СЪ ШЕСТЬЮ РАСКРАШЕННЫМИ КАРТИНКАМИ,
ОТПЕЧАТАННЫМИ ВЪ ДВА ТОНА.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
У ИЗДАТЕЛЯ, КНИГОПРОДАВЦА, Ю. А. ЮНГМЕЙСТЕРА.
1855.
1) Поздка въ Ростовъ
2) Святки въ 1847 году
3) Мой маленькій другъ Митя Б—въ
ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСМЪ УМНЕНЬКИМЪ ДВОЧКАМЪ.
Былъ ненастный, октябрскій день или, лучше, вечеръ, потому-что уже смеркалось въ пятомъ часу посл обда. Грязь на улицахъ города Ярославля была непроходимая. Цлую недлю дождь шелъ почти безпрерывно, и небо, на которое такъ любятъ смотрть и дти, и большіе, когда оно темносинее, прозрачное или когда, какъ снгъ блыя, круглыя и красивыя облачка съ желтоватосрымъ отливомъ гуляютъ по голубому своду небесъ и ярко освщены весеннимъ солнышкомъ,— небо октябрское, посл цлой недли ненастья, было необыкновенно пасмурно, свинцоваго цвта и такое тяжелое, что, казалось, будто валится на голову того, кто печально или съ любопытствомъ взглядывалъ на него, желая узнать, не перемнится ли погода.
Я сидла у окна, въ нумеръ одной изъ ярославскихъ гостинницъ, одтая по-дорожному, смотрла на огромныя лужи на улиц и ожидала съ большимъ нетерпніемъ моего добраго знакомаго, почтеннаго Андрея Павловича, который долженъ былъ захать за мной и везти меня сперва къ себ въ усадьбу, куда онъ спшилъ на свиданье съ милыми своими дочерьми, племянницами и ихъ маменькой, а потомъ хать со мной въ Ростовъ, куда собиралась я, на возвратномъ пути изъ Ярославля, чтобъ поклониться мощамъ святаго Димитрія и древней святын ростовской.
Еще съ утра двушка моя ухала со всми моими дорожными вещами впередъ и должна была ожидать меня въ усадьб. Я провела цлый день одна въ неудобной, нечистой, очень располагающей къ скук комнат безъ всякаго занятія, исключая какой-то старинной книги, переведенной съ французскаго за сто лтъ назадъ, которая нашлась у хозяйки гостинницы. Книга эта не могла меня развлечь и мн сдлалось наконецъ очень скучно ждать напрасно нсколько часовъ сряду.
Изъ окна не на что было смотрть: напротивъ были лавки и переулокъ, изрдка прозжалъ экппажъ или извощичьи дрожки, которыя въ Петербург называются линейкой, а во всей Россіи извстны подъ именемъ пролтокъ. Въ комнат тоже ничего не было особеннаго: запачканные и мстами изорванные обои, голыя стны, кожаный диванъ, самый жесткій изъ жесткихъ, и нсколько креселъ, у которыхъ недоставало или ручки, или ножки. Все это такъ было некрасиво, что я предпочла смотрть на темносрое, пасмурное небо и забыть настоящую минуту.
Такъ-какъ я половину своей жизни провела съ дтьми, всегда была окружена ихъ милыми личиками и привыкла слышать около себя ихъ веселый лепетъ, а теперь въ комнат было и пусто, и тихо, то очень натурально, что мысль моя перенеслась къ дтямъ, которыхъ не было теперь подл меня, и я съ удовольствіемъ начала припоминать всхъ милыхъ маленькихъ моихъ знакомыхъ, которыхъ я любила за ихъ доброе сердце и умъ. Ближе всего были теперь въ памяти моей дти Андрея Павловича, потому-что я ждала его и знала, что увижу ихъ. Я была съ ними знакома боле пяти лтъ и всегда съ особенною радостью проводила съ ними нсколько дней и съ невыразимо-пріятнымъ чувствомъ вспомнила о нихъ теперь. Рдко случалось мн встрчать такихъ умныхъ дтей, и понятно, что, думая о нихъ, я забыла свою скуку.
Вотъ маленькое описаніе моихъ любимцевъ, и я желала бы, чтобъ знакомые ихъ сказали, что портреты похожи.
Маша, старшая дочь Андрея Павловича, была еще крошечка, лтъ девяти, когда я познакомилась съ ней. Я говорю крошечка потому, что Маша очень мала ростомъ, но большіе срые глаза ея смотрятъ такъ серьзно и умно на всхъ, что забываешь и ея годы.
У нея свтлыя косы, темныя брови, черныя рсницы и нсколько смуглый цвтъ лица. Все это вмст съ ея умнымъ, наблюдательнымъ взглядомъ, тонкимъ носикомъ и маленькими губками, придастъ лицу ея такую оригинальность и прелесть, что я засматриваюсь на нее чаще и боле, чмъ на другихъ, очень хорошенькихъ дтей. Взрослыя думаютъ, что у Маши много твердости воли и характера. Дти моложе и старше ея говорили мн, что очень ее любятъ и вмст съ тмъ боятся ее. Имъ стыдно въ присутствіи Маши шалить или говорить неправду. Однимъ словомъ: Машу уважаютъ вс ея маленькіе знакомые.
Между-тмъ Маша вовсе не угрюма и не молчалива. Она любитъ поговорить, посмяться и даже порзвиться. Конечно, она охотне сидитъ съ своей старшей кузиной, уже взрослой двицей, и слушаетъ ея громкое чтеніе и охотне бгаетъ съ ней по саду, чмъ съ меньшой сестрой своей Леной и маленькими мальчиками, роднымъ и двоюроднымъ братцами своими.
Еще охотне она садится на колни къ отцу своему, обнимаетъ его съ нжностью и разспрашиваетъ его о томъ, что случилось въ жизни, что можетъ ему нравиться, что длаетъ его веселымъ и счастливымъ, или что причиняетъ ему горе и печаль. Изъ этого видно, что Маша боле всего любитъ своего отца и что вс ея мысли и чувства посвящены ему. Маша прелестно танцуетъ, такъ граціозно, что не налюбуешься на ея маленькія ножки. Андрей Павловичъ очень любитъ танцы, пніе и музыку, и любитъ смотрть, когда дти его танцуютъ.
Когда я въ первый разъ увидла Машу, она была одта мальчикомъ и танцовала съ сестрой своей русскую. Нельзя вообразить себ той прелести, съ какой она повертывала кучерскую шляпу въ своихъ маленькихъ ручкахъ или притоптывала ножкой. Но меня боле всего поразило то, что личико ея оставалось во все время танца и посл, когда дтей окружали и засыпали похвалами и ласками, совершенно спокойнымъ и задумчивымъ. Машенька привтливо цаловала всхъ, кто желалъ этого и хвалилъ ее, но я замтила, что она раза два оглядывалась туда, гд сидлъ ея папенька и, какъ только ее оставили, она однимъ прыжкомъ очутилась подл него и, обхвативъ его за шею, крпко начала цаловатъ.
Это быстрое движеніе, эта живая ласка, сейчасъ посл всхъ похвалъ и ласкъ родныхъ и гостей, показали мн, что Машенька танцуетъ хорошо боле всего для того, чтобъ доставить удовольствіе папеньк и услышать его похвалу.
Вотъ вамъ портретъ Маши. Съ того же вечера я подружилась съ ней.
Саша, братъ Машинъ, годомъ моложе ея, теперь въ кадетскомъ корпус, носитъ мундиръ и похожъ на маленькаго воина, но тогда онъ ходилъ еще въ красной рубашечк. Волосы его вились на лбу блокурыми колечками, и его называли маленькимъ рыцаремъ.
Ни одинъ танцоръ не галопировалъ такъ ловко, какъ Саша съ своими сестрами, и вс любовались, когда онъ леталъ съ своей маленькой дамой по зал, потомъ расшаркивался и съ улыбкой посматривалъ на своего папашу, какъ-будто спрашивалъ: ‘вдь я славно танцовалъ?’ Онъ былъ очень вжливъ и угодителенъ съ дамами, безпрестанно прислуживалъ своей тт и кузинамъ и старался угадывать ихъ желанія, особенно любилъ онъ свою младшую сестру Леночку.
Лена была красивая, стройная и высокая двочка семи лтъ, когда я въ первый разъ увидла ее, она была выше Маши и брата своего и красиве ихъ обоихъ. Глазки ея, свтлокаріе, блестящіе, были длинны, съуживались и поднимались къ вискамъ, обыкновенно они были полузакрыты вками, но сквозь длинныя рсницы все что-то сверкало, и ротикъ ея все улыбался.
Когда Леночка родилась, маменька ея была уже очень больна и черезъ полгода умерла въ чахотк. Потому ли, что это дитя напоминало Андрею Павловичу раннюю потерю его любимой жены, или Лена была очень похожа на маменьку свою, только онъ ласкалъ ее больше другихъ дтей, очень берегъ ее и, казалось, она была любимица его и семейства тетки, въ которомъ она воспитывалась. И точно, нжность, ласковость и дтская откровенность Лены привлекали къ ней всхъ. Но въ разговорахъ съ Андреемъ Павловичемъ я замтили, что онъ чаще упоминалъ имя Маши.
Онъ былъ счастливъ, когда говорили ему о ея достоинствахъ и однажды, когда я, разговаривая съ нимъ про свою любимицу, что случалось очень часто, сказала ему, что Маша должна получить тщательное образованіе и что она будетъ тогда замчательной женщиной, онъ съ большимъ жаромъ пожалъ мою руку и сказалъ, что будетъ помнить мои слова
Маша оставалась нсколько лтъ въ дом ттеньки и воспитывалась наравн съ сестрой и братомъ, но, замчая ея способности, ея серьзный образъ мыслей и страсть къ наукамъ, Андрей Павловичъ отдалъ двнадцатилтнюю Машу въ такой домъ, гд оканчивали воспитаніе двицы старше ея. Маша скоро опередила ихъ всхъ.
Я слышала потомъ отъ Андрея Павловича объ успхахъ моей любимицы и о ея необыкновенныхъ познаніяхъ, тогда-какъ ей не было еще и четырнадцати лтъ, и вспомнивъ все это теперь, съ любовью и съ отраднымъ чувствомъ думала о миломъ ребенк, который такъ много общалъ и такъ прекрасно развился.
Въ то самое время, когда мои воспоминанія заключились этой радостной мыслію, вошелъ Андрей Павловичъ.
Увидя веселое и спокойное лицо, съ которымъ я подала ему руку, онъ съ недоумніемъ поглядлъ на меня и сказалъ:
‘Ну, я совсмъ обманулся въ своихъ ожиданіяхъ!’
— А что такое? Чего же вы ожидали?— спросила я.
‘Да у васъ превеселое лице, а я ожидалъ и брани, и грознаго вида,’ сказалъ онъ и засмялся.
— За-то у васъ, Андрей Павловичъ, морщинъ на лбу пропасть и видъ былъ самый плачевный, когда вы вошли въ комнату.
‘Въ томъ виноваты вы и мой кучеръ’ сказалъ Андрей Павловичъ. ‘Тарантасъ мой былъ въ кузниц все утро и теперь еще остался тамъ. Я напрасно ждалъ до трехъ часовъ и васъ заставилъ ждать, а потомъ вышелъ изъ терпнія и веллъ заложить свою маленькую тележку. Такъ я и пріхалъ къ вамъ. Не могъ же я быть веселъ, зная, что вы сидли тутъ съ утра и ждали меня и что вы должны ссть со мной въ тележку’.
— Но тмъ лучше. Это неожиданно, а вы знаете, что всякая неожиданность иметъ свою прелесть. Я здила въ почтовой кибитк, въ весеннюю распутицу по Новгородской Губерніи, такъ отчего же мн не хать въ маленькой тележк по прекрасному шоссе въ Ростовъ?
‘Я очень понимаю, что вы, какъ женщина, много-испытавшая и снисходительная, готовы найдти хорошую сторону въ каждой вещи и въ каждомъ непріятномъ положеніи въ жизни, и уврите и себя, и меня, что зда въ тележк, когда надъ головой виситъ дождь, очень пріятна, чуть-чуть не маленькая partie de plaisir. За это я вамъ, конечно, благодаренъ. Но вотъ что объясните мн — прибавилъ Андрей Павловичъ съ любопытствомъ — отчего, посл цлаго дня самаго глупаго и скучнаго ожиданія, на вашемъ лиц не было и слдовъ досады и скуки? Напротивъ, оно поразило меня своимъ пріятнымъ выраженіемъ’.
— Ахъ, Боже мой! не сами ли вы сказали, что я готова найтди во всякой дурной вещи прекрасную сторону? Впрочемъ, я заплачу вамъ добромъ за зло и отвчу вашими же словами: въ пріятномъ выраженіи моего лица, какъ вы выразились — ‘вы виноваты,’ отвчала я, кутаясь въ дорогу.
Мы вышли на крыльцо. Дождь уже шелъ, но очень мелкій. Андрей Павловичъ опять-было наморщился и серьзно взглянулъ на кучера, который покрывалъ мои ноги какимъ-то непромокаемымъ одяломъ. Но я уврила Андрея Павловича, что мои черный капоръ и дорожный салопъ не боятся дождя и что я въ тележк сижу лучше, чмъ сидла бы въ тарантас.
Пара вороныхъ лошадокъ помчала легкій экипажъ, и хотя я увряла сперва Андрея Павловича, что мн очень ловко сидть, но, не привыкнувъ скакать въ открытой тележк, я съ трудомъ удерживалась, чтобъ не опрокинуться назадъ при какомъ-нибудь неловкомъ скачк нашего экипажа.
Къ счастью, до заставы было недалеко. Мы перехали черезъ Котрость, рчку, впадающую въ Волгу въ самомъ Ярославл, и увидли передъ собой дв длинныя аллеи, обсаженныя березками.
Вся Ярославская Губернія перерзана такими аллеями. Большія дороги, почтовыя и не-почтовыя окаймлены въ два ряда съ каждой стороны нашимъ русскимъ деревомъ, березой, и образуютъ три дороги: дв боковыя, узкія, для пшеходовъ, и среднюю, широкую для экипажей.
Сначала это нравится: кажется красиво, но посл длается скучно хать все между березками, которыя часто закрываютъ хорошенькіе виды, и только частыя деревни разнообразятъ монотонность этихъ аллеи.
Я возвращаюсь опять къ своей поздк. Дв длинныя аллеи тянулись передъ нами. Аллея влво ведетъ въ сосднюю Владимірскую Губернію. Мы повернули направо и выхали на чудесное, гладкое ростовское шоссе. Несмотря на безпрерывные дожди, тележка наша катилась какъ по паркету, и я забыла свой страхъ опрокинуться назадъ, услась какъ можно удобне, натянула поля капора своего на глаза, потому-что дождь шелъ прямо въ лицо, уговорила Андрея Павловича оставить зонтикъ въ поко, а вмсто того взять на себя трудъ разсказать мн, почему его невстка съ племянницами и его дочери собрались на свиданье съ нимъ въ самое ненастное время, когда проселочныя дороги залиты грязью и опасны для колясокъ и каретъ.
Андрей Павловичъ, вспомнивъ о своей милой семь, которая, можетъ-быть, уже ждетъ его съ нетерпніемъ, развеселился и разговорился. Я узнала, что въ Ростов живетъ его племянница, которая выходитъ замужъ, и потому вс родные съзжаются на семейный пиръ. Онъ боялся, однакожь, что ужасная погода остановитъ пріздъ его дтей, или что дурныя дороги заставятъ ихъ пріхать позже назначеннаго дня. Об причины его страха были очень основательны, и мн самой казалось, что мы не встртимъ никого въ усадьб.
Но пока мы разговаривали о томъ, что такъ близко было сердцу спутника, мы не замтили, что дождь пересталъ, пасмурный вечеръ превратился въ темную ночь и мы прохали пятнадцать верстъ. Намъ оставалось только четверть дороги до деревни Андрея Павловича. Но желаніе быть скоре дома и встртить милыхъ своихъ такъ было велико, что онъ съ нетерпніемъ ожидалъ поворота съ большой дороги къ его усадьб. Разговоръ что-то не клеился и послднія пять верстъ показались намъ длинне пятнадцати.
Наконецъ кучеръ ловко завернулъ направо и въ совершенной темнот попалъ прямо въ огромную яму грязи и воды. Съ обихъ сторонъ узкаго проселка были, сколько я могла замтить, кочки и кустарникъ, и лошади должны были тянуть храбро впередъ, не имя мста свернуть въ сторону, чтобъ вывезти изъ грязи тележку. Конечно, она была такъ легка для пары сильныхъ лошадей, что черезъ минуту мы уже выхали на сухую горку и я опять начала бояться, чтобъ не потерять баланса и, по неловкости своей, не очутиться подъ тележкой.
Со страхомъ представляла я себ тяжелую и огромную коляску, которая должна была прохать это вязкое мсто за нсколько часовъ до насъ, а можетъ-быть и позже насъ, въ такую же темную ночь, представляла и безпокойство, и нетерпніе маленькихъ путешественниковъ, еслибъ съ ними что случилось въ полуверст отъ роднаго дома.
Но въ ту же минуту Андрей Павловичъ схватилъ меня за руку и радостно проговорилъ: ‘Смотрите!’
И точно, я увидла множество огней, выходящихъ какъ-будто изъ земли: мы хали тогда по возвышенію, а домъ стоялъ въ лощин, онъ былъ ярко освщенъ, и мн казалось, что мы были уже подл него.
‘Насъ ждутъ!’ сказалъ Андрей Павловичъ: ‘и въ дом гости!’
Мн сдлалось веселе, когда я уврилась, что Андрей Павловичъ встртитъ своихъ дтей и что я тоже ихъ увижу. Въ ожиданіи скораго свиданья, я забыла свой страхъ, пока мы хали еще съ полверсты ужаснйшей дорогой, спускались въ оврагъ и едва не сломали плетня, възжая въ деревню.
Но все кончилось благополучно. У подъзда меня вытащили изъ тележки, и пока я взбиралась на крыльцо, множество молоденькихъ голосковъ закидали нжными привтствіями моего спутника, и дтскія ручки обвивали его шею. Онъ едва могъ освободиться, чтобъ снять съ себя дорожное платье,
Крикъ, смхъ, вопросы безъ отвтовъ, рчи безъ связи, не умолкали нсколько минутъ.
‘Милая бабушка!’ говорила мн Маша, цалуя меня, ‘какъ я рада, что вижу васъ!’
Дти называли меня бабушкой, сперва въшутку, а потомъ это названіе осталось за мной.
‘А я еще больше рада, моя крошка’, сказала я ей, разглядывая ее. ‘Но пора перестать величать тебя крошкой: ты выросла и похорошла, Маша, сверхъ того, ты ужасно ученая двица, маленькій синій чулокъ., какъ я слышу!’ Маша улыбнулась на мои похвалы, какъ улыбаются дти, когда ихъ хвалятъ, и мн понравилось, что она не показала притворно-скромнаго вида, съ которымъ слушаютъ иныя двицы неумстныя похвалы, сказанныя имъ въ лицо, и подъ которымъ прячется часто столько гордости и самоувренности.
Но улыбнувшись, какъ довольное дитя, Маша покачала головой, какъ взрослая разумница и сказала голосомъ учительницы, длающей выговоръ:
‘Зачмъ вы хвалите меня въ глаза?’
— Зачмъ, душечка, что эти похвалы теб не повредятъ, и затмъ еще, что похорошть не значитъ быть красавицей, а заслужить названіе синяго чулка не значитъ быть умне и учене всхъ. Но ты и безъ меня понимаешь это’.
‘А разв я была такъ дурна прежде, бабушка?’ спросила меня Маша.
Чтобъ наказать маленькую умницу за ея нравоученіе мн, я отвтила ей:
— Да, моя крошка, ты была предурна собою!
‘Какъ хорошо, что я этого не знала тогда!’ сказала Маша со вздохомъ.
— А если бы?.. съ любопытствомъ спросила я ее.
‘Да вотъ, если бы я теперь была уврена, что я глупа, т. е. глупе многихъ другихъ, такъ-что это всмъ замтно, какъ замтно для всхъ очень дурное лицо, на которое смотрятъ или съ сожалніемъ, или съ отвращеніемъ, то я, кажется, не пережила бы долго этого…’
Я остановила ее.
— Еслибъ ты была такъ глупа, что на тебя смотрли бы вс, какъ на дурочку, то была бы совершенно спокойна — будь уврена въ этомъ. Ты и не воображала бы, что тебя считаютъ дурой. Потомъ: если бы ты была такъ дурна, что обращала бы на себя взоры всхъ, то привыкла бы къ своему безобразію еще въ дтств, когда самолюбіе и чувствительность не развиты еще такъ сильно. Но во всякомъ случа, какъ бы дурна ты ни была, врно, никто не глядлъ бы на тебя, ни съ сожалніемъ, ни съ отвращеніемъ, а любилъ бы смотрть на умное и доброе выраженіе твоего лица, которымъ Господь, по благости Своей, наградилъ тебя, не давши теб того безобразія, которое пугаетъ тебя такъ, что ты готова лечь въ могилу.
‘Вы прекрасно объяснили мн, бабушка, что всякое горе иметъ свое утшеніе и всякое зло — свою добрую сторону’, сказала Маша очень серьзно: ‘но все-таки я очень рада, что я не уродъ и не дура. Какъ велико было бы несчастіе папеньки, еслибъ у него была такая дочь!’
Опять я услышала въ этомъ невольномъ восклицаніи мою милую Машу, которой первая и единственная мысль была объ отц. Зная ея прямодушіе, я уврена была, что она этими словами не хотла прикрыть и оправдать то, что высказала очень рзко. Однако я сказала ей:
— Скажи мн, Маша, откуда это страшное самолюбіе, этотъ смшной страхъ къ недостаткамъ? Я считала тебя разсудительне.
‘О, я желала бы быть совершенною!— сказала Маша, съ большой живостью, схвативъ меня за об руки — ‘Тогда я знала бы, что мой папа счастливый отецъ, и пока онъ живъ, я была бы его радостью, его счастьемъ, однимъ словомъ: всмъ, всмъ для моего папа!’
Срые глаза Маши, всегда задумчивые и спокойные, вдругъ заблистали какими-то искрами и потомъ сдлались влажны.
Въ эту минуту я увидла, что Маша уже не дитя, которое за пять лтъ танцовала русскую, но и тогда уже думала свою думу. Молодая головка моей Маши кипла уже юношескими восторгами, замыслами высокими, прекрасными, благородными, но часто несбыточными и безполезными въ обыкновенной жизни.
Маша убжала, закрывъ личико руками, какъ-будто испугалась своего увлеченія.
Весь этотъ разговоръ происходилъ въ маленькой боковой комнат, куда утащили меня дти посл первыхъ привтствій, чтобъ я могла снять съ себя дорожное платье. Оставшись одна, я поторопилась переодться, но маленькій Вася, двоюродный братъ Маши, предупредилъ меня:
‘Золотая бабушка!’ закричалъ онъ, вбгая ко мн, ‘маменька зоветъ васъ пить чай.’
Андрей Павловичъ сидлъ уже за круглымъ столомъ, въ зал, подл своей невстки, которая разливала чай и слушала его разсказъ о неудачахъ его въ тотъ день, о его нетерпніи быть въ деревн и о страх не встртить здсь никого.
Ольга, старшая племянница Андрея Павловича, двица лтъ восемнадцати, подала мн чашку чая, придвинула ко мн мое любимое варенье и жаловалась дяд, что Маша заставила меня забыть ихъ всхъ.
Пока Андрей Павловичъ разговаривалъ съ Катериной Ивановной, невсткой своей, голоса затихли, по какъ только онъ замолчалъ, закурилъ погасшую трубку и вспомнилъ о своемъ стакан чая, вс опять защебетали, засмялись, заспорили. Лена утверждала, что дождь шелъ справа, потому-что она сидла на правой сторон въ коляск и вся правая сторона салопа ея была мокра. Вася не врилъ этому, потому-что дождь попадалъ ему на лвую щечку, и долго спорилъ бы еще, еслибъ Варенька, вторая его сестра, не напомнила ему, что онъ сидлъ на заднемъ мст, между мамашей и Олей, а Лена насупротивъ его, на переднемъ мст коляски, и потому дождь мочилъ и его лвую щеку и Леночкину правую сторону. Вася подумалъ нсколько секундъ и сказалъ: ‘Вдь ты говорись правду, Варенька!’
Вс засмялись его справедливому ршенью, но Вася не обидлся. Его черные глазки блистали отъ удовольствія и онъ захохоталъ громче всхъ.
Андрей Павловичъ заставилъ всхъ замолчать своимъ вопросомъ:
‘Что же вы еще ничего не разсказали мн о томъ, что случилось съ вами посл вашего письма ко мн?’
— Ничего не могло случиться съ нами, дяденька, въ одну недлю — сказала вострушка Варя, — пока Маши не было, мы все ждали ея, готовили себ чудесные наряды къ свадьб, учились…
‘И очень дурно, дяденька!’ замтила Ольга, которая давала уроки меньшимъ дтямъ.
— Ты вчно бранишь насъ, Оля — подхватила Варенька.— Потомъ, дяденька, потомъ мы дождалось Маши, все слушали, что она намъ разсказывала, показывали ей тетради, и Маша похвалила насъ. Вдь такъ, Лена?…’
Лена и Вася кивнули головками, посмотрли на Машу и спросили: ‘Вдь такъ, Маша?…’
Но, къ общему изумленію дтскому, Маша ни слова не отвчала.
Дти сконфузились и притихли. Я взглянула на Машу: она мшала ложечкой давноналитый чай, а въ другой рук, которая лежала на колняхъ, мяла свернутую бумажку. Маша и не слыхала, о чемъ ее спрашивали дти.
Ольга толкнула Машу: ‘Что съ тобой? О чемъ задумалась опять, Marie?’
Маша подняла свои глазки на кузину и сказала:
‘Разскажи папа про больную Клавденьку.
— Что же ты сама не разскажешь?
— Нтъ, моя очередь посл.
Андреи Павловичъ, сидвшій подл Маши, вслушался въ разговоръ ихъ и спросилъ:
‘Что это за больная Клавденька.?’
— Это приключеніе въ дорог, mon oncle, сказала Ольга — и очень печальная исторія!
‘Да у васъ и приключенія были въ дорог!’ воскликнулъ Андрей Павловичъ. ‘А я только-что хотлъ просить васъ, старшихъ, чтобъ вы, по примру Васи и Лены, позволили мн услышать и ваши дорожныя наблюденія.’
Катерина Ивановна, которая до-сихъ-поръ, не вмшивалась въ разговоръ дтей, положила свое вязанье и сказала:
‘Да, братецъ, ныншняя дорога оставила во мн очень непріятное впечатлніе.’
— Что это такое: впечатлніе, Маша?— спросилъ живо Вася, уставивъ на нее свои блестящіе глазки.
‘Впечатлніе значитъ радостное или печальное чувство, которое остается въ насъ посл того, что случилось съ нами или съ другими, и что мы сами видли или о чемъ слышали.’
— А, а, вотъ что!— сказалъ Вася протяжно и раздумывая.— Такъ я вамъ скажу, дяденька, что у меня теперь очень пріятное впечатлніе посл дороги.’
‘Какое же?’ спросили вс съ любопытствомъ.
— Намъ попадалось много бабъ и мужиковъ, которые несли свои лапти и сапоги въ рукахъ, или на палк, а сами шли по лужамъ босые. Вотъ я и замтилъ, что они вс очень гадко держали ноги свои, точно лапки гусиныя. Теперь я знаю, что не я одинъ ставлю ноги нехорошо. А ты, Оля, сердишься, когда я танцую французскую кадриль! Выучусь, такъ буду чудесно держать ноги.
‘Ахъ Вася! Вася! какой онъ дурачокъ!’ сказали сестры и кузины.
— Я, напротивъ, очень доволенъ Васей,— перебилъ Андрей Павловичъ. Вотъ онъ разсказалъ мн уже второе свое наблюденіе въ дорог, и я, по-крайней-мр, знаю, чмъ его головка была занята. А отъ васъ всхъ я, кажется, ничего не узнаю.’
Ольга посмотрла на свою мать вопросительно. Катерина Ивановна кивнула ей головой и Ольга оборотилась къ дяд:
‘Непріятное впечатлніе, mon oncle, мы вынесли изъ дома нашей кузины, Москвиной, маменькиной племянницы. Она живетъ немного въ сторон отъ нашей дороги сюда, но какъ мы не были у нея боле года и выхали изъ дома днемъ раньше, то maman и вздумала дать отдохнуть малюткамъ отъ дурной дороги и повидаться съ кузиной Лизой. Мы не застали ея дома: она съ мужемъ была на чьихъ-то именинахъ, въ сосдств, и хотла тамъ ночевать.
Насъ встртила вся прислуга съ какими-то длинными, невеселыми лицами и вс говорили вполголоса, какъ-то таинственно. Потомъ пошли въ дтскую половину, доложить маленькому баргіну о прізд гостей. Этотъ маленькій баринъ, дяденька, сынъ Лизы, шалунъ семи лтъ и такой несносный ребенокъ, что мы были очень рады, когда намъ сказали, что ‘маленькій баринъ изволитъ уже почивать’. Было уже девять часовъ вечера, намъ приготовили на-скоро ужинъ и сдлали постели для гостей въ отдленіи, которое выходитъ на одинъ коридоръ съ дтской половиной.
Кузина Лиза, два года тому, взяла къ себ, изъ Москвы, маленькую сироту, дальнюю родственницу мужа ея. Ее зовутъ Клаведнькой. Она двумя годами старше Вани, но очень слаба и мала ростомъ. Ваня совершенный господинъ надъ ней, и эта бдняжка такъ боится его, что готова все сдлать, что онъ велитъ. Говорятъ, будто ей очень достается отъ него, а няня не сметъ говорить объ этомъ кузин, потому-что она любитъ 3 сынка своего безумно и позволяетъ ему все длать.
Мамаша, узнавъ, что Ваня ‘изволитъ почивать’, спросила, гд Клавденька и можетъ ли она выйти, если еще не спитъ? Няня, которая пришла къ намъ съ докладомъ о своемъ барин, точно будто вдругъ подавилась чмъ-то: на-силу мы поняли отъ нея, что Клавденька больна, лежитъ въ жару. Маменька испугалась и не велла намъ входить въ дтскія комнаты, думая, что у Клавдиньки какая-нибудь дтская болзнь, отъ которой могутъ заразиться и наши дти. Няня, которая очень хорошо знала, что болзнь другаго рода, не вывела маменьки изъ заблужденія и, кажется, очень была рада, что къ больной никто не войдетъ.
Но когда мы раздвались, двушка наша сказала мамаш и мн тихонько, что Клавденька больна отъ испуга. Негодный Ваня бросилъ въ нее обломкомъ фарфоровой игрушки и сдлалъ ей большую царапину на ше, а больше всего такъ испугалъ ее, что она вдругъ заболла и начала къ вечеру бредить. Когда вс дти улеглись, маменька и я пошли къ больной. Она точно вся горла и бредила, однако спала. Шейка у ней была повязана большой косынкой. Двушка, приставленная ходить за Клавденькой, дремала на полу, а няня Ванина, услышавъ, что мы вошли къ больной, сейчасъ пришла къ намъ. Мамаша велла ей принести уксусу и горчицы, положила Клавденьк на ноги горчичники, а къ голов привязала платокъ, обмоченный въ уксус. Бдняжка во сн вся дрожала, пальчики ея такъ и прыгали. Маменька хотла посмотрть царапину на ше, но няня уврила насъ, что положила на больное мсто тряпочку съ деревяннымъ масломъ, и что все это пройдетъ, когда Клавденька выспится.
Было уже за полночь, когда мы вышли изъ Клавдепькиной комнаты и, усталые отъ дороги, мы крпко уснули, не слышали больше ничего и не узнали бы ничего, еслибъ одна маленькая особа, довольно любопытная и жалостливая, не была счастливе насъ. Она добилась правды и ей обязана будетъ Клавденька, можетъ быть, жизнью.
‘Кто же эта маленькая любопытная?’ спросилъ Андрей Павловичъ, осматриваясь вокругъ себя. Однакожь глаза его невольно остановились на Маш и голосъ его былъ необыкновенно ласковъ.
‘Это вы узнаете посл, mon oncle. Теперь скажу вамъ, что когда я проснулась, мамаша уже не спала и подл ея кровати стояла эта маленькая особа и просила у мамаши извиненія, что распорядилась ея именемъ, не смя будить ее, и что пріхалъ изъ города докторъ, за которымъ она послала ночью, потому-что Клавденька умираетъ. Въ это же время она вынула свой кошелекъ и взяла изъ него вс деньги, кажется, пять рублей серебромъ, которыя она завернула въ бумажку и просила позволенія у мамаши отдать ихъ доктору за визитъ.’
— А такъ-какъ эта маленькая распорядительница послала за докторомъ безъ меня, то я и согласилась, чтобъ она отдала ему собственныя свои деньги — сказала Катерина Ивановна.
Ольга продолжала: ‘Докторъ оставался до 12 часовъ, и при немъ привезли лекарство, которое онъ давалъ ей нсколько разъ при себ. Бдняжка была очень опасна, но втиранія и ванны, которая употреблены были еще до привезеннаго лекарства, немножко смягчили болзнь, и докторъ, узжая вмст съ нами, далъ мамаш общаніе непремнно быть на другой день у больной и надялся на ея выздоровленіе. Онъ сказалъ, что у нея воспаленіе въ мозгу отъ простуды и отъ испуга. Вмсто царапины, онъ нашелъ порядочную рану на ше, рана эта не была обмыта и была воспалена. Маменька, желая успокоить и себя и насъ, оставила тамъ повара нашего, котораго мы везли съ собой на свадьбу, и дала ему денегъ нанять подводу, чтобъ пріхать сюда завтра посл визита доктора, который увдомитъ мамашу запиской о состояніи Клавденьки. Такъ-какъ мы боялись опоздать сюда по такой ужасной дорог, то и выхали въ первомъ часу, не дождавшись кузины Лизы, которая, врно, очень удивится, а можетъ быть и разсердится, когда, пріхавъ домой, узнаетъ, что гости безъ нея распоряжались какъ хозяева. Чтобъ предупредить вс непріятности, которыя могли имть черезъ это ея люди, мамаша оставила ей письмо, въ которомъ объяснила ей все, что случилось до нашего прізда и что было при насъ.’
— Едва ли Лиза будетъ довольна моимъ письмомъ, сказала Катерина Ивановна, — и я прошу Бога, чтобъ несчастное баловство ея не стоило жизни человческой и чтобъ этотъ случай былъ ей полезнымъ урокомъ на будущее время.
‘Бдная Клавденька!’ сказалъ, вздохнувъ, Андрей Павловичъ, ‘какъ несчастна она, что у нея нтъ ни отца, ни матери. Но Господь сжалится надъ ея страданіями и, если Ему угодно будетъ продлить ея жизнь, то Онъ врно пошлетъ ей лучшую участь. Неправда ли, моя Маша?’
И Андрей Павловичъ взглянулъ съ улыбкой на дочь свою, притянулъ ея головку ближе къ себ и нжно поцаловалъ ее въ лобъ.
‘Вы думаете, папаша?’
— Врю, дитя мое! Но какая же была настоящая причина внезапной болзни Клавдиньки?
‘Машина очередь теперь’, сказала Ольга.
Я приготовилась-было слушать окончаніе печальной исторіи, но Машута, отъ сильнаго душевнаго волненія, отъ усталости и безсонной ночи, такъ поблднла, что испугала насъ всхъ. Однако она уврила ттю и папеньку, что если ей позволятъ сейчасъ лечь спать, то завтра она будетъ совершенно здорова и вечеромъ надется танцовать больше всхъ на двичник у кузины своей.
Я вызвалась уложить въ постель мою бдную внучку. Ложась спать, Маша общала мн разсказать на другой день вс подробности, касающіяся до Клавденьки.
Варенька, Лена и Вася, вставъ изъ-за чайнаго стола, вздумали танцовать. Ольга, вмсто того, чтобъ ссть за фортепьяно должна была дополнить вторую пару для французской кадрили, а Андрей Павловичъ взялся быть музыкантомъ и играть на гитар какую-то псню, подъ звуки которой дти протанцовали вс пять фигуръ.
Вася премило передразнивалъ мужиковъ и бабъ, шагающихъ по грязи и лужамъ Маленькій плутишка хотлъ этой шуткой прикрыть собственный свой недостатокъ, потому-что его правая нога очень была похожа на гусиную лапку и никакъ не хотла вывернуться направо.
Въ одиннадцать часовъ мы вс разошлись по нашимъ спальнямъ…
Я такъ устала въ этотъ разнообразный своими впечатлніями день, что сейчасъ же легла, оставивъ свой журналъ до утра.
По обыкновенію своему, я проснулась около семи часовъ и сла писать. Въ всемъ дом была еще тишина. Мн сказала двушка, что всталъ только баринъ и старшая барышня. Я подъ этимъ именемъ разумла Ольгу, вышло, что это была Маша. Въ восемь часовъ она вошла ко мн съ маленькимъ румянцемъ на щекахъ и съ глазами, которые, кажется, только-что плакали, но плакали не отъ горя, потому — что лицо ея было оживлено и Маша улыбалась.
‘Я вамъ не мшаю, голубчикъ-бабушка?’ спросила она, положивъ свою головку мн на плечо и заглядывая мн въ глаза.
Я бросила перо, отодвинула свои бумаги и взяла Машу, какъ ребенка, на колни.
‘Ну, что, моя крошка, угомонилась ли теперь твоя головка и легче ли у тебя на сердц, когда ты подлилась съ папенькой тмъ, что тревожило тебя?
— А вы почему знаете, что я уже говорила съ папашей?
‘Очень трудно это угадать! Съ какой стати встала ты въ шесть часовъ, или еще раньше, когда весь домъ спалъ, и только одинъ папа твой, по обыкновенію своему, всталъ?
— Ахъ, бабушка, отъ васъ ничего нельзя скрыть! сказала Маша, громко засмявшись.
‘Такъ разсказывай же!’
— Съ чего же начать?
‘Конечно съ начала, шалунья’.
— Ну хорошо, сказала Маша, усаживаясь на диванъ и взявъ изъ кармана вилочку съ начатымъ шнуркомъ, — я начну сначала:
‘Два года тому назадъ, когда меня привезли къ Марь Никитичн въ домъ, я застала тамъ одну воспитанницу изъ старшихъ, которую такъ полюбила съ перваго дня, что вс тому дивились, и она сама дивилась этому, пока не полюбила меня еще больше, чмъ я ее. Эту двицу… нтъ, эту несравненную душку, зовутъ Евгеніей, или просто Геничкой — такъ я и теперь ее называю, а она меня зоветъ Машей… Мы Русскія и не хотимъ называться по-французски….’
— Помилуй, Маша, да ты еще не проснулась: ты не ту исторію разсказываешь, дружокъ.
‘Какъ не ту? вдь вы велли начинать сначала……
— Да, исторію о Клавденьк, а ты толкуешь о какой-то Геничк.
‘Ахъ, бабушка, исторія о Геничк доведетъ до Клавденьки и тогда вы будете знать все.
— А! вотъ что, сказала я. Такъ продолжай же.
‘Геничк было пятнадцать лтъ, мн еще и двнадцати не было, но я ее полюбила не какъ старшую, а какъ равную себ. Не правда ли, это очень странно, бабушка? Скоро насъ вс въ дом называли двойниками, сперва смялись надъ нашей дружбой, потомъ врили ей, потомъ имли къ ней особенное уваженіе и всегда мы, вдвоемъ, могли сдлать больше, чмъ вс прочія двицы вмст. Я была очень счастлива, бабушка, пока имла подл себя такого друга. Но вотъ, три мсяца тому назадъ, отецъ Геничкинъ пріхалъ издалека, сказалъ, что вышелъ въ отставку, что хочетъ поселиться въ деревн и долженъ имть хозяйку въ дом. Онъ взялъ мою Геничку отъ Марьи Никитичны и увезъ ее съ собой, даже не сказалъ Геничк и мн, въ какой губерніи будетъ жить. Мы горько плакали. Я сдлалась нездорова отъ горя и просила Геничку писать мн каждый день, хоть дв строчки. Она меня о томъ же просила и мы общали это одна другой.
На бду нашу, и Марья Никитична, и отецъ Геничкинъ услышали это. Они смялись надъ выдумкой пансіонерокъ, увряли насъ, что именно эта ежедневная переписка заставитъ насъ разлюбить другъ друга и кончить нашу дружбу, что она намъ надостъ и мы будемъ искать предлога кончить ее. Намъ представляли, какъ жалки мы будемъ тогда въ собственныхъ нашихъ глазахъ, и какъ непріятно будетъ намъ тогда вспоминать о прошедшемъ.
Мы испугались такаго глупаго и жалкаго конца прекрасной нашей дружбы, которая длала насъ два года счастливыми, поврили Марь Никитичн и дали ей слово выдержать три первые мсяца и не писать другъ другу.
‘Геничк будетъ легче, чмъ теб, Маша, говорила мн Марья Никитична. Она подетъ, увидитъ новыя мста, новыхъ людей, будетъ вести новый образъ жизни. Все это — пріятныя развлеченія, и часто старая дружба уступаетъ мсто другимъ впечатлніямъ. Теб же все окружающее будетъ напоминать прежнюю Геничку и ваши бесды. Но за-то теб больше чести и славы, если ты въ эти первыя минуты живыхъ воспоминаній удержишься отъ нжныхъ изліяній чувствъ твоихъ на бумаг и заключишь ихъ въ сердц твоемъ. Я уврена, что Геничка не забудетъ тебя и что полученіе перваго письма ея будетъ для тебя неописаннымъ счастіемъ’.
Какъ не поврить было мн нашей доброй Марь Никитичн? Она никогда не была строга ко мн и я не думала, чтобъ она могла уговорить меня на такое мучительное испытаніе. Ахъ, бабушка, въ эти три мсяца я плакала каждую ночь. Днемъ я не смла тосковать, не хотла показать, что тоскую: я стала учиться еще прилежне, читала такъ много, что посл у меня отняли книги. Писать я не хотла ничего: я боялась, чтобъ не описать нечаянно Геничк всей своей тоски. По ночамъ мн казалось, что Геничка давно забыла и думать обо мн и что я ничего боле не узнаю о ней. Однимъ словомъ я была очень глупа, такъ -что Марья Никитична и бранила, и утшала меня. Наконецъ срокъ кончился и черезъ три дня я получила изъ Москвы письмо отъ Генички. Все мое благоразуміе, продолжавшееся три мсяца, было забыто въ эту минуту: я плакала безъ умолку и все письмо моей подруги было вымочено слезами. Я не спала ту ночь и все думала, какъ отвчать на него. Къ счастью, на другое утро пріхала коляска отъ ттеньки съ письмами отъ нея и отъ папеньки, къ Марь Никитичн. Меня отпустили къ тт, чтобъ хать на свадьбу кузины. Поздка, свиданіе съ ттей и радость увидть папашу успокоили меня немного. Я привезла съ собой чудесное письмо Генички, чтобъ прочитать его папаш и посовтоваться съ нимъ, какъ написать отвтъ. Видъ несчастной Клавденьки подалъ мн прекрасную мысль, и такъ-какъ я легла вчера очень рано, а Марья Никитична пріучила насъ спать не больше шести часовъ, когда мы здоровы, то я и встала сегодня въ четыре часа, написала черновое письмо къ Геничк и какъ только услышала, что папа всталъ, пробралась къ нему въ спальню и прочитала ему Геничкино письмо и мой отвтъ. Папа остался этимъ отвтомъ очень доволенъ. Къ несчастью, мной онъ не могъ быть такъ доволенъ, потому-что я вела себя очень глупо, дала волю своей радости, и жалости, и своимъ слезамъ, и такъ напугала папашу, что онъ едва не облилъ меня холодной водой, веллъ мн выпить цлый стаканъ воды и прогналъ меня къ вамъ, чтобъ вы побранили меня, бабушка. Папа сказалъ, что еслибъ онъ былъ богатъ, онъ повезъ бы меня за границу, на воды, и что онъ будетъ просить Марью Никитичну, чтобъ меня каждое утро обливали холодной водой.’
— Папа твой совершенно правъ, сказала я — и холодная вода сдлаетъ теб много пользы, особенно если ты возьмешь на помощь къ ней свой разсудокъ и твердую волю, милая Маша.
‘Мн кажется, бабушка, что иногда мы такъ сильно чувствуемъ, что не помнимъ себя и не можемъ удержаться.’
— Едва ли, Маша. Вспомни вчерашній вечеръ и твою блдность, которую мы вс замтили. Это было сильное чувство въ теб, но оно обнаружилось только блдностью. Ты преодолла его, осталась наружно совершенно спокойной и разсудительной. Отчего же ты вчера вечеромъ умла владть собой, а сегодня, именно утромъ, когда человкъ бываетъ бодре и духомъ, и тломъ, не имла власти надъ своей слабостью?
Маша задумалась, потомъ сказала: ‘Сегодня я была одна съ папашей и не остерегалась такъ, а вчера, за чайнымъ столомъ, мн стыдно было расплакаться и я боялась напугать дтей и ттю, которая была очень разстроена сценой въ дом ея племянницы. Я думаю, что это такъ, сказала Маша, помолчавъ, — а если это такъ, прибавила она, — то я могу еще владть собою’.
Утвердительный тонъ Маши мн очень понравился.
— Чтобъ убдить тебя, мой дружокъ, въ истин твоего заключенія, я прошу тебя прочитать мн теперь-же твое и Геничкино письма, и я уврена, что, при чтеніи ихъ, ты останешься совершенно спокойной.
Маша вынула изъ-за широкаго пояса своего передничка нсколько узко-сложенныхъ почтовыхъ листковъ, которые показались мн знакомыми.
‘А! это т самыя бумажки, которыя ты мяла въ рук вчера вечеромъ, когда не слыхала разсказовъ дтей и ихъ вопросовъ’.
‘Это письмо Генички’, сказала Маша улыбнувшись и покраснвъ.
Съ позволенія Маши я списала посл это письмо, чтобъ помстить его въ свой журналъ.
Вотъ оно:
Москва. Октября 15-го, 1851 года.
‘Маша, золотая моя Маша, мой несравненный другъ! еслибъ я вздумала написать теб вс ласкательныя имена, которыми душ моей въ эту минуту хочется назвать тебя, то половина письма моего была бы занята этими названіями и мн не осталось бы мста разсказать теб все, что ты должна знать обо мн. Ты стоишь теперь подл меня, и я цалую тебя, твои милые глазки, твою умную головку, твои блдныя щечки. Голубчикъ-Маша, я знаю, что ты меня любишь и съ нетерпніемъ ждешь моего письма’.
‘Злой папаша жестоко посмялся надъ нами и Марья Никитична тоже. Ну, Богъ съ ними! Три мсяца эти прошли, и я могу разговаривать съ моей Машей. Скажу теб еще больше: папенька убдился, что я люблю тебя, посл него, больше всего на свт: онъ видлъ какъ я тосковала о теб и общалъ мн скорое свиданіе съ тобой. Слышишь, Маша, мы скоро увидимся! Что это за счастье!
‘Боже мой! мн кажется, я сдлалась совершенной дурой отъ радости: я трачу время и бумагу на глупости, а у меня такая бездна разсказовъ, и такихъ интересныхъ разсказовъ! Столько неожиданностей для тебя! Но самое важное я поберегу до конца этого письма. Я спрошу твоего совта, моя разсудительная Маша, въ очень серьзномъ для меня дл, въ дл совсти. Я даю теб сроку недлю обдумать и написать мн отвтъ. Что выдумаетъ твоя головка, что скажетъ мн твое сердце, моя душечка, то я и сдлаю. Мн очень скучно будетъ ждать боле недли твоего отвта, тогда-какъ онъ могъ бы быть въ моихъ рукахъ черезъ четыре дня, но я вооружусь всмъ своимъ терпніемъ, а ты знаешь, что я лнива по природ, а потому и терплива. Знаешь, Маша, мн въ эти три мсяца и въ умъ не приходило сомнваться въ теб. Мн было досадно только, что ты даже не знаешь, гд я, и не можешь вообразить себ, что меня окружаетъ. Но папа вздумалъ обмануть насъ, и вмсто деревни я очутилась въ Москв, посреди шума большаго города и почти въ большомъ свт.
‘Ну, слушай же, Маша, какъ все это случилось!
‘Ты помнимъ, какъ папа разсказывалъ намъ очень серьзно, что я должна сдлаться деревенской хозяйкой. Гд его деревня — я позабыла спросить его, притомъ же мн было какъ-то странно въ первое время съ моимъ добрымъ папенькой. Онъ былъ мн совсмъ чужой, и только его несказанная доброта и нжныя ласки могли меня сейчасъ пріучить къ нему. Я жила у бабушки, когда маменька скончалась, а папа командовалъ полкомъ гд-то на юг. Когда бабушка умерла, мн очень хотлось хать къ папеньк, и я помню, что въ письм своемъ я умоляла его взять меня къ себ, но, вмсто исполненія моего желанія, дядя отвезъ меня къ Марь Никитичн, гд мн долго не нравилось, потому-что бабушка очень баловала меня. Потомъ я помирилась съ ученьемъ и серьзными занятіями въ опредленные часы и начинала забывать прежнюю жизнь: даже и не думала больше о поздк къ папеньк, тмъ боле, что онъ не отвчалъ мн на мои просьбы. Теперь я знаю, что онъ не получилъ того письма моего. Когда я подружилась съ тобой — о! тогда все сдлалось мн еще миле, и я совсмъ забыла, что когда-нибудь мн надо будетъ оставить домъ Марьи Никитичны, но вдругъ я получила извстіе, что папа вышелъ въ отставку и детъ за мной, и что мы будемъ жить вмст. Вспомни, Маша, все то, что было съ нами при этой всти!
‘Наконецъ пріхалъ папа. Ты ему очень понравилась: — это я скажу теб теперь, и онъ, желая, чтобъ глупенькая дочь его имла всегда такую разсудительную подругу, какъ маленькая Маша, вздумалъ испытать насъ и уговорилъ Марью Никитичну запретить намъ переписываться первое время:— это папашина идея, мой другъ. Мы съ честью выдержали это испытаніе — не правда ли?
‘Былъ очень жаркій день, когда я узжала. Вспомни, какъ солнце жгло и какъ искрилась и серебрилась наша рчка отъ его палящихъ лучей, когда я съ ней прощалась. Все было облито свтомъ и жаромъ, а мн казался этотъ день самымъ пасмурнымъ въ моей жизни и мн было холодно. Я и теперь не могу вспомнить, какъ замерло мое сердце, когда коляска подъхала къ крыльцу.
‘Папа былъ молчаливъ: онъ давалъ намъ время наговориться, нацаловаться и проститься. Добрый мой папенька!
‘Вечеръ былъ чудесный — такой ясный и теплый! Мсяцъ свтилъ мн прямо въ глаза и не давалъ закрыть ихъ, а глаза были такъ тяжелы отъ слезъ и отъ послднихъ безсонныхъ ночей!
‘Я и въ коляск еще много плакала и очень растревожила папеньку. Онъ спросилъ меня: ‘Евгенія, разв ты думаешь, что теб будетъ хуже у отца своего, который все сдлаетъ, чтобъ ты была счастлива?’ — Ахъ, Маша, какъ нженъ былъ этотъ упрекъ и какъ мн стыдно сдлалось моихъ рыданій! Я вдругъ пересилила себя, утихла и прижалась ближе къ папеньк. Онъ снялъ съ меня шляпку, положилъ голову мою къ себ на грудь и я задремала, но въ полусн я чувствовала, что онъ нсколько разъ цаловалъ меня въ голову.
‘Утромъ мы подъхали къ Москв. Папа сказалъ мн, что покажетъ мн Москву и что мн тутъ будетъ веселе, чмъ въ деревн. Мн очень хотлось сказать ему, что съ нимъ мн везд будетъ весело и хорошо, но я не съумла выговорить это: я еще долгое время дичилась папеньки, и онъ не узналъ бы глубокаго и искренняго моего чувства къ нему и до-сихъ-поръ, еслибъ не случилась его болзнь. Но объ этомъ я разскажу теб посл.
‘Мы долго хали по Москв, пока я увидла Кремль, на который я взглянула какъ на святыню и невольно перекрестилась. Я вспомнила, сколько великихъ и страшныхъ событій свершилось въ виду этихъ стнъ. Мы прохали мимо нихъ, повернули вправо и остановились у какихъ-то воротъ. Папа сказалъ мн, что иметъ обыкновеніе, никогда не възжать въ Москву и не вызжать изъ нея, не помолившись въ часовн Иверской Божіей Матери, которая находится въ этихъ воротахъ, названныхъ Иверскими. Нсколько экипажей стояло около каменнаго крыльца часовни и множество людей толпилось на крыльц и въ дверяхъ. Мн было стыдно въ своей дорожной, измятой блуз выдти изъ коляски, но папа былъ недоволенъ моей глупостью, и я, скрпя сердце, прошла за нимъ между толпившимся въ дверяхъ народомъ. Каково же было мн, когда я въ маленькомъ пространств часовни увидла нсколько мужчинъ и дамъ, хорошо-одтыхъ и, особенно, при подножіи чудотворной иконы, на прекрасномъ ковр, молодую даму, на колняхъ, прелестно-одтую и красавицу собой. Большіе глаза ея, вс въ слезахъ, были подняты на ликъ Божіей Матери, и она, какъ видно, вся была предана молитв. За ней стоялъ молодой человкъ въ военной шинели.
‘Мы должны были дожидаться, пока имъ отслужатъ молебенъ. Папа отошелъ отъ меня и сталъ за молодымъ человкомъ. Я не переставала глядть на молодую даму, и ея примръ глубоко подйствовалъ на меня: мн стыдно стало того чувства, съ какимъ я вошла въ часовню. Какъ-только молебенъ кончился, молодой человкъ поднялъ даму, сказалъ ей тихо нсколько словъ и повелъ ее за руку.
‘Въ эту минуту онъ встртился съ папенькой, и я увидла, какъ онъ почтительно поклонился ему и показалъ на свою даму. Я тихонько подошла къ папеньк и спряталась за него. Молодой человкъ, бывшій офицеръ папенькинаго полка, знакомилъ его съ своей женой, а папа разсказывалъ, что детъ съ своей дочерью. Онъ обернулся и искалъ меня глазами: нечего длать, надо было показаться!
‘Княгиня!’ сказалъ папа — ‘рекомендую вамъ мою дочь, маленькую пансіонерку, и прошу вашего вниманія къ ней. Первое ея знакомство съ вами могло ей уже послужить въ пользу, и я буду счастливъ, если оно не прекратится’. Княгиня посмотрла на папа вопросительно и немножко смшалась, а я покраснла, какъ ракъ.
‘Папа сказалъ: ‘Дочь моя вошла сюда не съ мыслью о Бог и молитв, ее тревожила суета земная. Мы изъ дорожной коляски, и она въ измятомъ плать!’ — Папа, сказала я почти со слезами, я уже забыла это, но я не могла усердно молиться, потому что смотрла на княгиню.
‘Дама и мужъ ея улыбнулись.— ‘Молитесь, душенька’ сказала она мн очень ласково нжнымъ и печальнымъ голосомъ: — молитесь въ гор и въ радости: молитва всегда нужна, потому что горе всегда насъ ждетъ. Я очень счастлива: у меня добрый мужъ, добрая мать, друзья, хорошее состояніе, а горе постило меня: малютка мой умираетъ. Онъ страдаетъ боле недли, и я нахожу отраду только въ молитв, здсь, у этой иконы, къ которой прибгаетъ много плачущихъ и несчастныхъ. Вы только-что вступаете въ новую жизнь, попросите же покровительства у Той, Которая должна всмъ намъ служить примромъ.
‘Но нашъ молебенъ начался. Дама поцаловала меня, мужъ ея раскланялся, поговоривъ съ папа вполголоса, и они вышли изъ часовни, а мы начали молиться. Мой папенька очень набоженъ, Маша, и если онъ стоитъ въ церкви, то не обернется ни разу ни въ которую сторону.
‘Мы похали дальше. Папа сказалъ, что остановится въ квартир своего друга, который теперь въ деревн. Коляска наша въхала подъ ворота стариннаго барскаго дома, какихъ много въ Москв, и остановилась у подъзда. Лакеи папенькинъ сейчасъ позвонилъ, и пока мы выходили изъ экипажа, огромная дверь настежь растворилась и мы вошли въ большія сни, съ карнизами и колоннами, и по широкой, парадной лстниц взошли во второй этажъ. Насъ встртили внизу и проводили до верху два человка въ черныхъ платьяхъ, очень парадно одтые. Я не знала сперва, за кого ихъ принять, но они очень почтительно сняли съ папа его шинель и съ меня мой дрянной салопъ, въ которомъ я бгала съ тобой въ рощу. Въ эту минуту въ переднюю вбжала двушка, взяла у нихъ мой салопъ и хотла развязать мн шляпку. Мн было очень конфузно, что чужіе люди такъ хлопочутъ около меня, но папа былъ какъ дома: онъ веллъ двушк идти впередъ и приготовить мн переодться, взялъ меня за руку и сказалъ, что самъ покажетъ мн мою комнату. Я пошла съ нимъ по прекраснымъ комнатамъ, какихъ я не видала раньше, и наконецъ очутилась въ такомъ очаровательномъ мст, что я и теперь еще не могу наглядться на него.
‘Папа ввелъ меня въ комнату, очень небольшую, съ стеклянной дверью въ садикъ, вмсто окна. Стны ея обтянуты какой-то блой матеріей, съ большими розовыми букетами, мебель и драпри такія же. Изъ открытой двери на балконъ пахнуло на насъ цлой оранжереей. Балконъ этотъ ничто иное, какъ полукруглая терраса, настланная поломъ и огороженная низенькими перилами. Посредин спускается отлогая деревянная лстница, но съ обихъ ея сторонъ, полукругами, до самыхъ стнъ дома, идутъ земляные уступы, и въ то время они были уставлены сверху до низу цвточными горшками. Можешь себ представить, Маша, эту красоту, это великолпіе и этотъ запахъ! Когда папа свелъ меня внизъ въ миньятюрный садикъ, обсаженный густо подстриженными акаціями, съ маленькими дорожками и куртинками, я заглядлась на эту цвточную террасу, которую прорзывала только узкая лстница и наверху которой, между цвтами, едва видна была балконная дверь. Мн долго не хотлось войти опять въ комнату.
‘Зачмъ же все это такъ чудесно украшено, когда ваши знакомые въ деревн, папа? Вдь не для насъ же оставили они все это великолпіе, вс эти цвты?
Папа засмялся, обнялъ меня и сказалъ: ‘Для тебя, Геничка!’
‘Какъ для меня! Разв я принцесса, которую ждутъ?
‘Да, тебя ждали, мое дитя! Ждалъ тебя отецъ, съ которымъ ты почти не хотла хать и который приготовилъ все это для тебя. Это твой садъ, твои цвты, твоя комната, твоя двушка!’ Я повисла у него на ше и папа внесъ меня на балконъ. Двушка уже раскладывала изъ чемодана мой маленькій гардеробъ и скоро приготовили мн мое розовое кисейное платье… знаешь, самое нарядное, которое я носила въ праздники, а теперь должна была надть за-просто, потому-что мои старенькія, лтнія платья показались мн очень смшны въ этихъ комнатахъ, и мн совстно было даже подарить ихъ двушк. По мн скоро нашили множество обновъ, и я не знала, что и длать съ моими новыми платьями.
‘Такъ, моя Маша, жила я шесть недль точно въ чаду. Гд я ни была въ это время, чего я ни видла въ Москв и около Москвы! Все это ты узнаешь изъ моего журнала, который я писала для тебя каждое утро до чая, привыкнувъ вставать рано. Ахъ, Маша, какъ скучно мн было безъ тебя по вечерамъ, когда я, полная новыхъ мыслей и ощущеній, оставалась одна въ комнат и не могла съ тобой говорить! За-ночь вс мысли мои устроивались въ порядокъ, и я писала теб все, что было наканун. Но все это счастіе кончилось въ одинъ вечеръ болзнью папепьки. Онъ былъ уже нездоровъ, однако похалъ верхомъ за городъ. На обратномъ пути, въ холодный вечеръ, его вымочилъ сильный дождь и онъ больной возвратился домой. Правду сказала княгиня, что горе всегда насъ ждетъ.— Я забыла теб сказать, что папа возилъ меня къ ней, за городъ. Я нашла ее въ траур, потому-что дитя ея умерло, но какъ ни грустна была она, однако не отказалась показать мн окрестности Москвы. Она полюбила меня какъ меньшую сестру, въ болзнь папеньки безпрестанно была у насъ, и ей я обязана, что сама осталась здорова, потому-что, по малодушію своему, совсмъ была у бита горемъ и не помнила себя. Погода уже испортилась въ сентябр, небо было пасмурно, цвты начали пропадать. Я забыла свой садъ, свою комнатку и почти весь день проводила у ширмъ, которыми огорожена была папенькина кровать. Книга и вязанье лежали подл меня, но я не могла ни читать, ни вязать. Я сидла, повся голову, плакала, когда папенька засыпалъ, и ждала докторовъ.
‘Подъ вечеръ, въ тотъ самый день, когда былъ консиліумъ, я была въ неописанномъ отчаяніи. Серьзный видъ докторовъ напугалъ меня, и мн казалось, что они смотрли на меня уже какъ на сироту. Мн сказали, что пріхала княгиня. Я выбжала къ ней и зарыдала. Она выслушала мои несвязныя рчи, поплакала со мной и сказала: ‘Вы забыли мой совтъ, Евгенія: вы забыли молитву. Вы не любите Бога, потому что не надетесь на Него и не чувствуете потребности прибгнуть къ Нему!’
‘Я почувствовала себя виноватой, но въ оправданіе свое сказала: ‘Какъ же мн оставить больнаго папеньку? Сегодня ему очень худо!
‘Помолитесь теперь, потому что ему такъ худо и душ вашей такъ тяжело! Позжайте въ часовню Иверской Божіей Матери: вамъ необходимы теперь молитва и свжій воздухъ.
‘И, не дожидаясь моего отвта, она велла подать свою карету, окутала меня въ свой плащъ, а сама пошла занять мое мсто подл папенькиной постели.
‘Я похала къ Иверской и молилась тамъ, Маша, если несъ такой врой, какъ княгиня тогда, какъ я встртила ее въ первый разъ, потому что мн надо было еще пріучить себя къ молитв, то съ тмъ же пламеннымъ чувствомъ и съ тми же слезами. Молитва совершила чудо надо мной! Я себя не узнавала посл:— такъ легко мн было и такъ спокойно я могла провести ночь подл больнаго. Я даже дремала нсколько разъ у него въ ногахъ. На другой день мн казалось, что папеньк легче.
‘Каждый вечеръ, когда у меня длалась тоска, я здила въ часовню и опять находила тамъ утшеніе. Каждый вечеръ прізжала ко мн княгиня и дежурила у папеньки въ мое отсутствіе. Это продолжалось цлую недлю. Тогда наступилъ ужасный день перелома болзни, и я не ршалась выйти даже на минуту въ свою комнату. Наконецъ, вечеромъ, когда одинъ изъ докторовъ, пріхавшій на всю ночь, прогналъ меня силой отъ больнаго, я осталась въ своей комнат. Шесть часовъ я провела одна, въ смертной тоск, въ слезахъ и страшномъ ожиданіи. Думали, что я уснула и не входили ко мн.
‘Тогда я сняла съ себя завтный крестъ, который носила моя маменька до самой своей смерти, повсила его на столбикъ кровати и передъ знаменіемъ Спасителя молила Его на колняхъ о жизни моего отца. За эту жизнь, столь драгоцнную, столь необходимую для меня, я дала тогда, въ сокрушеніи своемъ, святое общаніе быть полезной кому-нибудь изъ ближнихъ своихъ, спасти кого-нибудь отъ смерти, отъ голода, отъ нищеты. Понимаешь, Маша, я хочу оказать не минутную помощь, нтъ: я хочу заботиться объ участи какого-нибудь несчастнаго созданія, пока я жива, или пока тотъ, кому я могу оказать благодяніе, нуждается въ моей помощи. Вотъ мой обтъ, который лежитъ теперь у меня на совсти. Какъ только я его произнесла, страшная мысль, остаться совершенной сиротой, начала отъ меня удаляться. Съ этой же ночи папеньк сдлалось легче, и какъ только онъ поправился, я сказала ему, какая обязанность лежитъ теперь на мн. Добрый папа былъ очень тронутъ моими словами, и съ позволенія его я назначила на мое будущее доброе дло свою собственность. Я теб еще не сказала, что папа подарилъ мн, на другой день нашего прізда въ Москву, билетъ въ тысячу рублей серебромъ и позволилъ мн употребить эти деньги совершенно по моему желанію.— Он нужны теперь будутъ для исполненія моего общанія. Я такъ богата, что мн даже совстно, что не успла еще придумать какого-нибудь добраго дла, у меня всего очень много и каждый мсяцъ папа даетъ мн еще на мои мелочныя покупки. Я этихъ денегъ до-сихъ-поръ не тратила и папа шутя называлъ меня скупой.
‘Теперь папа совершенно здоровъ, а я совершенно весела и счастлива. Осенью мы не успли създить въ деревню и всю зиму останемся въ Москв. Но къ Рождеству папа собирается въ бабушкино имнье, чтобъ привести въ порядокъ ту часть, которая назначена была маменьк и должна перейти ко мн.— Папа перевезетъ меня къ Марь Никитичн, гд я пробуду недли дв. Какое счастье для насъ обихъ! Но теперь, Маша, меня тревожитъ мысль о моемъ обт. Пора приступить къ исполненію его. Я длала разные планы, здила съ папенькой разузнавать о нкоторыхъ бдныхъ, на которыхъ указали намъ добрые и благодтельные люди. Но я еще ни на что не ршилась. Я такъ тебя люблю, что только вмст съ тобой приступлю къ этому ршенію. Подай мн какую-нибудь мысль, какой-либо совтъ. Можетъ-быть ты укажешь мн на кого-нибудь, кто истинно нуждается въ скорой помощи. Я знаю, что твое сострадательное сердце всегда умло находить несчастныхъ и вс они любили тебя. Въ этомъ важномъ случа я не хотла бы поступить по-дтски, опрометчиво, и лучше подожду, пока ршусь на что-нибудь. Пиши же мн, Маша: черезъ недлю жду твоего письма. Твой добрый, милый папенька далеко отъ тебя, но если ты увидишь его, то скажи ему, что втренная Геничка всегда помнитъ и уважаетъ его’.
Посл чтенія этого письма, которое Маша кончила, немножко задыхаясь, она устремила на меня свои большіе срые глаза и, казалось, хотла спросить что-то. Я не сказала ей ничего, потому-что хотла дать ей отдохнуть.
Маша не поняла моего молчанія и пугливо спросила: ‘Разв вамъ письмо не нравится, бабушка?’
‘Напротивъ, мой дружокъ, мн нравится Геничка и письмо ея. Я очень рада, что ты полюбила и оцнила такую милую, добрую и чувствительную двушку, и что она отвчаетъ теб тмъ же.
— А что вы скажете про письмо, бабушка?
‘Зачмъ намъ разбирать его? Ты такъ любишь ту, которая писала его и такъ счастлива, что получила это письмо! Если въ немъ высказывается вся твоя Геничка, какъ она есть, то письмо хорошо.’
— Ну, а что вы скажете про Геничку, бабушка?
‘Ты хочешь меня сбить съ толку вопросами, маленькая любопытная!
— Нтъ, бабушка, я хочу наговориться, какъ можно боле про Геничку. Мн также хочется знать, что вы думаете о ней?
‘Я думаю, что она милая и чувствительная двушка, — я теб уже сказала, что она и умна, и добра. Но въ ней, кажется, есть одинъ главный недостатокъ: она слишкомъ живо обнаруживаетъ свои чувства и поддается первому впечатлнію. Такимъ образомъ и радость, и горе ея бываютъ сильне, чмъ у другихъ, но, врно, и скоре проходятъ’.
— Это самое говорила и Марья Никитична. Когда она сердилась на Геничку, она называла ее малодушнымъ ребенкомъ — сказала Маша съ грустью. Бабушка, я боюсь что Геничка меня разлюбитъ!
‘Ты все преувеличиваешь, Маша: это нехорошо и не умно. Если вы будете видться другъ съ другомъ хоть изрдка, вы останетесь друзьями на долгое время. Кром того, я угадываю, о чемъ ты пишешь въ своемъ отвт къ Геничк, и думаю, что этотъ случаи еще боле сблизитъ васъ и скрпитъ вашу дружбу.’
Глаза Маши заблистали отъ радости.
— Не-уже — ли бабушка? О, тогда я еще больше буду желать, чтобъ Клавденька воспитывалась у Генички!
‘Во всякомъ случа Клавденька будетъ счастливе у нея, чмъ въ одномъ дом съ Ваней.’
— И я буду счастливе, и я тоже, бабушка!
‘Какая восторженность, Маша! Боже мой! кажется письмо Генички заразило тебя, и мн очень хочется тебя побранить, по я подожду, пока ты прочитаешь мн свой отвтъ.’
— А! вы, врно, думаете, что въ моемъ письм вы найдете новую причину къ брани? Ошибаетесь, бабушка, ошибаетесь. Въ письм своемъ я была разсудительна какъ дама въ пятьдесятъ лтъ.
Въ эту минуту отозвались въ большихъ комнатахъ звонкіе голоса Вареньки и Лены и хохотъ Васи. Маша невольно вздрогнула и поспшно вытащила изъ кармана фартучка своего большой листъ бумаги.
Я поскоре прочитаю вамъ то мсто моего письма, въ которомъ я разсказываю Геничк про Клавденьку, — сказала она.
‘Почему же не все письмо, Маша?’
— Теперь некогда: дти уже встали, да притомъ вы уже знаете все другое: это описаніе моей жизни у Марьи Никитичны и моихъ чувствъ….
‘Слишкомъ живыхъ и восторженныхъ, подхватила я. А, плутовка! ты меня обманула. Говоришь: разсудительна какъ пятидесятилтняя дама. Можно себ представить эту разсудительность! Ну, нечего длать, читай отрывокъ, касающійся Клавденьки, мн интересно знать, какъ ты возилась съ ней цлую ночь и распоряжалась чужими людьми и въ чужомъ дом. Вотъ тогда ты врно была разсудительна.’
Маша подбжала къ двери, ведущей въ диванную, и быстро повернула въ замк ключъ, потому-что за стной раздались уже голоса, и дти, кажется, хотли сдлать нападеніе на мою комнату.
— Слушайте же, бабушка,— сказала Маша вполголоса.
Она начала:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Изъ заглавія письма моего ты можешь видть, Геничка, что я пишу теб изъ нашей деревни. Я у папеньки, т. е. мы вс здсь: ття, кузины и сестра Лена. Сегодня же мы демъ въ Ростовъ, гд я отдамъ письмо это на почту. Въ Ростовъ мы демъ на свадьбу нашей кузины, любимицы папашиной. Вотъ причина, почему мы рискуемъ завязнуть въ грязи, утонуть въ огромнйшихъ лужахъ, почему за мной послали въ необыкновенное время къ Марь Никитичн и почему она отпустила меня.
‘Я пріхала къ тт съ твоимъ письмомъ въ карман. Вс мысли мои были заняты тобой и я радовалась, когда оставалась на минуту одна, чтобъ свободне обдумывать, что отвчать теб. Ты пишешь, что не хочешь поступить ‘дтски, опрометчиво’ въ добромъ дл, задуманномъ тобой.
‘Подумай же, какую обязанность ты возложила на меня, Геничка, поручивъ мн подать теб какую-нибудь мысль, какой-либо совтъ. Сколько случаевъ для благотворенія имешь ты въ Москв, въ большомъ город, гд такъ много бдныхъ, погибающихъ въ нужд, и столько несчастныхъ, которыхъ никто не утшаетъ!
‘Я очень обрадовалась, что увижу моего папашу и могу ему прочитать твое письмо. Онъ помогъ бы мн дать теб хорошій совтъ, но поздка наша съ ттей сюда прекратила мои сомннія, и папаш осталось только одобрить или не похвалить твою мысль.’
Тутъ Маша прервала свое чтеніе словами: ‘Когда буду переписывать это письмо, я припишу, что папа остался совершенно доволенъ моимъ отвтомъ и отъ своего имени проситъ Геничку о томъ же, о чемъ я прошу.’
Потомъ она продолжала:
‘Въ семидесяти верстахъ отъ тти живетъ въ помсть своемъ ея племянница, Лиза Москвина, богатая и капризная молодая дама, которая, какъ говоритъ ття, была чрезвычайно избалована своими родителями.
‘Но, что хуже всего, у этой Лизы есть семилтній сынъ, Ваня, полный господинъ своей маменьки, потому-что она любитъ его, какъ безумная, и не сметъ ни въ чемъ отказать ему: вс его желанія должны быть исполнены въ ту же минуту, иначе съ нимъ длается дурно, т. е. онъ отъ злости весь задрожитъ, затопаетъ ногами и, съ пной на губахъ, катается по полу. Можешь себ представить, Геничка, что это за ребенокъ и какъ онъ любимъ всми, исключая своей маменьки! Мн разсказывала няня, которая дрожитъ передъ нимъ больше, чмъ передъ самой Лизой, что ему однажды захотлось, чтобъ въ комнат шелъ снгъ. Это было лтомъ, и снгу достать было негд. Няня не догадалась ничмъ замнить его и стала уговаривать Ваню подождать зимы. По обыкновенію, онъ вышелъ изъ себя, упалъ на полъ и билъ кулаками, во что ни попало. Чтобъ успокоить милаго Ваничку, маменька его выдумала вотъ что: она велла наставить вдоль и поперекъ комнаты длинныхъ скамеекъ и заставила людей ходить по этимъ скамейкамъ и сять ршетами ржаную муку на полъ. Ваничка же прогуливался между скамейками и показывалъ видъ, что считаетъ муку снгомъ. Кончилось тмъ, что ему наскучило гулять одному и маменька тоже должна была согласиться, чтобъ ее осыпали мукой.
‘Вотъ какія чудеса длаются для Вани въ Дом Москвиныхъ. Я разсказываю теб только одинъ примръ изъ множества и то для того, чтобъ ты поняла слдующее печальное событіе, которому мы были почти свидтелями.
‘Въ дом ихъ живетъ сиротка, почти однихъ лтъ съ Ваней. Одна двоюродная племянница Лизинаго мужа и взята имъ изъ милости. Такъ-какъ родители этой двочки умерли, а старшая сестра ея живетъ въ чужомъ дом и не можетъ держать ее при себ, то она и обратилась съ просьбой къ своему богатому дяд принять въ свое семейство малютку. Лиза согласилась на это, и бдную Клавденьку привезли изъ Москвы. Ахъ! еслибъ сестра ея знала, что должна терпть бдняжка у своихъ родственниковъ, въ обществ избалованнаго Вани, она спасла бы ее. Лиза ея не терпитъ, потому-что у бднаго ребенка такой робкій и печальный видъ. Она опасается, чтобъ чужіе не приписали это худой жизни въ ея дом, что впрочемъ и правда. Ваня такъ дурно обходится со всми дтьми! Вообрази: онъ даже бьетъ ихъ! Вдь это ужасно, Геничка, не правда ли? Можно себ представить, каково этой бдной Клавденьк быть всегда вмст съ этимъ злымъ мальчикомъ, тмъ боле, что она претихая и преробкая двочка!
‘Ття вздумала ныньче захать къ Москвиной, у которой не была больше года. Мы выхали очень рано изъ дому, останавливались въ деревн кормить лошадей и около восьми часовъ вечера пріхали на ночлегъ къ прекрасному Ваничк. Маменьки и папеньки его не было дома, а Ваничка уже улегся спать. Можетъ-быть, онъ еще и не спалъ, но ему не хотлось показаться на глаза тт, потому-что онъ сдлалъ большую бду въ дом. Про Клавденьку намъ сказали, что она нездорова, и насъ къ ней не пустили. Мн было очень жаль, что я не увижу милой Клавденьки, потому что ея печальное личико съ кроткимъ взглядомъ мн очень нравится.
‘Ты знаешь, что я любопытна, и еще боле изъ любопытства, нежели изъ жалости я подробно начала разспрашивать о болзни Клавденьки, когда мы ложились спать въ особенной отъ тти комнат, и нянька Ванина помогала нашей нян укладывать дтей спать. Она съ нами говорила откровенне, чмъ передъ ттей, и я узнала, что Клавденька цлый день просидла въ какомъ-то холодномъ чулан, куда она спряталась отъ Вани.
‘Врно, Ваня хотлъ ее прибить?’спросила я.
— Дтская шалость, матушка, сказала нянька, спохватясь, что проболталась, — Извольте спокойно почивать!— и съ этими словами она поспшно вышла.
‘Хороша шалость!’ проворчала наша старая няня, ей вслдъ: ‘когда чуть бды не надлали!’ Эти слова меня испугали, но я не смла выспрашивать нашу няню при дтяхъ, потому-что Лена и Вася разболтали бы эту исторію на другое же утро, а мы въ первую минуту нашего прізда замтили, что отъ насъ хотятъ что-то скрыть.
‘Когда мы улеглись, я долго не могла успокоиться. Слово ‘бда’ вертлось у меня въ голов, притомъ же я услышала, что тетя и кузина Ольга разговариваютъ за стной, а тамъ была Клавдепькина комната, и я поняла, что он хлопочутъ около больной и что имъ врно извстна уже тайна ея болзни. Я долго прислушивалась къ ихъ рчамъ, но не поняла ничего. Сонъ мой совсмъ прошелъ, и еслибъ я не боялась разсердить ттю, я была бы подл нихъ. Наконецъ послышались ттины шаги по коридору и стукъ дверей въ ихъ спальн. Потомъ все утихло въ дом и слышно было только храпнье въ Клавденькиной комнат. Однако я не могла уснуть: мн длалось и жарко, и холодно, и родилось во мн непреодолимое желаніе взглянуть на больную двочку, но я все еще не смла ршиться…
‘Вдругъ стоны Клавденьки, потомъ пронзительный крикъ и наконецъ ударъ объ полъ заставили меня вскочить съ постели. Я выбжала въ коридоръ, нашла дверь и ощупью вошла въ совершенно-темную комнату, гд стонало бдное дитя. Что мн было длать? Я начала громко звать двушку, которой храпнье слышно было за стной. Но это была очень молоденькая двочка, она спала какъ убитая. Нечистая совсть Ваниной няньки, врно, не давала ей крпко уснуть, потому-что она скоро отозвалась на мой зовъ.
‘Она достала огня изъ Ваниной спальни, и я увидла… нтъ, я, кажется, никогда не забуду этой ночной сцены! Клавденька, въ бреду, бросилась съ постели и опрокинула столикъ, на которомъ стоялъ ночникъ и кружка съ ея питьемъ. Она лежала навзничь, глаза ея, неподвижные и открытые, были страшны, темные волоски растрепались по щекамъ и ше, губы, красныя и запекшіяся, сжимались съ угрозой, пальцы были крпко сжаты, и руками она толкала что-то. Платокъ на ше развязался при паденіи, или она, въ бреду, сдернула его. Я увидла у нея на горл запекшуюся кровь. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я подняла безчувственную Клавденьку и положила ее на постель.
‘Пока няня поднимала столъ и подбирала разбросанные черепки кружки и лампадки, я старалась разжать кулачки Клавденькины, растирала ея холодныя ноги и думала привести ее въ чувство. Бдная же старуха совсмъ потерялась, когда я ей сказала, что Клавденька не переживетъ ночи и что мн надо разбудить ттю. Она заливалась слезами и молила меня о помощи. А какую помощь могла я ей подать?
‘Скажи, какъ ты не остановила Ваню?’ спросила я нечаянно.
— Матушка, вы все знаете! воскликнула она задрожавъ: не погубите меня, гршную!
‘Пользуясь ея заблужденіемъ, я узнала то, чего не знала. Посл отъзда папеньки и маменьки, Ваня отправился гулять по селу съ нянькой. Проходя позади огородовъ, онъ, къ несчастью, увидлъ, что мальчики играли въ медвжью охоту. Иные изъ нихъ были охотниками, другіе — собаками, третьи — медвдями.
Онъ съ любопытствомъ смотрлъ, какъ собаки бросались на медвдей, какъ потомъ и охотники подбгали къ нимъ же, и, прицливаясь палками, которыя были у нихъ вмсто ружей, длали видъ, какъ-будто застрливали ихъ, медвди нарочно хромали и падали съ громкимъ хохотомъ. Эта игра чрезвычайно понравилась Ван, и посл обда онъ затялъ играть въ нее съ тремя мальчиками, которые для игры съ нимъ всегда призывались въ комнаты. Ваня, конечно, былъ охотникомъ, и медвдямъ препорядочно доставалось отъ него. Онъ перестрлялъ уже нсколько медвдей, какъ вдругъ мальчикамъ вздумалось пошутить и спрятаться отъ Вани. Они исполнили этотъ планъ свой тогда, когда Ваня, сбираясь непремнно усмирить хорошенько одного изъ бойкихъ медвдей, отправился въ свою спальню, за своей жестяной саблей. Между-тмъ Клавденька, слыша изъ своей комнаты крикъ и шумъ въ зал, прибжала посмотрть, что тамъ длается, и видла только, какъ вс три мальчика безъ памяти выбжали изъ залы крича ей: ‘Барышня! не говорите Ван, въ которую сторону побжимъ мы со двора!’ Испуганная двочка не успла опомниться, какъ вдругъ вбгаетъ изъ другихъ дверей Ваня со своею саблею въ рукахъ. Онъ не на шутку разсердился, когда увидлъ, что ни одного изъ мальчиковъ уже не было въ комнатахъ: онъ зналъ, что никто не скажетъ ему, куда они убжали. Клавденька всегда была его жертвою, и теперь какъ-будто нарочно она стояла передъ глазами его, и ему вздумалось, что она и научила мальчиковъ убжать отъ него. Какъ только эта мысль представилась ему, онъ подбжалъ къ бдной двочк и, вскричавъ: ‘А, ты отняла у меня медвдя!’ ударилъ ее своею саблею по ше. Сабля была очень тупа, но тло и кожа Клавденьки были такъ нжны, что все-таки кровь брызнула. Клавденька, въ отчаяніи, вырвала у Вани саблю, бросила ее подъ кровать, и пока злой мальчикъ ползъ доставать ее, она успла убжать и скрыться. Негодная нянька видла все это изъ-за двери, но боялась подойти. Еще непростительне то, что пропавшую Клавденьку сперва боялись показать на глаза Ван и потому не искали, потомъ искали, врно, очень небрежно, такъ-что не прежде сумерекъ, когда пошли съ огнемъ въ чуланъ, гд горничныя прятали свои вещи, нашли ее тамъ окоченвшую отъ стужи и страха, съ запекшейся кровью на ше.
‘Тогда и Ваня струсилъ и дошелъ даже до такого смиренія, что подошелъ къ кровати и просилъ Клавденьку не бояться его. Но Клавденька, какъ только узнала его, вскрикнула отъ ужаса и впала въ безпамятство, изъ котораго она уже и не выходила.
‘Когда я узнала вс эти ужасныя подробности, я убдилась, что вс наши старанія будутъ для Клавденьки напрасны и что ее нельзя спасти безъ помощи доктора. Тогда мн пришла въ голову странная мысль, которую днемъ я, врно, не исполнила бы: не безпокоя ттинаго сна, написать къ доктору письмо отъ ея имени и послать за нимъ. Нянька, готовая помогать мн во всемъ, сейчасъ разбудила нашего человка. Онъ выпросилъ у людей телегу, запрягъ пару нашихъ лошадей и съ моимъ письмомъ поскакалъ въ городъ. Конечно, я употребила обманъ, сказавъ, что ття приказываетъ ему хать, по я надялась получить прощеніе утромъ, когда ття проснется. Городъ оттуда въ 10 верстахъ только, и славный нашъ Прокофій привезъ доктора въ пять часовъ утра. Докторъ осмотрлъ Клавденьку и сказалъ, что не прежде какъ чрезъ нсколько часовъ можетъ сказать, есть-ли надежда, что ея испугъ и безпамятство пройдутъ безъ опасныхъ слдствій. Между-тмъ весь домъ поднялся на ноги. Кто готовилъ ванны, кто растиралъ Клавденьку, кто похалъ въ городъ съ рецептомъ, кто варилъ кофе доброму доктору, который съ удивленіемъ посмотрлъ на меня, когда я одна встртила его. ‘Это вы, барышня, сами вздумали послать за мной?’ спросилъ онъ меня такъ странно, что мн показалось, будто онъ разсердился. Ахъ! я готова была поцаловать у него руку въ ту минуту, и просить прощенья, только бы онъ помогъ Клавденьк.
‘Не сердитесь, ради Бога, г. докторъ, но вдь эта двочка умерла бы здсь при насъ, и совсть моя мучила бы меня посл!’ сказала я ему врно очень жалобно, потому-что онъ подалъ мн руку и сказалъ, что я хорошо сдлала, пославши за нимъ.
‘Первымъ дломъ его было разспросить о томъ, что предшествовало болзни, и я ему сказала всю правду. Онъ ужаснулся, хоть кажется, зналъ уже Лизу.
‘Потомъ я пошла будитъ ттю. Признаюсь, теб, Геничка, что я немножко струсила своего своевольнаго распоряженія, когда сдлалась спокойне на счетъ Клавденьки, зная, что докторъ подл нея. Но добрая ттка за то, что я не разбудила ея раньше, наказала меня только тмъ, что велла отдать доктору за визитъ собственныя мои деньги. Это 