Диккенс, как педагог, Кирпичников Александр Иванович, Год: 1881

Критика
Время на прочтение: 45 минут(ы)
Скачать в PDF

Профессоръ А. И. Кирпичниковъ.

Диккенсъ, какъ педагогъ.

Рчь,
читанная на акт Императорскаго Харьковскаго Университета 17 Января 1881 г.

Изданіе В. А. Сыхыра.

ХАРЬКОВЪ.
Типографія Окружнаго Штаба, Нмецкая ул., д. No 26.
1881.

Диккенсъ, какъ педагогъ.

Говорятъ, будто нашъ вкъ (т. е. наше столтіе приблизительно съ 30-хъ — 40-хъ годовъ) лишенъ продуктивной поэтической силы. Это грубая ошибка, обвинять нашъ вкъ огульно въ творческомъ безсиліи могутъ только люди, смшивающіе поэзію съ стихами, полагающіе, въ противность извстной пословиц, что ‘клобукъ длаетъ монаха.’ Въ исторіи немного періодовъ, когда такая масса талантливыхъ людей посвящала вс силы своего ума, все свое время — поэзіи, когда продукты ихъ дятельности возбуждали въ такой степени общественный интересъ, вліяли на столько на ршеніе жизненныхъ вопросовъ, когда эта дятельность — прибгаю къ пошлой, но довольно удобной мрк — доставляла столько почестей и денегъ, и — что къ нашей выгод отличаетъ нашъ вкъ отъ вка Августа, Людовика XIV или Екатерины II, эти почести и выгоды получаются поэтами не отъ государей, не отъ вельможъ покровителей, а отъ массы людей.
Поэтическая продуктивность не угасла, не ослабла, она только измнила форму, соотвтственно потребностямъ времени: элегіи, сонеты, поэмы не въ мод, въ журналахъ ихъ вовсе нтъ, или они помщаются, какъ баластъ, какъ фактъ переживанія. Повсть и романъ (Prosadichtung), формы не новыя, но бывшія прежде въ загон, загнали и поглотили вс остальные роды поэзіи, усвоивъ ихъ характерныя черты, сдлали ихъ не нужными.
Вотъ какъ говорилъ объ этомъ поглощеніи нашъ многоуважаемый учитель, профессоръ Буслаевъ: ‘Обнимая съ своей эластической формы вс прежніе виды поэтическихъ произведеній, романъ въ лучшихъ его образцахъ съ избыткомъ даетъ намъ и лирическія описанія природы съ возвышенными помыслами, и фантастичность причудливыхъ впечатлній, и нжнйшія изліянія восторженнаго чувства, поднимаетъ изъ глубины души горькую насмшку и упреки совсти, или вводитъ насъ въ драматическую тревогу страстей, въ непримиримое состязаніе характеровъ, раздражаетъ трагическими сцпленіями и катастрофами или смшитъ комизмомъ безцльной пошлости и нравственнаго ничтожества, во всей ихъ обнаженной наивности: словомъ — все, что мы потеряли для художественнаго наслажденія въ прежнихъ элегіяхъ, идилліяхъ, балладахъ, эпистоліяхъ и другихъ поэтическихъ формахъ, — все это съ избыткомъ старается наверстать, романъ’ {О значеніи современнаго романа и его задачахъ. Москва 1877 г. стр. 3.}.
‘Но, говоритъ дальше профессоръ Буслаевъ, этого намъ мало. Въ роман мы ищемъ не одной поэзіи. Мы привыкли снисходительно относиться къ поэтическимъ способностямъ романиста, потому что ожидаемъ отъ него больше нежели одного художественнаго удовлетворенія….. Мы практичны, и требуемъ, чтобы романъ не только забавлялъ насъ, отвлекалъ отъ дла и хлопотъ дйствительности въ мір фантазіи, но и непремнно, чтобы онъ содержалъ въ себ нчто дльное, практическое, чтобы онъ былъ поучителенъ и назидателенъ’.
Нашъ вкъ произвелъ много великихъ романистовъ, иные изъ нихъ открыли новыя области для искуства самое понятіе о поэзіи, иные поражаютъ небывалой силой творческой фантазіи, передъ которой блднютъ образы индусской или скандинавской миологіи, иные считаютъ изданія своихъ лучшихъ романовъ сотнями, а своихъ читателей и свои доходы десятками милліоновъ, иные проводили въ своихъ романахъ великія и новыя идеи, которыя потомъ приводили въ исполненіе, превратившись изъ поэтовъ въ государственныхъ людей, но не одинъ изъ нихъ, до моему, покрайней мр, мннію, не подходитъ такъ полно къ идеалу романиста, начертанному профессоромъ Буслаевымъ, какъ англійскій романистъ Чарльзъ Диккенсъ, никто не соединялъ въ такой степени страшной силы поэтическаго творчества, самой, если можно такъ выразиться , необузданной фантазіи съ практичностью и поучительностью. Я не буду сегодня говорятъ, о Диккенс, какъ поэт, я остановлю ваше вниманіе исключительно на назидательной, какъ выражается Буслаевъ, сторон нкоторыхъ его романовъ, да и изъ нея отмежую себ очень скромную область: педагогическія идеи Диккенса. Считаю нужнымъ предпослать ихъ изложенію краткій очеркъ его біографіи, особенно его дтства и юности.
Въ 1812 году, въ приморскомъ город Портсмут, проживалъ съ женою и маленькой дочерью незначительный чиновникъ морскаго вдомства — Диккенсъ. Онъ былъ человкъ даровитый, очень неглупый, для своего не высокаго званія довольно образованный, минутами способный высказать довольно значительную энергію, но въ практическихъ длахъ легкомысленный, самонадянный, неумющій свесть концовъ съ концами. Такіе люди, затрачивающіе все жалованье въ первую треть мсяца, могутъ довольно сносно прожить въ холостомъ состояніи, въ періоды безденежья ихъ общепризнанная честность доставляетъ имъ небольшой кредитъ, а ихъ джентльменская наружность, манеры и костюмъ даютъ имъ даже возможность не безъ удовольствія проводить время, женясь по любви на двушк бдной и безъ видовъ въ будущемъ, такой человкъ долженъ преобразиться: онъ или излчивается по невол отъ недостатка, такъ свойственнаго независимой молодости, или, буде способность и счастіе не выдвинутъ его быстро впередъ, грязнетъ нравственно и физически и изъ джентльмена превращается въ трактирнаго забулдыгу. Во всякомъ случа женитьба, семья почти всегда видоизмняетъ такіе характеры. Исключаются т сравнительно не частые случаи, когда такой человкъ женится на двушк съ видами на будущее, на двушк, не имющей состоянія, но имющей богатую родню. Тогда волей неволей приходится поддерживать свои связи и длать долги въ надежд на протекцію и наслдства. Диккенсъ повидимому попалъ въ такое положеніе: женитьба не исправила его, а какъ будто еще развила природный недостатокъ. 7-го февраля 1812 г. у него родился второй ребенокъ — сынъ Чарльзъ Диккенсъ, величайшій романистъ Англіи.
Чарльзъ Диккенсъ былъ ребенокъ больной и слабый, въ раннемъ дтств онъ почти былъ лишенъ возможности принимать участіе въ играхъ сверстниковъ, а чаще наблюдалъ за ними издали, родители, поглощенные своими денежными затрудненіями, мало обращали на него вниманіе и онъ имлъ довольно досугу мечтать неизвстно о чемъ по цлымъ часамъ. Впрочемъ мать нашла время выучить его грамот и не много по-латыни. Умя читать, Диккенсъ пересталъ чувствовать себя одинокимъ: у его отца была цлая библіотека изъ старыхъ, но лучшихъ англійскихъ романистовъ, здсь-же были и арабскія сказки и Донъ-Кихотъ Сервантеса. Цлые дни проводилъ Диккенсъ, перечитывая по многу разъ излюбленные романы, а во время одинокихъ прогулокъ, мечтая о томъ, какъ онъ поступилъ-бы на мст Родерика Рандома или Тома Джонса. Родители иногда брали его съ собой въ гости, и тамъ маленькій Чарльзъ не разъ забавлялъ публику мастерски сказанными или проптыми комическими куплетами. Довольно рано поступилъ онъ въ начальную школу, но оставался тамъ недолго, отъ 7 до 9 лтъ онъ посщалъ молодаго и даровитаго проповдника баптистовъ Джейльса, который повидимому имлъ на него благотворное вліяніе и на всю жизнь оставилъ въ его сердц прекрасную память. Когда Чарльзу было девять лтъ, вся семья перехала въ Лондонъ. Тамъ поселились Диккенсы въ отдльномъ и дешовомъ предмстьи города и принялись устраивать свои дла, что было не особенно легко при незначительныхъ доходахъ и большой семь (всхъ маленькихъ Диккенсовъ теперь было шестеро). Мы дошли до самаго важнаго періода жизни Диккенса, періода, о которомъ онъ не любилъ и стыдился вспоминать впослдствіи, хотя и былъ обязанъ ему своей силой и славой — періода, который пріобрлъ всемірную извстность, благодаря знаменитому эпизоду знаменитйшаго романа Диккенса — Давида Копперфильда. Диккенсъ-отецъ былъ кругомъ въ долгахъ, и необходимые, неизбжные расходы значительно превышали его доходъ. Онъ то перебивался изо-дня въ день, покрывая старые долги новыми, то хлопоталъ о сдлк съ кредиторами. О воспитаніи сына онъ совсмъ пересталъ думать, точно это былъ вопросъ поконченный. Чарльзъ чистилъ ему и себ сапоги, смотрлъ за младшими братьями и сестрами и исполнялъ разныя мелкія порученія. Наконецъ ресурсы отца истощились окончательно, попытка матери открыть школу не удалась, Диккенсъ отецъ былъ арестованъ и посаженъ въ долговую тюрьму Маршальси. Лишенное единственнаго кормильца, семейство нкоторое время просуществовало продажей и закладомъ вещей (драгоцнные для Чарльза романы пошли первыми), причемъ наиболе дятельное участіе принималъ будущій романистъ, такъ мастерски обрисовавшій впослдствіи нсколько типовъ закладчиковъ и скупщиковъ подержанныхъ вещей. Наконецъ все было распродано, надежда на сдлку съ кредиторами исчезла окончательно, и семья, покинувъ опустлыя комнаты, перекочевала въ долговую тюрьму.
Но Чарльза не было съ ними: десятилтнему мальчику нашли работу и общественное положеніе: два родственника его матери открыли въ это время заведеніе для производства ваксы, и Чарльзъ Диккенсъ поступилъ туда на жалованье по шести или семи шиллинговъ въ недлю (около десяти рублей въ мсяцъ) съ обязанностью укупоривать банки въ компаніи съ двумя мальчиками: сыномъ пожарнаго и родственникомъ водовоза. Обдъ Чарльзъ Диккенсъ покупалъ въ лавк, а ночевалъ въ нанятомъ для него угл. Родители были довольны: пристроили де молодца, благосклонно къ нему относились и хозяева. Чарльзъ Диккенсъ оказался исправнымъ работникомъ и быстро постигъ тайны своей не головоломной спеціальности, полюбили его и товарищи, не замчавшіе въ немъ претензіи поважничать своимъ джентельменскимъ происхожденіемъ и образованіемъ, но самъ ребенокъ страдалъ глубоко. ‘Нельзя выразить,’ писалъ онъ впослдствіи, ‘словами страданія души моей, когда я опустился до такихъ товарищей, когда я сравнивалъ ихъ съ товарищами боле счастливыхъ дней моего дтства и чувствовалъ, какъ надежда сдлаться ученымъ, выдающимся человкомъ сокрушалась въ груди моей. Нельзя описать гнетущаго воспоминанія о безнадежномъ чувств одиночества, о стыд, внушаемомъ мн моимъ положеніемъ, о мученіяхъ, причиняемыхъ молодому сердцу мыслію, что все узнанное, передуманное, все, чему я радовался, все, чмъ возбуждалъ свое воображеніе и соревнованіе, должно погибнуть безвозвратно. Все существо мое до такой степени проникнуто было горемъ отъ подобныхъ соображеній, что даже теперь, знаменитый, ласкаемый, счастливый, я нердко забываю во сн, что у меня есть милая жена и дти, что я совершеннолтній мужчина и переношусь съ тяжкимъ уныніемъ къ тому времени моей жизни’. Другъ и біографъ Диккенса Форстеръ чуть не насильно вынудилъ отъ него разсказъ объ этомъ період его дтства, и тому-же Форстеру Диккенсъ откровенно сознался, что онъ не въ состояніи простить своей матери, которая настаивала на необходимости оставаться ему какъ можно доле за укупоркой баночекъ съ ваксой.
Горечь этихъ воспоминаній была-бы не совсмъ понятна американцу, но въ Англіи пропасть между джентельменомъ и работникомъ, не смотря на вс успхи свободы и цивилизаціи, почти также велика, какъ и у насъ, и также долженъ былъ-бы себя чувствовать русскій барченокъ, закинутый судьбой въ мальчики въ какой нибудь магазинъ. Конечно, не всякій барченокъ такъ долго чувствовалъ-бы перемну положенія, иной очень скоро втянулся-бы въ новую жизнь и ассимилировался-бы съ своими новыми товарищами. Но Диккенсъ былъ мальчикъ умный, нервный, развитой не по лтамъ, къ тому-же — кром разрушенія надеждъ на будущее величіе — его, какъ ребенка, выросшаго въ большой семь, мучило одиночество и чуждость окружающихъ лицъ. Чарльзъ Диккенсъ почувствовалъ себя гораздо лучше, когда ему нашли уголъ — около долговой тюрьмы, гд онъ могъ проводить вечера со своими.
Наконецъ судьба сжалилась надъ Диккенсами: они получили небольшое наслдство, выкупились изъ долговой тюрьмы и вскор, по настоянію отца, освободили Чарльза отъ обязанности снискивать хлбъ своимъ трудомъ, его отдали въ школу, гд онъ постарался забыть о тяжеломъ времени, и никогда никому изъ товарищей не расказывалъ о томъ, въ какой академіи провелъ онъ время отъ 10 до 12 лтъ.
Я сказалъ, что этимъ годамъ обязанъ онъ въ значительной степени своей силой и славой, если-бы онъ провелъ свое дтство, какъ сотня тысячъ другихъ дтей, переходя изъ низшей школы въ высшую, зная народъ только черезъ прислугу, онъ никогда не былъ-бы такимъ національнымъ писателемъ, чтобы изображать простыхъ людей такъ, какъ онъ ихъ изображалъ, недостаточно было наблюдать ихъ въ швейцарской или съ высоты балкона, надо было столкнуться съ ними непосредственно, надо было испытать отъ нихъ добро и зло, полюбить ихъ, какъ равныхъ себ.
Кром того эти годы испытанія, не сломившіе мальчика, на всю жизнь дали ему энергію, увренность въ себ, если я тогда не погибъ, — думалъ онъ впослдствіи, — мн легко выбиться изъ какихъ угодно затрудненій. Узнавъ объ этомъ времени его дтства, Форстеръ нашелъ въ немъ объясненіе для подмченной имъ еще прежде, ему не нравившейся черты характера Диккенса, нкоторой, какъ онъ выражается, ‘свирпой самонадянности’. Эта простонародная черта, конечно, непріятна въ гостинной или даже за дружескимъ обдомъ, но въ жизненной борьб можетъ быть полезна и своему владтелю и тому длу, которому онъ служитъ.
Въ 1824 году Чарльзъ Диккенсъ поступилъ въ школу нкоего мистера Джонса, школу повидимому довольно плохую. Содержатель ея очень плохо зналъ классическіе языки и занимался главнымъ образомъ сченіемъ младшихъ учениковъ. Не смотря на его строгость, шалости процвтали въ такъ называемой ‘Веллингтонской академіи классическихъ и коммерческихъ наукъ’. Ученики держали въ пультахъ блыхъ мышей, воробьевъ и т. д., говорили на выдуманномъ ими язык, изобртателемъ котораго, говорятъ, былъ бойкій и вполн развернувшійся, лучшій разскащикъ въ школ Чарльзъ Диккенсъ, бывшій въ тоже время и главнымъ дятелемъ по постановк піесъ на ученическомъ театр. Оставивъ классическую академію черезъ два года, Диккенсъ поступилъ на нкоторое время въ другую школу, про которую мы не знаемъ ровно ничего. Пятнадцати лтъ отъ роду Диккенсъ уже закончилъ свое воспитаніе и вступилъ въ жизнь въ качеств адвокатскаго писца съ жалованьемъ въ 13 1/2 шиллинговъ въ недлю. Бросить ученіе заставило его, конечно, не лнь, а нежеланіе быть въ тягость все еще перебивающемуся изо-дня въ день семейству.
Въ адвокатской контор ему приходилось бывать свидтелемъ такихъ жизненныхъ сценъ, которыя были величайшей находкой для будущаго романиста и юмориста. Въ этомъ пункт біографія Диккенса сходится съ біографіей нашего великаго юмориста Крылова, который, какъ извстно, уже на 15 году поступилъ подканцеляристомъ въ Калязинскій уздный судъ. Вскор посл этого отецъ Диккенса задумалъ увеличить свои доходы тяжелой по подготовк, но чрезвычайно прибыльной работой — стенографированіемъ парламентскихъ рчей, покинувъ черезъ полтора года адвокатскую контору, Чарльзъ Диккенсъ ршилъ послдовать примру отца, и много мсяцевъ провелъ въ британскомъ музе, одолвая трудности стенографіи, и пополняя проблы своего образованія, средства къ существованію въ это время, повидимому, ему давали помщаемые въ газетахъ отчеты объ интересныхъ судебныхъ процессахъ. Девятнадцати лтъ отъ роду, въ 1831 г., Чарльзъ Диккенсъ вступилъ въ галлерею стенографомъ. Съ этихъ поръ кусокъ хлба для него былъ обезпеченъ.
Диккенсъ, какъ и многіе развитые и начитавшіеся романовъ мальчики, началъ влюбляться еще ребенкомъ. Дтская любовь, конечно, не имла никакихъ послдствій и оставалась погребенной въ его маленькомъ сердц. Въ этотъ періодъ своей жизни онъ влюбился серьезно, и, какъ онъ тогда полагалъ, на всю жизнь, въ двушку не много старше его и стоящую много выше его на ступеняхъ общественной лстницы. Свою юношескую любовь онъ опоэтизировалъ въ томъ-же автобіографическомъ роман. Разница въ томъ, что реальная Дора не вышла замужъ за реальнаго Давида и, къ счастію для Диккенса, не умерла въ молодости, сорока четырехъ лтъ отъ роду Чарльзъ Диккенсъ вмст съ женой сдлалъ ей визитъ и осмотрлъ чучелу любимой ея собачки Джипъ. Что это чувство не было скоропроходящей юношеской фантазіей, видно изъ словъ самаго Диккенса, написанныхъ имъ въ томъ-же зрломъ возраст: ‘Нельзя вообразить себ, какъ страдалъ я отъ одного воспоминанія, когда писалъ Копперфильда. Я не могу и теперь равнодушно открыть эту книгу, видть это лицо, слышать этотъ голосъ, не переносясь горестно на развалины всхъ юношескихъ надеждъ.’
Эта юношеская любовь принесла большую пользу Диккенсу, какъ видно и изъ романа и изъ воспоминаній его самаго и друзей его: желаніе стать достойнымъ Доры, возвыситься до нея давало ему энергію для преодолнія, повидимому, непобдимыхъ трудностей стенографіи, идеальная любовь спасала его отъ увлеченія трактирными удовольствіями, способствовала выработк его характера, а въ дл борьбы за жизнь превращала карлика въ гиганта.
Въ галлере стенографовъ Чарльзъ Диккенсъ работалъ сперва для небольшой газеты, дла которой шли плоховато, потомъ перешелъ въ боле солидное изданіе Morning Chronicle.
Съ нашей русской точки зрнія постоянный сотрудникъ газеты есть по преимуществу человкъ кабинетнаго труда, за исключеніемъ обозрвателей общественныхъ удовольствій и уличныхъ репортеровъ въ мирное время наши gens des lettres сидятъ и читаютъ, сидятъ и пишутъ, изрдка длятся мыслями съ общественными дятелями. Не то въ странахъ само управляемыхъ, кром литературнаго таланта, кром здоровой головы, тамъ репортеру нужно въ высокой степени и здоровое тло, и безстрашіе, и практическая сметка. Вотъ какъ впослдствіи Диккенсъ разсказывалъ о своихъ газетныхъ трудахъ: ‘я часто переписывалъ для наборщиковъ со стенографическихъ записокъ моихъ важныя рчи на ладони, при свт тусклаго фонаря, несясь ночью по глухой мстности въ почтовой карет. Послдній разъ, когда я былъ въ Экзетер, я зашелъ во дворъ замка, чтобы указать пріятелю мсто, гд я нкогда записалъ рчь лорда Джона Росселя къ избирателямъ на Девонскихъ выборахъ во время драки бродягъ графства и подъ такимъ проливнымъ дождемъ, что два благодушные пріятеля, свободные въ эту минуту, держали носовой платокъ надъ моею записной книжечкой, словно балдахинъ въ какой нибудь торжественной процессіи…. Возвращаясь съ митинговъ въ ожидающую меня Лондонскую редакцію, я вываливался чуть ли не изо всхъ извстныхъ въ нашей стран экипажей. Полночь заставала меня на грязныхъ проселкахъ, въ 50 миляхъ отъ Лондона, со сломанными колесами, измученными лошадьми и пьяными почталіонами, и однако я поспвалъ во время въ редакцію… Никогда не изгладится во мн воспоминаніе объ удовольствіи, которое доставляло мн сознаніе необходимой для этого дла ловкости и проворства’.
Диккенсъ хорошо длалъ все, за что не принимался, онъ считался однимъ изъ лучшихъ и аккуратнйшихъ репортеровъ, онъ не затерялся въ толп, и даже въ первые годы его дятельности, его, почти мальчика, товарищи иногда выбирали своимъ представителемъ.
Въ начал 1834 года онъ выступаетъ, какъ самостоятельный писатель. Со страхомъ и трепетомъ опустилъ онъ въ почтовый ящикъ свою первую маленькую повсть, адресовавъ ее въ редакцію не очень виднаго ежемсячнаго журнала, съ невыразимой радостью и гордостью увидалъ онъ ее въ печати. За первой повстью послдовали другія подписанныя псевдонимомъ ‘Боцъ’ (дтское имя его родственника, которому скоро онъ пріобрлъ всемірную славу). Всего въ томъ-же журнал Monthly Magazine появилось десять очерковъ Диккенса, журналъ выигралъ отъ талантливаго сотрудника, но не настолько, чтобы быть въ состояній платить ему, и очерки перестали появляться: Диккенсъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы работать даромъ. Въ 1835 году редакція ‘Morning Chronicle’ задумала выпускать вечернія прибавленія съ разсказами, Диккенсъ обязался сотрудничать и его еженедльный гонораръ редакція подняла съ пяти гиней до семи (по ныншнему курсу около 280 р. въ мсяцъ). Въ слдующемъ году онъ продалъ право на изданіе очерковъ за 150 фунтовъ, они вышли подъ характернымъ заглавіемъ: ‘Очерки Боца, изображающіе обыденную жизнь и обыденныхъ людей’. Въ томъ-же 1836 году совершились два самыя крупныя происшествія въ его жизни: онъ женился на старшей дочери Гогарта, одного изъ крупныхъ сотрудниковъ своей газеты, и приступилъ къ изданію своего знаменитаго романа: ‘Записки Пиквикскаго клуба’.
Исторія этого великаго предпріятія не совсмъ обыкновенна и заслуживаетъ хотя краткаго изложенія.
Одна юная, но предпріимчивая издательская фирма, на которую работалъ извстный въ то время художникъ — юмористъ Сеймуръ, предложила Диккенсу писать тексты къ рисункамъ Сеймура, которые должны были изображать комическія приключенія такъ называемыхъ ‘воскресныхъ охотниковъ’ и ‘рыболововъ‘. (Въ большихъ городахъ западной Европы въ хорошее время года масса мущинъ среднихъ лтъ, имющихъ возможность истратить 2-3 рубля, считаетъ своею обязанностію въ воскресный день отправиться ins grne и, чтобы время не проходило попусту, значительная часть этой массы запасается или ружьемъ — разумется, записавшись предварительно въ охотничье общество или удочкой. Неопытные и неловкіе буржуа, корчащіе изъ себя записныхъ немвродовъ, довольно комичны и вчно даютъ матеріалъ для каррикатуръ и юмористическихъ разсказовъ). Не смотря на свою молодость и неавторитетность Диккенсъ не ршился подчинить свою фантазію фантазіи живописца и, усвоивъ основную мысль, предложилъ сообразовать не текстъ съ рисунками, а рисунки съ текстомъ. Издатели согласились и напечатали объявленіе о близкомъ выход въ свтъ ежемсячными выпусками ‘записокъ Пиквикскаго клуба’ Боца съ рисунками Сеймура, цна за выпускъ была назначена очень умренная: по 1 шиллингу. Между 1-мъ и 2-мъ выпускомъ, Сеймуръ лишилъ себя жизни, тмъ не мене предпріятіе не остановилось, на его мсто нашли другаго столь-же талантливаго, и, безъ сомннія, готоваго вполн подчиниться тексту Диккенса, художника.
Первые выпуски не произвели особеннаго эффекта, и очерки Боца, по словамъ Фостера, въ то время пользовались гораздо большею популярностію. Но по мр выхода новыхъ выпусковъ публика заинтересовывалась все боле и боле. Мистеръ Пиквикъ и его друзья изъ гротеска, говоря по просту, изъ гороховыхъ шутовъ, обратились постепенно въ живые національные типы, способные внушить то глубокую симпатію, то задушевный смхъ, явился на сцену Самъ Уэллеръ, Санчо-Панчо англійскаго Донъ-Кихота, глупая старая два начала процессъ съ его господиномъ и, не желая подчиниться несправедливому взысканію, почтенный джентельменъ приготовился идти въ долговую тюрьму. Тогда то интересъ достигъ своего апогея: перваго выпуска, по словамъ Форстера, переплетчикъ заготовилъ 400 экземп., а пятнадцатаго 40,000! Явились пиджаки la Пиквикъ, жилеты la Самъ Уэллеръ и т. д. Разсказываютъ, что одинъ священникъ, примирявшій больнаго съ Богомъ, былъ крайне непріятно пораженъ его не христіанскимъ восклицаніемъ: ‘Все это такъ, но вдь черезъ десять дней выйдетъ Пиквикъ — вотъ что ужасно!’ Интересъ не слаблъ до конца романа. Боцъ сталъ сразу литературной звздой первой величины.
Въ чемъ тайна такого, можно сказать, баснословнаго успха записокъ Пиквикскаго клуба? Прежде всего для Англіи въ ихъ глубокой народности. Вс безъ исключенія дйствующія лица, начиная съ главнаго героя и до послдняго клерка, въ контор гг. Додсона и Фогга, такіе истые англичане, что въ этомъ отношеніи съ ними не сравнятся даже герои Теккереевыхъ романовъ. Вся обстановка, вс подробности фабулы до того специфически англійскія, что самое пылкое воображеніе не можетъ себ представить что нибудь подобное въ другой стран:
Въ этой обыденной англійской жизни, ни капли не подкрашивая ее, въ этихъ обыденныхъ англійскихъ людяхъ поэтъ съумлъ найдти съ одной стороны столько поэтически прекраснаго, а съ другой — столько комичнаго, смшнаго, что самый холодный человкъ растрогается и самый мрачный разсмется. Для англичанъ этотъ романъ Диккенса (реальность его такъ поразительна, что едва хватаетъ духу называть его романомъ) былъ положительнымъ откровеніемъ: они увидли въ немъ тоже, что видали ежедневно во кругъ себя, но въ какомъ освщеніи! Приведите человка, никогда не бывавшаго въ театр, на сцену днемъ, пусть въ полусумрак увидитъ онъ безобразную веревочно-картонную декорацію послдняго акта ‘Русалки’ и потомъ покажите ему ту-же декорацію изъ партера вечеромъ во время представленія, — какова будетъ разница?
Почему-же это спеціально англійское произведеніе иметъ такое важное значеніе и для не англичанъ? Въ отвтъ на этотъ столь законный вопросъ я позволю себ опять процитировать слова того-же профессора Буслаева: ‘счастливъ тотъ народъ, который въ національныхъ основахъ своей литературы вмст съ любовью къ родин можетъ воспитывать въ себ вс высшія, общечеловческія стремленія, народъ, который, раскрывая свою національность, двигаетъ впередъ исторію человчества и въ произведеніяхъ своихъ писателей съ гордостію указываетъ на высшую степень умственнаго и литературнаго развитія, какой только могъ достигнуть человческій разумъ въ ту или другую эпоху исторіи цивилизаціи. Посл классическихъ народовъ эта счастливая доля доставалась въ разныя времена другимъ европейскимъ странамъ поочередно. (Слдуютъ примры). И всякій разъ какъ заявляла та или другая нація свое умственное господство надъ прочими, ея писатели, нисколько не теряя мстнаго національнаго значенія, были для всей Европы представителями общечеловческаго образованія…. Такія произведенія, какъ романсы о Сид, Декамеронъ Боккачіо, Донъ-Кихотъ Сервантеса были не просто обращики разныхъ національностей, но послдовательныя ступени общечеловческаго развитія въ его литературномъ выраженіи, и чмъ сильне отпечатлвались въ такихъ произведеніяхъ мстныя особенности, тмъ большія права заявляла національность на свое всемірное значеніе. Слдовательно національность не только не противуполагала себя общечеловческому, но съ нимъ совпадала, служа ему извстною ступенью на пути прогресса’ {Русскій богатырскій эпосъ. Русск. Встн. 1863, 3.}.
Мн остается досказать очень немногое: съ момента появленія пятнадцатаго выпуска перваго романа Диккенса факты его жизни тсно связаны съ исторіей литературы его времени, и излагать его біографію невозможно безъ историко-литературной характеристики его произведеній, а вдаваться въ послднюю, хотя-бы въ самыхъ скромныхъ предлахъ, я не имю времени. И такъ я долженъ ограничиться перечисленіемъ немногихъ годовъ и фактовъ.
Въ слдующемъ посл окончанія Пиквика году Диккенсъ выпустилъ въ свтъ два романа: Оливеръ Твистъ и Никласъ Никльби, послдній, также какъ и Пиквикъ, выходилъ ежемсячными выпусками, и первый выпускъ вышелъ отъ переплетчика въ баснословномъ количеств 50,000 экземпляровъ. Трогательно-веселый тонъ Пиквика смнился безпощаднымъ обличеніемъ язвъ англійской жизни, и — неслыханное до тхъ поръ дло — романъ — видъ литературы, служившій исключительно для забавы, для препровожденія свободнаго времени, оказался могучимъ орудіемъ для искорененія зла, боле дйствительнымъ, чмъ парламентскія постановленія и десятки министерскихъ циркуляровъ.
Денежныя дла Диккенса шли все лучше и лучше: его первыя произведенія обогащали главнымъ образомъ его издателей, покончивъ съ старыми обязательствами, онъ получилъ возможность поставитъ дло иначе.
Въ 1843 году Диккенсъ ршился расширить кругъ своихъ наблюденій путешествіемъ въ Америку. Это путешествіе было рядомъ тріумфовъ. На многочисленныхъ банкетахъ, дававшихся въ честь его, тридцатилтній литературный левъ имлъ случай показать такой ораторскій талантъ, что, по всеобщему убжденію, на политической арен онъ могъ бы выиграть не меньше, чмъ на литературной. Результатомъ путешествія были: Американскія записки и сатирическій романъ Мартынъ Чодльзвитъ. Честь и слава американцамъ! Рзкое изображеніе ихъ странностей и слабостей не отвратило отъ Диккенса сердца ихъ, по ту сторону океана онъ во всю жизнь имлъ столько-же читателей и почитателей, какъ и дома. Когда онъ черезъ двадцать слишкомъ лтъ предпринялъ второе путешествіе въ Америку литературными вечерами, гд онъ читалъ свои уже изданныя произведенія (Диккенсъ читалъ мастерски), онъ собралъ почтенную сумму — около милліона рублей.
Въ 1845 году, Диккенсъ на цлый годъ удалился въ Италію отдохнуть и одуматься, по возвращеніи оттуда онъ основалъ большую газету Daily News, прогрессивный органъ средняго класса, смлое и великое предпріятіе. Вовремя послдней русско-турецкой войны основанная великимъ романистомъ газета пользовалась большой извстностью и у насъ на Руси, она имла лучшихъ корреспондентовъ на мст и относилась съ искренней симпатіею къ освобожденію Славянъ. Въ 1847 году на горизонт англійской поэзіи взошла новая блестящая звзда: вышла ‘Ярмарка тщеславія’ Теккерея. Многіе думали, что Диккенсъ сразу уступитъ достойному сопернику и окончательно перейдетъ къ публицистик. Вышло не такъ: Диккенсъ далеко не чувствовалъ себя исписавшимся, сдавъ редакцію газеты, онъ черезъ нсколько мсяцевъ снова выступилъ на поприще романиста. Началась благородная борьба двухъ титановъ творчества: романъ одного изъ борцовъ вызывалъ къ жизни такъ или иначе связанный съ нимъ романъ противника. Такъ вышли изъ подъ пера Теккерея кром Ярмарки тщеславія: Пенденисъ, Эсмондъ, Ньюкомы, Виргинцы, изъ подъ пера Диккенса, кром Домби: Давидъ Копперфильдъ, Холодный домъ, Крошка Дорритъ, Исторія двухъ городовъ. Образовались дв партіи, и, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, наиболе ярые представители ихъ стремились обратить литературное соперничество въ личную вражду, но напрасно: Диккенсъ и Теккерей были искренними пріятелями, и на похоронахъ Теккерея въ 1863 году Диккенсъ впереди всхъ несъ его гробъ.
Кром вышеупомянутой газеты Диккенсъ основалъ два журнала, одинъ изъ которыхъ All the year round процвтаетъ и до сихъ поръ.
Его популярности въ низшихъ слояхъ общества боле романовъ способствовали его рождественскія сказки, — небольшіе разсказы съ фантастическимъ содержаніемъ, нкоторыя изъ нихъ распродавались вскор по выход въ количеств двухсотъ слишкомъ тысячъ экземпляровъ. Почестями, которыя воздавались Диккенсу въ послдніе годы его жизни, нашъ вкъ, такъ поносимый за чрезмрную практичность, оправдается въ глазахъ потомства. Когда въ 1868 году Диккенсъ предпринялъ вышеупомянутое второе путешествіе въ Америку, толпа поклонниковъ провожала его до Ливерпуля, управленіе дороги предоставило ему королевскій вагонъ, массы народа тснились у пристани, украшенный флагами пароходъ принялъ его на бортъ съ пушечными выстрлами, воздухъ дрожалъ отъ привтственныхъ криковъ. Кого провожали съ такимъ торжествомъ? Великаго завоевателя или политика? Изобртателя полезныхъ машинъ, великаго ученаго? Нтъ, сказочника и романиста.
Правда, вкъ нашъ практиченъ: Диккенсъ не могъ-бы быть предметомъ такихъ оваціи, еслибъ заслуга его ограничивалась только созданіемъ прелестныхъ образовъ, но не выходя изъ предловъ дятельности романиста, Диккенсъ преслдовалъ и соціальную задачу: по словамъ Даніэля Уэбстера, онъ больше сдлалъ для улучшенія положенія бдныхъ въ Англіи, чмъ вс политическіе люди, какихъ когда-либо Англія выбирала въ свой парламентъ. Но за такую практичность осуждать нашъ вкъ могутъ только неудачники, авторы стихотвореній къ Лун и къ Ней, напрасно стремящіеся войти этимъ дешевымъ путемъ въ храмъ безсмертія.
Въ 1870 году Диккенсъ въ послдній разъ выступилъ передъ публикой, какъ чтецъ своихъ произведеній, эти чтенія слишкомъ раздражали и утомляли его нервы… На праздник, данномъ ему поэтому случаю, одинъ изъ его аристократическихъ почитателей предложилъ ему перейти на политическую арену, съ увренностью общая ему славу лорда Маколея или лорда Литтона (Бульвера). Въ благодарственной рчи Диккенсъ заявилъ, что онъ въ самомъ начал своей литературной карьеры твердо ршился ограничиться его одной и, въ случа успха, поднять черезъ то значеніе литератора въ глазахъ своихъ согражданъ. Два мсяца спустя, среди напряженной работы надъ новымъ романомъ ‘Тайна Эдвина Друда’ его поразилъ апоплексическій ударъ. Его похоронили въ Вестминстерскомъ аббатств въ уголк поэтовъ рядомъ съ Чосеромъ, Спенсеромъ, Бенъ-Дженсономъ и др.
Прошло десять лтъ со времени его смерти, 45 лтъ со времени выхода въ свтъ его перваго романа, ступень культуры, имъ изображаемая, отошла въ область исторіи: Англія Пиквика, Америка Чодльзвита не современная Англія и Америка, злоупотребленія, обнаженныя Диккенсомъ исчезли отчасти благодаря его вліянію, а значеніе Диккенса не уменьшилось: его романы читаютъ не меньше, чмъ прежде, и читаютъ не исключительно для забавы, для занятія празднаго воображенія, а всегда и всякій, и старый, и малый найдетъ чему у него поучиться.
Но есть сфера дятельности, есть классъ людей, для которыхъ, по моему по-крайней мр мннію, изученіе нкоторыхъ романовъ Диккенса должно быть обязательно — я разумю педагоговъ — воспитателей юношества.
Истинно великій поэтъ охватываетъ все содержаніе современной ему жизни, поэтому ко всякому великому имени можно обращаться съ запросами по весьма разнообразнымъ предметамъ. Воспитаніе такая важная и обширная тема, что почти всякій выдающійся писатель такъ или иначе, прямо или косвенно выразитъ на него свой взглядъ… Можно написать не безполезно литературно-педагогическое изслдованіе на тему: Шиллеръ, какъ педагогъ, или Гейне, какъ педагогъ, Мольеръ, какъ педагогъ, или Ломоносовъ, какъ педагогъ, Крыловъ, какъ педагогъ и т. д. Есть очень интересная книга Аренштедта: Рабле какъ педагогъ, недавно мн встртилось заглавіе книги или брошюры: Гете, какъ педагогъ (о Руссо, какъ педагог, писано очень много). Тщательно собранные и искусно освщенные педагогическіе взгляды автора Гаргантюа проливаютъ свтъ и на его личность, и на его революціонную эпоху, и педагогу дадутъ нсколько здравыхъ мыслей. Гете такъ много жилъ и наблюдалъ, что изъ его сочиненій не трудно собрать небольшую педагогическую хрестоматію. Но ни Рабле, ни Гете, ни Теккерей не могутъ въ этомъ отношеніи равняться съ Диккенсомъ. Кто, хотя бы на сонъ грядущій, хотя-бы для процесса чтенія пробжалъ 2 — 3 его романа, непремнно долженъ былъ замтить особую симпатію Диккенса къ дтямъ, воспитаніе героя, его дтскія радости и горести часто занимаютъ половину романа, такъ или иначе Диккенсъ непремнно выведетъ на сцену или ребенка или цлую школу ребятъ. Дтское сердце Диккенсъ знаетъ еще лучше, чмъ сердце взрослаго человка, наиболе симпатичныя для самаго автора лица или дти (преимущественно больныя и страдающія: кто не знаетъ малютку Тима или умирающаго Павла Домби?) или взрослые люди, имющіе въ себ что-то дтское: таковы сумасшедшій м-ръ Дикъ, больной Смайкъ, да разв не взрослый ребенокъ и самъ м-ръ Пиквикъ? Люди, которыхъ Диккенсъ преслдуетъ съ особенной яростью, вс враги дтей и всего дтскаго, люди черствые и холодные, если Диккенсъ къ концу романа хочетъ примирить съ читателями раскаявшагося практика, онъ непремнно посадитъ ему на колни внука или пріемыша. Манера Диккенса окончить романъ во чтобы то не стало счастливо, наказать или исправить всхъ порочныхъ и наградить всхъ добрыхъ, манера, обусловливающая развязку романовъ многочисленныхъ подражателей Диккенса, указываетъ на дтскій его оптимизмъ.
Вышеуказанная характерная черта Диккенса — романиста находитъ себ полное оправданіе въ томъ, что мы знаемъ о Диккенс — человк. Онъ чрезвычайно любилъ дтей, сперва чужихъ, потомъ своихъ. Достаточно, думаю, указать на одинъ случай, приводимый его біографомъ: дочери Диккенса пожелали выучить отца къ празднику танцовать польку, Диккенсъ охотно покорился ихъ капризу, цлую недлю онъ ломалъ себ ноги, а наканун праздника ночью вдругъ пришла ему ужасная мысль: ну какъ онъ все же осрамится передъ гостями и тмъ огорчитъ дтей. Онъ вскочилъ съ постели и тутъ-же въ спальн произвелъ себ экзаменъ, къ счастію онъ сошелъ удовлетворительно, и Диккенсъ заснулъ спокойно. На вечер Диккенсъ превзошелъ самыхъ юныхъ танцоровъ и привелъ тмъ дочерей въ восторгъ. Самъ чуть не ребенокъ, Диккенсъ сознательно выступаетъ на защиту страдающихъ ребятъ, въ дтств слышалъ онъ объ іоркширскихъ школахъ, гд дтей мучатъ, а не учатъ, и воспылалъ горячей ненавистью къ нимъ, едва покончивъ съ Пиквикомъ, Диккенсъ детъ въ Іоркширъ, чтобы проврить справедливость слуховъ, и выпускаетъ въ свтъ Никласа Никльби, гд рисуетъ одну изъ такихъ школъ такими красками, что бурса Помяловскаго въ сравненіи съ нею — гуманное и нравственное учрежденіе. Худо-ли, хорошо-ли бурсаки Помяловскаго бываютъ сыты, ученики мистера Сквирса — всегда голодны, пища, которую предлагаетъ имъ педагогъ, такъ отвратительна, что они, конечно, съ восторгомъ промняли бы ее на кусокъ самаго заскорузлаго чернаго хлба. Бурсаки посвоему веселятся, играютъ, живутъ полной товарищеской жизнью, воспитанникамъ Сквирса не до игръ, какъ издыхающія животныя, молча жмутся они въ холодномъ сара другъ къ другу. Бурса казенное, слдовательно, прочное заведеніе, вс бурсаки не могутъ внезапно очутиться на улиц, а когда почтенный англійскій педагогъ попалъ за мошенничество въ тюрьму, его ученики разбжались, и большинство ихъ померзло и умерло съ голоду на большой дорог, Наконецъ Помяловскій писалъ о прошломъ, Диккенсъ о настоящемъ. Какъ врно, что называется, попалъ онъ въ жилу, можно видть изъ того обстоятельства, что одинъ содержатель Іоркширской школы началъ противъ романиста процессъ.
Въ ‘Оливер Твист’ передъ нами опять на сцен воспитательное учрежденіе — пріютъ для бдныхъ дтей, гд ихъ держатъ впроголодь и бьютъ, что называется, походя. Диккенсъ такъ изображаетъ душевное состояніе нервнаго, впечатлительнаго ребенка, попавшаго сюда на воспитаніе, что у чувствительнаго читателя волосы поднимаются на голов отъ ужаса, и потомъ, впродолженіи всего романа, съ ужасною злостью преслдуетъ главнаго мучителя Твиста, мало того, что онъ женитъ его на старой злой карг, которая его колотитъ, онъ запутываетъ его въ преступленіе и разстается съ нимъ не прежде, какъ доведя его до богадльни, которой англичане боятся не меньше, чмъ тюрьмы. У Диккенса повидимому было убжденіе, что человкъ, который способенъ бить и мучить беззащитнаго ребенка, непремнно въ глубин сердца злодй. Справедливо такое убжденіе или нтъ — другой вопросъ, но всякій согласится, что привить его къ масс было-бы чрезвычайно полезно.
Въ Никльби и Твист передъ нами, такъ сказать, самая элементарная педагогія, и мы не извлечемъ изъ нея полезнаго нравоученія. Дтей слдуетъ кормить вдоволь, не слдуетъ ихъ бить и обращаться съ ними презрительно — все это въ настоящее время безспорныя истины, и русская школа уже съ шестидесятыхъ годовъ усвоила ихъ повсемстно.
Для добыванія такихъ истинъ не нужно было тревожить прахъ Диккенса. Но онъ занимается не только заброшенными и забитыми дтьми, о которыхъ родители не хотятъ или не могутъ позаботиться, онъ вводитъ насъ и въ дорогія школы, руководители которыхъ лзутъ изъ кожи вонъ, чтобы сдлать все, что отъ нихъ зависитъ, чтобы поставить дло воспитанія, какъ слдуетъ, подобно тому, какъ и наша средняя школа, въ виду того значенія, какое предаетъ ей лучшая часть общества, не останавливается ни передъ какими расходами и трудами, только бы поставить дло на настоящую дорогу. Тутъ то найдется, чему намъ поучиться.
Въ 1852 году, слдовательно, сорока лтъ отъ роду, въ пору полнаго мужества своего таланта/ Диккенсъ выпустилъ въ свтъ одинъ изъ лучшихъ, можетъ быть лучшій свой романъ, пользующійся и у насъ на Руси обширною извстностью: ‘Домби и сынъ’. главная фигура романа, воплощающая его идею, самый совершенный представитель того чисто англійскаго порока, который Диккенсъ преслдовалъ съ особенной энергіей въ продолженіи всей своей дятельности. Кто не знаетъ — чопорнаго, надутаго, безсердечнаго, самоувреннаго, смотрящаго съ презрніемъ на весь Божій міръ и спокойно принимающаго раболпство окружающихъ идола — мистера Домби, богатйшаго представителя богатйшей въ мір націи? Кто хоть неясно, хоть полусознательно не отождествлялъ съ нимъ всей его націи въ т минуты, когда она становится особенно антипатична русскому или даже просто человческому сердцу? Когда слышишь о той хладнокровной жестокости, которой англичане доводятъ индусовъ до возстанія или съ которой побдители раздлываются съ сипаями, вполн убжденные, что за каждый волосокъ съ англійской головы должны упасть сотни и тысячи не-англійскихъ головъ, когда читаешь, какъ самоувренно Англія защищаетъ ‘больнаго человка’, смерть котораго не выгодна ея торговымъ интересамъ, хоть и не отказываетъ въ сотняхъ тысячъ фунтовъ на одежду и хлбъ дтямъ болгарскихъ мучениковъ, невольно думается, что длами тамъ заправляетъ м-ръ Домби въ пору своего величія, м-ръ Домби, который не дастъ гроша нищему по принципу, который раздавитъ цлую націю для выгодъ банка, но никогда не откажетъ въ пожертвованіи на домъ общественнаго призрнія или школу Благотворительныхъ Точильщиковъ.
Мистеръ Домби любилъ на свт одно существо, (потому что любитъ въ немъ самого себя) — своего маленькаго сына, конечно, онъ ни за чмъ не постоитъ, чтобы дать ему самое лучшее, самое джентельменское воспитаніе. Онъ старательно собираетъ справки, и по нимъ оказывается, что лучше школы доктора Блимбера ничего нельзя придумать. Что это за школа и какіе результаты даетъ она?
‘Всякій молодой джентльменъ, попавшій въ руки д-ра Блимбера, могъ быть увренъ, что его стиснутъ препорядочно. Д-ръ Блимберъ бралъ на себя воспитаніе десятерыхъ молодыхъ людей, но запаса его учености достало бы по крайней мр на сто, главною заботою и величайшимъ наслажденіемъ его было набивать этой ученостью злополучныхъ десятерыхъ джентельменовъ’.
‘Заведеніе доктора можно было назвать великою теплицей, гд безпрестанно работалъ форсированный нагрвальный аппаратъ. Вс мальчики поднимались при этомъ искуственномъ жар прежде срока…. и все вообще, подъ насильственнымъ вліяніемъ ученаго доктора росло, неестественнымъ образомъ и давало скоросплые плоды. Всякаго рода греческія и латинскія овощи добывались изъ самыхъ сухихъ отпрысковъ — мальчиковъ, при самыхъ морозныхъ вншнихъ обстоятельствахъ. Докторъ Блимберъ жилъ въ важномъ дом, окнами къ морю (дло происходило въ Брайтон). Внутренній характеръ этой храмины учености вовсе не отличался веселостью — напротивъ. Темно-цвтные занавсы прятались за окнами. Столъ и стулья были разставлены рядами, какъ числа въ сложеніи, во всемъ дом не слышалось другаго звука, кром чиканья большихъ стнныхъ часовъ, да иногда однообразнаго гула, издаваемаго молодыми джентельменами, твердившими наизусть свои уроки’.
‘Миссъ Блимберъ (дочь и помощница доктора), двушка стройная и недурная, нисколько не развеселяла всеобщей серьезности. Въ ней не обнаруживалось никакихъ признаковъ двичьей игривости или кокетливости, она всегда ходила въ очкахъ, носила коротко стриженные волосы и сама сдлалась сухою и песчанистою, безпрестанно роясь въ гробницахъ умершихъ языковъ. Живые языки не имли для миссъ Блимберъ ни малйшей занимательности, ей непремнно нужны были покойники, давно истлвшіе, и она выкапывала ихъ съ наслажденіемъ’.
‘Мистриссъ Блимберъ, ея мама, не была ученою женщиною, но за то имла притязанія на ученость, — а это почти все равно. Она говорила своимъ пріятельницамъ, что умерла-бы спокойно, если-бы могла познакомиться съ Цицерономъ. Главною радостью ея жизни было смотрть на гуляющихъ молодыхъ джентельменовъ, воспитанниковъ доктора, которые не походили ни на какихъ другихъ джентельменовъ и выдвигали огромнйшіе рубашечные воротнички изъ-за туго накрахмаленныхъ галстуховъ. Она говорила, что это такъ классически! ‘
‘Мистеръ Фидеръ, помощникъ доктора и баккалавръ искуствъ, былъ нчто въ род человческой шарманки, снабженной весьма малымъ количествомъ мотивовъ, которые онъ безпрестанно наигрывалъ безъ всякихъ перемнъ. Благодаря этой музык воспитанники доктора не знали ни покоя, ни отдыха отъ жестокосердныхъ глаголовъ, свирпыхъ существительныхъ, непреклонныхъ синтаксическихъ правилъ и примровъ, тревожившихъ ихъ даже во сн’.
‘Подъ гнетомъ этой форсированной системы обученія, говоритъ Диккенсъ, каждый молодой джентельменъ упадалъ духомъ черезъ три недли, въ теченіи трехъ мсяцевъ на голову его рушились вс заботы жизни, черезъ четыре — въ немъ зарождались горькія чувства противъ родителей или опекуновъ, черезъ пять — онъ длался закоснлымъ человконенавистникомъ, черезъ шесть — онъ завидовалъ Квинту Курцію, нашедшему себ вожделнное отдохновеніе въ пропасти, а къ концу года онъ получилъ убжденіе, отъ котораго и въ послдствіи никогда не отрекался, что вс фантазіи поэтовъ и уроки мудрецовъ не боле какъ коллекція грамматическихъ примровъ, неимющая ни малйшаго примненія къ жизни. Но все-таки онъ продолжалъ распускаться въ теплиц доктора Блимбера, пользовавшагося великою славою’.
День въ этой умственной теплиц проводили слдующимъ образомъ:
Съ семи часовъ утра молодые джентельмены начинали зубрить, склонять, спрягать, переводить съ греческаго и латинскаго на англійскій и обратно, ршать головоломныя математическія задачи и продолжали это съ небольшимъ перерывомъ до обда. Кто не успвалъ поглотить всего, что ему было назначено, вмсто обда получалъ хлбецъ на тарелк, покрытой чистой салфеткой. Посл обда, во время котораго докторъ бесдовалъ съ воспитанниками опять-таки о Грекахъ и Римлянахъ, до оскомины имъ надовшихъ, страдальцамъ давался получасовой отдыхъ, во время котораго юные джентельмены чинно бродили по-парно на лужайк передъ домомъ, объ дтскихъ играхъ не было и помину: ученики Блимбера были для этого и слишкомъ серьезны и слишкомъ измучены. Посл этого занятія возобновлялись и съ обычной настойчивостью шли вплоть до чая. Посл чая джентельмены продолжали свои занятія уже безъ руководителей, доканчивая не сдланное и приготовляя уроки къ слдующему дню, въ восемь часовъ они собирались на молитву и посл заявленія доктора: джентельмены! завтра мы начнемъ лекціи съ семи часовъ утра, расходились по спальнямъ. Слабый, маленькій Домби, порученный миссъ Корнеліи, уже къ обду чувствовавшій себя усталымъ и разбитымъ до послдней степени, сталъ быстро вянуть въ этой теплиц.
‘Не то чтобы миссъ Корнелія, говоритъ Диккенсъ, находила удовольствіе мучить своего маленькаго ученика или чтобы докторъ Блимберъ имлъ какую-нибудь злобу на молодыхъ джентельменовъ вообще, нтъ! Корнелія держалась вры, въ которой была воспитана, а докторъ смотрлъ на всхъ молодыхъ джентельменовъ, какъ будто они родились взрослыми. Поощряемый ближайшими родственниками своихъ воспитанниковъ и подстрекаемый ихъ слпымъ тщеславіемъ и необдуманною торопливостью, докторъ даже не могъ замтить недостатковъ своей методы, а еще меньше отступить отъ нея.’
‘Когда докторъ Блимберъ объявилъ мистеру Домби, что сынъ его длаетъ успхи и надленъ хорошими способностями, отецъ почувствовалъ больше чмъ когда-нибудь наклонность стиснуть его сильне и привинтить его еще круче. Когда докторъ сообщилъ отцу Бригса (плохой ученикъ), что сынъ его нсколько тупъ, отецъ былъ также неумолимъ, основываясь на той-же иде. Короче, какъ-бы ни была высока температура теплицы доктора, владльцы посаженныхъ въ нее юныхъ растеній всегда были готовы поддать въ нее жару и приложить руку къ раздувательнымъ мхамъ ‘.
Маленькій Домби не выдержалъ такой системы обученія и, не смотря на то, что его подъ конецъ учебнаго года освободили отъ всякихъ занятій, не смотря на доброту, которую оказывали ему и докторъ, и докторша, и сама Корнелія, онъ умеръ черезъ нсколько мсяцевъ.
Конечно, не вс питомцы доктора кончали такъ несвоевременно. Во все продолженіе длиннаго романа не послднюю роль играетъ молодой человкъ, окончившій полный курсъ наукъ въ заведеніи доктора Блимбера — м-ръ Тутсъ. Мистеръ Тутсъ — юноша съ большими достоинствами: онъ добръ, не злобивъ, мягкосердеченъ, чувствителенъ, совершенно свободенъ отъ ненавистнаго Диккенсу англійскаго порока — эгоизма, у него только одинъ недостатокъ, но довольно крупный — онъ набитый дуракъ, и Диккенсъ не задумываясь обвиняетъ за это систему доктора: ‘люди говорили, что докторъ переварилъ молодаго Тутса и онъ лишился мозга съ тхъ поръ, какъ у него стала пробиваться борода’.
Съ общей точки зрнія м-ръ Тутсъ одна изъ удачнйшихъ комическихъ фигуръ Диккенса. Его знаменитый вопросъ: любите-ли вы жилеты, Домби? образцы его ораторскаго искусства: какъ ваше здоровье? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ!, дальше которыхъ онъ не можетъ идти, его вчная забота о костюм, его раболпство передъ боксеромъ, который при всей своей тупости кажется ему геніемъ, его преклоненіе передъ умомъ жены, горничной перваго и послдняго предмета его любви — вызываютъ у всякаго добродушный смхъ. Но съ точки зрнія педагогической это въ высшей степени трагическая фигура. Зачмъ-же эти долгіе годы упорнаго умственнаго труда надъ классиками, тысячи упражненіи въ переводахъ на латинскій и на греческій? Зачмъ эти Демосены и Цицероны, Платоны и Аристотели, если человкъ, поглотившій всю эту премудрость, на порог школы мечтаетъ только о поразительныхъ жилетахъ и, аристократическихъ знакомыхъ, и вступивъ въ жизнь, оказывается мене развитымъ, нежели ломовой извощикъ?
Положимъ, глупость и наивность м-ра Тутса — черты, ему исключительно принадлежащія, положимъ онъ подвергся слдствіямъ педагогической ошибки — мальчикъ весьма посредственныхъ способностей былъ подвергнутъ слишкомъ высокому давленію и насиліе надъ слабой головой имло результатомъ не прогрессъ, а регрессъ самодятельности, но отвращеніе отъ сухой грамматической науки, убжденіе въ ея полной неприложности къ жизни, — (припомните выше приведенную фразу: въ конц года ученикъ убждался, что вс вымыслы поэтовъ и мудрствованія философовъ есть собраніе вокабулъ и грамматическихъ правилъ) и на порог школы желаніе какъ можно скоре забыть выученное — черта, общая для всхъ воспитанниковъ доктора Блимбера.
Наблюденіе надъ школой д-ра Блимбера, безъ изученія другихъ романовъ Диккенса, можетъ привести къ слишкомъ поспшному заключенію, что авторъ противникъ классическаго воспитанія по принципу. А если онъ врагъ классицизма, стало быть онъ защитникъ реализма, Нтъ! въ узкія рамки идеалистовъ, консерваторовъ, либераловъ, матеріалистовъ и всякихъ другихъ — истовъ во вс вка удобно запихиваются, не оставляя наружи хвостовъ, только посредственности, только ‘пушечное мясо’ человческой цивилизаціи. Диккенсъ слишкомъ хорошо зналъ дтей и слишкомъ любилъ ихъ, былъ слишкомъ педагогъ, чтобы рзко стать на сторону одной изъ крайнихъ системъ воспитанія и ломать все въ пользу своей идеи. Если не въ розовыхъ краскахъ изображаетъ Диккенсъ въ Домби и сын крайне классическую школу, еще чернй краски изображенія крайне реальной школы въ роман ‘Тяжелыя времена.’ Если насъ смшитъ классикъ мистеръ Тутсъ, насъ приведетъ въ ужасъ реалистъ Томъ Грэдгриндъ.
Выписываю самое начало романа:

Глава I. Единое необходимое.

‘Я требую только фактовъ. Не учите этихъ мальчиковъ и двочекъ ничему, кром фактовъ. Одни факты нужны въ жизни. Ихъ всего легче можно насадить и всего легче можно искоренить. Образовать умы разумныхъ животныхъ вы можете всего легче на фактахъ. Ничто, кром фактовъ, не окажетъ имъ такой услуги. Это принципъ, который я кладу въ основаніе воспитанія своихъ собственныхъ дтей, это принципъ на которомъ я воспитаю и этихъ дтей.
Набивайте ихъ фактами, сэръ!
Сцена происходила въ обширной обнаженной, монотонной классной комнат и четырехъугольный палецъ оратора закрплялъ сказанное, подчеркивая каждую сентенцію на рукав учителя. Выразительности рчи способствовалъ четырехъугольный лобъ оратора, которому выдавшіяся возвышенія надъ бровями служили основаніемъ, въ то время, какъ глаза нашли себ спокойное убжище въ двухъ глубокихъ дырахъ, оттненныхъ этими возвышеніями, выразительности способствовалъ и огромный ротъ оратора съ тонкими жесткими губами, выразительности способствовалъ и голосъ оратора жесткій, рзкій и повелительный, выразительности способствовали и его волосы, щетинившіеся по краямъ плши, точно пихты, защищавшія отъ втра ея блестящую поверхность, выразительности способствовала и самая плшь, покрытая буграми, словно верхняя корка сладкаго пирога, точно голова не могла вмстить всего сокровища заключающихся въ ней фактовъ. Упрямая поза оратора, его четырехъугольный сюртукъ, четырехъугольныя ноги, даже самый его галстухъ, чрезвычайно неудобно обхватывающій его шею, подобно непреклонному факту — все усиливало впечатлніе его рчи.
— Въ этой жизни сэръ, мы нуждаемся только въ фактахъ, ни въ чемъ кром фактовъ.
Ораторъ, учитель и третья взрослая, тутъ находившаяся особа немного попятились и кинули взоры на множество кувшинчиковъ, разставленныхъ въ порядк и готовыхъ воспринимать факты цлыми пудами до самыхъ краевъ.’

Глава II. Избіеніе младенцевъ.

‘Томасъ Грэдгриндъ, сэръ, человкъ дйствительности, человкъ фактовъ и разсчета, человкъ который исходитъ изъ принципа, что 2 X 2 = 4 и ничего боле и который не позволитъ себя убдить ни въ чемъ иномъ. Томасъ Грэдгриндъ, сэръ, именно Томасъ Грэдгриндъ. Линейка, всы и таблица умноженія всегда у него въ карман, онъ всегда готовъ взвсить и измрить всякую частицу человческой природы и сказать вамъ съ точностью, что изъ этого выйдетъ. Для него все-геометрическая фигура, все — дло ариметики. Вы можете вложить какое нибудь глупое разсужденіе въ голову Джоржа Грэдгринда или Августа Гредгринда или Джона Гредгринда (лица не существующія, но предполагаемыя), но въ голову Томаса Грэдгринда — никогда’.
Въ такихъ выраженіяхъ м-ръ Грэдгриндъ мысленно представлялъ себя знакомымъ или публик, въ такихъ выраженіяхъ, замнивъ только слово ‘сэръ’ словами ‘мальчики и двочки, ‘ онъ представлялъ себя теперь маленькимъ кувшинчикамъ, которые должны быть наполнены фактами.’
И въ самомъ дл онъ казался имъ пушкою, набитою до самаго жерла фактами, готовой съ одного выстрла выгнать ихъ изъ области дтства. Онъ казался имъ гальваническимъ аппаратомъ, заряженнымъ страшнымъ веществомъ, который долженъ въ конецъ уничтожить ихъ юное воображеніе.
Рядомъ съ нимъ стоялъ другой джентельменъ представитель администраціи, человкъ готовый вызвать на бой всю Англію, готовый задушить своей системой хоть все человчество, способный, кажется, заставить втеръ своротить съ его пути, въ педагогическихъ вопросахъ и въ оцнк фактовъ вполн сочувствующій Тому Грэнгринду,
Педагоги — диллетанты знакомятъ новичковъ школы съ системою.
— Двочка No 20! говоритъ м-ръ Грэнгрвидъ: опредлите мн, что такое лошадь?
Двочка No 20, въ первый разъ пришедшая въ школу, приведена въ страшное безпокойство этимъ вопросомъ.
— Двочка No 20 не можетъ опредлить лошади! восклицаетъ М-ръ Грэнгриндъ. Двочка No 20 не обладаетъ достаточнымъ количествомъ фактовъ для опредленія обыкновеннйшаго изъ животныхъ. Пусть опредлитъ лошадь кто нибудь изъ мальчиковъ, Битцеръ, напримръ.
— Лошадь есть животное четвероногое, травоядное, иметъ сорокъ зубовъ, а именно: двадцать четыре коренныхъ, четыре глазныхъ и двнадцать рзцевъ. Весною линяетъ, въ болотистыхъ мстахъ мняетъ и копыта. Возрастъ узнается по знакамъ во рту и т.д., и т. д.
Теперь выступилъ представитель администраціи.
— Очень хорошо. Это дйствительно лошадь, теперь скажите мн, мальчики и двочки, обили ли бы комнату изображеніями лошадей?
— Да, сэръ, отвчаетъ одна половина дтей.
— Нтъ, сэръ, закричала другая половина, замтивъ по лицу экзаменатора, что онъ недоволенъ отвтомъ (какъ всегда бываетъ при подобныхъ экзаменахъ).
— Конечно, нтъ. Почему?
Молчаніе.
— Я объясню вамъ. Видали ли вы когда нибудь на самомъ дл, чтобы лошади бгали по стнамъ? Видали ли вы? я васъ спрашиваю.
— Да, сэръ, кричитъ одна половина.
— Нтъ, сэръ, кричитъ другая.
— Конечно нтъ, говоритъ джентельменъ, бросая взоръ негодованія на виноватую половину. Вы нигд не должны видть того, чего не имете въ дйствительности, на факт. То, что называется вкусомъ, есть другое названіе факта.
М-ръ Грэнгриндъ одобрительно кивнулъ головой.
— Это новый принципъ, это открытіе, великое открытіе! Теперь другой вопросъ: предположимъ, что вамъ понадобились ковры для половъ. Возьмете ли вы ковры, на которыхъ изображены цвты?
Вс успли придти къ заключенію, что отрицательные отвты удачне, и вс хоромъ отвтили: нтъ, сэръ. Весьма немногіе изъ томъ числ двочка No 20 сказали: да.
— Двочка No 20! вызвалъ джентельменъ: почему вы купили бы ковры съ цвтами?
— Я очень люблю цвты.
— И поэтому вы поставили бы на нихъ столы и стулья и позволили бы ихъ попирать тяжелыми сапогами!
— Но это не повредитъ имъ, сэръ, они не завяли бы отъ этого. Это только изображеніе того, что такъ красиво, и я воображала бы…..
— Ай, ай, ай! вскричалъ джентельменъ, крайне довольный тмъ, что онъ добрался до вожделннаго пункта. Вы никогда не должны воображать. Слышите: никогда и ничего!
— Вы никогда, торжественно подтвердилъ м-ръ Грэдгриндъ, не должны длать ничего подобнаго.
— Факты, факты и факты, сказалъ джентельменъ.
— Факты, факты и факты, подтвердилъ м-ръ Грэдгриндъ.
Тогда по приглашенію постителей вступилъ въ свои права преподаватель. Ему были извстны всевозможные факты этого міра: орографія, этимологія, синтаксисъ и просодія, біографія, астрономія, географія и общая космотрафія, алгебра, землемріе, нивелировка, вокальная музыка и рисованіе съ моделей…. Онъ зналъ вс проливы, заливы, моря, гд бы они ни были, исторію всхъ городовъ, имена всхъ ркъ и городовъ, происхожденіе, обычаи, костюмы всхъ странъ и все, что длается на всхъ тридцати двухъ концахъ компаса. Онъ былъ подавленъ тяжестью своихъ свдній, и если бы онъ зналъ меньше, онъ училъ бы гораздо лучше.
Подобно Маріан, въ извстной сказк о сорока разбойникахъ, онъ заглядываетъ во вс кувшинчики и наполняетъ ихъ фактами до самыхъ краевъ, стремясь выгнать оттуда разбойника фантазію.’
Такова система воспитанія въ школ, содержимой на средства м-ра Грэдгринда, разбогатвшаго купца, считающаго своею обязанностью благодтельствовать своимъ согражданамъ, тмъ боле, что онъ надется быть выбраннымъ ими въ парламентъ. Изъ дальнйшаго хода романа мы узнаемъ, что даже неимущіе воспитанники школы по окончаніи курса наукъ и по полученіи мста, вносили плату за свое обученіе. Не то, чтобы для одного изъ первыхъ богачей промышленнаго города составляли разсчетъ нсколько десятковъ фунтовъ, которые такимъ путемъ возвращались въ его карманъ (плата была самая ничтожная), но такъ нужно было для системы: пусть ребенокъ знаетъ, что на свт ничего не дается даромъ.
М-ръ Грэдгриндъ человкъ семейный: у него пятеро дтей и, само собой понятно, что та-же ‘система’ будетъ приложена къ нимъ съ большею послдовательностью и полнйшимъ совершенствомъ. ‘Ни одинъ маленькій Грэнгриндъ, говоритъ авторъ, не видалъ никогда, что изъ луны выглядываетъ лице, каждый изъ нихъ зналъ въ совершенств, что такое луна, прежде чмъ выучился хорошенько произносить ея названіе. Ни одинъ изъ нихъ не слыхалъ никогда глупенькой псенки:
Мигай, мигай, звдочка,
Для меня ты — чудо дивное!
Ни одинъ изъ нихъ не видалъ въ звздахъ ничего дивнаго, и каждый въ пять лтъ отъ роду умлъ различать ‘Большую Медвдицу ‘ не хуже профессора Оуэна. Ни одинъ не отождествлялъ корову, бродящую по полю, съ той знаменитой криворогой коровой, которая забодала собаку, подняла на рога кошку, убила крысу и съла солодъ, а тмъ мене съ той знаменитой коровой, которая проглотила мальчика съ пальчикъ. Дти Грэнгринда не знали ничего подобнаго и познакомились въ первый разъ съ коровой, какъ съ млекопитающимъ, травояднымъ, отрыгающимъ жвачку, съ нсколькими желудками’.
Когда дти подростали, м-ръ Грэдгриндъ не останавливался ни передъ какими издержками и трудами, чтобъ дать имъ самое полное реальное образованіе: у нихъ были не только лучшіе учителя но всмъ отраслямъ положительнаго знанія, но и свои кабинеты: минералогическій, зоологическій, конхеологичсекій и т. д. Пятнацатилтняя дочь м-ра Грэнгринда Луиза была также сильна не только въ математик, но и въ политической экономіи, какъ любой изъ ея преподавателей. Но все, что развиваетъ воображеніе и чувство, было, разъ навсегда строго удалено отъ дтей, даже изгнано изъ самаго дому. Самъ м-ръ Грэгдриндъ неуклонно проводилъ свою систему, онъ не нжничалъ съ дтьми, не шутилъ съ ними, но строгій, внимательный и по своему любящій отецъ, онъ пользовался всякимъ случаемъ, чтобъ разъяснять дтямъ пользу системы, доказывать, что все управляется разумомъ и разсчетомъ. Черезъ весь романъ, произведеніе глубоко-художественное, проходитъ одна тенденція — доказать несовершенство — лучше сказать, полную негодность ‘системы’.
Считаю не лишнимъ объясниться по поводу двухъ столь противорчащихъ, по мннію многихъ, понятій: художественность и тенденція.
Кому неизвстенъ хоть по имени, пресловутый споръ о цли искусства: существуетъ ли искусство для искусства или для жизни?
Изложеніе судебъ этого спора завело бы насъ слишкомъ далеко. Достаточно сказать, что споръ этотъ, какъ и вс безъ исключенія подобные споры, кончился не побдою одной изъ сторонъ и не примиреніемъ, а такъ сказать выдохся, потерялъ смыслъ, пришелъ къ ршенію, такому простому и пошлому, что его совстно и называть ршеніемъ. Можно ли въ самомъ дл назвать ршеніемъ долгаго и мудренаго спора возвращеніе къ избитому и даже не особенно остроумному изреченію Вольтера: хороши вс роды поэзіи, кром скучнаго! а между тмъ на мой, по крайней мр, взглядъ, результатъ спора о цляхъ искуства удобно можно формулировать именно такимъ образомъ, Есть у писателя талантъ, проводи онъ тенденцію, сколько ему угодно, она только скраситъ его произведеніе въ глазахъ читателей.ей сочувствующихъ, придастъ произведенію высокій соціальный характеръ, а въ глазахъ людей враждебныхъ тенденціи, но справедливыхъ, придастъ, если можно такъ выразиться, произведенію нкоторую пикантность. Нтъ таланта — будь объективенъ, безсознателенъ до нельзя, никто не назоветъ тебя художникомъ, а пачкуномъ, при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, репортеромъ, фотографомъ жизни. Ршеніе мудренаго спора, подсунутое жизнью, до того просто, до того несомннно, что напоминаетъ исторію Колумбова яйца. Трудно понять, какъ это прежде не догадывались: разв можно себ представить сатиру безъ тенденціи? А разв можно выгнать Ювенала или Щедрина изъ пантеона художниковъ?
Позволю себ сдлать выписку изъ предисловія, написаннаго полтора года назадъ И. С. Тургеневымъ, великимъ и, какъ сказали-бы въ старое время, наиболе непосредственнымъ изъ ныншнихъ художниковъ, къ третьему тому его сочиненій. ‘Всякій писатель не лишенный таланта (это конечно первое условіе) — всякій писатель, говорю, старается прежде всего врно и живо воспроизводить впечатлнія, вынесенныя имъ изъ собственной и чужой жизни, всякій читатель иметъ право судить, насколько онъ въ этомъ усплъ и гд ошибся, но кто иметъ право указывать ему, какія именно впечатлнія годятся въ литературу и какія нтъ? Коли онъ правдивъ — значитъ онъ правъ, коли у него нтъ таланта — никакая объективность ему не поможетъ. Всмъ извстно изреченіе: поэтъ мыслитъ образами, это изреченіе совершенно неоспоримо и врно, но на какомъ основаніи вы, его критикъ и судья, дозволяете ему воспроизводить картину природы, что-ли, народную жизнь, цльную натуру — а коснись онъ чего нибудь смутнаго, психологически сложнаго даже болзненнаго…. вы кричите: стой! это никуда не годится, это — рефлексія, предвзятая идея! это — политика, публицистика! Вы утверждаете, что у публициста и у поэта задачи разныя. Нтъ! Он могутъ быть совершенно одинаковы у обоихъ, только публицистъ смотритъ на нихъ глазами публициста, а поэтъ глазами поэта. Въ дл искусства вопросъ: какъ? важне вопроса: что? Если все, отвергаемое вами, образомъ, замтьте: образомъ, ложится въ душу писателя, то съ какой стати вы заподозрваете его намренія, выталкиваете вонъ изъ того храма, гд на разубранныхъ алтаряхъ возсдаютъ жрецы ‘безсознательнаго’ искусства, на алтаряхъ, передъ которыми курится иміамъ, часто зажженныя собственными руками этихъ самыхъ жрецовъ?‘
Поврьте: талантъ настоящій никогда не служитъ постороннимъ цлямъ и въ самомъ себ находитъ удовлетвореніе, окружающая его жизнь даетъ ему содержаніе, онъ является ея сосредоточеннымъ отраженіемъ, но онъ также мало способенъ написать панегирикъ, какъ и пасквиль… Въ конц концовъ — это ниже его. Подчиниться заданной тем или проводить программу могутъ только т, которые другого, лучшаго не умютъ’.
Къ этимъ прекраснымъ и сильнымъ словамъ я прибавлю отъ себя одно небольшое ограниченіе: бываютъ случаи, что истинные художники по натур, вслдствіе-ли истощенія творчества, или оскорбленнаго самолюбія, или вслдствіе убжденія, что они нашли новое слово, приходятъ къ заключенію, что они призваны указать дорогу заблудшемуся обществу, устремляются проводить программу, даютъ намъ не живые образы, а передовыя статьи въ форм романовъ и драмъ, ну, тогда они перестаютъ быть художниками, и ихъ произведенія поступаютъ въ разрядъ скучныхъ.
Ни по свойствамъ натуры, ни по условіямъ жизни, съ Диккенсомъ не могло случиться ничего подобнаго, и повторяю: романъ его, проводя тенденцію, остается глубоко — художественнымъ произведеніемъ. Вс лица романа — живыя, типы — законченные, идея проявляется не въ разсужденіяхъ, а въ дйствіи, которое идетъ быстро, безостановочно, нтъ натяжекъ и преувеличеній, нтъ ходульныхъ лицъ, устами которыхъ говоритъ авторъ, читатель съ неослабнымъ интересомъ слдитъ за судьбою несчастныхъ дтей и несчастнаго отца — мучениковъ системы.
Дти страдаютъ, страдаютъ съ первыхъ лтъ своей жизни, страдаютъ нравственно въ то время, когда при нормальномъ воспитаніи, дти не должны знать никакихъ страданій, кром не зависящихъ отъ ихъ родителей страданій физическихъ. Пока они малы, страдаютъ вслдствіе непомрныхъ, сухихъ и неинтересныхъ уроковъ. Когда они сжуютъ, наконецъ, горькій корень ученія, и ихъ выдрессированные образцовыми учителями умы начинаютъ безъ особаго труда вбирать мудрость, они страдаютъ отъ томительной скуки и однообразія своихъ занятій, страдаютъ оттого, что не видятъ ни съ чьей стороны ласки и сердечнаго участія, которое нужно ребенку, какъ солнце цвтку, страдаютъ оттого, что имъ приходится уходить въ себя, скрытничать и лицемрить въ т годы, когда это противуестественно и почти невозможно.
Романъ Диккенса занимается судьбой двухъ старшихъ дтей м-ра Грэдгринда, дочери Луизы и сына Томаса. Одновременно съ ними растетъ и развивается, но совершенно въ иную сторону, двочка No 20, Сисси Джюпъ, дочь клоуна изъ цирка, проведшая раннее дтство въ сред уличныхъ фигляровъ, людей безалаберныхъ, безшабашныхъ, въ глазахъ м-ра Грэдгринда людей безусловно вредныхъ, но свободныхъ отъ всякой системы. Сисси Джюпъ воспитывается въ школ м-ра Грэдгридда, но она попала туда слишкомъ поздно: голова, а еще боле того ея сердце не могло воспринять во всей чистот реальнаго воспитанія, и она выросла простой, наивной, но доброй и честной двушкой, способной, благодаря своимъ добрымъ инстинктамъ, подняться до высокой степени героизма, до героизма безсознательнаго.
Луиза Грэдгриндъ — одинъ изъ лучшихъ идеальныхъ характеровъ Диккенса — двушка умная, способная, съ душею отъ природы мягкой и воспріимчивой, наклонной къ беззавтному самопожертвованію, воспитаніе изломало ее и замучило. Ничему не удивляйся, твердилъ ей безпрестанно отецъ, и она стала на видъ сдержанной, холодной. Сказокъ, романовъ и стиховъ она не читала, а въ разговорахъ отца и его пріятелей всякое сильное чувство, всякое идеальное движеніе души человческой оказывалось вздоромъ, нелпостью, неразуміемъ, и Луиза привыкла тщательно таить даже любовь къ близкимъ ей. Свтлой стороны жизни она не звала, впереди не видала ничего хорошаго, такъ какъ не могла-же она, подобно отцу, мечтать о мст въ парламент или о полученіи ста процентовъ на сто при выгодной торговой сдлк, а для того, чтобы мечтать о роскошномъ салон, рысакахъ и карет, она была слишкомъ умна и развита. Въ гостинной своей вчно больной и ничтожной матери, въ кабинет ‘чрезвычайно практичнаго’ отца она не видала молодыхъ людей, не видала никого, кром постителей, приходившихъ по дламъ, и друга дома — банкира Боундерби, ровесника ея отцу, самодовольнаго, отвратительнаго хвастуна, у котораго меркантильный взглядъ на людей исходитъ не изъ односторонней системы, а изъ сухаго, черстваго, эгоистическаго сердца, М-ръ Боунддерби преслдовалъ Луизу своими нжностями, когда она была еще ребенкомъ, и страшно опротивлъ ей. Она выросла, Боундерби сдлалъ ей предложеніе, отецъ статистическими цифрами доказалъ ей, что три четверти браковъ на земномъ шар заключаются при условіи перевса въ годахъ со стороны жениха, статистика отца не убдила-бы ее, но, выйдя за Боундерби, она могла облегчить жизнь единственному на земл предмету ея привязанности — брату Томасу, служившему въ банк Боундерби, — и она пожертвовала собой.
Томасъ, братъ Луизы, — другой плодъ крайне реальной системы воспитанія м-ра Грэджимда. Отъ природы онъ тупй, эгоистичнй сестры.
Диккенсъ вообще женственный писатель, его женскіе типы выше нравственно, чище, онъ признаетъ за женщиной большую степень того, что онъ цнитъ выше всего въ человк — силы любви, способности къ самопожертвованію. Не мене сестры томится Томасъ отъ сухаго, односторонняго воспитанія, скрывающаго отъ него лучшую сторону жизни, но результатъ этого томленія — другой, на первое время совершенно противоположный. Луиза не ждетъ для себя отъ жизни ровно ничего, махнула на свое будущее рукой, Томасъ ждетъ — не дождется того времени, когда онъ покончитъ съ своимъ скучнымъ ученіемъ и вступитъ въ жизнь, гд онъ мечтаетъ вознаградить себя добываемыми за деньги наслажденіями за вынужденный постъ.
Таково воспитаніе, таковы идеи, съ которыми молодые люди вступаютъ въ жизнь. Послдующее является необходимымъ слдствіемъ предыдущаго: Томасъ длается кутилой самаго дурнаго тона. ‘Въ высшей степени замчательно, иронизируетъ поэтъ, что молодой человкъ, воспитанный по строго выдержанной систем неестественнаго угнетенія, сталъ лицемромъ, а это именно случилось съ Томасомъ. Въ высшей степени странно, что молодой человкъ, которому не давали свободы и на пять минутъ, оказался неспособнымъ управлять собой, а между тмъ это случилось съ Томасомъ. Совсмъ нельзя было ожидать, что молодой человкъ, воображеніе котораго было задушено въ зародыш, попалъ подъ власть его тни, стремленія къ грязнымъ чувственнымъ наслажденіямъ, а между тмъ такое чудо совершилось’.
Не имя понятія объ идеальныхъ наслажденіяхъ, онъ стремится къ реальнымъ, попавъ въ кругъ такихъ-же какъ онъ шалопаевъ, онъ прокучиваетъ цлыя ночи на пролетъ, проигрываетъ сперва свои деньги, потомъ деньги, которыя тайкомъ отъ ненавистнаго мужа даетъ ему сестра, когда у ней нтъ больше денегъ, онъ длаетъ ей сцены, зачмъ она для доставленія ему средствъ не поддлывается къ мужу, наконецъ, запутавшись въ долги, онъ обкрадываетъ банкъ своего принципала, совершаетъ самое грязное преступленіе и совершаетъ его самымъ грязнымъ образомъ, сваливая всю вину на неповиннаго ни въ чемъ работника. Уличенный и обличенный, онъ высказываетъ не раскаяніе, а озлобленіе противъ отца и даже сестры, которая не согласилась помочь ему оболгать невиннаго.
Судьба Луизы въ своемъ род также трагична. Обстоятельства сталкиваютъ ее съ человкомъ изъ другой сферы, красивымъ, изящнымъ, ловкимъ, но испорченнымъ до мозга костей и страдающимъ модной по ту сторону канала болзнью — сплиномъ. Представитель англійской аристократіи, м-ръ Гартгаузъ ни во что не вритъ и убжденъ (если, какъ онъ выражается, столь сильное слово можетъ дать врное понятіе о его ощущеніи), что люди, выдающіе себя за врующихъ, за увлеченныхъ и убжденныхъ, страшные лицемры. Вс политическія и прочія партіи для него безразличны, и онъ присталъ къ парламентской партіи отца Луизы потому, что это общаетъ ему нкоторое развлеченіе. Какъ это не странно съ перваго взгляда, его аристократическая философія, откровенно имъ развиваемая, сближаетъ его съ представительницей буржуазіи — Луизой. Ее учили преклоняться только передъ пользою и расчетомъ, она не приняла этого ученія, но и была лишена возможности выработать себ другое. Является человкъ, который не видитъ пользы и въ самой польз, считаетъ безсмысленнымъ и самый разсчетъ, и его беззавтный нигилизмъ, выражаемый въ изящной, по своему наивной и искренней форм, влечетъ ее къ себ.
Съ тому-же наблюдательный и опытный ловеласъ замчаетъ ее слабую струнку — привязанность къ кутил брату и, прикинувшись его покровителемъ, получивъ власть надъ нимъ, пріобртаетъ власть и надъ сестрой (подобно тому, какъ въ роман ‘Домби и сынъ’ Каркеръ, пользуясь любовью Эсири къ Флоренс, пріобртаетъ власть надъ первою),
Диккенсъ — англичанинъ и моралистъ, онъ не можетъ допустить до измны супружескому долгу женщины, для которой онъ стремился завоевать симпатію читателя, въ ршительную минуту Луиза бжитъ къ своему отцу и, повергнувъ его въ отчаяніе живымъ доказательствомъ негодности его системы, молитъ спасти ее отъ нея самой.
Ея честь спасена, но жизнь разбита, и этой женщин, такъ щедро одаренной отъ природы, предстоитъ одинокое и безрадостное существованіе, а все благодаря ужасной систем!
Еще рзче, положительно или отрицательно, характеризуется система на второстепенныхъ лицахъ.
Въ школ Грэдгринда былъ идеально исполнительный ученикъ Битцеръ, поступившій потомъ на службу въ банкъ Боундерби. Когда несчастный Грэдгриндъ, убдившись въ преступности сына, хочетъ дать ему возможность убжать отъ позора и наказанія за море, Битцеръ шпіонитъ за ними и является въ ршительную минуту, чтобъ помшать исполненію этого плана.
— Битцеръ! есть-ли у тебя сердце? спрашиваетъ его несчастный отецъ.
— Безъ сердца не было-бы и кровообращенія, отвчаетъ юный реалистъ. Не сами-ли вы учили насъ, что надо во всхъ вопросахъ руководствоваться ариметикой? Ариметика доказала мн, что мн выгодно предать м-ра Томаса полиціи и получить его мсто въ банк!
А Сисси Джюпъ, дочь паяца (двочка No 20), не бывшая въ состояніи, не смотря на все свое усердіе, усвоить и четвертой доли ‘фактовъ’, предложенныхъ ей въ школ, не понявшая и самыхъ простыхъ политико-экономическихъ принциповъ, оказалась ангеломъ хранителемъ несчастнаго семейства. Она заслужила привязанность больной и ничтожной м-съ Грэдгриндъ, которая только на смертномъ одр поняла, что среди всхъ ‘логій’, изученныхъ ея дтьми, не было чего-то очень нужнаго, она внесла элементъ любви и сердечности въ воспитаніе маленькой сестры Луизы, она спасла честь Луизы, убдивъ (не умомъ, а сердцемъ) м-ра Гарстгауза немедленно удалиться изъ города. Черезъ своихъ старыхъ друзей, членовъ бродячаго цирка, она спасаетъ проворовавшагося Томаса. Паяцы и клоуны съ помощью ученой собаки и лошади спасаютъ сына, спасаютъ честь м-ра Грэдгринда, глубоко презиравшаго и энергично ихъ преслдовавшаго въ т дни, когда онъ врилъ въ непогршимость своей системы, спасаютъ не смотря на всю энергію врнаго сына системы Битцера, не изъ-за денежной награды, а изъ благодарности за то, что онъ презрлъ дочь ихъ несчастнаго товарища.
‘Сквайръ, говоритъ глава цирка, м-ръ Слири: дайте вашу руку въ первый и послдній разъ, не будьте жестоки къ намъ, бднымъ бродягамъ. Не все же людямъ учиться и работать: они не такъ созданы, имъ нужно и позабавиться. Мы нужны вамъ, не смотрите на насъ только съ дурной стороны, посмотрите иногда и съ хорошей’.
Какое нравоученіе можетъ вывести педагогъ изъ этихъ двухъ романовъ? Въ пользу какой изъ двухъ системъ, споръ о которыхъ такъ набилъ намъ оскомину, склоняется великій романистъ? Трудно сказать! онъ противъ обихъ въ ихъ крайнемъ примненіи. Прежде всего онъ противъ того, что есть общаго у школы д-ра Блимбера и школы Грэдгринда. А общаго при всемъ кажущемся несходств Овидія и греческаго синтаксиса съ одной стороны, и естественныхъ наукъ съ статистикой съ другой — не мало. Прежде всего общая черта — односторонность системы воспитанія въ обихъ школахъ: въ одной — на сцен только міръ отжившій и мертвые языки, въ другой — только сухая прозаичная современность, а такая односторонность — уродство, абсурдъ, способный уничтожить вс добрыя стороны системы. Дале, и д-ръ Блимберъ и м-ръ Грэдгриндъ вчно и непрестанно длаютъ одну и ту-же ошибку, обезсиливающую и разрушивающую вс ихъ благія намренія, страшную, противуестественную, хотя и распространенную ошибку, за которую, по настоящему, слдовало-бы немедленно гнать изъ школы учителя и воспитателя (еслибъ его можно было замнить лучшимъ): они не хотятъ понять, что дти — дти, а не взрослые, они требуютъ отъ дтей такой-же серьезности, такой-же силы воли, такой-же крпкой головы, такого-же взгляда на жизнь, какъ у нихъ самихъ, и, не находя этого, терзаютъ и ломаютъ ихъ дтскія головы и сердца. Сторонникъ реализма Грэдгриндъ иметъ въ дтской натур опредленнаго врага — воображеніе, которое онъ и гонитъ вонъ всми силами, и мы видли какіе печальные результаты получаются отъ этого, по мннію Диккенса. Въ классической школ изучаются Гомеръ и Овидій, слдовательно, воображеніе не можетъ быть тамъ въ такомъ загон, но дтямъ и юношамъ, томящимся за непрестаннымъ зубреніемъ и экстемпораліями, некогда мечтать или читать сказки и романы. Докторъ съ его многоучеными помощниками вдалбливаютъ поэтовъ въ головы ученикамъ только со стороны формальной, добродушный м-ръ Тутсъ столько-же знаетъ объ эстетической сторон древности, сколько и Томасъ Грэдгриндъ.
Два романа, мною вкратц изложенные, представляютъ отрицательные педагогическіе взгляды Диккенса. Подробно, обстоятельно и съ жаромъ Диккенсъ объясняетъ читателямъ какъ не слдуетъ воспитывать дтей. Какъ-же слдуетъ ихъ воспитывать, по его мннію? какъ устроить хорошую школу?
Требовать изображенія идеальной школы, идеальныхъ педагоговъ, какъ и вообще идеальныхъ людей, мы не вправ отъ истиннаго поэта, который долженъ изображать дйствительность, а не небесные идеалы, но до извстной степени отвтъ на этотъ вопросъ (хоть, конечно, далеко не съ такой полнотой) даетъ намъ третій романъ Диккенса, извстный всмъ намъ — не мене ‘Домби и сына’ — Давидъ Копперфильдъ. Герой этого романа проходитъ дв школы, въ одной онъ начинаетъ, въ другой — заканчиваетъ свое воспитаніе. Об школы классическія, но отличающіяся другъ отъ друга, какъ небо отъ земли, характеристика первой необходима для справедливой оцнки второй.
Первая школа, куда отдалъ героя злой вотчимъ, называется Салемъ-Гаусъ. Ея директоръ м-ръ Крикль — человкъ совершенно невжественный, онъ прежде торговалъ хмлемъ и, проторговавшись, обратился къ педагогіи, какъ къ занятію не рискованному, но хлбному. Набравъ учителей подешевле, онъ открылъ частную школу, и скоро нашлось много охотниковъ помщать къ нему дтей, такъ какъ бралъ онъ не дорого (иначе-бы вотчимъ Давида не отдалъ его сюда), общалъ сломать и обдлать строгостью какой угодно дтскій характеръ, а родителямъ, очень снисходительнымъ, общалъ поставить ихъ сына въ совершенно особыя условія (такъ у него воспитывается сынъ богатой, страшно самолюбивой за себя и за сына аристократки Стирфортсъ, которая предпочла эту плохую школу всмъ другимъ, потому что въ школ м-ра Крикля сынъ ея былъ на особомъ положеніи: онъ обдалъ съ семействомъ директора, никогда не подвергался наказаніямъ и могъ смло грубить учителямъ).
Не будучи въ состояніи по своему невжеству учительствовать, м-ръ Крикль воспитывалъ порученныхъ ему мальчиковъ. ‘Я готовъ думать, говоритъ Диккенсъ, что никогда не было на свт человка, который-бы съ такимъ наслажденіемъ отправлялъ свою обязанность, какъ м-ръ Крикль. Истязаніе учениковъ доставляло ему ту радость, съ которой голодный утоляетъ голодъ. Я увренъ, что онъ, въ особенности, не могъ устоять, когда видлъ полненькаго мальчика, въ такомъ субъект былъ для него источникъ безпокойнаго желанія, которое не умолкало до тхъ поръ, пока не удавалось ему приколотить и отмтить его на весь день. Я самъ былъ довольно полонъ и знаю, что это значитъ. И теперь, когда я вспомню про него, кровь приливаетъ у меня къ сердцу, потому что я знаю, что онъ былъ неспособное животное, не имвшее никакихъ правъ на довріе, которымъ пользовался, также какъ и на то, чтобъ быть лордомъ-адмираломъ или главнокомандующимъ, въ обоихъ этихъ званіяхъ онъ сдлалъ-бы, вроятно, мене зла’.
‘Вотъ сижу я опять въ класс, смотрю ему въ глаза — смотрю съ трепетомъ, между тмъ какъ онъ линуетъ ариметическую тетрадъ для другой жертвы, которой руки за минуту передъ тмъ были избиты тою-же линейкой и которая старается стереть слды побоевъ носовымъ платкомъ. Я смотрю въ глаза ему не отъ праздности, но болзненно къ нимъ прикованный, въ робкомъ желаніи узнать, что начнетъ онъ длать посл, и моя-ли будетъ очередь страдать или кого другаго? Рядъ маленькихъ мальчиковъ возл меня наблюдаетъ за его глазами съ такимъ-же участіемъ. Я думаю онъ это замчаетъ, хотя и длаетъ видъ, что не замчаетъ. Линуя тетрадь, онъ длаетъ страшныя рожи, и вдругъ взглянетъ на насъ, мы вс задрожимъ и наклонимся къ книгамъ. Минуту спустя мы опять смотримъ на него. Вотъ приближается къ нему, по его зову, несчастный преступникъ, виновный въ томъ, что не окончилъ своей задачи. Преступникъ бормочетъ извиненія и увряетъ, что онъ завтра непремнно будетъ исправне. М-ръ Крикль, прежде чмъ начнетъ бить его, отпуститъ шутку, и мы смемся ей — несчастные щенки, съ лицами блдными, какъ полотно, а душа уходитъ въ пятки’.
‘Въ школ, гд господствовала одна жестокая строгость, едва-ли могло успвать ученіе. Я думаю мои товарищи были такіе невжды, какихъ только можно найти между школьниками, ихъ слишкомъ много били и мучили за ученіе, они также мало могли въ этомъ успть, какъ можетъ успть въ чемъ нибудь человкъ, который всю жизнь борется съ нуждой и несчастіемъ’.
Какъ блдно, сравнительно съ этимъ краснорчивымъ описаніемъ, описаніе Кентерберійской школы д-ра Стронга, куда попалъ Давидъ Копперфильдъ посл смерти матери, посл своихъ страданій въ винной контор и скитаній по большимъ дорогамъ. Но что длать! Идеалы трудно поддаются описанію, и, кром того, мы знаемъ изъ біографій автора, что самъ онъ въ дтств въ такой школ не былъ. Это тоже частная школа и, слдовательно, личность директора иметъ въ ней огромное значеніе, обусловливаетъ ея характеръ.
Д-ръ Стронгъ, — сдой старикъ, человкъ обладающій огромными знаніями по классической филологіи, посвящавшій все свободное отъ педагогическихъ занятій время составленію большаго греческаго словаря, который, по разсчету перваго ученика школы, долженъ окончиться ровно черезъ 1649 лтъ, считая съ 62-го дня рожденія доктора. Стронгъ былъ одинъ изъ тхъ, у насъ еще рдкихъ, но часто встрчающихся въ Англіи и особенно въ Германіи, людей, которые, проживъ пять-шесть десятковъ лтъ въ стнахъ своего кабинета, остаются младенцами по своему оптимизму и непрактичности. ‘Докторъ, говоритъ Диккенсъ, былъ обожаемъ всей школой, да и могло-ли быть иначе? онъ былъ такъ человколюбивъ, такъ добродушенъ, что могъ бы тронуть каменное сердце тхъ урнъ, которыя стояли на оград. Когда онъ прогуливался по двору, сопровождаемый воронами и галками, которыя, склонивъ голову на сторону, лукаво смотрли ему въ слдъ, будто увренныя, что имютъ въ житейскихъ длахъ гораздо больше опытности, чмъ онъ, и въ этихъ прогулкахъ подходилъ къ нему какой нибудь бродяга и успвалъ обратить его вниманіе на какой нибудь случай изъ своей печальной исторіи, наврно этотъ бродяга дня на два получалъ вспоможеніе. Вс въ дом такъ это знали, что учителя и надзиратели старались заране отрзать доступъ подобнымъ негодяямъ и отогнать ихъ отъ двора прежде, нежели они успютъ подойти къ доктору. Это исполняли съ успхомъ даже и тогда, когда просители были только въ нсколькихъ шагахъ отъ него, и онъ, ничего объ этомъ не зная, прогуливался тихо взадъ и впередъ. Но вн своихъ владній и безъ посторонней защиты, онъ былъ настоящею овцею этихъ волковъ. Онъ готовъ былъ снять штиблеты съ ногъ своихъ и подать ихъ просителю‘.
Пансіонеры завтракали, обдали и пили чай вмст съ нимъ и его женой (дтей у него не было), и приходящіе ученики часто приходили къ нему на правахъ друзей дома, его семейныя дла были извстны всмъ и каждому. О тлесныхъ или какихъ-бы то ни было суровыхъ наказаніяхъ въ школ не могло быть и рчи.
Я увренъ, что по мннію многихъ узкоголовыхъ педагоговъ, такой непрактичный человкъ не могъ быть хорошимъ директоромъ, что такое фамильярное обращеніе съ учениками должно было разрушить школьную дисциплину. е то говорятъ Диккенсъ:
‘Школа д-ра Стронга была превосходное учебное заведеніе, и такъ отличалось отъ школы м-ра Крикля, какъ добро отъ зла. Въ ней все было прилично и благородно, она была основана на здравой систем, которая требовала, чтобъ между учениками во всемъ преобладала правда и честность. Мы вс это чувствовали и съ своей стороны старались поддержать славу заведенія и сохранить ее неприкосновенной. Вслдствіе этого мы все боле и боле привязывались къ нему любовью (по-крайней мр, я это чувствовалъ и въ продолженіе моего учебнаго курса никогда не замчалъ другаго чувства ни въ комъ изъ моихъ товарищей) и, руководимые собственнымъ рвеніемъ, старались принести ему честь. Въ свободное отъ ученія время мы занимались прекрасными играми и пользовались совершенною свободою, но и тутъ поддерживали о себ хорошее мнніе во всемъ город и никакимъ поступкомъ не помрачали добраго имени воспитанниковъ д-ра Стронга.‘
Какъ англичанинъ, Диккенсъ не одинъ разъ и съ удареніемъ говоритъ о школьныхъ играхъ. Извстно, что жизнь англійскаго школьника и даже англійскаго студента состоитъ изъ двухъ половинъ, и трудно сказать, которая изъ нихъ для него важне: та ли, которая посвящена умственному труду или та, которая посвящена состязательнымъ играмъ, требующимъ ловкости и силы. Даже въ университет первый гребецъ или первый боксеръ пользуется не меньшимъ уваженіемъ товарищей, какъ и первый математикъ или первый классикъ. Маленькій Давидъ, отвыкшій отъ игръ въ годы своихъ испытаній, поступивъ снова въ школу, чувствовалъ себя вслдствіе этого на первое время также неловко, какъ и вслдствіе своего научнаго невжества. Силой воли и способностями онъ вскор сравнялся съ товарищами, а потомъ и перегналъ ихъ, какъ въ томъ, такъ и въ другомъ отношеніи. Онъ пріобрлъ всеобщую любовь, а для него самого директоръ школы докторъ Стронгъ остался на всю жизнь однимъ изъ самыхъ чистыхъ и благотворныхъ воспоминаній.

——

‘Поэтъ мыслитъ образами’, и комментаторъ или читатель, желающій воспользоваться результатами наблюденій и размышленій генія, долженъ перенести эти конкретные образы на абстрактный языкъ общихъ выводовъ. Постараюсь воспользоваться такимъ образомъ вышеприведенными романами Диккенса. Можетъ быть, нкоторые изъ этихъ выводовъ окажутся полезными для присутствующихъ здсь отцевъ и матерей и даже — едва смю на это надяться — хоть нсколько повліяютъ на тхъ, кому поручено вдать нашу общественную школу въ настоящее критическое для нея время.

——

Не начинайте учить дтей слишкомъ рано и никогда не задавайте имъ больше работы, нежели можетъ безъ затрудненія и утомленія вынести голова ребенка. Результатомъ нарушенія этого правила будетъ или преждевременная смерть, или полное притупленіе умственныхъ способностей, а при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, отвращеніе ребенка отъ непосильной науки и, слдовательно, полная невозможность приложить пріобртенное ученіемъ къ жизни.
Располагайте ученіе такимъ образомъ, чтобъ впродолженіи всего школьнаго періода ребенокъ имлъ досугъ для развлеченій и для игръ съ товарищами, эти игры необходимы и для развитія физическихъ силъ и для выработки характера. Развлеченія, свойственныя каждому періоду дтства, должны пополнять проблы ученья, слушать сказки въ раннемъ дтств, читать хорошіе романы въ отрочеств не только не вредно, но полезно и даже необходимо: въ поэзіи есть своя живая мораль, которую не могутъ замнить сухія нравоученія. Подавлять воображеніе, фантазію также неразумно, какъ и подавлять другую полезную способность души человческой, такое насиліе, уродываніе жестоко можетъ отмстить за себя впослдствіи {Идея о гибельныхъ результатахъ такого уродыванія положена, какъ извстно, въ основу повсти Тургенева: ‘Фаустъ’.}.
Вообще ни въ чемъ не насилуйте дтской природы, а только регулируйте ея проявленія, ребенку доставляетъ удовольствіе общество взрослыхъ — пусть онъ тутъ сидитъ, не ведите только при немъ вредныхъ для него разговоровъ рвется онъ на улицу — пусть его идетъ, только бы не оставался тамъ слишкомъ долго, стремится онъ въ кухню поболтать съ своей нянькой или дворникомъ — не препятствуйте ему безусловно и въ этомъ: между простонародьемъ гораздо больше хорошихъ и честныхъ людей, нежели обыкновенно думаютъ. Держать ребенка подъ стекляннымъ колпакомъ значитъ готовить для него тяжелыя испытанія, а можетъ быть и несчастья въ будущемъ.
Суровыя и унизительныя наказанія — страшный, ни съ чмъ несравнимый вредъ для ребенка. Съ одной стороны они озлобляютъ его противъ воспитателей и лишаютъ послднихъ возможности имть нравственное вліяніе на воспитанника, съ другой — развиваютъ въ душ послдняго вс низкіе инстинкты раба, пріучаютъ его хитрить, лгать, обманывать, подличать и мстить за слабйшихъ за т страданія, которыя онъ испытываетъ отъ сильнйшихъ.
Рабскій страхъ возбуждаютъ тираны (а изъ тирановъ самый гнусный видъ — тираны дтей, существъ слабыхъ, нжныхъ и беззащитныхъ), истинные воспитатели внушаютъ любовь и уваженіе, и этими могучими орудіями они могутъ все сдлать изъ порученнаго имъ субъекта.
Приступать къ воспитанію ребенка съ убжденіемъ въ испорченности его природы также нелпо и дико, какъ вести противъ непріятеля армію съ убжденіемъ, что она вся состоитъ изъ подлыхъ трусовъ. Надо врить въ чистоту дтской натуры, въ добрые инстинкты, надо доврять ребенку, показывать (не лицемря) уваженіе къ его человческому достоинству, и онъ не обманетъ доврія, у него разовьется чувство чести (зачатки котораго даны самой природой), самый сильный рычагъ въ великомъ дл воспитанія будущаго человка.
Также ошибочно убжденіе, что дти не оцниваютъ мотивовъ, которые руководятъ взрослыми людьми. Ребенокъ видитъ и понимаетъ гораздо боле, нежели это обыкновенно думаютъ, если онъ не говоритъ объ этомъ — это ничего не доказываетъ, у него нтъ словъ для выраженія отвлеченныхъ понятій, но есть чувство, инстинктъ, посредствомъ котораго онъ опредлитъ безошибочно нравственную цну сталкивающейся съ нимъ личности и ея поступковъ, лицемріе, могущее ввести въ заблужденіе взрослаго, не обманетъ инстинкта ребенка.
Поэтому имть благотворное вліяніе на школу или классъ можетъ только тотъ педагогъ, которымъ руководятъ правда и честность и любовь къ своему длу, воспитатель, видящій въ своей дятельности только средство для наживы денегъ, не внушитъ дтямъ уваженія и доврія, только страхомъ можетъ онъ поддерживать свой кредитъ. А между тмъ это довріе крайне необходимо: не даромъ Диккенсъ говоритъ, что м-ръ Крикль меньше бы надлалъ вреда, будучи лордомъ адмираломъ, чмъ надлалъ его, какъ руководитель школы. Искусство, энергія, опытность могутъ замстить недостатокъ честности (въ высокомъ значеніи этого слова) въ какой угодно сфер человческой дятельности, но не въ сфер воспитанія.
Истинный педагогъ долженъ быть идеально честенъ и справедливъ, денежный или другой матеріальный расчетъ не долженъ играть для него никакой роли, учитель, солгавшій въ присутствіи учениковъ передъ директоромъ, или директоръ, солгавшій передъ ревизоромъ, совершаютъ въ обширныхъ размрахъ преступленіе Каина. Учитель или директоръ, обращающійся иначе съ сыномъ высокопоставленнаго лица и иначе съ сыномъ сапожника, грязнитъ души своихъ питомцевъ. Педагогъ дйствуетъ на дтей не столько тмъ, что онъ говоритъ, сколько тмъ, что онъ длаетъ. Поэтому истинный педагогъ поощряетъ воспитанниковъ къ работ своимъ собственнымъ примромъ, поэтому во глав школы, для пользы взрослыхъ и полувзрослыхъ учениковъ, желательны люди, еще не покончившіе съ наукой. Администраторскія способности стоятъ на первомъ мст въ другихъ сферахъ общественной дятельности, а въ школ цнне всхъ ихъ способность внушить любовь и уваженіе.
Возвращусь на минуту къ больному для нашей школы пункту: за классическую или реальную школу стоитъ Диккенсъ? Для него это вопросъ второстепенный: дло не въ томъ чему учить, а въ томъ, какъ учить.
Хорошій учитель разовьетъ умственныя способности ребенка на минералогіи, плохой — забьетъ ихъ ариметикой и роднымъ языкомъ. Но такъ какъ за классическую школу, за такъ называемыя гуманныя науки, традиціи, такъ какъ за эти гуманныя науки говоритъ ихъ способность развивать разносторонне силы ума, не исключая и воображенія, такъ какъ за нихъ способность вліять и на нравственную сторону будущаго человка, — Диккенсъ за школу классическую, но разумется не за такую, гд изученіе классической древности обращается въ нескончаемое зубреніе грамматики, въ изученіе всхъ нюансовъ употребленія частицы ut и въ вчное писаніе экстемпоралій, короче, не за школу д-ра Блимбера, изъ которой ученики выносили убжденіе, что поэты мечтали, а философы мыслили только для того, чтобъ создать безконечное число грамматическихъ примровъ на истязаніе будущимъ поколніямъ.
Въ заключеніе два слова о взгляд Диккенса на образованіе женщинъ: Диккенсъ англичанинъ старой школы, безусловный поклонникъ семейнаго начала, вн семьи, по его мннію, нтъ счастья, нтъ и жизни. По этому типъ американской двушки, нынче служащей на телеграф, завтра заправляющей школой, послзавтра отправляющейся корреспондентомъ газеты, однимъ словомъ представительницы женскаго труда, далекъ отъ его идеала. Одна изъ самыхъ дкихъ сатиръ, какія я только знаю въ литературахъ древнихъ и новыхъ народовъ, — его сатира въ роман ‘Холодный домъ’ на барынь благотворительницъ. Героиня этого эпизода занимается исключительно корреспонденціей и засданіями по поводу просвщенія африканскаго племени Баріобула-Кха и пренебрегаетъ въ виду этой высокой цли заботами о своей семь: мужъ ея вчно въ проголодь, дти грязны, распущены и избиты, прислуга пьяна, а барыня вся поглощена комитетомъ и перепиской. Нкоторые, пожалуй, выведутъ изъ этого и изъ комической фигуры миссъ Корнеліи Блимберъ заключеніе, что Диккенсъ противъ серьезнаго женскаго образованія, что онъ подобно нашимъ гасителямъ, которые считаютъ себя, неизвстно почему, охранителями семейнаго принципа (число ихъ, къ счастію, становится все меньше и меньше), готовъ ограничить образованіе женщинъ грамотой, шитьемъ, да кухней съ прибавленіемъ, пожалуй, музыки и французскаго языка. Но Диккенсъ не такъ близорукъ, какъ наши гасители. Онъ отлично понимаетъ, что невжество женщинъ не поддерживаетъ, а разрушаетъ семейное начало. Вс героини его романовъ хорошо образованы. Флоренса помогаетъ маленькому Домби одолвать греко-латинскую премудрость д-ра Блимбера, Агнеса помогаетъ Давиду Копперфильду готовить его уроки, которые задаютъ ему въ классической школ д-ра Стронга. Правда, въ томъ-же Копперфильд, Диккенсъ выводитъ на сцену прелестный и съ глубокой симпатіей (источникъ ея мы знаемъ изъ біографіи Диккенса) набросанный типъ двушки изъ разряда тхъ, за которыми у насъ утвердился терминъ: кисейныхъ барышень. Правда, читатель глубоко сочувствуетъ горести героя, потерявшаго въ Дор нжнолюбимую и нжнолюбящую жену, нервный человкъ не въ силахъ удержать слезъ своихъ при чтеніи описанія послдней болзни и смерти Доры, но въ этихъ слезахъ есть и нчто успокоительное: читатель, сжившійся съ интересами героя, знаетъ, что, какъ ни горько Давиду потерять молодую жену, для него такъ лучше. При всей своей прелестной наивности и ангельской доброт, при всей любви, которую чувствовала она къ талантливому мужу, Дора не могла быть хорошей женой, не могла быть подругой и товарищемъ для человка живущаго своимъ трудомъ, тмъ мене она могла быть хорошею матерью и воспитательницею для его дтей которыхъ, къ счастью, у нихъ не было.
Къ счастію дтей не было — печальное счастье для истиннаго защитника семейнаго начала. Семья безъ дтей — не семья, а между тмъ дти — несчастіе въ небогатой семь, гд мужъ цлый день за работой, а жена воспитывалась въ одномъ изъ тхъ пансіоновъ, гд по словамъ Гоголя ‘три главные предмета составляютъ основу человческихъ добродтелей: французскій языкъ — необходимый для счастія семейной жизни, фортепьяно — для доставленія пріятныхъ минутъ супругу и, наконецъ, собственно хозяйственная часть — вязаніе кошельковъ и сюрпризовъ’.
Диккенсъ въ основу воспитанія кладетъ любовь, а гд любви больше, чмъ въ материнскомъ сердц? Слдовательно, мать есть естественная воспитательница и наставница дтей своихъ, и чмъ дольше можетъ она вести дтей своихъ, чмъ позднй будетъ нуждаться въ помощи постороннихъ людей, тмъ лучше, а чтобъ, какъ слдуетъ, учить десяти-одинадцатилтняго сына, чтобъ быть его помощницей и совтницей поздне, въ его школьный періодъ, она сама должна получить прочное и серіозное образованіе, не уступающее мужескому, а такое образованіе, нельзя закончить въ 16—17 лтъ. Вы понимаете, куда и веду рчь, вамъ извстны не безосновательные слухи о проэктируемыхъ въ Харьков высшихъ женскихъ курсахъ. Пожеланіемъ полнаго успха великому длу просвщенія будущихъ матерей и воспитательницъ, просвщенія русской семьи, я заканчиваю свой очеркъ.
Кирпичников Александр Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Речь в память Историографу Российской Империи, Погодин Михаил Петрович, Год: 1827
  2. Нравственный облик Пушкина, Кони Анатолий Федорович, Год: 1899
  3. О вкусе и его изменениях, Мерзляков Алексей Федорович, Год: 1817
  4. H. A. Некрасов, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1903
  5. Ключи тайн, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1903
  6. В. Г. Белинский, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1898
  7. Учение Шиллера о красоте и эстетическом наслаждении, Каленов Петр Александрович, Год: 1891
  8. Речь произнесенная на литературном утре, 6 июня, в Соляном Городке в Петербурге, Миллер Орест Федорович, Год: 1880
Электронная библиотека