ДВА БРАТА.
ДВА БРАТА.
Разсказъ Елизы Оржешко.
Разсказъ Елизы Оржешко.
Блаженны кроткіе, ибо они наслдуютъ землю.
(Еванг. отъ Матея. Гл. 8).
I.
I.
II.
II.
Два брата, Ожешко Элиза, Год: 1895
Время на прочтение: 72 минут(ы)
Въ старомъ, довольно помстительномъ деревянномъ дом, въ небольшой, незатйливо меблированной столовой, вокругъ стола, сервированнаго скромно, но прилично, сидло нсколько человкъ. Хозяйка дома сидла между подростающею дочерью и сестрою Розаліей Ирской, а напротивъ нея — ея мужъ и маленькій сынъ. Розалія, хотя и достигшая почти сорокалтняго возраста, была еще хороша собою, но имла видъ тучи. Бываютъ разныя тучи, производящія каждая порознь особаго рода впечатлнія. Эта — не предвщала ничего грознаго, проходила скоро, но приносила съ собою унылый, наводящій скуку дождь, каждая капля котораго пронизывала тло, словно иголка. Несмотря на это, Розалія, несомннно красивая, не была ни глупой, ни пошлой. Ея стройная фигура, ея манеры и темный скромный туалетъ, свидтельствовали объ утонченномъ вкус, выраженіе лица ея было мыслящее и благородное, только въ эту минуту на лбу этого лица прорзывалась поперегъ морщина, черныя брови были сдвинуты и ротъ изображалъ искривленную линію. Во всхъ этихъ примтахъ не выражалось ни злости, ни грусти, но дурное расположеніе духа. Въ такомъ состояніи она впадала то въ глубокое молчаніе, то представляла надменную богиню, то — осу, направляющую свое жало во вс стороны. Этотъ ея угрюмый видъ отражался на всхъ, окружающихъ. Желтоватый цвтъ ея красиваго лица, оттненный черными волосами, худыя, длинныя и нжныя руки, свидтельствовали о слабомъ здоровья, надорванномъ хроническою болзнью, хотя и неимвшею въ себ ничего опаснаго въ настоящемъ, но общающею быть продолжительною и томительною.
Сабина Горничъ представляла по натур совершенную противоположность сестр. Небольшая и худенькая, она походила на ласковую, пугливую курочку, изнуренную заботами. Ея блое и розовое личико было одно изъ тхъ, которыя у молодыхъ двушекъ похожи на полевыя розы, но отцвтшія напоминаютъ помятыя, простыя картинки. Еще кое-какую красоту сохранили ея глаза съ ласковымъ пріятнымъ выраженіемъ, съ примсью нкотораго замшательства и страха, всякій разъ, когда ей приходилось бросить взглядъ на сестру или на мужа. Видно было, что эти два мрачныя существа, непріятно на нея дйствовали, и, несмотря на искреннее желаніе уничтожить въ себ это чувство, она была не въ силахъ превозмочь его. Зенонъ Горничъ былъ также угрюмъ, какъ и Розалія, но его состояніе духа было иное. Въ ней проглядывали мрачность и презрніе, въ немъ же — грусть и равнодушіе, что отражалось на его холодомъ, но уже старющемся лиц — ему было сорокъ четыре года — и во множеств морщинъ на лбу, возл глазъ и рта. Въ этихъ морщинахъ не выражалось ни раздражительности, ни злости, он говорили скоре о долгихъ и невеселыхъ думахъ. Можно было предположить, что онъ молчаливъ, такъ какъ люди словоохотливые совершенно не походятъ по своему вншнему виду на молчаливыхъ. Душу молчаливаго человка, углубившагося въ себя, можно постигнуть по его глазамъ. Въ темныхъ зрачкахъ Горнича, становившихся часто неподвижными, проглядывала мыслящая и страждущая душа, которая никогда не открывала ни своихъ думъ, ни своихъ страданій. Но она не была способна уберечься отъ близкихъ, окружающихъ взглядовъ, его черты лица, осанка и движенія выдавали натуру простую, открытую и возбуждавшую довріе. Одежда его изъ сраго деревенскаго сукна отличалась простотою, въ которой онъ казался сильнымъ и изящнымъ, несмотря на грубое качество матеріала. Онъ обладалъ когда-то красотою, и слды послдней еще сохранились. Но онъ преждевременно постарлъ. Въ первой половин пятаго десятка, его лицо было уже морщинисто, осанка его сутуловата и значительная сдина пробивалась среди темныхъ волосъ на голов и въ коротко остриженной бород. Отъ молодости остались — правильныя черты, красивые глаза и загорлый отъ солнца и втра здоровый цвтъ лица.
Четырнадцатилтняя двочка, довольно хорошенькое созданіе, похожая на мать, блая и румяная, и девятилтній мальчикъ съ живыми глазами, соскучившіеся отъ царившаго за столомъ молчанія, по временамъ вертлись на стульяхъ и изрдка перешептывались. Розалія строго обратилась къ мальчику:
— Сиди спокойно за столомъ, Казя, иначе я возьму тебя за руку и выведу изъ столовой.
Между тмъ въ поступкахъ Кази ничего дурного и неприличнаго не было. Онъ что-то съ жаромъ нашептывалъ сестр, которая слушала его, улыбаясь. Розалія, переводя свой взглядъ съ брата на сестру, опять замтила:
— Есть лица, которыя приводятъ меня въ изумленіе своею вчною улыбкою. Какъ можно постоянно смяться?
Матери было больно слушать колкости, направленныя противъ дтей.
— Милая Розочка, если твои слова касаются Анельки, то это присуще ея возрасту…
— Разв я говорила объ Анельк? Неужели нельзя выражать своихъ взглядовъ, не касаясь личности? Впрочемъ, бываютъ разные вкусы. Насколько вчно улыбающіяся лица приводятъ меня въ изумленіе, настолько же и манера сть скоро и жадно возбуждаетъ во мн омерзеніе. Въ этомъ есть что-то животное.
Это относилось къ Горничу, который, посл нсколькихъ часовъ пребыванія въ пол и хлбномъ амбар, въ эту минуту съ аппетитомъ лъ не особенно изысканно приготовленныя зразы. На розовомъ и поблекшемъ лиц Сабины досада отразилась еще сильне. Она легче переносила злобу своей сестры по отношенію къ своимъ дтямъ, нежели къ мужу, такъ какъ дти, обязанныя ей многимъ, могли переносить отъ нея и непріятности. Она съ ними занималась усидчиво и съ полнымъ знаніемъ дла, а въ минуту хорошаго расположенія духа, была къ нимъ добра и внимательна. Розалія бывала добра и къ Горничу, но когда она относилась къ нему съ оттнкомъ злобы, это сильно мучило Сабину. Она приготовилась, было, что-то возразить, но, взглянувъ на сестру, струсила и ничего не сказала, а черезъ минуту попробовала разсять эту тяжелую семейную атмосферу.
— Удивительно, — начала она, — какъ сухо сегодня въ саду, отъ вчерашняго дождя и слдъ простылъ.
Голосъ ея немного дрожалъ, съ оттнкомъ невыразимаго неудовольствія смотрла она на руки своей сестры, которая съ разстановкою и осторожностью рзала, отдляя и разрыхляя на тарелк мясо и неторопливо кладя въ ротъ маленькіе кусочки. Такая да, съ замчательною разстановкою, была нагляднымъ урокомъ, даваемымъ тому, кто скоро лъ, именно Горничу, который, между тмъ, не пользовался имъ и смотрлъ въ тарелку.
— Вы были въ березовой алле? Тамъ еще совершенно сыро,— пріятнымъ голосомъ защебетала Анелька.
— А у флигеля еще такъ много воды во рву, что мы пускали съ Михасемъ лодочки изъ пробокъ!— закричалъ Казя, сливая свой тоненькій пронзительный голосокъ съ звучнымъ голосомъ сестры.
Розалія при этомъ подняла об руки къ ушамъ. Она ничего не сказала, но въ продолженіи цлой минуты зажимала руками уши. Дти замолчали. Голубые глаза Сабины какъ бы потускнли. Горничъ обратился къ жен:
— Пожалуйста, Сабина, дай мн соли.
Это были первыя слова, которыя онъ произнесъ съ начала обда. Посыпая солью картофель и зразы, онъ думалъ:
— Родственное общество услось за столъ и въ хорошемъ расположеніи духа длится хлбомъ, заработаннымъ общими силами. Что хлба, заработанъ общими силами, это — правда, нехорошаго расположенія духа нтъ. Отчего она такъ угрюма? Какая тому причина? Да, причина есть, но только невидимая, такъ какъ она находится въ селезенк или же въ желудк. Характеръ человка зависитъ отъ его желудка. Вчера этотъ желудокъ былъ хорошъ, и онъ былъ добръ, сегодня онъ разстроенъ, и человкъ золъ. Такимъ образомъ, каждый человкъ находится въ зависимости нетолько отъ своего желудка, но и отъ всхъ окружающихъ его желудковъ. Чтобы знать, какой день его ожидаетъ, человкъ долженъ говорить къ окружающимъ вмсто: добрый день!.. ‘Какъ вы поживаете, всепресвтлйшіе желудки?..’
Горничъ взглянулъ на мальчика-подростка, который прислуживалъ за столомъ и лицо котораго было какъ бы артистически татуировано сажею и пылью.
— Филиппъ,— сказалъ онъ,— ты совершенно похожъ на трубочиста. Какъ давно я тебя пріучаю къ чистот, а ты до сихъ поръ не привыкъ къ ней.
Онъ сказалъ это довольно мягко и затмъ подумалъ:
— Почти шесть лтъ онъ воспитывается у меня, выучился читать и писать, а ежедневно умывать лицо и руки никакая человческая сила научить его не можетъ. Обстоятельство малозначущее, но оно вызываетъ чувство омерзенія. Жизнь складывается изъ большихъ и малыхъ омерзеній…
Розалія хранила глубокое молчаніе и блюдо съ блинчиками отодвинула съ отвращеніемъ въ ту самую минуту, когда Горничъ длалъ маленькому лакею выговоръ за его грязное лицо и руки. Сабина, все еще надясь прояснить семейную атмосферу, обратилась къ мужу:
— Любопытно, что подлываетъ въ настоящее время нашъ Винцюсь?
Это былъ ихъ шестнадцатилтній сынъ, который съ недлю тому назадъ, по окончаніи вакаціоннаго времени, ухалъ обратно учиться.
— Вроятно, онъ въ это время въ гимназіи, такъ какъ теперь два часа, а у нихъ въ гимназіи уроки кончаются въ три,— быстро проговорила Анелька.
Воспоминаніе о сын усугубило морщины на лбу Горнича. Этотъ ребенокъ ему стоилъ тяжелыхъ заботъ. Но зато на лиц Розаліи это воспоминаніе отразилось подобно маленькому лучу солнца среди густой тучи. Спокойно и ни на кого не глядя, она проговорила:
— Я писала сегодня къ Винцюсу, такъ какъ до сихъ поръ еще ему никто не писалъ.
— Не прошло и двухъ недль, какъ онъ ухалъ, — сказала, какъ бы оправдываясь, Сабина.
Розалія, будто не слыша голоса сестры, продолжала:
— Я писала, чтобы онъ взялъ у Роговскаго часть моихъ процентовъ и сшилъ себ мундиръ.
Горничъ въ первый разъ съ нкоторою оживленностью проговорилъ:
— Напрасно ты это сдлала. Его мундиръ прослужилъ бы ему вполн еще годъ. У Винцюся большія наклонности къ франтовству и всякаго рода желанія показать себя…
Розалія, поднявъ голову, возразила сухо:
— Невозможно, чтобы вс были склонны быть байбаками и грться на печи.
Сабина сидла какъ на раскаленныхъ угольяхъ.
— Розочка,— прервала она ласково,— вдь ты сама часто говорила: дурно, если мальчикъ пріучится къ барскимъ привычкамъ…
Глаза Розаліи, изъ подъ сдвинутыхъ черныхъ бровей, устремлены были на срый сюртукъ Горнича.
— Нтъ необходимости впадать въ крайности, — начала она тономъ сухимъ и наставническимъ,— излишняя изысканность вредна, но не хорошо и опускаться, не занимаясь собою. Изъ двухъ золъ я бы выбрала первое.
Обдъ окончился. Сабина встала изъ-за стола. Розалія подала кончики пальцевъ сестр и, какъ бы не замчая Горнича, быстро удалилась. Слышно было, какъ она со стукомъ затворила за собою двери своей комнаты. Въ т дни, когда Розалія бывала въ хорошемъ расположеніи духа, она посл обда отправлялась въ гостиную, играла на фортепіано, разговаривала, иногда даже играла съ дтьми, учила ихъ танцовать, играла съ племянницей въ четыре руки. Но сегодня она была не въ дух, и потому, не сказавъ ни слова, быстро встала изъ-за стола, повернулась ко всмъ спиною, ушла въ свою комнату и заперлась тамъ. Дти побжали въ садъ. Сабина подошла къ мужу, который задумчиво, смотрлъ черезъ окно въ садъ, получавшій уже осенній колоритъ и освщаемый блдными лучами сентябрскаго солнца. Она взяла его подъ руку, поднявъ и приблизивъ къ его лицу свои ласковые и озабоченные глаза еще боле, чмъ обыкновенно она это длала, и боязливо проговорила:
— Мой Зенку, какъ мн больно видть Розу сегодня опять такою же…
А онъ, глядя на группы деревьевъ, листья которыхъ осень разукрасила въ разные цвта, думалъ про себя:
— Если бы я былъ тмъ, чмъ предполагалъ быть, и чмъ былъ уже отчасти, я тогда нарисовалъ бы эту группу деревьевъ.
Жен же онъ отвтилъ:
— Не обращай на это вниманія, такъ же, какъ и я, объ этомъ не стоитъ думать…
Говоря это, онъ думалъ другое:
— Я лгу, эти мелкія непріятности жизни меня страшно раздражаютъ.
Она продолжала говорить голосомъ, еще боле тонкимъ:
— Это ты переносишь изъ-за меня, потому что она мн сестра, но что же я могу сдлать?
— Конечно, что же ты можешь сдлать? Въ этомъ случа нтъ исхода!
Подобный разговоръ бывалъ между ними по крайней мр разъ двадцать въ году, и всякій разъ онъ повторялся, когда Розалія начинала нарушать семейное спокойствіе. Горничъ въ это время думалъ:
— Та съ дтства такъ импонировала, ей своимъ высокимъ развитіемъ и капризнымъ характеромъ, что лишила ее всякой способности оказывать ей малйшее сопротивленіе. Оса и цыпленокъ!— А цыпленокъ, очень озабоченный и пискливый, говорилъ ему съ боку:
— Она удивительная… Бываетъ, она идетъ спать въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, задушевная, кроткая, милая, а на другой день встаетъ такая, какою она сегодня… Каждый разъ я ломаю голову, стараясь найти причину этой перемны, и не могу найти ее.
Онъ, смотря на другую группу деревьевъ, разукрашенныхъ совершенно въ другіе цвта, говорилъ улыбаясь:
— Дорогая моя, все измнчиво, это общій законъ. Нтъ ничего постояннаго. Все переходитъ въ разныя формы и всякій разъ другія, которыя проходятъ, какъ облака. Чувство человка подчинено тому же закону. Оно проявляется, развивается, расцвтаетъ, увядаетъ, и посл всего остается пустой стебель, иногда съ плодомъ, обросшимъ шипами.
Сказавъ это, онъ подумалъ:
— Зачмъ я все это нагородилъ?
Она терпливо слушала его, но нсколько разъ отвлекалась мыслью, при вид служанки, шедшей съ корзиною въ садъ за овощами, и думала: ‘Какъ бы она не помяла петрушки, срывая салатъ’, а посл этого, видя индюшку, ведущую индюшекъ въ густую клумбу, подумала про себя: ‘вроятно, запримтила гд-нибудь ястреба’. Когда Горничъ пересталъ говорить, она прижалась къ нему сильне и сказала:
— Это правда, Зевю, но все, что ты говорилъ, не иметъ ничего общаго съ Розой…
Онъ улыбнулся, а она продолжала:
— Ты знаешь, она, въ сущности, очень привязана къ намъ и къ дтямъ, во многихъ случаяхъ она доказала свое самопожертвованіе, и мы ей многимъ обязаны за воспитаніе дтей, въ особенности Анельки…
— Конечно,— быстро согласился Горничъ,— я все это знаю и уважаю качества твоей сестры, что же касается ея капризовъ, то они не доставляютъ мн непріятностей…
Одновременно онъ думалъ:
— Я лгу! Доставляютъ, даже заставляютъ краснть отъ стыда и досады, какъ и вс мелочи и пустяки…
Значительно успокоенная Сабина, говорила съ чувствомъ восхищенія:
— Ты, Зеню, одинъ изъ лучшихъ, снисходительнйшихъ и благороднйшихъ людей.
Ему стало жаль этой женщины, прижимавшейся къ его плечу. Онъ наклонился и поцаловалъ ее сначала въ лобъ, а потомъ въ голубой глазъ, вко котораго, уже пожелтвшее и сморщенное, закрылось подъ его губами.
На ея лиц разлилось выраженіе успокоенія.
Значить онъ не сердился! Капризы Розы не доставили ему непріятности. Ахъ, какъ это хорошо! Но успокоенная этимъ, она была озабочена еще боле петрушкой, которую могла помять служанка, срывая салатъ. Онъ опять сталъ смотрть на оттненныя въ саду деревья и хотлъ, было, сказать: ‘Посмотри, какъ эта серебристая верба пластично выдляется на фон покраснвшихъ каштановъ!’ — Но ничего не сказалъ. Зачмъ?— думалъ онъ. Въ первые годы ихъ сожительства онъ пробовалъ длиться съ нею впечатлніями художественной красоты природы, но это ея не интересовало. Она попросту въ этомъ ничего не видла. Теперь она начала у него выпытывать, чего бы онъ охотне полъ за ужиномъ.
Ему это было безразлично, но она настаивала, и онъ назвалъ ей первое пришедшее ему въ голову кушанье, и она, побрякивая ключами, выбжала изъ комнаты. Она бжала рзвымъ и мелкимъ шагомъ, напоминавшимъ что-то птичье. Горничъ смотрлъ за бжавшею женою и думалъ, что это женщина безусловно добрая, и что ея доброта вовсе не заслуживаетъ названія овечьей. Напротивъ, Сабина, будучи весьма ласковою, вмст съ тмъ дятельна, трудолюбива и чрезвычайно заботится о семейныхъ нуждахъ. Поэтому, онъ искренне уважаетъ ее и очень къ ней привязанъ. Но что же изъ этого? Отчего нсколько минутъ передъ этимъ, когда она тревожно и съ чувствомъ прижималась къ нему, онъ не прижалъ ее сильне къ своей груди, а только поцаловалъ ее въ глазъ съ такимъ чувствомъ, точно этотъ глазъ былъ нарисованной арабеской на стн? Отчего онъ ей не сказалъ всего, о чемъ думалъ все время въ ея присутствіи? Отчего? Во-первыхъ, потому, что посмялся бы самъ надъ собою, если бы возымлъ желаніе еще разъ подлиться съ ней своими мыслями и впечатлніями. Во-вторыхъ — ему снова припомнился пустой стебель, обросшій шипами. На этомъ стебл, который они оба держали, не было шиповъ, благодаря ея доброт и его благородству. Но не было на немъ и цвтовъ, которые недолго просуществовали и лепестки которыхъ давно опали. Все счастье заключалось въ томъ, что она не чувствовала никакой потребности жаловаться на что-либо, или проявлять какія-либо желанья. У нея лимфатическій характеръ и нтъ наклонности къ мечтательности. Правда, она еще довольно молода, моложе мужа лтъ на восемь, но для такихъ женщинъ, какъ она, пустой стебель удовлетворяетъ счастью, въ особенности, если у него нтъ шиповъ. Онъ же — дло другое. Его это удовлетворить не можетъ. Но это касается только его. Объ этомъ никто не услышитъ и никто не узнаетъ, тмъ боле не проявится это въ какомъ-либо дйствіи… такъ какъ есть разница между счастьемъ и долгомъ. Первое — мечта, составляющая человческую природу и присущая ей неизвстно для какой цли, разъ она не осуществима, второе — дйствительность, такъ какъ человкъ чувствуетъ присутствіе его въ самомъ себ.
Впрочемъ, это вопросъ, сложный. Горничъ не въ состояніи увлекать женщину не существующимъ уже ароматомъ цвтка, но вмст съ тмъ онъ далекъ отъ того, чтобы отравлять ей чмъ-либо жизнь. Это доказано и испытано. А т чувства, жгучія, съ примсью горечи, которыя при этомъ испытываются имъ, составляютъ его тайну, совмстно со всмъ, что въ немъ кроется. Это, конечно, составляетъ источникъ лжи и нравственныхъ мученій.
Думая такимъ образомъ, онъ шелъ черезъ дворъ къ житниц, откуда доносился шумъ дйствовавшей тамъ молотилки. Проходя мимо забора сада, онъ увидлъ дтей, игравшихъ на лужайк. Анелька, Казя и маленькій сынъ садовника бросали мячъ, ловили его, или же догоняли его по трав. Осеннее солнце и деревья, окрашенныя осенью въ разные цвта, представляли весьма привлекательной видъ. Онъ остановился и смотрлъ. Мысленно онъ сравнивалъ садъ съ тмъ, каковъ онъ былъ восемнадцать лтъ тому назадъ. Въ то время, возвратившись изъ Мюнхена и отказавшись навсегда отъ артистической карьеры, онъ пріобрлъ этотъ уголокъ земли, гд росла сорная трава и торчали забытыя всми условно умирающія деревья. Эти красивые кустарники, небольшія, но полныя свжести лужайки, фруктовый плодородный садъ,— все это дло рукъ его, созданное незначительною затратою денегъ и упорнымъ личнымъ трудомъ. Вмсто того, чтобы воспроизвести картину на полотн, онъ ее воспроизвелъ на участк земли. Эти воспоминанія разсяли нсколько тучу, омрачавшую почти постоянно его думы. Въ эту минуту отворилось одно изъ оконъ, выходившихъ въ садъ, и послышался рзкій женскій голосъ:
— Анелька! Иди учиться!
Туча, давившая мозгъ Горнича, снова сгустилась. Онъ былъ очень благодаренъ Розаліи за образованіе дтей, это освобождало отъ многихъ заботъ и денежныхъ расходовъ, но эта важная услуга, соопровождаемая спорами и угрюмымъ настроеніемъ духа, тяготила его. Благодарность была бы для него самымъ отраднымъ чувствомъ, если бы это добро выполнялось добродушне, но Розалія обладала способностью длать добро съ примсью зла. Весьма часто занимаясь съ дтьми, она старалась представить изъ себя мученицу, посвящающую себя сестр, гораздо ниже стоящей ее, и нелюбимому ею Горничу. Правда, случалось, что длаемая ею услуга проявлялась и въ пріятныхъ формахъ, но воспоминаніе о непріятныхъ минутахъ, отравляли впечатлнія хорошихъ. Все это вызывало хотя мелкое, но назойливое мученіе. Жизнь полна мелкихъ мученій, къ которымъ примшиваются иногда и большія, какъ камни въ наполненномъ щебнемъ возу…
Въ житниц шла спшная молотьба, хлбъ надо было отправлять недли черезъ дв въ городъ. Онъ былъ уже почти проданъ, но нкоторые пункты запродажнаго условія не были еще выяснены, что воспрепятствовало совершенію окончательнаго договора. Это промедленіе доставляло Горничу много хлопотъ и безпокойствъ.
Много зависло отъ того, какъ и когда онъ продастъ хлбъ, такъ какъ ему необходимо было произвести нкоторые платежи и удовлетворить домашнія нужды.
Онъ имлъ доходы небольшіе и долги не особенно тягостные, но съ послдними необходимо было обращаться съ осторожностью, чтобы ихъ не увеличить.
Прохаживаясь по житниц и разговаривая со старостой о качеств и вс вымолоченнаго хлба, онъ думалъ о неустановленныхъ еще пунктахъ контракта. Какую можно было сдлать уступку купцу и какую нельзя? Что онъ скажетъ черезъ нсколько дней, когда купецъ прідетъ за окончательнымъ ршеніемъ? Мысли эти прервалъ староста, старый, широкоплечій крестьянинъ, съ умными глазами, который, улыбаясь, съ нкоторою таинственностью и съ оттнкомъ ироніи, сказалъ:
— Знаете, баринъ, не сегодня — завтра Павелекъ насъ покинетъ?
Горничъ остановился, какъ вкопанный. Съ этимъ Павелкомъ произошло слдующее. Восемнадцать лтъ тому назадъ, вступивъ во владніе Заполянкою, Горничъ разсудилъ, что имніе было слишкомъ небольшое, а онъ молодъ, и не нуждается, при управленіи имъ, въ помощник.
Бросая съ сожалніемъ въ то время свое любимое занятіе и отказываясь отъ него, онъ видлъ въ труд единственное спасеніе. Собственно чтобы сохранить этотъ уголокъ земли, онъ и бросилъ свою начатую любимую карьеру. Во всхъ отношеніяхъ онъ чувствовалъ необходимость въ личномъ труд, а потому не взялъ и не нуждался въ помощи ни управляющаго, ни эконома. Помогали ему всегда въ хозяйств только старый староста и молодые мальчики, которые отчасти находились у него на служб, отчасти занимались практически. По нскольку лтъ у него находились два такихъ мальчика, изъ которыхъ онъ образовалъ хорошихъ хозяевъ. Посл они обзавелись семьей и начали самостоятельно хозяйничать, взявъ въ аренду небольшія имнія. Третьимъ такимъ мальчикомъ былъ Павелекъ, котораго онъ, можетъ быть, любилъ боле тхъ двухъ, потому что сдлалъ для него боле добра. Онъ взялъ его къ себ ребенкомъ изъ убогой дворянской семьи, вырвавъ его изъ ужасной нищеты. Мальчикъ, живя у него, выросъ здоровымъ, красивымъ юношей, и, получивъ элементарное образованіе, сдлался любимцемъ всей семьи. Даже Розалія относилась къ нему съ большимъ постоянствомъ, нежели къ другимъ. Былъ онъ ея ученикомъ почти все время его пребыванія въ дом. Онъ обыкновенно обдалъ вмст съ семьею Горнича, и если его не было сегодня за столомъ, то только потому, что онъ отпросился ухать на нсколько часовъ по своимъ дламъ. Горничъ подумалъ, что онъ по всей вроятности влюбился, вскор пожелаетъ жениться и, такъ же, какъ и первые двое, захочетъ завести свое собственное хозяйство.
Необходимо будетъ ему помочь такъ же, какъ онъ помогъ первымъ двумъ мальчикамъ. Съ четверть часа размышлялъ онъ надъ тмъ, въ какой форм можно будетъ оказать помощь, если бы пришлось предоставить Павелку хозяйничать на отцовской земл, или же на арендной. Поэтому, слова старосты его очень заинтересовали. Онъ остановился опять какъ вкопаный и съ улыбкою спросилъ.
— По всей вроятности онъ женится? Онъ призвался теб въ этомъ? Отчего же онъ мн ничего не говоритъ?
Старикъ злостно усмхнулся.
— Куда ему жениться! Онъ хочетъ ухать въ т имнія, которыми будетъ управлять панъ Горкевичъ… Кажется, они уже уговорились на счетъ жалованья и всего остального. Панъ Горкевичъ уже два мсяца уговариваетъ Павелка, онъ сегодня къ нему и похалъ…
Кровь бросилась въ голову Горничу…
— Это неправда! Горкевичъ никуда не узжаетъ, онъ мн говорилъ съ недлю тому назадъ, что это все сплетни…
Староста расхохотался.
— Лгалъ онъ, баринъ, ей Богу, лгалъ, зная, что баринъ будетъ имъ за это недоволенъ, онъ узжаетъ и уговариваетъ Павелка съ нимъ ухать…
Лобъ Горнича такъ наморщился, что на немъ не оставалось больше гладкаго мста. Горкевичъ былъ однимъ изъ его сосдей, съ которымъ онъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ, Павелка онъ считалъ своимъ воспитанникомъ и почти членомъ своей семьи. Первый лгалъ ему, а другой скрывалъ отъ него свои намренія въ продолженіи двухъ мсяцевъ. Возможно ли?— подумалъ онъ, пожавъ плечами.— Все возможно, — ршилъ онъ. Но Горничъ горлъ нетерпніемъ узнать, правду ли говоритъ староста.
Въ это время, когда онъ выходилъ изъ житницы, въ ворота двора възжала бричка, запряженная парою лошадей, и за нею халъ верхомъ на красивой лошади статный юноша. Обогнавъ бричку, онъ соскочилъ съ коня и, ведя его подъ уздцы, подошелъ къ Горничу. Молодой, красивый брюнетъ, съ живымъ лицомъ и смлымъ взглядомъ, снимая шапку, сказалъ:
— Не сердитесь, что я такъ долго былъ въ отсутствіи…
Наклонившись, онъ поцловалъ опекуна и хозяина въ плечо. Этотъ поцлуй причинилъ физическую боль Горничу. Онъ хотлъ что-то сказать, но бричка остановилась передъ домомъ и Горкевичъ, выскочивъ изъ нея, вошелъ на крыльцо. Онъ тогда быстро отвернулся отъ юноши и пошелъ къ дому. Спустя нсколько минутъ онъ былъ уже вдвоемъ съ гостемъ въ комнат, которая называлась его кабинетомъ и была полна хозяйскихъ счетовъ, книгъ, чертежей, картинъ и артистическихъ принадлежностей, обветшалыхъ и запыленныхъ. Горкевичъ былъ красивый блондинъ, моложе Горнича, съ умнымъ и энергичнымъ выраженіемъ лица, но въ настоящую минуту нсколько смущеннымъ. Горничъ, безъ всякаго вступленія, прямо спросилъ его:
— Правда ли, Болеславъ, что ты узжаешь?
Посл минуты непріятнаго молчанія, Горкевичъ началъ говорить съ оживленіемъ.
— Узжаю, и ужъ не говори мн ничего — напередъ знаю, что ты мн скажешь. Прежде всего задашь вопросъ, почему съ недлю тому назадъ я теб сказалъ, что не узжаю? А вотъ, видишь ли, изъ-за глупаго стыда… Сколько разъ мы объ этомъ говорили, и не было у меня смлости, чтобы сказать. Впрочемъ, недлю тому назадъ это дло было еще нершенное, и только дня два, какъ я заключилъ окончательное условіе. Мое предположеніе могло не увнчаться успхомъ, и потому я не хотлъ, чтобы ты зналъ о моихъ намреніяхъ.
— То-есть, чтобы я считалъ тебя инымъ человкомъ, чмъ ты на самомъ дл.
— Пусть это будетъ доказательствомъ, какъ я высоко цню твое уваженіе.
Горничъ съ сильнымъ блескомъ въ глазахъ спросилъ:
— Какое же ты будешь получать содержаніе?
— Пять тысяче въ годъ.
— Какъ же высоко ты цнишь мое уваженіе, въ дв, три, или четыре тысячи? Во всякомъ случа мене пяти!
Горкевичъ, покраснвъ, возразилъ:
— Ты черезчуръ смотришь пессимистично. Неоднократно я говорилъ теб, что это особенная черта твоего характера, или же образа мысли…
— Это дйствительно особенная черта моего или характера, или образа мыслей, такъ какъ противорчіе дйствій съ убжденіями кажется мн шуткою, надъ которою можно смяться до слезъ.
— Убжденія,— возразилъ Горкевичъ, — убжденія! Я имю ихъ такъ же, какъ я ихъ и имлъ. Но всегда человкъ останется человкомъ, и никакія убжденія не могутъ быть противовсомъ такому образу жизни, какой мы здсь ведемъ. Здсь собачья жизнь!
— Извини, пожалуйста,— съ живостью прервалъ Горничъ,— я согласенъ, что здсь собачья жизнь, но врядъ ли ты найдешь такую собаку, которая бросила бы своего хозяина ради куска мяса боле или мене жирнаго.
— А если бы она имла семью, которую необходимо прокормить и воспитать! У меня же есть жена и дти!
— Боже мой!— вскрикнулъ Горничъ,— вскор дойдетъ до того, что имющіе жену и дтей будутъ имть право убивать людей ради пріобртенія ихъ кошельковъ!
Горкевичъ съ разгоряченнымъ лицомъ остановился передъ сосдомъ и сказалъ:
— Ты всегда мн говоришь дерзости, которыхъ я бы не перенесъ, но отъ тебя сношу, такъ какъ мы были съ тобой пріятелями…
— Да, мы были пріятелями!’ — повторилъ Горничъ.
— И пріятельскія отношенія съ тобою помогали мн переносить хлопоты, скуку и всякаго рода лишенія этой собачьей жизни… Поэтому, не только я снесу все, что ты мн наговорилъ, но даже готовъ просить у тебя извиненія — я уговорилъ Павелка, чтобы онъ туда со мною похалъ…
— Очень естественно,— прибавилъ Горничъ, — вдь мы были пріятели…
Горкевичъ, сохраняя хладнокровіе, продолжалъ:
— Такой благоразумный и подготовленный къ веденію хозяйства юноша будетъ мн тамъ очень полезенъ…
— Онъ для меня былъ также полезенъ, и это очень любезно, что ты его соблазнилъ будущею карьерою, это вполн естественно! Онъ былъ моимъ воспитанникомъ, а ты почти пріятелемъ…
— Ты сегодня ядовитъ, но я не удивляюсь. При такомъ тяжеломъ положеніи, а въ особенности при ограниченномъ круг отношеній и условій жизни, весьма возможно даже заживо сгнить. Что меня особенно соблазнило ухать такъ далеко отсюда, это то, что я буду въ состояніи дйствовать боле широко. Я вдь агрономъ и моя страсть — вести большое хозяйство, но при дятельности въ моемъ небольшомъ имніи Залсно эта страсть была совершенно ограничена и подавлена. Тамъ же, на огромныхъ пространствахъ, еще почта двственныхъ, я вздохну широкою грудью и найду возможность разойтись…
Горничъ немного остылъ отъ гнва и сидлъ весьма грустный, опустя голову на руки.
— Широкая дятельность, вздохнуть широкою грудью,— проговорилъ онъ,— это приманка дйствительно сильная… Желаю теб успха!
— Благодарю, извиняешь ли ты меня, что беру съ собою Павелка?
Горничъ спокойно отвтилъ:
— Себ только я этого не извиняю, такъ какъ, будучи старымъ воробьемъ, я позволилъ поймать себя на мякин…
— Какая же это такая мякина?— спросилъ Горкевичъ.
— Твои убжденія и благодарность этого юноши, — сказалъ Горничъ.
У Горкевича заискрились глаза и, закусивши нижнюю губу, онъ схватилъ со стола свою шапку, проговоривъ:
— Я пріду еще попрощаться съ тобою передъ отъздомъ. Сегодня я еще долженъ быть въ нсколькихъ мстахъ.
Горничъ всталъ и, кончиками пальцевъ едва дотронувшись руки Горкевича, спросилъ:
— А какая же будущность ожидаетъ имніе Залсно?
— Я его отдамъ въ аренду,— сказалъ Горкевичъ.
— И, вроятно, современенъ продашь?— спросилъ Горничъ.
— Никогда въ жизни!— съ увлеченіемъ проговорилъ Горкевичъ.
— Милый мой,— сказалъ Горничъ, — слова: никогда и всегда не должны произноситься человкомъ, который не желаетъ лгать передъ людьми и собою.
Спустя дв минуты, бричка Горкевича загремла по двору. Горничъ стоялъ у окна и, провожая взглядомъ отъзжающаго сосда, думалъ.
— Широкая дятельность, возможность дышать полною грудью, обезпеченная будущность дтей… Вроятно, при этомъ будетъ и толика удовольствій общественныхъ, и духовная сторона найдетъ себ удовлетвореніе… Все это онъ будетъ имть и за этимъ онъ погнался. Кто же изъ насъ уменъ, и кто глупъ?
мъ не мене, ему было жаль разстаться съ Горкевичемъ. Все, что ихъ связывало, не было, строго говоря, дружбой, но лишь пріятельскими отношеніями. Горничъ никогда не поврялъ своихъ задушевныхъ мыслей Горкевичу, такъ какъ у него на душ таилось многое такое, что онъ могъ бы поврить только родному брату. Но на довольно обширномъ пространств это былъ единственный человкъ, который находился на одномъ съ нимъ уровн умственнаго развитія. Когда же его не станетъ, Горничъ окончательно сдлается нмъ. Бывало, во время длинныхъ осеннихъ и зимнихъ вечеровъ, Горкевичъ прізжалъ къ нему не разъ въ Заполянку и они по цлымъ часамъ разговаривали о жизни, о литератур и разныхъ мірскихъ длахъ. Всего этого не станетъ. Не станетъ и Павелка. Но все это будутъ вещи обыкновенныя и хорошо ему извстныя. Много разъ ему приходилось примчать безпрестанную и неизбжную перепву человческихъ привязанностей и привычекъ. При этомъ всякій разъ ему становилось грустно, хотя вся эта мірская измнчивость сдлалась для него будничною. Вчера было, сегодня уже нтъ, сегодня есть, завтра того же не станетъ, это старая и обыкновенная исторія. Но глубже и рзче отразилась на его тонкомъ чувств причина, въ силу которой эти два человка должны были исчезнуть съ горизонта его жизни. Причиною этому была погоня, ни боле, ни мене, какъ за увеличеніемъ итога самыхъ разнообразныхъ удобствъ и удовольствій. Какъ можно боле доходовъ и карьера, но при этомъ никакихъ обязанностей и высшихъ стремленій. Это наводило его на рядъ размышленій и предположеній самыхъ безотрадныхъ, неимвшихъ прямой связи съ нимъ лично, но бывшихъ въ тсной связи съ его пессимистическимъ взглядомъ на жизнь и на разныя мірскія дла.
Но въ этомъ-то и заключался обманъ. Горкевича онъ считалъ за человка, понимающаго цль жизни ради высокихъ обязанностей, Павелка онъ самъ этому наставлялъ и думалъ, что достигъ желаемаго. Но онъ ошибся, хотя и не вполн. Горкевичъ былъ дйствительно человкъ благородный и серьезный, а Павелекъ юноша хорошій и умющій цнить добро. Но только эти качества проявлялись въ нихъ въ извстной мр и сил.
Въ тхъ же самыхъ условіяхъ находилась натура его жены и ея сестры. Сабина была женщина честная и добрая, но ограниченная и слабая. Розалія же — образованная, но непостоянная, словно волна. И въ этомъ нтъ ничего утшительнаго, напротивъ, это было грустнымъ явленіемъ, ибо съ радостью онъ сказалъ бы самъ себ: это негодяи и чертовки, или же это — герои и ангелы! Или же, по крайней мр: поищемъ героевъ и ангеловъ!
Но такъ какъ все существующее на земл не есть безусловное зло, а равно и совершенство, то увренность въ дйствительности этого невольно погружаетъ умъ и сердце въ состояніе мучительной тоски.
При такихъ размышленіяхъ онъ услышалъ изъ сосднихъ комнатъ мелкіе и скорые шаги, тихій шопотъ и сдержанный смхъ. Все это было ему знакомо. Это Сабина прилагала вс старанія, разжалобить Розалію. Всякій разъ, когда старшая сестра превращалась въ осу, младшая старалась быть для нея медомъ. Сабина это длала по доброт своего сердца, сочувствовавшаго мрачному настроенію духа сестры, а боле всего изъ любви къ полному спокойствію. Авось разсется и перестанетъ нарушать домашнюю тишину. Но это не приводило ни къ какому результату и всегда та же исторія повторялась съизнова. Сабина не въ состояніи жить въ домашней бурной атмосфер, но при этомъ не понимала того, что только время и улучшенный процессъ пищеваренія могли бы возстановить непостоянный характеръ сестры. Хотя она очень хорошо знала, что мужъ ея находится одинъ въ своей комнат, опечаленный всей исторіей съ Горкевичемъ и Павелкомъ, однако же она не пришла къ нему, а постоянно бгала къ Розаліи, желая ее задобрить. И это происходило отъ того, что не столько его, сколько Розаліи, она боялась какъ виновницы разныхъ семейныхъ недоразумній. Изъ этого можно бы было вывести заключеніе, что кто желаетъ испытать доброту людскую, долженъ прежде всего умть длать зло.
Когда уже солнце клонилось къ западу и наступала пора ужина, къ комнату Горнича вошелъ Филиппъ и, положивши на столъ письмо и журналы, тотчасъ ушелъ.
Горничъ вспомнилъ, что это былъ день, когда обыкновенно отправляли кого-либо на станцію желзной дороги за полученіемъ журналовъ и писемъ. Собственно говоря, посылали только за журналами, такъ какъ Горничъ съ семьей издавна вели такую отшельническую жизнь, что письма они получали весьма рдко. Но это письмо, которое онъ получилъ, отличалось, должно быть, чмъ-то особеннымъ по характеру написаннаго адреса, такъ какъ Горничъ, очень быстро разорвавъ конвертъ и прочитавъ первую страницу, съ оживленными глазами бросился къ дверямъ:
— Сабинка! Сабинка! Сабинка!— звалъ онъ жену необыкновенно громкимъ и радостнымъ голосомъ.
Въ это самое время Сабина, опершись локтями, стояла у стола, за которымъ сидла надутая и молчаливая Розалія съ опущенною надъ книгой головою. Услышавъ голосъ Горнича, он об вздрогнули, Розалія, громко зашипвъ, закрыла уши руками, Сабина же прибжала къ мужу съ испуганными глазами.
— Что? что? что такое случилось?— тревожно шептала она.
— Чего же ты испугалась, Сабинка, чего ты такъ испугалась? Ха, ха, ха!— говорилъ онъ, смясь,— дйствительно, что-то случилось, и случилось что-то очень хорошее, пріятное, почему я такъ и радуюсь! Прізжаетъ къ намъ Викторъ! Послушай, что онъ пишетъ!
И онъ прочиталъ короткое письмо своего брата.
‘Любезный Зенку, восьмого сентября, во вторникъ, я къ вамъ пріду. Будь такъ добръ, пришли за мной лошадей на станцію. Я ду за границу съ порученіемъ осмотрть во Франціи и въ Англіи новйшія системы винокуренія и буду прозжать въ нсколькихъ верстахъ отъ Заполянки. Горю желаніемъ увидть тебя, твою жену и вашихъ дтей. Вдь восемнадцать лтъ мы не видлись. Два дня пробуду у васъ. Передай мой нижайшій поклонъ твоей жен. Преданный теб братъ, Викторъ’.
Горничъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ тотчасъ же сообразить, когда будетъ этотъ вторникъ и восьмое сентября, но, наконецъ, разсчиталъ.
— Такъ это уже завтра,— сказалъ онъ и посмотрлъ на жену, при вид которой ему вдругъ немного взгрустнулось.
— Что съ тобою? Чего ты опять такъ испугалась?— спросилъ онъ ее съ оттнкомъ нетерпнія въ голос.
Сабина, съ испуганными глазами и сморщивъ лобъ, начала говорить тонкимъ голосомъ:
— Боже, Боже мой! что это будетъ? Я такъ рада, что Викторъ прідетъ, очень рада, вдь это твой братъ и я знаю, что вы другъ друга очень любили!.. Но онъ такой свтскій человкъ, такой баринъ… гд мы его здсь помстимъ? Какъ мы его примемъ? Эта Маріанна хотя и хорошая кухарка, но весьма часто возьметъ да что-нибудь и испортить…
Ея безпокойный и разсянный взглядъ остановился на окнахъ
— Занавси грязныя!— простонала она, складывая свои небольшія руки, всегда красноватыя, он у нея дрожали.
Въ эту самую минуту показалась въ открытыхъ дверяхъ Розалія. Когда Сабина бжала къ мужу, то оставила за собою вс двери растворенными, такъ что ея сестра слышала ея разговоръ съ мужемъ и письмо, читанное имъ громко. Теперь же она стояла возл нихъ съ сдвинутыми бровями и сухимъ, наставительнымъ голосомъ проговорила исключительно только къ сестр:
— О чемъ теб такъ хлопотать? Разв это прізжаетъ какой-либо король? Вдь твой домъ не какая-нибудь сорная яма и въ продолженіи двухъ часовъ его возможно привести въ порядокъ. Что же касается Маріанны, то, конечно, ты съумешь ее досмотрть, зная хорошо поварское искусство…
Не обращая вниманія на рзкую форму обращенія своей сестры, Сабина хотла броситься ей на шею за то, что она первая заговорила съ ней, и за то, что вызвалась помочь ей въ ея тяжелыхъ заботахъ. Но Розалія въ это время вскочила на стулъ и, стоя у окна съ поднятыми руками и намреваясь снять занавси, проговорила:
— Позови мн служанку, чтобы она мн помогла вынести на дворъ занавси и стряхнуть съ нихъ пыль.
— Позволь мн въ этомъ теб помочь,— съ покорностью возразила Сабина.
Но Розалія отвтила ей тономъ, нетерпящимъ возраженій:
— Я сама это сдлаю, но только пришли мн служанку!
Сабина выбжала еще боле мелкимъ и скорымъ шагомъ, чмъ обыкновенно, Горничъ схватилъ старую шляпу и тоже выбжалъ изъ дому. Онъ былъ теперь совершенно спокоенъ, что дорогой гость будетъ принятъ вполн прилично, такъ какъ это будетъ дло заботъ Розаліи. Но что, конечно, при этихъ приготовленіяхъ выстрадаетъ Сабина — это ужъ дло иное и неизбжное. Но можно было поручиться, что дло, за которое взялась Розалія. будетъ хорошо выполнено, а вмст съ тмъ и семейная атмосфера на нкоторое время прояснится, такъ какъ неоднократно каждое новое обстоятельство, требующее труда, заботъ и даже самопожертвованія, совершенно перемняло дурное расположеніе духа Розаліи. Начинала она обыкновенно исполненіе своей обязанности въ форм весьма рзкой и деспотичной, но чмъ боле входила въ свою роль, тмъ боле воодушевлялась и становилась мягче и привтливе.
Дятельность физическая и нравственная, перемна занятій и впечатлній, были потребностью ея организма, который вообще, вслдствіе однообразія жизни и всего окружающаго, приходилъ въ упадокъ и хирлъ.
Обо всемъ этомъ думалъ вскользь Горничъ. Сердце его было переполнено радостью. Онъ не шелъ, а почти бжалъ по дорог, ведущей среди скошеннаго поля къ небольшому возвышенію, покрытому сосновымъ лсомъ. Всякій разъ, когда онъ выходилъ изъ дому безъ цли, онъ обыкновенно шелъ въ этомъ направленіи, и это обратилось у него въ привычку, которой онъ теперь поддавался невольно, ибо и самъ не зналъ, куда онъ шелъ, погруженный въ мысли, занимавшія его всецло, о прізд брата. Только тогда онъ замтилъ, гд находится, когда очутился на скат возвышенности, и, снявъ шляпу, охватилъ взглядомъ видъ мстности, которая была свидтелемъ самой важной минуты въ его жизни. Какъ у всхъ людей, склонныхъ къ грусти, недавно полученная и разчувствовавшая его всть возбудила въ немъ еще съ большею силою страсть къ воспоминаніямъ. Вслдствіе этого, все то, что предшествовало этому ршительному шагу, сдланному восемнадцать лтъ тому назадъ, что вызвало этотъ ршительный шагъ, и что воспослдовало — все это ясно обрисовалось въ его памяти, назойливо и безпрепятственно вторгаясь въ его душу.
Восемнадцать лтъ тому назадъ, онъ былъ въ Мюнхен и получилъ отъ старшаго брата письмо, извщавшее его объ умирающемъ отц. Въ то время ему было двадцать шесть лтъ и, окончивъ академію художествъ, онъ весь отдался изученію и работамъ по части живописи. Онъ сильно любилъ искусство и изучилъ его добросовстно, но увлеченіе его нсколько охлаждалось недовріемъ къ своимъ силамъ, а спокойное состояніе духа его было возбуждено обманутымъ чувствомъ. Его картины не имли успха, женщина, которую онъ обожалъ, упала низко, въ чемъ онъ не могъ сомнваться и о чемъ забыть ему было не такъ легко. Онъ чувствовалъ себя несчастнымъ въ то время, когда получилъ извстіе о приближающейся смерти отца.
Это было событіе для него неожиданное, близости и возможности котораго онъ не допускалъ. Съ быстротою птицы онъ полетлъ въ Заполянку, гд незасталъ уже отца въ живыхъ, за нсколько дней до его прізда пріхалъ также его братъ, случайно и проздомъ, на короткое время.
Тогда родился вопросъ у обоихъ братьевъ: что длать съ Заполянкой? Когда они выбирали жизненную дорогу и родъ занятій, крпкій организмъ и хорошее здоровье отца, казалось, общали ему долголтнюю жизнь, и оба брата избрали себ родъ занятій сообразно своимъ наклонностямъ и способностямъ, одинъ сдлался инженеромъ, другой — артистомъ. Теперь къ нимъ перешла по наслдству деревушка, съ которой они не знали, что длать. Для Виктора оставаться въ ней было дломъ немыслимымъ, Зенонъ также въ данную минуту не могъ объ этомъ думать.
По мннію Виктора, отдача въ аренду земли могла довести до окончательной потери собственности, при чемъ это могло быть сопряжено съ непріятными и лишними хлопотами. Онъ настаивалъ на продаж Заполянки съ тмъ, чтобы полученную сумму посл продажи раздлить между собою.
Зенонъ сразу согласился на предложеніе брата, но потомъ началъ колебаться и потребовалъ отложить разршеніе этого вопроса, затмъ еще разъ согласился на намреніе брата и снова передумывалъ, медлилъ и находилъ его неудобнымъ. Между тмъ онъ ходилъ по полю, по лсу, осматривалъ усадьбу и домъ, припоминалъ давно минувшія обстоятельства, впечатлнія и личности. Постилъ нсколькихъ помщиковъ по сосдству. Викторъ горлъ нетерпніемъ и настаивалъ на какомъ-нибудь ршеніи — онъ не имлъ времени долго ждать и хотлъ знать положительно, будетъ ли продано имніе, за какую сумму и когда онъ можетъ получить свою часть.
Въ одинъ изъ вечеровъ, осенью, какъ и теперь, Зенонъ очутился на томъ же склон возвышенія съ сосновымъ лсомъ и точно также, какъ и сегодня, охватилъ взглядомъ видъ, представлявшійся съ этого мста. Онъ сидлъ на густомъ мху, опершись о пень срубленнаго дерева, среди завядшаго папоротника, можжевельника, который, высыхая, окрашивался въ красноватый цвтъ, за нимъ стояли темныя сосны и кое-гд березы, листья которыхъ были точно позолоченныя, по об стороны дороги среди поля, торчали стебли растеній безъ цвтовъ и листьевъ, но обвшанные сменами разной формы и величины, а вспаханныя поля, покрытыя желтымъ рпищемъ, уходили вдаль, по взрытой земл, туда, далеко къ краю неба, усяннаго разноцвтными облаками. Вечерняя заря занялась. Ея красновато-желтый свтъ ложился на поля, подымаясь въ воздух надъ пашней, надъ небольшими лсами, разбросанными по холмамъ, надъ усадьбой Заполянки, которая со своими деревьями и трубами представляла деревенскую картину, нарисованную на золотисто-красномъ фон.
На противоположной сторон, подернутой туманомъ и синевой, расположена была крестьянская срая деревня, откуда подымались къ небу струйки дыма.
Въ этой картин природы проявлялась и вечерняя тишина, и осенняя грусть, въ ней было нчто рдкое по своей простот и вмст съ тмъ величественное. Зенонъ долго смотрлъ на небо и землю, погружая въ нихъ свой разумъ и душу, то ему казалось, что онъ ими дышитъ, то наоборотъ, что онъ ими поглощенъ.
Онъ почувствовалъ себя однимъ изъ атомовъ, составляющихъ эти облака, эту зорю, эти поля, изрытыя бороздами, эти сосны, словно запятнанныя желтымъ цвтомъ березъ и красноватымъ цвтомъ вересковъ.
Въ эту минуту чувство сродства со всмъ окружающимъ его, пробудившееся въ немъ со дня прізда въ Залолянку, всецло охватило его. Слдствіемъ этого было то, что онъ остался въ Заполянк. Если бы онъ всею силою молодости врилъ въ себя и людей, можетъ быть, онъ и не поступилъ бы такъ, но чувствуя въ себ кое-какія способности, онъ уже не врилъ въ ихъ силу — жизнь тронула его одною изъ язвительнйшихъ сторонъ своихъ — разочарованіемъ.
Онъ не могъ освободиться отъ совершившагося въ немъ нравственнаго переворота, и не врилъ уже въ то, что могло что-либо существовать совершенное на земл, во всемъ, въ искусств, въ слав, въ счастьи. И тогда-то онъ заключилъ условіе съ братомъ и остался.
Съ тхъ поръ уплыло 18-ть лтъ. Но какъ они уплыли? Это только онъ одинъ зналъ и теперь объ этомъ узнаетъ его братъ, котораго онъ такъ давно не видлъ и представлялъ себ такимъ, какимъ онъ былъ въ дни молодости, казавшейся ему теперь сномъ, въ т дни, когда жилось хорошо и когда онъ врилъ во возможность хорошаго. Оба брата писали другъ другу очень рдко, иногда въ нсколько лтъ разъ и какъ одинъ, такъ и другой о смерти одного изъ нихъ могъ узнать только или изъ газетъ, или случайно, но Зенонъ не претендовалъ за это на Виктора. Мысль о немъ иногда лишь возбуждала въ немъ досаду, ему бывало тяжело на душ… Вс эти думы выражались у него въ двухъ словахъ: ‘Разлука и забвеніе — синонимы’.
Онъ былъ глубоко убжденъ, что братъ его гораздо лучше другихъ людей, прежде всего потому, что онъ ему ближе всхъ. Въ сравненіи съ нимъ, ему даже жена казалась боле чуждою — онъ узналъ ее и женился на ней въ довольно отдаленныхъ мстахъ, она не вдала, при какихъ обстоятельствахъ онъ провелъ свое дтство и свою молодость. Теперь только онъ увидитъ человка, который такъ же, какъ и онъ самъ, зналъ его мать, плакалъ по отц, человка, къ которому можетъ обратиться съ вопросамъ въ каждомъ уголк Заполянки: Ты помнишь ли?.. Обоюдныя воспоминанія казались ему сильнымъ связующимъ звеномъ, онъ любилъ вспоминать пережитое… При этомъ, Боже мой, онъ въ состояніи будетъ провести два дня съ человкомъ, равнымъ ему, по развитію, а можетъ быть, и боле высокимъ, посовтоваться съ никъ о длахъ личныхъ и обыкновенныхъ, наговориться о вещахъ отвлеченныхъ и возвышенныхъ, самыхъ существенныхъ для человка, о которыхъ вчно онъ только и думалъ, но думалъ въ одиночеств. Наконецъ, посл долгихъ лтъ, онъ откроетъ хотя передъ кмъ-нибудь всю свою душу и въ состояніи будетъ сказать ему: ‘Видишь ли, какъ я страдалъ и отъ чего отрекся, и чего совершить не былъ въ состояніи, чему я радовался и что у меня болитъ, что меня мучитъ и тревожитъ!’
Наконецъ, онъ вздохнетъ полною грудью при мощномъ и сочувствующемъ сердц, которому въ состояніи будемъ не колеблясь и безъ угрызенія совсти поврить все, какъ братскому сердцу. У нихъ не было родства и даже никакихъ близкихъ родственниковъ, на всемъ свт они другъ для друга были самыми близкими по крови, по душ и разуму, и Зенонъ Горничъ не забывалъ, какъ нужно держать себя съ людьми высшаго интеллектуальнаго и нравственнаго развитія, подобными брату.
Викторъ былъ человкъ весьма умный, чувствительный и добрый, что не подлежало ни малйшему сомннію. Что онъ по нскольку мсяцевъ, а потомъ по нскольку лтъ не отвчалъ на его письма и въ продолженіи 18-ти лтъ, ни разу не постилъ Заполянки, что это могло доказывать? Только то, что онъ былъ поглощенъ тяжелымъ предпринятымъ трудомъ, вихремъ общественныхъ отношеній и, можетъ быть, домашними заботами, такъ какъ Викторъ былъ давно женатъ, имлъ дочь, но нсколько лтъ тому назадъ овдовлъ, о чемъ писалъ ему въ короткомъ, но полномъ грусти письм. Онъ также въ промежутокъ этого долгаго времени много претерплъ. Такія мягкія сердца, какъ его, представляютъ весьма податливый матеріалъ для всякихъ уколовъ жизни. Викторъ же имлъ сердце мягкое. Зенонъ очень хорошо помнилъ печаль брата посл потери отца, и съ какою легкостью, по дружески онъ заключилъ съ нимъ условія по имнію. Въ настоящее время, при первой возможности, онъ прізжаетъ… Онъ человкъ добрый, чувствительный, умный и — братъ, родной братъ по крови и душ!
Зенонъ сидлъ на склон возвышенія передъ любимымъ видомъ и попросту замечтался. Въ его воображеніи образъ брата, котораго онъ давно не видлъ, представлялся ему съ каждою минутою возвышенне, прекрасне и дороже… Эти два дня, которые онъ проведетъ съ нимъ, даже бросали лучи самой свтлой надежды на будущее. Теперь, когда опять они увидятся и, обоюдно напомнивъ о себ, чмъ они дйствительно другъ для друга, теперь они никогда уже боле не растянутся на такое продолжительное время. Ихъ переписка будетъ оживленная, отъ времени до времени, каждый изъ нихъ, поочередно, подетъ навстить другого, хотя бы при этомъ и [потребовалась нкоторая жертва. Теперь ужъ онъ, Зенонъ Горничъ, не будетъ одинокой и молчаливой душей, онъ изгонитъ изъ своего сердца тоску, которая издавна залегла въ немъ глубоко. Напротивъ того, узжая къ брату, онъ соприкоснется съ широкою жизнью, онъ увидитъ и услышитъ на свт то, чего онъ уже не надялся видть и слышать, онъ высвободится изъ застоя, повеселетъ.. оживетъ.
Онъ вскочилъ съ мста, на которомъ сидлъ, облокотившись о пень срубленнаго дерева, и бодрымъ шагомъ и съ веселымъ выраженіемъ лица направился домой.
Въ тотъ же самый часъ, когда наканун семья Горнича обдала въ полной недовольства и мрачности семейной атмосфер, теперь, за тмъ же самымъ столомъ, раздавался говоръ оживленныхъ и веселыхъ голосовъ. Зенонъ Горничъ могъ бы найти въ этомъ тему для размышленій надъ тмъ, что боле всего занимало его разумъ, надъ измнчивостью всего въ жизни. Но въ настоящую минуту онъ ни надъ чмъ не размышлялъ, его нравственная сторона проявлялась только въ чувств радости и нжности, алередъ собою онъ видлъ только своего брата. По прізд со станціи желзной дороги, онъ прямо повелъ его къ обду. Онъ не хотлъ и слышать протеста Виктора, не желавшаго явиться передъ дамами въ дорожномъ и запыленномъ плать, онъ громко и искренно смялся надъ этимъ, говоря, что его жена и ея сестра не дамы, а женщины и вдобавокъ деревенскія, не имющія никакого понятія объ общественномъ этикет.
— Но я не имю еще удовольствія знать твоей жены и ея сестры, а показаться имъ въ первый разъ въ такомъ невыгодномъ свт…
Но онъ не могъ окончить своего замчанія, Зенонъ почти силою втащилъ его въ комнату, гд онъ очутился передъ Сабиной, до такой степени испуганной, что у нея дрожали руки, и передъ серьезной, но привтливой Розаліей. Анелька и Казіо, немного принарядившіеся по случаю прізда дяди, стояли за матерью и теткою. Викторъ поцловалъ у Сабины и Розаліи руку, выразивъ имъ свою радость по случаю знакомства съ ними, съ полною искренностью обнялъ здоровавшихся съ нимъ дтей, бросилъ мимолетный внимательный взглядъ на глаза Сабины, которые бгали отъ испуга, и изящную фигуру Розаліи, сказавъ при этомъ нсколько вжливыхъ и любезныхъ замчаній, отличавшихся гладкостью рчи, затмъ, вс услись за столъ.
Для каждаго посторонняго, не знавшаго обоихъ братьевъ, казалось бы невозможнымъ, что Викторъ былъ старше Зенона, на видъ онъ казался моложе послдняго, по крайней мр, лтъ на десять. У него были темные волосы, онъ былъ средняго роста съ нкоторою дородностью, но въ движеніяхъ его сказывалось еще много молодости и гибкости. Его лобъ былъ блъ и открытъ, лицо свжее и темные красивые, живые и веселые глаза. Говорилъ онъ гладко и легко, свобода въ обращеніи свидтельствовала о его большомъ умньи устраивать дла, завязывать новыя отношенія и вести самые разнообразные разговоры. Туалетъ его, въ которомъ ему не хотлось показаться дамамъ, дйствительно нсколько запылился въ дорог, но онъ былъ тонкой матеріи и изящнаго покроя. Замчательнымъ былъ также пріятный звукъ его голоса, полный симпатіи и сердечной теплоты, которыя сказывались и въ его взгляд и улыбк.
Усвшись за столъ и заткнувъ салфетку, онъ съ аппетитомъ кушалъ супъ, который безукоризненно приготовила Маріанна, разсказывалъ разные случаи изъ своего довольно продолжительнаго путешествія, все это въ форм до такой степени занимательной и подчасъ смшной, что даже Сабина перестала бояться незнакомаго человка и слушала его со вниманіемъ и удовольствіемъ, не заботясь о качеств подаваемыхъ блюдъ. Зенонъ совершенно наивно и, какъ дитя, разражался громкимъ смхомъ при мало-мальски остроумномъ слов брата, но хотя онъ чистосердечно и громко смялся, въ глубин его глазъ выражалась грусть. Онъ наливалъ въ стаканъ и рюмку гостя пиво и вино, которое на-скоро привезъ изъ узднаго города, усердно угощалъ его, наклонившись къ нему и смотря ему прямо въ глаза. Викторъ на это особенное и нервное ухаживаніе брата почти не обращалъ никакого вниманія. Онъ много лъ и мало пилъ, разсказывалъ, смялся и боле всего смотрлъ на Розалію, и чаще всего обращая къ ней свою рчь. Она-то, главнымъ образомъ, и поддерживала разговоръ съ гостемъ, такъ какъ Сабина, вообще малоразговорчивая, въ присутствіи незнакомаго ей человка молчала, какъ рыба. Зенонъ былъ черезчуръ взволнованъ, чтобы вести какой-либо серьезный разговоръ, Павелекъ, который сегодня тоже обдалъ вмст, смотрлъ и слушалъ съ любопытствомъ, но былъ смущенъ, дти молча устремляли свой взглядъ на дядю, точно на радугу. Розалія же была спокойна и уврена въ себ, она задавала гостю вопросы, которые вполн удовлетворяли его, отвты ея были свободны и занимательны, а, угощая его, она скрашивала этимъ неповоротливость запуганной сестры и растроганнаго шурина. Въ черномъ, но праздничномъ плать, съ черными волосами, зачесанными просто, но къ лицу, изящно сложенная и съ правильными чертами лица, она изображала уже отцвтающую, но еще привлекательную женскую красоту. Викторъ незамтно присматривался къ ней, какъ бы нсколько интересуясь ею, посл чего переносилъ взоръ свой на Сабину и брата, и въ глазахъ его отражалось то удивленное, то плутовское выраженіе. Разговоръ вертлся на путешествіи, которое Викторъ уже совершилъ и собирался еще совершить, а также вообще на путешествіяхъ. Розалія была въ этотъ день въ дух и любезна со всми, за исключеніемъ Павелка, съ которымъ она не поздоровалась передъ обдомъ, длая видъ, что не замчаетъ его. Только уже среди обда она мелькомъ взглянула на него иронически и со смхомъ обратилась къ гостю:
— Между нами здсь также находится нкто, кто собирается въ дорогу за золотымъ руномъ.
Викторъ посмотрлъ на юношу, который покраснлъ, какъ маковъ цвтъ, и опустилъ глаза, съ видимо непріятнымъ чувствомъ. Онъ еще вовсе не говорилъ съ своимъ хозяиномъ и благодтелемъ о своихъ намреніяхъ, и намекъ на нихъ при всемъ обществ ставилъ его въ щекотливое положеніе. Зенонъ Горничъ тотчасъ же понялъ это и, несмотря на обиду, нанесенную ему воспитанникомъ, ему сдлалось жаль послдняго. ‘Зачмъ такъ стыдить его?’ подумалъ онъ. Разговоръ, который у нихъ будетъ потомъ, произойдетъ безъ свидтелей. И, чтобы вывести Павелка изъ непріятнаго положенія, онъ началъ скоро и подробно разсказывать брату о Горкевич, о род и выгодахъ того мста, которое онъ получилъ и для котораго онъ покидаетъ насиженное мсто, о страсти его къ агрономіи и къ широкому хозяйству, что и склоняетъ его къ отъзду боле, нежели денежныя выгоды. Розалія поддерживала слова шурина, признавая Горкевича человкомъ интеллигентнымъ, любящимъ науку. Такой человкъ можетъ всегда принести много пользы себ и другимъ. Викторъ, которому братъ представилъ Павелка, какъ своего воспитанника и помощника, ласково взглянулъ на юношу и спросилъ:
— Ваша предполагаемая дорога, молодой человкъ, находится въ связи съ отъздомъ господина Горкевича?
Вмсто Павелка, отвтила Розалія:
— Да, нашъ Павелъ детъ также составить себ состояніе, вотъ уже два мсяца, какъ онъ возымлъ это намреніе, а мой шуринъ и мы узнали объ этомъ только вчера и отъ посторонняго. Но въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, такъ какъ, во-первыхъ, нтъ на свт такой любви, которой бы не приберегли для выгоднаго дла…
— Вы, однако, отлично передлываете пословицы!— засмялся Викторъ.
— А во-вторыхъ, куда конь съ копытомъ, туда и ракъ съ клешней!
Она говорила свободно, весело, такъ, какъ будто бы ей и въ голову не приходило кого-либо кольнуть этими словами. Павелекъ имлъ видъ человка, претерпвающаго жестокія муки, Зенонъ Горничъ возмутился за него и сказалъ серьезно:
— Что касается коня и рака, то нельзя наврное утверждать, кто конь, а кто ракъ, что же касается тайны, скрытой отъ насъ, то это происходило отъ того, что будущій путешественникъ колебался и обдумывалъ свои намренія.
При послднихъ словахъ онъ по пріятельски моргнулъ Павелку, который взглянулъ на него съ удивленіемъ, смшаннымъ съ восхищеніемъ.
— Поздравляю васъ съ такою предпріимчивостью и энергіей! Ласково обратился къ нему Викторъ, это очень хорошо, очень пріятно, что вамъ удалось получить выгодное мсто, гд вы получите возможность работать подъ руководствомъ такого предпріимчиваго и энергичнаго человка, какимъ, судя по отзывамъ о немъ, долженъ быть господинъ Горкевичъ. Прежде всего предпріимчивость и энергія! Необходимо заране созидать себ будущность!
— Но,— проговорилъ Зенонъ,— созиданіе будущности вдь не зависитъ только отъ выгоднаго мста и большихъ доходовъ.
— А отъ чего же она боле зависитъ?— спросилъ Викторъ.
Зенонъ, съ нкоторымъ удивленіемъ въ голос, отвчалъ:
— Вдь молодой человкъ иметъ передъ собою будущность двойную: матеріальную и нравственную.
Викторъ засмялся и быстро подтвердилъ:
— Конечно, разумется, объ этомъ нечего и вспоминать: шестая заповдь гласитъ: не убій! восьмая — не укради!
— Это элементарно! Очень естественно, что о нравственности, предписываемой закономъ, нечего даже и вспоминать. Но за ея предлами есть для высшихъ обязанностей и добродтели еще широкое поле.
Викторъ, поглядвъ съ минуту на брата и, размышляя, отвтилъ:
— Да, есть, дйствительно есть, не знаю только, такъ ли широко поле, о которомъ ты говоришь, но оно есть. Только на этомъ пол уже ходятъ сестры милосердія и другія Божьи овечки. И пусть ихъ ходятъ на здоровье. Для насъ же, мірскихъ козловъ, прежде всего предпріимчивость, практичность и энергія! Очень естественно, что заниматься грабежомъ по большимъ дорогамъ, воровать, давать подложные векселя не слдуетъ, такъ какъ за это можно попасть на этомъ свт въ тюрьму, а…
И, засмявшись, онъ пріостановился и принялъ серьезный видъ.
— А propos тюрьмы, слышали ли вы о случившемся на-дняхъ знаменитомъ финансовомъ скандал, послдствіемъ котораго было судебное дло?— спросилъ -онъ.
Такъ какъ жители Заполянки почти ничего объ этомъ не слыхали, хотя и знали кое-что изъ газетъ, то Викторъ разсказалъ вс подробности. Это было одно изъ тхъ нечистыхъ финансовыхъ длъ, послднее дйствіе которыхъ разыгрывается обыкновенно въ суд. Когда онъ окончилъ разсказъ, Зенонъ замтилъ:
— Вотъ видишь ли, Викторъ, до чего доводятъ иногда предпріимчивость и энергія, практикуемыя безъ вниманія къ той добродтели, по полю которой ходятъ сестры милосердія и другія Божьи овечки!
Викторъ посмотрлъ на брата удивленными глазами.
— Какое же отношеніе иметъ одно къ другому? Вслдствіе того, что гд-то нсколько мошенниковъ обокрали банкъ, я не могу составить себ состоянія честнымъ образомъ?
— Ты совершенно правъ, но только весьма трудно наполнять шкатулку, не опоражнивая сердца.
Викторъ слушалъ внимательно, но слова брата его разсмшили.
— Какъ! не опоражнивая сердца?— проговорилъ онъ, смясь:— напротивъ, милый мой, совершенно наоборотъ! Только тогда, когда имется полная шкатулка, можно наполнять и сердце… разными хорошими вещами.
— Не знаю, о какихъ такихъ хорошихъ вещахъ говоришь ты,— смшавшись, сказалъ Зенонъ.
— О всякаго рода вещахъ, мой милый, о всякаго рода хорошихъ вещахъ: о развлеченіяхъ, удовольствіяхъ, о веселомъ препровожденіи времени, а въ особенности о наилучшей изъ всхъ:— о любви. Только обладая полной шкатулкой, можно позволить себ всю эту роскошь, въ особенности послднюю — во всхъ отношеніяхъ самую дорогую!..
Говоря о любви, онъ бросилъ взглядъ на Розалію, которая шутливо замтила:
— Шуринъ мой, вообще, враждебно относится ко всякой роскоши…
Викторъ повернулся къ брату и посмотрлъ ему въ лицо.
— Что такое? Ты врагъ роскоши? Эксъ-артистъ? Не врю… А что ты длалъ въ Мюнхен, а? не помнишь? Объ этомъ теперь говорить недозволительно…
Онъ плутовски посмотрлъ на Сабину, которая ужасно смшалась, а Зенонъ немного нахмурился, но, желая поддлаться подъ тонъ брата, шутливо возразилъ:
— Что прошло, того ужъ нтъ. Это давнишнія дла, дла давно минувшихъ дней…
— Много лтъ тому назадъ, какъ ты сдлался отшельникомъ! Ха, ха ха!
Смясь, онъ обнялъ брата, поцловалъ его въ об щеки и сказалъ:
— О, ты, мой Милый Отшельникъ! ‘
Обдъ кончился, но Сабина, какъ это обыкновенно бывало съ нею при гостяхъ, забыла попросить встать изъ-за стола. Ея голова была такъ переполнена тмъ, что гость кушалъ и что онъ будетъ сть, нсколько шумный разговоръ до такой степени путалъ ея мысли, что она бы сидла до самаго вечера за столомъ, если бы не выручила ея Розалія, вставшая изъ-за стола.
Въ гостиной, довольно помстительной, но съ низкимъ потолкомъ и старосвтскою мебелью, Викторъ поймалъ пробгавшую возл него Анельку и шутливо сталъ разспрашивать ее объ ученіи и играхъ, незамтно присматриваясь къ вншнему виду подростающей двочки, унаслдовавшей отъ матери личико круглое, блое и румяное.
— Пойдемъ пройтись, Викторъ,— предложилъ Зенонъ,— воображаю, съ какимъ нетерпніемъ ты ожидаешь посмотрть землю и небо въ Заполянк. Посл восемнадцати лтъ…
— Согласенъ, согласенъ!’ — съ охотою согласился гость, Но тотчасъ же обратился къ дамамъ:
— Конечно, вы не откажете намъ въ вашемъ обществ?
Онъ говорилъ во множественномъ числ, но смотрлъ только на Розалію, Сабина сдлала безпокойное движеніе, что-то прошептавъ о недостатк времени и о необходимости остаться дома,— Розалія же отвтила, улыбаясь:
— Посл такой долгой разлуки мы бы не хотли своимъ присутствіемъ помшать откровенному разговору братьевъ.
— Ахъ, Боже мой! Что же мы могли бы сказать другъ другу такого, чего бы цлый свтъ не могъ услышать! Вдь мы не влюбленная парочка. Не правда ли, мой милый отшельникъ?
Онъ опять обнялъ Зенона и потрепалъ его обими руками по плечамъ. Но Розалія положительно отказалась принять участіе въ прогулк, и братья вышли вдвоемъ въ садъ.
Этотъ садъ былъ любимымъ созданіемъ, утшеніемъ и гордостью Зенона.
. Онъ жаждалъ прежде всего показать его брату. Были въ немъ старыя аллеи, полныя для обоихъ воспоминаній дтства. Всякому, безъ сомннія, пріятно увидть родное мсто, содержимое съ такою заботливостью, такъ обогащенное и разукрашенное. Зенонъ молчалъ и оживленными глазами высматривалъ на лиц брата признаки перваго волненія и удивленія. Но, отойдя нсколько десятковъ шаговъ отъ подъзда дома, Викторъ обратился къ нему и вполголоса сказалъ:
— Эта твоя свояченица, хотя и не первой молодости, но еще очень интересна. Должно быть, она была очень хороша собою, да и теперь еще, ого! сидятъ чертики въ глазахъ! При этомъ она очень мила… Не правда ли?..
Онъ улыбнулся плутовски, смотря брату въ глаза. Для него такое начало разговора было неожиданнымъ, и потому онъ только, проговорилъ:
— Да, это правда, Розалія была очень хороша и очень мила.
— Что же ты такъ равнодушно объ этомъ говоришь? Ну, признайся, что, живя съ такой женщиной подъ одной крышей, съ утра до вечера, въ деревн… невроятно, чтобы не было… такъ, чего-нибудь… между вами!
Зенонъ остановился, какъ вкопанный, широко раскрывъ глаза. Посл минутнаго остолбеннія онъ проговорилъ:
— Что такое? между мною и Розаліей? Вдь это сестра моей жены!..