ЕГО ПОСЛДНІЙ ДЕНЬ.
ЕГО ПОСЛДНІЙ ДЕНЬ.
ОЧЕРКЪ Д. ВЕРГА.
ОЧЕРКЪ Д. ВЕРГА.
<Перевод Н. Н. Фирсова>
‘Отечественныя Записки’, No 11, 1883
Его последний день, Верга Джованни, Год: 1883
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Поздъ мчался между Миланомъ и Комо. Вдругъ что-то сильно встряхнуло вагонъ перваго класса, шедшій впереди остальныхъ. Старая маркиза, попавшая, къ вящшему своему неудовольствію, въ купе, въ которомъ сидлъ какой-то молодой человкъ и хорошенькая женщина, изъ тхъ, которыя даже въ дорог носятъ широкополыя шляпы съ огромными страусовыми перьями — старая маркиза испуганно вытаращила глаза и слезливо наморщила носъ.
У молодого франта былъ великолпный плэдъ, подбитый мхомъ, которымъ онъ, не взирая на теплый весенній день, предложилъ младшей сосдк покрыть колни вмст съ его собственными колнями.
Онъ былъ очень вжливый молодой человкъ. Она не то отказывалась, не то соглашалась, между ними только что завязался пріятный разговоръ, игривая, любезная борьба изъ за пледа, и вдругъ поздъ всколыхнуло. Къ счастью старой маркизы, ее знало лично начальство станціи Монца, и поэтому старуху пересадили въ отдльное купэ.
Въ вечернихъ миланскихъ газетахъ того дня было напечатано слдующее краткое извстіе.
‘Сегодня утромъ, около станціи Асто, на рельсахъ желзнодорожнаго пути, былъ найденъ трупъ неизвстнаго человка, раздавленнаго поздомъ. Производится разслдованіе’.
Больше газеты ничего не знали. Толпа поселянъ, возвращаясь съ приходскаго праздника, набрела неожиданно на этотъ трупъ, онъ лежалъ на глинистомъ полотн желзной дороги, между рельсами. Трупъ окружили и стали разсматривать. Одинъ изъ прохожихъ замтилъ, что ‘покойникъ посл праздника — дурная примта’. Большинство подбирало по этому случаю нумера для лотереи.
Желзнодорожный сторожъ, чтобы очистить путь, оттащилъ трупъ на лугъ, въ кусты, нарзалъ травы, покрылъ его лицо, до того обезображенное, что на него страшно было взглянуть. На мсто происшествія пріхала полиція, побывалъ слдователь, и такъ какъ день былъ праздничный — Вознесенье — то на зеленомъ простор полей время отъ времени появлялись красные султаны карабинеровъ и группы разодтыхъ по праздничному любопытныхъ мстныхъ жителей.
На покойник были надты донельзя изношенныя штаны и старая суконная куртка, въ карман былъ лотерейный билетъ, на ногахъ — едва державшіеся на ошмыганной дратв башмаки. Его широко раскрытые глаза глядли съ посинлаго обезображеннаго лица въ ясное голубое небо. Онъ лежалъ на спин, когда его нашли. Начальство старалось разузнать отъ чего послдовала смерть: было ли это самоубійство или убійство? И, если убійство, то съ какой цлью, корыстною или безкорыстною? Трупъ и все одяніе тщательно осмотрли, составили аккуратный протоколъ, словно нашли на покойник бумажникъ съ сотнями тысячъ франковъ. Потомъ, стали добиваться, кто онъ такой? отъ куда взялся? Пытались разузнать его имя, его родину, собрать свднія о его родителяхъ, о его ремесл. Примтъ смерть оставила не много: рыжую бороду, дней десять не бритую, да грязныя страдальческія руки, которыя, очевидно, давно не работали.
Нкоторые прохожіе, впрочемъ, узнали человка по этимъ примтамъ. Между прочимъ, узнала его веселая толпа молодыхъ парней и двушекъ, проходившая мимо.
— Ну, онъ не будетъ больше плясать, конченъ балъ! ршили парни.
Они разсказывали, что видли, какъ этотъ человкъ шелъ по большой дорог, безсильно болтая руками, волоча ноги, едва тащившія растоптанные, развалившіеся сапоги. Однажды, онъ даже остановился на нсколько минутъ послушать шарманку и казалось, что въ самомъ дл былъ непрочь поплясать. Онъ оглядывался кругомъ, но ничего не говорилъ. Потомъ, онъ пошелъ дальше по дорог, спустился въ долину, уходившую далеко, далеко. Шелъ онъ съ правой стороны дороги, подъ деревьями, въ землю глядлъ. Конка проходила, и онъ подъ нее чуть не подвернулся: кучеръ обругалъ его и даже, кажется, огрлъ хлыстомъ. Тогда онъ вдругъ отскочилъ въ сторону, словно испугался грозившей ему опасности быть раздавленнымъ.
Потомъ, его видли около одного поля, онъ сидлъ на земл въ какой-то подозрительной поз: не то гадалъ по колыхавшейся около кукуруз, не то камни въ придорожной канав считалъ. Парень, сторожившій поле, вооружась здоровой дубиной, потихоньку подкрался къ нему, желая узнать, что такое длалъ этотъ бродяга. Воровать онъ не могъ, зеленые султанчики кукурузы только что распустились и на грошъ ничего нельзя еще было утянуть: зернышка зрлаго не было, хоть все поле пройди. Когда парень подошелъ къ прохожему, оказалось, что тотъ просто на просто сидлъ разувшись, упершись подбородкомъ въ ладони. Сторожъ, однако, пряча дубинку за спиной, спросилъ его, что онъ тутъ около чужого поля длаетъ, и подозрительно осмотрлъ его руки. Прохожій, что-то невнятно бормоталъ, очевидно, не зная что отвтить, потомъ сталъ медленно, медленно обувать свои башмаки. Потомъ, всталъ и опять пошелъ дальше, сгорбившись и какъ будто крадучись, точно что укралъ.
Шелъ онъ по глинистому завальчику около канавы, подъ тутовыми деревьями, которыя только что стали одваться листвой. Луга, и вправо и влво, были зеленые-презеленые. Вода канавы въ тни была темная, почти черная, а, выбгая на солнце, свтилась и искрилась. Солнце было яркое, веселое, весеннее солнце, въ его свт птицы такъ и заливались пснями.
Парень, разсказавшій все это, прибавилъ, что онъ самъ посл того съ часъ просидлъ въ засад, подъ кустомъ, поджидая, не вернется ли бродяга. ‘Мн и въ вкъ не догадаться бы, что онъ экія штуки продлывалъ, собираясь покончить съ собой подъ машиной’. Парень прежде всего призналъ его по башмакамъ, изъ которыхъ ноги лезли наружу. Онъ еще утромъ запримтилъ эти башмаки. Впрочемъ, когда трупъ нашли на рельсахъ, башмаки у него были свалившись съ ногъ, вроятно, отъ полученнаго толчка.
— Надо полагать, что какъ колеса-ти по немъ прохали, такъ онъ еще ногами вздрыгнулъ! замтилъ лакей ближайшаго трактира, въ своей черной куртк съ салфеткой на рук, тоже привлеченный трупнымъ запахомъ, какъ черный воронъ. Онъ тоже видлъ, какъ мимо трактира въ полдень проходилъ этотъ неизвстный человкъ, лицо у него было тогда жадное, голодное, глаза такіе, что за ними гляди — не то украдутъ, что подъ руку попадется, украдутъ даже похлебку, которая кипитъ въ котл. Даже собаки чуяли недоброе, и лаяли на его башмаки, развавшія свои несытыя дыры, черпавшія дорожную пыль.
День проходилъ въ этихъ разговорахъ.
Солнце опускалось ниже, тнь отъ покойника становилась все ниже, длинне, особенно тнь его разутыхъ ногъ. Глядть было страшно. Даже птицы безмолвно отлетали отъ этого мста. Изъ предмстья города, изъ окрестныхъ трактировъ доносились веселые звуки человческихъ голосовъ, доносилась разгульная псня. Сквозь жидкую зелень садовъ видно было какъ на дворахъ плясали двушки съ растрепанными волосами. И когда вечеромъ телега, съ трупомъ самоубійцы, прозжала мимо ярко освщенныхъ оконъ, толпы любопытныхъ, бросившіяся къ окнамъ, затмили свтъ, падавшій на улицу изъ горницъ.
А на улиц шарманка продолжала наигрывать свой вальсъ изъ ‘Madame Angot’.
Вскор узнали кое-что о несчастномъ. Хозяйка ночлежнаго дома въ Порто Тенальа, предмстьи города, вспомнила, что мсяцъ тому назадъ она видла этого человка съ рыжей бородой. Онъ пришелъ къ ней вечеромъ въ проливной дождь, изморенный до смерти, съ узелкомъ подъ мышкой, узелокъ былъ такой маленькій, что его не трудно было таскать съ собой хоть на край свта. Незнакомецъ попросился ночевать. Хозяйка, прежде чмъ дать согласіе, взвсила глазами узелокъ, дабы опредлить, найдутся ли въ немъ т пять копеекъ, которыя ей слдовало съ него получить за ночлегъ. Впрочемъ, онъ и самъ предварительно освдомился о размр платы.
Онъ прожилъ у этой хозяйки нсколько дней. Каждый божій день онъ ждалъ какого-то письма, вставалъ съ зарей и отправлялся въ городъ за этимъ нетерпливо ожидаемымъ письмомъ, ходилъ онъ всегда согнувшись, видъ имлъ измученный, усталый, съ самаго утра усталый. Наконецъ, онъ получилъ письмо, марочка была городская, въ письм ему писали, что на фабрик для него нтъ мста, и что другой работы не предвидится. Хозяйка узнала о содержаніи этого письма, потому что нашла его на постели. Бднякъ, получивъ его, долго держалъ его въ рукахъ и сидлъ, не двигаясь съ мста и опустивъ голову, потомъ всталъ и ушелъ.
Больше о немъ ничего никто не зналъ. Должно быть, онъ дальній. Нкоторые добрые люди давали ему совты: ‘Сходилъ бы ты въ Миланъ, недалеко, городъ большой, тамъ, поди, найдется работа’.
Однако, онъ не врилъ, что найдетъ, тмъ не мене, искалъ работы неустанно, покуда у него хоть грошъ остался за душой. Онъ нанимался тесать камни, жечь угли, подносить кирпичъ и извстку на постройки. Но постоянной работы не было, силы раньше куда-то ушли, особенно съ тхъ поръ, какъ онъ, неизвстно когда, сломалъ себ руку. Прикащики посылали его съ одной работы на другую, чтобы только отвязаться отъ него. Наконецъ, когда онъ выбился изъ силъ, пытаясь безуспшно отыскать подходящую работу, то взялъ и легъ поперегъ рельсовъ.
О чемъ онъ думалъ, лежа на спин на этихъ рельсахъ, глядя на ясное небо, на вершины зеленыхъ деревъ? Кто знаетъ? Знаютъ только, что наканун вечеромъ, когда онъ пришелъ въ свою ночлежную берлогу, онъ едва передвигалъ ноги, и, ложась въ постель, произнесъ: ‘Ну, такъ значитъ завтра’…
Передъ тмъ, онъ ходилъ въ Миланъ и, ложась спать, припоминалъ, какъ провелъ вечеръ.
Это было въ субботу вечеромъ. Вс трактиры около фаро Бонапарте {Предмстье Милана.} сіяли газовымъ свтомъ и кишли народомъ, около балагановъ, около лотковъ разнощиковъ тоже кишли толпы народа, конца не было этому народу, его группы терялись постепенно въ тни ближайшихъ загородныхъ рощъ.
Двушка въ розовомъ трико, стоя подъ ярко размалеванной вывской балагана, что есть мочи колотила въ барабанъ.
Счастливая парочка, обнявшись, сидла подъ кустомъ, прислонясь къ стволу дерева.
Разнощикъ ‘грушъ и яблоковъ поваренныхъ’ надрывалъ жилы, выкрикивая во все горло свой товаръ.
Нашъ бродяга возвращался изъ города. Онъ прошелъ мимо маленькой мелочной лавочки, двери были притворены, на порог мужчина безъ сюртука курилъ трубку, а внутри, около прилавка, женщина кормила грудью ребенка.
Онъ проходилъ мимо всего этого, все видлъ, но нигд не смлъ остановиться. Ему казалось, что его гнали, гнали отовсюду, гнали куда-то впередъ. Казалось, крещенные уже чуяли покойника и избгали его. Только одна старуха какъ будто не сторонилась отъ него. Старуха, что-то бормоча себ подъ носъ, брела, согнувшись подъ тяжестью огромной корзины, нагруженной хлбомъ — она разносила хлбъ изъ пекарень по лавкамъ — и присла отдохнуть около дороги. Она сла рядомъ съ нимъ и сейчасъ же завела разговоръ, то есть стала жаловаться на свое горькое житье. Старые люди любятъ жаловаться на судьбу. Она перебрала вс свой бды: дочь у ней лежала въ больниц, а зять заставлялъ ее, старуху, работать, какъ вола. Она съ такой-то вотъ ношей за спиной должна чуть не въ Монцу каждый день таскаться, а поясница у ней такъ и ноетъ, словно собаки ее рвутъ. Старуха охотно болтала съ нимъ, но и она ушла своей дорогой варить поленту зятю, ожидавшему ее дома.
Все это онъ припомнилъ, ложась спать.
На другое утро онъ всталъ поздно.
На сел пробило полдень. На всхъ колокольняхъ зазвонили колокола, насталъ праздникъ Вознесенья. Когда колокола смолкали, вся окрестность воистину погружалась въ глубокую тишину.
Вдругъ раздался рзкій, угрожающій свистокъ и показался поздъ. Онъ несся съ быстротой молніи.
Солнце стояло высоко и сильно жгло. Съ той стороны чугунки зеленые луга уходили вдаль, теряясь въ тнистыхъ купахъ тутовыхъ деревьевъ, инд просвчивались воды канала, обсаженнаго тополями.
— Ну, надо идти! Пора кончать!
Между тмъ, онъ не двигался съ мста и сидлъ скорчившись, положивъ голову на руки.
Пробжалъ песъ, тощій, голодный, это былъ единственный песъ, который не лаялъ на него. Животное нершительно, боязливо остановилось передъ человкомъ, поглядло и стало слегка помахивать хвостомъ. И, наконецъ, видя, что подачки не будетъ, тоже удалилось. Въ царившей окрестъ тишин слышно было, въ теченіи нсколькихъ минутъ, какъ четвероногій, бездомный бродяга, поджавъ хвостъ и пустое брюхо, ступалъ по дорог.
Вечеромъ, его трупъ провезли мимо веселыхъ трактировъ. Шарманки продолжали гудть, въ трактирахъ пированіе длилось далеко за полночь. Когда горла охрипли отъ псенъ и говору, а у двушекъ ноги устали плясать, начались разговоры о самоубійств, случившимся около полудня. Одна двушка разсказывала, что у нея была подруга, прелестная, какъ ангелъ, которая удушила себя угаромъ, отъ любви удушилась, такъ ее и нашли мертвою, она прижимала къ губамъ портретъ своего милаго, негоднаго измнника, который бросилъ ее и женился на богатой лавочниц. Разсказчица знала до тонкости вс подробности, он цлыхъ два года шили за однимъ столомъ.
Одинъ изъ парней объяснилъ, что еслибы ему измнили, такъ онъ задалъ бы праздникъ обоимъ, и ей, и ему, задалъ бы вотъ этимъ самымъ ножемъ, который всегда носилъ въ карман. Нельзя не носить ножа: мало ли что можетъ случиться.
Парень бахвалился, а двушки внимательно его слушали, онъ былъ такой красавчикъ, съ густыми курчавыми волосами и съ маленькой франтовской шапочкой, надтой набекрень.
Половой притащилъ еще нсколько бутылокъ вина, и вс, сидя кругомъ стола, положивъ руки на скатерть, принимали участіе въ оживленномъ разговор о пріятныхъ предметахъ. Изрдка подъ столомъ доходило до дружескихъ рукопожатій.
На этомъ свт всмъ житье собачье. Одно утшенье — дружба, любовь. Лучше дружно жить, не ссориться. Viva l’allegria.
Двое юношей сцпились было другъ съ другомъ за черныя очи одной изъ красавицъ. Срамъ просто! пріятели стали ихъ разнимать и мирить.
— Все это отъ вина. Охъ, все отъ вина!
— Viva l’allegria.
Потомъ, сами миротворцы чуть было не сцпились съ хозяиномъ харчевни, приписавшемъ на счет нсколько лишнихъ бутылокъ вина. Однако, все обошлось благополучно. Вс высыпали на свжій воздухъ: ночь была глубокая.
Хозяинъ повозился еще съ добрый часъ, запирая окна и двери, подводя итоги въ своей засаленной книг и подслъ къ жен, давно дремавшей въ углу съ груднымъ ребенкомъ на колняхъ.
Голоса постепенно отдалялись и смолкали, изрдка долеталъ взрывъ веселаго смха.
Подъ большимъ шатромъ звзднаго неба водворилась величавая тишина, и только пвунъ-сверчокъ трещалъ около рельсовъ, около самаго того мста, гд утромъ человкъ убилъ самого себя.