ДВ ГЕРМАНІИ 1).
ДВ ГЕРМАНІИ 1).
Дв Германіи: г-жи де-Сталь и Генриха Гейне. Е. Каро.
Дв Германіи: г-жи де-Сталь и Генриха Гейне. Е. Каро.
II.
Перевела С. Гольбергь.
‘Современникъ’, кн.X, 1914
Две Германии, Каро Эльм-Мари, Год: 1871
Время на прочтение: 13 минут(ы)
1) Предлагаемая статья Е. Каро построена на остроумномъ сопоставленіи мнній m-me Сталь и Г. Гейне, этой статьей мы начинаемъ печатаніе матеріаловъ, такъ или иначе характеризующихъ народы, столкнувшіеся въ текущую войну. Каро (Elme Marie) — французскій писатель и философъ, родился 4-го марта 1826 г. въ Пуатье, учился въ Парижской нормальной школ, былъ преподавателемъ въ разныхъ лицеяхъ, затмъ профессоромъ философіи въ Дуэ, а начиная съ 1864 г. въ Сорбонн въ Париж. Въ 1874 г. онъ сталъ членомъ французской академіи. Каро — противникъ ‘матеріализма’, или того, что въ его время подъ матеріализмонъ разумлось. Его лекціи въ Сорбонн посщались избранной публикой. Предлагаемая статья была напечатана въ ‘Revue des deux Mondes’, за 1871-годъ, во время франко-прусской войны и разгрома наполеоновской Франціи.
Мн только что пришлось вторично прочесть два труда, одинаково озаглавленные, отдленные другъ отъ друга промежуткомъ въ 25 лтъ и принадлежащіе перу двухъ знаменитыхъ писателей — ‘Германія’ г-жи де-Сталь и ‘Германія’ Генриха Гейне.— Общее у нихъ, только сюжетъ. Точка зрнія авторовъ, какъ и стиль и форма совершенно различны.
Одно изъ недоразумній, длившееся боле полувка и стоившее намъ столь дорого, было создано и поддерживаемо чрезмрнымъ великодушіемъ нашихъ писателей. Мадамъ де-Сталь соединила свой умъ, талантъ и душевное благородство, чтобы дать намъ идеализированный образъ германскаго народа, надъ которымъ сами германцы — эти мнимые простецы, сами же посмивались. Настоящими простецами оказались мы.
Вспомнимъ, однако, при какихъ обстоятельствахъ и подъ какими впечатлніями мадамъ де-Сталь написала свой грудъ, мы поймемъ тогда, почему она при всемъ желаніи быть правдивой, при всемъ своемъ проницательномъ и живомъ ум, смогла дать только неясный эскизъ, блестящій по краскамъ, но лишенный твердыхъ очертаній. Это былъ яркій набросокъ фантазіи, а не отвчающая дйствительности характеристики народа.
Тутъ не было недостатка въ талант или во времени, посвященномъ изученію вопроса. Трудъ подготовлялся основательно и долго. Въ 1800 году мадамъ де-Сталь начинаетъ изучать нмепкій языкъ. Въ 1802 году она интересуется системой Канта. Въ 1803 у нея, очевидно, окончательно созрваетъ ршеніе ознакомить французовъ съ Германіей, эта мысль неотступно овладваетъ ею, и она ршается предпринять свое великое паломничество къ самимъ источникамъ германской литературы, столь же мало извстнымъ тогда во Франціи, какъ истоки Нила.
Это путешествіе оказалось тріумфальнымъ шествіемъ. При дворахъ Германіи и со стороны ея великихъ писателей ей оказаны были почести, едва ли оказываемыя королев.
Мадамъ де-Сталь предшествовала репутація не только королевы салона, передъ которой преклонялся Парижъ XVIII в., но женщины большого ума, поднявшей престижъ французской культуры плодотворной умственной работой. Она слыла самой краснорчивой женщиной своего времени. Всмъ извстны были ея дятельность и мужество во время ужасовъ революціи, участіе, которое она принимала въ возрожденіи французскаго общества, пикантная исторія ея встрчи съ первымъ консуломъ, блестящая оппозиціонная роль, которую она выдержала предъ всемогуществомъ Бонапарта, столь увреннаго въ своей сил, наконецъ, причины ея изгнанія, которое Европа превратила въ блестящій тріумфъ. Мадамъ де-Сталь путешествовала, какъ монархиня, какъ ‘владычица мысли’, а вдь извстно, каково бываетъ путешествіе оно превращается въ блестящій миражъ, путешественнику показываютъ только часть дйствительности и на то настолько прикрашенную, что она становится неузнаваемой.
При самомъ искреннемъ желаніи тутъ нтъ возможности узнать настоящую дйствительность. Владыки въ сфер ума, вс, живутъ въ мір иллюзій. И мадамъ де-Сталь не избгла общей имъ участи. Она видла только то, что хотли ей показать.
Неблагопріятныя условія, среди которыхъ она принялась изучать окружающее, и обманчивыя перспективы, создаваемыя ея собственнымъ темпераментомъ, не помшали, однако, мадамъ де-Сталь разобраться въ виднномъ, и точно и живо усвоить его. Не будемъ строго судить ее за поверхностное отношеніе къ вопросамъ религіи и философіи. Потребовалось не одно поколніе мыслителей и ученыхъ и посл нея, чтобы освтить эти грудные вопросы.
Гейне не долженъ былъ удивляться, что въ отдаленную эпоху 1810 года мадамъ де-Сталь не постигла глубины ‘Критики чистаго разума’, и что великое, новое философское движеніе превратилось подъ ея перомъ въ простою теорію спиритуалистовъ, противопоставляемую французскому сексуализму. Зато въ вопросахъ исторіи литературы, театра, романа авторъ стоитъ на должной высот. Книга ея изобилуетъ мткими и тонкими замчаніями относительно склонности нмецкаго духа къ мистицизму и романтику и столь явно выраженнаго тяготнія этой литературы къ легендамъ, къ смутнымъ страхамъ воображенія, которые мадамъ де-Сталь весьма удачно называетъ ‘сумеречной стороной природы’ (le ct nocturne de la nature), одна за другой слдуютъ прекрасныя страницы. Въ этой сфер она ясно видла или, врне, угадывала и съ истиннымъ талантомъ изложила интуитивно воспринятое. Въ труд этомъ чувствуется душа энтузіастки, избытокъ великодушія. Это чисто французское твореніе съ его трудно опредлимыми достоинствами, неотъемлемо намъ присущими.
Чрезмрное великодушіе есть, однако, недостатокъ. Книга гршитъ избыткомъ оптимизма. Чтобы судитъ о его размрахъ и причинахъ, надо принять во вниманіе состояніе духа автора, изгнаннаго мстительной властью, не остановившейся передъ преслдованіемъ женщины. Она прибыла въ Германію вся трепещущая, преисполненная гнва противъ Франціи. Она избрала германскую націю, желая изобразить, какъ контрастъ, все нравственное величіе спиритуализма, геройское самоотрченіе, высшія начала какъ въ общественной, такъ и въ частной жизни. При наличіи такой навязчивой идеи, ясно было, что она увидитъ только то, что захочетъ увидть. Въ сущности, это была та же Франція, но Франція, о которой она жалла и мечтала, которую она видла передъ собою, восхищаясь созданной ея воображеніемъ Германіей, въ ея страстномъ увлеченіи этимъ народомъ, котораго она щедро одаряла прекраснйшими свойствами и добродтелями, чувствуется благородный гнвъ горячаго патріотизма. Это любовь къ отечеству, но вмст съ тмъ возмущенная любовь.
Вотъ на чемъ построены вс т части книги, въ которыхъ авторъ касается нравственныхъ сторонъ Германіи. Тутъ чувствуется не столько желаніе врно изобразить, какъ, по мннію Жанъ-Поля, желаніе протестовать противъ матеріализма энциклопедистовъ, революціонеровъ и солдатъ. Гейне сравнилъ эту книгу съ ‘Германіей’ Тацита. Онъ говоритъ, что послдній, восхваляя германцевъ того времени, можетъ быть косвеннымъ образомъ хулилъ своихъ соотечественниковъ. Такимъ образомъ изъ-подъ пера мадамъ де-Сталь вышла новая Германія, идеальная, патріархальная, увлекающаяся, очагъ чистаго мышленія, родина чистой любви, словомъ настоящая идиллія, во всхъ отношеніяхъ антиподъ того другого великаго народа, къ которому постоянно обращались душа и взоры, и который, подпавъ подъ власть генія побды и силы, пошелъ другими путями. Эта исключительная точка зрнія, это сужденіе, основанное на контрастахъ, неизбжно должно было породить много ложныхъ понятій. Особенности оцнки бросаются въ глаза при первомъ же знакомств съ книгой. Если собрать вс эти чрезмрныя восхваленія, представлявшія эпиграммы по отношенію къ военному духу Франціи, особенно знаменитыя фразы, задвавшія чувствительность императорской полиціи, то получится страшная сатира на современную Германію. При нкоторыхъ оцнкахъ можно подумать, что рчь идетъ о какой-то допотопной Германіи, открытой новымъ Кювье въ назиданіе или скоре для посрамленія современности. Возьмемъ наугадъ. Мадамъ де-Сталь объясняетъ причины слабости и политической немощи добраго германскаго народа: ‘свойственная имъ честность длаетъ ихъ совершенно неспособными, въ случа надобности, прибгать къ хитрости. Надо, чтобы багажъ нашего нравственнаго чувства былъ очень легокъ, чтобы насъ не останавливала на полпути наша совсть, тогда можно успвать на такомъ поприщ. И, находясь на родин государственныхъ мужей, достойныхъ предковъ тхъ, дятельность которыхъ намъ пришлось видть воочію, она смло прибавляетъ: ‘надо сказать, къ чести этой націи, что она совершенно лишена той беззастнчивой гибкости, которая подчиняетъ правду интересамъ’. Это изображеніе, которое я передаю вкратц, кончается неподражаемымъ заявленіемъ: ‘Недостатки, какъ и качества этого народа, проистекаютъ изъ сильно развитаго у него чувства справедливости’.
Наравн съ прямотой характера германцевъ и ихъ пепобдимой страстью къ справедливости автора восхищаетъ отсутствіе всякой воинственности, наблюдаемое даже въ Пруссіи. Т, которые находили ее тамъ, ошибались. Утверждали, будто Пруссія представляетъ собою обширную казарму. Мадамъ де-Сталь возстаетъ противъ такихъ предубжденій и заявляетъ: ‘именно въ этомъ отношеніи Пруссія отстала, и больше всего въ этой стран должно интересовать насъ ихъ просвщеніе, духъ справедливости и независимости’. Вся Германія, безъ исключенія, населена идеалистами, нисколько не интересующимися земной политикой. Въ конторахъ ли, на пол битвы, какъ и за зеленымъ сукномъ конгресса или конференціи — везд ихъ тянетъ въ надзвздный міръ. Насъ увряютъ, ‘что истина интересуетъ ихъ сама по себ, не возбуждая у нихъ желанія извлечь изъ нея какія-либо выгоды, что они во всемъ приверженцы созерцанія и ищутъ въ небесахъ того простора, въ которомъ жестокая судьба отказала имъ на земл’. Какъ намъ пришлось убдиться, царство ихъ не отъ міра сего. ‘Они борются’,— говоритъ намъ,— ‘за идеальныя цнности, оставляя сильнымъ міра земныя блага’. Эти земныя блага суть: деньги, территоріи, земное могущество и сила. Пренебрегать ими составляетъ заслугу только въ томъ случа, если, при возможности достигнуть ихъ, отказываешься и обходишься безъ нихъ. Мадамъ деСталь увряетъ, что Германія ихъ презираетъ. Можетъ быть, это такъ было въ 1810 г., но не слдуетъ упускать изъ вида, что тогда она и не могла поступать иначе, что ея добродтель принадлежала къ категоріи вынужденныхъ необходимостью и что во всякомъ случа, вмст съ удачей, ея вкусы съ тхъ поръ нсколько измнились.
Франція съ живымъ сочувствіемъ отнеслась къ симпатіямъ мадамъ де-Сталь. Душа и геній Франціи по самой природ своей открыты для всхъ. До наивности великодушная, она всегда готова восхищаться и любить: это ея благороднйшее и тончайшее удовольствіе. Она безъ оглядки преклонилась предъ Германіей, пошла къ ней навстрчу доврчиво и съ открытой душой. У насъ не было недостатка въ энтузіазм по отношенію къ этому новому міру, открытому мадамъ де-Сталь. Наши ученые изслдователи постепенно раскрывали передъ нами его богатства. Какой народъ, боле искренно, чмъ мы, привтствовалъ ростъ германскаго духа въ области мысли и искусства? Кто боле чутко, чмъ мы, умлъ оцнить величіе ихъ поэтовъ и ученыхъ? Мы восхищались ихъ душевною простотою, чистотой семейныхъ нравовъ, серьезнымъ отношеніемъ къ жизни, поэтическимъ налетомъ въ существованіи скромнйшихъ индивидуумовъ. Въ зачарованномъ мір Гете и Шиллера дышалось легко. Миньоны, Карлотты, Доротеи, Маргариты властно безъ усилій овладли нашимъ воображеніемъ. Мы съ горячей готовностью приняли ихъ въ сонмъ живыхъ хотя и идеальныхъ образовъ, боле живыхъ, пожалуй, чмъ сама жизнь, потому что ихъ озарилъ лучъ нематеріальнаго свта. Он жили наряду съ Виргиніей, Эльвирой, Валентиной и Эдмеей, этими безсмертными сестрами, дарованными имъ поэзіей и романомъ Франціи. Что касается науки, то тутъ уже увлеченіе переходило всякія границы. Наши ученые признавали себя сторонниками германской школы, они перерабатывали свои методы, свой способъ мышленія. Наша философія сначала нащупывала почву съ почтительной тревогой, а затмъ со страшной горячностью бросилась въ темное святилище, гд вщали новые оракулы. Въ то же время искреннія поклонники не переставали указывать намъ по ту сторону Рейна на эту цломудренную, суровую и сильную расу, на прекрасные образцы идеальной жизни, на безкорыстное исканіе истины, на высшую культуру, ума, на религіозный индивидуализмъ, развивающійся съ полной свободой, на понятіе о нрав, установленномъ, наконецъ, школою Канта и столь согласовавшемся съ врожденной моралью этого народа,
Кто же нарушилъ намъ этотъ дивный сонъ {Въ 1871 году. Ред.}? Будемъ осторожны, чтобы не впасть въ противоположную крайность. Надо остерегаться сильныхъ или смшныхъ увлеченій, самый справедливый гнвъ является плохимъ судьею. Только слабые духомъ отказываются отъ своихъ симпатій, досадуя на совернившіеся факты. Кантъ и Шеллингъ ни въ какомъ случа не отвтственны за наши несчастія, и тотъ изъ насъ, кто, но такому поводу, не воздастъ должнаго Шиллеру или Гете, докажетъ только этимъ, что онъ прекрасный патріотъ, но ограниченный умъ.
Тмъ не мене, не слдуетъ давать себя въ обманъ. Нужно спросить себя, оставляя въ сторон великихъ мыслителей, прославившихъ эту расу, не ошиблись ли мы нсколько въ оцнк характера самой этой расы, дйствительно ли она получила боле ясное, чмъ другіе, откровеніе о долг, и долгъ составляетъ только ея удлъ, правда ли, что нравственное чувство, наконецъ, столь развито у этого народа, что вс другіе интересы ему чужды, и онъ теряется среди страстей и аппетитовъ сего міра?
Я только ставлю этотъ вопросъ. Предоставляю ршить его самимъ германцамъ, которыхъ призываю здсь въ свидтели. Они, конечно, съ удовольствіемъ, хотя не безъ ироніи, приняли похвалы мадамъ де-Сталь, которую называютъ до сихъ поръ ‘доброй дамой’ (die gute Frau) Шутки Гейне на этотъ счетъ неисчерпаемы. ‘Германію’ мадамъ де-Оталь онъ называетъ ‘туманной страною духовъ, гд безплотныя существа, состоящія изъ одной только добродтели, прогуливаются по снжнымъ полямъ, бесдуя о морали и метафизик’. Безпощадный насмшникъ, гегельянскій Аристофанъ, неистощимъ въ эпиграммахъ на эту блдную поддлку Елисейскихъ полей, гд онъ никакъ не можетъ опознать очень ужъ реальныя фигупы и практическіе умы своихъ увсистыхъ соотечественниковъ. Онъ усердно доказываетъ намъ, что насчетъ этой сильной расы весьма ошибаются, что она одарена большимъ аппетитомъ, солидными мускулами и совсмъ не эфирнымъ сложеніемъ. Подъ его, какъ сталь острыми ударами, таетъ призракъ нмецкаго идеализма, который нитался повисшими между небомъ и землею росой и слезами, явившимися однажды вечеромъ взору мадамъ де-Сталь въ сумеркахъ на берегахъ Шире.
Для Гейне истина въ противоположномъ, во всей книг доказывается противоположный тезисъ, и вся она сверкаетъ огнемъ и неудержимымъ смхомъ. Уже вышесказанное представляетъ пикантный противовсъ меланхолическому увлеченію мадамъ де-Сталь. Но это только легкій образчикъ его разсужденій. Единственная точка зрнія, изъ которой исходитъ Гейне въ своей исторіи Германіи, начиная отъ Лютера до Гегеля, это мощное пробужденіе природы, порабощенной, подавляемой съ давнихъ поръ союзамъ спиритуалиста чеекихъ философій и религій. Онъ утверждаетъ, что, не ставъ на эту точку зрнія, ничего нельзя понять въ Германіи. Вся исторія умственнаго развитія Германіи, по его мннію, идетъ къ единственной цли, къ торжеству матеріализма, смутнымъ предвозвстникомъ его является Гегель, безсознательными пророками Лютеръ, Кантъ, Фихте, Шеллингъ, по крайней мр подготовившими его великими умственными движеніями, носящими ихъ имена. Каждое изъ этихъ движеній было этапомъ на пути къ освобожденію отъ старыхъ догмъ, настоящей революціей, которую Германія предчувствовала и плодами которой ей дано воспользоваться.
Вмст съ Лютеромъ, человкомъ огромнаго темперамента и плебейской суровости, плоть, умерщвляемая цпями и власяницами, постомъ и безбрачіемъ, наконецъ, выступаетъ въ свои естественныя нрава. ‘Священникъ становится мужчиною, взявъ женщину а открыто показывая своихъ дтей’. Такими мазками кисти Гейне изображаетъ намъ эволюцію идей, столь сильно измнившихъ Германію. Самымъ ршающимъ явленіемъ была ‘Критика чистаго разума Канта’. Это своего рода 21 января деизма: Эммануэль Кантъ это Робеспьеръ новйшей революціи. Какая странная игра природы: эти два человка какъ будто предназначены были для буржуазной жизни, но рокъ разсудилъ иначе: одному онъ отдалъ въ жертву короля, другого Бога. Затмъ является Фихте, подобно Наполеону, явившемуся посл того, какъ конвентъ уничтожилъ прошлое. Наполеонъ и Фихте, оба представляютъ собою великое царственное я, для котораго слово и дло одно и то же, но ихъ исполинская конструкція недолговчна, она рушится по одной и той же причин — благодаря уклоненію въ сторону желзной воли, давшей имъ возможность подняться на такую высоту. Шеллингъ возобновляетъ работу Фихте, но съ большимъ толкомъ. Фихте хотлъ построить реализмъ, какъ исходящій изъ идеализма, Шеллингъ опровергаетъ его, стараясь выводить идеализмъ изъ реализма. Об философскія системы, впрочемъ, подъ различными формами представляли ничто иное, какъ простое возвращеніе къ доктрин Спинозы — къ философіи природы, Гегелю, надо было сдлать изъ нихъ великое примненіе къ исторіи, политик и религіи, за оказанныя имъ услуги онъ получаетъ внецъ славы отъ Германіи. Такимъ образомъ, завершается революція философіи. Гегель сомкнулъ этотъ великій кругъ. Въ то же время заканчивается печальный разладъ между духомъ и тломъ, между природой и Богомъ, между дйствительностью и идеаломъ, отъ котораго человчество страдаетъ вками. Торжествуетъ истинная, единственная религія для счастья Германіи и міра.
Таковы, по мннію Гейне, смыслъ и конечная цль эволюцій, пройденныхъ Германіей. Подъ мощными смлыми штрихами поэта предъ нами встаетъ неожиданный образъ народа во всей его сокровенной сущности, вооруженный новой философіей, ‘онъ вздыхаетъ по боле солидной пищ, чмъ мистическія тло и кровь’, усталый отъ тайныхъ протестовъ противъ узурпаціи духа, безповоротно заключающій брачныя узы съ природой. Это смлое откровеніе нарушаетъ вс наши привычныя понятія и упраздняетъ массу благодушныхъ фразъ насчетъ душевной кротости, мечтательности и идеальныхъ вкусовъ нашихъ сосдей. Никакія сомннія не смущаютъ Гейне въ его непоколебимой увренности. Онъ подтверждаетъ свою точку зрнія такой массой доказательствъ, онъ такъ разносторонне освщаетъ ее, что остается преклоняться передъ этой ослпительной діалектикой. Подъ вліяніемъ настроенія, фантазіи, демоническаго огня, увлекающихъ поэта, получается новое представленіе объ этомъ народ, который столь недавно еще казался намъ витающимъ въ облакахъ, на вершинахъ чистой идеи, и который столь явно теперь отршился отъ всего этого. Говорятъ даже, что онъ уготовляетъ себ довольно прочное царство на этой жалкой земл, царство настолько просторное и удобное, насколько позволять ему силы и удача.
Отказавшись отъ царства тней и химеръ, покинувъ на всегда ‘lurida regna’, люди, очевидно, становятся весьма требовательными въ отношеніи извстнаго рода удовлетвореній. Это именно произошло съ нмецкимъ народомъ. Въ немъ пробудилось весьма опредленное честолюбіе: онъ хочетъ стать владыкой міра.
Гегель и вс послдующіе мыслители не задумываются общать ему державную власть надъ міромъ. И надо имть въ виду, что рчь идетъ не мистическомъ главенств, которое зиждется на любви и симпатіи, не объ интеллектуальномъ главенств, озаряющемъ міръ высшимъ свтомъ мысли. Тутъ подразумвается весьма реальное владычество, ‘конкретное царство’, говоря языкомъ, который исключаетъ всякое понятіе объ идеальномъ. Чтобы увнчать философію Гегеля, міръ долженъ принадлежать Германіи. Достойное, дйствительно, завершеніе философіи, исходившей изъ такихъ высокихъ идеаловъ! Она кончаетъ культомъ грубой силы, преклоненіемъ передъ торжествомъ этой силы, она превращаетъ фактъ въ идею, признаетъ за побдой знакъ верховнаго права, все приносится въ жертву созданію великой германской имперіи, рядомъ съ которой исчезаютъ національныя и человческія права другихъ народовъ.
Не думайте, однако, что Гейне въ чемъ-либо не согласенъ съ этой гегеліанской и національной идеей. Легко ошибиться и по нкоторымъ признакамъ, принять его за космополита, предполагали даже, что онъ по природ и душевному складу французъ: это полнйшее заблужденіе. Онъ, пожалуй, французъ по живой симпатіи къ французскому духу, его сближаютъ съ нами отчасти нкоторыя формы и направленія мысли, особенно его связываетъ съ Франціей дружба съ ея достойнйшими представителями и оказываемое ему у насъ гостепріимство, но душа у него нмецкая. ‘Великая идея’ владетъ имъ такъ же, какъ и всей расой, хотя ясно отдаютъ себ Мчетъ въ ней разв только ихъ политическіе дятели, но, вдь, они не были бы таковыми, если бы ршились высказаться опредленно. Приходится сознаться даже, что они далеко не въ восторг, если непокорныя личности, врод Гейне, позволяютъ себ открыто говорить о сокровенныхъ помыслахъ націи.
Друзья поэта могли быть введены въ заблужденіе насчетъ его настоящихъ убжденій, горячностью, съ которой онъ бичуетъ ‘тевтомановъ’, за ихъ грубость, ‘за идіотскую ненависть къ иностранцу’, тутъ играетъ также роль его сильнйшая антипатія къ Пруссіи. Онъ не желаетъ ни въ какомъ случа, чтобы ‘великую идею’ осуществили берлинскіе лицемры. Онъ не выносить того, что непочтительно называетъ ‘военнымъ ханжествомъ’.— Какъ онъ громитъ, переходя отъ пламеннаго краснорчія къ паясничеству, палку капрала, которую прежде, чмъ ударить ею, опускаютъ въ освященную воду, и которая торчитъ изъ-подъ нжнаго благочестиваго плаща Тартюфа’.— Остановимся, однако, на наклонной плоскости, по которой увлекаетъ насъ его пылъ. При настоящихъ обстоятельствахъ, въ которыхъ мы очутились, я долженъ отказаться отъ удовольствія останавливаться надъ этой бурной безсмертной сатирой, это было бы неумстно, потому что ея жало тутъ безсильно. Наши несчастья не таковы, чтобы исцлять ихъ эпиграммами. Это жалкія средства для глубокой раны, отъ которой страна истекаетъ кровью. Намъ нужны боле достойныя и сильныя средства, за которыми мы не станемъ обращаться къ Генриху Гейне. Особенно не надо доврять симпатіямъ этого великаго насмшника. Онъ ненавидитъ ‘тевтомановъ’, потому что не переноситъ глупости и грубости, онъ любитъ Францію, потому что ея духъ свободы, цивилизація и умъ доставляютъ ему наслажденіе, но не старайтесь проникнуть въ глубину его мыслей, она сквозитъ подъ вжливостью благожелательнаго хозяина. Онъ довольно ясно дастъ намъ понять, что наши дни сочтены, и охотно беретъ на себя роль пророка нашихъ несчастій. ‘Берегитесь, постоянно повторяетъ намъ этотъ страшный другъ, насъ, французовъ не любятъ въ Германіи. Я никогда не могъ въ точности узнать въ чемъ васъ, собственно, обвиняютъ. Разъ только я услышалъ въ пивной въ Геттинген отъ молодого изслдователя старой Германіи, что слдуетъ омыть въ крови французовъ смерть Конрадина Готенштауфена, котораго Вы обезглавили когда-то въ Неапол. Вы, конечно, давно забыли объ этомъ, но мы ничего не забываемъ. Будьте уврены, что, когда настанетъ день, у насъ не будетъ недостатка въ поводахъ’.
Эта страница была написана въ 1835 г. За нею слдуетъ гомерическое перечисленіе легіоновъ, которые поднимутся, изображеніе страшной арміи, которая будетъ къ услугамъ ‘великой идеи’. Вы скажете — это будетъ армія мечтателей, студентовъ, философовъ, Что же, это самая страшная армія! Приверженцы Канта слышатъ не захотятъ о благочестіи въ мір фактовъ, какъ прежде въ мір идей, рука кантіанца бьетъ сильно и мтко, потому что его сердцу чуждо уваженіе къ традиціи. Возьмите вооруженнаго приверженца Фихте, онъ презираетъ всякую опасность, потому что она не существуетъ для него въ дйствительной жизни, онъ считаетъ мученичество и даже смерть одной только видимостью, ни страдъ, ни интересъ не могутъ побороть фанатизма этой воли, но самыми страшными будутъ философы природы. Они будутъ самыми безпощадными, въ ихъ душ проснутся дикіе инстинкты древнихъ германскихъ воиновъ, ради жажды разрушенія они заключатъ союзъ съ первобытными силами земли, разбудятъ скрытыя силы преданій, вызовутъ къ жизни старый германскій пантеизмъ. Вокругъ нихъ поднимутся старыя божества войны, они сотрутъ своими глазами пыль вковъ, Торъ возстанетъ со своимъ гигантскимъ молотомъ… ‘Когда Вы услышите этотъ шумъ, будьте насторож, мои дорогіе сосди, и не вмшивайтесь въ то, что мы будемъ длать у себя въ Германіи, а то Вамъ придется плохо’.
Кажется, будто присутствуешь при пробужденіи титана. Вотъ онъ поднимается и начинаетъ осматриваться кругомъ. Онъ долго спалъ. Его вковой сонъ охранялся таинственными силами, сковавшими члены этого сына земли, парализовавшими его мысль. Очарованіе теперь нарушено, титанъ стряхнулъ съ себя искусственные путы, онъ глубоко вдыхаетъ воздухъ дйствительности. Посл долгаго сна и поста въ немъ пробуждается прожорливый аппетитъ, бшенное желаніе наслаждаться жизнью во всемъ ея объем. Онъ плотоядно припадаетъ къ плодоносной почв, какъ бы съ тмъ, чтобы высосать изъ нея вс соки, руки его стремятся захватить какъ можно больше. Въ то же время его здоровый умъ, порвавшій съ міромъ грезъ, весь обращается къ поэзіи процвтающаго естества и къ наук, долженствующей открыть ему доступъ къ скрытымъ сокровищамъ. Этотъ умъ вновь заключаетъ союзъ съ первобытными силами земли, огня и воды, но теперь онъ уже не прибгаетъ къ заклинаніямъ и таинственнымъ чарамъ, а работаетъ посредствомъ цифръ и счета. Эти новыя чары должны покорить ему силы природы и дать владычество надъ міромъ. Вотъ каково пробужденіе гиганта. Въ немъ бушуютъ плотоядныя страсти, поддерживаемыя смутнымъ сознаніемъ силъ, которыя вками накопились въ его мускулахъ и сосудахъ. Онъ пуститъ ихъ въ ходъ безъ мры и совсти, если только какой-нибудь ревнивый богъ опять не сломитъ его мощь.
Я постарался установить дв противоположныя характеристики одного и того же народа у мадамъ де-Сталь и у Гейне. Которая изъ нихъ окажется исторически врной? Относительная правда чувствуется въ обихъ. Германія мадамъ де Сталь гд-то существовала, оылъ у ней такой періодъ, — въ давнія времена, когда процвтали ‘Lieder’, до эры пушекъ Круппа. Раньше конца XVIII столтія существовала, должно быть, Германія, нсколько похожая на ту: это была Германія чувства. Не отрицаю даже, что нкоторыя черты ея еще возможно отыскать у населенія южной Германіи, тнь ея можетъ быть, еще живетъ въ уголкахъ Баваріи или Швабіи, гд еще жалютъ о потерянной автономіи, о развнчанныхъ князьяхъ, объ исчезнувшихъ Маргаритахъ. Но этого рода Германія все боле и боле уходитъ въ область преданій. Она уступаетъ мсто другой, дятельной, физически и`умственно крпнущей. Это такая Германія кажую жаждалъ ее видть Гегель и какой онъ заране прославлялъ ее въ своемъ апофеоз побды. Нтъ словъ, это могучая раса, но скажемъ ли мы вмст съ Гегелемъ, что это великій народъ? У меня не хватаетъ на это ршимости. Мн кажется, что для этого ему чего-то не хватаетъ именно чувства справедливости и сознанія права, права, которыя мадамъ де-Сталь столь ошибочно восхваляла у этой націи. Гегель и Гейне не упоминаютъ объ этой черт въ своемъ изображеніи ‘великой идеи’.
Сила! Это, конечно, необходимый элементъ величія народа. Умъ тоже, но одного только соединенія его съ силой мало: онъ до безконечности увеличиваетъ эту силу, не измняя ея сущности, ничего не прибавляя къ нравственному началу. Только чувство справедливости, уваженіе къ праву освящаетъ характеръ народа и внчаютъ его величіе.