Діогенова бочка.
Повсть, соч. А. Лафонтена.
(Съ Нмецкаго.)
М. К — ій.
‘Встникъ Европы’. Часть XVI, No 17, 1804
Диогенова бочка, Лафонтен Август, Год: 1804
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Діонъ. Ты все останешься неправъ, Любезной Діогенъ, хотя бы я во всемъ согласился съ тобою, разсказывая приключенія жизни своей, ты даешь имъ совсмъ другія краски, но естьли Философовъ — — —
Діогенъ. О! естьли послушать Философовъ, то я не иное что, какъ тщеславной глупецъ, которой странностями хочетъ обратить на себя вниманіе всхъ Грековъ. Я разсказалъ теб приключенія моей жизни, теперь суди, что необыкновенне: он, или мой характеръ? Я думаю, приключенія.
Діонъ. Конечно, естьли положиться на твои слова. Однакожъ въ моихъ глазахъ ты все не правъ. Что за странная мысль жить въ бочк! Признайся, Діогенъ, что ты хотлъ блеснуть своими затями.
‘О боги! блеснуть!’ вскричалъ Діогенъ, вставъ съ мста и сложивъ печально руки. Онъ прошелъ взадъ и впередъ нсколько разъ, опять слъ подл своего пріятеля, взялъ его за руку и говорилъ съ жаромъ: ,,Въ этой бочк, другъ мой! прежде меня жили люди, и теперь еще живетъ человкъ, которой научился въ ней быть человкомъ. О! естьли бы ты зналъ, что заставило меня поселиться въ ней, тогда скоре почелъ бы меня Платоническимъ энтузіастомъ, нежели глупцомъ тщеславнымъ.. Клянусь, что я не хотлъ ни блистать, ни отличаться. Каждой разъ, бывая въ Корин, провожу ночь въ бочк, и орошаю ее горячими слезами.
Діонъ. Ты возбудилъ во мн великое любопытство. Пожалуй разскажи мн…
Діогенъ. Ты не забылъ еще, какъ оба мы жили въ Аинахъ. Посл отъзда твоего въ Азію, и я скоро простился съ Аинами. И что длать мн тамъ оставалось? Вс указывали на меня пальцами, я прослылъ чудакомъ за то — что не хотлъ обобрать богатаго Морона, евнухомъ — что не соблазнилъ дочери почтеннаго моего хозяина, которая чувствовала ко мн склонность, богоотступникомъ — что дв мины, за которыя хотли допустить меня къ таинствамъ левитскимъ, я отдалъ бдному семейству, трусомъ — что я не хотлъ ложно присягнуть для погубленія главнаго жреца, моего непріятеля, словомъ, я увидлъ что былъ не на своемъ мст и — отправился въ Коринъ. Не думай, чтобы я надялся найти тамъ другихъ людей: Нтъ! я пошелъ въ Коринъ для того, чтобы попировать у богатаго сластолюбца Леонта, и между тмъ уговорить его сдлать двухъ человкъ щастливыми. Мн удалось изполнить мое желаніе. Леонту было очень пріятно видть Діогена, сидящаго съ нимъ за роскошною трапезою, на которой стояло двадцать разныхъ яствъ и столько же сортовъ винъ самыхъ вкусныхъ. Я съ терпніемъ глоталъ ядъ, но отъ того зависло благополучіе двухъ человкъ. И такъ я отправился въ Коринъ, какъ, сказано, на пиръ къ богатому Леонту.
Путешествіе мое также покажется теб страннымъ — и не мудрено, потому что для тебя всего обыкновенне видть молодыхъ Аинянъ, Спартанцевъ, Эпиротовъ, оставляющихъ отечество для того, чтобы возвратиться домой повсами или нищими, обжорами или больными, чтобы надодать каждому разсказами о статуяхъ Діанина храма, или описаніемъ великолпной фелюки, на которой они имли честь гулять по морю съ какимъ-нибудь Сатрапомъ. А я предпринималъ путешествіе именно для того, чтобы попировать.
Діонъ. Гд же бочка, бочка?
Діогенъ. Тотчасъ. Я сперва шелъ по дорог, потомъ, оставивъ ее, нечувствительно взобрался на красивой холмъ, спустился въ долину и очутился на берегу моря. Что нужды? думалъ я: мн не трудно будетъ берегомъ дойти до Корина. На деревахъ и кустахъ везд я находилъ для себя обильную трапезу, ночи проводилъ въ рыбачьихъ хижинахъ или на утесахъ, и такимъ образомъ приближался къ Истму. Наконецъ я зашелъ въ самую глубину утесовъ, которые простираются черезъ весь перешеекъ, видлъ вокругъ себя высокія крутыя скалы, здсь и тамъ прохладныя долины, осняемыя дубами, дикими розовыми и другими кустами, межъ которыми струились източники воды прозрачной, слышалъ вдали шумъ морскихъ волнъ, разбивающихся о гранитной берегъ, не было никакой дорожки, никакихъ слдовъ ноги человческой. Я легъ подъ кустомъ розовымъ и предался сладкой дремот. Вдругъ втеръ заревлъ въ утесахъ, и шумъ волнъ раздался на подобіе ударовъ грома. Самъ не знаю, отъ чего вздумалось мн посмотрть на разъяренное мор, которое прежде много разъ видлъ. Взбираюсь на крутые утесы, но не вижу моря, всхожу еще выше, выше, достигаю вершины послдней скалы, но буря уже миновалась, и море тихо колебалось въ берегахъ своихъ, проглянуло солнце красное, и я увидлъ внизу предъ собой пріятную долину, окруженную гранитами. Взоры мои летаютъ надъ долиною, и встрчаютъ сидящую подъ кустомъ женщину, которая держала младенца на рукахъ своихъ. Не видно было никакой хижины. Нещастная! ей, можетъ быть, нужна помощь, подумалъ я и сошелъ внизъ. Приближась къ ней, увидлъ молодую, прекрасную женщину, одтую въ богатое платье. Незнакомка была одна, не смотря на то, прелести ея скрывались подъ одеждою — ты знаешь, что женщина стыдливая все изъ меня можетъ сдлать. На лвой рук она держала младенца, правою брала изъ пазухи смоквы, и ла ихъ, омочая пищу свою слезами.
Она услышала шорохъ, посмотрла вокругъ, вскочила, затрепетала, протянула ко мн руку, показывая, будто хочетъ оттолкнуть меня, хотя я стоялъ отъ нея не близко, потомъ искала взорами, куда бы уйти отъ меня. Я стоялъ неподвижно и просилъ ее не бояться. Незнакомка ничего не отвчала, но слезы ея полились еще сильне. Я предложилъ ей свои услуги перевести ее черезъ утесы и возвратить людямъ. ,,Людямъ!’ повторила она со вздохомъ, и прижалась лицемъ своимъ къ дитяти. Наконецъ мы познакомились. Она разсказала мн въ короткихъ словахъ, что корабль, на которомъ хала, разбился у здшнихъ береговъ, и что волны выбросили ее съ маленькимъ сыномъ на берегъ.
Я примтилъ, что другое нещастіе удручаетъ ее. Она равнодушно разказывала о кораблекрушеніи, но при каждомъ слов, которое, по видимому, ничего не значило, а въ самомъ дл имло отношеніе къ нещастнымъ ея приключеніямъ, жестокая горесть раздирала ея сердце. Я соболзновалъ объ участи ея, и въ другой разъ предложилъ ей свою помощь. Она покачала головою, посмотрла на меня съ недоврчивостію и ясно дала мн замтить, что боялась меня боле, нежели дикаго уединенія. Между тмъ солнце закатилось. ,,Сколько ни кажусь страшнымъ для тебя, я сказалъ ей съ усмшкою, однакожъ ты позволишь мн провести ночь въ твоемъ убжищ, не уже ли захочешь, чтобы я сломилъ себ шею между скалами?’
Она кинула взоръ на утесы и, ударивъ себя рукою въ лобъ, произнесла медленно: ,,какъ я нещастлива’. ,,Праведные боги!’ вскричалъ я противъ воли своей: ,,какія злодйства поселили въ этой невинной душ толь мрачную недоврчивость? Я человкъ, боюсь боговъ и уважаю друзей ихъ — нещастныхъ. Будь въ томъ уврена и ничего не опасайся!’ Въ самомъ дл, говоря это, я столько было тронутъ, что на глазахъ моихъ навернулись слезы.
Она зарыдала и подала мн руку, такимъ образомъ мы заключили оное знакомство. Я сыскалъ себ мсто для ночлега на одной сторон между утесами, она укрылась на другой. По утру мы опять сошлись на долин. Мн хотлось узнать о небольшомъ ея хозяйств. Взявъ ее за руку, я сказалъ съ чувствомъ состраданія: ,,какъ мн жаль тебя! безъ хижины, безъ крова, подвержена суровостямъ воздуха!’ Она улыбнулась и отвчала: ,,у меня есть хижина, ахъ! она прилична моему положенію’. Тутъ она привела меня къ подошв одного утеса, при которомъ лежала большая бочка выброшенная на берегъ морскими волнами. ,,Вотъ мое жилище!’ Горестно смотрлъ я на постелю, сдланную изъ тростника и листьевъ древесныхъ, постелю, которую боги и злодянія людей опредлили для невинности. Я не могъ удержаться, чтобы не объявить ей моего мннія. Слезы блеснули въ глазахъ ея, и мн кажется, что это были слезы благодарности. ,,При всемъ томъ я здсь несравненно щастливе,’ сказала она ,,нежели когда была бы въ другомъ мст.’
Я просилъ ее оставить дикую пустыню и идти со мною. Легкимъ движеніемъ головы она дала мн знать, что не можетъ на то ршиться. Я усугубилъ мою прозьбу и услышалъ въ отвтъ, что она не въ силахъ предпринять путешествія по гранитнымъ утесамъ. ,,Ахъ! продолжала она: дай мн спокойно умереть здсь, мн остается жить не долго.’ Теперь только я могъ примтить, чего прежде, не знаю по чему, не удалось мн сдлать, что огонь погасъ уже въ ея взорахъ, что розы поблекли на щекахъ ея. Теперь только съ ужасомъ я увидлъ томное, блдное лицо ея, которое улыбалось ко смерти, услышалъ слабый, тихій голосъ ея, которой, подобно пнію лебедя, возвщалъ близкую кончину.
Наше знакомство скоро превратилось въ нжную дружбу. Сердце ея примтно становилось искренне. Она около часа уже сидла подл меня, и облегчала скорбь свою повствованіемъ о любви своей къ дитяти, и о томъ, какъ она занималась его судьбою. О! я съ радостію согласился бы просидть подл нее цлой годъ, прижавъ руку ея къ моему сердцу, устремивъ взоръ на ея угасшіе глаза, чуждые нескромныхъ желаній, и слушать томной, но милой голосъ ея! Разв мало горестей боги посылаютъ намъ? Нтъ! Надобно еще, чтобы люди съ яростію Фурій отнимали у невинности краткія минуты веселія, которыя въ удлъ ей достаются! — Приключенія этой женщины поселили во мн ненависть къ человчеству, прежде я только насмхался надъ людьми, а тогда готовъ былъ проклинать ихъ. И эту перемну сдлала — бочка!
Діонъ. Ты еще не кончилъ. Разскажи мн приключенія женщины.
Діогенъ. Въ одинъ прекрасной вечеръ я сидлъ на гранитномъ утес подл Xариклеи, такъ называлась женщина. Одною рукою она оперлась на плечо мое, другую положила на мое колно. Тутъ она разсказала мн горестную свою исторію, повствованіе продолжалось до самой ночи.
Она родомъ изъ Андоса — небольшаго острова въ морскомъ залив, на пятнадцатомъ году вышла за мужъ за Калліаса, прекраснаго молодаго человка. Описывая щастливые дни первой любви своей и брака, на минуту забыла она горесть настоящую. Нжная краска показалась на щекахъ ея, слабый лучь веселія живилъ ея взоры, грудь ея примтно поднималась подъ одеждою. Это служило доказательствомъ истинны словъ ея, когда она говорила, что чувственныя удовольствія не были однимъ изъ главнйшихъ ея наслажденій. Съ возторгомъ она возпоминала о протекшихъ дняхъ блаженства и часто обращала къ морю радостные взоры, какъ бы желая найти ту хижину, въ которой была столько щастливою. Но когда дошло дло до претерпнныхъ злоключеній, огонь погасъ въ глазахъ ея и слезы полились ручьями. Она поднесла дитя къ лицу своему, омочила его слезами и покрыла поцлуями.
Цлой годъ протекъ въ невинности, добродтели, любви и щастіи. Мелонъ, богатый Коринянинъ, имвшій въ Андос сельской домъ, увидлъ ее на праздник. Красота Хариклеи плнила сластолюбца. Онъ предложилъ ей золото, жемчуги, драгоцнные камни, помстья за одну ночь наслажденій — и его предложенія отвергнуты съ презрніемъ. Ему вздумалось похитить ее. Калліасъ настигаетъ его въ то самсе время, когда злодй увлекалъ свою жертву, разгоняетъ невольниковъ, повергаетъ на землю робкаго похитителя и возвращается домой съ своею супругою. Вдругъ требуютъ Калліаса къ суду, читаютъ доказательства вины его, выслушиваютъ свидтелей, пожимаютъ плечами, сожалютъ о нещастномъ жребіи Калліаса, совтуютъ ему во всемъ положиться на волю боговъ и, въ силу законовъ, отдаютъ его Мелону въ вчное рабство. Мелонъ вырываетъ Хариклею изъ объятій супруга ея, котораго приказываетъ, отягчивъ оковами, отправить въ рудокопни Коринскія на работу.
Сластолюбецъ предлагаетъ Харикле свободу мужа ея на постыднйшемъ условіи, достойномъ развращенной души его. Любовь и цломудріе борются въ невинномъ сердц. Хариклея въ нершимости: она повергается къ ногамъ властелина судьбы мужа своего, злодй улыбается и требуетъ пожертвованія непорочностію. Она общается изполнить его волю, естьли Калліасъ на это согласится, отправляетъ врнаго невольника съ пись-омъ къ своему супругу. Калліасъ читаетъ письмо, блднетъ, возводитъ къ небу взоры. Онъ написалъ въ отвтъ слдующее: ,,Нтъ, Xариклея! я знаю тебя. Неврность твоя спасетъ меня, но ты не будешь спокойна во всю жизнь. Живи для твоего и моего младенца, залога любви нашей. За Стиксом увижу тебя врною, непорочною. Прощай — за тебя умираю.’
Отдавъ письмо, Калліасъ бросился въ пропасть бездонную. Невольникъ возвращается, съ рыданіемъ разсказываетъ то, что видлъ, и отдаетъ письмо нещастной. Она въ отчаяніи падаетъ на землю. Пришедъ въ себя, бжитъ на площадь, рыдаетъ, кричитъ и требуетъ правосудія. Народъ вступился за бдную. Мелонъ убжалъ въ Коринъ и, въ объятіяхъ прелестницъ, забылъ свое преступленіе. Хариклея ршилась сама хать за нимъ и тамъ собственными руками заклать злодя въ жертву тни своего супруга. Она беретъ сына и отправляется съ нимъ на корабл.
Одна горесть, одно отчаяніе подкрпляло ея силы. Буря занесла корабль въ тсноту утесовъ и потопила всхъ, которые на немъ находились, одна Xариклея съ сыномъ спаслась отъ погибели. Бочка, выброшенная па берегъ, была ея жилищемъ. Здсь провела она нсколько недль, питаясь плодами, силы ея отчасу ослабвали. Она съ ужасомъ представляла себ, что сынъ ея долженъ будетъ умереть голодною смертію, когда сама лишится жизни, отчаявалась, надялась, наконецъ, увидясь со мною, обрадовалась и не боялась уже, что сынъ ея умретъ отъ голода.
Вотъ краткая исторія этой женщины! Я слабо и холодно изобразилъ теб только главныя черты ея горести. О! естьли бы ты слышалъ ее самую! есть-либы видлъ, какъ она вдругъ вставала съ мста, простирала руки къ свтлому мсяцу, жаловалась на боговъ, потомъ опять садилась подл меня и съ тихими вздохами, томнымъ, прерывающимся голосомъ продолжала свое повствованіе естьли бы ты видлъ, какъ она вспомнивъ о своемъ супруг, изступленіи бросалась ко мн на шею, омочала лицо мое своими слезами и требовала отъ меня и отъ боговъ мщенія! Твердые граниты смягчились бы ея жалобами, естьли бы могли понимать ихъ. Я, холодной, нечувствительной Діогенъ, которой надо всмъ насмхался, я самъ заливался слезами, какъ маленькой робенокъ, лежалъ у ногъ ея, склонялъ печальное лице на грудь ея и въ сладостномъ умиленіи цловалъ ея руки.
Посмотри, Діонъ! я и теперь плачу, возпоминая объ этой Ночи. Слушай дал. Мы жили на долин, какъ будто небо опредлило намъ быть заточеннымъ между скалами. Ни одинъ разъ не приходило мн на мысль желаніе съ нею разстаться. Я забылъ о свт и провелъ цлой мсяцъ — щастливйшій въ моей жизни — въ семъ тсномъ круг скорби и стованія. Здоровье Хариклеи часъ отъ часу изнемогало, каждое утро она выходила изъ своей бочки блдне и слабе, ея чувствованія каждой день становились тише и спокойне. Часто я съ горестію и досадою смотрлъ на нее, сидящую въ глубокой задумчивости, сложивъ руки, съ печальною улыбкою, казалось, она внимала гласу смерти, которая готова была разлучить ее съ міромъ, смотрлъ, и понималъ ее. Когда въ безмолвныхъ мечтаніяхъ своихъ поднимала она вверхъ руки, клала ихъ на разтерзанное сердце. потомъ, прижавъ голову невиннаго младенца къ блднымъ губамъ своимъ, тихо произносила: ,,будь щастливъ!’
Такое для меня зрлище, такія впечатлнія продолжались цлой мсяцъ. Наконецъ силы совершенно оставили ее, она не могла уже встать съ одра болзни. Я сидлъ у ея постели, держалъ сына ея на своихъ колнахъ, и видлъ, какъ она умирала каждую минуту, ничего боле не видлъ, не слышалъ, не чувствовалъ, кром ея смерти. Вся долина ничего боле не вмщала въ себ, кром плачевныхъ приключеній Хариклеи. О вы, живущіе въ шумномъ свт! тысяча предметовъ развлекаетъ васъ, тысяча предметовъ удаляетъ васъ отъ зрлища человческой бдности! а я сидлъ при Харикле, и ничего другаго не видлъ, кром того, какъ смерть перерывала нити жизни ея, одну за другою, одн горестныя стенанія наполняли слухъ мой, одни угасающіе глаза были предметомъ моего зрнія. Я умиралъ каждую минуту вмст съ нею.
Наконецъ Хариклея улыбнулась, подала мн руку, взглянула на сына, вздохнула и — скончалась. Не буду разсказывать теб, какимъ странностямъ я предавался посл ея смерти, теперь я слыву въ Греціи холоднымъ насмшникомъ, но тогда прослылъ бы сумазброднымъ мечтателемъ и фанатикомъ. Ненависть моя къ людямъ была безпредльна. Я поклялся на могил Хариклеи никогда не оставлять долины, умереть тамъ, гд она скончалась, и скрыть отъ сына ее, что существуютъ на свт другіе люди, они умертвили его родителей, слдственно онъ не могъ любить ихъ. Бочка Хриклеи досталась мн въ наслдство. Ни одинъ сынъ Царскій не наслдовалъ Престола отца своего съ такою гордостію, съ какою я вступилъ въ обладаніе бочкою, въ которой скончалась невинность. Садясь въ нее, я торжественно общался самъ передъ собою, жить тамъ до моей смерти. Ахъ, Діонъ! Ни одной ночи я не провелъ въ бочк безъ того, чтобы не сдлаться смиренне, чувствительне, терпливе. Казалось, что Геній добродтелей Хариклеи: терпнія, кротости, доброты сердца, еще оставался на одр ея смерти. Никогда я не ложился на постелю Xариклеи, не повторивъ клятвы своей быть столь же терпливымъ, стольже человколюбивымъ, кроткимъ и простосердечнымъ, какъ эта женщина.
Время умрило печаль мою, а вмст съ нею погасило во мн ненависть къ человчеству. Я разсуждалъ о томъ, что должно длать съ робенкомъ, котораго боги даровали мн, и которой столько былъ дорогъ моему сердцу. Я зналъ и чувствовалъ, что праздное уединеніе не есть назначеніемъ для человка, хотя бы бды и нещастія ожидали его въ обществ. ,,Такъ!’ сказалъ я, прижимая дитя къ моему сердцу: ,,ты долженъ учиться терпть, сынъ мой! ты долженъ жить между людьми! Наслдіе твоей матери, эта бочка, единственный памятникъ ея существованія, пусть научитъ тебя быть человкомъ, пусть научитъ терпливо сносить то, чего избжать не можно!’
Едва усплъ я кончить, какъ вдругъ слышу человческій голосъ. Вижу лодку, приставшую къ берегу, иду на встрчу и нахожу Лаомедона, стариннаго своего пріятеля. Онъ удивляется моему пребыванію въ пустын и предлагаетъ мн хать съ нимъ вмст. Я требую, что бы бочка, драгоцнное наслдство моего сына, взята была на корабль. Лаомедонъ смется моей странности. ,,На что теб бочка?’ спрашиваетъ онъ. —,,Я живу въ ней, а человкъ не долженъ оставлять своего жилища.’ — Какая мысль! Діогенъ все таковъ же, какъ былъ прежде !
Бочку мою взяли. Простясь съ прахомъ Хариклеи на ея могил, я слъ на корабль. Скоро мы очутились подл Корина. Меня съ мальчикомъ и бочкою высадили на берегъ, и выгрузили привезенные товары. Насъ окружила толпа любопытныхъ. Тутъ вздумалъ я о Мелон, убійц родителей моего мальчика, и вдругъ мысль о намреніи Хариклеи, отмстить злодю, подобно вдохновенію боговъ, проникла мою душу, овладла ею. Я подкатилъ бочку подъ тнистое масличное дерево, слъ съ мальчикомъ на земл и дожидался вечера. Шумъ утихъ, по захожденіи солнца, я легъ въ бочк и заснулъ спокойно съ планомъ въ голов моей.
Между тмъ Лаомедонъ разсказывалъ въ Корнн о Діоген и его бочк.
На другой день, открывъ глаза, я увидлъ уже стоящую около бочки толпу любопытныхъ, которые смотрли на насъ и шутили. Встаю, умываюсь, умываю, мальчика, набираю плодовъ и учу ходить моего сына. Это занимало всхъ, а мн того-то и хотлось. Сперва подходилъ народъ и насмхался надо мною. Потомъ явились знаменитые граждане, осматривали бочку, останавливались, смялись, подходили ближе, спрашивали. Я давалъ отвты самые простые, по моему обыкновенію, и между тмъ освдомлялся объ имени каждаго постителя. Наконецъ явился Мелонъ. ,,Ты называешься Мелономъ? ты сынъ Лизіаса?’ — Точно. — Я пристально смотрлъ на него. Онъ шутилъ надъ бочкою. ,,Эта бочка, пріятель дорогой!’ сказалъ я, ,,ближе къ теб, нежели, можетъ быть, ты думаешь. Ты отдалъ бы за нее мраморные чертоги, съ тмъ только, чтобы провести въ ней хоть одну ночь такъ спокойно, какъ я живу уже цлой мсяцъ. Слушай!’ прибавилъ я: ,,естьли Фуріи вздумаютъ когда-нибудь напасть на тебя съ своими пламенниками, то ожидай ихъ изъ этой бочки. Въ ней живетъ Діогенъ — и твое отчаяніе.’
Злодй смутился. ,,Естьли ты хочешь знать боле’, прибавилъ я, ,,то приходи ко мн въ ныншнюю ночь, я разскажу теб нчто. Онъ пошелъ отъ меня въ глубокой задумчивости, по наступленіи ночи опять явился. Я хотлъ разтерзать его сердце. Оба мы сли подл бочки, въ которой дитя уже спало. Ясной мсяцъ освщалъ насъ. Можно было наблюдать лицо его. Я разсказалъ ему слышанныя тобою приключенія Хариклеи, не упоминая объ ея имени. Начало повствованія онъ слушалъ съ смущеніемъ, не прерывалъ продолженія и становился часъ отчасу внимательне. Я видлъ, какъ лицо его измнялось, видлъ, какого труда стоило ему казаться спокойнымъ. Взоръ его помрачился, когда я говорилъ объ отчаяиіи нещастной по полученіи извстія о смерти ея мужа. Вздохъ насильно вырвался изъ груди его, не смотря на то, что онъ всячески старался удержаться. Наконецъ рчь дошла до послднихъ часовъ жизни Xариклеиной и ея смерти, онъ затрепеталъ, отворотился отъ меня, закрылъ рукою лицо свое и, казалось, утиралъ текущія слезы. ,,Здсь,’ говорилъ я, ,,въ этой бочк скончалась нещастная.’ Онъ уныло взглянулъ на бочку. ,,Посмотри,’ продолжалъ я: ‘на сіи доски градомъ падали ея слезы, слезы горести безконечной, въ семъ тсномъ жилищ раздавались ея вздохи и стенанія. Оставленная отъ всего свта, въ нищет, въ изнеможеніи, въ отчаяніи, принужденная съ невиннымъ младенцемъ умирать голодною смертію, Xариклeя скрывалась въ сей бочк, которая была гробомъ ея. Такъ, Мелонъ! между сими досками, надъ которыми ты смешься, раздавалось смертное храпніе женщины, лишенной жизни отъ твоего злодйства.’ — Я замолчалъ.
Мелонъ, опять взглянувъ на бочку, вскочилъ съ трепетомъ, показывая, что слышитъ нчто ужасное. ,,Слышишь ли?’ вскричалъ онъ голосомъ робкимъ. ,,Теперь понимаешь,’ я сказалъ ему, ,,что у тебя есть совсть? Тихое дыханіе сына теб кажется храпніемъ умерщвленной матери! Нигд не скроешься отъ Фурій: он гнздятся въ твоемъ сердц, собственное твое дыханіе будетъ казаться теб послдними вздохами умирающей Xариклеи.’ Мелонъ онмлъ и дрожалъ, какъ въ лихорадк. Я схватилъ его за правую руку, насильно притащилъ къ бочк, и продолжалъ съ жаромъ: ,,Здсь я поклялся мстить за нещастную, здсь умерла она, здсь раздавалось послднее храпніе твоей жертвы. Злодй! ты слышишь его? вотъ казнь твоя! Въ этой ужасной для тебя бочк поселюсь въ Корин, охотно возложу на себя должность Фурій, которымъ надлежитъ мучить тебя,убійца нечестивый! Теперь торжествуй, сластолюбецъ! усыпляй совсть свою забавами, музыкою, пирами! Я подкачу бочку свою передъ твои чертоги. Собесдники твои скажутъ со смхомъ: ,,вотъ Діогенъ съ бочкою!’ Тогда отчаяніе разольетъ желчь во вс твои члены, тогда сердце перевернетея во внутренности твоей, тогда онмешь среди пированія и съ трепетомъ будешь взирать на предметъ твоего мученія.’
Мн казалось, что Мелонъ не слышалъ послднихъ словъ. Онъ упалъ на бочку, обнялъ ее своими руками, зарыдаль, потомъ, вставъ съ поспшностію, побжалъ изо всей силы. Я имлъ намреніе только отмстить за нещастную, но сдлалъ боле — привелъ въ чувство злодя. Спустя два дни, ночью разбудилъ меня голосъ говорящаго человка: это былъ Мелонъ. ,,Діогенъ!’ сказалъ онъ горестно: ,,ты разтерзалъ мою душу.’ Онъ наклонился къ младенцу, омочалъ его слезами и продолжалъ, всхлипывая: ,,О естьли бы боги возвратили жизнь родителямъ твоимъ, я купилъ бы ее собственною моею кровію! но постараюсь сдлать то, что въ моей власти. Отнын будешь моимъ сыномъ. Симъ рукописаніемъ укрпляю за мальчикомъ половину моего имнія и длаю его своимъ наслдникомъ.’
Это изумило меня. Я не могъ вврить дитя сластолюбцу, и не зналъ, что длать, не смотря на вс доказательства любви Мелоновой къ невинному малютк. Между тмъ онъ разорвалъ связь съ прелестницами и началъ вести себя воздержно и кротко, безъ принужденнаго оказанія наружной честности, такъ что я отважился отдать ему мальчика и бочку. Я перешелъ къ нему въ домъ. Мелонъ поставилъ бочку въ самомъ скрытномъ мст своего сада, сдлалъ надъ нею кипарисовую бесдку, и большую часть дня въ ней просиживалъ. Спустя нсколько мсяцовъ я разстался съ нимъ, будучи совершенно увренъ въ его изправленіи.
По прошествіи немногихъ лтъ, я постилъ Мелона. Печаль его уже разсялась, характеръ важный и твердый занялъ ея мсто въ душ его. Сынъ Хариклеи любилъ новаго своего благодтеля съ дтскою нжностію. Я бросился въ объятія Мелоновы. ,,О Діогенъ!’ сказалъ онъ: ,,какимъ драгоцннымъ подаркомъ ты наградилъ меня! Буря с страстей утихаетъ, возникающая чувственность изчезаетъ, когда прикасаюсь къ твоей бочк.’ Теперь минуло уже пятнадцать лтъ тому, какъ бочка поставлена въ саду Мелоновомъ, каждой разъ, бывая въ Корин, провожу ночь въ бочк, и каждой разъ просыпаюсь умне и чувствительне въ семъ тсномъ вмстилищ, бывшемъ жилищемъ отчаянія и добродтели.
Вотъ исторія бочки, которая была причиною, что я прослылъ глупцомъ и чудакомъ. Да благоволятъ боги, чтобы каждой человкъ жилъ въ чертогахъ съ такою честію для себя, какъ я въ бочк! — Ахъ! смотри, какъ этотъ бдной юноша измучился подъ тяжелою своею ношею, мн жаль его! помогу ему нести.
Діонъ. Пускай его несетъ одинъ! Скажи же мн, Діогенъ, разв Мелонъ — — Діогенъ. Мелонъ также скоре пособилъ бы юнош, нежели сталъ разсказывать. Прости до свиданія!