ДОНЪ КАРЛИНО.
ДОНЪ КАРЛИНО.
РАЗСКАЗЪ К. ДЕ-МАРКИ.
РАЗСКАЗЪ К. ДЕ-МАРКИ.
——
<Перевод Н. Н. Фирсова>
‘Отечественныя Записки’, No 11, 1883
Дон Карлино, Де-Марки Эмилио, Год: 1880
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Черезъ годъ, никакъ не позже, по окончаніи курса богословія, донъ Карлино получилъ бы возможность совершить мессу. Графъ Мауриціо, владлецъ великолпнйшаго дворца въ Качилаго, человкъ вліятельный, камергеръ папы {Разсказъ относится до нашихъ дней.}, общалъ лично отрекомендовать юношу мстному архіепископу. Можно себ вообразить съ какимъ нетерпніемъ ожидало приближенія этого событія все семейство Мальгаши, не останавливавшееся ни передъ какими жертвами, чтобы только достойно подготовить донъ-Карлино къ духовной карьер. Онъ былъ предпослдній изъ пяти дтей у отца. Трое были мужскаго пола, двое женскаго. Послднія славились своимъ безобразіемъ, пользовались прозваніемъ ‘двухъ смертныхъ грховъ’, и конечно, никакому деревянному чурбану никогда во вки вковъ не вздумалось бы жениться ни на которой изъ нихъ. Мать давно уже умерла, но отецъ былъ живъ. Онъ былъ мужичина крупный, строгій и грубый, привыкшій ругательски орать на своихъ муловъ, и невыносившій ослушанія.
Мальгаши торговали рисомъ, и другими зерновыми хлбами на базарахъ Монцы, Лекко и Санта-Маріа. Но, частію вслдствіе нкоторыхъ семейныхъ несогласій, частію по упрямству старика, который знать не хотлъ новыхъ порядковъ, немного по причин разроставшейся американской конкурренціи, дла за послднее время шли плохо, и приходилось вынимать изъ кубышки гроши, отложенные на черный день.
Старикъ теперь часто бывалъ дома, обыкновенно онъ задумчиво сидлъ съ потухшей трубкой въ зубахъ въ обширной кухн, передъ очагомъ, на которомъ всегда кипла или разогрвалась похлебка, на случай, если кто изъ домашнихъ вернется домой и захочетъ сть. Потому что мущины возвращались домой во всякое время дня и ночи, во всякую погоду и непогоду. Подъдутъ ко двору, отпрягутъ лошадей, перетащатъ мшки изъ телегъ въ сарай, съдятъ чашку похлебки, да кусокъ мяса съ томатомъ, запьютъ ду бутылкой вина, завалятся спать и захрапятъ на мшкахъ въ углу, иногда не раздваясь и не снявъ даже сапоговъ. Иногда на старика находила блажь, онъ требовалъ, чтобы ему отдали отчетъ, показали росписки и счеты, тогда между отцомъ и сыновьями начиналась музыка, которую далеко нельзя было назвать гармоничной. Онъ былъ подозрителенъ, скупъ, придирчивъ. Они дерзки, падки до вина, часто просто пьяны. Вс они надляли другъ друга самыми, что ни на есть непечатными титулами, орали, и наконецъ, начинали размахивать кулаками съ довольно опасной энергіей. Тогда считали необходимымъ вмшаться въ концертъ Тана и Гита, дв ‘родныя сестры смертнаго грха’. Двки голосили кларнетомъ и флейтой. Гамъ долеталъ до комнатки верхняго этажа, въ которой донъ Карлино силился согласовать доводы С. омы съ философіей Аристотеля. Старая бабушка Меренціана просыпалась отъ шума. Бабушк было 80 лтъ, душевная она была старушка, любящая и богобоязненная, семья только ею еще и держалась, какъ держится иногда старый разваливающійся башмакъ, благодаря тому, что не,лопнула одна, но зато лучшая, дратва.
Съ тхъ поръ, какъ дла пошли подъ гору, можно сказать, что въ дом никто покоя не зналъ. Женщины, чуткія на предчувствія, предвидли близость горькой нужды, и съ ужасомъ помышляли о томъ, что съ ними станется, когда, похоронивъ своихъ стариковъ, имъ придется жить Христа ради на хлбахъ у Бисто и Джакомо. Къ счастію, у нихъ былъ еще третій братъ, донъ-Карлино. Считалось дломъ ршенымъ, что когда его посвятятъ въ попы, и поставятъ на мсто, то одна изъ сестеръ передетъ жить къ нему въ домъ, чтобы заниматься хозяйствомъ. Подразумвалось, что, спустя нсколько времени, и другая сестра переберется къ нему же.
Никто не могъ сказать, чтобы донъ-Карлино не былъ даровитъ, либо неученъ, никто не могъ упрекнуть его въ недостатк усердія къ своему длу. Въ семинаріи его считали свтлой головой, особенно по части богословскихъ споровъ. Газета Civilta Cattolica напечатала нсколько его статей, замченныхъ внимательными читателями.
Для бабушки Меренціаны донъ-Карлино былъ самымъ великимъ на свт человкомъ, она ему, какъ святому, была готова молиться. Съ самаго того дня, когда она начала вязать для него первую пару чулокъ изъ черной бли, до сегодняшняго дня, когда она вязала уже 34-ю пару такихъ чулокъ, у старухи не было на сердц пущаго страха, какъ умереть, не успвъ помолиться у первой обдни, которую будетъ служить ея внукъ. По правд сказать, не взирая на этотъ изнуряющій страхъ преждевременной кончины, бабушка, день за день, день за день, да и дожила до 80 лтъ, не зная ни лекаря, ни лекарства. А все-таки жизнь наша въ руц Божіей, и длитъ ее Господь, когда жить не хочется, а возьметъ ее, когда умирать неохота. Дожить до этого желаннаго дня, то есть до будущей пасхи, пріобщиться святыхъ тайнъ изъ рукъ внука, осниться крестнымъ знаменіемъ въ церкви, когда онъ благословляетъ паству, и потомъ склонить голову передъ вчностію, заснуть навсегда — это для нея не казалось смертію, а торжественнымъ вступленіемъ во врата рая. Блаженство есть цлебная трава, которую можно найти во-время и повсюду, надо только умть отличать ее отъ множества другихъ схожихъ съ нею травъ.
Бабушка была уврена, что нтъ на свт человка, который такъ хорошо читалъ бы по латыни, какъ ея донъ-Карлино. Бдняга курато {Приходскій священникъ.}, выросшій и прожившій весь свой вкъ тоже въ старой вр, не имлъ возможности даже прожевать латинскія слова, потому что у него вс зубы уже повыпали. Но ея внукъ сладостно распвалъ на этомъ язык, словно зналъ весь требникъ наизусть.
А проповди! онъ нетолько сыпалъ обильно цитатами священнаго писанія — словно у него вс карманы были полны текстами — но доводилъ до слезъ даже тхъ, у кого въ груди на мст сердца былъ вложень сухой каштанъ. Это было до того справедливо, что докторъ Делла-Рокка, закоснлый франмасонъ, который чуть не двадцать лтъ алтаря не видалъ, всегда приходилъ въ церковь слушать проповди донъ-Карлино, и любилъ вести съ нимъ философскіе споры. И юноша постоянно, какъ говорится, затыкалъ его за поясъ, потому что онъ былъ въ философіи чуть ли не сильне самого Карло Биромео.
Вотъ какого мннія о своемъ внук была бабушка Меренціана. И чмъ только ни старалась она угодить ему! Когда онъ, во время вакансій, прізжалъ мсяца на три, на четыре домой, ему каждое утро подавали чашку шоколату, нсколько ломтиковъ поджаренной булки, и кружочикъ свжаго-свжаго масла. Въ полдень для него всегда была готова тарелка супу, и куриное крылышко, и только для одного него ставилась на стол бутылка вина. А если Бисто или Джакомо начинали ворчать и сердиться на этого курода, который никогда не помогалъ имъ перетаскивать мшки съ зерновымъ хлбомъ, то бабушка, энергично потрясая лентами своей повязки, возражала, что возиться съ огромными книгами, за которыми онъ сидлъ цлый день, куда трудне, чмъ нагружать возъ мшками съ рисомъ, и что если они, Бисто и Джакомо, утаптываютъ въ пот лица большую дорогу въ Бріанца, такъ и онъ въ свою очередь подготовляетъ добрымъ людямъ пути въ царствіе небесное и отмаливаетъ грхи ближняго.
Сестры соглашались съ бабушкой. Бда, коли кто заднетъ ихъ братца-патера! Вс он предчувствовали, что онъ явится якоремъ спасенія въ ту минуту, когда домъ и семья дойдутъ до окончательнаго распаденія. Несомннно, что онъ скоро получитъ хорошій приходъ, будетъ даже назначенъ благочиннымъ, и тогда въ его дом на всхъ хватитъ и хлба, и похлебки.
— Когда я умру, говаривала ему иногда бабушка, усвшись около него:— когда я умру, Господь знаетъ, что у насъ въ дом подется. И, попомни мое слово, донъ Карлино, что ты, только ты одинъ можешь спасти ихъ души и плоти ихъ не дать погибнуть. Старикъ (бабушка своего сына всегда звала старикомъ), старикъ усталъ, и ропщетъ на провидніе. Братья твои до кабака стали падки. Мало стало вры, мало страха Господня. Одинъ ты — попомни это — можешь спасти утопающую ладью. Коли Господь сподобитъ меня предстать предъ него, я о всхъ стану молиться… Ну, да его святая воля… Вотъ, лишь бы до Христова дня мн дожить.
Слушая такія рчи, донъ-Карлино поникалъ головой, и словно трепетъ, отъ котораго онъ не былъ въ силахъ воздержаться, пробгалъ по всему его существу.
Часто онъ ничего не отвчалъ бабушк, вставалъ и уходилъ изъ дому съ книгой подъ мышкой, и брелъ по первой попавшейся ему тропинк, уводившей его въ горы. И что-то восторженное свтилось въ его глазахъ, устремленныхъ въ даль. Во время такихъ прогулокъ, онъ нердко встрчался съ докторомъ Делла-Гокка. И они просиживали жаркіе полуденные часы въ тнистой рощ, увлекаясь своими философскими спорами.
Доктору было лтъ подъ пятьдесятъ, и, конечно, онъ не былъ чернокнижникомъ, какъ увряли окрестныя кумушки. Но у него былъ свой взглядъ на вещи, взглядъ, который онъ любилъ излагать, всегда готовый добродушно внимательно выслушать и чужое мнніе. Мягкость его обращенія, искреннее добродушіе и снисходительность къ ближнему длали его настолько пріятнымъ, что его собесдникъ охотно прощалъ ему даже его еретичество.
Надо правду сказать, что прежде, чмъ познакомиться съ докторомъ, донъ-Карлино, привыкшій въ семинаріи относиться къ подобному ‘вольнодумству’ съ великимъ негодованіемъ, не безъ нкотораго ужаса представлялъ себ Делла-Рокка. Но чортъ оказался не такъ страшенъ, какъ его малюютъ, и бесды съ докторомъ постепенно смягчали предубжденія молодого человка. Докторъ былъ далекъ отъ того, чтобы порицать набожныхъ людей. Онъ нетолько не мшалъ дочери усердно посщать церковь, но ежегодно дарилъ ей изображеніе Мадонны, фотографическую или гравированную копію съ картины какого-либо великаго художника. Когда его Терезина возвращалась домой посл причастія, ясная, спокойная, ласковая и нжная къ отцу, онъ, какъ самъ признавался молодому человку, обыкновенно бывалъ тронутъ до слезъ. Но, отеревъ свои сладкія слезы, отвтивъ своему ангелочку-дочурк поцлуями на поцлуи, ласками на ласку, онъ опять погружался въ свое спокойное философское міросозерцаніе, допускающее присутствіе въ мір и зла и добра, и искавшее средствъ умалить зло и увеличить добро.
Донъ-Карлино не затрудняло опроверженіе софистическихъ доводовъ эпикурейцевъ, манихеевъ, аріанъ, и пантеистовъ. Но обыкновенно, когда посл спора съ Делла-Рокка, молодой человкъ возвращался домой, то ощущалъ въ голов тяжесть и смуту, запирался на верху въ своей комнатк и усердно искалъ въ писаніяхъ св. Августина и въ Анджелико отвтовъ на изложенныя докторомъ заблужденія. И когда Джакомо, подымавшійся до зари, запрягалъ своего мула въ телегу, собираясь хать на рынокъ, то видлъ свтъ въ окн брата-патера, и ворчалъ себ подъ носъ: ‘ишь сжетъ масло! не самъ покупаетъ, отъ того и не жалетъ’.
Иногда они спорили съ докторомъ, продолжая прогулку, и незамтно доходили до самаго домика Делла-Рокка. Докторъ жилъ почти въ конц городка: прогулка и споръ ихъ утомляли, добродушный хозяинъ считалъ необходимымъ предложить гостю освжиться стаканомъ вина, или, по крайней мр, чашкой кофею, который Терезина спшила для нихъ сварить.
Эта хорошая двушка была очень довольна, что ея отецъ сближался съ молодымъ патеромъ. Хоть она очень мало смыслила въ эмпиризм, пантеизм и матеріализм, но сердце побуждало ее держать всегда сторону донъ-Карлино, и она иногда ршалась поддерживать его, то просто выраженной здравой мыслью, то жестомъ, то взглядомъ, такимъ хорошимъ, ласковымъ взглядомъ, что въ немъ иногда даже затеривались сухіе доводы и самый предметъ спора.
Подавая донъ-Карлино сахаръ къ кофею, она взглядывала на него и ея глаза словно говорили:
— Не покидайте моего бднаго папу! его надо убдить, и я на вашей сторон.
Выходило какъ въ сказк о гнилыхъ грушахъ, попавшихъ въ корзину съ добрыми грушами.
Каждый разъ, когда донъ-Карлино приходилъ домой отъ доктора, онъ чувствовалъ какое-то изнеможеніе, нравственное и физическое. Даже ноги ломило у него. Словно его ночью дьяволъ палкой поколотилъ. Наступилъ октябрь, вечера стали дивные, одинъ лучше другого. Бесды доктора захватывали часть ночи, и прерывались только изрдка игрой Терезины на фортепьяно.
На возвратномъ пути, донъ-Карлино заглядывался на луну, которая, какъ свтлый парусъ, плыла надъ садами и рощами, надъ домами и надъ стройной колокольней. Его мысль, какъ и его глаза переносились отъ звзды къ звзд, уносились въ безконечное пространство, а въ душ вставало какое-то недовольство, которое испытываетъ путникъ, сбившійся съ дороги во мрак, среди пустынныхъ полей. Онъ опускалъ глаза на блвшую въ свт луны дорогу, онъ видлъ, какъ колыхалась его собственная тнь, съ тонкими ногами, плотно охваченными длинными чулками, съ узкими, доходившими только до колнъ панталонами, съ очертаніями сутаны… Некрасивая, смшная тнь! И вдругъ ему становилось противно. А что противно — онъ самъ не могъ сказать. Съ нкоторыхъ поръ, онъ пересталъ читать свои любимыя книги, лниво работалъ, несмотря на горечь сознательнаго недовольства самимъ собой, недовольства, которое знаютъ только чуткія души, когда не исполняютъ принятаго на себя долга. Его душа походила на орла съ пораненымъ молніею крыломъ. Онъ лежитъ въ ущельи, безсильно жаждетъ возможности ринуться въ пространство, и не можетъ шевельнутся. Когда онъ входилъ на дворикъ своего родного жилища мысли его становились еще мрачне. На этомъ двор почти всегда шла дятельная работа, мускулистые люди возились съ тяжелыми мшками, нагружали телеги, или разгружали ихъ. Масляный фонарь, прившенный къ подоконнику красновато освщалъ мужиковъ, скинувшихъ рубахи и ходившихъ по двору, подъ гнетомъ грузныхъ мшковъ. Бисто и Джакомо смазывали телеги, либо подколачивали гвозди у расхлябавшейся подковы мула, и непремнно кричали, ругались, волновались. А волосы лезли имъ на глаза…
Разъ Джакомо нарочно показалъ видъ, что не замтилъ вошедшаго брата, здорово толкнулъ его кузовкомъ съ бобами, и донъ-Карлино растянулся на земь.
— Кабы ты помогалъ работать добрымъ людямъ, вмсто извиненія пробормоталъ Джакомо:— такъ тебя бы видно было. А то чортъ тебя знаетъ, что ты тутъ бродишь ночью, только подъ ноги суешься…
А мужики расхохотались, когда патеръ шлепнулся.
Донъ-Карлино заперся въ своей комнат, въ потемкахъ. Во рту у него было горько, жолчь подступила. Прежде, онъ умлъ прощать обиды, т. е. когда его призваніе было живо въ сердц его. Теперь, его самолюбіе вопіяло, вопіяло грубо, рзко. Онъ испытывалъ какое-то дикое ощущеніе.
Отчего замерло въ сердц его это призваніе? что это — софизмы доктора, или глаза Терезины?
Онъ не умлъ отвчать себ на эти вопросы. Но онъ испытывалъ, что эти двственные, невинные глаза не могли быть для него источникомъ пагубныхъ сомнній. А между тмъ, его собственное сердце и разсудокъ словно вступили въ союзъ — что случается такъ рдко — и указывали ему какой-то новый жизненный путь.
Но когда онъ преодолвалъ себя, когда старушка бабушка приносила ему обычную чашку кофею, или наполняла его стаканъ старымъ Бароло, {Ломбардское вино.} когда въ конц октября начали падать съ деревьевъ листья, и приблизился день возврата въ семинарію — что тогда сталось со всми доводами этихъ коварныхъ союзниковъ: сердца и разсудка? Разв они не должны были смолкнуть передъ правами, пріобртенными надъ нимъ всей его прошлой жизнью, передъ упованіями, которыя возлагала на него вся семья? Близкіе бичевали его, правда, но разв они могли поступать иначе? Разв въ самомъ дл онъ не питался плодами ихъ неустаннаго труда? Разв его не воспитали на деньги добытыя трудомъ? {Всякій зажиточный итальянскій крестьянинъ мечтаетъ о томъ, чтобы хоть одного сына воспитать для должности патера.} За нимъ ухаживали, ему услуживали, какъ принцу какому. Все потому, что уповали на него, какъ на будущаго патера, опору семьи. И вдругъ, онъ имъ объявитъ: ‘извините пожалуйста, я раздумалъ быть патеромъ’! Это будетъ безчеловчно. Не хочешь быть патеромъ, такъ работай, какъ крестьянинъ. Въ семейств Мальгаши никто не понималъ, чтобы можно было иначе добывать хлбъ насущный. А между тмъ работать, какъ братья… Какое отношеніе можетъ имть его философія съ мулами и вьючными ослами. Однимъ словомъ, онъ не считалъ себя въ прав оторваться отъ интересовъ, которыми жила его семья.
Разъ къ нимъ захалъ графъ Мауриціо, чтобы позвать къ себ обдать семинариста. Старикъ отецъ воспользовался случаемъ и попросилъ у его сіятельства въ займы триста франковъ, потому что, того и гляди, у него домъ опишутъ и продадутъ. Кредиторы сдлались недоврчивы, и лезли изо всхъ щелей, какъ крысы посл землетрясенія: вс надежды, вс общанія опирались на будущаго патера. Вс взоры были обращены къ нему.
— Вотъ какъ только донъ-Карлино мсто получитъ, такъ я и расчитаюсь съ вами.
Это была обычная псня стараго Мальгаши, которую выслушивалъ всякій, кто приходилъ къ нему за деньгами.
— Потерпите маленько, въ будущемъ году дла поправятся: донъ-Карлино посвятятъ, прибавлялъ иногда старикъ.
Бабушка желала видть своего донъ-Карлино патеромъ потому, что она видла въ немъ будущаго молитвенника и спасителя семьи, она благоговйно ждала Пасхи. Остальные семейные были тоже проникнуты нетерпніемъ, но нетерпніемъ животнымъ, можно сказать: имъ хотлось поскоре зарзать агнца, сожрать его мясо, высосать его кровь, согрться въ его шерсти.
Такъ прошелъ октябрь, и наступилъ ноябрь, со своимъ унылымъ небомъ и безконечными дождями. Вода съ шумомъ сбгала съ застреховъ на дворъ, журчала въ канавахъ, небо, все обложенное тучами, лило дождемъ, опускалось на землю туманами.
Извощикъ уже два или три раза приходилъ за чемоданчикомъ донъ-Карлино, а чемоданчикъ все еще не былъ уложенъ. Вернуться въ семинарію — это послдній шагъ, сдлавъ который, было бы еще затруднительне отказаться отъ духовнаго званія. Онъ теперь почти не выходилъ изъ своей комнаты, отговариваясь нездоровымъ. И въ самомъ дл, онъ ничего не лъ, и сталъ походить на покойника.
Разъ вечеромъ, бабушка Меренціана, сердце которой всегда было полно имъ однимъ, проходя мимо дверей его комнаты, прислушалась. Ей показалось, что донъ-Карлино плачетъ. Она вошла. Юноша стоялъ у кровати на колняхъ, руки были раскинуты по одялу, губы прижаты къ лежавшему передъ нимъ распятію, лицо было смочено слезами.
— Что съ тобой? Что случилось?
Онъ пытался отвернуть отъ нея лицо, подавить свои рыданія. Сказать ей правду невозможно. Это все равно, что убить ее. Онъ, какъ могъ, постарался ее успокоить, но нсколько дней посл этой сцены онъ пролежалъ въ постели: у него едва не развилась горячка. Наконецъ, въ одно прекрасное утро, онъ всталъ, слъ на извощика и ухалъ.
Графъ далъ старику въ займы триста франковъ, и старуха довязала послднюю пару черныхъ чулокъ для внука.
Съ ноября до Пасхи донъ-Карлино написалъ домой только четыре или пять писемъ, и то весьма краткихъ и несодержательныхъ. Одна изъ сестеръ изрдка тоже отвчала ему и сообщала о домашнихъ невзгодахъ. Пришлось продать мула и заложить полоску земли. Отецъ заболлъ лихорадкой. Джакомо собирался жениться, и т. д. Вс эти новости, словно молотомъ ударяли донъ-Карлино по сердцу.
Въ post-sriptum одного изъ писемъ сестры онъ однажды прочелъ: докторъ Делла-Рокко узжаетъ изъ нашего города, его дочь выходитъ замужъ за какого-то господина, который живетъ въ Бергамо.
Это было окончательнымъ ударомъ.
— Amen, произнесъ донъ-Карлино, сжимая въ кулак роковое письмо, и побжалъ на хоры, гд пли пвчіе: Solitarius ut passer in tecto.
Наконецъ, наступили давно желанные, давно жданные праздники Пасхи. Еслибы кому-нибудь случилось наканун зайти въ домъ Мальгаши, онъ тотчасъ же понялъ бы, что семья готовится къ какому-то необычайному событію. Курато заходилъ къ нимъ два или три раза, заходилъ и дьячокъ за приказаніями. Дворецкій отъ графа Мауриціо тоже появлялся нсколько разъ съ разными порученіями. Сестры то и дло бгали вверхъ и внизъ по лстниц. Старикъ Мальгаши сидлъ цлый день на крыльц, отогрвалъ на солнц мучившую его лихорадку и тупо глядлъ на всю эту суету.
Да, это былъ канунъ того великаго дня, дожить до котораго такъ жаждала бабушка Меренціана, того дня, въ ожиданіи котораго бабушка прочитывала Богородицу съ каждымъ новымъ рядомъ вязавшагося ею чулка.
День всталъ веселый и ясный. Весна общала быть роскошной. Живыя изгороди покрывались цвтами, въ бурыхъ бороздахъ полей начинали зеленть густо и дружно хлбные всходы. Садикъ Мальгаши былъ до того полонъ цвтами, что ихъ ароматъ подымался къ окну комнатки донъ-Карлино, и врывался въ комнату. Около 9 часовъ утра, курато послалъ пономаря ударить въ колоколъ. Благовстъ пріятно отзывался въ сердц каждаго, кто зналъ молодого патера. Но когда колоколъ замолкъ, молодого патера уже не было на свт.
Дв недли тому назадъ, онъ вернулся домой, одержимый, какимъ-то неопредленнымъ, но видимо мучившимъ его недугомъ. Вся семья Мальгашей заливалась слезами.
Не плакала только бабушка, потому что она постигла тайну своего любимца.