ДЕКРЕТЪ КУТНОГОРСКІЙ
ДЕКРЕТЪ КУТНОГОРСКІЙ
ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ.
СЪ ЧЕШСКАГО.
ІОСИФА КАЭТАНА ТЫЛА.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
Декрет Кутногорский, Тыл Йозеф-Каэтан, Год: 1844
Время на прочтение: 139 минут(ы)
‘Scripsi die XI, mensie Maji, anno Domini 1408, Procopius Boczekus de Lepotic, magister artium liberarum.’ {Писалъ мая 11го дня, лта Господня 1408, Прокопъ Бочекъ, изъ Ледотицъ, магистръ свободныхъ искусствъ.} Эта слова написалъ магистръ Бочекъ, въ ясное весеннее утро, окончивъ латинское стихотвореніе, на прекрасномъ бломъ пергамент.
Магистръ Бочекъ былъ молодой двадцати-восьми-лтній му щи на, хорошаго роста, пропорціональнаго сложенія, въ его голубыхъ глазахъ ясно отражался отпечатокъ чистой, благородной души, лицо его было нсколько блдно отъ долгаго сиднія по ночамъ, но при малйшемъ внутреннемъ движеніи оно оживлялось, какъ весенняя роза. Гладко разчесанные свтлорусые волосы по концамъ вились пышными кольцами, и низко опускались отъ ушей на затылокъ. Магистръ Бочекъ хорошо былъ извстенъ цлой Праг не только за великаго ученаго и знаменитаго поэта, но и за человка съ благороднымъ характеромъ и самою привлекательною наружностію. Въ этомъ году, посл лтней вакаціи, по особенному приглашенію главнаго ректора, онъ долженъ былъ читать лекціи въ университет, artem poticam et philologicam, и объяснять Гомера.
Въ вышеописанный день магистръ Бочекъ еще съ четырехъ часовъ утра сидлъ за письменнымъ столомъ въ своей маленькой, но для ученаго, довольно чисто убранной комнат. Въ уголку за ширмами стояла его кровать, нсколько деревянныхъ стульевъ и большой столъ, на которомъ тамъ и сямъ были разложены разныя ученыя сочиненія. Около стны стояла простая дубовая лодка, туго набитая книгами различной величины, въ кожаныхъ переплетахъ, нкоторый изъ нихъ были переписаны собственною рукой молодого ученаго, а другія куплены у монаховъ на сбереженныя деньги и за довольно дорогую цну. Всхъ было ихъ тутъ сотъ до двухъ, что въ т времена, когда еще свтъ благодтельной печати мало проникалъ въ кабинетъ ученыхъ, считалось большою рдкостію. Эта библіотека заключала въ себ знаменитыя греческія и латинскія произведенія великихъ поэтовъ, ораторовъ, историковъ и г. п.
Подписавъ свое имя подъ стихами, Бочекъ еще разъ, съ большемъ вниманіемъ сталъ перечитывать новый плодъ своего ума. Казалось, онъ былъ вполн доволенъ этимъ произведеніемъ. Чмъ дальше онъ читалъ, тмъ больше блестли его глаза и разгорались щеки. Между чтеніемъ онъ погружался въ сладкія мечты, и на губахъ его играла улыбка. Но вдругъ, какъ бы очнувшись отъ волшебнаго сна, и восторженно взглянувъ на пергаментъ, онъ тихо прошепталъ: ‘Поймешь ли ты меня, моя муза!’ Потомъ всталъ и началъ торопливо надвать на себя праздничное платье. Это былъ черный, широкій и почти до земли длинный плащъ, перепоясанный лаковымъ ремнемъ. Такой наряда, въ т времена, составлялъ костюмъ ученаго.
Лишь только магистръ Бочекъ одлся, какъ кто-то тихо постучался въ дверь
— Кто тамъ?
— Это я, господинъ магистръ! робка отозвался пріятный Женскій голосъ, и Бочекъ пошелъ отворить дверь.— Смю ли войти?
— Ахъ, войдите, войдите, Марія! отвчалъ привтливо молодой магистръ.
И въ комнату вошла двушка лтъ шестнадцати, неся бережно въ рукахъ блый, чисто вымытый воротникъ съ вышитыми краями.
Это была Марія, дочь бдной вдовы, единственная радость и опора оставшаяся ей посл мужа, который при жизни занимался портняжнымъ мастерствомъ, а по смерти семь своей завщалъ только честное имя, и много пришлось бы потерпть нужды бдной вдов, еслибы не дочь, которая своими искусными руками довольно много пріобртала въ помощь матери.
Марія была странное созданіе, одно изъ тхъ которыя причудливая природа какъ бы изъ прихоти посылаетъ на свтъ. Кто привыкъ разбирать лица и характеризовать ихъ по наружности, тотъ сейчасъ бы ошибся въ этой двушк: на первый взглядъ она казалась почти непріятною, лицо ея было блдно, съ веснушками, волосы Жестки и нсколько рыжеваты, небольшіе каріе глаза смотрли вовсе незначительно, но кто видлъ эту физіономію когда двушка говорила, тотъ уже нисколько не находилъ ея непріятною, напротивъ, каждый съ удовольствіемъ слушалъ ея мягкую, серебристую рчь, въ которой высказывалось столько сердечной теплоты и свтскаго ума что каждый находилъ ее развитою гораздо выше своей среды. Когда она оживлялась, эти глаза были неузнаваемы — они магически приковывали ваше вниманіе и наполняли вашу душу какимъ-то отраднымъ, безмятежнымъ спокойствіемъ. Воя фигура ея была довольно миніатюрна, но такъ стройна что могла бы послужить моделью любому скульптору. Магистръ Бочекъ пять лтъ уже Жилъ въ одномъ дом со вдовой Агатой, она за скромную плату нанималась у него для домашнихъ услугъ, готовила ему обдъ, мыла блье и прибирала комнату. Такъ какъ мать была слабаго здоровья, то Маріи часто приходилось замнять ее, особенно въ дтскомъ возраст она почти не выходила изъ кабинета ученаго сосда, который въ свою очередь привыкъ къ ней и любилъ ее какъ меньшую сестру, часто занимался съ нею, стараясь развивать ея умъ и облагораживать ея понятія.
— Честь имю кланяться господину ученому! сказала двушка, вступивъ въ тихое Жилище латинскаго поэта:— Извините что я вчера не приготовила вамъ воротника, вечеромъ я должна была готовить ванну матушк.
— Разв ваша матъ все еще больна?
— Сегодня ей уже гораздо лучше, она ночь провела хорошо.
— А вы какъ сегодня спали, моя птичка?
— Я? Какъ дитя которое хорошо знаетъ свой урокъ, наивно отвчала двушка, направляясь къ двери.
— Прощайте! Да сохранитъ васъ Господь, прибавила она поклонившись.
— Подождите, подождите, Марьянко! Это не мой воротникъ.
— Ахъ! да чей же бы онъ могъ быть? засмялась она, держась за скобку двери:— Мы ни на кого больше не моемъ, а сами такихъ воротниковъ не носимъ, я вижу что вашъ ученый господинъ знаетъ лучше каждую звзду въ неб и каждаго червячка на земл нежели свое блье.
— Не шутите, Марія, важно сказалъ Бочекъ,— этотъ воротникъ не мой. Возвратите его тому кому онъ принадлежитъ.
Молча, медленно протянула двушка дрожащую руку, чтобы взятъ воротникъ обратно.
— Да что съ вами, Марія? заботливо спрашивалъ молодой магистръ.
— Ничего, ничего! Я только просыпаюсь отъ счастливаго она…. за дло мн этотъ урокъ! Я за минуту позабыла что я такое ничтожное существо, чтобы такой важный, ученый господинъ….
Она не договорила.
— Но что съ вами, милая Марія? удивился Бочекъ, видя что глаза ея наполнялись слезами.
— Я въ первый разъ отважилась за это,— проговорила двушка:— вы такъ много длала добра моей матери, да и со мною, когда я была еще глупымъ ребенкомъ, столько имли терпнія…. Я подумала что такъ какъ сегодня праздникъ, то хорошо бы вамъ имть новый воротникъ, и сама вышила вамъ….
— Въ такомъ случа дайте, дайте мн его, малая Марія! утшалъ ее Бочекъ, съ ласковою улыбкой.— Я съ большимъ удовольствіемъ приму вашъ подарокъ и постараюсь не остаться въ долгу….
Тутъ въ мигъ лицо Маріи просіяло радостію, и она, счастливая, легкими шагами выбжала изъ комнаты. Когда Бочекъ выходилъ изъ дому, Марія стояла въ это время у окна въ своей маленькой комнатк и становилась на пальцы, чтобы слдить глазами за удалявшеюся фигурой молодаго ученаго, ей интересно было видть какъ идетъ къ нему новый воротникъ. Посл того она опятъ пошла въ его кабинетъ, чтобы прибрать тамъ къ его возвращенію. ‘Тутъ онъ стоялъ!’ прошептала она, подойдя къ его письменному столу…. ‘тутъ стоялъ и говорилъ: милая Марія, я съ удовольствіемъ приму вашъ подарокъ!’ Окинувъ глазами его бумаги,— стихи написанные утромъ еще лежали на стол,— она взяла въ руки пергаментъ и долго глядла, желая понять къ кому бы могло относиться это стихотвореніе. Душа ея была взволнована. ‘Здсь лежала его рука!’подумала она, и наклонившись, слегка коснулась губами рукописи, и вся зардвшись, положила пергаментъ на прежнее мсто.
Въ большой зал Новаго Каролина, {Это зданіе въ 1883 году король Вечеславъ назначалъ для умножающагося числа студентовъ, такъ какъ въ Старомъ Каролин не могла уже вс помщаться. Зданіе университета получало названіе Каролина потому что было построено Карломъ VI, королемъ чешскимъ, и до сихъ поръ называется этимъ именемъ.} противъ церкви Св. Гавла, въ томъ дом который былъ, за нсколько лтъ предъ тмъ, построенъ однимъ богатымъ пражскимъ гражданиномъ Ротлевомъ, собирались магистры и бакалавры, учители и доктора всхъ факультетовъ, для выбора новаго ректора на слдующій годъ.
Роковая минута приближалась. Вс члены чужихъ народовъ, именно: Баварцы, Саксонцы и Поляки, сидли уже въ порядк, и судили и рядили между собою — кого-то изберутъ, но чешскіе магистры еще прохаживались по передней или стояли по-трое, по-четверо въ кучкахъ и таинственно толковали между собою, замтно было что они ожидали кого-то съ нетерпніемъ.
Въ это время два чешскіе магистра шли около храма Св. Мартына, чрезъ угольный торгъ, прямо къ Каролину. Это были мужи извстные не только въ школахъ и во всей Праг, но имена ихъ были знамениты и въ королевскомъ дворц.
— Воля твоя крпка и убжденія основательны, говорилъ первый тихимъ и миролюбивымъ голосомъ,— я долженъ сдлать этотъ шагъ къ чести и слав нашего народа, но не понимаю, милый Іеронимъ, не понимаю отчего такъ гнететъ меня какая-то безотчетная тоска.
— Оттого что ты робокъ отъ природы, отвчалъ ему другой: — твои правила — никому не мшать, никого не оскорблять, особенно съ тхъ поръ какъ ты началъ ходить по королевскимъ палатамъ. Ты врно хочешь чтобы хроника Чельскаго народа говорила о теб: онъ былъ тростникъ колеблемый втромъ. Іоаннъ, Іоаннъ! ты одинъ можешь всмъ помочь! Лучшаго и мудрйшаго врача мы не имемъ. Зачмъ ты такъ боязливъ? Видишь кровавую рану, знаешь какъ ее излчить и стсняешься сдлать на нее перевязку. Ну, медли, медли! Чмъ дальше будешь отлагать, тмъ глубже ракъ запуститъ корни въ здоровое тло.
— Знаю, знаю все это! Но вдь они поднимутъ вопли, будутъ кричать: горе намъ!
— Да пускай ихъ кричатъ! Неужели ты этого крику испугаешься? Не допускай ради Бога чтобъ я безъ нужды, къ оскорбленію твоего честнаго имени, задавалъ теб подобные вопросы! Разв ты гусь на чуткомъ пастбищ что ужасаешься крика наемныхъ пастуховъ?
— Я его не ужасаюсь, потому что знаю, безъ этого дло обойтись не можетъ, отвчалъ Гуссъ съ твердостію.— Но вдь изъ крика возникнутъ распри и несогласія. Молодая кровь кипитъ, бушуетъ, не сознавая своей цны, но каждая капля чешской крови, пролитая напрасно, невознаградима тысячами людскихъ рчей.
— Но здсь не потечетъ напрасно. Если не потечетъ теперь, то, кто знаетъ, чтобы не полилась потокомъ въ будущемъ. Справедливо говоритъ пословица: и горькое лкарство все-таки останется лкарствомъ.
— Конечно останется, потому что другаго боле сладкаго мы не знаемъ, тихо, въ полголоса прибавилъ Іоаннъ и замолкъ какъ бы въ раздумь.
Въ своемъ ум онъ уже давно ршалъ что долженъ сдлать, только еще мирный духъ его какъ бы стснялся перваго шага, но преодолвъ это чувство застнчивости, которая была единственнымъ его недостаткомъ, магистръ Іоаннъ принадлежалъ къ числу самыхъ сильныхъ и непоколебимыхъ на туръ. Если онъ разъ вступилъ на дорогу, то уже ничто въ мір не устрашитъ его и не собьетъ съ пути. Пылкій и краснорчивый Іеронимъ зналъ своего друга и потому не безпокоился, въ полной увренности что въ такую роковую минуту онъ не отступитъ отъ своего предпріятія, но подстрекалъ его, шедши вмст съ нимъ до Каролина, потому только чтобы поколебать его природную деликатность. Онъ хорошо зналъ что Іоаннъ Гуссъ суметъ оказать при случа все что нужно.
Въ одно мгновеніе большая зала вся наполнилась народомъ, когда вошли туда Іоаннъ и Іеронимъ, за ними хлынула толпа ихъ приверженцевъ, которая подкидала ихъ у входа. Вс собрались. Ректоръ Бернардъ (изъ Гриновицъ), съ большою золотою цпью на ше, сидлъ уже на высокомъ кресл, обитомъ пунцовымъ бархатомъ. Вотъ послышались звуки трубъ и бубновъ. По тогдашнему обычаю выборы всегда сопровождались подобною церемоніей. Необыкновенная тишина царствовала между чешскими магистрами, и вс глаза были съ любопытствомъ обращены на мука который, казалось, занималъ среди нихъ первое мсто. Онъ былъ учителемъ въ высшихъ школахъ и знаменитымъ проповдникомъ въ Вилеемской часовн: то былъ Іоаннъ Гуссъ, называемый также Гусинецкій. Это былъ мущина тридцати лтняго возраста, съ густою червою бородой, съ важною, но добродушною физіономіей и привтливымъ взглядомъ. Это была олицетворенная добродтель, сила и мужество. На лиц его выступила краска и въ глазахъ засверкали искры, попросивъ всхъ умолкнуть на нсколько времени и выслушать его, онъ началъ чистымъ латинскимъ языкомъ говорить слдующее:
— Хотя нтъ въ обыча чтобы кто-нибудь отважился говоритъ о предметахъ не касающихся настоящей цли, въ этотъ день, предъ набираніемъ ректора нашего славнаго университета, но я все-таки надюсь, именитые и мудрые господа, найти въ вашихъ глазахъ извиненіе, и начинаю рчь хотя о другомъ предмет, во не мене важномъ для насъ. Къ вамъ, достоуважаемые магистры-чужеземцы, къ вамъ я буду говорить отъ имени всего Чешскаго народа. Въ Боз почившій король вашъ Карлъ IV, милостивый отецъ отечества, основалъ этотъ университетъ и сдлалъ приглашеніе иностраннымъ магистрамъ и воспитанникамъ придти сюда и пользоваться одинакими выгодами и правами со здшними воспитанниками и воспитателями, какъ сказано въ его грамот, что вамъ, господа ученые, хорошо извстно, но въ послдствіи, позванные гости въ нашихъ школахъ раздлились на три втви и назвалась, по происхожденію, народомъ Баварскимъ, Саксонскимъ и Польскимъ, а вс эта втви одного и того же дерева, которое во вки вковъ будетъ считаться у васъ чуждымъ. И вс эти втви, въ послдствіи, присвоили себ права нашихъ школъ, каждая для себя особенно, и никогда не соединялись между собою. Но такъ всегда случалось что когда приходилось разсуждать о предметахъ боле важныхъ, то они во мнніяхъ согласовались, и тогда на ихъ сторон приходилось три голоса, а здшніе господа ученые должны были оставаться при одномъ.
Съ удивленіемъ смотрли другъ на друга магистры чуждыхъ народовъ: одни до сихъ поръ не понимали къ чему клонится рчь оратора, но другіе, уразумвши въ чемъ дло, начали роптать. Тутъ старый докторъ Ансельмъ, изъ Франкенштейна, не могъ преодолть волненія крови, приподнялся тотчасъ на своемъ кресл и возвысилъ голосъ:
— Что же? врно уже вамъ не нравится что мы пользуемся такими правами? Такъ скажи намъ, ученый мужъ, прямо безъ воякой околесицы! Знаемъ мы безъ того что значитъ Чехъ. Голова его споконъ вка ничмъ не довольна. Кажется, вы Желаете того чтобъ этотъ порядокъ обернулся, то-есть чтобы вы имли три голоса, а мы вс только одинъ?
— Богъ свидтель что мы именно того и хотимъ, отозвались со всхъ сторонъ чешскіе магистры, пришедшіе въ негодованіе отъ словъ доктора:— Мы хотимъ того, и достигнемъ!
— Мирно, мирно! друзья мои! укрощалъ ихъ Гусъ.— Не будемъ увлекаться преніемъ, чтобы не обезчестить этого священнаго для васъ мста. Мы хотимъ, какъ оказалъ достопочтенный докторъ Ансельмъ, чтобы порядокъ обернулся, это такъ! Но дло это само собою приметъ иной оборотъ, потому что на прежнихъ условіяхъ доле оставаться не можетъ. Славный учредитель Пражскаго университета основалъ его прежде всего для народа Чешскаго, для своего народа! И онъ хотлъ чтобъ онъ во всемъ уподоблялся университетамъ Парижскому и Болонскому, гд также свои національные учителя имютъ боле голосовъ предъ чужеземцами, поэтому университетъ Парижскій долженъ служить образцомъ и Иракскому, особенно въ ныншнее время, когда ученыхъ и знаменитыхъ магистровъ природныхъ Чеховъ такъ много что уже никакой нтъ нужды чтобы вс академическія мста были заняты иностранцами, какъ это было до сихъ поръ…
И Іоаннъ, унесенный потокомъ своей рчи, которая далась чмъ дольше, тмъ горячее, смло окинулъ глазами ряды удивленныхъ и озадаченныхъ чужеземцевъ и продолжалъ:
— Если же вамъ, знаменитые ученые господа, наше деликатное гостепріимство оказывало предпочтеніе, то уже нын, для чести Чешскаго народа и его магистровъ, этотъ неестественный порядокъ доле терпимъ быть не можетъ. Разв мало того что вс мста въ Праг заняты вами, между тмъ какъ наши бакалавры должны по два года перебиваться по узднымъ школамъ, и по какой причин? Причина та что вы по безпечности не хотите учиться прекрасному языку того народа котораго потомъ и мозолями вы Живете, и поэтому вы не въ состояніи замнить ихъ. До сихъ поръ только въ рукахъ чужеземцевъ находилась печать университета, ключи архива и библіотека, до сихъ поръ они одни, такъ-сказать, господствовали въ Пражскомъ университет Такой неестественный порядокъ дале продолжаться не можетъ, въ противномъ случа Чехамъ пришлось бы позабыть самихъ себя и, ни съ того, ни съ другаго, запятнать честь своего имени. Но мы этого не Желаемъ и не будемъ Желать. Я говорю это отъ имени всхъ присутствующихъ докторовъ, магистровъ и бакалавровъ чешскихъ, говорю вамъ это отъ имени цлаго народа Чешскаго, говорю вамъ по важной причин, такъ какъ сегодня мы должны избирать ректора для чешскаго университета.
Іоаннъ умолкъ, и затмъ настали шумные переговоры.
Время было за полдень. Въ квартир доктора Ансельма все было тихо, только въ кухн мерцалъ скромный огонекъ, у котораго старая экономка варила себ обдъ. Ея господинъ ученый докторъ и дочь его Гедвига должны были обдать въ тотъ день у ректора, который въ честь новоизбраннаго своего преемника, по принятому обычаю, давалъ большой обдъ, и на этотъ обдъ были приглашены не только вс знаменитые члены университета, вс доктора со своими супругами, но даже нкоторыя изъ дочерей должны были тутъ присутствовать. Гедвига также была приглашена и въ настоящее время уже одта въ нарядное платье и поджидала скоро ли придетъ за нею отецъ, она не помнила чтобъ онъ прежде когда-нибудь такъ долго оставался на выборахъ. Съ возрастающимъ любопытствомъ и нетерпніемъ она ходила по комнат.
Это была двушка во всей крас двадцатилтняго возраста, высокая, стройная блондинка, съ овально-правильнымъ лицомъ, съ большими голубыми глазами и роскошною русою косой. Эта красота не была славянскою красотой, очаровательною, полною кипучей жизни, но совершенно иная: по всей ея величавой фигур была разлита какая-то идеальность, съ оттнкомъ сознанія своихъ преимуществъ, эта прозрачная близна, едва оживленная легкимъ румянцемъ, этотъ ясный, спокойный взглядъ казался открытою книгой и внушалъ къ себ скоре благоговніе, чмъ другое, боле нжное чувство. Особенно сегодня, въ этомъ богатомъ плать свтло-голубаго цвта, съ огромнымъ шлейфомъ и дорогими отдлками, она казалась чмъ-то выше обыкновенныхъ женщинъ ея времени.. Гедвига нетерпливо посматривала въ окно, не идетъ ли отецъ, и желая сократить долгія минуты ожиданья, она сла къ столу, на которомъ было разбросано множество картинъ и рисунковъ и между ними лежалъ латинскій опивокъ растеній, писанный собственною рукой ея отца. Лишь только она взялась за него, какъ отворилась дверь, и въ комнату вошелъ ея отецъ, ученый докторъ медицины и извстнйшій профессоръ. Это былъ мущина уже лтъ шестидесяти. Его высокая, худощавая фигура была нсколько сгорблена, казалось какъ будто онъ вчно смотрлъ въ книгу, но когда говорилъ, то вскидывалъ вверхъ голову, на которой была уже большая лысина. Щеки его были впалыя, а изъ-подъ черныхъ бровей сверкали, какъ раскаленные угли, маленькіе, срые глаза. Сегодня онъ вошелъ съ поникшею головой, лицо его было страшно взволновано, такъ что дочь его отъ удивленія остолбенла, позабывъ его привтствовать. Отецъ также, противъ обыкновенія, не только не поздоровался съ обожаемою дочерью, но даже не обратилъ никакого вниманія на ея великолпный нарядъ. Положивъ свой черный бархатный беретъ, онъ молча, большими шагами, началъ ходить по комнат. Гедвига тоже молчала. Она звала что отецъ всегда самъ разказываетъ ей все что можно разказать.
— Гедвига! заговорилъ онъ наконецъ, останавливаясь предъ дочерью, которая до сохъ поръ os наружнымъ спокойствіемъ разсматривала списокъ растеній.— Гедвига, дочь моя, подумай только — они хотятъ имть три голоса, а мы чтобы…. О! безсмертный Эскулапъ, не попусти! Прежде чмъ мы начали подавать голоса за ректора, выступилъ этотъ вилеемскій проповдникъ…. Ну, ты, чай, его знаешь. Онъ уметъ пропороть сердце своимъ языкомъ. Всталъ и началъ доказывать что въ академическихъ правахъ съ Чехами поступаютъ неправильно.
И тутъ докторъ, по своему обыкновенію, началъ описывать дочери весь споръ, разказалъ ей какъ посл Гусовой рчи вс чешскіе магистры возвысили свои голоса, особенно Іеронимъ, онъ выступалъ больше всхъ и горячо отстаивалъ права Чеховъ.
— Мы ужь знаемъ его! разъяренно продолжалъ докторъ: — его языкъ какъ острая бритва, или каленая стрла. Притомъ же этотъ человкъ ничего въ мір не постыдится. Безсмертный Эскулапъ! Мн кажется что онъ, нисколько не стсняясь, сейчасъ вступилъ бы на каедру какъ истинный baccalaureat santae thedogiae. Онъ такъ безсовстно говорилъ какъ будто мы вс уже были безгласны. Я знаю, онъ раpчитываетъ на короля, около котораго онъ вертится и грозитъ вамъ его ршеніемъ, но вдь и мы тоже не зайцы cреди чистаго поля, мы сами знаемъ какъ и съ какой стороны подойти ко двору, но сегодня мы, разумется, не уступили имъ ни одного шага и наконецъ все-таки выбрали ректора изъ своей среды,— именно ныншняго декана философіи celeberrimum Iaannem Hoffmannum.
И съ явнымъ чувствомъ удовольствія гордо прибавилъ:
— Богъ дастъ, мы еще не такъ-то легко облечемъ Чеха въ ректорскій плащъ!
Съ этими словами, Ансельмъ повернулся къ дочери, и заложивъ руки за спину, началъ ходить по комнат, а о званомъ обд не было и помину. Гедвигу тоже разказь отца такъ сильно взволновалъ что и она уже больше не думала объ обд. Безотчетныя думы отуманивали ея голову и тяжелая тоска сжимала ея грудь. Глаза были устремлены на латинскій гербаріумъ, но мысль ея блуждала далеко по Праг. Спустя нсколько минутъ она въ полголоса спросила:
— Nationes ergo diecordia dissectae sunt?
— Dissectae! отвтилъ отецъ.— Теперь уже скорй я не различу сердца отъ легкаго, нежели буду опять дружиться съ Чехами! И что она такъ гордится! Не знають они, эти новолеченые доктора, чмъ бы она была безъ васъ!
Тутъ отъ сильнаго волненія, онъ опятъ заходилъ по комнат, въ глубокой задумчивости а по своей обыкновенной привычк низко склонивъ голову.
— Но я знаю что вертитъ мозгъ атому проповднику а его смлому другу, продолжалъ докторъ, какъ бы говоря самъ съ собою: — о правахъ и неправахъ толковать нечего, имъ жать хорошо, но тутъ все дло и вс козни идутъ отъ Виклефа. Виклефъ…
Въ это мгновеніе кто-то постучался въ дверь.
— Ave! громко вырвалось изъ устъ отца и дочери.
И въ комнату вошелъ магистръ Бочекъ.
— Ахъ, deliciae meae! Salve! воскликнулъ докторъ, подавая гостю руку.
И Гедвига также привтствовала его наклоненіемъ головы, и при этомъ нсколько закраснлась. Ее кольнуло въ сердце и вс члены въ ней дрогнули.
— Salve! повторялъ докторъ, крпко пожимая руку Бочка, но вдругъ отъ этого пожатія Ансельмъ вздрогнулъ и быстро -отскочилъ, какъ будто почувствовалъ Жало зми, и привтливое выраженіе лица его въ мигъ исчезло и глаза дико засверкали.— Apage! apage! Мой врагъ! вскричалъ онъ — напрасно рыщешь, волкъ! здсь не найдешь для себя Жертвы.
Съ удивленіемъ смотрлъ Бочекъ на такое привтствіе, но онъ догадывался изъ какого источника истекаютъ слова доктора и чувствовалъ что, ради своего блаженства, онъ долженъ все сносить терпливо, и поэтому ничего не отвтилъ.
— Ты ошибся, отецъ, вступилась Гедвига,— это твой домашній другъ, уважаемый магистръ Бочекъ, изъ Лелотицъ, съ которымъ, какъ съ посвященнымъ въ таинства всхъ девяти музъ, ты читаешь своихъ любимыхъ авторовъ, Горація и Виргилія.
— Да, я его знаю! отвчалъ разгоряченный старикъ,— я хорошо его знаю, но разв онъ не Чехъ? Natione et opinione Bohemns?
— Да, я Чехъ и вашъ поклонникъ, domine celeberrime! сказалъ Бочекъ, и по его свтлому лицу мгновенно мелькнуло облако грусти.— Я не могу понять чтобы взрывъ разногласія происшедшій между учеными классами almae matris, могъ нарушить миръ и довольство личныхъ отношеній.
— Да, они нарушала а будутъ нарушать, domine magieter, отвчалъ докторъ еще запальчиве, давъ полную волю своему гнву:— И я съ этихъ поръ не потерплю около себя на* кого кто происходить отъ чешской крови.
— Позвольте, celeberrime! сказала старая экономка, просунувъ голову въ дверь:— здсь слуга университетскій отъ господина ректора. Просятъ васъ на обдъ.
— Ахъ, не безпокой меня! Мн не до обда! закричалъ на нее докторъ:— какъ я могу съ этими зачинщиками распрей сть изъ одной миски и, посл всего что было, пить за ихъ здоровье? Они хотятъ чтобъ я отравилъ мои жилы ядомъ! Скажи что я боленъ и не могу выходить изъ дому… Да если имешь что въ кухн, то ступай и приготовь намъ что-нибудь къ столу, мы покойне отобдаемъ дома!
Съ этими словами онъ удалился въ свою лабораторію.
Наедин остались въ комнат магистръ Бочекъ и Гедвига. Въ душ ихъ тайно раздавался голосъ какой-то тихой грусти. Гедвига даже какъ будто низошла съ недоступной высоты своего величія и явилась обыкновенною любящею женщиной. Что касается до молодаго поэта, то постоянная бодрость духа его и неистощимая веселость совсмъ исчезли въ эту минуту и онъ казался обезоруженнымъ. Сегодня они какъ-то особенно чувствовали присутствіе другъ друга, какая-то невдомая сила, помимо ихъ воли, связывала ихъ сердца, но чтобы не обнаружить душевнаго волненія, они оба молчали.
Наконецъ заговорилъ Бочекъ тихимъ, робко сдержаннымъ голосомъ:
— Итакъ, я уже изгнавъ изъ моего рая? Двери вашего дома уже затворяются предо мною, и съ этихъ поръ я напрасно буду ходить около вашего порога съ пламеннымъ желаніемъ и тоской….
— Но отецъ сказалъ это въ первую минуту вспышки, смущенно проговорила Гедвига, и сердце ея забилось еще сильне.
Никогда еще ученой двушк не было такъ тяжело, такъ неловко, какъ въ эти минуты. Вся кровь застывала въ ней, она почти не сознавала того что говорила.
— Прошу васъ извинить вспыльчиваго старца… прибавила.
— О, помилуйте! Чего бы я не могъ извинить вашему отцу, уважаемая Гедвига! Еслибы даже онъ загнавъ меня въ пустыню, гд бы засохнувъ опадалъ лучшій цвтъ моей надежды, и тогда а не въ ослахъ былъ бы не проститъ ему…
— Но для васъ нигд не будетъ пустыни! прервала Гедвига:— вашъ путъ всюду свтъ усыплетъ своими лучшими цвтами.
И переходя въ шутливый тонъ, прибавила:
— А то что вы испытали у насъ горькаго, все мгновенно исчезнетъ безъ слдовъ за поздравительнымъ бокаломъ на обд у ректора
— Гедвига, что вы говорите? Ради самого Бога! Неужели вы думаете что роскошный обдъ и полный бокалъ въ состояніи вознаградить меня за ту утрату которая грозитъ мн въ вашемъ дом?
— Утрату?… едва слышно повторила Гедвига — Я не понимаю какую вы могли бы потерпть у насъ утрату?
Произнеся эти слова, она вспыхнула, потупивъ глаза въ землю.
— Такъ вы не знаете какая незамнимая для меня утрата не посщать вашего дома?
Казалось этотъ вопросъ вырвался у Бочка изъ глубины души и во взгляд его выразилась горячая мольба, въ голос слышались страданія.
— А я то, запинаясь продолжалъ онъ,— до сихъ поръ же надялся и мечталъ, какъ легкомысленное дитя, что и другу его снятся одинаковые сны. Но я теперь вижу что это былъ только сонъ, и моя завтная надежда какъ волна разбивается о скалу. Я грезилъ какъ дитя и сейчасъ просыпаюсь къ печальной дйствительности.
Гедвига молчала. Она хорошо знала что онъ хочетъ этихъ сказать, но сердце ея еще никакъ не могло вырваться изъ оковъ холоднаго разсудка.
— Гедвига! дрожащимъ голосомъ повторилъ Бочекъ:— и вы не знаете какое для меня лишеніе не видать васъ?
Гедвига опять ничего не отвчала, только на лиц ея изобразилась внутренняя борьба. Она вскинула на него свои задумчивые голубые глаза, потомъ быстро закрыла ихъ, какъ бы Желая удержать слезу, готовую упасть съ ея рсницъ, а съ этомъ отвернулась отъ вето о отошла къ окну, чтобы не обнаружатъ душевнаго волненія которое испытывала. Онъ бросался вслдъ за ней, умоляя оказать хоть одно слово въ отвтъ ему, но она молча дала ему знакъ рукой, чтобъ онъ не подходилъ къ ней, а склоновъ свою гордую головку къ стеклу окна, простояла нсколько минутъ въ такой поз. Наконецъ обратила къ нему лицо, на этотъ разъ оно было озарено нжною улыбкой, а на длинныхъ рсницахъ ея еще дрожали капли недавнихъ слезъ.
— Мн кажется что я догадываюсь, тихо заговорила она:— съ какою надеждой господинъ магистръ переступалъ порогъ нашего дома, и я конечно по совсти должна бы вамъ сказать чтобы вы прекратили ваши посщенія и оставили ваши надежды…. Но голосъ сердца не позволяетъ мн произвести это слово….
— О, Гедвига! О, муза моя! воскликнулъ Бочекъ въ изступленіи радости и счастія, и схвативъ ея руку, горячо прильнулъ къ ней губами.
— Полноте, полноте! заговорила Гедвига, полустрогимъ голосомъ, и вся зардвшись быстро вырвала у него руку:— вы полагаете что я одно изъ тхъ слабыхъ созданій для котораго ласковое слово и привтливый взглядъ есть опаснйшее орудіе… О, въ такомъ случа вы Жестоко ошибаетесь! Произнесла она съ прежнею важностью:— я знаю какъ мущины способны льстить двушкамъ…. Но впрочемъ въ такія роковыя минуты не время пускаться въ подобныя разсужденія. Подождемте пока разойдутся тучи, которыя собрали неугомонные ваши чешскіе магистры надъ мирнымъ храмомъ нашей дружбы. Я надюсь что и отецъ мой примирится съ вами, когда утихнетъ вся эта буря. А вы, чтобъ успокоиться духомъ, отправляйтесь поскорй на обдъ къ новому ректору.
— Нтъ, покорно васъ благодарю! Вы хотите чтобъ я посл меду отвдалъ горчицы! отвчалъ Бочекъ съ обычною веселостью:— Посл небесныхъ восторговъ отдаться свтскимъ вакханаліямъ. О, нтъ! я не хочу испортить ныншній день. Онъ будетъ счастливйшимъ днемъ моей жизни. Могу ли я участвовать въ постороннихъ разговорахъ? Пусть только ваша слова раздаются въ душ моей, какъ небесная гармонія! Никакіе человческіе звуки не должны заглушать ихъ! Имя въ виду встртиться съ вами сегодня за обдомъ у господина ректора, я приготовилъ было стихи, но увы! безъ звздъ и ночь печальна! Безъ солнца и день суровъ и мраченъ. Вы не будете у ректора… и я….
— Вы написали стихи! прервала Гедвига:— мн очень жалъ что я лишаюсь удовольствія слышать ихъ….
— Ахъ, еслибы мой ничтожный трудъ удостоился такой чести чтобы вы удлили на чтеніе его хоть нсколько минутъ. А безъ того это бдное произведеніе завяло бы какъ цвтъ на суходол. Оживите его отраднымъ лучомъ вашего вниманія!..
Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана бережно завернутый пергаментъ и, подавая его Гедвиг, съ легкимъ волненіемъ добавилъ:
— Не будьте строги къ этому слабому созданью моей музы. Воли вамъ угодно, вы можете оставить у себя это стихотвореніе, чтобъ оно когда-нибудь напомнило вамъ о человк котораго жестокая судьба разлучаетъ съ вами, но онъ ни одной минуты не перестанетъ грустить о васъ…
Посл того Бочекъ удалился.
На Вышеград, въ небольшой, но богато убранной комнат сидлъ король Вячеславъ, предъ нимъ на прекрасномъ мозаичномъ сток стоялъ бокалъ бургонскаго вина, а у ногъ лежала собака необыкновенной величины. Вячеславъ щекоталъ ее за ушами, и спустя нсколько минутъ, ударивъ ее ладонью сказалъ:
— Хватай его!
Песъ вскочилъ, завизжалъ и, оскаливъ свои длинные зубы, началъ озираться кругомъ, но видя что въ комнат чужаго не было, понурилъ голову и снова свернулся у ногъ своего господина.
— Ага, засмялся Вячеславъ, взявъ въ руки бокалъ:— уже и Хитанъ не беретъ тебя!
Эти слова относились къ человку въ красномъ камзол, который сидлъ въ углу на низенькой скамеечк, скрестивъ на груди руки и казалось весь утопалъ въ бездн своихъ мыслей. Услыша смхъ короля, онъ поднялъ голову и сказалъ:
— Умный песъ понимаетъ что со мной шутить не слдуетъ и кусать мои руки тоже не ршается, зная что он еще пригодятся на службу моему королю.
— Я вижу что ты, кумъ, сегодня въ добромъ расположеніи духа! снова засмялся Вячеславъ: — это не дурно. Я очень радъ когда меня окружаютъ веселыя лица и думаю что мы сегодня еще порядкомъ посмемся. Мн любопытно знать какъ наши ученые господа погрызлись между собою.
Въ эту минуту вошелъ молодой пажъ и доложилъ о приход магистра Іеронима.
— Войди, войди! весело приказывалъ король.— Кстати пришелъ! Я очень радъ!
При этомъ стукнулъ по серебряной кружк, которая стояла предъ нимъ. Пажъ понималъ этотъ знакъ и поспшилъ взять ее, чтобы снова наполнить виномъ.
— Еще одну! крикнулъ король и началъ привтствовать вошедшаго Іеронима. Смлою и ровною поступью вошелъ магистръ въ комнату короля и казалось былъ тутъ какъ дома. На его открытой физіономіи и въ его искреннемъ взгляд уже не осталось и тни того выраженія которое онъ имлъ когда вмст съ Гусомъ шелъ къ Каролину. Вмсто злато, строгаго вида, на лиц его разливалось благодушіе, и черная длинная одежда смнилась теперь пестрымъ плащомъ королевской дружины. На привтъ короля, онъ ловко и съ достоинствомъ склонилъ одно колно.
— Ну, какъ ты поживаешь, ученый бсенокъ? смялся Вячеславъ, положивъ на плечо его свою руку: — значитъ бой и обдъ кончены?
— Да, бой уже оконченъ! смло отвчалъ Іеронимъ тономъ приближеннаго и любимца короля:— а на обд наши непріятели и теперь еще пируютъ.
— А наши магистры разв не участвуютъ въ обд? Какіе же вы бойцы, если ваши витязи не пируютъ? Значитъ вы проиграли и дали тягу.
— Его королевскому величеству извстно что Чехъ никогда не дастъ тягу! сказалъ магистръ, гордо поднявъ голову, но скоро опять съ покорностію склонивъ ее, прибавилъ:— Властелину и отцу Чешскаго народа не требуется на то доказательствъ. Мы сдлали все что можно было сдлать на первый разъ. Съ дозволенія вашей королевской милости, мы имъ указывали на право чешскихъ магистровъ, ссылаясь на грамоту незабвеннаго родителя вашего величества, въ полной увренности что сынъ великаго короля, который былъ благодтелемъ и славой своего отечества, не откажетъ въ покровительств врноподданнымъ сынамъ своимъ. При этомъ мы осмлились заявить, что и воля нашего милостиваго монарха согласна съ вашимъ желаніемъ. Но…
— Ну…. а они что? спрашивалъ Вячеславъ, отъ нетерпнія вскочивъ съ своего кресла.
— Они держатся своихъ мнимыхъ, застарлыхъ правъ и думаютъ что никто не властенъ ихъ нарушить…
— Звзды Божія! вскричавъ Вячеславъ, ударивъ по столу рукой:— Кто же это отваживается такъ думать? Я докажу имъ что значитъ нарушать порядокъ въ нашей земл! Слава Богу, я имю еще добрыхъ пріятелей, которые сумютъ сломать эту твердолобную нмецкую башку.
При этомъ взглядъ короля направился на человка который до тхъ поръ тихо сидлъ въ углу комнаты. Іеронимъ, слдуя за взглядомъ короля, только теперь замтилъ что въ комнат было третье лицо и слегка кивнулъ ему головой. Но этотъ странный человкъ не отвтилъ на его поклонъ, а прямо обернулся къ королю, говоря:
— Угрозы и мечъ ты теперь пока оставь, а бери поскорй перо въ руки, такъ увидишь какъ притупятся ихъ рога о твою грамоту.
— Молодецъ кумъ! Ты дло говорить! воскликнулъ Вячеславъ, опоражнивая бокалъ.
Король былъ въ тотъ день особенно въ веселомъ расположеніи духа.
— Хлбни-ка, братъ магистръ, сказалъ онъ, обращаясь къ Іерониму и указывая на кружку, которую въ это время пажъ подавалъ ему:— за эту чашу я общаю теб мою королевскую милость и покровительство, но съ тмъ только чтобы вы прежде хорошенько подрались между собою…
— Безъ того дло не обойдется, не бойся! возразилъ сидвшій въ углу человкъ въ красномъ камзол.
А Іеронимъ, съ затаеннымъ неудовольствіемъ, принимался за кружку, Желая тмъ скоре окончить дло, которое откладывалось, Желанная цль отодвигалась на дальнее разстояніе, такъ какъ король и не думалъ брать въ руки пера.
— Я буду биться объ закладъ, хоть на свой новый красный камзолъ, что сегодня за пивными жбанами начнется драка, и до тхъ поръ они не угомонятся пока не ударитъ по нихъ королевскій кулакъ.
Вячеславъ захохоталъ.
— Ей-Богу, мн бы очень хотлось удостовриться хорошій ли ты пророкъ! оказалъ онъ въ избытк удовольствія:— да кстати, что у насъ сегодня? Четвергъ?
— Пятница, отрывисто отвчалъ Іеронимъ.
— Звзды Божія! воскликнулъ Вячеславъ, переходя въ серіозный тонъ:— Коли такъ, значитъ сегодня они ничего не затять. Въ пятницу порядочный человкъ изъ дому не выходитъ.
— Порядочный! Кто говоритъ о порядочныхъ? вмшался опять въ разговоръ человкъ сидвшій въ углу:— При такомъ порядк пришлось бы еще съ вечера запирать вс корчмы. Посл того какой чортъ захотлъ бы быть корчмаремъ. Молодежь не будетъ спрашивать: что нынче, пятница или суббота? Не все ли имъ равно? Коли горло горитъ….
— Увидимъ, увидимъ! сказалъ Вячеславъ и прошелся нсколько разъ по комнат: — Посмотримъ какъ-то у насъ соблюдаются посты! Я не хочу чтобъ епископъ Сбынекъ жаловался что я худо наблюдаю за исполненіемъ церковныхъ правилъ. Да вдь и я въ свою очередь не прощаю ему ничего противузаконнаго….
Король Вячеславъ вообще имлъ много странностей. Человкъ въ красномъ камзол всюду сопровождавшій его былъ палачъ. Королю нравился его острый умъ и испытанная преданность. Подъ видомъ шутовства, палачъ смло говорилъ ему всякую правду.
Вечернимъ сумракомъ одлась воя окрестность Праги. Тихо было на всхъ площадяхъ и большихъ улицахъ, только кой-гд по закоулкамъ въ отдаленныхъ кварталахъ еще раздавался неясный говоръ выходившаго изъ корчмы чернорабочаго люда. Въ тогдашнее время въ богатой, многолюдной, изобиловавшей роскошью Праг, такихъ заведеній было очень много. Нкоторыя изъ нихъ служили особеннымъ притономъ для кутежей студентовъ, беззаботно тратившихъ свои лучшіе годы. Одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ подобныхъ притоновъ былъ въ Капровой улиц, подъ названіемъ Красная Лисица. Въ плохонькомъ деревянномъ домишк, гд во время дня казалось все вымерло, ставни были почти постоянно закрыты, и двери едва-едва отворялись, но какъ только настанутъ сумерки, въ этомъ невзрачномъ домишк сейчасъ закипитъ жизнь: тутъ начнется стукъ жбановъ, шумные разговоры и громкій закатистый смхъ, который нердко сливался съ гуломъ разудалой псни, тогда заколтлая изба биткомъ набьется разнаго рода гостями. Но въ ныншній вечеръ въ особенности число гостей увеличилось: удалая компанія студентовъ собиралась тутъ чтобы хорошенько ознаменовать сегодняшній день товарищескою пирушкой. Чехи торжествовали, какъ мужественные защитники своихъ отечественныхъ правъ, чужеземцы же, въ свою очередь, злобно радовались что ихъ магистры не дали себя застращать и все-таки выбрали ректора изъ своей среды. Въ этотъ день, на всхъ лицахъ студентовъ, при встрч между собой, не было другаго выраженія кром самой дкой улыбки. Вся молодежь стремилась въ корчмы, чтобы лихо выпить здоровицу за удачу праваго дла и на пагубу враговъ. Страшный гулъ несся въ тотъ вечеръ изъ Красной Лисицы. Тутъ сошлись студенты разныхъ націй, но условно, или случайно, Чеховъ оказалось больше, и они начали тутъ распоряжаться по-своему, такъ что посл многихъ споровъ и перебранокъ, баварскимъ и саксонскимъ молодцамъ не оставалось ничего боле какъ скорй находить дверь, чтобы не вылетть да улицу черезъ окна
— Bohemia in aetemum. Да здравствуютъ Чехи! закричалъ одинъ изъ студентовъ, стройный и крпкій, какъ молодой дубокъ, весело поднимая вверхъ полную кружку.
‘Vivat!’ загремла за нимъ вся компанія, и пиво полилось ркой.
— Да здравствуетъ Гусъ и Іеронимъ! громко воскликнулъ опять тотъ же студентъ, повидимому бывшій во глав всей этой компаніи.
— Valeant! кричали остальные.— Наливайте! Ну, живо поварачивайся, матушка! За это я подарю теб сердечко изъ пряника.
— А я теб куплю ожерелье изъ крокодиловыхъ зубовъ, прибавилъ другой.
И вс они обступили корчмарку, которую прозвали ‘матушкой’. Это была женщина круглая, какъ боченокъ, и вообще очень комической наружности. Она часто разказывала гостямъ о своемъ сиротств, что она живетъ уже двадцать пять лтъ вдовой, но къ сожалнію никто не обращалъ вниманія на ея трогательную исторію. Теперь она стояла посреди студентовъ, на подобіе огромной тыквы, около которой вились осы. Они такъ ее засуетили что она не знала что ей длать, не имя никакой возможности продраться сквозь толпу, она потеряла терпніе и начала своими массивными руками такъ сильно расталкивать молодежь что кому доставалось попробовать ея кулака, тотъ ужь наврное отлетлъ шага на три, но разгоряченные боле обыкновеннаго молодцы на этотъ разъ уже не чувствовали ея кулаковъ и, принуждая толстую Женщину къ проворнымъ услугамъ, нисколько не замчали того что ей, за тснотой, некуда было шагнуть.
Наконецъ Доротта, видя что тутъ ничего съ ними не подлаешь, тихо раскачиваясь, какъ кадушка съ водой, преспокойно отправилась въ свой уголокъ, гд обыкновенно сидла на широкомъ стул, принимая деньги. Съ шумнымъ хохотомъ хлынула за ней вся ватага шалуновъ, и одинъ изъ нихъ замтилъ, въ самомъ темномъ, дальнемъ уголк, человческую фигуру, которая также хохотала до упаду.
— Это что за обезьяна? закричалъ веселый юноша, съ любопытствомъ заглядывая въ уголокъ.
— Обезьяна!… повторило вслдъ за нимъ еще нсколько голосовъ.— Подавай ее сюда!
И вся толпа схлынула въ темный уголокъ. ‘Фигура’ струсила и притаилась, во вскор, какъ бы одумавшись, поспшила отвсить нижайшій поклонъ не безопаснымъ гостямъ.
Вставая, этотъ господинъ пошатнулся, такъ какъ у него было уже порядочно въ голов, и судорожно ухватился за столъ.
— Откуда появилось такое чудовище? кричали одни.
— Берегитесь! онъ укуситъ васъ! хохотали другіе, указывая на вето пальцемъ.
— Salvete, domini doctieeimi, проговорилъ незнакомецъ, и хотлъ было еще что-то сказать, во слова застыли на язык.
— Эй, братцы, поглядите-ка, обезьяна-то ученая! кричали шалуны.
— Вылзай-ка оттуда! Дай вамъ полюбоваться на твою обезьянью харю.
Какъ ни сопротивлялся бдняжка, однако студенты все-таки вытащили его изъ-за стола. Это былъ человкъ лтъ 60, худенькій, маленькій и невзрачный, съ широкими скулами и тоненькою шейкой, голова его тряслась отъ страха, такъ что даже зубы стучали. Нужно вамъ сказать что это былъ честный торговецъ, зажиточный старикашка, любившій подчасъ покутитъ.
— Оставьте, господа! не трогайте моего гостя! вступилась хозяйка, заслонивъ своею толстою фигурой испуганнаго мущину и геройски защитивъ его отъ необузданной молодежи.— Съ чего вы взяли нападать на него? Это господинъ Скирка, честный мщанинъ, который торгуетъ на Долгой улиц, и мн онъ точно такъ же дорогъ какъ каждый изъ васъ, господа ученые.
— Какъ! можетъ ли это бытъ!… обидчиво возразилъ юноша.— По крайней мр сегодня онъ никакъ не поравняется съ нами. Сегодня мы царствуемъ… Да здравствуетъ Богемія! да здравствуютъ Чехи! И если ужъ этотъ честный торговецъ находится въ нашей компаніи, то онъ долженъ насъ угостить на свой счетъ ныншній вечеръ.
— А иначе онъ вылетитъ на улицу изъ окна! подхватила другіе.
— Да, да, заплатитъ за весь убытокъ! кричали со всхъ сторонъ студенты, бросаясь къ несчастной жертв.
Скирка началъ жалобно пищать, умоляя о пощад, молодежь такъ и покатывалась со смху, а корчмарка топала на нихъ ногами, и горячилась, грозя полиціей, но несмотря на эти угрозы, шумъ, гамъ и суматоха до такой степени увеличивалась что никто изъ нихъ не слыхалъ какъ сыпались сильные удары въ ставень. Но когда вслдъ затмъ громко рявкнула собака, то вс переглянулись и въ мигъ умолкли.
— Господи! спаси насъ! завопила корчмарка, ломая себ руки:— Это самъ Вячеславъ! Я знаю его стукъ.
— Во имя короля — отворяйте! раздался съ улицы звучный голосъ. И ставни опять загремли подъ ударами сильнаго кулака.
— Сейчасъ, сейчасъ! повторяла корчмарка, задыхаясь отъ страха и ужаса и безъ памяти схвативъ со стола деревянный подсвчникъ, бросилась къ двери, а молодежь ободрала мимоходомъ:— Ничего, ничего, господа! Не бойтесь, лишь бы все было тихо! Стулья-то живй по мстамъ! Да скажите что вы, молъ здсь все объ ученыхъ вещахъ разсуждали. А сама думала: ‘авось король въ хорошемъ расположеніи духа.’
И вотъ отворяется дверь и входитъ въ корчму король, закутанный въ черный широкій плащъ, надвинувъ на глаза шляпу съ большими полями. Позади шелъ его неизмнный спутникъ, въ одинакомъ съ королемъ костюм, ихъ сопровождала огромная, уже знакомая намъ, собака.
— Ты хозяйка? строго спросилъ король оторопвшую корчмарку.
— Я, ваше величество! отвчала Доротта, дрожа и блдня.
— А разв ты не знаешь въ которомъ часу запираются корчмы?
— Знаю, знаю, выше королев…
— Молчать! крикнулъ онъ,— да кого ты это здсь прячешь? спросилъ онъ, окидывая глазами корчму.
— Да это…. здсь нсколько…. ученыхъ студентовъ, лепетала Доротта,— господа все обстоятельные… разговаривали здсь все…. про ученость, такъ что любо было послушать.
Но король, не обращая вниманія на ея слова, грозно посмотрлъ на молодежь. Въ одно мгновеніе наши удальцы опустились на колни, прижавъ къ груди береты и потупивъ глаза въ землю. Это зрлище, казалось, смягчило сердце короля. Онъ молча, величественно сдлалъ нсколько шаговъ впередъ.
— Salve Vencedavs, pater patriae, protectorgue Bohemorum! воскликнулъ одинъ изъ студентовъ, ловко вскинувъ глаза на короля.
— Salve! загремли остальные, высоко поднимая надъ головой свои береты.
Медленными шагами проходилъ король ряды переполошенныхъ ‘ночныхъ бродягъ’, и проницательный взглядъ его останавливался на каждомъ изъ нихъ, какъ бы для того чтобы взвсить объемъ вины всякаго отдльнаго лица, наконецъ, остановившись предъ однимъ изъ колнопреклоненныхъ молодыхъ людей, онъ отрывисто спросилъ:
— Natione! {Какой національности?}
— Omnes Bohemi Fidelissimi, {Вс врные Богемцы.} отвчалъ студентъ.
— Такъ…. промолвилъ король,— значатъ корчма есть мсто гд чешскіе студенты до глухой полуночи набираются уму-разуму!… Значатъ для чешскаго студента необходимо изъ полныхъ жбановъ черпать мудрость….
— Просомъ прощенія у вашего королевскаго величества! заговорилъ студентъ безъ малйшей робости.— Сегодня для насъ великій день…. такъ сказать: licentia poetica. Сегодня намъ было возвщено о милости которую ты изволилъ оказать своимъ врнымъ сынамъ. Пить за здоровье нашего короля и за пагубу враговъ есть тоже святая обязанность, равно какъ сидть у декана, или изучать премудрость астрологіи.
— Какъ твое имя?
— Вячеславъ, сынъ Кухоньки, новомстскаго главнаго судьи.
— Много же отецъ дождется отъ тебя радости! усмхнулся король.
— Ваше величество! Я именуюсь Вячеславомъ и не позволю себ обезчестить это дорогое для Чеховъ имя.
— Если прекратишь свои полуночныя прогулки, сказалъ Вячеславъ, которому неустрашимость юноши узко начала нравиться.— Если образумишься, то доставишь, быть-можетъ, славу нашему имени. Я буду тебя помнить. Cui rei? {По какой части?}
— Arti medicae. {По медицин.}
— Итакъ, я налагаю на тебя постъ, и приказываю четыре недли не показывать носа въ корчму. Если теб покажется скучно дома, такъ постарайся подружиться съ Эскулапомъ и Гиппократомъ. Надюсь вы поняли меня, господа? быстро обратился онъ къ остальнымъ.— Четыре недли дома или навсегда вонъ изъ университета. Встаньте!
Съ этими словами онъ повернулся къ двери и, улыбаясь, заговорилъ со своимъ спутникомъ:
— Ну, что будешь съ ними длать? Не всякое лыко въ строку…. Молодая кровь кипитъ!… Пылкія головы… Поневол махнешь рукой….
Въ эту минуту въ заднемъ углу раздались страшный лай Хитана и вопль человческаго голоса. Вс глаза съ любопытствомъ обратились въ ту сторону. Изъ-подъ стола вылзалъ перепуганный Скирка, который спрятался туда при вид короля.
— Пустите душу на покаяніе! вопилъ онъ съ отчаяніемъ.— Зажмите пасть этому людоду. Ахъ! простите что я…. такое знаменитое животное…. осмлился назвать…. Помилосердуйте!
— Что это еще за дуракъ? опросилъ Вячеславъ, оборачиваясь.— Говори, кто ты такой?
— Торговецъ Скирка, ваше величество.
— Пражскій мщанинъ?
— Съ Долгой улицы.
— А!… въ пятницу въ полночь въ корчм сидишь…. Въ постный день!…
— Посл дневныхъ хлопотъ…. вышелъ немножко прогуляться, улыбнулся несчастный Скирка.
— А, такъ вотъ въ чемъ дло. Теб смшно, продолжалъ строго король, подступая къ Скирк, который, стоя на колняхъ, былъ ни живъ, ни мертвъ.— Ты шатаешься по корчмамъ, а дома небось жена и дти покоя не знаютъ.
— У меня нтъ ни жены, ни дтей, горестно отвчалъ Скирка.— Я честный холостякъ.
— Звзды Божія! вскрикнулъ Вячеславъ, топнувъ ногой, такъ что столы затряслись въ корчм.— Вотъ я теб задамъ! Честный холостякъ!… Ахъ, ты негодяй! Ты богатъ?
— Нтъ…. испугался торговецъ, вообразивъ въ первую минуту что онъ долженъ платить штрафъ, но скоро опомнился и залепеталъ:— то-есть…. имю и могъ бы….
— Могъ бы прокормить жену? прервалъ король.
— Могъ…. еслибъ…
— Ну, такъ я приказываю чтобы ты въ четыре недли нашелъ себ невсту и женился! съ величайшею строгостію далъ повелніе король Вячеславъ.— Я терпть не могу тхъ людей которые собираютъ богатство, не имя кому передать его. Слышишь ли? чтобы черезъ четыре недли ты былъ женатъ… а до тхъ поръ….
И живо обратясь къ корчмарк, прибавилъ:
— Не смть принимать его пока онъ не женится. Вообще чтобы четыре недли ни души здсь не было — понимаешь? А если за это время я застану кого здсь, то велю тебя въ кадушк утопить.
Сказавъ это, король быстрыми шагами удалился изъ корчмы, а у несчастной корчмарки отъ испуга выпалъ изъ рукъ подсвчникъ.
День стоялъ прекрасный, король Вячеславъ съ своею славною дружиной возвращался съ охоты. Подъхавъ къ Вышеградскому дворцу, придворные слзали со взмыленныхъ коней и почтительно выстроились въ ожидаяіи королевскаго приказа.
— Отправляйся домой! сказалъ Вячеславъ, обращаясь къ одному изъ нихъ, который въ тотъ день вовсе время охоты халъ съ королемъ бокъ объ бокъ,— передай отъ меня своимъ пріятелямъ увреніе что я буду ихъ имть въ памяти.
Потомъ отвелъ его въ сторону и, съ дружескимъ довріемъ, тихо прибавилъ:
— Іеронимъ, ты можешь быть убжденъ что я радъ буду очистить свою землю отъ этихъ чужестранныхъ наростовъ. Съ Богомъ! Прощай!
Съ этими словами король отправился въ свои палаты, гд два лажа ожидали своего властелина, чтобъ облечь его въ другое платье, посл охоты, но онъ разсянно прошелъ мимо ихъ, и сбросивъ съ себя плащъ, подошелъ къ столу на которомъ стояла чаша съ виномъ. Попробовавъ напитокъ и съ наслажденіемъ прищелкнувъ языкомъ, однимъ духомъ опорожнилъ бокалъ.
— Откуда это вино? спросилъ онъ у пажей.
— Докторъ Ансельмъ прислалъ его сегодня утромъ, отвчалъ одинъ изъ нихъ,— и приказалъ приготовить полную чашу къ возвращенію вашего величества съ охоты. Сказалъ что это вино подкрпитъ ваши силы, и мы постарались исполнить приказаніе ученаго доктора, зная какъ ваше величество уважаетъ его совты.
— Хорошо, хорошо! прервалъ Вячеславъ, наливая другой бокалъ.— Мой докторъ, спасибо, всегда заботится о моемъ здоровьи и…. удовольствіи. Еще ничего онъ не говорилъ?
— Онъ просилъ передать всепокорнйшую просьбу его вашему величеству, позволить ему имть счастіе представиться вамъ тогда какъ вы изволите отдохнуть.
— Что, онъ еще во дворц, или уже ушелъ? спросилъ король.— Да, такихъ усердныхъ, заботливыхъ слугъ я не смю долго заставлять себя дожидаться. Зови!
Пажъ вышелъ изъ комнаты.
‘Я, кажется, догадываюсь изъ какого погреба течетъ это вино.’ засмялся про себя Вячеславъ, разваливаясь въ мягкомъ кресл. ‘Тутъ вкладчики три соединенные народа, которымъ не хочется охрипнуть. Ха, ха, ха! Но въ конц концовъ они все-таки должны будутъ онмть. Я позволилъ бы назвать себя сумашедшимъ, еслибы не отплатилъ господамъ Нмцамъ за то что ихъ соотечественники сорвали съ чешскаго короля нмецкую корону. Звзды Божія! Я не могу объ этомъ подумать равнодушно!’ вскрикнулъ Вячеславъ нахмурившись и нсколько разъ пробжался по комнат, наконецъ остановился съ горькою улыбкой на минуту предъ полною кружкой и снова налилъ бокалъ. Тутъ растворилась дверь, и пажъ ввелъ къ королю доктора Ансельма.
— Ахъ! Salve amice! Добро пожаловать, щедрый виноградарь! воскликнулъ Вячеславъ.— Это ты прислалъ мн сегодня полный судочекъ?
— Смю надяться что милостивый король изволитъ простить нижайшихъ врныхъ слугъ, которые рады доставить хотя малйшее удовольствіе своему властелину.
— Благодарю, благодарю! оказалъ Вячеславъ, по своему обыкновенію, коротко, но выразительно.— Каждое ваше вниманіе я цню дорого. Но кто же эти усердные слуги, которые такъ внимательны къ своему господину? у
— Магистры народовъ: Саксонскаго, Баварскаго и Польскаго.
— Это подарокъ собственно отъ иностранцевъ — не правда ли? Ну, это мн очень пріятно. И если малый докторъ не запретитъ мн пить вино, то я буду опоражнивать по нскольку бокаловъ въ день.
При этихъ словахъ король началъ съ наслажденіемъ втягивать въ себя шипящую влагу, и вслдъ затмъ опять развалился въ кресл.
— Ну что ты мн еще скажешь хорошаго? спросилъ онъ у доктора.— Что у васъ новенькаго?
— Увы! хорошаго ничего не имю сказать. Смя распри, родившееся въ мозгу нкоторыхъ распаленныхъ головъ, упало между людьми и начинаетъ уже сильно всходить.
— Такъ значитъ смя здоровое и зрлое, когда такъ скоро принялось, засмялся Вячеславъ: — или наша чешская почва такъ плодородна что въ ней все какъ разъ принимается. Ну объясни скорй, какое это смя?
— Смю доложить вашему королевскому величеству что я разумю подъ этимъ вашу распрю за голоса.
— Ахъ, да! прошепталъ Вячеславъ, пристально глядя на защитника чужеземцевъ.— Ну а теб какъ кажется, любезный докторъ, какъ кажется, на чьей тутъ сторон правда?
— Еслибы дло касалось только большинства голосовъ, сказалъ Ансельмъ,— тогда бы я не стадъ тратить словъ, хотя, конечно, намъ дорого постановленіе твоего покойнаго родителя, который далъ равныя права. Но извстно ли теб, государь, куда клонятся эти національные голоса? Чего хотятъ они добиться? Рчь идетъ о боле важномъ предмет.
— Что же еще могло тутъ быть?
— Ересь начинаетъ кружить чешскія головы, сказалъ Ансельмъ отрывисто, но утвердительно.
— Звзды Божія! вскрикнулъ съ сильнымъ волненіемъ Вячеславъ, быстро вскочивъ съ своего кресла.— Что ты говоришь?
— Да, это такъ! Вашъ Іеронимъ Дражокій, чтобъ извлечь нкоторую пользу изъ своего путешествія въ Англіи, вздумалъ распространять между своими соотечественниками ученіе Виклефа. Чешскіе умы охотно принимаютъ всякую новизну, и хитрый магистръ работаетъ не напрасно.
— Не посягай на честь ближняго! оказалъ король съ дикосверкающимъ взглядомъ.— Голова твоя начинаетъ сдть. Смотри, чтобы съ честью положить ее въ гробъ.
— Король! отвчалъ Ансельмъ, смло поднявъ голову.— Я не клевещу. Поди посмотри что длается въ народ, наклони ухо твое и услышишь подтвержденіе моихъ словъ. Іеронимъ приспособилъ себ хорошаго помощника въ лиц вилеемскаго проповдника Іоанна Гуса, который ревностно разсваетъ плевелы тамъ гд должно бы возростать только чистое зерно. Не по своей одной вол пришелъ я склонитъ предъ тобой мою сдую голову, во во имя всхъ врующихъ. Твой духовный отецъ епископъ Сбышекъ поручилъ мн передать теб просьбу чтобы ты изводилъ быть бдителенъ къ тому что происходитъ вокругъ твоего престола.
— Звзды Божія! Вокругъ моего престола ничего не будетъ происходить! воскликнулъ Вячеславъ.— Я не допущу этого грха чтобъ поддержкой ереси навлечь кару Божію на наше королевство, да не оскорбится этимъ память отца моего, который основалъ Пражскій университетъ. Но зачмъ же мн давно не доложили о томъ?
— Еще не поздно затворить дверь овчарни предъ водками, которые проходятъ въ овечьей шкур. Я прошелъ возвстить теб, едва только показалась первая опасность, зная какъ ты ревностно защищаешь права церкви, мы во имя твое сдлало первый шагъ къ преград дальнйшаго зла. Магистры нашего народа. собрались чтобы разсмотрть вс, книга англійскаго еретика, и по тщательномъ изслдованіи мы вырвали изъ нихъ 45 безбожныхъ статей, а ученикамъ строго запретила читать его сочиненія, но остановить еретическія заблужденія въ масс народа мы не въ силахъ, такъ какъ Гусъ все продолжаетъ проповдывать, несмотря на наши воспрещенія.
— Проповдывать ереси! Вилеемскій проповдникъ! Ради самого неба! Кому же врить посл того? Этотъ свтлый взоръ, это мирное, святое лицо, эти привтливыя уста могутъ ли обманывать? Іеронимъ! Іеронимъ! продолжалъ король глухимъ, сдавленнымъ голосомъ, скрестивъ на груди руки.— Какъ ты могъ умолчать обо воемъ этомъ? Кому же посл этого мн довриться?
И онъ мрачно опустилъ голову на грудь и сталъ ходить по комнат.
— Я слпо врилъ ему, продолжалъ король, размышляя вслухъ въ избытк волненія.— Я полагался на его мудрую голову, и неужели я въ простот своего сердца обманулся въ немъ? Звзды Божія!
Голосъ короля становился все громче и сильне, и при послднихъ словахъ онъ топнулъ ногой и близко подступилъ къ Ансельму:
— Чего же смотрлъ Сбынекъ? Почему онъ сейчасъ же не положилъ преграду этой ереси? Такъ-то онъ исполняетъ свои пастырскія обязанности?