Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ.
СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.
КАВКАЗСКІЕ ЛЕГЕНДЫ.
ДЕСЯТЬ ЛТЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ Н. . МЕРТЦА.
1904.
Двойное привидніе.
Двойное привидніе.
Двойное привидение, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1879
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Вотъ что онъ разсказалъ намъ:
Случилось это лтъ около двадцати тому назадъ. Я тогда только-что кончилъ университетскій курсъ и жилъ въ Москв, самъ еще не зная, что буду съ собой длать.
Изъ числа моихъ университетскихъ товарищей особенно близокъ я былъ съ однимъ, по фамиліи Глыбовымъ. Мы съ нимъ знали другъ друга съ тхъ поръ, какъ себя помнили, были деревенскими сосдями и въ гимназіи сидли на одной скамь, и въ университетъ поступили на одинъ факультетъ,— вмст начали и вмст кончили. Я и до сихъ поръ съ нимъ въ большой дружб.
Дло было по осени, этакъ въ сентябр. Мы съ Глыбовымъ вернулись изъ деревни и жили — онъ со своими родными, я со своими. Видлись почти ежедневно. Такъ какъ погода была прекрасная, то часто мы устраивали съ нимъ прогулки по окрестностямъ московскимъ. И иногда совершали эти прогулки пшкомъ, охватывая въ день верстъ по двадцати. Ходоки мы тогда были замчательные.
Вотъ именно въ одну изъ такихъ прогулокъ набрели мы, недалеко отъ заставы, на старый запущенный садъ. Ограда была такая ветхая, мстами совсмъ развалилась — такъ что намъ никакого труда не составляло перебраться черезъ нее и очутиться въ саду.
— Ну, а если тутъ живетъ кто-нибудь?— спросилъ Глыбовъ.
— Врядъ-ли,— отвчалъ я:— видишь, какое запущеніе, да и къ тому-же время осеннее… А если и живутъ, такъ что-же такое?— извинимся, оправданіе у насъ есть: никакой доски, гласящей, что ‘входъ запрещается’, мы не встртили, а развалившаяся ограда не представляла препятствій. Обойдемъ-же этотъ садъ, посмотри, что за деревья, какая гущина! Вдь, это прелесть! И это у самой заставы, мене чмъ въ получас зды отъ города!.. Конечно, пройдетъ нсколько лтъ — и сада этого ужъ не будетъ, выстроятъ здсь наврно заводъ огромный, или дачъ карточныхъ понадлаютъ.
— Но любопытно, кому-же принадлежитъ этотъ садъ, можетъ при немъ и домъ какой-нибудь особенный, развалившійся… Пойдемъ и узнаемъ.
Мы обошли обширный садъ, который былъ дйствительно прелестенъ при осеннемъ освщеніи, весь разноцвтный, съ зелеными, желтыми, красными, лиловыми, медленно опадавшими листьями. Въ глубин сада былъ прудъ. Набрели мы на развалины вычурной бесдки и, наконецъ, замтили передъ собою большое темное зданіе.
— А вотъ и домъ! Ну, посмотри, вдь, я былъ правъ — мрачныя развалины, видишь: окна заколочены. А когда-то видно былъ прекрасный домъ. Взгляни, большая терраса, какія колонны, старинная архитектура, барскій домъ, можетъ быть, еще конца восемнадцатаго вка. Однако, наврное здсь есть какой-нибудь сторожъ — пойдемъ, поищемъ, разспросимъ его, кому принадлежатъ эти развалины.
Мы стали обходить домъ и вотъ столкнулись съ маленькимъ старикомъ въ овчинномъ тулуп, въ черномъ суконномъ картуз съ большимъ козырькомъ.
Старикъ посмотрлъ на насъ изумленно и даже нсколько подозрительно.
— Вамъ чего-же это будетъ угодно, господа?— съ запинкою спросилъ онъ.
Мы разсказали, какимъ образомъ добрались до этого дома, объявили, что устали.
— Вдь, ты, ддушка, насъ не погонишь, позволишь отдохнуть здсь малость?
При этихъ словахъ Глыбовъ, пошаривъ у себя въ карман, опустилъ въ руку старика нсколько мелкихъ денегъ.
Старикъ не подумалъ отказываться, напротивъ, снялъ свой картузъ, поклонился намъ и тотчасъ-же измнилъ свою подозрительность на полное къ намъ довріе.
— Встимо дло, милые господа, притомились, отдохните! Да гд-же только вы тутъ отдыхать будете, нешто вотъ на крылечк, на ступенькахъ.
Онъ указалъ широкія, покосившіяся ступени террасы.
— Вотъ и прекрасно, тутъ и отдохнемъ. А ты не принесешь-ли намъ водицы, смерть пить хочется.
— Какъ не принести — принесу, милые господа! Да что водицы — кваску не хотите-ли? У меня квасъ есть, не знаю только какъ на вашъ скусъ будетъ?
— Вотъ за это спасибо, любезный, давай квасу.
Старикъ ушелъ, а мы услись на ступеняхъ.
Скоро онъ возвратился съ кувшиномъ квасу и двумя толстыми стаканами.
Квасъ оказался превосходнымъ. Мы пили да похваливали, доставляя этимъ видимое удовольствіе старику.
Онъ подслъ къ намъ. Его сморщенное добродушное лицо улыбалось. Онъ разглаживалъ свою сдую жидкую бородку и тихонько покачивалъ головою.
— Эхъ, погляжу я на васъ, господа, то-то молодость! Ноги здоровыя, знай гуляй, похаживай на прохлад. Бывало и я такъ-же хаживалъ въ деревн съ бариномъ. Баринъ нашъ страсть любилъ охоту. Какъ хорошій денекъ осенній — такъ и въ лсъ, и меня возьметъ съ собою. Ну, а теперь не походишь — что ни годъ, ноги все слабе и слабе становятся.
— Что-же ты тутъ одинъ живешь, старина?
— Нтути, со старухой живу. У меня старуха жива, да только хворая — хуже моего еще. Дочка тоже, лтось вотъ овдовла, съ двумя ребятишками у насъ пока.
— Ты что-же тутъ — сторожъ?
— Сторожъ, сударики, да сторожить-то нечего. Скоро вотъ и домъ валиться станетъ.
— Чей это домъ?— спросили мы.
Старикъ съ изумленіемъ посмотрлъ на насъ.
— Домъ-то чей,— а вы нешто не знаете?
— Не знаемъ.
— Да вы сами-то прізжіе, видно?
— Нтъ, мы московскіе.
— Ну, такъ можетъ слыхали — господъ Лукаревыхъ домъ?
— Не слыхали!
— Диво! То-то вотъ и забрались сюда, а то московскіе, кто знаетъ, такъ не токмо ночью, а и днемъ отъ этого мста сторонятся.
— Что такъ?
— Да такъ ужъ!— и старикъ замолчалъ.
— Разскажи, любезный, или тутъ страшное что-нибудь въ этомъ дом? Ну, разскажи, сдлай милость, а мы вотъ послушаемъ, потянемъ твоего квасу, отдохнемъ да и домой, до города все-же добрый часъ будетъ ходьбы, такъ чтобы засвтло вернуться.
— Для ча не разсказать! Только я такъ полагалъ, то вамъ все и самимъ извстно. Такъ вотъ какое дло: объ Лукаревскомъ дом не слыхали! Да, вдь, онъ ужъ лтъ двадцать въ такомъ вид стоитъ — господа ни разу не бывали. Продать думали — никто не покупаетъ. Да и я-бы ушелъ отсюда, коли-бы мн другое мсто было, ну, а куда я пойду, чего искать стану? Тутъ у меня изба теплая, огородецъ свой есть, коровка тоже — такъ и живемъ со старухой. Правда, иной разъ какъ ни привычны, а жутко становится, да ничего, Богъ милуетъ. Ну, встимо, по ночамъ на домъ этотъ и не глядимъ, а днемъ ничего, хожу иной разъ, пыль сметаю,— привыкъ ужъ. А на первыхъ порахъ, признаться, больно жутко было…
Мы не на шутку заинтересовались. А старикъ какъ нарочно тянулъ.
— Да въ чемъ-же дло? Что тутъ страшнаго.
— А вотъ постойте, господа мои милые, разскажу все по ряду… Двадцать годовъ тому назадъ домъ этотъ былъ не то что теперь. Садъ — загляднье. Жили тутъ господа Лукаревы, большая семья у нихъ была, люди богатющіе. Самъ попервоначалу въ офицерахъ служилъ, а потомъ отставку взялъ, женился, пріхалъ вотъ въ этотъ самый домъ и зажилъ себ на славу. Лошадей на конюшн дюжина, Москва подъ бокомъ, дти подросли, старшая барышня уже заневстилась, барчата въ заведеніяхъ обучались. Только вотъ и стали поговаривать, что баринъ много въ карты играетъ. И мн то доподлинно было извстно, потому я тогда въ кучерахъ у него служилъ, такъ у клуба иной разъ всю ночь напролетъ стоишь, въ зимнее время весь издрогнешь. Выйдетъ онъ подъ-утро блдный, злой такой, гаркнетъ: ‘домой’. Но тотчасъ и замтишь, что продулся сильно… Ярославское имніе продалъ. Калужское тоже продалъ — такъ и пошло годъ отъ году хуже. Только разъ какъ-то вернулся баринъ совсмъ на себя не похожъ. Барыня испугалась, дрожитъ вся: ‘что съ тобой такое?’.
А онъ, какъ заоретъ на нее: ‘прочь ступайте, оставьте меня вс!’. Прошелъ къ себ въ кабинетъ, заперся, да такъ цлый день и не выходилъ. Ночь настала, баринъ не отпираетъ, не подаетъ голоса. Барыня стучится, а онъ молчитъ. Дти къ двери кабинетной кинулись, голосомь плачутъ, упрашиваютъ: ‘папаша, отвори!’ — тихо. Промаялись этакъ всю ночь, никто и спать не ложился. Подъ утро не стерпла барыня: ‘ломайте, говоритъ, двери!’ А сама дрожитъ, вся блдная, плачетъ. Тутъ и меня позвали. Сталъ я съ бариновымъ камердинеромъ двери ломать. Отворили… Сидитъ баринъ у стола на кресл, барыня къ нему кинулась. Да, какъ подбжала — всплеснула руками и грохнулась на полъ. Вопль поднялся въ дом… Сидитъ баринъ не шелохнется, на полу у самаго кресла бритва валяется, горло перерзано, въ крови весь, окоченлъ уже. Что тутъ такое было — и подумать страшно… Полиція понахала, потомъ все какіе-то господа въ мундирахъ назжать стали. Барыня въ постель слегла, бредитъ мечется. Барышня и барчата по угламъ попрятались, дрожатъ, какъ листочки. Схоронили барина тихомолкомъ, никого на тхъ похоронахъ и не было, даже барыня не могла съ постели подняться. А какъ поднялась, оправилась немного, стала дла разбирать, бумаги тамъ разныя,— такъ и ахнула. Третью вотчину продавать пришлось! Баринъ-то, говорили, спустилъ въ клуб не то пятьсотъ, не то шестьсотъ тысячъ…
— Да, не въ томъ дло, мои сударики,— вдругъ, какъ-то совсмъ другимъ, спавшимъ голосомъ, промолчавъ немного, снова заговорилъ старикъ:— а вотъ какая оказія тутъ случилась. Сидла это барыня со своими сродственниками, изъ деревни къ ней пріхавшими, да со старшей барышней въ кабинет на девятый день, разбирали все бумаги. Поздненько засидлись, полночь пробило. И вотъ видятъ они: на кресл у стола сидитъ покойникъ, какъ есть, какъ былъ тогда. Голова свсилась, горло перерзано, въ крови весь. Взвизгнули они вс въ одинъ голосъ, бжать, хотли, да не могутъ, будто къ мстамъ прикованы. Сидитъ онъ не шелохнется. Прошло времени немного, вдругъ поднимается покойникъ съ кресла, кинулся къ барын, схватилъ ее за горло, душить сталъ. Она безъ памяти на диванъ упала. Потомъ онъ къ дочк, и ее такимъ-же манеромъ душить сталъ — и барышня безъ чувствъ покатилась. И сталъ отъ одного къ другому метаться. Тетка барынина, здоровая такая, крпкая старуха была, сорвалась съ мста, кинулась вонъ изъ кабинета, бжитъ, кричитъ не своимъ голосомъ. Люди на крикъ ея сбжались. Что такое? А она и слова вымолвить не можетъ, только на кабинетъ указываетъ — молъ туда идите. Пошли въ кабинетъ, видятъ: вс, кто тамъ былъ, лежатъ, не шелохнутся. Что и длать не знали. Наконецъ мало-по-малу приходить въ себя начали. Сперва барыня, потомъ барышня, а затмъ и другіе. Много было о томъ толковъ да разговоровъ — страсть такая, что упаси Господи! Ну, потомъ, мало-по-малу утихло, слышно толкуютъ: вишь ты почудилось это всмъ только, а покойника-то не было. Господа знакомые прізжаютъ, барыню да барышню успокаиваютъ. Кабинетъ стоитъ на запор, никто туда не входитъ. Только недли черезъ дв опять пришлось всмъ тамъ собраться, въ бюр разборку надобно было сдлать, и опять засидлись до полуночи. И, что вы бы думали, соколики! Какъ это только полночь пробило, та же исторія — сидитъ покойникъ въ кресл съ перерзаннымъ горломъ, а потомъ, какъ кинется душить всхъ. Только на этотъ разъ у барыни храбрости прибавилось — отбилась она, что-ли отъ него какъ, только убжала, за нею остальные, двери заперли на ключъ. Такъ дло и кончилось. Ну, само собою, посл такихъ ужасовъ, на другой-же день барыня изъ дому выхала, прислугу всю распустила. Вотъ, съ тхъ поръ домъ этотъ и стоитъ заколоченный, да я въ сторожахъ приставленъ. Барыня померла уже, дтки поженились, замужъ повыходили, сюда ни разу не заглянули. Такъ-то вотъ, господа мои, вс этомъ домъ и обгаютъ. Ни продать его, ни въ наемъ отдать невозможно, по Москв дурная слава идетъ о немъ. Да оно и точно, какъ жить въ такомъ дом… кабы не нужда моя, такъ и я ушелъ-бы…
Старикъ замолчалъ. Мы глядли на него съ недоумніемъ, не знали, что и подумать. Но онъ разсказывалъ такимъ убдительнымъ тономъ, такъ серьезно, что заподозрить его въ томъ, что онъ надъ нами подшучиваетъ, было невозможно.
— Вотъ теб и легенда, и еще какая!— шепнулъ мн Глыбовъ.
— Ну, что-же!— спросилъ я старика.— Въ эти двадцать лтъ, какъ ты здсь живешь, ничего еще страшнаго здсь не бывало? Покойникъ больше не показывался?
— Все тихо днемъ,— мрачно отвчалъ старикъ:— да и ночью тоже тихо, а вотъ, какъ пробьетъ двнадцать, отвори ставни кабинета, коли ночь лунная, ну и увидишь: сидитъ онъ себ въ кресл.
— Что ты, старина, неужто? Самъ что-ли видлъ?
— Видалъ!— понесла меня нелегкая. Съ тхъ поръ и закаялся, хоть убей, а въ полночь не отворю ставенъ.
— А можно намъ посмотрть домъ?— теперь-то ты не боишься? Видишь: солнце свтитъ!
— Да, коли хотите, господа, отчего-же, пойдемте.
Онъ притащилъ ключи, отворилъ нкоторыя ставни, и черезъ нсколько минутъ мы очутились въ пустыхъ, гулкихъ, дохнувшихъ на насъ затхлымъ воздухомъ комнатахъ. Домъ былъ большой, приспособленный къ прежней широкой жизни. Мебель изъ всхъ комнатъ была вывезена, только въ кабинет все оставалось, какъ было при хозяин.
Старикъ объяснилъ, что барыня ни одной вещицы, окромя бумагъ, вывозить не велла, все такъ оставить приказала.
Кабинетъ былъ просторный, комфортабельно обставленный прекрасной мебелью, только старикъ очевидно похвасталъ, что пыль стираетъ. Пыль лежала на всемъ чуть-ли не въ палецъ толщиною.
— А вотъ оно, то самое кресло!— указалъ старикъ.— Тутъ онъ и сидитъ.
Кресло было широкое, покойное, сафьянное. Пошли мы съ Глыбовымъ, посмотрли, все было тихо въ этой комнат. Ничто не показывало слдовъ чьего-либо недавняго присутствія. Но, помню, мн все-же стало жутко. Какая ужасная сцена разыгралась двадцать лтъ тому назадъ въ этой комнат!
Мы вышли изъ дома, поблагодарили старика такъ, что онъ остался нами доволенъ, и поспшно зашагали по направленію къ Москв.
— Что за дичь такая?— говорилъ Глыбовъ.— И откуда могла взяться подобная легенда? А, вдь, старикъ вритъ и ничмъ ты теперь его не разубдишь.
— Да какъ-же разубдить его, коли онъ приводитъ въ свидтельство столькихъ очевидцевъ и, наконецъ, свидтельство собственныхъ глазъ своихъ,— замтивъ я.
— Такъ ты вришь въ возможность подобнаго вздора?
Я задумался. Я никакъ не могъ самъ ршить вопроса, врю ли я, или не врю.
— Я могу сказать только одно,— обратился я къ пріятелю:— мн посл этого разсказа старика очень-бы хотлось провести ночь въ этомъ дом, и именно въ кабинет, и посмотрть, что изъ этого будетъ.
— Представь себ, эта самая мысль пришла и мн въ голову. Конечно, мы ничего особеннаго не увидимъ и не услышимъ, но все-же проведемъ ночь не безъ нкотораго волненія. Вообще, это интересно!
— Въ такомъ случа, кто-же намъ мшаетъ,— я думаю все это легко устроить.
— А ты не струсишь?
— Не знаю. Очень можетъ быть, но поэтому-то мн и интересно проврить себя. Такъ, по рукамъ? Значитъ, ладно?
Мы еще не успли далеко отойти отъ стараго дома, а потому поспшно вернулись, вызвали удивленнаго старика и сообщили ему о нашемъ намреніи.
— Да что съ вами, господа? Право, неладное задумали, оставьте!
— Ну, старина, это ужъ не твое дло. Вотъ теб пять рублей, а потомъ и еще больше отъ насъ получишь. Завтра около десяти часовъ вечера, мы сюда прідемъ, ты отворишь намъ домъ, и больше намъ ничего не надо.
— Ой! Откажитесь, господа, не равенъ часъ, неладное что случится, такъ я въ отвт, вдь, буду. Да и васъ жалко, господа молодые,— ну, если себя только испортите?
— Не бойся, не испортимъ.
Мы уговорили его, наконецъ, и условились, что вернемся на слдующій день къ назначенному времени непремнно.
Сказано — сдлано.
Я нанялъ извозчика на всю ночь, взялъ съ собою книгу и маленькую лампу и въ девять часовъ уже звонилъ у подъзда дома Глыбовыхъ. Пріятель мой очевидно поджидалъ меня, потому что, на мой звонокъ, онъ самъ отперь мн двери, совсмъ готовый. Мы тотчасъ-же сли на извозчика и похали.
Все совершилось безъ всякой помхи. Старикъ-сторожъ попытался было еще разъ отговаривать, но тотчасъ-же долженъ былъ замолчать, въ виду нашего ршительнаго тона.
— Ну, такъ длайте, что знаете, на меня только потомъ не пеняйте.
Онъ отперъ намъ двери дома, а самъ поспшно ушелъ въ маленькій флигелекъ, гд помщался со своей семьей.
Я зажегъ принесенную мною маленькую лампу, и мы очутились среди глубокой тишины пустыхъ заколоченныхъ комнатъ, гд гулко и какъ-то жутко отдавались наши шаги. Прошли въ кабинетъ, поставили лампу на письменный столъ.
— Послушай,— сказалъ Глыбовъ:— я сяду въ это самое кресло, въ его кресло и увидимъ — придетъ-ли онъ сгонять меня.
Онъ такъ и сдлалъ. Я придвинулъ къ себ стулъ и помстился рядомъ съ нимъ. Взглянулъ на часы: было около половины одиннадцатаго.
— Вотъ только ждать скучно,— замтилъ Глыбовъ.
— А я подумалъ объ этомъ — припасъ интересную книгу. Давай читать — не увидимъ, какъ пройдетъ время!
— Отлично!.. Читай, я буду слушать,
— Да неравно ты заснешь?
— Не бойся, не засну, мн вовсе спать не хочется.
Я развернувъ книгу и принялся за чтеніе.
Книга была интересная, и я скоро совсмъ увлекся, позабылъ окружающую меня дйствительность.
Наконецъ, очнувшись и передохнувъ, я взглянулъ на часы: было уже половина двнадцатаго,— перевелъ глаза на Глыбова — онъ дремлетъ!
— Глыбовъ!
— А? Что?— очнувшись, спросилъ онъ.
— Какъ, что? Ты засыпаешь, вдь, эдакъ не ладно!
— Нтъ, нтъ, не буду спать! Читай пожалуйста!
Я снова принялся за чтеніе, но теперь то и дло взглядывалъ на пріятеля.
И вотъ не прошло и десяти минутъ, какъ я замтилъ, что онъ опять начинаетъ дремать.
— Глыбовъ, ты положительно засыпаешь!
— Да, правда, сонъ клонитъ.
— Такъ бери книгу и читай ты теперь.
— Хорошо!
Онъ началъ чтеніе, но, не прочтя и страницы, сталъ путаться.
— Что за чортъ!— проговорилъ онъ.— Такъ сонъ и одолваетъ, ршительно не могу читать!
— Но ты не долженъ спать — пойми-же, пересиль себя — что за вздоръ такой! Посмотри — только четверть часа остается до двнадцати.
И, говоря это, я чувствовалъ, чуть-ли не въ первый разъ въ жизни, что меня начинаетъ морозъ подирать по кож, спина какъ-то холодетъ. Если Глыбова разбиралъ сонъ, то меня начиналъ разбирать страхъ, тотъ паническій страхъ, отъ котораго нтъ никакой силы избавиться.
Я съ ужасомъ помышлялъ о томъ, что буду длать, если онъ заснетъ. Мн даже пришло въ голову предложить ему уйти, недождавшись полуночи, но я предчувствовалъ его подсмиваніе, которое-бы меня ожидало въ такомъ случа, наконецъ, самому передъ собой было стыдно, и я оставилъ мысль эту.
А Глыбовъ ршительно дремалъ. Я сталъ его расталкивать, заставилъ его подняться съ кресла и пройтись нсколько разъ по комнат.
Но вотъ онъ опять подошелъ къ креслу, почти упалъ на него и склонилъ голову.
— Глыбовъ, да не спи, ради Бога!
Я толкалъ его, тормошилъ, потомъ взглянулъ на часы: безъ семи минутъ двнадцать.
— Глыбовъ!
Но онъ былъ неподвиженъ и я, къ ужасу своему, замтилъ, что онъ совсмъ заснулъ.
И въ это-же время вдругъ что-то странное сдлалось съ лампой. Еще за минуту ясно и ровно горвшая, она стала тускнть, между тмъ масла въ ней было достаточно. Я прибавилъ свту — ничего не помогаетъ: такъ-же тускло. Потомъ вдругъ свтъ началъ измняться, сдлался какимъ-то зеленоватымъ…
Ужасъ охватилъ меня.
— Глыбовъ! Глыбовъ!
Я наклонился къ нему и… окаменлъ, застылъ на мст. Передо мною въ кресл былъ вовсе не Глыбовъ! При зеленоватомъ, измнившемся свт лампы я ясно различилъ страшное, блдное, мертвое лицо съ закрытыми глазами. Голова была нсколько закинута и на открытой ше зіяла ужасная рана.
Я глядлъ, глядлъ… и вдругъ тотъ, кто былъ передо мною, шевельнулся, открылъ неподвижные стеклянные глаза, приподнялся съ кресла и кинулся на меня.
Не знаю, крикнулъ я или нтъ, помню только, что я усплъ отскочить, но онъ погнался за мною, настигъ, бросился на меня, я почувствовалъ, какъ мою шею обхватили холодные какъ ледъ пальцы. Все померкло передо мною — я ужъ не отбивался. Мн казалось, что я лечу куда-то, проваливаюсь въ какую-то бездну… Я потерялъ сознаніе…
Когда я очнулся — уже свтало. Я лежалъ на полу пыльнаго кабинета, кром меня никого не было.
Я вспомнилъ все, заоралъ, какъ сумасшедшій и кинулся бжать вонъ изъ этой проклятой комнаты, вонъ изъ дома. Не помню какъ выбжалъ, какъ пробжалъ дворъ. Увидлъ моего заснувшаго извозчика, растолкалъ его и крикнулъ: ‘скорй! Гони, что есть духу!’
Онъ проснулся, вскарабкался на козлы, хлестнулъ лошадь, и она, вроятно, продрогшая и застоявшаяся за ночь, дйствительно помчалась что есть духу по скверной дорог.
Я нсколько пришелъ въ себя уже тогда, когда мы въхали въ городъ.
— А тотъ господинъ, съ которымъ я халъ, ты не видалъ его? Онъ не выходилъ?
— Никого не видалъ, баринъ, можетъ и выходилъ, да я, признаться, спалъ крпко.
Хотя было черезчуръ рано, но я отправился прямо къ Глыбову. Едва дозвонился. Лакей посмотрлъ на меня, какъ на сумасшедшаго, провелъ въ спальню Глыбова. Тотъ преспокойно спалъ. Я растолкалъ его, онъ всмотрлся въ меня да такъ и ахнулъ.
— Скажи на милость, что съ тобой? Ты на себя не похожъ!
— Что со мной? Куда ты исчезъ? Что такое все это было?
— Я тебя не понимаю!— изумленно сказалъ Глыбовъ: — я ждалъ тебя вчера вечеромъ до девяти часовъ, ты не явился, я полагалъ, что тебя задержали, и такъ какъ у меня весь день очень болла голова, то я заснулъ и вотъ спалъ до сихъ поръ.
Мн казалось, что я сошелъ съ ума. Я долго не могъ выговорить слова, но, наконецъ, собравшись съ силами, разсказалъ Глыбову все, что было. Онъ ни на мгновеніе не усомнился въ истин словъ моихъ, ему достаточно было видть, въ какомъ я положеніи.
Какой это былъ день!— даже вспомнить скверно. Думали, что я непремнно расхвораюсь. Однако, обошлось благополучно, только ни голов оказалось много сдыхъ волосъ, и я долго имлъ видъ человка, оправляющагося посл тяжкой и продолжительной болзни.
Придя въ себя, мы съ Глыбовымъ, конечно, стали наводить справки, но никакого разъясненія получить намъ не удалось. Старикъ-сторожъ объявилъ, что, дйствительно, около девяти часовъ, онъ впустилъ въ домъ меня и Глыбова. Онъ ясно насъ видлъ потому, что вышелъ къ намъ съ фонаремъ. Затмъ утромъ, проснувшись, онъ долго не могъ ршиться войти въ домъ. Наконецъ, вошелъ, въ кабинет никого нтъ, на стол маленькая лампа и раскрытая книга.
Извозчикъ!— но я взялъ перваго попавшагося извозчика и съ тхъ поръ никакъ не могъ розыскать его.
Въ дом у Глыбовыхъ увряли, что вечеромъ никакого звонка не слышали, но что наружная дверь оказалась дйствительно незапертой — въ этомъ сознался лакей и уврялъ, что онъ былъ очень удивленъ, такъ какъ передъ тмъ собственноручно заперь дверь. Вс единогласно подтвердили, что Глыбовъ не выходилъ изъ дому и заснулъ около девяти часовъ и что съ утра еще жаловался на головную боль.
Очень долгое время мы находились подъ вліяніемъ этого невозможнаго, отвратительнаго происшествія. Но до сихъ поръ ни я, ни Глыбовъ нисколько не сомнваемся въ искренности другъ-друга. Онъ помнитъ тогдашнее мое состояніе, а я не считаю его способнымъ ни на какую шутку. Да и, наконецъ, отчетливо помню вс подробности и знаю, что никакой шутки, мистификаціи тутъ и быть не могло.
Больше мн нечего прибавить…
1879 г.