Еврейскій вопросъ.
Еврейскій вопросъ.
——
——
——
——
——
——
С. Елпатьевскій.
‘Русское Богатство’, No 10, 1913
Еврейский вопрос, Елпатьевский Сергей Яковлевич, Год: 1913
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Я не собираюсь ршать еврейскій вопросъ. Онъ слишкомъ большой и сложный, не мене сложный, чмъ вопросъ о всякомъ другомъ національномъ коллектив. Нужно быть слпымъ или умышленно закрывать глаза, чтобы не видть всей той сложной эволюціи идей, которая совершается въ настоящее время въ еврейств, въ смысл территоріальнаго и экстерриторіальнаго ршенія еврейскаго вопроса, тяги къ ассимиляціи и ршенію вопросовъ въ предлахъ той національности и культуры, въ которую вкраплены группы еврейскаго населенія, и тяги къ обособленію, къ созданію своей культуры, вплоть до образованія національнаго государства въ Палестин или въ Африк. Нужно умышленно закрывать глаза, чтобы не видть и огромной соціально-экономической разслойки въ еврейств, не мене, если не боле острой, чмъ во всхъ коллективахъ, втянутыхъ въ шествіе капитализма,— разслойки, въ силу которой дальность и близость общественныхъ группъ опредляется уже не столько національными и вроисповдными признаками, сколь ко тми классовыми интересами, которые ‘патріотовъ’ Англіи, Германіи, Франціи и Италіи, — патріотовъ крупповскаго типа,— заставляютъ объединяться въ тсную интимную семью и совмстно работать въ смысл натравливанія на войну одной страны на другую и которые еврейскаго пролетарія сдлали ближе къ русскому пролетаріату, чмъ къ своему еврейскому работодателю. И нужно быть нарочито недобросовстнымъ, чтобы мазать еврейство одной краской, чтобы примнять ко всему еврейству одну простую и плоскую формулу, на которой играютъ юдофобскія газеты.
Я не хочу говорить здсь объ ужас, нависшемъ надъ еврействомъ, о тяжкой обид народа, не хочу взывать къ справедливости, говорить слова сочувствія и состраданія: объ этомъ уже много говорила русская литература. Да и какія можно найти подходящія слова, когда всякій, буквально всякій день, въ газетахъ говорятъ о все новыхъ обидахъ, о все наростающемъ ужас!
Я не хочу говорить о еврейскомъ вопрос, какъ только о части общаго русскаго, такъ называемаго инородческаго вопроса,— слишкомъ ярокъ и страшенъ онъ, слишкомъ выпираетъ онъ изъ инородческаго, только инородческаго вопроса. Наоборотъ, мн хотлось бы указать именно на то, что еврейскій вопросъ не укладывается въ рамки только инородческаго, что онъ давно сталъ общерусскимъ, кореннымъ, кровнымъ вопросомъ русской жизни, что онъ уже давно является самымъ чувствительнымъ показателемъ гражданской жизни Россіи, и не только указателемъ, но даже предуказателемъ тхъ гражданскихъ нормъ, которыя пріуготовляются для русскаго обывателя.
Я вполн допускаю, что такая постановка вопроса можетъ вызвать нкоторое недоумніе со стороны читателя, что она можетъ показаться преизбыточной, слишкомъ широкой, слишкомъ далеко продвинутой и потому несправедливой и нежелательной.
Не изъ-за отношенія къ еврейству. Въ толщ русскаго народа нтъ антисемитизма. И не подходитъ это къ русскому характеру, да и если не считать юга и юго-запада, коренная Россія, центральная, сверная и восточная, и не соприкасается съ еврействомъ,— и можно понять наивное недоумніе члена ‘союза русскаго народа’ въ Саратов, высказавшаго на собраніи удивленіе по поводу натравливанія на евреевъ, говорившаго, что евреи ихъ, саратовскихъ людей, не трогаютъ и что вообще все это ихъ не касаемое. Нтъ антисемитизма и въ широкихъ слояхъ русскаго общества. Конечно, неустанная травля, изо дня въ день практикующееся злобное науськиваніе антисемитскихъ газетъ длаютъ свое дло, но именно ничтожность результатовъ, достигнутыхъ этой пропагандой, говоритъ о безпочвенности ея, о малой прививаемости антисемитизма въ русскомъ обществ. Кто знакомъ съ городской провинціальной жизнью указанной мною коренной Россіи, прекрасно знаетъ, какія простыя добрососдскія отношенія складываются съ евреями и въ верхахъ, и въ низахъ городской жизни. Знаменитая ‘расовая ненависть’ не мшаетъ создаваться истинно дружескимъ отношеніямъ, не мшаетъ русскимъ людямъ жениться на еврейкахъ, а русскимъ двушкамъ выходить замужъ за евреевъ, что, повидимому, встрчается все чаще и чаще и совершается какъ-то легче, чмъ въ прежнее время. Не будетъ преувеличеніемъ сказать, что то, что продлывается сейчасъ надъ евреями, вызываетъ въ широкихъ кругахъ русскаго общества брезгливое, гадливое чувство, какъ все нечистое, грязное, стыдное.
Гадливое и брезгливое, но и пассивное по существу. Есть стыдъ сознанія, что это длается русскими и будто бы во имя русскихъ интересовъ, но этотъ стыдъ не переходитъ въ гнвъ, въ негодованіе и остается тихимъ, застнчивымъ стыдомъ, вялымъ и пассивнымъ.
Есть и обоснованіе для такого отношенія благомыслящихъ, человчныхъ и добрыхъ людей. Вамъ скажутъ, что еврейскій вопросъ есть часть общаго инородческаго вопроса, который въ свою очередь является частью общерусскаго вопроса. И успокоительно дйствуетъ мысль, что при ршеніи общаго русскаго вопроса ршатся и вс частные вопросы. И возможно, что нкоторые встрчаютъ напоминаніе о еврейскомъ вопрос съ чувствомъ надодливости, малонужности: съ какой стати все выдвигать еврейскій вопросъ, когда у насъ столько больныхъ, не ршенныхъ русскихъ вопросовъ? Есть, конечно, и прикровенная, рдко выговариваемая вслухъ мысль, что это обижаютъ ихъ, а не насъ, что дло идетъ объ одной групп русскаго населеніи и что утсненія евреевъ не есть утсненія русскихъ гражданъ.
И это не то, что нехорошо и несправедливо, а прежде всего неврно, неправда.
Да, еврейскій вопросъ — частный вопросъ, но бываютъ историческіе и психологическіе моменты, когда часть вмщаетъ въ себ въ наиболе концентрированномъ вид цлое, общее и главное, чмъ окрашена жизнь даннаго момента. Таковъ теперь еврейскій вопросъ въ Россіи. Именно въ немъ наиболе ярко, какъ въ зеркал, проявляется все то дурное и уродливое, чмъ полна современная русская жизнь. Все отрицаніе манифеста 17-го октября, демонстрируемое въ настоящее время ежечасно и повсемстно, нашло себ наиболе яркое выраженіе въ практик еврейскаго вопроса. Можно перечислить пунктъ за пунктомъ основныя положенія манифеста 17-го октября и показать, какъ наиболе уродливо и отрицательно проявляются они именно въ трактованіи еврейскаго вопроса. Все, — неприкосновенность личности, право участія въ законодательств, свобода слова, и право союзовъ, и свобода вроисповданія…
И ежедневная практика государственной жизни показываетъ, до какой степени она пересыщена еврейскимъ вопросомъ. Когда, вы читаете новый законопроектъ, административныя распоряженія толкованія и ‘разъясненія’ отдльныхъ вдомствъ, вы прежде всего ищете — такъ пріучила жизнь,— какія еще ограниченія, какія новыя проволочныя загражденія предначертаны для еврейства. Пусть это будетъ въ области, далеко отстоящей отъ еврейства, пусть это будетъ вопросъ объ открытіи новой сельскохозяйственной школы, о мстномъ самоуправленіи,— вы прежде всего чувствуете мысль объ евре. И вы невольно думаете, что составители законопроекта и авторы административныхъ распоряженій и разъясненій заботятся не о томъ, насколько новое мропріятіе приспособлено къ вящему улучшенію и упорядоченію русской жизни, а прежде всего о томъ, чтобы не прошелъ еврей, чтобы законопатить вс дыры и щелочки, чрезъ которыя могъ бы проникнуть еврей.
Это не всегда легкая задача, такъ какъ и предшественники ныншнихъ дятелей положили достаточно труда и проявили немало изобртательности для ограниченія евреевъ, но ‘дальше идти некуда’ — понятіе относительное и человческая изобртательность въ области утсненія своего ближняго трудно учитываема.
Все еврей, всюду дума о евре… Мн хочется иллюстрировать это однимъ фактомъ, не очень крупнымъ и яркимъ, но знаменательнымъ, и при томъ фактомъ, можно сказать, вчерашняго дня. Въ анкет, съ которой министерство внутреннихъ длъ обратилось къ фабрикантамъ спеціально по фабричнымъ дламъ, имется такой пунктъ {‘Юмористическая анкета’ ‘Русск. Вд.’, No 199.}: ‘не замчается ли вреднаго вліянія евреевъ на мстное населеніе вообще и въ частности — на крестьянъ? Въ утвердительномъ случа — въ чемъ оно выражается’. Дло здсь не въ томъ, что съ подобнымъ вопросомъ обращаются къ фабрикантамъ и Костромской, и Ярославской, и Владимірской, и другихъ великорусскихъ губерній, гд еврейство представлено ничтожно. Дло даже не въ безтактности обращенія съ подобнымъ вопросомъ къ фабрикантамъ, а не къ полиціи и охраннымъ отдленіямъ, а именно въ самомъ включеніи вопроса о еврейств въ спеціальную, далеко отстоящую отъ еврейства, анкету. Приведшій въ газет эти выдержки авторъ склоненъ смотрть на эту анкету, какъ на юмористическое произведеніе, предназначенное для увеселенія фабрикантовъ.И тамъ есть, дйствительно, элементы для юмора,— есть, напр., и такой пунктъ: ‘Какое вліяніе фабрика оказываетъ на мстное населеніе — предоставляетъ ли она послднему боле или мене значительные заработки или замчается эксплуатація мстнаго населенія со стороны заправилъ фабрики?’ Но въ вопрос объ евреяхъ не одинъ юмористическій элементъ. Это не простая глупость. Очевидно, въ моментъ составленія вопросныхъ пунктовъ анкеты еврей неотступно стоялъ предъ умственнымъ взоромъ вопрошающихъ и они не могли,— ими неодолимо владла идея — не помстить въ спеціальную анкету несуразный вопросъ объ евреяхъ, они не могли уйти отъ желанія, гд бы то ни было и отъ кого бы ни было, /получить лишній утвердительный отвтъ. Здсь уже есть нчто тревожное. Можно думать, это уже область невмняемаго, область навязчивыхъ идей, что это уже люди-маніаки, — то, что называется ‘одержимые’.
Когда представляешь себ всю ту массу труда, энергіи, изобртательности и если не государственнаго ума, то государственнаго времени, которое расходуется въ вдомствахъ и учрежденіяхъ на крупную и мелкую работу по утсненію евреевъ, то временами начинаешь думать, что тамъ и нтъ другихъ вопросовъ, кром еврейскаго, что тамъ нтъ времени и энергіи на постановку и проведеніе общихъ коренныхъ русскихъ вопросовъ, что все это люди одержимые, что, еслибы они и хотли, они, не могутъ выйти изъ области навязчивой идеи….
На мстахъ, въ провинціи, все ясне, проще и откровенне,— и тамъ можно ярче наблюдать, до какой степени еврейскій вопросъ вклинился въ обще-русскую жизнь. Нужно читать ежедневно газеты, чтобы понять, до какой степени южныя и юго-западныя губерніи,— и не только южныя, но и такая центральная, какъ Курская, до какой степени вся мстная жизнь насыщена заботой объ искорененіи еврея.
Первые шаги новаго администратора — большого или малаго — проявляются въ поискахъ и высылк евреевъ, которые не высланы еще его предшественниками, въ дальнйшемъ ограниченіи возможности ихъ жизни, уже урзанной и ограниченной предшественниками. Въ этомъ, повидимому, аттестатъ на государственную работоспособность, въ этомъ карьера начинающихъ и подающихъ надежды малыхъ и большихъ администраторовъ, въ этомъ проба пера для субсидируемыхъ дятелей мстной печати.
И вы чувствуете, до какой степени все это одержимые люди, и вамъ не приходится удивляться, что у нихъ не остается времени на наблюденіе за благочиніемъ мстной жизни, къ чему по закону они приставлены и на отсутствіе чего такъ жалуются мстные люди.
У нихъ просто времени нтъ. Они должны все разыскивать, не притаился ли гд-нибудь еврей, ускользнувшій отъ зоркаго глаза прежнихъ администраторовъ, не пріхалъ ли какой нибудь еврей изъ черты осдлости въ чужое курское, екатеринославское или кіевское государство, нужно устраивать ночныя облавы на евреевъ, для чего, вроятно, нуженъ весь наличный персоналъ полиціи. Гд ужь у нихъ время — просто время управляться съ ворами, мошенниками, конокрадами, убійцами? Да и какъ устранять изъ жизни преступные, съ точки зрнія уголовнаго права, элементы, разъ честные люди не идутъ въ сотрудничество съ властью по розыску неблагонадежныхъ, по искорененію евреевъ?
Какъ сажать на скамью подсудимыхъ уголовное содружество, когда оно, и только оно, можетъ дать цнныя указанія по розыску еще нерозысканныхъ евреевъ, можетъ, при случа, превосходно инсценировать ритуальное убійство? Конечно, нельзя. И именно на этой почв образовалось то сотрудничество съ самыми сомнительными и ‘темными’ элементами, которое вскрылось въ послднее время во многихъ городахъ въ длахъ полиціи и охранныхъ отдленій юга Россіи.
Мн могутъ сказать, что я умышленно и насильственно хочу ввести современную жизнь въ слишкомъ опредленныя и узкія скобки. Утсняютъ не только евреевъ, но и другихъ инородцевъ, — финляндцевъ, поляковъ, грузинъ и армянъ, утсняютъ не только чужія народности, но и свои собственныя,— малороссовъ, утсняютъ инаковрующихъ и не только сектантовъ, но и такихъ, какъ трезвенники, и столь близкихъ, какъ старообрядцы, и, конечно, наиболе неустанно утсняютъ давніе объекты утсненія — литературу, крестьянъ, рабочихъ и такъ называемыхъ неблагонадежныхъ, врне, не соотвтствующихъ видамъ правительства людей… И манифестъ 17-го октября не примняется не только къ евреямъ, но и къ русскимъ людямъ, до такой степени не примняется, что. недавнее упоминаніе представителя всероссійскаго ярмарочнаго купечества въ Нижнемъ-Новгород о манифест 17-го октября вызвало въ сред забывшихъ манифестъ людей не только негодованіе и осужденіе, а прежде всего изумленіе: какой манифестъ? что имъ взбрело въ башку?
Все это такъ, но въ еврейскомъ вопрос всякое утсненіе, произволъ и насиліе проявляется особенно ярко, громко и беззастнчиво. Тамъ встаетъ во весь ростъ все постыдное, что совершается въ настоящее время въ Россіи, весь срамъ русской жизни. Никакія слова не считаются погаными, никакіе жесты — безстыдными, никакія дйствія — непозволительными. Ничто не стыдно, ничто не позорно…
Не стыдно устраивать облавы на людей, какъ на зврей,— на людей, не совершившихъ никакого преступленія, не стыдно имъ, длателямъ внутренней политики, когда невинныя двушки выправляютъ себ паспорты проститутокъ для того, чтобы имть право жить и учиться въ Петербург, не стыдно, когда почтенные старики должны находить убжище въ Москв въ публичныхъ домахъ, для того, чтобы не быть высланными изъ Москвы, не стыдно, когда изъ темныхъ трущобъ средневковья вытаскиваютъ на позорище Европы заплеснввшіе кровавые навты, не стыдно приводить экспертизу, которую единогласно осуждаетъ международный медицинскій конгрессъ въ Лондон, не стыдно требовать при пріем въ военно-медицинскую академію удостовреніе въ отсутствіи еврейской крови въ трехъ поколніяхъ (почему не въ семи и не въ семидесяти?) и представленія документовъ бабушки, ддушки,— ничего не стыдно. И, когда являются непредусмотрнныя трудности, они ршаются очень просто.
…’На фармацевтическое отдленіе университета (въ Кіев) прошенія о пріем поступили исключительно отъ евреевъ. Вслдствіе отсутствія въ этомъ отдленіи христіанъ евреи не будутъ приниматься’… И фармацевтическое отдленіе должно закрыться. Совершенно логично, потому что какъ же высчитать при немъ ‘процентъ’, безъ котораго не можетъ существовать фармацевтическое отдленіе! А ниже еще три газетныхъ строчки: ‘Въ виду прекращенія пріема въ коммерческомъ институт (должно быть, тамъ же) около ста евреевъ вольнослушателей приняли крещеніе’ {‘Юж. Вд.’, 27 іюля 1913 г., No 169.}.
Дло однако не въ одномъ стыд, а въ общей угроз всей русской гражданственности. Когда появляется въ маленькомъ уголк страны холера, нельзя думать, что она ограничится этимъ уголкомъ и не распространится по всей стран. И беззаконіе, произволъ и насиліе, практикуемые надъ одной, врне, надъ нкоторыми частями населенія, не могутъ пройти безслдно для всей страны, для всего населенія. Сами жители привыкаютъ къ произволу, насилію и беззаконію, привыкаютъ считать ихъ буднями, такъ сказать, нормой жизни, воспитываются въ беззаконіи. И въ особенности воспитываются органы власти. Они привыкаютъ замнять норму усмотрніемъ ближайшаго начальства, ихъ воля развязывается отъ сдерживающихъ путъ какого ни на есть свода законовъ. У нихъ складывается опредленное міровоззрніе, вырабатываются навыки…
У насъ испоконъ вковъ былъ контингентъ административныхъ людей, длавшихъ карьеру на окраинахъ,— въ Польш, Сибири, на Кавказ, въ Финляндіи. Именно т богатыри мысли и дйствія,— больше дйствія, чмъ мысли, которыхъ звало къ жизни недавно ‘Новое Время’ — часто начинали карьеру тамъ, на окраинахъ. Въ коренной Россіи все-таки путался какой-никакой законъ подъ ногами и мшалъ свободному богатырскому аллюру. Имъ нужны были особыя положенія, положенія окраинъ, инородческихъ сферъ, гд никакія препоны закона и устойчивыя нормы жизни не мшали имъ выявлять себя. И они выявляли. И нкоторые ташкентцы изъ разныхъ Ташкентовъ длали быстрыя, блестящія карьеры.
Теперь почти все это замнилось евреемъ. Къ вящему успху богатырскихъ шаговъ и богатырскихъ карьеръ, такъ какъ явился особый спросъ на богатырей дйствія. Потухъ и загнанъ старый типъ полицейскаго, вдавшаго старое общее благочиніе обывательской жизни, и явилось новое опредленное заданіе,— Уловлять не соотвтствующихъ видамъ правительства людей, разрушать всякія организаціи, въ особенности рабочія, обуздывать печать и искоренять евреевъ, заданіе, постепенно, съ выемкой неблагонадежныхъ элементовъ изъ мстной жизни, съ обузданіемъ печати, съ пониженіемъ одно время настроенія рабочихъ, становившееся все уже, все опредленне и все тсне сводившееся къ еврею… Явились люди опредленнаго заданія и выработалась особая психологія людей. Все стало просторно, все дозволено и ничто не путается подъ ногами. Постепенно создалось у нихъ искреннее мнніе, что достаточно исполнять заданіе, миссію, для которой ты посланъ, чтобы чувствовать себя свободнымъ отъ всякихъ путъ, отъ всякой морали, отъ всякаго, еще недавно признававшагося, гражданскаго приличія.
Все дозволено — вс формы произвола и насилія, все до содержанія публичныхъ домовъ администраторами во ввренной имъ округ. Возможны Толмачевы, и Лыжины, и Неровни… И можно понять бахмутскаго исправника Неровню, передъ тмъ, какъ застрлиться (въ мундир и во всхъ орденахъ), написавшаго: ‘какая несправедливость!’ на поляхъ бумаги о преданіи его суду. Его, Неровни, такъ блестяще, какъ никто, исполнявшаго заданіе — хватать въ тюрьму, прескать и искоренять…
Наиболе характернымъ для выясненія именно общерусскаго значенія теперешняго еврейскаго вопроса является составъ и, такъ сказать, идеологія того движенія, той группировки, которая называется русскимъ націонализмомъ, именно русскимъ, такъ какъ тутъ привходятъ особыя бытовыя русскія черты,— некультурность и нарочитая жестокость. Тутъ нельзя винить одно центральное правительство, уже по тому одному, что по теперешнимъ временамъ оно — понятіе относительное, что оно ограничено, съ одной стороны, потусторонними, внвдомственными вліяніями, а, съ другой стороны, мстными правительствами.
Нельзя здсь указать и на отдльное лицо. Какъ въ еврейскомъ погром трудно установить, кто первый крикнулъ: бей жидовъ, такъ невозможно указать на человка въ центрахъ, кто далъ лозунгъ: еврей — voilа l’ennemi! Нельзя винить и Столыпина, какъ длаютъ нкоторые, усматривающіе въ его измн кроткимъ октябристамъ и переход къ злопыхательному націонализму лозунгъ, призывъ къ кампаніи, — нельзя, такъ какъ и самъ Столыпинъ, при всей его темпераментности, былъ человкъ весьма гибкій и неизмнно наклонялся въ ту сторону, куда дулъ втеръ, плылъ, куда тянула волна.
Все дло въ томъ, что это была волна, столь же неплотная и невысокая, какъ знаменитые милліоны союза русскаго народа, но волна, по которой поплыли или которой были подхвачены люди разнообразныхъ общественныхъ положеній. Тутъ были и бюрократія, и люди привилегированной позиціи, и печать, обслуживающая бюрократію и этихъ людей.
Не особенно трудно вскрыть и идеологію, врне сказать, подоплеку всего націоналистическаго движенія. Для однихъ это было — пользуюсь ставшимъ моднымъ словечкомъ — ‘оправданіе жизни’. Немощнымъ людямъ, у которыхъ нтъ мужества круто повернуть назадъ и разломать хрупкія государственныя надстройки, какія выросли съ 1905 года, и у которыхъ нтъ ни желанія, ни способности къ творческой государственной работ въ предуказанномъ исторіей новомъ направленіи, нужно было на чемъ-нибудь укрпиться, показать, что они не въ тупик и не на мертвой точк, что они что-то длаютъ, хотя бы видимость дла… Нужно оправдать себя. И они оправдываютъ. Они неустанно заботятся объ интересахъ государства, они работаютъ надъ ршеніемъ русскихъ государственныхъ вопросовъ,— они неустанно работаютъ надъ искорененіемъ еврейства изъ Россіи. Конечно, молъ, если евреи будутъ выжаты изъ русской жизни, если будутъ обработаны, какъ должно, финляндцы, поляки, грузины, армяне, литовцы и латыши, мусульмане и малороссы, то вс русскіе вопросы перестанутъ быть больными и острыми и ршатся сами собой. Немалую роль, нужно думать, играетъ и оправданіе предъ начальствомъ, предъ тми сферами націонализма, гд недостаточное утсненіе еврея считается признакомъ неспособности къ государственной дятельности.
Для другихъ еврейскій вопросъ есть отвлеченіе. Для всхъ, испугавшихся революціи, испугавшихся лишенія привилегій, для всхъ, изъ которыхъ составилась рать націоналистовъ. Такое же отвлеченіе, какъ отвлеченіе на Ялу, отвлеченіе на погромы, на разрушеніе общины и насажденіе отрубовъ,— врод мушки, которую ставятъ на кожу для отвлеченія отъ воспаленія во внутреннихъ органахъ. Отвлеченіе вниманія русскаго народа и широкихъ слоевъ общества отъ коренныхъ обще-русскихъ вопросовъ… И въ этомъ признаки несомннной государственной мудрости — въ стремленіи свалить ношу съ своей спины на сосднюю спину, показать, что она больна, что именно этотъ сосдній человкъ виновенъ во всемъ зл, что творится во внутренней жизни Россіи.
Почему именно избрана еврейская спина — не трудно объяснить. Еврейскій вопросъ и пунктъ наименьшаго сопротивленія и, что еще важне,— это старая проторенная тропа, давно исхоженная предшественниками теперешнихъ дятелей, чужая спина, которую всегда можно обременить. Была знаменитая катковская польская интрига, теперь еврейская интрига. Только не они виноваты — не дятели административной русской жизни…
Если обозрть все море насилій и произвола, практикуемыхъ надъ евреями, глубокую невжественность и дикую некультурность, проявляемыя при этомъ, то можно подумать, что и авторы, и исполнители преслдованій евреевъ какіе-то жестокіе дикари. Есть и такіе — подлинные дикари, но не изъ нихъ состоитъ масса ‘работающихъ’ въ этомъ направленіи людей. Я думаю, что не ошибусь, сказавши, что въ масс это русскіе люди средняго, быть можетъ, нсколько ниже средняго калибра, люди малой культуры, съ малой дисциплиной мысли, съ недоразвитымъ чувствомъ чести и сонной совстью, съ давними навыками служебной покорности и послушанія. Они могутъ быть — люди въ хорошихъ сюртукахъ, съ культурными манерами, нердко свободно обращающіеся съ французскимъ, нмецкимъ, даже англійскимъ языкомъ. Они читали или, по крайней мр, ‘проходили’ Гете и Шиллера, въ общемъ они не очень одобряютъ русскую литературу, многихъ русскихъ писателей считаютъ вредными и подлежащими изъятію, но не отрицаютъ и нкоторыхъ достоинствъ у нкоторыхъ писателей. Они сочувствуютъ братьямъ-славянамъ и въ доказательство сочувствія обдаютъ и ужинаютъ въ честь славянъ, и здятъ на славянскіе конгрессы заграницу и не стыдятся здить,— они, угнетатели своихъ братьевъ-славянъ, не только иноврныхъ поляковъ, но и единоврныхъ украинцевъ и блоруссовъ, и они, длатели русскихъ ужасовъ, съ яснымъ челомъ, безъ стыда въ глазахъ, возмущаются турецкими зврствами, угнетеніемъ одною національностью другой.
Прежде всего они люди испуганные, и, какъ у смертельно испугавшихся людей, у нихъ исчезло и то малое чувство чести, которое было, заснула совсть и пропалъ всякій стыдъ. И, даже когда проходитъ испугъ, на дн остается злое чувство противъ испугавшихъ, и только одно это злое чувство наполняетъ душу. ‘Пустое сердце бьется ровно’, рука не дрогнетъ на совершеніе или подготовленіе какихъ бы то ни было жестокостей.
Въ существ дла они даже не антисемиты. Быть можетъ, многимъ изъ нихъ, по крайней мр, людямъ коренной Россіи, и не приходилось сталкиваться на жизненномъ пути съ евреями, никакой конкуренціи евреи имъ не длали, ни въ привилегированныхъ учебныхъ заведеніяхъ, ни въ дворянскихъ усадьбахъ, ни на земской и городской служб, ни въ движеніи по служб штатской и военно-морской — все это давно забронировано отъ евреевъ…
Да, конечно, имъ непріятенъ еврей, плохо обряженный, съ запахомъ чеснока и гнилого бднаго еврейскаго жилья, но отдльный Моисей Абрамовичъ или Абрамъ Моисеевичъ, отъ котораго пахнетъ дорогой сигарой и моднымъ петербургскимъ рестораномъ, желанный гость, если не въ гостиной, то въ дловомъ кабинет, гд ршаются дла и гд отдаются и получаются денежные злаки, не имющіе національнаго запаха. Да, можно выслать въ двадцать четыре часа изъ Петербурга русскаго еврея, сдлавшагося знаменитымъ художникомъ въ Париж, извстностью въ Европ, но, когда прізжаетъ господинъ Мендельсонъ изъ Берлина, его принимаютъ въ Петербург съ неменьшей галантностью и предупредительностью, чмъ метръ-д’отели въ дорогихъ ресторанахъ встрчаютъ своихъ самыхъ дорогихъ и пріятныхъ гостей.
Можно допустить, что отдльные люди, участвующіе въ этой постыдной практик еврейскаго вопроса, съ брезгливымъ и непріятнымъ чувствомъ длаютъ свое грязное дло и, несомннно, не вс націоналисты настолько глупы, чтобы не понимать, помимо предосудительности,— именно ненужности и нецлесообразности, съ государственной точки зрнія, всей этой войны огромнаго русскаго государства съ еврействомъ. И все-таки они длаютъ свое нехорошее дло. Длаютъ потому, что таковъ курсъ, принятый государственной ладьей, что такова волна, что нужно плыть по теченію, чтобы волна не захлестнула, потому что плыть противъ теченія можетъ не всякій и меньше всего люди малой чести и сонной совсти.
Можно не тревожиться на счетъ ихъ психическаго здоровья,— они знаютъ, что длаютъ. Они люди не навязчивыхъ идей, а навязанной идеи, не столько одержимые, сколько содержимые идеей. Постепенно средство-отвлеченіе становилось цлью, часть, если не поглощала, то окрашивала цлое, внутренняя политика, ршеніе общерусскихъ вопросовъ подмнялись окраинной инородческой и иноврческой политикой, ршеніемъ финляндскаго, холмскаго, малороссійскаго, армянскаго и всякихъ другихъ второи третьестепенныхъ вопросовъ. И въ первую голову еврейскимъ вопросомъ. Онъ продвинулся далеко впередъ среди другихъ инородческихъ и иноврческихъ вопросовъ, онъ пропиталъ собой государственные вопросы, далеко отъ него отстоящіе, окрасилъ всю внутреннюю политику, проникъ даже въ международную — вспомнимъ столкновеніе съ Соединенными Штатами.
И такимъ общерусскимъ вопросомъ онъ всталъ въ сознаніи призванныхъ и непризванныхъ дятелей внутренней политики. И преслдованія такъ называемыхъ неблагонадежныхъ людей, ликвидація революціи и всякія утсненія печати,— по невжеству и легкомыслію или злостно преднамренно оказались подогнанными опять-таки подъ еврейство. Революцію стали называть ‘жидовской’, свободную и независимую печать ‘жидовствующей’,— оппозицію жидо-масонами. Не финляндскими, не польскими и не вся кими другими интригами объясняютъ русское движеніе, а еврейскими.
Они знаютъ, что длаютъ. Они знаютъ всю ложь своихъ опредленій относительно и революціи, и литературы, и всей русской оппозиціи, но они неустанно повторяютъ эту ложь, потому что таковъ курсъ, такова волна, потому что имъ некуда больше укрыться Отъ больныхъ и острыхъ повелительныхъ русскихъ вопросовъ.
Когда читаешь выпады иныхъ газетъ опредленной марки противъ еврейства, невольно вспоминаешь классическую провинціальную базарную сцену. Бжитъ воръ отъ преслдующей его толпы и кричитъ встрчнымъ людямъ во все горло: ‘держите вора, держите вора!’ Они хорошо знаютъ, эти органы печати, въ чемъ дло… Знаютъ доподлинно и тмъ не мене все бгутъ и все, надрываясь, кричатъ: вотъ онъ, воръ! ловите, держите еврея!..
Еврейскій вопросъ не есть только еврейскій вопросъ. Здсь нтъ ‘мы и они’, здсь нтъ и не можетъ быть простыхъ зрителей, только присутствующихъ. Пусть русская мать не говоритъ и не думаетъ: ‘мой сынъ Миша, а не Мойша’. Да, для него нтъ процента въ учебныхъ заведеніяхъ, но, когда онъ поступаетъ въ высшее учебное заведеніе, ему говорятъ: будь ‘благонадежнымъ’, только тогда ты получишь стипендію,— нужно думать, что въ скоромъ времени тутъ тоже не будетъ никакихъ процентовъ для неблагонадежныхъ,— и, можетъ быть, этотъ Миша русской матери, поставленный предъ дилеммой ‘или записывайся въ академисты, или откажись отъ знаній и диплома’, перейдетъ въ академисты, т. е. приметъ лицемрно чужіе взгляды, сдлаетъ постыдное дло, какъ постыдно все, что истекаетъ не изъ внутренняго убжденія, не изъ ‘вры’, а изъ-за насилія, путемъ сдлки съ совстью. Да, для него нтъ ‘черты осдлости’ въ томъ наглядномъ смысл, какъ для еврея… Нед если онъ захочетъ руководиться только своими убжденіями, если эти убжденія не совпадутъ съ видами правительства,— ему устроятъ даже безъ суда такую черту осдлости въ Нарымскомъ или Туруханскомъ кра. Не защищенъ онъ и отъ облавъ ни въ гимназіи, ни въ университет… И такъ всю свою жизнь, разъ онъ въ этой жизни не будетъ ‘соотвтствовать видамъ правительства’, т. е, будетъ врить и мыслить не по предписанію.
Такъ ли ужь въ самомъ дл существенна разница положеній Миши и Мойши? И не опасно ли для матери Миши, чтобы власть имущіе безпрепятственно упражнялись надъ Мойшей?