В. Н. Ладыженский
Дни и встречи
В. Н. Ладыженский
Дни и встречи
IV
IV
П. Засодимский‘.
Журнал ‘Вестник Европы’ No 2, 1917 год
——————————————
Дни и встречи, Ладыженский Владимир Николаевич, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Шестидесятые годы вызвали большой интерес к только что освобожденному крестьянству. И этот интерес тотчас же нашел себе отражение в художественной литературе. Появились писатели-народники. Большинство из них, впрочем, обладало скромными по размеру талантами, и их блеск они еще уменьшали, заливая его самой тенденциозной публицистикой. Но таково уже было требование времени, и оно сыграло свою роль в демократизации нашей литературы. Это можно сказать о многочисленных dii minores [буквально: младшие боги — люди, занимающие второстепенное общественное положение] тогдашней беллетристики, а не о таком гиганте творческой мысли, каким был, например, Глеб Успенский. Беллетристика из народной жизни наполняла страницы журналов, и мы, тогда юноши, за нею с интересом следили. И я был очень обрадован товарищем, обещавшим меня познакомить с одним из писателей-народников, — Павлом Владимировичем Засодимским. Я ждал этого знакомства, предполагая встретиться с одним из ярых революционеров. Дело в том, что имя Засодимского было известно тогда в литературных кружках и среди молодежи благодаря недавно напечатанному в ‘Отечественных записках’ его роману — ‘Хроника села Смурина’. В романе этом, сколько помнится, мужики стремились исключительно к правде и стояли за правду. А его герой, Василий Кряжев, так прямо поражал своей стойкостью за ‘мир’ и общественные интересы. Роман вышел отдельным изданием, часто спрашивался в библиотеках, распространению его не препятствовали. И все-таки в некоторых кружках молодежи были почему-то убеждены, что роман издан был за границей.
Неудивительно поэтому, что в лице Засодимского я ожидал встретить сурового и непреклонного революционера. Но совсем иное впечатление ожидало меня в маленькой квартирке пятого или шестого этажа. Были жарко натопленные три комнатки и среди них чрезвычайно добрый и ласковый человек с седыми вьющимися волосами, в бархатной художнической блузе. Это и был П. В. Засодимский. Он и тогда страдал какой-то грудной болезнью, боялся простуды, а по летам пил кумыс. Жил он вдвоем с женой, пожилой уже и тоже очень доброй женщиной, и жил очень небогато, на границе приличной бедности. Литературный заработок являлся для него, разумеется, единственным источником жизни. А для некрупных писателей это, как известно, тяжелый хлеб. Заботливость четы Засодимских друг о друге была поистине трогательной. И как в первое посещение, так и во все последующие, — ибо я искренно подружился с семьей Засодимских и посещал их довольно часто, — я всегда уносил впечатление чего-то задушевного и ласкового, впечатление идиллии, современных Филемона и Бавкиды. Таковыми они и были в своей всегда скромной, трудовой жизни. Многочисленные романы и повести Засодимского громким и большим успехом не пользовались, но писались всегда с хлопотливой любовью. Очевидно, Засодимский был призванным литератором и другим делом в жизни заниматься не мог бы, но литератором с небольшим и неярким талантом. Наибольшим успехом пользовались его детские рассказы, дававшие ему, кажется, и наибольший заработок. И пользовались, думается мне, потому, что в них личные свойства Засодимского как человека могли высказаться ярче, чем в художественном творчестве с задачами более крупными. Дожил Засодимский и до своего писательского юбилея, который праздновался прогрессивной частью русской литературы и собрал видных ее работников с Н. К. Михайловским во главе. И в юбилейных приветствиях отмечались и прекрасные его качества как человека, и то искреннее и всегда честное отношение к писательству, которому он, как мог и умел, служил всю свою жизнь.
В писательских юбилеях есть всегда много ненужного, фальшивого и забавно-помпезного. На многих присутствовал я и уходил чаще всего с чувством стыда. Ерики — ‘да будет ему триумф’ по праву принадлежат или народу или истории, а не тесным кружкам единомышленников. Но на этом довольно скромном празднике мне казалось, что писатель находит отраду в непреувеличенной оценке своей тяжелой трудовой жизни… Привожу здесь документ, оставленный мне в виде грамоты Засодимским после проведенного им у меня лета в деревне. Мне кажется, что он характеризует и его юмор и в перечне написанного за одно короткое лето указывает на сосредоточенность писательской работы Засодимского.
Вот эта грамота:
‘Сим точно удостоверяю, что я, нижеподписавшийся, дворянин Империи Российской Павел Засодимский, он же Вологдин, Владимиров, Валевская и прочее и прочее и прочее, молитвами святых отцов, а также по приглашению добродетельного хозяина дома сего провел благопотребно лето 1888 года от Рождества Христова, а от сотворения мира 7396-е 1) За точность последних цифр не ручаюсь, ибо упоминаемое здесь происшествие случилось, по-видимому, во времена довольно отдаленные, здесь, в сельце Липнягах, или Липягах, у обладателя оного, Владимира Ладыженского, владельца оного Малого Трианона, многих овец, баранов и иных животных, коих десятою заповедью Моисеевой желать строго воспрещено, — впрочем, за исключением жены и осла 2) Дабы не навлечь на себя нарекания за ложное толкование десятой заповеди, долгом считаю пояснить, что словами ‘за исключением жены и осла’, я всеконечно не хотел провести ту мысль, что десятою заповедью якобы дозволяется желать осла и жены искреннего твоего. Отнюдь нет! Я только стремился указать на то, что вышесказанных домашних животных, насколько могу доверить свидетельству очей своих, у владельца Липягов еще не имеется, чего ради-для мною и сказано: ‘за исключением’ и так далее. Жительствовал я оное лето в качестве негодяя и бездельника и в качестве такового не в похвалу себе и ближним моим не на поучение настрочил следующие писания, кои и тщусь, помедля мало, предать тиснению на страницах какого-нибудь российского ревю:
во-первых: рассказ под заглавием ‘История одной уставной грамоты’ — не из тех сюжетов, что бабам и девицам нравятся,
во-вторых: рассказ ‘О том, как поп Киргиза купил’ — по существу не столько трогательный, сколько глупый,
в-третьих: рассказ под заголовком ‘Старик’, в коем читатель по желанию может найти и любовь, и розы, и чертей,
в-четвертых: повесть ‘Белый Левкой’, о коей все умные рецензенты на свете, по совести говоря, должны в один голос заметить, что, судя по этому произведению, ‘нам известный’ писатель, имярек, окончательно из ума выжил,
в-пятых: весьма основательно начата, но совершенно безосновательно не окончена повесть из жизни ‘любезных наших простолюдинов’ — под заглавием ‘Грех старого чабана’,
в-шестых: набросана вчерне повесть ‘Недуг нашего времени’, о коей могу только сказать, что уповаю на нее,
в-седьмых: начата статья об умственном движении во дни императора Александра I, статья ‘сама по себе’ ничего, но не особенно тому радуюсь, ибо мню, что ни одна собака, кроме цензора, ее не прочитает,
в-восьмых: писаны, но не окончены, в шутливо-опереточном тоне весьма забавные очерки из времен царя Ирода.
Засим, — 1) Сие стихотворение заимствовано мной с одной из спичечных коробок почтенного полковника Гессе,
Изъявив за угощенье
Вот 2) В слове ‘вот’, по-видимому, не должно быть отыскиваемо особого смысла: сие речение, насколько можно догадываться, употреблено для сохранения размера стиха и без всякой задней мысли. Дети и некоторые поэты чаще впрочем в таких случаях ставят слово ‘уж’
признательность мою,
Я в сердечном восхищенье
За здоровье его 3) Под сим местоимением должен быть подразумеваем не кто иной, как сам , то есть Дон Трианонский
пью
то есть кумыс.
Дано в Липягах в 31 день, ненастный, июля месяца, а год смотри гораздо выше.
Исходник: ‘Труды Саратовской ученой архивной комиссии. Сердобский научный кружок краеведения и уездный музей’ — http://www.oldserdobsk.ru/1000/052/1052060.html