ЛИТЕРАТУРНЫЯ ВСТРЧИ И ЗНАКОМСТВА
А. МИЛЮКОВА
ЛИТЕРАТУРНЫЯ ВСТРЧИ И ЗНАКОМСТВА
А. МИЛЮКОВА
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1890
Д. И. Языковъ.
Д. И. Языковъ.
Д. И. Языков, Милюков Александр Петрович, Год: 1884
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Въ самый годъ моего поступленія въ Петербургскій университетъ я познакомился съ Дмитріемъ Ивановичемъ Языковымъ, извстнымъ ученымъ, переводчикомъ Шлецерова изслдованія Несторовой лтописи и издателемъ записокъ Нащокина и Дюка Сирійскаго. Это было въ 1839 году. Раньше онъ служилъ по министерству народнаго просвщенія, но въ это время занималъ мсто непремннаго секретаря Императорской Россійской Академіи, которая тогда была самостоятельнымъ ученымъ заведеніемъ и помщалась въ первой линіи Васильевскаго Острова, гд теперь находится Римско-Католическая Духовная Академія. Въ ту пору академическое зданіе состояло изъ центральнаго дома и двухъ боковыхъ флигелей, соединенныхъ теперь съ нимъ промежуточными придлками въ одно цлое. Въ главномъ корпус въ верхнемъ этаж была обширная зала засданій, канцелярія, архивъ и библіотека, а въ нижнемъ жилъ Дмитрій Ивановичъ съ семействомъ. Одинъ изъ флигелей отдавался въ наемъ, а въ другомъ помщались служившіе при академіи чиновники и еще нсколько человкъ, такъ или иначе прикосновенныхъ къ дому. Здсь и я поселился, когда Языковъ, по рекомендаціи одного своего родственника, съ которымъ я познакомился въ дорожномъ дилижанс, пригласилъ меня давать уроки сыну и, вмст съ тмъ, разобрать его собственную библіотеку и составить каталогъ.
Когда я узналъ Языкова, ему было уже съ виду боле шестидесяти пяти лтъ. Это былъ низенькій старикъ, совсмъ сдой и немного сгорбленный, но еще бодрый и живой. Занимаясь въ его библіотек, я вполн ознакомился съ его образомъ жизни. Какъ рано ни придешь, бывало — непремнно увидишь его въ кабинет, за письменнымъ столомъ, обложеннымъ книгами. Хотя рабочая комната выходила на дворъ, но въ ней отчетливо слышался и громъ рояля изъ залы, и крикъ попугая изъ диванной, а между тмъ научный труженикъ не обращалъ на это ни малйшаго вниманія. Работа положительно длала его глухимъ и слпымъ во всему окружающему. Но, какъ только било три часа, онъ въ ту же минуту вставалъ и шелъ въ переднюю, гд лакей держалъ уже на-готов зимой шубу, а въ другія времена года шинель коричневаго сукна, съ тремя воротниками, одинъ на другомъ. Говорятъ, что кенигсбергцы повряли свои часы по времени ежедневно регулярной прогулки Канта, и мн кажется, то же самое могли бы длать жители первой и седьмой линій и Большого и Средняго проспектовъ Васильевскаго Острова, по направленію которыхъ Дмитрій Ивановичъ гулялъ всегда въ одномъ и томъ же порядк. По возвращеніи его, тотчасъ же садились за обдъ, а когда подавали кофе, человкъ несъ уже въ диванную дв подушки и одяло, и старикъ шелъ на часъ отдыхать. Его непремнно провожала младшая его дочь, десятилтняя двочка, которая знала на память ‘Горе отъ ума’ и должна была, прежде чмъ отецъ заснетъ, прочесть ему какую нибудь сцену изъ комедіи Грибодова. Этотъ установленный порядокъ нарушался только разъ въ недлю, въ т дни, когда бывали собранія членовъ академіи, и Языковъ, какъ непремнный секретарь, постоянно въ нихъ участвовалъ. Въ эти дни и прогулка отмнялась, и обдали позже обыкновеннаго, а вмсто отдыха и чтенія онъ бесдовалъ съ кмъ нибудь изъ приглашенныхъ къ обду. Чаще другихъ бывалъ нкто Анастасевичъ, переводчикъ ‘Федры’ Расина и горячій почитатель Вольтера и энциклопедистовъ. Оба старика, сидя въ креслахъ, толковали о тогдашнихъ ученыхъ и литературныхъ новостяхъ, куря какой-то чрезвычайно крпкій табакъ изъ блыхъ глиняныхъ трубочекъ, которыя служили только на одинъ разъ и посл того бросались. Въ кабинет былъ всегда большой запасъ этого добра. Такія трубки я видалъ потомъ на картинахъ Теньера, у его фламандскихъ мужиковъ.
Судя но такой правильной жизни хозяина, можно бы, кажется, ожидать, что и въ дом долженъ быть образцовый порядокъ. На самомъ дл этого не было. Правда, Языковъ былъ небогатъ, но при готовой квартир, порядочномъ содержаніи и доходахъ съ какого-то, хотя и небольшого, имнія онъ не долженъ бы нуждаться, а между тмъ въ дом часто замчаясь недостатки въ вещахъ самыхъ необходимыхъ. Хозяйство, несмотря на то, что за нимъ смотрла особая экономка, велось далеко не правильно. Самъ Дмитрій Ивановичъ, какъ я уже сказалъ, былъ человкъ кабинетный и нисколько не вмшивался въ домашнія дла. Меня только удивило то положеніе, въ какомъ я нашелъ его библіотеку. Казалось бы, у человка, исключительно занятаго учеными трудами, которые требовали постоянныхъ справокъ съ источниками, книги должны быть предметомъ особыхъ заботъ и сохраняться въ порядк. Напротивъ, библіотека была въ жалкомъ положеніи. Шкапы не запирались, и книги, съ позволенія или безъ позволенія, бралъ всякій, кто только хотлъ, и, когда возвращалъ, то ставилъ куда попало. Иныя книги совсмъ не возвращались. При разбор, я отдлилъ цлую груду разрозненныхъ томовъ, и притомъ отъ изданій цнныхъ и довольно рдкихъ. И едва прошло нсколько дней посл того, когда я отобралъ полные экземпляры и составилъ часть каталога, какъ и въ этомъ начали уже оказываться проблы. Старикъ сердился, но это нисколько не превращало пропажъ. Оставались цлыми только т книги, которыя постоянно лежали на его пыльномъ письменномъ стол. Куда исчезали и кому нужны были разрозненные томы, осталось неизвстнымъ. Два или три раза я видалъ книги изъ Языковской библіотеки у жильцовъ нашего флигеля, но помню, что он возвращались исправно. Можно думать только, что ихъ постигла та же судьба, какъ и многіе десятки томовъ академическихъ изданій, которыя лежали большими грудами на чердак. Дло въ томъ, что иногда во флигель къ намъ забывали принести дровъ, и тогда утромъ это нибудь изъ обывателей нашего этажа, боле другихъ чувствительный къ холоду, поднимался на чердакъ, бралъ въ этой кладовой кучу книгъ и затапливалъ ими печь. Больше всего топили, по удобству формата для переноски, экземплярами сочиненій адмирала Шишкова и изданіемъ ‘Ликей или кругъ словесности’ Лагарпа. Иногда эти аутодафэ длались въ такомъ размр, что клочья полусгорвшей бумаги, вылетая изъ трубы, обильно падали на улицу, и однажды въ академію приходила полиціи освдомиться о причин такого бумажнаго изверженія. Но врно этимъ произведеніямъ суждено уже было погибнуть не отъ крысъ, а отъ огня, потому что все, что мы не успли сжечь, сгорло потомъ при бывшемъ въ академическомъ флигел пожар.
Во время, о которомъ я говорю, нашъ флигель былъ очень населенъ. Внизу, въ большой квартир, жилъ какой-то крупный чиновникъ министерства народнаго просвщенія съ большимъ семействомъ. Въ каждомъ окн видна была постоянно женская голова надъ какой-то работой. Но, такъ какъ въ эту квартиру былъ особый входъ съ улицы и жильцы ея никогда не появлялись у Языковыхъ, то мы и не знали, кто эти господа и почему живутъ въ академическомъ дом. Верхній этажъ, гд и мн дали небольшую меблированную комнату, былъ гораздо характерне. Въ немъ жило и проживало много самаго разнообразнаго люда.
Большую комнату, окнами на улицу, занималъ полиціймейстеръ академіи. Сколько я могъ понять, его величали такимъ образомъ потому, что онъ командовалъ тремя академическими сторожами, отдавалъ имъ приказы мести улицу, смотрть за чистотой двора и приводить въ порядокъ залу передъ началомъ еженедльныхъ засданій. Занятія эти не очень, однако-жъ, обременяли его, такъ что онъ каждый день по нсколько часовъ посвящалъ литературному труду. Во все время моего житья въ академіи онъ работалъ въ пот лица надъ переводомъ одного разсказа Альфреда де-Виньи, размромъ не больше печатнаго листа, поправлялъ его, передлывалъ, совращалъ и довелъ до полной неузнаваемости съ оригиналомъ. Тутъ онъ остался доволенъ своей работой и, перечитавъ ее всмъ, у кого достало терпнія его слушать, понесъ рукопись въ какой-то журналъ, но такъ какъ ее не приняли, то нашъ полиціймейстеръ снова принялся за Сизифовъ трудъ надъ исправленіемъ и передлкою своего перевода. Не знаю, сподобился ли онъ видть свое многострадальное произведеніе въ и печати.
Сосдомъ его былъ другой труженикъ, еодосій Ивановичъ, который извстенъ былъ у насъ подъ именемъ нумизмата. Въ какой степени онъ знакомъ былъ съ этой наукой, я не знаю. У него не водилось никакого нумизматическаго собранія и даже никакихъ сочиненій по этому предмету, но онъ любилъ перечислять, въ какомъ музе или частномъ хранилищ находится такая или другая рдкая монета. Съ особеннымъ одушевленіемъ разсказывалъ онъ, какимъ иногда чудеснымъ случайностямъ подвергаются нумизматы. У одного какого-то извстнаго любителя билъ въ коллекціи чрезвычайно рдкій серебряный пятачекъ Петра III. Въ одинъ прискорбный день эта драгоцнная монета пропала и, несмотря на всякіе поиски и общаніе значительной награды тому, кто ее представитъ, рдкость не находилась. Бдный ученый былъ въ отчаяніи и ршилъ, что сокровище его какимъ нибудь образомъ похищено было кмъ нибудь изъ завистливыхъ нумизматовъ. Но вышло не то: въ квартир перестилали полъ, и подъ нимъ нашли мышиное гнздо, а въ немъ оказался и пропавшій пятачекъ. Такимъ образомъ, здсь мышь чуть не надлала бды, какъ сорока-воровка въ ‘Сонамбул’. Собственныя занятія еодосія Ивановича въ нумизматик ограничивались тмъ, что къ нему по воскресеньямъ приходили нищіе и приносили ему собранныя мдныя деньги, которыя онъ промнивалъ у нихъ на серебро, съ прибавкою нсколькихъ копекъ. Это длалось, какъ онъ говорилъ, въ тхъ видахъ, что нищимъ попадаются иногда рдкіе экземпляры, цнимые на всъ золота. Впрочемъ, сколько я помню, ему не удалось добыть этимъ путемъ ничего замчательнаго. Но еодосій Ивановичъ жилъ въ академіи не ради нумизматики. Офиціальнымъ его занятіемъ было составленіе, но порученію Языкова, указателя личныхъ именъ и географическихъ названій къ какому-то изданію русскихъ лтописей. На его письменномъ стол стояли ряды картонныхъ коробочекъ, съ нарзанными изъ бумаги билетами, величиной съ игральную карту. На нихъ выписывались слова изъ лтописи и размщались но коробкамъ подъ соотвтственной буквой, чтобы потомъ вносить ихъ по порядку въ общій алфавитный списокъ. Но работ этой не суждено было увидть свтъ: она сгорла во время того пожара, въ которомъ погибъ и ‘Ликей’ съ другими академическими изданіями. Впрочемъ, едва ли слдуетъ жалть объ этой потер. Мн случалось видть, какъ въ отсутствіе нумизмата иные изъ нашихъ сожителей, нуждаясь въ клочк бумаги, чтобы закурить трубку или сигару, брали для того готовые уже билеты труженика. Можно представить, какъ полонъ былъ бы указатель еодосія Ивановича.
Въ надворной части флигеля, рядомъ съ моей комнатой, жилъ капитанъ Кукъ. Такъ звали у насъ отставного лейтенанта, который былъ какимъ-то дальнимъ родственникомъ жены Языкова и потому пользовался квартирой въ академіи и столомъ отъ Дмитрія Ивановича. Всякое утро, какъ только било девять часовъ или, но его выраженію, склянокъ, въ комнат его, которую онъ называлъ каютой, раздавался рзкій свистъ и затмъ крикъ: ‘эй, боцманъ!’ И на этотъ призывъ являлся его деньщикъ-матросъ съ отвтнымъ крикомъ: ‘есть!’ Слдовала команда: ‘ставить лиселя!’ Это значило, что боцманъ долженъ подавать чай и къ нему ‘морскія сливки’, т. е. ромъ. Напившись чаю, лейтенантъ выходилъ на вахту, т. е. начиналъ маршировать взадъ и впередъ но комнат, запустивъ руки въ карманы шароваръ. При этомъ онъ замтно покачивался, хотя и уврялъ, что отъ многолтняго плаванія въ экспедиціяхъ давно пріобрлъ морскія ноги, на которыхъ можетъ держаться при самомъ сильномъ шторм. Въ какихъ именно экспедиціяхъ бывалъ нашъ капитанъ Кукъ, мы не могли узнать. На вопросы объ этомъ, онъ отзывался обыкновенно, что плавалъ во всхъ широтахъ и наврно открылъ бы Америку и путь въ Индію, еслибы его не предупредили эти невжды — Колумбъ и ‘Васька’ де-Гама. Теперь лейтенантъ постоянно сидлъ въ своей кают и выходилъ изъ нея или, какъ онъ говорилъ, снимался съ якоря только разъ въ три мсяца, когда здилъ за полученіемъ пенсіи.
Кром этихъ постоянныхъ обитателей, у насъ появлялись временные кочевники: старшій сынъ Языкова, служившій въ гатчинскихъ кирасирахъ и часто прізжавшій въ отпускъ, его товарищи-юнкера, родственники капитана Кука, кадеты морскаго корпуса, студенты и всякая молодежь. Все это жило иногда по нскольку дней и почивало въ свободныхъ комнатахъ, обильно снабженныхъ диванами. Въ нашъ флигель снизу никто не ходилъ, и у насъ иногда подымался такой содомъ, съ пснями и всякимъ школьничествомъ, что жена Дмитрія Ивановича присылала узнать, что здсь длается. Самъ Языковъ во все время моего житья въ академіи только разъ приходилъ во флигель навстить капитана Кука, который сильно простудился во время экспедиціи за пенсіей.
У Языкова кром двухъ сыновей, изъ которыхъ младшему я давалъ уроки для поступленія въ кадетскій корпусъ,— было три дочери. Старшая была замужемъ за отставнымъ гвардейскимъ полковникомъ Кожинымъ, и обыкновенно по праздникамъ прізжала съ мужемъ къ отцу и проводила у него цлый день. Прелестная, кроткая и всегда задумчивая, она принадлежала въ типу тхъ женщинъ, которыя должны были служить моделью для художниковъ при изображеніи подвижницъ первыхъ вковъ христіанства. О младшей ея сестр я уже сказалъ: въ то время это была двочка бойкая, способная и общавшая также быть красавицей. Средняя сестра, Конкордія Дмитріевна, воспитывалась въ Екатерининскомъ институт. Когда я поселился въ академіи, она
уже оканчивала курсъ и черезъ нсколько мсяцевъ вышла Изъ заведенія. Это было важнымъ событіемъ не только въ семейств Языкова, но и во всемъ академическомъ дом. Праздничные обды Дмитрія Ивановича сдлались многолюдне: на нихъ появились новыя лица изъ военной молодежи, привлекаемыя очевидно прекрасною институткою. Съ перваго появленія этой изящной красавицы, стройной и гибкой, съ антично-правильными чертами и неподдльной наивностью во всхъ движеніяхъ, у насъ во флигел только и разговоровъ было, что о ней. Не только молодежь, но и наши ученые труженики, и даже капитанъ Букъ, были отъ нея безъ ума. Восхищеніе это, кажется, оставалось для нея тайною до тхъ поръ, когда, наконецъ, оно выразилось со стороны какого-то изъ ея поклонниковъ странною выходкою, которая была очень непріятна для институтки. Вотъ что случилось. Въ диванной комнат, у окна, стояла клтка съ попугаемъ. Не знаю, давно ли и гд пріобртенъ былъ этотъ попугай, но вроятно онъ принадлежалъ прежде какой нибудь итальянк, потому что отчетливо выкрикивалъ и по нскольку разъ повторялъ фразу: ‘io t’amo, no caro!’ Кто-то изъ поклонниковъ институтки, и очевидно близкій въ дому, придумалъ объяснить свои чувства обожаемой особ черезъ посредство этого попугая. Однажды въ воскресенье за обдомъ, который по праздникамъ бывалъ обыкновенно въ зал, прилежащей въ диванной, въ то время, когда между разговорами выдалась минута общаго молчанія, попугай громко закричалъ: ‘милая Конкордія, я люблю тебя!’ Молоденькая институтка вспыхнула и едва не заплакала. Розыски о томъ, какой педагогъ давалъ уроки русскаго языка попугаю, не привели ни въ какому результату. Между тмъ ученикъ такъ хорошо оправдалъ своего преподавателя, что каждый день по нскольку разъ повторялъ заученную фразу, а такъ какъ это не нравилось институтк, то его и съ клткой подарили какой-то знакомой барын. Языковъ, какъ я помню, очень жаллъ объ этомъ, потому что любилъ каждое утро самъ приносить попугаю размоченный въ сливкахъ сухарь.
Старшій сынъ Дмитрія Ивановича, какъ я уже сказалъ, служилъ юнкеромъ въ гатчинскихъ кирасирахъ, и мн приходилось иногда здить съ какими нибудь порученіями къ нему въ Гатчину. Одна изъ такихъ поздокъ особенно осталась у меня въ памяти. Это было весною, въ конц апрля. Дни стояли прекрасные, солнечные. Нева давно разошлась и Исаакіевскій мостъ, который тогда служилъ единственнымъ сообщеніемъ Васильевскаго Острова съ Адмиралтейскою стороною, былъ уже наведенъ. Кончивъ порученіе въ Гатчин, я на другой день добрался благополучно до Царскаго-Села, пообдалъ тамъ въ гостинниц и вечеромъ воротился по желзной дорог въ Петербургъ. Спокойно дошелъ я до набережной, и вдругъ вижу — мостъ разведенъ, во всю ширину рки сплошной блой массой тянется ладожскій ледъ, и перевозъ прекратился. Съ нсколькими копйками и безъ всякаго знакомства на лвомъ берегу Невы я очутился въ затруднительномъ положеніи. Съ слабой надеждой на то, что можетъ быть, ледъ разойдется и откроется перевозъ, пошелъ я бродить по Невскому проспекту, но, когда часа черезъ два воротился на набережную — ледоходъ былъ такъ же густъ и пустые ялики качались у пристани, на которой дремалъ одинъ перевозчикъ и расхаживалъ квартальный. Очевидно, что попасть домой было нельзя. Идя безъ цли по Англійской набережной, я уже посматривалъ на полукруглую гранитную скамейку, по сторонамъ которой спускаются сходы къ вод. Здсь я думалъ ночевать, завернувшись въ шинель. Когда я остановился передъ спускомъ и глядлъ на движущуюся по Нев ледяную массу, во мн подошелъ какой-то морякъ.
— Вамъ врно на ту сторону нужно? спросилъ онъ.
— Да, у меня здсь нтъ знакомыхъ и не хотлось бы ночевать на улиц.
— И я въ такомъ же положеніи, надобно, во что бы ни стало, попасть на Островъ.
— Но какъ же мы попадемъ — перевоза нтъ.
— F вотъ какъ: теперь двнадцатый часъ, полиція скоро уйдетъ съ пристани… Мы возьмемъ яликъ и сами передемъ безъ перевозчика. Насъ, конечно, отнесетъ льдомъ, но, вроятно, у Горнаго корпуса пристанемъ. Хотите?
— Съ удовольствіемъ, вы, какъ морякъ, вроятно съумете справиться съ яликомъ.
— Надюсь. Только двоимъ будетъ трудно, пойдемте искать еще одного или двухъ товарищей.
Это не стоило большаго труда. По набережной бродили печальныя фигуры, похожія на тни, скитающіяся по берегу Стикса въ напрасномъ ожиданіи Харона, который перевезъ бы ихъ въ страну успокоенія. Намъ скоро удалось завербовать еще двоихъ островитянъ, купца и сенатскаго чиновника, пожелавшихъ участвовать въ нашей экспедиціи. Чтобы не возбудить подозрнія, мы по одиночк подвигались къ пристани. Какъ только квартальный ушелъ, мы дружно сбжали на плотъ, сли въ одинъ изъ яликовъ и, захвативъ съ другихъ пару лишнихъ веселъ и багровъ, оттолкнулись отъ пристани и врзались въ промежутокъ плывущихъ хрупкихъ льдинъ. Насъ, однако-жъ, увидали, полицейскій прибжалъ на пристань и закричалъ:
— Воротитесь! язвамъ приказываю.
— Полноте, отецъ-командиръ, отвчалъ ему морякъ: — ваши приказанія на вод не дйствуютъ!
Хотя мы не отошли еще и двухъ саженей отъ берега, но остановить насъ, конечно, было уже нельзя. Проснувшійся дежурный перевозчикъ, съ своей стороны только развелъ руками. Черезъ нсколько минутъ и квартальный ушелъ.
При сплошной масс льда, намъ, разумется, невозможно было плыть на веслахъ, и мы подвигались впередъ, дйствуя только одними баграми. Но дло шло медленно: яликъ быстро несло по теченію, а въ направленіи въ противоположному берегу мы выиграли очень не* много. Проходило иногда по нскольку минутъ, пока мы успвали пробраться между двумя льдинами. Вотъ миновали мы Академію Художествъ, Морской корпусъ, вотъ, наконецъ, и Горный корпусъ, но вмсто того, чтобы пристать здсь въ берегу, мы были еще на середин Невы. Вдобавокъ, насъ затерло между большими плотными льдинами, изъ которыхъ, ври всхъ усиліяхъ, мы не могли никакъ выбраться, а при этомъ яликъ началъ скрипть и въ немъ показалась течь. Одинъ изъ пассажировъ, именно купецъ, сталъ размашисто креститься и, вмст съ тмъ, бранить другихъ за то, что втянули его въ неминуемую погибель. Но командиръ нашъ, морякъ, оказался, какъ говорится, на высот своей задачи.— ‘Намъ придется выбраться на взморье’, сказалъ онъ: ‘тамъ ледъ будетъ рже и мы на веслахъ пристанемъ въ Галерной гавани, съ баграми теперь нечего длать, надобно только стараться, чтобы не затонулъ яликъ’. И мы, оставя багры, принялись вычерпывать фуражками воду. Предсказаніе нашего путеводителя вполн оправдалось. Какъ только мы проплыли мимо Чекушъ и вышли на широкое взморье, ледъ замтно* началъ рдть, и между нимъ показались большія полыньи. Въ то время, какъ одни изъ насъ продолжали вычерпывать воду изъ ялика, другіе взялись за багры и весла, и, наконецъ, мы благополучно сошли на берегъ въ Гавани. Былъ уже шестой часъ утра. Морякъ нашъ жилъ въ одной изъ дальнихъ линій Острова, онъ пригласилъ меня къ себ на чай, и тутъ мы окончательно познакомились. Когда я разсказалъ о нашемъ приключеніи Языкову, онъ сдлалъ мн строгое замчаніе, но зато капитанъ Букъ остался очень доволенъ и выразилъ надежду, что я могу со временемъ пріобрсть морскія ноги.
Живя въ россійской академіи, я, конечно, интересовался ея еженедльными собраніями. Въ самую залу засданій, разумется, нельзя было входить, но я нердко пробирался въ прилегавшую въ ней библіотеку, изъ которой можно было все видть и слышать. Собраніе открывалось обыкновенно тмъ, что Дмитрщ Ивановичъ, въ качеств непремннаго секретаря, читалъ протоколъ предыдущаго засданія, а затмъ спрашивалъ, кому изъ господъ членовъ угодно прочесть или заявить что нибудь. Въ то время академія приготовляла новое изданіе ‘Словаря’, и работа по этому предмету была раздлена между многими лицами, а потому чтенія и замчанія сосредоточивались преимущественно на объясненіи отдльныхъ словъ русскаго языка. Больше и горяче всхъ интересовался этимъ дломъ, сколько я помню, извстный составитель русской грамматики и издатель ‘Остромірова Евангелія’, Александръ Христофоровичъ Востоковъ. Иногда кто нибудь изъ членовъ читалъ и литературныя статьи, а Борисъ Михайловичъ едоровъ даже продекламировалъ однажды, съ нсколько забавнымъ паосомъ, стихотвореніе свое, подъ заглавіемъ: ‘Сардамскій плотникъ’. Въ этомъ засданіи былъ и И. А. Крыловъ, котораго я видлъ тогда въ первый и послдній разъ. Самъ онъ ничего не читалъ, да кажется и не слушалъ. Случалось, что кто нибудь приносилъ въ собраніе книжку журнала или листокъ газеты и читалъ во всеуслышаніе чмъ нибудь интересовавшую его статью. Однажды я былъ крайне озадаченъ тмъ, что въ засданіи удостоилась публичнаго чтенія и моя небольшая статейка.
Дло было такъ. Въ ‘Сверной Пчел’ была напечатана статья какого-то г. Шютца, подъ названіемъ ‘Русскій языкъ въ Сибири’. Авторъ, говоря въ ней объ особенностяхъ сибирскаго нарчія, причислилъ къ его идіотизмамъ много такихъ словъ и фразъ, которыя употребляются и въ великороссійскихъ губерніяхъ, особенно среди сельскаго населенія. Мн вздумалось написать возраженіе на статью, къ чему, кром явныхъ ошибокъ ея, меня побуждало еще то., что я отъ моего близкаго товарища по университету, сибиряка Н. Г. Минина, узналъ нсколько дйствительно сибирскихъ выраженій и словъ, повидимому, неизвстныхъ г. Шютцу. Это давало мн возможность самому прикинуться сибирякомъ и, съ тмъ вмст, придавало нкоторую авторитетность моей критической замтк. Я написалъ статейку и отнесъ въ редакцію той же ‘Сверной Пчелы’. Черезъ недлю этотъ мой первый литературный опытъ и явился въ газет, въ No 60, отъ 16 марта 1839 г., подъ заглавіемъ: ‘Нсколько словъ о русскомъ язык въ Сибири’ и за подписью ‘Сибирякъ’. И вотъ въ ближайшемъ засданіи академіи, когда я былъ въ библіотек, Языковъ, посл чтенія кмъ-то изъ членовъ не помню теперь какой статьи, обратился къ собранію съ заявленіемъ, что въ фельетон ‘Сверной Пчелы’ напечатано возраженіе на читанную въ прошломъ засданіи статью Шютца объ идіотизмахъ сибирскаго нарчія. По требованію присутствующихъ, Дмитрій Ивановичъ прочелъ мою статейку. Мн было очень неловко: хотя высказанныя мною замчанія и признаны были справедливыми, но тмъ не мене, я чувствовалъ неумстность моей мистификаціи. Надежда, что псевдонимъ мой останется не раскрытымъ, не оправдалась. Не предвидя, что статья попадетъ въ собраніе академіи, я не длалъ изъ своего писанія тайны и во флигел знали о моей работ. Кто-то изъ моихъ сосдей и, кажется полиціймейстеръ, сообщилъ объ этомъ Языкову. Я боялся какой нибудь непріятности, но все кончилось благополучно. Дмитрій Ивановичъ, при первомъ свиданіи, сказалъ мн что-то пріятное на счетъ моей статьи и общалъ найти для меня какія нибудь литературныя занятія. Съ этого дня онъ даже сталъ внимательне во мн, а когда я узжалъ изъ академіи, подарилъ нсколько книгъ и, въ томъ числ, свой переводъ Шлецерова ‘Нестора’.
Съ той поры, какъ россійская академія была присоединена въ академіи наукъ и Языковъ выхалъ изъ казеннаго дома, я видалъ его рдко. Онъ жилъ посл того еще года четыре, по прежнему проводилъ большую часть дня за письменнымъ столомъ и дятельно работалъ надъ составленіемъ ‘Церковнаго словаря’. Хотя посл преобразованія заведенія Дмитрій Ивановичъ поступилъ ординарнымъ академикомъ по отдленію русскаго языка и словесности въ академію наукъ, но здилъ туда, какъ я слышалъ, довольно рдко. Причиной этому было не ослабвавшее его здоровье и не сожалніе о потерянномъ мст непремннаго секретаря, а, сколько я могъ понять, одна не оставлявшая его мысль о томъ, что съ новой перемною упало самостоятельное положеніе того ученаго учрежденія, которое основано было императрицею Екатериною и принесло не мало пользы отечественному языкознанію. При всей своей сдержанности, онъ однажды, по возвращеніи изъ засданія отдленія академіи наукъ, выразился въ этомъ смысл.
Ни о семейств Дмитрія Ивановича, ни о судьб моихъ товарищей по житью въ академическомъ флигел я впослдствіи ничего не слыхалъ. Однажды только встртилъ я на улиц такъ называемаго боцмана, который сообщилъ мн, что капитанъ Букъ окончилъ свою жизненную вахту, и что его провожалъ на Смоленское кладбище взводъ моряковъ съ тремя горнистами.