, умоляю, перестаньте!… Ни души нтъ!… Уйдемте, Гансъ!

Гансъ продолжалъ считать.

Карло себя не помнилъ отъ страха. Онъ видлъ, какъ Гансъ пошатнулся, слышалъ, какъ онъ задыхается. Увести больного силою молодой человкъ не ршался.

— О, самъ Богъ посылаетъ васъ!— воскликнулъ Карло, увидавши дамъ, выходящихъ изъ кареты, подъхавшей въ ратуш.— Фрейленъ Герта… Ульрика… скоре… Вдь, это же неминуемая смерть!

— Гансъ!…

Онъ вздрогнулъ всмъ тломъ отъ звука дорогаго голоса, отъ прикосновенія ея руки.

— Гансъ! Милый мой! Ты невиновенъ… ты свободенъ!

Герта припала къ его груди. Собравши послднія силы, онъ

сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ и опрокинулся навзничь на руки Карло. Тотъ не выдержалъ тяжести и опустилъ полубезчувственнаго друга на плиты помоста.

— Пусти-ка меня!— крикнулъ фонъ-Боленъ, подоспвшій съ докторомъ Бертрамомъ.

Онъ поднялъ Ганса, съ помощію Карло внесъ его въ сни и уложилъ на скамью. Докторъ затворилъ двери, подошелъ къ сольному, взялъ пульсъ, приложилъ ухо къ груди.

— Что? Конецъ?— прошепталъ умирающій.

— Да,— тихо отвтилъ докторъ.

— Прошу… фонъ-Болена!

Докторъ выпрямился и знакомъ подозвалъ судью.

— Тмъ людямъ ничего не будетъ?

— Ничего. Нтъ жалобы — и суда нтъ. Я позабочусь объ этомъ. Даю слово!

— Благодарю… Правда, я свободенъ?…

— Пребровъ все разсказалъ, какъ было… Это разбойникъ грекъ… Вы не виновны и ваша невиновность доказана…

— Благодарю васъ .. за все! Карло, Ульрика… здсь вы? Благослови васъ Богъ!… Герта!

Вс отступили прочь. Герта опустилась около него на колни.

— Гансъ! милый мой… я люблю тебя…

— Милое дитя! Теперь я знаю, что ты меня любишь. Не суждено было… слишкомъ много счастья для бднаго Филина. Перенеси это съ покорностью, какъ я переносилъ… Поцлуй въ послдній разъ. Положи мою голову къ себ на грудь… покойна такъ мн… сладко…

Съ громкимъ крикомъ охватила Герта покойника. Ульрика опустилась на колни рядомъ съ нею, обняла ее, шепча снова утшенія, которымъ сама не врила. Остальные присутствующіе не смли шевельнуться, точно замерли. Въ эту минуту наверху, надъ ихъ головами раздались мрные, отчетливые удары башенныхъ часовъ… и ихъ металлическій голосъ отдавался въ сердцахъ, точно загробное ‘прости’ только что смолкшаго, безконечно добраго человка…

‘Будьте добры! Людьми будьте!’ — слышалось изъ вчности $ъ этихъ мрныхъ, торжественныхъ звукахъ.

Р.

‘Русская Мысль’, No 1—6, 1884

ФИЛИНЪ.Романъ въ двухъ частяхъ Фридриха Шпильгагена.(Переводъ съ нмецкаго).

Часть первая.

Глава I.

Глава II

Глава III.

Глава IV.

Глава V.

Глава VI.

Глава VII.

Глава X.

Глава XI.

Глава XII.

Глава XIII.

Глава XIV.

Глава XV.

Глава XII.

Глава XVII.

Глава XVIII.

Глава XIX.

Глава XX.

Глава XXI.

Глава XXII.

Глава XXIII.

Глава XXIV.

Часть вторая.

Глава I.

Глава II.

Глава III.

Глава VI.

Глава V.

Глава VI.

Глава VII.

Глава VIII.

Глава IX.

Глава X.

Глава XI.

Глава XII.

Глава XIII.

Глава XIV.

Глава XV.

Глава XVI.

Глава XVII.

Глава XVIII.

Глава XIX.

Глава XX.

Глава XXI.

Глава XXII.

Глава XXIII.

Глава XXIV

Читайте также:

ФИЛИНЪ.
Романъ въ двухъ частяхъ Фридриха Шпильгагена.
(Переводъ съ нмецкаго).