У Ивана Павлова болела рука. Простудился. Врач впрыснул ему морфия, — и вот Иван — морфиноман. Его лечат на глазах у публики, — но он, чтобы достать любимого яду, становится вором. Не будьте же морфиноманами, господа зрители! Плохая это страсть, но не менее опасная — ‘больная любовь’. Вот брат Ивана, — художник (г. Соколов) — чуть не дошел до самоубийства из-за этого. Для вящей убедительности автор заставляет своих героев читать отрывки из Мантегаццы, произносить речи, делать нравоучительные умозаключения — что только усугубляет бездарность его стряпни. Эффект получился чрезвычайный: в самые трагические моменты публика хохотала. Добро бы еще для г. Дальского была там благодарная роль. А то, кроме спанья да воспроизведения двух-трех клинических картин — ему и делать здесь почти нечего. Зачем же талантливый комментатор Шекспира связывает свое имя с именем автора ‘Рабынь веселья’? Ничего не понимаем.