Есть ли какой-нибудь исходъ нашей борьб съ Поляками
Есть ли какой-нибудь исходъ нашей борьб съ Поляками
Москва, декабря 1863 г.
Есть ли какой-нибудь исход нашей борьбе с Поляками, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.
Польскій вопросъ и Западно-Русское дло. Еврейскій Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
‘Есть ли какой-нибудь исходъ вашей борьб съ Поляками? При какихъ условіяхъ считаете вы возможнымъ разршеніе этого бдственнаго и мудренаго вопроса?’ спрашивалъ насъ недавно одинъ Агличанинъ-путешественникъ, заглянувшій какъ-то въ Москву. ‘При двухъ условіяхъ’, былъ нашъ отвтъ: ‘первое состоитъ въ томъ, чтобъ ни вы, Англичане, ни Французы, никакая держава въ Европ, не вмшивались въ нашу распрю съ Поляками,— не предъявляли никакихъ притязаній за право вмшательства, не только вооруженнаго, но и дипломатическаго. Угрозы и вообще оффиціальное заступничество Европы приносятъ къ этому дйствительно сложному вопросу — новую примсь, еще боле усложняющую дло, именно: раздраженіе въ насъ чувства народной чести. Съ одной стороны подавая Полякамъ несбыточныя надежды, съ другой, оскорбляя наше національное самолюбіе, вы пробуждаете въ насъ вс инстинкты, свойственные, по выраженію Хомякова, натур большихъ государствъ,— а нигд эти инстинкты такъ не могучи, какъ въ Россіи,— гд сознаніе своей всероссійской государственной силы, вмст съ ощущеніемъ своей ширины и простора, своихъ громадныхъ размровъ, какъ народа, одно живитъ и движетъ, одно восполняетъ скудость жизни внутренней, мстной, земской, общественной. Да и ничмъ такъ не поджигается вражда къ Полякамъ, мало того,— ничмъ такъ не оправдывается эта вражда въ совсти самыхъ миролюбивыхъ Русскихъ, какъ этимъ участіемъ Европы, какъ этимъ союзомъ Поляковъ съ Западнымъ — не Славянскимъ міромъ. Что бы тамъ ни говорили, но въ Русскомъ обществ — ‘сознательно или безсознательно — живетъ память я чувство нашей родственной племенной связи,— такихъ отношеній, которыхъ опредленіе и оцнка невозможны для посторонняго народа, и которыхъ непризнаніе со стороны Поляковъ — иметъ для насъ видъ какой-то измны духу племеннаго родства. Вамъ это будетъ вполн понятно, говорили мы Англичанину, если вы вообразите себ Шотландію, просящую помощи у Французовъ.— Другое же условіе, самое главное и необходимое для того, чтобы исходъ Польскому вопросу сталъ возможенъ, это — отреченіе Поляковъ отъ притязаній на нашъ Западный и Сверозападный край. Все дло въ этомъ. Откажись Поляки отъ Блоруссіи и Украйны, ограничь они свои требованія однимъ Царствомъ Польскимъ, предлами Польской народности въ настоящемъ смысл этого слова,— мы могли бы еще столковаться съ ними, да и раздраженія въ спор было бы въ тысячу разъ мене. Вообще въ сочувствіи Европы къ Польскому длу очень много недоразумнія, разъясненію котораго мшаетъ съ одной стороны застарлое хроническое предубжденіе противъ Россіи, съ другой Польское лганье и искусство возбуждать состраданіе видомъ угнетенной невинности. Это не значитъ, что система нашихъ собственныхъ дйствій была всегда безошибочна… но симпатія къ Полякамъ иметъ большею частью неврное основаніе. ‘Благородныя сердца’ (по выраженію, кажется, министра Друэна де Люи) въ Европ, какъ аристократовъ, такъ и демократовъ, стоятъ за принципъ національностей, за право каждой народности жить и развиваться свободно. Этому сочувствуютъ и вс ‘благородныя сердца’ въ Россіи. Но какъ только уляжется этотъ гулъ и шумъ, поднятый въ Европ Польскимъ дломъ, такъ тотчасъ же станетъ вполн яснымъ, что между жалобными возгласами благородныхъ сердецъ и Польскими героическими кликами не только нтъ никакой гармоніи, но страшный разладъ. Государственныя вожделнія Польской шляхты и нравственное право каждой народности на свободное, независимое самостоятельное развитіе и жизнь — не имютъ между собою ничего общаго, мало того, эти два элемента находятся другъ къ другу въ совершенномъ противорчіи, ибо шляхетскія мечты посягаютъ на свободу и независимость чужой, т. е. Русской народности. Если бы вздумали ршать вопросъ на строгомъ основаніи принципа національностей и согласно съ тми требованіями высшей правды, сочувствіе къ которымъ такъ естественно, такъ законно, такъ понятно въ каждомъ благородномъ сердц, то такое ршеніе вопроса едвали бы не пришлось, къ несчастію, навязывать Полякамъ силою! Поляки, какъ намъ Русскимъ извстно, хлопочутъ не о возстановленіи правъ Польской народности, а о возстановленіи Польскаго государства въ тхъ историческихъ предлахъ, которые оно когда-то имло и которые втрое превышаютъ предлы Польской народности, Польши въ собственномъ смысл. Но историческое основаніе не есть нравственное основаніе, историческій фактъ самъ по себ не можетъ служить источникомъ нравственнаго права и упраздняется послдующимъ историческимъ фактомъ. Все это входитъ уже въ область исторической случайности, которая не можетъ быть никогда возводима на степень принципа. И потому Поляки, своими притязаніями на возстановленіе государства въ прежнихъ его предлахъ, лишаютъ себя даже и той нравственной опоры, которую бы они могли найти для своихъ требованій въ пользу независимости и свободы Польской народности. И потому сочувствіе и состраданіе къ Польш ‘благородныхъ сердецъ’ Россіи и Европы и вожделнія ‘Польскихъ шляхетскихъ сердецъ’ — это какъ дв параллельныя линіи, которыя, проходя другъ подл друга, никогда между собою не сходятся. Слдовательно — въ чемъ же задача? Въ томъ, чтобъ была возможность сойтись намъ съ Поляками на какомъ-нибудь пункт, отыскать ршеніе, которое удовлетворяло бы требованіямъ нравственной правды. Мы твердо убждены, что препятствія къ такому исходу — возникаютъ главнымъ образомъ не отъ насъ, а отъ самихъ Поляковъ. Первымъ шагомъ къ такому исходу — должно быть полное чистосердечное отреченіе Поляковъ отъ нашихъ Западно-Русскихъ провинцій,— отреченіе хотя бы только теоретическое сначала, хотя бы только въ области сознанія. И въ этомъ-то отношеніи авторитетъ Европейской науки, Европейскаго общественнаго мннія могъ бы, казалось намъ, дйствовать не безъ успха на Польскую интеллигенцію. По крайней мр, вотъ поприще, на которомъ Европа скоре можетъ подвинуть къ благотворной развязк это спорное кровавое дло, нежели вооруженнымъ вмшательствомъ и безтолковымъ огульнымъ сочувствіемъ ‘страданіямъ Польши’.
Нашимъ Русскимъ читателямъ все это кажется извстнымъ-переизвстнымъ, какъ азбука. Но въ Европ этотъ взглядъ далеко не общій, хотя и въ Европ, въ послднее время, раздались голоса способные отрезвить Польское общество, если только, несчастное, оно еще доступно отрезвленію! Впрочемъ, мы еще недавно получили письма отъ нкоторыхъ лицъ, проживающихъ за границею, которыя взываютъ ‘объ освобожденіи Польши во имя великаго начала свободы народностей’. Мы бы попросили эти лица обратиться съ своими благородными воззваніями напередъ къ Полякамъ и постараться сначала втолковать Полякамъ значеніе ‘начала народностей’. Пусть они укажутъ намъ хоть на одного Поляка, который бы согласился ршить Польскій вопросъ на основаніи этого начала, который бы призналъ, что Украйна и Блоруссія не Польша и что Польская народность не иметъ теперь уже никакого права господства надъ Русскою народностью въ этихъ древле-Русскихъ земляхъ. Но даже если и найдется Полякъ, который будетъ на словахъ отказываться отъ Западныхъ нашихъ провинцій, то пусть они попросятъ этого Поляка напечатать публично такое отреченіе,— и тогда они увидятъ, въ какой степени это отреченіе истинно! Мы сами, съ годъ тому назадъ, бесдовали съ однимъ Полякомъ, лицомъ довольно значительнымъ но своему богатству и общественному положенію. Онъ великодушно уступалъ намъ Кіевъ, Кіевскую, Могилевскую губерніи, часть Минской и четыре узда Гродненской, но когда мы пригласили его заявить объ этомъ великодушіи (дйствительно рдкомъ въ Польскомъ аристократ!), если не въ нашей газет, такъ за границей, то онъ уклонился отъ нашего предложенія подъ разными предлогами. Мы просимъ всхъ увлекающихся сочувствіемъ къ Полякамъ — подвергнуть свое сочувствіе строгой критик, испытать прежде всего силу своихъ увщаній на самихъ же Полякахъ, и условиться съ ними въ пониманіи слова ‘народность’. Тогда сочувствіе перейдетъ въ состраданіе (совершенно естественное) къ бдствіямъ Польши, къ такой безмрной, напрасной трат крови и духа — или ограничится очень малымъ объемомъ. Тогда демократы съ ужасомъ увидятъ, что ‘простой народъ’, сочувствіе къ которому обязательно для ‘демократа’ — въ понятіяхъ Польскихъ героевъ есть только bydlo, скотъ, космополиты убдятся, что они, симпатизируя Польскому длу, служатъ интересамъ исключительной узкой національности, соціалисты откроютъ, что Поляки стремятся возстановить соціальное неравенство въ самомъ отвратительномъ вид, ратоборцы свободы народностей также узнаютъ, что они хлопочутъ объ утвержденіи тиранніи Польской народности надъ другими,— однимъ словомъ, всмъ имъ достанется на долю немалый сюрпризъ увдать, что они говорили до сихъ поръ съ Поляками на языкахъ совершенно разныхъ, и не понимая другъ друга, воображали, въ лирическомъ восторг, что понимаютъ! Изъ этого выходитъ такое нравоученіе: во-первыхъ, что правда Польскаго дла, какая есть, всего мене постигается и цнится самими Поляками, и едвали не боле всего способна быть оцнена въ самой Россіи, въ нашемъ народномъ сознаніи, особенно, когда это сознаніе будетъ освобождено отъ того раздраженія, вполн законнаго, которымъ затемняютъ его сами Поляки своими безумными притязаніями! во вторыхъ, что прежде всего и паче всего, должны Поляки образумиться сами и отказаться отъ незаконныхъ, безнравственныхъ и несбыточныхъ надеждъ возстановить Польское государство въ предлахъ 1772 года.
Но образумятся ли Поляки? Способны ли они хоть когда-либо образумиться?…
Этотъ грустный вопросъ возбуждается въ насъ новымъ письмомъ ‘Поляка изъ Кіева’, недавно полученнымъ нами. Письмо, написанное ловко и бойко, по-Русски, человкомъ очевидно образованнымъ и развитымъ, произвело на насъ самое тяжелое впечатлніе. Авторъ письма внимательно слдитъ за Русскою литературой, читаетъ вс Русскія газеты и журналы, но не только не убждается доводами Русской журналистики, а напротивъ осмиваетъ ихъ и упрекаетъ литературу такъ — какъ могла бы только упрекать несчастная оклеветанная невинность. Просимъ читателей помнить, что авторъ пишетъ изъ Кіева, какъ Полякъ-Украинцъ, и посл Польскаго мятежа, бывшаго весною. Онъ начинаетъ съ того, что жалуется на безгласность, въ которую поставлены Поляки, и порицаетъ Русскую литературу за то, что она нападаетъ на беззащитныхъ, что въ ней слышно пристрастіе и раздраженіе! Словомъ, какъ будто ничего и не бывало, какъ будто Поляки и не производили никакого вооруженнаго возстанія — даже въ Кіевской губерніи, не старались увлечь на свою сторону простой народъ золотыми грамотами, не наводнили и не наводняютъ Европу издліями своей клеветнической литературы, не додаютъ на Украйн двухъ подпольныхъ газетъ ‘Вальки’ и ‘Працы’, не учредили на Украйн цлой революціонной организаціи! Втайн устроивая подкопы, заводя въ кра жандармовъ-вшателей, дйствуя настойчиво и энергически во вредъ Русской народности, Поляки имютъ духъ требовать къ себ уваженія, какъ къ ‘лежачимъ’, и стараются поддть Русское общество на старую уловку, зная, что ни къ чему оно такъ не чувствительно, какъ къ упрекамъ въ недостатк либерализма и благородства! Было время удобное для полемики, и мы первые открыли для нея столбцы нашей газеты, но когда Поляки отъ словъ перешли къ вооруженному, когда, вмсто чернилъ, они обмакнули свое полемическое перо въ Русской крови, когда стали сзывать на насъ полчища всей Европы и скликать на насъ вс бдствія войны,— тогда положеніе длъ измнилось, и Русская журналистика горячо вступилась за права Русской народности. Г. Полякъ изъ Кіева удивляется роли, которую заняла ‘въ Польскомъ вопрос Русская пресса’, и жалуется на ‘несправедливость, которая есть какъ бы результатъ ея гражданской мысли и слова’. Въ чемъ же состоитъ эта несправедливость, онъ не разъясняетъ, да и разъяснять не ловко: самымъ яркимъ, окончательнымъ и единогласнымъ,— единымъ живымъ, утшительнымъ и благотворнымъ результатомъ Русской мысли и слова,— есть укрпленіе неразрывной связи Россіи съ Западнорусскимъ краемъ, полнйшее и окончательное усвоеніе и такъ-сказать завоеваніе его Русскимъ общественнымъ сознаніемъ. Но пускаться въ полемику о правахъ Россіи на Западный край авторъ положительно избгаетъ, хотя въ то же время положительно отрицаетъ ихъ, какъ это видно изъ его же письма. Авторъ нигд не выражаетъ ни малйшаго упрека или осужденія своимъ соотчичамъ за безумныя попытки къ мятежу и къ совращенію крестьянъ, за жестокости и всяческое зврство жандармовъ-вшателей,— за систему террора — систему высшаго насилія, какое когда-либо видлъ міръ, между тмъ онъ не скупится на упреки Россіи за принятіе мръ, ‘основанныхъ на насиліи и совершенномъ устраненіи законности’, и порицаетъ литературу — за присовтованіе этихъ мръ. Какія же однако это мры, которыя были присовтованы — хоть бы въ ‘Дн’? На нихъ указы* ваетъ и самъ авторъ. Эти мры — обязательный выкупъ, устраненіе Польскихъ чиновниковъ отъ должностей, гд имъ было удобно угнетать Русскій народъ, удаленіе изъ края людей, поддерживающихъ организацію жонда и углаживающихъ пути Польскимъ жандармамъ-вшателямъ! Странныя притязанія вслдъ за подавленнымъ вооруженнымъ мятежомъ, свидтельствующія или о Польской недобросовстности (что весьма печально), или о Польскомъ непониманіи, Польской неспособности вразумиться (что еще печальне).
Разбирая, одно за другимъ, мннія, высказанныя въ Русской, преимущественно Московской журналистик, г. Полякъ изъ Кіева такъ отзывается объ нашей газет: ‘День’ проникнуть въ отношеніи къ Полякамъ почти такою же любовью, какъ и ‘Московскія Вдомости’. Разница состоитъ въ томъ только, что когда ‘Московскія Вдомости’ предлагаютъ мелкой шляхт на самыхъ пріятныхъ условіяхъ переселеніе на Сверныя тундры я хлопочутъ какъ бы устроить безобидно обязательную продажу Русскимъ Польскихъ имній въ Западномъ кра,— ‘День’ съ хлыстомъ въ рук гонитъ ту же шляхту въ противоположную сторону, именно въ Польшу, и хлопочетъ объ одномъ: какъ бы ее сдать поскоре и получить квитанцію. Онъ твердитъ т же, что и Редакція ‘Московскихъ Вдомостей’, нравоученія Полякамъ, но кажется боле ея снисходительнымъ. Онъ, кром того, хлопочетъ неугомонно объ общественной сил, о народности и повидимому не хотлъ сначала опираться на правительство, но въ полднее время перемнилъ мнніе и находитъ, что приставъ и квартальный необходимы для скораго поршенія мелочныхъ вопросовъ’. Да, г. Полякъ не ошибается: противъ вооруженнаго нападенія мы признаемъ необходимость вооруженнаго же отпора, а противъ коммиссаровъ жонда и жандармовъ-вшателей (изъ которыхъ одинъ былъ недавносхваченъ въ Немиров, Подольской губерніи, гд онъ собирался убить Русскаго учителя тамошней гимназіи) едвали даже достаточно приставовъ и квартальныхъ: нужна усиленная дятельность полиціи, именно, а никакъ не общества! Ужъ не думаетъ ли г. Полякъ изъ Кіева, что Польскихъ ножевщиковъ и вшателей слдуетъ увщевать литературно, никакъ не допуская вмшательства правительственной власти, Польскіе кинжалы отбивать перомъ, а противъ вооруженныхъ бандъ высылать на подводахъ общественное мнніе?! Неужели онъ не понимаетъ, что имевно эти-то подвиги Поляковъ, вызывая дйствіе силы правительственной, составляютъ главную помху для общественной мирной дятельности, и для разршенія вопроса на основаніяхъ нравственно-отвлеченной правды?.. Если Польская шляхта вся обратится въ жандармовъ-вшателей, такъ не будетъ уже мста никакому Польскому вопросу, и обществу придется окончательно устраниться…
‘О томъ, какимъ образомъ врне можно умиротворить Польскую народность, какъ съ нею ужиться, какъ ее удовлетворить въ справедливыхъ ея требованіяхъ — нтъ и рчи въ Русской литератур’, говоритъ авторъ письма. Но гд же эти справедливыя требованія? И такъ ли поступаютъ сами Поляки, чтобъ умиротвореніе было возможно? Мы помщаемъ въ этомъ же No нкоторыя корреспонденціи, изъ которыхъ читатели увидятъ, какъ способствуютъ сами Поляки длу умиротворенія. Могутъ ли Поляки требовать умиротворенія, когда они не допускаютъ и мысли ‘о преобладаніи въ Западныхъ губерніяхъ и на Украйн Русской и православной стихіи’? Да вотъ что наконецъ говоритъ г. Полякъ изъ Кіева въ самомъ этомъ письм: ‘Дайте Полякамъ въ Западномъ кра побольше средствъ, побольше силы, пусть народъ увидитъ, что Москали уходятъ, пусть будетъ возможность объяснить ему настоящій (?!) смыслъ Польскаго движенія — и вы увидите, что онъ станетъ на сторон Польской… Въ томъ-то и заключается вся ошибка Поляковъ, что они надялись въ черни найти т же увлеченія, такую же любовь свободы (?!) и такую же готовность на жертвы, какія одушевляли ихъ самихъ. Горькій опытъ разуврилъ ихъ, но вмст съ тмъ и научилъ многому’… Никакой другой ошибки на сторон Поляковъ авторъ и не признаетъ! ‘Очевидно, что горькій опытъ ведетъ лишь къ тому, чтобы достигать той же цли другими боле врными путями. Спрашивается — какая же есть надежда на умиротвореніе въ виду такого рода воззрній и стремленій?
Но всего интересне отзывы г. Поляка изъ Кіева объ отношеніи въ Полякамъ простаго народа. Не видать изъ нихъ, чтобъ горькій опытъ раскрылъ глаза Полякамъ-Украинцамъ,— и дождутся Поляки отъ народа новаго вразумленія, новыхъ доказательствъ, если до сихъ поръ предъявленныя были для нихъ недостаточны! Въ особенности рекомендуемъ это мсто тмъ юнымъ демократамъ, которые, по странному противорчію, кипитъ симпатіями къ Польскому длу, не зная для нихъ предловъ:
‘Бы ссылаетесь на народъ еще и, опираясь на нерасположеніе его къ Польскимъ помщикамъ, приходите къ тому заключенію, что онъ не желаетъ Польскаго владычества. Это, кажется, самая сильная ваша противъ насъ улика, смотря по тому, какъ вы ее стараетесь выставить всегда на видъ. Но отнеситесь ясно къ этому вопросу, и онъ вамъ предстанетъ въ другомъ вид… Народъ самъ заявилъ себя! говорите вы. А спросили ли вы его: понимаетъ ли онъ споръ нашъ? Созрлъ ли онъ для того, чтобы его понять? Это еще самая темная, грубая, фанатическая масса, рая ровно ничего не смыслитъ въ Нашемъ дл… И мы не прочь были бы уважить народную волю и покориться ей,— но волю разумную, которая знаетъ чего должна хотть и чего хочетъ? Если масса не обладаетъ такимъ развитымъ смысломъ, если его никто до сихъ лоръ не только не раскрылъ, но портилъ,— то къ чему вся эта комедія? Какъ бы вы ни были предубждены въ непогршимости народнаго смысла, вы не можете однакожъ придать ему безусловнаго значенія. Вамъ воспретитъ самая простая логика сдлать это. И такъ, лучше опредлите прежде врно: что онъ въ данный моментъ выражаетъ? Онъ выражаетъ самый грубый соціализмъ…’
Странны эти упреки въ соціализм и въ возбужденіи въ народ соціальныхъ стремленій, когда сами Поляки фабриковали золотыя грамоты и старались разжечь въ народ, но безуспшно, соціальныя страсти — уступкою ему земли въ полную собственность!..
Не можемъ здсь кстати не вспомнить поэмы Польскаго поэта Красинскаго,— поэта мессіанизма, послдователя Товіанскаго,— Красинскаго, автора ‘Адской Комедіи’, пользующагося такой огромной извстностью и авторитетомъ у Поляковъ. Онъ дйствительно обладаетъ огромнымъ поэтическимъ даромъ и можетъ считаться талантливйшимъ представителемъ того мистическаго отношенія Польской мысли къ судьбамъ Польши, которое и теперь составляетъ едвали не главную нравственную силу возстанія. Красинскій во всхъ своихъ произведеніяхъ, воспвая подвиги шляхты, называлъ ее не иначе, какъ святою, призванною пострадать за человчество,— обтованной мессіей народовъ. Но подъ конецъ своей жизни онъ написалъ небольшую поэму въ проз, подъ названіемъ ‘Ночь на Рождество Христово’, за которую Поляки назвали Красинскаго отступникомъ, апостатомъ, и которой распространенію стараются мшать всми способами, особенно же въ настоящее время… Вотъ, въ короткихъ словахъ, содержаніе этой поэмы:
На церковное празднованіе ночи на Рождество Христово стекаются вс католическіе народы въ Римъ, въ храмъ св. Петра. Отъ Польши приходитъ шляхта — изнуренная борьбою, израненная, изможденная, гордая, грустная и прекрасная. Приносятъ папу. Начинается богослуженіе… Но чмъ-то скорбнымъ, тревожнымъ полны души молящихся,— будто близокъ послдній часъ, будто грядетъ и уже подходитъ какое-то грозное великое событіе. Духъ захватываетъ ожиданіемъ… все ждетъ и чаетъ… И вдругъ раздается гулъ и раскаты подземнаго грома. Дрогнули и колыхнулись стны исполинскаго храма, закачались громадные столбы,— куполъ далъ трещину и ослъ, и вс народы въ неописанномъ ужас бгутъ вонъ, вонъ изъ собора… Остается въ храм, у гробницы св. Петра, только — папа и — Польская шляхта: она не двинулась съ мста, она не покинула главы своей латинской церкви, она вмст съ нимъ хочетъ погибнуть. Падаютъ, разбиваясь, столбы одинъ за другимъ, гнутся и ломятся своды,— наконецъ рухнулъ и куполъ и схоронилъ подъ своими развалинами и папу и шляхту… И все стихло… И на развалинахъ храма св. Петра, подъ которыми погреблись и папство и шляхта,— возстаетъ предъ смятенными взорами народовъ — Іоаннъ Богословъ… Начинается царство любви…
Итакъ, вщій поэтъ — возрожденіе Польши признаетъ возможнымъ только съ исчезновеніемъ католицизма или латинства и Польскаго шляхетства. Онъ не призналъ послднюю способною къ перерожденію, но на смерти шляхетства (не людей, разумется, а историческаго явленія) сооружаетъ новый міръ, міръ любви и братства…
Вопросы Папскій и Польскій тсно связаны между собою…