Александр Редько.
Александр Редько.
Фазы Игоря Северянина
Фазы Игоря Северянина
Игорь Северянин — Надсон. Мадагаскарская королева на автомобиле. — Обнаглевшая бездарь. — Пустая душа
I
I
II
II
<1915>
Фазы Игоря Северянина, Редько Александр Мефодьевич, Год: 1915
Время на прочтение: 6 минут(ы)
По ходячей молве Северянин представлялся свежим, юным счастливцем, только вчера пришедшим в мир, чтобы дерзать.
Ныне эту ходячую молву разрушает не кто иной, как сам Северянин.
Соблазненный своей громкой известностью и возможностью предать тиснению и восторженной оценке поклонниц и поклонников всякую строку, им когда-либо написанную, автор ‘Ананасов в шампанском’ приложил к сборнику особый отдел. Здесь собраны давние стихотворения Северянина.
В отделе ‘Незабудок’ собраны стихотворения Северянина, начиная с 1903 года. Как видит читатель, Северянин совсем не такой ново-возникший поэт, как это представляется по ходячей молве. Он работает, как стихотворец, уже 12 лет, хотя и стал модной известностью чуть не вчера. Оказывается, что в пору действительной юности Игорь Северянин совсем не напоминал Игоря Северянина, каким мы знаем его теперь. Во многом — по тону душевных переживаний — он напоминал двенадцать лет тому назад — кого бы вы думали? Можно биться об заклад, что ни одна из его поклонниц и ни один из поклонников, столь бурно аплодирующих при его появлении на эстраде, не оскорбят дерзновенного любителя ананасов в шампанском сравнением с Надсоном. Сам он бранится этим именем.
И между тем, в его собственных старинных ‘незабудках’ чисто Надсоновские переживания. При другой стихотворной форме (во избежание недоразумений подчеркнем это) совершенные аналогичные настроения. Так как это мало правдоподобно и ‘оскорбительно’ для Игоря Северянина, то приведем две справки из прошлого, поскольку оно освещено самим автором в отделе ‘Незабудок’.
Вот ‘Новогодняя элегия’ Игоря Северянина, помеченная датой: 2 января 1908 года. Наступивший ‘Новый Год’ заставляет автора ‘проследить печальным оком миновавшие года’. Результат пережитого оказывается удручающе печальным. В прошлом не оказалось ни одной сбывшейся надежды. Все было самообманом и самообольщением. И вот вывод, к которому автор приходит:
Не ищи в унылой тундре
Ароматных ярких роз, —
Не ищи любви и счастья
В мире мук, в мире слез.
Но дождался — не дождешься,
Боль была и есть в груди…
Вот все, что было, и все, что будет. ‘Боль была и есть в груди’. И вот все, чем Игорь Северянин может поздравить человечество:
С новолетьем мира скорби —
С новой скорбью впереди!..
На что-нибудь другое, кроме скорби, по Игорю Северянину, рассчитывать не приходится.
Разве автор этой ‘Новогодней элегии’ не родной брат ‘господину Надсону’, в свое время тяжело и жалобно переживавшему бессилие личности и безнадежность жизни?
И настроение подавленности не исключение в отделе ‘Незабудок’.
И теперь я плачу, плачу на коленях
О погибших грезах,
Об измене мая.
Не нашел себе я счастья, —
Звуки горе мне напели:
Я боялся их недаром
С безмятежной колыбели.
Тоска и неопределенные душевные позывы — вот основные настроения молодого Игоря Северянина. И это продолжается не менее пяти лет: ‘Новогодняя элегия’, написанная в 1908 году, не обнаруживает никаких изменений в настроении по сравнению с 1913 годом. Все та же безнадежность искателя ‘любви и счастья в мире муки, в мире слез’.
Стихотворения ‘господина Надсона’ тоже были безрадостны и унылы. Но они были нужны своему времени, своим читателям. Они раскрывали читателям те чувства, которыми они жили, не умея их сознавать. Поэтому безрадостные, унылые стихотворения Надсона были нужны. В этом было литературное счастье несчастливого в жизни Надсона.
Безрадостные, унылые стихотворения Игоря Северянина, собранные ныне в отделе канавных незабудок, не были нужны своему времени, полосе 1903-1908 гг. В этом было временное несчастье Игоря Северянина, который ныне
…покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Новое счастливо найденное настроение заключалось, конечно, по формулам эстетического индивидуализма, в решимости освободиться от каких бы то ни было внутренних ограничений, от влияния каких бы то ни было ‘неразгаданных звуков’, благо они и так перестали слышаться, тревожить и волновать. Отныне он уже не будет горько, на манер ‘господина Надсона’, ‘плакать на коленях’, жалуясь на ‘мир равнодушия’ и ‘бессердечия ближнего’. Он исцелился сам и чувствует себя способным исцелить весь мир…. Отныне его гордая задача: ‘даровать’…
…толпе холопов
Значенье собственного ‘я’.
В чем это значенье собственного ‘я’? В ‘Громокипящем кубке’ много интересных по форме вещей. Но оценить их можно, только отвлекшись от переживаний, вызвавших поэзы: до такой степени они бедны красотой.
Мы уже знаем, что автор ‘незабудок на канавках’ раз навсегда решил не быть похожим на самого себя в прошлом. Отныне он уже не ‘господин Надсон’, а российский Оскар Уайльд, долженствующий показать мировой толпе холопов значение собственного ‘я’.
Но вот любопытная вещь: когда читаешь Оскара Уайльда, — то с удивлением в каждой строке видишь, как он богат духовно, как сложен в своих вкусах, требованиях и влечениях и как он мало умещается в рамках того, что он хочет утвердить как истину эстетического индивидуализма. Из каждой трещины, оказавшейся в его мироотношении, просвечивает внутренне одаренный человек. Он тоже полагал, что напрасно мир так долго ‘борется со Злом’, но это не мешало ему поражать читателя утонченностью несознаваемых ‘высших’ вкусов, не исключая чисто моральных вкусов.
С Игорем Северянином, который хочет быть сокращенным российским изданием английского эстета, дело обстоит совершенно иначе. Читаешь его и удивляешься, до какой степени он весь до последнего душевного движения умещается в тесных рамках эстетического индивидуализма. Его литературный облик определяется двумя качествами: значительная талантливость в выражении своих переживаний и столь же выдающаяся ‘бездарь’ в этих самих переживаниях, quasi-эстетических.
Он настолько успешно освободился от каких бы то ни было борений между ‘высшим’ и ‘низшим’, что в его поэзах не остается даже психологии. Она подменяется психо-физиологией. Его поэзия — излучение пяти внешних чувств.
Он живет в XX веке, в его вещах постоянно говорится о необычайных завоеваниях технической мысли:
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча.
В его поэзах то и дело встречаются ‘моторы’, но и от моторов, и от дирижаблей, и от аэропланов он берет только то, что свободно от ‘золы бездушных мыслей’.
Главное, чем он ‘лучится’, это чисто желудочные переживания. Даже всю третью книгу свою он назвал: ‘Ананасы в шампанском’. Теми же словами начинается первая ‘поэза’:
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
‘Поэзы’ Игоря Северянина нередко какая-то контрафакция из ресторанных меню. То и дело в его стихах встречается: дессертно, мускат-люнельно, английский бисквит, устрицы, ягоды, шницель с анчоусом, артишоки и спаржа, клико и чаек.
По адресу своей Беатриче он говорит: ‘Вы грызете, как белочка, черносливную косточку’, и о себе в другом месте сообщает:
Я пить люблю, пить много, вкусно.
Такая же ‘красота’ в его эротических стихотворениях.
Он с ‘бездумной’ простотой сообщает, что ‘пьянеет’.
Среди дам просто и ‘этих’ дам.
и что вообще он ‘огневеет’,
Когда мелькает вблизи манто.
Это приблизительно все, чем лучится Северянин в области чувства. Ни намека на какое-нибудь сложное переживание, на какую-нибудь действительную красоту внутренней одаренности.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
Вот то солнце, которое восходит в душе Игоря Северянина и которое должно озарить всех, кто мыслит и скорбит. Сам он в этом уверен. В этом его гордость: он обрел ни мало ни много как ‘вселенскую душу’.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!
Но эта утонченность, конечно, только простой обман зрения и слуха. От того, что в стихотворениях Северянина то и дело встречаются среброспицные коляски, ландолеты, моторные лимузины, экспрессы, аэропланы, шаплетки-фетроторт, волосблонды, ананасы, шампанское, рокфор, мороженое из сирени и пр., его подход в миру и жизни не становится утонченней ни на йоту. Он архипримитивен. ‘Душа влечется в примитив’, — это заявляет о себе сам Игорь Северянин. Конечно, он пользуется — и жадно пользуется — предметами внешней культуры XX века, но пользуется ими в Петрограде в таком же роде, как пользовалась, вероятно, мадагаскарская королева, поселившаяся в Париже после того, как французы лишили ее власти над своими дикарями. Эта государыня, нужно думать, тоже оказалась способной ценить и среброспицные коляски, и лимузины, и шампанское, не понимая вкуса только к высшим произведениям окружившей ее культуры.
Зато, как мы видели, он чрезвычайно много-футурен в области утверждения своего Эго.
Конечно, не он создал или определил индивидуалистическо-эгоистическое настроение в литературе. Но, как мы видели, в нем русская литература имеет бесспорно наиболее махровый и яркий цветок индивидуализма, упрощенного до уровня теорий. Он, на самом деле, свободен от каких бы то ни было борений в душе. В нем нечему бороться, он довел себя до минимума духовного содержания.
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
…………
Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
И, на самом деле, слава, что упорно не давалась юному Северянину, в пору канавных незабудок, сама собой пришла, как только в его душе взошло солнце нового мироощущения. Федор Сологуб написал предисловие к первому сборнику стихов, любовно рекомендуя вниманию читателя, В. Брюсов приветствовал посланием, на которое Северянин ответил гордым признанием Валерия Брюсова равным себе ‘государем’ поэзии:
Вокруг — талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь…
И только Вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь…
Бывший автор незабудок не сделал исключения, как видит читатель, даже для восприемника своей литературной славы — Федора Сологуба. В русской поэзии он нашел только два имени, достойных стоять рядом: он и В. Брюсов. Все остальное — ‘талантливые трусы’ и ‘обнаглевшая бездарь’.
Налицо ‘некий государь’, налицо и некие подданные. Порукой в этом служат повторные издания книг, порукой — те повторные поэзо-концерты, где он нараспев декламирует свои излучения, окруженный молодой толпой, жадно слушающей и рукоплещущей. Это заставляет особенно присмотреться к творчеству Игоря Северянина. Все равно, ценят ли в нем или только прощают, за словесное мастерство, то, чем он лучится, ‘наглея восторгом’, все равно, задача критика одна: не ограничиваясь формальными приобретениями, определить тот душевный тип, который создается под влиянием литературной тяги к ‘бездумью’, ярким выразителем которой является Игорь Северянин. Его поэзы — исторический документ в этом смысле.
Впервые: Русские записки. 1915. Кн. 5.
Оригинал здесь: http://www.poet-severyanin.ru/library/igor-severyanin-tsarstvenniy-payats74.html