Ласточка.
Ласточка.
А. Бельтрамелли.
А. Бельтрамелли.
Съ итальянскаго.
* * *
* * *
* * *
Перев. Б. Волина.
‘Современникъ’, кн.VI, 1914
Ласточка, Бельтрамелли Антонио, Год: 1914
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Вс звзды погасли. Онъ видлъ изъ своего открытаго окна, какъ он блднли и умирала въ дневномъ свт, и какъ изъ втвей далекихъ березъ вылетли птицы, и жаворонки поднялись въ воздух, чтобы привтствовать восходящее солнце. Туйа выскочилъ изъ-подъ одяла и протянулъ руки. Эта ночь была для него одной большой мукой.
Наканун вечеромъ онъ не выхалъ на своемъ судн закидывать сти въ море. Онъ бересъ силы. Он нужны были ему для ршительнаго испытанія, изъ котораго онъ или выйдетъ побдителемъ или умретъ
Онъ далъ себ одну клятву, а Туйа былъ человкомъ, неспособнымъ отступить. Онъ равнодушно относилсся къ своей судьб, принимая и горе и радость одинаково спокойно
Туйа былъ твердъ въ своихъ ршеніяхъ, потому что мимолетныя впечатлнія и сомннія первой юности давно покинули его. Онъ прожилъ половину жизни, на его горизонт занималась уже алая вечерняя заря. Онъ дожилъ до того возраста, когда мужчина напрягаетъ вс свои силы для послднихъ мучительныхъ желаній, могучихъ и сильныхъ, для послдней своей ставки, съ той страстной тоскою, которой не вдаетъ юность.
У него было три маленькихъ судна, и хижина достаточно хорошо охраняющая его сонъ. Онъ жилъ безъ тяжелыхъ думъ, въ спокойной серьезности. Товарищи и женщины любили его, потому, что онъ былъ пpекpасенъ въ своей мужественнoй сил.
Кром нсколькихъ поздокъ въ Равенну, по такимъ большимъ праздникамъ, когда изъ старыхъ сундуковъ, пропавшихъ нафталиномъ, извлекаются лучшее наряды и украшенія, Туйа никогда не покидалъ своихъ лодокъ и избушки. Каждый вечеръ онъ спускался въ Порто, чтобы продать уловъ, и затмъ снова возвращался къ своему одиночеству, возвращался съ псней… Пора любовныхъ увлеченій уже прошла для него, хотя онъ зналъ, что и теперь, если бы онъ захотлъ, не одни трепещущія уста отдались бы его поцлую, но онъ не хотлъ.
‘Осенняя любовь, точно ягоды терновника, послдніе плоды въ году: они никогда не созрваютъ вполн, и всегда въ нихъ чувствуется горечь.
Быстро идетъ время отъ утренней зари до заката, дни шли своимъ чередомъ, не оставляя въ его душ слдовъ горечи. Онъ не зналъ душевнаго разлада и жилъ, зачарованный моремъ… Онъ плавалъ среди бурь, подъ облаками, которыя безпощадно треплетъ и гонитъ яростный втеръ, плавалъ и среди серебристыхъ зорь, направляя свое судно къ востоку, онъ былъ сыномъ простора, вольнымъ буревстникомъ, котораго непогода учить пть свои псни, человкомъ, глаза котораго не знаютъ страха передъ ослпляющей силой молній. Благословляя Бога и свое море, жилъ Туйа, сильный и стройный, какъ кипарисъ. Но насталъ и его часъ.
Въ это же самое время бродила по степямъ и пьяляссамъ {Пьяляссами (pialasse) называются въ Романь длинныя болотистыя полосы, съ которыхъ отступило море.} Арбела, молодая двушка, выросшая въ одной бдной семь, въ Порто. Каждое утро она проходила по дорог со своимъ стадомъ и останавливалась иногда у колодца Туйа, чтобы наполнить свою маленькую фляжку свжей, свтлой водой, затмъ она продолжала свой путь, ведя овечекъ съ желтыми глазами дальше въ степи, гд нтъ больше никакихъ дорогъ и тропинокъ.
Сначала Туйа не замчалъ ея. Много людей останавливалось у его колодца, чтобы набрать воды, и онъ не обращалъ на нихъ вниманія.
Но однажды утромъ онъ стоялъ у себя на порог и разсматривалъ плоды одной изъ старыхъ лозъ, какъ вдругъ услыхалъ стукъ ведра о коромысло и слова:
— Здравствуй, Туйа,— заставившія его обернуться. Бываютъ милые голоса, которые неожиданно заставляютъ вздрогнуть.
— О, Арбела!— воскликнулъ онъ и медленно, чуть-ли не пятясь назадъ, приблизился къ двушк:— Куда ты идешь?
— На пьяляссы,— отвчала Арбела.
— О, знаешь-ли, посл всхъ этихъ дождей за послдніе дни тамъ довольно опасно.!
— Ну, я знаю пьяляссы, какъ свои пять пальцевъ,— отвтила Арбела и засмялась, склонившись подъ полнымъ ведромъ.
Ей было восемнадцать лтъ, и она была очень хороша собой. Ея черные глаза блестли, какъ утреннія звзды.
— И ты тамъ одна цлый день?
— Да, почти всегда, — отвчала Арбела, выпрямляясь.— Вечеромъ я возвращаюсь мимо Солнечнаго Дома {Солнечный домъ (casa del sole) — это жилище, стоящее на опушк Равеннскаго лса.} по дорог Св. Альберта. Иногда меня провожаетъ Фьомба, но чаще я бываю одна, потому что Фьомба идетъ дюнами, а это утомительная дорога.
— Берегись колючекъ!— смясь сказалъ Туйа.
— О, у меня хорошее зрніе, и я никогда не хожу босой!— возразила Арбела.
Затмъ она собрала свое стадо и исчезла въ песчаныхъ степяхъ.
На этотъ разъ Туйа не думалъ много о неожиданной бесд: только, случайно, остался въ его душ звукъ женскаго голоса, тихаго и ласкающаго, который вкрался въ его волшебный міръ воздуха, свта и моря.
Но въ слдующіе дни, въ т часы, когда проходила Арбела, онъ слишкомъ часто выходилъ на порогъ, чтобы привтcтвовать ее. И улыбка этихъ алыхъ устъ заставляла его сладко вздрагивать. Такъ начались первыя неясныя мечты.
Арбела, казалось, не замчала Туйа. Они бросала ему разсянную улыбку, быстрое привтствіе, проходя мимо. Туйа, скоро почувствовалъ, что это постоянное равнодушно отравляетъ ему цлый день. Не то, чтобы онъ думалъ о другомъ отношеньи со стороны Арбелы, оно было такъ естественно, ея невниманіе, вдь иныя были у нея надежды, иныя желанія. Но происходило это изъ-за глубокаго скрытаго убжденія, что его время прошло, и что его заходящій день не можетъ возбудить въ двушк ничего, кром дружескаго расположенія.
Вдь она была такъ молода, эта ласточка песчаныхъ степей!
Проходилъ день за днемъ, а она не измняла своей дороги, наоборотъ,— каждое утро въ опредленное время она появлялась около хижины Туйи. И въ опредленный часъ исчезала по дорог къ морю. И, казалось, ей это нравилось.
Однажды она пришла въ ярко-красномъ плать, и Туйа не могъ удержаться, чтобы не сказать:
— Ты сегодня одта, какъ макъ, Арбела.
— Да, для того, чтобы себ лучше спалось,— отвчала она.
Онъ улыбнулся. Дйствительно, что-то въ немъ уснуло, что прежде давало ему возможность жить въ мир и поко, между тмъ, какъ теперь какая-то беспокойная горькая тоска, тревога и страданіе росли съ каждымъ днемъ, до того, что онъ, наконецъ, всякое спокойствіе. Слишкомъ поздно замтилъ онъ бурю, когда уже не имлъ больше власти надъ собой, когда не могъ больше усиліемъ воли заставить себя не думать. Онъ пытался сдлать это, потому что его природная гордость видла въ этой любви униженіе, но что могъ онъ противопоставить постоянному присутствію одной мысли, упорной, возвращающейся на тысячу ладовъ, неожиданно и стремительно врывающейся въ душу тысячью путей.
Разв когда-нибудь онъ страдалъ отъ подобнаго безумія? Разв когда-нибудь какая-нибудь женщина имла надъ нимъ власть, изъ-подъ которой онъ не могъ вырваться, чтобы выпрямиться гордо въ свободномъ обладаніи, не знающемъ мученій?.. Ахъ, нтъ другого времени года, которое знало бы сіяніе подобное сіянію осеннихъ звздъ, ихъ проникновенное, постоянное переливающееся пламя, алое сверканіе, рдкое богатство красокъ!
Вс сокровища неба таитъ въ себ осеннее солнце, и еще умножаетъ ихъ, умирая, чтобы въ послдній разъ зачаровать землю, которая его покидаетъ.
Туйа не былъ больше господиномъ своей души. Маленькая ласточка побдила море. И когда онъ увидлъ себя въ ея власти, когда вполн созналъ все свое страданіе (любовь, не имющая надежды, это — страданіе, которое медленно убиваетъ), онъ не повернулъ обратно, не захотлъ ни плакать, ни жаловаться. Онъ сказалъ себ:
— Туйа, смерть бросаетъ теб вызовъ, берегись! И молча поклялся или побдить, или въ послдній разъ натянуть паруса передъ вчной дорогою. Можетъ быть, Арбела еще могла полюбить его, если нтъ, онъ зналъ путь туда, откуда нтъ возврата.
Между тмъ, Арбела сдлалась съ нимъ ласкове. Какъ будто постоянное страданье Туйи занимало и волновало ее. Она дольше стояла у крыльца, часто задерживаясь до тхъ поръ, пока рыбакъ не показывался на порог, и, казалось, ей доставляли удовольствіе его краткія рчи. Иногда она вызывала его на разговоръ неожиданнымъ замчаніемъ, смхомъ, коварнымъ вопросомъ, и затмъ, когда онъ отвчалъ, заглядывала ему въ лицо своими большими черными глазами, полными удивленія и нжности, смющимися, ласковыми глазами.
Туйа блднлъ отъ этого взгляда. Однажды, когда онъ разсказывалъ ей объ одной своей упорной битв съ моремъ, продолжавшейся 16 часовъ, когда, привязанный къ доск, которую буря бросала во мрак съ одной волны на другую, онъ еще долженъ былъ, полуокоченвшій, кричать страшнымъ голосомъ, чтобы этимъ защититься отъ стаи буревстниковъ, летавшихъ вокругъ него — онъ увидалъ, какъ дрожали ея губы, и какъ лицо ея стало совсмъ блымъ, тогда онъ приблизился къ ней и спросилъ:
— Тебя волнуетъ, что я разсказываю?
— Да,— отвчала Арбела,— я бы никому не поврила!
— Почему бы ты не поврила?
— Многіе разсказываютъ то, чего никогда не было, но не ты, это я вижу. Прости, что я могла сомнваться…
Ему захотлось отвтить: о, нтъ, не проси у меня прощенья, ибо я хочу цловать твои колни только за то, что ты меня слушаешь! Но онъ молчалъ.
Она задумчиво склонила голову и медленно ушла, безъ псни, противъ обыкновенія. Въ этотъ день Туйа чувствовалъ себя моложе солнца, онъ смялся и бродилъ по степямъ до пьяляссовъ въ надежд увидть ее, и далеко, очень далеко, у одинокихъ Воротъ Пармеры {Ворота Пармеры (La torre di Parmerа) это старинныя сторожевыя ворота, выстроенныя когда-то на одномъ изъ безчисленныхъ островковъ Романьольской лагуны, а теперь, когда отступило море, затерянныя въ безконечныхъ степяхъ Маркабо.} у истока Рено, встртилъ Фьомбу, ея молодого товарища.
— Что ты здсь длаешь?— спросилъ Фьомба.
— Я сегодня отдыхаю,— отвчалъ Туйа,— а ты почему одинъ?
— Это я у васъ долженъ спросить, почему не пришла Арбела!— вскиплъ Фьомба.
— А я откуда могу знать, дуракъ?— закричалъ Туйа.
Фьомба искоса бросилъ на него угрожающій взглядъ и повернулъ ему спину. Въ другое время Туйа, наврное, показалъ бы юнош, что есть и лучшіе способы, чтобы заставить уважать себя, но сегодня лишь ея образъ былъ передъ его глазами, ея, поблднвшей при его разсказ,— и онъ улыбнулся, не обращая вниманія на нмую угрозу.
Такъ уже больше мсяца проходила жизнь Туйи въ тревожномъ чередованіи то напряженной радости, то такого мрачнаго отчаянія, что, казалось, онъ не оправится отъ него. Это была длительная мука, раздирающее страданіе, безумная тяжесть на сердц, экстазъ, сумасшествіе, чмъ больше сдерживаемое, тмъ больше усиливающееся.
И оттого лицо его получило выраженіе постояннаго страданія, а въ глазахъ заблестлъ плохо скрытый огонь.
Маленькая ласточка могла бы теперь длать съ Туйей все, что ей нравилось. Но она или не понимала этого, или не хотла… Она чувствовала къ рыбаку влеченіе, изъ-за котораго не разъ заливалась слезами, потому что оно не было любовью! Оно было лишено свтлаго счастья, любви, ея слпого опьяненія и буйнаго восторга, оно было скоре подчиненіемъ власти этихъ горящихъ глазъ, и молчаливости, и явному страданію этого сильнаго человка, который ничего не просилъ и могъ бы умереть такъ, за одно только счастье видть, какъ она проходить мимо.
Однажды утромъ Фьомба присоединился къ Арбел раньше, чмъ она достигла хижины Туйи. Когда Туйа увидлъ ихъ, онъ весь побллъ, а потомъ побагровлъ отъ неожиданности. Арбел сдлалось такъ больно, что она, посл полудня, вернулась той же дорогой, чего никогда не длала, и подошла къ избушк рыбака. Что онъ скажетъ? Зачмъ она пришла? Она этого не знала. Она сидла у колодца, ожидая. Воздухъ былъ чистъ и спокоенъ. Цвтущее персиковое дерево благоухало близъ нея.
Вдругъ она, красня, опустила глаза: молча, прижалась къ колодцу, вся дрожа отъ испуга, и, не глядя, она почувствовала близъ себя присутствіе силы, которой не могла бы противостоять.
Туйа стоялъ передъ ней.
— Теб нездоровится?— услыхала она тихій голосъ.
— Нтъ, ничего,— удивленно отвтила Арбела. Она подняла глаза и увидала строгое и спокойное лицо, полное доброты.
— Хочешь пить? Я дамъ теб воды?
— Да, пожалуйста.
Когда немного отхлынула залившая ея лицо краска, она спросила:
— Хочешь придти завтра къ Воротамъ Пармеры? Хочешь, Туйа? Тамъ будутъ состязаться, какъ каждый годъ. Дула, Гунильда, и я должны раздавать награды. Придешь?
— Приду,— отвтилъ Туйа.
— Вс тамъ будутъ участвовать…
— И Фьомба?
— Да… и Фьомба.
— Жди меня, Арбела, я приду,— сказалъ Туйа.
Больше они ничего не сказали другъ другу. Туйа оставилъ ее одну. Тогда она прислонилась къ колодцу и, закрывъ лицо руками, разрыдалась горько, съ невыразимой болью. И только когда надъ степями Маркабо заблестло Созвздіе Пастуха, она встала и пошла дальше.
Туйа, стройный и сильный, какъ кипарисъ, ршилъ теперь свою судьбу и спокойно готовился къ испытанію.
Его поздняя любовь могла видть передъ собой только дв дороги, прямыя и безповоротныя, какъ дв сверкающія стрлы: побду или смерть.
Солнце вставало изъ изумрудной глубины моря, Туйа подошелъ къ окну. Группа пастуховъ съ пснями проходила мимо, направляясь къ мсту состязаній.
Когда они поравнялись съ хижиной рыбака, раздались крики: Эй! Туйа! Приходи къ Воротамъ! Фьомба тебя ждетъ!
Онъ отвчалъ:— Берегитесь!— Пастухи съ хохотомъ исчезли на восток, среди золотого свта.
Въ сторон около воротъ сидли пвицы, четыре молодыя двушки, которыхъ народъ избралъ, чтобы он увнчали торжество побдителя.
Была тамъ Дула, блокурая, какъ колосъ ржи, была высокая Гунильда съ голубыми глазами, холодными, какъ блестящая сталь, была Тельда съ рыжими волосами, бросающими на лицо ея яркій оттнокъ, который длалъ ее странно-желанной, и была Арбела, ласточка степей, маленькая брюнетка съ прекраснымъ ртомъ.
Надъ пвицами поднимались въ необъятной шири степей Ворота Пармеры. На свер видно было устье Рено, по которому тамъ и сямъ блли паруса. Стоялъ апрль, мсяцъ сладкихъ грезъ.
Весyа сіяла въ полномъ своемъ блеск, и степи и пьяляссы начали покрываться травой и цвтами. Пвицы сидли полукругомъ: Дула и Арабелла въ середин, Тельда и Гунильда по бокамъ. Он плели внки изъ дубовыхъ листьевъ и, ожидая состязанія, пли:
Amore ci colse, ci avvinse,
Vento chie dal mare si getto su le querce
(Любовь такъ нахлынула, побдила, точно втеръ, который съ моря бросается на дубы!).
Вокругъ пвицъ толпились пастухи, ожидая команды, возвщающей о начал состязаній. Фьомба стоялъ немного поодаль, пристально смотррі на Арбелу, которая, казалось, всецло погружена была въ свою работу, не поднимала ось нея глазъ.
На ней было полушелковое платье, цвта моря, проcтeнькое платье, оставлявшее обнаженной шею. И темная головка съ волнистыми волосами выступала такимъ образомъ во всей своей граціозной прелести. Она была занята работой, и только прекрасныя губы ея слабо шевелились, выговаривая слова псни:
Quando arrossercano sui cami
In cima dei cami piu in cima
I fcutti della pcimavera.
Veeremo su Palba danzando
Alla tua vigna d’amore.
(Когда все выше и выше на вткахъ заалютъ весенніе плоды, мы придемъ на разсвт, чтобы плясать въ виноградномъ саду твоей любви).
И не одинъ чувствовалъ при этомъ, какъ гд-то въ глубин души сладко пробуждались робкія надежды.
Вдали, около лса, группами расположилась толпа прибывшихъ, чтобы поглядть на состязанія, это были жители отдаленныхъ деревень: мужчины, женщины и дти. Подъ теплыми лучами весенняго солнца пестрли яркіе цвта ихъ одеждъ, блыхъ и голубыхъ шелковъ, блли волы, тащившіе телги, переполненныя женщинами и дтьми.
Отъ телги къ телг, отъ группы къ груш неслись восклицанія и шутки. Громкій хохотъ, насмшки и крики звучно раздавались въ весеннемъ воздух. Разговоры стариковъ и болтовня молодежи смшивались въ одинъ несмолкаемый хоръ годосовъ. Это былъ праздникъ весны, торжество юности, силы, радости возвращенія солнца.
Ожидали момента, когда съ высоты Воротъ раздадутся трубные звуки и голосъ Пиру. Онъ откроетъ состязанія и объявись имена участниковъ, а затмъ, посл звуковъ команды, быстрымъ прыжкомъ начнутъ свой путь проворные сыновья степи.
Арбелла изрдка бросала быстрые взгляды вокругъ себя. Трубачи уже услись наверху воротъ, и сейчасъ долженъ былъ раздаться крикъ Пиру,— а Туйи не было. И она чувствовала, что если онъ не придетъ, она не сможетъ больше продолжать пть свои псни. Теперь въ душ ея ничего не осталось, кром упорной думы объ этомъ человк, къ которому она чувствовала необъяснимое влеченіе, и который почиталъ ее, какъ святую. Она чувствовала, что не могла бы сопротивляться вол Туйи, чувствовала, что подчинилась бы его желанію, всегда — и безъ любви! Сначала, польщенная обожаніемъ этого человка, котораго она привыкла считать такимъ далекимъ, она почувствовала къ нему расположеніе, затмъ, мало-помалу, сама не замчая и не желая этого, она всецло поддалась его вліянію, потрясенная силой этой страсти, постоянной, громадной и страшной въ своемъ молчаніи. И она могла бы принести себя въ жертву, но Туйа не принялъ бы. Онъ былъ силенъ! Чего же онъ желалъ? И она испытывала внутреннее томленіе, не дававшее ей покою, мучительную тревогу, тоску, которая не была любовью. И ждала его, вся трепещущая. Пока, наконецъ, не услыхала криковъ:
— Туйа идетъ!— Сердце забилось такъ сильно, что она вся поблднла, какъ мертвая, и прислонилась къ Дул, боясь упасть.
Туйа неподвижно стоялъ, освщенный солнцемъ. Онъ былъ одтъ во все черное, съ непокрытой головой. И онъ похожъ былъ на сильный дубъ, съ вершиной, открытой бурямъ и непогодамъ.
Шопотъ поднялся вокругъ него среди молодыхъ пастуховъ:
— Онъ пришелъ на состязанія?
— Да.
— Десять разъ подрядъ онъ получалъ награды!
— Ну, теперь-то постарлъ, не выдержитъ!
— Постарлъ! Посмотри-ка хорошенько! Онъ сильне насъ всхъ!
— Все равно не выдержать ему теперь!
— Даю голову на отсченіе — онъ будетъ побдителемъ!
Многіе недоврчиво смялись. Фьомба молча стоялъ въ сторон: сильный юноша переводилъ взоръ съ лица Туйи на личико Арбелы, покрытое мертвенной блдностью.
Толпа кругомъ начинала волноваться.
— Ну, начинайте-же, наконецъ!
— Къ испытаніямъ, къ испытаніямъ!
— Подавайте-же сигналъ!
Крики становились все громче и настойчиве, заглушали гулъ недалекаго моря.
И внезапно, точно невидимо взметнувшіеся ввысь сокола, раздались первые звуки трубъ.
Толпа моментально замерла въ молчаніи. И, далеко разносясь въ широкомъ простор, послышался рзкій голосъ Пиру.
Пвицы поднялись съ мстъ, устремивъ глаза наверхъ, только одна Арбела пристально глядла на Туйю, который, казалось, не замчалъ ея присутствія.
Когда смолкъ голосъ Пиру, вс, принимающіе участіе въ состязаніяхъ, выстроились въ рядъ, на близкомъ разстояніи другъ отъ друга. Они должны были обжать громадный кругъ, обнесенный оградой, и возвратиться на мсто, съ котораго начался бгъ. Туйа очутился рядомъ съ Фьомбой. Они не обмнялись поклонами, глаза ихъ устремлены были туда, гд небо сливалось съ безпредльной ширью степей.
Теперь ждали трубнаго звука, возвщающаго начало бга. Бгуны стояли молча, готовые сорваться съ мста.
Мускулы поднятыхъ рукъ и неподвижныхъ нотъ дрожали отъ нетерпливаго, слишкомъ затянувшагося ожиданія. Только Туйа казался спокойнымъ. Глубокое молчаніе царило кругомъ. И вдругъ долгожданный звукъ трубы сверкнулъ, точно лучъ свта въ небесахъ. Бгуны стремительно бросились въ свой головокружительный путь и скоро совершенно скрылись за облакомъ пыли.
Арбела, закрывъ лицо руками, стояла среди подругъ.
Порядочное количество времени длилось молчаніе, наконецъ, издалека, точно приближающійся порывъ втра, донеслись трепетные голоса:
— Побждаетъ Вористо! Бори сто первый!
— Нтъ Фьомба!
— Нтъ, Туйа!
—Туйа отстаетъ. Туйа проигралъ!
Арбел казалось, что она умираетъ. Прошли еще мгновенія, которыя показались годами, крики росли, становились неистовыми, стали буйными, безумными:
— Фьомба, Фьомба! Браво! Мужайся! Впередъ, Богъ теб помогаетъ.
Затмъ послышалось другое имя, которое тотчасъ-же превратилось въ ревъ, въ безуміе неистовствующей толпы:
— Туйа! Туйа! Туйа! Туйа! Туйа!
И когда онъ, какъ молнія, пролетлъ послдній кусокъ разстоянія, наклонившись впередъ, со спустившимися волосами, онъ походилъ на разгнваннаго бога. И вс отступили на второй планъ передъ образомъ этого человка, передъ тріумфаторомъ.
Арбела встала среди своихъ подругъ и, рыдая, надла внокъ изъ дубовыхъ втокъ на поблднвшую, дрожащую голову.
И когда Туйа тихо спросилъ у нея:
— Ты будешь моей?
Она безъ всякаго колебанія отвтила:
— Да.
Достигнувъ того, въ чемъ онъ надялся найти счастье, Туйа еще не чувствовалъ себя вполн успокоеннымъ. Мысль, что Арбела никогда не можетъ принадлежать ему вполн, родилась съ первыхъ же дней и поселилась въ его душ, отравляя ему всякую радость.
Что будетъ дальше? Разв свободная ласточка, внезапно вынужденная вести эту спокойную жизнь, могла бы долго любить того, кто сдлалъ ее плнницей? Туйа не могъ проводить съ нею много времени, и ему больно оставлять ее совсмъ одну въ этихъ пустынныхъ степяхъ. Онъ ршилъ поселиться въ Равенн.
Когда онъ сообщилъ объ этомъ Арбел, онъ замтилъ, какъ вся она оживилась, какъ глаза ея заблестли радостью, и на мгновеніе улеглись его сомннія, и онъ поврилъ, что можно ему въ этомъ молчаливомъ восточномъ город тихо продолжать свою печальную мечту о любви.
Въ одинъ прекрасный день, они заперли поросшую мохомъ дверь своей маленькой хижины, молчаливо простились съ колодцемъ, осненнымъ персиковымъ деревомъ, съ торными степными дорогами, съ безпредльными далями, которыя заволакиваются лишь ночными сумерками, и, сложивши на телгу все необходимое для жизни, направились по направленію къ близко лежащему городу.
Туйа не замедлилъ тотчасъ же найти работу въ гавани, и домикъ, въ которомъ ждала его Арбела, былъ всегда у него на виду.
Молодая женщина подчинилась его вол. Но ни разу не узналъ онъ того обладанія, которое только любовь одна знаетъ, тхъ порывовъ радости, что заставляютъ прощать злобу и боль всему на свт. Ни разу! Онъ чувствовалъ ее чужой въ своей жизни, несмотря на то, что она постоянно раздляла ее съ нимъ, онъ чувствовалъ ее далекой, и сознавалъ, что никогда не сможетъ вполн обладать ею, потому что утренняя заря и закатъ всегда слдуютъ другъ за другомъ, но никогда не соединяются. И любовь его стала его горькой мукой…
Съ того самаго дня, какъ Арбела, захваченная восторгомъ, согласилась стать подругой Туйи, что-то погасло въ ея маленькомъ сердечк. Она поняла, что потеряла благо, которое было ей дорого, какъ солнце: свою свободу — и отъ этого мучительнаго сознанія затосковала, срая пелена опустилась для нея на весь окружающій міръ, однообразная тишина заполнила всю жизнь, она отдалась любви Туйи, какъ автоматъ.
Только въ длинные часы одиночества, когда Туйа бывалъ на работ, иногда возвращались проблески надежды, и тогда все ея существо пробуждалось, будто стремилось сокрушить въ мгновенномъ порыв возмущенія все, что привязало его къ этой покорной неподвижности. Это была мгновенная отвага, рожденная внезапнымъ видніемъ, воспоминаніемъ, сожалніемъ и тотчасъ же обрывающаяся со вздохомъ тоски. Маленькая ласточка пыталась расправить крылья, чтобы снова легко и свободно продолжать свой полетъ, но не было больше ея юной смлости, кто-то подрзалъ крылья, заключилъ ее въ тсную тюрьму…
Проходило лто. Солнце входило въ Созвздіе Льва, тянулись длинные дни, пьяные отъ яркаго свта. Опершись на перила веранды, Арбела часами глядла на зеленую воду канала, теряющагося вдали среди кипарисовъ и отражающаго на своей свтлой поверхности строгій профиль Равенны. И въ этомъ водяномъ зеркал, среди тней парусовъ, снастей, высокихъ мачтъ и рей, тихо колебались отраженія колоколенъ, куполовъ, домовъ, и Арбел казалось, что она видитъ другой городъ, погруженный въ массу жидкаго свта, городъ тоскливый, какъ грезы, не дающія ей покою. И только, когда солнце склонялось къ западу, видніе зажигалось алыми красками и медленно таяло, а въ далекой глубин появлялись мигающія звзды.
Вынужденная къ неподвижной жизни, отъ которой она съ каждымъ днемъ блднла, Арбела старалась чутко относиться къ окружающей обстановк, чтобы жить лучшимъ изъ того, что она могла дать ей, но часто блющій парусъ, крики дтей, ныряющихъ въ зеленыхъ водахъ канала, голоса моряковъ, распутывающихъ снасти, чтобы пуститься въ далекія моря — все это глубоко ранило ей душу, и, на мгновенье, ярко освщало ей все несчастье ея бдной, неудовлетворенной жизни. И молчаливой была тоска ея, безъ рыданій, безъ жалобъ, потому что такова была ея судьба’ — и она не могла измниться…
Проходилъ мсяцъ за мсяцемъ. День-ото-дня Туйа становился все мрачне и мрачне. Одинъ разъ онъ внезапно спросилъ ее непривычно суровымъ голосомъ:
— Ты знаешь Муреля, рыбака?
— Нтъ,— отвтила Арбела.
— Ты въ этомъ уврена?
— Я въ первый разъ слышу такое имя,— просто сказала Арбела.
— А зачмъ онъ къ теб приходилъ?
— Когда?
— Сегодня, передъ вечеромъ.
— Сюда никто не приходилъ,— отвтила, блдня, Арбела.
— Нтъ, я самъ его видлъ!— закричалъ Туйа.— Я самъ видлъ изъ гавани, какъ онъ вошелъ сюда, ты не смешь отпираться!
Арбела молчала. Это лицо, искаженное, полное ненависти, внушало ей только страхъ и отвращенье.
— Значитъ, это правда?— крикнулъ Туйа, приближаясь къ ней. Она почувствовала, что вся ея юная сила оживаетъ въ внезапномъ порыв ненависти и вскочила съ крикомъ, въ которомъ вырвалась вся ея долго сдерживаемая горькая мука:
— Да, это правда! Ну такъ бей же меня! Что же ты не бьешь, я вдь говорю теб, что правда! Бей!
Потомъ она склонилась головою на столъ и разразилась отчаянными рыданіями.
Туйа почувствовалъ, какъ тнь непоправимаго вошла въ его бдный домъ, гд онъ хотлъ укрыть и защитить, какъ въ храм, свою позднюю любовь. Но вдь онъ не могъ защитить свою жизнь отъ приближенія заката, онъ не могъ защитить свою душу отъ тысячи козней, которыя на каждомъ шагу готовила ему ревность, а она, какъ червь, упорно точила и грызла сердце…
Черной и мрачной стала жизнь, вереница дней тянулась въ постоянной неизмнной печали, вс его слова, вс его мысли были отравлены этой роковой непреодолимой страстью.
И онъ покорился, онъ сталъ кроткимъ и предупредительнымъ, старался угадывать желанія Арбелы, чтобы она хотя бы сумла простить его, если не могла любить. Этимъ онъ потерялъ ту власть, которую имлъ до сихъ поръ надъ ея душой, и ускорилъ развязку.
Вернулась осень въ своемъ длинномъ золотомъ одяніи. Арбела блднла и увядала, какъ ‘джинестра’, когда проходитъ ея пора. Однажды, на закат, Туйа привелъ ей торговца, недавно прибывшаго на корабл изъ далекихъ южныхъ странъ, и пожелалъ, чтобы среди множества разныхъ товаровъ она выбрала себ платье, самое богатое и дорогое, нарядившись въ которое она должна быть прекрасной, какъ любовь.
Она разсяннымъ взоромъ смотрла на блыя ткани, на шелка, алые, лазурные, шитые золотомъ, затканные серебромъ. Было среди нихъ одно платье, цвта морской лазури, все усянное блдными звздами, точно зеркало водъ въ вечерній часъ. И другое было, блестящее перламутровыми переливами, какъ опалъ, непрозрачный и сверкающій. И еще одно было, которое казалось настоящимъ одяніемъ весны, нжно-зеленое, украшенное лишь нсколькими блыми цвтками. И много-много другихъ.
Съ Кандіано вяло смшаннымъ запахомъ смолы, дыма и виноградныхъ лозъ. Колокола Равенны привтствовали умирающее солнце, когда они смолкли, воцарилась торжественная тишина. Торговецъ продолжалъ раскладывать свои сокровища передъ Арбелой, которая смотрла не видя, поглощенная своими думами.
У стола, поодаль, Туйа, скрестивъ руки на груди и опустивъ голову, сумрачно глядлъ, не говоря ни слова.
Грустнымъ покоемъ вяло надъ землей. И внезапно послышалась далекая псня, юношескій голосъ, гармоничный и чарующій, разносился по спокойнымъ окрестностямъ, наполняя собой весь воздухъ. Онъ раздавался съ Кандіано, наврное, съ какой-нибудь одинокой лодки, плывущей въ лучахъ заходящаго солнца по направленію къ городу. Арбела сначала, казалось, не слыхала его, потомъ она поднялась, медленно повернула голову къ веранд, чтобы лучше слышать, затмъ поблднла и зашаталась.
— Что съ тобой?— спросилъ Туйа, который бросился, чтобы ее поддержать.
Она провела рукой по глазамъ:— ничего, я почувствовала себя дурно. Теперь все прошло…
Пніе слышалось уже въ большомъ отдаленіи.
Вс послдующіе дни она ощущала въ себ новое чувство, сладкое, желанное, тревожное желаніе снова увидть, снова ожить. Горячая надежда, противная всякому разсудку, потому что это была сама жизнь. Кто-то позвалъ ее къ прошлому и воскресилъ ея молодость, ея желанія, ея жажду свободы.
Такъ значитъ это возможно, чтобы она вновь обрла, хотя бы на одно короткое мгновенье, все, что когда-то составляло ея счастье? Чтобы она могла, тряхнувъ волосами, ринуться вдругъ въ слою былую жизнь и упиться солнцемъ, воздухамъ, любовью, свободой, пусть хотя бы на одинъ только мигъ? Она не думала, что можетъ изъ этого выйти, неожиданная искра, зароненная въ ея душу, звала ее къ свту, дала ей силы для возмущенія, и не было воли, которая могла бы ее удержать. Она желала со всей силой своей долго сдерживаемой страсти, первобытной, непокорной и дикой.
Фьомба вернулся, она слышала его пнье, сколько разъ они вмст пвали эту псню въ степяхъ Маркабо!
Если Фьомба помнилъ, если онъ хотлъ — все могло бы вернуться, какъ было когда-то. Она ждала его каждый вечеръ, ни на секунду не покидая веранды, прислушиваясь къ каждому звуку. И Фьомба вернулся… Онъ улыбнулся ей и помахалъ рукой въ знакъ привта. А однажды вечеромъ онъ поднялся по лстниц и сидлъ, спрятавшись, пока она не позвала его. Все было условлено заране.
— Когда же? тихо спросилъ Фьомба.
— Сегодня ночью, въ Солнечномъ Дом.
— Придешь?
— Отъ такой жизни приду!
— Не боишься Туйи?
— Ничего не боюсь. Я хочу уйти съ тобой. Здсь смерть подстерегаетъ меня каждый день! О, защити меня, защити меня, защити меня, Фьомба, если ты еще любишь меня!
Онъ обнялъ ее и прижалъ къ своему сердцу. Затмъ Арбела сказала, тихонько толкая его къ двери:
— Уходи теперь. Скоро Туйа вернется. Я не хочу, чтобы онъ засталъ тебя здсь, потому что тогда мн невозможно будетъ уйти съ тобой. Я буду твоей сегодня ночью, въ Солнечномъ Дом!
Еще разъ, дрожа отъ волненія, они обмнялись долгимъ поцлуемъ. Когда Фьомба ушелъ, она быстро собрала т немногія вещи, которыя были ей дороги.
Темнло… При малйшемъ шорох сердце ея вздрагивало, боялось, что судьба не допуститъ… но она готова была ко всему, только бы уйти, только бы обрсти снова свое утраченное счастье. Она связала въ узелокъ т мелочи, которыя брала съ собой. Вынула изъ сундука кусокъ черной тафты и закуталась въ него вся такъ, чтобы не было видно лица. Все было готово. Туйа не возвращался. Мучительная тревога сжимала ей сердце. Она вытянула голову, прислушалась, спрятала узелокъ подъ тафту и почти бгомъ направилась къ выходу. Но не успла перешагнуть порога, какъ Туйа, внезапно появившійся въ дверяхъ, загородилъ ей дорогу.
Одинъ мигъ они пристально глядли другъ другу въ глаза.
— Хочешь уходить?— спросилъ Туйа хриплымъ отъ злобы и боли голосомъ.
— Да, отвчала Арбела.
— Куда ты хочешь итти?
— Къ Фьомб!
Она стояла передъ нимъ безъ тни боязни.
Тогда Туйа отдлился отъ двери. Но такъ какъ Арбела рванулась впередъ, онъ схватилъ ее за плечи и грубо бросилъ назадъ, въ комнату.
Обезумвшая отъ злобы, она кое-какъ поднялась и, задыхаясь отъ рыданій, крикнула ему въ лицо разъ, другой:
— Негодяй, негодяй!
Потомъ, обезсилвъ, пошатнулась и упала на полъ.
Дулъ рзкій сверный втеръ.
Трепетали отъ холоду втви полуобнаженныхъ деревьевъ, кусты и болотные камыши. И слышался легкій трескъ, и шуршаніе, и шелесты, долгіе, точно стоны боли. Послдніе голоса осени, которая собираетъ передъ прощаніемъ свои немногія оставшіяся красоты.
И подъ ледянымъ дыханіемъ холода, по полямъ, по дорогамъ, по опушкамъ дубовыхъ лсовъ длинными вереницами волочились мертвые листья, то вихремъ кружились, то стремительно бросились впередъ, то свертывались въ длинныя спирали, какъ будто хотли достигнуть облаковъ и пуститься вмст съ ними въ унылый путь. И падали, и замирали вмст съ втромъ, неподвижные, мертвые, разлагаясь на сырой земл до тхъ поръ, пока новый порывъ не налеталъ, чтобы опять унести ихъ, закружить въ неутомимомъ хоровод и тотчасъ же разъединить, и потомъ вновь соединить въ бшенномъ танц.
Безумная пляска мертвыхъ! Осень упивается своей долгой агоніей, пока ея голосъ еще доносится издалека, едва слышится и теряется и замираетъ, наконецъ, точно смхъ сквозь слезы.
Въ этотъ вечеръ въ Солнечномъ Дом слышалось необычайное движеніе. И внутри и на маленькомъ крылечк.
Вблизи море ревло подъ порывами втра. Большія стаи ласточекъ въ тревог летли куда-то, съ рзкими криками…
Туйа стоялъ у тамарисоваго куста и напряженно глядлъ вдаль, на длинную степную дорогу. Сюда онъ привезъ Арбелу, надясь, что она здсь поправится… Нсколько женщинъ безмолвно и торопливо входили и выходили изъ дома…
— Видно?— крикнулъ голосъ съ берега.
— Нтъ, отвчалъ другой голосъ, боле далекій.
— Кто-нибудь отплылъ для заклинанія?
— Да, сыновья Росса, ихъ семеро и съ ними самый младшій.
— А на чемъ они отплыли?
— На судн Туйи.
Голоса смолкли. Умиралъ закатъ, и очертанія предметовъ начинали теряться въ полутьм, крики ласточекъ становились все громче, все пронзительне, какъ будто стаи ихъ постоянно прибывали.
Вдругъ Туйа выпрямился и двинулся впередъ по дорог. За группой тамарисовыхъ кустовъ показался Фьомба.
— Благодарю васъ за то, что вы пришли!..
Фьомба не отвчалъ…
— Простите, это я веллъ позвать васъ, идите къ ней, всю прошлую ночь она васъ призывала, плакала, кричала — и я искалъ васъ въ вашемъ дом, въ степи, по дорогамъ, всюду, потому что не хотлъ, чтобы она плакала. Всю кровь, всю жизнь мою я бы отдалъ, только бы спасти ее! Простите меня, Фьомба, я отнялъ ее у васъ, такова была наша судьба, теперь, если сможете спасти ее, если сможете вернуть ей ея бдную маленькую жизнь, я уйду, я, старикъ, буду стоять въ отдаленіи только, чтобы видть ее…
И внезапно, блдня, въ злобномъ порыв, онъ поднялъ руки къ небу.
— Смотри, не отнимай ее у меня, Господи, — закричалъ, — смотри, не отнимай!
Фьомба стоялъ съ опущенной головой.
Между тмъ, одна изъ женщинъ, подойдя, прошептала:
— Туйа, ее нужно вынести на воздухъ.
— Что съ ней?
— Она больше ничего не сознаетъ.
— Умерла?— крикнулъ Туйа, бросаясь къ дому.
— Нтъ еще, быть можетъ на воздух ей станетъ лучше. Ее вынесли. Фьомба, рыдая, опустился около нея на колни. Туйа стоялъ поодаль, закрывъ лицо руками. Она лежала съ полуоткрытымъ ртомъ, открыты были и неподвижны глаза, блдная и спокойная лежала она, будто глубокая усталость сковала ея члены.
На громадную акацію, стоящую на краю поля, со всхъ сторонъ слетлись ласточки, будто чернымъ покровомъ покрыли он все дерево. Воздухъ полонъ былъ пронзительными, рзкими криками. Вдругъ съ верхушки поднялась одна ласточка, за ней дв, десять, тысячи неожиданно взвились высоко, къ красноватымъ облакамъ, откуда виденъ безпредльный просторъ земли и море. Он похожи на черное облако среди облаковъ, затмъ это облако раздлилось на два большихъ крыла, которыя быстро неслись вдаль, по направленію къ стран вчнаго солнца. Арбела открыла глаза.
— Хочетъ говорить,— прошепталъ знахарь.
— Хочетъ что-то сказать,— зашептались кругомъ женщины.
— Туйа, она васъ зоветъ!
Онъ упалъ около нея на колни, смотря въ умирающіе глаза. Солнце давно погасло. Появилась уже первая звзда. Вдругъ съ берега раздались громкіе крики:
— Сціоновъ Корабль! {Рыбаки въ Романь врили и, должно быть, врятъ и до сихъ поръ, что въ темныя бурныя ночи иногда на мор показывается Сціонъ, чудовищный великанъ. Оно приноситъ несчастье землямъ, къ которымъ приближается, и топитъ корабли, встрчающіеся у него на пути. Чтобы заставить его сгинуть, у моряковъ существовалъ обычай брать съ собой младшаго изъ семи братьевъ. Это единственный изъ смертныхъ, который можетъ заставить великана исчезнуть.}
— Женщины, твердите заклинанія, твердите заклинанія!
— Молитесь, чтобы исчезъ онъ, проклятый!
Среди присутствующихъ произошло движеніе. Морской гигантъ проплывалъ въ своемъ ужасающемъ величіи. Видно было далекое черное облако посреди водъ, и казалось, что оно треплется и кружится, точно чудовищная грива…
Женщины упали на колни, громко молясь. Потомъ наступило тяжелое молчаніе. Арбела медленно приподнималась къ Туй, ухватившись за его одежду, подняла тонкое лицо къ его лицу и глядла въ его глаза, не говоря ни слова.
— Что съ тобой?.. Арбела?.. Что съ тобой?.. Арбела?.. Арбела, Арбела?..
Женщины смотрли, молча, глазами, полными ужаса.
И, среди всеобщаго молчанія, раздался смертельный, пронзительный голосъ:
— Будь ты проклятъ!
Затмъ, безчувственная ласточка упала съ лицомъ, обращеннымъ къ небу, по направленію къ стран вчнаго солнца, куда улетли уже ея подруги.