Доктор-Исповедник, Фере Октав, Год: 1875 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 204 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

БИБЛІОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНІЯ

Іюнь 1875 года.

ОКТАВЪ ФЕРРЕ И ЭЖЕНЪ МОРЕ.

Докторъ-Исповдникъ.

Романъ въ четырехъ частяхъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
СМЕРТЬ ПРАВЕДНИКА.

I.
Неизвстный докторъ.

Перездъ изъ Гавра въ Каэнъ отвратителенъ. Не смотря на то, что онъ непродолжителенъ и частью происходитъ по морю, этотъ перездъ непріятенъ до крайности и рдкій путешественникъ, похавшій въ самомъ отличномъ расположеніи духа, не длается подъ конецъ раздражителенъ и не въ дух.

Еслибы 17-го Января 18.. года вамъ случайно пришлось присутствовать при приход судна, то вашимъ глазамъ представилось-бы самое печальное зрлище. Лица пассажировъ были блдны и изнурены, одежда въ безпорядк. Море было чрезвычайно бурно и втеръ бросалъ судно какъ орховую скорлупу. Понятно, что страхъ пассажировъ былъ не малый. Вс, молодые и старые путешественники боле или мене отдали дань морю, кром двоихъ или троихъ и между ними одного молодаго человка, который такъ мало чувствовалъ морскую болзнь, что даже былъ въ состояніи подавать помощь другимъ.

По прізд, когда опасность исчезла, вс самые слабые оживились надеждой на отдыхъ.

Наступила минута прощаній. Молодой человкъ, помогавшій больнымъ, былъ осыпанъ благодарностями. Наконецъ вс разошлись и онъ остался одинъ на набережной.

Онъ не зналъ города и хотлъ съ нимъ немного ознакомиться. Онъ пошелъ вдоль канала, дошелъ до улицы св. Петра, потомъ до улицы Имперіаль, гд остановился въ нершимости, осматриваясь кругомъ, какъ-бы ища чего-то. Взглядъ его остановился наконецъ на вывск, на которой было написано: ‘Робертъ-Дьяволъ.’ Молодой человкъ пожалъ плечами какъ-бы говоря: ‘Все равно!’ и, перейдя черезъ улицу, вошелъ въ гостинницу средней руки.

Часъ спустя, молодой человкъ вышелъ изъ отведенной ему комнаты и узнавъ, что обдъ бываетъ въ шесть часовъ, попросилъ указать ему адресъ одной особы, которую онъ хотлъ видть.

Оказалось, что эта особа живетъ на площади Бель-Круа, на углу улицы Одинъ и Нотръ-Дамъ. Онъ сейчасъ-же отправился по указанному адресу, но найдя дверь на глухо запертой, пошелъ гулять по городу и вернулся къ часу, назначенному для обда.

Онъ слъ за общій столъ, въ обществ человкъ двадцати, но принималъ мало участія какъ въ обд, такъ и въ разговор, между тмъ, хотя обдъ и не отличался большой изысканностью и разнообразіемъ блюдъ, за то разговоръ велся о самыхъ возвышенныхъ предметахъ.

Говорили и объ искусств и о литератур. Путешествующіе прикащики, нершительные въ своихъ заключеніяхъ, тмъ не мене не пропускали случая похвалить модныхъ фельетонистовъ и хроникеровъ, тогда какъ небольшое число бывшихъ тутъ студентовъ горячо вступились за литературу будущности, которой угрожала опасность.

Этотъ споръ оживилъ всхъ. Поднялся шумъ, крики одобренія и порицанія, начались тосты за классиковъ и наконецъ было ршено, что литература настоящаго времени потонула въ грязи и что самый лучшій изъ современныхъ литераторовъ былъ не что иное какъ идіотъ.

Нашъ незнакомецъ всталъ изъ за стола, улыбнулся и веллъ подать себ кофе на маленькій столикъ у камина.

— Счастливая юность! подумалъ онъ, куря и любуясь жаромъ ораторовъ, смнявшихъ одинъ другаго, но мало по малу споръ потерялъ свой интересъ и незнакомецъ погрузился въ свое обычное равнодушіе.

Нсколько молодыхъ людей замтили его и обратились къ нему съ разговоромъ. Онъ отвчалъ вжливо, но небрежно и коротко.

— Вы пріхали сюда на житье?

— Очень можетъ быть.

— Вы не изъ Нормандіи.

— Я изъ Парижа.

Незнакомецъ казался очень несообщительнымъ и разговоръ на этомъ прервался.

Къ тому-же ничто не располагало съ перваго взгляда въ пользу незнакомца. Его холодный тонъ и печальная улыбка имли въ себ что-то леденящее, но при боле внимательномъ осмотр незнакомецъ внушалъ къ себ уваженіе и даже симпатію.

Онъ былъ высокаго роста, но худъ и немного сгорбленъ, такъ что вмсто тхъ двадцати-восьми лтъ, которыя онъ имлъ на самомъ дл, незнакомцу можно было дать тридцать пять. Онъ былъ красивъ, но его красота была не для всякаго понятна. Многія женщины нашли-бы его безобразнымъ. Лобъ у него былъ высокій, волосы черные, но рдкіе, ротъ красивъ, но углы его опущены, зубы блы, но губы блдны, овалъ лица безукоризненъ, но щеки впалыя. Впрочемъ, вс его недостатки выкупались выраженіемъ благородства и кроткой меланхоліи, лежавшей на всемъ его лиц, несмотря на мрачное и озабоченное выраженіе его взгляда.

Глядя на этого еще молодаго, но уже усталаго человка, его можно было принять за путешественника, только что вернувшагося изъ далекаго странствованія, или скоре за бойца, вырвавшагося изъ громадной общечеловческой битвы разбитымъ, можетъ быть, даже изувченнымъ и удаляющагося, что-бы отдохнуть немного, за человка, жаждущаго славы или истины и падающаго истощеннымъ и оставленнымъ, не дойдя до конца пути.

Вдругъ дверь поспшно отворилась и въ комнату вошелъ человкъ, походившій на лакея богатаго дома, и поспшно спросилъ не видали-ли доктора Гюгоне.

Услышавъ отрицательный отвтъ, вошедшій былъ раздосадованъ.

— Что-же мн длать?… сказалъ онъ, гд его найти? Я былъ домахъ въ десяти, въ которыхъ онъ обыкновенно бываетъ, и его нигд не видали?

— А у него дома?

— У него я никого не нашелъ.

— Точно также, какъ и я, подумалъ нашъ незнакомецъ, который до обда ходилъ къ тому, кого спрашивалъ лакей и былъ не счастливе его.

— Докторъ Гюгоне ухалъ сегодня утромъ въ Дивъ, сказалъ одинъ вошедшій въ комнату студентъ, онъ, по всей вроятности, вернется не раньше какъ завтра.

— Какъ-же быть тогда? какъ-же быть? въ отчаяніи сказалъ лакей, доктора Восель тоже нтъ въ Каэн, докторъ Тардифъ болнъ, баринъ не хочетъ слышать о доктор Ланге, а барыня терпть не можетъ доктора Овре, просто хоть умирай!

Нашъ незнакомецъ всталъ.

— Кто нибудь умираетъ? спросилъ онъ.

— Мой баринъ, сударь, отвчалъ лакей, обращаясь къ молодому человку, мой баринъ, господинъ Фрерьеръ опасно болнъ и внушаетъ большія опасенія на эту ночь.

— Ведите меня къ нему, сказалъ незнакомецъ, я докторъ.

— Вы докторъ! вскричалъ лакей. О! въ такомъ случа пойдемте скоре, сударь, къ тому-же до насъ отсюда два шага.

— Я готовъ, сказалъ молодой человкъ, бросая сигару и надвъ пальто и шляпу.

Каэнъ большой городъ съ широкими улицами, большими площадями и пыльными переулками, застроенъ высокими и мрачными домами старинной архитектуры. Въ десять часовъ, огни въ домахъ бываютъ уже погашены и прохожіе очень рдки. Два человка, вышедшіе изъ гостинницы, пошли по улиц Имперіаль, повернули налво и остановились противъ стариннаго отеля временъ Вильгельма Завоевателя, построившаго во время своего пребыванія въ Каэн много церквей, аббатствъ и цлый кварталъ.

Въ нсколькихъ шагахъ возвышались башни аббатства Сентъ-Этьень.

Что касается до отеля, то онъ не имлъ никакихъ архитектурныхъ украшеній и былъ окруженъ потемнвшей каменной стной.

Тяжелыя ворота отворились и нашъ незнакомецъ очутился на большомъ мощеномъ двор, погруженномъ въ полнйшій мракъ. Внизу широкой лстницы съ каменными перилами стоялъ фонарь. Лакей взялъ его и держа надъ головою, пошелъ впередъ, указывая дорогу молодому человку. Они поднялись по лстниц и прошли нсколько коридоровъ.

Наконецъ незнакомецъ былъ введенъ въ пріемную, гд лакей оставилъ его одного, прося подождать, пока онъ предупредитъ своихъ господъ. Едва молодой человкъ усплъ ссть, какъ отворилась дверь, и въ комнату вошла женщина, она прямо подошла къ доктору и поклонилась ему, молодой человкъ всталъ и отвчалъ на ея поклонъ.

— Вы докторъ? сказала вошедшая.

— Да, сударыня, докторъ Ландрегардъ.

Вошедшая вторично поклонилась.

— Вы здсь не живете и вроятно пріхали изъ Парижа?…

— Да, и увряю васъ сударыня, что никакъ не думалъ, что мн придется сегодня-же вечеромъ навщать больнаго.

— Тмъ боле мы должны быть благодарны, что вы ршились придти сюда, въ такой поздній часъ.

— Сударыня, докторъ….

— Можетъ быть, само провидніе привело васъ въ этотъ домъ….

— Я самъ надюсь на это.

Между тмъ, докторъ разсматривалъ вошедшую и увидлъ, что это была высокая и стройная женщина, лице которой было блдно, болзненно и утомлено.

— Красавица, подумалъ докторъ Ландрегардъ, для которой осень еще только что наступила.

Со своей стороны, вошедшая также внимательно оглядла молодаго человка и вроятно осталась довольна осмотромъ, потому что сказала:

— Пойдемте за мною, сударь, вы увидите его, онъ очень болнъ.

— Но вы, сударыня, еще не теряете надежды?

— Я! о! я сама не знаю, что же я могу знать?… Многіе доктора видли его и сами не могутъ сказать что это такое. Докторъ Гюгоне, который постоянно лечитъ его, тоже не даетъ никакихъ объясненій болзни!..

— Я имю честь говорить съ мадамъ де Фрерьеръ? спросилъ докторъ.

— Да, сударь, и если мой мужъ умретъ…

— Надо надяться, что Богъ не допуститъ такого несчастія, сказалъ докторъ, но скажите мн, сколько времени вашъ мужъ болнъ?

— О! давно уже… нсколько мсяцевъ.

Докторъ, казалось, былъ удивленъ неопредленностью этого отвта.

— Вы не знаете причины его болзни?

— Нтъ, какъ я могу знать, когда онъ и самъ не знаетъ.

— Очень часто больные…

Тутъ докторъ остановился, потомъ продолжалъ:

— Вроятно докторъ Гюгоне называлъ вамъ болзнь?

— Нтъ, никогда.

Посл этого отвта докторъ пересталъ спрашивать и молча шелъ за госпожей де Фрерьеръ, показывавшей ему дорогу.

— Сегодня ему особенно плохо, продолжала посл небольшаго молчанія госпожа Фрерьеръ, гораздо хуже чмъ обыкновенно, вотъ почему мы не могли дождаться доктора Гюгоне, но теперь, при вид васъ, я спокойна.

Пройдя нсколько комнатъ, они остановились у полуоткрытой двери.

— Здсь, сказала мадамъ де Фрерьеръ. Только пожалуйста будьте осторожны и не пугайте его.

Посл этого они вошли въ комнату, гд на большой постели подъ балдахиномъ лежалъ больной.

— Это докторъ, другъ мой, сказала вошедшая.

Отвта не было.

— Вашъ мужъ дйствительно очень болнъ, тихо сказалъ докторъ, глядя на больнаго.

— Мы полагаемся на васъ, сказала мадамъ де-Фрерьеръ, указывая доктору на кресло около постели больнаго, и садясь сама въ нкоторомъ отдаленіи, но такимъ образомъ, чтобы лице ея оставалось въ тни, тогда какъ лице доктора было вполн освщено.

Ландрегардъ наклонился къ больному. Вокругъ царствовало глубочайшее молчаніе.

Спальня больнаго была большая четырехугольная комната, отдланная съ комфортомъ, но какая-то мрачная и суровая. Нсколько большихъ портретовъ во весь ростъ, членовъ парламента послднихъ трехъ царствованій, предшествовавшихъ революціи, украшали стны, оклеенныя срыми обоями. Окна были высоки и закрыты такими же занавсами какъ пологъ постели. Въ углу былъ большой каминъ въ стил Людовика XIII, въ немъ горлъ яркій огонь.

Докторъ не говорилъ ни слова. Онъ всталъ съ кресла и внимательно осматривалъ больнаго и казалось, что этотъ осмотръ, вмсто того, чтобы привести къ какому нибудь ршенію, все боле и боле смущалъ его.

Госпожа де-Фрерьеръ слдила съ увеличивающимся волненіемъ за докторомъ, затрудненія котораго выражались на его чрезвычайно подвижной физіономіи.

Наконецъ онъ обернулся и объявилъ, что находится въ крайнемъ затрудненіи, которое не позволяетъ ему высказаться ршительно.

Что касается до больнаго, то онъ хриплъ, опрокинувшись на подушки. Ротъ былъ раскрытъ и позволялъ видть блый, опухшій языкъ и воспаленное небо. Сквозь полуоткрытыя вки виднлись тусклые глаза. Лице было желто и по временамъ принимало синеватый оттнокъ. Лобъ и виски были покрыты каплями холоднаго пота. Пульсъ бился крайне неправильно.

— Этотъ человкъ умретъ, сказалъ съ увренностью докторъ, если ему не будетъ оказана быстрая помощь. Посл этаго онъ взялъ положенное около него перо и поспшно написалъ нсколько строчекъ.

Поднявъ глаза, онъ увидлъ, что въ комнат было пять человкъ, вопросительно глядвшихъ на него. Въ глубин комнаты стоялъ лакей, приведшій доктора, въ дверяхъ стояла служанка, затмъ госпожа де Фрерьеръ, около окна стояла съ видомъ отчаянія молодая двушка, лица которой докторъ не могъ различить и около нея молодой человкъ.

Лампа ярко освщала блдное и взволнованное лице доктора, черные глаза котораго ярко блестли. При вид молодой двушки, которой онъ до сихъ поръ не замчалъ, докторъ почувствовалъ какъ бы внутреннее сотрясеніе, которое онъ впрочемъ почти сейчасъ же поборолъ.

— Пусть этотъ рецептъ сейчасъ же приготовятъ, сказалъ онъ.

Служанка схватила бумагу и по знаку госпожи де Фрерьеръ сейчасъ же вышла.

— Есть какая нибудь надежда, докторъ, спросила среди всеобщаго молчанія госпожа де Фрерьеръ.

— Я еще не знаю, отвчалъ Ландрегардъ.

Молодая двушка подошла къ нему.

— О! сударь, сказала она раздирающимъ душу голосомъ, возвратите мн его, это мой отецъ.

Пораженный красотою двушки, докторъ молча глядлъ на нее, но почти сейчасъ же придя въ себя, онъ постарался успокоить ее.

— Было бы слишкомъ печально умереть, будучи окруженнымъ такою любовью, сказалъ онъ, глядя пристально на госпожу де Фрерьеръ, которая твердо выдержала его взглядъ и въ свою очередь подошла къ нему.

— Не будете ли вы мене скрытнымъ, чмъ докторъ Гюгоне и не скажете ли намъ, что это за болзнь, произнесла она съ волненіемъ.

— Боже мой, сударыня, отвчалъ докторъ, взвшивая каждое свое слово со сдержанностью, необыкновенной въ такомъ молодомъ человк, я очень хорошо вижу, что больной страдаетъ и какого рода эти страданія, но что касается до опредленія источника и послдствій этой странной болзни, то я долженъ сознаться, что не получивъ предварительныхъ свдній, которыя вы отказались мн дать, мн необходимо поболе узнать болзнь.

— Я это вполн понимаю, сказала госпожа де Фрерьеръ, которая, казалось, была вполн удовлетворена отвтомъ и не думала защищаться противъ заключавшагося въ немъ обвиненія.

— Если вы позволите, сударыня, то я подожду, пока принесутъ лекарство и самъ дамъ его больному. Такимъ образомъ, я увижу его дйствіе и буду скоре въ состояніи отвчать вамъ.

— О! сударь, какъ вы добры! вскричала молодая двушка.

— Но, сударь, сказала госпожа де Фрерьеръ это можетъ занять много времени.

— Нтъ, дйствіе лекарства будетъ быстрое, сказалъ докторъ, къ тому же больной въ такомъ состояніи, что его даже опасно оставить.

Госпожа де-Фрерьеръ поклонилась.

— Мы ршились бодрствовать всю ночь, сказала она, но тмъ пріятне намъ видть человка, до такой степени убжденнаго въ важности своихъ обязанностей, какъ вы.

Посл этого она вышла изъ комнаты какъ бы для того, чтобы отдать какое то распоряженіе.

Докторъ также всталъ, подошелъ къ больному и нсколько мгновеній смотрлъ на него, потомъ онъ нсколько разъ прошелся по комнат и слъ къ камину видимо озабоченный и взволнованный.

Должно быть, докторъ еще очень недавно началъ заниматься практикой, если состояніе больнаго, къ которому его пригласили въ первый разъ, могло его до такой степени волновать, или же болзнь, встрченная имъ, была очень необыкновенна и таинственна.

Ландрегардъ развалился на кресл и протянулъ ноги къ огню, глядя на него можно было теперь подумать, что онъ исключительно занятъ согрваніемъ своихъ ногъ, но человкъ проницательный могъ бы замтить, что доктора преслдовала одна и таже упорная и безпокойная мысль.

Госпожа де Фрерьеръ поминутно ходила изъ одной комнаты въ другую, отдавала приказанія и слдила чтобы они были исполнены и въ это время нсколько разъ прошла мимо доктора.

Сначала Ландрегардъ не замчалъ ее, но ея платье задло за него, тогда онъ поднялъ голову и сталъ слдить за ней глазами.

Госпож де-Фрерьеръ могло было быть отъ сорока двухъ до сорока-пяти лтъ, но, несмотря на блдность и усталость ея лица, ей нельзя было дать боле тридцати-пяти лтъ. Въ особенности хороши были глаза и густые пепельные волосы.

Глаза были голубые, кроткіе и своей подвижностью выражали внутреннюю работу мысли. Говорила она медленно и сдержанно, манеры были немного высокомрны.

Докторъ разсматривалъ ее, когда къ нему подошла молодая двушка, которую онъ едва видлъ и которая, тмъ не мене, произвела на него такое сильное впечатлніе.

— Неправда-ли, сударь, вы находите, что лекарство приготовляютъ очень долго? сказала она.

— Это лекарство не можетъ быть скоро приготовлено, имйте немного терпнія, сударыня!

— Но минуты такъ драгоцнны въ этомъ положеніи!…

— Это правда, но ничто еще не потеряно.

— О! какъ вы добры, что говорите это. Нсколько минутъ тому назадъ я была въ отчаяніи… но скажите, вы вдь придете снова, неправда ли? неожиданно спросила она, какъ бы отвчая на свою мысль.

— Да, если меня пригласятъ придти.

— Но подумайте, что дло идетъ о жизни моего отца.

— Докторъ не можетъ лечить насильно и если ваша матушка вполн вритъ доктору Гюгоне, то нтъ никакой причины.

— Никакой причины!… Но жизнь моего отца должна стоять прежде какихъ угодно соображеній.

Молодая двушка покраснла, говоря это. Въ ней происходила борьба, въ которой она не сознавалась самой себ, и которая терзала ее. На ея губахъ тснились слова, смыслъ которыхъ она сама не понимала. Ландрегардъ угадалъ это и сказалъ:

— Вы кажется питаете мало доврія къ искусству доктора Гюгоне?

— О!… и къ его характеру, сказала она.

— Что же это за человкъ?

— Онъ человкъ честный, но я не знаю почему, онъ никогда мн не нравился. Онъ лечилъ меня, когда я еще была маленькой, даже, говорятъ, спасъ меня отъ смерти. Но, несмотря на это, я всегда глубоко ненавидла его.

— Дтская антипатія… Разв онъ дурно лечитъ вашего отца?

— Мн кажется.

— Вотъ это гораздо важне.

— Да, но моя мачиха стоитъ за него.

— Мадамъ де Фрерьеръ не мать вамъ?

— Моя мать умерла, сказала двушка и слезы блеснули у нея въ глазахъ.

— Вашъ отецъ давно женился на вашей мачих?

— Девять лтъ.

— А молодой человкъ, котораго я сейчасъ здсь видлъ, сказалъ Ландрегардъ, ища его глазами и не находя, это вашъ… братъ?

— Нтъ, сударь, отвчала она слегка покраснвъ, но не прибавила ничего боле.

Докторъ тоже не нашелъ удобнымъ продолжать этотъ разговоръ и, вставъ подошелъ къ постели больнаго.

— Да, продолжалъ онъ, они употребляютъ на приготовленіе лекарства боле времени, чмъ нужно. Нельзя ли сказать, чтобы поторопились.

Молодая двушка, услышавшая слова доктора, а въ особенности замтившая выразившееся на его лиц безпокойство, была уже у двери.

— Габріель, сказала входя госпожа де-Фрерьеръ, ласковымъ, но не позволяющимъ возраженія голосомъ, вы не можете идти по улиц ночью, если надо, то пусть Жермень пойдетъ навстрчу Жану.

Но не успла она это сказать, какъ въ комнату вошелъ лакей неся нсколько стклянокъ.

Докторъ взялъ дв изъ нихъ, смшалъ ихъ содержимое и прибавилъ тридцать или сорокъ грамъ какой-то бловатой жидкости, смшавъ все это, онъ поднесъ къ раскрытому рту больнаго, который проглотилъ часть лекарства.

Только тогда докторъ обернулся: онъ былъ чуть-ли не блдне умирающаго.

Какъ онъ уже сказалъ, дйствіе лекарства не заставило себя ждать. Съ больнымъ сдлался сильный припадокъ болзни, за которымъ послдовало успокоеніе. Мене чмъ, черезъ часъ, больной, казавшійся близкимъ къ предсмертной агоніи, сталъ подавать признаки жизни и даже началъ немного приходить въ себя.

Но оконечности его тла были холодны и какъ-бы парализованы. Онъ дрожалъ подъ теплыми одялами, надо было согрть больнаго, что докторъ и сдлалъ, съ помощью втиранья на позвоночный столбъ и на все тло, и сильныхъ возбуждающихъ средствъ.

Наконецъ больной забылся съ такимъ облегченіемъ, котораго онъ давно не чувствовалъ, и докторъ могъ отдохнуть. Госпожа де-Фрерьеръ подошла къ нему.

— О! сударь, сказала она, какъ вы утомили себя.

— То, что я сдлалъ, сударыня, было необходимо сдлать.

— А теперь, докторъ, продолжала она, можете-ли вы отвчать на вопросъ предложенный мною давича.

— Насчетъ состоянія господина де-Фрерьеръ?

— Да, докторъ.

— Но…. ему гораздо лучше.

— Конечно…. но что это за болзнь?

Ландрегардъ казался смущеннымъ.

— Я не могу сказать ничего положительнаго, сказалъ онъ, поэтому мой долгъ велитъ мн молчать.

— Это другое дло, сказала госпожа де-Фрерьеръ.

— Но вы, сударыня, продолжалъ докторъ, не можете-ли дать мн какихъ нибудь указаній касательно начала болзни, которой признаки, я сознаюсь, положительно сбиваютъ меня, можетъ быть, при вашей помощи, я буду въ состояніи дать вамъ опредленный отвтъ.

— Но это невозможно, докторъ, я уже сказала вамъ это! что могу я знать?

— Не чувствовалъ-ли больной сначала тяжести въ голов, неутолимой жажды, потомъ боли во всемъ тл, и наконецъ острой боли въ желудк?

— Я не знаю…. какъ могу я это знать?

— Не было-ли у него спазмъ, судорогъ, рвоты?

Ландрегардъ сдлалъ удареніе на послднемъ слов, но госпожа де-Фрерьеръ не опровергла и не подтвердила этого.

— Вы видите, сударыня, сказалъ онъ, снова подходя къ постели больнаго, какъ трудно иногда бываетъ высказаться ршительно.

Потомъ, обернувшись къ служанк, онъ объяснилъ ей какъ надо обращаться съ больнымъ.

Госпожа де-Фрерьеръ, слдившая за нимъ взглядомъ, сказала ему почти ласковымъ голосомъ:

— Вы придете завтра, неправда-ли, докторъ? Но тмъ не мене, эта фраза была сказана съ нкоторымъ замшательствомъ, которое не ускользнуло отъ доктора.

— Я еще не знаю, сударыня, останусь-ли я въ этомъ город, очень можетъ быть, что я останусь здсь весьма не долго.

— Но завтра вы во всякомъ случа еще не удете?

— По всей вроятности, но завтра вернется докторъ Гюгоне и займетъ свое мсто у изголовья больнаго.

— О! это все равно!… все-таки приходите. Разв мы уже не обязаны вамъ?

Ландрегардъ поклонился, надлъ пальто, которое ему принесла Жермень, и пошелъ.

Госпожа де-Фрерьеръ проводила его до первой двери.

Едва усплъ онъ переступить за эту дверь, какъ очутился лицомъ къ лицу съ Габріелью, которая остановила, его съ ршительнымъ видомъ.

— Вы не отвчали утвердительно. Поклянитесь мн, что вы будете здсь завтра.

Онъ хотлъ избжать опредленнаго отвта и сказалъ.

— Завтра вернется докторъ Гюгоне.

— Что мн до этого за дло? живо вскричала она.

— Но мн большое дло…. Разв вы не знаете, что у докторовъ есть законъ или если хотите обычай, запрещающій одному доктору отбивать практику другаго?… Я пришелъ сегодня, потому что это было необходимо, но завтра я не имю боле права.

— Вы придете!

— Поврьте, что не зная темперамента вашего отца и видя его всего въ первый разъ, я имю гораздо мене шансовъ на удачное леченье, чмъ докторъ Гюгоне, постоянно лечившій вашего отца.

— О, этотъ придетъ.

— Я даже не здшній, а всего только нсколько часовъ тому назадъ пріхалъ въ городъ и могу не быть въ немъ завтра.

Говоря это, онъ держался за ручку двери въ переднюю, она снова остановила его.

— Докторъ, я не знаю кто вы, откуда, но я знаю, что дорожу жизнью моего отца боле чмъ моей собственной и что я довряю только вамъ.

Молодой человкъ былъ побжденъ, но все еще боролся.

— Неправда-ли вы вернетесь? прибавила она, скажите, что вернетесь.

Въ сосдней комнат что-то слегка зашумло.

— Насъ слушаютъ, сказала молодая двушка, уходите и помните, что вы мн общали.

— Но я не общалъ….

Но ея уже не было въ комнат и Ландрегардъ поспшно вышелъ, съ совершенно разстроенной душой.

II.
Таинственная болзнь.

Было около одиннадцати часовъ. Завтракъ въ гостинниц только что кончился. Ландрегардъ всталъ, поспшно и съ видимымъ равнодушіемъ пробжалъ нсколько лежавшихъ на стол журналовъ, и возвратился въ свою комнату.

Всмъ нашимъ читателямъ извстна несчастная меблировка комнатъ въ гостинницахъ средней руки, поэтому мы не станемъ описывать комнату Ландрегарда, которая ничмъ не отличалась отъ другихъ, ей подобныхъ. Ландрегардъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на окружающую его обстановку, и былъ видимо озабоченъ и разстроенъ, это безпокойство выражалось волненіемъ, преодолть которое онъ былъ боле не въ состояніи.

Однако мало по малу онъ успокоился и открылъ окно, которое выходило на улицу. Погода, бывшая наканун пасмурной, немного прояснилась, но было холодно и Ландрегардъ скоро почувствовалъ это. Онъ благоразумно закрылъ окно и слъ къ камину, въ которомъ горлъ яркій огонь, и предался размышленіямъ.

Въ такомъ занятіи онъ услышалъ, что часы пробили двнадцать. Нершительность овладла имъ.

— Пойду я или нтъ?… спрашивалъ онъ себя. Нтъ! сказалъ онъ черезъ минуту, я не пойду. Что мн за дло до этого незнакомаго мн семейства. Пусть устраиваются какъ знаютъ! У всякаго есть запутанныя дла и въ настоящее время мн довольно моихъ.

Говоря такимъ образомъ, Ландрегардъ съ видимымъ волненіемъ слдилъ за часовой стрлкой.

— Что это за молодой человкъ, спрашивалъ онъ опять себя, про котораго она сказала, что онъ не братъ, а въ тоже время онъ не можетъ быть обыкновеннымъ знакомымъ? Ба! вроятно кузенъ или какой нибудь родственникъ, другъ дома… Что мн до этого за дло, когда я ршился не возвращаться боле въ этотъ домъ?

Несмотря за свою, повидимому, твердую ршимость, Ландрегардъ боролся самъ съ собой и не былъ увренъ, что выйдетъ побдителемъ изъ этой борьбы. Его мысли поминутно переносили его къ семейству Фрерьеръ. Отъ молодого незнакомца он переносили его къ постели больнаго, а отъ нея къ жен больнаго. Ея блдное лицо было загадкой въ этомъ таинственномъ дом. Затмъ онъ отдыхалъ, вспоминая симпатичную наружность и нжный блескъ большихъ, опечаленныхъ глазъ дочери де-Фрерьеръ.

Противъ воли, Ландрегардъ боле всего думалъ о молодой двушк. Разв она не сказала ему прелестнымъ голосомъ: Ступайте, но приходите завтра. Между тмъ, онъ находилъ въ борьб съ самимъ собою даже какую то отраду.

Онъ не былъ влюбленъ, у него, какъ онъ самъ сказалъ, было и безъ того много дла и не было времени затять что либо подобное. Онъ принадлежалъ къ числу людей, которые не врятъ въ свою молодость.

Едва вступивъ въ жизнь, онъ считалъ себя уже старикомъ. Онъ находилъ въ себ громадное число всевозможныхъ недостатковъ и полнйшее отсутствіе всякой привлекательности. Но отрицая свои собственныя достоинства, онъ не могъ оставаться слпымъ къ прелестямъ молодости, красоты, граціи и любви, замченнымъ имъ въ молодой двушк. Въ особенности сильное впечатлніе произвело на него довріе къ нему двушки.

Но онъ упорно боролся. Что ему за дло до этой двушки, которой онъ боле не увидитъ? Она была богата, онъ бденъ. Было безуміе думать объ этой двушк, стоявшей такъ далеко отъ него. Къ тому же разв она уже не была любима?.. Молодой человкъ, котораго онъ видлъ и… который не былъ ея братомъ, въ чемъ она призналась покраснвъ…Наконецъ, у него можетъ быть была задняя мысль въ которой онъ не смлъ самому себ признаться, такъ она была ужасна.

— Нтъ, говорилъ онъ, надо бжать и слишкомъ яркаго солнца и слишкомъ большаго мрака, я не пойду боле въ этотъ домъ.

Но вдругъ онъ вздрогнулъ, въ дверь громко постучались.

— Докторъ Ландрегардъ здсь? послышался вопросъ.

— Да, отвчалъ онъ, посл минутнаго колебанія.

Докторъ Ландрегардъ! Никто кром семейства де Фрерьеръ не зналъ въ этомъ город его имени, потому что даже въ гостинниц оно не было извстно. Значитъ за нимъ пришли отъ де Фрерьеръ. Онъ поспшно обдумалъ, что ему надо длать. Но онъ отвтилъ, значитъ было извстно, что онъ тутъ. Онъ подумалъ о Габріели и открылъ.

Онъ не ошибся, передъ нимъ стояла Жермень, служанка, виднная имъ наканун у Фрерьеръ.

— Да идите же, сударь! вскричала она, входя стремительно, васъ ждутъ съ утра.

— Но вдь еще не поздно.

— Вы общались придти утромъ

— Кто вамъ это сказалъ?

— Барышня.

— А кто васъ послалъ?

— Барыня.

Ландрегардъ былъ удивленъ.

— Значитъ докторъ Гюгоне еще не вернулся?

— Мы его не видали.

— Но, Боже мой, какъ вы запыхались.

— Я думаю! я бжала всю дорогу.

— Глядя на васъ, объ этомъ не трудно догадаться, отдохните немного.

— А барыня, которая васъ ждетъ?

— Я сейчасъ буду готовъ… только переоднусь.

— Мн велли васъ привести съ собой… но если вы общаетесь сейчасъ придти, то я пойду.

— Погрйтесь немного и потомъ мы съ вами пойдемъ вмст.

Она не заставила себя просить и стала грть руки у яркаго огня камина.

— Да, теперь недурно погрться, говорила она.

— Разв сегодня очень холодно?

— О! ужасно!

Длая видъ, что ищетъ въ чемодан платье, Ландрегардъ искоса разсматривалъ служанку. Это была высокая и красивая двушка лтъ восемнадцати. Ландрегардъ остался доволенъ ея осмотромъ.

— Вашему барину не хуже? спросилъ наконецъ Ландрегардъ, чистя пальто, которое собирался надть.

— Нтъ, ему не хуже, но и нельзя сказать, чтобы было очень хорошо.

— Онъ хорошо провелъ ночь?

— Не очень дурно. Уже давно онъ не проводилъ ихъ лучше. Мы были очень испуганы вчера и я уврена, что безъ васъ барину былъ бы вчера конецъ.

— Можетъ быть… А давно онъ въ такомъ положеніи?

— Онъ никогда не былъ особенно крпкаго здоровья, это зависитъ отъ его дурнаго темперамента.

Ландрегардъ улыбнулся.

— Но такъ боленъ какъ теперь?

— Около трехъ недль.

— Вы хорошо помните съ чего это началось?

— Съ головной боли, боли сердца. Я наврно не знаю.

— Вроятно была сухость въ горл, боли въ желудк? сказалъ онъ, чтобы помочь памяти служанки.

— Да, да, это такъ.

— Была и рвота, неправдали?

— О! и очень сильная… но однако бываютъ дни…

— Вашъ баринъ богатъ? спросилъ Ландрегардъ равнодушнымъ тономъ.

— О, да… у него везд земли, замки, дома… Но было время, когда барыня очень много тратила… Объ этомъ говорили въ город. Впрочемъ, вдь говорятъ обо всемъ. Но теперь она очень перемнилась. Нсколько мсяцевъ тому назадъ она продала лошадей, экипажи, отпустила всю прислугу кром меня и Жана, такъ что намъ теперь приходиться работать за всхъ.

Тутъ она встала.

— Я готовъ, сказалъ Ландрегардъ, если вы отогрлись, то мы можемъ идти.

— Идемте скоре!

— Вашъ баринъ ничмъ не занимается, спросилъ опять Ландрегардъ.

— Прежде занимался… я слышала, что онъ былъ судья или что то въ этомъ род въ здшнемъ суд.

Въ это время они сошли съ лстницы отеля.

Ландрегардъ хотлъ сдлать еще множество вопросовъ, но онъ не зналъ какъ предложить ихъ, не возбудивъ подозрнія въ служанк. Эта двушка, будучи откровенной, далеко не казалась глупой. Онъ хотлъ распросить ее о барышн, но не зналъ какъ это сдлать. Да къ тому же и время оставалось немного. Они уже были на улиц и Жермень шла такъ скоро, что Ландрегардъ едва успвалъ за нею.

Въ воротахъ, рискуя выдать свою тайну, Ландрегардъ очертя голову спросилъ:

— Кто этотъ молодой человкъ, котораго я вчера видлъ?

— Какой молодой человкъ… Торопитесь, сударь, на меня должны сердиться, барышня будетъ меня бранить.

Они прошли дворъ, двушка была уже на лстниц.

— Тотъ молодой человкъ, который былъ въ комнат больнаго во время моего визита.

— А!… теперь знаю.

Она поспшно открыла дверь въ ту комнату, гд наканун докторъ ждалъ прихода госпожи де Фрерьеръ.

— Это господинъ Лашеналь, но идите скоре. Я бгу въ кухню.

— Какъ же я пойду одинъ?

— О, ваша правда.

Сказавъ это она открыла дверь, и доложила:

— Господинъ докторъ.

Ландрегардъ неожиданно очутился лицемъ къ лицу съ госпожей де-Фрерьеръ.

Она улыбнулась ему и сказала, провожая въ коы нату больнаго.

— Идите скоре, мы васъ ждемъ какъ Мессію.

Ландрегардъ не поддался этой улыбк, которая ему показалась натянутой, но не показывая виду, осмотрлъ больнаго и нашелъ состояніе его гораздо лучше, потомъ онъ сказалъ, что если все предписанное имъ будетъ исполняться въ точности, то больной будетъ вн всякой опасности.

Дйствительно, состояніе больнаго настолько улучшилось, что трудно было поврить чтобы наканун это былъ умирающій, онъ могъ подыматься, глядлъ вокругъ себя и даже слабо улыбался. Онъ вполн пришелъ въ себя и мысль его работала совершенно правильно. Глаза выражали то, чего языкъ былъ не въ состояніи выразить. Въ нихъ выражалась благодарность доктору, потомъ больной опустилъ голову и забылся.

Ландрегардъ слъ къ ночному столику и написалъ рецептъ, затмъ онъ веллъ давать больному по немногу бульонъ и вино съ сахаромъ, а также приказалъ длать ванны, затмъ онъ всталъ, поклонился и вышелъ, госпожа де Фрерьеръ пошла за нимъ.

— Докторъ, сказала она, мы сейчасъ получили письмо отъ доктора Гюгоне, который лечитъ наше семейство уже много лтъ, онъ извиняется въ своемъ отсутствіи, причиной котораго была смерть одной его родственницы и говоритъ, что возратится завтра утромъ.

Сердце Ландрегарда сжалось отъ какого то необъяснимаго чувства печали и радости.

— Мы васъ отъ души благодаримъ за т услуги, которыя вы оказали нашему больному, говорила госпожа де Фрерьеръ и если…

Но Ландрегардъ не слушалъ.

Онъ искалъ взглядомъ Габріель, думая, что не увидитъ ее никогда боле и въ душ навсегда прощаясь съ нею.

— Будьте уврены, снова начала хозяйка дома, замтивъ, что ея слова не были услышаны, что мы вамъ очень благодарны. Вы очень помогли моему мужу… Мы сохранимъ о васъ самое лучшее воспоминаніе.

Тутъ она нашла, что вполн выполнила свой нравственный долгъ и прибавила:

— Завтра господинъ Лашеналь, другъ моего мужа, будетъ имть честь явиться къ вамъ.

При этомъ имени Ландрегардъ сдлалъ движеніе.

Ко мн… для чего? спрашивалъ онъ себя, поспшно удаляясь отъ дома, въ которой онъ думалъ никогда боле не возвращаться, и въ которомъ онъ тмъ не мене оставлялъ часть своего сердца… Ахъ! да, вроятно для того, чтобы заплатить мн… Почему же она не сдлала этого сейчасъ.

Но черезъ два часа онъ снова былъ у постели де Фрерьера. На этотъ разъ самъ больной потребовалъ его. Придя въ себя изъ забытья, онъ могъ произнести нсколько словъ и его первыя слова были:

— Доктора!

— Мой другъ, вамъ гораздо лучше, сказала ему жена, тихо подходя къ его постели.

— Я страдаю… я все еще страдаю…

— Вашу болзнь нельзя вылечить въ одинъ день. Потерпите, другъ мой. Богъ вознаградитъ васъ за вс ваши страданія.

Больной покраснлъ.

— Доктора! повторилъ онъ.

Пока онъ былъ здоровъ, вс повиновались ему, поэтому и теперь жена покорилась такъ твердо выраженному желанію.

— Бгите за докторомъ Гюгоне, приказала она.

— Доктора Гюгоне нтъ въ Каэн, сказала вошедшая Габріель.

— Извините, живо перебила ее мачиха, онъ долженъ уже вернуться.

— Я хочу того доктора, который былъ утромъ, сказалъ больной, онъ помогъ мн, я хочу его.

Надо было повиноваться, вотъ почему Ландрегардъ въ третій разъ возвратился въ домъ, отъ котораго два часа тому назадъ ему было вжливо отказано.

Къ одиннадцати часамъ съ больнымъ сдлался сильный припадокъ и докторъ оказался очено кстати. Но когда въ полночь онъ хотлъ уйти, то больной, угадавъ его намреніе, посмотрлъ на него умоляющимъ взглядомъ, который, казалось, хотлъ сказать:

— Я чувствую себя лучше когда вы тутъ, останьтесь.

Молодой человкъ покорился этому желанію, впрочемъ очень естественному у такого опасного больного и остался. Потомъ, такъ какъ больной спалъ, онъ принялся размышлять. Опустивъ голову на руки, онъ думалъ объ этомъ умирающемъ и ему стало страшно, но вдругъ взглядъ Ландегарда встртился со взглядомъ Габріели и это успокоило его.

На сердц у него стало легко, тогда какъ въ голов былъ мракъ.

Чмъ боле смотрлъ онъ на Габрэль де-Фрерьеръ, тмъ боле чувствоналъ къ ней влеченіе, но въ то же время, чмъ боле онъ наблюдалъ за всмъ происходившимъ, въ этомъ мрачномъ дом, тмъ боле приходилъ въ ужасъ.

Ему казалось, что все происходившее было неестественно. Люди и ихъ поступки казались ему таинственными. ‘Это провинція, говорилъ онъ себ, я не знаю провинціи и мое невжество вводитъ меня въ заблужденіе’. Но противъ воли онъ возвращался къ своей первоначальной мысли и съ удивленіемъ и безпокойствомъ слдилъ за всмъ окружающимъ.

Молодой человкъ, котораго звали Лашеналемъ, былъ съ Ландрегардомъ холодно вжливъ, что естественно не располагало къ симпатіи. Вечеромъ Лашеналь появился на нсколько мгновеній, поговорилъ немного съ госпожей де-Фрерьеръ и ушелъ.

Что касается до послдней, то она не могла удерживать своей досады при вид Ландрегарда. Она, казалось, забыла свою утреннюю любезность и была хотя вжлива, но крайне высокомрна. Въ досад она ушла сама и увела Габріель, которая также едва скрывала свою неловкость и стсненіе.

Что касается до лакея Жана, то онъ былъ въ передней и съ Ландрегардомъ осталась только красивая Жермень, которая сопротивлявшись цлый часъ одолвавшему ея сну, кончила наконецъ тмъ, что уснула въ кресл.

Ландрегардъ сталъ разсматривать лежавшаго въ забытьи больнаго.

Это былъ уже старикъ, лтъ шестидесяти восьми или девяти, но ему можно было дать теперь лтъ восемдесятъ, онъ былъ высокъ ростомъ, но такъ худъ, что походилъ на скелетъ, его руки казались необыкновенной длины отъ ихъ страшной худобы.

Ландрегардъ особенно пристально разсматривалъ лицо, которое, несмотря на старость и тяжкую болзнь, сохранило свой характеръ. Лобъ былъ высокъ, глаза черные и еще до сихъ поръ живые и блестящіе, волосы были густы и блы какъ снгъ. Въ молодости этотъ человкъ долженъ былъ много бороться со страстями. Вотъ каково было мнніе, составленное докторомъ при взгляд на больнаго. Въ эту минуту больной открылъ глаза.

— Вы тутъ? спросилъ онъ едва слышнымъ голосомъ.

— Да, отвчалъ Ландрегардъ.

На стол передъ постелью горла лампа, докторъ отодвинулъ ее, чтобы свтъ не безпокоилъ больнаго, падая ему прямо въ лице. Больной сдлалъ усиліе чтобы приподняться.

— Который часъ? спросилъ онъ.

— Два часа.

— Уже… значитъ я спалъ?

— Да.

— Я чувствую сколько это мн принесло пользы. Но до вашего прихода у меня былъ еще припадокъ. Вы вдь не уйдете?…

— Нтъ, я остаюсь, я общалъ вамъ это.

Ночь показалась очень длинной Ландрегарду, который не смыкалъ глазъ, только спустя еще два часа де-Фрерьеръ снова заговорилъ. Онъ предлагалъ доктору множество различныхъ вопросовъ, на которые тотъ отвчалъ хотя и сдержанно, но все-таки достаточно откровенно.

— И такъ васъ привелъ въ мой домъ случай? говорилъ де-Фрерьеръ.

— Да, единственно случай.

— Какъ парижскій медикъ, вы должны были имть много практики?

— Я боле изучалъ, чмъ занимался практикой, отвчалъ Ландрегардъ, я прочелъ боле книгъ, чмъ видлъ больныхъ, я больше думалъ, чмъ лечилъ… Впрочемъ, я былъ впродолженіи пяти лтъ при одномъ парижскомъ госпитал.

— Это похвально! сказалъ старикъ, тамъ можно видть самыя разнообразныя болзни и весь ужасъ нищеты.

Больной немного помолчалъ, чтобы отдохнуть.

— Есть у васъ родные, молодой человкъ, спросилъ онъ нсколько минутъ спустя.

— Никого.

— Всегда найдется какой нибудь родственникъ, сказалъ улыбаясь старикъ.

— У меня нтъ ршительно никого.

— У васъ вс умерли?

— Я не знаю, отвчалъ не безъ нкотораго волненія молодой человкъ, я не зналъ ни своего отца, ни матери Съ тхъ поръ, какъ я себя помню, я былъ одинъ, такимъ остался я и до сихъ поръ.

— Для чего вы пріхали въ Каэнъ? сказалъ больной, скрывая волненіе своего голоса подъ отрывистыми словами.

— Боже мой, это очень просто, я пріхалъ сюда въ надежд устроиться, найти себ кліентовъ. Въ Париж нтъ мста для всхъ. Какъ онъ ни великъ, но все-таки не въ состояніи удовлетворить желаніямъ всхъ. Я испугался… парижская жизнь испугала меня. Я бжалъ сь поля битвы. Къ тому же я всегда желалъ только скромнаго положенія, имя самыя скромныя стремленія, я думалъ, что работая, я успю составить себ здсь это положеніе.

— Но вами руководилъ не одинъ случай? У васъ были какія нибудь причины выбрать этотъ городъ предпочтительно передъ другими?

— Да, нсколько совтовъ… рекомендательное письмо… вотъ все, что меня заставило пріхать именно сюда.

— Письмо… вроятно, къ кому нибудь изъ живущихъ въ город?

— И даже изъ числа вашихъ знакомыхъ… къ доктору Гюгоне.

Силы больнаго начали слабть.

Уже нсколько разъ Ладрегардъ былъ принужденъ давать ему освжающее питье, нсколько разъ онъ онъ хотлъ убдить его перестать говорить. Ер при всей своей слабости де-Фрерьеръ испытывалъ удовольствіе говоря съ молодымъ человкомъ.

Молодость иметъ въ себ какое-то очарованіе.

Самый равнодушный старикъ оживляется при вид юноши: этотъ молодой человкъ увидитъ то, чего ему не видать.

Можетъ быть де-Фрерьеръ, бывшій близкимъ къ гробу, и во всякомъ случа старикомъ, вспоминалъ, слушая доктора, свою собственную молодость.

— Не ходите къ доктору Гюгоне, сказалъ больной. Онъ не будемъ вамъ полезенъ. Сожгите это письмо и врьте только въ самаго себя.

— Но позвольте, сударь…

— Не спрашивайте о причин, которая заставляетъ меня такъ говорить. Это просто мое личное убжденіе. Оставайтесь въ этомъ город, если онъ вамъ нравится и вы будете имть успхъ… вы стоите его.

Наступила пауза, затмъ больной продолжалъ, все боле и боле благосклоннымъ голосомъ.

— Можетъ быть, у васъ недостатокъ въ деньгахъ?… Не краснйте. Это случается со всми. Ну, если такъ, то я вамъ ихъ дамъ. У меня ихъ столько, что некуда двать, я вамъ обязанъ… очень обязанъ.

Ландрегардъ хотлъ остановить его.

— Да, я вамъ обязанъ, перебилъ больной, безъ васъ я бы умеръ вчера, можетъ быть, вы одинъ настолько понимаете мою болзнь, что можете спасти меня… если это возможно.

Ландрегардъ хотлъ отвчать, какъ вдругъ въ сосдней комнат раздались шаги, потомъ дверь отворилась и вошла госпожа де-Фрерьеръ.

Она была въ бломъ пенюар, съ распущенными по плечамъ волосами. Оглядвъ комнату, она увидла спящую Жермень и по лицу ея пробжала тнь неудовольствія. Но подойдя къ постели больнаго, она скрыла это чувство и любезно улыбнулась доктору.

— Какъ вы провели ночь, другъ мой? сказала она нжно, обращаясь къ больному.

— Лучше, отвчалъ коротко де-Фрерьеръ.

— Докторъ, сказала она тогда, обращаясь къ Ландрегарду, вы должны быть измучены, вамъ уже давно пора идти отдохнуть.

— Я повинуюсь нашему больному, отвчалъ онъ.

Де-Фрерьеръ сдлалъ утвердительный знакъ.

— Да, сказалъ онъ. Я просилъ доктора провести у меня эту ночь и онъ согласился.

— Не хотите ли вы чтобы остальную часть ночи я провела съ вами?

— Вы будете напрасно утомлять себя, другъ мой, отвчалъ де-Фрерьеръ, вдь докторъ здсь. Лучше поберегите себя для другаго случая. Увы! они не рдко будутъ теперь представляться.

— Вы правы, другъ мой, сказала жена, я ухожу.

Уходя, она разбудила служанку. Жермень открыла глаза, увидла передъ собою хозяйку и поспшно вскочила.

— Такъ то вы исполняете мои приказанія? сказала ей госпожа де-Фрерьеръ, вы спите! А если что нибудь понадобится барину, кто ему подастъ?

Двушка стала извиняться, тереть себ глаза, а черезъ десять минутъ заснула еще крпче, чмъ прежде. Докторъ и больной снова остались одни.

III.
Знаменитость.

Больной также забылся.

Цлый часъ было слышно только его тяжелое дыханіе.

Наконецъ онъ открылъ глаза… было еще совсмъ темно, но скоро долженъ былъ начаться разсвтъ.

— Жаръ мучитъ меня, прошепталъ больной.

— Я стараюсь успокоить это раздраженіе и надюсь успть еще до завтрашняго дня, сказалъ Ландрегардъ. Затмъ онъ всталъ и подалъ больному питье.

— Если бы это было такъ!

— Мн здсь отлично помогаютъ, сказалъ молодой человкъ, повидимому чистосердечно, вс такъ заботятся о васъ и госпожа да-Фрерьеръ, кажется, ужасно огорчена вашимъ состояніемъ.

Больной взглянулъ на доктора взглядомъ, исполненымъ страданія и безпокойства.

— Не женитесь, докторъ, прошепталъ онъ.

— Почему же, если я найду преданную женщину.

Въ такомъ случа женитьба несчастіе, но въ принцип общество, во имя нравственности, ставитъ намъ женитьбу въ обязанность.

— Конечно, конечно, вздохнулъ больной, вытирая дрожащей рукой холодный потъ, выступавшій у него на лбу, конечно, но надо хорошенько подумать.

— Вы конечно это и длали, сказалъ не колеблясь Ландрегардъ.

— Нтъ, докторъ, я этого не длалъ.

— Ради Бога, сударь, остерегитесь, сказалъ молодой человкъ, который, наведя больнаго на эту скользкую почву, началъ бояться того, что онъ могъ сказать.

— Разв я не довряю вамъ вполн?

— Вы меня знаете всего нсколько часовъ…

— Этого для меня достаточно, чтобы судить о васъ!

Ландрегардъ поклонился.

— Прошу васъ сударь, сказалъ онъ, взвсьте хорошенько ваши слова. Если вы ошибаетесь, то можете поставить меня въ страшное затрудненіе.

— Но что вы хотите сказать? сказалъ свою очередь съ удивленіемъ де-Фрерьеръ. Моя исторія очень проста, я былъ женатъ два раза, первый разъ я былъ понятъ, второй — нтъ, вотъ и все. Я былъ изъ числа людей, увренныхъ во мн, что они вчно должны быть счастливы и что вс женщины похожи одна на друтую сердцемъ, если он одинаково хороши лицомъ, и я думалъ, что мн достаточно выбрать одну изъ нихъ, чтобы счастье водворилось у меня въ дом.

— Очень часто умершіе кажутся намъ лучше.

— О, нтъ, съ горечью сказалъ больной, мое сожалніе вполн справедливо, но къ несчастію безплодно. Богъ послалъ мн ангела, одно изъ тхъ привиллигированныхъ существъ, которые освщаютъ все, гд бы они проходили, и распространяютъ вокругъ себя счастье и радость. Я долженъ былъ оплакивать эту женщину, которая умирая оставила мн другую себя, въ лиц моей дочери. А между тмъ, въ т лта, когда человкъ легче всего преодолваетъ страсти, я далъ овладть собою безумной и несчастной любви. Я отдалъ женщин, бывшей предметомъ этой любви, иое имя и лучшую часть самаго себя. Она все взяла, не давъ ничего взамнъ. Ея нравственность безукоризненна и въ ум также нтъ недостатка, но чувства и сердца нтъ. Безъ своего вдома, эта женщина заставила меня много страдать. Вотъ на что я жалуюсь, чмъ я страдаю и что оплакиваю. Вотъ что я говорю, довряя вамъ вполн, чтобы вы не были обмануты улыбками и печалью.

Испуганный тмъ, что больной высказалъ такъ много, Ландрегардъ спрашивалъ себя, почему де-Фрерьеръ не говорилъ или по крайней мр не предполагалъ ничего боле.

— У этого человка нтъ ни малйшаго подозрнія, подумалъ онъ. Потомъ сказалъ вслухъ:

— Вы, можетъ быть, слишкомъ строги, и страданія заставляютъ васъ все преувеличивать. Иногда женщины также тщательно скрываютъ свои достоинства и привязанность, какъ еслибы это были пороки.

Больной покачалъ головою:

— Нтъ, сказалъ онъ, моя вторая жена никогда не понимала меня и никогда не любила. Къ тому же между нами большая разница въ лтахъ. Я не считаю ее злой и не думаю, чтобы она желала моей смерти, но я увренъ, что она нисколько не огорчится этимъ.

Ландрегардъ опустилъ голову и его волненіе было такъ сильно, что онъ не могъ произнести ни слова.

Больной посл этого снова заснулъ и, проснувшись черезъ часъ, сказалъ, возвращаясь къ преслдовавшей его мысли….

— Докторъ Гюгоне вроятно явится скоро. Я не могу совершенно отказаться отъ его услугъ, хотя его искусство внушаетъ мн очень мало доврія, но я хочу чтобы вы остались. Вы съ нимъ сговоритесь или будете дйствовать одинъ, это какъ вамъ угодно, но я особенно желаю не потерять васъ.

Между тмъ сдлалось совсмъ свтло. Весь домъ поднялся. Дверь тихонько отворилась и въ комнату вошла Габріель, покраснвъ при вид доктора, который въ свою очередь опустилъ глаза и съ замшательствомъ поклонился ей. Въ ту же минуту на улиц послышался стукъ экипажа, остановившагося передъ отелемъ.

— Докторъ Гюгоне, сказала, поспшно входя, госпожа де-Фрерьеръ, это не можетъ быть никто другой какъ онъ.

— Пусть онъ войдетъ, сказалъ больной, но я хочу, чтобы докторъ Ландрегардъ также остался.

— Ваши желанія — законъ, другъ мой, сказала слегка взволнованная госпожа де-Фрерьеръ.

Она вышла, чтобы пойти на встрчу доктору и безъ сомннія предупредить его о присутствіи собрата. Въ это время Габріель подошла къ постели отца и поцловала его въ лобъ. Она пристально взглянула на него и нашла, что онъ гораздо спокойне. Это очень обрадовало ее.

— Благодарю васъ, просто сказала она, проходя мимо Ландрегарда.

Послдній не усплъ отвтить, какъ въ комнату вошелъ или лучше сказать влетлъ докторъ Гюгоне.

Однимъ прыжкомъ онъ былъ у постели больнаго и держалъ уже его за руку.

— Дорогой другъ, вскричалъ онъ, въ какомъ состояніи я его нахожу!… Надо было послать за мной нарочнаго, предупредить телеграммой!… Я былъ не такъ далеко… я бы сейчасъ же пріхалъ!

— Мн лучше, сказалъ де-Фрерьеръ.

— Ему лучше, онъ говоритъ, что ему лучше, когда какъ самъ весь въ поту, голосъ хриплый, глаза налиты кровью. Посмотримъ языкъ?… Опухъ! очень опухъ!

Онъ сталь щупать пульсъ, слушать грудь.

— Воспаленіе… сильное воспаленіе.

— Мн было гораздо хуже, сказалъ больной, я былъ при смерти.

— Боже мой! кто это говоритъ о смерти? Отъ небольшой лихорадки до смерти еще далеко, но все равно! я вернулся, теперь все измнится.

Только теперь онъ поднялъ голову и удостоилъ замтить Ландрегарда.

— Господинъ докторъ Ландрегардъ, сказалъ де-Фрерьеръ, въ отвтъ на вопросительный, поклонъ Гюгоне.

— А! очень хорошо, сказалъ онъ такимъ тономъ, который значилъ: я хорошо знаю, что это такое. Вы изъ окрестностей! спросилъ онъ.

— Нтъ, докторъ, я пріхалъ изъ Парижа.

— Изъ Парижа… центра науки и просвщенія, столицы столицъ, новаго Вавилона. Позвольте мн, юный собратъ, пожать вамъ руку и поздравить себя съ вашимъ знакомствомъ. Все это было сказано очень быстро, и Ландрегардъ, принявшій совершенно равнодушно сдланный ему шумный пріемъ, продолжалъ осмотръ, страннаго маленькаго человка, который точно выскочилъ изъ коробки съ пружиной и едва успвъ войти, нашумлъ на весь домъ.

Это былъ дйствительно очень маленькій человкъ, но очень широкій въ плечахъ, одаренный полнотою, которая не имла: бы въ себ ничего страннаго, еслибы его туловище не держалось на чрезвычайно маленькихъ и тоненькихъ ногахъ.

Говорили, что въ молодости Гюгоне былъ хорошъ собой и онъ подтверждалъ это всякому, показывая въ вид доказательства на свои крошечныя ноги руки. Но такія оконечности очень плохо шли къ его тучному тлу. Тмъ не мене, Гюгоне очень гордился этимъ и говорилъ, что такія руки и ноги составляютъ неоспоримый признакъ аристократическаго происхожденія, хотя всмъ было очень хорошо извстно, что знаменитый докторъ Людовикъ Станиславъ Гюгоне былъ сынъ Пьера Гюгоне, содержавшаго тридцать лтъ кабачекъ на улиц Спасителя въ Каэн, женившагося во второй разъ на прачк, съ площади Маръ-Сенъ-Жюльме.

Отъ этого союза родился Станиславъ. Содержатель кабачка былъ честолюбивъ и помстилъ сына въ семинарію.

Мечта всхъ провинціальныхъ семействъ состоитъ въ томъ, чтобы имть кого нибудь изъ своихъ въ числ духовенства. Сынъ священникъ представляетъ осуществленіе всхъ самыхъ дерзкихъ мечтаній. Это средство получить уваженіе на этомъ свт, на неб спасеніе, а главное избжать конскрипціи.

Но въ восемнадцать лтъ Станиславъ сбился съ прямаго пути. Онъ надлалъ множество глупостей, которыхъ мы не будемъ перечислять, такъ какъ почтенный докторъ Гюгоне отрицаетъ ихъ. Но честолюбивый папаша не захотлъ отказаться отъ своихъ мечтаній о величіи, и не будучи въ состояніи надяться на полученіе сыномъ духовнаго сана, онъ сталъ мечтать сдлать изъ него доктора.

Станиславъ былъ отданъ въ лицей, гд настолько выучился по латыни и по гречески, на сколько было нужно для полученія степени бакалавра. Остальное сдлалось само собою, при помощи времени и денегъ папаши Гюгоне. Въ двадцать-восемь лтъ Гюгоне-сынъ получилъ степень доктора и вернулся въ Каэнъ на практику.

Сначала больные были у него не особенно многочисленны. Отецъ былъ первымъ его паціентомъ, или лучше сказать первой жертвой. Сынъ просто на просто уморилъ его, но уморилъ вырывая у себя волосы и проклиная безсиліе науки.

— Утшься, сказалъ ему старикъ, какъ сынъ, ты долженъ былъ ожидать этого, какъ докторъ — увидишь множество такихъ случаевъ.

Отецъ и не подозрвалъ, что былъ такимъ пророкомъ, потому что вскор его сынъ привыкъ къ смерти и покойникамъ, такъ какъ количество лечившихся у него сдлалось огромно.

Старясь, онъ не потерялъ ни одного изъ своихъ юношескихъ качествъ, посл тридцатилтней практики онъ точно также морилъ своихъ больныхъ, какъ и въ первый годъ.

Не будучи въ состояніи ничмъ укорить себя, Гюгоне скоро простилъ себ смерть виновника своихъ дней.

Впрочемъ эта смерть, также какъ и другія, послдовавшія за ней, нисколько не повредила доктору Гюгоне, онъ былъ уроженецъ Каэна и ему покровительствовали въ ущербъ его собратьямъ.

Онъ всми средствами старался заставить забыть о своихъ семинарскихъ подвигахъ, онъ былъ человкъ благомыслящій и не вольнодумствовалъ какъ ныншніе молодые люди. Онъ съумлъ понять достоинство администраціи, мудрость власти и геній господина префекта.

Такіе люди всегда длаютъ карьеру, и Гюгоне было неначто жаловаться.

Онъ былъ уважаемъ по своей профессіи, безукоризненной чистот своихъ нравовъ, по своему образу мыслей, благочестію и богатству. Онъ былъ членъ всевозможныхъ ученыхъ и другихъ обществъ въ Каэн.

Когда онъ шелъ по городу, на него указывали, говоря: ‘вотъ докторъ!’ женщины старались нравиться ему. Дти кричали: ‘вотъ толстый докторъ!’ — Онъ-бы предпочелъ, если-бы говорили: ‘великій докторъ’, но онъ былъ такъ малъ, а дти судятъ только по наружности. Когда вечеромъ онъ появлялся гд нибудь, то это было настоящимъ торжествомъ для хозяйки дома и радостью для всхъ гостей.

Онъ женился молодымъ, на старой дв, у которой были большія связи со всей аристократіей Каэна.

Эта женитьба была началомъ его благополучія. У него была жена, беззубая, некрасивая и глупая, весь домъ былъ полонъ маленькими Гюгоне, не имвшими подобія человческаго, но зато онъ былъ не только докторъ буржуазіи, то также и докторъ аристократіи Каэна.

Въ описываемое нами время, ему было пятьдесятъ семь лтъ. Его красное, обезображенное оспой лице грозило загорться, когда онъ выпивалъ стаканъ вина, а маленькіе глаза совершенно исчезали во впадинахъ, закрытыхъ золотыми очкам.

За столомъ Гюгоне былъ веселъ. За десертомъ начиналъ разсказывать анекдоты, которые обыкновенно очень веселили общество, не то чтобы онъ былъ уменъ, но у него была хорошая память и много смлости.

Этотъ веселый Гюгоне былъ гораздо сносне Гюгоне важнаго и торжественнаго.

Въ такіе дни, держась прямо, черномъ плать и бломъ галстух, онъ говорилъ еще — такъ какъ Гюгоне говорилъ всегда,— но употреблялъ слова латинскія и греческія и никогда французскія.

Но возвратимся къ нашему разсказу.

— Мой дорогой собратъ, сказалъ Гюгоне, поправляя свои очки и заставляя Ландркгарда ссть у постели больнаго, такъ какъ судьба свела насъ вмст, то осмотримте вмст состояніе больнаго.

— Я могу сказать вамъ только весьма слабую помощь, не говоря уже про то, что у меня нтъ ни вашихъ знаній, ни вашей опытности. Я не имлъ времени изучить темпераментъ больнаго, также какъ не слдилъ за ходомъ болзни съ самаго ея начала. Нуженъ былъ докторъ, я услышалъ это и пришелъ, въ ваше отсутствіе я сдлалъ все, что могъ.

— И я увренъ, что все сдланное вами вполн безукоризненно.

— Я думаю, что мое присутствіе было не безполезно.

Больной взглядомъ подтверждалъ эти слова.

— Я въ этомъ убжденъ, отвчалъ Гюгоне, видвшій взглядъ де-Фрерьера.

— Впрочемъ, я могу показать вамъ мои рецепты, сказалъ молодой человкъ, вынимая ихъ изъ бумажника.

— Показать мн! какая скромность въ молодомъ человк. Вы меня удивляете, мой юный собратъ. Ныньче молодые люди обыкновенно хотятъ учить стариковъ. Они не обращаютъ вниманія ни на наши знанія, ни на нашу многолтнюю опытность….

— Вотъ мои рецепты, сказалъ Ландрегардъ, перебивая потокъ словъ своего собрата, угрожавшій сдлаться безконечнымъ.

Гюгоне, узнавъ, что во время его отсутствія за нимъ нсколько разъ присылали отъ де-Фрерьера, сейчасъ по прізд отправился къ нему. Онъ не зналъ, что былъ позванъ другой докторъ, временно замнившій его, а узнавъ объ этомъ, онъ былъ далеко не очень доволенъ.

Одно мгновеніе онъ боялся, какъ-бы не уменьшилось довріе, которое оказывали ему въ этомъ дом. Странное поведеніе Ландрегарда, его сдержанность, а въ особенности малое значеніе, которое придавала госпожа де-Фрерьеръ молодому человку, измнили мысли доктора Гюгоце въ пользу Ландрегарда. Передъ нимъ былъ не соперникъ, а ученикъ, послдователь, поклонникъ.

Еслибы Гюгоне отличался какой нибудь проницательностью, то очень можетъ быть, что онъ подумалъ-бы иначе, но занимаясь только собою, онъ увидлъ въ Ландрегард лишь скромнаго и вжливаго молодаго человка, котораго счелъ поэтому за мало знающаго и думалъ еще боле возвысить свое значеніе тмъ, что могъ безопасно выставить свои познанія или по крайней мр т, которыя онъ думалъ, что иметъ.

Но Ландрегардъ настаивалъ чтобы онъ взглянулъ на рецепты.

— Сейчасъ, сейчасъ, отвчалъ Гюгоне, увренный въ своей власти надъ собратомъ. Скажите мн лучше, что вы видли.

— Ничего, холодно отвчалъ Ландрегардъ, отвтъ котораго былъ заране приготовленъ.

— Какъ, ничего? вскричалъ Гюгоне, готовясь поразить своего собрата, не хотите-ли вы сказать, что господинъ де-Фрерьеръ также здоровъ, какъ вы и я.

— Я хочу сказать, что не могу опредлить болзни.

Бывшая тутъ госпожа де-Фрерьеръ подняла глаза на доктора.

Габріель съ удивленіемъ сдлала тоже, даже проходившая по комнат Жермень остановилась.

Что касается Гюгоне, то онъ заране восхищался своимъ торжествомъ.

— Но какъ же вы тогда лечили?… потому что вы вдь лечили.

— Это было необходимо, при состояніи больнаго.

— Пожалуй, но какъ же вы это сдлали?

— Я боролся противъ болзни.

— Не зная ея?

— Не зная ея причины, оставшейся для меня тайной, я лечилъ проявленія этой болзни, вполн очевидныя

— Позвольте, мой юный собратъ, пользуясь моей опытностью, сказать вамъ, что самая необходимая вещь при вид больнаго — это отдать себ отчетъ, что у него за болзнь и только найдя ее, можно приступать къ леченью.

— Въ такомъ случа вы не допускаете никакихъ колебаній?

— Никакихъ…. он гибельны для больнаго.

— Пожалуй, но если, видя страданія, вы не можете найти болзни, то неужели должно дать умереть или позволить мучиться больному, когда можешь ему помочь?

— Что за вопросъ…. Болзнь всегда находится.

— Вы видите, что нтъ.

— По крайней мр, сказалъ Гюгоне не желавшій продолжать этотъ споръ, вы не тщеславны, а это уже большое достоинство.

— Но котораго недостаточно для того, чтобы вылечить опасно-больнаго, сказала госпожа де-Фрерьеръ, не пропустившая ни одного слова изо всего разговора и очень мало полагавшаяся на неожиданную скромность Ландрегарда.

— Я говорю, сказалъ больной, съ любопытствомъ слдившій за этой сценой, что безъ доктора Ландрегарда я былъ-бы уже мертвъ.

Вс замолчали.

Габріель сложила руки, Гюгоне прикусилъ губы, Жермень перекрестилась, одна госпожа де Фрерьеръ осталась спокойна.

— Хм! хм! сказалъ Гюгоне, мой молодой собратъ можетъ быть еще не уметъ быстро найти названіе болзни, но тмъ не мене отличный практикъ. Опытность не пріобртается въ одинъ день. Я вотъ уже сорокъ лтъ занимаюсь медициной, но и то бываетъ, что я ошибаюсь. Errare…. не правда-ли? Но я ищу, я не теряю времени, потому что потерянное время невознаградимо… fugit irrepardb&#239,le tenipus и всегда нахожу и тогда, какъ говоритъ латинскій поэтъ, finis coronat opus.

— Будьте такъ добры….

— Не прерывайте меня, прошу васъ. Что намъ надо здсь разсмотрть? нервный припадокъ. Какой? Вотъ въ чемъ дло. Не будемъ искать ничего другаго.

— Я васъ слушаю, сказалъ Ландрегардъ, покорившись своей участи, но довольный, что Гюгоне самъ шелъ въ поставленную ему ловушку.

IV.
Неудача великаго доктора.

Ученый профессоръ пустился очертя голову. Онъ приводилъ примры Гордена, Бруле, Бретоно, великаго Бретоно, который выдралъ его за уши, Андраля Девержи, Барюэля, Маженди, Лисфранка, который пожалъ ему руку, Бально, который говорилъ ему ты и зналъ его, когда онъ былъ еще студентомъ.

Онъ увлекся воспоминаніями, сталъ говорить о своей женитьб, о своей жен, о дтяхъ, о муниципальномъ совт, о физіологіи и анатоміи, останавливаясь только для того, чтобы перевести духъ.

Овладвъ полемъ битвы, такъ какъ единственный человкъ, бывшій въ состояніи ему противорчить, заране призналъ себя побжденнымъ, онъ прочиталъ цлый курсъ патологіи. Онъ опредлилъ болзнь реакціей организма противъ причины разстройства.

— Прежде чмъ опредлять болзнь, сказалъ онъ опять, надо изучить этіологію и симптомотологію, тогда будешь знать, съ какою болзнью имешь дло, съ внутренной или съ наружной, простой или сложной, острой или хронической, наслдственной или случайной…. Ландрегардъ, выйдя изъ терпнія прервалъ его, вскричавъ:

— Но та, которая насъ занимаетъ….

— Сейчасъ я дойду до нея.

И онъ снова началъ проповдывать, пока Ландрегардъ не остановилъ его.

— Почтенный собратъ, сказалъ послдній, если я васъ хорошо понялъ, то вы называете занимающую насъ болзнь воспаленіемъ слизистой оболочки желудка?

— Это неоспоримо.

— Я не говорю нтъ, но все-ли это?

Гюгоне смутился и смшался.

— Извините меня, продолжалъ Ландрегардъ, но я васъ спрашиваю, уврены-ли вы, что это воспаленіе и вс-ли симптомы, которые мы здсь видимъ, вы приняли въ разсчетъ?

— Но, ко…неч…но, конечно.

Гюгоне казался мене чмъ увреннымъ и не зналъ какъ отвтить.

— Вы этимъ объясняете спазмы въ горл, и боли въ верхней части живота?

— Конечно, и холодный потъ и тяжесть въ голов…. однимъ словомъ, все, что мы видимъ.

— Да, сказалъ какъ будто подумавъ Ландрегардъ, но удушье, воспаленіе пищевода и желудка…. вы также объясняете воспаленіемъ слизистой оболочки желудка?

— Отчего-же нтъ, сударь, отчего-же нтъ?… Я удивляюсь…. Я объясняю… я объясняю…. не могли-ли эти результаты произойти отъ воспаленія?

— Я не думаю.

— Или отъ сжатія кишечнаго канала…. Кто знаетъ?

— Это невозможно! сказалъ съ увренностью молодой докторъ.

Гюгоне покраснлъ.

— Не хотите ли вы учить меня? вскричалъ онъ, воспаленіе слизистой оболочки желудка объясняетъ вс симптомы, которые мы здсь видимъ, и я думаю лечить это воспаленіе.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ по прежнему хладнокровно Ландрегардъ, но позвольте мн съ вами не согласиться. Въ томъ случа, о которомъ вы говорите, мы бы должны были видть другіе симптомы, которыхъ здсь не было и не будетъ и въ этомъ случа я опираюсь на авторитетъ, который вы не въ состояніи опровергнуть.

— Но въ такомъ случа, скажите ваше мнніе.

— Я уже вамъ высказалъ мое безсиліе въ этомъ случа, но если бы уже я предположилъ что нибудь, то скоре всего холеру.

— Холера! въ Каэн, въ Нормандіи?… въ самой лучшей стран въ свт! Это нелпо, молодой человкъ.

— Но я вдь и не остановился на этомъ. Но тмъ не мене, при всемъ къ вамъ уваженіи я не могу согласиться съ вашимъ опредленіемъ.

Гюгоне хотлъ говорить, но Ландрегардъ остановилъ его и продолжалъ.

— Потому что, замтьте, вы многихъ симптомовъ не объяснили.

— Да разв я знаю! Я никогда не видалъ ничего подобнаго.

— Вс приводимыя вами причины вполн неосновательны

Гюгоне, постепенно переходя отъ состоянія счастливаго торжества къ чрезвычайному раздраженію, дошелъ до послдней степени его.

— Видали ли вы когда-нибудь что-либо подобное? вскричалъ онъ. Молодой человкъ, вы были еще въ пеленкахъ, когда я уже лечилъ. Вы кажется не знаете…

— Я многаго не знаю, сказалъ Ландрегардъ, я въ этомъ безъ труда сознаюсь.

— Да, да, смйтесь, но у насъ въ провинціи знаютъ боле чмъ въ Париж. Въ Париж стараются только заставить говорить о себ, надлать шуму… Въ провинціи трудятся въ тишин… только въ провинціи доктора знаютъ что нибудь.

— Я для того и пріхалъ, чтобы учиться, сказалъ молодой человкъ, потому что я такого мннія, что везд, гд человкъ можетъ что нибудь посять, онъ также найдетъ, что и пожать.

Гюгоне не понялъ ироніи этого отвта и продолжалъ выходить изъ себя. Ландрегардъ замтилъ, что въ этомъ спор больной, который долженъ бы былъ быть его главнымъ предметомъ, былъ совершенно забытъ, поэтому онъ тихонько снова навелъ своего собрата на почву вопроса о болзни де Фрерьера.,

— Я очень сожалю, что не согласенъ съ вами, сказалъ онъ, но мн кажется, что безполезно продолжать споръ, который не приведетъ ни къ чему. Потрудитесь только бросить взглядъ на мои рецепты, чтобы видть какъ я дйствовалъ и будетъ ли, по вашему мннію, полезно продолжать начатое мною леченье.

Гюгоне ворча взялъ подаваемые ему рецепты и поднесъ ихъ къ глазамъ, предварительно поправивъ очки.

Но онъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ читать.

Быстрымъ движеніемъ онъ сорвалъ очки, вытеръ ихъ, снова надлъ и опять сталъ стараться разобрать іероглифы своего собрата.

Вдругъ изъ краснаго онъ сдлался багровымъ, потомъ поблднлъ.

Случайно замченное слово привлекло его вниманіе, тогда онъ быстро прочиталъ одинъ за однимъ два рецепта. Руки опустились у него, прочитавъ ихъ.

— Сударь, прошепталъ онъ, что вы тутъ такое прописали?

— То, что я нашелъ нужнымъ, просто отвчалъ Ландрегардъ.

— Нужнымъ, нужнымъ! это невозможно… такой болзни здсь быть не можетъ. Вы далеки отъ истины.

Онъ былъ покрытъ потомъ, можно было даже подумать, что онъ сойдетъ съума.

— Больной сказалъ вамъ, что ему помогло мое леченье, замтилъ Ландрегардъ.

— Онъ былъ спасенъ! сказала Габріель, слушавшая весь разговоръ вмст съ госпожею де-Фрерьеръ.

— Я долженъ сойти съ ума, чтобы согласиться, что вы правы… Если вы настаиваете… то я удаляюсь.

— Я никогда не соглашусь на это, поспшно сказала госпожа де-Фрерьеръ, видя, что Гюгоне берется за шляпу и въ самомъ дл хочетъ уходить.

— Госпожа де-Фрерьеръ права, сказалъ по прежнему спокойно Ландрегардъ, она не можетъ согласиться на ваше удаленіе, точно также какъ и самъ больной и я тмъ боле.

— Но, въ такомъ случа…

— Я долженъ уйти?… Мн не кажется, чтобы я долженъ былъ это сдлать, мы оба здсь не лишніе.

— Да, если мы согласимся.

— Я скажу боле, продолжалъ Ландрегардъ, бросая вокругъ себя выразительный взглядъ, мн даже кажется, что насъ двоихъ мало.

— Сколько же вамъ надо? вскричалъ Гюгоне. Не привести ли сюда весь медицинскій факультетъ.

— Я хочу собранія медиковъ.

— Консультацію!

— Именно.

— Но… консультація… наконецъ…

— Что вы имете противъ нея?

— О, ничего, ршительно ничего! Консультація! пожалуй! если вамъ угодно, и уже если ныньче молодежь учитъ стариковъ! Въ нашей профессіи надо быть готовымъ на все, даже на самыя ужасныя обиды… Когда же вы желаете, чтобы была эта консультація?

— Но… сейчасъ же! Мн кажется, что болзнь не можетъ ждать.

Гюгоне даже привскочилъ.

— Сейчасъ! какъ вы торопитесь. Надо пригласить сначала докторовъ.

— Кто же намъ мшаетъ пригласить ихъ сейчасъ?

— Сейчасъ! этотъ молодой человкъ ни надъ чмъ не задумывается! Это не докторъ, а какой то зуавъ. О! у насъ въ провинціи прежде все обдумываютъ и потомъ уже дйствуютъ. Ну, пусть будетъ по вашему, сказалъ онъ, видя, что Ландрегардъ ждетъ отвта.

— Все это, сказалъ послдній, обращаясь къ больному, не должно безпокоить господина де-Фрерьеръ, его состояніе серьезно, но не опасно. Дло только въ томъ, что одинъ пунктъ объясняется медиками различно. Нужно разъяснить эту ошибку, отъ чего вс выиграютъ и совсть доктора и семейство больнаго и безопасность самаго больнаго.

— Не хотите ли вы сказать, что на моихъ рукахъ…

— Я говорю то, что надо.

Гюгоне отъ постояннаго волненія былъ багровый. Глаза, казалось, хотли выскочить, очки прыгали на носу, весь онъ былъ буквально облитъ потомъ.

— Какое униженіе! бормоталъ онъ сквозь зубы.

— Благодарю, говорилъ между тмъ больной Ландрегарду, я вполн одобряю все сдланное вами.

— Сударыня, сказалъ Гюгоне г-ж де-Фрерьеръ, скрывавшей свое волненіе подъ видомъ ироніи, дайте въ наше распоряженіе какую нибудь комнату, гд бы мы съ докторомъ Ландрегардомъ могли поговорить съ глазу на глазъ.

Госпожа де-Фрерьеръ немедленно отдала нужныя приказанія Жермень.

Въ это время оба доктора подошли къ постели больнаго, они обмнялись тихо нсколькими примирительными словами и Гюгоне съ отчаянія одобрилъ все сдланное Ландрегардомъ, тогда они, казалось, сговорились и подписали вмст одинъ рецептъ.

Комната для нихъ была готова и они пошли туда.

Тогда госпожа де-Фрерьеръ исчезла, а Габріель снова подошла къ постели отца.

Все это произошло очень быстро и молча, эта была драма, разыгравшаяся внутри каждаго изъ дйствующихъ лицъ.

Ландрегардъ за минуту бывшій такимъ скромнымъ, казался теперь ршительнымъ и увреннымъ и вполн подавлялъ несчастнаго Гюгоне.

Испуганная Габріель, казалось, была жертвой самыхъ ужасныхъ мыслей. Значитъ болзнь ея отца была ужасна, если два доктора не могли согласиться насчетъ ея и надо было позвать еще нсколькихъ.

Жермень ходила какъ полоумная, Жанъ вытиралъ слезы на глазахъ, одна хозяйка дома была совершенно спокойна и невозмутима. Можно было подумать, что у нея не было роли въ разыгрывавшейся на ея глазахъ драм.

Оставшись вдвоемъ съ Ландрегардомъ, Гюгоне сказалъ:

— Пожалуй, соберемъ консультацію… но это смшно! Я, первый докторъ Каэна… но, если уже вамъ угодно. Сколько докторовъ хотите вы?

— Семь или восемь.

— Семь или восемь! отчего же уже въ самомъ дл не весь факультетъ?

— Ну, пожалуй пять.

— Хорошо, пять. Вы и я — два, остается пригласить еще троихъ. Думаете ли вы пригласить ихъ изъ Каэна или изъ окрестностей?

— Я думаю пригласить изъ Парижа.

— Изъ Парижа! вскричалъ Гюгоне. Отчего же не изъ Абиссиніи или не изъ Пенсильваніи. О! Парижане! Неужели вы думаете, что только въ Париж доктора хороши? Или вы считаете Каэнъ за ничто? Этотъ городъ наукъ и искусства, гд родился Жанъ Маро, отецъ Клемана Маро, Гюэ, Сегре, Сарразенъ, аббатъ Буаробертъ?

Онъ хотлъ продолжать, но Ландрегардъ остановилъ его.

— Я хотлъ пригласить медицинскихъ знаменитостей, не будемъ объ этомъ боле говорить, я согласенъ на обыкновенныхъ практиковъ, берите ихъ гд хотите.

— Хорошо, я сговорчивъ, сказалъ Гюгоне, намъ надо еще троихъ, не такъ ли? Ну возьмемъ одного въ Каэн, одного въ Лизье и одного въ Понъ-л’Эвекъ.

— Я хотлъ всхъ изъ Парижа, да, вы дйствительно сговорчивы!

— Но…

— Довольно объ этомъ.

— Ну, теперь, когда мы сговорились, сказалъ Гюгоне, назначимъ день.

— Я назначаю сегодня.

— Надо еще ихъ пригласить.

— Это надо сдлать сейчасъ же.

Гюгоне всталъ.

— Я напишу въ Лизье и Понъ-л`Эвекъ, а здшняго увижу самъ.

Ландрегардъ также всталъ и хотлъ идти, Гюгоне остановилъ его

— Одно слово, сказалъ онъ.

— Говорите.

— Я согласился на ваше желаніе. Скажите же мн, что вы разсчитываете сдлать на этомъ собраніи?

— Тоже что и вы, я думаю объяснить себ непонятное.

— Берегитесь!

— Я васъ не понимаю, сказалъ Ландрегардъ, консультація всегда собирается для уясненія состоянія больнаго.

— Хорошо, но вы общаетесь, что не будете стараться повліять на членовъ вашими словами. Ландрегардъ подумалъ съ минуту о смысл того, что сказалъ Гюгоне и спросилъ его съ удивленіемъ:

— Къ чему это общаніе?

— Замолчите! прошепталъ Гюгоне.

Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вошла госпожа де-Фрерьеръ.

— Ахъ! извините господа, сказала она, я думала, что вашъ разговоръ уже оконченъ и хотла взять въ этой комнат одну вещь.

И прежде, чмъ ей успли отвтить, она исчезла. Наступило молчаніе, которое Гюгоне прервалъ первый.

— Вы видли женщину, которая была здсь сейчасъ, сказалъ онъ.

— Конечно.

— Ну! это самая благочестивая, самая святая женщина изъ всего города.

— Что мн до этого за дло! отвчалъ Ландрегардъ, вопросъ идетъ не о ней, а о человк, который страдаетъ, умираетъ и котораго надо спасти.

— Спасите его не тревожа окружающихъ.

— О! это соображенія совершенно инаго рода.

Гюгоне принялъ отеческій и наставительный тонъ.

— Другъ мой, сказалъ онъ, вы молоды, вы не знаете провинціи, позвольте тмъ, кто знаетъ ее, руководить вами. Общайте мн не говорить на консультаціи ничего такого, что могло бы скомпрометировать васъ и опечалить кого бы то ни было. Вы увидите съ какой сдержанностью будутъ дйствовать наши собраты.

— Я дйствительно молодъ, сказалъ Ландрегардъ, и буду боле слушать, чмъ говорить, но…

— Безъ но… ни слова, дло идетъ о спокойствіи цлаго семейства, которое одно слово можетъ повергнуть въ неутшное горе.

— Но я, какъ докторъ, имю сомнніе и ужасное сомнніе.

— Вы не можете сомнваться, это невозможно, молчите. Вы знаете, что иногда совершенно противуположныя болзни походятъ одна на другую. Молодость особенно склонна ошибаться.

— Я и не утверждаю ничего.

— Я думаю, несчастный!

— Но мои сомннія уничтожатся только передъ осязательными доказательствами.

— О! молодой человкъ!…

Гюгоне поднялся на пальцы, чтобы быть ближе къ Ландрегарду.

— Разв не служитъ вамъ доказательствомъ благородство и благочестіе всхъ окружающихъ? вскричалъ онъ. Несчастный! одно ваше слово способно возмутить весь департаментъ. Подумайте только! Такое почтенное семейство! преданная прислуга! Домъ, въ которомъ бываетъ монсеньеръ и господинъ префектъ! Да вы просто сумасшедшій! И такъ это ршено, вы будете молчать… Сказавъ это, Гюгоне выбжалъ изъ комнаты.

— О! молодость, молодость! ворчалъ онъ. Боже мой! Что будетъ дальше.

V.
Открытіе

Консультація, потребованная Ландрегардомъ, и на которую, противъ воли согласился Гюгоне, состоялась, но привела къ незначительнымъ результатамъ, такъ какъ она нисколько не улучшила состоянія больнаго и не объяснила того, что было темно въ его положеніи.

Еслибы Ландрегардъ зналъ провинцію, то онъ бы заране могъ предвидть это. Онъ не зналъ, что въ ней даже тогда, когда наука говоритъ ясно, благоразуміе заставляетъ молчать.

Пустые проступки преслдуются строго, но большія преступленія — это совсмъ другое дло. Если даже о такомъ преступленіи знаютъ многіе, то никто не хочетъ заговорить первымъ. Тутъ дло идетъ о спокойствіи каждаго. Для того, чтобы наказаніе было немедленно, нужно произвести скандалъ.

Но читатель можетъ быть спокоенъ, что и въ провинціи преступленія не остаются безнаказанными, такъ какъ языкъ человческій все-таки длаетъ свое дло и то, чего никто не сметъ сказать, вс даютъ понять. Народная молва исполняетъ роль обвинителя.

Въ Париж, гд жилецъ втораго этажа не знаетъ имени жильца третьяго, гд мало заботятся о томъ, что до себя не касается, никто не стснится гд угодно назвать шпіона — шпіономъ, мошенника — мошенникомъ. Въ Париж, человкъ быстро бываетъ разоблаченъ и отъ него всякій отвертывается и не скрываетъ своего презрнія.

Въ провинціи ждутъ, колеблются, совщаются. Съ обвиненіемъ, которое высказывается народной молвой, никто не хочетъ согласиться открыто. Поэтому правосудіе, очень часто успвающее наказать преступленіе, никогда не можетъ предупредить его.

На консультаціи Ландрегардъ сдержалъ общаніе не говорить ничего о своихъ подозрніяхъ, да еслибы даже онъ и думалъ это сдлать, то не сдлалъ бы, увидя что за люди его собраты. Посл поспшнаго осмотра больнаго, вс перешли въ сосднюю комнату и начались пренія.

Слово пренія здсь, впрочемъ, можно употребить только въ вид насмшки, потому что говорилъ все время одинъ Гюгоне.

— Мои дорогіе собраты, говорилъ онъ, въ такомъ случа какъ этотъ, я не хотлъ дйствовать одинъ и ршился просить помощи у вашей опытности и у вашихъ познаній.

Эта скромность совершенно смутила докторовъ, которые объявили, что все сдланное было сдлано великолпно, что больному осталось только во всемъ положиться на доктора Гюгоне.

— Я хочу раздлить мои заботы съ моимъ молодымъ собратомъ, сказалъ Гюгоне, пожимая руку Ландрегарду, котораго онъ представилъ собранію докторовъ, исполненнаго усердія и одну изъ надеждъ науки.

Что касается Ландрегарда, то онъ вышелъ съ консультаціи очень опечаленнымъ. Пораженный невжествомъ людей, которымъ была поручена жизнь имъ подобныхъ, онъ былъ еще боле озадаченъ мелочностью ихъ характеровъ и узкостью руководившихъ ими понятій.

Можетъ быть, даже эти люди, не будучи руководимы своими пустыми и недостойными побужденіями, высказались бы не въ томъ смысл, какой имъ подсказывалъ Гюгоне, такъ какъ особенно одинъ изъ нихъ, докторъ Гростетъ, изъ Понъ-л^сЭвека, казался человкомъ знающимъ и неспособнымъ грубо ошибаться, но онъ былъ докторомъ маленькаго городка и не чувствовалъ себя въ состояніи бороться съ Гюгоне. Можетъ быть даже при вид, такъ торжественно выставляющагося невжества, онъ сталъ сомнваться въ своихъ знаніяхъ, какъ это случилось съ Ландрегардомъ.

Что касается двухъ другихъ, то о нихъ безполезно и упоминать, одинъ былъ самый плохой докторъ въ Каэн, другой готовъ былъ обнять Гюгоне за ту честь, которую тотъ ему длалъ, приглашая на консультацію и низачто бы не согласился противорчить ему.

Не прибгая къ помощи парижскихъ докторовъ, въ Каэн можно было найти медиковъ, которые были бы способны поддержать Ландрегарда, и разъяснить его боле или мене основательныя сомннія, но Гюгоне остерегся ихъ звать. Онъ прежде всего хотлъ удовлетворить своему самолюбію.

Возвратившись къ постели больнаго, Ландрегардъ съ ужасомъ думалъ, что онъ можетъ сдлать, чтобы спасти де-Фрерьеръ отъ неизбжной смерти.

Вмст съ тмъ, въ необъяснимой болзни де-Фрерьера происходили страшныя явленія.

Иногда онъ впродолженіи нсколькихъ часовъ лежалъ въ совершенномъ разслабленіи, близкомъ къ предсмертной агоніи, потомъ наступалъ продолжительный припадокъ, гд жизнь боролась со смертью. Наконецъ жизнь торжествовала и больной успокоивался. Можно было подумать, что онъ начинаетъ поправляться.

Въ такіе промежутки докторъ Гюгоне выказывалъ шумную радость, которую раздляло боле или мене успокоенное семейство.

Одинъ Ландрегардъ, казалось, не врилъ въ это выздоровленіе, столько разъ уже обманывавшее другихъ, къ тому же этими облегченіями больной былъ обязанъ ему, Ландрегарду, который, казалось, предугадывалъ выраженія болзни, но часто болзнь упорствовала или проявлялась въ другомъ вид.

— О, наука, говорилъ онъ иногда, ты одно пустое слово!

И онъ оставался въ нершимости, не зная что длать.

Но наступилъ день, когда Ландрегардъ увидлъ, что вс его разсчеты уничтожены.

Неужели Гюгоне былъ правъ? Это было невозможно, а между тмъ, ходъ болзни опровергалъ прежнія утвержденія Ландрегарда. Каждый день являлись новые симптомы, совершенно отличные отъ прежнихъ. Надо было перемнить лекарства, подъ опасеніемъ убить больнаго.

Ландрегардъ не колеблясь сдлалъ это, но онъ совершенно обезумлъ. Неужели онъ видлъ то, чего не было? и изъ гордости противорчилъ людямъ, боле опытнымъ?

Совсть говорила ему, что нтъ, но факты говорили гораздо громче и совершенно сбивали его.

Двадцать разъ онъ собирался писать къ какой нибудь парижской знаменитости, описать признаки болзни и просить разъясненія. Но не говоря про то, что онъ былъ не въ состояніи ясно и точно объяснить себ вс эти противорчія, какое право имлъ онъ дйствовать такимъ образомъ. Онъ былъ докторъ, и его долгъ былъ, въ случа недоразумнія, просить разъясненія у лица, боле знающаго, но разв Гюгоне не былъ также докторъ, а разв онъ безпокоился?

Онъ былъ боле, чмъ докторъ въ семейств де-Фрерьеръ, гд онъ былъ принятъ давно какъ свой, онъ значилъ боле, чмъ Ландрегардъ, по своей опытности и трудамъ. Въ настоящемъ положеніи Ландрегардъ могъ быть только его помощникомъ.

Кром того, надо сознаться, что провинція начала оказывать на Ландрегарда свое вліяніе. Онъ боялся навлечь напрасно скандалъ на всми уважаемое семейство.

Онъ еще ждалъ и, въ этомъ расположеніи духа, онъ снова поговорилъ откровенно съ больнымъ.

— Знаете вы вашу болзнь? неожиданно спросилъ онъ одинъ разъ де-Фрерьера.

— Какъ я могу знать? отвчалъ больной, когда пять собравшихся вмст докторовъ согласились только для того, чтобы не компрометировать науки и когда вы сами, въ настоящее время, колеблетесь.

— Это правда… это правда! откровенно сознался Ландрегардъ.

— Вы видите, что я долженъ покориться судьб и стараться пріучить себя къ мысли о смерти.

— Хотите я призову доктора изъ Парижа?… знаменитость?

— Къ чему?

— Онъ, можетъ быть, спасетъ васъ.

— Онъ только продолжитъ мои страданія… ужасныя страданія… Нтъ, если уже я долженъ умереть, то чмъ скоре, тмъ лучше. Смерть это отдыхъ… О! еслибы у меня не было дочери или еслибы она хотя была замужемъ!… Бдная Габріель!…

— Подчиняться вол Провиднія достойно похвалы, сказалъ Ландрегардъ, глядя въ глаза больному, но я всегда бы возмутился противъ руки человка.

Де-Фрерьеръ попытался приподнятая и его тусклые глаза засверкали.

— Рука человка!… Что вы хотите этимъ сказать?

— Ну! если уже надо сказать, то я скажу, что все происходящее съ вами неестественно.

— О! я зналъ, что у васъ были подозрнія… сказалъ умирающій, снова опуская на подушку свою блдную голову, уже одинъ разъ… Послушайте, мы одни, говорите, правда ли, что у васъ были подозрнія?

Ландрегардъ колебался отвтить, больной замтилъ это и продолжалъ, пристально глядя на него.

— По вашему… и это вамъ пришло въ голову не вчера… я умираю отравленнымъ… Неправда ли, что вы это думаете?

Ландрегардъ испуганно оглядлся. Въ комнат никого не было, двери были закрыты.

— Ну, сказалъ онъ, наклоняясь къ больному, что вы скажете, если я соглашусь съ этимъ?

— Погодите, дайте подумать.

Наступило молчаніе.

— Объясните-ли вы сами чмъ нибудь вашу болзнь и ея настойчивость?

— Если хотите, да, я много работалъ, мое тло старо, измучено, мозгъ утомленъ. Печали втихомолку понемногу доканали меня….

Докторъ внимательно слушалъ, но больной, чувствуя неосновательность своихъ доводовъ, быстро перемнилъ систему.

— Кто здсь могъ подумать отравить меня? сказалъ онъ.

— Я не знаю…. Я чужой въ дом.

— Прислуга?… вс люди привязаны ко мн, да я и мало имю съ ними дло. Гюгоне?… для чего? съ какой цлью? Моя дочь?… она меня обожаетъ, и любитъ боле всего на свт.

Онъ остановился.

— Но….

— Вы хотите сказать — жена?… съ усиліемъ перебилъ больной.

— Я не называлъ ея имени! поторопился сказать Ландрегардъ.

— Все равно!… вы думали.

Ландрегардъ не спорилъ.

— Почему жена стала-бы отравлять меня? продолжалъ умирающій, медленнымъ и почти спокойнымъ голосомъ, я дйствительно думаю, какъ уже говорилъ вамъ, что она не чувствуетъ ко мн любви, это зависитъ отъ разницы лтъ, вкусовъ и взглядовъ, но я не думаю, чтобы она меня ненавидла. Она носитъ мое имя и вмст съ нимъ она получила уваженіе, довольство и положеніе въ свт, чего у нея не было. Если я виноватъ, то только относительно моей дочери и самаго себя, но нисколько противъ нея. Я всегда былъ хорошъ относительно ея. Ей не въ чемъ упрекнуть меня и не зачто быть недовольной мною.

Усталость и волненіе слышались въ его голос, тмъ не мене онъ продолжалъ:

— Теперь посмотримъ, какую она выгоду можетъ извлечь изъ моей смерти?

Ландрегардъ внимательно слушалъ.

— При моей жизни ей ничего не остается желать. Она пользуется богатствомъ и никто не думаетъ мшать исполненію всхъ ея прихотей. Посл моей смерти, положеніе совершенно измняется. У нея остается только скромное довольство, которое я призналъ за нею въ свадебномъ контракт, чтобы она не могла остаться совершенно безъ всякихъ средствъ. Не она будетъ здсь тогда хозяйкой, а моя дочь, которая будетъ имть право требовать отъ нея отчета въ ея расточительности, у которой самой будетъ опекунъ, который во имя интересовъ порученной его попеченію двушки, можетъ быть, будетъ не особенно любезенъ съ мачихой…. Вы поняли меня? спросилъ больной, переводя духъ.

— Совершенно, сказалъ Ландрегардъ.

— Значитъ, ваши подозрнія падаютъ сами собою.

— Не падаютъ, но путаются.

— Ну! сказалъ больной помолчавъ немного, я все-таки благодарю небо, что могъ опровергнуть такія ужасныя предположенія. Все мое существо возмутилось бы при мысли о такой испорченности въ женщин, которую я осыпалъ моими благодяніями… Къ тому же я не врю въ преступленіе безъ сильной побудительной причины.

— Конечно, сказалъ Ландрегардъ и между тмъ… кто такое господинъ Лашеналь?…

Старикъ сдлалъ движеніе.

— Лашеналь? сказалъ онъ, вы видли его. здсь?

— Да!… два или три раза.

Де-Фрерьеръ, который измнился въ лиц, хотлъ отвчать, какъ вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошла госпожа де-Фрерьеръ въ сопровожденіи доктора Гюгоне..

VI.
Лашеналь.

Начиная съ того дня, когда происходилъ вышеописанный разговоръ, состояніе больнаго все боле и боле ухудшалось, такъ что Ландрегарду не удалось возобновить прерванный разговоръ. Однажды вечеромъ молодой человкъ пробовалъ это сдлать, но больной отвчалъ ему совершенно непонятными словами, у него начинался бредъ, который продолжался всю ночь.

Ландрегардъ былъ тмъ боле огорченъ этимъ состояніемъ, что ничмъ не могъ его себ объяснить.

Гюгоне, напротивъ, былъ всегда доволенъ собой. Вс припадки были имъ предвидны. Не случалось ничего, чего бы онъ не могъ предсказать заране, что онъ, впрочемъ, остерегался длать. Для него все шло своимъ чередомъ и онъ охотно бы сказалъ: Вотъ болзнь, которая идетъ великолпно, все отлично, этотъ человкъ умретъ черезъ недлю.

Но, что ему казалось необъяснимымъ, это удивленіе Ландрегарда, сдлавшагося угрюмымъ и молчаливымъ и едва ршавшимся прописать что либо. Въ своемъ безсиліи, онъ скрывалъ свой гнвъ и свое отчаяніе. Онъ на все смотрлъ подозрительно. Госпожа де-Фрерьеръ, казалось, не замчала состоянія духа молодаго доктора, напротивъ того, съ нкотораго времени она сдлалась относительно его очень любезна. Если ея мужъ былъ еще живъ, то единственно благодаря доктору Ландрегарду, говорила она всмъ. Онъ останется въ Каэн, гд не преминетъ сдлаться однимъ изъ первыхъ медиковъ, она же съ своей стороны будетъ всми силами его поддерживать. Ландрегардъ слышалъ все это, но не обращалъ ни малйшаго вниманія, точно это до него нисколько не касалось. Еслибы т, которые хотли такимъ образомъ привлечь его къ себ, могли заглянуть въ душу Ландрегарда, то они живо убдились бы въ безполезности своихъ усилій. Честолюбіе совершенно умерло въ этомъ человк.

Въ тридцать лтъ этому молодому человку было шестьдесятъ, по зрлости его мысли и по горькому презрнію ко всему. Онъ не былъ пресыщенъ жизнью, но былъ обманутъ ею. Онъ могъ врить въ возможность счастья на земл, не желая достичь его.

Онъ давно зналъ, что ему не на что надяться и не ждалъ ничего отъ жизни, желая только удовлетворить свой дятельный умъ и имть спокойную совсть, онъ улыбался, когда ему говорили о слав и богатств, когда онъ желалъ только кусокъ хлба на старость и забвеніе для своего имени

Но, однако, одна двушка умла разглаживать морщины его чела и трогать его печальное сердце. Это была Габріель де-Фрерьеръ. Между имъ и ею породилась тайная симпатія, которая сначала сблизила ихъ, затмъ вызвала между ними нкоторую откровенность.

Габріель было семнадцать лтъ, она была высока ростомъ и стройна, но блдна и слаба. На ея чрезвычайно красивомъ лиц уже виднлась усталость, скука и даже печаль. Губы ея были блдны, глаза потеряли блескъ, а ея улыбка была печальна, какъ будто тайныя слезы сдлали ее такою.

Нельзя сказать, чтобы она вполн потеряла всякую живость и способность къ увлеченію, въ ней не было ничего болзненнаго, но печальныя мысли навели тнь на эту головку, склонившуюся въ эпоху своей весны надъ постелью умирающаго.

— Вашъ отецъ, вроятно, былъ очень уменъ, сказалъ ей однажды вечеромъ Ландрегардъ, когда они были вдвоемъ около забывавшагося больнаго.

— Я думаю, съ гордостью сказала она, что мой отецъ былъ замчательный человкъ своего времени. Его судебная дятельность заслужила одну похвалу. Посл него остается нсколько замчательныхъ юридическихъ сочиненій, и мн кажется, я могу утвердительно сказать, что онъ оставляетъ посл себя воспоминаніе, какъ человкъ прямаго и благороднаго характера.

— Еслибы у меня была дочь, сказалъ Ландрегардъ, то я бы желалъ, чтобы она могла говорить обо мн такимъ образомъ, подобныя похвалы, исходя изъ такихъ устъ, должны быть крайне пріятны тому, къ кому он относятся.

— О! не будемъ преувеличивать. Мн такъ пріятно хвалить моего отца.

— Давно вашъ отецъ-женился вторично?

— Двнадцать лтъ.

— Вамъ, значитъ, было тогда пять, шесть лтъ и вы оплакивали вашу мать?

— Къ несчастію, я была слишкомъ мала, чтобы быть въ состояніи сильно и въ особенности долго, оплакивать ее, но я ее хорошо помню и если должна была оплакивать ее, то уже гораздо позже….

Моя мать была высокая и блдная женщина съ черными глазами. Я ее вижу какъ сейчасъ въ бальномъ туалет: меня уложили спать и думали, что я уснула, но догадавшись, что приготовляется что-то особенное, я пристально смотрла изъ за занавсокъ моей дтской кроватки, и теперь я очень рада, потому что именно это воспоминаніе о моей матери, одтой въ бальный костюмъ, такъ живо сохранилось во мн до сихъ поръ.

Да, моя мать была такъ хороша въ этотъ вечеръ, что я твердо запомнила ея наружность. Она была въ открытомъ бломъ плать, ея волосы, поднятыя надъ головой какъ діадема и поддерживаемыя брилліантовымъ украшеніемъ, падали обильными локонами на ея шею. О! Она была прелестна, какъ по наружности, такъ и своей доброт, Богъ создалъ ее слишкомъ прекрасной!

— Вашъ отецъ долженъ былъ быть безъ ума отъ нея?

— О! еслибъ вы знали какъ онъ ее любилъ! Онъ ненавидлъ балы, а между тмъ возилъ ее на нихъ каждую недлю. Это былъ ея недостатокъ, она любила балы, вроятно, она знала, что блистала на нихъ и возбуждала восторгъ. Что вы хотите? каждая женщина въ глубин души немного кокетка.

— Я не обвиняю ее, сказалъ улыбаясь Ландрегардъ.

— Къ тому-же она любила отца боле всего на свт и длала его жизнь счастливой.

— А ваша мачиха не зла относительно васъ? спросилъ Ландрегардъ.

— Нтъ, она всегда была ко мн только равнодушна.

— Но…. вы вдь не отталкивали ее?

— О! нтъ! я была вполн готова ее любить. Мой отецъ былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы остаться одному и я отлично поняла, что ему надо жениться. Но и онъ, даже боле чмъ я, былъ несчастливъ, мн кажется, что онъ могъ-бы найти женщину боле сходную съ нимъ во вкусахъ. Да, въ теченіе послднихъ лтъ я часто плакала.

— Скоро можетъ настать день, когда вы оставите этотъ домъ.

— Куда-же я отправлюсь? Мн здсь лучше чмъ гд либо.

— Но когда вы выйдете замужъ?…

— Выйду замужъ! О! я угадываю, что вы хотите сказать, вы намекаете на Лашеналя.

— Разв онъ не женихъ вашъ? спросилъ Ландрегардъ, насколько могъ, непринужденнымъ тономъ.

Противъ воли голосъ его дрожалъ и Габріель замтила это.

— Лашеналь мой женихъ? Нисколько, сказала она.

Тмъ не мене она опустила глаза и не смла ихъ поднять.

— Я такъ думалъ, сказалъ Ландрегардъ.

Нсколько мгновеній оба молчали.

Ландрегардъ заговорилъ первый.

— Господинъ Лашеналь другъ вашего дома?

— Да и нтъ…. т. е. онъ былъ прежде.

Затмъ, замчая удивленіе молодаго человка, она вскричала.

— Боже мой! тутъ нтъ тайны. Лашеналь дйствительно просилъ моей руки.

— Давно?

— Три мсяца тому назадъ.

— И ваша рука не была ему общана?

— Извините, сказала она улыбаясь, вы слишкомъ торопитесь…. согласіе было только…. отложено.

— А! сказалъ Ландрегардъ, но въ такомъ случа этотъ молодой человкъ можетъ считать себя вашимъ женихомъ?

— Я этого не думаю.

— Во всякомъ случа онъ иметъ право надяться….

— Очень шаткое….

— Однако….

— Отецъ, откладывая свое ршеніе, опирается на мою молодость, болзненность, на печаль, которую онъ испыталъ-бы разставаясь со мною, однимъ словомъ, по моему мннію, это просто вжливый отказъ, который опирается на то, что у Лашеналя нтъ ровно никакого состоянія, а положеніе онъ еще долженъ пріобрсть.

— Разв Лашеналь не адвокатъ?

— Это правда, и вроятно черезъ нсколько лтъ будетъ лучшимъ адвокатомъ въ Каэн.

— Въ такомъ случа?…

— Но это въ случа успха, въ такой карьер, какъ адвокатская, трудно что нибудь предвидть. Лашеналь всего два года въ Каэн и ему, какъ кажется, не боле двадцати восьми лтъ.

— Онъ здшній?

— О! нтъ…. онъ никого здсь не знаетъ. Кажется, что онъ изъ Парижа. Я знаю по крайней мр, что онъ тамъ воспитывался, но, не надясь на успхъ, ухалъ въ провинцію.

— До сихъ поръ его исторія очень похожа на мою, сказалъ Ландрегардъ.

— Да, Боже мой! онъ пріхалъ въ Каэнъ почти также какъ вы. Никто не зналъ кто онъ и откуда. Я какъ сейчасъ вижу его входящимъ къ намъ въ первый разъ. Это было въ воскресенье утромъ, мы только что вернулись отъ обдни. Онъ пришелъ къ отцу, который принялъ его въ кабинет. У него было много рекомендательныхъ писемъ къ моему отцу, отъ его прежнихъ сослуживцевъ. Они поговорили около четверти часа, затмъ отецъ представилъ его намъ какъ будущаго адвоката нашего. Нсколько дней спустя, Лашеналь записался въ число адвокатовъ и его скоро замтили.

— И съ этихъ поръ онъ у васъ часто бываетъ?

— Да. Мой отецъ всегда показывалъ относительно его большое участіе.

— Въ такомъ случа я не могу себ объяснить отказа вашего отца.

— Онъ не отказалъ, а только отложилъ свой отвтъ.

— Не все-ли равно, если самъ Лашеналь понимаетъ, что это отказъ.

— Я вамъ объясняла.

— И вы находите эти объясненія достаточными?

— Я не знаю.

— Лашеналь хорошій адвокатъ въ город, по преимуществу юридическомъ, а это уже много и можетъ далеко повести. Онъ молодъ, дятеленъ, уменъ, вы говорите, что у него есть талантъ. Значитъ, онъ непремнно будетъ имть успхъ и во всякомъ случа его будущности не угрожаетъ никакой опасности. Съ другой стороны, состояніе вашего отца такъ велико, что онъ долженъ стоять выше всякихъ разсчетовъ въ этомъ отношеніи…. я скоре-бы поврилъ существованію другой причины.

Габріель съ удивленіемъ взглянула на него, желая проникнуть въ его мысли.

— Можетъ быть, сказала она…. но какая это причина?

— Очень простая…. Вашъ отецъ желаетъ только вашего счастія и вроятно желалъ, чтобы вы могли ршить дло сами.

— Отецъ не спрашивалъ меня.

— Онъ ждетъ и, можетъ быть, его отказъ совсмъ не такъ ршителенъ какъ вы думаете. Лашеналь по прежнему ходитъ къ вамъ, такъ какъ я видлъ его у васъ.

— О! онъ ходитъ гораздо рже…. Между нимъ и моимъ отцемъ проявилась холодность.

— А между нимъ и вашей мачихой?

— Но…. почему вы меня объ этомъ спрашиваете?

— Простите меня, сказалъ Ландрегардъ, замтившій, что онъ дйствительно распрашивалъ какъ судебный слдователь, но отвтьте мн. Я имю причины распрашивать васъ, и мною руководитъ только участіе къ вашему семейству.

— О! я въ этомъ убждена, вскричала молодая двушка, и вполн довряю вамъ.

— Ваша мачиха хорошо принимаетъ его? продолжалъ Ландрегардъ, покраснвъ отъ словъ Габріели и торопясь перевести разговоръ съ своей особы на занимавшій его вопросъ.

— Моя мачиха очень непостоянна и обращается съ Лашеналемъ также неровно какъ и съ другими, но, вообще говоря, она съ нимъ очень любезна и, кажется, принимаетъ въ немъ нкоторое участіе и очень уважаетъ его.

Ландрегардъ казался нсколько минутъ погруженнымъ въ размышленія о томъ, что слышалъ, потомъ, поднявъ глаза на прелестное и печальное лице молодой двушки, сказалъ:

— А вы, чувствуете ли что нибудь къ Лашеналю? Не обижайтесь…. и отвтьте мн.

Габріель казалась смущенной.

— Лашеналь, сказала она, слегка взволнованнымъ голосомъ, всегда велъ себя относительно меня вполн безукоризненно. Я считаю его благороднымъ человкомъ и онъ не далъ мн ни малйшаго повода перестать уважать его.

— Значитъ, вы-бы вышли за него, еслибы вашъ отецъ отвчалъ утвердительно?….

Она подняла голову.

— Отчего-же нтъ? Разв была надобность оспаривать достоинства человка, выбраннаго моимъ отцемъ.

— А въ настоящее время?….

— Въ настоящее время…. но теперь объ этомъ нтъ и вопроса…. Я не люблю Лашеналя.

Она сказала это медленно и ршительно, потомъ продолжала глядя на Ландрегарда.

— Разв женятся только по любви? Большее количество браковъ совершаются по разсудку и я слыхала, что такіе браки даже лучше.

— Да, сказалъ онъ, и говорятъ справедливо, если считать счастьемъ спокойную и холодную жизнь, которую ведутъ люди въ настоящее время и которой они добиваются изъ лности, эгоизма и боязливости. Сильныя страсти, точно также какъ великія идеи, пугаютъ насъ даже тогда, когда мы въ состояніи повелвать ими. Опытъ научилъ насъ, что нтъ свта безъ тни, большой радости и безконечнаго блаженства — безъ слезъ и раскаянія, поэтому мы, въ нашемъ равнодушіи, бурямъ страстей, борьб духа противъ матеріи и возвышеннымъ чувствамъ, предпочитаемъ глупое и жалкое существованіе, которое спокойно, безъ всякихъ волненій и опасностей, ведетъ насъ къ почтенной старости, а за ней къ смерти.

Да и къ чему страдать и бороться, когда можно жить спокойно? Къ чему тратить умъ на ршеніе научныхъ, философскихъ, соціальныхъ и политическихъ задачъ, которыя не будутъ ршены еще много вковъ посл нашей смерти и результатами которыхъ воспользуются только позднйшія поколнія, для которыхъ наше существованіе потеряется во мрак вковъ?

Къ чему человку, пользующемуся личнымъ благосостояніемъ, заботиться объ общемъ благосостояніи?

Къ чему науки и искусства, когда человкъ долженъ умереть?

Къ чему жить умомъ, душею, сердцемъ, къ чему отдаваться другому существу, къ чему бросаться въ жизнь восторговъ и энтузіазма, непонятныхъ желаній, сожалній, разочарованій и неврнаго счастія, когда такъ просто можно заставить молчать свое сердце, потушить желаніе и жить въ безопасности отъ всякихъ волненій и бурь, погрузясь въ свое я?

Габріель съ восторгомъ слушала молодаго человка. Давно уже она не слыхала такихъ благородныхъ и возвышенныхъ словъ. Таковъ долженъ былъ быть ея отецъ, когда онъ былъ молодъ, полонъ любви и энтузіазма, когда онъ смотрлъ съ мужественной улыбкой и въ тоже время съ горечью мыслителя на жизнь, которая открывалась передъ нимъ.

Увы! онъ лежалъ теперь, изнемогая подъ тяжестью моральныхъ и физическихъ страданій, на попеченіи доктора, котораго еще наканун онъ не зналъ!

Въ эту минуту больной позвалъ, онъ умиралъ.

Ландрегардъ кинулся къ постели и еще на нсколько часовъ, благодаря ему, было продолжено существованіе, обреченное на смерть какимъ то таинственнымъ приговоромъ, котораго Ландрегардъ, какъ ученый, не могъ объяснить себ.

Молодой человкъ написалъ множество рецептовъ и оставилъ больнаго только въ конц дня.

— До завтра! сказалъ молодой человкъ, не смя отвчать на безпокойный взглядъ Габріели, которая молча пожала ему руку.

VII.
Послднее Слово.

Молодой докторъ, врный своему долгу, вернулся на другой день. Онъ былъ еще боле испуганъ тми успхами, которые болзнь сдлала за ночь и такъ какъ докторъ Гюгоне уже былъ ране его у больнаго, то Ландрегардъ спросилъ, что онъ сказалъ.

— Ничего, сказали ему, онъ осмотрлъ больнаго и ушелъ ни слова не говоря.

— Извините, сказала Габріель, докторъ Гюгоне былъ при мн и сказалъ мн самой, что у него есть еще надежда, не то чтобы, по его мннію, больной былъ вн опасности, но его положеніе лучше, чмъ было вчера.

Ландрегардъ покачалъ головою.

— Онъ вернется въ одиннадцать часовъ? спросилъ онъ. И получивъ утвердительный отвтъ, сказалъ: Хорошо, я подожду, мн необходимо посовтоваться съ нимъ, прежде чмъ предпринять что либо.

Тогда Ландрегарда попросили пройти въ гостиную, гд его стала занимать сама госпожа де-Фрерьеръ. Они говорили около получаса, причемъ госпожа де-Фрерьеръ выказала такую печаль, какой Ландрегардъ не подозрвалъ въ ней.

— Я вижу, говорила она, что Гюгоне обманываетъ насъ. Онъ старинный другъ нашего дома и зная, въ какое огорченіе повергнетъ насъ эта смерть, онъ скрываетъ истину. Я благодарна ему, но врю въ настоящее время только вамъ.

Отворилась дверь и вошелъ Шарль Лашеналь.

При вид Ландрегарда онъ былъ немного смущенъ, но сейчасъ же оправился, подошелъ къ доктору и дружески поздоровавшись съ нимъ, слъ недалеко отъ него.

— Докторъ, сказалъ онъ, я очень радъ, что могу выразить вамъ все восхищеніе, которое я чувствую передъ вашимъ молодымъ, но уже столь мощнымъ талантомъ.

Ландрегардъ отвчалъ нсколькими принятыми въ такихъ случаяхъ фразами и перевелъ разговоръ на другіе предметы.

Госпожа де-Фрерьеръ встала и воспользовалась этимъ случаемъ чтобы уйти.

— Вамъ долженъ не нравиться Каэнъ? говорилъ въ это время Лашеналь.

— Каэнъ, кажется, довольно хорошій городъ.

— О! о! только не для парижанина.

— Парижане иногда гораздо мене требовательны, чмъ про нихъ говорятъ.

— Иногда, да, сказалъ улыбаясь Лашеналь, но не всегда. Вотъ я, напримръ, я съ трудомъ привыкаю къ провинціи… О! сказалъ онъ со вздохомъ, слишкомъ глубокимъ, чтобы можно было усомниться въ его чистосердечіи, еслибы я былъ богатъ, то, конечно, жилъ бы не въ Каэн.

— Здсь можно вести жизнь счастливую и спокойную, удовлетворяя всмъ потребностямъ ума и сердца.

— Противъ удовлетворенія ума я протестую, къ тому же Парижъ — это поле битвы, а человкъ рожденъ не для спокойствія… Для него необходимъ широкій горизонтъ и обширный центръ, гд бы его умъ могъ вполн развернуться.

Молодые люди разговаривали въ первый разъ, до сихъ поръ они довольствовались одними поклонами, поэтому не мудрено, что Ландрегардъ былъ удивленъ неожиданной откровенностью молодаго адвоката и слушая его, принялся внимательно наблюдать за нимъ.

Это былъ человкъ его лтъ, но казавшійся нсколькими годами моложе.

Высокаго роста, хорошо сложенный, съ широкими плечами, онъ отличался вполн безукоризненными манерами. Руки и ноги были малы и красивы.

Было что то женственное въ этомъ высокомъ и красивомъ юнош, въ которомъ можно было предположить силу атлета, а его холодное и блдное лице, съ правильными и красивыми чертами, тонкими губами и блестящими глазами, выражало въ одно и тоже время силу характера, горячее честолюбіе, сильныя страсти и необыкновенный умъ, но вмст съ тмъ нкоторую нершительность, результатъ плохаго воспитанія и дурно проведенной молодости.

Опытный наблюдатель сказалъ бы про него: вотъ блудный сынъ.

Какъ уже сказала Габріель, Лашеналь былъ недавно въ Каэн и уже его репутація, какъ адвоката, была сдлана.

Его боле боялись, чмъ любили, и всякій скоре опасался имть его своимъ противникомъ, чмъ желалъ имть защитникомъ. Горе тому, на кого обрушивалась его холодная и дкая рчь! Про него говорили, что у него скоре способности прокурора, чмъ защитника! Онъ съ какой то радостью топталъ въ грязь своего противника, и казалось, что въ лиц его онъ бичевалъ все человчество.

Люди, учрежденія, нкоторые обычаи, уважаемые людьми какъ законы, сами законы, ничто не удерживало этого страннаго защитника, вооружавшагося силой слова для того, чтобы напасть на несчастнаго, котораго случай длалъ его непріятелемъ на нсколько часовъ.

Насмшка, презрніе, жалость, все у него шло въ дло. Онъ больше старался нападать, чмъ защищать. Изъ вора онъ длалъ жертву, изъ обокраденнаго — палача. Еще немного и онъ могъ дойти до того, что сталъ бы признавать преступленіе дломъ законнымъ, говоря, что убійца повинуется какому то роковому закону и что за преступленіе должно отвчать общество, а не преступникъ.

— Вы прослдите причину! говорилъ онъ, украшая свои софизмы очарованіемъ краснорчія.

Вн суда его считали за человка очень милаго и любезнаго, сговорчиваго съ мужчинами и полнаго уваженія къ женщинамъ.

— Отчего вы такъ ужасны въ суд? спросила его однажды одна молодая дама, которая наканун ужасалась слушая его.

— Я не знаю, отвчалъ онъ, я даже не слушаю себя, и кончивъ, я сажусь на свое мсто также спокойно, какъ еслибы я говорилъ въ какой нибудь гостиной о модныхъ костюмахъ. Мн кажется, что говоритъ какой то другой я, который въ это время мститъ за свою внутреннюю жизнь.

— Значитъ общество вело себя дурно, относительно васъ? спросила дама смясъ.

— Можетъ быть, отвчалъ онъ въ томъ же тон.

Вотъ каковъ былъ человкъ, говорившій съ Ландрегардомъ, который отчасти угадалъ все сказанное нами.

Кром того, разговоръ, перейдя на Парижъ, на искусства, на новйшую философію, доказалъ молодому доктору, что онъ имлъ дло съ человкомъ, далеко не дюжиннымъ. Приходъ доктора Гюгоне не далъ времени родиться симпатіи между молодыми людьми, такъ что разставшись они знали другъ друга немного боле, но ни уваженія, ни привязанности между ними не прибавилось.

Между докторами произошла консультація, на которой Ландрегардъ сознался въ своей неувренности, что подало Гюгоне новый поводъ торжествовать, но къ несчастію, это торжество продолжалось не долго.

— Я это зналъ, вскричалъ онъ.

— Что же вы знали, докторъ?

— Что вы не всегда будете такъ уврены въ себ.

— Дло не въ этомъ, сказалъ съ досадой Ландрегардъ, а въ томъ, что положеніе больнаго ухудшилось.

— Конечно!… Да! ему не очень хорошо, это правда.

— Скажите, что ему очень дурно.

— Можетъ быть, можетъ быть!

Они направились къ постели больнаго.

Де-Фрерьеръ былъ въ самомъ жалкомъ положеніи. Лице было обезображено, глаза тусклы, онъ былъ совершенно неузнаваемъ. Холодный потъ выступалъ у него на тл. Въ это время онъ былъ въ легкомъ забытьи, но безъ сомннія, страданія его были ужасны.

— Вы, значитъ, объясняете себ эти ужасные спазмы, которые одни убили бы больнаго, еслибы онъ и безъ того не былъ близокъ къ смерти?

— Конечно!

— Мы уже объяснили себ эти боли, хотя по моему он имютъ теперь совершенно особый характеръ, но почему все тло приняло такой странный блдножелтый цвтъ? Почему удушье?… Почему этотъ металлическій отблескъ глазъ? сказалъ еще Ландрегардъ, указавая на больнаго, который начиналъ мучиться въ конвульсіяхъ…. Вы видите, вскричалъ онъ, его ротъ сводится, глаза наливаются кровью, желудокъ долженъ ужасно страдать… Этотъ человкъ умретъ черезъ два часа.

— Что же длать? вскричалъ въ свою очередь Гюгоне, начинавшій блднть.

Въ эту минуту больной открылъ глаза и его обезображенное лицо принимало страшное выраженіе. Онъ хотлъ приподняться, но безсильно упалъ опять, испустивъ крикъ отчаянія.

Тогда онъ принялся кататься по постели страшно крича. Госпожа де-Фрерьеръ, страшно поблднвъ, убжала какъ безумная. Габріель громко рыдала.

Все тло умирающаго было точно въ огн.

— Этотъ человкъ мученикъ! вскричалъ Ландрегардъ и бросился къ нему, чтобы оказать какую нибудь помощь.

— Счастье, что онъ теряетъ сознаніе, сказалъ, отступая съ ужасомъ, Гюгоне.

— Да, къ счастью, съ горечью сказалъ Ландрегардъ.

Вдругъ больной вырвался у него изъ рукъ и съ нечеловческимъ усиліемъ сталъ на ноги.

Прежде чмъ его успли удержать, онъ бросился въ другую комнату, въ которую дверь была полуоткрыта.

Это была ужасная картина, оставшаяся навсегда въ памяти у всхъ видвшихъ его.

Высокій и худой, де Фрерьеръ казался скелетомъ, кости его стучали, длинныя руки протягивались впередъ точно для того, чтобы схватить что то невидимое. Лице его не имло въ себ ничего человческаго, все тло было покрыто потомъ, а сдые волосы дыбомъ стояли на этой страшной голов.

Онъ бжалъ, задвая за мебель и испуская отчаянные крики.

Все это произошло въ одно мгновеніе, но это мгновеніе показалось вкомъ

Сдлавъ нсколько шаговъ, умирающій въ безсиліи упалъ, а Ландрегардъ, бросившійся за нимъ, поднялъ его и снова положилъ въ постель, гд долженъ былъ нсколько мгновеній силой удерживать его.

Затмъ вслдъ за припадкомъ наступилъ страшный упадокъ силъ.

Ландрегардъ наклонился къ уху Гюгоне.

— Нтъ, вскричалъ послдній, страшно измнясь въ лиц.

— Это необходимо, настаивалъ Ландрегардъ, другаго средства нтъ.

— Дайте ему умереть спокойно, вскричалъ Гюгоне, въ безсиліи опускаясь на кресло.

Тогда Ландрегардъ отошелъ отъ постели больнаго къ столу и поспшно написалъ нсколько строчекъ.

— Вотъ что я прописываю, сказалъ онъ, подавая рецептъ госпож де Фрерьеръ, которая взяла его дрожащей рукой.

Но Гюгоне вскочилъ со своего мста, вырвалъ рецептъ и, написавъ въ свою очередь нсколько строчекъ, протянулъ бумагу хозяйк дома, говоря:

— Котораго изъ насъ здсь слушаютъ?

— Васъ, дорогой докторъ, васъ, вскричала госпожа де Фрерьеръ.

— Ну! такъ вотъ, что я прописываю.

— Идите, сказала г-жа де Фрерьеръ, протягивая рецептъ Жермень.

— Извините меня, сударь, сказала она подходя къ Ландрегарду, докторъ Гюгоне лечитъ наше семейство двадцать лтъ.

Ландрегардъ холодно и спокойно взглянулъ на нее.

— О! это все равно, сударыня! сказалъ онъ, господинъ де Фрерьеръ — не будетъ жить.

Она наклонила голову, молодой человкъ пошелъ изъ комнаты.

Не усплъ онъ выйти изъ дома, какъ за нимъ раздались шаги Габріели.

— Вернитесь! вернитесь! кричала она, мой отецъ умираетъ!

— Докторъ Гюгоне…

— Докторъ Гюгоне говоритъ, что не знаетъ, что длать.

— Что же я могу теперь сдлать?

— О! все-таки вернитесь.

— Слишкомъ поздно.

Она схватила его за руки, и опустилась на колни:

— Вернитесь! сказала она.

Ландрегардъ не могъ боле сопротивляться.

— Что за ужасная болзнь! говорила Габріель, мой ужасъ равняется моему горю… Отчего умираетъ мой отецъ?… Скажите!… Я должна, я хочу это знать.

Ландрегардъ взглянулъ на нее и почувствовалъ состраданіе.

— Не спрашивайте меня, сказалъ онъ.

— О! напротивъ, говорите, говорите, мн кажется, это облегчитъ меня.

Они были у дверей комнаты умирающаго.

Ландрегардъ остановился.

— Ну, хорошо, сказалъ онъ, слушайте же, что я вамъ скажу и постарайтесь понять: вашъ отецъ былъ такого сложенія, что долженъ былъ прожить еще двадцать лтъ.

Габріель поднесла руку къ сердцу и шатаясь вошла за докторомъ, который бросился къ постели больнаго, но въ ту же минуту съ ужасомъ отступилъ назадъ.

Приподнявшись на постели умирающій размахивалъ руками и кричалъ еще ужасне, чмъ прежде.

При вид доктора, съ его глазъ точно спала повязка и протягивая къ молодому человку руки, онъ вскричалъ:

— Отмстите за меня! Спасите мою дочь!

Затмъ онъ опрокинулся назадъ, тяжелый вздохъ вырвался изъ его груди.

Онъ былъ мертвъ.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ЧЕЛОВЧЕСКОЕ ПРАВОСУДІЕ.

I.
Городская молва.

Вс съ ужасомъ переглянулись.

Габріель стояла на колняхъ, закрывъ лице руками.

Жермень плакала въ углу.

Гюгоне, блдне смерти, въ какомъ-то чаду бросался туда и сюда, машинально стараясь открыть табакерку, но никакъ не будучи въ состояніи этого сдлать.

Госпожа де-Фрерьеръ, не смя поднять глазъ, которые были совершенно сухи, напрасно старалась скрыть овладвавшій ею ужасъ.

Ландрегардъ былъ спокойне всхъ, но во взгляд его было видно страданіе и въ тоже время угроза.

— Вы вдь не врите, господинъ докторъ? вскричала Жермень, это болзнь заставила его такъ говорить.

— Чему не врю? сказалъ Ландрегардъ, удивленный, что эта двушка такъ хорошо поняла мысль умирающаго.

— Самъ Богъ осудилъ его на смерть, вскричала госпожа де-Фрерьеръ, вс наши заботы и усилія спасти его были тщетны.

— Его жизнь была-бы рядомъ страданій, еслибы онъ не умеръ, вскричалъ Гюгоне, самъ Богъ призвалъ его, чтобы сократить его страданія…. Богъ сильне и великодушне нашей науки.

— Да, да, поспшно прибавила госпожа де-Фрерьеръ, какъ-бы озаренная неожиданнымъ вдохновеніемъ, онъ помшался, а ужъ лучше умереть, чмъ жить сумасшедшимъ.

— Сумасшедшимъ! повторилъ Ландрегардъ, обращаясь къ госпож де-Фрерьеръ, вы думаете?

Не отвчая на этотъ вопросъ и не смотря на Ландрегарда, она продолжала:

— Разв вы вс не слышали, что онъ сказалъ?… Разв это не сумасшествіе?… Кто осмлится утверждать, что мой несчастный мужъ умеръ въ здравомъ разсудк?

Говоря это, она оглядлась вокругъ и собравшись съ духомъ, обратиласъ къ серьезному и молчаливому Ландрегарду.

— Не вы-ли докторъ? сказала она.

— Въ моментъ смерти и въ болзняхъ мозга умственная дятельность бываетъ затронута, но, будучи уничтожено, это состояніе, называется не сумасшествіемъ, а просто бредомъ.

— Пожалуй, я согласна, что мой мужъ умеръ въ бреду.

— Вы подтвердите, что начиналось умственное разстройство? прошепталъ Гюгоне, не смя поднять глазъ.

— Нтъ, было начало паралича, отвчалъ Ландрегардъ.

— Ну и отлично! вы согласны! вскричала госпожа де-Фрерьеръ съ поспшностью, похожею на торжество.

— Конечно, конечно! сказалъ Гюгоне, стараясь овладть собою и убдить себя для успокоенія своего самолюбія.

— Подтвердите смерть письменно, сказала тихимъ и торопливымъ голосомъ госпожа де Фрерьеръ, я не хочу подвергаться распросамъ, когда придутъ, я не съумю ничего отвтить. Увы! Я должна остаться одна съ моимъ горемъ!

— Да, сказалъ Гюгоне, языкъ котораго началъ мало по малу развязываться, это не ваше дло, а наше. Я исполню свою печальную роль до конца.

Говоря это, онъ взялъ слегка дрожащей рукой перо, написалъ, подписалъ и подалъ это-же самое для подписи Ландрегарду.

Тогда произошла нмая сцена, въ которой секунды показались вдов и Гюгоне вками.

Гюгоне съ безпокойствомъ глядлъ на блднаго и неподвижнаго Ландрегарда. Жермень въ недоумніи перестала плакать, госпожа де-Фрерьеръ сдлала видъ, что хочетъ уйти, но возвратилась назадъ. Наконецъ она сказала, обращаясь къ Ландрегарду.

— Чего-же вы ждете, докторъ?

Габріель, угадавъ все, подняла на молодаго человка взглядъ, полный горькой печали и глубокой покорности судьб, который казалось говорилъ: я васъ понимаю, но что вы хотите, что вы можете сдлать? Если ваши подозрнія справедливы, въ чемъ я почти не сомнваюсь, то все-таки это несчастіе не поправимо! Ваше позднее заявленіе только навлечетъ стыдъ и позоръ на этотъ домъ. Подпишите. Если здсь есть виновный, то пусть его судитъ Богъ.

Ландрегардъ быстро взялъ перо изъ рукъ Гюгоне и подписалъ въ свою очередь.

На другой день начались приготовленія къ похоронамъ, а въ три часа явился докторъ, на обязанности котораго лежалъ осмотръ мертвыхъ.

Его приняла Жермень и провела въ комнату покойника.

Докторъ спросилъ госпожу де-Фрерьеръ, но ему отвтили, что она заперлась у себя въ комнат и была въ слишкомъ большомъ гор, чтобы быть въ состояніи выйти.

Привыкнувъ къ подобнымъ случаямъ, докторъ не настаивалъ и, подойдя къ покойнику, онъ слегка и только для порядка поднялъ покровъ.

Онъ почти опустилъ его и хотлъ уже объявить, что доволенъ осмотромъ, какъ вдругъ его поразило искаженное лице умершаго.

— Этотъ человкъ долженъ былъ много страдать? спросилъ онъ.

— О! да, сударь, отвчала служанка, жалко было слушать его стоны. Можно было подумать каждую минуту, что онъ умираетъ.

Докторъ снова приподнялъ покровъ и нашелъ много симптомовъ, которые привели его въ сомнніе. На груди и на живот были большія зеленовато-желтыя пятна, а все тло было какого то темнаго металлическаго цвта съ различными оттнками.

Докторъ былъ въ недоумніи и нершимости, не зная что длать.

— Кто лечилъ вашего барина? спросилъ онъ.

Служанка сказала.

Рецепты были поданы вмст съ бумагой, подписанной Гюгоне и Ландрегардомъ.

Докторъ просмотрлъ все это, бросилъ новый взглядъ на покойника, покачалъ головою, взялъ перо, подписалъ свое заключеніе и ушелъ.

Видно было, что онъ исполнилъ это, не будучи убжденъ въ приписываемомъ больному роду смерти, но онъ отступилъ передъ тяжкой отвтственностью, которая-бы падала на него, еслибы онъ первый поднялъ голосъ противъ такого уважаемаго семейства, поэтому онъ предпочелъ стать на сторону подтвержденія доктора Гюгоне, одного изъ самыхъ уважаемыхъ лицъ департамента.

На другой день были похороны и госпожа де-Фрерьеръ, хотя это не было принято въ город, провожала мужа до могилы и выказала такое неутшное горе, что вс были имъ поражены.

Впрочемъ, вообще о де-Фрерьер сожалли, какъ о человк вполн достойномъ. Но такъ какъ онъ не занималъ никакого офиціальнаго положенія, обладаніе которымъ могло-бы быть предметомъ споровъ, кому занять его, то казалось, что онъ будетъ черезъ недлю забытъ.

Но случилось не такъ. По странному ходу длъ, мсяцъ спустя, его имя было у всхъ на язык.

Что-же произошло?… Неизвстно. Кто могъ имть интересъ распространять неблагопріятные слухи? Какимъ образомъ эти слухи родились и распространились повсюду?…

Это была тайна, которую никто, и не думалъ проникать, можетъ быть, потому, что т, кого она могла интересовать, были слишкомъ заняты тмъ, чтобы защищаться отъ поражавшихъ ихъ во мрак ударовъ, не заботясь о рук наносившей ихъ.

Какъ-бы то ни было, но скоро вс заговорили, что болзнь де-Фрерьера осталась необъясненной.

Напрасно люди благоразумные пожимали плечами.

Они говорили, что де-Фрерьеръ умеръ отъ воспаленія слизистой оболочки желудка, при сильномъ разстройств всего организма. Его лечилъ лучшій въ Каэн докторъ Гюгоне, вмст съ парижскимъ медикомъ. Былъ консиліумъ, на которомъ вс доктора согласились съ мнніемъ доктора Гюгоне, котораго знанія и привязанность къ больному были выше всякихъ подозрній, къ тому же семейство умершаго пользуется слишкомъ большимъ уваженіемъ, чтобы можно было обратить какое нибудь вниманіе на клевету.

Несмотря на этотъ протестъ, народная молва не умолкала, но все боле и боле увеличивалась.

Все стало подавать поводъ къ подозрнію.

Молодой докторъ, такъ неожиданно позванный ночью,— слишкомъ большое горе вдовы, замшательство доктора Гюгоне, когда при немъ поднимали этотъ вопросъ и говорили о семейств умершаго, непривтливость характера вдовы, ея гордость, ея расточительная прежняя жизнь и исторія ея замужества, которая никому не была извстна и въ которой, слдовательно, была тайна, вполн способная возбудить недовріе провинціаловъ,— все это и еще многое другое ходило по городу.

Однимъ словомъ, въ теченіи мсяца общественное мнніе высказалось съ такой силой, что оставалось только ждать судебнаго слдствія.

Въ Каэн всякій разговоръ начинался въ слдующемъ род:

— Бдный де-Фрерьеръ! Кто-бы могъ подумать, полтора мсяца тому назадъ, что онъ умретъ такимъ образомъ. Впрочемъ, все равно, онъ былъ далеко не счастливъ!…

— Я думаю! А между тмъ онъ былъ такъ добръ!… Очень печально кончить такимъ образомъ…. Я вчера говорила мужу: ты видишь, мы бдны, а между тмъ мы счастливе всхъ этихъ людей!

Или еще:

— Знаютъ что нибудь?

— Ничего!

— Говорили, что королевскій прокуроръ….

— Полноте!

— А этотъ незнакомый докторъ ухалъ?

— Нтъ, онъ остается. Не хочетъ-ли онъ поселиться здсь?

— О! но онъ, значитъ, сумасшедшій.

— Я знаю только то, что я уже наврно не позову его лечить себя!

Нкоторыя лица изъ буржуазіи, мене осторожныя и боле любопытныя, не побоясь опасности, рискнули, подъ предлогомъ насморка или головной боли, пригласить доктора Ландрегарда.

Онъ сейчасъ-же пришелъ, но нимало не удовлетворилъ ничьего любопытства. Во всемъ, что не касалось его прямыхъ обязанностей, онъ былъ очень несообщителенъ и это сразу поставило непреодолимую преграду между имъ и городомъ.

Напрасно старался-бы онъ теперь пріобрсти себ практику. Онъ не воспользовался случаемъ заставить себя обожать — его стали ненавидть, никто не хотлъ врить ни въ его знаніе, ни въ его талантъ.

Его скромность, доказывавшая возвышенность его натуры, сдлали оружіемъ, которое обратили противъ него.

Встрчая его на улиц, отъ него сторонились, точно боясь его прикосновенія.

Какая-то роковая тнь лежала надо всмъ городомъ.

— Ну! сказалъ наконецъ себ Ландрегардъ, безполезно бороться съ предубжденіемъ цлаго города, самое лучшее, что я могу сдлать, это вернуться въ Парижъ. И такъ, продолжалъ онъ, этотъ Парижъ, который я такъ часто бранилъ, все-таки выглядитъ лучше. Неужели только въ его стнахъ умъ находитъ полную независимость? Въ теб есть беззаботность, презрніе скептика, но въ теб также есть и отвага, гордость и знаніе. Ты не вришь ни во что кром смерти, но въ нее ты вришь и ты хочешь умирать гордо и благородно. Никто не предписываетъ теб своихъ законовъ, своихъ предразсудковъ.

Ты живешь и умираешь не возводя зла въ систему, ты не соединяешься для преступленій, ты не убиваешь людей булавочными уколами. Твои идеи часто безумны, но ты не навязываешь ихъ никому. Ты живешь какъ хочешь.

Здсь вс боятся упасть и всякій толкаетъ другъ друга…. Здсь для меня мало воздуха и я задыхаюсь.

Ландрегардъ не сознавался самъ себ въ испытываемыхъ имъ мученіяхъ. Если-бы затронуты были только его личные интересы, онъ давно-бы съ презрніемъ пересталъ обращать вниманіе на ненависть и глупые толки людей, къ которымъ онъ былъ вполн равнодушенъ.

Но совсть его не была вполн спокойна. Онъ обвинялъ себя.

— Я далъ умереть, говорилъ онъ себ, единственному человку въ город, выказавшему ко мн нкоторую симпатію, тогда какъ я, можетъ быть, могъ его спасти. По слабости, по безсилію, я сдлалъ это. Разв я долженъ былъ обращать вниманіе на этого невжду Гюгоне? Я долженъ былъ кричать: ‘Здсь есть убійца!’

Но потомъ онъ вспомнилъ свои сомннія. А что, если я ошибся, говорилъ онъ тогда.

Иногда онъ шелъ еще дальше и думалъ: Я не имю права бжать. Я могу понадобиться здсь правосудію. Не долженъ-ли я сказать: вотъ что я видлъ, что я знаю.

Но въ это время, передъ его глазами возставалъ образъ молодой двушки.

— Что скажетъ Габріель? Не разсердится ли она, если онъ скажетъ это? Что будетъ съ нею, когда начнется подобный процессъ, послдствія котораго никто не въ состояніи предвидть?… Какова будетъ ея доля въ этомъ страшномъ дл? Не изнеможетъ-ли она подъ бременемъ ударовъ, которые падутъ на нее, столь любящую тишину и столь врную память покойнаго?

Не значило-ли это оскорбить святость имени, которое она носила, примшавъ его къ имени убійцы? Наконецъ, существовалъ-ли дйствительно этотъ убійца, а если существовалъ, то гд онъ былъ?… Кто укажетъ на него?… Настигнетъ-ли его правосудіе?… Не ошибется-ли оно, и не станетъ-ли оно искать его въ этой двушк, почти ребенк?

Везд мракъ и неизвстность.

— Нтъ, думалъ онъ опять, не мое дло говорить, будемъ молчать и удемъ.

Но хать, увы! это значитъ оставить ее, бжать отъ нея навсегда, никогда боле не увидать ее, а…. онъ любитъ ее!

Его жизнь не походила на жизнь другихъ людей, всю молодость онъ провелъ въ занятіяхъ, женщины до сихъ поръ не играли никакой роли въ его жизни. У него не было ни матери, ни сестры, ни любовницы. Онъ былъ одинъ на свт и страдалъ отъ этого одиночества боле, чмъ самъ себ въ этомъ признавался.

Габріель сдлала на него неожиданное и продолжительное впечатлніе.

Ея молодость, красота, умъ, возвышенныя качества въ которыхъ онъ имлъ много случаевъ убдиться, симпатія, которую она ему оказывала, все это произвело на Ландрегарда глубокое впечатлніе прежде чмъ онъ самъ замтилъ это.

Онъ любилъ…. любилъ до сумасшествія, до самозабвенія.

— Любить, мн! говорилъ онъ самъ себ: какая насмшка! И кого? этого ребенка!…

Посл смерти де Фрерьера, они видлись нсколько разъ и ихъ сердца открылись одно другому.

Они хорошо знали, и она, и онъ, особенно онъ, что никогда не могли принадлежать другъ другу, что для нихъ не было никакой надежды. Она была богата, онъ бденъ! У нея, какъ у несовершеннолтней былъ опекунъ, который не позволитъ ей слдовать влеченію ея сердца. У нея была мачиха, ненависть которой къ Ландрегарду, хотя скрытая подъ наружнымъ видомъ уваженія, каждый день все боле и боле прорывалась. У нея былъ женихъ, смотрвшій съ угрозой на Ландрегарда.

Къ тому-же, если законъ запрещаетъ доктору прямо наслдовать человку, котораго онъ не могъ спасти, то разв удобно сдлать это косвеннымъ образомъ, пріобртя благосклонность прямой наслдницы? Не имли ли бы тогда права заподозрить его безкорыстіе?

Въ томъ странномъ положеніи, въ которое поставила Ландрегарда смерть де-Фрерьера, кто могъ предвидть до чего могутъ дойти предубжденія противъ молодаго доктора.

Между Ландрегардомъ и Габріелью была пропасть, отъ которой они оба одинаково страдали.

— О! еслибы можно было бжать, говорилъ онъ. Почему вы не также бдны, какъ я! Я бы сталъ работать для васъ и мы могли бы принадлежать другъ другу! Тогда никто не подумалъ бы осуждать насъ, наше счастье не имло бы завистниковъ.

Но все это были одн мечты. На дл не было даже возможности свободно видться.

Значитъ, Ландрегарду нечего было боле оставаться въ Каэн.

Въ этомъ город ему не представлялось никакихъ средствъ къ существованію. Чмъ боле онъ будетъ оставаться въ немъ, тмъ боле грозы соберется надъ его головою.

— Я ршился! сказалъ онъ наконецъ себ въ одно утро. И въ тотъ же день онъ приготовился къ отъзду. Онъ попрежнему жилъ въ той же гостинниц, въ которой мы видли его. Было восемь часовъ вечера. Точно также, какъ въ день своего прізда въ городъ, Ландрегардъ сидлъ въ столовой у камина и курилъ сигару.

Ландрегардъ былъ печаленъ и задумчивъ.

Для чего пріхалъ онъ въ Каэнъ? Почему именно туда, не въ другое какое нибудь мсто? Онъ оставилъ Парижъ, чтобы бжать свта, толпы, жить въ тишин провинціи, въ спокойномъ и скромномъ положеніи, а между тмъ, онъ очутился замшаннымъ въ ужасную драму. Сердце его было наполнено безумной страстью, которую онъ былъ не въ состояніи преодолть.

У него слезы навернулись на глазахъ.

Онъ халъ завтра рано утромъ, не простясь съ нею, даже не предупредивъ ее, и увы! не долженъ былъ никогда боле увидться съ нею!

Пока онъ думалъ такимъ образомъ, дверь тихонько отворилась и его кто то ударилъ слегка по плечу.

— Господинъ Ландрегардъ! Онъ поднялъ голову.

Это была хозяйка, которая уже два раза звала его. не получивъ никакого отвта.

— Къ вамъ принесли письмо.

— Дайте сюда.

— Боже мой, какъ вы заняты!

— Я думалъ.

— Я это видла.

Ландрегардъ разсянно развернулъ поданную ему записку, но бросивъ на нее взглядъ, онъ вдругъ поблднлъ. Но, почти сейчасъ же овладвъ собою, онъ поспшно прочелъ письмо, спряталъ его и вышелъ.

— Меня требуютъ въ городъ, сказалъ онъ хозяйк, которая ходила по комнат, наблюдая за его малйшими движеніями. Я скоро возвращусь. Если прідетъ карета, то отдайте мои чемоданы, они готовы?

— Вы въ самомъ дл покидаете насъ?

— Да, сударыня.

— Напрасно, докторъ, напрасно. Здсь очень много больныхъ…

— У меня есть причины.

Онъ не сказалъ ничего боле, слегка поклонился и вышелъ.

— Кто можетъ за нимъ прислать въ такое время? сказала хозяйка. Уже наврно не больной какой нибудь, потому что надо быть сумасшедшимъ, чтобы поручить свое леченье этому человку. Да и докторъ ли еще онъ? Столько прізжаетъ къ намъ народу изъ Парижа, что право удивительно, откуда ихъ столько берется. Удивительно, что онъ не спросилъ какъ пройти. Онъ, значитъ, теперь знаетъ Каэнъ? Ба! пусть его длается какъ знаетъ… это его дло, а не мое.

Посл этого она отправилась въ кухню и принялась допрашивать прислугу.

— Куда онъ могъ пойти? спрашивала она?

Это видимо очень интересовало ее, у нея развелось такъ много друзей съ тхъ поръ какъ въ гостиниц поселился таинственный докторъ! Она сдлалась важнымъ лицемъ, авторитетомъ, и Ландрегардъ не подозрвалъ, что имлъ въ лиц своей хозяйки неутомимаго шпіона.

II.
Нуженъ виновный.

Докторъ отправился къ громадному лугу, на которомъ каждый годъ въ іюл мсяц происходили скачки и который былъ со всхъ старонъ окруженъ великолпными аллеями.

Не прошло и четверти часа, какъ Ландрегаръ, увидлъ за деревьми силуэтъ молодой двушки.

Это была Габріель де-Фрерьеръ.

— Я боялась, сказала она, что вы не получите во время моего письма.

— Завтра… началъ онъ и не договорилъ.

— Завтра, сказала она въ свою очередь, было бы можетъ быть уже слишкомъ поздно для того, что я хочу сказать вамъ.

Это правда, что было бы поздно, подумалъ Ландрегардъ. Они подали другъ другу руки и вздрогнули, но Габріель поспшно выдернула свою руку и взяла доктора подъ руку.

Она была блдна и вся дрожала.

— Что съ вами? сказалъ Ландрегардъ, съ восхищеніемъ глядя на нее, вы такъ взволнованы.

— Неужели же вы думаете, отвчала она, поднимая на молодаго человка свои заплаканныя глаза, что я, безъ важной причины, ршилась бы назначить вамъ свиданіе?

— Разв вамъ грозитъ какая-нибудь опасность? вскричалъ онъ.

— Мн?… нтъ.

— Говорите тогда спокойне, вы не можете сказать мн ничего такого, чтобы могло взволновать меня.

Она глубоко вздохнула и увлекла его въ боле темную аллею и поспшно опустила вуаль, при вид какого-то, проходившаго мимо, человка.

— Дло идетъ о васъ, поспшно сказала она дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Обо мн!… сказалъ онъ, стараясь улыбнуться, чтобы успокоить ее, но въ сущности не мене взволнованный, чмъ она, хотя, можетъ быть, по другимъ причинамъ. Кто можетъ заниматься мною въ этомъ город? Я знаю, что у меня здсь нтъ друзей, но и едва ли могутъ быть серьезные враги, такъ какъ я, сколько знаю, никому не сдлалъ зла и даже совершенно неизвстенъ здсь.

— Вы ошибаетесь, васъ знаютъ гораздо боле, чмъ вы думаете, и очень много вами занимаются.

— О, ваша дружба ослпляетъ васъ.

— Моя дружба?… Послушайте, вотъ что происходитъ. Какъ кажется, смерть моего отца произвела шумъ въ этомъ город, жадномъ до скандала, и, какъ кажется, не хотятъ врить, чтобы она была естественна. Обвиняютъ невжество докторовъ. Разсказываютъ тысячи вещей. Идутъ даже дале, говорятъ, что мой отецъ…. не ужасно ли это?… что мой отецъ умеръ отравленнымъ!..

— Я зналъ о подобныхъ слухахъ, отвчалъ онъ съ волненіемъ, но я не зналъ, что они такъ опредленны. Я въ особенности не думалъ, чтобы они могли дойти до васъ.

— Увы! я сама въ минуту заблужденія, въ минуту самой тяжелой горести, видя отца при смерти, я сама одну минуту думала ужасныя вещи… но докторъ Гюгоне и вы сами разсяли эти мысли, но вдругъ он оживаютъ со всхъ сторонъ и уже не въ моей больной голов, а выражаются общественнымъ мнніемъ!

— И такъ, сказалъ Ландрегардъ, какъ будто обращаясь къ самому себ, даже тогда, когда люди молчатъ, есть кто-то такой свыше, кто не прощаетъ!

— Боже мой! Что вы хотите сказать? Вы также врите этимъ злымъ клеветамъ?

— А вы, Габріель, сказалъ онъ, смотрите ли вы сами на эти слухи, какъ на одну клевету безъ причины и безъ основанія?

Она опустила голову.

— Это ужасно, прошептала она, а я надялась, что вы избавились отъ вашихъ прежнихъ подозрній.

— Выслушайте меня, сказалъ Ландрегардъ, лучше будетъ, если я стану говорить съ вами какъ съ человкомъ, умъ котораго достаточно возвышенъ, чтобы выслушать истину, чмъ какъ съ безхарактернымъ ребенкомъ, отъ котораго ее скрываютъ.

— Да, вы правы… Говорите!

— Я длалъ также какъ и вы, я старался отвергнуть преступленіе. Но вс мои усилія послужили только къ тому, чтобы измнить подозрнія въ твердую увренность.

— Боже мой!… Боже мой!… А между тмъ вы молчали!

— Да, ради васъ, Габріель, а также изъ уваженія къ вашему покойному отцу. О! еслибы вы не носили этого имени, я клянусь вамъ, не молчалъ-бы, я донесъ-бы….

— Донесли?… на кого?… Что такое?

— О! разв я знаю на кого!…

— Говорите, я хочу знать….

— Разв вы сами кого-нибудь не подозрваете? Можно-ли обвинять кого-нибудь другаго?

— Моя мачиха?… Вы говорите о моей мачих?… О! замолчите! замолчите!

Наступило молчаніе. Они долго ходили, выбирая самыя мрачныя аллеи, и ни который не смлъ заговорить.

Вечеръ былъ холодный и дождливый.

Наконецъ, Ландрегардъ заговорилъ.

— Чмъ-же эти слухи безпокоятъ васъ? Вы знаете, что мн нечего бояться.

— О! я уврена, что вы одинъ могли его спасти! вскричала Габріель, я съ первой минуты и до сихъ поръ всегда была убждена въ этомъ.

— Я сдлалъ все, что могъ.

— Онъ сказалъ мн это!

— Онъ?

— Мой отецъ.

— Вашъ отецъ?… вашъ отецъ сказалъ вамъ это?… О!… дйствительно я былъ очень виновенъ, сказалъ Ландрегардъ, схватываясь руками за голову.

— Вы?… вы обвиняете себя! вы, единственный человкъ, который въ этомъ темномъ дл велъ себя благородно!

— Да, я обвиняю себя. Я былъ слабъ, нершителенъ…. я долженъ былъ!… Наконецъ!… Что-же говорятъ обо мн? Если говорятъ, что я велъ себя подло, то они правы.

— Выслушайте меня и перестаньте обвинять себя, потому что вамъ можетъ быть придется защищаться. Вчера вечеромъ, очень поздно, явился докторъ Гюгоне и просилъ позволенія говорить съ моей мачихой. Она была уже въ постели, но встала, чтобы принять его. Они оставались вдвоемъ боле часу и уходя докторъ былъ очень блденъ и взволнованъ.

— Но въ какомъ-же отношеніи этотъ разговоръ…

— Погодите…. Нсколько минутъ спустя, Жермень постучалась ко мн.

‘Барышня, прошептала она, откройте, это я.’

— Вы, Жермень, такъ поздно? Было уже боле одиннадцати часовъ.

‘Да, барышня, мн надо съ вами поговорить.’

— Я еще не ложилась и работала, предаваясь мрачнымъ мыслямъ, поэтому я сейчасъ-же открыла дверь. Эта двушка была очень привязана къ моему отцу, и мн кажется, что и ко мн также.

‘Барышня, сказала она, входя и тщательно запирая за собой дверь, докторъ Гюгоне только что вышелъ отсюда’.

— Я знаю, Жермень, я его видла.

‘Ну, и знаете зачмъ онъ приходилъ?’

— Поговорить съ моей мачихой.

‘Конечно, но съ какою цлью?’

— Я не знаю, а вы знаете это, Жермень?

‘Я думаю, что знаю, поэтому я и осмлилась безпокоить васъ. Должно быть по поводу доктора….’

— Такъ какъ я сдлала видъ, что не понимаю ее, то она прибавила:

‘Вы знаете, молодаго парижскаго доктора?’

— Ну что же! что объ немъ говорятъ?

‘О! барышня! это неправда.’

— Все равно говорите.

‘Говорятъ, что нашъ баринъ умеръ отравленнымъ и что его отравилъ этотъ самый докторъ.’

— Что вы такое говорите? вскричала я.

‘Правду, ваша мачиха и докторъ Гюгоне говорили объ этомъ и я очень хорошо слышала, что они сказали: ‘Это очень можетъ быть.’

— Я велла молчать этой двушк и отослала ее, не желая слушать ничего больше и приказавъ ей, чтобы она не говорила ни кому ни слова обо всемъ слышанномъ ею. Но съ этой минуты я не могла найти ни минуты спокойствія, я всю ночь проплакала. Сегодня вечеромъ я не могла боле выносить этого положенія и ршилась увидать васъ, чтобы предупредить и умолять быть осторожнымъ.

— Благодарю васъ, дорогая Габріель, я не въ состояніи выразить, какъ трогаетъ меня ваша обо мн забота, сказалъ Ландрегардъ, но вы знаете лучше чмъ кто либо, что мн нечего бояться.

— Конечно, если смотрть на вещи по справедливости, но злые люди….

— Мы будемъ сильне ихъ и, если понадобится совершенно уничтожить ихъ, то мы это сдлаемъ.

Между тмъ они незамтно подошли къ отелю де-Фрерьеръ и въ эту самую минуту часы на аббатств Сенъ-Этьень начали бить.

Габріель стала прислушиваться.

— Десять часовъ! что если Жермень заперла калитку…

— Идите, сказалъ Ландрегардъ, я буду смотрть за вами, не бойтесь ничего.

Онъ остановился на углу и слдилъ глазами за молодой двушкой, пока она не скрылась въ калитку, за которой ее ждала преданная Жермень.

Тогда, вздохнувъ глубоко, онъ ршился оставить свое мсто и печально вернулся въ гостинницу.

Онъ ни слова не сказалъ Габріели о своемъ предполагаемомъ отъзд, посл подобнаго подозрнія, о которомъ онъ услышалъ изъстъ Габріели, ему нельзя было боле ухать.

— Подожду еще нсколько дней, ршилъ онъ, это необходимо, мое достоинство требуетъ этого.

Онъ почти радовался этой новой туч, собиравшейся надъ его головою, такъ онъ былъ весь поглощенъ мыслію о Габріели.

— Я еще увижу ее, думалъ онъ. Дйствительно, черезъ два дня он увидлись.

Вотъ что произошло въ этотъ промежутокъ:

На другой день посл описаннаго нами свиданія, рано утромъ Гюгоне снова явился въ отель де-Фрерьеръ.

Онъ былъ встрченъ госпожею де-Фрерьеръ въ маленькой гостиной.

— Это опять вы, докторъ, сказала она! Право вы такъ неудобно выбираете время, что компрометируете насъ.

— Знаете-ли вы, что начато слдствіе?

Госпожа де-Фрерьеръ поблднла и поднесла руку къ сердцу, но почти сейчасъ-же оправилась.

— Что же я могу противъ этого сдлать? сказала она, стараясь придать своему голосу равнодушное выраженіе.

— Но здсь будетъ произведено слдствіе.

— Ну, что же?

— Васъ будутъ допрашивать.

— Конечно, это для меня непріятно, но что же длать? Надо покориться судьб. Что же касается моихъ отвтовъ, то вы ихъ знаете заране.

— Я сегодня по этому поводу и пришелъ къ вамъ. Намъ надо хорошенько условиться, потому что насъ будутъ допрашивать порознь, можетъ быть завтра, даже сегодня.

— Я ничего не знаю.

— Ни ничего, кром того, что я видлъ.

— Вы вдь убждены, докторъ, что общественное мнніе ошибается? мой мужъ умеръ отъ болзни вполн естественной, опредленной и мы сдлали все возможное, чтобы спасти его.

— Конечно…о! конечно… Но однако…

— Что же еще?

— Я долженъ сознаться вамъ, что…

— Но говорите же! вы видите передъ собой женщину, которая также заинтересована знать истину какъ и вы…

— Конечно, конечно. Ну! я долженъ сознаться, что все это не совсмъ естественно…

— И такъ вы сознаетесь, что вы, ошиблись… вы, лучшій докторъ въ город?

— Нтъ! нтъ! Но…

— Однимъ словомъ, скажите, врите ли вы, что мой мужъ умеръ отравленнымъ?

— Конечно нтъ… Только…

— Только?

— Нтъ, я не могу ничего сказать.

— Я понимаю васъ, холодно сказалъ госпожа де Фрерьеръ,— и за неимніемъ лучшаго, я согласна на подобную систему съ вашей стороны. Вы лечили отъ болзни, вы не врите въ ядъ, но не можете ничего утверждать.

— Именно, именно. Неправдали, что это самое лучшее, что я могу сдлать? Я вамъ долженъ сознаться, что моя опытность и мое знаніе положительно безсильны въ этомъ случа. Я ровно ничего больше не понимаю.

— Пожалуй, сказала она, подумавъ немного, мы сомнваемся. Хорошо! если мой мужъ умеръ естественной смертью, тогда эти слухи уничтожатся сами собою…

— Конечно.

— И вы восторжествуете.

— Я?

— Конечно, разв вы лично не заинтересованы, чтобы эта было такъ, посл того, что вы говорили о томъ вліяніи, которое вы оказали на консультаціи?

— Это врно.

— Тамъ гд есть отравленіе, есть и отравитель.

— Отравитель… здсь! это ужасно.

— Конечно! если было отравленіе… Замтьте, что я утверждаю противное: я не допускаю ничего подобнаго, но предположимъ, что это такъ… Если есть отравленіе, то есть и отравитель, гд же искать его?… Здсь… Кто же онъ?… Гюгоне чувствовалъ себя точно подъ пыткой.

— Какая женщина! прошепталъ онъ.

— Кто онъ? повторила она, вы, докторъ?

— О! сударыня, я, лучшій другъ вашего мужа! Впрочемъ… Онъ страшно поблднлъ при одной мысли, что его могутъ заподозрить.

— Но я васъ не обвиняю, сказала госпожа де-Фрерьеръ, я представляю правосудіе, я ищу. Это не вы, не моя падчерица, не слуги… Не я ли это?

— О! сударыня…

— Вы этому также не врите, вы видли какъ я ухаживала за нимъ, и сколько слезъ пролила я надъ его могилой. Но все-таки отравитель существуетъ. Значитъ это тотъ, кого обвиняетъ общественное мнніе, этотъ Ландрегардъ, упавшій сюда точно съ неба.

— Очевидно что придется остановиться на немъ, но я никогда не поврю въ его виновность.

— Я также. Но мы теперь разсуждаемъ, предположивъ возможность отравленія, и я говорю, что мы должны будемъ отвчать, если насъ спросятъ.

— Это несомннно, что насъ будутъ допрашивать, при томъ положеніи, какое это дло приняло въ настоящее время!

— Врьте мн, намъ надо подумать о своей защит. Какъ мы ни невинны…

— О! сударыня…

— Мы будемъ въ безопасности только тогда, когда будетъ найденъ виновный. Наша обязанность — помочь правосудію. Подумайте, что дло идетъ о нашей чести, свобод и даже о вашемъ достоинств, какъ доктора.

— Какое ужасное дло! прошепталъ несчастный.

— Надо во чтобы то ни стало, чтобы насъ не безпокоили.

— Но обо мн не можетъ быть и рчіс

— Но я буду затронута.

— Этотъ Ландрегардъ… который вроятно виновный, который долженъ быть имъ…

— Если уже надо непремнно найти виновнаго?

— Да, если уже надо его найти… какой интересъ могъ онъ имть въ виду, совершая это преступленіе? Людей не убиваютъ безъ сильнаго повода. Госпожа де-Фрерьеръ наклонилась къ уху Гюгоне и сказала нсколько словъ, услышавъ которыя, Гюгоне вскочилъ съ мста.

— Какъ! вскричалъ онъ, вы это утверждаете?…

— Они любятъ другъ друга.

Гюгоне схватился руками за голову.

— Въ такомъ случа это онъ, несчастный!

Этотъ разговоръ, слышанный отчасти Жермень, былъ ею опять переданъ Габріели, которая опять назначила ему свиданіе и первыми ея словами было: ‘Узжайте скоре!’

Ландрегардъ выслушалъ ее, не прерывая, и когда она кончила вышеприведенный нами разсказъ, повторяя свою просьбу хать скоре, онъ отвчалъ:

— хать, я хотлъ сдлать это прежде, но теперь не думаю объ этомъ боле.

— Что вы говорите? вскричала она, я васъ предупредила только для того, чтобы вы могли бжать, общайтесь мн, что завтра васъ не будетъ въ город.

— Послушайте, моя дорогая, сказалъ онъ, моя честь и мое счастье замшаны въ это дло. Я могу ухать только съ однимъ условіемъ.

— Съ какимъ? говорите скоре.

— Съ тмъ, чтобы хать не одному.

— О! вскричала она, вырывая у него руки и закрывая ими лице.

— Полноте, печально сказалъ онъ, вы видите, что это невозможно, и что я долженъ остаться.

— Но если васъ обвинятъ?

— Можетъ быть…. но бжать, это значитъ признать самому себя виновнымъ.

— Меня ужасаетъ, что васъ могутъ посадить въ тюрьму.

— Гд бы я ни былъ, правосудіе найдетъ меня, безполезно стараться избжать его рукъ. Мой долгъ, напротивъ того, остаться и я появлюсь передъ судомъ со спокойнымъ лицемъ человка, совсть котораго чиста.

Истощивъ вс доводы, Габріель заплакала.

— Надо покориться судьб! прошептала она.

— Моя защита очень легка, продолжалъ онъ увреннымъ тономъ, чтобы подкрпить Габріель, надо плакать не обо мн, а о настоящихъ виновныхъ. Поврьте мн, дорогое дитя, что правосудіе не долго будетъ раздлять заблужденія толпы, которая судитъ не видя и не слыша. Но чтобы ни случилось, прибавилъ онъ, мн будетъ все равно, что скажутъ и что я испытаю, такъ какъ мн остается ваша привязанность.

Они поговорили еще нсколько минутъ и по всей вроятности еще не скоро бы разстались, еслибы имъ не показалось, что за ними слдятъ. Тогда они разстались, говоря ‘до свиданья’, но въ глубин души думая, что прощаются на всегда.

III.
Слдъ яда.

Едва Ландрегардъ усплъ войти обратно въ гостинницу, какъ навстрчу ему выбжала хозяйка и подала ему бумагу, запечатанную казенной печатью.

— Я знаю, что это такое, сказалъ онъ.

— И я тоже, подумала хозяйка съ насмшливой улыбкой.

На другой день, выйдя къ завтраку, Ландрегардъ замтилъ, что на него было обращено особенное вниманіе и что вс слдили за выраженіемъ его лица.

Въ два часа Ландрегардъ входилъ въ кабинетъ королевскаго прокурора, а въ четыре часа ушелъ, съ приглашеніемъ придти на другой день.

Меньше чмъ въ недлю, докторъ Ландрегардъ, докторъ Гюгоне, доктора, бывшіе на консиліум, госпожа де-Фрерьеръ, Габріель, служанка и лакей были допрошены и слдствіе принимало все большіе и большіе размры.

Но тмъ не мене, посл всего этого, правосудіе было еще въ большемъ затрудненіи, чмъ при начал слдствія. Передъ нимъ являлись только добросовстные, если не особенно знающіе, доктора, врные слуги и огорченное семейство.

Кого обвинить?

Только одинъ докторъ Ландрегардъ, по своему сомнительному положенію, могъ еще быть нсколько подозрителенъ, но нельзя было отрицать, что противъ него не было никакихъ доказательствъ, а самъ онъ защищался необыкновенно хорошо.

Поэтому правосудіе ждало, прежде чмъ произнести какое нибудь ршеніе, но между тмъ продолжало слдствіе, призывая всхъ, чьи только показанія могли быть сколько нибудь полезны.

Доктора, бывшіе на консиліум, были скоро совершенно устранены, какъ не имвшіе никакого значенія и всего разъ видвшіе больнаго.

Докторъ Гюгоне, человкъ весьма уважаемый, также былъ скоро поставленъ вн всякаго подозрнія. Точно тоже было относительно дочери покойнаго, характеръ и достоинство которой, воспвалъ весь Каэнъ. Вдову допрашивали немного боле, положеніе которой точно также избавляло ее отъ всякихъ подозрній.

Нисколько не обижаясь вопросами судей, она, напротивъ того, сама шла навстрчу нкоторымъ вопросамъ и своимъ благороднымъ поведеніемъ вполн оправдала себя.

— Гд же былъ виновный?… Даже преступленіе не было доказано: вс доктора, кром одного, отвчали отрицательно. Одинъ Ландрегардъ, на вопросъ прокурора, отвчалъ, что склоняется на сторону отравленія.

— Какимъ же образомъ, спросили его, случилось, что вы не предупредили о вашемъ сомнніи правосудіе, какъ это вамъ предписывали 29 и 30 статьи уголовнаго кодекса?

— Незнакомый съ этимъ городомъ, отвчалъ онъ, я долженъ былъ не доврять самому себ и преклоняться передъ докторами боле опытными, чмъ я.

Спрошенный посл этого Гюгоне немного смутился въ отвтахъ, а народная молва, хотя глухая и неопредленная, не замолкала, тогда правосудіе ршилось идти дале въ своихъ розыскахъ и раскрыть тайну ужасной смерти.

Было ршено вырыть тло и анатомировать его.

При этомъ извстіи городъ взволновался, крайнее любопытство овладло всми.

Каждый старался узнать результаты анатомированія первымъ.

Трупъ, вырытый изъ могилы, былъ вынутъ изъ гроба въ присутствіи прокурора и трехъ докторовъ, доктора Броше — профессора анатоміи и физіологіи въ каэнской медицинской академіи, доктора Рандюэль, уважаемаго во всемъ город медика и доктора Ландрэй, профессора клиники въ Париж.

Вскрытіе было произведено самымъ добросовстнымъ образомъ.

Мы не будемъ подробно описывать, какъ все это было сдлано. Въ результат вс доктора были въ недоумніи. Передъ ними былъ случай сомнительнаго отравленія относительно яда, былъ приглашенъ докторъ Гюгоне, который, какъ читатель уже догадался, нисколько не освтилъ этого темнаго дла. Онъ упорствовалъ, отрицая отравленіе, тогда какъ оно не оставляло ни малйшаго сомннія.

Весь вопросъ состоялъ въ томъ: какимъ ядомъ было произведено отравленіе. Тогда былъ призванъ Ландрегардъ и посл цлой ночи, проведенной за опытами надъ внутренностями больнаго, доктора вполн убдились въ отравленіи.

На другой день въ Каэн только и было разговора, что объ этомъ дл. Хотя подробности отчета, отправленнаго въ судъ, и не были извстны, но вс знали, что де-Фрерьеръ умеръ отъ отравы, состоявшей сначала изъ мышьяка, а потомъ изъ какого-то свинцоваго соединенія.

— Два яда! говорили вс, отравитель дйствовалъ энергически, но кто онъ былъ?

— Кто же вы хотите чтобы это былъ, какъ не Ландрегардъ, этотъ докторъ, такъ неожиданно пріхавшій изъ Парижа.

Вроятно т, которые говорятъ, что гласъ народа — гласъ Божій, не думаютъ о слпыхъ увлеченіяхъ общественнаго мннія, о чрезмрномъ увлеченіи толпы.

Сколько невинныхъ пали подъ ударами этого слпаго судьи, изъ которыхъ таже самая молва длала потомъ героевъ и мучениковъ! А сколькимъ оно испортило ихъ жизнь несправедливымъ подозрніемъ или клеветою.

На этотъ разъ случилось тоже самое и понуждаемое народнымъ голосомъ правосудіе ршилось дйствовать.

Докторъ Ландрегардъ былъ арестованъ и скоро появился передъ слдственнымъ судомъ не какъ свидтель, а какъ обвиненный.

Его виновность не была еще доказана, но было неоспоримо, что преступленіе существовало, а если было преступленіе, то былъ, слдовательно, и виновный, по этому, чтобы найти этого виновнаго, правосудіе должно было прежде всего взять человка, котораго обвинялъ общій голосъ.

Написали въ Парижъ.

Каэнскій и Парижскій суды долго переписывались, слдствіе велось очень усердно, вся жизнь молодаго доктора была приведена въ извстность, его прошедшее было разсмотрно шагъ за шагомъ, его дло увеличивалось каждый день новыми свдніями, пріобртаемыми изъ таинственнаго источника, извстнаго только полиціи и молодой человкъ, о которомъ незадолго еще не было ничего извстно въ Каэн, пріобрлъ вдругъ печальную извстность преступника.

Прошло уже два дня какъ онъ былъ въ тюрьм. Теперь онъ отправлялся въ кабинетъ слдователя въ сопровожденіи жандарма.

Кабинетъ былъ узокъ и теменъ, такъ что Ландрегардъ, хотя уже успвшій немного привыкнуть къ тюрьм, не могъ невольно не содрогнуться, войдя въ него.

Слдователь указалъ молодому человку на соломенный стулъ и сдлалъ знакъ своему клерку какъ бы говоря: Постарайтесь ничего не пропустить.

IV.
Прошедшее человка безъ предковъ.

Окончивъ вс эти приготовленія, слдователь повернулся къ Ландрегарду и сказалъ:

— Сударь, я долженъ прежде всего объявить вамъ, что вы здсь находитесь по обвиненію въ очень тяжкомъ преступленіи, а именно въ томъ, что, будучи докторомъ, вы причинили посредствомъ яда смерть г-ну де Фрерьеръ.

— Позвольте мн, сударь, отвчалъ докторъ съ нкоторой гордостью, отвтить вамъ, что это обвиненіе не иметъ никакого основанія и никакихъ доказательствъ.

— Не объясняя пока ничего боле, я долженъ предупредить васъ, что противъ васъ поднимаются тяжелыя обвиненія.

— Я увренъ, что все то, что говорятъ противъ меня, я буду въ состояніи очень легко опровергнуть.

— Я желаю этого для васъ, но не имю такого же убжденія. Мн же напротивъ того кажется, что вамъ надо позаботиться о своей защит.

— Я конечно буду въ состояніи это сдлать, когда вы скажете мн въ чемъ состоитъ обвиненіе, отвчалъ Ландрегардъ.

— Все у меня идетъ постепенно… Пишите, я начинаю, продолжалъ онъ, обращаясь къ своему помощнику.

Тотъ поправилъ очки, взялъ перо въ руки и приготовился писать, тогда судья снова началъ, обращаясь къ обвиняемому.

— Какъ ваше имя?

— Жанъ-Пьеръ Ландрегардъ.

— Сколько вамъ лтъ?

— Двадцать восемь.

— Гд вы родились?

— Я думаю, что въ Париж.

— У васъ нтъ положительныхъ свдній о вашемъ рожденіи?

— Никакихъ.

— Вы не знаете имени вашего отца?

— Не знаю.

— Но вы знаете вашу мать?

— Я не думаю, чтобы когда нибудь видлъ ее.

— Но у васъ есть по крайней мр какія нибудь догадки?… Вы знаете ея имя?…

— Вс мои поиски на этотъ счетъ остались безплодными, и я, уже нсколько лтъ, отказался отъ нихъ.

— Правосудіе было не счастливе васъ. Я прочитаю, что мы узнали, и если вы найдете это справедливымъ, то подпишите. Слдователь взялъ лежащее передъ нимъ дло и сталъ читать.

’22-го февраля 1833 года Луиза-Оноре Мишоно, акушерка, жившая въ улиц Севръ No 39-й, явилась въ полицейское отдленіе десятаго округа Парижа и объявила о рожденіи ребенка мужескаго пола по имени Жанъ-Пьеръ Ландрегардъ, родившагося у нея въ дом.

‘На замчаніе, сдланное чиновникомъ этой женщин, что ея объясненія недостаточны, она отвчала, что въ силу 378 параграфа кодекса ей запрещается открывать тайны, которыя она можетъ узнать по своей профессіи, что, слдовательно, она не можетъ ничего прибавить къ своему разсказу.

‘На новыя настоянія чиновника, говорившаго этой женщин, что она была неправа, и что законъ говоритъ совсмъ не то, Мишоно объявила, что рожденіе произошло въ присутствіи двухъ постороннихъ лицъ, которыхъ она не знала, что отецъ не являлся или не выдалъ себя, что мать ухала сейчасъ, не оставивъ своего адреса, а только деньги на все необходимое для ребенка на первое время, съ общаніемъ присылать такую же сумму въ теченіи нсколькихъ лтъ.

‘Вслдствіе этихъ показаній, Жанъ-Пьеръ Ландрегардъ былъ записанъ какъ сынъ неизвстныхъ родителей ‘

— Я зналъ это, сказалъ Ландрегардъ, и это все, что я знаю.

— Но вы, можетъ быть, не знаете, что Мишоно была предана суду за свое упорство, такъ какъ параграфъ 378 говоритъ, что тайна должна сохраняться, но не тогда, когда правосудіе требуетъ ея разъясненія, такъ какъ законъ, уважая частную тайну, въ тоже время желаетъ покровительствовать ребенку, сохраняя ему слдующее для него общественное положеніе… Но такъ какъ въ этомъ дл нашлись смягчающія обстоятельства, то Мишоно была приговорена только къ ста франкамъ штрафа.

— Дйствительно, сказалъ Ландрегардъ, я не зналъ этого, впрочемъ, Мишоно умерла уже года двадцать три тому назадъ.

Слдователь сдлалъ утвердительный знакъ.

— Васъ отдали кормилиц въ одну маленькую деревню Сартскаго департамента, продолжалъ онъ, вы знаете, платили ли всегда аккуратно за ваше содержаніе?

— Все заставляетъ меня предполагать, что да, впрочемъ, отъ меня ничего не требовали впослдствіи.

— Вы видали женщину, которая заботилась о васъ въ вашимъ дтств?

— Иногда… Но эта женщина никогда не могла мн дать ни малйшаго разъясненія.

— Вс эти подробности могутъ показаться излишними для занимающаго насъ дла, но поврьте моему слову, что для правосудія он имютъ свою важность, такъ какъ для него необходимо возстановить ваше тождество.

— Я это вполн понимаю, сударь.

— Въ 1841, вы поступили въ пансіонъ Шавнньо въ улицъ Шершь-Мили и пробыли тамъ до 1851, вы проходили курсъ коллегіи Сенъ-Луи и въ 1852 году получили степень баккалавра.

— Да, сударь.

— Какъ вы объясняете ваше пребываніе въ паисіон Шавиньо, въ которомъ за обученіе бралась большая плата?

— Одинъ парижскій нотаріусъ, по имени Гербеле, получилъ для меня пятнадцать тысячъ франковъ, которые онъ и употребилъ на мое воспитаніе. Во время моего выхода онъ получилъ еще двнадцать тысячъ. Я не знаю получилъ ли онъ съ тхъ поръ еще что нибудь, но я предполагаю, что да, такъ какъ вотъ что произошло между нами. Онъ призвалъ меня къ себ и я узналъ въ немъ старика, который приходилъ ко мн два или три раза во время моего пребыванія въ пансіон.

‘Сударь, сказалъ онъ мн, потрудитесь выслушать внимательно то, что я вамъ скажу. Вамъ восемнадцать лтъ и вы получили хорошее первоначальное воспитаніе, выбирайте теперь, что вы хотите изучать дале: право — или медицину. Каждый мсяцъ, на назначенную вами квартиру будетъ посылаться двсти франковъ. Въ ваше совершеннолтіе вы получите довольно порядочную сумму, оставшуюся благодаря моей экономіи, отъ того, что было назначено на ваши нужды. Вы видите, что ваша будущность зависитъ отъ васъ и что вамъ не въ чемъ упрекать виновниковъ вашего существованія, которыхъ вамъ нельзя по стеченію обстоятельствъ никогда узнать.

‘Я просилъ этого человка, чтобы онъ далъ мн нкоторыя объясненія, я умолялъ его разсказать мн все. Онъ упрямо отказался, говоря, что ему, какъ нотаріусу, были даны для меня деньги, но что онъ никогда не видалъ людей, которые посылали ему эти деньги, что по письмамъ онъ угадалъ многое, но что онъ всегда уважаетъ анонимъ своихъ таинственныхъ кліентовъ и никогда не старался обнаруживать тайны, которыя старались отъ него скрывать.

‘Впрочемъ, прибавилъ онъ, въ день вашего совершеннолтія я отдамъ вамъ отчетъ и если къ тому времени мн будетъ позволено дать вамъ свднія о вашемъ происхожденіи, то я съ удовольствіемъ сдлаю это.’

— Общанныя двсти франковъ были вамъ аккуратно выдаваемы?

— Да, втеченіи трехъ лтъ. Когда мн исполнился двадцать одинъ годъ, я явился къ Гербеле, который принялъ меня въ постели, будучи тяжело болнъ.

— Я не могу, сказалъ онъ, говорить съ вами, силы мои въ большомъ упадк и мой докторъ запрещаетъ мн всякое волненіе, но придите черезъ нсколько дней, такъ какъ я долженъ передать вамъ деньги, счеты и, можетъ быть, сказать вамъ нсколько словъ, касающихся до васъ.

— Конечно я не преминулъ явиться на назначенное свиданіе, но было слишкомъ поздно, Гербеле умеръ ночью.

— И вы ничего не узнали?

— Ничего.

— Но вы получили общанныя деньги?

— Ни одного сантима.

Слдователь сдлалъ движеніе.

— Если я вамъ далъ говорить, сказалъ онъ, то это именно потому, что я ожидалъ этого отвта, который можетъ имть нкоторый всъ въ настоящемъ дл.

— Я не понимаю этого.

— Вы сейчасъ поймете. Вы сказали сію минуту, что Гербеле получилъ для васъ сначала пятнадцать, потомъ двнадцать тысячъ франковъ.

— Да.

— Какъ вы узнали это?

— Самъ Гербеле сказалъ мн это.

— Отлично. Но вы никогда не знали о другихъ присланныхъ суммахъ?

— Нтъ.

— Ну! въ такомъ случа десять лтъ въ пансіон Шавинье, по дв тысячи за годъ, составляютъ двадцать тысячъ, да вы, до вашего совершеннолтія получили около семи тысячъ, что какъ разъ составляетъ двадцать семь тысячъ, которыя были даны для васъ нотаріусу Гербеле. Почему же вы предполагаете, что онъ остался вамъ долженъ?

— Я говорю съ его словъ.

— Вы сдлали боле, вы начали требовать денегъ отъ вдовы и начали процесъ, который, впрочемъ, былъ вами проигранъ.

— Я не знаю получалъ ли Гербеле другія суммы для меня, но онъ самъ сказалъ мн: ‘При вашемъ совершеннолтіи вы получите довольно значительную сумму’. Судя поэтому, я могъ предполагать, что онъ получалъ еще деньги. Во всякомъ случа я долженъ былъ получить нчто. Но посл смерти Гербеле не нашли ничего, ни денегъ, ни бумагъ, ни переписки, ничего на мое имя. Вдова могла только сказать, что ничего не знаетъ, что же касается меня, то я проигралъ, какъ это и должно было случиться, не смотря, на то, что я былъ правъ.

— Что была у васъ за цль, начиная этотъ процесъ? сказалъ слдователь, пристально глядя на Ландрегарда.

— Моя настоящая цль?.. Хорошо, я вамъ скажу ее, она заключалась въ томъ, чтобы вызвать шумъ, слдствіе и можетъ быть узнать черезъ это то, чего я не зналъ.

— Это возможно, сказалъ слдователь, но главной причиной былъ все таки денежный, интересъ: вы надялись вырвать у вдовы Гербеле порядочную сумму денегъ.

Ландрегардъ покраснлъ и на его лиц выразилось негодованіе.

— Вы мало меня знаете, сказалъ онъ.

— И именно — двадцать тысячъ.

— Я оставилъ величину суммы на благоусмотрніе суда и не надялся получить нисколько денегъ.

— Вы правы, потому что вамъ уже было заплачено.

— Заплачено?…

Ландрегардъ поднялъ голову, слдователь смотрлъ на него испытующимъ и вопросительнымъ взглядомъ.

— Какъ-вы совершенно врно говорите, продолжалъ послдній, посл смерти Гербеле не нашли ничего по той весьма простой причин, что вс относящіеся до васъ бумаги затерялись, но ихъ нашли нсколько мсяцевъ тому назадъ.

— Какъ!… вскричалъ Ландрегардъ.

— Не перебивайте меня. Эти бумаги доказали, что вы говорили правду относительно вашихъ отношеній, съ самаго дтства, къ Гербеле. Вы даже говорили правду относительно суммы, полученной вами до вашего совершеннолтія, но…

Слдователь остановился.

— Разскажите сами, что произошло посл вашего посщенія Гербеле, когда вы нашли его въ постели.

— Но мн кажется, что я уже разсказалъ вамъ это.

— Вамъ ничего не было дано въ этотъ день?

— Ршительно ничего.

— Вы не давали росписки въ полученіи двадцати тысячъ франковъ?

— Я!… о! нтъ!

— Дйствительно, спокойно сказалъ слдователь, вы не давали росписки, потому что если бы вы оставили ее въ рукахъ нотаріуса, то вамъ трудно бы было отвергать, что вы получили деньги.

— Что вы хотите сказать?

— Именно потому, что вы не написали этой росписки, вамъ и пришло въ голову требовать вторично посл смерти нотаріуса полученную уже вами сумму.

— Я схожу съ ума! вскричалъ Ландрегардъ. Что вы такое говорите, сударь? Для меня ваши слова настоящая загадка.

— Очень просто: вы явились къ Гербеле, нашли его въ постели, онъ сказалъ вамъ или, если вы предпочитаете мене опредленную форму, онъ долженъ былъ вамъ сказать:

‘Я болнъ, я не могу вести съ вами продолжительнаго разговора, приходите въ другой разъ.’

— Да, это такъ.

‘Но, прибавилъ онъ, у меня есть двадцать тысячъ для передачи вамъ, вотъ он, возьмите ихъ’. Вы хотли написать росписку,— ‘Это безполезно’, долженъ былъ возразить вамъ Гербеле, ‘намъ надо еще вмст просмотрть счеты, вернитесь черезъ нсколько дней, тогда мы все приведемъ въ порядокъ’.

— Это клевета! вскричалъ Ландрегардъ.

— Выслушайте меня до конца, сказалъ слдователь.

— И такъ я для васъ не только убійца, но и воръ! прервалъ съ негодованіемъ молодой человкъ.

— Слушайте: вы ушли съ двадцатью тысячами и возвратились въ назначенный нотаріусомъ день. До этого дня, я думаю что у васъ еще не было дурныхъ мыслей, но Гербеле умеръ, въ бумагахъ его вдовы долженъ былъ остаться неуплаченный долгъ въ двадцать тысячъ на ваше имя и никакой росписки, доказывающей, чтобы эти деньги были вамъ уплачены, тогда у васъ явилась мысль вторично получить эти деньги: отсюда вашъ процесъ со вдовою.

— Это адскій, чудовищный заговоръ противъ меня! Кто можетъ имть такой сильный интересъ погубить и обезчестить меня?…

— Вы теперь видите всю важность этой части вашего допроса? Въ виду преступленія, правосудіе могло сомнваться въ виновности доктора, но ихъ нтъ относительно проступка студента.

— Но, сударь, докажите мн, что я виновенъ въ этомъ проступк, въ которомъ вы такъ настойчиво обвиняете меня.

— Скажите лучше: съ такимъ убжденіемъ, потому что факты логически доказываютъ это.

— Вы сами-же говорите, что никакой росписки нтъ и я могу еще прибавить, что никогда, никакое третье лице не присутствовало при моихъ разговорахъ съ Гербеле.

— Вотъ что даетъ вамъ такую увренность, что вы даже передо мною ршаетесь отрицать вашу виновность! Знайте, что во время наведенія о васъ справокъ, правосудіе допросило г-жу Гербеле. Сначала она ничего не открыла.

‘Дйствительно, сказала она, у меня былъ процесъ съ господиномъ Ландрегардомъ, требовавшимъ денегъ, которыя мужъ ему не былъ долженъ. Я выиграла, какъ это и должно было быть.’

Но посл долгихъ настояній, эта дама кончила тмъ, что созналась, что посл конца процеса дйствительно были найдены касающіяся до васъ бумаги, и что въ нихъ было письменное доказательство, что вамъ ея мужъ былъ долженъ двадцать тысячъ франковъ, но въ тоже время существовало доказательство, что эта сумма была вами получена.

Ландрегардъ схватился руками за голову, какъ человкъ, который не считаетъ нужнымъ даже защищаться.

— Неужели вы все еще станете отпираться? сказалъ слдователь, подавая Ландрегарду клочекъ бумаги, на которой было написано дрожащей рукой:

‘Дло подъ номеромъ 127, передать господину Жанъ-Пьеру Ландрегарду, какъ касающееся его. Двадцать тысячъ франковъ, отданныя ему мною сегодня, вполн кончаютъ мои съ нимъ разсчеты, какъ онъ можетъ поврить это по счетамъ.

18-го Августа. 1854 г.

‘В. Гербеле.’

— Или этотъ нотаріусъ былъ человкъ безчестный…. вскричалъ Ландрегардъ.

— Молчите!

— Или все это фальшиво!

— Гербеле доказалъ вамъ при жизни, что онъ не могъ быть человкомъ безчестнымъ, строго сказалъ слдователь, теперь онъ умеръ и вы должны уважать его память.

— Но эта бумага….

— Фальшивая?… Вы это утверждаете?

— Да.

— Докажите мн, какой интересъ могли имть для того, чтобы сдлать ее?

— Я этого не знаю и въ этомъ-то я и вижу заговоръ, который опутываетъ меня и нити котораго я не могу отыскать.

— О! но это весьма важно. Единственное заинтересованное въ этомъ дл лице — это вдова Гербеле, но она выиграла процесъ съ вами. Вы аппелировали, она выиграла его вторично. Это дло поконченное. Эта бумага могла только повредить ей, такъ какъ, доказывая, что вамъ она ничего не должна, она точно также доказываетъ, что вы дйствительно были ея кредиторомъ, что она отрицала во время процеса. Это доказательство, не выходя изъ вашихъ рукъ, можетъ сдлать ее вторично вашей должницей, тогда какъ первоначальный приговоръ вполн гарантировалъ ее отъ всякаго преслдованія. Вы видите, сударь, что она должна быть сумасшедшей для того, чтобы сдлать фальшивую бумагу, которая, кром опасности, навлекаемой всякимъ подлогомъ, вся составлена противъ нея.

— Клянусь вамъ честью…

— Не клянитесь. Правосудію нужны доказательства, а не клятвы. Для него вы человкъ, который двадцати одного года пытался похитить двадцать тысячъ, посредствомъ скандальнаго процеса. Это дло кончено и правосудіе не намрено возобновлять его, но я долженъ сознаться, что, во всякомъ случа, это пятно на вашемъ прошедшемъ не можетъ послужить вамъ въ пользу въ вашемъ новомъ процес.

— Могу ли я что нибудь сдлать противъ моей судьбы?

— Я у васъ спрашивалъ только факты.

— Я вамъ все сказалъ.

— Въ такомъ случа не будемъ боле возвращаться къ этому вопросу.

Допросъ былъ пріостановленъ на нсколько минутъ.

Слдователь и обвиняемый казались одинаково разбитыми.

V.
Допросъ.

Слдователь собирался съ мыслями, обвиняемый держался сдержанно и съ достоинствомъ, клеркъ перелистывалъ свои записки и видимо былъ страшно утомленъ.

Слдователь первый нарушилъ молчаніе.

— Готовы ли вы отвчать мн, спросилъ онъ, или хотите, чтобы я отложилъ допросъ до пятницы?

— Я къ вашимъ услугамъ.

— Этотъ допросъ можетъ насъ повести не много далеко. Мы дошли до самой сути дла, и я не скрываю, что вамъ нужно все ваше присутствіе духа и вся память, чтобы отвчать удовлетворительно..

— Истина не требуетъ никакихъ хитростей, мн довольно будетъ, просто и прямо отвчать на ваши вопросы.

— Хорошо, въ такомъ случа я продолжаю. Для чего пріхали вы въ Каэнъ?

— Чтобы поселиться въ немъ.

— Почему вы выбрали именно этотъ городъ?

— Потому что мн не было никакого повода выбрать другой.

— Сознайтесь, что эта причина не совсмъ достаточна.

— У меня нтъ лучшей…

— Не было ли у васъ рекомендательнаго письма въ Каэнъ?

— Да, дйствительно у меня было одно письмо, но я не воспользовался имъ.

— Почему?

— Виной этому простой случай.

— Перейдемъ къ длу. Однажды вечеромъ вы были позваны къ постели господина де Фрерьеръ, что вы замтили?

— Симптомы отравленія.

— Кто докажетъ это?

— Первое прописанное мною лекарство, которое отлично помогло больному.

— Если ему и было лучше, то надо сознаться, что это продолжалось недолго.

— Я сознаюсь въ этомъ, но я не одинъ лечилъ больнаго: на другой же день мой уходъ за нимъ раздлилъ еще другой докторъ.

— Почему вы сейчасъ же не предупредили судъ о вашихъ подозрніяхъ?

— Я уже имлъ честь отвчать на этотъ вопросъ, когда онъ былъ мн предложенъ господиномъ королевскимъ прокуроромъ, я сказалъ, что долженъ былъ преклониться передъ знаніемъ доктора, котораго я имлъ вс данныя считать опытне себя. Впрочемъ, приглядвшись къ тому положенію въ которое я былъ поставленъ въ дом де Фрерьера, очень легко убдиться, что я не могъ говорить.

— Конечно ваше положеніе было весьма щекотливо, но однако въ виду преступленія…

— Я не былъ вполн убжденъ, что это такъ.

— Сначала, пожалуй, но потомъ?

— Я высказался доктору Гюгоне, но онъ не согласился со мною и принудилъ молчать.

— Нельзя никогда заставить человка умолчать объ истин.

— Я требовалъ консиліума.

— Это хорошо, но этого недостаточно, надо было вызвать слдствіе.

— Доктора объявили, что болзнь вполн естественна.

— Дйствительно и я долженъ сознаться, что это обстоятельство очень удивляетъ насъ, или надо признать, что эти доктора большіе невжды…

— Конечно.

— Это ваше мнніе?

Слдователь не спускалъ глазъ съ Ландрегарда и изучалъ его малйшіе жесты.

— Что же можно предположить другое? отвчалъ Ландрегардъ.

— Есть и другое предположеніе, сказалъ слдователь, это поврить показанію доктора Гюгоне, который говоритъ, что у больнаго въ то время была дйствительно вполн естественная болзнь.

— Въ такомъ случа вы полагаете, что ядъ былъ данъ де-Фрерьеру посл консультаціи?

— Именно.

— Но это глупо! вскричалъ Ландрегардъ вн себя, увидя ловушку, подставленную ему его друзьями.

— Выражайте ваши мысли боле приличнымъ образомъ, строгимъ тономъ сказалъ слдователь

— Доказательствомъ того, что больной былъ подъ дйствіемъ сильнаго яда, когда я былъ къ нему призванъ, можетъ служить то, что безъ меня онъ бы умеръ за ночь.

— О! о! объ этомъ намъ ничего неизвстно.

— Разв госпожа де-Фрерьерь можетъ утверждать противное?

— Она говоритъ это.

— Спросите мадамуазель де-Фрерьерь, прислугу…

— Прислуга не можетъ отвчать на подобный вопросъ, что же касается мадамуазель де-Фрерьеръ, то не упоминайте ея имени въ настоящую минуту, она и то слишкомъ рано появится на сцену.

Ландрегардъ опустилъ голову, но сейчасъ же поднялъ ее.

— Доказательство, сказалъ онъ опять,— противоядіе, данное мною. Аптекарь можетъ подтвердить это своими книгами.

— Дйствительно, но я долженъ вамъ замтить, что въ вашихъ рецептахъ спеціалисты нашли слды колебанія.

— Это объясняется сомнніемъ, о которомъ я говорилъ.

— И такъ, съ одной стороны — сомнніе, съ другой — положительное отрицаніе. Но будемъ продолжать. Придя въ первый разъ къ больному, вы замтили у его изголовья молодую двушку?

Ландрегардъ былъ немного взволнованъ, но сейчасъ-же пришелъ въ себя и сказалъ хладнокровно:

— Да, сударь.

— Эта молодая двушка произвела на васъ силь мое впечатлніе?

— Какъ и на всякаго, кто былъ бы на моемъ мст.

— И такъ вы не отрицаете этого?

— Мн нечего отрицать, такъ какъ я не сдлалъ ничего дурнаго, и если вы позволите прибавить мн нсколько словъ, то я скажу вамъ, что эта двушка поразила меня боле своей печалью, отчаяніемъ и привязанностью къ отцу, чмъ своей красотой.

— Пожалуй, это нисколько не измняетъ дла. Въ тотъ-же вечеръ, когда вы должны были быть заняты только вашимъ больнымъ, вы имли разговоръ съ этой двушкой, вы распрашивали ее?…

— Но, сударь….

— Не старайтесь скрыть, васъ слышали.

— Вроятно, люди желающіе погубить меня?

— Никто въ город васъ не зналъ и поэтому не могъ желать погубить васъ, впрочемъ, вы не имете права обвинять, вы должны только защищаться.

— Хорошо! я спрашивалъ. Разв для леченья это не было необходимо!

— Почему вы не обратились съ этими распросами къ хозяйк дома?

— Эта дама мн ничего не хотла сказать.

— Очень возможно, что она сначала оказывала вамъ мало доврія. Она сама въ этомъ созналась. Она не знала кто вы и откуда.

— Я былъ докторъ.

— Этого недостаточно, чтобы внушить довріе, но это иметъ мало значенія, но насъ занимаетъ то, что, встртивъ нкоторое сопротивленіе со стороны хозяйки дома, вы сейчасъ-же обратились къ мадемуазель де-Фрерьеръ и подъ предлогомъ распросовъ о состояніи больнаго, вы вызвали ее на нкоторую откровенность.

Слдователь сдлалъ удареніе на послднихъ словахъ. Ландрегардъ почувствовалъ, что кровь бросилась ему въ лице.

— Вы ошибаетесь, сударь, сказалъ онъ.

— На другой день, вы начинаете распрашивать служанку Жермень.

— Но….

— Хотите, чтобы я сказалъ, что именно вы спрашивали? Вы распрашиваете о состояніи человка, котораго вы лечите, и вамъ кажется непріятнымъ присутствіе одного молодаго человка, замченнаго вами наканун, подл мадемуазель де-Фрерьеръ, про котораго вы уже знаете, что онъ не братъ и не родственникъ.

Ландрегардъ былъ, казалось, пораженъ такой точностью и увренностью въ подробностяхъ обвиненія.

Онъ никогда не думалъ, что эти нсколько вопросовъ, сдланныхъ имъ въ интерес де-Фрерьера, могли быть поставлены ему въ упрекъ нсколько мсяцевъ спустя.

— Отвчайте-же, сударь, сказалъ судья, почему вы предлагали эти вопросы служанк?

— По тому-же поводу, по которому я обращался къ мадемуазель де-Фрерьеръ…. у меня были сомннія, которыя я хотлъ разъяснить.

— Сомннія относительно болзни?

— Относительно отравленія.

— И для того, чтобы разъяснить эти сомннія, вы справляетесь о состояніи больнаго, о его положеніи и объ отношеніяхъ къ семейству посторонняго человка! Странное занятіе для доктора. Сознайтесь, сударь, что у васъ, уже была опредленная мысль, цлый планъ, надъ исполненіемъ котораго вы уже стали трудиться?

— О! сударь, неужели такой просвщенный юристъ, какъ вы, можете допустить подобныя предположенія и разсчеты.

— Я сознаюсь, что если это такъ какъ я сказалъ, то это заставляетъ предполагать въ васъ громадную испорченность и невроятную дерзость, къ тому же вс обстоятельства дла слагаются такъ, что кричатъ о вашей виновности, но я еще не хочу опредлить своего мннія.

Ландрегардъ не нашелъ нужнымъ отвчать, такъ какъ онъ чувствовалъ необходимость воздерживаться отъ неосторожныхъ словъ передъ такимъ предубжденнымъ судьей.

Слдователь продолжалъ:

— Возвратимся къ нашему длу: съ самаго начала вы стараетесь сдлаться въ дом необходимымъ, возстановляется слабый разсудокъ больнаго противъ его обыкновеннаго доктора, и скоро де Фрерьеръ до того подчиняется вашему вліянію, что хочетъ лечиться только у васъ.

— Это правда, я съ перваго раза помогъ ему.

— Консиліумъ, котораго вы требуете, только хитрость съ вашей стороны. Ядъ у васъ въ рукахъ, вы могли ускорить и замедлить его дйствіе, а собраніе докторовъ, объявляющихъ, что болзнь вполн естественна, дала вамъ полную безопасность.

— Все становится противъ меня, вскричалъ Ландрегардъ, все, кончая невжествомъ вашихъ докторовъ!

— И такъ вы водворяетесь въ дом, васъ не любятъ, но считаютъ необходимымъ и поэтому терпятъ. Что же вы длаете? Вмсто того, чтобы лечить больнаго, ввреннаго вамъ, облегчать его страданія и стараться извстными средствами мало по малу довести его до выздоровленія, вы раздражаете его воспаленную грудь, вы продолжаете и увеличиваете его мученія.

— Но ядъ, сударь, вы забываете про ядъ, противъ котораго я боролся!

— Все заставляетъ насъ думать, что одной рукою вы вливаете ядъ, тогда какъ другою противодйствуете ему, или лучше сказать длаете видъ, что противодйствуете.

— Это ужасно! Взводить такую страшную клевету на честнаго человка, который старался всми силами исполнить свой долгъ, это просто безпримрно!

— Но дло въ томъ, что состояніе больнаго все ухудшается, его страданія усиливаются, а вы остаетесь подл него не облегчая его и не крича: ‘Этотъ человкъ отравленъ!’

Ландрегардъ опустилъ голову.

— Больной однако не умираетъ. Какую же роль играете вы въ это время около молодой двушки, которою вы желаете быть замчены? Я вамъ сейчасъ скажу это. Вы вліяете на нее тми услугами, которыя вы будто бы оказываете отцу, котораго она обожаетъ. Она кричитъ вамъ: Спасите его! и вы отвчаете, что она требуетъ отъ васъ чуда, но что это чудо вы сдлаете изъ любви къ ней.

— Это клевета! Опять эти ложныя предположенія!…

— Вы правы прерывая меня, потому что если это такъ, то вы послдній изъ людей!

— Я понимаю ваше негодованіе, сударь, но приписываемое мн преступленіе такъ ужасно, что я не только себя, но и никого другаго не считаю на него способнымъ.

— Неужели вы станете отрицать, что старались завоевать сердце этой двушки?

— Я отрицаю это.

— Вы только напрасно присоединяете ложь къ преступленію. Вы, я думаю, можете понять, что мы никогда не предположимъ, чтобы этотъ ребенокъ самъ кинулся въ ваши объятія.

— Но, сударь….

— Разв вы не сдлались ея любовникомъ?

Говоря это, слдователь устремилъ проницательный взглядъ на Ландрегарда, который вскочилъ съ мста точно укушенный змею.

— Я не смю сказать, сударь, что вы переступаете границы вашего права, такъ какъ оно должно быть очень широко, но я долженъ замтить, что теперь вы уже обвиняете не меня.

— Вы ошибаетесь, васъ однихъ, вы одни отвтственны за это новое преступленіе.

— Но я въ немъ столько же виновенъ, сколько и въ первомъ.

— Молчите! Доказательства его неоспоримы.

— Я не признаю ихъ.

— Но между вами происходили тайныя свиданія?

— Никогда.

— Эта двушка писала вамъ?

— Я отрицаю это.

Слдователь взялъ со стола лежавшее на немъ письмо.

— А это что? сказалъ онъ.

Молодой человкъ былъ пораженъ.

— Это письмо, продолжалъ слдователь, все написанное рукою мадемуазель де-Фрерьеръ, отправленное къ вамъ и переданное вамъ хозяйкой, назначаетъ свиданіе. Ходили ли вы на это свиданіе?

— Да, сударь.

— Вы видите, что все это говоритъ противъ васъ.

— Но….

— Погодите. Вы остаетесь вмст до десяти часовъ вечера и прогуливаетесь по самымъ пустыннымъ аллеямъ парка, посл чего мадемуазель де-Фрерьеръ возвращается въ отель въ страшномъ волненіи.

— Это понятно.

— До нкоторой степени, на другой день новое свиданіе, мадемуазель де-Фрерьеръ кажется вамъ вполн преданной. Вы должны были оставить Каэнъ, ваши чемоданы были уложены, ваша хозяйка предупреждена объ этомъ и вдругъ вы измняете ваше ршеніе и не дете. Почему?

— Почему?… Именно по случаю различныхъ фактовъ, которые мн сообщила мадемуазель де Фрерьеръ.

— Что такое могла вамъ сообщить эта молодая двушка, чего бы вы не знали лучше ея?

— Я не зналъ, что могли когда нибудь подумать обвинять меня.

— Согласитесь, что мадемуазель де Фрерьеръ давала вамъ большое доказательство своей привязанности, компроментируя себя для того, чтобы предупредить васъ о слухахъ, противъ которыхъ вы не могли ничего сдлать?

— Она пришла для того, чтобы сказать мн: спасайтесь!

— Значитъ она считала васъ виновнымъ?

— Она! о! нтъ, она хорошо знаетъ, что я стою вн всякаго подозрнія.

— Въ такомъ случа, вы не можете отрицать, что она питаетъ къ вамъ большое участіе?

— Сударь, сказалъ Ландрегардъ, который видлъ себя со всхъ сторонъ заключеннымъ въ магическій кругъ, я клянусь вамъ, что мадемуазель де Фрерьеръ невинна.

— Не клянитесь, сударь, въ вашемъ положеніи клятва не иметъ никакой цны.

— Я одинъ, сударь…

— Берегитесь, что вы хотите сказать.

— Я одинъ виновенъ. Плненный очаровательностью этого ребенка, я сказалъ съ ней нсколько словъ самыхъ почтительныхъ, но исполненныхъ чувства. Вотъ мое преступленіе, единственное совершенное мною. Что же касается мадемуазель де Фрерьеръ, то съ ея стороны была только благодарность.

— Въ томъ, что касается васъ, я уже вижу полупризнаніе. И такъ, вы говорили языкомъ страсти съ этой молодой двушкой, плакавшей у изголовья умирающаго отца?

— Разв я говорилъ это?

— Я такъ понимаю ваши слова. То, что вы называете чувствомъ, иметъ другое названіе — названіе страсти.

— Въ моихъ словахъ былъ другой оттнокъ, который я прошу сохранить.

— Оттнокъ?… Я его не вижу! Какъ! Передъ лицемъ смерти, въ такую тяжелую и торжественную минуту вы увлекаете бдную двушку, до тхъ поръ невинную, которая, ничего не знаетъ, плачетъ, отчаявается и смотритъ на васъ какъ на Бога, держащаго въ своихъ рукахъ жизнь и смерть ея отца, который для нея все! Чувство, говорите вы? Страсть, сударь, презрнная страсть, перенесенная вами изъ этого центра испорченности, который зовется Парижемъ, откуда вы почерпнули ужасные принципы, уничтожившіе въ васъ все человческое и христіанское. Вы эгоистъ, сударь, это видно. Вы никогда не ходите въ наши церкви, вы исповдуете естественную религію, которая не предписываетъ своимъ адептамъ никакихъ правилъ, никакого долга.

— Вы ошибаетесь, сударь, я исповдую христіанскую религію и не будучи горячимъ католикомъ, я далеко не атеистъ, не врагъ церкви.

— Я сомнваюсь въ вашихъ религіозныхъ чувствахъ ровно настолько, насколько вы дали мн право сомнваться въ вашихъ добродтеляхъ, какъ частнаго человка. Воспитанные безъ родителей, вы должны были скоро почувствовать всю горечь одиночества и нищеты. Вы человкъ честолюбивый, возмущенный противъ всхъ законовъ общеста. Иначе, какъ объяснить ваше поведеніе и то, что всхъ, кого вы встрчаете, вы употребляете какъ ступени, для достиженія вашихъ цлей?

Ничто васъ не останавливаетъ: ни молодость, ни невинность, ни несчастіе. Вы входите въ семейство и первое, что вы длаете — вы сами сознаетесь въ этомъ, только другими словами — вы обращаетесь къ молодой двушк со словами любви.

Она не понимаетъ васъ, она вамъ говоритъ: спасите моего отца, а вы отвчаете на ея просьбу, смущая ея душу, вливая ядъ въ ея сердце и навсегда компрометируя ее.

— Вы суровы, сударь, изъ чувства совершенно чистаго…

— Вы дали мн право сомнваться. Виновны вы или нтъ въ томъ преступленіи, въ которомъ васъ обвиняютъ, вы во всякомъ случа виновны въ другомъ, которое хотя не преслдуется человческими законами, но тмъ не мене предосудительно въ глазахъ Бога.

— Вы говорите въ этомъ случа противъ всего общества, отвчалъ на это Ландрегардъ. Я испыталъ чувство, которое сохранилъ въ глубин души и которое выразилъ только нсколькими неопредленными словами. Если я сдлалъ проступокъ, то это проступокъ, присущій всмъ людямъ, который впрочемъ одни называютъ слабостью, но другіе длаютъ изъ него добродтель.

— Вы плохо защищаетесь, потому что, если вы испытали чувство, про которое вы говорите, то я увренъ, что вы безъ сомннія не съумли молчать и не взволновать сердца этого чистаго ребенка.

Ландрегардъ хотлъ говорить.

Но слдователь продолжалъ, не давая ему вставить ни одного слова.

— И поврьте, что я настаиваю на этомъ факт, который можетъ показаться мелкимъ, рядомъ съ преступленіемъ, въ которомъ васъ обвиняютъ, потому что правосудіе видитъ въ немъ не единичный фактъ, но моральное доказательство вашей виновности.

— Какъ!…

— Знаете къ чему слдствіе пришло до сихъ поръ? Я вамъ скажу это, потому что мы хотимъ дйствовать въ этомъ дл совершенно открыто.

Вы молодой человкъ бдный, безъ средствъ къ жизни, одаренный лихорадочнымъ честолюбіемъ. Подъ скромной наружностью вы скрываете ненасытную алчность, къ тому-же вы даже плохо скрываете ваши стремленія къ богатству и популярности. Такъ какъ Парижъ, который вы любите и въ который желаете возвратиться, не давалъ вамъ въ настоящее время милліоновъ, то вы явились въ провинцію. Ваша цль — богатая женитьба, вы подумали, что въ провинціи это будетъ легче сдлать. Случай натолкнулъ васъ на молодую, богатую двушку, одну изъ самыхъ богатыхъ во всемъ департамент, замтьте эту подробность, о которой вы позаботились справиться черезъ сутки посл вашего вступленія въ домъ. Вы увлекли эту двушку, потомъ, отчаиваясь получить когда либо согласіе отца, вы отдлались отъ этого препятствія.

— Это не только отвратительно, сказалъ Ландрегардъ, это даже не логично.

— Почему-же это?

— Если моя цль была такова, какъ вы говорите, то мн было выгодне всего, чтобы господинъ де-Фрерьеръ жилъ. Вы сами говорите, что я пользовался его полнымъ довріемъ.

— Какъ докторъ.

— Поврьте, что онъ былъ настолько-же привязанъ ко мн.

— Это очень возможно, но никогда де-Фрерьеръ не согласился-бы выдать за васъ свою дочь.

— Ни вы, ни я, предположивъ, что я имлъ-бы смлость просить руки мадемуазель де-Фрерьеръ, не въ состояніи сказать, что отвтилъ-бы ея несчастный отецъ, во всякомъ случа мн не на что было надяться отъ его смерти.

— Совсмъ напротивъ. Разв мадемуазель де-Фрерьеръ не свободна теперь вполн? Госпожа де Фрерьеръ ей не мать и иметъ на нее очень мало вліянія. Къ тому-же черезъ нсколько лтъ она будетъ совершеннолтней, а при жизни отца она не подумала-бы воспользоваться своей свободой, чтобы дйствовать противъ его воли.

— Разв я могъ подумать обо всемъ этомъ?

— Однако правосудіе подумало!

— Въ этомъ его занятіе…. Но пріучивъ себя видть истину среди мрака, оно доходитъ до того, что перестаетъ ее видть при полномъ свт.

Слдователь былъ пораженъ справедливостью этого замчанія, но не хотлъ подать и вида, что понялъ его.

— Вы напрасно стараетесь оправдаться, продолжалъ онъ. Все васъ обвиняетъ. Разв вы не знали, благодаря вашимъ нескромнымъ вопросамъ, вс домашнія тайны, которыя должны-бы были оставаться вамъ чуждыми? Разв вамъ долго было узнать, что рука мадемуазель де-Фрерьеръ была уже общана?

— Мн кажется, что это новая ошибка. Де-Фрерьеръ ничего не общалъ, спросите объ этомъ лицъ заинтересованныхъ.

— Я вижу, что вы уже позаботились объ этомъ.

— Лашеналь….

— Не произносите здсь этого имени. Это человкъ уважаемый, оказавшій серьезныя услуги суду. На сегодня, впрочемъ, довольно, въ пятницу мы посмотримъ на дло съ другой стороны.

Ландрегардъ хотлъ сказать еще нсколько словъ.

— Это безполезно, перебилъ его слдователь, въ пятницу вы скажете все, что вамъ надо. Въ настоящую минуту прослушайте чтеніе того, что записалъ за вами клеркъ и затмъ подпишите это.

Увидя, что безполезно говорить при такомъ предубжденіи, Ландрегардъ замолчалъ.

Слдователь сдлалъ знакъ клерку и тотъ лниво сталъ читать, видимо только для формы, такъ какъ и слдователь и обвиняемый, казалось, не обращали на это никакого вниманія.

VI.
Виновный передъ своимъ судьей.

Процесъ Ландрегарда взволновалъ не только весь городъ, но и весь департаментъ, о немъ даже заговорили въ Париж. Преступленіе было сдлано докторомъ, котораго обязанность была вылечить, а онъ убилъ, тотъ, который долженъ стараться продолжить жизнь больнаго,— отнялъ у него эту жизнь!

Журналисты принялись изощрять свое остроуміе, священники говорили проповди на эту тему, во всхъ углахъ департамента краснорчіе и чернила лились ркой, везд гремли проклятія противъ столицы, которая извергла въ провинцію такое страшное чудовище.

То, что слдователь выразилъ въ нсколькихъ словахъ, было развито въ цлые томы, потому что всякій хотлъ сказать свое слово противъ преступника, а главное, противъ мста, такъ сказать, создавшаго его.

‘Близко то время, кричали везд, когда Парижъ будетъ раздавленъ подъ своими развалинами и представитъ миру зрлище покоренной гордости и наказаннаго преступленія!’

Благоразумные люди только плечами пожимали.

Но къ осужденіямъ противъ Парижа и противъ вышедшаго изъ него преступника, скоро присоединились еще боле ужасныя проклятія противъ двушки, забывшей свои обязанности и опозорившей свое имя.

Везд, гд бы ни показывалась Габріель, на нее указывали пальцами.

Самые снисходительные были убждены, что она благосклонно слушала доктора. Фактъ этотъ былъ несомнненъ. Между ними были разговоры, переписка и тайныя свиданія.

Говорили, что ихъ видли въ десять часовъ вечера на улиц, идущихъ подъ руку и таинственно разговаривающихъ.

Такое поведеніе было возмутительно со стороны молодой двушки, хорошо воспитанной, въ особенности наканун свадьбы со всми уважаемымъ человкомъ и сейчасъ же посл ужасной катастрофы и т. д. и т. д., все, что можетъ придумать злословіе и клевета, было пущено въ ходъ.

Для многихъ, Габріель, не только снисходительно слушала слова соблазнителя, но она вполн отдалась ему, она была ‘любовницей парижанина’!

Для другихъ, боле злыхъ и боле испорченныхъ, она, кром этого, вмст съ докторомъ уморила отца. Имъ было мало сдлать изъ нея погибшую двушку, они длали ее сообщницей отравителя.

Бдное дитя хотло защищаться, ее еще боле стали обвинять за это. По своей неопытности и чистот душевной, она прежде всего хотла оправдать передъ всми Ландрегарда, она говорила о его невинности, нсколько съ жаромъ сказанныхъ словъ доказали всмъ, что между ею и докторомъ была общность мыслей, если не преступленія.

Ея прямота нанесла ей громадный вредъ. Ее стали обвинять въ безстыдств.

Здоровье ея стало разстроиваться.

— Не бойтесь ничего, прошептали ей тогда, для правосудія довольно одного виновнаго, имя, которое вы носите, говоритъ громче, чмъ ваша вина. Поправляйтесь, васъ не станутъ преслдовать.

Это былъ окончательный ударъ.

Она слегла въ постель и нсколько дней думали, что она уже не встанетъ.

Подлыя обвиненія, поразившія мадемуазель де-Фрерьеръ, проникли сквозь каменныя стны тюрьмы и достигли до Ландрегарда, вроятно для того, чтобы онъ могъ испить чашу горечи до дна.

Тогда спокойный Ландрегардъ преобразился, глухая ярость овладла имъ.

— Несчастные! вскричалъ онъ: они хотятъ, чтобы я раздавилъ ихъ.

До сихъ поръ онъ отвчалъ на вопросы ясно и опредленно, но не защищался, не выставлялъ неопровержимыхъ доказательствъ, чтобы разбить изобртательныя гипотезы обвиненія.

Не подумайте, чтобы онъ хотлъ дать себя обвинить, но не видя ничего ни передъ собою ни за собою, онъ впалъ въ апатію, испорченность людей ужасала его, а несчастная любовь омрачала его умъ и отнимала у него всякій энтузіазмъ. Опасность, которой подвергалась мадемуазель де-Фрерьеръ, оживила его отвагу и разгорячила кровь. Если его признаютъ виновнымъ, то она будетъ компрометирована, и хотя правосудіе закрывало глаза на ея мнимый проступокъ, тмъ не мене свтъ приготовлялся безжалостно раздавить ее.

Покорный барашекъ превратился въ льва.

— А! я васъ щадилъ! кричалъ онъ, обращаясь къ кому-то невидимому, какъ бы бывшему у него передъ глазами, а! я старался смягчать мои отвты и уменьшать доказательства моей невинности изъ опасенія, чтобы какая нибудь тнь не упала на имя, которое носитъ этотъ ангелъ! а! я молчалъ боясь обвинить васъ!… Но теперь мое терпніе истощилось!… Это уже слишкомъ!… Теперь посмотримъ, кто изъ насъ будетъ правъ, кто виноватъ!

Габріель заставила меня молчать, но теперь на нее падаетъ вся ваша вина. Я ее оправдаю вмст съ собой, раздавивъ васъ, какъ вы этого заслуживаете.

Тогда онъ приготовилъ свою защиту и даже записалъ ее.

— Пусть теперь настаетъ день суда! сказалъ онъ себ.

Но тутъ онъ снова вспомнилъ объ имени, которое носила любимая имъ женщина, онъ снова сталъ бояться за репутацію молодой двушки.

Въ тотъ же вечеръ госпожа де-Фрерьеръ получила письмо, просившее ее повидаться съ Ландрегардомъ.

Она отвчала, что ей не дадутъ на это позволенія.

Ландрегардъ написалъ, что ему во что бы то ни стало надо ее видть.

Вмсто отвта къ нему явился докторъ Гюгоне.

— Мн васъ не надо, отвчалъ упрямецъ.

— Госпожа де-Фрерьеръ нездорова, сказалъ Гюгоне.

Ландрегардъ пожалъ плечами.

— Что вамъ отъ нея надо?… продолжалъ Гюгоне. Она вполн довряетъ мн и….

— То, что я имю ей сказать, не терпитъ посредниковъ.

— Въ такомъ случа мн очень жаль, потому что она не придетъ…. Вы должны понять, что она не можетъ этого сдлать…

— Хорошо, въ такомъ случа я скажу это въ день суда.

У Гюгоне забгали по спин мурашки и онъ продолжалъ еще боле любезно:

— Въ ея положеніи… вдова жертвы, мачиха мадемуазель де-Фрерьеръ… Но, чортъ возьми!… это понятно!…

— Да, это дйствительно понятно, что еслибы она не имла никакого отношенія къ длу, по которому я здсь, то я не имлъ бы въ ней нужды, сказалъ Ландрегардъ съ насмшкой, приведшей Гюгоне въ еще большее безпокойство.

— Если вамъ надо ее видть для того, чтобы получить отъ нея общаніе, что она не станетъ показывать противъ васъ, то я могу разуврить васъ въ этомъ отношеніи. Госпожа де-Фрерьеръ, также какъ и я, вполн убждена въ вашей добросовстности.

— Моя добросовстность не доказываетъ моей невинности.

— Э! я хочу сказать, что иногда мы бываемъ виноваты сами того не зная.

— Значитъ, по вашему мннію я виноватъ по невжеству? сказалъ Ландрегардъ, пристально глядя на него.

Гюгоне не отвчалъ.

— Говорите-же, сударь, сказалъ Ландрегардъ, говорите! Я былъ-бы непрочь узнать, что вы думаете на этотъ счетъ.

— Ядъ есть, пробормоталъ Гюгоне, значитъ есть и отравитель.

— И вы изъ этого выводите?…

— Я предпочитаю думать, скромно сказалъ Гюгоне, что гордость ввела васъ въ заблужденіе и что вашихъ знаній не хватило, чмъ признавать, вмст съ судомъ, что вы дйствовали по заране обдуманному плану.

— Вашъ взглядъ радуетъ меня, сказалъ Ландрегардъ съ ироническимъ смхомъ, приводившимъ въ смущеніе Гюгоне, это совершенно новый взглядъ, который еще никому, даже мн, не приходилъ въ голову, но, пока, скажите госпож де-Фрерьеръ, что, хоть-бы мн должны были за это отрубить голову, я все-таки скажу только то, что есть и что я ршился разсказать все какъ было.

— Но что могутъ сдлать госпож де Фрерьеръ?… началъ видимо испуганный Гюгоне.

— Замтьте, продолжалъ Ландрегардъ, что если меня будутъ допрашивать какъ обвиненнаго, то меня также будутъ принуждены выслушать, какъ свидтеля и какъ медика.

Затмъ, провожая своего постителя къ двери, онъ сказалъ ему на ухо:

— Пусть она подумаетъ о томъ, что обвиняемый можетъ превратиться въ обвинителя.

— Несчастіе сводитъ васъ съ ума.

— Идите.

— Подумайте….

— Это ршено.

Дверь затворилась.

Блдный и испуганный Гюгоне мигомъ былъ у госпожи де-Фрерьеръ и, вбжавъ запыхавшись, вскричалъ:

— Я не знаю, что хочетъ сказать этотъ человкъ, но онъ объявляетъ себя вашимъ врагомъ. Мн кажется, что вамъ слдуетъ съ нимъ повидаться и постараться успокоить его.

— Мн…. но чего я могу бояться? высокомрно сказала она.

— Мн кажется…. ничего….

— Вамъ кажется?

— Э! разв я знаю? Говорятъ такъ много! у меня голова идетъ кругомъ…. Я не хочу быть запутаннымъ во все это.

— Вы немного, кажется, запутаны! иронически сказала она.

— Все-таки еще слишкомъ, сказалъ онъ поднимая голову и это будетъ большое счастіе, если въ этомъ проклятомъ дл я не оставлю моей репутаціи.

Госпожа де-Фрерьеръ загадочно улыбнулась.

— Мы позаботимся объ этомъ, сказала она.

— Заботьтесь прежде о себ, отвчалъ Гюгоне, у этого человка золотой языкъ, если онъ не сдлаетъ ничего противъ васъ въ суд, то онъ можетъ найти себ сторонниковъ въ город и наговорить такихъ намековъ, отъ которыхъ вамъ придется плохо.

— Въ город?… что вы говорите?… Его здсь ненавидятъ, его бы побили каменьями, еслибъ онъ показался на улиц.

— Реакція происходитъ мгновенно, массы такъ непостоянны.

— Хорошо, благодарю васъ, докторъ, за ваши совты, къ тому же мн нтъ причины отказать этому человку въ его просьб, посщать заключенныхъ есть дло состраданія: завтра же я пойду къ нему.

Проводивъ Гюгоне, она подбжала къ зеркалу и найдя себя только немного блдной, сказала:

— Ну! я довольна собою, я ни на минуту не измнила себ.

Но завтра?

Она замолчала, какъ бы изучая самою себя, потомъ снова внимательно разсмотрла въ зеркало свое лице и наконецъ сказала.

— Завтра будетъ тоже самое. Но наконецъ она ослабла, актриса ушла за кулисы и, упавъ въ изнеможеніи на кресло, она залилась слезами.

— И это только начало! вскричала она.

На другой день, рано утромъ, получивъ позволеніе навстить заключеннаго, подписанное прокуроромъ, которому она дала надежду, что можетъ быть вырветъ у преступника признаніе, госпожа де Фрерьеръ явилась въ тюрьму, гд былъ заключенъ Ландрегардъ. Одтая вся въ черное, она хотя и была немного блдна, но держалась гордо и съ достоинствомъ. Войдя въ комнату заключеннаго, она гордо выпрямилась, какъ только увидла его. Госпожа де-Фрерьеръ получила позволеніе видться съ обвиненнымъ безъ свидтелей. Сторожъ вышелъ, Ландрегардъ и вдова остались вдвоемъ.

— Вы просили меня придти, сказала она, что вамъ отъ меня надо?

Въ комнат заключеннаго было два табурета, Ландрегардъ слъ на одинъ, а другой пододвинулъ ей.

— Потрудитесь ссть, сказалъ онъ, также спокойно, какъ еслибы онъ принималъ ее у себя въ кабинет.

— Эта безполезно, коротко отвчала она.

— Вы предпочитаете слушать меня стоя?

Она опустилась на табуретъ.

— О! это все равно! сказала она, я только прошу васъ поторопиться. Я согласилась на просьбы Гюгоне придти сюда, но сознаюсь, что долго не въ состояніи пробыть.

— Сознайтесь также, сударыня, что вы пришли сюда далеко не въ дружелюбномъ настроеніи.

Она выпрямилась точно подъ вліяніемъ ужаса.

— Неужели женщина, мужа которой вы отравили, должна чувствовать къ вамъ симпатію? сказала она.

Эта женщина должна была быть актрисой до мозга костей. Неподдльнымъ гнвомъ дышало ея лице, молніи сверкали изъ ея черныхъ глазъ.

Ландрегардъ, глядя на нее въ эту минуту, понялъ страсть, которую де-Фрерьеръ нкогда чувствовалъ къ ней. Она до сихъ поръ еще была хороша, но когда она волновалась, то какъ бы молодла, ненависть, выражавшаяся въ эту минуту на ея лиц, придавала ему странный и чарующій характеръ.

— Врите ли вы въ виновность того, кого обвиняете? сказалъ Ландрегардъ.

— Врю ли я?

— И вы будете свидтельствовать противъ него? Она молчала.

— Изъ состраданія къ нему, сказала она наконецъ, я буду молчать.

Ландрегардъ продолжалъ съ наружнымъ спокойствіемъ:

— Но если васъ будутъ спрашивать?

— Меня и будутъ спрашивать.

— Что же вы отвтите?

— То, что я знаю.

— Это немного неопредленно, потому что вы знаете, можетъ быть, очень много.

— Я постараюсь забыть часть.

— Вы очень добры сударыня.,

— Это все, что вы желали знать?

— О! нтъ, не совсмъ.

— Въ такомъ случа говорите, сударь, но только скоре, потому что, повторяю вамъ, я тороплюсь уйти отсюда.

— Берегитесь, не будьте такъ нетерпливы, это можетъ заставить меня желать оставить васъ здсь, на моемъ мст, сказалъ заключенный.

— На вашемъ мст?… что вы хотите сказать?

— Но мн кажется, продолжалъ онъ, пристально глядя на нее, что тутъ нтъ ничего для васъ удивительнаго.

— Милостивый государь! если вы позвали меня для того, чтобы заставить слушать эти странныя шутки…

Она встала и, оттолкнувъ ногою табуретъ, хотла уйти.

— Вы хотли знать, какъ я буду вести себя относительно васъ на суд, вы теперь знаете это, мн не остается ничего боле какъ уйти, и я ухожу.

— Разв я васъ спрашивалъ объ этомъ? сказалъ какъ-бы удивленно Ландрегардъ, сидите-же, прошу васъ, я долженъ сказать вамъ еще нчто.

— Чего вы хотите?

— О! Боже мой, пустяковъ! Я просто хочу, чтобы вы заняли мое мсто и, какъ человкъ благовоспитанный, я хотлъ предупредить васъ….

— Опять эти шутки….

Она хотла презрительно улыбнуться, но противъ воли повиновалась и снова сла.

— Сударыня, сказалъ онъ, сдлавшись серьезнымъ и оставивъ свой полунасмшливый тонъ, безполезно говорить вамъ, что я невиненъ.

— Я желаю этому врить.

— И это для васъ тмъ легче, что вы это знаете….

— Я?

— Лучше чмъ кто либо.

— Я хотла-бы, чтобы это было такъ.

— Лучше чмъ кто либо, потому что вы одна знаете настоящаго виновнаго, вы одна знаете кто влилъ ядъ, вы одна знаете кому была выгодна смерть де-Фрерьера, вы одна можете объяснить все правосудію.

— Я!… но вы съ ума сошли! Я отрицала преступленіе до послдней минуты, я и теперь едва врю ему!…

Она отлично представляла удивленіе и негодованіе.

— Безполезно вамъ стараться такъ защищать себя, сказалъ Ландрегардъ, отравительница — вы.

Она слабо вскрикнула и, быстро выпрямившись, устремила на него взглядъ полный ненависти и гнва.

— Какъ вы осмливаетесь обвинять меня!… вскричала она, тогда какъ одно мое слово можетъ навки погубить васъ!

— Говорите, мы будемъ тогда говорить оба.

— Что-же вы скажете? сказала она уже не съ такой увренностью.

— Я скажу, спокойно сказалъ онъ, что де-Фрерьеръ былъ отравленъ своей женой.

— Но это надо будетъ доказать.

— О! будьте покойны, я докажу.

— А!… я очень-бы желала знать, какъ?

— Я докажу, что несчастный, которому сначала былъ данъ мышьякъ, потомъ былъ отравленъ свинцовымъ ядомъ по той простой причин, что я угадалъ мышьякъ и дйствовалъ противъ него. Что было длать? Оставить, отложить? Этого не желали, а продолжать — значило разсять вс сомннія доктора и заставить его возвысить голосъ. Надо было умертвить больнаго и въ тоже время избжать суда…. Тогда ядъ былъ измненъ, докторъ сбитъ съ толку и жертва погибла. Дурно-ли я угадалъ и надо-ли меня помстить въ ряды слпыхъ и невждъ, въ род вашего доктора Гюгоне и его помощниковъ?

— А доказательства этихъ догадокъ, правда, очень остроумныхъ?

— О! правосудіе безъ труда найдетъ ихъ, могу васъ въ этомъ уврить.

— Правосудіе даже и не станетъ ихъ искать.

— Вы думаете? Даже если я предложу мою помощь?

Она хотла засмяться, но мускулы ея лица только конвульсивно передернулись.

— Вотъ какимъ образомъ, продолжалъ между тмъ Ландрегардъ, я объяснюсь передъ судомъ, гд я до сихъ поръ не произносилъ вашего имени. Я скажу: я обвиняю эту женщину и вотъ какъ она, по моему мннію, какъ доктора, должна была дйствовать. Теперь, если вы хотите нравственныхъ доказательствъ, то ищите ихъ въ ея прошедшемъ. Кто была она до ея замужества съ благороднымъ человкомъ, котораго вы оплакиваете? Откуда она?… Какова была ея прошедшая жизнь? Чмъ заставила она жениться на себ? Какъ увлекла она сердце этого старика? Какимъ образомъ произошла эта свадьба?

По мр того какъ онъ говорилъ, несчастная все боле и боле блднла.

Она задыхалась.

— Каково было ея поведеніе посл замужества? продолжалъ Ландрегардъ. Любила-ли она своего мужа. Имла-ли она какой-нибудь интересъ желать его смерти?

— Никакого! вскричала она, точно чувствуя себя передъ своимъ настоящимъ судьей.

— О! не торопитесь такъ защищаться: вы еще не въ суд.

Она прикусила губы и разорвала перчатку.

VII.
Признаніе.

Наступило новое молчаніе. Каждый изъ собесдниковъ, казалось, ждалъ, чтобы другой заговорилъ первымъ. Наконецъ Ландрегардъ нарушилъ молчаніе.

— Вы отвтите, говорите вы, что вамъ не было никакой выгоды желать смерти вашего мужа?… Сомнваюсь, чтобы вамъ поврили на слово. Не поврили мн, когда я невиненъ! Вотъ, значитъ, что произойдетъ: правосудіе захочетъ проврить справедливость вашихъ словъ. Сначала оно увидитъ семейную жизнь безъ привязанности, полное отсутствіе солидарности во взглядахъ и убжденіяхъ между вами и вашимъ мужемъ. Затмъ, убдится въ полномъ отсутствіи доврія.

— Какъ вы можете это знать?

— Онъ самъ сказалъ мн это!

Она сдлала движеніе и осмлилась возразить:

— Да, но теперь онъ этого боле не скажетъ.

— Онъ могъ написать это.

— Ну что-же! что это доказываетъ? Неужели изъ за этого я должна была убить его?… Разв я его наслдница?…

— Нтъ, но его дочь….

— Его дочь, конечно!… Но разв это я?… Она даже не родная моя дочь.

— Да, но если мадемуазель де-Фрерьеръ выйдетъ замужъ за человка, которому вы покровительствуете….

Говоря это, Ландрегардъ не спускалъ глазъ съ лица госпожи де-Фрерьеръ, слдя за различными оттнками ужаса, выражавшимися на немъ.

— Этотъ человкъ, продолжалъ онъ медленно, изъ бднаго сдлается богатымъ, столь же богатымъ, какъ былъ де-Фрерьеръ.

— О какомъ это человк вы говорите?

— Конечно о Шарл Лашенал.

— Но мой мужъ никогда не противился этой свадьб.

— Вы ошибаетесь и вы сами это хорошо знаете. Вашъ мужъ, сначала колебавшійся, потомъ энергически высказался противъ.

— Онъ бы перемнилъ это ршеніе!

— Никогда!

— Но что же вы объ этомъ знаете?

— Когда есть привычка наблюдать, то многое угадывается

— Если вы знаете только это!…

— Я знаю достаточно, чтобы утверждать, что вашъ мужъ никогда не согласился бы на этотъ бракъ, а что вы, желали его во чтобы то ни стало.

— Я!.. но еще разъ, для чего?

— Для того, чтобы состояніе богатой наслдницы не досталось никому кром Лашеналя, если же старикъ остался бы живъ, то онъ не только никогда не согласился бы на этотъ бракъ, но еще постарался бы выдать дочь за кого нибудь другаго. Вотъ чего вы не хотли, вотъ причина, по которой вы умертвили человка, всю жизнь не сдлавшаго вамъ ничего кром хорошаго.

Госпожа де-Фрерьеръ была блдна и взволнована. Она защищалась отрывистыми словами, но было ясно, что она чувствовала подъ ногами пропасть, на краю которой не могла удержаться.

— Это безумно! говорила она. Что мн за дло до Лашеналя? я его едва знаю… я его совсмъ не знаю…

— Полноте, не лгите по крайней мр, это безполезно.

— Чтобы я стала рисковать для него своей головой? Этого одного будетъ достаточно, чтобы убдить всхъ въ безуміи вашихъ выдумокъ.

— О! сначала вы не предполагали рисковать головой, потомъ, разъ начавъ, вы въ случа нужды сдлали бы и это.

— Но что же вы думаете онъ для меня такое?

Она сказала это взволнованнымъ голосомъ, стараясь прочесть въ глазахъ Ландрегарда.

Послдній наклонился и прошепталъ ей на ухо нсколько словъ.

Она отскочила отъ него и вскрикнула.

— Нтъ! нтъ! сказала она, клянусь вамъ! Страшный ужасъ выражался у нея на лиц.

— Я знаю это, сказалъ Ландрегардъ, не пробуйте отпираться!

— Это неправда!

— Вы можете доказать?

— А вы скажете это при всхъ?

— Да, скажу.

Она упала на колни.

— Не губите меня!

— А я? разв я не погибну, если буду молчать? отвчалъ Ландрегардъ.

— Я спасу васъ.

— Но преступленіе доказано и правосудію нуженъ виновный.

— Я найду его.

— О! немного найдется людей, готовыхъ пожертвовать собой такимъ образомъ.

— Дайте мн дйствовать, я отвчаю за все.

Ландрегардъ былъ мраченъ,

— Нтъ, это ршено! я не хочу ни умереть за васъ, ни быть обезчещеннымъ, тмъ боле не хочу я, чтобы какой нибудь невинный занялъ мое мсто. Я принужденъ сказать… и скажу.

— Вы не будете говорить… нтъ, нтъ, вы не захотите погубить женщину, не сдлавшую вамъ лично никакого зла.

— Въ самомъ дл? А какъ вы находите мое присутствіе здсь и все, что я перенесъ?

— Ахъ! еслибы вы знали!… нтъ, вы не знаете, но еслибъ вы могли понять, что такое сердце женщины, когда оно открывается для материнской любви уже въ зрлыя лта, посл того какъ она въ теченіи четверти вка заглушала въ себ это чувство какъ преступленіе!

— Берегитесь, сударыня, васъ могутъ слышать, здсь у стнъ есть уши.

Она со страхомъ оглянулась кругомъ, потомъ подошла къ Ландрегарду и быстро, шепотомъ договорила:

— Я не разскажу вамъ моей жизни, но приподниму одинъ уголокъ покрывала, скрывающаго ее. Однажды у меня родился ребенокъ: мн надо было его оставить… Ландрегардъ былъ также блденъ какъ и она сама и старался избгать ея взгляда.

— Оставить, почему?.. сказалъ онъ, мать, оставляющая своего ребенка, не иметъ извиненія… это мачиха, преступница… Я не хочу больше ничего слышать.

— Я не была свободна. О! къ тому же я сама была почти ребенокъ. Мое сердце еще не чувствовало материнской нжности. Я не знала, что значитъ быть матерью и, когда страданія прошли, я стала думать о моемъ будущемъ, о моей репутаціи. Я потеряла изъ вида этого ребенка, воспитаннаго вдали отъ меня и, наконецъ, мн сказали даже, что онъ умеръ. Я не могла поврить этого извстія, потому что даже не знала имени, которое носилъ мой ребенокъ, но однажды ко мн явился молодой человкъ и сказалъ мн: Я тотъ сынъ, котораго вы оплакиваете. Это было нсколько лтъ тому назадъ, я жила здсь и была замужемъ за де-Фрерьеромъ, не знавшимъ объ этомъ проступк, и считавшемъ меня достойной его.

Этотъ юноша могъ погубить меня, мое первое чувство было ужасъ, но онъ явился ко мн съ прощеніемъ въ сердц, а не съ угрозами. Это былъ мой ребенокъ: кром того, что въ рукахъ у него были вс доказательства, я узнала его. Это былъ онъ, то маленькое существо, котораго дтство было цлой печальной поэмой, и котораго молодость была также печальна и одинока. Поврите ли вы мн? но я была счастлива найдя ребенка, котораго я считала умершимъ, и о которомъ боле не думала’. Ландрегардъ отвернулся, онъ былъ боле взволнованъ, чмъ сама разскащица. Ему казалось, что онъ бредитъ, слыша исторію этой женщины, которая должна была походить на исторію другой, которой онъ не зналъ, но о которой такъ часто думалъ.

— Довольно, довольно! повторилъ онъ нсколько разъ.

Но она, видя его волненіе и читая въ его глазахъ какъ бы прощеніе ея преступленія, не останавливалась. Къ тому же она говорила какъ бы помимо своей воли, она должна была дойти до конца. Ея судьба была въ рукахъ этого молодаго человка, котораго два часа назадъ она ненавидла и которымъ пожертвовала бы безъ сожалнія, тогда какъ теперь, когда онъ зналъ ея тайну, она почти любила его.

— Будучи замужемъ, продолжала она и не любя своего мужа, не имя дтей и не надясь ихъ имть, не имя ничего, что бы привязывало меня къ жизни, я страстно привязалась къ этому человку, называвшему меня матерью. Я ршилась жить для него, сдлать его богатымъ, счастливымъ, вознаградить за мою вину противъ него. Поэтому, когда онъ сказалъ мн, указывая на Габріель: ‘я люблю ее’, я отвчала ему: ‘она будетъ твоя.’

Мой мужъ, сначала, казалось согласился, но наведя справки и узнавъ о темномъ происхожденіи Лашеналя и не говоря дочери ничего прямо, онъ объявилъ мн, что никогда, пока живъ, не согласится на этотъ бракъ.

Что было длать?… Мужъ мой уже началъ думать о другомъ союз для дочери. Габріель была потеряна для моего сына, который съ ума сходилъ отъ любви къ ней и передъ его глазами она должна была достаться другому, и въ этой пытк виновата была опять я, потому что причиной отказа была вина матери.

Кром того, громадное богатство должно было перейти въ чужія руки, а я хотла обогатить моего сына, осужденнаго на бдность. Я совершила преступленіе…

На несчастную было жаль смотрть, она стояла на колняхъ, закрывъ лице руками.

— Теперь, продолжала она, вы знате все, одно ваше слово можетъ погубить меня. Скажете ли вы это слово?— Я знаю, я виновна, преступна… но я сдлала это для сына. О! еслибы вы знали, что такое значитъ найти сына, котораго вы считали погибшимъ!…

— Довольно! довольно! сказала Ландрегардъ задыхающимся голосомъ.

— Вспомните вашу мать, когда она носила васъ на рукахъ. Неужели вы думаете, что она не сдлалась бы для васъ преступной?… И если теперь вы уже потеряли ее…

— Но замолчите же! вскричалъ задыхаясь Ландрегардъ. замолчите и уходите.

— Вы не погубите меня?

— Нтъ, ступайте.

— А я, я васъ спасу, я общаю вамъ, но вы со своей стороны защищайтесь, не обвиняя меня.

— Идите спокойно! сказалъ онъ, я буду нмъ.

Посл ухода госпожи де-Фрерьеръ, Ландрегардъ почувствовалъ себя совершенно разбитымъ.

По странному стеченію обстоятельствъ, начиная съ этого дня, дло объ отравленіи де-Фрерьера, вмсто того чтобы длаться ясне, стало все боле и боле запутываться, Ландрегардъ на вс вопросы слдователя имлъ готовые отвты. Со своми рецептами въ рукахъ онъ доказывалъ, что лечилъ отъ болзни, про которую говорили, что онъ былъ причиной ея, къ тому же противъ него не было ни одного свидтеля, народная молва, преслдовавшая его, не опиралась ни на одинъ фактъ.

Докторъ Гюгоне объявилъ, что вполн убжденъ въ невинности обвиняемаго.

Еслибъ не нравственная сторона дла, говорившая противъ него, то Ландрегардъ былъ бы уже выпущенъ на свободу.

Въ это время одно неожиданное обстоятельство совершенно измнило дло. Жермень, которую наши читатели помнятъ и которая жила въ услуженіи у де-Фрерьеровъ, исчезла въ одно утро. Сначала объ этомъ не безпокоились, думали, что эта двушка, бывшая довольно капризной, разсердилась на что нибудь и поэтому ушла на нкоторое время.

Спустя нсколько дней, такъ какъ она все еще не возвращалась, то стали думать, что она въ Менневил, гд у нея были друзья. Оттуда отвчали, что уже давно не слыхали о ней ничего.

Подождали еще нсколько дней, ожидая ея возвращенія, но прошла недля, а ея все не было, тогда объ этомъ дали знать полиціи.

Это исчезновеніе показалось страннымъ. Стали говорить о похищеніи, самоубійств, о новомъ преступленіи. Двушку искали везд, но нигд не нашли. Произведенное слдствіе показало, что, выйдя изъ дому въ ночь съ субботы на воскресенье, она отправилась не въ Менневиль, какъ прежде думали, а въ Бесонвиль, гд у нея была тетка, она пробыла у тетки день и ушла. Затмъ слды ея совершенно исчезли.

Слдователь, которому было поручено это дло, думалъ, что она отправилась въ Дивъ, сла на корабль и дохала до Гавра, потомъ прохала въ Парижъ по желзной дорог, а оттуда отправилась въ Англію.

— Но почему это бгство?…

Допросили старуху тетку, но эта женщина была глуха и до того стара, что не могла почти ничего отвчать. Она говорила о волненіи, слезахъ, это было все, что могли понять.

Тогда правосудіе сдлало обыскъ въ комнат пропавшей.

Результатъ былъ ужасенъ.

Были найдены письма, написанныя нетвердой и неумелой рукой крестьянки, которыя указали правосудію обстоятельство до сихъ поръ неизвстное никому, даже госпож де-Фрерьеръ, которая старалась защитить память покойнаго.

Эти письма были написаны къ де-Фрерьеру и доказывали самымъ несомнннымъ образомъ, что внутри этого спокойнаго дома существовала преступная связь, однимъ словомъ, слдствіе открыло, что между де-Фрерьеромъ и Жермень существовала связь, что связь эта началась два года тому назадъ и постоянно была потрясаема сценами и ссорами, остававшимися всегда въ тайн.

Многія письма доказывали, что страсть старика все уменьшалась по мр того, какъ увеличивались притязанія служанки, въ одномъ изъ грязныхъ черновыхъ писемъ, которое едва могли разобрать, несчастная простирала свою дерзость до того, что требуя денегъ, даже угрожала своему любовнику и господину.

Но почему отравленіе?…

Тутъ уже совершенно терялись въ предположеніяхъ, хотя вс были уврены, что преступленіе было совершено ею. Говорили, что причиною была ненависть, желаніе мщенія. Эта двушка хотла отмстить или за свое обольщеніе, или за угрожавшій ей разрывъ. Скоре она просто хотла уйти изъ дома, проживать полученныя ею деньги, чего она не могла сдлать при жизни де-Фрерьера, говорили другіе. Одинъ изъ судей, казалось, угадалъ врне: эта двушка, говорилъ онъ, получила больше денегъ чмъ когда либо мечтала имть и хотла выйти замужъ, но ея любовникъ стснялъ ее.

Дальнйшій обыскъ почти вполн подтвердилъ это предположеніе. Было найдено еще нсколько черновыхъ писемъ, но уже не къ де-Фрерьеру, а къ какому-то другому лицу, въ которыхъ дло шло о любви, а также и о свадьб. На чердак для блья, куда ходила одна Жермень, нашли триста франковъ золотомъ, завернутыхъ въ носовой платокъ, съ мткою Жермень.

Какимъ образомъ могло случиться, что эта двушка, имя въ своемъ распоряженіи такую сумму и предположивъ, что она была составлена только благодаря ея экономіи, могла ее забыть? Въ этомъ случа подобное забвеніе было почти невозможно допустить. Такую относительно большую сумму не забываютъ, если она накоплена по копйкамъ.

Надо было думать, что она получила эти деньги отъ де-Фрерьера и кром ихъ получила такъ много, что именно эта сумма была ею забыта въ минуту отправленія, или что страхъ ея въ это время былъ такъ великъ, что она потеряла голову и не успла войти наверхъ за этими деньгами.

Во всякомъ случа, эти деньги страшно обвиняли двушку. Тогда пришло въ голову еще разъ допросить старуху тетку, которая дрожа созналась, что племянница, уходя, поручила ей двсти франковъ и кром того дала пятьдесятъ франковъ для уплаты одного долга старухи, съ которымъ къ ней сильно приставали.

— Но, спросили ее, говорила ли вамъ ваша племянница, откуда у нея эти деньги?

— Я ее не спрашивала, отвчала старуха, но я думала, что это ея экономія, ей хорошо платили у де-Фрерьеровъ и она жила у нихъ давно.

Эти двсти пятьдесятъ франковъ, вмст съ найденными тремя стами, еще боле усилили противъ нея подозрнія.

Однако желали непремнно найти слды яда, которые разсяли бы остальныя сомннія, но напрасны были самые тщательные поиски, ядъ нигд не находился.

Тогда доктору Гюгоне пришла въ голову идея подвергнуть химическому анализу карманы нсколькихъ оставшихся посл служанки передниковъ.

Результатъ былъ самый краснорчивый, слды яда остались несомннные. Это послднее доказательство было вполн ршительно.

Какъ обыкновенно всегда бываетъ въ этихъ случаяхъ, все открылось заразъ и Жермень, которую никто даже и не думалъ прежде подозрвать, вдругъ оказалась настоящимъ чудовищемъ.

Самыя простыя обстоятельства при сближеніи ихъ между собою, дали совершенно неожиданные результаты. Ея показанія въ дл Ландрегарда обернулись противъ нея же. Малйшій ея поступокъ сдлался неоспоримымъ доказательствомъ ея виновности. Ея слова, которыя начали припоминать, пролили новый свтъ на это темное дло.

Всякое подозрніе было снято съ доктора Ландрегарда и къ суду была потребована Жермень.

Обвиненная не явилась: вс поиски остались тщетными.

Тмъ не мене ее стали судить и тмъ строже, что за своимъ отсутствіемъ она не могла защищаться. Обвиненная была приговорена къ самому тяжкому наказанію, т. е. къ смерти. Ландрегардъ прежде произнесенія приговора ухалъ въ Парижъ.

VIII.
Бракъ по разсудку.

Послдовавшіе за этими событіями два года прошли очень печально для семейства де-Фрерьеръ.

Запершись со своей падчерицей въ громадномъ и мрачномъ отел, въ-которомъ умеръ несчастный старикъ, госпожа де-Фрерьеръ почти никуда не показывалась.

Ея не видали ни въ театр, ни въ частныхъ домахъ, ни на гулянь, она даже никогда не показывалась у окна.

Только по воскресеньямъ ее можно было видть въ церкви. Она сильно измнилась и въ своемъ траурномъ плать казалась призракомъ.

Но, послдствія катастрофы отразились всего сильне на Габріели.

Обвиненная сначала общественнымъ мнніемъ, она не вполн оправдалась въ его глазахъ обвиненіемъ служанки.

— Пожалуй, говорили добрые люди, она не отравила отца, но она все-таки была любовницей низкаго соблазнителя и теперь она испорченная и погибшая двушка.

Имя, которое носила бдная двушка и которымъ она такъ гордилась, сильно пострадало, во время несчастнаго процеса Жермень. Хотя правосудіе и старалось, чтобы имя де-Фрерьеръ не было произнесено на суд иначе какъ имя жертвы, но это никого не обмануло, къ тому же содержаніе писемъ Жермень было всмъ извстно.

Поведеніе покойника было строго осуждаемо. Его имя лишилось того уваженія, которымъ прежде пользовалось.

Когда обвиненіе пало на Жермень, Габріель сначала не хотла этому врить, но не смя обвинять ни свою мачиху, ни Гюгоне, увренная въ невинности Ландрегарда и сознавая, что виновный былъ, она принуждена была стать на сторону обвинителей Жермень, но ея убжденіе было такъ слабо, что малйшее обстоятельство могло его уничтожить. Вмсто того, чтобы чувствовать ненависть къ мнимой убійц отца, она чувствовала къ ней состраданіе и сама, не смя себ въ этомъ сознаться, радовалась ея бгству.

Но время брало свое и горе сдлалось не такъ жгуче.

Горе, одинаково выражавшееся на лицахъ обихъ женщинъ, сблизило ихъ. Разница въ лтахъ и въ характерахъ сгладилась общими слезами. Госпожа де-Фрерьеръ сдлалась кроткой и ласковой относительно своей падчерицы, съ которой прежде она была холодна и почти жестока. Габріель была счастлива этой перемной и, удивляясь неожиданнымъ ласкамъ своей мачихи, тмъ не мене нашла въ своемъ сердц достаточно привязанности, чтобы отвчать на нихъ вполн искренно.

Отчего произошла такая перемна?… Вроятно общее горе произвело ее. Госпожа де-Фрерьеръ никогда не вспоминала о прошломъ, но старалась возбудить въ Габріели надежды на будущее.

Вс знали, что мадемуазель де-Фрерьеръ была молода, хороша и богата, поэтому многіе молодые люди старались защищать ее и ближе познакомиться съ ней.

Но она видла везд только враговъ и ей слышались одни угрожающіе голоса.

Госпожа де-Фрерьеръ старалась успокоить ее, она говорила, что далеко не все общество было ей враждебно.

— Кто знаетъ, говорила иногда госпожа де-Фрерьеръ, можетъ быть, вы втайн любимы кмъ нибудь? Можетъ быть, выдержите въ своихъ рукахъ счастіе существа, которое дышетъ только вами?

Но были два имени, которыхъ вдова де-Фрерьеръ никогда не произносила, это были имена Ландрегарда и Лашеналя.

Первый ухалъ и никто, даже сама Габріель, ничего не зналъ о немъ. Молодая двушка часто думала о немъ, но и тутъ время длало свое дло, къ тому же она знала, что ей нечего надяться и даже не думала увидать его когда нибудь.

Что же касается Лашеналя, то она часто видла его и принимала какъ друга. Онъ велъ себя относительно ея все время вполн безукоризненно и постоянно давалъ ей доказательства искренней и безкорыстной привязанности.

Отвергнутый ею какъ женихъ, онъ продолжалъ посщать ихъ домъ и остался ея защитникомъ и покровителемъ.

Въ этотъ промежутокъ времени онъ сдлался однимъ изъ самыхъ блестящихъ и наиболе популярныхъ адвокатовъ города.

Онъ былъ, какъ мы уже говорили, хорошъ собой и передъ нимъ открывалась широкая будущность, поэтому онъ могъ выбирать невстъ и ему представлялись великолпныя партіи, но онъ упрямо отказывался. Онъ любилъ и не скрывалъ своей любви, когда же ему говорили о ея холодности къ нему, онъ просто отвчалъ.

— Что же я могу сдлать противъ этого? Я останусь холостымъ.

Когда госпожа де-Фрерьеръ ему говорила:

— Женитесь.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ онъ, никогда!

— Какое отвращеніе къ браку!…

— Скажите лучше: какое отвращеніе къ женщинамъ, не походящимъ на ту, которую я люблю.

Если Габріель проходила мимо, онъ замолкалъ, а она отворачивала голову.

Между ними не было сказано ни слова о любви. Лашеналь умлъ заставить себя не выражать словами того, что ясно говорили его глаза. Онъ выказывалъ себя человкомъ любящимъ и преданнымъ, онъ надялся и ждалъ.

Такое постоянство должно было быть вознаграждено. Однажды въ воскресенье, вернувшись изъ церкви, куда ее не могла сопровождать госпожа де-Фрерьеръ, бывшая не совсмъ здоровой, Габріель заперлась у себя въ комнат и разразилась рыданіями.

Лашеналь былъ въ сосдней комнат. Онъ видлъ какъ вошла молодая двушка, замтилъ ея блдность и былъ свидтелемъ взрыва ея горя.

Габріель вышла изъ своей комнаты съ красными отъ слезъ глазами и очутилась лицемъ къ лицу съ адвокатомъ

— Вы тутъ давно? спросила она.

— Простите меня, отвчалъ онъ, я все слышалъ.

Она упала на кресло и закрыла глаза руками.

— Въ первый разъ, сказала она, я пошла одна въ эту церковь, и этимъ воспользовались, чтобы оскорбить меня.

— Кто этотъ презрнный? вскричалъ вскакивая Лашеналь.

— Ихъ нсколько!

— Все равно, скажите! я клянусь, что получу для васъ удовлетвореніе:

Бдная двушка печально улыбнулась.

— Это были женщины, сказала она.

— Тогда я ничего не могу сдлать, съ отчаяніемъ вскричалъ Лашеналь.

Но въ тотъ же вечеръ онъ подошелъ къ ней, и взявъ ее за руку, сказалъ:

— Въ моей жизни былъ одинъ день, когда, я думалъ, что могу надяться на счастье. Случилась катастрофа, явился одинъ человкъ и моя надежда разлетлась въ прахъ, между тмъ я люблю васъ, нтъ-ничего на свт, чего бы я не сдлалъ, чтобы заслужить вашу любовь.

— Я знаю это, отвчала Габріель.

— Этотъ человкъ сдлалъ мн много зла въ вашемъ ум…

— Вы ошибаетесь, поспшно перебила она его.

— По крайней мр въ вашемъ сердц. Этотъ человкъ теперь ухалъ и вроятно никогда не вернется, между имъ и вами лежатъ непреодолимыя препятствія. Вы это знаете.

— Это правда.

— Онъ также знаетъ это, и, какъ благородный человкъ, не станетъ стараться возобновить ваше горе, явившись сюда.?

— Я также не желаю снова его увидть. Между нами все кончено. Не говорите мн о немъ никогда.

— Я въ первый разъ говорю вамъ о немъ и клянусь, что это будетъ послдній.

Наступило молчаніе, потомъ онъ продолжалъ:

— Но если онъ не вернется, а вернуться онъ не можетъ, то неужели вы ршились оставаться всю жизнь одной.

— Что же длать?…

— Жизнь не такъ коротка, и ее тяжело прожить всю въ одиночеств.

— Горе заглушило во мн вс стремленія къ счастію.

— Счастье можетъ вернуться вмст съ радостью.

— А кто доставитъ мн радость?

— Честный человкъ, которому вы будете врить.

— Разк для женщины, отдающейся любящему ее человку довольно одного доврія?

— Остальное можетъ придти.

— Я не думаю.

— Габріель, умоляющимъ голосомъ сказалъ Лашеналь, согласитесь принять меня какъ своего мужа и покровителя, меня, который любитъ васъ настолько, что прощаетъ вамъ то, что вы платите ему за это только уваженіемъ.

— Вы ошибаетесь, вы ошибаетесь перебила Габріель, пожимая руку молодаго человка, я чувствую къ вамъ боле чмъ уваженіе, я чувствую искреннюю дружбу и безконечную благодарность. Я не забыла услугъ, оказанныхъ вами мн и госпож де-Фрерьеръ. Я знаю, что вы сдлали для насъ и въ особенности для меня. Везд, гд на насъ нападали, вы защищали, для насъ вы даже дрались на дуэли.

— Какъ? вы знаете?…

— Да, вы отмстили за меня… Меня называли отравительницей!…

— Ради Бога, не вспоминайте… вскричалъ онъ.

— Я отравительница!… и кого же, моего отца!.. Тогда какъ я отдала бы за него свою жизнь.

Лашеналь вздрогнулъ.

— Не думайте объ этомъ, прошу васъ!… прошепталъ онъ.

— Еслибы съ вами случилось несчастіе, я бы никогда не простила себ этого.

— Разв это была бы ваша вина?

— Кто знаетъ?… Во всякомъ случа ваше поведеніе относительно меня было всегда вполн благородно.

— Я страдалъ молча, не желая вамъ надодать.

— Благодарю васъ, я хорошо понимала ваше молчаніе и то, что вы уважали мою свжую рану.

— Позвольте же мн залечить эту рану.

— Откроется ли мое сердце для новой любви?

— Я буду любить васъ за двухъ и заставлю молчать всхъ, оскорбляющихъ васъ. Подумайте, Габріель, вамъ необходима рука друга, на которую вы могли бы опереться. Если вы будете въ состояніи, то полюбите меня — но я прежде всего хочу, чтобы васъ уважали.

— Неужели я упала такъ низко, что мою честь надо возстановлять?

— Нтъ, но наша свадьба заставитъ молчать вс языки.

Она слабо улыбнулась..

— Я ни на кого не жалуюсь. Сегодня вы видли меня плачущей, но это потому, что меня оскорбили такъ неожиданно, завтра ко мн вернется мое равнодушіе и презрніе къ злымъ языкамъ.

— О! вы напрасно стараетесь быть сильне, чмъ можете быть! вскричалъ Лашеналь тмъ голосомъ, какимъ онъ увлекалъ присяжныхъ и даже самихъ судей. Завтра вы будете продолжать страдать. Вамъ нуженъ защитникъ…

Она колебалась съ минуту, потомъ подала Лашеналю руку, говоря:

— Будьте же этимъ человкомъ!

Въ избытк блаженства, не помня себя отъ радости, Лашеналь опустился, передъ нею на колни.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
МУЧЕНІЯ СОВСТИ.

I.
Живой призракъ.

Прошло четыре года съ тхъ поръ какъ Габріель де-Фрерьеръ сдлалась госпожею Лашеналь, и она ни разу не имла случая раскаяться въ этомъ. Время, этотъ великій врачъ всхъ горестей, мало по малу сгладило и ея печаль, а свтъ мало по малу принялъ въ свою среду жену талантливаго человка, давшаго ей свое имя. Къ ней не только вернулись, но всми силами старались ее заставить забыть прошедшія клеветы.

Къ тому-же Габріель была умна и замчательно хороша собой.

Вс несчастные находили у нея утшеніе.

Ее звали отравительницей, теперь-же про нее говорили — это утшительница.

Госпожа де Фрерьеръ жила недалеко отъ супруговъ Лашеналь, въ маленькомъ домик, который она занимала съ одной служанкой.

Сначала вс удивлялись, почему она не жила со своими дтьми? Но потомъ ршили, что всякій устраивается какъ ему удобне, къ тому-же между госпожею де-Фрерьеръ и Лашеналями были самыя дружескія отношенія.

Супруги представляли изъ себя самую лучшую пару. Никто не сомнвался, что они были влюблены другъ въ друга. Любовь Лашеналя постоянно выражалась даже немного порывисто, что заставляло улыбаться старыхъ мужей и мечтать тхъ женъ, которыя у домашняго очага не нашли ничего подобнаго.

Но наедин съ женой, Лашеналь совершенно измнялся, онъ, казалось, извинялся за свою любовь, и былъ также кротокъ и послушенъ, какъ при другихъ рзокъ и даже ревнивъ.

Эта покорность удивила бы многихъ, въ особенности тхъ, которые знали его въ суд, какъ насмшливаго и, почти жестокаго адвоката.

Передъ женой это было существо вполн кроткое и покорное. Онъ боялся малйшаго движенія ея бровей, блднлъ, если она немного возвышала голосъ…. Онъ умолялъ о поцлу, какъ женихъ, не смющій врить въ свое счастіе.

Габріель, любившая своего мужа безъ страсти, удивлялась этой боязни, которую онъ не могъ преодолть передъ ней.

Она скоре поняла-бы дикій деспотизмъ и ревнивое раздраженіе, но эта покорность, это самоотверженіе сбивали ее. И потомъ для чего эта комедія передъ свтомъ, а передъ ней эта стсненность и какъ будто сознаніе своей виновности?

Неужели причиной этого былъ Ландрегардъ?

Но даже имя его никогда не было произносимо между ними, никогда не возвращались они къ прошедшему, и едвали можно было допустить, чтобы это воспоминаніе могло сдлать изъ Лашеналя человка кроткаго и боязливаго.

У нихъ былъ прелестный ребенокъ, живой портретъ матери и, казалось, этого должно-бы было быть достаточно, чтобы заставить забыть прошедшее.

Между тмъ Габріель замчала, что съ каждымъ днемъ Лашеналь все боле и боле измнялся и длался все мрачне и мрачне. Наконецъ эта перемна дошла до того, что начала ее безпокоить, она стала искать причины ея, но не была въ состояніи ничего придумать. Наконецъ, она ршилась обратиться къ нему самому.

— Что съ тобою, другъ мой? спросила она его однажды вечеромъ, когда онъ казался особенно блднымъ и разстроеннымъ.

— Ничего…. ничего…. отвчалъ онъ вздрогнувъ.

— Ты меня обманываешь или самъ ошибаешься.

— Увряю тебя, что со мной ничего.

— Это удивительно, сказала она опять, въ такомъ случа, значитъ, я измняюсь, потому что въ настоящее время ты кажешься мн не такимъ, какимъ былъ прежде. Для меня, въ теб происходитъ что-то неестественное. Ты часто впадаешь въ мрачное уныніе.

Онъ перебилъ ее съ нкоторымъ неудовольствіемъ.

— Разв ты меня видла когда нибудь особенно веселымъ?

— Правда что ты не бываешь всегда веселъ, но вскор посл нашей свадьбы съ тобой это иногда быи ало

Онъ нжно взялъ ея руку и сказалъ, стараясь улыбнуться.

— О! это было уже такъ давно!

— Давно, четыре года!

— Я тебя люблю, можетъ быть, даже боле чмъ прежде, сказалъ онъ, подавляя вздохъ, который она сдлала видъ что не замчаетъ, чтобы не огорчить его еще боле.

— Да, я теб врю, но почему тобою овладли какія-то мрачныя мысли? Ты не сомнваешься въ моей привязанности?

— Нтъ…. о! нтъ!…

— Ты, можетъ быть, страдаешь душею или тломъ? скажи мн.

— Ты хорошо знаешь, что нтъ. У меня желзное здоровье, дла наши идутъ отлично.

Она покачала головой и не была нисколько убждена.

— Тебя что-то безпокоитъ.

— Съ чего ты взяла безпокоить себя различными предположеніями. Говорю теб, что я не чувствую ничего, ничего, ничего!

Но она все-таки продолжала настаивать:

— Какъ ты самъ сказалъ, средствъ у насъ даже слишкомъ много, мы молоды, ты знаменитъ и уважаемъ. Катастрофа, омрачившая мою жизнь, уже далека и что касается тебя….

Онъ снова остановилъ ее.

— Къ чему это вспоминать? съ волненіемъ сказалъ онъ.

— Я ищу, я хочу знать болзнь и ищу ея причины. Найдя ее, любящая женщина быстро отыщетъ лекарство противъ нея.

— Лекарство? Но къ чему? Ты напрасно думаешь все это…. Я теб говорю, что со мной ничего…. Неужели надо сто разъ повторять это…. Я даже просилъ-бы тебя не настаивать…. это меня волнуетъ.

Они поцловались немного холодне чмъ обыкновенно и разговоръ на этомъ остановился.

На другой день, это была пятница, онъ поздно вернулся изъ суда, поспшно пообдалъ и не подумалъ спросить о ребенк, который уже спалъ.

— Нтъ, думала Габріель, я никогда не видала его такимъ.

Суббота прошла точно также, наступило воскресенье.

Лашеналь занимался все утро у себя въ кабинет и вышелъ только къ завтраку.. Вставъ изъ за стола, онъ взялъ книгу и сталъ читать.

Въ провинціи, воскресенье всецло посвящается отдыху и развлеченіямъ.

— Что мы будемъ длать? спросила Габріель.

— Что ты хочешь.

— Не пойти-ли намъ куда нибудь?

— Ты знаешь, что мн все равно, идти или остаться.

— Какъ это мило! вотъ любезный мужъ. Фи!

Она старалась шутить, но онъ не смялся и продолжалъ смотрть въ книгу.

— Ну, продолжала она, я сейчасъ надну шляпу.

— Да, равнодушно сказалъ онъ, одвайся, но куда-же мы пойдемъ?

— Если хочешь, мы можемъ сдлать визитъ госпож Дюфренуа, мы у нея давно не были.

— Ну нтъ, мн у нихъ не нравится.

— Въ такомъ случа пойдемъ къ де-Ланжери.

— Нтъ, я усталъ, мн надо отдохнуть, я не хочу никого видть, къ тому-же я всю эту недлю былъ заваленъ длами, всякій шумъ утомитъ меня.

— Что-же ты этого не сказалъ? Тогда мы просто пойдемъ прогуляемся по набережной.

Она замтила, что перспектива этой прогулки нравилась ему не боле.

— Хочешь отправимся въ паркъ?

— Нтъ.

— Пойдемъ въ музей….

— Почему-бы намъ не отправиться въ деревню? Этотъ мрачный и холодный городъ убиваетъ меня, я люблю поля, лса.

— Но, другъ мой, сказала Габріель, намъ нельзя ухать далеко.

— Почему?

— Мы не успемъ вернуться къ обду.

— Ну такъ что-же! мы пообдаемъ не дома.

— Ты забываешь, что сегодня придетъ госпожа де-Фрерьеръ.

На одно мгновеніе лице Лашеналя прояснилось. Онъ представлялъ себя въ деревн, далеко отъ человческаго шума, это неожиданное напоминаніе объ обязанностяхъ снова взволновало его.

— Въ такомъ случа я не пойду, сказалъ онъ.

— Пожалуй, но ты понимаешь, что мы не можемъ сдлать невжливости относительно госпожи де-Фрерьеръ.

— Объ этомъ нтъ и рчи.

— Но можно подумать, что ея посщеніе сердитъ тебя.

— Не сердитъ, но разстроиваетъ мои планы, я уже сказалъ теб, что посл усиленныхъ занятій мн необходимо уединеніе.

— Я двадцать разъ предлагала теб отправиться въ деревню и ты всегда отказывался.

— Погода была дурная.

Она улыбнулась, но не возражала.

— Ахъ, вотъ что! сказала она, есть одно средство: госпожа де-Фрерьеръ недалеко, я предупрежу ее, она наврно съ удовольствіемъ отправится съ нами.

— Она, съ нами! вскричалъ Лашеналь, о! нтъ. Довольно уже, что она будетъ у насъ за обдомъ и весь вечеръ.

— Меня удивляетъ, что ты такъ говоришь, печально сказала Габріель, и мн кажется, что еще не такъ давно ты совершенно иначе говорилъ о госпож де-Фрерьеръ.

— Это возможно.

— Ты знаешь, что она очень добра ко мн и къ Рене, а тебя она превозноситъ до небесъ.

— Ты не всегда находила ее такой доброй.

— Это правда, но она много измнилась. Она обожаетъ нашего ребенка. Вспомни наконецъ, что мы отчасти ей обязаны нашимъ счастіемъ.

— Ты права, а я виноватъ, вскричалъ Лашеналь, схватилъ ее за руки, обнялъ, сталъ просить прощенія, сознался, что былъ не въ дух и вечеромъ былъ очень любезенъ съ госпожею де-Фрерьеръ, которая была отъ этого въ восторг.

Но прошло нсколько дней и онъ снова впалъ въ мрачное настроеніе.

Однажды вечеромъ, вернувшись озабоченнымъ изъ суда, онъ увидлъ у себя въ гостиной госпожу де-Фрерьеръ, работавшую и разговаривавшую съ Габріелью. Тотъ, кто взглянулъ бы въ эту минуту на лице Лашеналя, былъ бы испуганъ.

Онъ поспшно прошелъ къ себ въ кабинетъ, въ которомъ заперся, его надо было три раза звать къ обду прежде чмъ онъ пришелъ.

Во весь обдъ онъ не сказалъ ни слова, даже не удостоилъ отвта дружескіе вопросы, съ которыми къ нему обращалась госпожа де-Фферьеръ. Можно было подумать, что онъ совсмъ не зналъ ея.

Смущенная Габріель страдала невыразимо.

Что касается госпожи де-Фрерьеръ, то она длала видъ, что ничего не замчаетъ. Но было ясно, что она страдала. Она едва дотронулась до кушаньевъ. Все время она опускала голову, чтобы скрыть свою блдность и два раза Габріель замтила у нея на глазахъ слезы.

Молодая женщина почувствовала, что у нея сердце сжалось, правда, прежде госпожа де-Фрерьеръ заставляла Габріель много страдать, но съ тхъ поръ прошло много времени и она длала все, чтобы заставить забыть прошлое, теперь она внушала Габріели глубокое состраданіе.

Со смерти де-Фрерьеръ прошло шесть лтъ и тотъ, кто зналъ тогда госпожу де-Фрерьеръ, ужаснулся бы происшедшей съ ней перемн. Болзнь, горе, уединеніе пошатнули ея здоровье и унесли вс слды ея недавней красоты. Теперь она казалась почти старухой.

Габріель привязалась къ ней.

— Эта женщина страдаетъ, говорила она себ, но отчего?…

Тогда въ своей чистот она прибавляла.

— Она слишкомъ поздно поняла, что не сдлала моего отца счастливымъ и эта мысль не даетъ ей покоя. Она носитъ трауръ въ сердц, въ своемъ уединеніи она преувеличиваетъ свою вину.

И объясняя себ такимъ образомъ печаль своей мачихи, Габріель старалась утшить ее и сама того не подозрвая, только поворачивала ножъ въ глубокой ран несчастной.

На этотъ разъ Габріель ничего не сказала, такъ какъ не знала, что сказать, не понимая поведенія своего мужа.

Посл обда прошли въ гостинную, гд Лашеналь взялъ газету и сдлалъ видъ, что вполн погруженъ въ ея чтеніе. Вечеръ тянулся нескончаемо.

Наконецъ госпожа де-Фрерьеръ встала и ушла. Габріель не удерживала ее, проводила до двери и крпко пожала руку.

Вернувшись къ себ и оставшись одна несчастная закрыла лице руками и зарыдала.

На другой день, она пришла къ Габріели въ то время, когда Лашеналь былъ въ суд.

— Твой мужъ говорилъ теб вчера обо мн? сказала она.

— Посл вашего ухода? нтъ.

— Какъ! ни слова?

— Ни слова, онъ обнялъ меня и ушелъ въ кабинетъ.

— Въ десять часовъ вечера! Онъ значитъ много занимается?

— Да, у него въ настоящее время много дла.

— Послушай, дитя мое, твой мужъ очень дурно обращается со мною, это должно было поразить тебя самое вчера.

— Я сознаюсь, что съ нкотораго времени онъ съ вами не любезенъ и сама не знаю, чему это приписать.

— Онъ длаетъ для меня невозможными посщенія вашего дома.

— Да, и я уже раньше длала ему объ этомъ замчанія.

— Ты говоришь правду? вскричала госпожа де-Фрерьеръ, схватывая руку Габріели и сжимая ее.

— Отчего вы можете сомнваться въ моихъ словахъ и моихъ чувствахъ?

— Отчего, отчего… я скажу теб, я теб открою мое сердце: была минута, когда я подумала, что ты возстановляешь противъ меня своего мужа.

— Я!.. о! какая мысль….

— Слушай… было время, когда я вела себя дурно относительно тебя и, можетъ быть, дала право быть со мной строгой, такъ что, когда мн пришла въ голову эта мысль, то я не сердилась на тебя, а только хотла умолять простить меня.

— Но это ужасно! вскричала Габріель оскорбленная предположеніемъ мачихи, неужели я бы стала принимать васъ такъ, какъ я принимаю, еслибы я не была къ вамъ искренно расположена.

— Прости меня, дитя мое, я не права, но я никакъ не могу объяснить себ холодность Шарля, я ничего ему не сдлала, а даже напротивъ старалась устроить его женитьбу на теб, т. е. его счастіе…

— Да, это правда, онъ вамъ обязанъ этимъ союзомъ и такъ какъ я не думаю, чтобы онъ раскаивался, то я не понимаю его неблагодарности.

— Не обвиняй его, мущины часто бываютъ измнчивы, но я клянусь теб, что твой мужъ добръ.

Молодая женщина съ удивленіемъ взглянула на мачиху, не понимая подобнаго заступничества со стороны женщины, не бывшей ни въ какихъ отношеніяхъ съ человкомъ, оскорбившимъ ее.

— Шарль измнится ко мн, продолжала госпожа де-Фрерьеръ, я въ этомъ уврена, надо только немного подождать, но я прошу тебя помочь мн вернуть его дружбу, кончила она, съ усиліемъ улыбаясь.

— Я съ удовольствіемъ общаю вамъ это и сдлала бы даже и безъ вашей просьбы.

Было время завтрака и Лашеналь долженъ былъ скоро вернуться.

— Вы останетесь? дружески спросила Габріель.

— Нтъ, отвчала госпожа де-Фрерьеръ, я предпочитаю, чтобы онъ сегодня не видалъ меня.

Габріель не смла настаивать и дала ей уйти. Вернувшись къ завтраку и найдя жену одну, Лашеналь былъ съ ней крайне ласковъ, точно стараясь загладить свое вчерашнее поведеніе.

— Другъ мой, сказала ему Габріель, у меня была госпожа де-Фрерьеръ, я хотла оставить ее, но она не осталась изъ боязни сдлать теб непріятное, но мн кажется, что ей это очень тяжело.

Лашеналь сейчасъ же нахмурился.

— Вчно эта женщина! прошепталъ онъ, невольно выдавая свое глубокое къ ней отвращеніе.

— Но, другъ мой…

— Замолчи! если ты меня любишь, то не говори боле о ней.

— Но она… наша мать или по крайней мр замняетъ ее.

— Она?

Лашеналь былъ въ страшномъ волненіи.

— Она?… повторилъ онъ, и ты защищаешь ее, ты постоянно ставишь ее между нами, точно боишься, чтобы я не забылъ, чтобы я не сталъ надяться на лучшее будущее, глядя на нашего ребенка, чтобы я жилъ, наконецъ!

— Что ты хочешь сказать? спросила Габріель, напрасно стараясь понять смыслъ этихъ странныхъ словъ.

— Слушай, довольно уже я страдаю и скрываю свои страданія, эта женщина стсняетъ меня, мучитъ Я не хочу больше ее видть, не хочу, понимаешь ли ты? сказалъ онъ, въ первый разъ со времени женитьбы возвышая голосъ, я не хочу, чтобы нога ея переступала порогъ этого дома, который она грязнитъ своимъ присутствіемъ.

Удивленная и пораженная Габріель слушала, стараясь понять.

— Но, другъ мой, сказала она, объясни мн….

— Э! что мн теб объяснять? Эта женщина была твоимъ и моимъ несчастіемъ…. Это змя.

— Змя!… Я никогда не слышала отъ тебя ничего подобнаго.

— Неужели-же теб надо сказать, чтобы ты поняла наконецъ?… Ну! это она….

— Это она…. говори-же!

— Она убила твоего отца!

Лашеналь былъ страшенъ. Габріель думала, что онъ сошелъ съ ума, она ни минуты не могла поврить этому страшному обвиненію.

— Убила…. моего…. отца? Мой другъ, понимаешь ли ты, что говоришь?…

Лашеналь схватился за голову руками и растерянно глядлъ на Габріель.

— Убила…. убила…. она дала ему умереть…. она вызвала его смерть своимъ поведеніемъ относительно его….

— Да, да, сказала Габріель, разражаясь рыданіями, она была очень виновна. Она не сдлала моего бднаго отца счастливымъ и, можетъ быть, дйствительно ускорила его смерть. Но посл того она была къ намъ очень добра, поэтому я старалась простить ей, и мн кажется, что я въ этомъ успла.

— Простить ей! вскричалъ онъ вскакивая съ мста, простить ей…. никогда!… Чтобы ни случилось, слышишь-ли, не прощай ей!

Тогда въ голов молодой женщины точно сверкнула молнія, но при вид искаженнаго лица мужа, она подумала только о томъ, какъ-бы его успокоить и утшить.

— Завтра мы поговоримъ объ этомъ, подумала она.

На другой день, въ отсутствіе Лашеналя, госпожа де-Фрерьеръ пришла, какъ и наканун.

Габріель приняла ее холодно.

Напрасно старалась она быть любезной со своей мачихой, это было свыше ея силъ.

Разговоръ, происходившій наканун, сильно взволновалъ ее. Все прошедшее снова проходило у нея передъ глазами. Передъ нею возставалъ кровавый образъ.

— Мой мужъ, сказала она мачих, едва слушалъ, меня и кажется очень мало къ вамъ расположенъ… Не произошло-ли между вами чего нибудь?

— Ничего, отвчала госпожа де-Фрерьеръ со слезами на глазахъ. Я не могу объяснить….

— Можетъ быть, лучше подождать нсколько дней и тогда….

— Я тебя понимаю, Габріель, сказала госпожа де-Фрерьеръ, не будучи боле въ состояніи удержаться отъ слезъ, онъ не хочетъ боле меня видть!… Хорошо! я уйду. Я уду изъ города. Я избавлю его отъ моего присутствія, отъ моего сосдства и никто не узнаетъ, что со мной сталось.

— Дло не дошло до этого…. начала Габріель, которой было тяжело смотрть на это горе.

— Нтъ, это ршено. Я продамъ все, что у меня здсь есть и уду, только ты скажешь ему, Габріель, что онъ былъ неблагодаренъ и золъ къ женщин, которая была къ нему очень привязана…. О! да, очень привязана! повторила она въ полголоса, про себя. И что это не принесетъ ему счастія.

— Я не скажу этого, сказала Габріель, дай вы, я надюсь, перемните ваши мысли.

— Нтъ, это кончено, сказала госпожа де-Фрерьеръ, довольно оскорбленій, пусть онъ бережется! Никогда не переступлю я порогъ этого дома.

Сказавъ это, она встала, вытерла слезы и ушла.

Впродолженіи цлой недли она дйствительно не возвращалась, а Габріель не смла заговорить о ней съ мужемъ, который, казалось, не замчалъ этого прекращенія посщеній, но за то къ нему снова возвратилось спокойствіе душевное.

Наконецъ, однажды вечеромъ Габріель сказала:

— Мы уже давно не видали госпожи де-Фрерьеръ. Этого было достаточно, чтобы Лашеналь нахмурился.

— Я надюсь, сказалъ онъ, что она поняла какъ мн непріятно ея присутствіе.

Габріель, замтивъ какая перемна произошла съ ея мужемъ при одномъ имени госпожи де-Фрерьеръ, по осмлилась ничего прибавить.

Нсколько дней спустя, она узнала, что вдова въ самомъ дл приготовлялась къ отъзду.

Въ слдующее воскресенье, Габріель отправилась по обыкновенію въ церковь, но не встртила тамъ госпожи де-Фрерьеръ.

— Неужели она уже ухала? подумала Габріель. Это невозможно. Она пришла-бы со мной проститься или написала-бы, чтобы я пришла къ ней, да и трудно представить, чтобы ея отъздъ не сдлался мн извстнымъ.

Она вернулась въ отель, спрашивая себя, не зайти-ли ей къ мачих, по подумала, что этотъ поступокъ можетъ огорчить ея мужа. Придя домой, она прямо прошла къ себ въ спальню, чтобы переодться. Вдругъ она услышала, что въ кабинет мужа, отдленномъ отъ ея спальни узкимъ коридоромъ, говорятъ.

Она машинально стала прислушиваться и ясно различила голосъ мужа и другой — показавшійся ей голосомъ госпожи де-Фрерьеръ. Не подумавъ, что она длаетъ, Габріель прошла въ коридоръ и приложила ухо къ двери кабинета.

— Посл всего, что я для тебя сдлала! говорила госпожа де-Фрерьеръ.

Это ты — поразило Габріель какъ громомъ.

— Оставьте меня! отвчалъ Лашеналь, если я буду продолжать васъ видть, то и самъ не знаю, что наконецъ сдлаю. Разв вы не видите, какъ мн ужасно ваше присутствіе?

— Несчастный! такъ-то ты говоришь съ твоей матерью?

— Твоей матерью! твоей матерью! съ изумленіемъ повторила Габріель, не схожу-ли я съ ума?… Боже мой!… Боже мой!…

Голосъ ея мужа былъ рзокъ и безпощаденъ.

— Моя мать!… сказалъ онъ, я слишкомъ поздно узналъ ее, чтобы любить!… Оставимъ это: время сантиментальностей прошло.

— Что ты говоришь, Шарль? Это не твои слова, о! нтъ, нтъ, это было-бы чудовищно!…

Но слезы и страданія госпожи де-Фрерьеръ только еще боле раздражали Лашеналя.

— Довольно! говорю я вамъ, повторилъ онъ глухимъ голосомъ. Ваши жалобы неумстны…. У стнъ есть уши, а для васъ, также какъ и для меня, лучше чтобы нашъ разговоръ остался въ тайн.

— Несчастный!… какъ ты смешь такъ обращаться съ лучшею изъ матерей?

— О! ради Бога! кончимте это или я не отвчаю боле за себя.

— Да, ты осмлишься поднять на меня руку!… Боже мой!… На что онъ только не осмлится?… И я могла…. Ахъ! несчастная, несчастная!

Она остановилась, ломая въ отчаяніи руки. Но видя, что его ничто не трогаетъ, она встала и сдлала шагъ, чтобы уйти.

— Прощай! тихо сказала она, мн здсь нечего больше длать. Я хотла сдлать послдній опытъ надъ твоимъ сердцемъ, но я вижу, что оно каменное…. Ты хотлъ быть богатымъ, ты богатъ…. Старайся теперь быть счастливымъ, я же съумю забыть тебя…. Боже мой, зачмъ я не могу всего забыть!

Сказавъ это она ушла, а сынъ не сдлалъ ни малйшей попытки удержать ее.

Что касается Габріели, то черезъ полчаса горничная нашла ее въ спальн въ полубезчувственномъ состояніи.

Она объяснила свой обморокъ слишкомъ большой продолжительностью обдни и сказала двушк:

— Никто кром васъ не видалъ меня?

— Никто, я только что вошла.

— Хорошо, не говорите въ такомъ случа объ этомъ обморок ни слова, а то баринъ не позволитъ мн исполнять мой религіозный долгъ.

— Хорошо сударыня.

Завтракъ былъ поданъ. Габріель вошла въ столовую и сла напротивъ мужа. Оба длали видъ, что дятъ и оба разошлись разстроенные, но не сказавъ ни слова.

II.
Вчная исторія.

Шарль Лашеналь видимо измнялся.

Почти сейчасъ же вслдъ за свадьбой, когда счастье должно бы было молодить его, онъ сталъ превращаться изъ элегантнаго юноши въ человка изнуреннаго. Ему было не боле тридцати трехъ лтъ, а на видъ ему можно было дать сорокъ пять.

Волосы его стали сдть, подъ глазами, выраженіе которыхъ было безпокойно и лихорадочно, лежали темные круги.

— Ты слишкомъ утомляешь себя, ты себя убиваешь! говорила ему жена.

— Что же длать! такова моя натура, я люблю только дв вещи на свт, тебя и работу, говорилъ онъ.

Это была правда.

Онъ почти цлые дни проводилъ занимаясь въ кабинет, а иногда и цлыя ночи.

Будучи богатъ, онъ искалъ длъ, точно вознагражденіе за нихъ было ему необходимо для его существованія. Но имъ руководимо не желаніе выгоды, а любовь къ своему занятію. Онъ часто защищалъ людей, съ которыхъ нечего было получить.

Настоящіе виновные обожали его, потому что онъ защищалъ ихъ съ такой же убдительностью, какъ еслибы онъ врилъ вполн въ ихъ невинность. ‘Для адвоката, говорилъ онъ, всякій подсудимый долженъ быть невиннымъ.’

Какъ и прежде, имъ восхищались, но т же люди, которые завидовали его краснорчію, сознавались, что не чувствуютъ къ нему симпатіи.

Габріель походила на поклонниковъ своего мужа. Его краснорчіе удивляло, но не плняло ее и когда при ней говорили объ его успх въ суд, она длала видъ, что не слышитъ и переводила разговоръ на что нибудь другое.

— Да, говорила она, Шарль краснорчивый ораторъ и полезный защитникъ, но онъ безчеловченъ, его рчи блестятъ умомъ и остроуміемъ, но они трогаютъ меня мене простыхъ словъ человка вполн убжденнаго.

Нсколько разъ Габріель говорила объ этомъ ему самому, на что онъ отвчалъ:

— Что же мн длать, другъ мой? У каждаго человка свой талантъ. Если бы я сталъ говорить иначе, то мои рчи не имли бы никакого успха.

Но Габріель боле всего пугала внутренняя жизнь Лашеналя, состояніе его духа и здоровья.

Онъ видимо былъ болнъ и даже иногда казалось, что онъ не въ своемъ ум.

Доктора, съ которыми тайно совтывалась Габріель, сказали, что Лашеналь долженъ умереть молодымъ и въ ту минуту, когда этого будутъ всего мене ожидать.

— Откуда эта болзнь? спрашивала себя несчастная женщина, онъ молодъ, богатъ, извстенъ, у него есть жена, которую онъ любитъ и ребенокъ, котораго онъ обожаетъ. Онъ былъ силенъ и здоровъ и между тмъ онъ умираетъ! Отчего? Тогда въ ея ушахъ звучали ужасныя слова госпожи де Фрерьеръ.

Никогда между Лашеналями не было сказано ни слова о сцен, описанной нами въ предъидущей глав.

Что же касается госпожи де-Фрерьеръ, то она боле не существовала для своей падчерицы. Прошелъ годъ съ тхъ поръ какъ она ухала, и хотя вс знали, что она жила очень недалеко, но она боле не появлялась въ город. Она прервала со всми всякія сношенія и жила какъ отшельница.

Эта изгнаніе много заставляло говорить о немъ въ город и въ особенности много о немъ распрашивали госпожу Лашеналь. Но мало по малу объ этомъ, какъ и обо всемъ, совершенно забыли.

Габріель между тмъ знала, что была тайна, но боялась стараться проникнуть въ нее. Да и къ чему?… Чтобы она увидла?.. Она ужасалась при одной мысли объ этомъ. Слова мачихи возбудили въ ея душ цлый міръ ужасовъ. ‘Ты хотлъ быть богатымъ, теперь ты богатъ, постарайся быть счастливымъ’, сказала Лашеналю госпожа де-Фрерьеръ. Богатъ? Это слово звучало ужасно. Значитъ она послужила для удовлетворенія корыстолюбія своего мужа? Она была для него только позолоченой подножкой? Значитъ, госпожа де-Фрерьеръ только притворилась доброй, чтобы лучше обмануть ее?

Она длала это для сына!… Онъ былъ ея сынъ, сынъ женщины, на которой де-Фрерьеръ женился какъ на двушк! Тутъ была или жестокая комедія или ужасная тайна.

Это еще не все: эта преступная мать была отвергнута безсердечнымъ сыномъ, когда ему не стало боле въ ней надобности.

Дружба госпожи де-Фрерьеръ, ея привязанность, покорность при оскорбленіяхъ, ея слезы и отчаяніе все было понятно, но непонятна была ненависть Лашеналя, отвращеніе сына къ матери, его жестокость и неблагодарность относительно ея. Почему онъ выгналъ ее, тогда какъ она его любила и покровительствовала ему? Что могла значить ужасная угроза этой оскорбленной матери, родъ какого то вызова, брошеннаго его счастію?

Нтъ, лучше было ничего не знать.

Этотъ человкъ былъ ея мужъ.

Она носила его имя, онъ былъ отецъ ея ребенка. Наконецъ, онъ любилъ ее, онъ до-сихъ поръ клялся въ этомъ у ея ногъ. Она не имла права ненавидть его, она не хотла этого. Лучше ошибаться! Она любила этого человка прежде, любила его еще и теперь, или по крайней мр старалась себя въ этомъ уврить. Но бывали часы, когда утомленное постоянной борьбой сердце ея возмущалось и изъ глубины его поднимался крикъ:

— Я не люблю его!… Я его никогда не любила!

Это сомнніе было ужасно.

Она чувствовала, что то, что она называла любовью была смсь уваженія, дружбы и въ особенности благодарности. Она видла себя одинокой, несчастной, будущее было мрачно, и видя себя всми оставленной, она отдалась этому человку, пользовавшемуся всеобщимъ уваженіемъ, чтобы имть въ немъ покровителя и друга. Но это не значитъ любить. Кром того, она съ ужасомъ спрашивала себя.

— Не была ли я игрушкой отвратительной комедіи? не уступила ли я ловко веденной интриг?… Между ея мужемъ и мачихой было соглашеніе, такъ какъ послдняя сказала ему: ‘ты хотлъ быть богатымъ.’

Онъ желалъ моего богатства. Къ чему? У него былъ талантъ и ему нечего было бояться нищеты. Да, но онъ былъ честолюбивъ и сомнвался въ своихъ силахъ. Но онъ отказался отъ нсколькихъ, столь же богатыхъ невстъ, какъ и я? Да, но… онъ меня любилъ, это я знаю, женщина въ этомъ не можетъ ошибиться, онъ меня любилъ и любитъ до сихъ поръ.

Эта послдняя мысль немного успокоивала ее. У него было извиненіе въ томъ, что онъ овладлъ ея рукою хитрость — онъ любилъ ее! Эти слова заставляютъ быть снисходительными самыхъ лучшихъ женщинъ.

Теперь Лашеналь былъ тнью того Лашеналя, за котораго она вышла замужъ. Онъ длался живой загадкой.

Габріель поражало также то, что онъ никогда не вспоминалъ своего дтства. Одинъ только разъ глядя на своего ребенка онъ сказалъ: ‘Ты будешь счастливе меня’ и это было все.

Между тмъ онъ страшно измнялся. Самая его любовь пугала Габріель. Онъ только и говорилъ о смерти, о призрак, о пыткахъ, объ эшафот, Габріель боялась соединять вмст его отрывочныя слова, такъ ужасенъ былъ ихъ смыслъ.

Однажды ночью онъ проснулся, покрытый потомъ, съ блуждающимъ глазами и, схативъ жену за руку, вскричалъ:

— Не люби меня! я негодяй, чудовище. Я далъ умереть невинному, я заслуживаю въ свою очередь смерти… Пусть меня убьютъ, это будетъ справедливо!

Испуганная Габріель долго не могла его успокоить.

— Онъ врно плохо защищалъ кого нибудь, сказала она себ и это его волнуетъ.

Тмъ не мене, вспомнивъ объ этомъ происшествіи утромъ она пришла въ ужасъ.

Со своей стороны Лашеналь, вспомнивъ о ночномъ припадк старался со страхомъ узнать, не сказалъ ли онъ чего нибудь компрометирующаго и не зналъ какъ держать себя съ любимой женщиной.

Но такіе припадки обыкновенно случаются не одинъ разъ. На слдующія ночи было тоже самое, только на этотъ разъ онъ плакалъ и умолялъ о прощеніи.

Габріель пригласила доктора Гюгоне и еще двухъ медиковъ, вс трое согласились что у Лашеналя начиналось разслабленіе мозга.

— Надо за этимъ строго наблюдать, сказалъ знаменитый Гюгоне, а то это состояніе можетъ перейти въ совершенное безуміе.

— Мой мужъ — сумашедшій!… сказала Габріель, Боже мой, а мой ребенокъ?…

Состояніе Лашеналя между тмъ подтверждало слова доктора Гюгоне, въ суд это былъ все прежній блестящій и остроумный адвокатъ, но придя домой, онъ погружался въ какое то лихорадочное состояніе, ночные припадки сдлались очень часты, и во время бреда онъ постоянно говорилъ о яд, о смерти и о самоубійств.

Жизнь Габріели сдлалась постояннымъ мученіемъ. Ночь и день слдила она за мужемъ, спрашивая себя: ‘Что онъ думаетъ? Что онъ замышляетъ?’

Одинъ разъ вечеромъ, она вошла неожиданно въ кабинетъ, гд онъ сидлъ уже нсколько часовъ, при вид ея онъ вскочилъ и бросилъ въ огонь бумагу, которую писалъ и старался не глядть жен въ глаза, точно боясь, чтобы она по его глазамъ не угадала уничтоженной имъ тайны.

Черезъ недлю посл этого случая, Габріель, войдя опять неожиданно въ кабинетъ, остановилась въ испуг при вид мужа, стоявшаго у камина съ пистолетомъ въ рукахъ. Онъ то отодвигалъ его отъ себя какъ бы съ ужасомъ, то направлялъ его на себя. Наконецъ онъ казалось ршился, схватилъ пистолетъ и приставилъ дуло его къ груди. Раздался выстрлъ.

Но тихо подошедшая молодая женщина успла отдернуть его руку и пуля ударилась въ стну, тмъ не мене Лашеналь упалъ, какъ будто пуля попала въ него. Нравственное потрясеніе поразило его.

III.
Въ деревн.

Отъ Каэна до Трувиля шесть часовъ зды, а отъ Трувиля до Виллервиля всего три четверти часа.

Виллервиль прелестное и уединенное мстечко куда здятъ вс не любящіе шума.

Трувиль — великолпенъ, Виллервиль — простъ.

Нтъ ничего живописне Виллервиля. Выстроенный въ живописномъ безпорядк, онъ раскинулся около моря, набережная котораго покрыта камнями и далеко не удобна, но за то на ней какъ то отдыхаетъ глазъ отъ ровныхъ и прямыхъ набережныхъ, которыхъ такъ много везд.

Здсь вы забываете Парижъ, тутъ есть только море и деревня.

Былъ отливъ.

Молодая женщина съ ребенкомъ сходила къ берегу, ребенокъ бгалъ и рзвился.

— Не торопись! кричала мать.

Ребенокъ на минуту останавливался, но увлекаемый живостью снова пускался бжать.

— Не уходи такъ далеко! говорила постоянно мать.

Ребенокъ возвращался, но снова увлекался какой-нибудь скалой или камнемъ.

Мать съ улыбкой и со страхомъ слдила за нимъ.

Эта мать была еще молода и прекрасна. Но въ выраженіи лица ея и особенно глазъ, съ любовью слдившихъ за сыномъ, виднлись печаль и безпокойство.

Она бродила по скаламъ, видимо думая о чемъ то другомъ, затмъ, вспомнивъ вдругъ который часъ, она поспшно позвала ребенка.

— Мы уже уходимъ? спросилъ онъ.

— Да, намъ надо, твой папа должно быть уже проснулся, можетъ быть даже уже всталъ, а ты знаешь что онъ не любитъ оставаться одинъ.

Ребенокъ повиновался.

Нсколько минутъ спустя, мать и сынъ вошли въ домъ, стоявшій на берегу.

На террас, выходившей на море, сидлъ или лучше сказать лежалъ, обложенный подушками человкъ, казавшійся старикомъ.

— Какъ ты чувствуешь себя, другъ мой? спросила его вошедшая.

— Не дурно, отвчалъ онъ, стараясь улыбнуться и протягивая молодой женщин худую, желтую руку.

— Ты сегодня всталъ очень рано, это хорошій знакъ.

Онъ медленно покачалъ головою и сказалъ съ горькой улыбкой:

— Я не могъ уснуть, всю ночь.

Этотъ старикъ былъ молодой человкъ — Лашеналь, поправлявшійся посл ужасной болзни, отъ которой онъ спасся почти чудомъ, благодаря молодости и силь нему организму.

Онъ только что началъ поправляться и доктора прописали ему морской воздухъ береговъ Нормандіи, поэтому Габріель перевезла его въ Виллервиль и наняла на лто маленькій домикъ, въ которомъ мы ихъ находимъ.

Невозможно передать, что сдлала для мужа Габріель во время его болзни, продолжавшейся всю зиму, она принесла ему боле пользы, чмъ вс доктора съ Гюгоне во глав.

Она ухаживала за нимъ день и ночь, облегчая страданія тла и укрпляя его духъ, еще боле нуждавшійся въ этомъ.

Доказательствомъ послдняго служило то, что съ этой стороны болзнь не подавалась. Аппетитъ возвратился, желудокъ дйствовалъ, ноги пріобрли нкоторую силу, но мозгъ былъ болнъ. Блестящій умъ этого человка исчезъ, иногда можно было подумать, что онъ совершенно здоровъ, но превращается въ идіота.

Съ тхъ поръ какъ они перехали на берегъ моря, его физическое здоровье было почти совершенно хорошо, онъ не страдалъ боле и вполн поправлялся, но по мр выздоровленія, умъ его все боле и боле слаблъ.

Иногда онъ совершенно забывался и слова его были лишены всякаго смысла, тогда глядя на него и слушая его, Габріель спрашивала себя со сжатымъ сердцемъ

— Неужели это тотъ человкъ, котораго я люблю? Тайный голосъ изъ глубины сердца отвчалъ ей.

— Нтъ, это не онъ.

Но она заставляла молчать этотъ голосъ, она не хотла слышать его, она краснла при этой мысли, точно сдлавъ какую-то вину. Передъ живымъ трупомъ человка, котораго она звала своимъ мужемъ, Габріель насиловала свои чувства, заставляя себя лю бить его.

Утромъ, до вставанья больнаго, она уходила гулять съ сыномъ и предавалась своимъ мыслямъ.

Только въ это время она немного забывала настоящее, она была счастлива единственнымъ еще возможнымъ для нея счастіемъ. Но при возвращеніи она находила больнаго уже вставшимъ, надо было развлекать его, умть говорить съ нимъ и умть слушать его: эти дв вещи требовали много умнья, терпнья и привязанности, а за отсутствіемъ ея — самоотверженія. Потомъ надо было гулять съ нимъ по берегу моря, потомъ читать ему.

Но ужасне всего были ночи, полныя безсонницы, бреда, кошмаровъ, которые надо было разсивать, успокоивать, дйствуя хитростью и вліяніемъ ка больнаго.

Лашеналь былъ добръ и кротокъ у себя дома, до безумія любилъ жену и говорилъ ей это двадцать разъ въ день, а между тмъ онъ длалъ вокругъ себя адъ.

Тмъ не мене Габріели нравилось въ Виллервил. Ея здоровье укрплялось морскимъ воздухомъ. Прогулки по лсу были полезны ей и ребенку.

Видя себя такой ничтожной въ сравненіи съ природой, она забывала свои страданія, мрачное прошлое и угрожающее будущее.

— Что я такое? говорила она. Почему буду я утомлять небо моими жалобами, когда каждую минуту милліоны людей вдали отъ своей родины и отъ тхъ, кого они любятъ, подвергаются опасностямъ и молчатъ, полные вры въ Провидніе?

Поэтому Габріель была очень огорчена, когда среди лта, ея мужъ, безпокойный какъ вс неизлечимые больные, сказалъ ей тономъ балованнаго ребенка, знающаго, что онъ требуетъ неблагоразумную вещь:

— Я совсмъ поправился и мн-бы хотлось возвратиться въ Каэнъ.

— Ты ошибаешься, другъ мой, отвчала ему она, если теб дйствительно лучше, то этимъ ты обязанъ пребыванію здсь, здшнему воздуху, сосдству съ моремъ, ухать теперь, значитъ уничтожить всю пользу, которую ты здсь получилъ.

— Я хочу вернуться въ судъ, заняться опять длами.

— Теперь длъ мало, подожди зимы, къ тому-же тебя это слишкомъ утомитъ.

— Мн здсь скучно, бездйствіе губитъ меня…. Я созданъ для труда…. Отдыхъ для меня хуже болзни…

Габріель противилась нсколько дней.

— Я хочу хать, серьезно сказалъ онъ ей тогда, я ршился.

— Пожалуй, отвчала Габріель, но скажи мн по крайней мр причину.

Онъ сказалъ такую странную, что Габріель подумала:

— Онъ снова начинаетъ мшаться, Боже мой, неужели эти доктора были правы, говоря что онъ сойдетъ съ ума?

— Гюгоне, продолжалъ Лашеналь, былъ здсь нсколько дней тому назадъ и говорилъ мн объ одномъ доминиканц, который проповдуетъ въ Каэн, въ церкви Сентъ-Этьень.

— Ну что-же?

— Кажется что этотъ монахъ представляетъ странный и оригинальный типъ. Онъ путешествуетъ по сверу Франціи, по надобностямъ ордена и останавливается въ каждомъ город и деревн, чтобы проповдывать. Онъ живетъ какъ пустынникъ, какъ анахоретъ, питается только плодами, молокомъ, не пьетъ никогда вина, спитъ на дерев, не вступаетъ ни съ кмъ ни въ какія сношенія, говоритъ съ людьми только съ кафедры.

— Это святой, сказала Габріель, но я не вижу почему его пребываніе въ Каэн…

Съ упрямствомъ больнаго, котораго всякое противорчіе раздражаетъ, онъ отвчалъ:

— Вс говорятъ о немъ, везд гд онъ не бываетъ онъ производитъ громадное впечатлніе. Онъ говоритъ съ такимъ убжденіемъ и такимъ краснорчіемъ, что потрясаетъ людей самыхъ сильныхъ и ужасаетъ слабыхъ, я хочу слышать его.

— Ты… будучи такъ болнъ! Тогда какъ теб необходимъ отдыхъ и душевное спокойствіе.

— Меня мучатъ сомннія, я хотлъ бы врить и не могу. Можетъ быть этотъ монахъ спасетъ меня, къ тому же краснорчіе притягиваетъ меня. Я хочу его слышать.

— Хорошо, сказала наконецъ молодая женщина, покорившись своей судьб, мы завтра демъ.

На другой день, въ четыре часа утра онъ былъ уже на ногахъ. Онъ не спалъ всю ночь. По его разсчетамъ они должны были быть въ город въ половин перваго, а самое позднее въ два часа, а такъ какъ доминиканецъ не начиналъ проповдывать раньше трехъ часовъ, то онъ могъ разсчитывать услышать проповдь доминиканца въ день своего прізда и эта надежда просто преобразила его.

Въ пять часовъ лошади были готовы и они почти сейчасъ же похали.

— Мы возвратимся, сказала Габріель, съ сожалніемъ глядя кругомъ.

— Да, да, отвчалъ Лашеналь, лихорадочно кидаясь въ экипажъ. Посл отъзда монаха мы сюда вернемся.

— Монаха? говорила про себя Габріель, что же это за человкъ? Почему онъ такъ разстроиваетъ нашу жизнь?

Она не сознавалась себ, но ею также овладло непреодолимое желаніе увидать доминиканца и послушать его.

Въ два часа они были въ город, Лашеналь былъ разбитъ, но не хотлъ нисколько отдохнуть и сейчасъ же сталъ переодваться. Жена хотла уговорить его отдохнуть немного, и състь чего нибудь.

— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ, это безполезно, я помъ въ пять часовъ, когда мы вернемся.

Ребенокъ остался спать и Лашеналъ такъ торопился, что едва далъ Габріели немного оправиться.

Придя къ церкви, они застали у входа множество народа, желавшаго, какъ и они, послушать проповдника.

IV.
Проповдь доминиканца.

Съ большимъ трудомъ Лашеналь съ женою успли войти въ церковь и помстились очень недалеко отъ проповдника.

Вдругъ настало гробовое молчаніе и вс взгляды устремились на то мсто, гд долженъ былъ явиться проповдникъ.

Въ Париж такое же любопытство возбуждалъ отецъ Лакордеръ и еще боле отецъ Феликсъ и отецъ Гіацинтъ, но въ Париж нтъ того энтузіазма, какъ въ провинціи. Парижъ идетъ въ церковь также, какъ черезъ часъ отправится въ Булонскій лсъ, а вечеромъ въ Оперу, слушать знаменитую Патти.

Все нравится Парижу: и проповди и рыданія Маргариты и страсть Ромео и каскадные куплеты Герцогини Герольштейнской.

Въ провинціи другое дло. Она любитъ только то, что считаетъ достойнымъ уваженія. Прекрасное не волнуетъ ее. Чтобы быть прочитанной, книга должна отвчать ея врованіямъ и чувствамъ. Для нея платье длаетъ монаха. Талантъ и краснорчіе у нея блднютъ передъ словомъ человка, облеченнаго духовнымъ саномъ.

Для нея выше всего стоитъ священникъ, потому только, что онъ священникъ.

Но на этотъ разъ провинція собралась слушать не просто священника, монаха, а человка талантливаго и движимаго живыми интересами, это былъ человкъ, который жилъ и страдалъ, который, открывая свои кровавыя раны, кричалъ раздирающимъ голосомъ: ‘Люди, что вы скажете о такихъ несчастіяхъ!’ Но затмъ онъ продолжалъ:

‘Что за дло, что я страдаю, если я врю!’

Онъ уже два мсяца путешествовалъ по Нормандіи и везд, гд ни останавливался, имлъ громадный успхъ. О немъ не знали ничего, даже его имени. Его звали просто ‘доминиканецъ’ и этого было достаточно. Никто не могъ похвастаться, чтобы видлъ его лице вн церкви. Онъ ходилъ везд закутанный въ свое длинное блое платье, закрывъ лице капишономъ.

Наконецъ онъ появился. Высокій и худой, въ блой одежд, онъ былъ похожъ на призракъ. Трудно было опредлить его лта: ему могло быть и пятьдесятъ и сорокъ лтъ. Лобъ его былъ покрытъ морщинами, щеки впалы, вся жизнь сосредоточивалась въ однихъ глазахъ. Говоря онъ преображался, это не былъ человкъ, священникъ, монахъ, это былъ вдохновенный апостолъ. Его голосъ былъ громкій и звучный. Содерженіе его проповди на этотъ разъ не имло ничего общаго съ церковью и принадлежало скоре къ чисто нравственному міру. Его можно было опредлить двумя словами: ‘угрызенія совсти’.

Онъ въ короткихъ словахъ объяснилъ его, но не одинъ разъ дрожь пробжала по жиламъ собравшихся.

— ‘Я заставилъ васъ присутствовать при преступленіи, говорилъ онъ, я указалъ вамъ на виновнаго, приготовляющаго свое проклятое дло и поражающаго жертву. Вы видли какъ текла кровь, вы слышали заглушенные крики и стоны, вы содрагались вмст со мною, все ваше существо возмущалось ужаснымъ зрлищемъ брата, убивающаго брата, и теперь вы ожидаете, что я покажу вамъ что станетъ длать человческое правосудіе:

‘Вы говорите, что часъ божескаго суда настанетъ, но человкъ еще прежде начинаетъ судить себ подобнаго и наказываетъ его во имя закона и общественной безопасности.

‘Но это только начало, да даже и не начало! Наказаніе Божіе ужасне, чмъ какое бы то ни было человческое наказаніе.

‘Не сожалйте, если иногда правосудіе щадитъ виновнаго, не сожалйте также, если иной преступникъ избгаетъ суда себ подобныхъ, онъ не избжитъ суда божьяго, его мученія уже начались. Едва только преступленіе совершено, какъ оно начинаетъ мучить, душить преступника.

‘Онъ боле не владетъ собой, преступленіе гнететъ его и онъ напрасно проситъ пощады. Напрасно старается онъ обмануть себя, его проступокъ начертанъ у него на лбу, преступленіе читается въ его глазахъ. Тотъ кто избжалъ человческаго суда, кто воспользовался плодами преступленія, кто высоко подымаетъ голову, тотъ и страдаетъ боле.

‘О, Боже, сжалься надъ тмъ, кто видлъ какъ успхъ увнчалъ его преступленіе! Ни одинъ часъ его жизни не принадлежитъ ему, онъ знаетъ, что каждое біеніе его сердца украдено.

‘Но онъ утшаетъ себя, старается размышлять: люди ничего не знаютъ и никогда не узнаютъ, онъ свободенъ, богатъ, уважаемъ, онъ напрасно только мучитъ себя.

‘Но совсть!… О! онъ еще старается обмануть ее ложными теоріями и ужасная вещь — иногда онъ успваетъ въ этомъ.

‘Вы этому врите? Нтъ, нтъ! въ это время онъ страдаетъ еще боле. Таинственный голосъ въ его душ — голосъ Бога — говоритъ ему:

‘Ты существо низкое и презрнное, ты сдлалъ подлое дло, воспоминаніе о которомъ будетъ тебя преслдовать всю жизнь и даже за гробомъ.

‘Ты не вришь въ Бога мстителя, говоришь ты? Отчего же ты дрожишь, когда я говорю? Ты думаешь, что со смертью все будетъ кончено? Отчего же ты страдаешь при мысли о твоемъ преступленіи, если ты спасся отъ суда человческаго?’

‘Я могу привести тысячу примровъ. Нсколько дней тому назадъ въ Бельгіи одинъ рабочій, по имени Бизакъ явился къ бургомистру и сказалъ:

‘Двнадцать лтъ тому назадъ, я работалъ по осушенію Гарлемскаго озера, однажды нашъ десятскій, выдавая мн заработную плату, далъ мн деньги для передачи товарищу. Я истратилъ деньги и боясь, что это откроется, ршился убить товарища, котораго я обокралъ, я столкнулъ его въ озеро и когда онъ показался на поверхности, то я два раза ударилъ его ножемъ.

‘Какъ только я совершилъ это преступленіе, совсть начала меня мучить, я не могъ даже продолжать работы. Тогда, желая бжать отъ мста совершенія преступленія и не находя нигд покоя, я отправился въ Индію и поступилъ тамъ въ солдаты. Но и тутъ призракъ моей жертвы, днемъ и ночью, преслдовалъ меня, мои мученія были ужасны, неслыханны, но какъ только кончился срокъ моей службы, какая-то непреодолимая сила заставила меня возвратиться на родину и просить у правосудія облегченія моей совсти. Какое-бы ни было мн назначено наказаніе, оно облегчитъ меня и если даже меня приговорятъ къ смерти, то я ее предпочту испытываемымъ мною мученіямъ.

‘Такъ бываетъ со всякимъ преступникомъ, избжавшимъ наказанія, съ годами страданія все боле и боле усиливаются. Волосы преступника уже посдли, онъ составилъ себ положеніе въ свт, онъ пользуется уваженіемъ, онъ окруженъ семействомъ, его жену вс уважаютъ, его дти растутъ и гордятся его именемъ, тогда несчастный съ ужасомъ смотритъ на бездну, открывающуюся у него подъ ногами. Онъ боится теперь не за себя, еслибы онъ былъ одинъ, онъ давно-бы сознался въ своемъ преступленіи и съ какой радостью облегчилъ-бы онъ свою душу. Но онъ молчитъ ради жены и дтей, которыхъ ужасное открытіе должно повергнуть въ бездну позора, если его преступленіе будетъ открыто…. А онъ знаетъ, что это будетъ. Противъ него нтъ доказательствъ, онъ самъ доставитъ ихъ. Онъ разскажетъ свое преступленіе или, если не осмлится сказать, то напишетъ, потому что настанетъ день, когда онъ будетъ не въ состояніи молчать и когда, какъ тотъ рабочій, о которомъ я вамъ говорилъ, онъ предпочтетъ тысячу смертей отъ руки палача мученіямъ своей совсти….’

Въ эту минуту, недалеко отъ кафедры произошло волненіе.

— Кому-то дурно, послышались голоса.

— Вроятно, женщин?

Дйствительно кто-то упалъ въ обморокъ, но не женщина, какъ предполагали сначала, а мущина.

— Это отъ жара, сказалъ кто то, къ тому же этотъ господинъ недавно поправился посл тяжелой болзни.

Лашеналь, такъ какъ это былъ онъ, былъ сейчасъ-же унесенъ, молчаніе возстановилось и доминиканецъ могъ продолжать.

Воздухъ не много привелъ въ чувство Лашеналя, но онъ не могъ держаться на ногахъ и, хотя онъ жилъ всего въ нсколькихъ шагахъ, но его надо было посадить въ экипажъ.

Какъ и всегда, Габріель самоотверженно ухаживала за нимъ, но надо сказать правду, что бдная женщина теряла голову. Для нея обморокъ вызвала не болзнь. Что-же такое? Она не смла думать. Во время рчи доминиканца она видла какъ мужъ ея измнялся въ лиц, казалось, что онъ терплъ страшную пытку.

— Ты страдаешь? спрашивала она его нсколько разъ на ухо, хочешь уйти? Жаръ теб вредитъ!

— Нтъ, нтъ, мн хорошо, очень хорошо.

А между тмъ его глаза наливались кровью, на губахъ выступала пна.

Онъ двадцать разъ упалъ-бы, еслибы не сидлъ. Наконецъ, не будучи въ состояніи бороться доле, онъ потерялъ сознаніе. Его можно было принять за мертваго. Тогда въ ум Габріели, въ ушахъ которой звучали слова доминиканца, промелькнула жестокая мысль: ‘Если онъ умеръ, то это была-бы благодать Божія!…’

По прізд домой, было сейчасъ-же послано за докторомъ Гюгоне. Онъ пришелъ, покачалъ головою, множество наговорилъ, множество прописалъ и общался придти на другой день.

— Но что я должна думать объ этомъ неожиданномъ припадк? спросила Габріель.

— Боже мой! отвчалъ Гюгоне, сдлавшійся съ теченіемъ времени еще толще, еще болтливе и еще невжественне, мн кажется, что это симптомъ общаго разслабленія. Для чего онъ вернулся сюда, ему было такъ хорошо въ Виллервил?

Молодая женщина повернулась къ Гюгоне спиной.

Затмъ, когда онъ ушелъ, она сдлала вс необходимыя распоряженія, она вернулась въ комнату больнаго и, видя что онъ страдаетъ, подошла къ нему, взяла его за руку и сказала съ выраженіемъ состраданія и волненія.

— Скажи мн, должна-ли я тебя любить или проклинать…. ухаживать за тобою или дать умереть?…

V.
Вопль сердца.

Цлую ночь Габріель, въ комнат больнаго, спавшаго тяжелымъ сномъ, провела не смыкая глазъ.

Она то прислушивалась къ малйшему шуму снаружи, то садилась къ изголовью больнаго. Бывали минуты когда ей хотлось разбудить весь домъ, поднять всхъ на ноги, разсказать всму свту, что происходило въ ея голов, а между тмъ, по странному контрасту, не смла пошевелиться и даже удерживала дыханіе, точно боясь нарушить окружавшую ее тишину.

Что она думала? Чего хотла?… Она сама не знала? Кто былъ ея мужъ?… Честный человкъ?— Прежде она поклялась-бы въ этомъ, а теперь она ничего не знала.

— Откуда онъ?… Каково было его прошедшее? Больной-ли онъ, несчастіе котораго должно сдлать его для нея еще дороже?… или?… Или воръ, убійца?… Въ эту ужасную ночь, все ея прошедшее прошло передъ ея глазами. Въ этомъ самомъ дом умеръ ея отецъ, въ комнат, находившейся въ этомъ-же этаж, которую Лашеналь отказался взять себ для спальни и въ которую онъ никогда не входилъ. Она снова видла отца въ постели, больнаго, умирающаго, какимъ въ настоящую минуту былъ ея мужъ.

Она видла свою мачиху, въ то время холодную и равнодушную, и Лашеналя, кроткаго и предупредительнаго, но печальнаго и носившаго на себ какой-то роковой отпечатокъ, она вспомнила, дни, ночи и часы, бывшіе для нея вками скорби и отчаянія.

— Онъ умеръ отравленнымъ! сказала она себ.

Въ голов у нея промелькнула ужасная мысль, которую она оттолкнула и вспомнила о Ландрегард.

— Я могла быть его женой, подумала она.

О! въ его благородств она не сомнвалась. Люди обвиняли его, но она всегда защищала его. Въ суд, на галерахъ, на эшафот, она говорила-бы: ‘Это мученикъ!’

Почему она была такъ много уврена въ немъ и такъ мало въ своемъ муж? Блдное и печальное лице Ландрегарда не покидало ея. Она сама не знала почему, но образъ его упрямо возвращался къ ней въ голову, точно воспоминаніе о немъ и любовь къ нему были оживлены новой встрчей.

Она снова изгнала эту мысль. Она теперь не принадлежала себ и не имла права думать о человк, котораго поклялась забыть. Она вернулась къ настоящему, и передъ ней промелькнуло суровое и взволнованное лице доминиканца.

Она вздрогнула.

Этотъ монахъ произвелъ на нее странное впечатлніе. Она никогда не видала его и между тмъ ей казалось временами, что она его знаетъ.

Кто былъ этотъ монахъ?

Почему, когда онъ говорилъ, она опускала голову и не смла глядть на него? Почему, стараясь проникнуть въ тайны его души, она избгала этого огненнаго взгляда, точно онъ жегъ ее? Она не знала, и волненіе, которое во время его рчи испытывалъ Лашеналь, должно было по невол прервать теченіе ея мыслей.

Что значили налитыя кровью глаза Лашеналя, пна у рта, его обморокъ?— Доминиканецъ исчезъ изъ ея мыслей, ея голова наполнилась страшными подозрніями.

Впродолженіи этой длинной ночи, Габріель дрожала при мысли о настоящемъ, она снова видла прошедшее и предвидла будущее. И прошедшее, и настоящее и будущее одинаково ужасали ее.

— Везд преступленіе!… вскричала она.

Подозрваемый Ландрегардъ, отравленный отецъ, мачиха, страдающая какой-то непонятной болзнью, Жермень, приговоренная къ смерти, ужасный монахъ, ея мужъ, дрожащій передъ нею, какъ виновный передъ своимъ судьей! Была минута, когда несчастная думала, что сойдетъ съ ума.

Было пять часовъ утра. Слабый свтъ прокрадывался въ комнату сквозь закрытыя занавсы. Габріель подошла къ постели больнаго.

Отдыхалъ-ли онъ? Едвали. Дыханіе его было похоже на предсмертное хрипнье. Непонятныя слова вылетали изъ его посинлыхъ губъ. Онъ метался по постели, точно его пытали.

Сидя напротивъ него, Габріель, ангелъ доброты и великодушія, не чувствовала никакого состраданія.

— Я хочу знать, шептала она, да, сомнніе уже слишкомъ давно давитъ меня. Онъ долженъ сказать. Если онъ только несчастенъ, такъ будемъ страдать вмст. Если онъ совершилъ проступокъ, который еще можно поправить, то, можетъ быть, у меня хватитъ силы простить его. Но, если онъ пролилъ кровь, если….

Она не могла кончить. Въ эту минуту Лашеналь проснулся, произнося имя госпожи де-Фрерьеръ. Взгляды его и Габріели встртились.

Встртивъ холодный и вопросительный взглядъ жены, Лашеналь подумалъ, что все уже открыто и могъ только съ отчаяніемъ вскричать:

— Пощади!… Пощади!…

— Пощадить?… повторила она, вставая поспшно и схватывая его за руку:

— Почему просишь ты пощады?

— Потому что…. прошепталъ онъ, потому что…. я вижу…. ты все знаешь.

— Нтъ, сказала она съ рдкимъ самообладаніемъ, я ничего не знаю, но я хочу знать…. Говори!

Лашеналь молчалъ, грудь его тяжело подымалась, крупныя капли пота выступали на лбу, онъ сдлалъ напрасное усиліе вырвать у жены свою руку.

— Разв ты не слышишь меня? начала она, я хочу, чтобы ты все сказалъ…. все! Что за тайна мучитъ тебя?… Я имю право знать это, и узнаю!

Такъ какъ онъ все молчалъ, то она прибавила:

— Вспомни слова доминиканца!

— А!… нтъ! нтъ! вскричалъ онъ, точно это воспоминаніе жгло его какъ раскаленное желзо.

— Во имя нашего ребенка, во имя моего существованія, взятаго тобою, ты долженъ сказать!… Разв ты не понимаешь, несчастный, что какъ-бы ты ни былъ виновенъ, только я могу еще тебя спасти!

— Ты? вскричалъ онъ, глядя на Габріель блуждающими глазами, о! нтъ, никогда, никогда!

— Хорошо! если уже ты хочешь упорствовать въ твоемъ молчаніи, то я скажу теб, что я знаю.

— О! сжалься! сжалься!… вскричалъ онъ, стараясь скрыть свое лице.

Но она продолжала:

— Прежде чмъ выйти замужъ за моего отца, моя мачиха была обезчещена, у нея былъ сынъ и этотъ сынъ — ты.

— Это неправда, я никогда не былъ ея сыномъ.

— Въ настоящее время ложь безполезна.

— Я теб говорю, что она мн не мать!

— Почему-же я слышала, какъ она называла тебя сыномъ?

— Ты слышала! вскричалъ онъ поднимаясь, ты слышала!… Ну! клянусь теб….

— Довольно клятвъ, довольно лжи! Мн нужна истина и я узнаю ее!

— Ахъ! Габріель, Габріель, ты-ли это говоришь, ты меня пугаешь!

— Скажи мн правду! Я жду! Что вы длали вмст съ этой женщиной? Какія интриги вели вы?… Разв не она, при помощи подлой комедіи, бросила меня въ твои объятіи?

— О!… изъ состраданія, не спрашивай ничего.

— А! такъ, значитъ, все справедливо? твое молчаніе и ужасъ говорятъ за тебя!… неправдали, все справедливо, даже преступленіе?…

— О, вскричалъ онъ испуганный и побжденный ея голосомъ и мрачнымъ взглядомъ, клянусь теб я не самый виновный!

— Боже, вскричала она, поднимая руки къ небу, такъ это правда! Они убили моего отца!…

Она зашаталась, сдлала нсколько шаговъ и упала безъ чувствъ, точно пораженная громомъ.

— Габріель!… Габріель!… вскричалъ Лашеналь, вскакивая съ постели и кое какъ, держась за мебель, доходя до нея.

— Приди въ себя!… Все это неправда!… клянусь теб!… Это былъ горячечный бредъ….

Онъ протянулъ руки съ умоляющимъ видомъ, но силы ему измнили и онъ упалъ подл жены. Придя въ себя и почувствовавъ близость Лашеналя, Габріель быстро вскочила, точно отъ прикосновенія зми, и кинулась прочь.

Произнося неопредленныя слова, лишенныя всякаго смысла, она бросилась вонъ изъ комнаты, выбжала на лстницу, потомъ на улицу и съ распущенными волосами, въ бломъ пенюар побжала, сама не зная куда.

Въ эту минуту служанка, разбуженная шумомъ, вошла въ комнату своего барина.

Увидя его сидящимъ на полу, она испугалась и вскрикнула.

— Не кричите, сказалъ ей Лашеналь, вдругъ пріобртя полное присутствіе духа, не кричите и помогите мн лечь въ постель.

— Какъ вы здсь очутились?

— Я хотлъ встать съ постели, но упалъ.

— Но гд же барыня?

Онъ колебался.

— Сдлайте сначала то, что я вамъ говорю, сказалъ онъ измученнымъ голосомъ, барыня ушла.

— Какъ, въ это время?… Да, мн показалось, что входная дверь отворялась.

— Марія, сказалъ онъ, откройте этотъ шкапъ, въ немъ на верхней полк стоитъ маленькій ящичекъ, подайте мн его.

— Сейчасъ, но я не понимаю куда могла пойти барыня въ такое время, настаивала служанка.

— Барыня пошла къ доктору Гюгоне.

— Боже мой! почему же она не позвала меня?

Говоря это, она подала больному то, что онъ требовалъ, посл чего онъ сейчасъ же ее выслалъ.

— Идите, отдохните, сказалъ онъ, вставать еще слишкомъ рано. Вамъ сегодня и безъ того будетъ много дла.

Двушка охотно повиновалась. Какъ только она ушла, Лашеналь подавилъ у поданнаго ящика пружину, тогда открылось двойное дно, гд лежала небольшая жестяная коробочка съ желтоватымъ порошкомъ, дв щепоти котораго онъ положилъ въ стоявшій около него стаканъ съ питьемъ.

Минутъ десять въ ум несчастнаго происходила страшная борьба.

Онъ изучалъ яды и могъ бы многому научить по этой части доктора Гюгоне, да и другихъ, даже гораздо боле свдущихъ докторовъ. Живя уже восемь лтъ въ постоянныхъ мученіяхъ, онъ держалъ у себя одинъ изъ ядовъ. Онъ былъ увренъ въ немъ, онъ длалъ съ нимъ опыты надъ животными и всегда онъ производилъ одинаковое дйствіе.

— Въ тотъ день, когда все откроется, или когда жизнь сдлается для меня тяжела, думалъ онъ, мн стоитъ только протянуть руку и все будетъ кончено.

Не разъ уже онъ открывалъ шкапъ и бралъ роковую коробочку, но никогда не могъ пойти дале.

— Для чего умирать? говорилъ онъ тогда, разв мое преступленіе открыто? Я самъ свой судья и палачъ. Никто не думаетъ обвинять меня. Ничто меня не торопитъ. Подождемъ!

Онъ хотлъ бы не ждать, но онъ не смлъ. Между тмъ Лашеналь не былъ трусъ и презиралъ жизнь.

Да, но презирая жизнь, онъ не желалъ смерти. Онъ боялся неизвстнаго. Пустота пугала его. Отрицая Бога, онъ противъ воли чувствовалъ боязнь, которая овладваетъ самыми сильными и есть удлъ всякаго преступника.

Но настала минута, когда нельзя было боле колебаться. Ударъ былъ нанесенъ. Онъ самъ сознался въ своемъ соучастіи въ ужасномъ преступленіи и кому же? дочери своей жертвы, той, которую онъ любилъ, потому что это была правда — онъ любилъ ее!..

Онъ до безумія любилъ несчастную дочь, отца которой умертвилъ, вотъ почему, обезчещенный въ ея глазахъ, онъ не могъ пережить этого позора и въ особенности мысли, что будетъ для нея предметомъ отвращенія и ужаса.

Онъ взялъ стаканъ и хотлъ поднести къ губамъ. Но по недостатку ли ршимости или отъ слабости, только рука его три раза выпускала стаканъ. Тогда, сдлавъ надъ собой усиліе, онъ схватилъ обими руками роковое питье, поднесъ стаканъ ко рту и выпилъ его до конца.

Затмъ онъ въ безсиліи упалъ на подушки, выронивъ стаканъ изъ рукъ.

— Я умру, сказалъ онъ себ, все кончено, мн остается жить едва нсколько часовъ.

И вдругъ имъ овладлъ страхъ, не смерти, но загробной жизни.

— Помогите! помогите! закричалъ онъ.

Вбжала испуганная служанка. Было уже совсмъ свтло, такъ что вошедшая могла ясно видть лице больнаго, выраженіе этого лица было такъ ужасно, что двушка въ испуг отступила.

— Помогите! кричалъ онъ, помогите!… Я умираю!..

— Сходить за докторомъ Гюгоне? Хорошо, я сейчасъ побгу..

— Нтъ, нтъ! не Гюгоне…

— Другаго доктора? вы желаете другаго доктора?

— Нтъ не доктора?

— Но кого же?

— Священника, понимаешь? священника.

Она уже пошла изъ комнаты, но Лашеналь снова позвалъ ее.

— Монаха, монаха!.. Пусть онъ сейчасъ придетъ!

— Но какого монаха?

— Я не знаю его имени… Доминиканца, того, который говорилъ сегодня проповдь.

Двушка ушла, а Лашеналь немного успокоился.

— Наконецъ я успокоюсь, прошепталъ онъ. О! я не хочу умереть не разсказавъ того, что меня давитъ. О! было бы слишкомъ ужасно умереть такъ!

Онъ чувствовалъ непреодолимое желаніе высказать свою тайну. Онъ задыхался отъ нетерпнія. Мысль, что у него будетъ наконецъ повренный, успокоила его немного. Не прошло и четверти часа какъ служанка вернулась, приведя съ собою доминиканца, котораго она по счастію нашла въ церкви.

— Баринъ, сказала она, просунувъ голову въ дверь, онъ идетъ за мною.

И не дожидаясь отвта больнаго, заперла дверь.

Лашеналь хотлъ ссть на постели, но въ истощеніи упалъ безъ памяти.

VI.
Исповдь.

Монахъ подошелъ къ постели, взглянулъ на лежавшаго безъ памяти и жестомъ спросилъ шедшую за нимъ служанку, тотъ ли это человкъ, къ которому его звали.

— Да, отвчала она.

— Хорошо, дочь моя, сказалъ онъ, если вы мн понадобитесь, то я васъ позову, но не уходите далеко.

Она перекрестилась и прошла въ сосднюю комнату.

Оставшись одинъ съ Лашеналемъ, монахъ бросилъ свой равнодушный видъ. Лице его приняло совершенно другое выраженіе.

Точно имъ овладла какая-то неотвязная мысль. Это не былъ боле священникъ, это былъ человкъ. Прежде чмъ взглянуть на лежавшаго передъ нимъ несчастнаго, какъ на гршника, онъ взглянулъ на него, какъ на больнаго. Прежде чмъ думать о спасеніи души, онъ сталъ думать о тл, которое показалось ему въ опасности.

Онъ взялъ Лашеналя за руку, потомъ поднялъ вки и осмотрлъ глазное яблоко. Открылъ ротъ и осмотрлъ нбо, затмъ сталъ слушать грудь.

— Пора, сказалъ онъ, пора, если только я не ошибаюсь.

Оглядвшись вокругъ, онъ увидлъ лежавшій на полу стаканъ, поднялъ его и тщательно осмотрлъ, потомъ взялъ стоявшую на стол жестяную коробку, открылъ и внимательно осмотрлъ ея содержимое.

— Перо и чернилъ! сказалъ онъ, позвавъ служанку.

Написавъ поспшно нсколько строчекъ, онъ подписался, и подавая написанное служанк, сказалъ.

— Въ настоящемъ состояніи вашъ баринъ не въ состояніи говорить и умретъ не примирившись съ Богомъ.

— Ахъ! какое несчастіе!.. Безъ исповди! онъ умретъ безъ исповди! вскричала благочестивая двушка.

— Вашъ баринъ очень хотлъ меня видть?

— Ахъ! ужасно!

— Ну! въ такомъ случа бгите въ аптеку и если вы добрая христіанка, то возвращайтесь скоре съ лекарствомъ, которое здсь прописано.

— Но…

— Идите, повелительно сказалъ доминиканецъ, я знаю эту болзнь и средство противъ нея… Если вы вернетесь во время, онъ будетъ спасенъ.

— И будетъ въ состояніи исповдываться?

— Будетъ жить.

Служанка исчезла и вернулась не боле какъ черезъ четверть часа. Тогда монахъ далъ ей новый рецептъ, приготовленный во время ея отсутствія.

— Вотъ, сказалъ онъ, снесите теперь это и, когда я уйду, вы будете давать больному это средство, какъ сказано въ рецепт.

— Но, значитъ вы…

— Идите.

Она вышла, а монахъ, открывъ больному ротъ, влилъ въ него содержаніе одной изъ двухъ склянокъ, принесенныхъ служанкой.

Сдлавъ это, онъ откупорилъ другую, вылилъ половину ея содержимаго на платокъ и сталъ мочить лобъ и виски больнаго.

Черезъ нсколько времени больной сталъ подавать признаки жизни, поднялъ голову и устремилъ съ ужасомъ взглядъ на монаха.

— Не бойтесь ничего, сказалъ ему послдній, я пришелъ къ вамъ со словами мира и утшенія.

Больной не понялъ, съ нимъ сдлался сильный припадокъ. Доминиканецъ нисколько не былъ имъ обезпокоенъ, онъ снова привелъ больнаго въ себя и, наклонившись къ его уху, сказалъ.

— Сынъ мой, вы позвали меня для того, чтобы я выслушалъ васъ и примирилъ съ Богомъ. Я здсь, говорите, верховный Судія слушаетъ васъ.

— Отецъ мой, прошепталъ Лашеналь, я слишкомъ преступенъ, чтобы Богъ могъ простить меня.

— Вы раскаяваетесь?

— Я раскаиваюсь, но угрызенія совсти убиваютъ меня.

— Говорите же, всемогущій Богъ есть въ тоже время и всеблагій.

И Лашеналь заговорилъ. Это была не исповдь, но раздирающій душу вопль сердца.

— Я долженъ ужасать васъ, сказалъ онъ, останавливаясь на одну минуту, какъ бы пораженный стыдомъ!

— Нтъ, сказалъ монахъ, блдный какъ смерть, но сохраняя ледяное спокойствіе, я здсь для того, чтобы выслушать васъ до конца. Продолжайте.

Лашеналь продолжалъ:

— Я былъ честолюбивъ и корыстолюбивъ. Женщина, два года тайно называвшая меня сыномъ, сочла своимъ долгомъ помочь мн. У этой женщины была падчерица, которая мн понравилась и я сдлалъ ей предложеніе. Отецъ, бывшій сначала въ нершимости, отказалъ. Почему?.. Онъ не сказалъ этого опредленнымъ образомъ, но далъ ясно понять своей жен, что узналъ изъ моего прошлаго такія вещи, которые нисколько не роняя меня въ его личномъ мнніи, были тмъ не мене такого рода, что не позволяли ему посовтовать дочери подобнаго брака. Поздне, когда жена стала настаивать, онъ сказалъ, что его ничто не можетъ заставить измнить своего ршенія и что онъ иметъ другіе виды относительно дочери. И такъ, пока де-Фрерьеръ былъ живъ, мн слдовало отказаться отъ всякой надежды получить руку его дочери. Еще нсколько мсяцевъ и ее, можетъ быть, выдадутъ замужъ за другаго.

— А эта двушка была единственная дочь человка уважаемаго, богатая наслдница… а вы уже сказали, что были честолюбивы?

— Я солгалъ бы, еслибъ сказалъ, что сначала этихъ причинъ для меня не существовало. Они были первымъ поводомъ, по которому я началъ думать объ этой молодой двушк, но вскор они изчезли передъ чувствомъ боле благороднымъ и боле сильнымъ. Я полюбилъ Габріель до безумія и хотлъ какою бы то ни было цною обладать ею.

— Даже цною преступленія? сказала мн однажды госпожа де-Фрерьеръ.

— Я не знаю, отвчалъ я, но я хочу чтобы она была моею.

Госпожа де-Фрерьеръ пожала плечами.

— Она будетъ твоя, сказала она.

Монахъ съ горестью взглянулъ на небо, но чтобы ни происходило внутри его, онъ удержалъ вздохъ и сказалъ просто:

— Продолжайте.

Отдохнувъ немного, Лашеналь продолжалъ.

Я не буду вамъ разсказывать подробностей этой драмы. Но наконецъ настала минута, когда смерть старика была ршена между нами, извиненіемъ мн можетъ служить моя любовь къ Габріели и боязнь потерять ее навсегда. Что касается до госпожи де-Фрерьеръ, то ее можетъ извинить привязанность, которую она ко мн чувствовала.

— Ихъ извиненіемъ!… съ ужасомъ повторилъ про себя священникъ.

Кающійся не слышалъ и продолжалъ.

— Я поклялся сказать правду и говорю ее. Госпожа де-Фрерьеръ дошла до того, что сказала мн однажды: ‘Нтъ, если уже кто нибудь долженъ умереть, то пусть это будетъ онъ…’

— Онъ, сказалъ монахъ, это ея мужъ?

— Да, тутъ я долженъ сказать, что она уже прежде мечтала о томъ, чтобы состояніе ея мужа перешло въ ея руки и, когда я съ ней познакомился, она уже начала трудиться надъ этимъ.

Но странная вещь, она желала получить это состояніе не изъ жадности къ деньгамъ, а изъ зависти.

Она видла себя въ скоромъ времени вдовою, бдной и выгнанной изъ отеля, въ которомъ она царствовала, выгнанной мужемъ Габріели, которая займетъ ея мсто.

Эта мысль раздражала и преслдовала ее.

Къ тому же она ненавидла де-Фрерьера, отъ котораго не видла ничего кром добра, и торопилась возвратить себ свою свободу.

Но ея мечты о богатств были разрушены тмъ, что, не будучи наслдницей де-Фрерьера, она не могла обогатиться черезъ его смерть. Смерть Габріели также не доставила бы ей никакой выгоды, такъ какъ все состояніе перешло бы тогда къ дальнимъ родственникамъ, которые ее ненавидли и видли въ ней чужую.

Моя любовь къ ея падчериц открыла передъ ней новый міръ. Эта свадьба давала въ мои руки громадное богатство, а для нея это было торжество.

Я былъ ея сынъ. Она останется съ нами и ей нечего будетъ бояться быть выгнанной изъ отеля. Она однимъ ударомъ мстила человку, котораго ненавидла и семейству, которое презирала.

— Я досталъ ядъ,— она дала его.

— Говорите только о себ, сказалъ монахъ.

— Отецъ мой, надетесь ли вы, что Богъ можетъ простить меня?

— Продолжайте.

— Но я кончилъ. Старикъ умеръ, убитый нами.

— Да, а вмсто васъ была осуждена одна женщина.

— Она ничего не потерпла, отецъ мой, она убжала.

— А если ее когда нибудь возьмутъ?

Лашеналь опустилъ голову.

— Я сдлаю, что вы велите мн сдлать… Я раскаяваюсь. Я готовъ на всякое искупленіе.

— Продолжайте сначала ваши признанія. Не совершили ли вы еще какого нибудь преступленія? Нтъ ли у васъ еще чего нибудь на совсти?

— О! клянусь вамъ…

— Берегитесь, не клянитесь!… Не тотъ только преступенъ, кто убиваетъ себ подобнаго, по также и тотъ, кто крадетъ, обманываетъ и безчеститъ.

— Вы знаете?… прошепталъ дрожа Лашеналь, едва смя смотрть на ужаснаго исповдника.

— Я ничего не знаю… вспомните, нтъ ли въ вашей жизни еще чего нибудь, что требовало бы прощенія!

— Я думалъ, отецъ мой, что одно преступленіе уничтожается другимъ — большимъ.

— Нтъ, потому что первое всегда самое непростительное, такъ какъ начало много значитъ, первый ложный шагъ ведетъ къ паденію, къ пропасти.

— Такъ слушайте же! сказалъ Лашеналь. Я буду кратокъ. Мн тридцать пять лтъ, я родился въ Версали, Мой отецъ былъ офицеръ, не въ отставк, а выгнанный изъ полка за дурное поведеніе. Моя мать, которая не была замужемъ, была несчастная, которую онъ встртилъ, я не знаю гд.

Я помню только то, что они очень часто ссорились, такъ что однажды вечеромъ, вернувшись домой пьянымъ, мой отецъ, поссорившись съ нею, убилъ ее. Дло сейчасъ-же надлало шуму и его пришли арестовать. Ему хотлось умереть, но онъ хотлъ-бы увлечь весь свтъ въ своемъ паденіи.

Онъ защищался какъ левъ, ранилъ двухъ солдатъ, убилъ одного полицейскаго и пустилъ самому себ въ лобъ пулю.

Я остался одинъ. Меня помстили въ какой-то пріютъ, гд было понемногу всякаго рода дтей, и подкидышей, и сиротъ, и дтей преступниковъ. Я тамъ выросъ и, странная вещь, кое-чему научился. Но все-таки я вышелъ оттуда ни къ чему не способнымъ, какъ вдругъ случай позаботился обо мн. Одинъ священникъ, аббатъ Деріе, который часто ходилъ въ пріютъ, обратилъ на меня вниманіе. Я ему понравился, онъ попросилъ позволенія взять меня, получилъ его и увезъ меня къ себ.

— Мы изъ тебя что-нибудь сдлаемъ, сказалъ онъ, или по крайней мр постараемся сдлать.

Онъ сталъ съ слдующаго-же дня учить меня.

Его мечтой было, какъ я узналъ посл, сдлать изъ меня свтило церкви. Онъ былъ искусный наставникъ. Я быстро кончилъ ученье, и еслибы мои вкусы согласовались съ его желаніями, то старикъ былъ-бы вполн счастливъ. Но, къ несчастію, во мн не было никакихъ задатковъ сдлаться хорошимъ священникомъ и старикъ съ отчаяніемъ увидлъ, что надо отказаться отъ этого плана.

Тогда онъ заставилъ меня изучать право. Но въ это время онъ вдругъ умеръ, оставивъ меня снова одного.

— Ба! сказалъ я себ, я теперь достаточно великъ, чтобы быть въ состояніи ходить одному.

У аббата Деріе не было никакого состоянія, онъ оставилъ мн въ наслдство только нсколько книгъ, которыя я продалъ, для удовлетворенія насущныхъ нуждъ. Оставшись посл этого безъ всякихъ средствъ и желая продолжать изученіе права, я поступилъ въ контору нотаріуса и благодаря жалованью, хотя и очень маленькому, могъ продолжать свои занятія.

Четыре года спустя я былъ адвокатъ и явился сюда.

Потому-ли, что ему нечего было боле говорить, или потому, что онъ слишкомъ утомился и остановился, чтобы перевести дыханіе, только Лашеналь замолчалъ.

— Это все?

— Да, отецъ мой.

— Я не имю права требовать, чтобы вы сказали боле чмъ считаете нужнымъ, сказалъ доминиканецъ. Но вы позволите мн сдлать замчаніе насчетъ одного пункта, который кажется мн темнымъ. По вашимъ словамъ ваша мать была убита вашимъ отцемъ въ пьяномъ вид.

— Да.

— Какъ-же вы указываете на госпожу де-Фрерьеръ, какъ на вашу мать?

— Разв я вамъ не сказалъ?…

— Вы дали понять, что тутъ была какая-то ошибка, но вы ничего не объяснили.

— Отецъ мой, это было мое преступленіе.

— Говорите! Богъ оцнитъ ваши признанія тмъ дороже, чмъ боле они вамъ стоили.

Лашеналь началъ снова:

— Я служилъ въ двухъ конторахъ. Въ первой я пробылъ полгода, во второй три года. Въ этой послдней, я пользовался полнымъ довріемъ моего хозяина. Будучи два года старшимъ клеркомъ, я вполн замнялъ хозяина, и зналъ лучше его дла и кліентовъ.

— Какъ назывался этотъ нотаріусъ?

— Гербеле.

Монахъ вздрогнулъ. Но сейчасъ-же овладлъ собой и сказалъ:

— Продолжайте.

— Этотъ нотаріусъ умеръ.

— Почти неожиданно, сказалъ доминиканецъ.

Лашеналь поглядлъ на него съ изумленіемъ.

— Да, сказалъ онъ, хотя онъ уже давно былъ болнъ и предвидлъ свою смерть. За нсколько дней до нея, онъ позвалъ меня къ себ въ спальню и сказалъ мн, указывая на бумаги, о существованіи которыхъ я не зналъ:

— Если я умру неожиданно, сказалъ онъ мн, или если болзнь разстроитъ мои умственныя способности, такъ что я не успю распорядиться насчетъ моихъ длъ, то вы прочитаете эти бумаги и поступите согласно съ приказаніями, при нихъ находящимися.

Доминиканецъ внимательно слушалъ и ни одинъ мускулъ его лица не выдалъ волненія, бушевавшаго внутри его.

Лашеналь продолжалъ:

— Гербеле прибавилъ еще нсколько словъ, общалъ еще поговорить со мною объ этомъ дл и отпустилъ меня.

Какъ онъ предвидлъ, такъ и случилось. Его умственныя способности ослабли и черезъ нсколько дней онъ умеръ. Посл его смерти я осмотрлъ данныя имъ мн бумаги и нашелъ….

Нсколько уже времени доминиканецъ былъ блдне умирающаго.

— Что-же вы нашли? кротко спросилъ онъ.

— Доказательство одного проступка, совершеннаго много лтъ тому назадъ. Я неожиданно сдлался обладателемъ тайны, изъ которой я узналъ, что одна богатая женщина до замужества имла сына, котораго она никогда не видала. Но тмъ не мене, этотъ ребенокъ не былъ оставленъ его отцемъ, ухавшимъ за границу и тамъ умершимъ, такъ какъ этотъ послдній далъ Гербеле довольно порядочныя суммы для воспитанія сына.

Что вы хотите, продолжалъ Лашеналь. Я одинъ владлъ тайной, потому что Гербеле никогда не поврялъ ее никому, даже своей жен. Я былъ человкъ одинокій, безъ средствъ, безъ будущности, мн пришло въ голову воспользоваться деньгами и бумагами, чтобы пріобрсть могущественную покровительницу.

— Безполезно разсказывать дальше, сказалъ доминиканецъ, который едва сдерживалъ свое волненіе, я все понимаю.

— Вотъ мое преступленіе, сказалъ Лашеналь.

— Что меня удивляетъ, продолжалъ доминиканецъ, то это не столько ваше преступленіе, сколько дерзость, которая была нужна чтобы довести его до конца и лицемріе, которымъ вы должны были подтверждать его.

— Разъ попавъ на эту дорогу, разв я могъ отступить?

— Не было-ли процесса по поводу денегъ, которыя вы себ присвоили.

— Да…. и я молчалъ.

— Укравъ эти деньги у человка, для котораго он составляли все состояніе, вы совершили отвратительное преступленіе! сказалъ монахъ печальнымъ и взволнованнымъ голосомъ, стараясь не показать своего волненія, но укравъ бумаги, вы совершили преступленіе гораздо худшее.

Лашеналь опустилъ глаза.

— Я это знаю, отецъ мой, сказалъ онъ.

— И когда съ этими бумагами вы являетесь къ этой женщин и называете себя ея сыномъ, когда вы лжете и упорствуете въ этой лжи цлые годы, когда вы пользуетесь плодами вашего обмана…. О! признаюсь вамъ, тогда вы кажетесь мн очень…. виновнымъ.

— Отецъ мой, пощадите меня.

— Я говорю это потому, что мн кажется, что вы не сознаете громадности этого преступленія, которому можетъ быть нтъ подобнаго.

Лашеналь поднялъ голову.

— Я не могу согласиться съ вами, отецъ мой, потому что я провелъ всю мою жизнь за изученіемъ и защитою уголовныхъ длъ.

— Да, нравственное чувство притупляется въ грязи и тотъ, кто живетъ въ испорченномъ воздух, теряетъ обоняніе.

Вотъ доказательство справедливости моихъ словъ: во время вашего признанія въ отравленіи де-Фрерьера, вы особенно обвиняли вашу сообщницу и, можетъ быть безъ намренія, выставили ее виновне себя.

Лашеналь сдлалъ движеніе, но монахъ не далъ ему перебить себя и продолжалъ:

— Эта женщина была только орудіе ваше.

— Нтъ, клянусь вамъ.

— Она объ немъ думала, пожалуй, но безъ васъ она никогда не совершила бы его. Это преступленіе не давало ей никакихъ выгодъ. Она придумала это преступленіе и даже желала его, но никогда у нея не хватило бы мужества совершить его. Она сдлалась преступной потому, что чувствовала себ поддержку въ васъ, котораго она считала своимъ сыномъ.

Ее стали мучить угрызенія совсти за прошлое забвеніе своего ребенка. Проступокъ молодости тяготилъ ея сердце и она торопилась загладить его. Сердце ея было пусто, они никого не любила, поэтому она страстно привязалась къ этому сыну, который свалился ей съ неба и въ одно время она удовлетворяетъ и свою гордость и свое сердце.

До сихъ поръ эта женщина имла довольно смутное понятіе о зл, отъ ея сына зависло превратить ее въ женщину добродтельную. У нея осталось только одно желаніе: удовлетворить своего ребенка, видть его богатымъ, счастливымъ, довольнымъ. Этому сыну оставалось только показать ей дорогу, по которой надо слдовать. Этотъ сынъ ужасенъ, онъ говоритъ ей:

— Вотъ, что мн надо.

— Но чтобы успть въ этомъ, надо совершить преступленіе, говоритъ мать.

И онъ позволяетъ ей совершить это преступленіе, онъ доставляетъ ей ядъ.

Гораздо подле, чмъ преданная ему женщина, этотъ человкъ дйствуетъ только во мрак. Въ случа опасности онъ будетъ вн ея, если же проклятое дло будетъ имть успхъ, то плодами его воспользуется онъ! Онъ получитъ богатство, любимую женщину!

— Отецъ мой!…

— А она… она, отравительница, она даже не осталась подъ той кровлей, подъ которой мечтала состариться. Тотъ, кого она считала сыномъ и для котораго рисковала жизнію, выгналъ ее грубе, чмъ это сдлалъ бы чужой.

— О! еслибъ вы знали, сколько эта женщина заставила меня страдать! Безъ нея я не былъ бы преступникомъ.

— Замолчите, вы были имъ прежде чмъ узнали ее.

— Да, но она была для меня живымъ упрекомъ, какъ призракъ человка, котораго мы вмст убили! Я не могъ безъ содроганія видть и слышать ее. Мн казалось, что каждое ея слово было доносомъ и приговоромъ противъ меня. Ея нжность была для меня еще тяжеле. Она звала меня сыномъ и радовалась тому положенію, которое мы себ создали, а я ненавидлъ ее отъ всей души.

Если бы мн пришлось продолжать ее видть доле, то я убилъ бы ее своими руками.

— Ваша совсть успокоилась посл ея отъзда?

— Нтъ. Предоставленный самому себ, я, можетъ быть, страдалъ еще боле. Моей сообщницы не было, но около меня оставалась женщина, которую я любилъ, но которая въ тоже время была дочь моей жертвы.

О! я не могу передать мои ежечасныя мученія, кошмары длинныхъ ночей, проведенныхъ около женщины, которую я обожалъ и передъ которой дрожалъ, точно она могла читать мое преступленіе въ каждомъ моемъ взгляд, въ каждомъ слов!…

Это была вчная мука, вчное наказаніе.

— Все-таки недостаточное за ваше преступленіе.

Въ эту минуту Лашеналь почувствовалъ въ груди страшную боль и сильное біеніе сердца.

Тогда только онъ вспомнилъ о яд, выпитомъ часъ тому назадъ.

— Но я осудилъ себя! вскричалъ онъ, я самъ произнесъ свой приговоръ и для меня не замедлитъ настать послднее наказаніе.

— Вы отравились! сказалъ монахъ, схвативъ за руку Лашеналя.

— Да, я употребилъ противъ самаго себя орудіе моего преступленія.

— И это вы называете послднимъ наказаніемъ! Вы совершаете еще новое преступленіе и считаете себя разсчитавшимся съ Богомъ и съ обществомъ!… Несчастный, разв ты не знаешь, что ты сдлалъ?

— Я оказалъ себ правосудіе.

— Ты думаешь? Слушай же. За тебя была приговорена одна женщина. Черезъ нсколько дней, мсяцевъ или даже годовъ, она будетъ взята, и такъ какъ тебя не будетъ, чтобы кричать о ея невинности, то она получитъ заслуженное тобою наказаніе и ея невинная голова падетъ на эшафот вмсто твоей.

— О! Боже мой!

— Слушай еще:

Завтра, когда ты умрешь, поднимутся т же слухи, какъ и посл смерти твоей жертвы. Будутъ говорить, что ты не могъ умереть естественной смертью, потребуютъ изслдованіе твоего тла и тогда будетъ доказано, что ты умеръ отравленнымъ.

— Но, въ такомъ случа?…

— Ты видишь отсюда, что произойдетъ. Подозрнія будутъ падать то на того, то на другаго и наконецъ кого-нибудь обвинятъ.

Тогда, наклонившись къ уху Лашеналя, корчившагося въ страшныхъ мученіяхъ, монахъ сказалъ ему:

— Видишь ли ты, какъ обвинятъ твою жену въ отравленіи тебя, который былъ убійцею ея отца!

— Боже мой!… Боже мой!…

— А подумалъ ли ты о своемъ сын?

— Что же длать, что длать? Я принялъ яду изъ этой коробочки. Прошло уже два часа… нтъ боле никакой надежды.

Затмъ онъ продолжалъ, приподнявшись:

— Отецъ мой, скоре, перо! Дайте мн перо и бумаги, чтобы я усплъ написать, что умираю отъ своей руки.

Доминиканецъ съ горькимъ состраданіемъ взглянулъ на него и сказалъ:

— Это безполезно, вы не умрете.

— Но разв вы не поняли что я умираю отъ того же яда, который убилъ мою жертву… этого старика!…

— Я вамъ говорю, что вы не умрете.

— Но… О! я страдаю, вы должны видть, что все скоро будетъ кончено. А она, бдная женщина!.. Боже мой! Боже мой!

— Да, я не могу облегчить ваши страданія. Богъ вроятно хотлъ, чтобы вы испытали каковы были страданія вашей жертвы, но вы не умрете, потому что я васъ угадалъ и пришелъ во время чтобы спасти васъ.

— Спасти меня!… какая насмшка.

— Вы должны жить, чтобы помшать совершенію еще большихъ несчастій… Это необходимо для вашей жены, для чести вашего ребенка, для вашего прощенія

— И такъ будемъ жить! прошепталъ несчастный, если уже посл всхъ моихъ страданій, вы не находите смерть достаточнымъ искупленіемъ! Будемъ жить для наказанія!

VII.
Слова мира.

Въ тотъ же вечеръ доминиканецъ опять проповдывалъ въ церкви Сентъ-Этьень.

Говорили, что это его послдняя проповдь и народу собралось бездна. Съ семи часовъ около церкви была уже тснота.

Онъ явился въ половин девятаго, блдне чмъ обыкновенно и медленно взошелъ на кафедру.

— Братья, сказалъ онъ, вчера я говорилъ вамъ объ угрызеніяхъ, которыя ежечасно преслдуютъ преступника, сегодня я буду говорить о прощеніи. Онъ говорилъ долго и вызвалъ обильныя слезы у слушателей.

Когда доминиканецъ сошелъ съ кафедры, въ сердцахъ слушавшихъ его, не осталось не ненависти, ни злобы. Вс любили другъ друга и все человчество. Всякій готовъ былъ отдать ближнему все, что у него было… Но, увы! рчь праведника продолжалась два часа, а страсти человческія вчны! Посл проповди къ монаху явилось большое количество желавшихъ у него исповдываться.

Черезъ часъ въ церкви не осталось никого, кром доминиканца и двухъ женщинъ, одтыхъ въ черное.

Эти женщины стояли на колняхъ за колонной.

Одна изъ нихъ, видя, что послдній кающійся уходитъ, подошла къ исповднику и сказала, опускаясь на колни:

— Отецъ мой, я страдаю, можете вы излечить меня?

Къ счастію, кающаяся не могла видть лица исповдника, потому что волненіе овладло бы ею при вид блдности, которою покрылось его лице, какъ только она заговорила. Онъ поспшно закрылъ лице капишономъ своей рясы.

Тмъ не мене онъ спросилъ ее твердымъ голосомъ:

— Отчего вы страдаете, дочь моя?

— Мое горе ужасно… другаго подобнаго нтъ на свт.

— Значитъ, Богъ считаетъ васъ очень сильной, дитя мое, если послалъ вамъ такое большое испытаніе?

— Богъ преувеличилъ мои силы, отецъ мой, я не знаю какъ я до-сихъ поръ еще жива. Сегодня утромъ я бжала изъ дома въ которомъ живу и приходила сюда, но двери церкви были заперты. Тогда я пошла впередъ, сама не зная куда, ища какой нибудь пропасти, гд бы я могла кончить жизнь.

— Умереть?.. подумали ли вы объ этомъ серьезно, несчастная? Совершить преступленіе, чтобы избавиться отъ горя!

— Я до сихъ поръ еще хочу умереть, отецъ мой и пришла къ вамъ просить отпущенія этого преступленія, потому что я ршилась совершить его.

— Священникъ иметъ власть отпускать только прошедшіе грхи и можетъ прощать только раскаявшагося гршника. Но вы восторжествуете надъ этой дурной мыслію, потому что вы имли мужество придти сюда и прибгнуть къ молитв…. Говорите, дочь моя! Какое несчастіе повергаетъ васъ въ такое отчаяніе.

Со слезами и рыданіями Габріель начала тихимъ голосомъ говорить исповднику, который по временамъ словами, восклицаніями и вздохами выражалъ волненіе, овладвшее имъ съ самаго начала разсказа.

Она разсказала все: смерть отца, ухаживанье Лашеналя, свою свадьбу, странное существованіе, которое мужъ заставилъ раздлять ее съ нимъ, тайну, нечаянно узнанную ею, о которой она никому не говорила, таинственную болзнь Лашеналя и наконецъ его ночное признаніе, признаніе, въ которомъ онъ признавался въ своемъ сообщничеств съ ея мачихой, а его матерью, въ убійств ея отца.

— Какъ могу я жить съ такимъ позоромъ! вскричала она, возможно ли это? Не будетъ ли весь городъ указывать на меня пальцемъ? Потомъ… Мн надо вернуться къ нему, къ этому чудовищу… Никогда! вы не станете принуждать меня къ этому, отецъ мой, вы первый скажете мн: Бгите, бгите скоре, дальше! не видайтесь съ нимъ боле и если у васъ не хватитъ мужества умереть, то скройте вашу жизнь какъ преступленіе, потому что вы не имете боле права глядть на свтъ Божій!.. Вы духъ мрака… Она начала заговариваться, доминиканецъ остановилъ ее.

— Вы не присутствовали на моей сегодняшней проповди? спросилъ онъ.

— Я слышала васъ, отецъ мой, и сказала себ: Надо быть святымъ, чтобы говорить такимъ возвышенномъ языкомъ, но надо быть человкомъ, чтобы почувствовать всю его идеальность.

— А спросили ли вы себя, что въ своей жизни долженъ былъ прощать говорившій?

— Отецъ мой, вскричала Габріель, мое положеніе единственное въ свт. Но одна женщина не выстрадала на земл столько, сколько я. Ни одна женщина не видитъ постоянно передъ собою въ лиц своего мужа чудовище, одинъ видъ котораго приводитъ ее въ ужасъ.

— У васъ есть ребенокъ?

— Да, отецъ мой.

— И вы думаете лишить себя жизни!

Она опустила голову и зарыдала.

— Мы не будемъ боле объ этомъ говорить, сказалъ доминиканецъ разстроганнымъ и взволнованнымъ голосомъ, у васъ есть ребенокъ, вы знаете что не можете умереть и должны жить для него. Не такъ ли, дочь моя?.. Скажите, что я не ошибся въ васъ!

— Этотъ ребенокъ… вскричала она со смсью отвращенія и нжности.

— Что же такое?

— Онъ сынъ этого человка!

— Берегитесь! сказалъ монахъ, глаза котораго засверкали, не кладите на голову этого юнаго существа отвтственность за поступокъ, въ которомъ онъ неповиненъ. Изъ всхъ преступленій это можетъ быть самое тяжкое. Этотъ ребенокъ вашъ. Спасите его, это ваша обязанность.

Она плакала и нсколько минутъ не могла сказать ни слова.

— Да, отецъ мой, сказала она наконецъ, я люблю моего ребенка и мн не въ чемъ прощать его… хорошо! если вы этого хотите, то я буду жить для него.

— Хорошо…. вернитесь же домой какъ добрая мать, какъ христіанка, какъ врная хранительница домашняго очага.

Она подняла голову и, думая что ослышалась, сказала:

— Меня сопровождала сюда одна преданная женщина, которую судьба послала мн сегодня навстрчу и которая первая отговорила меня отъ исполненія моихъ мрачныхъ плановъ. Я выбрала ея домъ, чтобъ пріютиться на эту ночь, но завтра я уду, я оставлю съ моимъ ребенкомъ этотъ городъ, чтобы никогда боле въ него не возвращаться.

— А вашъ мужъ?

— Мой мужъ!… Отравитель!.. О! избави меня Богъ увидть его когда нибудь!

— Отчего вы сегодня утромъ не пошли къ прокурору и не донесли?

— Разв можетъ мать донести на отца своего ребенка!

— А что же такое вы хотите сдлать, несчастная? Оставивъ этотъ городъ, бжавъ отъ домашняго очага, разв вы не длаете того же самаго? Правосудіе иногда изъ чувства человколюбія и нравственности заглушаетъ дло, но вы обратитесь къ толп и укажете всему свту на преступленіе человка, имя котораго вы носите.

— Неужели же вы хотите сказать, что я должна снова увидать его?… Неужели вы хотите заставить меня жить рядомъ съ нимъ?… Это было бы слишкомъ большимъ испытаніемъ для такого разбитаго существа, какъ я.

— Разв Христосъ не шелъ средь своихъ палачей?

— Нтъ, повторяю вамъ, это слишкомъ много для человческой души.

— Я жду этого отъ васъ.

— Отецъ мой…

— Вы не можете ни донести на него, ни быть причиной его ареста и осужденія. Къ несчастію, можетъ случиться, что истина все-таки откроется, но по крайней мр, тогда вы ничмъ не будете виновны въ катастроф, которая постигнетъ вашъ домъ. Возвращайтесь же!

— Нтъ, отецъ мой, никогда….

— Это необходимо еще по другой причин: этотъ человкъ большой преступникъ, но онъ раскаивается. Онъ мучился съ первой минуты посл совершенія преступленія, наказаніе его было ужасно. Сжальтесь надъ столькими страданіями, столькими слезами. Подумайте, что эти мученія не оставляютъ его ни минуты, вотъ уже восемь лтъ. Вспомните, что онъ былъ избранникомъ вашего сердца.

— Нтъ, нтъ, отецъ мой, я никогда не могла любить этого человка.

— Теперь онъ болнъ, въ отчаяніи: онъ хотлъ умереть и только случай избавилъ его отъ смерти.

— Какъ вы это знаете?

— Онъ призывалъ меня къ себ эту ночь.

— Васъ?…

— И я нашелъ въ немъ такое искреннее раскаяніе, такое отчаяніе, что далъ ему отпущеніе во имя божественнаго милосердія.

— О! отецъ мой… неужели такое преступленіе можетъ быть прощено?

— Неужели вы будете мене милосерды, чмъ Создатель?

Габріель не отвчала, въ ней происходила страшная борьба.

— Помолимся, дочь моя! сказалъ доминиканецъ.

— О! отецъ мой, я не знаю, хватитъ ли у меня настолько силы.

— Желайте этого.

Тогда они оба стали молиться, затмъ, когда молитва была кончена, Габріель шатаясь поднялась.

— Я буду вамъ повиноваться, отецъ мой, прошептала она.

— Идите, дитя мое, и Богъ да хранитъ васъ.

Она сдлала шагъ чтобы удалиться, когда монахъ въ свою очередь вышелъ изъ исповдальни.

Капишонъ свалился съ его лица, онъ поднялъ руку, чтобы поправить его, но въ эту минуту свтъ отъ горвшей въ алтар лампады освтилъ его лице.

Габріель увидла это лице и улыбка радости освтила ея утомленныя черты.

— Я угадала его, прошептала она, поднося руку къ сердцу и падая на колни: ‘Ландрегардъ!’ продолжала она, разв вы не узнаете меня? я Габріель!

— Габріель умерла, отвчалъ онъ, здсь только супруга и мать, Ландрегардъ также умеръ и не знаетъ ничего изъ прошедшаго, остался только служитель Бога, который молится за ту, которую любилъ и за страждущее человчество.

Онъ помогъ ей подняться и передалъ ее въ руки сопровождавшей ее женщины.

— Встаньте, сударыня, прибавилъ онъ, и идите высоко поднявъ голову, потому что Богъ считаетъ васъ посреди своихъ мучениковъ и вы одна изъ тхъ, отъ которыхъ онъ ждетъ самыхъ блестящихъ жертвъ.

— Благословите меня, отецъ мой! прошептала она, не смя боле поднять на него глазъ.

Потомъ, поднявшись, она сказала съ энергіей.

— О! теперь я сильна!

VIII.
Драма въ домик подъ ивами.

Прошло четыре года со времени послднихъ событій и ничто не обнаружилось изъ внутренней драмы, разыгравшейся въ отел де-Фрерьеръ.

Лашеналь былъ по прежнему уважаемъ свтомъ, а Габріель обожаема всми несчастными.

Оба жили какъ и прежде, по крайней мр, такъ долженъ былъ думать свтъ. Зимою они жили въ Каэн, а лтомъ въ деревн.

Только Лашеналь очень рдко появлялся въ суд и еще рже защищалъ дла.

Болзнь, надъ которой восторжествовалъ его крпкій организмъ, тмъ не мене оставила на немъ большіе слды.

Говорили, что это былъ не прежній Лашеналь, что его умъ значительно ослаблъ и что едва ли онъ доживетъ до старости.

Это очень печально для его жены, которая такъ къ нему привязана.

Дло въ томъ, что несчастный дйствительно не могъ вполн поправиться. Онъ пять мсяцевъ пролежалъ въ постели, а когда всталъ, то къ нему не возвратился ни аппетитъ, ни веселость, даже ноги плохо держали его. Онъ ничмъ опредленнымъ не страдалъ, но съ нимъ бывали странные припадки, во время которыхъ онъ лежалъ совершенно безъ чувствъ.

Но иногда онъ какъ бы возрождался. Тогда онъ шелъ въ судъ, защищалъ, и иногда рчи его были замчательны. Онъ снова пріобрталъ свой прежній жаръ и логическую убдительность рчи. Его слушали съ удивленіемъ и восторгомъ. Но на другой день онъ не являлся и снова впадалъ въ обычную апатію.

Доктора не находили никакихъ средствъ противъ такой болзни.

Что касается Габріели, то она пользовалась репутаціей святой женщины.

Состояніе Лашеналей, заключавшееся въ земляхъ, лсахъ, фермахъ и деньгахъ, доходило до полутора милліона.

И между тмъ они не держали экипажа, не давали ни обдовъ, ни вечеровъ и держали всего троихъ людей. Вс расходы ихъ, считая доктора и воспитаніе ребенка, не должны были превышать пятнадцати тысячъ франковъ.

Значитъ, у нихъ каждый годъ оставалось боле шестидесяти тысячъ франковъ. Громадная сумма, которая вся шла на бдныхъ.

— Мой сынъ, говорила Габріель, будетъ достаточно богатъ пока у него будетъ возможность длать добро.

Впродолженіи этихъ четырехъ лтъ эта женщина была провидніемъ цлаго департамента, раздляя свои заботы между несчастными и мужемъ, столь же несчастнымъ, который безъ нея давно умеръ бы.

Мужъ, жена и ребенокъ жили подъ одной кровлей и вс видли въ ихъ жизни только взаимную привязанность и самоотверженіе.

Но, увы! внутри этой спокойной жизни существовало горе, неизвстное свту.

Въ этомъ дом длали добро, но счастья въ немъ не было.

И это должно было продолжаться цлую жизнь.

Повинуясь доминиканцу, Габріель въ тотъ же вечеръ вернулась домой и снова заняла свое мсто у изголовья мужа.

Невозможно описать сколько слезъ она пролила, и сколько отвращенія и сдержаннаго гнва кипло въ ея груди.

Передъ нею былъ убійца, убійца ея отца, котораго она обожала и память котораго чтила, она ухаживала за человкомъ, который сблизился съ нею при помощи преступленія, для котораго она была средствомъ получить богатства, потому что она не врила въ его любовь, не хотла въ нее врить и отталкивала эту мысль, какъ что-то чудовищное.

Двадцать разъ она ослабвала, двадцать разъ она готова была кричать: ‘это онъ!’ и бжать съ своимъ ребенкомъ, который, выростая, длался живымъ портретомъ ея отца.

Она оставалась для сына, для свта она была женой Лашеналя.

Но ихъ жизнь была ужасна.

Передъ свтомъ, котораго они бжали, но все-таки не могли совершенно отъ него уединиться, они говорили другъ съ другомъ безъ преувеличенной нжности, но съ уваженіемъ, такъ что ихъ ужасная тайна никмъ даже не была подозрваема.

Даже дома между ними была прислуга и что еще боле ребенокъ, передъ ними притворство было точно также необходимо.

Но наедин ничего этого не было. Ледовитый холодъ замнялъ все.

Каждый страдалъ одинъ.

Еслибы Лашеналь смлъ, онъ сталъ бы говорить о своей любви этой женщин, которую онъ обожалъ и видъ которой по прежнему волновалъ его сердце и его чувства.

Онъ сталъ бы жить у ея ногъ, ловя прощеніе въ ея суровомъ взгляд, который, можетъ быть, смягчился бы наконецъ въ виду такихъ страданій.

Въ это время она была въ полномъ блеск вполн развившейся красоты. Горе какъ бы идеализировало ея красоту. Высокая и стройная, она имла видъ полной покорности судьб, свойственный людямъ, много страдавшимъ. Ея гордая головка слегка склонялась какъ бы подъ бременемъ слишкомъ тяжелыхъ для нея мыслей. Ея свжесть исчезла вмст съ улыбкой, но кожа сохранила прозрачную близну, а глаза выраженіе безконечной доброты, составлявшей главную прелесть ея лица.

Для Лашеналя эти глаза были холодны, уста нмы.

Какъ могла она смотрть иначе на человка, который убилъ ея отца.

— Но вдь ты простила меня? ршился сказать ей однажды несчастный.

— Да… отвчала она холодно, можно, какъ кажется простить, но въ тоже время не забыть.

А между тмъ она ухаживала за нимъ, она смотрла, чтобы его шаткое здоровье не терпло ни въ чемъ недостатка…

Но внутри ея все еще не улеглась борьба ненависти и презрнія, которыя иногда прорывались наружу.

Тогда ея ухаживанье длалось тягостнымъ для несчастнаго. Онъ хотлъ бы отказаться отъ ея заботъ. Онъ желалъ, чтобы она лучше дала ему умереть, какъ зачумленному. Но онъ не имлъ права оттолкнуть руки, протягивавшейся къ нему съ помощью, когда она имла власть сбросить его въ пропасть.

Она оказывала ему милость и онъ долженъ былъ благословлять женщину, которая вмсто того, чтобы отправить его на эшафотъ, ухаживала за нимъ и благодаря которой онъ былъ живъ. Это была можетъ быть его тюремщица, но она въ тоже время была дочерью его жертвы.

Сндаемый неосуществленными желаніями, упреками совсти, подавленный позоромъ, не имя другой надежды на успокоеніе кром смерти, онъ ждалъ конца своего длиннаго наказанія.

Они купили небольшой домикъ въ лсу, находившійся въ двухъ километрахъ отъ города. Тутъ они проводили большую часть лта.

Для Габріели это было лучшее время года.

Она была далеко отъ друзей и отъ нескромныхъ глазъ. Ей не было надобности играть въ этомъ уединеніи комедію.

Имъ было достаточно одной служанки.

Для Лашеналя и этого было много. Если люди утомляли его, то уединеніе было для него не лучше. День тянулся безконечно, ночь ужасала его. Языкъ человческій раздражалъ его, а таинственное молчаніе природы волновало его. Онъ бжалъ всего и радъ бы былъ убжать отъ самаго себя, въ деревенскомъ уединеніи онъ былъ не счастливе, чмъ въ отел, гд все напоминало ему о преступленіи.

И такъ прошло уже четыре года съ тхъ поръ, какъ они вели такую жизнь.

Былъ іюнь мсяцъ. Солнце ярко освщало лужайки лса, и прятавшійся въ лсу домикъ, который назывался домомъ подъ ивами. Это былъ домъ Лашеналей, прозванный такъ по причин окружавшихъ его высокихъ изъ, вокругъ дома текъ ручей, какъ бы окружая его серебрянымъ поясомъ.

Домикъ былъ настоящій оазисъ, маленькій уголокъ рая.

Какая горькая иронія! Говорили, что онъ былъ выстроенъ поэтомъ, который хотлъ прожить въ немъ три мсяца съ свой возлюбленной. Для Габріели это была могила, для Лашеналя адъ.

Но все-таки онъ предпочиталъ его отелю де-Фрерьеръ и онъ просилъ жену перехать въ него.

Габріель ждала этой просьбы, боясь чтобы то ни было предлагать несчастному, который не осмлился бы ей противорчить, въ своей деликатности она поклялась, напротивъ того, длать только то, чего онъ могъ пожелать.

Они жили на дач уже три недли.

Они старались обмануть себя и заставить думать, что они забыли.

Каждый, зная что для него забвеніе невозможно, надялся на него для другаго.

— По крайней мр онъ немного отдохнетъ, говорила Габріель, чувствуя иногда глубокое состраданіе.

— Ея ненависть уменьшится, думалъ Лашеналь.

Между тмъ, также какъ въ природ за сильными грозами слдуетъ спокойствіе, нсколько дней уже нкоторое спокойствіе водворилось въ сердцахъ несчастныхъ.

Они не забывали, но мене думали, они жили вдали отъ свта, отъ городскаго шума, отъ суда, отъ мрачнаго и холоднаго дома въ улиц Вильгельма… Наконецъ, это была весна.

Въ этомъ году холода продолжались очень долго, но наконецъ настала хорошая, ясная и теплая погода. Ручеекъ весело журчалъ, протекая подъ ивами, цвты густымъ ковромъ покрывали землю, воздухъ былъ пропитанъ, благоуханіемъ. Птицы весело пли и порхали по деревьямъ.

Лашеналь, который спалъ мало, вставалъ рано и длалъ большія прогулки. Онъ приходилъ, падая отъ усталости, аппетитъ какъ будто возвратился къ нему, онъ ложился раньше и спалъ лучше.

Онъ былъ радъ каждому прошедшему дню.

Габріель, любившая деревню, лсъ, ручей, дорогу, которая вилась какъ лента, была очень довольна что могла жить въ этомъ уединенномъ домик подъ ивами.

Было около четырехъ часовъ дня. Они оба сидли на ступенькахъ террасы, выходившей въ садъ. День былъ жаркій и Лашеналь, чувствуя себя усталымъ, не выходилъ изъ дому.

Онъ старался читать, но глаза его разсянно пробгали отъ книги къ лсу, къ деревьямъ и останавливались на Габріели.

Глядя на нихъ, можно было подумать, что это отецъ съ дочерью, такъ онъ состарился, а она осталась хороша и молода.

Лашеналь отпустилъ себ бороду и она была совершенно блая, также какъ и волосы, пордвшіе на затылк. Лице его было худо и перерзано глубокими морщинами, что длало его выраженіе еще боле мрачнымъ. Станъ его былъ сгорбленъ, онъ дрожалъ, какъ восьмидесятилтній старикъ.

Габріель сидла и шила.

Она была въ довольно хорошемъ настроеніи духа.

Солнце золотило ея волосы, которыми игралъ легкій втерокъ. Можетъ быть, она думала о своемъ ребенк, единственномъ утшеніи ея души.

Этотъ ребенокъ былъ для нея теперь все, она жила только для него и еслибы онъ исчезъ, то для нея не осталось бы ничего, кром ужаса и отвращенія.

Почти наврно можно сказать, что она думала о немъ, потому что на лиц ея мелькала слабая улыбка и освщала его.

На минуту она забыла все другое.

— Какой прелестный день! сказалъ Лашеналь.

— Да!

— А между тмъ я такъ разбитъ, какъ будто сдлалъ большую прогулку.

— Вамъ надо раньше лечь.

— Да, а что вы будете длать?

— Я кончу эту работу, которую начала вчера.

Наступило молчаніе.

— Габріель!..

Она подняла голову, вопросительно глядя на него.

— Еслибы ты хотла, мы бы могли еще быть счастливы.

Онъ сказалъ это, колеблясь и очень взволнованнымъ голосомъ.

— Что вы хотите сказать? отвчала она, я васъ не понимаю.

— Разв мы не можемъ остаться здсь навсегда или,, это еще лучше, ухать изъ Франціи?

— А Рене?

— Онъ подетъ съ нами.

— Бжать… Къ чему? Разв мы можемъ оставить здсь воспоминанія прошлаго?.. Лучше остаться тамъ, гд мы теперь, полноте!..

Они не могли сказать самаго простаго слова, которое не имло-бы отношенія къ прошедшему, которое они хотли-бы забыть навсегда.

— Посмотрите, какъ прекрасно небо, продолжала она, стараясь перемнить разговоръ! Я уврена, что сегодня закатъ солнца будетъ великолпенъ.

— Да, сказалъ Лашеналь, глядя не на небо, а въ глубину сада, гд черезъ ршетку виднлась дорога.

Габріель взглянула по направленію его взгляда и замтила телжку, запряженную двумя клячами, которая хала со стороны города и направлялась къ лсу, въ которомъ стоялъ домикъ подъ ивами.

Оба поблднли.

Почему? ни тотъ, ни другая не могли-бы объяснить этого. Для нихъ не было ничего, что могло-бы тревожить, въ прозд мимо ихъ дома телжки. Но эта телжка часто прозжала и всегда въ другомъ направленіи, тутъ было что-то необыкновенное и этого было достаточно, чтобы взволновать ихъ.

Ихъ глаза встртились.

— Куда можетъ хать эта телжка? сказала Габріель.

— Я не знаю, это очень странно.

— Вроятно, ее нанялъ кто нибудь.

— Это очень возможно.

— Вроятно для посщенія какой нибудь фермы!

— Можетъ быть.

Между тмъ телжка приближалась и Лашеналь пожиралъ ее глазами.

— Я не знаю кучера, сказалъ онъ.

— Въ ней детъ немного народа, замтила Габріель, всего только одна женщина.

Лашеналь немного успокоился, но тмъ не мене какое-то предчувствіе не покидало его.

— Что можетъ быть нужно этой женщин въ лсу? прошепталъ онъ про себя.

Между тмъ телжка подъхала къ самому дому и остановилась….

— Ахъ! Боже мой! вскричалъ Лашеналь.

— Что съ вами?

— Она остановилась….

— Ну что-же! что тутъ удивительнаго? Разв у меня нтъ въ Каэн множества благотворительныхъ длъ, эта женщина, вроятно, пріхала отъ сестеръ милосердія. Надо оказать помощь какому нибудь несчастному.

Но что она ни говорила, какія ни длала усилія, она сама далеко не была спокойна, хотя сдерживала себя гораздо лучше чмъ мужъ.

— Не показывайтесь, если вы боитесь, сказала она.

Зачмъ она встала и пошла на встрчу незнакомк, которая, сойдя съ телжки, приготовлялась позвонить у выходившей въ лсъ калитки.

Раздался звонокъ, Лашеналь привскочилъ въ кресл, но силы ему измнили и онъ поневол долженъ былъ остаться.

Служанка, работавшая въ кухн, прибжала и открыла калитку.

Что касается Габріели, то она подошла какъ разъ въ то время, когда незнакомка входила и остановилась противъ нея пораженная и испуганная.

IX.
Возвращеніе приговоренной.

Произошла сцена страннаго недоумнія и волненія.

Удивленная служанка, видя, что барын дурно, подбжала къ ней и растегнула ей платье.

Еще боле удивленная незнакомка стала помогать приводить Габріель въ чувство, извиняясь и огорчаясь, что была причиной этого обморока.

— Моя добрая барышня, говорила она, простите меня, я всегда была такая глупая, придите въ себя, прошу васъ.

Пріхавшая была высокая и красивая двушка, лтъ тридцати, съ живыми глазами и свжимъ лицемъ, выражавшимъ доброту и чистосердечіе.

Она явилась веселая, улыбающаяся и счастливая и хотя она не могла считать себя дйствительной причиной обморока Габріели, тмъ не мене онъ до крайней степени огорчалъ ее.

— Добрая барышня, повторяла она, а я такъ счастлива, что вижу васъ, я такъ….

Въ эту минуту Габріель открыла глаза и, испуганно глядя на нее, спросила:

— Что вамъ здсь надо?

Это было сказано сухимъ, почти грубымъ тономъ.

— Такъ вы меня не узнаете? вскричала путешественница.

Габріель, придя окончательно въ себя, сдлала надъ собой большое усиліе и сбросила съ себя остатки обморока.

— Благодарю, сказала она служанк, мн лучше, вы можете идти.

— Вамъ ничего не надо? я могу вернуться въ кухню?

— Да, идите.

Взволнованная служанка медленно ушла.

— Все-таки, шептала она, вы меня порядочно перепугали.

Госпожа Лашеналь осталась одна съ незнакомкой.

— Пойдемте, сказала Габріель, отходя отъ калитки, пойдемте, здсь васъ могутъ видть.

— Что-же за бда если меня увидятъ?

Габріель хотла провести ее черезъ переднюю въ первый этажъ, по эта двушка, не много озадаченная всмъ происшедшимъ, пошла прямо и повернувъ за уголъ дома, очутилась лицемъ къ лицу съ блднымъ человкомъ, который при вид ея вскрикнулъ и закрылъ лице руками.

— Гд-же это я? должна была подумать прізжая.

— Несчастная! несчастная! кричалъ между тмъ съ испугомъ больной.

Габріель кинулась къ нему.

— Молчите, поспшно сказала она ему на ухо, молчите? эта двушка ничего не знаетъ, вы сами погубите себя.

— Какъ вы меня принимаете! сказала между тмъ прізжая, глядя съ упрекомъ на Габріель, меня, которая сдлала большой крюкъ, чтобы только повидаться съ вами.

— Простите меня, сказала Габріель, господинъ Лашеналь, мой мужъ….

— Я его не узнаю, съ удивленіемъ сказала незнакомка.

—… только что поправляется отъ тяжелой болзни, продолжала Габріель, и малйшее обстоятельство причиняетъ ему страшное потрясеніе….

— Да, да, сказалъ Лашеналь тихонько отнявъ руки отъ лица и открылъ свое обезображенное страхомъ лице.

— И вы понимаете, что не видавъ васъ двнадцать лтъ, посл того что произошло….

— Двнадцать лтъ! какъ, уже двнадцать лтъ? Боже мой! А мн казалось, что все это произошло вчера.

Лашеналь задрожалъ.

— Ради Бога, придите въ себя! шепнула ему Габріель, я вамъ говорю, что эта двушка ничего не знаетъ.

— Но какъ и для чего она здсь?

— Мы сейчасъ это узнаемъ, но не длайте неосторожности.

— Да, да, распросите ее, прошепталъ онъ.

— Сядьте-же, Жермень, сказала Габріель, стараясь скрыть свое волненіе и подвигая ей стулъ.

Жермень сла, оглядлась вокругъ и сказала:

— У васъ здсь очень хорошо.

— Да, намъ здсь не дурно, но скажите мн, какъ вы попали сюда.

— Но, барышня…. ахъ, простите, барыня, о! я буду часто ошибаться, вы знаете, что значитъ привычка.

— Да, да, говорите.

— Я пріхала въ здшнюю сторону и захотла васъ видть.

— А! такъ вы пріхали для этого?… Габріель, стоявшая облакотясь на спинку кресла мужа, чтобы наблюдать за нимъ, сама была точно въ чаду.

— Видть меня? повторила она еще разъ, точно не понявъ.

— Конечно, разв вы не были всегда добры ко мн?… Я не неблагодарная, я помню все, что вы для меня сдлали.

— Это очень хорошо, Жермень, очень хорошо! но почему вы пріхали въ здшнюю сторону?

— Я вамъ это сейчасъ скажу: дло идетъ о свадьб…. Ахъ! конечно! я теперь не совсмъ молода, но вдь замужъ выходятъ во всякія лта, неправда-ли?

Габріель просто не помнила себя, она боялась, чтобы ихъ не застали.

Разв эта двушка, бывшая столь спокойной и неподозрвавшая никакой опасности, не принадлежала палачу? Разв надъ ея головой не носилась тнь смерти.

Это было ужасно, она сидла спокойная и улыбающаяся и по всей вроятности пріхала черезъ Каэнъ.

— Дло идетъ о свадьб, говорила она. Госпожа Лашеналь помогла мужу встать и перетащила его кресло въ небольшую комнату перваго этажа, гд и заставила больнаго ссть.

— Пойдемте, сказала Габріель своей бывшей служанк, здсь мы поговоримъ еще удобне, къ тому-же я боюсь, чтобы свжій воздухъ не сдлалъ ему вреда.

Жермень вошла, дверь была заперта и несчастная женщина, свъ напротивъ своей бывшей служанки, сказала:

— Выслушайте меня и поймите хорошенько. Двнадцать лтъ тому назадъ, вы служили у моего отца.

— Бдный господинъ де-Фрерьеръ! со вздохомъ сказала Жермень.

— Вы любили его?

— Это не большая заслуга, барышня…. извините, барыня, онъ былъ отличный человкъ, и между нами будь сказано далеко не счастливый.

— Вы присутствовали при его смерти.

На глазахъ Жермень навернулись слезы.

— Лучше не вспоминать объ этомъ, сказала она.

— Отвчайте мн. Спустя три мсяца посл его смерти, вы исчезли при самыхъ странныхъ и ужасныхъ обстоятельствахъ…. Почему?

— Помню-ли я это, Боже мой!… бдный баринъ!

И разстроенная этимъ воспоминаніемъ, она закрыла лице руками и заплакала.

— Но почему вы исчезли такъ неожиданно? спросила госпожа Лашеналь.

— Какъ! почему?… но вы это должны очень хорошо знать.

— Значитъ я не знаю, если спрашиваю васъ.

— Вы должны знать, что меня заставила ухать госпожа де-Фрерьеръ.

Съ Лашеналемъ сдлался нервный припадокъ, Габріель принялась успокоивать его.

— Къ чему эти вопросы? прошепталъ онъ, кончите ихъ…. оставьте все это.

— Разв я не должна все знать, чтобы стараться спасти васъ, если вы подвергаетесь какой либо опасности? сказала она ему на ухо.

— Спросите ее, какъ она вернулась, также тихо сказалъ онъ.

— Я хочу сначала знать, какъ она ухала.

— Этотъ разсказъ будетъ безконеченъ.

— Хотите пройти къ себ въ комнату? я останусь одна съ этой двушкой и распрошу ее.

— Нтъ, нтъ, я предпочитаю лучше слушать.

— Простите меня, сказала Габріель, снова обращаясь къ Жермень, мой бдный мужъ все еще болнъ и подверженъ постояннымъ припадкамъ.

— Что у него за болзнь? Онъ, кажется, очень страдаетъ!

— У него нервная болзнь, отвчала Габріель на удачу.

— Ахъ! отвчала бывшая служанка, я слыхала объ этихъ болзняхъ. Он, говорятъ, бываютъ иногда ужасны, но не смертельны.

Мадамъ Лашеналь сла напротивъ двушки и начала:

— Вы говорили, что васъ заставила хать госпожа де-Фрерьеръ?

Жермень съ удивленіемъ взглянула на говорившую, уже нсколько минутъ ей казалось, что вс ея хозяева были не въ своемъ ум.

— Да, сударыня, отвчала она.

— Разв она вамъ отказала?

— Ахъ! нтъ!… какъ? вы не знаете какимъ образомъ это произошло?

— Госпожа де-Фрерьеръ не была со мною откровенна.

— Да, это правда. Такъ я вамъ разскажу какъ это произошло. Вы конечно помните, что въ это время везд разыскивали виновника смерти барина, и что подозрнія падали по немногу на всхъ.

— Да, подозрвали невинныхъ!.. сказала со вздохомъ Габріель.

— Такъ что госпожа де-Фрерьеръ мн сказала: ‘Полиція ничего не знаетъ, но желаетъ непремнно знать. Она арестовала парижскаго доктора, чтобы арестовать кого-нибудь, по, какъ кажется, онъ доказалъ, что онъ бле снга, поэтому его выпустятъ и на мсто его арестуютъ кого нибудь.’

— Ахъ! Боже мой! вскричала я! только бы не арестовали барышню, потому что я слышала на вашъ счетъ очень дурные слухи!…

‘Нтъ, отвчала мн госпожа де-Фрерьеръ, ни барышню, ни меня, ни доктора Гюгоне не арестуютъ, потому что мы, по нашему положенію, стоимъ выше всякихъ подозрній, а въ особенности въ такомъ проступк.’

— Ахъ! я помню эти слова госпожи де-Фрерьеръ какъ сейчасъ. Кого же могутъ арестовать? спросила я тогда. Конечно не тхъ же, кто никогда не бывалъ въ дом.

‘Конечно, отвчала она, поэтому вы можете догадаться кого арестуютъ.’

— Я поняла и, такъ какъ я была еще совсмъ молода, ничего не знала, то я перепугалась, что меня могутъ арестовать въ свою очередь, такъ какъ арестовали же доктора, который былъ виновенъ не больше меня, поэтому я начала плакать.

‘Не отчаивайтесь, сказала мн тогда госпожа де-Фрерьеръ, я все предвидла. Вы добрая двушка, я знаю, что вы невинны, и не хочу, чтобы васъ погубили. Вы удете за границу, а если за вами придутъ, то я скажу, что отказала вамъ отъ мста, что не знаю гд вы теперь, но что я отвчаю за вашу невинность.’

— И вы поэтому оставили нашъ домъ? сказала взволнованная Габріель.

— Да, барышня, госпожа де-Фрерьеръ была очень добра ко мн. Полиція могла взять меня посл этого бднаго доктора и можетъ быть продержать очень долго.

— Госпожа де-Фрерьеръ дала вамъ денегъ на путешествіе?

— О! да, она была относительно меня очень добра. Она была мн немного должна, но дала гораздо больше.

— Я не хочу, сказала мн она, чтобы вы были жертвою постигшаго насъ несчастія, въ которомъ вы нисколько не виноваты, а между тмъ, вы, за то что ухаживали день и ночь за вашимъ бариномъ, принуждены бжать въ чужую страну.’

— Все это было справедливо и очень меня огорчало, тогда она дала мн денегъ и сказала.

‘Съ этимъ можно будетъ всегда вернуться.’

Габріель, узнавъ такимъ образомъ о мрачной интриг веденной такъ искусно, противъ простодушной двушки, имла еще мужество продолжать это слдствіе.

— Госпожа де-Фрерьеръ, сказала она, дала вамъ дйствительно много денегъ, такъ какъ вы дали двсти пятьдесятъ франковъ старой тетк, которая у васъ была въ Басонвил, и къ которой вы зашли передъ вашимъ бгствомъ.

— Бдная старуха, она уже теперь должно быть умерла! Она была сестра моей матери и моя единственная родственница… Я дала ей, чтобы ей было на что жить, сначала я ей не говорила, что даю вс эти деньги для нея, но посл я ей написала, что она можетъ оставить ихъ вс себ.

— Сколько же у васъ было всего денегъ?

— О! у меня было шестьсотъ франковъ.

— А триста франковъ, которые вы забыли на чердак, завернутыми въ носовой платокъ?

Жермень засмялась, думая, что Габріель шутитъ и отвчала:

— А! вы сметесь надо мной! Чтобы я оставила такую сумму въ носовомъ платк?… Ха! ха! ха!

Габріель бросила на своего мужа взглядъ отвращенія.

Въ этомъ мрачномъ дл были частности, которыя госпожа Лашеналь, зная невинность обвиненной и настоящихъ преступниковъ, до сихъ поръ въ своемъ благородств не могла себ объяснить.

Теперь все длалось ясно. Ея мачиха и мужъ были не только убійцы, но и мошенники. Къ чему было дале узнавать это дло? Найденныя деньги, мышьякъ и свинецъ, письма, представлявшія нравственныя доказательства, эти ужасныя письма, безчестившія память жертвы, въ тоже время какъ он доказывали виновность Жермень: все это было отвратительно.

Была минута, когда всякое состраданіе исчезло въ душ Габріели и она готова была разразиться негодованіемъ.

— Это слишкомъ ужь подло! думала она.

Но сдлавъ послдніе усиліе, она продолжала свои вопросы.

— Куда вы отправились отъ вашей тетки? спросила она свою бывшую служанку, зная теперь, что думать обо всемъ, случившемся посл бгства послдней, въ отел де-Фрерьеръ.

— Прямо въ Гавръ, откуда, слдуя наставленіямъ госпожи де-Фрерьеръ, я похала въ Англію.

— И тамъ васъ никто не безпокоилъ?

— О! никто. Пріхавъ въ Лондонъ, я очень скоро нашла мсто въ одномъ богатомъ дом, гд бывало очень много народа, одинъ изъ гостей, молодой человкъ, рекомендовалъ меня къ своей бабушк, которая была француженка по происхожденію и искала горничную, которая говорила бы на ея родномъ язык. Я понравилась этой дам, которая увезла меня съ собой въ Ливерпуль, гд она жила постоянно, и я съ тхъ поръ все жила у нея.

— Вы недавно отошли отъ нея?

— Эта дама умерла и чтобы вознаградить меня за мои заботы… потому что хотя она и была добра, какъ ангелъ, но все таки съ ней было очень много хлопотъ, это понятно, такъ какъ у нея была разбита параличемъ одна сторона… Что же я такое говорила? Ахъ! да, чтобы вознаградить меня за мои заботы, она оставила мн небольшое состояніе, съ которымъ я хочу устроиться… Мн вдь немного надо.

— Устроиться? сказала съ ужасомъ Габріель.

— Да, вдь говорятъ всегда, что надо же наконецъ устроиться. Я нашла тамъ одного славнаго малаго, который любитъ меня и хочетъ на мн жениться. У него есть уже маленькая гостинница, съ помощью моихъ денегъ мы заведемъ большую и, черезъ нсколько лтъ, заживемъ какъ господа.

Она сказала все это самымъ веселымъ тономъ, но при вид блдности и испуганнаго вида Габріели смхъ замеръ у нея на губахъ.

— Разв вы не могли обвнчаться не прізжая во Францію?

— Мн нужны были мои бумаги, тогда я сказала себ: лучше чмъ писать, я съзжу сама. Мн будетъ пріятно увидать родину, поэтому я похала прямо изъ Ливерпуля въ Гавръ, оттуда въ Каэнъ и вотъ я здсь!

— Вы еще не были въ Басонвил?

— Мн было некогда, такъ какъ я пріхала сегодня утромъ. Я хотла сначала повидаться съ вами и съ госпожею де-Фрерьеръ. Я была въ отел и мн дали два адреса. Я предпочла повидаться впередъ съ вами.

— Благодарю васъ за это, хотя вы меня находите въ очень печальномъ положеніи по случаю болзни моего мужа.

— О! мн очень жаль васъ!

— И вы узжаете сегодня же вечеромъ?

— Да, но я не хочу ухать не повидавшись съ госпожею де-Фрерьеръ. Кром того, мн надо повидать нсколько человкъ въ Каэн, а потомъ я достану свои бумаги. За тмъ я поду въ Басонвиль, гд я хочу провести нсколько дней.

— И такъ до сихъ поръ вы еще никого не видали въ Каэн?

— Я видла только привратника отеля де-Фрерьеръ.

— Этотъ человкъ васъ не знаетъ?

— Нтъ, кром него я видла только горничную баронессы де-Сюбервье, которая насилу меня узнала.

— Вы съ ней говорили?

— Да.

Габріель встала.

— Однако теперь уже пять часовъ, а вы еще не обдали. Вы у меня пообдаете и затмъ…

— О! благодарю васъ, барышня! извините, барыня! поправилась путешественница.

— Не благодарите меня, но выслушайте меня, поймите хорошенько и сдлайте то, что я скажу. Вы наскоро пообдаете, затмъ на этой же самой телжк вы немедленно подете прямо въ Гавръ.

— Но я должна сегодня ночевать въ Каэн, я тамъ оставила за собой комнату.

— Вы не будете ночевать въ Каэн, вы даже не задете въ него. Вы подете прямо въ Гавръ и отсюда прямо сядете на пароходъ, идущій въ Ливерпуль или въ какой нибудь другой англійскій портъ, если въ Ливерпуль не идетъ сегодня.

— Извините меня, барышня, можетъ быть я въ Англіи совсмъ поглупла, но я васъ совсмъ не понимаю.

— Напротивъ, несчастная, вы меня очень хорошо понимаете.

Жермень отрицательно покачала головою и ея лице приняло самое удивленное выраженіе.

— Вы очень хорошо понимаете. Если же вы не можете сейчасъ хать, то скрывайтесь это всхъ безъ исключенія. Если вамъ придется провести въ Гавр ночь, то остановитесь въ большомъ отел, перемните имя, выдайте себя за англичанку горничную, которая детъ за своей госпожей и говорите только по англійски.

— Ахъ, Боже мой! вы меня пугаете. Неужели я опять могу быть подозрваема?

— Да, воспоминаніе объ этомъ событіи еще не изгладилось.

— Но мои бумаги?

— Вы обойдетесь безъ нихъ.

— Но тогда мн нельзя будетъ выйти замужъ!

— Мн кажется, что въ Англіи эти бумаги не необходимы.

— Извините меня, но я хочу быть обвнчанной какъ слдуетъ!

— Я думаю, что есть средство обойтись безъ нихъ. Во всякомъ случа это необходимо. Явиться вамъ здсь въ ратушу — значитъ броситься въ волчью пасть. Васъ обвинили и приговорили, если васъ увидятъ, то вы будете взяты… погибнете.

— Приговорили!.. Но это ужасно. Я всю жизнь никому не сдлала зла, я невинна какъ новорожденный ребенокъ.

— Все равно! вамъ надо прежде всего уйти отъ преслдованій.

Жермень немного подумала, потомъ вскричала:

— Нтъ, я не такая глупая, какой была двнадцать лтъ тому назадъ и не хочу бжать второй разъ.

— Но, несчастная, знаете ли вы, что васъ ждетъ?

— Я невинна, это должны будутъ признать.

— Но противъ васъ существуютъ страшныя улики. Вамъ не поврятъ, васъ арестуютъ или… или… О, Боже мой!.. Я сама схожу съ ума, но вдь васъ ждетъ смерть!…

Она упала на стулъ въ ужас отъ своихъ собственныхъ словъ и закрыла лице руками.

Что касается Лашеналя, то онъ корчился въ судорогахъ на кресл.

Жермень съ испугомъ глядла на нихъ, не зная что сказать.

— Вы говорите, что вы невинны, вскричалъ Лашеналь, но разв вы не знаете, что васъ приговорили. Противъ васъ были не только подозрнія, но неопровержимыя доказательства.

— О, Боже мой! Значитъ самъ адъ впутался въ это дло.

— Мы не судьи ваши и мы васъ прощаемъ. Но бгите, бгите скоре. Не начинайте неравной борьбы противъ общества и не противьтесь закону. При всемъ желаніи мы не въ состояніи защитить васъ. Въ настоящее время вы не живой человкъ, вы добыча палача, который ждетъ вашей головы. Виновная или нтъ — вы не избавитесь смерти, если завтра же не удете. Несчастная!…

Лашеналь могъ бы продолжать такъ два часа. Съ нимъ происходило что то странное. Онъ боялся, боялся до того, что весь дрожалъ какъ въ лихорадк и чувствовалъ непреодолимое желаніе также напугать несчастную Жермень. Онъ чувствовалъ, что если она не захочетъ бжать, а напротивъ того станетъ бороться, какъ она сказала, то дло кончится тмъ, что все откроется и онъ погибнетъ. Но онъ начиналъ бредить и не сознавалъ боле самъ, что говорилъ не переставая, столько же для того, чтобы убдить себя, какъ и для того, чтобы заставить себя забыться, еслибы онъ пересталъ говорить, онъ упалъ бы какъ пораженный громомъ.

Это и случилось.

Его жена остановила его суровымъ взглядомъ, который говорилъ: ‘Уговорите эту двушку бжать, такъ какъ ваше спасеніе зависитъ отъ этого, но не продолжайте этой отвратительной комедіи, начатой двнадцать лтъ тому назадъ. Прячься, убійца, но не обвиняй или ты будешь внушать отвращеніе’.

Увидвъ этотъ взглядъ, онъ проговорилъ еще нсколько непонятныхъ словъ, потомъ глаза его закрылись, голова опустилась и онъ упалъ съ кресла на полъ.

Габріель открыла дверь въ сосднюю комнату и провела туда Жермень.

— Погодите меня здсь десять минутъ, сказала она, вы видите въ какомъ состояніи мой несчастный мужъ, я только окажу ему необходимую помощь и затмъ приду къ вамъ.

— О, Боже мой, мн такъ досадно…

— Что вы пріхали сюда? нтъ, безъ этого вы бы погибли.

Сказавъ это, Габріель вышла, подошла къ мужу, привела его въ чувства, затмъ успокоившись немного, позвала свою служанку и велла ей подать обдать особ, которая ждала въ сосдней комнат.

Сдлавъ это, она подумала о кучер телжки, позвала его и велла также накормить. Отдавъ вс эти приказанія, она пошла къ Жермень и заперлась съ нею.

Въ нсколькихъ словахъ она дала ей понять всю необходимость бгства и Жермень, застигнутая въ расплохъ, дала честное слово не терять времени.

— Вотъ вамъ, сказала ей ея бывшая барышня, въ вознагражденіе за ваше безпокойство, дв тысячи франковъ.

— Вы еще щедре чмъ госпожа де-Фрерьеръ, сказала двушка.

Габріель вздрогнула и готова была разорвать деньги. Она испугалась самой себя. Она длала тоже, что сдлала ея мачиха… Но она вспомнила о своемъ сын и эта мысль немного облегчила ее.

— Это для него, сказала она себ. О, Боже мой, неужели для меня еще не достаточно испытаній!

Жермень, со слезами на глазахъ, приписала это волненіе состоянію хозяина дома и понимая, что ея дорогая барышня была еще несчастне чмъ она, поцловала Габріели руку и приготовилась отправиться ссть въ свою телжку.

Но въ эту минуту Габріель не могла боле выдержать и рыдая упала на руки своей бывшей служанки, обняла ее и прижалась къ ней, затмъ снова увлекла ее въ ту комнату, гд они разговаривали и заперла дверь.

— Жермень, сказала она, я, дочь жертвы, я убждена въ вашей невинности. Поэтому, чтобы ни случилось, не тревожьтесь. Если вамъ будетъ угрожать серьезная опасность, то въ послднюю минуту я явлюсь и спасу васъ. Только… только… она не знала какъ продолжать… чтобы вамъ ни говорили, вы только отрицайте все, но не разсказывайте ни о вашемъ первомъ бгств, ни объ этомъ, не произносите ни имени госпожи де-Фрерьеръ, ни имени Лашеналя. Дло идетъ о нашей чести, Жермень, ваша же не пострадаетъ, я клянусь вамъ въ этомъ.

— Я не забуду этого, сказала добрая двушка со слезами на глазахъ, затмъ, переговоривъ съ кучеромъ, она сла въ телжку и ухала.

— Ну что? сказалъ въ тотъ же вечеръ Лашеналь, съ безпокойствомъ глядя въ глаза жен.

— Спите спокойно, сударь, на этотъ разъ опасность прошла.

— Мн… спать спокойно!.. возможно ли это?

— Завтра, сказала Габріель, эта двушка оставитъ Францію.

Несчастный вздохнулъ съ облегченіемъ.

Черезъ день посл описанной нами сцены, почти въ такое же время, въ Каэн и во всемъ департамент распространилось извстіе, что Жермень Фижаръ, приговоренная двнадцать лтъ тому назадъ къ смерти, была арестована наканун вечеромъ, въ ту минуту когда она садилась на пароходъ, отправлявшійся изъ Гавра въ Ливерпуль.

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
НАКАЗАНІЕ.

I.
Вся надежда на Бога.

Арестъ Жермень, какъ читатель легко можетъ себ представить, произвелъ въ Каэн большое волненіе. Долженъ былъ начаться новый процессъ, который былъ назначенъ къ разсмотрнію прежде сентябрьскихъ вакацій. Его ждали съ лихорадочнымъ нетерпніемъ.

А между тмъ, со времени совершенія преступленія въ отел де-Фрерьеръ, прошло уже двнадцать лтъ, а съ этого времени многіе люди, слдившіе за этимъ процессомъ, уже умерли, другіе оставили городъ, а многіе бывшіе въ то время еще дтьми, слышали о немъ только смутно.

Тмъ не мене, при первомъ слов, этотъ процессъ снова возбудилъ всеобщее вниманіе. Не прошло трехъ дней, какъ всякій уже зналъ малйшія подробности этого дла.

Эта драма была изъ тхъ, которыя имютъ печальное преимущество возбуждать страсти толпы. Это былъ живой романъ, главные герои котораго были извстны и который поэтому всякій желалъ знать.

Знавшіе де-Фрерьера говорили, что это былъ добрый и достойный полнаго уваженія старикъ. Они разсказывали о его мучительной смерти и о томъ, какъ его трупъ былъ вынутъ для изслдованій.

Говорили о Жермень, обвиненной, которая, несмотря на тяжкія доказательства, заставившія приговорить ее въ первый разъ, находила себ еще защитниковъ, о госпож де-Фрерьеръ, поведеніе которой начинало казаться, нкоторымъ, подозрительнымъ, о Габріели, которую вс любили и уважали, о парижскомъ доктор, арестованномъ, отпущенномъ на свободу и исчезнувшемъ такимъ образомъ, что никто никогда боле не видалъ его и не зналъ, что съ нимъ сталось.

Только о Лашенал, хотя стоявшемъ по своему положенію очень близко къ этому длу, никто не думалъ.

Во время происшествія онъ только изрдка бывалъ въ дом, гд онъ былъ принятъ какъ и многіе другіе.

Онъ выступилъ на сцену поздне, женясь на Габріели, чмъ блестящимъ образомъ опровергъ отвратительныя клеветы, которыя одно время были распространены на счетъ этой святой женщины.

Эта драма была въ одно и тоже время легендой и дйствительностью. Развязка, какова бы она ни была, не могла не произвести громаднаго впечатлнія.

Лашенали, мужъ и жена, жили между тмъ по прежнему въ своемъ домик подъ ивами.

Да и что имъ было длать въ город? Была половина іюля и только деревенскій воздухъ могъ еще поддерживать существованіе несчастнаго, съ которымъ Габріель де-Фрерьеръ связала свою жизнь.

Лашеналь, немного начавшій поправляться, снова неожиданно захворалъ.

Доктора, во глав которыхъ по прежнему стоялъ Гюгоне, главное дло требовали, чтобы больной не возвращался въ городъ. Что же касается до того, чтобы объяснить родъ его болзни, то они объявляли себя въ этомъ отношеніи безсильными. Гюгоне первый сознавался въ своемъ незнаніи, другіе подражали ему и Лашеналя лечили бы совершенно на удачу, еслибы подл него не было Габріели, знавшей то, чего не знали доктора и гораздо боле ихъ дятельной. Зная источникъ болзни и наблюдая внимательно вс ея измненія, она была настоящимъ докторомъ своего мужа.

Въ продолженіи недли, послдовавшей за роковымъ появленіемъ Жермени и ея арестомъ, произошло обстоятельство, которое далеко не могло служить къ успокоенію несчастнаго больнаго.

Женщина, никогда не являвшаяся въ домик подъ ивами, неожиданно пріхала къ Габріели.

Высокая и блдная, съ мутными глазами, морщинистымъ лбомъ, впалыми щеками и сдыми волосами, это женщина еще не потеряла благородства осанки и манеръ, но все ея тло казалось совершенно изнуреннымъ страданіями, а голова клонилась подъ тяжестью горя.

При вид этой женщины, Габріель почувствовала дрожь, кровь прилила ей къ сердцу, страшныя слова тснились ей на языкъ!

Однако она не сказала ни одного изъ нихъ, только спросила холодно и съ презрніемъ:

— Что вамъ здсь угодно, сударыня? Постительница вздрогнула и сказала тономъ боязливаго униженія:

— Я пришла чтобы видть васъ, Габріель.

— Видть меня?.. повторила съ презрительной улыбкой госпожа Лашеналь. Меня или его?

— Но… того и другаго.

— Сознайтесь, что его, такъ какъ вы должны знать, что между мною и вами не можетъ быть никакого дла.

— Никакого дла?.. повторила несчастная, все боле и боле смущаясь, это правда. Но почему вы меня такъ принимаете и говорите со мною такимъ образомъ?.. никогда я не видла на вашемъ лиц такого суроваго выраженія.

Кто бы увидлъ ее съ такимъ боязливымъ взглядомъ и услышалъ ея дрожащій отъ слезъ голосъ, всякій почувствовалъ бы состраданіе.

На нее было тяжело смотрть, такъ все ея существо дышало страданіемъ.

— Моего мужа нельзя теперь видть.

— Не могу ли я подождать?

Она сказала это кроткимъ и умоляющимъ тономъ.

— Я сомнваюсь, чтобы онъ могъ принять васъ сегодня.

Госпожа де-Фрерьеръ наклонила голову и прошептала что то, потомъ продолжала, помолчавъ немного.

— Но разв вы не можете принять меня и выслушать вмсто него?

— Я?.. нтъ, сударыня.

Глаза постительницы наполнились слезами.

— О! Боже мой! сказала она, неужели я еще не достаточно страдала! Габріель, вы были такой доброй и великодушной, вы ли теперь принимаете меня такимъ образомъ? Что я сдлала, чтобы вы могли такъ обращаться со мною?

— Вы это спрашиваете!

— Правда, я можетъ быть была прежде несправедлива и сурова относительно васъ. Ну! я прошу у васъ за это прощенія. Я думала, что съ тхъ поръ я уже загладила свою вину и была для васъ, если не матерью, то во всякомъ случа другомъ.

— Вы!..

Только съ неимоврнымъ усиліемъ сдерживала Габріель свой гнвъ, она была готова закричать. ‘Уйдите, уйдите или я больше, не отвчаю за себя!..’

Эта женщина, которую она не видала съ тхъ поръ, какъ узнала о ея преступленіи и лицемріи, эта женщина была для нея чудовищемъ. Это она сдлала изъ Лашеналя убійцу, а изъ этого убійцы ея мужа.

Ея отвратительная ненависть и жестокая зависть, погубила три поколнія: отца ядомъ, дочь отчаяніемъ и внука позоромъ.

Она стояла теперь передъ ней, униженная и разбитая, но врная своей систем двуличности и лживости, сознаваясь въ пустыхъ проступкахъ и жалуясь, что ее не принимаютъ съ распростертыми объятіями.

— Если я перестала бывать у васъ, продолжала она, то вы знаете, что я сдлала это не по своей вол и что я тяжело страдала отъ этого.

— Но вы все-таки пришли его видть?

— Да, потому что я узнала, что онъ очень болнъ.

— Кто вамъ сказалъ объ этомъ?

— Кто? но значитъ вы меня считаете совершенно равнодушной къ тому, что васъ касается?.. Разуврьтесь. Съ тхъ поръ, какъ обстоятельства разлучили насъ, я не провела дня не получая извстій объ этомъ дл. Я узнала, что онъ въ опасности, вотъ почему я прошу у васъ позволенія его видть.

— А! вскричала молодая женщина, довольно! Перестаньте лгать и играть комедію!.. Мн это надоло!.. Скажите прямо, что вы пришли не ко мн, что вы хотите видть вашего сына.

— Боже!.. Онъ сказалъ вамъ… Ну, тмъ лучше, вы правы: моя роль тяжела также и для меня! Да, онъ мой сынъ, мой сынъ, который меня выгналъ, но котораго я продолжаю любить! Это дитя проступка, который я долго и горько оплакивала. Я считала его умершимъ. Черезъ двадцать пять лтъ онъ явился ко мн. Мое материнское сердце почувствовало тмъ боле любви, чмъ боле долгое время оно не испытывало ея.

— Вотъ какъ это произошло… Тогда я всю мою жизнь, вс мои способности посвятила ему. Я дала ему въ жены самую лучшую женщину… И когда я сдлала его счастливымъ, онъ безъ всякой жалости оттолкнулъ меня.

— Неужели вы думаете, сказала молодая женщина, холодно слушавшая эти безсвязныя объясненія, гд истина мшалась съ ложью, неужели вы думаете, что въ томъ состояніи, въ какомъ онъ находится, ему будетъ пріятно ваше посщеніе?

— Я такъ давно не видала его, т причины неудовольствія, которыя онъ могъ имть, должны были давно изгладиться…

— Вы въ этомъ уврены? спросила госпожа Лашеналь, устремляя на мачиху суровый взглядъ.

При этомъ взгляд постительница задрожала.

Въ голов у нея мелькнуло страшное подозрніе, ея падчерица доказала ей, что знала часть ихъ тайны, кто могъ поручиться, что она не знала ее всю!.. Что могъ выдать Лашеналь? Затмъ она подумала.

— Боже мой! можетъ быть она знаетъ также, что мы убійцы ея отца!.. Если она знаетъ это, то я погибла безвозвратно.

Она готова была упасть на колни и молить о прощеніи. Но удержалась, все еще надясь, что Габріели не все извстно.

Но эта борьба не долго продолжалась, подавленная горемъ, она смутилась, пробормотала нсколько словъ и упала на колни передъ той, которую она сдлала столь несчастной.

— Сознайтесь, сказала тогда Габріель, что вы пришли сюда для того, что вамъ необходимо найти средство спасти вашу голову.

— Что вы говорите?… что вы говорите?… но, нтъ, это не то… моя голова…

— Не правда ли, Жермень, также ваша жертва, заговоритъ?… Она не расположена жертвовать своею жизнью и скажетъ судьямъ, которые прежде обвинили ее: ‘Вы меня осудили потому, что не выслушали, теперь вы оправдаете меня, потому что выслушаете. Нтъ, отравительница не я, а та женщина, которая заставила меня бжать, чтобы воспользоваться моимъ отсутствіемъ въ свою пользу’.

— Габріель!.. вскричала несчастная.

— Вотъ, настоящая отравительница… та, которая дала мн денегъ, которая спрятала ихъ въ оставшіяся посл меня вещи, та, которая сдлала все это. Ищите теперь, были ли у нея сообщники.

Госпожа де-Фрерьеръ съ умоляющимъ видомъ протянула руки.

— Убейте меня! убейте меня! вскричала она, но не доносите на меня…

— Такъ вотъ что васъ пугаетъ… наказаніе!

Госпожа де-Фрерьеръ, шатаясь, встала.

— Габріель, сказала она, я боюсь суда боле для него, чмъ для себя, потому что я стара, больна, стою на краю гроба и у меня никого нтъ, выходя, я постоянно ношу съ собой ядъ, который всегда можетъ мгновенно прекратить мою жизнь, но если меня станутъ судить, то онъ точно также не избжитъ суда. Невозможно, чтобы, дойдя до самаго начала преступленія, правосудіе не добралось бы и до Лашеналя. Въ этомъ дл видна рука боле опытная, чмъ рука женщины, тогда онъ погибнетъ, а вмст съ нимъ и вы, и ребенокъ, который носитъ его имя.

— Изъ состраданія къ себ и къ этому ребенку, я прошу васъ, такъ какъ вы все знаете, дайте мн увидаться съ нимъ и мы вмст составимъ планъ или нашего бгства или нашей защиты.

— Разв бгство спасаетъ отъ позора?

— Если мы хорошенько сговоримся…

— Вы меня приводите въ ужасъ. Вы не увидите его. Если нужна будетъ жертва палачу, то онъ явится, хотя бы я должна была сама донести на него, я не дамъ обвинить невинную, потому что на этотъ разъ несчастная не въ безопасности и ея голова падетъ. Понимаете ли вы… сударыня? ее казнятъ за васъ… Это будетъ еще новое преступленіе!

— Можетъ быть!

Молодая женщина жестомъ указала ей на дверь.

— Одно слово Лашеналю… умоляю васъ!

— Никогда!

— О! сказала несчастная, уходя, какъ бы ощупью, такъ она была слаба и взволнована, я вамъ прощаю ваше обращеніе со мною, я понимаю, что вы должны ненавидть и презирать меня. Но если бы вы знали, сколько я выстрадала, то у васъ не достало бы ни силы, ни мужества осыпать меня упреками.

Посмотрите на меня, что я теперь такое и вспомните, какова я была прежде. Но это пустяки въ сравненіи съ тмъ, что бы вы увидали, если бы могли заглянуть въ мое сердце, въ немъ кровавыми буквами написаны вс перенесенныя мною муки, которыя двнадцать лтъ не даютъ мн ни минуты покоя и не оставятъ меня до послдней минуты жизни.

— Мой отецъ также страдалъ, а между тмъ онъ не сдлалъ вамъ ничего, кром добра.

Преступница опустила голову и медленно удалилась, подавленная стыдомъ и отчаяніемъ, едва держась на ногахъ.

Экипажъ ждалъ ее у дверей, она сла, не смя обернуть головы.

Удаляясь отъ домика подъ ивами, она знала, что никогда въ него не возвратится.

Оставшись одна, Габріель пошла къ мужу.

— Кто такой былъ? спросилъ онъ взволнованнымъ, голосомъ.

И такъ какъ она не отвчала, то онъ испугался.

— Кто-нибудь изъ суда? спросилъ онъ.

— Нтъ, ваша мать.

— Моя мать… моя мать!… у меня нтъ матери… Эта женщина солгала, если сказала вамъ это.

Его пришлось успокоивать, такъ какъ съ нимъ сдлался сильный припадокъ, за которымъ наступило безчувствіе, продолжавшееся нсколько часовъ.

Но тмъ не мене было надо на что-нибудь ршиться.

Но на что?… Самое меньшее, что могло быть — это смертный приговоръ и вчный позоръ.

Бжать?… объ этомъ нельзя было и думать. Здоровье Лашеналя не позволяло этого, къ тому же бгство было бы признаніемъ.

Молчать?… отъ этого вотъ уже два мсяца невинная Жермень сидла въ тюрьм, вмсто виновныхъ, которыхъ и не думали подозрвать.

Но такое положеніе не могло продолжаться, всему долженъ быть конецъ.

Жермень еще ничего не сказала, но страданія, которыя она переносила и ловкость судей должны были, не сегодня такъ завтра, развязать ей языкъ и навести правосудіе на слдъ настоящихъ виновныхъ.

На вс вопросы она отвчала одно: ‘Я не знаю ничего, кром того, что я невинна’.

Ей задавали всевозможные вопросы, ей угрожали, ее просили, но не добились ничего другаго.

Эта двушка помнила слова своей бывшей барышни и угадывала, что виновный былъ ей близокъ, она не сомнвалась въ своемъ оправданіи, но не желала быть имъ обязанной открытію, которое могло-бы компрометировать особу, къ которой она былъ такъ привязана.

— Она сказала мн, что спасетъ меня, говорила себ Жермень, она не уметъ лгать и сдержитъ свое слово. А это все, чего мн надо. Что за бда, что я посижу здсь немного больше!

Но было ясно, что для поколебанія этого доврія было достаточно одной минуты. Наконецъ она могла, сама того не подозрвая, однимъ словомъ сдлать для слдователя все яснымъ и тогда Лашеналь погибъ.

Допустивъ даже, что эта двушка не скажетъ ничего и дастъ обвинить себя, могла-ли Габріель принять эту жертву? Нтъ, она дала слово, да еслибы даже и не давала его, то могла-ли она согласиться сдлаться сообщницей преступленія, можетъ быть, еще боле ужаснаго, чмъ то, которое совершилъ Лашеналь. Что-же длать?

Путешественникъ, прозжая мимо этого прелестнаго домика, завидывалъ счастью живущихъ въ немъ. Что еслибы онъ могъ сойти въ глубину ихъ сердца?

Служанка немного захворала и Габріель отправила ее лечиться на родину.

Маленькій Рене былъ въ коллегіи и даже не приходилъ по праздникамъ.

Они были одни…. они едва могли дышать.

Габріель, бывшая на столько богатой, что могла-бы жить открыто въ Париж, имть экипажи, держать многочисленную прислугу, принуждена была, какъ простая крестьянка, прислуживать самой себ и своему мужу, и ухаживать за нимъ день и ночь, какъ за ребенкомъ. Не только ухаживать!… Но надо было съ нимъ и плакать.

Да, жертва плакала вмст съ убійцей.

Если ея мужъ будетъ обвиненъ, то имя ея, а главное имя ея сына покроется позоромъ.

Она дрожала и плакала еще боле потому, что она не любила этого человка, она не прощала ему и презирала его…. но она была его жена, онъ былъ отецъ ея сына.

Это былъ больной старикъ, жившій только ея заботами. Онъ былъ преступникъ, но она одна знала, что онъ выстрадалъ.

Она знала, что наказаніе было справедливо и заслужено, но тмъ не мене оно было ужасно.

— Если мой бдный отецъ видитъ что здсь происходитъ, говорила она себ, то онъ долженъ считать себя отомщеннымъ.

И между тмъ все это было еще только начало.

Въ одно утро его придутъ арестовать, потащутъ въ тюрьму, затмъ черезъ нсколько времени онъ появится на скамь обвиненныхъ въ томъ-же самомъ суд, гд нкогда звучали его краснорчивыя и блестящія рчи. Потомъ опять тюрьма и наконецъ…. палачъ, гильотина!

— Это слишкомъ! это слишкомъ! говорила она тогда.

И она начинала еще боле ухаживать за нимъ, иногда даже сожалть его и уговаривать забыть все! Но тогда она возмущалась противъ самой себя. Она просила прощенія у памяти умершаго. Она длалась вдругъ холодне, мрачне и сурове и тогда снова ею овладвало состраданіе.

Внутренній голосъ шепталъ ей:

— У него только ты одна на свт. Если ты оттолкнешь его, онъ останется одинъ. Надо было дать ему умереть, потому что ты знаешь, что безъ тебя онъ бы давно умеръ и это было бы великодушне, чмъ усиливать его ужасныя страданія. Подумай о томъ, что ты все для этого человка, который тебя любитъ. Онъ читаетъ свою участь въ твоихъ глазахъ. Неужели же ты будешь каждую минуту погружать ему въ сердце кинжалъ?

— Но мой отецъ, мой отецъ?… отвчала она этому голосу.

О! какія ужасныя ночи проводила она.

Но что же длать?… на что ршиться… Роковая минута приближалась. Скоро должна была настать очередь процесса Жермень.

Журналы уже объявляли объ немъ, въ город и суд только и было разговору, что объ этомъ дл..

— Дай мн перо и чернила, говорилъ Лашеналь, я напишу, пора покончить съ этимъ!

Тогда она же сама говорила ему:

— Завтра.

Она отлично знала, что онъ былъ правъ. Она сама говорила, что Жермень разскажетъ все, если же этого не случится, то она сама побжитъ въ судъ сказать:

— Остановитесь, не обвиняйте невинной! довольно преступленій.

А между тмъ, на другой день, она снова останавливала Лашеналя.

Завтра, завтра.

Тогда наконецъ они оба ршились и даже поклялись, что это будетъ сдлано черезъ недлю.

Это немного успокоило ихъ: передъ ними была цлая недля.

Лашеналь попробовалъ выходить, но скоро отказался отъ этого.

Видъ зелени, цвтовъ, неба былъ для него тяжелъ, все это вызывало у него слезы. Надо было бросить все это и промнять на сырыя и холодныя стны тюрьмы:

Прошла недля, наступилъ послдній день.

— Нтъ… нтъ!.. шептала Габріель.

Наконецъ онъ сказалъ ей.

— Это кончено.

— Что?

— Я написалъ.

Она страшно поблднла, потомъ поглядвъ ему пристально въ глаза сказала:

— Это неправда!

Несчастный не могъ долго поддерживать своей лжи.

— Какъ я испугалась! сказала она.

— Но, что же длать? время бжитъ.

— Я чувствую, что у меня никогда не хватитъ смлости сказать: Пишите, если смете! Ну! сдлайте это безъ меня.

Но испуганное лице несчастнаго ясно говорило, что онъ не осмлится.

Всю слдующу ночь Габріель провела у окна, молясь и прося у Бога внушенія.

Когда Лашеналь проснулся, она сказала:

— Когда человкъ двнадцать лтъ бжалъ опасности, то глупо въ одну минуту бросаться ей на встрчу.

Онъ сдлалъ движенія и смотрлъ на нее точно ожидая спасенія.

Она продолжала:

— Есть на свт человкъ, не связанный никакими земными узами, весь прощеніе, состраданіе и справедливость. Пойдемъ бросимся къ ногамъ этого святого, можетъ быть, онъ спасетъ насъ.

— Доминиканецъ! вскричалъ несчастный, лице котораго озарилось внезапной радостью. О! самъ Богъ внушилъ теб эту мысль. Онъ одинъ можетъ указать намъ истинный путь!

II.
Судъ присяжныхъ.

Наступилъ роковой день суда.

Еще наканун городъ началъ волноваться и съ самаго ранняго утра весь судъ, его лстницы и коридоры были набиты жадной и любопытной толпой.

Двери въ залу засданія были давно уже закрыты, но внутри, какъ и снаружи, все было биткомъ набито народомъ.

Наконецъ присяжные услись по мстамъ, раздался звонокъ и приставъ объявилъ:

— Судъ идетъ.

Вс встали.

Настало глубочайшее молчаніе.

Предсдателемъ былъ опытный судья, состарвшійся на судебной практик, бывшій прежде адвокатомъ, а потомъ королевскимъ прокуроромъ въ Руан.

Прокуроръ былъ извстный своимъ краснорчіемъ Лаво.

— Введите обвиненную! сказалъ предсдатель.

Черезъ нсколько секундъ обвиненная явилась въ сопровожденіи двухъ жандармовъ.

— Это въ самомъ дл Жермень, послышались въ толп голоса ея нсколькихъ бывшихъ пріятельницъ, которыя хотя и смутно помнили ее, но тмъ не мене узнали, или покрайней мр думали, что должны ее узнать, что давало имъ нкоторую важность.

Жермень была немного блдна, но совершенно спокойна. Ея красивое лице утративъ, румянецъ и свжесть, сохранило выраженіе добродушія и искренности.

Она сла, когда ей сказали и спокойно выслушала прочитанный громко обвинительный актъ.

Затмъ, съ такимъ же спокойствіемъ и замчательной сжатостью отвчала на предложенные ей обычные вопросы о имени, фамиліи, лтахъ, занятіяхъ и т. д.

— Вы слышали обвинительный актъ, сказалъ предсдатель, вы обвиняетесь въ отравленіи г-на де-Фрерьера, питавшаго къ вамъ полнйшее довріе.

— Это неправда, сказала она, я невинна.

— Однако все противъ васъ. Показанія свидтелей и экспертовъ, также какъ и другія тяжкія улики говорятъ противъ васъ.

— Я невинна.

— Вы продолжаете отпираться?

Отвтъ ея былъ прежній.

На вс замчанія она отвчала одними и тми же словами: ‘я невинна’.

— Защищайтесь же, сказалъ предсдатель, это ваше право и ваша обязанность. Выставьте противъ доказательствъ вашей виновности, опровергающія ихъ доказательства невинности, о которой вы говорите, ничмъ не подтверждая ее.

‘Мы обвиняемъ васъ въ преступленіи и подтверждаемъ наши слова. Докажите, если можете, что мы ошибаемся, а конечно вы въ состояніи это сдлать, если мы васъ обвиняемъ напрасно.

‘Мало говорить: ‘я невинна’, надо доказать это. Какъ объясните вы деньги, найденныя въ вашихъ вещахъ, черновыя письма, написанныя вашей рукой, деньги, данныя старух-тетк и ваше бгство изъ дома де-Фрерьеръ?’

— Мн нечего объяснять, я невинна… Доказать вамъ это, если вы мн не врите, есть дло моего защитника.

— Хорошо, сказалъ предсдатель, мы перейдемъ къ допросу свидтелей.

Первый вызванный свидтель былъ Жанъ Лебуте, тотъ самый лакей, который вечеромъ 17-го января былъ посланъ за докторомъ и, не найдя Гюгоне, привелъ къ изголовью больного доктора Ландрегарда.

Въ эти двнадцать лтъ Жанъ разбогатлъ. Онъ долго говорилъ, не объяснивъ почти ничего и наивно сознался, что у него слаба память и что поэтому онъ не можетъ принести большой пользы своими показаніями.

За нимъ были допрошены сосди, старая прислуга, привратникъ и многіе другіе, показанія которыхъ не могли бросить много свта на это таинственное дло.

Оставимъ этихъ свидтелей давать свои показанія и возвратимся на нсколько дней назадъ.

— Только онъ одинъ можетъ указать намъ истинный путь, только онъ можетъ насъ спасти, отвчалъ Лашеналь Габріели, на ея предложеніе отправиться къ доминиканцу, пойдемъ, бросимся къ его ногамъ.

— Но гд онъ?

— Все равно, мы найдемъ его.

— Но это необходимо сдлать скоре.

— Завтра, сказалъ Лашеналь, я поду въ Парижъ и узнаю его адресъ.

Но на другой день онъ узналъ, что доминиканецъ въ Каэн.

Это присутствіе въ город доминиканца надлало много шуму, такъ какъ узнали, что онъ былъ приглашенъ въ свидтели по отравленію де-Фрерьера.

Какое отношеніе могъ имть, этотъ святой человкъ къ процессу?

Значитъ онъ зналъ семейство де-Фрерьеръ? Значитъ онъ имлъ какія-нибудь сношенія съ жертвой или съ обвиненной?

Вс терялись въ догадкахъ и любопытство было возбуждено еще боле.

Въ тотъ же вечеръ Лашеналь простился съ Габріелью и оставилъ домикъ подъ ивами.

— Если доминиканецъ, сказалъ онъ, не найдетъ никакого средства спасти Жермень безъ моего признанія, то ты меня боле не увидишь, такъ какъ я пойду и самъ донесу на себя.

— У васъ хватитъ на это мужества?

— Разв я не принужденъ сдлать это?

Она не смла отвчать на это и только сказала ему, протягивая руку:

— Да хранитъ васъ Богъ, что бы ни случилось, но я васъ прощаю и ожидающія васъ муки уменьшатъ вашъ проступокъ въ моихъ глазахъ.

Пріхавъ въ Каэнъ, Лашеналь узналъ адресъ доминиканца и тотчасъ же отправился къ нему.

При вид Лашеналя онъ поблднлъ и сказалъ:

— Богъ принимаетъ разкаявшихся гршниковъ и и открываетъ имъ свои объятія въ минуту несчастія.

— Вы знаете, отецъ мой, вскричалъ адвокатъ, бросаясь къ его ногамъ, какая катастрофа ожидаетъ меня.

— Да, знаю.

— Что мн длать?

— Спросите вашу совсть, она вамъ отвтитъ лучше меня?

— О, отецъ мой, если бы я былъ одинъ, если бы у меня не было жены, которую убьетъ мой позоръ и ребенка, который носитъ мое имя, то, клянусь вамъ, что я давно бы уже самъ донесъ на себя.

— Я врю вамъ, сказалъ монахъ.

— О! еслибы вы знали, отецъ мой, продолжалъ Лашеналь, едва державшійся на ногахъ, еслибы вы знали, какъ я желалъ бы получить должное возмездіе за мое преступленіе. Но вы знаете, какія послдствія повлекло бы за собой мое признаніе, и тмъ не мене я готовъ его сдлать, если вы не укажете мн другаго средства вырвать несчастную изъ угрожающей ей опасности.

Монахъ схватился руками за голову, и долго размышлялъ.

— По моему мннію, сказалъ онъ наконецъ, вы уже достаточно наказаны за ваше преступленіе, такъ что, еслибы эта нечастная не подвергалась опасности, то я сказалъ бы вамъ, положа руку на сердце: Бгите суда человческаго и приготовляйтесь явиться на судъ Божій, но такъ какъ есть опасность для вашего ближняго, то хотя бы ваша погибель, и повлекла за собою погибель тысячи вашихъ близкихъ, все-таки вы должны сознаться въ вашемъ преступленіи.

— Въ такомъ случа, отецъ мой…

— Погодите… Если эта женщина можетъ оправдаться и такъ, то ничто не принуждаетъ васъ сознаваться.

— Увы! когда правосудіе уврено въ преступленіи, она рдко прекращаетъ свои преслдованія и если никто не явится назвать себя настоящимъ виновнымъ, то можно заране предсказать, что бдная двушка будетъ обвинена.

— Но если она заговоритъ.

— Если она заговоритъ и разскажетъ исторію своего бгства, то госпожа де-Фрерьеръ погибнетъ, вмст съ нею и я, впрочемъ я не далъ бы госпож де-Фрерьеръ явиться одной передъ судомъ.

— Хорошо, сказалъ доминиканецъ, но вдь можно быть почти увреннымъ, что эуа двушка все разскажетъ?

— До сихъ поръ она этого не сдлала и сдлаетъ только въ послднюю минуту. Очень можетъ быть, что она ршится на это слишкомъ поздно, когда ее уже не захотятъ боле слушать, къ тому же у нея нтъ никакихъ доказательствъ для подтвержденія ея словъ, въ нихъ увидятъ только выдумку, клевету. Вы видите, отецъ мой, что меня заставила къ вамъ придти не увренность въ моей погибели.

— Да, сказалъ монахъ, продолжая размышлять, есть только одно средство спасти все… Надо… Надо чтобы у этой двушки былъ защитникъ, на столько знакомый со всми тайнами этого дла, чтобы онъ могъ вполн оправдать ее передъ судомъ… не компрометируя въ тоже время никого.

— Что вы хотите сказать? вскричалъ Лашеналь, которому мелькнула слабая надежда.

— Вы адвокатъ, вы пользуетесь здсь извстностью, отчего вы не хотите быть ея защитникомъ?

— Я?…

— Что-же вамъ мшаетъ?

— Но…. я мужъ….

— Дочери жертвы, да. Но вы женились на мадемуазель де-Фрерьеръ много времени спустя посл смерти ея отца. Во время совершенія преступленія вы были совершенно чужимъ человкомъ ихъ семейству. Къ тому-же кто васъ принуждаетъ называться прямо ея защитникомъ, законъ не можетъ вамъ запретить просто высказать ваше мнніе по этому длу.

— Боже мой! Боже мой! вскричалъ Лашеналь, вы меня спасаете отецъ мой…. О! теперь кончено. Я оправдаю эту двушку, и правосудіе принуждено будетъ предоставить Богу наказаніе виновнаго.

— Берегитесь, вамъ надо будетъ многое сказать, подумайте, что если обвиняемая будетъ осуждена, то у васъ на совсти будетъ еще новое преступленіе.

— Ахъ, отецъ мой, я увренъ въ себ. О! я выигралъ слишкомъ много неправыхъ длъ, чтобы не выиграть это. Нтъ, отецъ мой, нтъ, само небо внушило вамъ эту мысль и вы увидите, что я выйду побдителемъ изъ этой борьбы.

— А затмъ? спросилъ доминиканецъ.

— О! затмъ, отвчалъ печально Лашеналь, мгновенно переходя къ своему обыкновенному мрачному настроенію, можетъ быть Богъ дастъ прострадать мн еще нсколько дней, а затмъ, я перейду въ вчность продолжать т-же страданія.

— Дай вамъ Богъ, сказалъ тогда доминиканецъ, исполнить вашу трудную задачу.

Въ слдующую затмъ ночь, въ дверь домика подъ ивами кто-то постучался.

— Это вы? спросила не спавшая Габріель.

— Да, отвчалъ Лашеналь.

Втеръ свистлъ и несмотря на теплую одежду, несчастный дрожалъ.

Габріель поспшно открыла.

— Вы! повторила она, со смсью ужаса и радости.

— Да! вскричалъ онъ, Габріель, я спасенъ.

— Несчастный! неужели вы хотите, чтобы я ненавидла васъ. Я чувствую къ вамъ состраданіе, видя васъ подавленнымъ тяжестью вашего дла, но ваше торжество вселяетъ во мн отвращеніе.

Онъ хотлъ протянуть къ ней руки, она отшатнулась.

— Какой-же совтъ далъ вамъ монахъ? Неужели я должна и въ немъ сомнваться, какъ въ другихъ людяхъ?

— Ты значитъ меня не ждала? съ ужасомъ сказалъ онъ.

— Нтъ, я перестала васъ ждать.

— Но онъ далъ мн средство!

— Никакого средства не можетъ быть.

— Слушай….

— Тогда онъ принялся говорить передъ нею, точно онъ былъ уже на суд.

— Несчастный, прошептала Габріель, онъ бредитъ.

— Нтъ, энергически сказалъ онъ. Я адвокатъ и защищаю невинность.

Она покачала головою и вздохнула. Весь остатокъ ночи, онъ провелъ говоря рчи.

Несчастная женщина сла въ уголъ и дала волю душившимъ ее слезамъ.

— Къ чему, думала она, столько времени оттягивать паденіе, когда оно неизбжно? Чмъ больше проходитъ времени, тмъ глубже становится пропасть.

На другой день Лашеналь явился въ тюрьму и постилъ подсудимую.

— Я хочу быть вашимъ защитникомъ, сказалъ онъ и клянусь спасти васъ.

— Но у меня есть уже адвокатъ, сказала она.

— У васъ будетъ два, ваша прежняя барышня желаетъ этого.

— А! это другое дло, тогда я согласна. Она сказала мн что защититъ меня, дорогая барышня и я была права вря ей.

Не теряя ни минуты, Лашеналь, едва бывшій въ состояніи держаться на ногахъ, былъ у предсдателя, видлся съ адвокатомъ подсудимой, преодоллъ вс препятствія и было объявлено, что у подсудимой Жермень Фижаръ, будетъ за разъ два защитника, Фаверо и Лашеналь.

Понятно, что распространясь по городу, эта новость придала еще боле прелести длу объ отравленіи де-Фрерьера.

— Возможно ли, говорили по городу, что Лашеналь, не защищающій уже нсколько лтъ появится въ такомъ большомъ дл?

— Это сумашествіе! говорили одни.

— Это даже хуже, потому что бднякъ еле дышитъ, замчали другіе.

— Вы увидите, прибавляли третьи, что онъ умретъ на мст.

Во всякомъ случа было ршено, что онъ защищаетъ въ послдній разъ. Говорили что онъ длаетъ это изъ самолюбія. ‘Онъ хочетъ доказать силу своего таланта’. Однимъ словомъ, различнымъ мнніямъ и коментаріямъ не было конца.

Большинство явившихся на судъ говорили, что пришли единственно для того, чтобы послушать знаменитаго адвоката, поэтому волненіе было очень велико, когда во время допроса незначительныхъ свидтелей дверь залы засданія открылась и появился знаменитый адвокатъ, блдный, поддерживаемый двумя своими товарищами.

Онъ съ трудомъ дошелъ до своего мста и тяжело опустился на него.

— Никогда этотъ человкъ не будетъ въ состояніи говорить, думали многіе.

— Разв вы не видите, что въ его глазахъ свтится геній, замчали немногіе. Этотъ человкъ будетъ великолпенъ.

III.
Адвокаты.

Въ ту минуту, когда Лашеналь входилъ въ залу засданія, доминиканецъ поднимался по лстниц суда.

Не усплъ онъ сдлать нсколько шаговъ, какъ къ нему подбжали крича:

— Отецъ мой, скоре, васъ требуетъ смерть.

— Смерть… что вы хотите сказать?

— Идите сюда.

Проведя его по нсколькимъ коридорамъ, доминиканца втолкнули въ маленькую мрачную комнату.

— Что такое? спросилъ онъ опять.

— Одна дама, вызванная въ качеств свидтельницы, вдругъ почувствовала себя дурно и была приведена сюда.

— Но эта женщина нуждается въ такомъ случа въ доктор, сказалъ онъ.

— Нтъ, нтъ, она требуетъ священника, говоря что умираетъ.

Оглядвшись вокругъ себя доминиканецъ дйствительно увидлъ женщину, лежавшую въ креслахъ съ самымъ разстроеннымъ лицомъ

Около нея стояла женщина, оказывавшая ей первую помощь.

— Отецъ мой! отецъ мой! закричала умирающая, увидвъ доминиканца и протягивая къ нему руки.

При вид больной, монахъ вздрогнулъ, лице его страшно измнилось.

— Оставьте меня! говорила умирающая ухаживавшей за ней женщин.

Послдняя поняла, что больная желала говорить съ монахомъ и ушла закрывъ за собою дверь. Умирающая и доминиканецъ остались одни.

— Отецъ мой, прошептала она, падая передъ нимъ на колни, выслушайте меня: я умираю и вы видите передъ собою тяжкую преступницу.

— Прежде чмъ говорить съ Богомъ, разв вы не знаете, что люди требуютъ васъ? сказалъ онъ.

— Меня?…

— Разв вы не госпожа де-Фрерьеръ?

— О! мы давно знаемъ другъ друга, отецъ мой.

— Мужество измняетъ вамъ въ послднюю минуту?

— Неужели я должна сознаться передъ судомъ въ моемъ преступленіи?

— Это ваша обязанность.

— У меня не хватитъ на это силы воли.

— А между тмъ это необходимо: подумайте, что васъ сейчасъ вызовутъ. Госпожа де-Фрерьеръ не можетъ бжать суда, старающаго отмстить за смерть ея мужа. Встаньте, сударыня. Богъ не можетъ слушать васъ, когда вы дозволяете совершаться еще новому преступленію.

— Но я не могу говорить, не компрометируя его.

— Разв вы не можете объявить, что обвиняемая невинна?

Госпожа де-Фрерьеръ хотла подняться но силы измнили ей.

— Я не могу, сказала она, нтъ, нтъ… я не могу.

— Несчастная! вскричалъ доминиканецъ, наклоняясь къ ней, вы отравились.

— Да.

Онъ сдлалъ движеніе ужаса.

— Ядъ! вскричалъ онъ, всегда и везд ядъ!… Чего же вы хотите просить у Бога, когда вы сами судили себя?

Она испугалась и вскричала.

— О! отецъ мой, не проклинайте меня!… я боюсь смерти.

— Мн проклясть васъ!

Слезы блеснули у него на глазахъ.

Онъ всталъ на колни подл умирающей и взявъ ее за руки, которыя сталъ согрвать своимъ дыханіемъ, сказалъ:

— Сознайтесь въ вашемъ преступленіи, чтобы мы успли оплакать его вмст и испросить у Бога прощенія.

Эти слова возвратили ей немного силъ, она вздохнула и сказала:

— Отецъ мой, я страдала каждую минуту и я раскаялась.

— Дай Богъ, чтобы вы могли еще страдать.

— О! еслибы вы знали…. еслибы люди знали мои мученія, то на свт не было бы боле преступниковъ!

— Вернитесь назадъ въ вашу жизнь и посмотрите, не сдлали ли вы еще какого-нибудь проступка.

— Вы говорите о томъ, что я покинула моего сына. О! разв я за это недостаточно наказана?… Я, мать, сдлала изъ него дурнаго сына.

— Это васъ огорчаетъ?

— Это мое самое большое несчастіе… Я уношу съ собою въ могилу не только проклятіе тхъ, противъ кого я была преступна, но также и несчастнаго, для котораго я сдлалась преступна и этотъ несчастный мой сынъ. Ахъ! отецъ мой, я не знаю, что ждетъ меня въ аду, но едва ли тамъ будетъ ужасне.

На лиц доминиканца выразилось страданіе, еще боле ужасное, чмъ страданіе самой преступницы.

— Вы молчите, отецъ мой? Неправда-ли вы находите меня слишкомъ преступной?.. Вы раздляете отвращеніе, которое я сама къ себ чувствую.

— Нтъ, сказалъ онъ растроганнымъ голосомъ, побжденный такимъ тяжелыми страданіями, какія испытывала эта женщина, я чувствую къ вамъ не отвращеніе, а состраданіе.

— Благодарю!.. о! благодарю! Поторопитесь примирить меня съ Богомъ.

— Я начну съ того, что примирю васъ съ самой собой, насколько это возможно. Этотъ несчастный не сынъ вашъ.

— Что?.. что выговорите?… О!… повторите это, отецъ мой!

На лиц ея появилось выраженіе блаженства.

— Этотъ человкъ, продолжалъ доминиканецъ, обманулъ васъ. Вся его жизнь есть рядъ мошеничества и лицемрія. Служа клеркомъ у нотаріуса, у котораго были положены бумаги, доказывавшія личность вашего сына, онъ похитилъ ихъ и явился къ вамъ.

— О! онъ хуже, чмъ я думала!

Доминиканецъ съ состраданіемъ взглянулъ на нее, но сказалъ сурово:

— Неужели вы такъ строги къ чужимъ проступкамъ?

Она опустила голову.

— Благодарю васъ, продолжала она, помолчавъ немного, за это извстіе. Но мой сынъ, гд же онъ? что съ нимъ? Онъ можетъ быть несчастливъ, даже преступенъ…. какъ его мать?

— Нтъ, сказалъ доминиканецъ, ничего этого нтъ. Рука Всевышняго поддержала его.

И наклонившись надъ умирающей онъ поцловалъ ее въ лобъ, говоря:

— Умирайте спокойно, Создатель прощаетъ васъ, также какъ и вашъ сынъ.

Умирающая подняла голову и съ ужасомъ взглянула на монаха.

— Это ты! вскричала она, поднимая руки, чтобы обнять его, но он въ безсиліи опустились опять.

— Да, я….

— О, Боже мой, Боже мой!.. еслибъ я знала…

По коридорамъ раздались голоса кричавшіе:

— Госпожа де-Фрерьеръ!.. гд госпожа де-Фрерьеръ?

— О Боже мой!.. меня зовутъ… я умерла, я умерла отъ радости… Неправда ли, я умерла?…

— Нтъ, вы будете жить, идите въ судъ и откройте ваше преступленіе…. Люди не могутъ вамъ ничего уже сдлать, а Богъ прощаетъ васъ.

— Вы этого хотите?

— Да, хочу.

— Ты… мой сынъ?

— Такъ надо, ваше спасеніе зависитъ отъ этого.

Она приподнялась, но снова упала, отчаянно вскрикнувъ:

— О Боже мой! я не могу, я умираю!

За крикомъ послдовалъ вздохъ и прежде чмъ доминиканецъ усплъ протянуть руки чтобы поддержать ее, несчастная упала.

— Эта дама, отвчали въ эту минуту на суд, очень дурно себя чувствуетъ.

— Мы подождемъ ее, сказалъ предсдатель и вызвалъ другого свидтеля

Сдержанное волненіе произошло въ сред публики при имени вызваннаго свидтеля:

— Доминиканецъ! доминиканецъ! шептали вс.

И вс взгляды съ волненіемъ обратились къ двери, черезъ которую онъ долженъ былъ войти.

Наконецъ онъ явился.

Высокій и худой, онъ казался блдне обыкновеннаго и походка его была какъ будто не совсмъ тверда.

— Ваше имя? спросилъ предсдатель.

Доминиканецъ отвчалъ едва слышнымъ голосомъ.

— Но имя, которое вы носили въ свт? продолжалъ предсдатель.

— Ландрегардъ, совершенно ясно отвчалъ монахъ.

Понятно удивленіе и волненіе толпы, когда въ лиц знаменитаго монаха она увидла доктора, который, двнадцать лтъ тому назадъ, пользовался въ город не меньшей извстностью.

Какъ! это былъ тотъ самый молодой докторъ, который первый объявилъ что больной отравленъ, который за свое усердіе и любовь къ наук былъ вознагражденъ клеветой и заключеніемъ!

Каждый поэтизировалъ эту личность. Изъ него длали мученика и жертву, вс помнили его проповди и еслибы не уваженіе къ мсту и не боязнь суда, то толпа бросилась бы къ его ногамъ, чтобы поцловать хоть край его платья.

— Что вы знаете по этому длу? сказалъ предсдатель.

— Много и мало, отвчалъ доминиканецъ, много потому, что въ качеств доктора я скоро убдился въ присутствіи яда, но какъ чужой въ семейств, я не могъ видть ничего боле.

— Мы напомнимъ вамъ, ваши первоначальныя показанія и вы увидите, можете ли вы подтвердить ихъ теперь.

Показанія были прочитаны.

— Мн нечего въ нихъ измнять, сказалъ молахъ, это мое убжденіе, которое осталось неизмнно.

— Я вамъ замчу, сказалъ предсдатель, что въ прочитанныхъ сейчасъ показаніяхъ ничего не говорится о подсудимой.

— Это потому, отвчалъ монахъ, что она играла во всемъ этомъ дл самую незначительную роль.

— Берегитесь! сказалъ предсдатель, эта двушка сидитъ здсь, потому что противъ нея существуютъ тяжкія улики.

— Это правда, сказалъ монахъ и мн нечего прибавлять, кром моего личнаго убжденія, если судъ позволитъ мн это сдлать.

— Говорите.

— Имя Жермень потому не появляется въ моихъ показаніяхъ, что, по моему мннію, она не принимала никакого участія въ отравленіи. Какъ докторъ, я заявляю, что такая двушка какъ она не въ состояніи была подобнымъ образомъ вести дло. Она невинна… Предсдатель, жестомъ остановилъ доминиканца..

— Это дло защитника обвиненной и если вы не можете прибавить ничего боле, то можете удалиться.

Доминиканецъ медленно пошелъ, сопровождаемый одобрительнымъ шепотомъ, котораго онъ, казалось не замчалъ.

— Госпожа де-Фрерьеръ! сказалъ предсдатель.

Монахъ обернулся.

— Она все еще нездорова? сказалъ тогда предсдатель обращаясь къ нему, въ какомъ положеніи вы ее оставили?

— Она умерла! отвчалъ доминиканецъ. Эта новость была встрчена общимъ безмолвіемъ, вс были поражены. Самъ судъ былъ какъ бы оглушенъ. Но наконецъ прокуроръ поднялся со своего мста и началъ говорить свою рчь.

Нсколько минутъ спустя, никто боле не думалъ ни о Лашенал, ни о доминиканц, ни о госпож де-Фрерьеръ, вс были заняты одной подсудимой. Эта несчастная была все-таки героиней дня.

Прокуроръ легко доказалъ преступленіе, такъ какъ не было недостатка въ доказательствахъ его.

По его словамъ было очевидно, что эта завистливая и злая двушка была виновницей смерти де-Фрерьера, посл чего бжала, оставивъ за собой неопровержимыя доказательства своей виновности, но незная своего осужденія, что она сама утверждала, она вернулась черезъ двнадцать лтъ, думая, что все кончено, все забыто и что она можетъ быть вполн спокойна, что ее не будутъ преслдовать.

Это было очевидно. Письма, отъ которыхъ она даже не отказывалась, доказывали ея испорченность…

‘Напрасно, заключилъ свою рчь прокуроръ, я искалъ смягчающихъ обстоятельствъ. Чмъ боле я изучаю подробности этого отвратительнаго дла, тмъ боле я ужасаюсь дерзости его и испорченности совершившей его. Только одно негодованіе вызываетъ это дло.

‘Эта двушка уже была осуждена другими судьями. Произнесите безъ боязни тотъ же приговоръ, отъ него зависитъ будущность нашей страны, безопасность нашихъ семействъ и всего общества.’

Прокуроръ медленно слъ, сопровождаемый шепотомъ одобренія, настала очередь Фаверо.

Но во время его рчи вс только качали головами.

— Несчастная! слышалось отовсюду, она погибла.

— Фаверо человкъ талантливый, но онъ напрасно будетъ стараться. Прокуроръ слишкомъ хорошо объяснилъ дло.

— Между нами будь сказано, она и не стоитъ пощады, говорили многіе, увлеченные рчью прокурора до того, что были вполн уврены въ виновновности подсудимой.

Фаверо говорилъ полчаса, потомъ слъ среди всеобщей холодности. Онъ скоре повредилъ интересамъ подсудимой, чмъ служилъ имъ. Изо всхъ доказательствъ, собранныхъ прокуроромъ, онъ не уничтожилъ ни одного.

— Несчастная! она погибла!

Тогда предсдатель сказалъ:

— Теперь очередь господина Лашеналя.

IV.
Судъ человческій и судъ Божій.

Лашеналь всталъ.

Всеобщее вниманіе сосредоточилось на немъ.

Блдный и взволнованный онъ держался одной рукой за баллюстраду, а другой вытиралъ выступавшій на лбу холодной потъ.

Онъ заговорилъ, или, врне сказать, пытался заговорить, потому что его глухой голосъ былъ едва слышенъ.

Вс качали головой съ видомъ отчаянія и разочарованія.

— Нтъ, это не нашъ знаменитый адвокатъ, для него все кончено!

— Мы это знали, говорили другіе, ему ни за что не кончить!

Но малу по малу голосъ его длался звученъ, рчь убдительна.

Вс были увлечены. Великій адвокатъ воскресъ.

— Господа! говорилъ онъ громовымъ голосомъ, я хотлъ говорить передъ вами потому, что мн было что сказать, потому что я долженъ былъ предупредить совершеніе тяжкаго преступленія… я подумалъ, что можетъ быть одинъ я могу доказать истину и избавить васъ отъ юридической ошибки.

‘Да, господа, юридической ошибки, я удерживаю эти слова.

‘Передъ вами подсудимая — она невинна, если вы осудите ее, то совершите преступленіе еще большее чмъ то, которое вы ей приписываете.

‘Я клянусь вамъ, Жермень Фижаръ невинна.

‘Гд же доказательства ея невинности? скажете вы. Дайте мн прежде доказательства ея виновности! Вы отвтите, что обвинительный актъ наполненъ ими.

‘Прокуроръ въ своей замчательной рчи, такъ сгрупировалъ ихъ, что у васъ не осталось ни малйшаго сомннія въ виновности подсудимой.

‘Это неправда, говорю я. Отдавая должную дань уваженія замчательному таланту г-на прокурора, я долженъ сказать, что въ этомъ дл онъ не доказалъ ничего и я сейчасъ опровергну одно за однимъ вс его доказательства.

‘Я буду кротокъ, факты говорятъ сами за себя и не имютъ нужды въ коментаріяхъ.

‘Подсудимую обвиняютъ въ ужасномъ преступленіи. Посмотримъ сначала кто она? Вы видите, господа, что это двушка кроткая, трудолюбивая, любящая. У нея нтъ враговъ и когда у нея оказываются деньги, то на что употребляетъ она ихъ? Она отдаетъ эти деньги старух — тетк.

‘Съ добротою въ этой двушк соединяется простота, доказательствомъ служитъ ея возвращеніе во Францію, когда ей было очень легко остаться тамъ, гд она была и гд своими трудами пріобрла средства къ безбдному существованію, доказательствомъ служитъ также ея молчаніе, ея нежеланіе защищаться, точно она боится, чтобы открытіе истины не повредило кому-нибудь другому.

‘И вдругъ, эта простая, добрая двушка обвиняется въ преступленіи, которое доказываетъ испорченность и вмст съ тмъ хитрый и изобртательный умъ.

‘Нравственная невозможность поступковъ приписываемыхъ подсудимой, видна сама собою, при сближеніи ихъ съ ея характеромъ и натурой.

‘Но посмотримъ, не присоединяется-ли къ нравственной невозможности невозможность матеріальная.

‘Она была любовницей де-Фрерьера и отравила его.

‘Обвиненіе утверждаетъ это и на этомъ основываетъ свою систему.

‘Но на что оно опирается? На черновыя письма, написанныя рукою Жермень Фижаръ, на деньги, источникъ которыхъ неизвстенъ и которые были найдены въ ея владніи. Для подтвержденія этого послдняго, указываютъ на ея поспшный отъздъ изъ Франціи, двнадцать лтъ тому назадъ.

‘Безполезно искать другихъ аргументовъ, потому что ихъ нтъ. Ну! сознаюсь вамъ, господа, я нахожу ихъ до того слабыми и несостоятельными, что удивляюсь, какъ обвиненіе могло остановиться на нихъ, и вслдствіи ихъ, требовать произнесенія столь ужаснаго приговора, какъ приговоръ смертный.

‘Еслибы эта двушка была дйствительно любовницей де-Фрерьера, то въ ея интересахъ было продолжать его жизнь, а не сокращать ее.

‘Ей не было оставлено ничего посл смерти, слдовательно вс соображенія, придуманныя для объясненія преступленія уничтожаются сами собою и если вы врите въ то, что она была любовницей покойнаго, то здравый смыслъ требуетъ, чтобы вы отказались отъ всякой мысли о преступленіи.

‘Но теперь, господа, я долженъ сказать, что не признаю и этого факта. Да и вы сами, господа судьи, вы знали покойнаго, вы были его товарищами. Вы знали его за человка вполн достойнаго уваженія, вся жизнь котораго представляла образецъ жизни самой чистой, самой благородной..

‘Неужели же вы можете допустить, что такой человкъ, окруженный друзьями, живя среди семейства, которое онъ обожалъ, могъ снизойти до того, что сдлался любовникомъ своей служанки?

‘Но письма?… Какія письма?… Имъ-ли он написаны?… Нтъ! ни одной строчки, написанной его рукой не найдено. Есть только черновыя письма этой двушки!

‘Что это доказываетъ? Разв эти письма не могутъ быть написаны подъ вліяніемъ человка, желавшаго погубить несчастную?’

Это новое предположеніе изумило всхъ. Каждый чувствовалъ, что защитникъ шелъ твердыми шагами и готовъ былъ вывести какое-нибудь еще боле неожиданное заключеніе.

Лашеналь перевелъ духъ и продолжалъ:

‘Но зачмъ искать далеко? Эта двушка не писала приписываемыхъ ей писемъ, я утверждаю это.’

— Позвольте, Лашеналь, прервалъ его предсдатель, не слишкомъ-ли вы далеко заходите въ вашей защит? Правда, подсудимая все время отрицала свою виновность, но она никогда ничего не говорила противъ подлинности писемъ, найденныхъ посл ея отъзда.

— Я не знаю, почему обвиненная молчала, сказалъ Лашеналь, но я говорю, что эти письма писаны не ея рукой.

— Вы не можете утверждать того, чего не утверждаетъ сама подсудимая.

— Спросите ее.

На прямой вопросъ предсдателя Жермень отвчала молчаніемъ.

— Отвчайте-же, сказалъ предсдатель, вы писали эти письма или нтъ?

— Отвчайте, вскричалъ Лашеналь, не бойтесь ничего, скажите правду. Иначе вы будете виновны въ ужасныхъ несчастіяхъ, которыя можетъ повести за собою эта ложь.

Жермень поглядла на предсдателя, потомъ на Лашеналя и сказала:

— Господинъ де-Фрерьеръ не былъ для меня никогда ничмъ инымъ, какъ моимъ господиномъ и я никогда не осмлилась-бы писать къ нему.

— Но эти черновыя письма?

— Я не писала ихъ.

— Однако эксперты утверждаютъ, что эти письма были написаны вами.

— Я ничего въ этомъ не понимаю, и могу сказать только одно, что никогда не писала къ г-ну де-Фрерьеру.

Жермень сказала это съ такой искренностью, что эти простыя слова говорили въ ея пользу лучше самаго энергическаго отрицанія.

— Продолжайте, сказалъ предсдатель Лашеналю.

— Вы слышите, господа, что сказала подсудимая, неужели ложь можетъ говорить такимъ языкомъ?

‘Истина ясна вамъ, въ этомъ дл есть ужасная интрига. Не только эта двушка невинна, но она, кром того, жертва настоящаго преступника.

— Преступленіе очевидно, говорите вы. Я не отрицаю этого, но изъ этого еще далеко не слдуетъ чтобы подсудимая была виновна въ немъ.

‘Она не была любовницей де-Фрерьеръ. Письма, доказывающія это, не принадлежатъ ей.

‘Она не имла намренія отравлять его, потому что ей не было никакой выгоды въ его смерти, все доказываетъ напротивъ того, что она была къ нему привязана.

‘Да еслибы даже она и хотла это сдлать, то у нея не было на это ни возможности, ни средствъ.

‘Де-Фрерьера лечили два доктора, совершенно чуждые другъ другу, за нимъ ухаживало его семейство.

‘Не этой бдной крестьянк могло придти въ голову заране приготовить мышьякъ, и давать его небольшими дозами, чтобы не навлечь подозрнія. Она убила-бы его грубо, заразъ.

‘Если-же-бы она и хотла поступать такъ осторожно, то ее двадцать разъ поймали-бы на дл, потому что невозможно предположить, чтобы въ продолженіи трехъ мсяцевъ мученій несчастной жертвы, поступки этой несчастной, могли ускользнуть отъ всхъ, ухаживавшихъ за больнымъ.

‘Все возможно, скажите вы мн, но неужели же вы считаете возможнымъ, что бы эта двушка, все для отвращенія подозрній, замнила одинъ ядъ другимъ? Неужели вы можете допустить, чтобы она была такъ хитра? Да и гд достала-бы она эти яды? Ни одинъ аптекарь не давалъ ихъ ей, ни одинъ не явился сказать, чтобы у него даже спрашивали ихъ!

‘А между тмъ было доказано, что вн департамента у нея не было никого знакомыхъ, боле полугода она не выходила изъ города. Доказано также, что она не вела ни съ кмъ переписки.

‘И такъ, эта двушка была поставлена въ физическую невозможность достать какой-либо ядъ и я утверждаю, что если слды яда были найдены въ карманахъ ея платья, то та же самая рука, которая писала письма, могла сдлать и это.

— Берегитесь, Лашеналь, сказалъ предлатель, вы открываете путь новому слдствію.

‘Да, господа, продолжалъ между тмъ Лашеналь, который, казалось, даже не замтилъ этого замчанія, во всемъ этомъ дл видна рука опытная, которая совершая преступленіе ставила себя въ полную безопасность, рука, имвшая, можетъ быть, ловкаго сообщника.

‘Ядъ былъ взятъ въ Париж и не у аптекаря, а въ какой-нибудь химической лабораторіи или госпитальной аптек.

‘Какой-нибудь ученикъ далъ его. Эти услуги часто оказываются другъ другу молодыми людьми подъ предлогомъ опытовъ или чего-нибудь въ этомъ род’.

Всеобщее изумленіе достигло крайней степени, но никто не думалъ прерывать Лашеналя.

Блдный, взволнованный, онъ говорилъ… казалось не отдавая себ отчета въ важности своихъ словъ.

‘Ядъ былъ перемненъ, доктора обмануты, продолжалъ онъ.

‘Неужела простая служанка могла такъ поступать.

‘Полноте! Безумно предполагать это!

‘Но противъ обвиненной все еще свидтельствуютъ эти проклятыя письма, которыя вы считаете написанными ею и ея бгство.

‘Бгство?… Но оно доказываетъ ея невинность, еслибы она была виновна, то уничтожила бы вс доказательства преступленія и осталась бы здсь. Почему же она бжала? Я сейчасъ скажу вамъ это: потому что ее напугали, потому что ей сказали: Васъ обвиняютъ, а когда правосудіе обвиняетъ, то сажаютъ въ тюрьму и увы! иногда даже обвиняютъ невинныхъ. Спасайтесь!

‘Она слушается этого совта и бжитъ. У нея были деньги, скажете вы опять, иначе она не могла бы ухать за границу, но тотъ кому, былъ нуженъ ея побгъ, далъ ей и средства для него.

‘Деньги нашли въ ея носовомъ платк! Но можно ли допустить, чтобы эта двушка могла оставить подобную сумму? Вы не можете этому врить и я уже сказалъ вамъ, что рука, положившая ядъ въ карманы ея платья, положила и деньги въ платокъ, такъ что это обстоятельство обращается въ пользу подсудимой.

‘Но письма?… Я уже сказалъ вамъ, что не она писала ихъ, тоже самое подтвердила и сама подсудимая… Доказательства этого?… Я беру на себя дать ихъ вамъ сейчасъ. Эксперты говорятъ, что это ея рука, я сейчасъ опровергну ихъ…’

— Господинъ Лашеналь…

Но предсдатель могъ говорить что угодно, Лашеналь не слушалъ его.

Взявъ перо, онъ поспшно писалъ.

— Господа! вскричалъ онъ, почеркъ этой двушки поддлали и это обмануло экспертовъ.

‘Вотъ, продолжалъ онъ, подавая бумагу, чтобы ее передали прокурору, посмотрите, не тотъ ли же это почеркъ? а между тмъ… между тмъ, я не преступникъ!… Не я совершилъ это преступленіе…’

Онъ страшно засмялся.

‘Но я могъ бы написать эти письма, точно также, какъ тотъ, кто поддлывалъ руку этой двушки. Я могъ бы служить секретаремъ этому преступнику, котораго я не знаю, но который рано или поздно появится предъ правосудіемъ, потому что преступленіе огненными буквами начертано на лбу преступника и напрасно думаетъ онъ скрыть его. Оно видно въ его голос, въ его словахъ, онъ хотлъ бы облегчить свое сердце и закричать передъ судомъ: ‘Это я! это я! Разв вы не видите, что это я! Я говорю вамъ это цлый часъ, а вы не понимаете меня!…’

— Онъ сходитъ съ ума! заговорили въ толп.

Вс адвокаты встали и подойдя къ Лашеналю, хотли помшать ему продолжать.

— Я сейчасъ показывалъ написанное вами экспертамъ, сказалъ Лашеналю прокуроръ, и знаете, что они мн сказали?

— Нтъ, отвчалъ Лашеналь.

— Что это та же рука, которая писала черновыя письма къ де-Фрерьеру.

— Ну!… разв я вамъ не говорилъ? вскричалъ онъ съ пною у рта, что невозможно основывать обвиненіе на подобныхъ доказательствахъ! Я говорилъ, что они глупы, фальшивы! Что передъ вами невинная, что виновный могъ быть я точно также, какъ и кто-нибудь другой! Я! Отчего же не я скоре, чмъ эта двушка?

— Замолчите же, шепнулъ ему кто-то на ухо.

Онъ обернулся къ товарищу, давшему ему этотъ совтъ.

— Что же я сказалъ? спросилъ онъ съ помшаннымъ видомъ.

Потомъ, оглядвшись кругомъ и видя взволнованныя лица, онъ понялъ, что погибъ и вскричалъ:

— А! а! я кажется наговорилъ порядочно глупостей!

Едва сказавъ это, онъ упалъ, изо рта у него хлынула кровь.

Вс были поражены.

Предсдатель тихо совтывался съ прокуроромъ, наконецъ послдній всталъ.

— Господа! сказалъ онъ, посл всего слышаннаго, я убжденъ въ невинности подсудимой и судъ возвращаетъ ей немедленно свободу.

Помолчавъ немного, онъ продолжалъ:

— Во имя закона, мы ршили арестовать и предать суду адвоката Шарля Лашеналя, находящагося здсь.

При этихъ словахъ, жандармы, стоявшіе у дверей, хотли подойти.

— Это безполезно! раздался голосъ доминиканца, наклонившагося надъ Лашеналемъ.

— Позвольте! настаивалъ сержантъ, желая исполнить свой долгъ.

— Это безполезно, повторилъ доминиканецъ, отстраняя его.

Затмъ продолжалъ, обращаясь къ суду и присяжнымъ:

— Этотъ несчастный заплатилъ свой долгъ человческому правосудію. Послдній виновный въ настоящую минуту предсталъ предъ судомъ Божіимъ.

— Умеръ!… прошептала пораженная толпа.

— Умеръ! повторилъ монахъ, становясь на колни: помолимся о его душ….

Эпилогъ.

Въ тотъ же вечеръ, въ церкви Сентъ-Этьень, женщина, одтая въ черное, стояла на колняхъ передъ доминиканцемъ, наконецъ, она поднялась блдная и взволнованная, но съ выраженіемъ ршимости на лиц.

— Я возвращаюсь въ мое убжище, чтобы работать и молиться, сказалъ монахъ, котораго звали прежде Ландрегардомъ и который однажды поврилъ, въ возможность счастія и любви въ этой жизни. Вы же, дочь моя, возвращайтесь въ свтъ и живите для вашего ребенка.

— Я буду жить, я поклялась вамъ въ этомъ.

Онъ проводилъ ее до дверей церкви и наклонясь напечатллъ на ея лбу поцлуй, столь же чистый, какъ тотъ, который онъ далъ своей умирающей матери.

Конецъ.

ОКТАВЪ ФЕРРЕ И ЭЖЕНЪ МОРЕ.

Докторъ-Исповдникъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.СМЕРТЬ ПРАВЕДНИКА.

I.Неизвстный докторъ.

II.Таинственная болзнь.

III.Знаменитость.

IV.Неудача великаго доктора.

V.Открытіе

VI.Лашеналь.

VII.Послднее Слово.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.ЧЕЛОВЧЕСКОЕ ПРАВОСУДІЕ.

I.Городская молва.

II.Нуженъ виновный.

III.Слдъ яда.

IV.Прошедшее человка безъ предковъ.

V.Допросъ.

VI.Виновный передъ своимъ судьей.

VII.Признаніе.

VIII.Бракъ по разсудку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.МУЧЕНІЯ СОВСТИ.

I.Живой призракъ.

II.Вчная исторія.

III.Въ деревн.

IV.Проповдь доминиканца.

V.Вопль сердца.

VI.Исповдь.

VII.Слова мира.

VIII.Драма въ домик подъ ивами.

IX.Возвращеніе приговоренной.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.НАКАЗАНІЕ.

I.Вся надежда на Бога.

II.Судъ присяжныхъ.

III.Адвокаты.

IV.Судъ человческій и судъ Божій.

Эпилогъ.

Читайте также:

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
СМЕРТЬ ПРАВЕДНИКА.

I.
Неизвстный докторъ.

II.
Таинственная болзнь.

III.
Знаменитость.

IV.
Неудача великаго доктора.

V.
Открытіе

VI.
Лашеналь.

VII.
Послднее Слово.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ЧЕЛОВЧЕСКОЕ ПРАВОСУДІЕ.

I.
Городская молва.

II.
Нуженъ виновный.

III.
Слдъ яда.

IV.
Прошедшее человка безъ предковъ.

V.
Допросъ.

VI.
Виновный передъ своимъ судьей.

VII.
Признаніе.

VIII.
Бракъ по разсудку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
МУЧЕНІЯ СОВСТИ.

I.
Живой призракъ.

II.
Вчная исторія.

III.
Въ деревн.

IV.
Проповдь доминиканца.

V.
Вопль сердца.

VI.
Исповдь.

VII.
Слова мира.

VIII.
Драма въ домик подъ ивами.

IX.
Возвращеніе приговоренной.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
НАКАЗАНІЕ.

I.
Вся надежда на Бога.

II.
Судъ присяжныхъ.

III.
Адвокаты.

IV.
Судъ человческій и судъ Божій.