Джон Халифакc, Крейк Дина Мария, Год: 1856 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 98 минут(ы)

Джонъ Халифаксъ.

Повсть Крэкъ.

ГЛАВА I.

— Дай дорогу м-ру Флетчеру, маленькій бездльникъ.

Я думаю, женщина (Салли Ваткинсъ, моя бывшая кормилица) хотла сказать ‘бродяга’, но перемнила намреніе.

Мы оба, отецъ и я, оглянулись, удивленные ея необычной сдержанностью въ выраженіяхъ, но удивленіе наше быстро исчезло, когда мальчикъ, къ которому она обращалась, повернулся, на минуту остановилъ взглядъ на каждомъ изъ насъ и затмъ уступилъ намъ мсто. Оборванный, грязный и несчастный, этотъ мальчикъ все-таки походилъ на что угодно, только не на ‘бродягу’.

— Теб незачмъ идти подъ дождь, любезный. Подвинься ближе къ стн, тогда здсь хватитъ мста и для насъ, и для тебя,— сказалъ отецъ, подвигая мою ручную колясочку. Мальчикъ взглянулъ на него съ благодарностью, протянулъ руку и продвинулъ меня подальше. У него была сильная рука, уже огрубвшая отъ работы, хотя самъ онъ былъ приблизительно моихъ лтъ. Чего бы я не далъ, чтобы быть такимъ же рослымъ и крпкимъ.

Салли крикнула изъ своей двери:— Не хотите ли войти ко мн и посидть у огня?

Но шевелиться и ходить было для меня всегда большимъ трудомъ, и я предпочелъ остаться въ переулк и наблюдать, какъ осенній дождь поливаетъ землю, кром того, мн хотлось еще посмотрть на незнакомаго мальчика.

Онъ почти не шевелился и стоялъ, по-прежнему прислонясь къ стн, не то отъ усталости, не то, чтобы не мшать намъ.

Но онъ совсмъ почти не обращалъ на насъ вниманія, глаза его были устремлены на мостовую и слдили, какъ крутящіяся капли дождя, падая на землю, поднимали вокругъ себя маленькія облачка водяной пыли. Лицо его носило слишкомъ серьезное и угрюмое выраженіе для четырнадцатилтняго мальчика. Это лицо я и сейчасъ еще вижу передъ собой, хотя съ тхъ поръ прошло уже больше, чмъ полвка.

Каріе, глубоко сидящіе глаза, густыя брови, красивыя очертанія плотно сжатыхъ губъ, прямой, рзко обрисованный смлый подбородокъ того типа, который придаетъ всему лицу отпечатокъ ршимости и желзной воли.

Какъ я уже сказалъ, мальчикъ былъ высокъ и крпокъ, а я, бдное, жалкое существо, такъ преклонялся передъ физической силой. Все въ немъ какъ бы подчеркивало мои недостатки: его мускулистые члены, широкія, прямыя плечи, здоровая, хотя исхудалая и тонкая шея — даже крутые завитки густыхъ свтлыхъ волосъ. Онъ представлялъ собою главную фигуру въ картин, которая до сихъ поръ еще стоитъ передъ моими глазами, какъ будто это было вчера: узкій, грязный переулокъ, ведущій отъ Главной улицы, на дальнемъ конц котораго виднются зеленыя поля, по обимъ сторонамъ улицы — открытыя двери домовъ, изъ которыхъ доносится усыпляющій стукъ ткацкихъ станковъ, болтовня ребятишекъ, плескающихся въ канавахъ и спускающихъ на воду флотиліи изъ картофельной шелухи. Прямо передъ нами — Главная улица и на ней большой домъ городского головы, а вдали поднимающаяся надъ верхушками деревьевъ четырехъугольная башня нашего стариннаго аббатства — гордость и слава Нортанбери. Внезапно изъ разорвавшихся тучъ на нее упалъ лучъ свта. Незнакомый мальчикъ поднялъ голову, чтобъ посмотрть на него.

— Дождь скоро перестанетъ,— сказалъ я,— но врядъ ли онъ слышалъ мои слова. О чемъ могъ думать съ такимъ напряженіемъ этотъ бдный маленькій работникъ?

Не думаю, чтобы мой отецъ еще разъ вспомнилъ о мальчик, которому онъ далъ мсто рядомъ съ нами изъ чувства простой справедливости. У него и безъ того достаточно было длъ, которыя могли занимать его мысли. Я видлъ по его потемнвшему лицу и безпокойству, съ какимъ онъ водилъ палкой по водянымъ лужицамъ, что онъ сгоралъ желаніемъ поскоре попасть на свой кожевенный заводъ, бывшій неподалеку.

Онъ вытащилъ свои большіе серебряные часы, представлявшіе собою грозу нашего дома, они, казалось, заимствовали нкоторыя черты изъ характера своего хозяина и, безжалостные, какъ судьба или справедливость, никогда не ошибались ни на одно мгновеніе.

— Двадцать три минуты потеряны изъ-за этого ливня. Финеасъ, сынъ мой, какъ бы мн доставить тебя домой цлымъ и невредимымъ? Можетъ быть, ты пойдешь со мной на кожевенный заводъ?

Я покачалъ головой. Абелю Флетчеру было, конечно, очень тяжело имть своимъ единственнымъ сыномъ такое безпомощное и слабое существо, въ шестнадцать лтъ столь же безполезное для него, какъ новорожденный младенецъ.

— Ну, ладно, я отыщу кого нибудь, кто проводитъ тебя домой.

Отецъ пріобрлъ для меня нчто врод коляски, въ которой, съ посторонней помощью, я могъ, время отъ времени, сопровождать его въ прогулкахъ между нашимъ жилищемъ, кожевеннымъ заводомъ и молитвеннымъ домомъ — но, тмъ не мене, онъ никогда не ршался оставить меня совсмъ одного на улиц.

— Эй, Салли, Салли Воткинсъ! Не хочетъ ли кто изъ твоихъ молодцовъ честно заработать пенни?

Салли была слишкомъ далеко, чтобы услышать, но я замтилъ, что при этихъ словахъ моего отца стоявшій возл насъ мальчикъ покраснлъ и невольно сдлалъ движеніе впередъ. Мн только теперь бросилось въ глаза, какой у него былъ голодный и истощенный видъ.

— Отецъ!— прошепталъ я. Но тутъ мальчикъ собрался съ духомъ и воскликнулъ:

— Сударь, я нуждаюсь въ работ, можно мн заработать эти деньги?

Отецъ пристально посмотрлъ на него.

— Какъ твое имя, любезный?

— Джонъ Халифаксъ, сударь.

— Откуда ты?

— Изъ Корнваллиса.

— Есть у тебя родные?

— Нтъ.

Я хотлъ бы, чтобы отецъ не предлагалъ такихъ вопросовъ,

— Сколько теб лтъ, Джонъ Халифаксъ?

— Четырнадцать, сударь.

— Ты привыкъ работать?

— Да.

— Какого рода работу?

— Все, что можно достать.

Я съ волненіемъ прислушивался къ этому допросу, производившемуся за моей спиной.

— Хорошо,— сказалъ мой отецъ посл минутнаго молчанія,— ты проводишь моего сына домой и получишь за это пенни {Пенни — мелкая англійская монета.}. Но дай мн посмотрть, можно ли на тебя положиться?— И придерживая мальчика вытянутой рукой, Абель Флетчеръ остановилъ на немъ свои глаза, приводившіе въ ужасъ всхъ мошенниковъ въ Нортонбери, соблазнительно позвякивая серебряными монетами въ карман.— Ну, такъ я говорю,— можно ли на тебя положиться?

Джонъ Халифаксъ не отвтилъ и не опустилъ глазъ. Онъ, казалось, чувствовалъ, что наступилъ критическій моментъ, и собралъ вс свои силы, чтобы отразить нападеніе. Онъ встртилъ его въ молчаніи и вышелъ побдителемъ.

— Отдать теб сейчасъ плату, любезный?

— Не раньше, чмъ я ее заработаю, сударь.

Отецъ отдернулъ назадъ свою протянутую руку, опустилъ деньги въ мою и оставилъ насъ.

Я провожалъ его взглядомъ, когда онъ переходилъ черезъ улицу, бодро шагая по лужамъ. На немъ была широкая куртка простого покроя, но тонкая, теплая и безъ единаго пятнышка, полосатые штаны и кожаныя штиблеты, а на голов широкополая шляпа, изъ-подъ которой виднлись сдые волосы, придававшіе ему почтенный и достойный видъ. Вообще, онъ выглядлъ какъ разъ тмъ, чмъ былъ на самомъ дл: честнымъ, почтеннымъ, зажиточнымъ ремесленникомъ. Я смотрлъ, какъ онъ шелъ вдоль улицы,— мой добрый отецъ, котораго я уважалъ, можетъ быть, даже больше, чмъ любилъ. Незнакомый мальчикъ также глядлъ на него.

Мелкій дождь все еще продолжалъ итти, поэтому мы медлили двинуться въ путь. Джонъ Халифаксъ попрежнему стоялъ, прислонясь къ стн, и не пытался завести разговоръ. Только разъ, когда рзкій сквозной втеръ въ переулк заставилъ меня вздрогнуть, онъ заботливо окуталъ меня плащемъ.

— Боюсь, что вы не очень-то крпки?

— Нтъ.

Затмъ онъ продолжалъ стоять, безцльно глядя на противоположную сторону улицы — на домъ мэра со ступеньками и портикомъ и четырнадцатью окнами, одно изъ нихъ было открыто, и за нимъ виднлась куча маленькихъ дтскихъ головокъ.

Это были дти мэра, я зналъ ихъ всхъ, но только по виду: ихъ отецъ былъ адвокатъ, а мой — только кожевникъ. Дтей, повидимому, очень забавляли наши фигуры, ежившіяся подъ дождемъ, безъ сомннія, ихъ собственное положеніе казалось еще пріятне по сравненію съ нашимъ. Я лично мало обращалъ на это вниманія, но воображаю, что долженъ былъ чувствовать бдный бездомный мальчикъ, глядя на окошко дтской и слушая щебетанье веселыхъ голосовъ и заманчивый звонъ обденной посуды.

Какъ разъ въ эту минуту еще одна головка появилась у окна, это былъ ребенокъ постарше. Я встрчалъ ее вмст съ остальными и зналъ, что она была здсь только гостьей. Она посмотрла на насъ, затмъ исчезла. Вскор посл того мы увидли, что входная дверь пріоткрылась, за ней, очевидно, происходила какая-то борьба, и черезъ узкую улицу до насъ долетли громкіе голоса:

— Я хочу,— говорю вамъ, я такъ хочу!

— Вы не должны, миссъ Урсула!

— Но я хочу!

И на порог появилась маленькая двочка съ булкой благо хлба въ одной рук и большимъ ножомъ въ другой. Ей удалось отрзать порядочный ломоть, который она теперь протягивала намъ.

— Возьмите это, мальчикъ! Вы кажетесь такимъ голоднымъ. Пожалуйста, возьмите!

Но тутъ служанка втащила ее назадъ, дверь захлопнулась, и за ней раздался пронзительный крикъ.

Это заставило Джона Халифакса вздрогнуть и поглядть вверхъ на окно дтской, но оно было закрыто, и больше мы ужъ ничего не услышали. Черезъ минуту онъ перешелъ улицу и подобралъ кусокъ хлба. Въ т времена блый хлбъ былъ чрезвычайно дорогъ, и бдные люди рдко имли его: они питались ржанымъ. Джонъ Халифаксъ, наврное, не пробовалъ пшеничнаго хлба уже нсколько мсяцевъ — онъ такъ жадно смотрлъ на него. Затмъ онъ взглянулъ на запертую дверь, и мысли его приняли, повидимому, другое направленіе. Прошло много времени, прежде чмъ онъ принялся за ду — медленно, спокойно и съ задумчивымъ видомъ.

Какъ только дождь пересталъ, мы отправились домой, внизъ по Главной улиц къ церкви аббатства. Онъ молча толкалъ мою колясочку. Я хотлъ вызвать его на разговоръ.

— Какой вы сильный!— сказалъ я со вздохомъ, когда быстрымъ поворотомъ онъ избавилъ меня отъ опасности быть опрокинутымъ прозжавшимъ мимо всадникомъ. Это былъ молодой мистеръ Брисвудъ изъ Мисхауза, который никогда не заботился, гд онъ детъ и не толкнулъ ли кого нибудь.— Такой большой и такой сильный.

— Правда? Ну, мн вдь и нужно быть сильнымъ.

— Почему?

— Чтобъ зарабатывать свой хлбъ.

Онъ расправилъ свои широкія плечи, и поступь его сдлалась тверже, какъ будто онъ зналъ, что передъ нимъ весь міръ, и готовился встртить жизнь съ голыми руками, но безъ страха.

— Какую работу вы длали послднее время?

— Все, что попадалось, я вдь никогда не учился ремеслу.

— А вы хотли бы изучить какое нибудь ремесло?

Онъ колебался съ минуту, какъ бы взвшивая свои слова.— Когда-то я хотлъ быть тмъ же, чмъ былъ мой отецъ.

— А кто онъ былъ?

— Образованный человкъ и джентльменъ.

Это открытіе не очень удивило меня. Хотя мой отецъ былъ кожевникъ и упорный защитникъ чести ремесла, онъ, однако, твердо врилъ въ преимущества хорошаго происхожденія,— по крайней мр, до нкоторой степени. По закону природы, допускающему только рдкія исключенія, качества предковъ передаются послдующимъ поколніямъ, очевидно, что даже при одинаковыхъ условіяхъ воспитанія у сына джентльмена больше надежды самому стать джентльменомъ, чмъ у сына рабочаго.

Я возобновилъ разговоръ.— Такъ, можетъ быть, вы бы не захотли заниматься ремесломъ?

— Нтъ, хотлъ бы. И какое значеніе можетъ это имть для меня? Мой отецъ былъ, правда, джентльменъ…

— А ваша мать?

Онъ внезапно отвернулся, щеки-его покраснли, и губы задрожали.— Она умерла, я не люблю, когда чужіе говорятъ о моей матери.

Я попросилъ у него извиненія. Ясно было, что онъ любилъ свою мать и горевалъ о ней,— что подъ давленіемъ вншнихъ обстоятельствъ порывистое чувство ребенка превратилось въ молчаливую и упорную привязанность мужчины. Лишь черезъ нсколько минутъ я ршился робко высказать свое желаніе, чтобы мы не были ‘чужими’.

— Неужели?..— Изумленный и благодарный взглядъ мальчика проникъ мн прямо въ сердце.

— Вы много путешествовали по этой мстности?

— Порядочно — за послдніе три года. Я работалъ, какъ умлъ, на уборк хлба и при сбор яблокъ и хмеля. Только этимъ лтомъ я не могъ работать: у меня былъ тифъ.

— Что же вы тогда длали?

— Лежалъ въ риг до тхъ поръ, пока поправился. Теперь я совсмъ здоровъ, вамъ нечего бояться.

— О нтъ, я, право, вовсе не думалъ объ этомъ.

Скоро мы совсмъ подружилисъ. Онъ бережно вывезъ мою коляску изъ города, въ аллею аббатства, всю усянную свтлыми пятнами отъ солнечныхъ лучей, проникавшихъ сквозь навсъ втвей. Разъ онъ остановился, чтобы поднять для меня большой верообразный коричневый листъ конскаго каштана.

— Онъ очень красивъ, неправда ли, только онъ показываетъ, что наступила осень.

— А какъ вы будете жить зимой, когда нтъ работы на открытомъ воздух?

— Не знаю.

Лицо его омрачилось и въ глазахъ опять появилось голодное и измученное выраженіе, исчезнувшее во время нашего разговора. Я упрекнулъ себя за то, что подъ вліяніемъ его веселыхъ рчей совершенно забылъ объ этомъ.

— Ахъ!— вскричалъ я съ жаромъ, когда мы оставили тнистую аллею аббатства и перескли улицую— Вотъ мы и дома!

— Дома?— Безпріютный мальчикъ поглядлъ на безукоризненно чистыя каменныя ступеньки и крпкія перила лстницы, которая вела въ большой и красивый домъ моего отца.— Въ такомъ случа, всего хорошаго — прощайте!

Я вздрогнулъ. Это слово опечалило меня. Въ моей грустной одинокой жизни лицо этого мальчика мелькнуло, какъ солнечный лучъ, какъ отблескъ веселаго дтства, юности и силы, которыя никогда, никогда не будутъ моимъ удломъ. Позволить ему уйти значило бы для меня опять погрузиться въ прежній мракъ.

— Не совсмъ еще прощайте!— сказалъ я, тщетно стараясь выбраться изъ моей колясочки и подняться по ступенькамъ. Джонъ Халифаксъ пришелъ ко мн на помощь.

— Не позволите ли вы мн отнести васъ на рукахъ. Я бы могъ — и — и — вы знаете, это было бы такъ забавно.

Онъ старался обратить все въ шутку, чтобы не огорчить меня, но его дрожащій голосъ былъ нженъ, какъ женскій, нжне, чмъ т женскіе голоса, которые я привыкъ слышать. Я обвилъ руками его шею, онъ поднялъ меня осторожно и заботливо и опустилъ у самой двери. Затмъ онъ повернулся, чтобы уйти.

Сердце мое неудержимо рвалось за нимъ. Не помню, что именно я сказалъ, но это что-то заставило его вернуться.

— Могу я сдлать еще что нибудь для васъ, сударь?

— Не зовите меня ‘сударь’, я — такой же мальчикъ, какъ и вы. Вы мн нужны, не уходите пока. Ахъ, вотъ идетъ и мой отецъ.

Джонъ Халифаксъ отошелъ въ сторону и почтительно дотронулся до своей шляпы.

— Такъ ты еще здсь? Что-жъ, позаботился ты о моемъ сын, любезный? Отдалъ онъ теб плату?

Ни одинъ разъ не вспомнилъ о деньгахъ.

Когда я сказалъ это, отецъ засмялся, назвалъ Джона честнымъ малымъ и началъ рыться въ своихъ карманахъ, отыскивая монету покрупне. Я рискнулъ притянуть его къ себ и шепнулъ ему кое-что на ухо, но не получилъ отвта. Между тмъ Джонъ Халифаксъ въ третій разъ пошелъ прочь.

— Постой, мальчикъ — я забылъ твое имя,— вотъ твоя плата и шилингъ на придачу за то, что ты былъ добръ къ моему сыну.

— Благодарю васъ, но я не беру платы за доброту. Онъ удержалъ свои гроши, а шилингъ возвратилъ моему отцу.

— Э,— сказалъ отецъ въ сильномъ удивленіи,— ты — странный мальчикъ, но мн некогда разговаривать съ тобой. Пойдемъ обдать, Финеасъ.— Внезапно блеснувшая въ его голов мысль заставила его опять повернуться къ Джону.— Послушай-ка, ты не голоденъ?

— Очень голоденъ.— Природа взяла наконецъ свое, и крупныя слезы показались на глазахъ бднаго мальчика.— Почти умираю съ голоду.

— Господи помилуй! Такъ входи и пообдай съ нами. Но сначала — и мой неумолимый отецъ придержалъ его за плечо — ты честный мальчикъ и происходишь отъ честныхъ родителей?

— Да.— Въ отвт звучало почти негодованіе.

— Ты зарабатываешь свой хлбъ?

— Да, когда могу достать работу.

— Ты никогда не былъ въ тюрьм?

— Нтъ!— прогремлъ мальчикъ, бросая на него яростный взглядъ.— Мн не нужно вашего обда, сударь. Я хотлъ остаться, потому что вашъ сынъ просилъ меня, а онъ былъ со мной вжливъ, и я полюбилъ его. Но теперь я думаю, что мн лучше было бы уйти. Прощайте, сударь!..

Въ старой книг — самой трогательной изъ всхъ книгъ — есть одинъ стихъ:

‘И когда кончилъ Давидъ разговоръ съ Сауломъ, душа онаана прилпилась къ душ Давида, и полюбилъ его онаанъ, какъ свою душу’.

И въ этотъ день я, еще боле бдный и безпомощный онаанъ, нашелъ своего Давида.

Я схватилъ его за руку и не хотлъ отпустить.

— Ну, входите ребята, нечего больше шумть, — рзко произнесъ отецъ, скрываясь за дверью.

И такъ, все еще крпко держа моего Давида, я ввелъ его въ домъ моего отца.

ГЛАВА II.

Наконецъ, обдъ былъ конченъ, мы съ отцомъ обдали въ большой зал, съ дубовымъ поломъ, твердымъ и блестящимъ, какъ мраморъ, и скользкимъ, какъ стекло. Обстановку комнаты составляли жесткіе стулья съ прямыми высокими спинками, длинными рядами стоявшіе другъ противъ друга, большой столъ, буфетъ и стнные часы съ кукушкой.

Я не осмлился привести бднаго бездомнаго мальчика въ эту комнату, бывшую всецло во владніи отца, но какъ только онъ ушелъ на свой заводъ, я послалъ за Джономъ.

Джель привела его ко мн. Это была единственная женщина у насъ въ дом, но, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда я бывалъ очень боленъ, она не проявляла никакихъ признаковъ женственной нжности и мягкости. Въ данную минуту она, очевидно, была въ очень дурномъ расположеніи духа.

— Финеасъ, парень получилъ свой обдъ, и больше вамъ незачмъ его удерживать. Я не желаю допускать, чтобъ вы изводили себя заботами о какомъ-то нищенк.

Нищенка! Это было такъ забавно, что я не могъ удержаться отъ улыбки, глядя на Джона. Онъ умылся и причесалъ свои красивыя кудри, его платье, изношенное и протертое почти до лохмотьевъ, не было, однако, грязно, и здоровый розовый цвтъ его свжаго лица показывалъ, что онъ любитъ пользоваться тмъ, чмъ обыкновенно пренебрегаютъ бдняки — водою. Теперь, когда голодное и измученное выраженіе исчезло съ его лица, оно казалось если и не красивымъ, то, во всякомъ случа, очень привлекательнымъ. Вотъ такъ нищенка, въ самомъ дл!, я надялся, что онъ не слышалъ замчанія Джель, но я ошибся.

— Сударыня,— сказалъ онъ съ добродушнымъ и немного шутливымъ поклономъ,— вы ошибаетесь: я не просилъ милостыни никогда въ жизни, я — человкъ съ независимой собственностью, состоящей изъ моей головы и моихъ двухъ рукъ, изъ которыхъ я. надюсь получить современемъ большой капиталъ.

Я разсмялся. Джель удалилась, недоумвающая, сбитая съ толку и очень сердитая. Джонъ Халифаксъ подошелъ къ моему креслу и спросилъ меня — совсмъ другимъ голосомъ — какъ я себя чувствую, и можетъ ли онъ сдлать для меня что-нибудь, прежде чмъ уйдетъ изъ нашего дома.

— Вы не должны уходить, останьтесь, по крайней мр, хоть до возвращенія моего отца!— Въ моей голов вертлось множество плановъ и вс они имли одну цль, удержать возл меня этого мальчика, чье общество, казалось мн, одно только могло придать нкоторый интересъ моей одинокой, печальной жизни.

Поэтому, моя мольба ‘не уходить’ звучала очень горячо и, повидимому, растрогала бездомнаго мальчика до глубины души.

— Благодарю васъ,— сказалъ онъ дрогнувшимъ голосомъ, прислоняясь къ камину и проводя рукою по лицу,— вы очень добры, я останусь на часокъ, если хотите.

— Такъ сядьте возл меня и будемъ разговаривать.

Теперь я не могу припомнить, о чемъ именно шелъ разговоръ, вроятно, темой его были различныя приключенія, интересующія вообще всхъ мальчиковъ. Оказалось, что Джонъ не имлъ никакого понятія о мір книгъ, которымъ я только и жилъ.

— Вы умете читать?— внезапно спросилъ онъ.

— Думаю, что да.— И я не могъ удержаться отъ довольной улыбки, такъ какъ немножко гордился своей ученостью.

— И писать?

— О, да, конечно.

Онъ на минуту задумался и потомъ сказалъ тихимъ голосомъ:

— Я не умю писать и не знаю, когда смогу поучиться, я хотлъ бы, чтобы вы записали для меня въ книг кое-что.

— Съ удовольствіемъ.

Онъ вынулъ изъ кармана маленькій кожаный футляръ съ черной шелковой подкладкой, внутри была книга. Онъ держалъ ее въ рукахъ, такъ что я могъ видть листы. Это было Евангеліе на греческомъ язык.

— Посмотрите сюда.

Онъ указалъ на чистый листокъ въ начал книги, и я прочелъ:

‘…Гюи Халифаксъ, его книга.

Гюи Халифаксъ женился на двиц Меріель Джойсъ, мая 17-го въ годъ отъ P. X. 1779.

Джонъ Халифаксъ, ихъ сынъ, родился іюня 18-го 1780 г.’

Затмъ была еще приписка блднымъ, неразборчивымъ женскимъ подчеркомъ:

‘Гюи Халифаксъ умеръ января 4, 1781 г.’

— Что же мн писать, Джонъ?— спросилъ я, посл минутнаго молчанія.

— Сейчасъ скажу.

Онъ положилъ лвую руку ко мн на плечо, не выпуская изъ правой свою драгоцнную книгу.

— Пишите: Меріель Халифаксъ умерла января 1-го 1791 г.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Минуты дв онъ смотрлъ на написанныя слова, затмъ тщательно высушилъ ихъ передъ огнемъ, положилъ книгу обратно въ футляръ и спряталъ въ карманъ. Онъ сказалъ только ‘благодарю васъ’, а я ничего больше не спросилъ.

Джель то и дло входила въ комнату подъ различными предлогами и подозрительно поглядывала то на меня, то на Джона Халифакса, удивленная, главнымъ образомъ, тмъ, что я часто смялся. Веселость не была обычной ни для нашего дома, ни для моего характера. Но этотъ мальчикъ обладалъ такимъ неистощимымъ запасомъ спокойной шутливости и здороваго юмора, что заразилъ и меня. Я не могъ равнодушно смотрть на лукавыя искорки, блествшія въ его карихъ глазахъ, и на дрожащія сдержаннымъ смхомъ ямочки возл крпко сжатыхъ губъ, и наслаждался новымъ для меня ошущеніемъ радости, какъ человкъ, котораго вывели изъ темной комнаты на вольный воздухъ.

Но Джель была въ высшей степени возмущена всмъ происходившимъ.

— Финеасъ!— сказала она, останавливаясь возл меня,— сегодня такой хорошій солнечный день, теб слдуетъ выйти на воздухъ.

— Спасибо, Джель, я уже выходилъ.— И я продолжалъ разговаривать съ Джономъ.

— Финеасъ!— второе и боле ршительное нападеніе — теб вредно слишкомъ много смяться, а этому малому пора уходить и приниматься за свои дла.

— Тише, Джель, не говорите глупостей!

— Нтъ, она права,— сказалъ Джонъ Халифаксъ, вставая, дтская веселость исчезла съ его лица и замнилась серьезнымъ и степеннымъ выраженіемъ преждевременной зрлости.— Я провелъ такой хорошій день — какъ я вамъ благодаренъ за него!— а теперь я долженъ уйти.

Уйти! я не могъ допустить этого,— по крайней мр, пока не вернется отецъ. Въ моей голов окончательно созрлъ новый планъ. Конечно, отецъ не захочетъ отказать мн — своему больному мальчику, въ жизни котораго было такъ мало радостей.

— Зачмъ вы хотите уходить? Вдь у васъ нтъ работы?

— Къ сожалнію, нтъ. Но я добуду что нибудь.

— Какимъ образомъ?

— Буду пробовать все, что подвернется. Это — единственный способъ. Я никогда не нуждался въ хлб и не просилъ милостыни — хотя часто жилъ впроголодь. Что касается одежды — онъ посмотрлъ на свое платье, изношенное почти до дыръ и имвшее довольно таки жалкій видъ — боюсь, что ей было бы очень непріятно — вотъ въ чемъ дло! Она всегда держала меня въ такой чистот.

По тону его голоса, я понялъ, что она обозначало его мать. Въ этомъ отношеніи бдный сирота имлъ предо мной большое преимущество, увы! Я не помнилъ своей матери.

— Не теряйте бодрости, мало ли что можетъ еще случиться!— сказалъ я, окончательно ршившись не принимать никакихъ отговорокъ и не бояться отказа со стороны моего отца.

— О, да, всегда что нибудь да подвернется, я и не боюсь!

Онъ тряхнулъ своей кудрявой головой и, улыбаясь, посмотрлъ черезъ окно на ясное голубое небо.

— Знаете, Джонъ, вы удивительно похожи на любимаго героя моего дтства — Дика Виттингтона? Слышали вы о немъ когда нибудь?

— Нтъ.

— Ну, такъ пойдемте въ садъ — я снова увидлъ въ дверяхъ грозное лицо Джель и не хотлъ раздражать мою суровую няню, кром того, въ противоположность Джону, я вовсе не отличался храбростью,— вы услышите звонъ колоколовъ аббатства, мы будемъ лежать на трав, и я разскажу вамъ удивительную, но истинную исторію сэра Ричарда Виттингтона.

Я поднялся, взглядомъ отыскивая свои костыли. Джонъ нашелъ ихъ и подалъ мн съ выраженіемъ серьезнаго сочувствія во взгляд.

— Вы не нуждаетесь въ такихъ штукахъ,— сказалъ я, стараясь засмяться: я не привыкъ къ костылямъ и часто стыдился ихъ.

— Надюсь, что и вы не всегда будете въ нихъ нуждаться.

— Можетъ быть — д-ръ Джессопъ не увренъ. Но это — неважно: по всей вроятности, я не долго проживу.— Да проститъ мн Богъ, но эта мысль была для меня главнымъ утшеніемъ и радостью.

Джонъ поглядлъ на меня, изумленный и растроганный, но не сказалъ ни слова. Я заковылялъ впередъ, онъ пошелъ вслдъ за мною. Пройдя длинный корридоръ, я остановился у двери въ садъ въ полномъ изнеможеніи. Джонъ Халифаксъ нжно дотронулся до моего плена.

— Если вы ничего не имете противъ, я, право, могъ бы отнести васъ. Однажды я несъ мшокъ съ мукой въ три пуда всомъ.

Я разразился смхомъ, который можно было истолковать какъ угодно, и согласился занять мсто мшка съ мукой. Онъ поднялъ меня на спину — какой сильный мальчикъ онъ былъ — и побжалъ со своей ношей вдоль по садовой дорожк. Намъ обоимъ было очень весело, и хотя я былъ старше его, но чувствовалъ себя съ нимъ, вслдствіе моей слабости и безпомощности, почти, какъ ребенокъ.

— Пожалуйста, отнесите меня вонъ къ тому кусту, оттуда очень красивый видъ. Ну, а теперь — какъ вамъ нравится нашъ садъ?

— Красивое мстечко.

Вопреки моему ожиданію, онъ не пришелъ въ восторгъ, но внимательно глядлъ вокругъ себя, и спокойное довольство, казалось, наполняло все его существо.

— Очень красивое мсто.

Мсто, дйствительно, было красивое. Большая и ровная квадратная лужайка, съ бордюромъ вокругъ, похожая на нжно-зеленый коверъ, мшистая и испещренная маргаритками, по сторонамъ ея широкія дорожки, усыпанныя пескомъ, дальше, за низенькой изгородью, кухня и фруктовый садъ — гордость моего отца, и все это, какъ непроницаемымъ барьеромъ, отдлено отъ вншняго міра высокой тисовой изгородью и ркой.

Проницательный взглядъ Джона Халифакса сразу охватилъ всю картину.

— Давно вы здсь живете?— спросилъ онъ меня.

— Съ самаго дня рожденія.

— А! Да, это — красивое мсто,— повторилъ онъ печально.— Эта лужайка — такая ровная, я думаю, въ ней ярдовъ тридцать. Надо бы измрить ее шагами, но я немножко усталъ. Съ утра я сдлалъ уже хорошій конецъ по этой мстности.

— Вы пришли издалека?

— Отъ подножья вонъ тхъ холмовъ, я забылъ, какъ они называются. Я видлъ другіе, побольше, но т очень крутые и такіе холодные и мрачные, особенно, когда ночуешь на нихъ съ овцами. А на разстояніи очень пріятно смотрть на нихъ. Вотъ здсь красивый видъ.

Въ конц аллеи стна, отдлявшая насъ отъ рки, была срзана — отецъ сдлалъ это по моей просьб,— такъ что вышла скамейка. Оттуда можно было видть очень большое пространство. Внизу протекалъ Авонъ — здсь узкій и медленный, но способный по временамъ, какъ мы въ Нортонбери хорошо знали по собственному опыту, приходить въ ярость и покрываться клокочущей пной. Въ данную минуту онъ спокойно струился межъ береговъ, приводя въ движеніе ближнюю мельницу. Я очень любилъ лнивый шумъ ея колесъ, наполнявшій воздухъ однообразнымъ, усыпительнымъ жужжаньемъ. На другомъ берегу рчки разстилалась широкая зеленая равнина, усянная пасущимися на ней стадами. Дальше дугой изгибалась другая рка, но она протекала слишкомъ низко, чтобы мы могли видть его съ того мста, гд сидли, можно было прослдить его направленіе только по маленькимъ блымъ парусамъ, скользившимъ взадъ и впередъ за группами деревьевъ.

Эти паруса привлекли вниманіе Джона. Не можетъ быть, чтобы это были лодки. Разв тамъ есть вода?

— Конечно, иначе вы не видли бы парусовъ. Это — Севернъ, но на такомъ разстояніи онъ совсмъ незамтенъ, однако, онъ довольно глубокъ, объ этомъ вы можете судить по лодкамъ, которыя онъ поднимаетъ. Этому трудно поврить, глядя на него здсь,— но я знаю, что дальше онъ все расширяется и, достигнувъ Королевской дороги, длается совсмъ настоящей ркой.

— Я видлъ это!— вскричалъ Джонъ съ сіяющими глазами.— Ахъ, я люблю Севернъ.

Въ эту минуту внезапный звонъ, раздавшійся съ колокольни аббатства, заставилъ мальчика вздрогнуть.

— Что это такое?

Я показалъ ему на возвышавшуюся за стной нашего сада мрачную, старинную башню аббатства.

— Вроятно, этотъ уголокъ принадлежалъ раньше аббатству, у насъ такой хорошій плодовый садъ. Должно быть, его развели монахи.

— Въ самомъ дл? Какъ вы думаете, они посадили эту тисовую изгородь?— И онъ подошелъ поближе, чтобы осмотрть ее.

Нужно сказать, что наша изгородь была въ своемъ род знаменитостью. Другой подобной не было нигд въ окрестностяхъ. Она существовала уже нсколько вковъ, и это обстоятельство вмст съ заботливымъ уходомъ обратило ее въ массивный зеленый барьеръ, пятнадцати футовъ въ вышину и столько же въ ширину, плотный и непроницаемый, какъ стна.

Джонъ осмотрлъ ее всю, тщательно ощупывая каждую скважину и напирая грудью на втки, но ихъ зеленый щитъ противостоялъ всмъ его усиліямъ.

Наконецъ, онъ вернулся ко мн, разрумянившись отъ этихъ безплодныхъ стараній.

— Что вы замышляли? Не думали ли вы пролзть сквозь нее?

— Я только хотлъ посмотрть, возможно ли это.

Я покачалъ головой,— Что бы вы сдлали, Джонъ, еслибъ васъ заперли здсь и вамъ нужно было бы перебраться черезъ изгородь? Вдь вы не могли бы вскарабкаться на нее.

— Это я знаю и не сталъ бы даже терять время на напрасную попытку.

— Значитъ, вы бы сдались?

Онъ улыбнулся — эта улыбка исключала всякую мысль о ‘сдач’.— Я вамъ скажу, что бы я сдлалъ: отламывалъ бы втку за вткой, пока не пробилъ бы себ дорогу и не вышелъ цлымъ и невредимымъ по другую сторону.

— Молодецъ малый! Но если теб и все равно, я желалъ бы все-таки, чтобы теперь ты не продлывалъ этого опыта надъ моей изгородью.

Мой отецъ незамтно подошелъ къ намъ сзади и слышалъ нашъ разговоръ. Мы оба были немного смущены, хотя угрюмо-ласковое выраженіе его лица показывало, что онъ не былъ недоволенъ — скоре, наоборотъ.

— И это твой обыкновенный способъ преодолвать препятствія, пріятель — какъ тебя зовутъ?

Я отвтилъ вмсто Джона. Съ момента появленія Абеля Флетчера мальчикъ, казалось, потерялъ всю свою веселость и снова принялъ обычную степенную осанку. Какъ грустно было видть это выраженіе преждевременной зрлости на такомъ молодомъ лиц!

Отецъ слъ возл меня на скамейку, отстранивъ назойливую втку, но она вернулась на старое мсто и ударила его по лысой голов, тогда онъ отломалъ ее и бросилъ въ рку, затмъ, опершись обими руками на палку, принялся зорко и пристально, осматривать Джона Халифакса съ головы до ногъ.

— Кажется, ты говорилъ, что теб нужна работа? Похоже на то.

Взглядъ, брошенный имъ на изношенную одежду мальчика, заставилъ того вспыхнуть.

— О, теб нечего стыдиться, получше тебя люди ходили въ лохмотьяхь. Есть у тебя деньги?

— Т, которыя вы дали, т. е. заплатили мн, я никогда не беру не заработаннаго,— сказалъ мальчикъ, опуская руку въ свой карманъ.

— Не бойся, я не собираюсь ничего теб давать, кром, можетъ быть… хотлъ бы ты получить работу?

— О, сударь!

— Ахъ, отецъ!

Трудно сказать, чей крикъ выражалъ большую благодарность.

Съ минуту отецъ сидлъ въ раздумья, надвинувъ на глаза свою широкополую шляпу, при чемъ конецъ его палки чертилъ большіе круги на песк дорожки.

— Хорошо, какую же работу ты можешь длать, любезный?

— Всякую,— отвтилъ тотъ быстро.

— Всякую, обыкновенно, значитъ никакой,— строго сказалъ мой отецъ.— Чмъ ты занимался за послдній годъ? Только говори правду!

Глаза Джона засверкали, но мой умоляющій взглядъ заставилъ его сдержаться. Онъ сказалъ спокойно и почтительно:— Дайте мн подумать минуту, и я вамъ разскажу все. Весну я пробылъ у фермера, погонялъ лошадей въ плугу и обкапывалъ рпу, потомъ я стерегъ овецъ въ горахъ, въ іюн я пробовалъ браться за уборку сна и схватилъ лихорадку — не дрожите, сударь, я чувствую себя хорошо послднія шесть недль, иначе я никогда не ршился бы подойти къ вашему сыну — затмъ…

— Будетъ, любезный. Я доволенъ.

— Благодарю васъ, сударь.

— Ты не долженъ звать меня ‘сударь’, это — глупо. Мое имя — Абель Флетчеръ.

Отецъ мой строго придерживался обычая квакеровъ {Квакеры — религіозная секта въ Англіи, не признающая никакихъ обрядовъ, отказывающаяся отъ военной, службы отвергающая роскошь и держащаяся крайней простоты и въ образ жизни и въ обращеніи. Въ сношеніяхъ съ другими они никогда не употребляютъ титуловъ и всхъ называютъ ты.}.

— Хорошо, я буду помнить,— отвтилъ мальчикъ, скрывая предательское подергиваніе губъ.— Итакъ, Абель Флетчеръ, я приму съ благодарностью всякую работу, какую вы захотите мн дать.

— А вотъ мы подумаемъ.

Я съ благодарностью и надеждой посмотрлъ на отца, по слдующія слова его быстро умрили мою радость.

— Финеасъ, одинъ изъ моихъ людей съ кожевеннаго завода выбылъ сегодня изъ списка — оставилъ честную работу, чтобы сдлаться наемнымъ головорзомъ. Теперь я хочу взять мальчика, чтобы проклятый сержантъ-вербовщикъ не могъ поймать его въ свои лапы въ какомъ нибудь трактир. Какъ ты думаешь, годится малый на это мсто?

— Чье мсто, отецъ?

— Билля Воткинса.

Я молчалъ, какъ пораженный громомъ! По временамъ мн случалось встрчать этого Билля Воткинса, его обязанностью было собирать кожи, которыя отецъ покупалъ у окрестныхъ фермеровъ. Передъ моими глазами промелькнула повозка, нагруженная окровавленными кожами, и на нихъ самъ Билль, въ грязной одежд, съ грязными руками и съ неизмнной трубкой во рту. Было не особенно пріятно представить себ Джона Халифакса въ этомъ положеніи.

— Но, отецъ…

Въ моихъ глазахъ онъ прочиталъ горячую мольбу. Увы, онъ слишкомъ хорошо зналъ, какъ я не любилъ кожевенный заводъ и все, что имло къ нему какое нибудь отношеніе.

— Ты — дуракъ, и мальчишка — тоже. По мн, можетъ убираться, куда ему угодно.

— Но, отецъ, разв нтъ никакой другой работы?

— У меня ничего больше нтъ, да если бы и было, я не далъ бы. Кто не хочетъ трудиться, не долженъ и сть.

— Я буду работать,— ршительно сказалъ Джонъ, до сихъ поръ молча слушавшій нашъ разговоръ.— Мн все равно, что длать, только бы это была честная работа.

Смягченный этими словами, отецъ, повернулся ко мн спиной и занялся теперь исключительно Джономъ Халифаксомъ.

— Умешь ты править лошадьми?

— О, да!— и его глаза заблистали дтскимъ удовольствіемъ.

— Погоди! Это — только повозка — повозка съ кожами. Имешь ты понятіе о выдлкахъ кожъ?

— Нтъ, но я могу выучиться.

— Не торопись такъ. Впрочемъ, лучше слишкомъ скоро, чмъ слишкомъ медленно. Итакъ, ты будешь правитъ повозкой.

— Благодарю васъ, сударь… я хотлъ сказать: Абель Флетчеръ. Я буду исполнять свою работу хорошо, т. е. насколько могу.

— И смотри, чтобы не было никакихъ остановокъ и выпивокъ, чтобы не найти на дн кружки проклятыхъ королевскихъ шиллинговъ, какъ это было съ бднымъ Биллемъ, и потомъ твоя мать явится ко мн со слезами и проклятіями. У тебя нтъ матери? Тмъ лучше — вс женщины дуры…

— Сударь!— Лицо мальчика покрылось багровымъ румянцемъ, онъ весь дрожалъ, и голосъ его прерывался, только съ трудомъ онъ могъ удержать рыданія, это самообладаніе было, пожалуй, трогательне слезъ и, во всякомъ случа, произвело лучшее впечатлніе на отца.

Посл нсколькихъ минутъ молчаливаго раздумья онъ сказалъ довольно ласково:

— Итакъ, я возьму тебя, хотя я очень рдко беру людей, о которыхъ ничего не знаю. У тебя нтъ аттестата?

— Никакого.

— Значить, дло покончено.

Отецъ небрежно поднялся съ мста, пожалъ руку мальчика и оставилъ въ ней шиллингъ.

— Это зачмъ?

— Въ знакъ того, что я нанялъ тебя къ себ въ слуги.

— Въ слуги!— повторилъ Джонъ торопливо и гордо.— Ахъ, да, понимаю — постараюсь хорошо служить вамъ.

Отецъ не обратилъ вниманія на смлое, гордое выраженіе его лица. Онъ былъ слишкомъ занятъ мыслью о томъ, какого вознагражденія заслуживаетъ новый работникъ. Посл нкотораго размышленія онъ остановился на точной цифр. Я забылъ теперь, сколько именно. Конечно не слишкомъ много, потому что деньги были тогда дороги по случаю войны, и кром того, мой достойный отецъ тоже былъ зараженъ общимъ взглядомъ того времени, что довольство портитъ рабочій классъ, и что его надо держать въ бдности.

Джонъ Халифаксъ не возражалъ, и вопросъ о жалованьи былъ поконченъ. Отецъ пошелъ домой, но вернулся съ половины дороги.

— Ты сказалъ, что у тебя нтъ денегъ, вотъ теб за недлю впередъ,— мой сынъ будетъ свидтелемъ, что я ихъ теб заплатилъ. Каждую субботу я буду удерживать одинъ шиллингъ изъ твоего жалованья, до тхъ поръ, пока мы не будемъ въ расчет.

— Очень хорошо, сударь, добраго вечера и — благодарю васъ.

Говоря это, Джонъ снялъ шляпу, и Абель Флетчеръ почти невольно дотронулся до своей, отвчая на его поклонъ. Затмъ отецъ ушелъ, и весь садъ опять принадлежалъ всецло намъ — мн, онаану, и моему новонайденному Давиду.

Я не ‘упалъ на его грудь’, какъ царственный еврей, съ которымъ я себя сравнивалъ, но съ которымъ, увы! имлъ такъ мало общаго, кром моей любви. Я только схватилъ руку Джона, въ раздумьи стоявшаго возл меня, и прошепталъ, что я — ‘очень, очень радъ’.

— Спасибо — и я также,— отвтилъ онъ тихо. Затмъ къ нему вернулась прежняя веселость. Онъ подбросилъ вверхъ свою помятую шляпу и закричалъ ‘ура!’, какъ настоящій мальчикъ.

И я вторилъ ему своимъ дрожащимъ, слабымъ голосомъ.

ГЛАВА III.

Съ этого дня прошло очень много времени, прежде чмъ я опять увидлъ Джона Халифакса, я даже почти забылъ объ его существованіи: это былъ одинъ изъ періодовъ ухудшенія моей болзни, когда я настолько ослабвалъ отъ боли, что мн трудно было даже думать о чемъ нибудь, не имвшемъ непосредственной связи съ моими мученіями.

Потомъ, когда страданія утихли, я началъ вспоминать, что что-то пріятное случилось со мною недавно, какой-то лучъ свта ворвался въ мою скучную жизнь, и въ моей памяти вставало мужественное молодое лицо, я опять слышалъ голосъ — въ разговор со мной всегда нжный отъ жалости, но не оскорбительной жалости — я снова видлъ неотразимо привлекательную улыбку, освщавшую спокойное и серьезное лицо Джона.

Мн очень хотлось узнать, приходилъ ли Джонъ справляться о моемъ здоровь, наконецъ я ршился спросить объ этомъ у Джель.

Джель ‘думаетъ, что — да, но не можетъ сказать наврное и не желаетъ ломать свою голову изъ-за всякихъ пустяковъ.’

— Если онъ опять придетъ, можно ему взойти ко мн наверхъ?

— Нтъ.

Я чувствовалъ себя слишкомъ слабымъ для борьбы, да еще съ такимъ сильнымъ противникомъ, какъ Джель, поэтому я покорился своей судьб и пересталъ спрашивать о Джон, хотя часто думалъ о немъ, лежа въ своей унылой комнат въ продолженіе безконечныхъ и однообразныхъ дней выздоровленія. Я больше не просилъ, чтобы его пустили ко мн, но вовсе не потому, что не желалъ этого, напротивъ, я страстно хотлъ опять увидть его открытое веселое лицо.

Наконецъ наступила минута, когда я окрпъ настолько, что могъ встать съ постели и даже спуститься внизъ.

Когда я въ первый разъ вышелъ изъ своей комнаты, былъ базарный день, и поэтому Джель находилась въ отсутствіи. Стояло ясное и мягкое осеннее утро, и изъ пордвшей листвы аббатскаго парка доносилось громкое пніе реполова. Въ смертельномъ страх передъ возможнымъ возвращеніемъ Джель, я все-таки ршился открыть окно, чтобы послушать маленькаго пвца. Я слъ у окна, невольно думая о томъ, какъ плохо гармонировалъ бы ея сердитый голосъ съ прекраснымъ осеннимъ утромъ и веселой псенкой залетной птички. Меня очень интересовалъ вопросъ, неужели вс человческія существа подъ старость непремнно должны становиться такими грубыми и ворчливыми.

Реполовъ мой пересталъ пть, и я занялся наблюденіями. Нашъ домъ стоялъ на окраин Нортонбери, гд городъ соприкасался съ ‘деревней’, и изъ своего окна я могъ видть на значительное разстояніе узенькую проселочную дорогу. На ней мелькало ярко-красное пятнышко, которое все приближалось. Наконецъ я разглядлъ, что это былъ плащъ какой-то зажиточной фермерши, хавшей со своимъ мужемъ на базаръ. У молодой женщины былъ очень веселый и довольный видъ, и прохожіе оборачивались, чтобы поглядть на нее такъ какъ ея костюмъ былъ новинкой въ нашей мстности, вроятно, многіе думали, какъ и я, что алый цвтъ гораздо красиве общепринятаго у насъ сраго.

За повозкой фермера хала другая. Сначала я не обратилъ на нее никакого вниманія, занятый разсматриваньемъ румянаго лица и алаго плаща фермерши. Но вотъ я увидалъ, какъ вторая повозка старалась обогнать первую, держась по самому краю узкой дороги. Наконецъ это совершилось, къ очевидному неудовольствію молодой женщины, однако, ее немного утшило то, что возница обернулся и поклонился ей съ такой веселой, открытой и пріятной улыбкой.

Конечно, я зналъ эту усмшку и эту красиво посаженную голову, покрытую свтлыми кудрями. Къ сожалнію, я зналъ также и повозку съ останками мертвыхъ овецъ, это была телга съ нашего кожевеннаго завода, а возницей былъ Джонъ Халифаксъ.

— Джонъ! Джонъ!— закричалъ я, но онъ не слышалъ, всецло занятый усмиреніемъ своей лошади, которая испугалась краснаго плаща фермерши. Должно быть, у мальчика была очень твердая рука, потому что фермеръ захлопалъ въ ладоши и разразился оглушительнымъ ‘браво!’

Джонъ Халифаксъ мало измнился со времени первой нашей встрчи, онъ казался только боле оборваннымъ, и я вспомнилъ слова Джель, что осень въ этомъ году была очень дождливая. Вроятно, моему бдному Давиду часто приходилось возвращаться изъ своихъ путешествій за кожами промокшимъ насквозь. Воображаю, съ какой благодарностью, должно быть, онъ смотрлъ на ясное синее небо въ описываемое утро, и наврное, солнце не освщало другого такого оживленнаго и веселаго лица, которое могло бы, по моему искреннему убжденію, скрасить какія угодно нищенскія лохмотья.

Я высунулся изъ окна, наблюдая, какъ онъ приближается къ нашему дому, и смотрть на него было такимъ наслажденіемъ, что я совершенно позабылъ думать о томъ, замтитъ онъ меня, или нтъ. Сначала онъ не видлъ меня, такъ какъ все его вниманіе было поглощено еще не вполн успокоившейся лошадью, но вотъ, въ ту самую минуту, когда въ моемъ мозгу сверкнула мысль, что онъ продетъ мимо нашего дома, не взглянувъ на него, — въ эту самую минуту мальчикъ поднялъ голову и посмотрлъ вверхъ.

На лиц его появилась сіяющая улыбка удивленія и радости, и онъ дружески кивнулъ мн головой. Затмъ обращеніе его внезапно измнилось: онъ снялъ шапку и церемонно поклонился сыну своего хозяина.

Въ первую минуту я почувствовалъ себя оскорбленнымъ, но затмъ проникся уваженіемъ къ этой благородной гордости, которая показывала, что онъ не желалъ забывать о разниц въ нашемъ общественномъ положеніи. Очевидно, вс попытки къ сближенію должны были исходить отъ меня. Поклонившись, онъ похалъ дальше, но я закричалъ ему вслдъ: ‘Джонъ! Джонъ!’

— Здравствуйте. Я очень радъ, что вамъ опять лучше.

— Постойте минутку, я сейчасъ приду къ вамъ.

Я началъ пробираться на своихъ костыляхъ къ входной двери, забывая, ради удовольствія поговорить съ Джономъ, даже свой страхъ передъ Джель. Положимъ, она придерживалась — по крайней мр, на словахъ — ученія квакеровъ. ‘Не называй человка своимъ господиномъ’, но все-таки что бы она сказала, если бы застала меня, Финеаса Флетчера, бесдующимъ на порог почтеннаго дома моего отца съ бездомнымъ мальчишкой, работающимъ у насъ на завод?

Однако, я пренебрегъ всми этими соображеніями и открылъ дверь.— Джонъ, гд же вы?

— Здсь, (онъ стоялъ у подножья лстницы, съ возжами въ рукахъ).— Я вамъ нуженъ?

— Да. Взойдите сюда ко мн, не заботьтесь о повозк.

Но послднее было бы совсмъ не въ дух Джона. Онъ свелъ упрямую лошадь съ дороги въ сторону, поставилъ ее подъ деревомъ и поручилъ присматривать за ней какому-то маленькому мальчику. Затмъ онъ перескочилъ черезъ дорогу и однимъ прыжкомъ очутился возл меня, наверху лстницы.

— А я и не воображалъ, что увижу васъ сегодня. Вчера они сказали мн, что вы еще не встаете съ постели. (Итакъ, онъ дйствительно справлялся обо мн!) Можно ли вамъ стоять тутъ въ такой холодный день?

— Сегодня совсмъ тепло,— отвтилъ я, глядя на ясное небо и въ то же время содрогаясь отъ рзкаго втра.

— Пожалуйста, войдите въ домъ.

— Если и вы также войдете.

Онъ наклонилъ голову въ знакъ согласія, взялъ меня за руку и помогъ мн войти съ такой безконечной нжностью, какъ будто онъ былъ мой старшій братъ:здоровый и сильный, а я — маленькій больной ребенокъ.

— Я очень радъ, что вамъ лучше,— повторилъ онъ опять, но одинъ его взглядъ выражалъ больше, чмъ полдюжины сочувственныхъ фразъ въ устахъ другихъ людей.

— А какъ вамъ живется, Джонъ? Какъ вамъ нравится кожевенный заводъ? Скажите мн откровенно.

Онъ отвтилъ уклончиво, хотя и веселымъ тономъ:

— Всякому должно нравиться то, что приноситъ ему дневное пропитаніе. Для меня очень важно быть сытымъ вс тридцать дней въ мсяцъ.

— Бдный Джонъ!— и я положилъ свою руку на его сильные загорлые пальцы. Можетъ быть, контрастъ между моей и его рукой заставилъ насъ обоихъ признать, что судьба не такъ уже несправедливо и неравномрно распредляетъ свои блага, какъ иногда кажется намъ.

— Я такъ часто думалъ о васъ, Джонъ, и такъ хотлъ васъ видть. Не можете ли вы побыть со мной теперь?

Онъ покачалъ головой и показалъ на повозку. Въ эту минуту, черезъ отворенную дверь сней, я увидлъ Джель, возвращавшуюся домой съ рынка. Она шла не спша и еще не видла насъ.

На этотъ разъ я испугался не за себя: ураганъ бранныхъ словъ долженъ былъ разразиться непремнно, но онъ не заднетъ Джона, пока я въ силахъ помшать этому.

— Сядьте-ка на свою повозку, Джонъ, я хочу посмотрть, какъ вы правите лошадью. Прекрасно! Ну, а теперь… пока до свиданія! Вы отправляетесь сейчасъ на кожевенный заводъ?

— Да, и пробуду тамъ весь остальной день.— Онъ, казалось, совсмъ не приходилъ въ восторгъ отъ такой блестящей перспективы — и не удивительно!

— Я приду навстить васъ сегодня посл обда.

— Неужели?— воскликнулъ онъ съ удивленіемъ и радостью въ голос.— Но нтъ, вы не можете, не должны…

— Я хочу,— возразилъ я твердо и самъ разсмялся: неужели же я на самомъ дл употребилъ такое выраженіе? Что сказала бы Джель?

Она была уже тутъ и подошла какъ разъ во время, чтобы полюбоваться церемоннымъ и немного насмшливымъ поклономъ отъзжавшаго Джона. У меня не сохранилось ни малйшаго воспоминанія о томъ, что сказала эта достойная женщина. Помню только, что, противъ обыкновенія, нападеніе ея нисколько не опечалило и не испугало меня, по собственному выраженію Джель, вс ея слова ‘входили въ одно ухо и выходили въ другое’, и я продолжалъ смотрть на дорогу до тхъ поръ, пока повозка моего Джона не скрылась совершенно изъ виду, тогда я закрылъ парадную дверь и спокойно отправился къ себ наверхъ.

До обда я сидлъ такъ тихо, что даже Джель осталась довольна моимъ поведеніемъ, я вспоминалъ прекрасную библейскую исторію, такъ часто приходившую мн въ голову за послднее время, и думалъ о первой встрч съ бднымъ пастушкомъ, сдлавшимся впослдствіи царемъ израильскимъ.

Когда отецъ пришелъ домой и нашелъ меня сидящимъ на моемъ обычномъ мст за столомъ, онъ сказалъ только: ‘такъ теб лучше, сынъ мой’?— но за обдомъ былъ необыкновенно разговорчивъ, и я прекрасно понималъ, что ему доставляетъ большую радость видть, что я начинаю поправляться. Положимъ, его бесда со мной носила строго нравоучительный характеръ и была направлена къ развитію и улучшенію моего ‘дтскаго ума и характера’. Онъ передалъ мн исторію, которую только что разсказалъ ему докторъ Джессопъ — о маленькой двочк — одной изъ паціентокъ доктора, которая не хотла слушаться своей няньки и во время борьбы съ ней очень сильно ранила себя ножомъ.

— Пусть это послужитъ теб предостереженіемъ, сынъ мой, и научитъ тебя не давать воли своимъ страстямъ! (Мой добрый отецъ, подумалъ я, скрывая улыбку,— въ этомъ отношеніи дечего бояться за меня). Представь себ, это дитя, я хорошо зналъ ея отца, когда онъ жилъ въ Кингсвелл: онъ тоже былъ очень горячій человкъ и совершилъ много гршныхъ длъ раньше, чмъ ухалъ отсюда въ чужіе края, — такъ я говорю, Финеасъ, это несчастное дитя будетъ носить слды раны всю свою жизнь.

— Бдное созданіе!— сказалъ я разсянно.

— Не стоитъ жалть ее, ея злой нравъ еще не сломленъ. Томасъ Джессопъ сказалъ мн: ‘эта маленькая Урсула’…

— Ее зовутъ Урсула?— Я вспомнилъ маленькую двочку, которая во что бы ни стало хотла дать хлба голодному Джону Халифаксу, и болзненный крикъ, который мы слышали, когда дверь захлопнулась за нею. Бдная маленькая двочка! Какъ мн было жаль ее!

— Отецъ,— сказалъ я, когда онъ окончилъ свой разсказъ, и Джель, обдавшая всегда вмст съ нами, только ‘на нижнемъ конц стола’, перестала вставлять свои почтительныя замчанія,— отецъ?

— Что, сынъ мой?

— Я хотлъ бы сегодня посл обда пойти съ тобой на кожевенный заводъ.

Джель, собиравшая въ это время со стола, услышавъ мои слова, буквально остолбенла отъ изумленія.

— Абель! Абель Флетчеръ!— вскричала она наконецъ, немного придя въ себя,— мальчикъ только что всталъ съ постели, ему ни въ какомъ случа нельзя…

— Тише, женщина!— раздался суровый окликъ отца.— Итакъ, Финеасъ, ты чувствуешь себя достаточно крпкимъ чтобы выйти со двора?

— Да, отецъ, если ты возьмешь меня.

— Финеасъ — сказалъ онъ, — (остановивъ мольбы, угрозы и упреки возмущенной Джель ршительнымъ приказаніемъ: ‘Приготовь мальчику все для прогулки!’) — Финеасъ, сынъ мой, я отъ. души радуюсь, что умъ твой начинаетъ склоняться къ моему длу. Надюсь, что, если Господь даруетъ теб лучшее здоровье, то скоро настанетъ день…

— Не такъ-то ужъ скоро, отецъ, — сказалъ я печально. Я понялъ его намекъ и зналъ, что этотъ день никогда не наступитъ. Всми силами души и тла я возмущался противъ ремесла моего отца. Я чувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ кожевенному заводу, побывавъ на немъ, я длался боленъ на нсколько дней, случалось иногда, что въ теченіе цлыхъ мсяцевъ я не подходилъ даже близко къ заводу. Поэтому я хорошо зналъ, что единственное желаніе моего отца — найти во мн помощника и преемника по ремеслу — было совершенно неисполнимо.

Мн было очень непріятно, что я какъ будто обманулъ отца своимъ намреніемъ идти съ нимъ на кожевенный заводъ, и поэтому наше путешествіе туда прошло очень уныло и почти въ полномъ молчаніи.

Я не былъ въ город съ того памятнаго дня, когда Джонъ Халифаксъ провожалъ меня домой. Теперь была уже поздняя осень, но погода стояла чудесная, и на солнц было совсмъ тепло. Я съ удовольствіемъ смотрлъ вокругъ себя и мн казалось, что даже узкія грязныя улицы Нортонбери выглядли сегодня много красиве обыкновеннаго. Прошу прощенія у моего родного города, любители древностей считаютъ его однимъ изъ наиболе ‘интересныхъ и замчательныхъ’ мстъ, и я самъ иногда любовался странными фасадами его домовъ, украшенныхъ орнаментами и почернвшихъ отъ глубокой старости. Но люди рдко обращаютъ много вниманія на то, что имъ знакомо съ дтства, поэтому меня гораздо меньше поражала красота нашего живописнаго городка, чмъ его грязныя улицы и смшанный шумъ отъ жужжанья ткацкихъ станковъ, брани ссорящихся женщинъ и криковъ дерущихся дтей. Вс эти звуки доносились изъ расположенныхъ между Большей улицей и Авономъ переулковъ, въ которыхъ жили сотни нашихъ городскихъ бдняковъ среди нищеты и ужасающей грязи. Неужели тамъ жилъ и Джонъ Халифаксъ?

Нашъ кожевенный заводъ находился немного дальше, тоже въ переулк. Я уже издали услышалъ знакомый запахъ древесной коры, заглушаемый время отъ времени такимъ страшнымъ зловоніемъ, какъ будто вблизи находилось покинутое поле битвы, покрытое трупами воиновъ. Мы вошли во дворъ, и я началъ глазами отыскивать среди рабочихъ моего Давида.

Онъ сидлъ въ углу, подъ навсомъ, и помогалъ двумъ или тремъ женщинамъ расщеплять древесную кору. Хотя онъ казался погруженнымъ въ свою работу, однако находилъ возможность прерывать ее время отъ времени и угощать клочками душистаго сна старую слпую лошадь, которая медленно ходила кругомъ, приводя въ движеніе дубильную мельницу. Никто из рабочихъ, казалось, не замчалъ Джона, и онъ не говорилъ ни съ кмъ.

Онъ былъ такъ занятъ своей корой, что даже не замтилъ, какъ мы подошли къ нему. Я шопотомъ спросилъ у отца, какъ ему нравится мальчикъ.

— Какой мальчикъ?— Ахъ, этотъ? Ничего себ, насколько я знаю, онъ ничего дурного не сдлалъ. Хочешь, онъ покатаетъ тебя по двору? Эй мальчикъ!— Господи, я опять забылъ его имя.

Джонъ Халифаксъ вздрогнулъ отъ рзкаго окрика, поспшно вскочилъ на ноги и радостно улыбнулся, увидвъ меня. Отецъ отправился дальше къ какимъ то ямамъ, гд, какъ онъ сказалъ мн, онъ производилъ очень важные опыты. Мы остались вдвоемъ.

— Джонъ, вы мн нужны.

Онъ отряхнулъ съ себя кусочки коры и съ недоумвающимъ видомъ подошелъ ко мн.

— Чмъ могу служить вамъ, сударь?

— Не зовите меня ‘сударь’. Если я говорю ‘Джонъ’, почему бы вамъ не сказать ‘Финеасъ’?

И съ этими словами я протянулъ ему руку — его рука была грязная отъ возни съ древесной корой.

— Вы не стыдитесь подавать мн руку?

— Не говорите чепухи, Джонъ!

Такимъ образомъ мы совершенно покончили съ этимъ пунктомъ, хотя онъ никогда не переставалъ оказывать мн извстные знаки вниманія, но это была не обязательная вжливость работника къ сыну своего хозяина, а скоре естественная внимательность младшаго къ старшему, сильнаго къ слабому, и мн очень нравился такой порядокъ вещей.

Онъ осторожно везъ мою колясочку между дубильными ямами — этими отвратительными глубокими рвами, отдленными другъ отъ друга тонкой стью дорожекъ,— пока мы не достигли нижней части двора, ее опоясывалъ Авонъ, и, кром громадныхъ кучъ уже использованной древесной коры, ничто здсь не напоминало о кожевенномъ завод.

— Не правда ли, это хорошенькое мстечко для отдыха, не хотите ли выйти изъ колясочки? Въ одну минуту я устрою васъ здсь самымъ удобнымъ образомъ.

Я выразилъ полное согласіе. Тогда онъ досталъ откуда-то старую попону, разостлалъ ее на мягкомъ сухомъ мху и, уложивъ меня тамъ, накрылъ сверху моимъ плащемъ. Надвинувъ шляпу на глаза, я могъ различать только блествшій подъ солнечными лучами Авонъ внизу двора и за нимъ зеленую равнину, усянную пасущимися стадами, дйствительно, это было очень милое мстечко, несмотря даже на близость кожевеннаго завода, но здсь эта близость не оскорбляла ни одного изъ моихъ вншнихъ чувствъ.

— Удобно вамъ, Финеасъ?

— Очень, особенно, если вы тоже сядете возл меня.

— Съ удовольствіемъ.

Мы начали разговаривать, и я спросилъ, часто ли онъ посщаетъ это мстечко — онъ, казалось, чувствовалъ себя здсь, какъ дома.

— О, да,— отвтилъ онъ улыбаясь,— это мой домъ, мой замокъ.

— И здсь совсмъ недурно жить.

— Да, кром тхъ случаевъ, когда идетъ дождь. А въ Нортонбери онъ, кажется, не прекращается.

— Стыдитесь, Джонъ!— воскликнулъ я, указывая на ясное синее небо, на немъ не было ни одного облачка, только въ отдаленіи, на самомъ горизонт, поднимался легкій вечерній туманъ.

— Да, сейчасъ все очень хорошо, но видите, вонъ туманъ поднимается надъ Северномъ, это — врный знакъ, что еще до наступленія ночи пойдетъ дождь, и я не смогу насладиться чудеснымъ октябрьскимъ вечеромъ.

— Но въ такомъ случа вы должны провести его дома.

Онъ покачалъ головой.

— Непремнно, Джонъ, здсь, должно быть, ужасно холодно посл заката солнца.

— Иногда… А вамъ сейчасъ не холодно? Я принесу… но у меня нтъ ничего, кром этой попоны, чтобы закрыть васъ.

Онъ плотне закуталъ меня ею, какъ легко и нжно было прикосновеніе его грубой загорлой руки!

— Никогда я не встрчалъ такого худышки, какъ вы, вы еще больше похудли съ тхъ поръ, какъ я видлъ васъ. Вы были очень, очень больны, Финеасъ? Что у васъ болло?

Онъ былъ такъ искренно встревоженъ, что я ршился объяснить ему все: что я боленъ всю свою жизнь съ самаго рожденія, и что я врядъ ли могу надяться на что нибудь лучшее въ будущемъ, пока смерть не избавитъ меня отъ страданій.

— Не думайте, что это меня печалитъ, Джонъ,— прибавилъ я, замтивъ его встревоженный и огорченный взглядъ.— Я очень доволенъ своимъ положеніемъ: у меня есть спокойный домъ, хорошій отецъ, и теперь, мн кажется, я нашелъ единственное, чего всегда желалъ — добраго друга.

Онъ улыбнулся, но только въ отвтъ на мою улыбку, я видлъ, что онъ не понялъ меня. Но это не огорчило меня, я чувствовалъ, что на его привязанность можно положиться, хотя онъ и не зналъ еще, чмъ сдлался для меня.

— Ну,— сказалъ я, перемняя разговоръ,— довольно ужъ говорить обо мн. Разскажите лучше, какъ вы поживаете и какъ ваши дла. Нравится вамъ кожевенный заводъ? Отвчайте откровенно.

Но вмсто отвта онъ засунулъ руку въ карманы и принялся насвистывать какую-то мелодію

— Пожалуйста, отвтьте на мой вопросъ, Джонъ. Я хочу знать истинную правду.

— Ну, хорошо, я вамъ скажу — я ненавижу кожевенный заводъ!

Облегчивъ свое сердце этимъ восклицаніемъ и столкнувъ ногою въ рку кучку коры, онъ продолжалъ спокойне:

— Но, Финеасъ, вы не должны думать, что я намренъ всегда его ненавидть, напротивъ, я постараюсь приспособиться къ нему, какъ люди, много лучше меня, приспособлялись къ гораздо худшимъ вещамъ. Нехорошо ненавидть то, что доставляетъ теб хлбъ, и пренебрегать единственнымъ занятіемъ, которое можетъ помочь проложить себ дорогу въ жизни, только потому, что оно не совсмъ пріятно.

— Вы — удивительно разумный мальчикъ, Джонъ.

— О, нтъ, не смйтесь надо мной! И не считайте меня хуже, чмъ я есть на самомъ дл — главное, вы не должны думать, будто я не чувствую благодарности къ вашему доброму отцу, который далъ мн это мсто — эту первую ступеньку, а поставивъ хоть одну ногу на лстницу, я могу вскарабкаться и выше

— Я увренъ въ этомъ,— отвтилъ я съ убжденіемъ.— Но вы, кажется, много думали о всхъ такихъ вещахъ?

— О, да, у мсня много времени, чтобы думать, и мысли летятъ такъ быстро, когда лежишь на этой куч коры. Мн часто очень хочется умть читать то-есть, читать свободно. Теперь я могу только думать и думать все о себ самомъ, о томъ, чмъ бы я хотлъ быть.

— Предположимъ, что вы, подобно Дику Виттингтону, наслдовали бы дло своего хозяина, хотли бы вы быть кожевникомъ?

Онъ помолчалъ съ минуту, и его правдивое лицо выдавало вс его мысли, затмъ онъ сказалъ ршительно:

— Я согласился бы стать чмъ угодно, лишь бы у меня въ рукахъ былъ честный трудъ. Не ремесло краситъ человка, а человкъ ремесло. Это потому… но я не могу какъ слдуетъ объяснить вамъ, мн самому это еще не вполн ясно — я вдь только мальчикъ. Тмъ не мене, все сводится къ одному: я буду держаться за свое теперешнее занятіе до послдней возможности.

— Вы правы, и я очень радъ этому. Но, Джонъ,— прибавилъ я, съ уваженіемъ глядя на него,— я увренъ, что вы можете стать всмъ, чмъ захотите.

Онъ засмялся.— Ну, это еще вопросъ, по крайней мр, въ настоящее время. Что бы изъ меня ни вышло современемъ, теперь я только рабочій на кожевенномъ завод вашего отца, Джонъ Халифаксъ,— и весь къ вашимъ услугамъ, м-ръ Финеасъ Флетчеръ.

Полушутя, полусерьезно, онъ обнажилъ передо мною голову, и въ этомъ поклон было что-то, до того не подходившее къ его оборванному виду, что мн невольно припомнился нашъ первый разговоръ въ переулк.

За разговоромъ время прошло незамтно для насъ, и пора было отправляться домой, но мн ужасно не хотлось разставаться съ моимъ другомъ. Внезапно я вспомнилъ, что надо спросить у него, гд его домъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Гд вы живете? гд вы дите и спите?

— О, что касается до этого, у меня не остается много времени на ду и питье. Обыкновенію я съдаю свой обдъ на проселочной дорог, тамъ масса ежевики, и она замняетъ мн пуддингъ. А ужинъ, когда онъ у меня бываетъ, я больше всего люблю сть здсь, посл того какъ рабочіе уйдутъ и заводъ опустетъ. Вашъ отецъ позволилъ мн оставаться посл всхъ.

— Ну, а гд же ваша квартира? Гд вы спите?

Онъ покраснлъ и не спшилъ отвтомъ. Однако, я продолжалъ настаивать. Тогда онъ произнесъ смущенно: ‘по правд сказать, я сплю везд, гд удается чаще всего, здсь’.

— Какъ, на открытомъ воздух?

— Ну да.

Я былъ пораженъ. Спать на улиц казалось мн самой низкой ступенью человческихъ бдствій, это было даже унизительно — какъ будто онъ не честный мальчикъ, а какой-то бродяга, босякъ.

— Джонъ… какъ вы можете, почему вы длаете такую вещь?

— Сейчасъ я скажу вамъ,— отвтилъ онъ, садясь возл меня съ такимъ видомъ, какъ будто онъ прочелъ мои мысли и твердо ршилъ поступать такъ, какъ онъ считаетъ правильнымъ, не заботясь о томъ, что о немъ будутъ думать.

— Видите ли, я получаю три шиллинга въ недлю, то-есть, приблизительно, около пяти пенсовъ (двадцать коп.) въ день, изъ нихъ три я употребляю на ду — вдь я вонъ какой рослый, а быть голоднымъ очень тяжело. У меня остается два пенса на плату за помщеніе. Я пробовалъ раза два переночевать въ самомъ приличномъ мст, какое могъ найти, но больше не намренъ.— И выраженіе непреодолимаго отвращенія появилось на лиц Джона.— Я не привыкъ къ этому. Лучше ужъ быть одному подъ открытымъ небомъ. Ну, теперь вы сами видите, что иначе нельзя.

— О, Джонъ!

— Не стоитъ такъ огорчаться изъ-за этого. Вы не знаете, какъ пріятно спать на свжемъ воздух, и такъ весело просыпаться ночью и глядть на звзды, сіяющія надъ твоей головой.

— Но разв вамъ не бываетъ холодно?

— Нтъ, не очень часто. Я раскапываю кору, устраиваю себ уютное гнздышко, забираюсь въ него, какъ полевая мышка, и прикрываюсь этой попоной — ее далъ мн одинъ изъ здшнихъ рабочихъ. Кром того, каждое утро я купаюсь и плаваю въ рк, и потомъ мн цлый день тепло.

Дрожь пробжала по моему тлу: я такъ боялся холодной воды. Невольно я позавидовалъ ему: несмотря на вс переносимыя имъ лишенія, онъ былъ образцомъ здороваго, сильнаго мальчика, а я…

— Но эта тяжелая жизнь не можетъ долго такъ продолжаться. Что же вы будете длать, когда наступитъ зима?

Джонъ сдлался очень серьезенъ.— Не знаю, думаю, что какъ нибудь устроюсь — какъ воробьи.

Мой вопросъ, очевидно, заставилъ его задуматься. Довольно долго мы оба молчали, наконецъ, я спросилъ:— Джонъ, помните вы женщину, которая такъ рзко говорила съ вами тотъ разъ въ переулк?

— Да. Я никогда не забуду ничего, что случилось въ тотъ день,— отвтилъ онъ мягко.

— Она была когда-то моей кормилицей. Она не дурная женщина, хотя нужда и огорченія очень испортили ея характеръ. Ея старшій сынъ, Билль, который теперь пошелъ въ солдаты, здилъ когда-то на вашей повозк за кожами.

— Да?— сказалъ Джонъ, очевидно, недоумвая, къ чему я завелъ этотъ разговоръ, я не торопился открывать ему свои планы, но часть ихъ онъ долженъ былъ знать непремнно.

— Салли очень бдная женщина, ваши два пенса могли бы ей пригодиться. Я надюсь, что, если вы предоставите мн поговорить съ ней, то чердакъ Билля будетъ отданъ въ ваше полное распоряженіе. У нея дома остался теперь только одинъ мальчикъ, право, стоитъ попытаться устроить это.

— Да, конечно. Вы очень добры, Финеасъ,— Больше онъ ничего не прибавилъ, но какимъ тономъ были сказаны эти немногія слова!

Я взобрался въ свою колясочку — мн непремнно хотлось сегодня же покончить съ этимъ дломъ — и убдилъ Джона немедленно пойти со мной къ Салли Воткинсъ. Отца моего не было видно, и я попросилъ одного изъ рабочихъ передать ему, что я отправился домой и взялъ съ собой Джона Халифакса. Поистин, моя смлость стала достигать изумительныхъ размровъ, съ тхъ поръ какъ мн было о комъ думать и заботиться.

Когда мы добрались до дома вдовы Воткинсъ, онъ показался мн ужасно жалкимъ — боле жалкимъ, чмъ я представлялъ себ его раньше.

Салли сидла у себя въ кухн и чинила старую куртку, которая раньше принадлежала Биллю, а теперь, когда прежній хозяинъ промнялъ ее на красный солдатскій мундиръ, досталась второму брату, Джему. Однако, вс мысли бдной матери были заняты старшимъ сыномъ. Повидимому, Салли не узнала въ приличномъ молодомъ работник, Джон Халифакс, того полумертваго отъ голода мальчика, котораго она когда-то видла въ переулк и такъ обработала своимъ языкомъ. Она сейчасъ же согласилась помстить у себя Джона,— хотя и посмотрла на меня съ нмымъ изумленіемъ, когда я сказалъ, что это — ‘другъ мой’.

Итакъ, мы уладили это дло, сначала вс вмст, а потомъ вдвоемъ съ Салли, когда Джонъ пошелъ наверхъ посмотрть свою комнату. Я зналъ, что могу положиться на Салли, и былъ очень радъ помочь ей, бдняг! Она общала устроить Джона необыкновенно удобно, а, главное, держать все въ тайн и не выдавать меня. Когда Джонъ сошелъ внизъ, она была съ нимъ очень вжлива, даже ласкова.

По ея словамъ, для нея было большимъ утшеніемъ знать, что теперь другой, такой же красивый и видный мальчикъ, будетъ спать на кровати Билля и ходить изъ ея дома на работу, точь-въ-точь какъ ея бдный дорогой сынокъ.

Нельзя сказать, чтобы я находилъ большое сходство между Биллемъ Воткинсъ и моимъ Давидомъ, и слова Салли даже немного оскорбили меня, но самъ Джонъ только улыбнулся въ отвтъ.

— И я думаю, что онъ не будетъ считать слишкомъ унизительнымъ для себя помочь мн когда-нибудь на кухн?— прибавила Салли.

— Нисколько,— весело сказалъ Джонъ.

Передъ уходомъ я пожелалъ поглядть на его комнату, онъ помогъ мн взобраться вверхъ по лстниц, и мы оба услись на кровати, принадлежавшей когда-то бдному Биллю. Нельзя сказать, чтобы она была очень мягка и удобна: простой мшокъ, набитый сномъ и покрытый двумя одялами — вотъ и все. Я долженъ былъ выпросить у Джель ту пару простынь, которая долгое время составляла все постельное блье Джона. Но, несмотря на такое скромное убранство постели и на то, что самъ чердакъ былъ очень низокъ и малъ, Джонъ глядлъ вокругъ себя съ видомъ гордаго владыки.

— Поистин, я буду здсь счастливъ, какъ король! Вы только посмотрите въ окно!

Дйствительно, окно было большимъ преимуществомъ: черезъ него можно было выбраться на крышу, а съ крыши открывался самый красивый видъ во всемъ Нортонбери. Съ одной стороны городъ, аббатство и за нимъ луга и лсъ, насколько хваталъ глазъ съ другой — широкая зеленая равнина, блестящій изви листый Севернъ, потомъ опять поля и далеко, на самомъ горизонт, горы, подернутыя голубоватой дымкой. Картина была, въ самомъ дл, чудесная.

— Какъ вамъ нравится вашъ ‘замокъ’, Джонъ?— сказалъ я, любуясь его сіяющимъ лицомъ,— подойдетъ онъ вамъ?

— О, еще бы!— вскричалъ онъ съ восторгомъ, и мое сердце тоже запрыгало отъ радости, когда я окончательно убдился, что онъ вполн доволенъ моимъ выборомъ.

Милый маленькій чердакъ! Онъ находился совсмъ подъ небесами, такъ близко къ нимъ, что много разъ въ него врывались втеръ и дождь, лтомъ солнце накаляло своими лучами крышу, и въ комнатк Джона было жарко, какъ въ печк, а зимой на желобахъ собиралось такъ много снгу, что на чердак становилось совсмъ темно,— но за то какъ хорошо, какъ весело тамъ было, сколько счастливыхъ часовъ провели мы съ Джономъ въ этой тсной коморочк, и какъ часто вспоминали о ней въ послдующіе годы!

ГЛАВА IV.

Въ этомъ году зима наступила внезапно и очень рано. Дни потянулись одинъ за другимъ, скучные и однообразные, я не выходилъ изъ своей комнаты и не видлъ никого, кром отца, доктора Джессона и Джель. Наконецъ, я собрался съ духомъ и попросилъ отца, чтобы онъ когда-нибудь прислалъ Джона Халифакса ко мн наверхъ.

— Зачмъ теб нуженъ этотъ мальчикъ?

— Мн хотлось бы повидаться съ нимъ.

— Полно, Финеасъ! Работникъ съ кожевеннаго завода — совсмъ не подходящее общество для тебя. Оставь его въ поко и не старайся поднять выше того мста, которое онъ занимаетъ, такъ будетъ гораздо лучше и для него самого.

Поднять Джона Халифакса выше его ‘мста’! Я былъ вполн согласенъ съ отцомъ, что это — невозможно, но мы, очевидно, рзко расходились въ опредленіи этого ‘мста’. Однако, я понималъ, что все будущее Джона зависитъ отъ хорошихъ отношеній между нимъ и его хозяиномъ, поэтому, боясь повредить своему другу, я не возобновлялъ своей просьбы и только при каждомъ удобномъ случа — а они бывали очень рдки — посылалъ ему записочки печатными буквами, такъ какъ я зналъ, что это онъ можетъ прочитать. Точно также я переслалъ ему нсколько своихъ книгъ, изъ которыхъ онъ могъ почерпнуть кое-какія свднія.

Я ждалъ терпливо наступленія весны, увренный, что тогда непремнно увижусь со своимъ другомъ. Конечно, я могъ бы вымолить у отца разршеніе повидаться съ Джономъ или ввести его къ намъ съ помощью какой-нибудь хитрости, но я слишкомъ хорошо зналъ своего друга и слишкомъ горячо заботился о сохраненіи его достоинства, чтобы стараться привести его въ домъ, гд онъ не былъ желаннымъ гостемъ,— хотя домъ этотъ и принадлежалъ моему родному отцу.

Зима была очень суровая, и сугробы снга покрывали землю, но вотъ, наконецъ, въ половин февраля морозы прекратились, и начались теплые весенніе дожди. Когда снгъ въ нашемъ садик совершенно растаялъ, я ршился выйти на свжій воздухъ. Сначала я спустился изъ своей комнаты внизъ, въ гостиную, а затмъ, посидвъ тамъ немного, отправился въ садъ. Джель сердилась и старалась удержать меня въ комнат, но отецъ изо всхъ силъ поощрялъ мое намреніе. Бдный отецъ! Онъ былъ искренно убжденъ, что люди болютъ, главнымъ образомъ, по своему собственному желанію, и что я могъ бы быть гораздо здорове, если бы хотлъ.

Въ этотъ день я чувствовалъ себя очень сильнымъ. Было такъ пріятно опять видть зеленую травку, которая въ теченіе цлыхъ мсяцевъ скрывалась подъ снгомъ, и еще пріятне ходить взадъ и впередъ по лужайк, залитой яркимъ солнечнымъ свтомъ и защищенной отъ втра тиссовой изгородью. Было очень тепло, и изъ земли уже выглянули блдныя головки подснжниковъ, вытянувшихся другъ возл друга въ правильную прямую линію.

— Давно вы видли Салли?— спросилъ я у Джель, которая рубила кочанную капусту недалеко отъ меня. Что, она теперь меньше горюетъ о сын?

Мою старую кормилицу постигло очень большое горе. Ея сынъ Билль Воткинсъ былъ взятъ французами въ плнъ въ декабр посл битвы подъ Ментцомъ и разстрлянъ, какъ шпіонъ. Бдный, бдный Билль! Лучше бы ужъ ему было не искать громкой славы, а остаться дома и по-прежнему собирать кожи для нашего завода.

— Она — небогата, и некогда ей плакаться. Нужно кормить Джема и троихъ маленькихъ, не считая другого большого парня, который живетъ тамъ, я уврена, что онъ стоитъ ей гораздо больше, чмъ платитъ.

Я очень спокойно отнесся къ этому намеку, такъ какъ хорошо зналъ, что съ тхъ поръ какъ отецъ прибавилъ Джону жалованье, плата, которую онъ давалъ вдов, тоже увеличилась, кром того, были еще кое-какія обстоятельства, извстныя только мн и Салли, и я былъ увренъ, что содержаніе моего друга является для бдной семьи не бременемъ, а скоре помощью. Поэтому я предоставилъ Джель говорить, что ей угодно, ея слова не могли повредить никому.

— Какіе славные эти подснжники. Тише, Джель, вы наступите на нихъ!

Но мое предостереженіе пришло слишкомъ поздно, она уже раздавила цвты подъ своими высокими каблуками и даже едва не сбила меня съ ногъ, поспшно и въ большомъ смущеніи отступая назадъ къ дверямъ дома.

— Посмотрите, по саду идетъ какой-то молодой джентльменъ, а я — въ такомъ грязномъ плать и съ кочанами капусты въ передник.

Я улыбнулся, такъ какъ узналъ въ постител Джона Халифакса.

На немъ было новое, простое, но вполн приличное платье, которое очень шло къ нему и хорошо выдляло его высокій ростъ и ловкія движенія. Волосы его были тщательно причесаны и красивыми кудрями падали на блоснжный воротникъ рубашки. Вообще, наружность его такъ измнилась, что нетрудно было Джель и всякому другому ‘принять его по ошибк за джентльмена’, какъ язвительно выразилась наша достойная домоправительница.

Тмъ не мене, она была глубоко возмущена, когда убдилась, наконецъ, въ своей ‘ошибк’.

— Чего теб здсь нужно?— спросила она грубо.

— Абель Флетчеръ послалъ меня сюда съ порученіемъ.

— Ну, такъ выкладывай его и отправляйся, нечего теб стоять здсь съ Финеасомъ. Ты для него — совсмъ не подходящее общество, и его отецъ не желаетъ такого товарища для своего сына.

— Джель!— вскричалъ я въ негодованіи и, взявъ Джона за руку, сказалъ, что безконечно радъ видть его. Онъ не отвчалъ ни слова, но щеки его пылали, и сомнваюсь, чтобъ въ ту минуту онъ слышалъ хоть что-нибудь изъ моей рчи.

— Абель Флетчеръ послалъ меня сюда, — повторилъ онъ, наконецъ, сдержаннымъ, холоднымъ тономъ,— чтобы итти гулять вмст съ Финеасомъ. Если онъ пренебрегаетъ моимъ обществомъ, то это очень легко сказать.

Онъ повернулся ко мн и тутъ получилъ, я думаю, полное удовлетвореніе за вс дерзости Джель.

Она удалилась, разбитая на голову, и въ гнв разсыпала по дорог половину своихъ кочановъ. Джонъ подобралъ ихъ и возвратилъ по принадлежности, но, вмсто благодарности, получилъ на прощанье только новый окрикъ:

— Ты что-то сталъ ужъ очень вжливъ въ новомъ плать, а со старымъ къ теб вернется прежняя грубость. Но смотри, чтобъ ты мн больше не смлъ оставлять свою повозку подъ окнами гостиной!

Онъ отвтилъ только:— Я теперь не зжу за кожами.

— Вы не здите за кожами, Джонъ?— тревожно спросилъ я, когда Джель скрылась изъ виду, я испугался, не случилось ли съ нимъ какого-нибудь несчастья.

— Дло все въ томъ, что за эту зиму я выучился хорошенько читать и длать сложеніе — по вашимъ книгамъ, конечно. Вашъ отецъ узналъ объ этомъ и сказалъ, что теперь я могу объзжать фермеровъ и собирать деньги, вмсто шкуръ, жалованье на этомъ новомъ мст гораздо больше, и самое дло мн лучше нравится, чмъ прежнее, вотъ и все.

Больше онъ ничего не сказалъ, но лицо его сіяло отъ гордости и удовольствія. Дйствительно, это былъ громадный шагъ впередъ.

— Должно быть, онъ очень довряетъ вамъ, Джонъ,— сказалъ я. Я зналъ съ какой осторожностью отецъ выбиралъ своихъ сборщиковъ.

— Поэтому-то я такъ и доволенъ. Онъ — очень добръ ко мн, Финеасъ. Подумайте, сегодня онъ далъ мн отпускъ на цлый день, для того, чтобы пойти погулять съ вами. Неправда ли, это чудесно?

— Дйствительно, чудесно. Ахъ, какъ намъ будетъ весело! Мн кажется, я даже смогу самъ двигаться.

И въ самомъ дл, общество этого мальчика какъ будто вливало въ меня новую жизнь и силу, и надежду. Одинъ видъ его дйствовалъ на меня такъ же благодтельно, какъ наступленіе весны.

— Куда же мы отправимся?— спросилъ онъ, когда за нами закрылись двери дома, и онъ осторожно повезъ мою колясочку по улицамъ Нортонбери.

— Я думаю, къ Майсу.— Это былъ маленькій холмикъ на окраин города, гд сквайръ Брисвутъ построилъ себ красивый домъ лтъ за десять до описываемаго времени.

— Ахъ, да, тамъ очень хорошо. А по дорог вы посмотрите на половодье, это — чудесный видъ! Я слышалъ, что рка все еще поднимается, на кожевенномъ завод вс рабочіе заняты постройкой плотины. Высоко здсь поднимается обыкновенно вода, Финеасъ?

— Я не помню наврное. Но не смотрите такъ серьезно, сегодня будемъ веселиться во-всю!

Я, дйствительно, наслаждался этой прогулкой, солнце свтило такъ ярко и было такъ пріятно остановиться на мосту, въ другомъ конц города, и смотрть на воду, отъ которой поднимался легкій свжій втерокъ. Возл шлюза, недалеко отъ того мста, гд мы стояли, рка образовала какъ бы небольшой водопадъ, и шумъ его заглушалъ нашъ разговоръ.

Когда мы сошли съ моста и двинулись дальше, Джонъ сказалъ съ нескрываемымъ восхищеніемъ:

— Вашъ лнивый, грязный Авонъ — теперь прямо великолпенъ. Онъ весь покрытъ блой пной, и какія облака брызгъ надъ нимъ. И посмотрите! Равнина ужъ почти вся подъ водой. Ахъ, какъ она блеститъ на солнц!

— Вы, кажется, очень любите смотрть на что-нибудь красивое, Джонъ.

— Еще бы! Кто этого не любитъ!— отвтилъ онъ съ восторгомъ. Мое сердце также прыгало отъ радости: я видлъ, что въ эту минуту онъ чувствовалъ себя совершенно счастливымъ.

— Вы не можете себ представить, какъ это красиво, если глядть изъ моего окна, я любуюсь этимъ видомъ уже цлую недлю. Каждое утро рка какъ будто вырываетъ себ новый каналъ, посмотрите-ка вонъ на тотъ, возл большой ивы, какъ бурлитъ и пнится тамъ вода!

— О, мы въ Нортонбери привыкли къ такимъ наводненіямъ.

— Бываютъ они когда-нибудь опасны?

— Когда-то бывали, но не на моей памяти. А теперь, Джонъ, разскажите мн, что вы длали зимой.

Это былъ короткій и простой разсказъ о тяжелой, непрерывной работ, съ утра до вечера и съ понедльника до субботы, настолько тяжелой, что къ ночи Джонъ былъ уже не въ силахъ заниматься еще чмъ нибудь и старался только поскорй добраться до своей постели.

— Но въ такомъ случа, какъ же вы ухитрились выучиться читать и длать сложеніе?

— Главнымъ образомъ, въ свободныя минутки, когда здилъ за кожами. Прямо удивительно, какое множество такихъ свободныхъ минутъ можно найти, если очень этого хочешь. И потомъ у меня вдь еще оставались послобденные часы по воскресеньямъ, я не думаю, чтобы это было гршно.

— Конечно, нтъ,— сказалъ я ршительно.— Какія же книги вы прочитали за послднее время?

— Вс т, что вы мн прислали. ‘Путешествіе Пилигримма’, ‘Робинзонъ Крузе’ и ‘Тысяча и одна ночь’.

— Вотъ такъ интересно, неправда ли? А еще что?

— Также и ту, что вы мн дали на Рождество. Я прочиталъ изъ нея довольно много.

Мн очень понравился серьезный тонъ его послднихъ словъ, мальчикамъ его возраста рдко приходится имть дло съ этой прекрасной старой книгой — Библіей,— и обыкновенно, если они даже и читали ее, то стыдятся въ этомъ признаться. Больше я ничего не спросилъ у него, мн казалось, что всякіе дальнйшіе разспросы были совершенно излишни.

— Вы теперь читаете совсмъ свободно, Джонъ?

— Сравнительно, да.— Неправда ли, вы очень много читали, Финеасъ? Я слышалъ, какъ вашъ отецъ говорилъ однажды, что вы — очень умный. Много вы знаете?

— О, пустяки!— Но онъ настаивалъ, и я принужденъ былъ отвтить. Перечень былъ очень не великъ, но, взглянувъ на лицо Джона, я почти пожелалъ, чтобы онъ былъ еще короче. Сколько стыда, унынія, почти отчаянія выражалось на этомъ лиц! Сердце мое дрогнуло отъ жалости.

— А я — мн уже скоро минетъ пятнадцать лтъ, и я только умю читать,— сказалъ онъ, наконецъ, не глядя на меня.

— Что же длать, Джонъ, — отвтилъ я, кладя свою руку на его,— вдь у васъ и не было времени на занятія, вы такъ много работаете.

— Но я хочу учиться, я долженъ учиться.

— И будете. Я могу научить васъ только очень немногимъ вещамъ, но, если хотите, я постараюсь передать вамъ все, что знаю самъ.

— О Финеасъ!— Глаза его сдлались влажными, онъ повернулся и зашагалъ по дорог, прочь отъ меня. Черезъ нсколько минутъ онъ вернулся съ толстой и длинной втвью шиповника въ рукахъ.

— Нравятся вамъ такіе хлыстики? Постойте, я сейчасъ очищу его отъ шиповъ.

Мы дошли до Майса въ полномъ молчаніи, но по выраженію лица Джона я видлъ, что онъ очень хорошо себя чувствовалъ.

— Давидъ, — сказалъ я, когда мы добрались до подножія холма (я привыкъ теперь называть его ‘Давидомъ’, и, я думаю, онъ догадался почему, когда прочелъ извстную исторію въ той книг, во всякомъ случа, имя это ему очень нравилось,) — я думаю, что не въ состояніи буду подняться на холмъ.

— О, нтъ, вы должны непремнно! Пока что я буду подталкивать колясочку сзади, а по лстниц я васъ понесу на рукахъ. На вершин Майса замчательно хорошо — и закатъ такой красивый, а вдь вы ужъ давно не видли солнечнаго захода.

Это было совершенно справедливо, и я предоставилъ Джону длать со мной все, что ему угодно.

Скоро мы стояли уже на самой вершин крутого холма и любовались свтлыми водами Северна, огибавшаго его подножье.

Я сидлъ, закутавшись въ свой плащъ, и смотрлъ, какъ онъ чертитъ на песчаной дорожк всевозможныя фигуры концомъ того хлыстика, который онъ срзалъ для меня по пути къ холму.

Вдругъ въ голов моей блеснула новая мысль.

— Джонъ, передайте мн эту палочку, и я дамъ вамъ первый урокъ чистописанія.

Итакъ, за песк вмсто бумаги и съ вткой шиповника вмсто пера, я научилъ его писать вс буквы алфавита и соединять ихъ въ слова. Онъ очень быстро запомнилъ буквы, и скоро скромная тетрадь, которую дала намъ сама мать-земля, покрылась во всхъ направленіяхъ словомъ ‘Джонъ’.

— Браво!— вскричалъ онъ, когда мы прекратили, наконецъ, свои занятія и собрались идти домой,— браво! Сегодня я кое-что сдлалъ!.

Проходя черезъ мостъ надъ Авономъ, мы опять остановились посмотрть на разлившуюся рку. За этотъ короткій промежутокъ вода значительно поднялась и образовала нсколько новыхъ каналовъ.

— Мн это совсмъ не нравится,— сказалъ Джонъ, задумчиво глядя на бушующія волны.— Видли вы когда-нибудь раньше, чтобы вода поднималась такъ высоко?

— Кажется, да, въ Нортонбери никто не обращаетъ на это вниманія. Отецъ говоритъ, что все это только отъ внезапной оттепели, а онъ долженъ знать наврное, у него такъ много опыта въ этихъ вещахъ: вдь нашъ кожевенный заводъ лежитъ у самой рки.

— Я именно объ этомъ и думалъ сейчасъ. Но становится холодно, пойдемте скорй.

Онъ доставилъ меня домой въ цлости и сохранности, и мы простились у дверей.

— Когда вы опять придете ко мн, Давидъ?

— Тогда, когда вашъ отецъ пришлетъ меня сюда.

Въ этотъ вечеръ отецъ вернулся домой очень поздно, у него былъ усталый и встревоженный видъ, и вмсто того, чтобы идти спать, такъ какъ уже пробило девять часовъ, онъ закурилъ свою трубку и услся съ нею въ углу, возл камина.

— Вода все еще прибываетъ, отецъ? Она не причинитъ вреда заводу?

— Что ты можешь знать о завод?

— Видишь, Джонъ Халифаксъ говорилъ…

— Лучше бы Джону Халифаксу придержать свой языкъ.

Я исполнилъ за него этотъ совтъ.

Наступило долгое молчаніе, отецъ продолжалъ курить до тхъ поръ, пока я не подошелъ пожелать ему спокойной ночи. Стукъ моихъ костылей вывелъ его изъ задумчивости.

— Гд вы гуляли сегодня, Финеасъ — ты и тотъ мальчикъ, котораго я прислалъ за тобой?

— Мы ходили къ Майсу.

Онъ выпустилъ еще нсколько клубовъ дыма и приговорилъ:— Финеасъ, этотъ малый, съ которымъ ты такъ няньчишься,— хорошій, честный мальчикъ — только бы ты не вбивалъ ему въ голову разную чепуху. Ты долженъ помнить, что онъ только нашъ служащій, а ты — мой сынъ, единственный сынъ.

Мой бдный отецъ! Какимъ тяжелымъ испытаніемъ было для него имть такого ‘единственнаго сына’, какъ я.

Посреди ночи я проснулся отъ громкаго стука во входную дверь. Я спалъ теперь въ нижнемъ этаж, противъ гостиной.

Прежде чмъ я усплъ сообразить, что случилось, отецъ прошелъ мимо моей комнаты, совершенно одтый и со свчей въ одной рук, въ другой я разглядлъ нчто, что всегда по ночамъ лежало у его изголовья, хотя онъ и принадлежалъ къ сект квакеровъ. Дло въ томъ, что лтъ десять тому назадъ у него украли очень большую сумму денегъ, и преступникъ остался совершенно безнаказаннымъ: судья отказался принять жалобу Абеля Флетчера, такъ какъ послдній былъ ‘только квакеръ’. Съ этихъ поръ отецъ ршился собственными силами защищать себя и свое имущество.

Стукъ сдлался еще громче, очевидно, неизвстному пришельцу некогда было колебаться и обдумывать свое поведеніе.

— Кто тамъ?— крикнулъ отецъ. Получивъ отвтъ, онъ отперъ парадную дверь, предварительно закрывъ мою.

Черезъ минуту я услышалъ, что кто-то вошелъ въ мою комнату.

— Финеасъ, вы здсь? Не пугайтесь, это я.

Я сейчасъ же узналъ голосъ Джона, и мой страхъ совершенно прошелъ.— Что-нибудь случилось съ кожевеннымъ заводомъ?

— Да. Вода все поднимается, и я прибжалъ за вашимъ отцомъ, онъ можетъ еще многое спасти.— Я готовъ, сэръ, — крикнулъ онъ въ отвтъ на громкій зовъ моего отца.— А вы, Финеасъ, ложитесь опять въ постель, ночь сегодня ужасно холодная. Вы должны общать мн, что не будете вставать съ кровати. Не бойтесь за отца, я позабочусь о немъ.

Они вмст вышли изъ дому и не возвраща ись до самаго утра.

Въ Нортонбери долго не могли забыть эту ночь на 5 февраля 1795 года. Мосты были разрушены, лодки унесены далеко отъ города, дома затоплены или сорваны съ фундамента. Людей погибло немного, но убытки были громадные. Разрушительная работа рки продолжалась шесть часовъ и затмъ вода начала спадать.

Какъ ужасны были долгіе часы ожиданія, пока отецъ и Джонъ не вернулись домой. На разсвт я увидлъ ихъ обоихъ въ дверяхъ, и сердце мое замерло отъ радости.

— Отецъ! Дорогой мой отецъ!— Я кинулся къ нему навстрчу и, крпко схвативъ его за руки, потянулъ въ комнату. Онъ не отталкивалъ меня.

— Ты рано всталъ, и сегодня слишкомъ холодное утро для тебя, дитя мое. Поди, сядь возл огня.

Его голосъ звучалъ непривычно мягко, и всегда красное лицо было теперь очень блдно.

— Отецъ, скажи мн, что съ тобой случилось.

— Ничего, сынъ мой, кром того только, что Податель всхъ земныхъ благъ счелъ нужнымъ отнять у меня часть моего состоянія, я, какъ и многіе другіе въ город, сталъ теперь на нсколько тысячъ бдне, чмъ былъ, когда ложился спать вчера вечеромъ.

Онъ тяжело опустился на стулъ. Я зналъ, какъ онъ любилъ свои деньги, и былъ поэтому очень удивленъ его относительнымъ спокойствіемъ.

— Не огорчайся этимъ, отецъ, могло бы быть гораздо хуже.

— Конечно, я могъ бы потерять все, что имлъ если бы не… но гд же мальчикъ? Почему ты стоишь тамъ на улиц? Войди сюда, Джонъ, и запри дверь.

Джонъ повиновался. Онъ промокъ до нитки и совсмъ окоченлъ. Я хотлъ, чтобы онъ слъ къ огню.

— Ну, да, конечно, мальчикъ, — ласково сказалъ отецъ.

Джонъ подошелъ ближе.

Я стоялъ между ними, не ршаясь спросить, что они вынесли въ эту ночь, но по серьезности старика и возбужденному лицу мальчика я видлъ, что опасность была не малая.

— Джель,— крикнулъ отецъ, поднимаясь со стула:— дай ка намъ позавтракать — мн и малому, сегодня ночью мы славно поработали вмст.

Джель принесла кружку съ пивомъ, хлбъ и сыръ, но не замтила или не пожелала замтить, что отецъ приказалъ приготовить завтракъ не для него одного.

— Другой приборъ!— рзко сказалъ онъ ей.

— Мальчикъ можетъ пойти въ кухню, Абель Флетчеръ, тамъ ему приготовлено позавтракать.

Отецъ колебался нсколько минутъ — даже онъ немного побаивался Джель, но потомъ совсть или желаніе исполнить свою волю побдили.

— Женщина, сдлай, какъ я сказалъ. Принеси другую тарелку и другую кружку пива.

Такимъ образомъ, къ великой ярости Джель и къ моей великой радости, Джонъ Халифаксъ былъ приглашенъ къ завтраку и сидлъ за однимъ столомъ со своимъ хозяиномъ.

Посл завтрака мы вс услись возл огня, и при блдномъ свт февральскаго утра отецъ, противъ обыкновенія, разсказалъ мн про вс свои потери и прибавилъ, что, не получи онъ во-время предостереженія, онъ могъ бы совершенно разориться.

— Стало быть, хорошо, что Джонъ пришелъ,— сказалъ я робко.

— Еще бы! И потомъ онъ также много помогъ мн, у него старая голова на молодыхъ плечахъ.

Джонъ былъ польщенъ этой похвалой, хотя отецъ и произнесъ ее очень суровымъ голосомъ. Но въ ту же минуту какое-то подозрніе мелькнуло въ его голов.

— Слушай, малый,— сказалъ онъ, внезапно повертываясь къ Джону Халифаксу,— ты мн сказалъ, что увидлъ при лунномъ свт, какъ поднимается вода. Но что же ты тамъ длалъ? Почему въ одиннадцать часовъ ночи ты не спалъ спокойнымъ сномъ на своей кровати, а бродилъ возл рки?

Джонъ густо покраснлъ, и это произвело очень плохое впечатлніе на моего отца.

— Отвчай же. Сегодня я, во всякомъ случа, не буду очень строгъ къ теб.

— Поступайте, какъ вамъ угодно, Абель Флетчеръ,— ршительно отвтилъ мальчикъ.— Я не сдлалъ ничего дурного. Я былъ на кожевенномъ завод.

— По какому длу?

— Безъ всякаго, я былъ съ рабочими, которые оставались наблюдать за ркой, я еще не хотлъ спать, а у нихъ была свча.

— Зачмъ же теб надо было не спать и сидть такъ поздно?— неумолимо продолжалъ отецъ.

Джонъ колебался, яркій румянецъ опять покрылъ его щеки.

— Сэръ, я скажу вамъ все, тутъ нтъ ничего постыднаго. Хотя я — такой большой мальчикъ, но еще не умю писать, и вашъ сынъ былъ такъ добръ, что попытался научить меня. Я боялся, что забуду буквы, и потому старался написать ихъ палочкой на пыльной стн. Насколько мн извстно, это не причинило никому никакого вреда.

Отецъ спросилъ довольно ласково:— это все, мальчикъ?

— Да.

Абель Флетчеръ опять задумался и, наконецъ, сказалъ:

— Джонъ Халифаксъ!

— Я здсь, сударь.

— Теб пора идти на работу.

— Сейчасъ иду. Всего хорошаго, Финеасъ! До свиданія, сударь! Не прикажите ли вы сдлать еще что-нибудь на завод?

Отецъ остановилъ его и сказалъ серьезно:— Джонъ Халифаксъ, сегодня ночью ты оказалъ мн очень большую услугу. Какую награду хочешь ты получить отъ меня?

И по привычк онъ опустилъ руку въ карманъ. Джонъ сдлалъ шагъ назадъ.

— Благодарю васъ, этого не нужно. Для меня уже достаточная награда, что я былъ полезенъ своему хозяину и что онъ самъ признаетъ это.

Отецъ мой подумалъ съ минуту и затмъ протянулъ Джону руку.

— Ты вполн правъ, мальчикъ. Я теб очень обязанъ и никогда этого не забуду.

Джонъ опять покраснлъ, поклонился и вышелъ съ такимъ гордымъ и счастливымъ видомъ, какъ самъ императоръ или бднякъ, нашедшій мшокъ съ золотомъ.

— Не можешь ли ты что-нибудь придумать, Финеасъ, что бы доставило удовольствіе этому мальчику?— спросилъ отецъ черезъ нкоторое время посл его ухода.

Я очень хорошо зналъ, что могло бы доставить громадное наслажденіе Джону, мы оба такъ давно и такъ горячо желали этого, но мечты наши всегда казались намъ самимъ совершенно несбыточными. Даже теперь я долго не ршался высказать отцу свою просьбу, чтобы онъ позволилъ Джону проводить вс праздники и воскресные дни у насъ въ дом.

— Что за глупости! Видно, что ты не имешь понятія о нашихъ городскихъ парняхъ. Очень ему это надо! Ему гораздо пріятне шататься въ праздничные дни по улицамъ со своими знакомыми.

— У Джона нтъ никакихъ знакомыхъ, отецъ. Онъ здсь никого не знаетъ и ни о комъ не думаетъ, кром меня. Позвольте ему приходить къ намъ.

— Хорошо.

Мой отецъ никогда не бралъ назадъ своихъ общаній, и съ этого дня Джонъ Халифаксъ проводилъ у насъ каждое воскресенье. Такимъ образомъ, по крайней мр, одинъ день въ недлю онъ входилъ въ домъ своего хозяина, какъ равный намъ и мой другъ.

ГЛАВА V.

Дни и мсяцы медленно и однообразно тянулись одинъ за другимъ, лто смнялось зимой, и зима — лтомъ. Прошли годы съ той достопамятной февральской ночи, и въ одно прекрасное іюньское утро я проснулся съ мыслью, что мн — двадцать лтъ, и Джонъ Халифаксъ уже тоже взрослый мужчина, его день рожденья былъ черезъ недлю посл моего, и ему должно было исполниться восемнадцать лтъ.

Я напомнилъ ему объ этомъ, когда мы оба сидли на своемъ обычномъ мст въ саду, и прибавилъ задумчиво:

— Это кажется очень страннымъ, Джонъ, но это такъ, мн, дйствительно, двадцать лтъ.

— Прекрасно и что же изъ этого слдуетъ?

Я молчалъ и смотрлъ внизъ на рку, ея теченіе было медленно, волны ея слдовали одна за другой однообразно и уныло, точь-въ-точь, какъ годы моей печальной жизни, и такой она будетъ всегда, до самаго конца.— Джонъ спросилъ меня, о чемъ я думаю.

— О себ самомъ, что я за прекрасный образчикъ славнаго ‘человческаго рода!’ — отвтилъ я съ горечью.

Джонъ былъ уже хорошо знакомъ съ такимъ моимъ настроеніемъ и умлъ съ нимъ бороться. Я чувствовалъ къ нему глубокую благодарность за его терпливую и нжную заботливость.

— Въ дни рожденія очень похвально заниматься самоизслдованіемъ, Финеасъ. Составимъ-ка списокъ всхъ вашихъ качествъ, внутреннихъ и вншнихъ.

— Не дурачьтесь, Джонъ.

— Почему нтъ, если это мн нравится? И потомъ другіе гораздо больше меня дурачатся. Итакъ, слушайте: во-первыхъ, полныхъ пять футовъ и четыре дюйма вышины, ростъ, встрчающійся, по свидтельству исторіи, у многихъ великихъ людей, включая сюда Александра Македонскаго и Перваго Консула.

— О, Джонъ!— сказалъ я съ упрекомъ, такъ какъ Наполеонъ Бонапартъ былъ нашимъ главнымъ яблокомъ раздора: я относился къ нему съ отвращеніемъ и ненавистью, а Джонъ скоре, съ восхищеніемъ.

— Пойдемъ дальше. Во-вторыхъ, нжнаго и деликатнаго вида, но не хромой, какъ былъ нкто.

— Слава Богу, нтъ.

— Скоре, худощавый.

— Даже очень, настоящій скелетъ.

— Лицо продолговатое и блдное.

— Желтое, Джонъ, совершенно желтое.

— Ну, пусть будетъ желтое. Большіе глаза, которые пронизываютъ васъ насквозь — что вы на меня такъ уставились Финеасъ? Пожалуйста, перестаньте смотрть, или я сейчасъ же вскочу на ноги. Благодарю васъ. Но возвратимся къ своей тем. Imprimis и finis (видите, какъ я сталъ силенъ въ латинскомъ язык) — длинные волосы прекраснаго чернаго цвта, которые всякая молодая двица нашла бы очаровательными — жаль только, что между нашими знакомыми нтъ ни одной.

Я засмялся и шутливо встряхнулъ своими ‘очаровательными’ кудрями.

— Еще что вы придумаете, глупый мальчикъ! Ну, теперь мой чередъ. Который вамъ годъ, Джонъ?

— Вы же знаете. На той недл мн исполнится восемнадцать лтъ.

— Вышина?

— Пять футовъ одиннадцать съ половиной дюймовъ.— Онъ вскочилъ на ноги и выпрямился во весь свой ростъ. Я сказалъ почти печально:

— Ахъ, Давидъ! Вы теперь — уже настоящій молодой человкъ.

Онъ улыбнулся и отвтилъ, снова опускаясь на траву возл меня:— Я радъ, что кажусь старше своихъ лтъ. Это мн очень помогаетъ на кожевенномъ завод. Кто сталъ бы полагаться на приказчика, который выглядитъ совсмъ мальчикомъ? Однако, вашъ отецъ мн довряетъ.

— Да, дйствительно. Вы можете не сомнваться въ этомъ. Не дальше, какъ вчера, онъ говорилъ мн, что ничего теперь не иметъ противъ того, что вы употребляете свое свободное время на занятія, по его словамъ, онъ убдился, что это нисколько не мшаетъ вашей работ на завод.

— Надюсь, что нтъ, иначе мн было бы очень стыдно. Я не исполнилъ бы своихъ обязанностей по отношенію ни къ себ самому, ни къ моему хозяину, если бы забывалъ его работу ради своей собственной. Я очень радъ, Финеасъ, что онъ теперь не жалуется на это.

— Даже напротивъ, мн кажется, онъ намренъ дать вамъ повышеніе этимъ лтомъ. Но,— вскричалъ я возвращаясь къ мысли, которая часто приходила мн въ голову,— все-таки, я хотлъ бы, чтобъ вы были чмъ нибудь получше приказчика на кожевенномъ завод. У меня есть одинъ планъ, Джонъ.

Но ему не суждено было узнать, въ чемъ состоялъ этотъ планъ. Джель пришла къ намъ въ садъ съ очень серьезнымъ и огорченнымъ видомъ и сказала, что д-ръ Джессопъ и отецъ желаютъ меня видть. Наканун отецъ имлъ съ нею длинный разговоръ, она не сказала мн, о чемъ именно, хотя и призналась, что рчь шла обо мн — и, повидимому, сообщилъ ей что-то очень непріятное Посл этого она сдлалась со мной необыкновенно ласкова и даже нсколько разъ назвала меня, какъ во времена моего дтства, ‘своимъ дорогимъ мальчикомъ’.

Я всталъ и направился къ дому, она шла вслдъ за мной и ворчала себ подъ носъ: ‘Убить или вылечить… Не лучше новорожденнаго младенца… Абель Флетчеръ совсмъ сошелъ съума.— Надюсь, Томасъ Джессопъ будетъ говорить откровенно и скажетъ ему всю правду’ — и тому подобное. По этимъ словамъ, равно какъ и по внезапной нжности Джель, я угадалъ заране, что мн придется услышать отъ доктора. Увы! я и прежде хорошо зналъ, что мечты и планы моего бднаго отца — совершенно неисполнимы. Съ тяжелымъ сердцемъ вошелъ я въ его комнату.

Не буду передавать подробностей этого разговора. Достаточно сказать, что посл него отецъ потерялъ послднюю слабую надежду, что я когда нибудь буду въ состояніи помогать ему и наслдую его дло, а я, со своей стороны, долженъ былъ навсегда отказаться отъ своего завтнаго желанія — сдлаться со временемъ опорой и утшеніемъ моего отца. Для насъ обоихъ это было страшно тяжело, но мы тщательно старались скрыть свое горе и съ того дня никогда больше не касались въ своихъ разговорахъ этого вопроса.

Я вернулся въ садъ и разсказалъ все Джону Халифаксу. Онъ слушалъ молча, положивъ руку мн на плечо и глядя на меня съ серьезнымъ и нжнымъ выраженіемъ въ глазахъ. Когда я кончилъ, онъ произнесъ нсколько теплыхъ дружескихъ словъ, и затмъ мы опустили занавсъ надъ неизбжнымъ горемъ и больше не возвращались къ этому предмету.

Когда я, отецъ, д-ръ Джессопъ и Джонъ Халифаксъ встртились за обденнымъ столомъ, все, казалось, было предано забвенію, и разговоръ вертлся на совсмъ постороннихъ предметахъ.

Посл обда болтливый маленькій докторъ отправился домой, и мы остались втроемъ въ гостиной. Я замтилъ, что отецъ нсколько разъ внимательно и пытливо взглядывалъ на Джона. Неужели онъ вспомнилъ о вчерашнемъ разговор по поводу Джона? Тогда онъ съ негодованіемъ отвергнулъ мое предложеніе — если можно назвать такъ слабый намекъ на то, о чемъ я думалъ въ теченіе многихъ мсяцевъ, неужели же мои слова все-таки оставили слдъ въ его голов, и это маленькое смячко можетъ принести современемъ желанный плодъ? О, какъ страстно я этого хотлъ, какъ горячо молился объ этомъ!

Наступилъ теплый іюньскій вечеръ, прозрачныя сумерки окутали землю, и на неб, какъ разъ надъ башней аббатства, зажглась первая яркая звзда. Мы съ Джономъ сидли въ саду, какъ всегда длали въ хорошую погоду, и говорили обо всемъ на свт, о земл и о неб, естественно, что въ эту чудесную ночь, глядя на далекія звзды, мы невольно занялись возвышенными предметами.

— Финеасъ, — сказалъ Джонъ задумчиво (онъ сидлъ на трав, положивъ руки на колни, и лучи какой-то звзды, кажется, Юпитера, отражались въ его глазахъ и придавали имъ удивительную красоту), — Финеасъ, я часто спрашиваю себя, скоро ли намъ придется разстаться съ этимъ спокойнымъ мирнымъ существованіемъ и вступить въ битву съ жизнью. И я думаю также о томъ, готовы ли мы къ этой великой борьб?

— Вы, конечно, да.

— Не знаю. Я еще не выяснилъ себ, насколько могу противостоять искушенію. Многія дурныя вещи очень пріятны, напримръ, какъ было бы хорошо, вмсто того, чтобы завтра отправиться въ душную темную контору и царапать тамъ перомъ по бумаг отъ восьми до шести часовъ, пуститься въ свтъ, исполнять вс свои капризы, совершать всевозможныя великія дла и, можетъ быть, никогда больше не возвращаться на кожевенный заводъ.

— Совсмъ никогда?

— Нтъ, нтъ, я говорилъ слишкомъ поспшно. Я не хочу сказать, что могъ бы когда нибудь сдлать такую дурную вещь, но иногда я чувствую сильное желаніе поступить такъ. Это ужъ не моя вина, таковы внушенія моего злого духа, съ которымъ мн приходится сражаться, я думаю, что у каждаго человка есть свой собственный злой духъ. А теперь, Финеасъ, вы можете быть довольны мною: дьяволъ побжденъ окончательно.

Однако, онъ былъ очень блденъ, когда помогалъ мн встать на ноги. Я оперся на его руки, и мы молча вошли въ домъ.

Посл ужина, когда часы пробили половину десятаго, Джонъ, какъ всегда, собрался итти домой. Онъ подошелъ попрощаться съ моимъ отцомъ, который въ глубокой задумчивости сидлъ на своемъ обычномъ мст возл камина. Джону пришлось повторить свое ‘Спокойной ночи’ два или три раза, пока хозяинъ, наконецъ, обратилъ на него вниманіе.

— Что такое?— Ахъ, да, спокойной ночи, мальчикъ, спокойной ночи! погоди минутку, Халифаксъ, какія у тебя дла на завтра?

— Дла немного, если, конечно, не прибудутъ русскія кожи. Я, по обыкновенію, свелъ вчера счеты за всю недлю.

— Ну, такъ завтра я просмотрю твои книги, если твои дла идутъ хорошо, я, можетъ быть, дамъ теб другую работу. Поэтому, если хочешь, можешь завтра устроить себ праздникъ на цлый день.

Мы горячо поблагодарили его, и я прошепталъ на ухо Джону: — Теперь вы можете исполнить свое ‘желаніе’.

Онъ сказалъ, что оно ‘совсмъ вылетло изъ его головы’, и мы ршили провести завтрашній день на пол, лежавшемъ на разстояніи одной мили отъ Нортонбери и носившемъ названіе ‘Виноградника’.

На слдующее утро мы вышли довольно рано изъ дому и скоро достигли цли своего путешествія. Это было уютное хорошенькое мстечко, покрытое высокой зеленой травой, когда-то здсь росли виноградныя лозы, доставлявшія монахамъ аббатства чудесное вино, но свжая трава орошалась иногда и потоками крови, и подъ корнями дикихъ яблонь, разбросанныхъ среди высокой травы, спали непробуднымъ сномъ многіе приверженцы орковъ и Ланкастеровъ. По временамъ лугъ распахивали, и тогда въ глубокихъ бороздахъ можно было видть блыя человческія кости, но, большей частью, мсто это служило пастбищемъ для скота, и павшіе воины могли почивать съ миромъ.

Мы съ Джономъ легли на скошенное сно и пролежали такъ до самаго обда, грясь въ лучахъ солнца и глядя на ясное небо, лишь изрдка мы обмнивались нсколькими словами. По временамъ я глядлъ на Джона и старался угадать, о чемъ онъ думаетъ, обыкновенно я читалъ его мысли почти совершенно свободно, но иногда — какъ и въ тотъ день, о которомъ идетъ рчь,— меня постигала полная неудача.

Когда мы окончили нашъ обдъ, состоявшій изъ хлба и сыра, Джонъ сказалъ совершенно неожиданно для меня.

— Финеасъ, вы не находите, что это поле — довольно таки скучное? Не пойти ли намъ еще куда нибудь? Если только это не утомитъ васъ.

Я уврилъ его въ противномъ, такъ какъ мое здоровье много улучшилось за это лто, и мы собрались уходить. Но, покидая лугъ, мы встртились съ двумя людьми очень страннаго вида, больше всего поразила насъ ихъ одежда, представлявшая необыкновенно оригинальную смсь крайней простоты съ моднымъ изяществомъ. Особенно интересенъ былъ костюмъ младшаго изъ незнакомцевъ. На немъ были срые полосатые чулки, башмаки съ блестящими пряжками, усыпанными поддльными брилліантами, плисовыя панталоны и голубая суконная куртка. Я долженъ, однако, прибавить, что онъ носилъ этотъ несообразный костюмъ съ замчательной граціей и достоинствомъ.

— Сэръ,— сказалъ онъ, обращаясь къ Джону Халифаксу, съ поклономъ, которому, я увренъ, позавидовалъ бы самъ принцъ регентъ, получившій отъ своего врноподданнаго народа прозвище ‘перваго джентльмена своего времени’,— сэръ, не соблаговолите и вы сообщить намъ, далеко ли отсюда до Кальтхама.

— Десять миль, дилижансъ пройдетъ здсь часа черезъ три.

— Благодарю васъ, въ настоящее время я не могу имть никакого дла съ дилижансомъ. Разршите намъ, молодые джентльмены, продолжать нашъ скромный обдъ. Можетъ быть, и вы — любители рпы?

Съ вжливымъ поклономъ онъ предложилъ намъ рпу. Я отказался, но Джонъ, боле деликатный, чмъ я, принялъ предложеніе.

— Можно обдать и хуже,— сказалъ онъ:— по крайней мр, мн иногда приходилось.

— Это — моя причуда, сэръ. Но я — не первое замчательное лицо, которое питалось рпой на поляхъ Нортонбери: сдлавшійся впослдствіи странствующимъ проповдникомъ, знаменитый Джонъ Филиппъ…

Въ эту минуту старшій спутникъ многозначительно толкнулъ его локтемъ въ бокъ.

— Мой товарищъ вполн правъ, сэръ, — продолжалъ молодой незнакомецъ.— Я не долженъ называть имени нашего знаменитаго друга, онъ сдлался теперь великимъ человкомъ и, можетъ быть, совсмъ не желаетъ доводить до всеобщаго свднія, что когда-то весь его обдъ состоялъ только изъ рпы. Вмсто того я могу назвать вамъ свое скромное имя.

Такъ онъ и сдлалъ, но я послдую его примру и не назову его имени. Я знаю, что потомъ онъ пріобрлъ громкую извстность, и думаю, что и на вершин земной славы онъ сохранилъ свой благородный характеръ и доброе сердце. Еще разъ повторяю, я не хочу упоминать его имени и буду называть его просто ‘м-ръ Чарльзъ’.

— Вы сказали, что Кольтхамскій дилижансъ идетъ черезъ три часа. Прекрасно. Имю честь пожелать вамъ всего хорошаго, м-ръ?

— Халифаксъ.

— А ваше имя?

— Флетчеръ.

— Имете какое нибудь отношеніе къ товарищу достойнаго Бомона?

— У моего отца нтъ товарищей,— отвтилъ я, но Джонъ, давно уже превзошедшій меня въ начитанности, объяснилъ м-ру Чарльзу, что я происхожу изъ того же стариннаго рода, къ которому принадлежали братья Финеасъ и Джильсъ Флетчеры. Посл этого молодой незнакомецъ, который до сихъ поръ смотрлъ на меня немножко свысока, снялъ шляпу и поздравилъ меня съ такими знаменитыми предками.

— Этотъ человкъ, очевидно, уже побывалъ въ свт,— улыбаясь сказалъ Джонъ, когда мы, наконецъ, разстались со странными путешественниками:— желалъ бы я знать, на что похожъ этотъ ‘свтъ’.

— Но вдь вы уже кое-что повидали въ дтств?

— Только худшія стороны, я не хотлъ бы вернуть ничего изъ тхъ далекихъ дней. Какъ вы думаете, чмъ занимается этотъ м-ръ Чарльзъ? Во всякомъ случа, онъ — очень умный и, кажется, образованный человкъ, я бы хотлъ опять увидться съ нимъ.

— И я также.

Разговаривая о нашемъ новомъ знакомомъ, мы незамтно дошли до поля, которое сосдніе крестьяне прозвали ‘Кровавымъ Лугомъ’: здсь происходило когда то одно изъ тхъ ужасныхъ побоищъ, которыми такъ богаты войны Алой и Блой Розы. По средин луга бжалъ маленькій ручеекъ и впадалъ въ Авонъ, скрытый за густой листвой прибрежныхъ деревьевъ. Кругомъ, во всхъ направленіяхъ, разстилались зеленые луга, пестрвшіе теперь людьми въ яркихъ платьяхъ: было время снокоса.

— Пойдемъ куда нибудь, гд потише. Джонъ, посмотрите, какая толпа народу вонъ на томъ лугу. Что это за человкъ стоитъ тамъ на возу съ сномъ?

— Разв вы уже забыли эту ярко-голубую куртку? Это — м-ръ Чарльзъ. Какъ онъ оживленно говоритъ и машетъ руками! Что это съ нишъ такое?

Безъ дальнйшихъ размышленій Джонъ перескочилъ черезъ низенькую изгородь и побжалъ по склону Кровавого Луга. Я послдовалъ за нимъ.

Несомннно, это былъ нашъ новый другъ, онъ стоялъ на возу съ обнаженной головой, и втеръ разввалъ его напудренные красивые локоны. Въ эту минуту м-ръ Чарльзъ казался необыкновенно красивымъ и привлекательнымъ, неудивительно, что бдные косцы собрались со всхъ сторонъ послушать его рчь.

О чемъ могъ онъ говорить съ ними? Не былъ ли онъ, подобно своему другу, таинственному ‘Джону Филиппу’, странствующимъ проповдникомъ? И мы ршили остановиться и послушать проповдь нашего новаго знакомца. Онъ говорилъ о милосердіи, и я долженъ признаться, что никогда въ жизни не слышалъ ничего подобнаго его рчи.

— Кто бы онъ могъ быть, Джонъ? Вдь это прямо удивительно!— Но Джонъ не слыхалъ моихъ словъ, такъ какъ его вниманіе было всецло поглощено м-ромъ Чарльзомъ. Дйствительно, онъ очаровалъ и меня своимъ увлекательнымъ краснорчіемъ. Легко понять, какое впечатлніе производили его слова на остальныхъ слушателей. Они стояли, опираясь на свои косы и вилы, и кивали головой съ такимъ серьезнымъ видомъ, словно понимали все, что онъ хочетъ сказать, когда же ораторъ коснулся ужасныхъ послдствій войны, въ толп женщинъ послышались громкія всхлипыванія. Наконецъ онъ остановился, самъ растроганный картинами, которыя нарисовалъ передъ своими слушателями, онъ казался совершенно измученнымъ. Когда онъ въ заключеніе попросилъ крестьянъ ‘поддержать одно благотворительное предпріятіе’, они тсной толпой обступили его возъ, и пожертвованія посыпались дождемъ.

— Нтъ, нтъ, добрые люди,— говорилъ имъ м-ръ Чарльзъ — я не хочу брать больше одного пенни отъ каждаго изъ васъ, да и то лишь въ томъ случа, если вы можете дать его безъ большого убытка для себя. Благодарю васъ всхъ, добрые и почтенные люди, и желаю вамъ хорошаго покоса!

Все еще стоя на возу, онъ поклонился имъ съ граціознымъ достоинствомъ, крестьяне начали расходиться, такъ какъ время было имъ очень дорого, и скоро на лугу остались только м-ръ Чарльзъ, его старшій товарищъ и мы съ Джономъ.

Когда ораторъ спустился со своего воза, товарищъ его разразился громкимъ смхомъ, но м-ръ Чарльзъ былъ серьезенъ по прежнему.

— Бдные, честные люди!— сказалъ онъ, отирая потъ со своего лица.— Пусть меня повсятъ, если я когда нибудь опять унижусь до подобной шутки!

— Такъ это была только шутка, сэръ?— сказалъ Джонъ, подходя ближе къ нему, — я очень огорченъ этимъ.

— И я также, молодой человкъ, — возразилъ тотъ безъ всякаго смущенія. Но, извините меня, умирать съ голоду очень непріятная вещь, а нужда всему научитъ. Для меня очень важно сегодня же добраться до Кольтхама, а, когда пройдешь двадцать миль въ одинъ день, не такъ-то легко пройти еще десять и затмъ выступить въ роли Макбета передъ зрителями.

— Вы актеръ?

— Съ позволенія вашей милости, я…

‘. . . . . . .бдный комедіантъ,

‘ Который повелваетъ и свирпствуетъ на сцен,

‘ А затмъ опять скрывается изъ виду’.

Его голосъ звучалъ необыкновенно трогательно, и лицо казалось страшно блднымъ и изнуреннымъ, не удивительно, что вс наши симпатіи скоро были опять на сторон ‘бднаго комедіанта’. Кром того, мы увлекались въ это время Шекспиромъ и потому питали сильное пристрастіе къ трагедіямъ и актерамъ.

— Сегодня вы хорошо сыграли свою роль,— сказалъ Джонъ,— мы вс приняли васъ за странствующаго проповдника. Какъ это вамъ пришло въ голову?

— Дло въ томъ, что много лтъ тому назадъ такая комедія была разыграна — въ этой же мстности и по такой же настоятельной необходимости — Джономъ Филиппомъ — нтъ, я не хочу больше скрывать его имя, это — величайшій актеръ и благороднйшій человкъ изъ всхъ, когда либо выступавшихъ на нашей англійской сцен — Джонъ Филиппъ Кемблъ.

Произнося это имя, онъ съ искреннимъ уваженіемъ обнажилъ голову. Мы, то-есть врне, Джонъ — тоже слышали объ этомъ удивительномъ человк.

Я видлъ, что Джонъ былъ совершенно очарованъ м-ромъ Чарльзомъ, и неудивительно: я никогда еще не встрчалъ такого блестящаго и обворожительнаго человка.

День уже началъ склоняться къ вечеру, а мы все разговаривали, сидя на берегу ручья. М-ръ Чарльзъ вымылъ въ немъ лицо и ноги, и мы предложили ему и его товарищу, котораго онъ называлъ Эйтсомъ, раздлить съ нами хлбъ и сыръ, оставшіеся отъ обда.

— Теперь,— сказалъ онъ, поднимаясь на ноги,— я готовъ опять на битву — даже съ файфскимъ таномъ {Одно изъ дйствующихъ лицъ въ пьес ‘Макбетъ’.},котораго сегодня изображаетъ нкто Джонсонъ, парень ростомъ въ шесть футовъ и пяти пудовъ всу. Который теперь часъ, м-ръ Халифаксъ?

— ‘М-ръ Халифаксъ’ совсмъ не имлъ часовъ и откровенно признался въ этомъ. Но онъ могъ приблизительно опредлить время по солнцу — и объявилъ, что уже четыре часа.

— Въ такомъ случа мн пора отправляться. Неужели вы не измните своего ршенія, юные джентльмены? Не захотите же вы пропустить такую чудную вещь, какъ Макбетъ, и вдобавокъ съ такими исполнителями — я не говорю о вашемъ покорномъ слуг, но эта божественная Сиддонсъ! Я думаю, самъ Шекспиръ согласился бы покинуть блаженныя Елисейскія поля, чтобы полюбоваться ея игрой. Неправда ли, вы тоже пойдете съ нами?

Джонъ молча и съ страдальческимъ выраженіемъ лица покачалъ головой, какъ длалъ уже два или три раза въ отвтъ на усиленныя просьбы актера отправиться съ нимъ въ Кольтхамъ — ‘только на нсколько часовъ: къ полночи мы свободно можемъ уже быть дома’.

— Какъ вамъ кажется, Финеасъ?— спросилъ меня Джонъ, когда мы дошли до большой дороги и остановились подождать дилижансъ.— У меня есть деньги — и у насъ такъ мало развлеченій. Мы могли бы дать знать вашему отцу. Вы находите, что будетъ очень нехорошо съ нашей стороны отправиться туда?

Я не могъ ничего отвтить, такъ какъ не привыкъ ршать что либо безъ его помощи. М-ръ Чарльзъ прекратилъ свои упрашиванья и началъ говорить со мною о другихъ вещахъ. Джонъ не принималъ участія въ разговор и въ нершительности шагалъ взадъ и впередъ вдоль изгороди.

Когда дилижансъ появился на поворот дороги, я находился еще въ полномъ невдніи, что намренъ длать мой Давидъ и принялъ ли онъ вообще какое нибудь ршеніе.

Дилижансъ подъхалъ къ намъ, и кучеръ остановилъ лошадей. М-ръ Чарльзъ пожалъ на прощанье наши руки и вошелъ въ карету, заплативъ за себя и Эйтса собранными на лугу деньгами. Такъ какъ все это были мдяки, то онъ считалъ ихъ довольно долго, что вызвало много веселыхъ шутокъ.

Между тмъ Джонъ положилъ об руки мн на плечи и близко-близко наклонилъ ко мн свое возбужденное лицо.

— Финеасъ, вы очень устали?

— Нтъ, нисколько.

— Чувствуете вы себя достаточно крпкимъ, чтобъ отправиться въ Кольтхамъ? Не повредитъ ли это вамъ? Хотите ли вы хать?

На вс эти поспшные вопросы я отвтилъ такъ же поспшно и въ утвердительномъ смысл. Я видлъ, что ему, дйствительно, очень хотлось похать.

— Вдь это — одинъ единственный разъ. Вашъ отецъ не отказалъ бы намъ въ этомъ удовольствіи. Кром того у него теперь такъ много дла, онъ не вернется съ завода раньше двнадцати часовъ ночи, и мы придемъ домой почти въ одно время съ нимъ, если я буду нести васъ на спин всю дорогу, десять миль — не такое ужъ большое разстояніе. Ну, садитесь, подемъ!

— Браво!— вскричалъ м-ръ Чарльзъ, помогая мн подняться въ дилижансъ. Джонсъ вошелъ вслдъ за мной, и лошади тронулись.

ГЛАВА VI.

Хотя мы жили очень близко отъ Кольтхама, но я былъ тамъ всего только одинъ разъ. За то Джонъ зналъ этотъ городъ довольно хорошо, такъ какъ въ послднее время отецъ часто посылалъ въ сосднія мстности закупить древесную кору. Дилижансъ остановился передъ гостиницей, на вывск которой стояло только одно слово ‘Руно’, и я съ удовольствіемъ увидлъ, что Джонъ хорошо зналъ здсь вс ходы и выходы и пользовался общимъ уваженіемъ. Въ этомъ маленькомъ мірк онъ, очевидно, уже занялъ подобающее ему положеніе и былъ здсь не мальчикомъ, а настоящимъ мужчиной. Я подчинялся всмъ его распоряженіямъ и, лежа въ пріемной, на томъ мст, которое онъ указалъ мн, смотрлъ, какъ онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, отдавая приказанія. По временамъ мн казалось, что въ его глазахъ появляется какое-то тревожное выраженіе, но видъ у него былъ такой же спокойный и сдержанный, какъ всегда.

М-ръ Чарльзъ оставилъ насъ, назначивъ намъ свиданіе въ кофейной, гд помщался теперь театръ.

— Сколько мн помнится, этотъ домъ больше попохожъ на ригу, — сказалъ Джонъ, останавливаясь возл меня, чтобы поправить подушки.— Имъ слдовало бы построить настоящій театръ теперь, когда Кольтхамъ превращается въ такой шумный городъ. Я очень хотлъ бы повести васъ на большую улицу, чтобы вы могли посмотрть на всхъ нарядныхъ господъ, которые гуляютъ тамъ въ это время дня. Но вамъ надо отдохнуть до начала представленія, Финеасъ.

Я согласился, такъ какъ дйствительно чувствовалъ себя очень утомленнымъ.

— Вамъ очень хочется увидть м-ссъ Сиддонсъ? Мы такъ часто и такъ много говорили о ней. М-ръ Чарльзъ сказалъ мн, что она теперь уже не молода, но все еще великолпна. Она выступала въ первый разъ въ этомъ самомъ театр, больше двадцати лтъ тому назадъ. Этотъ Эйтсъ видлъ ее. Мн очень интересно, Финеасъ, видлъ ли ее когда нибудь вашъ отецъ.

— О, конечно, нтъ. Отецъ ни за что на свт не пошелъ бывъ театръ. Вдь онъ квакеръ.

— Какъ?!

— Нтъ, Джонъ, вамъ нечего безпокоиться. Вы знаете, что я не принадлежу къ квакерамъ, и ихъ правила для меня не обязательны.

— Правда, правда. Но, все-таки — если бы я былъ одинъ, конечно, я имлъ бы право развлекаться, какъ мн угодно, но навлечь непріятности на васъ…— Финеасъ,— спросилъ онъ, круто поворачиваясь ко мн — хотите вы пойти домой? я отведу васъ.

Я изо всхъ силъ воспротивился такому плану, я выразилъ Джону свою твердую увренность, что мы не длаемъ ничего дурного и умолялъ его доставить себ это невинное удовольствіе, въ конц концовъ, мои старанія увнчались полнымъ успхомъ, и мы, веселые и возбужденные, направились къ кофейн.

Это была, дйствительно, довольно жалкая постройка, немного лучше риги,— стоявшая въ переулк при выход съ главной улицы. Переулокъ былъ почти совершенно запруженъ людьми и повозками. Толпа хохотала, ревла и заводила драки, такъ что въ общемъ мсто это было очень похоже на звринецъ.

— О Джонъ, будьте осторожне!— вскликнулъ я, хватая его за руку.

— Не бойтесь, Финеасъ, я достаточно крпокъ, чтобы не бояться какой угодно толпы, только вы не отставайте отъ меня.

Въ эту минуту толпа всколыхнулась, черезъ нее пронесли, или врне, старались пронести носилки. Произошла свалка, одинъ изъ носильщиковъ былъ сбитъ съ ногъ и ушибленъ. Нкоторые закричали,— стыдно! стыдно!— но другіе, повидимому, находили, что неожиданное приключеніе только содйствовало общей веселости. Посреди всей этой суматохи какая-то дама высунула голову изъ носилокъ и оглядлась вокругъ.

Это было удивительное лицо, которое, разъ увидвъ, невозможно было забыть: блдное и съ довольно рзкими очертаніями, съ орлинымъ носомъ, красивымъ ртомъ и очень темными глазами. Она заговорила голосомъ, вполн соотвтствовавшимъ ея наружности:— ‘Пропустите меня, добрые люди, я Сара Сиддонсъ’.

Въ одно мгновеніе толпа разступилась, очищая дорогу, съ такимъ громкимъ привтственнымъ крикомъ, что онъ, наврное, былъ слышенъ на другомъ конц города. Затмъ наступило минутное затишье, она поклонилась, улыбаясь — ахъ, какая это была улыбка!— и задернула занавски носилокъ.

— Ну, теперь пора! Держитесь только за меня покрпче,— шепнулъ мн Джонъ, со всхъ ногъ бросаясь впередъ и увлекая меня за собою. Въ слдующую секунду мы оба стояли уже въ безопасности у самаго входа въ театръ.

М-ссъ Сиддонсъ сошла на землю и расплачивалась со своими носильщиками съ такимъ видомъ, что даже этотъ простой поступокъ, какъ я подумалъ тогда,— не могъ низвести ее до уровня обыкновенныхъ людей. Со своей высокой фигурой, закутанной въ плащъ, и необыкновеннымъ голосомъ, она была даже и здсь, въ этомъ узкомъ переулк, при тускломъ свт сальной свчи,— настоящей Королевой Трагедіи, такъ, по крайней мр, казалось намъ съ Джономъ.

Ахъ, какой это былъ восхитительный вечеръ! При одномъ воспоминаніи о немъ моя кровь закипаетъ въ жилахъ и сердце бьется сильне, хотя это было столько лтъ тому назадъ. Повторяю, это былъ замчательный вечеръ.

Пока занавсъ еще не поднялся, мы занимались разсматриваніемъ совершенно новаго для насъ мста — внутренности театра. У него былъ очень грязный и оборванный видъ, но, несмотря на то, здсь собрался весь высшій свтъ Кольтхама.

Но вотъ занавсъ поднялся, и началось представленіе. Я не буду подробно излагать его здсь: каждый, вроятно, слышалъ про м-ссъ Сиддонсъ въ роли леди Макбетъ. Съ тхъ поръ прошло уже больше, чмъ полвка, но это представленіе, первое и послднее, на которомъ я когда либо присутствовалъ, такъ живо сохранилось въ моей памяти, какъ будто оно происходило лишь вчера. Я все еще вижу ее передъ собой въ первой сцен, когда она читаетъ письмо — эту удивительную женщину, которая, несмотря на свое модное платье изъ чернаго бархата съ кружевной отдлкой, не играла, а была леди Макбетъ, я все еще слышу этотъ вопрошающій, дрожащій отъ ужаса, дивный голосъ, отъ звуковъ котораго невольный трепетъ охватилъ зрителей. ‘Он обратились въ воздухъ!’ И въ полной тишин, кажется, опять проносится тотъ ужасный жалобный крикъ сильнаго, но разбитаго сердца. ‘Вс благоуханія Аравіи не смоютъ кровавыхъ пятенъ съ этой маленькой руки!’

Теперь она уже давно лежитъ въ могил, и изъ ея восторженныхъ зрителей остались въ живыхъ лишь немногіе. Мн говорили, что молодое поколніе смется надъ славнымъ именемъ Сары Сиддонсъ, неудивительно, они, вдь, никогда ея не видли. Что же касается до меня, то и у самыхъ дверей гроба я останусь ея врнымъ поклонникомъ.

О томъ, кого мы называли м-ромъ Чарльзомъ, я могу сказать лишь очень немного: кажется, онъ игралъ хорошо, но мы съ Джономъ никакъ не могли отдлаться отъ воспоминанія о рп, телг съ сномъ и тому подобныхъ вещахъ, не имющихъ никакого отношенія къ Кавдорскому Тану. Когда же во время перваго разговора Банко съ вдьмами, Макбетъ, улучивъ удобную минуту, весело подмигнулъ намъ сосцены, то дло погибло окончательно и мы больше уже не могли смотрть безъ улыбки на его трагическіе жесты я грозную осанку. Онъ живъ еще и до сихъ поръ, и я отъ души желаю ему настолько же мирной и спокойной старости, насколько весела и пріятна была его юность.

Представленіе окончилось. Долженъ былъ идти еще какой-то водевиль, но мы не остались смотрть на него. Шатаясь, какъ пьяные, едва различая передъ собой дорогу, брели мы по темнымъ улицамъ, причемъ Джонъ почти несъ меня на рукахъ. Наконецъ, добравшись до фонаря, мы прислонились къ стн какого-то дома и попытались немного придти въ себя.

Джону первому удалось овладть собой. Онъ обнажилъ голову и подставилъ лицо свжему ночному втру, затмъ провелъ рукою по лбу и испустилъ глубокій вздохъ. При тускломъ свт масляной лампочки, горвшей въ фонар, я увидлъ, что онъ былъ страшно блденъ.

— Джонъ?

Онъ обернулся и положилъ руку мн на плечо.

— Что вы говорите? Вамъ холодно?

— Нтъ.— Тмъ не мене, онъ обнялъ меня одной рукой, какъ бы въ защиту отъ втра.

— Ну, — сказалъ онъ посл минутнаго молчанія — мы получили свое удовольствіе, оно окончилось, и мы должны вернуться къ нашей старой жизни. Желалъ бы я знать, который теперь можетъ быть часъ?

Словно въ отвтъ на его слова, на какой-то церкви пробили часы, ихъ звонъ гулко раздавался надъ соннымъ городомъ. Я сосчиталъ удары — одиннадцать.

При слабомъ свт уличнаго фонаря мы съ ужасомъ посмотрли другъ на друга. До сихъ поръ мы не думали о времени. Одиннадцать часовъ! Какъ ухитримся мы добраться домой въ Нортонбери сегодня же ночью?

Къ тому же, когда возбужденіе прошло, я почувствовалъ себя совсмъ больнымъ и ослабвшимъ, ноги подгибались подо мной, и я чуть не падалъ отъ усталости.

— Что же намъ длать, Джонъ?

— Что длать? На этотъ вопросъ очень легко отвтить. Вы не можете — не должны итти пшкомъ, мы наймемъ извощика и подемъ домой. Денегъ у меня достаточно — все мое мсячное жалованье — посмотрите!— Онъ пошарилъ въ карман, потомъ въ другомъ, и поблднлъ еще больше.— Что такое? Куда же двались мои деньги?

Дйствительно, он исчезли безвозвратно, по всей вроятности, ихъ украли, когда мы пробирались черезъ толпу возл театра. А у меня не было ни гроша. Я почти не тратилъ денегъ и очень рдко носилъ ихъ съ собой.

— Не повритъ ли кто нибудь намъ въ долгъ?

— Въ своей жизни я ничего и ни у кого не просилъ въ долгъ, а теперь — просить лошадь съ экипажемъ — они только посмются надо мной. Но все-таки, подождите здсь, я попытаюсь.

Черезъ нкоторое время онъ вернулся назадъ и съ унылымъ смхомъ взялъ меня за руку.

— Безполезно, Финеасъ, очевидно у меня не такая почтенная вншность, какъ я думалъ. Что же теперь длать?

Въ самомъ дл, мы очутились въ очень затруднительномъ положеніи: безъ друзей, безъ гроша въ карман, на разстояніи десяти миль отъ своего дома.

Какъ добраться туда, да еще непремнно къ полночи? Мы совщались съ минуту, затмъ Джонъ сказалъ твердо:

— Мы должны немедленно отправиться домой, каждая минута дорога. Вашъ отецъ будетъ думать, что съ вами случилось какое нибудь несчастье. Пойдемте, Финеасъ, я буду помогать вамъ.

Его бодрый, ршительный голосъ, въ соединеніи съ настоятельной необходимостью послдовать его совту, заставили меня собрать свои послднія силы, я оперся на его руку, и мы храбро двинулись впередъ, по соннымъ улицамъ города, и вышли на большую дорогу, ведущую къ Портонбери. Дулъ свжій прохладный втерокъ, кром того ночью вообще легче идти, чмъ днемъ, поэтому въ теченіе нкотораго времени слушая разсказы Джона о звздахъ — въ послднее время онъ включилъ и астрономію въ число изучаемыхъ имъ предметовъ — и вспоминая съ нимъ все, что мы видли и слышали за этотъ день, я почти не чувствовалъ усталости.

Но постепенно она снова овладвала мной, шаги мои длались все медленне и медленне, даже благоуханный воздухъ іюньской ночи не освжалъ меня больше. Джонъ крпко обнялъ меня своей желзной рукой, и такимъ образомъ мы кое-какъ подвигались впередъ.

— Крпитесь, Финеасъ. Здсь недалеко есть стогъ сна, я закутаю васъ своимъ плащемъ и вы полежите тамъ. Лишній часъ или два, теперь уже ничего не значатъ, все равно, мы будемъ дома не раньше, чмъ на разсвт.

Слабымъ голосомъ я выразилъ свое согласіе, но въ глубин души мн казалось, что мы — или, по крайней мр, я — никогда не дойдемъ до дома. Еще нсколько минутъ я тащился или, лучше сказать, меня тащили впередъ, затмъ звзды, темныя поля и извилистая блая дорога смшались въ одну общую массу и исчезли изъ моихъ глазъ. Я потерялъ сознаніе.

Когда я снова пришелъ въ себя, я лежалъ на краю дороги, возл маленькаго ручейка, голова моя покоилась на колняхъ Джона, и онъ смачивалъ холодной водою мой лобъ и виски. Я не могъ разглядть его лица, но ясно слышалъ его подавленный стонъ.

— Не тревожьтесь, Давидъ, я сейчасъ буду опять совсмъ здоровъ.

— О, Финеасъ, Финеасъ! Я думалъ, что убилъ васъ!

Онъ не сказалъ ничего больше, но мн показалось, что подъ покровомъ ночи онъ пролилъ нсколько слезъ, хотя, вроятно, и считалъ это страшнымъ стыдомъ для своего мужскаго достоинства.

Я попробовалъ встать. На восток появилась уже свтлая полоса. Боже, уже свтаетъ! Далеко мы еще отъ Нортонбери?

— Не очень далеко. Не двигайтесь. Я понесу васъ.

— Но это невозможно.

— Пустяки, несъ же я васъ уже съ пол-мили. Ну, садитесь ко мн на спину! Я вовсе не хочу, чтобы гибель онаана тяготла надъ душой Давида.

Мы отправились, не знаю, какія силы его поддерживали, но онъ дйствительно несъ меня на себ всю дорогу до Нортонбери — хотя и со многими остановками и перерывами, въ продолженіе которыхъ я прошелъ на своихъ собственныхъ ногахъ приблизительно съ четверть мили.

Небо становилось все свтле и свтле, и когда, мы измученные и несчастные, достигли дома моего отца, солнце уже поднялось надъ горизонтомъ.

— Слава Богу!— прошепталъ Джонъ, поставивъ меня на землю у подножья лстницы.— Теперь вы въ безопасности и дома!

— И вы также. Вдь вы войдете къ намъ — вы не покинете меня одного теперь?

Посл минутнаго раздумья онъ отвтилъ:— Нтъ!

Мы съ тревогой посмотрли вокругъ, на улиц никого не было. Окна нашего дома были вс закрыты, и казалось, что обитатели его были погружены въ самый глубокій и мирный сонъ, даже громкій стукъ Джона оставался нкоторое время безъ отвта.

Я былъ слишкомъ измученъ, чтобы отдавать себ ясный отчетъ въ своихъ чувствахъ, знаю только, что эти ужасныя пять минутъ показались мн нескончаемыми. Я не могъ бы вынести ихъ, если бы голосъ Джона не говорилъ надъ моимъ ухомъ:

— Мужайтесь! Я приму на себя вс упреки. Вдь, мы не совершили никакого преступленія, а за шалость уже заплатили очень дорогой цной. Мужайтесь!

Черезъ пять минутъ отецъ открылъ намъ дверь, одтый, какъ всегда, и съ самымъ обыкновеннымъ видомъ. Я никогда не могъ узнать, сидлъ ли онъ ту ночь безъ сна, ожидая насъ, и перенесъ ли какое нибудь безпокойство.

Онъ не сказалъ ни слова, далъ намъ войти и заперъ дверь. Но по лицу его мы убдились, что онъ знаетъ все. Такъ это и было: какой-то сосдъ, возвращаясь домой изъ Кальтхама, взялъ на себя трудъ сообщить Абелю Флетчеру, что видлъ его сына въ самомъ послднемъ мст, гд только можетъ быть сынъ квакера — въ театр. Мы поняли, что отецъ желалъ лишь добиться нашего собственнаго признанія, когда, войдя въ гостиную и открывъ ставни — чтобы намъ было еще стыдне при дневномъ свт,— онъ задалъ мн суровый вопросъ:

— Гд ты былъ, Финеасъ?

Джонъ отвтилъ за меня.— Въ театр въ Кольтхам. Это была моя вина. Онъ пошелъ, потому что я хотлъ итти.

— А почему ты хотлъ итти?

— Почему?— На этотъ вопросъ трудно было отвтить.— О, м-ръ Флетчеръ, разв вы никогда не были молоды?

Отвта не послдовало, и Джонъ немного собрался съ духомъ.

— Какъ я уже сказалъ, это была только моя вина. Можетъ быть, это было очень нехорошо,— теперь мн кажется, что — да, но искушеніе было слишкомъ сильно. Я веду здсь такую скучную жизнь, по временамъ такъ хочется маленькаго развлеченія, маленькой перемны.

— Ты ее получишь.

Этотъ медленный и спокойный отвтъ заставилъ насъ онмть отъ ужаса.

— И сколько времени ты обдумывалъ этотъ планъ, Джонъ Халифаксъ?

— Ни одного дня, ни одного часа. Это желаніе появилось у меня совсмъ внезапно.— (Отецъ покачалъ головой съ презрительнымъ и недоврчивымъ видомъ).— Сэръ!— Абель Флетчеръ!— Разв я когда нибудь говорилъ вамъ неправду? Если вы не врите мн, вы должны поврить собственному сыну. Спросите Финеаса — нтъ, нтъ, не спрашивайте его ни о чемъ!— И въ страшномъ отчаяніи онъ бросился къ дивану, на который я упалъ, войдя въ комнату.— Ахъ, Финеасъ, какъ жестокъ я былъ по отношенію къ вамъ!

Я попытался улыбнуться ему — говорить я былъ не въ силахъ, но тутъ отецъ оттолкнулъ отъ меня Джона.

— Молодой человкъ, я самъ могу позаботиться о своемъ сын. Ты больше никогда не поведешь его на путь грха. Иди — я ошибался въ теб!

О, если бы отецъ пришелъ въ ярость, обвинялъ и упрекалъ насъ, разразился бранью, какъ это длаютъ другіе люди! Но это спокойное, холодное, непреклонное: ‘Иди — я ошибался въ теб!’ было въ десять разъ хуже.

Джонъ молча поднялъ на него глаза, изъ которыхъ исчезло всякое выраженіе гордости.

— Повторяю, я ошибался въ теб. Ты казался мн мальчикомъ въ моемъ вкус, я доврялъ теб. Въ этотъ самый день, я намревался, по желанію моего сына, сдлать тебя своимъ помощникомъ и черезъ нкоторое время принять товарищемъ въ свое предпріятіе. Теперь…

Наступило молчаніе. Джонъ пробормоталъ глухимъ разбитымъ голосомъ:— Я заслужилъ все это. Я могу уйти, можетъ быть, я долженъ зарабатывать свой хлбъ гд нибудь въ другомъ мст? Да?

Отецъ съ минуту колебался, смотря на стоявшаго передъ нимъ бднаго мальчика, затмъ сказалъ: — Нтъ, этого я не хочу. По крайней мр, въ настоящее время.

Я вскрикнулъ отъ радости и облегченія. Джонъ подошелъ ко мн, я схватилъ его за руку.

— Джонъ, вы не уйдете?

— Нтъ, я останусь, чтобы загладить свое поведеніе передъ вашимъ отцомъ. Будьте спокойны, Финеасъ,— я не разстанусь съ вами.

— Молодой человкъ, ты долженъ уйти,— произнесъ отецъ, поварачиваясь къ намъ.

— Но…

— Я сказалъ, Финеасъ. Я не обвиняю его въ чемъ либо безчестномъ или преступномъ, онъ виноватъ только въ томъ, что уступилъ самъ — и для своей пользы убдилъ другого уступить искушенію свта. Поэтому я могу удержать его въ качеств своего прикащика, но какъ товарищъ для моего сына — никогда!

Мы почувствовали, что его ршеніе было безповоротно.

Однако, доведенный до отчаянія, я попытался бороться съ нимъ, съ такимъ же успхомъ я могъ бы биться головой о каменную стну.

Джонъ стоялъ молча.

— Оставьте, Финеасъ,— прошепталъ онъ наконецъ:— не заботьтесь обо мн. Вашъ отецъ правъ — по крайней мр, со своей точки зрнія. Позвольте мн уйти, быть можетъ, когда нибудь я смогу опять вернуться къ вамъ. Если же нтъ…

Я что-то началъ говорить, самъ не зная что говорю. Отецъ не обратилъ на это вниманія, только подошелъ къ двери и позвалъ Джель.

Тогда, прежде чмъ она вошла въ гостинную, я собрался силами и приказалъ Джону уходить.

— До свиданія, не забывайте меня, пожалуйста, пожалуйста, не забывайте.

— Никогда, отвтилъ онъ — и если я буду живъ, мы опять станемъ когда нибудь друзьями. До свиданія, Финеасъ.— И онъ вышелъ изъ комнаты.

Съ этого дня, хотя онъ сдержалъ свое общаніе и остался на кожевенномъ завод, и хотя время отъ времени, случайно, приходилось слышать о немъ — съ этого дня въ продолженіе двухъ безконечно долгихъ лтъ, я ни разу не видлъ въ лицо Джона Халифакса.

ГЛАВА VII.

Наступилъ 1800-ый годъ, прозванный англичанами ‘дорогимъ’. Теперешнее поколніе не можетъ даже представить себ, что за ужасное время переживала тогда Англія.— Война, голодъ и мятежи шли рука-объ-руку, и не было никого, чтобы остановить ихъ: между низшими и высшими классами лежала глубокая пропасть, богатые притсняли бдняковъ, бдные ненавидли богачей, но не умли отстаивать свои права.

Волненія, распространяясь по всей стран, достигли и нашего всегда спокойнаго Нортонбери. Даже я, несмотря на то, что жизненныя заботы совсмъ не касались меня, замчалъ по временамъ, что дла идутъ все хуже и хуже. Джель старалась сократить расходы по хозяйству и громко хвасталась своимъ умньемъ сводить концы съ концами, а отецъ становился все молчаливе и озабоченне. Иногда лицо его принимало такое угрюмое выраженіе, что я не осмливался даже заговорить съ нимъ и прекращалъ на нкоторое время свой незамтный, но упорный крестовый походъ, цлью котораго было возвратить въ нашъ домъ Джона Халифакса.

Онъ все еще оставался приказчикомъ у моего отца и, повидимому, получилъ даже нкоторое повышеніе такъ какъ я слышалъ, что отецъ нсколько разъ посылалъ его въ большія путешествія по всей Англіи для закупки зерна: въ послднее время отецъ прикупилъ къ своему кожевенному заводу лежавшую подл него водяную мельницу. Но онъ ни слова не говорилъ мн объ этихъ поздкахъ Джона и даже рдко упоминалъ его имя, какъ бы онъ ни доврялъ ему въ длахъ, въ другомъ отношеніи онъ оставался попрежнему непреклоннымъ.

И Джонъ Халифаксъ былъ такъ же неумолимъ, какъ и отецъ. Онъ не желалъ ничего длать потихоньку, даже ради меня, и я зналъ очень хорошо, что онъ не переступитъ порога нашего дома до тхъ поръ, пока ему нельзя будетъ войти въ него открыто, гордо и честно. Онъ только два раза написалъ мн — ко дню рожденія,— и отецъ самъ, въ полномъ молчаніи, передавалъ мн незапечатанныя письма. Изъ нихъ я только вынесъ еще боле глубокую увренность въ томъ, что и раньше зналъ очень хорошо — что онъ попрежнему остается моимъ врнымъ и преданнымъ другомъ, а больше въ этихъ записочкахъ ничего не было.

Затмъ я обратилъ вниманіе еще на одно обстоятельство: какой-то маленькій мальчикъ, оказавшійся впослдствіи Джемомъ Воткинсомъ, неизвстнымъ мн способомъ проникъ въ нашъ домъ въ качеств посыльнаго, за свою сообразительность и за то, что учился въ школ, онъ пользовался усиленнымъ покровительствомъ со стороны Джель. Я замтилъ также, что Джемъ угадывалъ вс мои желанія и служилъ мн съ необыкновенной преданностью, которая въ то время удивляла меня и приводила въ сильное смущеніе, впослдствіи ея причины сдлались мн совершенно понятны.

Лто уже проходило, и люди съ безпокойствомъ глядли на тощіе хлба. Джель часто говорила мн, приходя домой со своей послобденной прогулки,— Просто жалость беретъ смотрть на эти поля! Что это будетъ съ нами? Теперь только іюль, а уже четырехфунтовый хлбецъ стоитъ почти три шиллинга, а гарнецъ муки — четыре.

И затмъ она взглядывала на нашу мельницу, которая бездйствовала теперь почти вс семь дней въ недлю, отецъ держалъ свое зерно несмолотымъ въ ожиданіи результатовъ жатвы. Джель не говорила ни слова по этому поводу, но часто съ неудовольствіемъ покачивала головой, глядя на неподвижныя мельничныя колеса. Въ одинъ базарный день она вернулась домой, очень взволнованная, и разсказала мн, что возл нашей мельницы собралась было большая толпа бдняковъ, но ‘тотъ молодой человкъ, Халифаксъ’, вышелъ къ нимъ и уговорилъ ихъ разойтись. Съ тхъ поръ она больше не позволяла мн совершать свои рдкія прогулки подъ деревьями аббатскаго парка и даже, когда могла услдить за этимъ, запрещала мн смотрть со стны сада на лнивыя волны Авона.

Въ одно воскресенье — знаю, что то было 1-го августа, я окончательно убдился, что дла идутъ очень скверно у насъ въ Нортонбери. Отецъ сидлъ за обдомъ съ подавленнымъ и печальнымъ выраженіемъ лица, я думаю, что причиной этому были не одни только физическія страданія, хотя несмотря на свой умренный образъ жизни, онъ не могъ вполн побдить своего наслдственнаго врага, подагру, а въ эту недлю она довольно крпко забрала его въ свои когти.

Посл обда къ отцу пришелъ д-ръ Джессопъ, и я воспользовался этимъ обстоятельствомъ, чтобы, потихоньку отъ Джель, выбраться изъ дому и посидть часокъ на своемъ обычномъ мст въ саду, глядя на разстилающіяся за городомъ луга и нивы. Кое-гд полусозрвшій хлбъ былъ уже сжатъ, и жиденькіе снопики сложены на поляхъ въ небольшія копны.

Когда докторъ ушелъ, отецъ призвалъ къ себ въ комнату меня и всхъ своихъ домашнихъ, къ числу которыхъ принадлежалъ теперь и Джемъ Воткинсъ. Очевидно, отцу было очень не по себ, это доказывала его незажженая трубка, лежавшая подл него на стол, и нетронутая кружка съ пивомъ.

Прежде всего онъ обратился къ Джель:

— Женщина, это ты варила сегодня обдъ?

Она съ достоинствомъ произнесла утвердительный отвтъ.

— Ты не должна больше по давать намъ такихъ обдовъ. Не нужно ни пироговъ, ни печенья, ни рагу, только пшеничный хлбъ въ самомъ необходимомъ количеств. Наши сосди не должны говорить, что у Абеля Флетчера запасы муки на мельниц и избытокъ въ дом, когда народъ везд кругомъ голодаетъ. Итакъ, совтую теб быть бережливе.

— Я и такъ достаточно бережлива, — возразила Джель негодующимъ голосомъ.— Ты не можешь сказать, что я истратила безъ нужды хоть одинъ лишній грошъ изъ твоихъ денегъ. И разв мн самой не жалко этихъ бдняковъ? Недавно какая-то женщина кричала мн вслдъ, что стыдно тратить хорошую муку на крахмалъ — и теперь посмотри!

Порывисто поднявъ голову, она указала на свой шарфикъ, который обыкновенно тугимъ кольцомъ охватывалъ ея старую морщинистую шею и торчалъ спереди большимъ бантомъ, какъ зобъ у голубя-вертуна, но въ данную минуту онъ представлялъ собою только желтоватую груду помятой кисеи. Бдная Джель!— Я зналъ, что это была самая большая жертва, которую она могла принести, и все-таки я не могъ удержаться отъ улыбки, даже отецъ улыбнулся.

— Такъ ты смешься надо мной, Абель Флетчеръ?— вскричала она въ гнв.— Не проповдуй же другимъ, когда бремя грха лежитъ на твоей собственной голов.

И я увренъ, что бдная Джель совсмъ не шутила, когда, подойдя ближе, она показала на чуть замтные слды пудры, лежавшей на убленныхъ временемъ волосахъ ея хозяина. Онъ, не дрогнувъ, вынесъ ея нападеніе и сказалъ только:— усмирись, женщина!

— Ни за что,— воскликнула Джель, выпуская, повидимому, свою послднюю и наиболе ядовитую стрлу,— ни за что на свт, до тхъ поръ пока бдняки кучами умираютъ съ голоду кругомъ Нортонбери и въ самомъ город, а богатые люди берегутъ свою пшеницу и не желаютъ продавать ее по уменьшенной цн. Берегись, Абель Флетчеръ, говорю теб, берегись!

Отъ угрызеній ли совсти, или отъ новаго приступа подагры, но лицо отца внезапно исказилось болзненной судорогой. Тогда Джель сейчасъ же прекратила нападеніе, выслала изъ комнаты всхъ остальныхъ слугъ и принялась ухаживать за своимъ хозяиномъ такъ мягко и заботливо, какъ будто она и не думала осыпать его оскорбленіями всего нсколько минутъ тому назадъ. Въ противоположность большинству мужчинъ, мой отецъ во время приступовъ подагры длался тмъ спокойне и мягче, чмъ больше онъ страдалъ отъ боли. На этотъ разъ припадокъ продолжался довольно долго и значительно истощилъ его силы. Когда онъ, наконецъ, немного оправился и мы съ нимъ остались вдвоемъ въ комнат, онъ сказалъ мн:

— Финеасъ, за послднее время дла на кожевенномъ завод шли очень неважно, и я разсчитывалъ, что мельница восполнитъ мои потери. Но теперь я ничего не могу сдлать. Будешь ты очень огорченъ, сынъ мой, если получишь немного меньше, когда меня не будетъ?

— Отецъ!

— Хорошо, въ такомъ случа черезъ нсколько дней я начну продавать свою муку, какъ совтуетъ мн тотъ юнецъ, который все пристаетъ ко мн въ продолженіе нсколькихъ послднихъ недль. Онъ — смтливый парень, а я уже становлюсь старъ. Быть можетъ, онъ правъ.

— Кто ‘онъ’, отецъ?— спросилъ я съ притворнымъ непониманіемъ.

— Ты очень хорошо знаешь, о комъ я говорю — конечно, Джонъ Халифаксъ.

Я счелъ лучшимъ не поддерживать дальше этотъ разговоръ, но новый лучъ надежды блеснулъ въ моемъ сердц.

Въ понедльникъ утромъ отецъ, по обыкновенію, отправился на кожевенный заводъ, а я пошелъ въ свою спальню. Она выходила окнами въ садъ, и, сидя въ ней, я видлъ передъ собой колеблющіяся отъ втра деревья да птичекъ, прыгающихъ по бархатной травк лужайки, и слышалъ лишь мелодическій перезвонъ церковныхъ часовъ аббатства. Все происходившее на свт, въ город, даже въ ближайшихъ къ нашему дому улицахъ, здсь казалось мн тяжелымъ и смутнымъ сномъ.

Въ обычное обденное время я всталъ, сошелъ внизъ въ столовую и сталъ дожидаться отца. Прошелъ часъ, другой, третій, а его все не было. Это показалось мн очень страннымъ, обыкновенно, если онъ не могъ явиться домой къ обду, то присылалъ сказать намъ. Поэтому, поразмысливъ немного и посовтовавшись съ Джель, которая была, очевидно, сильно обезпокоена, но увряла меня, что вся ея тревога относится къ испорченному обду,— я ршилъ отправить Джема Воткинса на кожевенный заводъ узнать, что случилось съ его хозяиномъ. Мальчикъ вернулся назадъ съ очень дурными новостями. Переулокъ, ведущій къ кожевенному заводу, былъ запруженъ разсвирпвшимъ народомъ. Очевидно, даже испытанное тупое терпніе бдняковъ нашего Нортонбери, наконецъ, истощилось: они послдовали примру многихъ другихъ городовъ, и начался голодный бунтъ.

Одному Богу извстно, какъ ужасны были эти ‘бунты’, когда люди поднимались въ отчаяніи, обманутые, чтобъ добыть хоть кусокъ хлба для своихъ голодающихъ женъ и дтей. До какого безпредльнаго отчаянія долженъ былъ дойти каждый изъ этихъ смирныхъ бдняковъ, которые, собранные вмст, представляли собою ‘мятежную толпу’, чтобы схватиться, наконецъ, за оружіе! Имъ оставалось выбирать только между голодной смертью и вислицей — и они предпочли послднее.

Возмущеніе охватило почти весь городъ: онъ былъ не великъ и, кром того, вслдствіе свирпствовавшихъ въ бдномъ квартал лихорадокъ и оспы, численность рабочаго населенія почти не увеличивалась въ послдніе годы. Джемъ сказалъ, что главная масса ‘бунтовщиковъ’ держалась возл нашей мельницы и кожевеннаго завода.

— А гд же мой отецъ?

Джемъ ‘не зналъ’, и видъ у него былъ такой, какъ будто онъ весьма мало объ этомъ заботился.

— Джель, кто-нибудь долженъ пойти туда и разыскать отца.

— Я пойду сама,— отвтила Джель, которая уже надла свою накидку и накинула на голову капюшонъ. Само собой разумется, что, несмотря на ея отчаянное сопротивленіе, я пошелъ вмст съ ней.

Мятежники уже оставили кожевенный заводъ, толпа раздлилась на дв части: одна отправилась къ нашей мельниц, а остальные — къ другой, лежавшей дальше внизъ по рк. Я спросилъ у какой-то перепуганной бдной работницы, не знаетъ ли она, гд мой отецъ.

— Кажется, что онъ пошелъ за солдатами, м-ръ Халифаксъ находится теперь на мельниц, полагаю, что ничего дурного не случится съ нимъ.

Даже въ такую тревожную минуту я испыталъ живйшее удовольствіе при этихъ словахъ бдной женщины: я не былъ на завод почти три года и не зналъ, что мой Джонъ усплъ уже превратиться здсь въ ‘м-ра Халифакса’.

Мн не оставалось длать ничего другого, кром одного: терпливо ожидать на завод возвращенія отца. Конечно, у него хватитъ благоразумія, чтобы не пойти на мельницу — а Джонъ былъ тамъ! Сердце мое разрывалось на части, но я долженъ былъ остаться съ моимъ отцомъ.

Джель то присаживалась подъ навсомъ, то безпокойно ходила взадъ и впередъ между дубильными ямами, а я пошелъ на самый конецъ конецъ двора и тщетно старался разглядть, что творится на мельниц. Наконецъ, совершенно измученный, я услся на кучу коры, въ томъ самомъ мст, гд мы съ Джономъ сидли когда-то еще мальчиками.

— О, Давидъ, Давидъ!— думалъ я, тревожно прислушиваясь къ малйшему шуму въ город.— Что я буду длать, если съ тобой случится какое-нибудь несчастье?

Въ эту минуту я услыхалъ за собою шаги: кто-то поспшно шелъ черезъ дворъ. Нтъ, это не могъ быть отецъ, поступь эта была гораздо тверже и быстре, очевидно, шелъ еще молодой человкъ. Я вскочилъ на ноги.

— Финеасъ!

— Джонъ!

Наши руки соединились въ крпкое пожатіе и на одно мгновеніе мы забыли все на свт отъ радости. Съ гордой нжностью я глядлъ на него, лицо его совсмъ не измнилось за эти два года, но по фигур онъ сталъ уже настоящимъ мужчиной.

Черезъ минуту онъ выпустилъ мои руки и сказалъ торопливо:

— Гд вашъ отецъ?

— Какъ бы я хотлъ знать это! Говорятъ, что онъ пошелъ за солдатами.

— Не можетъ быть! Нтъ, этого онъ никогда не сдлаетъ. Я долженъ идти разыскивать его. До свиданія!

— О, нтъ, Джонъ, дорогой мой!

— Не могу, не могу,— сказалъ онъ твердо:— вы знаете, вашъ отецъ запретилъ намъ видться. Я долженъ итти.— И онъ ушелъ.

Сердце мое заныло отъ боли, но я понималъ, что онъ былъ правъ, и почувствовалъ къ нему еще больше любви и уваженія.

Черезъ нсколько минутъ я увидлъ его и моего отца, входящихъ вмст на кожевенный заводъ. Онъ горячо говорилъ что-то, и отецъ слушалъ его очень внимательно. Но каковы бы ни были доказательства Джона, они не могли сломить упорства стараго квакера, очень встревоженный, но твердый, какъ скала, отецъ мой непоколебимо стоялъ на своемъ. Они остановились посреди двора, и отецъ прислонилъ свою больную ногу къ груд кожъ. Я пошелъ къ нимъ навстрчу.

— Финеасъ,— сказалъ Джонъ съ сильнымъ безпокойствомъ въ голос,— идите, помогите мн. Нтъ, Абель Флетчеръ,— прибавилъ онъ гордо въ отвтъ на быстрый подозрительный взглядъ, который бросилъ на насъ мой отецъ,— мы съ вашимъ сыномъ встртились всего минутъ десять тому назадъ и едва успли обмняться нсколькими словами. Но теперь намъ некогда терять время на разговоры объ этомъ. Финеасъ, помогите мн убдить вашего отца спасти свое имущество. Онъ не обратится за помощью къ властямъ, впрочемъ, было бы, вроятно, и безполезно просить ихъ о помощи — вдь онъ квакеръ.

— Конечно!— замтилъ мой отецъ съ горькой и многозначительной усмшкой.

— Но онъ можетъ собрать своихъ собственныхъ людей для защиты своего имущества, а не итти самому на мельницу, какъ онъ непременно хочетъ.

— Непремнно!— Вотъ все, что отвтилъ отецъ. Затмъ онъ крпче оперся на свою дубовую палку и направился по берегу рки къ мельниц.

Я схватилъ его за руку.

— Отецъ, не ходи туда!

Онъ безъ труда высвободилъ руку изъ моихъ слабыхъ пальцевъ и смрилъ меня своимъ холоднымъ, ‘стальнымъ’ взглядомъ, я называлъ такъ то суровое, непреклонное выраженіе, которое появлялось въ его глазахъ въ рдкія минуты крайняго возбужденія.

— Мой сынъ,— произнесъ онъ очень строгимъ голосомъ — не пытайся помшать моему намренію, это никому не удастся. Если бы т молодцы подождали еще только два дня, я продалъ бы имъ всю свою пшеницу по самой дешевой цн, теперь же они не получатъ ничего. Это научитъ ихъ быть въ другой разъ умне. Отправляйся домой, Финеасъ, дитя мое, тамъ ты будешь въ безопасности, и ты, Джель, тоже иди домой.

Но никто изъ насъ даже не подумалъ исполнить это приказаніе, и я послдовалъ за отцомъ. Джонъ пытался было удержать меня.

— Онъ сдлаетъ то, что говоритъ, Финеасъ, и мн кажется, онъ долженъ такъ поступать. Я надюсь, что съ нимъ не случится ничего дурного,— но вы должны итти домой.

Къ моему счастью, время было слишкомъ дорого для насъ, чтобы тратить его на безплодныя пререканія. Джонъ пошелъ вслдъ за отцомъ, а я — вслдъ за нимъ. Что касается Джель, то она куда-то скрылась.

Отъ кожевеннаго завода къ мельниц была протоптана узенькая тропинка по берегу рки, мы молча шли по ней. Когда мы добрались, наконецъ, до мельницы, тамъ уже никого не было, но дальше внизъ по рк слышались громкіе крики, и мы увидли, что толпа людей разрушаетъ стну нашего сада.

— Они думаютъ, что онъ пошелъ домой,— прошепталъ Джонъ,— теперь намъ легче будетъ пробраться въ мельницу. Скоре, Финеасъ!

Мы перешли маленькій мостикъ, Джонъ вытащилъ изъ кармана ключъ, впустилъ насъ въ мельницу черезъ маленькую боковую дверь и заперъ ее тройнымъ засовомъ.

Внутри мельницы царила полная тишина, особенно въ машинномъ отдленіи, гд поломъ служили глубокія, темныя воды рки, а оконъ не было совсмъ. Мы долго стояли здсь на порог, такъ какъ это было самое безопасное мсто, затмъ мы послдовали за моимъ отцомъ въ верхній этажъ, гд онъ хранилъ свои мшки съ зерномъ. Ихъ было очень много: достаточно, чтобы въ такое время составить себ цлое богатство,— проклятое богатство, окропленное человческой кровью.

— О, какъ же могъ мой отецъ…

— Тише,— повелительно шепнулъ мн Джонъ.— Онъ поступалъ такъ ради своего сына, вы должны понять это.

Мы молча смотрли, какъ отецъ мой съ многозначительной угрюмой усмшкой пересчитывалъ свои мшки, теперь почти столь же драгоцнные, какъ если бы они были полны золота. Вдругъ мы услышали громкіе удары во входную дверь. Это были мятежники.

Несчастные ‘мятежники!’ Кучка истощенныхъ, голодныхъ людей, которые ругались и бросали въ насъ камнями. Ихъ можно было разогнать однимъ пистолетнымъ выстрломъ, но отецъ мой строго придерживался заповди о непротивленіи злу. Они показались намъ почти совсмъ не опасными, но все же было что-то грозное и жалобное, въ одно и то же время, въ глухомъ рев толпы, доносившемся до насъ снизу.

— Вынесите намъ мшки!— Дайте намъ хлба!

— Сбрось намъ сюда свое зерно, Абель Флетчеръ!

— Хорошо! Абель Флетчеръ сброситъ его вамъ, бездльники!— крикнулъ отецъ, высовываясь изъ окна. Смшанный гулъ проклятій и радостныхъ восклицаній отвтилъ ему снизу.

— Вотъ это чудесно!— горячо воскликнулъ Джонъ.— Благодарю васъ, благодарю васъ, м-ръ Флетчеръ! Я зналъ, что вы въ конц концовъ уступите.

— Ты это зналъ, юноша?— сказалъ мой отецъ, внезапно останавливаясь.

— Не потому, что они принудили васъ — не для того, чтобы спасти свою жизнь — но потому, что это справедливо.

— Помоги мн поднять этотъ мшокъ, — сказалъ отецъ вмсто отвта.

Это была большая тяжесть, но все же не слишкомъ большая для молодыхъ и сильныхъ рукъ Джона. Онъ втащилъ мшокъ на окно.

— Теперь отвори окно, если разобьешь стекла — не бда. Ну, отворяй же окно, я теб говорю!

— Но, если я такъ сдлаю, мшокъ упадетъ въ рку. Вы не можете…— о нтъ!— вы не можете хотть этого!

— Отворяй окно, Джонъ Халифаксъ!

Но Джонъ оставался неподвижнымъ.

— Въ такомъ случа я долженъ сдлать это самъ.

Напрасно стараясь поднять мшокъ, онъ какъ-то неловко повернулъ его, и тотъ упалъ прямо на его больную ногу. Отецъ почти обезумлъ отъ страшной боли — я до сихъ поръ думаю, что безъ этого случая онъ все таки не совершилъ бы такого ужаснаго поступка. Его силы, казалось, утроились отъ бшенства, скоро онъ уже наполовину протолкнулъ мшокъ въ окно, и черезъ минуту мы услышали всплескъ воды.

Драгоцнное зерно исчезло въ волнахъ рки, передъ глазами голодной толпы. Трудно описать, какой ревъ отчаянія и ярости раздался вслдъ за минутнымъ изумленнымъ молчаніемъ. Нкоторые бросились въ воду, разсчитывая вытащить хоть промокшее зерно, но было уже слишкомъ поздно. При паденіи мшокъ разорвался, и тысячи зеренъ дождемъ посыпались въ воду, исчезая и снова появляясь въ пнящихся волнахъ рки. Нкоторые изъ людей плавали и ныряли вслдъ за ними, собирая по горсточк тамъ и сямъ, но возл мельницы теченіе было очень быстрое, и скоро драгоцнная пшеница исчезла изъ виду. Мшокъ съ оставшимся въ немъ зерномъ былъ вытащенъ на берегъ, и толпа устроила надъ нимъ настоящее побоище.

Я отвернулся, я былъ не въ состояніи смотрть на этихъ несчастныхъ. Джонъ закрылъ лицо руками и пробормоталъ великое имя, которое онъ никогда не произносилъ ‘всуе’. Дйствительно, это зрлище могло заставить кого угодно взывать о помощи къ Великому Отцу человческаго рода.

Абель Флетчеръ сидлъ на своихъ остальныхъ мшкахъ въ полномъ изнеможеніи. Я думаю, что оно было слдствіемъ не только физическихъ страданій. Онъ всегда былъ справедливымъ человкомъ, и теперь, когда припадокъ бшенаго гнва окончился, онъ самъ, несомннно, былъ пораженъ безсердечіемъ своего поступка, казалось, онъ чувствовалъ даже что-то въ род угрызеній совсти.

Джонъ посмотрлъ на него и отвелъ глаза. Съ минуту онъ молча прислушивался къ крикамъ, раздававшимся снаружи, затмъ опять повернулся къ моему отцу.

— Сударь, теперь вы должны уйти отсюда. Нельзя терять ни одной секунды: они сейчасъ подожгутъ мельницу.

— Пусть поджигаютъ.

— Пусть поджигаютъ? А Финеасъ? Онъ вдь тоже здсь.

Мой бдный отецъ сразу поднялся на ноги.

Мы свели его внизъ по лстниц, такъ какъ онъ самъ былъ почти не въ состояніи двигаться, онъ не издалъ ни одного стона, хотя лицо его исказилось и поблло отъ мучительной боли.

Мельница была построена на сваяхъ, на самой средин узкой рки. Отъ моста до другого берега его было всего нсколько шаговъ. Боковая дверь выходила на сторону Нортонбери, и ея не было видно съ противоположнаго берега, гд собралась теперь толпа.

Черезъ минуту мы уже выбрались на берегъ и скрылись на узкой тропинк, которая вела отъ мельницы къ кожевенному заводу.

— Не хотите ли вы опереться на мою руку? Намъ нужно спшить.

— Домой?— спросилъ отецъ, послушно принимая предложеніе Джона.

— Нтъ, сэръ, не домой: они будутъ тамъ прежде насъ. Тамъ даже жизнь ваша будетъ въ опасности — если, конечно, вы не призовете солдатъ охранять васъ.

Абель Флетчеръ отвтилъ ршительнымъ отказомъ: суровый старый квакеръ не хотлъ измнять своимъ убжденіямъ даже и въ минуту смертельной опасности.

— Тогда вамъ нужно скрыться на время — вамъ обоимъ. Пойдемте скоре ко мн, тамъ вы будете въ полной безопасности. Уговорите его, Финеасъ!

Но уговоры оказались ненужными. Мой бдный отецъ только крпче ухватился за наши руки — на мою онъ опирался первый разъ въ жизни — и безпрекословно подчинился распоряженіямъ Джона. Скоро мы были уже въ дом Салли Воткинсъ, на маленькомъ чердак, гд жилъ Джонъ Халифаксъ.

Салли не знала о нашемъ приход, такъ какъ она еще раньше ушла изъ дому посмотрть на ‘мятежниковъ’. Насъ не видлъ никто, кром Джема, а на его молчаніе можно было положиться. Я понялъ это по улыбк, съ которой онъ снялъ шапку передъ ‘м-ромъ Халифаксомъ’.

— Старайтесь не шумть, — сказалъ Джонъ, торопливо поправляя постель, чтобы отецъ могъ лечь на нее, и закутывая меня въ свой плащъ.— Вроятно, вамъ придется провести здсь всю ночь. Джемъ принесетъ вамъ огня и ужинъ. Вамъ надо придти въ себя и успокоиться, Абель Флетчеръ.

Въ тон юноши, несмотря на всю его почтительность, звучало приказаніе, отецъ мой отвтилъ послушно:— Хорошо.

— А вы, Финеасъ,— и онъ охватилъ рукой мои плечи, какъ въ прежнія времена,— вы ужъ должны сами о себ позаботиться. Крпче ли вы стали теперь, чмъ были когда-то?

Вмсто отвта я молча схватилъ его руку. Вс событія этого ужаснаго дня были къ лучшему, если они вернутъ мн моего Давида.

— Теперь, до свиданія. Я долженъ итти.

— Куда?— спросилъ отецъ, поднимаясь съ кровати.

— Я попытаюсь спасти домъ и кожевенный заводъ, боюсь, что мельницу придется предоставить ея участи. Нтъ, не удерживайте меня, Финеасъ. Я не подвергаюсь никакой опасности: меня всякій знаетъ. Кром того, я — молодъ. Присматривайте за своимъ отцомъ. Я вернусь назадъ черезъ нсколько времени, если будетъ возможно.

Онъ крпко пожалъ мои руки, затмъ выпустилъ ихъ, и черезъ мгновеніе я услышалъ, какъ онъ сбгалъ по лстниц. Посл его ухода въ комнат стало какъ будто еще темне.

Вечеръ тянулся безконечно. Отецъ, совершенно изнуренный страданіемъ, дремалъ, лежа на кровати, я сидлъ у окна и глядлъ на сосднія крыши и темно-синее небо надъ ними, почти забывая о сегодняшнихъ событіяхъ. Минутами мн казалось, что прошло не больше двухъ недль съ тхъ поръ, какъ мы съ Джономъ сидли вмст на этомъ окн, изучая безсмертныя творенія Шекспира.

До наступленія сумерекъ я осмотрлъ комнату Джона. Видъ ея очень измнился: обстановка сдлалась лучше и, благодаря кое-какимъ остроумнымъ приспособленіямъ, чердакъ превратился въ уютный маленькій кабинетикъ. Одинъ уголъ былъ весь заставленъ книжными полками, книги были преимущественно научнаго содержанія, изъ поэтовъ я нашелъ здсь только Шекспира.

Джонъ, очевидно, питалъ еще прежнее пристрастіе къ занятіямъ механикой. На подоконник лежалъ телескопъ съ картоннымъ цилиндромъ и очень искусно пригнанными стеклами. На выступ крыши была приготовлена для него подставка изъ обыкновеннаго еловаго дерева, мсто было выбрано такимъ образомъ, чтобы доставить юному астроному возможно большее поле зрнія. На полу валялись куски другихъ механическихъ издлій, а на стул стоялъ ткацкій станокъ, очень маленькихъ размровъ, но великолпно сдланный, на немъ были надты нитки, и изъ нихъ уже вытканъ кусочекъ чего-то, врод полотна.

Я пересматривалъ вс эти вещи, не замчая, что отецъ проснулся и тоже оглядывалъ комнату своими зоркими глазами.

— Парень много работаетъ,— сказалъ онъ, обращаясь наполовину къ самому себ.— У него искусныя руки и свтлая голова.

Я улыбнулся, но сдлалъ видъ, что не слышалъ его замчанія.

Ночь надвигалась надъ Нортонбери, но не такая мирная и тихая, какъ обыкновенно, открывая по временамъ окно, я слышалъ громкіе крики и шумъ въ город и невольно дрожалъ отъ страха. Но я зналъ, что Джонъ столь же благоразуменъ, какъ и храбръ, къ тому же — ‘всякій знаетъ его’. Конечно, онъ былъ въ безопасности.

Наступило время ужина, и къ намъ явился врный Джемъ. Онъ не принесъ никакихъ новостей. Онъ сообщилъ мн, ‘что по желанію м-ра Халифакса’ все время сторожилъ нашу лстницу. Отецъ не задалъ ему ни одного вопроса, не спросилъ даже о судьб своей мельницы. По выраженію его глазъ мн казалось, что онъ все еще видитъ передъ собой тхъ голодныхъ, оборванныхъ бдняковъ, старающихся спасти драгоцнное зерно, погубленное такимъ ужаснымъ — нтъ, преступнымъ способомъ. Да проститъ Господь мн, его сыну, за то, что я употребляю это слово: я имю основанія думать, что это ужасное зрлище никогда уже больше не изглаживалось изъ памяти отца до самой его смерти.

Джемъ, казалось, былъ въ очень болтливомъ настроеніи. Онъ замтилъ, ‘что хозяинъ смотритъ сегодня совсмъ больнымъ. А это вдь хорошенькая комнатка, нравится вамъ?’

Я похвалилъ комнату и спросилъ, лучше ли идутъ теперь дла его матери.

— О, да. М-ръ Халифаксъ платитъ ей хорошія деньги, ну, и она старается сдлать ему все поудобне. Да ему немного и нужно, онъ почти цлый день не бываетъ дома.

— А чмъ онъ занимается по ночамъ?

— Учится,— сказалъ Джемъ съ благоговйнымъ ужасомъ во взгляд.— Онъ — страшно умный. Онъ научилъ насъ съ Чарли читать, онъ очень добръ къ намъ и къ мам тоже. Она говоритъ, что м-ръ Халифаксъ…

— Отошли мальчика прочь, Финеасъ,— пробормоталъ мой отецъ, поворачиваясь лицомъ къ стн.

Я повиновался, но прежде шепотомъ спросилъ у мальчика, не знаетъ ли онъ, когда м-ръ Халифаксъ можетъ вернуться домой.

— Онъ сказалъ,— вроятно, не раньше утра. Тамъ много всякаго дурного народу. Онъ хотлъ провести всю ночь въ вашемъ дом или на кожевенномъ завод — онъ боится ‘краснаго птуха’.

Эти слова заставили отца вздрогнуть, потому что въ т времена мы очень хорошо знали, что простой народъ подразумвалъ подъ ‘краснымъ птухомъ’.

— Мой домъ… мой кожевенный заводъ! Я долженъ встать сію же минуту — помоги мн. Онъ долженъ придти назадъ, тотъ малый, Халифаксъ. Можно собрать еще много моихъ людей — и Вилькса, и Джонсона, и Джакоба Бойнса, и… я говорю, Финеасъ… но ты ничего не знаешь.

Онъ попытался было одться и натянуть свои тяжелые башмаки, но упалъ назадъ, въ полномъ изнеможеніи. Я заставилъ его опять лечь на кровать.

— Финеасъ, мой мальчикъ,— сказалъ онъ надтреснутымъ голосомъ:— твой старый отецъ становится такимъ же безпомощнымъ, какъ и ты.

Джемъ ушелъ, и мы опять остались вдвоемъ. Я то погружался въ легкую дремоту, то снова вскакивалъ, прислушиваясь къ отдаленному шуму въ город, или испуганный внезапной вспышкой свчи, которую мое напуганное воображеніе спросонокъ превращало въ далекое зарево пожара, пожиравшаго нашъ домъ или заводъ. По временамъ я слышалъ, какъ отецъ бормоталъ: ‘хоть бы малый остался цлъ!’

Такъ тянулась эта безконечная, тревожная ночь.

ГЛАВА VIII.

Посл полуночи я услышалъ по ровному дыханію отца, что онъ спитъ. Это меня очень обрадовало не только потому, что сонъ могъ подкрпить измученнаго старика, но и по нкоторымъ другимъ причинамъ.

Я не могъ спать, вс мои способности находились въ крайнемъ напряженіи. Въ эту ночь, единственный разъ въ жизни, я чувствовалъ себя настоящимъ мужчиной, сильнымъ и душой и тломъ.

Отецъ мой всегда спалъ очень крпко, и я зналъ, что ничто не разбудитъ его до самаго разсвта, поэтому мои обязанности здсь были окончены. Я вышелъ изъ комнаты и тихонько прокрался внизъ по лстниц въ кухню Салли Воткинсъ. Тамъ царила полная тишина, только нашъ врный сторожъ Джемъ дремалъ, сидя у потухающаго огонька. Я тронулъ его за плечо. Онъ быстро вскочилъ на ноги, схватилъ меня за шиворотъ и едва не сбилъ съ ногъ.

— Прошу прощенія, м-ръ Финеасъ! Надюсь, я не ударилъ васъ, сэръ?— вскричалъ онъ чуть не плача: у этого здороваго пятнадцатилтняго парня, несмотря на его грубоватую вншность, было самое нжное и сострадательное сердце, какое только можно себ представить.— Я думалъ, что это кто-нибудь изъ тхъ людей, къ которымъ пошелъ м-ръ Халифаксъ.

— А гд теперь м-ръ Халифаксъ?

— Не знаю, сэръ, я очень хотлъ бы разыскать его — не такъ это и трудно,— но только онъ сказалъ мн: ‘Джемъ, вы останетесь съ ними’ (онъ показалъ пальцемъ на лстницу). Поэтому я и сижу здсь, м-ръ Финеасъ.

И Джемъ съ прежней собачьей покорностью услся на старое мсто возл огня, но видъ у него былъ весьма ршительный. Ясно было, что никакія силы въ мір не могутъ заставить его покинуть свой постъ, поэтому онъ былъ для моего бднаго отца такимъ же надежнымъ и врнымъ сторожемъ, какъ громадная дворовая собака на кожевенномъ завод, храбрая, какъ левъ, и послушная, какъ дитя.

Послднія мои колебанія исчезли окончательно, я ршился привести немедленно въ исполненіе свой планъ.

— Джемъ, одолжите мн вашу куртку и шляпу, мн надо пойти въ городъ

Джемъ былъ до такой степени изумленъ, что стоялъ съ открытымъ ртомъ все время, пока я снималъ съ него нужныя мн принадлежности его одежды и открывалъ дверь. Наконецъ, когда я переступилъ уже порогъ кухни, ему, казалось, пришло въ голову, что онъ долженъ воспрепятствовать моему намренію.

— Но, сэръ, м-ръ Халифаксъ сказалъ…

— Я и хочу отыскать м-ра Халифакса.

И съ этими словами я выскользнулъ изъ дома. Врный Джемъ стоялъ на порог и глядлъ мн вслдъ съ самымъ безнадежнымъ выраженіемъ лица.

— Мн думается, вы можете длать, что хотите, сэръ, но м-ръ Халифаксъ сказалъ: ‘Джемъ, вы останетесь здсь’,— и здсь я долженъ остаться.

Онъ вошелъ въ домъ, и я слышалъ, какъ онъ запиралъ дверь съ угрюмой ршимостью сторожить ее и дожидаться Джона, хотя бы ему пришлось ждать до самаго второго пришествія.

Я прошелъ по темному переулку на Большую улицу. Тамъ все было тихо и спокойно, мн не было никакой нужды занимать у Джема платье, чтобы легче пробраться черезъ толпу свирпыхъ мятежниковъ. Отъ нихъ не осталось и слда, только подъ одной изъ трехъ масляныхъ лампочекъ, скудно освщавшихъ ночную тьму Нортонбри, валялись тлющіе клочки просмоленной пакли. Слдовательно, они таки подумали объ этомъ ужасномъ средств разрушенія — огн. Неужели мои опасенія были не безосновательны? Нашъ домъ, можетъ быть, горитъ и, можетъ быть, Джонъ внутри его!

Я побжалъ дальше, подгоняемый глухимъ шумомъ, который, казалось, слышался невдалек, но на улиц все еще не было никого видно, только одинокій часовой дремалъ въ сторожевой будк возл аббатства. Я разбудилъ его и спросилъ, все ли благополучно въ город, и гд теперь мятежники.

— Какіе мятежники?

— Что были у мельницы Абеля Флетчера, теперь они, можетъ быть, осаждаютъ его домъ.

— Да, да, я думаю, что они — именно тамъ.

— Неужели же ни одинъ человкъ въ город не придетъ ему на помощь — ни полиція, ни законъ?

— О нтъ, онъ — квакеръ, законъ не защищаетъ квакеровъ.

Въ его словахъ заключалась ужасная правда: свобода и справедливость были въ т времена пустымъ звукомъ для диссидентовъ {Диссидентами назывались въ Англіи т, которые не исповдывали господствующей религіи.} всякаго рода, и они знали о славной англійской конституціи только то, что ея желзная рука всегда направлена противъ нихъ.

Сначала я совершенно забылъ объ этомъ, но равнодушное замчаніе часового снова напомнило мн эту горькую истину. Поэтому, не тратя больше времени на разговоры, я побжалъ вдоль церковной стны и скоро увидлъ кровавый свтъ факела, отражавшійся на высокихъ стволахъ каштановъ. Теперь я попалъ, наконецъ, въ самую середину маленькой кучки ‘мятежниковъ’.

Это была настоящая горсточка, не больше сорока человкъ, повидимому, остатки той толпы, которая нападала на мельницу и къ которой присоединилось теперь еще немного сельскихъ рабочихъ изъ окрестностей. Но отчаяніе сдлало ихъ готовыми на все. Они пришли по Кольтхамской дорог такъ тихо, что никто въ город не замтилъ ихъ приближенія, и я открылъ ихъ присутствіе только по свту факела и слабому гулу голосовъ. Не знаю, разбойничали ли они гд-нибудь въ другомъ мст, но до сихъ поръ они, повидимому, еще не произвели нападенія на домъ моего отца: онъ стоялъ на другой сторон улицы, запертый, темный и молчаливый.

Я услышалъ возл себя тихій шопотъ. ‘Старика здсь нтъ, никто не знаетъ гд онъ’.

Нтъ, слава Богу, никто не зналъ этого!

— Что, ребята, вс здсь?— спросилъ человкъ, державшій факелъ, поднимая его повыше, чтобы хорошенько разглядть окружающихъ. На этотъ разъ платье Джема Воткинса оказало мн очень большую услугу. Никто не замтилъ моего присутствія, кром, можетъ быть, одного человка, укрывавшагося за стволомъ дерева, я немного боялся его, такъ какъ онъ, очевидно, весьма внимательно наблюдалъ за всмъ происходившимъ.

— Готово, молодцы? Ну, теперь за работу! Выкуримъ ихъ оттуда!

Но въ это время въ толп началась какая-то драка, во время которой единственный зажженный факелъ былъ выбитъ изъ рукъ предводителя и растоптанъ подъ ногами. Поднялся цлый ураганъ проклятій, хотя никто, казалось, не зналъ истиннаго виновника случившагося. Въ темнот я потерялъ изъ виду моего человка за деревомъ и не могъ найти его до тхъ поръ, пока разсвирпвшая толпа не бросилась къ ближайшему фонарю. Возл, нашего дома остался только одинъ человкъ, быстро подкравшійся къ ршетк. Онъ осмотрлся вокругъ, вроятно, желая узнать, нтъ ли кого по близости, и сталъ перелзать черезъ ворота. Несмотря на ночную темноту, мн показалось, что я узналъ его.

— Джонъ?

— Финеасъ?!— Однимъ прыжкомъ онъ очутился возл меня.— Какъ могли вы…

— Я все могу сегодня ночью. Но вы? Кажется, никто не причинилъ вамъ вреда? О, слава Богу, вы не ранены!

И я схватилъ за руку своего единственнаго друга, съ которымъ былъ такъ долго въ разлук.

Онъ крпко прижалъ меня къ себ, его чувство было такъ же сильно, какъ мое, но онъ умлъ сдерживать себя.

— Теперь, Финеасъ, въ нашемъ распоряженіи всего одна минута. Я долженъ доставить васъ въ безопасное мсто… Намъ надо пробраться въ домъ.

— А кто тамъ?

— Джель. Она одна стоитъ цлаго отряда полицейскихъ. Сегодня ночью она уже разъ обратила въ бгство этихъ молодцовъ, но они опять вернулись и сію минуту будутъ здсь.

— А мельница?

— Пока еще цла, со вчерашняго утра я держу тамъ трехъ рабочихъ съ кожевеннаго завода, хотя вашъ отецъ и не знаетъ объ этомъ. Я ходилъ туда и сюда всю ночь, ожидая возвращенія съ Севернскихъ мельницъ. Тсс! Вотъ они идутъ. Джель, вы слышите?

Онъ тихонько постучалъ въ окно. Черезъ нсколько секундъ Джель отперла дверь, впустила насъ въ домъ и опять тщательно задвинула вс засовы, въ рукахъ у нея было что-то, весьма похожее на пистолеты моего отца, хотя я не ршусь положительно утверждать этотъ фактъ, чтобы не уронить достойную женщину въ глазахъ нашего миролюбиваго общества.

— Браво!— сказалъ Джонъ, когда мы очутились вс вмст въ забаррикадированномъ дом и прислушивались къ угрожающему гулу голосовъ и глухому шуму шаговъ, раздававшихся снаружи.— Браво, Джель! Вы — удивительная женщина!

Она, казалось, была очень польщена этой похвалой и покорно послдовала за Джономъ, быстро переходившимъ изъ одной комнаты въ другую.

— Я сдлала все, что ты приказалъ мн. Ты — разумный парень, Джонъ Халифаксъ. Теперь ужъ мы въ безопасности, мн кажется.

— Въ безопасности? Какъ будто засовы и болты могутъ быть защитой отъ огня: сейчасъ намъ угрожало именно это.

— Все таки, я думаю, что они этого не сдлаютъ,— прибавилъ Джонъ. Но въ эту минуту раздались крики: ‘Выкуримъ ихъ оттуда!’ Крики эти становились все громче и громче.

Увы, скоро мы убдились, что они, дйствительно, хотятъ поджечь постройки. Изъ окна чердака можно было видть, какъ они зажигали факелъ за факеломъ, бросая ихъ одинъ за другимъ по направленію къ дому — но пока безуспшно: зажженная пакля отскакивала отъ крпкихъ дубовыхъ досокъ двери и истлвала на каменныхъ ступенькахъ лстницы, не причинивъ никакого вреда, Единственнымъ результатомъ всхъ этихъ попытокъ было только то, что мы могли ясно, какъ при дневномъ свт, разглядть исхудалыя оборванныя фигуры и изнуренныя лица обезумвшихъ отъ голода мятежниковъ,

Джонъ, такъ же, какъ и я, отвернулся отъ этого ужаснаго и вмст съ тмъ плачевнаго зрлища.

— Я хочу поговорить съ ними,— сказалъ онъ.— Отворите окно, Джель. И, прежде чмъ я усплъ помшать ему, онъ уже высунулся изъ окна съ крикомъ:— Эй, вы тамъ!

При звукахъ этого громкаго повелительнаго голоса люди внизу замолкли и обратили къ нему выжидающія лица.

— Друзья мои, знаете ли вы, на что идете? Сжечь домъ джентльмена — вдь за это вислица!

Наступило минутное молчаніе, затмъ толпа разразилась громкими насмшливыми криками:— Не квакера! Никого не повсятъ только за то, что онъ поджегъ домъ квакера!

— Это истинная правда, — пробормотала Джель сквозь зубы.— Мы должны сразиться съ ними сами, грудь съ грудью, какъ древніе Мардохеи бились со своими врагами, пока не вырзали ихъ всхъ.

— Сразиться?— повторилъ Джонъ, обращаясь больше къ самому себ,— сражаться съ этими? Но что вы длаете, Джель?

Мы только что успли закрыть окно, какъ въ него попало уже нсколько зажженныхъ факеловъ, и Джель старалась теперь заткнуть выбитое въ стекл отверстіе большой книгой — послдней книгой въ дом, съ которой она ршилась бы такъ непочтительно обращаться при другихъ обстоятельствахъ.

— Нтъ, нтъ, Джель, только не этимъ.— Онъ взялъ у нея изъ рукъ и бережно положилъ на мсто эту чудную книгу, въ которой онъ привыкъ, день изо дня и годъ отъ года, читать простыя и прекрасныя слова: ‘любите враговъ вашихъ, благословляйте проклинающихъ васъ, благотворите ненавидящимъ васъ, и молитесь за обижающихъ васъ и гонящихъ васъ’.

Минуты дв Джонъ простоялъ въ раздумь, затмъ дотронулся до моего плена.

— Финеасъ, я хочу испробовать одинъ новый планъ — врне говоря, такой старый, что онъ кажется почти новымъ. Удастся онъ или нтъ, во всякомъ случа, вы сможете засвидтельствовать за меня передъ вашимъ отцомъ, что я хотлъ сдлать все къ лучшему, и выбралъ этотъ способъ, потому что считалъ его самымъ правильнымъ и справедливымъ. Ну, теперь къ длу.

Къ моему великому ужасу, онъ распахнулъ окно и высунулся изъ него

— Друзья мои, я хочу сказать вамъ еще нсколько словъ.

Онъ могъ бы съ такимъ же успхомъ обращаться къ бушующему морю. Единственнымъ отвтомъ на его крикъ былъ градъ пущенныхъ въ него камней и палокъ, по счастью, они не попали въ цль, такъ какъ бросавшіе находились слишкомъ далеко отъ насъ. Желзная остроконечная ршетка, вышиной футовъ въ восемь или даже больше, окружавшая нашъ домъ, мшала имъ подойти ближе, и пока еще никто изъ нихъ не пытался перелзть черезъ нее. Наконецъ одинъ камень случайно ударилъ Джона въ грудь.

Я оттащилъ его отъ окна, хотя онъ и уврялъ меня, что ударъ не причинилъ ему никакого вреда, и въ ужас сталъ умолять его не подвергать опасности свою жизнь.

— Не бойтесь, со мной не случится ничего. Но я обязанъ сдлать то, что считаю справедливымъ, и что должно быть сдлано непремнно.

Въ это время дикія завыванія толпы настолько усилились, что я едва могъ разслышать его слова, снизу все громче доносился яростный крикъ мятежниковъ:

— Сожжемъ ихъ! Сожжемъ ихъ! Вдь это квакеры!

— Нельзя терять ни одной минуты. Подождите, дайте мн подумать…— Джель, у васъ, кажется, есть пистолетъ?

— И заряженный, — отвтила она, передавая ему оружіе съ такимъ свирпымъ удовольствіемъ на лиц, что, очевидно, она совсмъ не желала подражать примру Друзей, и ‘не противиться злу’.

Схвативъ его, Джонъ бросился внизъ по лстниц, и, прежде чмъ я усплъ сообразить, что онъ намренъ сдлать, онъ уже отодвинулъ засовъ съ парадной двери, открылъ ее и остановился на верхней ступеньк крыльца, откуда онъ былъ хорошо виденъ бушевавшей толп.

Нечего было и пробовать уговорить его опять войти въ домъ, поэтому я пошелъ вслдъ за нимъ и сталъ позади столба, не думаю, чтобы онъ могъ замтить мое присутствіе, хотя я стоялъ почти рядомъ съ нимъ.

Поступокъ этотъ былъ такъ внезапенъ, что даже мятежники, казалось, не замтили или не вполн поняли, что случилось, пока при свт вновь зажженныхъ факеловъ не увидли, что молодой человкъ стоитъ передъ домомъ, повернувшись спиной къ входной двери.

Это зрлище привело ихъ въ полное замшательство. Даже я, несмотря на весь свой страхъ за него, почувствовалъ, что въ эту минуту, по крайней мр, онъ въ безопасности, они были поражены — нтъ, буквально парализованы его смлостью.

Но буря свирпствовала еще настолько сильно, что ее можно было усмирить только на одно короткое мгновеніе. Затмъ опять раздался цлый взрывъ смшанныхъ голосовъ:

— Кто ты такой?

— Это одинъ изъ квакеровъ.

— Нтъ, онъ — не квакеръ.

— Все равно, сожжемъ его!

— Посмйте-ка тронуть его хоть пальцемъ!

Среди мятежниковъ, очевидно, произошло разногласіе. Какой-то высокій человкъ, который игралъ выдающуюся роль во время всхъ событій этой ночи, казалось, старался успокоить толпу.

Джонъ спокойно стоялъ на своемъ мст. Одинъ разъ въ него полетлъ факелъ, онъ наклонился и подобралъ его. Я думалъ, что онъ броситъ его назадъ въ толпу, но онъ снова кинулъ его на землю и старательно затопталъ ногой. Этотъ простой поступокъ произвелъ необыкновенное впечатлніе на толпу.

Между тмъ высокій малый приблизился къ воротамъ и назвалъ Джона по имени.

— Это — вы, Джекобъ Бейнсъ! Мн очень жаль, что я вижу васъ здсь.

— Въ самомъ дл, сэръ?

— Что вамъ надо отъ насъ?

— Отъ тебя ничего. Мы хотимъ видть Абеля Флетчера. Гд онъ?

— Я во всякомъ случа не скажу вамъ этого.

Новый взрывъ негодующихъ криковъ раздался вслдъ за его словами, и снова Джекобу Бейнсу удалось успокоить своихъ товарищей, казалось, онъ пользовался надъ ними большой властью.

Джонъ Халифаксъ стоялъ, не шевелясь. Очевидно, онъ былъ хорошо извстенъ рабочимъ. Я уловилъ нсколько отдльныхъ восклицаній.— ‘Не трогайте малаго’.— ‘Онъ былъ очень добръ къ моему мальчику’.— ‘Нтъ, онъ — настоящій дяадитльменъ’.— ‘Вдь, онъ пришелъ сюда такимъ же бднякомъ, какъ и мы’, и тому подобное. Наконецъ одинъ голосъ, пронзительный и рзкій, покрылъ собою вс остальные.

— Я спрашиваю, молодой человкъ, испыталъ ли ты когда-нибудь, что значитъ почти умирать съ голоду?

— Ого, и сколько еще разъ!

Этотъ короткій и неожиданный отвтъ поразилъ толпу бунтовщиковъ, на минуту наступило полное молчаніе. Затмъ тотъ же голосъ вскричалъ:

— Говори, что ты хочешь сказать, любезный! Мы не сдлаемъ теб вреда. Ты тоже одинъ изъ нашихъ!

— Нтъ, я не принадлежу къ вамъ. Я постыдился бы придти ночью къ дверямъ моего хозяина и сжечь его домъ.

Я ожидалъ новаго взрыва ярости, но его не послдовало. Мятежники, какъ будто противъ воли, прислушивались къ этому ясному, мужественному голосу, въ которомъ не было и тни страха.

— И почему вы это сдлали?— продолжалъ Джонъ.— Только потому, что онъ не захотлъ продать или подарить вамъ свою пшеницу. Замтьте, это была его пшеница, не ваша. Неужели человкъ не можетъ сдлать, что онъ хочетъ, со своимъ собственнымъ добромъ?

Послдній доводъ, казалось, поразилъ мятежниковъ, въ сознаніи толпы — по крайней мр, англійской — всегда бываютъ проблески какой-то грубой справедливости.

— Неужели вы не видите, какъ безразсудно поступили? Вы пробовали также угрожать. Но вдь вы вс знаете м-ра Флетчера, многіе изъ васъ принадлежатъ даже къ числу его рабочихъ. Онъ — не такой человкъ, отъ котораго можно чего-нибудь добиться угрозами.

Послднее замчаніе Джона было встрчено въ толп сердитымъ ропотомъ, но онъ продолжалъ, какъ будто не замчая этого:

— И я также не боюсь васъ и вашихъ угрозъ. Посмотрите сюда: я застрлилъ бы перваго изъ васъ, кто попытался бы ворваться въ домъ м-ра Флетчера. Но я совсмъ не желаю, чтобы мн пришлось стрлять въ васъ, бдные, умирающіе съ голоду люди! Я самъ знаю, каково быть голоднымъ. Мн жалко васъ, жалко отъ всего сердца!

Трудно было не поврить искренности этихъ сочувственныхъ словъ или ошибиться въ значеніи раздавшагося вслдъ за ними ропота толпы.

— Но что же намъ длать, м-ръ Халифаксъ?— вскричалъ Джекобъ Бейнсъ умоляющимъ голосомъ: — мы совсмъ изголодались: какой толкъ изъ того, что вы говорите съ нами?

Выраженіе лица Джона совершенно измнилось. Я видлъ, какъ онъ поднялъ голову и откинулъ назадъ свои кудри тмъ красивымъ жестомъ, который я такъ хорошо зналъ еще съ дтства, затмъ онъ спустился съ лстницы и подошелъ къ запертымъ воротамъ.

— Предположимъ, я дамъ вамъ чего-нибудь пость, будете вы меня слушаться потомъ?

Поднялся крикъ восторженнаго согласія. Бдняги! Они сражались не за свои убжденія, справедливыя или ложныя, но просто за самую возможность существовать, они голодали и имъ прежде всего нуженъ былъ хлбъ. Они готовы были бы продать души дьяволу за одинъ кусочекъ хлба.

— Вы должны общать мн, что будете вести себя смирно,— сказалъ Джонъ очень ршительнымъ тономъ, когда крики немного утихли.— Вы вс изъ Нортонбери, я знаю васъ и могу отправить каждаго изъ васъ на вислицу несмотря даже на то, что Абель Флетчеръ — квакеръ. Помните же, что вы мн общали.

— Да, да! Только что-нибудь пость, дайте намъ что-нибудь пость!

Джонъ Халифаксъ крикнулъ Джель и приказалъ ей принести все състное, что только найдется въ дом, и передать ему черезъ окно гостиной. Она исполнила его желаніе съ слпой покорностью, и я слышалъ лишь, что она покрпче задвинула засовъ парадной двери и съ страннымъ рзкимъ всхлипываніемъ заняла свое мсто у окна.

— Ну, теперь входите, друзья мои!— И онъ отперъ ворота.

Когда они столпились на ступенькахъ лстницы, я увидлъ, что ихъ было дйствительно не больше сорока человкъ, несмотря на тотъ шумъ, который они недавно производили. Но дай мн Боже никогда больше не видть такихъ изнуренныхъ и доведенныхъ до отчаянія людей!

Джонъ раздлилъ между ними принесенную ду, и они накинулись на нее, какъ дикіе зври. Они хватали и грызли, что попало: мясо вареное и сырое, хлбъ, овощи, глотали даже муку, стараясь поскоре утолить терзавшій ихъ голодъ, затмъ, немного насытившись, они попросили пить.

— Воды, Джель! Принесите имъ воды.

— Пива!— закричали нкоторые.

— Воды!— повторилъ Джонъ,— Ничего, кром воды. Мн не надо пьяницъ, бушующихъ передъ дверьми моего хозяина.— И, случайно или намренно, онъ громко щелкнулъ куркомъ своего пистолета. Но врядъ ли это даже было нужно, они уже смирились передъ гораздо боле могущественнымъ оружіемъ,— лучшимъ оружіемъ, какимъ только можетъ владть человкъ — его твердой и непреклонной волей.

Наконецъ они истребили все състное, что было у насъ въ дом. Джонъ сказалъ имъ это, и они поврили ему. Для нкоторыхъ изъ нихъ было довольно самаго незначительнаго количества пищи, истощенные долгимъ голоданьемъ, они совсмъ ослабли и валились на землю, не имя силы разжевать и проглотить даже т куски, которые держали во рту. Одинъ изъ нихъ, маленькій человкъ съ пронзительнымъ голосомъ — спросилъ меня, нельзя ли ему взять хоть кусочекъ хлба домой для старухи.

Джонъ услышалъ его слова, обернулся и въ первый разъ замтилъ мое присутствіе.

— Финеасъ, это было очень нехорошо съ вашей стороны, но теперь опасность уже прошла.

Да, дйствительно, теперь здсь не было никакой опасности — даже для сына Абеля Флетчера. Цлый и невредимый, я стоялъ возл Джона и глядлъ на него съ горделивой радостью въ сердц.

— Ну, друзья мои,— сказалъ онъ, съ улыбкой осматриваясь вокругъ,— достаточно вы нались?

— Мы, мужчины, получили ду, спасибо теб за это, но что сдлается съ нашими малютками тамъ дома? Слушайте, м-ръ Халифаксъ,— прибавилъ онъ съ новымъ взрывомъ отчаянія — мы должны, во что бы то ни стало, раздобыть гд-нибудь пищи.

Джонъ отвернулъ голову, лицо его было очень печально. Другой изъ ‘бунтовщиковъ’ дернулъ его сзади за рукавъ куртки.

— Когда ты былъ еще бднымъ мальчикомъ, я одолжилъ теб свою попону, потому что теб не на чемъ было спать, я не завидую твоей удач, видно вамъ на роду написано выбиться въ люди. Но хозяинъ Флетчеръ — жестокій человкъ.

— Но вмст съ тмъ и справедливый,— настаивалъ Джонъ.— Вспомните, вы вс, работавшіе у него, обсчиталъ ли онъ васъ когда-нибудь хоть на грошъ? Если бы вы пришли къ нему и сказали: ‘Хозяинъ, времена теперь тяжелыя, и мы не можемъ прожить на свой заработокъ,’ онъ могъ бы — я не говорю, что онъ непремнно сдлалъ бы это — но онъ могъ бы даже добровольно дать вамъ ту пищу, которую вы теперь пытались украсть или взять силой.

— Какъ вы думаете, не дастъ ли онъ ее намъ теперь?— И Джекобъ Бейнсъ, высокій, исхудалый парень, бывшій предводителемъ всей шайки,— тотъ самый, который говорилъ о своихъ ‘малюткахъ’ — подошелъ ближе и поглядлъ прямо въ глаза Джону.

— Я зналъ тебя еще мальчикомъ, теперь ты — молодой человкъ и, можетъ быть, сдлаешься скоро мужемъ и отцомъ. О, м-ръ Халифаксъ, пусть же никогда твоя жена и дтки не терпятъ нужды ни въ чемъ, если ты достанешь теперь кусокъ хлба для нашихъ семей.

— Голубчикъ, я постараюсь.

Онъ отозвалъ меня въ сторону, объяснилъ мн планъ, который только что возникъ въ его ум, и спросилъ у меня совта и согласія, какъ у сына Абеля Флетчера. Надо было написать билетики, дававшіе право каждому, кто представитъ ихъ, получитъ извстное количество муки съ мельницы.

— Какъ вы думаете, вашъ отецъ согласился бы на это?

— Мн кажется, да.

— Ну, да,— вслухъ размышлялъ Джонъ, все еще колеблясь, привести ли ему въ исполненіе свой планъ или нтъ,— я увренъ, что онъ согласится. И, кром того, если онъ не отдастъ часть, то можетъ потерять все. Но онъ не уступилъ бы, даже подъ страхомъ полнаго разоренія. Нтъ, онъ — справедливый человкъ, и мн нечего бояться. Дайте мн бумаги, Джель.

Онъ началъ писать съ такимъ спокойнымъ видомъ, какъ будто сидлъ одинъ въ своей контор, я смотрлъ черезъ его плечо, любуясь его красивымъ, твердымъ почеркомъ.

Но когда дло дошло до подписыванья билетовъ, Джонъ внезапно остановился и задумался.

— Нтъ, лучше я не буду.

— Почему такъ?

— Я не имю права, вашъ отецъ можетъ счесть это за дерзость и самонадянность.

— Дерзость? Самонадянность? Посл сегодняшней ночи?

— Ну, это — пустяки! Возмите-ка перо. Это ужъ ваше дло ихъ подписать, Финеасъ.

Я повиновался.

— Не правда ли, это лучше вислицы?— сказалъ Джонъ, посл того какъ роздалъ бднякамъ маленькіе клочки бумаги, не мене цнные, чмъ кредитные билеты, и добился, чтобъ они вполн поняли ихъ значеніе.— Ну, скажите, есть ли еще хоть одинъ человкъ въ Нортонбери, который, если бы вы явились поджигать его домъ, не призвалъ бы себ на помощь цлую толпу полицейскихъ и солдатъ, которые разстрляли бы, какъ бшеныхъ собакъ, половину изъ васъ, а другую отправили въ тюрьму? А мы, за вс ваши безчинства, позволяемъ вамъ спокойно уйти домой, да еще сначала накормивъ васъ и давъ вамъ пищи для вашихъ дтей. Почему это, какъ бы вы думали?

— Не знаю,— смиренно отвчалъ Джекобъ Бейнсъ.

— Такъ я скажу вамъ. Потому что Абель Флетчеръ — квакеръ и истинный христіанинъ.

— Ура! Да здравствуетъ Абель Флетчеръ! Да здравствуютъ квакеры!— закричали они во все горло, и бунтъ былъ оконченъ.

Джонъ Халифаксъ закрылъ входную дверь и вошелъ въ домъ,— шатаясь неврными шагами. Джель, вытирая слезы со своихъ старыхъ глазъ, поспшно подставила ему стулъ, на который онъ опустился, дрожащій и безмолвный. Я положилъ руку ему на плечо, онъ взялъ ее и крпко сжалъ въ своей.

— О, Финеасъ, мой мальчикъ, я такъ радъ, такъ радъ, что все окончилось благополучно.

— Да, слава Богу.

— Вы правы, дйствительно, слава Богу.

Онъ закрылъ глаза и просидлъ такъ минуты дв, затмъ поднялся, очень блдный, но уже вполн овладвъ собой.

— Теперь намъ надо пойти ко мн и привести домой вашего отца.

Мы нашли его все еще спящимъ на кровати Джона, но при нашемъ появленіи онъ проснулся. При яркомъ дневномъ свт онъ казался по старвшимъ со вчерашняго дня, по крайней мр, лтъ на десять. Еще не вполн очнувшись посл сна, онъ впился въ Джона Халифакса дикимъ и гнвнымъ взглядомъ.

— Эй, молодой человкъ — ахъ, да, я помню… Гд мой сынъ, гд мой Финеасъ?

Я, какъ дитя, бросился къ нему на шею, и онъ машинально погладилъ и потрепалъ меня по голов, какъ будто я на самомъ дл былъ еще слабымъ маленькимъ ребенкомъ.

— Ты не раненъ? И другіе — вс цлы?

— Да,— отвтилъ Джонъ — и вашъ домъ и кожевенный заводъ тоже вполн невредимы.

Во взгляд отца выразилось сильное изумленіе.

— Какъ же это могло случиться?— спросилъ онъ почти недоврчиво.

— Финеасъ разскажетъ вамъ все. Впрочемъ, погодите, можно отложить это до тхъ поръ, когда вы будете дома.

Но отецъ желалъ услышать все немедленно, и я передалъ ему событія послдней ночи, не прибавляя отъ себя никакихъ замчаній насчетъ поведенія Джона: это не понравилось бы ему, и, кром того, факты говорили сами за себя.

Абель Флетчеръ слушалъ сначала молча, потомъ нащупалъ возл себя свою шляпу, надлъ ее на голову и нахлобучилъ ея широкія поля себ на лицо. Даже, когда я разсказалъ ему про муку, которую мы общали бднякамъ отъ его имени,— потомъ мы съ Джономъ разсчитали, что это должно было принести ему значительные убытки — онъ не пошевелился и не сказалъ ни слова.

Наконецъ Джонъ спросилъ его, доволенъ ли онъ.

— Вполн доволенъ.

Но, сказавъ эти слова, онъ продолжалъ сидть по прежнему неподвижно, его сжатыя руки покоились на колняхъ, и широкія поля шляпы закрывали все лицо до самаго подбородка. Подъ конецъ его молчаніе начало уже тревожитъ насъ.

Джонъ заговорилъ съ нимъ такъ кротко и нжно, какъ могъ бы говорить родной сынъ.

— Что, ваша нога все еще болитъ? Могу я помочь вамъ дойти до дому?

Отецъ поднялъ глаза и медленно протянулъ ему руку.

— Ты — хорошій малый и былъ очень добръ къ намъ обоимъ. Я теб весьма благодаренъ.

Отвта не послдовало, но вс слова въ мір не могли бы сравниться съ этимъ счастливымъ молчаніемъ.

Наконецъ мы довели отца домой. Было какъ разъ такое же ясное лтнее утро, какъ два года тому назадъ, когда мы оба, измученные и дрожащіе, стояли передъ запертой дверью нашего дома. Теперь мы съ Джономъ снова вспомнили объ этомъ дн, не знаю, думалъ ли о немъ также и отецъ.

Онъ вошелъ въ домъ, тяжело опираясь на Джона, и слъ въ той же комнат, на то же самое мсто, гд когда-то онъ такъ строго судилъ насъ — судилъ Джона Халифакса.

Можетъ быть, остатокъ прежней горечи пробудился теперь въ душ Джона, потому что онъ остановился на порог.

— Войди же,— сказалъ отецъ, поднимая на него глаза.

— Если я здсь — желанный гость, не иначе.

— Ты — желанный гость.

Онъ вошелъ,— врне, я втащилъ его въ комнату — и слъ возл насъ. Но во всей его осанк выражалась нершительность, и онъ нервно сжималъ и разжималъ руки. Отецъ, тоже сильно взволнованный, сидлъ, опустивъ голову на руки. Я тихонько подошелъ къ нему и нжно поблагодарилъ его за радушный пріемъ, оказанный Джону.

— Теб не за что благодарить меня,— сказалъ онъ съ проблескомъ прежней суровости въ голос.— То,что я сдлалъ когда-то, было лишь справедливо — или, по крайней мр, я такъ думалъ тогда. То, что я сдлалъ сейчасъ и что еще намренъ сдлать,— тоже простая справедливость. Джонъ, сколько теб лтъ теперь?

— Двадцать,— отвтилъ тотъ.

— Въ такомъ случа, съ сегодняшняго дня я беру тебя на годъ къ себ въ ученики и помощники, хотя ты знаешь дло почти такъ же хорошо, какъ и я. Къ двадцати одному году ты будешь уже въ состояніи устроиться самостоятельно, или я могу принять тебя товарищемъ въ предпріятіе — тамъ мы посмотримъ. Но,— и онъ строго, даже гнвно посмотрлъ прямо въ смлые глаза Джона — ты долженъ помнить, что занялъ въ нкоторыхъ отношеніяхъ мсто этого мальчика. Пусть же Господь поступитъ съ тобою такъ, какъ ты поступишь съ моимъ сыномъ Финеасомъ — съ моимъ единственнымъ сыномъ!

— Аминь!— послдовалъ торжественный отвтъ

И Джонъ Халифаксъ сдержалъ свое общаніе.

Переводъ съ англійскаго Е. Македоновой.

Конецъ.

‘Юный Читатель’, NoNo 5, 7, 9, 11, 14, 1906

Джонъ Халифаксъ.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

Читайте также: