Нурмагаль, Галле Луи, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

НУРМАГАЛЬ.

Восточная сказка Луи Галле.

I.

Лежа въ своей маленькой лодк, гонимой теченіемъ рки, Джани лниво слдилъ за убгающими звздами.

Точно шатеръ изъ темно-синей шелковой ткани, усянной алмазами и рубинами, раскинулось небо, свтъ, льющійся отъ всхъ этихъ созвздій, придавалъ прозрачность безлунной ночи. На берегу безмолвныхъ водъ возвышалась громадная башня дворца Абу-Саида. Вокругъ нея низкіе дома города спали, башня и дома, розовые и веселые при яркомъ свт солнца, ночью казались страшною черною массой, туловищемъ лежащаго въ высокой зелени чудовища съ огромною, грозно поднятою головой. Два мерцающихъ свта, точно, два огненные зрачка, свтились на его чудовищномъ лиц. Славный Абу-Саидъ засидлся, вроятно, среди поэтовъ, шутовъ и рабовъ за веселою пирушкой.

Джами только что миновалъ башню, когда раздавшійся сзади него плескъ разступившихся волнъ вывелъ его изъ забытья. Онъ быстро поднялся, схватилъ весла, круто повернулъ лодку и началъ грести къ тому мсту, гд съ легкою рябью расходились круги встревоженныхъ на мгновеніе водъ.

Не выпуская веселъ изъ рукъ и вытянувъ шею, Джами не сводилъ неподвижнаго взгляда съ темной поверхности рки, уснувшей среди своихъ островковъ зелени и песка, подъ снью развсистыхъ деревьевъ, его привыкшіе къ мраку глаза различали широкіе круглые листья, расплывшіеся по сонной вод, сухія втки, прицпившійся къ берегамъ, столбы для лошадей у водопоя и, тамъ и сямъ, блдныя чашечки пышно распустившихся лотосовъ.

Скоро Джами нашелъ то, что искалъ. Завернувъ въ камыши, его лодка ударилась носомъ обо что-то безформенное, на половину покрытое водой. Вытянувъ руку, онъ схватилъ большой свертокъ и съ трудомъ притянулъ его къ себ: это было тло женщины, наскоро завернутой въ коверъ.

Охваченный тревогой, Джами прислушался. Можетъ быть, за нимъ слдятъ во мрак. Изъ какого дома, съ какой террасы брошенъ этотъ трупъ? Какое преступленіе совершено, чья месть удовлетворена? Вс эти мысли мгновенно пронеслись въ голов Джами, затмъ, быстро принявъ ршеніе, онъ прыгнулъ въ воду, поднялъ обими руками женщину въ отяжелвшемъ ковр и опустилъ ее на дно лодки.

Черезъ минуту лодка стрлою подлетла къ чащ, гд пріютилась хижина Джами. Взявъ на руки свою ношу, Джами ногою отворилъ дверь хижины и положилъ на циновку тло, съ котораго ручьями струилась вода.

Наскоро зажженная лампа освтила молодую женщину поразительной красоты, блдное лицо ея, обрамленное золотистыми волосами, сохранило выраженіе мольбы и страха, на правой сторон груди зіяла небольшая рана съ запекшеюся кровью. Умерла, конечно? А, между тмъ, сіяніемъ жизни вяло отъ этой чудной красоты, жизнь трепетала на длинныхъ опущенныхъ рсницахъ, на блдныхъ полуоткрытыхъ губахъ.

Джами наклонился и приложилъ губы къ узкой полоск крови, посл глубокаго вздоха онъ поднялся и съ радостью увидлъ, что кровь потекла. Черезъ минуту, избавившись отъ душившей ее крови, молодая женщина издала слабый стонъ, грудь ея поднялась, по тлу пробжала дрожь… Она дышеть, она жива!

Она медленно открыла глаза, устремила ихъ на Джами и хотла заговорить. Быстро накинувъ на нее шерстяной плащъ, Джами жестомъ приказалъ ей молчать.

— Не говори!…Теб нечего бояться!… Ты спасена!…

Молодая женщина, успокоенная, доврчиво закрыла глаза.

Джами былъ не только поэтъ и звздочетъ, онъ зналъ еще к другія тайны природы.

Нжно, съ большими предосторожностями, онъ перевязалъ рапу, завернулъ больную въ мягкія ткани, теплыя и легкія, какъ пухъ, и только когда она уснула и румянецъ возвратился на ея лицо, Джами разглядлъ, какъ она хороша…

И въ восторг отъ такой красоты онъ просидлъ до той минуты, когда заря окрасила небо надъ темною полосой лса.

Прошло нсколько дней, незнакомка молчала, а Джами не ршался ее разспрашивать. Слабая, полубольная еще, она бродила по хижин съ грустною улыбкой и задумчивымъ взоромъ, она служила поэту, готовила ему обдъ, а когда вечеромъ онъ засиживался на берегу рки, слдя за движеніемъ загорающихся звздъ, она легкою поступью подходила къ нему, дотрогивалась до его плеча и за руку вела домой.

На десятый день, когда поэтъ, по обыкновенію, сидлъ въ уединеніи, читая книгу небесъ или занятый собственною думой, она, какъ всегда, пришла за нимъ: онъ почувствовалъ ея руку на своей, но, вмсто того, чтобы подняться и послушно слдовать за ней, Джами сказалъ:

— Останься!

Она съ удивленіемъ взглянула на поэта, тогда Джами посадилъ ее рядомъ съ собой и, любуясь ею въ вечернемъ сумрак, заговорилъ о томъ, что пережилъ за эти десять дней.

— Слушай. Я не хотлъ говорить теб, что люблю тебя, а, между тмъ, говорю теб это первое. Любовь налагаетъ оковы на руки и ноги, она затемняетъ взоры и смыкаетъ уста, она длаетъ насъ не тмъ, что мы на самомъ дл, и я всегда боялся ея, какъ вора, приходящаго и отнимающаго у насъ вс сокровища: волю, свободу, разсудокъ, веселье, давая взамнъ ничтожную радость. Я поклялся, что избавлюсь отъ нея, что буду любить только искусство поэта, изученіе звздъ, созерцаніе безконечнаго и удовольствіе пить вино Шираза, стоющее всхъ богатствъ и всякой славы.. Но любовь явилась въ сіяніи твоихъ очей, и я вдругъ понялъ, что тщетны сопротивленія и разсужденія, что нтъ упоенія выше этого чувства. Стихи мн постылы, звзды тусклы, безконечность темна, вино Шираза — безвкусная вода, если нтъ любви. Я ршилъ признаться теб, что люблю тебя,— умолять, чтобы ты вернула блескъ, свтъ, ароматъ, вкусъ всему, что длало мою жизнь счастливой и свободной, сказавъ мн, что ты тоже любишь меня.

Она молча выслушала его, еще минуту она молчала, какъ бы волнуясь тмъ, что отвтить. Наконецъ, она заговорила, уступая нмой мольб во взгляд друга.

— Я люблю тебя, Джами, но не такъ, какъ бы ты хотлъ. Какъ самаго дорогаго брата, какъ обожаемаго господина люблю я тебя. Я твоя сестра, твоя слуга, раба, если ты хочешь. Не требуй ничего больше.

— Кто же ты,— ты, отдающая себя, не отдаваясь, отказывающаяся отъ любви, не зная ея?

— Не зная?… О!

Она сдлала жестъ, полный горькаго отрицанія. Джами смотрлъ на нее, ожидая объясненія, такъ какъ приходилось отказаться услышать признаніе. Но молодая женщина сомкнула уста и впала въ прежнее непроницаемое молчаніе. Джами колебался теперь, дрожалъ, однако, повторилъ:

— Кто ты? Откуда? Я даже не спросилъ твоего имени?

— Назови меня, какъ хочешь, у меня нтъ больше имени.

— Скажи, по крайней мр, чья месть поразила тебя? Кто преступникъ?

Она съ мольбой протянула къ нему дрожащія руки.

— Будь благодтеленъ, какъ Богъ. Оставь мн мою тайну. Если есть человкъ, котораго я должна проклинать, не спрашивай его имени.

И она медленно побрела къ хижин Джами.

Съ этого дня они ни однимъ словомъ не вспоминали о происшедшемъ между ними. Джами возобновилъ прежній образъ жизни и принялся за свое излеченіе. Его видли всюду, гд въ веселой компаніи можно было пить душистое вино Шираза, гд черноокія двы услаждаютъ взоры пляской. Онъ писалъ новые стихи, которые распвались на площадяхъ, открылъ на неб новую звзду, движеніе которой измрилъ, а вечерами, попрежнему, лежа въ своей маленькой лодк, скитался по рк, не думая ни о чемъ.

Молодая женщина продолжала жить въ домикъ поэта, пріютившемся среди зелени, она приготовляла рисъ и исполняла вс обязанности хорошей и безмолвной служанки. Иногда вечеромъ, оставшись одна, она садилась на порогъ и долго не сводила глазъ съ высокой башни Абу-Саида, чернвшей на пурпурномъ фон заката.

И на длинныхъ шелковистыхъ рсницахъ ея сверкали слезы.

II.

Въ одной изъ залъ высокой башни, съ мозаичнымъ сводомъ изъ золота, лазури и киновари, славный Абу-Саидъ полулежалъ на дорогихъ персидскихъ коврахъ среди расшитыхъ шелками подушекъ.

Управитель дворца, съ толпою слугъ и рабовъ, подносилъ ему на блюдахъ изъ тончайшаго фарфора (Пророкъ порицаетъ употребленіе золотыхъ и серебряныхъ блюдъ) самыя изысканныя кушанья. Каждое блюдо появлялось въ сундучк изъ кедроваго дерева, запечатанномъ печатью управителя и прикрытомъ тонкою шерстяною тканью. Управитель снималъ печать и предлагалъ могущественному властелину открытое блюдо.

Но то утомленнымъ жестомъ, то рзкимъ Абу-Саидъ отталкивалъ колнопреклоненнаго царедворца. И только время отъ времени онъ освжалъ губы въ хрустальной чаш съ фруктовымъ шербетомъ. Вокругъ него толпились встревоженные приближенные. Уже нсколько дней тяжелая грусть омрачала взоры султана, иногда онъ, въ бшенств, точно желая выместить на всемъ человчеств тайную рану, причинявшую ему страданіе, поднимался на площадку, требовалъ лукъ и длинныя стрлы и до наступленія сумерекъ стрлялъ въ прохожихъ.

Много народу пало подъ его мткими стрлами… Обитатели города уже перестали ходить по улицамъ, гд возвышался дворецъ, или какъ зври, скрывающіеся отъ глазъ охотника, крались вдоль стнъ. Городъ казался вымершимъ вокругъ мрачной башни.

Яркое солнце играло на блыхъ стнахъ домовъ, отражая лучи въ разноцвтныхъ стеклахъ. Абу-Саидъ покинулъ залу и поднялся на террасу, гд, какъ и наканун, какъ и во вс предшествовавшіе дни, занялъ мсто передъ амбразурой, держа на колняхъ лукъ съ наложенною на него стрлой. Послдовавшіе за нимъ царедворцы съ ужасомъ смотрли на султана, обмниваясь нмыми взглядами.

Устремивъ взоръ въ неподвижную лазурь, Абу-Саидъ ждалъ.

Часъ прошелъ въ зловщемъ молчаніи. Ничто не шевельнулось у подножія башни, кое-гд въ пустынныхъ улицахъ, ища добычи, бродили худыя, какъ шакалы, собаки. Абу-Саидъ пропускалъ животныхъ, не выходя изъ своего мрачнаго оцпеннія. Наконецъ, изъ-за угла показался человкъ. Онъ не прятался. Съ счастливымъ видомъ и безпечною походкой, онъ открыто шелъ по улиц. Онъ, безъ сомннія, не зналъ, что здсь сыпались смертоносныя стрлы повелителя.

Абу-Саидъ медленно натянулъ тетиву, на секунду прицлился и выстрлилъ. Раздался восторженный крикъ въ толп вельможъ:

— Человкъ упалъ!

По знаку Абу-Саида придворные бросились внизъ. Человкъ дйствительно лежалъ у порога дома, безсильно опустивъ голову на камень. Надъ нимъ въ деревянной двери еще трепетала стрла грознаго властелина. Человка толкнули. Онъ не истекалъ кровью и въ полусн блаженно улыбался. Очевидно, онъ не умеръ и ничего не подозрвалъ. Какъ донести Абу-Санду, что онъ промахнулся? Пока царедворцы въ страшной тревог совщались между собою, Абу-Саидъ, угадавъ сверху ихъ колебаніе, послалъ къ нимъ раба съ приказаніемъ привести жертву.

Прохожаго подняли, онъ шелъ съ большимъ трудомъ, хотя не былъ раненъ. Два раба взяли его подъ руки и привели къ АбуСаиду.

— Кто ты?— спросилъ царственный стрлокъ.

Человкъ добродушно улыбнулся и фамильярно отвтилъ:

— А ты самъ?

Вельможи затрепетали. Они уже видли голову смльчака падающей подъ мечомъ страшнаго владыки. Но Абу-Саиду надоло, вроятно, долгое молчаніе, а, можетъ быть, его поразила вншность этого человка, стоявшаго передъ нимъ въ небрежной поз, съ блестящими, какъ звзды, глазами, съ лукавою и добродушною улыбкой, съ какимъ-то восторженнымъ видомъ, поразившимъ его съ перваго взгляда.

— Разв ты не знаешь, кто Абу-Саидъ?

— Нашъ повелитель,— медленно произнесъ человкъ.— Самый славный, самый богатый властитель всхъ славящихъ имя Аллаха и повинующихся законамъ его Пророка. Я знаю въ эту минуту только одного человка выше его.

— Кто онъ?

— Я.

Шепотъ ужаса пробжалъ въ толп.

— Скажи твое имя!

— Джами, звздочетъ.

— И ты могущественне, богаче меня?

Въ первый разъ за много дней слабая улыбка озарила непроницаемое до тхъ поръ лицо Абу-Саида. Этотъ безумецъ, этотъ прохожій вливалъ, повидимому, свтъ въ его мрачную душу, что не удавалось ни остротамъ его шутовъ, ни разсказамъ его историковъ.

— У тебя дворецъ,— спокойно продолжалъ Джами,— а у меня простая хижина. Но въ этой хижин есть дверь, ведущая въ великолпные сады, полные всевозможныхъ сокровищъ, гд прекраснйшія женщины повергаются къ ногамъ моимъ, гд толпы рабовъ преклоняются передо мною.

— Гд же это царство?

— Приди и узнаешь.

— Куда надо придти?

— Спроси хижину Джами. Всякій знаетъ ее. Но если ты хочешь войти въ волшебный садъ, приходи одинъ.

— Это западня,— прошептали царедворцы.— Надо убить этото человка.

Абу-Саидъ еще разъ улыбнулся и жестомъ успокоилъ ихъ,

— Я приду,— коротко произнесъ онъ.

И Джами удалился, провожаемый до выхода изъ дворца всми почестями, подобающими магу, превратившему въ голубиную кротость дикую ярость тигра. Поэтъ шелъ тмъ же мрно раскачивающимся шагомъ. Если бы Абу-Саидъ не былъ такимъ строгимъ послдователемъ закона Пророка, не пилъ бы только шербетъ и чистую воду, онъ замтилъ бы, что Джами пьянъ, но пьянъ тмъ небеснымъ опьяненіемъ, которое окрыляетъ умъ и черпается въ кубкахъ съ искрящимся виномъ Шираза, такъ чудесно восптымъ поэтомъ Гафизомъ.

Подвигаясь впередъ въ легкомъ туман, образуемомъ винными парами, Джами соображалъ, что далъ царю царей весьма легкомысленное общаніе. Но онъ былъ молодъ и безъ разсужденій отважно рисковалъ жизнью, какъ мотъ, не знающій цны вещамъ.

III.

Проходя по базару, Джами купилъ фруктовъ, четверть ягненка, нсколько птичекъ съ нжнымъ мясомъ, кормленныхъ винными ягодами, потомъ, улыбаясь, вернулся домой и сказалъ своей добровольной раб, которую назвалъ Дургой:

— Вотъ изъ этого, сестра, надо приготовить ужинъ для гостя, котораго я жду.

Джами въ это время совсмъ отрезвлъ и смло выжидалъ, послдствій своего хвастовства. Дурга безъ разспросовъ принялась съ нимъ вмст за дло: приготовила баранину съ душистыми травами, изжарила на вертел завернутыхъ въ виноградные листья птичекъ и красивыми пирамидами разложила фрукты въ металлическія вазы съ мелкою рзьбой арабесками. Джами съ благоговніемъ разставилъ на стол нсколько фіаловъ съ длинными горлышками, въ которыхъ, точно яхонтъ,искрилось драгоцнное вино, появившееся изъ небольшаго подвала, откуда онъ доставалъ, вроятно, очень рдко, такъ какъ, до этого дня Дурга не подозрвала объ его существованіи.

Кончивъ вс эти приготовленія, Джами сказалъ Дург:

— Иди теперь, ты больше не нужна мн.

Дурга колебалась, такая таинственность заинтересовала ее.

— Кого же ты ждешь?— спросила она.

— Человка, котораго я предпочелъ бы не знать: султана Абу-Санда!

Мертвенная блдность покрыла лицо молодой женщины. Не произнеся ни слова, она медленно удалилась, въ то время, какъ поэтъ прислушивался къ донесшемуся издали плеску веселъ. Черезъ минуту Абу-Саидъ стоялъ на порог хижины. При вид его Джами поклонился, но не подобострастно, а съ учтивостью царя, встрчающаго равнаго себ.

— Благословеніе Аллаха да будетъ съ тобою!— сказалъ Абу-Саидъ, какъ истинный мусульманинъ.

— Привтъ теб, мой государь!— просто отвтилъ поэтъ.

И оба вошли въ небольшую залу, гд былъ накрытъ столъ.

— Прежде чмъ садиться,— обратился Джами къ гостю,— поклянись, что ты не задашь мн ни одного вопроса, не оттолкнешь мою руку, какія бы кушанья и питья я ни предлагалъ теб. Я въ свою очередь клянусь, что желаю только твоего блага и твоего удовольствія. Если ты умешь распознавать людей, взгляни въ мои глаза: ты прочтешь въ нихъ мою чистосердечность.

Абу-Саидъ остановилъ на секунду свой проницательный взоръ на ясныхъ очахъ поэта и затмъ сказалъ:

— Клянусь, я сдлаю все, что ты хочешь, чтобы войти въ заколдованные сады, которыми ты похваляешься. Если же ты обманулъ меня ложными общаніями, я клянусь, что прикажу отрубить теб голову или зарыть тебя по плечи въ землю, чтобы мухи наполнили твой ротъ и съли твой лживый языкъ. Взгляни хорошенько въ мои глаза: ты прочтешь въ нихъ мою ршимость.

— Поужинаемъ!— весело возразилъ поэтъ не безъ содроганія въ душ, такъ какъ онъ хорошо зналъ, на что способенъ Абу-Саидъ, охотникъ на людей.

Нжными, женственными руками раздиралъ султанъ сочное мясо молодаго ягненка, душистыя птички хрустли подъ его острыми, блыми зубами, и время отъ времени онъ протягивалъ внимательно прислуживавшему Джами чашу, которую тотъ, улыбаясь, наполнялъ ширазскимъ виномъ.

Абу-Саидъ никогда не пилъ вина. Но такъ какъ онъ поклялся Джами, что не станетъ спрашивать, и будетъ безпрекословно принимать все, что тотъ предложитъ, то онъ пилъ безъ разсужденій, подозрвая, впрочемъ, что его заставляютъ длать нчто запрещенное Пророкомъ. Святость клятвы, къ счастью, поддерживала его.

По мр того, какъ султанъ пилъ, его всего охватывало никогда не извданное чувство удовольствія. Жгучая теплота вмст съ влагой пробгала отъ устъ къ сердцу и разливалась по жиламъ. Одуряющія куренія, наполнявшія комнату, дйствовали на мозгъ, глаза его медленно закрывались, движенія его становились вялыми и когда Джами поднесъ ему первую корзину въ фруктами и печеньемъ, Абу-Саидъ съ трудомъ держалъ въ рукахъ чашу.

Джами продолжалъ улыбаться и сердце его успокоивалось. Онъ начиналъ думать, что голова его останется на плечахъ и языкъ не будетъ съденъ мухами. Онъ всталъ, чтобы поднять циновку, закрывавшую дверь хижины, и дерзко обратился къ Абу-Саиду:

— Смотри, вотъ входъ въ мои сады.

То, что увидлъ султанъ, показалось ему самою очаровательною картиной.

Далеко, насколько глазъ могъ видть, легкій втерокъ раскачивалъ гигантскія деревья, усыпанныя благоухающими цвтами и фруктами, подъ снью ихъ зеленыхъ втвей катились серебристыя воды и пніе птицъ оглашало воздухъ чудными мелодіями. Залитая свтомъ дорожка вела отъ хижины къ берегу, за которымъ надъ ркой и въ самой рк точно звзды горли миріады огоньковъ…

— Прелестно!— прошепталъ султавъ въ умиленіи.

— Прелестно, а, между тмъ, это ничто,— возразилъ поэтъ.— Вообрази, что все это измнится въ одно мгновеніе, свтъ померкнетъ, настанетъ тьма, и ты лучше почувствуешь прелесть этого часа, полне насладишься тишиною ночи.

— Гд я?— дрожащимъ голосомъ воскликнулъ восхищенный султанъ.

— Ты у Джами, созерцателя звздъ, и то, что ты видишь, не боле, какъ дйствительность, которую ты самъ украшаешь во вс цвта фантазіи. Я только и хотлъ доказать теб, государь, что никто не можетъ сравниться по богатству и могуществу съ тмъ, кто, какъ ты въ эту минуту, съ спокойнымъ сердцемъ и ясною душой, любуешься цвтущею землей и сверкающею водой, осушивъ нсколько чашъ настоящаго ширазскаго вина.

— Вино!— слабо проговорилъ Абу-Саидъ, помрачившееся сознаніе котораго готово было проснуться и возмутиться.

— Конечно,— признался Джами.— Если ты хочешь, чтобы я заплатилъ жизнью за грхъ, который заставилъ совершить тебя, чмъ заплатишь ты мн за наслажденіе, которое я доставляю теб?

Глубоко задумавшійся Абу-Саидъ ничего не отвтилъ. Джами снова поднялся со словами:

— Подожди!.. Ты видлъ только землю, я покажу теб сейчасъ небо.

Въ то время, какъ Джами искалъ въ подвал новую бутылку, оставленную въ запасъ, султанъ на минуту остался одинъ. Продолжая смотрть въ свтлую рамку отворенной двери, онъ вдругъ услыхалъ невдалек отъ нея шорохъ ломающихся втвей.

Абу-Саидъ обратилъ взоры въ ту сторону, гд раздался шорохъ, дико вскрикнулъ и попробовалъ встать. Но отяжелвшія ноги отказывались служить. Въ дверяхъ, залитая луннымъ свтомъ, стояла блая женская фигура. Глубокіе, полные тоски глаза встртились съ его взоромъ. Затмъ видніе, легкое, какъ туманъ, исчезло.

На крикъ Абу-Саида прибжалъ Джами.

— Что съ тобою, великій государь?

— Тамъ, тамъ… Женщина! Ты видлъ ее?

— Конечно. Это Дурга, моя сестра.

— Нтъ! Это не Дурга! Это та, которую я убилъ!

Сильная дрожь потрясала все тло Абу-Саида, на стиснутыхъ зубами губахъ выступили капли крови.

— Дурга!

— Нтъ, Нурмагаль!… Нурмагаль!…

Облачко набжало въ эту минуту на луну и султану представилось, будто черная завса заволокла его взоры.

— Все меркнетъ! Все исчезаетъ! О, Нурмагаль!… Нурмагаль!…

И слезы покатились по блднымъ щекамъ Абу-Саида.

— Слушай, Джами, теб одному удалось вырвать меня изъ оцпеннія, теб одному я доврю мою тайну. Я не хочу знать, какимъ волшебствомъ открываешь ты мн невидимое. Но если та, которую я только что видлъ здсь, жива, то какою непонятною силой приняла она образъ той, которую я убилъ?… Я любилъ, боготворилъ Нурмагаль!… Ея лицо сіяло чистою красотой весенняго неба, изъ ея алыхъ губъ я пилъ божественное вино любви, глаза ея были глубже измнчиваго моря, а въ золотистыхъ волосахъ загорались звзды, когда легкимъ движеніемъ она распускала ихъ по блымъ плечамъ. Ее ищутъ теперь во дворц, недоумваютъ о ея судьб, не смютъ заподозрить истинной причины моей безумной тоски… Знаешь ли, Джами, отчего я ненавижу весь міръ, знаешь ли отчего я поражаю стрлами прохожихъ, отчего я хотлъ бы имть власть — однимъ словомъ, однимъ жестомъ уничтожить и небо, и землю, и людей, и самого себя? Оттого что въ минуту безумной ревности, прочитавъ въ глазахъ Нурмагаль нжный взглядъ, обращенный къ другому, къ одному изъ моихъ врныхъ слугъ, я ночью увлекъ ее наверхъ, въ башню. Тамъ я обвинилъ ее и, не захотвъ слышать никакихъ оправданій, убилъ. Блдная, окровавленная, она лежала у ногъ моихъ, напрасно съ мольбою простирая ко мн свои прекрасныя руки. Я завернулъ ее въ коверъ и безъ колебаній, безъ сожалнія бросилъ въ бездну. Слпецъ, безумецъ!… Ахъ, вонъ она! Я вижу ее, вижу…

— Нтъ! Тамъ никого нтъ, увряю тебя!

— Значитъ, призракъ!

— На, выпей еще этого вина, призраки исчезнутъ и вновь явятся веселыя картины.

Абу-Саидъ повиновался. И снова розовый туманъ окружилъ его, въ глазахъ понемногу темнло, его страстное желаніе исполнилось, видимый міръ пересталъ существовать. Онъ вкусилъ забвеніе, покой, сонъ…

Закрывъ въ сладостномъ упоенія глаза, онъ видлъ новый міръ: воздушные замки, легкіе, какъ паутина, тнистые сады съ кристальными фонтанами и среди этихъ волшебныхъ сооруженій, среди цвтущихъ деревьевъ по дорожкамъ, обросшимъ мохонъ, въ которомъ роса сверкала бриліантами и изумрудами, горли жуки, проходили женщины, вс похожія на Нурмагаль, вс, между тмъ, различныя.

Абу-Саидъ видлъ ее въ тысяч образовъ и всегда она, улыбаясь, смотрла на него. Онъ не сознавалъ больше совершеннаго преступленія, счастливая истома овладла всмъ существомъ его.

IV.

Замтивъ, что Абу-Саидъ спитъ, Джами выбжалъ изъ хижины. Дурга, смущенная, стояла тамъ.

— Несчастная, зачмъ ты скрыла твое имя? Отчего не сказала мн ничего? Я избавилъ бы тебя отъ этой страшной встрчи. Онъ видлъ тебя, узналъ, назвалъ: Нурмагаль!

Молодая женщина плакала, дрожа всмъ тломъ.

— Я понимаю, что его присутствіе страшитъ тебя. Но не плачь! Удались отсюда! Если онъ найдетъ тебя здсь, что подумаетъ онъ, что сдлаетъ? Бги отъ опасности, бги!…

— Нтъ!— ршительно произнесла Нурмагаль.

— Ну, такъ я убью его! Ты этого, быть можетъ, хочешь?

Нурмагаль бросилась къ нему и вырвала изъ его рукъ кинжалъ, который онъ вынулъ изъ ноженъ.

— Оставь меня. Дай мн это оружіе. Самъ же уходи, уходи! Я такъ хочу! Скройся до утра!

Никогда не говорила она такимъ повелительнымъ тономъ, никогда глаза ея не горли такимъ яркимъ и страстнымъ блескомъ.

Поэтъ, задумавшись, медленно удалился къ берегу, а Нурмагаль съ сильно бьющимся сердцемъ вошла въ хижину, гд покоился султанъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда Абу-Саидъ проснулся, небо на восток приняло опаловый оттнокъ. Онъ медленно открылъ глаза и, не поднимаясь съ подушекъ, подложенныхъ поэтомъ подъ его голову, слабымъ голосомъ позвалъ Джами.

Джами не отвтилъ, но передъ султаномъ мелькнула тнь, маленькая ручка поставила на инкрустированный столикъ подносъ съ клубящимся парами душистымъ кофе, и, повернувъ голову, Абу-Саидъ увидлъ склонившееся надъ нимъ прекрасное лицо Нурмагали.

Абу-Саидъ быстро поднялся, готовый броситься къ ней, но потомъ вдругъ, точно оцпенвъ въ присутствіи этой спокойно смотрвшей на него женщины, прошепталъ:

— Ты!… Нурмагаль?…

— Государь, я твоя раба, какъ и братъ мой Джами.

— Джами не твой братъ!

— Зачмъ мн обманывать тебя?… Ты, вдь, не знаешь меня!…

— Не знаю тебя… Нурмагаль?

— Зачмъ повторяешь ты это чужое имя? Отчего такъ гнвно смотришь на меня?

— Поклянись мн, что Джами твой братъ.

— Клянусь, что Джами мой братъ.

— Рожденный твоею матерью?

— Можно быть братомъ и сестрой не по крови только.

— Ты любишь Джами?

— Говоря, что онъ мой брать, не говорю я разв теб, какъ я люблю его?… Великій государь, зачмъ ты такъ допрашиваешь меня? Я говорю правду.

— Но не всю…

— Зачмъ теб знать ее?

Абу-Саидъ долго смотрлъ на нее, подъ его ласкающимъ взглядомъ Нурмагаль чувствовала, что теряетъ силы. Онъ сдлалъ къ ней шагъ, протянулъ руку, но невольный страхъ остановилъ его. Онъ повторилъ дрожащимъ голосомъ:

— Ты… ты Нурмагаль.

— Я сказала теб, кто я.

— Ты Нурмагаль, которая любила меня, которую я любилъ, которую я убилъ…

— Если та, которую ты убилъ, умерла, оставь ей вчный покой.

— А!… Ты Нурмагаль!

И, какъ бы сомнваясь еще и страстно желая убдиться, Абу-Саидъ бросился къ ней, обвилъ одною рукой теряющую сознаніе Нурмагаль, другою разорвалъ тонкую ткань платья, и, увидлъ на обнаженномъ тл розовую полоску, шрамъ отъ нанесенной имъ раны.

— О, это ты! Ты!…— съ безумною радостью воскликнулъ онъ, между тмъ какъ Нурмагаль безсильно опустилась къ его ногамъ.

Затмъ, подавая кинжалъ, отнятый у Джами, она покорно сказала:

— Да, это я, Абу-Саидъ! Возьми! Докончи! Но убей на этотъ разъ!

И она подставила свою грудь. Взоръ же ея говорилъ ему о любви, которую она сохранила къ нему, о безпредльной тоск, которую испытывала съ той ночи, какъ онъ усомнился въ ней.

Абу-Саидъ заключилъ ее въ объятія и, прижавъ къ груди, какъ ребенка, котораго хотятъ утшить, восторженно прошепталъ:

— Такъ ты не проклинаешь меня? Несмотря на все, ты попрежнему любишь меня?

— Еще больше, государь!

Безумно прижавъ ее къ груди, Абу-Саидъ поднялъ Нурмагаль на руки и, едва прикрытую разорванною одеждой, понесъ къ своей лодк. На берегу, подъ деревьями, освщенными лучами восходящаго солнца, поэтъ беззаботно плъ…

Джами въ тотъ же день узналъ послднее слово этой исторіи.

Абу-Саидъ, правившій въ Герат, призвалъ его къ себ и пожелалъ оставить при двор.

Тамъ Джами звздочетъ, любитель вина Шираза, утратилъ свою страсть вмст съ юностью. Онъ сдлался умнымъ, ученымъ, уважаемымъ поэтомъ, о которомъ персидскіе разскащики говорятъ, что когда онъ скончался въ преклонныхъ годахъ, ‘цвтущая земля раскрылась, какъ раковина, чтобы принять эту дивную жемчужину’.

В. Р.

‘Русская Мысль’, кн. XI, 1891

НУРМАГАЛЬ.

I.

II.

III.

IV.

Читайте также: