ДИИРАМБЪ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ.
ДИИРАМБЪ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ.
Петръ Горскій.
‘Русское Слово’, No 7, 1863
Дифирамб Ивану Петровичу, Горский Петр Никитич, Год: 1863
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Нашъ городокъ, какъ боченокъ сельдями, набить приличными лодьми, такъ что не знаешь, за кого и взяться. Вс ршительно безукоризненные люди, отъ вице-губернатора до городового, отъ предсдателя уголовной палаты до подчастка… Даже арестанты городскего острога, и т въ нкоторомъ род приличные люди, никто изъ нихъ не укралъ боле 500 рублей въ разъ, за то нтъ и такихъ, которые воровали бы по 25, а все по 50, по 75. Меньше этой суммы не стоить и воровать приличнымъ во всхъ отношеніямъ арестантамъ… Кого же прикажете избрать героемъ разсказа, да еще сатирическаго, когда вс хороши? Пантелеймонъ Понкратьичъ — попечитель — человкъ истинно угодный Богу, потому вроятно и начальствуетъ надъ богоугодными заведеніями. Ермолай Агафангеловичъ — винный откупщикъ — просто душка: меньше полтинника подъ кропило не кладетъ… Горя желаніемъ чмъ нибудь служить на пользу отечества, открылъ 83 кабака посл уничтоженія откупа. Губернаторъ — прекраснйшій человкъ. Какъ онъ длаетъ, еслибы вы знали цвты на шляпку жен, да въ этомъ не уступитъ ни одной цвточниц!..
Итакъ возьмемъ личность неопредленной должности, нкотораго чина, чтобъ ни одна должность, ни одинъ чинъ не обидлись. Личность эта — Иванъ Петровичъ Благопріобртаевъ. Кажется, въ этомъ нтъ ничего и ни для кого обиднаго: каждый можетъ быть Иваномъ Петровичемъ, каждый можетъ благопріобртать. Этотъ достойный мужъ славился на всю губернію тмъ, что никогда ни въ чемъ не попался, не сдлалъ ни одного шага необдуманно, очертя голову. Будь Иванъ Петровичъ частнымъ приставомъ, я увренъ, что ни одного бы мертваго тла не было поднято въ его части, ни одной бы не было серьезной оказіи… Онъ приказалъ бы городовому тихонько перетащить найденное на улиц тло въ другую часть, въ другой кварталъ, чтобъ удружить сосду… Это случалось встарину, что покойникамъ, находимымъ на мостовой, или въ рк, приходилось гораздо больше путешествовать по смерти, чмъ при жизни… А все Иваны Петровичи, бывшіе полицейскіе начальники, хлопотали о тотъ, чтобъ нсколько оразнообразить путешествіе гг. покойниковъ до послдняго пріюта… Будь Иванъ Петровичъ чиновникомъ, онъ ни за чтобы не навязалъ себ на шею дла, обремняющаго только совсть, а не кошелекъ, онъ спихнулъ бы съ плечъ это дло на законномъ основаніи. А для чего же и придумано такое множество законовъ, какъ не для того, чтобы Иваны Петровичи могли откручиваться отъ недоходныхъ длъ, на законномъ основаніи? Вотъ отчего просители, подобно помянутымъ покойникамъ, путешествуютъ изъ мста въ мсто, пока не добьются надежнйшаго пріюта — комиссіи прошеній на Высочайшее имя. Однимъ словомъ, задачей всей жизни этого мужа было: удаляться отъ всевозможныхъ непріятныхъ длъ, ни во что не вмшиваться, а все сваливать на другихъ. Согласитесь, что такіе люди пойдутъ далеко въ такомъ просвщенномъ государств, которое, такъ сказать по малолтству, не могло еще вполн устроиться и выбросить, какъ ни къ чему негодную втошь — Ивановъ Петровичей…
Тихо, чинно, какъ подобаетъ всякому благонамренному гражданину, Иванъ Петровичъ доживаетъ пятый десятокъ въ непрестанномъ служеніи любезному отечеству и раченіи о семейств, которому оставить наврное 200 тысячъ безгршныхъ. Мимоходомъ скажу, что ныншніе чиновники потеряли секретъ наживать дома, деревни, капиталы изъ ничего, какъ ученые потеряли секретъ греческаго огня. Но Иванъ Петровичъ обладаетъ этимъ секретомъ и говорить, что какъ для греческаго огня нуженъ особенный составъ, такъ и для невиннаго наживанія сотенъ тысячъ нуженъ особенный составъ присутственныхъ мстъ… А составъ присутственныхъ мстъ при ныншнемъ правительств такой, что никакіе Рожеры-Баконы, Бертольды Шварцы, Иваны Петровичи по части благопріобртеній новаго пороху не выдумаютъ…
Иванъ Петровичъ наступилъ на службу только съ родительскими молитвами да съ тремя грошами. Два капитала, которыми такъ богаты многіе: бдность и благородство, ни къ чему бы его не повели, еслибъ онъ не былъ надленъ отъ Всевышняго особеннымъ даромъ благопріобртенія. Въ доказательство возьмемъ нкоторыя частности изъ его жизни.
— Погляди Варя, какъ намъ Господь Богъ подаетъ въ окошко, сказалъ онъ однажды своей супруг, по прошествіи трехъ лгь нахожденія на коронной служб.
И при этомъ открылъ передъ женой старинный отцовскій сундукъ, оклеенный изнутри картинками модъ временъ Павла I. Тамъ, на одной сторон лежали лобанчики, арабчики, на другой — радужныя сренькія и пеструшки.
— Мать моя, споручница всхъ страждущихъ! воскликнула супруга, при вид такого умилительнаго зрлища. Г-жа Благопріобртаева, имя десять тысячъ родительскихъ, цлый вкъ плакалась на свою бдность, считала себя ‘страждущей’,— поэтому считала себя въ прав прибгать къ заступниц. Постоянно кряхтя и охая, стуя на свою бдность, она воровала гривеннички, четвертачки у зазвавшаго мужа, прятала все это въ особые мшечки, узелки, съ самою благонамренною цлью, именно — обрадовать мужа въ день его рожденья, имянинъ. Значитъ, супруги такого сорта самыя благонамренныя воровки изъ всхъ, какія есть на земномъ шар.
— Да гд ты столько набралъ денегъ? спросила она у мужа:— вдь когда на мн женился, у тебя только и было двое пантолонъ…
— Встимо, Богъ подалъ, отвчалъ мужъ, закрывая сундукъ.
— Подымемъ скоре на домъ Владычицу! воскликнула жена:— говорятъ, ее теперь поднять дешевле стоить, вс большіе господа разъхались…
— Боюсь, голубеночекъ! Она, матушка, разгнвается, что я дерзнулъ тревожить ее нечестивыми своими молитвами, возразилъ мужъ:— не лучше ли прежде отьисповдываться?..
— Что ты такое говоришь?! разв это нечисто нажито?..
— Скажу посл, матушка, надо прежде поговть недльку, чтобъ очистить свою совсть…
— Да скажи, какой грхъ тяготитъ твою душу? спросила жена, раззадорившая до послдней степени свое бабье любопытство: — вдь ты все пріобрталъ безгршно — отъ просителей, вдь такъ вс у насъ пріобртаютъ…
— Отъ, тяжело мн! надо все какъ нибудь загладить…
— Ты выбери построже священника, который бы лучше всхъ исповдывалъ. Вотъ у Антипія — ‘зубного цлителя’ хвалятъ:— удивительно строгій свящининнъ:— ни одного грха не дастъ утаить, все выпытываетъ. Да потомъ какъ начнетъ увщевать, такъ даже слеза прошибетъ…
— Хорошо, что сказала, я буду говть непремнно у Антипія.
— Да какъ начнетъ, да какъ начнетъ! ‘Такъ ли, говорить, мы живемъ, какъ евангеліе велитъ? Да мы должны отречься отъ всхъ благъ земныхъ, продать все имущество, а не пріобртать’.
— Да гд живетъ священникъ?
— Въ собственномъ дом, такой огромный, тысячъ двсти стоитъ…
— Пойду непремнно въ нему. Да вотъ еще я въ чемъ гршенъ: прошлый разъ пожаллъ двухъ рублей дать попу за молебенъ!
— Ай-ай-ай! Во всемъ покайся, слышишь?
— Просвиру-то я теб невынутую принесъ, а сказалъ, что вынутую…
— Ай-ай-ай! воскликнула жена, качая головой:— открой и это на духу…
— Знаешь ли еще что?.. Я сжегъ… я сжегъ… 15 втряныхъ мельницъ…
— Какъ сжегъ, по неосторожности?..
— Нтъ, не по неосторожности… Я сжегъ… злонамренно…
— Злонамренно?!. объясни, какимъ образомъ?..
— Долго разсказывать, я получилъ за это десять тысячъ…
— Десять тысячъ еще, кром тхъ, что я видла въ сундук?..
— Кром тхъ…
— Ахъ, какъ хорошо!.. Да поставилъ ли ты хоть свчу Николаю угоднику, или Неопалимой купин?..
— Нтъ не поставилъ.
— Чего же ты думаешь? Ступай скорй въ церковь, закажи на завтра молебенъ, поставь свчъ побольше!.. Можетъ, быть Богъ-батюшка все проститъ теб!.. Ахъ, какой грхъ!..
— Оттого-то я теб и покаялся, душа не вынесла.
— Сегодня среда. Ты съ какимъ сахаромъ пилъ чай?
— Со скоромнымъ.
— Ай-ай-ай! Ужъ теерь цлую недлю, не жди отъ меня скоромнаго сахару. Объ говядин и не думай. Вотъ твоя пища: стерляжья уха, осетрина, кулебяка — больше ничего… Надо жъ какъ нибудь хоть постомъ грхи загладить, а скажи, сколько тысячъ у тебя всего на всего?
— Да тысячъ тридцать наберется.
— И я тебя обрадую: я скопила въ эти три недли до 50 р.
— Ну, спасибо, душка, поцлуй меня за это, да почеши за ушами.
Иванъ Петровичъ ужасно любилъ, чтобы у него чесали за ушами. Онъ уткнулъ голову между ея колнями, она начала зудить легонько пальчиками по его лысин, чтобы ввести его въ сладкую дремоту. Такимъ образомъ, совсть обоихъ супруговъ успокоилась, Тмъ боле, что Иванъ Петровичъ общалъ поставить множество свчей къ Неопалимой купин, Николаю угоднику, отъисповдаться у строгаго священника, не сть ничего, кром кулебякъ, ухи стерляжей и, что всего важнй, цлую недлю кушать чай съ постнымъ сахаромъ.
Вы бы посмотрли, какъ онъ былъ всегда безукоризненно одтъ! Ни одной крапинки, ни одного пятнышка на благоприличномъ во всхъ отношеніяхъ пальто. На шляп, на сапогахъ ни одной пылинки, даже самыя эти пылинки, носясь міріадами въ воздух, боялись прикоснутся къ Ивану Петровичу. Отъ какой-то кошачьей аккуратности онъ ршительно потерялъ способность пачкать брюки, калоши, и тамъ гд иной вржется въ грязь по колно, онъ проскакивалъ, какъ, кошка, длая удивительныя вольты съ камушка на камушекъ… Любо было на него посмотрть, когда онъ пробирался по лужамъ, на недостатокъ которыхъ нельзя нашему городу пожаловаться. Ставши обими ногами на два выдающіеся изъ воды камушка, онъ смахивалъ на колосса родосскаго и потомъ, съ упругостью резиннаго мячика, давалъ такого стречка на ближайшій островокъ, что толпа останавливалась звать.
Надо было видть одни сапожки Ивана Петровича,— гд онъ доставалъ такую блистательную ваксу, одинъ Богъ вдаетъ, у самого господина губернатора сапоги никогда не достигали до такой зеркальности, какъ сапоги Ивана Петровича. Когда онъ проходилъ по улиц, то вс дома, крыши, встрчные пшеходы отражались въ обратномъ вид въ его сапожкахъ. Цлый столбъ свта переливался на его лоснайщеся шляп. Ни одна морщинка не дерзала сложиться у колнъ, или у носковъ, какъ это бываетъ у остальныхъ смертныхъ. Глядя на его безукоризненность, можно было подумать, что онъ свалился къ намъ съ облаковъ и свалился не одинъ, а купно съ своей супругой Варварой Виссаріоновной. Я полагаю, что безошибочности въ дйствіяхъ Ивана Петровича много способствовало то, что онъ во всхъ длахъ, какъ бы он ничтожны ни были, обращался за совтомъ къ Варвар Виссаріоновн. Мы уже видли, что прежде чмъ отьисповдываться у строгаго батюшки, онъ каялся передъ своей супругой. Онъ чувствовалъ особую наклонность излиться передъ женой, когда она щекотала у него за ушами, она также чесала ему икры, но только доставляла мужу это удовольствіе тогда, когда ангелы небесные ниспосылали ему не мене 200 рублей.
— А что, таракашечка, говаривалъ онъ жен:— какой фракъ приличне надть, чтобъ поздравить начальника съ праздникомъ,— синій изкрасна, или коричневый изсра?
— Конечно, синій: онъ будетъ напоминать начальнику, что душа его подчиненнаго такъ же чиста, какъ сводъ небесный.
— А какую жилетку приличне надть на вечеръ къ начальнику? спрашивалъ Иванъ Петровичъ.
— Конечно, блую: блый цвтъ будетъ показывать начальнику, что ты еще невиненъ…
И дйствительно Иванъ Петровичъ корчилъ изъ себя передъ начальникомъ такую невинность, что просто приводилъ его въ восхищеніе.
Если Благопріобртаеву приходилось ршаться на какой нибудь важный поступокъ въ жизни, напримръ, перемнить пуговицы на фрак, или крышу на дом изъ красной перекраситъ въ зеленую, то онъ долго обдумывалъ этотъ важный предметъ, долго задавалъ себ вопросы: Да ловко ли это будетъ? Да осмотрительно ли я поступлю? Да что подумаетъ начальство, что я прикупаю деревеньку? Не либеральная ли это мысль?
Обдумавши все это самъ съ собой, шелъ онъ къ Варвар Виссаріоновн.
— Какъ ты думаешь, Варичка, не либеральная ли это мысль — прикупить на служб деревеньку?
— Нисколько не либеральная, напротивъ, начальство получить очень выгодное мнніе о твоихъ служебныхъ способностяхъ, что ты, даже при ограниченномъ жалованьи, прикупаешь деревеньки…
— А если начальство заподозрить вольный духъ? Какъ ты думаешь, заподозритъ ли во мн вольный духъ начальство?
— Съ чего-жъ заподозрить, вдь ты былъ съ поздравленіемъ?
— Какъ же, былъ, даже росписался въ визитной книг безъ хвостика. Вотъ столоначальникъ Трущоба всегда съ хвостикомъ., а я — безъ хвостика: написалъ чинъ, фамилію и поставилъ точку.
Но всего боле онъ постигъ тайну жизни, какъ держать себя въ извстномъ случа, при извстныхъ обстоятельствахъ, знаніе этой тайны открыло ухъ-какую широкую дорогу не одному Ивану Петровичу… Никакіе изумительные таланты, никакое благородство души, никакія знанія не принесутъ пользы, если ихъ обладатель не постигъ тайны, какъ и съ кмъ держать себя. Чтобъ достигнуть въ этой жизни всего пріятнаго, такъ сказать, усладительнаго, необходимо избгать всякихъ непріятностей, всякихъ столкновеній съ судами, начальствомъ, законами, присутственными мстами, жить тише воды, ниже травы, — Знать не знаю, вдать не вдаю, ничего не знаю, не видалъ и не слыхалъ.— Вотъ тогда проживешь на свт чисто, гладко, спокойно. Надо такъ ухитриться прожить весь вкъ, чтобъ не знать даже, гд помщается кварталъ, часть, въ которыхъ ты прописанъ на квартир. Тогда только ты можешь надяться на самую блестящую карьеру, когда вс скажутъ: ‘вотъ молодецъ-то, вотъ умница-то! Семьдесятъ лтъ прожилъ на свт, 50 прослужилъ парю и отечеству и ни въ чемъ не попался! даже съ полиціей не имлъ ни одного дла’. Вотъ такъ и Иванъ Петровичъ поступалъ съ перваго шага на служебномъ поприщ. Однажды, въ очень приличной компаніи здшнихъ чиновниковъ, два молодыхъ человка подрались за картами, Иванъ Петровичъ, увидя летающіе въ воздух подсвчники, клочки оторванныхъ волосъ, скорй за шапку да и драла изъ честной компаніи. Когда пошла переборка, кто правъ, кто виноватъ, онъ забожился, что вовсе тутъ не былъ, что всегда удаляется отъ подобныхъ компаній.
Возникъ однажды споръ между нимъ и казначеемъ какого-то низшаго присутственнаго мста изъ-за слдующаго: когда Благопріобртаевъ при получк жалованья росписался въ книг и протянулъ руки за деньгами, казначей сталъ уврять, что онъ выдалъ вс деньги сполна.
— Ну, я вамъ скажу откровенно, что денегъ вы отъ меня неполучали, а я все таки передъ другими стану говорить, что вы ихъ получили. Чмъ вы меня опровергнете? вдь свидтелей нтъ. Дойдетъ дло до суда, мн больше поврять, чмъ вамъ: я лицо почетное, я казначей…
— Неужели вы захотите пользоваться моими грошами? спросилъ язвительно Благопріобртаевъ.
— Еще вы смете грубить мн — заслуженному чиновнику!.. Я по два раза одного жалованья не даю, вы получили одно,— вотъ доказательство — ваша подпись. Извольте идти вонъ.
Иванъ Петровичъ тихонько выбрался изъ казначейской, еще далъ гривенникъ сторожу, чтобы онъ никому объ этомъ не разглашалъ… Какъ приличне держать себя при такихъ обстоятельствахъ? спросилъ самъ себя Иванъ Петровичъ.— А вотъ что: никому объ этомъ ни-гу-гу, а денежки эти наквитать какимъ нибудь тихимъ способомъ. Тихій способъ скоро представился: къ нему пришелъ въ гости пьяненькій чиновникъ. Онъ заслъ съ гостемъ въ дурачки, по рублю игра, обыгралъ его наврняка, упоилъ на его же деньги до положенія ризъ, изъ бумажника обобралъ лишнія деньги и соннаго тихонько вытащилъ ночью на улицу.
Такимъ образомъ, безъ шуму, чинно, прилично, не теряя имени честнаго человка, онъ воротилъ съ лихвой свои денежки. Это сдлано было тагъ благородно, въ такой приличной обстановк, что до сихъ поръ никто про это не знаетъ. Вс до сихъ поръ считаютъ Благопріобртаева честнымъ, прекраснйшимъ человкомъ, который даже въ молодости не сдлалъ ни одного неприличнаго поступка. Однажды, на его глазахъ, у его родного брата, шедшаго съ нимъ, какой то мошенникъ вытащилъ бумажникъ изъ кармана и скрылся въ толпу. Благопріобртаевъ видлъ все это, но даже неморгнулъ глазомъ, не сказалъ брату ни слова, только ухватился за свой портмоне покрпче.— Какое мн дло ввязываться въ непріятную исторію, думалъ онъ: — а если пойманный мною мошенникъ станетъ уврять всхъ, что это я укралъ, а не онъ,— что тогда?
— Славный человкъ Иванъ Петровичъ,— удаляется отъ непріятныхъ исторій, твердили вс граждане. Слыша, что кого нибудь изъ его пріятелей чернятъ на чемъ свтъ стоитъ, молчалъ, даже поддакивалъ.
— Какое мн дло защищать его, ввязываться въ чужія кляузы, вдь не меня ругаютъ…
Однажды, завидя на улиц своего стараго пріятеля, дурно одтаго, онъ не только не поклонился ему, даже отворотился съ презрніемъ, не смотря на то, что тотъ кричалъ ему, кланялся. Другой разъ, встртивши его же отлично одтымъ, побжалъ къ нему на встрчу, сталъ извиняться, уврять, что прошлый разъ не узналъ его въ лицо.
— Да какъ же ты узналъ, что со мной встрчался, когда увряешь, что не узналъ?..
— Извини, въ послдній разъ! возразилъ Иванъ Петровичъ:— не могъ же я признать знакомаго, когда онъ дурно одтъ.
Вс уважали, вс хвалили Ивана Петровича за то, что онъ уметъ держать себя прилично, что онъ ужъ ни за что не свяжется съ дурно-одтымъ человкомъ, хоть будь его родной отецъ. Такъ было разъ и съ отцомъ, который посл двадцатилтней разлуки, пріхалъ изъ Тобольска взглянуть на дорогого сына. Онъ, т. е. отецъ, летлъ, какъ угорлый, по 200 верстъ въ сутки, страшно растерялся, растресся и въ чемъ былъ — прямо въ домъ къ сыну.
— Гд мой сыночекъ Ваня? гд онъ мой батюшка? я, кажется, умру отъ нетерпнія, если сейчасъ его не увижу.
Такъ говорилъ добрякъ-старикъ, чуть не цалуя руки слуг, чтобъ тотъ скоре доложилъ.
Въ это время Иванъ Петровичъ, уже достаточно оперившійся, важно возсдалъ за столомъ въ кругу новыхъ своихъ знакомыхъ — людей нужныхъ и вліятельныхъ.
— Васъ зоветъ какой-то старикъ, называетъ себя вашимъ отцомъ…
— Вы сказали, что у васъ нтъ отца, что онъ убить на Кавказ впереди своего отряда…
Отъ этихъ дкихъ словъ покоробило Ивана Петровича, у котораго лицо поблднло, какъ молоко, и затряслись губы…
— Какая нибудь ошибка… недоразумніе… я еще не пріискалъ порядочнаго лакея… пробормоталъ Иванъ Петровичъ еле слышно и вышелъ въ переднюю.
— Ваня мой, голубчикъ! едва усплъ проговорить отецъ и повисъ на ше сына. Какъ было сно и пыль на пальтишк старика — тобольскаго столоначальника, такъ и прилипло къ изящной манишк Ивана Петровича…
— Теперь нкогда-съ… зайдите посл-съ… вы по ошибк меня приняли за сына-съ… у меня нтъ отца…
Бднякъ отецъ ошеломлъ, отскочилъ отъ сына, какъ отъ жабы.
— Проводи ихъ, голубчикъ, сказалъ Иванъ Петровичъ лакею:— они во ошибк не туда попали. Лакей, волей неволей, выперъ убитаго горестью старика за порогъ, но пожалвъ его и шепнулъ ему на ухо: — приходите въ другое время, теперь баринъ не въ дух, они съ большими господами…
— Представьте, господа, какой скандаль! пьяненькій старичишко, котораго я съ роду въ глаза не видалъ, призналъ меня вдругъ за сына!
Вс гости подозрительно переглянулись, нкоторые состроили презрительную гримасу.. Они были одной шерсти съ Иваномъ Петровичемъ, только видли спицу въ его глазу и, догадавшись въ чемъ дло, ославили его въ тотъ же день по городу за его же хлбъ-соль.
— Рдкій человкъ Иванъ Петровичъ, твердила воспитанная въ аристократическихъ началахъ публика:— вотъ ужъ истинно чиновникъ, уметъ поддержать славу благороднаго человка.
— Каково, плотью своей, кровью пожертвовалъ ради приличій! Отца родного не пустилъ за порогъ, изъ-за того только, что онъ не умлъ одться прилично… Еще отрекся отъ него!
— Такъ и надо, а вы думали какъ? Коли идешь къ благородному сыну, пріоднься во фракъ, однь регаліи, какія тамъ есть, чтобы видли, что ты благородный человкъ, дворянинъ.
— Да вотъ у насъ, недалеко ходить, въ учебномъ заведеніи: хоть будь разпраотецъ, да если фракъ маленечько потертъ, ни за что не пустятъ на свиданіе съ дтьми… хоть онъ изъ тридесятаго царства прізжай, хоть съ роду въ глаза не видалъ дтища, а не пустятъ. На то порядокъ, на то учебное заведеніе!..
Но мы только набросили нкоторые штрихи, а намъ нужно изобразятъ настоящій ликъ Ивана Петровича, изобразить живыми красками, какимъ длиннымъ рядомъ постепенныхъ самоусовершенствованій достигъ онъ до того идеала петербургскаго чиновника, какимъ его нын усматриваемъ.
Но прежде, чмъ начать такое важное дло, нужно разъяснить читателю общій характеръ нашего общества, которое, отъ макушки до пятъ, проникнуто аристократическими началами. Не забираясь слишкомъ подъ облака, возьмемъ высшій и средній кругъ, если можно такъ выразиться. Всему обществу задаютъ тонъ, разумется, дамы, преимущественно молодыя. Очень естественно, что при неравенств браковъ они вертятъ хилыми мужьями, какъ рукояткой кофейной мельницы. Плшивые сластолюбцы-старикашки, растратившіе давно весь порохъ, частію только числятся на выгодныхъ мстахъ, а въ сущности управляютъ ихъ жены,— частію, говорю. Положимъ, он не сидятъ передъ зерцаломъ, не подписываютъ бумагъ, не распекаютъ лично чиновниковъ, но даютъ направленіе всей канцелярской политик. Он, черезъ посредство этого призрака начальничьей власти мужа, удаляютъ чиновниковъ ‘противныхъ’, но часто дльныхъ, вставляютъ на мстахъ ‘интересныхъ’, но пустыхъ, какъ свищъ. У нихъ нтъ прямаго свтлаго взгляда, у нихъ везд симпатіи и антипатіи. Сердце, умъ чиновника он часто видятъ въ лаковыхъ сапогахъ, а его познанія, способность къ длу — въ бакенбардахъ, въ глазахъ съ поволокой.
Разв помщики обижали крестьянъ?— помщицы!
Разв чиновники брали въ былое время?— чиновницы!
Скажите, много ли нужно дльному мужчин,— а ихъ треть Россіи,— чтобъ удовлетворять всмъ своимъ прихотямъ? Ведро водки въ мсяцъ, два ведра шампанскаго, полторы три тысячи на камелій, да и то, у кого есть камеліи,— вотъ и все. Тысяча рублей въ годъ на костюмъ, тысяча на кутежи, дв тысячи на карты — вотъ и все. Я это беру примрно, около, только хочу этимъ доказать, что мужскіе расходы ничтожны передъ расходами на наряды женъ. Вотъ кто разоряетъ Россію, вотъ кто за брюссельскую паутину, за бронзовыя финтифлюшки, за мебель — рококо, ренесансъ, садитъ въ Европу деньги, какъ въ яму. Вотъ кто понуждаетъ мужей устилать европейскія дороги червонцами, чтобъ показать родную глупость за моремъ. Вотъ куда идутъ, какъ въ прорубь, сотни тысячъ, милліоны. Но бросимъ женщинъ, перейдемъ къ тмъ аристократическимъ началамъ, которыми, какъ губка водой, просасывается нашъ народъ-простячокъ. Онъ — могучій ребенокъ, онъ повторяетъ все, длаетъ все, что лепечетъ его мама — западная Европа. Къ зажиточнымъ барамъ приростають, какъ губки къ дереву, цлыя орды лакеевъ, горничныхъ, едва перелзшихъ изъ лаптей и понявъ во фраки и шляпки. Вотъ пародія на аристократію, вотъ она, аристократія наизнанку. За высшимъ лакействомъ тянется среднее лакейство, плебеи — кучера, дворники, щеголяющіе мдными цпочками, знакомые и съ портерными, и съ талантирами, и съ бонжуръ мусьё. Оставляя этихъ въ сторон, перейдемъ опять къ среднему кругу. За богатыми помщицами тянутся чиновницы высшихъ окладовъ, за высшими чиновницами — низшія. На знатной барын — парижская шляпка, на второклассной — петербургская, на третьеклассной — московская. Тамъ драпри изъ штофа, тугъ сію минуту — драпри изъ бархату, тамъ, глядишь, драпри изъ плису, драпри изъ ситцу, драпри изъ дерюги. Тутъ — драпри изъ волоса, тамъ изъ китоваго уса, тутъ ужъ чуть не изъ коровьихъ реберъ… Мода, прихоти роскоши, какъ звукъ, пролетаютъ по безпредльной русской земл (смотри записки художника Григоровича). Гибнетъ народная самобытность, жмется она въ немногихъ уголкахъ Саратова, Пензы, да и тамъ ей нынче нтъ житья. Везд поползновеніе къ барству и къ барству. Дай Богъ, чтобъ мы также скоро перенимали отъ высшихъ дло, какъ прежде глупости.
Въ чемъ заключался грхъ относительно сожженія 15 втряныхъ мльницъ? А вотъ въ чемъ: извстно, что страховыя общества на то и учредились, чтобъ платить за застрахованныя имущества, когда он сгорятъ. Противъ этихъ обществъ образовалось, такъ сказать, виз-а-ви, другое общество приличныхъ во всхъ отношеніяхъ господъ, которое скупало за безцнокъ подгородныя втряныя мельницы, застраховывало ихъ, при помощи подмазки оцнщиковъ, въ довольно солидныхъ суммахъ и, заплативши за короткій срокъ бездльные проценты, зажигало мельницы, разумется, порознь, въ разныхъ пунктахъ.
Почему, напримръ, общество Саламандра знаетъ, что длается во 2 страховомъ, а 2-е страховое — въ Московскомъ? Между тмъ, мельницы горли да и на здоровье то въ томъ обществ застрахованныя, то въ другомъ, а эти общества, приписывая пожары случайности, вол Божіей, исправно выплачивали денежки. Такимъ образомъ, отдувались только акціонеры, а Иваны Петровичи, верша свои дливши въ глубочайшей тайн, только и знали, что богатли.
Только когда страховыя общества снюхались, узнали про злоупотребленія, то обрубили лапы этимъ спрутамъ, но уличить виновныхъ не могли,— Иванъ Петровичъ на то былъ и созданъ, чтобъ выходить сухимъ изъ воды.
Натшившись до сыта чесаніемъ за ушами и въ голов, Благопріобртаевъ тихими шагами, съ поникшей головой, побрелъ въ свой кабинетъ. О чемъ онъ думалъ, Богъ всть, вроятно о томъ, какъ бы подешевле отдлаться отъ небеснаго правосудія. Нельзя-ли, напримръ, купить подешевле запасныхъ свчей у старосты какого нибудь монастыря, даже выманить ихъ у торговцевъ, а потомъ поставить ихъ Николаю угоднику, какъ будто бы жертвованныя отъ души?.. Но дале.
— Охъ да! воскликнулъ онъ, ударивши себ по лбу: — вмсто 250 поклоновъ я положилъ только 239, значитъ 11 поклоновъ за мной. Да и четки-то у меня только въ 100 косточекъ, непремнно куплю въ полтораста! я и самъ не замчу, какъ, перепуская по косточкамъ, отмахаю, вмсто ста поклоновъ, сто пятьдесятъ. И легко, и удобно, и Богу пріятнй. Ай-ай-ай! И лампадка одна потухла! Ну, быть мн въ аду!
Съ этіми словами Иванъ Петровичъ затеплилъ лампаду, взялъ съ угольника акафисть, разостлалъ платокъ на полу, обмахнувши прежде пыль съ полу, и сталъ на колни. Сію же минуту во всемъ дом водворилась могильная тишина, вс ходили на ципочкахъ, да шептали другъ другу: тише, Бога-ради тише! Иванъ Петровичъ молится, вымаливаетъ божью благодать на семейство!
— Да, онъ можетъ молиться, замчалъ кто-нибудь изъ дворовыхъ: — посмотрите, какъ онъ складываетъ персты, какъ творитъ поклоны!
— То-то ему батюшк, Богъ и подаетъ, какъ въ окошко! Анамединсь, принесъ изъ присутствія сто рублевъ, третеводни — полтораста, я сама видла изъ щелочки, какъ онъ въ сундукъ пряталъ, замтила горничная.
— Это не просители, а сами ангелы небесніи въ ихъ образ приходятъ въ присутствіе и подаютъ синенькія, бленькія Ивану Петровичу, добавляла благочестивая нянька Аксинья. Она была склонна къ мистизицму и видла въ каждомъ купц, приходящемъ съ кулёчками къ Ивану Петровичу, какого нибудь благочестиваго мужа, ниспосланнаго Богомъ съ небеси, чтобъ въ вид земныхъ взятокъ вознаградить Благопріобртаева за его ревностную службу и праведную жизнь. Такъ думали объ немъ и въ цломъ город съ тою только разницею, что въ приходящихъ къ нему бородачахъ не видли ни ангеловъ, ни апостоловъ, а просто мошенниковъ, которые, чтобы продавать всякую дрянь втридорога, подмазывали чиновничье правосудіе всякой всячиной.
Но главное, всмъ бросалась въ глаза вншняя безукоризненность Благопріобртаева. Ни одного воскресенья онъ не пропускалъ, чтобы небыть у обдни. Каждый видлъ, что онъ обдляетъ нищихъ грошиками, полушечками, каждый видлъ, что онъ по нскольку разъ въ годъ поднимаетъ на домъ чудотворную икону. Въ обществ онъ былъ самый благонамренный, самый пріятный собесдникъ: съ почтенными гостями стовалъ на совершенное развращеніе нравовъ, съ молодыми людьми немножечко либеральничалъ, и то не восходя выше господина квартальнаго надзирателя, или столоначальника. Желая съ кмъ нибудь пофилософствовать, онъ оглядывалъ стны, не подслушиваютъ ли он, запиралъ двери на ключъ и, понизивши голосъ, говорилъ:— а вдь у насъ полиціймейстеръ свинья не свинья, а что-то въ этомъ род… Губернаторъ тоже… Тутъ уже у него языкъ прилипалъ къ гортани. Но всего боле онъ постигъ тайну жизни, какъ держать себя въ извстномъ случа, гд что сказать, гд промолчать. Прежде чмъ подать свое мнніе, ввернуть словцо, онъ задавалъ себ вопросы: да не либеральная ли это мысль, да прилично ли будетъ? У него было въ запас множество тхъ избитыхъ, поражающихъ своею общностью фразъ, которыя онъ ввертывалъ въ разговоръ, смотря по надобности,— фразами такого рода биткомъ набиты наши грамматики, риторики, въ которыхъ такъ и видишь ихъ составителей — плшивыхъ геморойныхъ старичковъ, съ пряжками на груди за 35-ти лтнее лежаніе въ коронной служб.
Напримръ, если въ обществ заводили разговоръ по части географіи или исторіи, Иванъ Петровичъ непремнно ввернетъ: — ‘Волга есть величайшая рка въ Россіи… Петръ Великій преобразовалъ Россію и указалъ ей, такъ сказать, новый путь… Швейцарія — гористая страна, ознаменованная подвигами достославнаго военачальника графа Суворова’. Насчетъ музыки у него тоже были готовыя фразы:— ‘музыка возвеличиваетъ душу и облагороживаеть сердце… Театръ есть соединеніе полезнаго съ пріятнымъ’… Ну что можно сказать противъ этихъ вчныхъ истинъ! Поэтому съ Иваномъ Петровичемъ никто не спорилъ, никто ничего ему не возражалъ.
— Этотъ чиновникъ судитъ обо всемъ весьма основательно, такъ что нельзя ему сдлать никакого возраженія, замчали про него начальники.
— И замтьте, обладаетъ обширными свдніями, добавлялъ таинственно другой:— когда он коснулся рки Волги и Швейцаріи, то большія свднія обнаружилъ…
— Да, онъ будетъ современемъ человкъ полезный для Россіи.
Такъ слава Ивана Петровича росла, да росла и именно потому, что онъ постигъ тайну, какъ умть держать себя въ извстномъ случа. Не открывай новыхъ звздъ, не изобртай пороху, а постигни эту тайну, и будешь великимъ человкомъ… Иванъ Петровичъ, кром этой, зналъ еще множество другихъ тайнъ, другихъ практическихъ истинъ, которыя открываютъ у насъ дорогу избранникамъ.
Чтобы достигнуть всего пріятнаго, такъ сказать, усладительнаго въ мір, необходимо избгать всякихъ непріятностей, всякихъ столкновеній съ судами, начальствомъ, законами, присутственными мстами, исключая разв того, въ которомъ служишь.
Получилъ себ съ богомъ жалованье — и не показывайся въ присутствіе до слдующаго мсяца. Купилъ гарусу въ магазин для начальницы — и отправляйся себ съ богомъ на квартиру, не навязывай на себя длъ, лишней переписки, это другіе за тебя сдлаютъ… Нужно прожить весь вкъ на свт такъ, чтобы воды не замутить, не знать даже, гд помщается кварталъ или часть, въ которой ты живешь. Читатели многіе знаютъ, что ужасно непріятно имть дло съ кварталомъ даже самое пріятное. Не то, чтобы тамъ служили люди придирчивые, ябедники,— нтъ, тамъ служатъ теперь прекраснйшіе люди, вжливые до приторности, а все непріятно имть дло съ кварталомъ… Какъ бы ни было значительно лицо, а если ему скажутъ: ‘васъ требуютъ въ кварталъ’, у него тотчасъ забгаютъ мурашки по спин, а отчего забгаютъ мурашки по спин, это мн неизвстно… У Ивана Петровича никогда не бгали мурашки по спин, то есть, его не требовали въ кварталъ… Конечно, эта робость — отрыжка давно минувшихъ дней, и боятся длъ съ судами по старой памяти.
Такъ Иванъ Петровичъ съ перваго шага до настоящей секунды поступалъ на служебномъ поприщ и, среди скрежета зубного прежнихъ чиновниковъ, ликовалъ и благоденствовалъ… Въ примръ того, какъ Иванъ Петровичъ искусно избгалъ всякихъ непріятныхъ исторій, приведемъ нсколько случаевъ: однажды, по просьб столоначальника, онъ похитилъ вс бумаги у своего сослуживца. Начальнику пришелъ страшный апетитъ выгнать этого сослуживца и именно потому, что сослуживецъ кончилъ полный курсъ въ высшемъ учебномъ заведеніи, а начальникъ не кончилъ ровно никакого курса даже въ низшемъ учебномъ заведеніи. Узнавши про все это, сослуживецъ прибжалъ въ ярости къ Ивану Петровичу и, какъ выражаются чиновники, ‘хотлъ познакомиться при помощи кулаковъ съ его зубами’.
— Побейте меня немного, только къ комнат: по крайней мр не нарушайте принятаго у насъ приличія… Добрый сослуживецъ исполнилъ просьбу, только не вполн, то есть поколотилъ его въ комнат только не немного, а очень достаточно…
На другой день Иванъ Петровичъ всталъ такой веселенькій, словно встрепанный, потеръ бодягой синяки на спин, повязалъ глаза и не выходилъ цлые сутки. Однажды онъ донесъ на товарища и донесъ вовсе не изъ того, чтобы ему повредить, а единственно изъ усердія по служб.
Обиженный явился за расправой.
— Поколотите меня легонько по спин, только такъ, чтобъ никто не видлъ и я остался бы, какъ прежде, прекраснйшимъ во всхъ отношеніяхъ чиновникомъ…
— Это мн все равно, какъ бы и гд васъ не поколотить, только бы поколотить, а скандаловъ я и самъ избгаю.
Такимъ образомъ тихо, чинно, безъ всякаго шума, оба чиновника сдлали свое дло, т. е. поколотили одинъ изъ нихъ другого.
Одинъ канцеляристъ жилъ у Благопріобртаева на квартир очень чинно, но какъ-то оборвался, т. е. по русскому обычаю, нарзался какъ стелька и свалился середи улицы. Бдняга долженъ былъ улетучиться въ отставку, но имя семейство, просилъ у начальства пощады, ссылаясь на Ивана Петровича.
— А какъ жилъ у васъ этотъ пьянюшка? спросилъ начальникъ.
— Прескверно-съ, преотвратительно-съ, можно сказать, преомерзительно, отвчалъ Иванъ Петровичъ.
— Бога вы не боитесь, я капли въ ротъ не бралъ тогда, отвчать, всхлипывая, канцеляристъ.
— Можетъ быть, капли воды и не брали въ ротъ, потому что посгсянно пили водку, отвчалъ Иванъ Петровичъ, не красня, не сморгнувъ глазомъ, какъ подобаетъ приличному во всхъ отношеніяхъ чиновнику…
— Зачмъ же вы его не поддержали, когда онъ дйствительно прежде не пилъ? спрашивали его съ укоромъ товарищи.
— Я и самъ знаю, что онъ не пилъ, да не могъ этого сказать: разв пріятно терять репутацію прекраснаго во всхъ отношеніяхъ чиновника?
— Пріятно, или непріятно, а честный человкъ долженъ сказать правду, отвчали т.
Людей, въ род Ивана Петровича, я видывалъ на вку не мало: они переносили оскорбленія, совершенно незаслуженныя, и молчали, лишь бы не подумало начальство объ нихъ дурно… Разскажу одинъ примръ: одного поручика, когда онъ възжалъ въ свою квартиру, ея хозяинъ обругалъ невыразимо скверно, выбросилъ за окно его вещи и даже чуть не поколотилъ. Оскорбленный поручикъ отнесся рапортомъ къ начальству.
— Прекратить это дло! написалъ на рапорт начальникъ: — кто хочетъ со мной служить, тотъ не долженъ заводить подобныхъ кляузъ…
Съ тхъ поръ у бднаго поручика отпала охота ‘заводить кляузы’ и онъ безотвтно переносилъ оскорбленія и нахальства квартирныхъ хозяевъ… Начальству тогда нкогда было разбирать, кто кого побилъ, обезчестилъ, оно и невинно обезчещеннаго считало кляузникомъ, заведи онъ только дло. Скоро представился случай къ вознагражденію проторей Ивана Петровича, который поигрывалъ тогда въ карточки и объигрывалъ наврняка разныхъ благоприличныхъ господъ. Подвернулся къ нему какой-то богатый купеческій сыночекъ, страшный охотникъ до коньяку и до трынки. Сыночку страхъ какъ надоло глядть на полные отцовскіе сундуки умершаго тятеньки и онъ принялъ вс мры, чтобъ ихъ поскоре опорожнить. Затесался онъ пьяный къ Ивану Петровичу и заслъ съ нимъ въ штоссъ, когда тройка казалась десяткой, а двойка шестеркой. Такимъ образомъ тихо, чинно, какъ подобаетъ благоприличному гражданину, Иванъ Петровичъ обыгралъ наврняка купчика. Надо сказать, положа руку на сердце, что Иванъ Петровичъ не брезгалъ и взятками, непрочь былъ, на основаніи законовъ, пустить просителя безъ рубашки, но все это длалось такъ чинно и благопристойно, какъ будто самъ проситель снялъ съ себя и отдалъ ему рубашку, какъ бы въ награду за прекрасныя качества Ивана Петровича. У него, какъ и у всякаго благонамреннаго гражданина, были свои особенности: напримръ, онъ не стыдился отнять суму у нищаго, пустить его, какъ говорится, бень креста, за то стыдился прохать на плохомъ извощик. Подвести пріятеля подъ обухъ, благородно обмануть, соврать благоприлично онъ не считалъ за стыдъ, за то стыдился ссть въ райк въ театр, зайти въ неаристократической трактиръ, надть засаленныя перчатки. Обдлать какое-нибудь дльце не совсмъ красивое онъ соглашался съ охотою, лишь бы оно принесло существенную пользу, было бы совершенно тихо, безъ шуму, глазъ на глазъ, въ благоприличной обстановк. За то, если кто предлагалъ ему сдлать это публично, при свидтеляхъ, онъ приходилъ въ благородное негодованіе, ударялъ себя въ грудь, разражался монологомъ, выученнымъ наизусть и подходившимъ какъ разъ къ длу.
Какой прекрасный человкъ Иванъ Петровичъ! какъ онъ горячо стоить за честь! твердили благонамренные граждане. Впрочемъ онъ приходилъ въ благородное негодованіе экспромтомъ, и то при людяхъ маленькихъ, а никакъ не при начальств, или при людяхъ вліятельныхъ.
Что подумало бы начальство, если бы Иванъ Петровичъ сталъ горячиться въ его присутствіи! Оно заподозрило бы въ немъ наклонность къ буйству… Даже и эту роль Иванъ Петровичъ разыгрывалъ, такъ сказать, по нотамъ, позволялъ себ сказать: вы говорите не совсмъ справедливо, вы лжете, вы клевещете. Напримръ, въ присутствіи равныхъ себ онъ говорилъ: вы — лжете, вы — клевещете, а чуть только слышалъ шаги столоначальника, или видлъ его изъ окна, то спускался нсколькими нотами и выражался такъ: вы не совсмъ справедливо обо мн думаете, позвольте вамъ замтить, что вы имете честь ошибаться! и т. п.
Онъ особенно дорожилъ хорошими знакомствами, т. е. крпко держался изреченія: скажи мн, съ кмъ ты знакомъ, а я скажу теб, кто ты. Если представлялся случай завести знакомство съ лицомъ позначительне, то онъ тотчасъ бросалъ старыя знакомства. Эту черту мы замтили выше, когда онъ отрекся отъ родного отца, лишь бы не скомпрометировать себя передъ нужными человчками. Съ каждымъ новымъ чиномъ онъ мнялъ знакомства и старался, во чтобы то ни стало, затесаться въ аристократическій кругъ. Ужасно манилъ его этотъ кругъ,— онъ его представлялъ какимъ-то эльдорадо. Для него, въ описываемое время, предломъ всхъ желаній было знакомство съ дйствительнымъ статскимъ совтникомъ. О какими непомрными усиліями добирался онъ до знакомства съ дйствительными статскими совтниками! Сколько имъ потрачено денегъ на духи, перчатки, циммермановскія шляпы, лаковые сапожки, чтобъ путемъ видимыхъ достоинствъ, проникнуть въ лоно высшаго общества, преисполненнаго дйствительными статскими совтниками и просто статскими. Какой-то радостный трепетъ проникалъ во вс его фибры, когда онъ былъ вводимъ въ кругъ своей начальницы, которая въ цлой Россіи не знала чиновника выше Ивана Петровича.
Какъ паукъ по паутинк, онъ перебирался отъ низшаго знакомства къ высшему. Съ каждымъ повышеніемъ чина держалъ себя на дистанціи отъ прежнихъ товарищей-одночинцевъ. Онъ даже раздлилъ кисть правой руки на части, соотвтственно табели о рангахъ. Сама природа мудро устроила сгибы пальцевъ, раздливши ихъ на 14 суставовъ. Напримръ, знакомымъ губернскимъ секретарямъ онъ подавалъ только два сустава, титулярнымъ совтникамъ цлыхъ восемь. Впрочемъ не вс губернскіе секретари и даже титулярные совтники удостоивались этой чести, а только избранники. Дале титулярныхъ совтниковъ деградація шла обратнымъ путемъ, т. е. особы выше этого чина также раздляли суставы, приспособляя ихъ къ чину Ивана Петровича. Чина этого я не смю назвать, чинъ этотъ достигъ или достигалъ тхъ размровъ, когда авторская скромность требуетъ умалчивать объ чинахъ.
Иванъ Петровичъ до сочетанія съ Варварой Виссаріоновной неуклонно стремился возвыситься, сдлать себ приличную карьеру. Онъ думалъ объ этомъ, вставая отъ сна и отходя ко сну. Онъ составилъ что-то въ род задачи о квадратур круга, о вчномъ движеніи, именно,— задачу: какъ человку бдному, безъ протекціи, возвыситься. Она и приводитъ къ несообразному ршенію, какъ всякія пшки, т. е. чтобъ человку бдному возвыситься, нужно непремнно пріискать протекцію, — что несообразно съ условіями задачи, гд сказано, чтобъ человкъ былъ безъ протекціи. Это походитъ на то, когдабъ кто предложилъ войти черезъ другія двери въ домъ, имющій только одну дверь, ну, какъ ни бейся, вернешься черезъ т двери, въ какія вошелъ! Предломъ всхъ тайныхъ желаній было: скопить на служб капиталецъ, довольно остроумно называемый кускомъ хлба на старость. Капиталецъ, какъ мы видли, онъ точно скопилъ и даже загладилъ грхъ. Онъ, какъ и многіе, подумалъ: чтобъ чего нибудь добиться прочнаго, нужно согршить такъ, чтобъ этотъ грхъ умть загладить. Другою его тайною мыслью было прикупить на служб деревеньку, мысль эта тоже осуществилась въ послдствіи даже въ упятеренномъ масштаб, т. е. онъ, вмсто одной, купилъ пять деревенекъ, только когда онъ состоялъ на служб, немножко безпокоился — не либеральная ли это мысль?
Но иногда и такихъ прекрасныхъ людей постигаютъ маленькія неудачи. Кажется, вдь человкъ благонамренный, шелъ къ цли прямо и неуклонно: къ чему бы его постигали разныя неудачи? Онъ разъ обмишулился очень презабавнымъ образомъ, оттого что имлъ привычку неввязываться въ непріятныя исторіи, удаляться отъ дурныхъ знакомствъ: тотъ самый пріятель, котораго онъ не поддержалъ въ глазахъ начальника и присягнулъ, будто бы онъ никогда ничего не пилъ, кром водки, — насолилъ ему порядочно. Выгнанный въ отставку, бдняга длался все смле и смле отъ голодухи. Сначала онъ, разумется, стыдился явиться на улицу въ отертомъ плать, зайти въ грязную закусочную пообдать, или въ питейный — выпить передъ обдомъ. Потомъ, когда голодуха порастрясла эти поползновенія къ галантерейности, онъ безъ церемоніи выставлялъ ободранные локти на всенародныя очи, разсказывалъ въ кабак вс свои несчастія, за косушку водки, и даже ршался вламываться къ прежнимъ товарищамъ, настоятельно требуя отъ нихъ денегъ. Но товарищи, какъ товарищи: знакомятся, ласкаются только тогда, когда человкъ при мст, когда у него можно лишній разъ и пообдать, и выпивку учинить… Иванъ Петровичъ особенно отличался отъ всхъ: онъ длался какимъ-то врагомъ человка, когда тотъ лишался мста и не имлъ гроша денегъ. Попивая на счетъ выгнанаго изъ службы въ дни его счастія, онъ отвергнулъ его въ несчастіи, даже его голоднаго, убитаго не хотлъ принять, сказалъ прямо: меня дома нтъ. Того, разумется, разобрало и онъ ршился дйствовать, какъ говорится, съ нахрапу.
— Здравствуй, Пролаза Петровна! сказалъ однажды старый его знакомецъ, нахально врываясь въ комнату къ Ивану Петровичу. Бднякъ былъ оборванъ до послдней степени: лохмотья на рукавахъ болтались, какъ бахрама, изъ-подъ оранжево-синихъ брюкъ сверкали колнки, а изъ праваго сапога выглядывалъ большой палецъ, грязный до того, что его нельзя было различить съ землею. Едва онъ только онъ открылъ уста, какъ по комнат разлилось благоуханіе откупного сивуше…
Иванъ Петровичъ немного отороплъ, сойдясь глазъ на глазъ въ такое позднее время, когда вс спали.
— Вы вроятно пришли не ко мн, а къ моему сосду,— вотъ, неугодно ли, напротивъ, я васъ, если хотите, провожу, сказалъ Иванъ Петровичъ, ласково осклабляясь, между тмъ какъ на сердц кошки скребли, а губы дрожали отъ страха, онъ, какъ читатель уже замтилъ, былъ не изъ храбрыхъ. Нагадить человку изподтишка онъ былъ никогда не прочь, особенно, если это приносило пользу, было совершенно глазъ на глазъ съ начальникомъ и нисколько не компрометировало.
— Вы, вроятно, не меня желали видть, вы, вроятно, не туда зашли, вы вроятно… бормоталъ Иванъ Петровичъ, видя, что поститель преспокойно развалился на диван съ грязными сапогами. Ужъ съ одного вида не совсмъ чистаго блья коробило Ивана Петровича — человка въ высшей степени галантерейнаго, опрятнаго, такъ можете судить, что было съ нимъ, когда непрошеный гость преспокойно снялъ съ себя сюртукъ и остался въ какихъ-то лохмотьяхъ рубашки, очень смахивающихъ на запыленную паутину!..
— Къ теб, дружище, къ теб! возразилъ съ какой-то тоскливой ироніей горемыка:— довольно высосала изъ меня крови твоя рекомендація, шатаясь безъ пристанища, безъ куска хлба, три дни не лъ, — и голосъ его задушили рыданія.
— Какъ держать себя въ этомъ случа? подумалъ про себя Иванъ Петровичъ, но на этотъ разъ ничего не придумалъ его бойкій изворотливый умъ. Блеснула-ли искра раскаянія, угрызенія совсти, богъ всть. Онъ заскарузъ въ вншнихъ благоприличіяхъ, онъ давно потратилъ душу на размышленія, какой фракъ приличне надть, чтобы поздравить начальника съ праздникомъ… Онъ стоялъ, чувствуя трясеніе въ поджилкахъ, воровато поглядывая на дверь къ сосду, чтобъ разбудить его, призвать его на помощь, да вмст съ тмъ и боялся: да осмотрительно ли это будетъ? да ужъ не слишкомъ ли ршителенъ этотъ шагъ?.. Однимъ словомъ, онъ оправдывалъ геніальную рускую поговорку: былъ блудливъ, какъ кошка, а трусливъ, какъ заяцъ…
— Пошли, братъ, за водкой, утоплю свое горе въ вин!..
Иванъ Петровичъ обрадовался такому исходу дла, бросился за водкой, имя тайную мысль упоить бдняка до положенія ризъ, а потомъ, при помощи дворника, выпроводить его за ворота.
Самъ и горемыка-то пришелъ съ тмъ, чтобъ раздлаться съ Иванинъ Петровичемъ по-свойски, но потомъ — остылъ. Онъ былъ, хоть и забубенный гуляка, но страшный добрякъ, первый гнвъ простывалъ въ немъ тотчасъ.
Принесли водку, гость натянулся, какъ нельзя быть лучше, и началъ городить какъ-то несвязно:
— Богъ съ тобой, Ваня, ты обидлъ меня крпко, но я тебя прощаю отъ души… Только прошу тебя отъ души, не длай этого съ другими, что сдлалъ со мной… Я погибъ, мн ужъ не встать… Погляди, какъ я оборванъ… Такимъ ли я былъ прежде? Сколько разъ ты занималъ у меня деньги, но мы не считались… Все мое было твое, твое — мое. Я былъ богаче, ты пилъ у меня и лъ, я не считался… Если ты мн заплатилъ неблагодарностью — богъ теб судья, а нея… Ты хотлъ меня спихнуть съ дороги и спихнулъ и занялъ мое мсто… Я и не сержусь… значитъ, моя такая доля… Только бога ради не длай того съ другими, что со мной сдлалъ… На чужихъ слезахъ не оснуешь прочнаго счастія…
Такъ говорилъ несчастный, роняя слезы градомъ на грязную рубашку, пока не заснулъ.
Иванъ Петровичъ, какъ человкъ практическій, тихонько сволокъ его на лстницу и кликнулъ дворника.
— Какой-то человкъ спитъ у моихъ дверей, сволоки его хоть въ часть, а то теб же достанется…
Дворникъ послушался, сволокъ его въ часть, а оттуда повезли его въ больницу. На дорог онъ померъ.
Злые языки, завистники достойнаго во всхъ отношеніяхъ Ивана Петровича, распустили слухъ, что онъ былъ причиной смерти бывшаго своего друга, погибели его семейства. И дйствительно, дв сестры бдняка стали отъ голодухи погуливать, попали въ извстные дома… Жена умерла въ чахотк…
Но Иванъ Петровичъ, своимъ безукоризненнымъ поведеніемъ, давно опровергъ эти слухи, такъ что на его совсти чистой, какъ голландская бумага, нтъ ни одной крапинки, даже въ род той точки, которая ставится надъ і десятиричнымъ. Теперь онъ въ отставк, въ чин, о которомъ умолчимъ изъ авторской скромности, произвелъ на свтъ наслдника совокупными усиліями съ Варварой Виссаріоновной и вообще ликуетъ и благоденствуетъ.