ЛИТЕРАТУРНЫЯ ВСТРЧИ И ЗНАКОМСТВА
А. МИЛЮКОВА
ЛИТЕРАТУРНЫЯ ВСТРЧИ И ЗНАКОМСТВА
А. МИЛЮКОВА
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1890
Иринархъ Ивановичъ Ввведенскій.
Иринархъ Ивановичъ Ввведенскій.
Иринарх Иванович Ввведенский, Милюков Александр Петрович, Год: 1890
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Осенью 1843 года я читалъ пробную лекцію для поступленія преподавателемъ въ Дворянскій-полкъ. Чтеніе такихъ вступительныхъ лекцій происходило обыкновенно въ Штаб военно-учебныхъ заведеній, при первомъ кадетскомъ корпус, но мн почему-то назначено было читать въ томъ самомъ заведеніи, куда я желалъ поступить. Поэтому мой дебютъ не отличался никакой парадной обстановкой. На лекціи присутствовали только начальникъ Дворянскаго-полка, генералъ H. Н. Пущинъ, инспекторъ классовъ Д. М. Павловскій, учителя, классные офицеры и воспитанники старшихъ классовъ. Чтеніе мое приняло поэтому боле характеръ простой бесды по предмету русскаго языка и литературы. Обмнъ мнній вызывали своими вопросами и замчаніями двое изъ преподавателей, В. В. Дерикеръ и Иринархъ Ивановичъ Введенскій, съ которыми я до тхъ поръ не былъ совсмъ знакомъ. Посл лекціи оба они выразили мн теплое товарищеское сочувствіе. Когда мы вышли вмст изъ корпуса, по дорог въ Тучкову мосту, Введенскій тутъ же, со свойственной ему простотой и задушевностью, пригласилъ насъ въ себ пить чай. Мы зашли и втроемъ провели вечеръ въ непринужденной бесд, какъ будто уже цлые годы были знакомы.
Дерикеръ преподавалъ въ Дворянскомъ-полку теорію словесности въ среднихъ классахъ и въ то же время участвовалъ въ ‘Библіотек для Чтенія’, какъ ближайшій помощникъ О. И. Сенковскаго по редакціи журнала. Но онъ потомъ оставилъ эти занятія, посвятилъ себя исключительно медицин и впослдствіи пользовался авторитетомъ, какъ одинъ изъ извстныхъ врачей-гомеопатовъ. При его постоянныхъ работахъ и значительной практик мы видались уже не часто. Но знакомство мое съ И. И. Введенскимъ утвердилось и продолжалось до самой его кончины.
Это былъ человкъ замчательный во многихъ отношеніяхъ. Сынъ бднаго сельскаго священника, Введенскій прошелъ вс ступени длинной учебной лстницы съ пензенскаго духовнаго училища и саратовской семинаріи до московской духовной академіи и петербургскаго университета, откуда и вышелъ кандидатомъ философскаго факультета. Тяжело было ему пройти этотъ долгій путь, который онъ началъ восьмилтнимъ ребенкомъ и окончилъ на двадцать восьмомъ году возраста. Иринархъ Ивановичъ не любилъ говорить объ этомъ, но въ рдкія минуты полной откровенности разсказывалъ нкоторые эпизоды своей школьной и студенческой жизни, изъ которыхъ можно было видть, сколько страшныхъ лишеній перенесъ онъ въ лучшіе годы своей молодости и какимъ упорнымъ непрерывнымъ трудомъ добылъ себ обширныя познанія. Между тмъ, его разносторонняя образованность и знаніе древнихъ и новыхъ языковъ и литературъ до поступленія въ Дворянскій-полкъ едва доставляли ему возможность перебиваться уроками и переводами. Только съ полученіемъ постояннаго мста въ корпус онъ могъ посвятить себя тому труду, который былъ ему по душ.
Познакомившись съ нимъ, я удивлялся разнообразію его занятій. Кром ежедневныхъ уроковъ въ Дворянскомъ корпус и Артиллерійскомъ училищ, онъ составлялъ для воспитанниковъ обширныя записки по теоріи словесности и исторіи русской литературы, готовилъ магистерскую диссертацію, въ видахъ занятія профессорской каедры въ петербургскомъ университет, переводилъ статьи для журналовъ и работалъ по критик и библіографіи въ ‘Библіотек для Чтенія’ и ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Не говорю уже о томъ, что при такихъ обширныхъ трудахъ онъ успвалъ слдить за всмъ сколько нибудь замчательнымъ въ русской и иностранныхъ литературахъ. У него всегда можно было найти новую дльную книгу, едва только она появлялась въ свтъ, и черезъ два-три дня была уже прочитана имъ, и прочитана такъ, что онъ ногъ вполн передать ея содержаніе и мтко опредлить: ея достоинства и недостатки. Скоро Введенскій напалъ на занятіе, которое и доставило ему особенную извстность въ нашемъ образованномъ обществ: это были переводы Диккенса, Купера, Теккерея и другихъ англійскихъ романистовъ, до тхъ поръ едва извстныхъ у насъ по именамъ. Мн хорошо памятны первые шаги его въ этомъ дл.
Однажды мы съ Введенскимъ читали Байронова ‘Сарданапала’. Чтеніе это въ своемъ род было довольно курьезно: оба мы познакомились съ англійскимъ языкомъ самоучкою, безъ учителя, съ помощью только грамматики и лексикона, а потому совсмъ не знали живого выговора, произносили слова по приблизительному указанію словаря Уокера и понимали другъ друга только тогда, когда читали глазами, смотря одновременно въ книгу. Мы смялись, думая, что, если какой нибудь англичанинъ полюбопытствуетъ послушать наше чтеніе, то едва ли скоро узнаетъ въ немъ свой родной языкъ. Вскор это и оказалось на дл.
— А что, сказалъ Введенскій,— не приняться ли серьезно за англійскій языкъ? Вдь выговора у насъ совсмъ нтъ, да и въ фразировк мы еще далеко не сильны. Надобно взять учителя. Хочешь вмст брать уроки: у меня есть на примт подходящій джентельменъ.
Я согласился. Условились, что заниматься будемъ въ квартир Введенскаго по два раза въ недлю. Къ намъ присоединился еще одинъ товарищъ, учитель нмецкаго языка въ томъ же Дворянскомъ-полку, Е. Э. Краузольдъ, который столько же зналъ по-англійски, какъ и мы. Вскор въ назначенный день явился и англичанинъ. Это былъ мистеръ Гильмаръ, преподаватель англійскаго языка въ высшемъ коммерческомъ пансіон, помщавшемся въ первой линіи Васильевскаго Острова. Заведеніе это, устроенное на счетъ петербургскаго биржевого купечества, существовало недолго: большинство воспитанниковъ въ немъ были англичане, и въ начал крымской войны пансіонъ закрылся. Гильмаръ прежде всего спросилъ, читаемъ ли мы по-англійски, и когда мы прочли по нскольку строкъ, онъ съ видомъ крайняго недоумнія заявилъ, что ничего не понимаетъ. Но еще больше удивился онъ, когда вслдъ затмъ мы сказали ему, что читаемъ Байрона въ оригинал и въ доказательство перевели небольшіе отрывки по его указанію. Онъ замтилъ, что не встрчалъ еще такихъ странныхъ учениковъ. Уроки наши, понятно, начались чтеніемъ.— Черезъ нсколько времени Введенскій какъ-то спросилъ меня:
— Не думаешь ли ты извлечь изъ нашихъ англійскихъ уроковъ матеріальную выгоду?
— Какую же выгоду?
— А переводить для журналовъ. Теперь хорошій англійскій переводъ съ удовольствіемъ везд возьмутъ. Пора намъ бросить эту Жоржъ-Зандъ, которая всмъ надола съ своей бабьей эмансипаціей. Давай-ка переводить Диккенса! Вотъ посмотри, я взялъ ливрезоны его послдняго романа… Какая прелесть!
— Мн не совладать съ нимъ.
— Ну, вотъ еще… работай и набьешь руку.
Но я ршительно отказался, какъ потому, что не находилъ въ себ достаточно силъ для передачи такого своеобразнаго писателя, такъ и оттого, что это время занятъ былъ работою надъ моимъ литературнымъ трудомъ ‘Очеркъ исторіи русской поэзіи’. Эта книжка такъ занимала меня, что не хотлось отрываться отъ нея для другой работы. Когда я прочелъ Иринарху Ивановичу первыя главы моего сочиненія, онъ самъ настойчиво началъ совтовать мн заняться исключительно этимъ трудомъ. Когда книжка моя явилась въ печати, онъ далъ о ней подробный и весьма лестный отзывъ въ ‘Современник’, редакторомъ котораго тогда былъ, если не ошибаюсь, А. В. Никитенко. Но Введенскій энергически принялся за свою мысль познакомить русскую публику съ Диккенсомъ, и вскор въ томъ же журнал началъ печататься его переводъ романа ‘Домби и Сынъ’, встрченный читателями съ большимъ сочувствіемъ. Затмъ стали появляться одинъ за другимъ романы ‘Давидъ Копперфильдъ’, ‘Замогильныя записки Пиквикскаго клуба’ и проч.
Можно положительно сказать, что Введенскій познакомилъ наше общество съ современной англійской литературой и заставилъ полюбить ее. Въ нкоторыхъ журнальныхъ книжкахъ упрекали его за то, что онъ въ своихъ переводахъ замнялъ англійскія народныя выраженія чисто русскими пословицами и идіотизмами. Но что же оставалось длать, когда своеобразный языкъ Диккенса и его неуловимый юморъ при точномъ перевод утрачивали свой колоритъ и даже могли казаться непонятными? Стоитъ прочесть романъ ‘Домби и Сынъ’ въ другомъ перевод, который печатался въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, чтобы оправдать Введенскаго въ мнимомъ злоупотребленіи руссизмами. Если его переводъ отдаляется иногда отъ оригинала — во вншней передач фразы, то онъ вполн близокъ къ нему по духу.
Трудолюбіе и энергія Введенскаго были поразительны: занятый цлый день уроками въ учебныхъ заведеніяхъ, онъ проводилъ ночи за чтеніемъ и журнальной работой. При всемъ томъ онъ вовсе не былъ какимъ нибудь нелюдимомъ и находилъ время для удовольствій и общества. Правда, онъ не любилъ театра, но зато лтомъ позволялъ себ прогулки и поздки за городъ, а зимою каждую недлю собирались у него по пятницамъ пріятели, и самъ онъ бывалъ у меня раза два въ мсяцъ по вторникамъ, когда приходили общіе знакомые.
На вечерахъ у Введенскаго чаще другихъ бывали Владиміръ Дмитріевичъ Яковлевъ, авторъ имвшей въ свое время большой успхъ книги ‘Италія’, Григорій Евлампьевичъ Благосвтловъ, впослдствіи редакторъ журнала ‘Дло’, и Владиміръ Николаевичъ Рюминъ, издатель ‘Общезанимательнаго Встника’. Нсколько позже сталъ посщать эти вечера И, Г. Чернышевскій, тогда еще молодой человкъ, скромный и даже нсколько застнчивый. Въ немъ особенно выдавалось противорчіе между мягкимъ, женственнымъ его голосомъ и рзкостью мнній, нердко очень оригинальныхъ по своей парадоксальности. Иногда вазжалъ и Дерикеръ.
Предметомъ разговоровъ были преимущественно литературныя новости, но часто затрогивались и вопросы современной политики. Въ 1847—1848 годахъ событія въ Европ сдлались даже главною, почти исключительною темою бесдъ, какъ и въ другихъ кружкахъ тогдашней петербургской молодежи. Иностранныя газеты, хотя сильно кастрируемыя цензурой, читались съ усерднымъ любопытствомъ. Реформы Пія IX и народное движеніе въ Италіи, а затмъ февральская революція въ Париж и отголоски ея почти во всей Западной Европ отодвинули литературные интересы на второй планъ и обратили общее вниманіе на современныя политическія событія. Съ этимъ связывались, конечно, и вопросы соціальные, и сочиненія Прудона, Луи Блана, Пьера Леру нердко вызывали обсужденія и споры. Впрочемъ, горячихъ почитателей соціализма въ этомъ кружк не было.
Какихъ же взглядовъ держался Введенскій? Нкоторые изъ его знакомыхъ считали его крайнимъ либераломъ, а М. П. Погодинъ, у котораго онъ во время своихъ московскихъ скитаній жилъ въ дом и работалъ для ‘Москвитянина’, называлъ его, говорятъ, родоначальникомъ нигилистовъ. Это, по моему мннію, несправедливо. Что у Введенскаго были убжденія, которыя на тому времени многимъ должны были казаться слишкомъ несогласными съ авторитетно-консервативными взглядами, а протестъ противъ рутинныхъ мнній въ наук и литератур высказывался имъ смло и рзко, этого отвергать нельзя. Правда и то, что изъ-подъ тяжелаго гнета тогдашней духовной школы, съ ея подавляющимъ режимомъ и схоластикой, онъ вынесъ взглядъ, далеко не согласный съ принятыми врованіями, но онъ никогда не былъ пропагандистомъ своихъ личныхъ воззрній. Нигилистомъ же его никакъ, нельзя назвать. Можетъ ли это понятіе примняться въ человку, который любилъ искусство, восхищался Байрономъ и Шекспиромъ и посвятилъ самые сердечные свои труды переводу на русскій языкъ такихъ писателей, какъ Диккенсъ и Куперъ, у которыхъ нтъ и тни того грубаго реализма, какимъ отличались вс вожделнія нашихъ нигилистовъ? Кто былъ свидтелемъ его литературныхъ сужденій и слышалъ, какъ мало придавалъ онъ значенія тенденціи въ искусств и какъ живо чувствовалъ эстетическую сторону художественнаго произведенія, тотъ, конечно, никогда не причислилъ бы его къ школ нашихъ поклонниковъ утилитаризма. Если онъ интересовался радикальными мнніями въ литератур и политик, то далеко не раздлялъ ихъ.
Въ 1848 г. Иринархъ Ивановичъ женился на Александр Ивановн Кубасовой, сестр одного изъ своихъ сослуживцевъ по Дворянскому-полку. Лучшаго выбора онъ не могъ сдлать. Жена его была энергичная женщина, столько же трудолюбивая, какъ и онъ, и вполн раздлявшая его вкусы и убжденія. Она, по желанію мужа, начала учиться англійскому языку и вскор такъ овладла имъ, что стала помогать мужу въ переводахъ. При этомъ въ ней не было нисколько педантизма, присущаго многимъ женщинамъ, прикосновеннымъ въ литератур. Введенскій перебрался на другую квартиру въ томъ же дом, боле помстительную, и вечера у него по пятницамъ продолжались, не теряя прежняго характера пріятельской бесды, и еще боле оживились вліяніемъ умной и веселой хозяйки.
Служебное и матеріальное положеніе Введенскаго начало мало-по-малу улучшаться. Не смотря на то, что онъ не получилъ профессорской каедры въ университет, хотя и выдержалъ магистерскій экзаменъ, педагогическая дятельность его расширилась. Начальникъ военно-учебныхъ заведеній, Я. И. Ростовцевъ, оцнилъ знанія и энергію Введенскаго, и онъ былъ назначенъ главнымъ наставникомъ-наблюдателемъ за преподаваніемъ русскаго языка и словесности, а вмст съ тмъ ему поручено было составленіе руководствъ по предмету теоріи прозы и поэзіи. Онъ принялся за это дло съ обычнымъ трудолюбіемъ и настойчивостью.
Въ эту пору Введенскому удалось, наконецъ, осуществить давно занимавшую его мысль създить за границу. Всего боле привлекала его Англія, и, пробывъ нсколько недль въ Германіи и Франціи, онъ пріхалъ въ Лондонъ. Тамъ, между прочимъ, постилъ онъ Диккенса и представилъ ему переводы его произведеній. Введенскій любилъ потомъ разсказывать объ этомъ визит своемъ любимому писателю, который сначала принялъ его сдержанно, но посл довольно продолжительной бесды объ англійской литератур, отнесся къ нему съ теплымъ участіемъ. Диккенса, по словамъ Иринарха Ивановича, интересовало и положеніе русской литературы, и онъ выразилъ сожалніе, что при незнаніи языка не можетъ съ нею ознакомиться. И, повидимому, эти слова не были простымъ комплиментомъ вжливаго иностранца.
— Два часа, проведенные у Диккенса,— говорилъ Иринархъ Ивановичъ, — останутся навсегда мн памятными, какъ лучшія минуты въ моей жизни.
По возвращеніи изъ-за границы, Введенскій опять принялся за свои разностороннія работы-чтеніе лекцій, составленіе руководствъ для военно-учебныхъ заведеній и переводы. Но ему готовился ударъ, который онъ самъ уже давно предвидлъ. Отъ напряженныхъ письменныхъ занятій, въ особенности по ночамъ, у него мало-по-малу слабли глаза, и, несмотря на помощь окулистовъ, онъ, наконецъ, совсмъ потерялъ зрніе. Понятно, какое это было страшное несчастіе для человка, которому чтеніе составляло такую же потребность, какъ насущный хлбъ, и который жилъ преимущественно своимъ перомъ. Несмотря на то, Введенскій не прекращалъ ни педагогической, ни литературной дятельности. Я. И. Ростовцевъ разршилъ ему продолжать чтеніе лекцій. Наканун урока Александра Ивановна прочитывала мужу то, что, но его указанію, нужно было для полнаго объясненія предмета, и, благодаря счастливой памяти, онъ запоминалъ не только факты и хронологическія цифры, но и довольно обширныя цитаты въ проз и стихахъ. Утромъ лакей провожалъ слпца въ корпусъ и доводилъ въ аудиторіи до самой каедры. Введенскій читалъ лекцію, и какъ воспитанники, такъ и дежурившіе въ классахъ офицеры говорили, что въ эту пору чтеніе профессора отличалось такою же полнотою и занимательностью, какъ и въ прежніе годы. Объ этомъ можно было судить и по разговорамъ съ нимъ, когда въ обычную свою пятницу, сидя въ кресл и бесдуя съ посщавшими его по прежнему пріятелями, онъ высказывался по какому нибудь научному или литературному вопросу. Въ то же время И. И. Введенскій горячо трудился надъ составленіемъ руководства по теоріи словесности: почти каждый день жена писала подъ его диктовку. Не знаю, далеко ли подвинулась эта работа и что съ нею сталось посл его смерти.
Лтомъ въ послдніе годы жизни, Введенскій жилъ на дач, то въ Лсномъ Институт, то въ Старой Деревн. Любимымъ его удовольствіемъ посл прогуловъ было купанье, къ которому онъ привыкъ еще въ дтств. Съ ранней весны и до осени рдкій день пропускалъ онъ безъ того, чтобы не выкупаться утромъ или вечеромъ. Потеря зрнія не мшала этому удовольствію. Какъ отличный пловецъ, онъ особенно любилъ купаться въ открытомъ и глубокомъ мст. Однажды я пріхалъ къ нему на дачу въ Старую Деревню и встртилъ его въ дверяхъ. Онъ совсмъ уже лишился тогда зрнія, и лакей велъ его подъ руку.
— А я, братъ, собрался купаться — сказалъ онъ.
— Гд же у васъ ванна?— спросилъ я.
— Какая ванна! я купаюсь тутъ, въ усть Невы.
— И не боишься въ твоемъ положеніи?
— Вотъ еще! Проводи-ка меня: посмотришь, какъ слпой плаваетъ, а тамъ воротимся и будемъ чай пить.
Я согласился. Мы пришли почти къ самому взморью. Лакей раздлъ его, пристегнулъ ему около посницы кожаный поясъ съ мднымъ кольцомъ, въ которое продлъ завязалъ концомъ длинную бичевку, смотанную въ клубокъ. Я тоже хотлъ раздться, чтобы при случа чмъ-нибудь помочь слпому купальщику, но онъ отклонилъ это. По его словамъ, ему не нужна была никакая помощь: по теченію онъ хорошо зналъ, въ какомъ направленіи плыть, а бичева прилаживается для того только, чтобы дать предостерегательный знакъ, еслибы пловцу встртился на пути яликъ или почему нибудь другому слдовало бы воротиться. По мр того, какъ слпецъ удалялся отъ берега, лакей разматывалъ и отпускалъ бичевку, а затмъ, при возвращеніи купальщика, собиралъ ее, и, такимъ образомъ, Введенскій переплылъ на привязи взадъ и впередъ черезъ Невку. Плавалъ онъ размашисто, безъ всякихъ школьныхъ правилъ, какъ говорится, саженками, и нисколько, повидимому, не утомился.
Крымская война сильно волновала Введенскаго, и въ особенности возмущало его то, что въ числ нашихъ враговъ были англичане, которыхъ онъ такъ прославлялъ посл своей поздки въ Лондонъ. Послдній разговоръ нашъ съ нимъ былъ о томъ, можно ли примирить уваженіе къ націи, породившей Шекспира и Байрона, съ чувствомъ негодованія къ современной политик Англіи. Лто 1855 года я провелъ у родныхъ въ Москв, и тамъ въ іюл мн подали однажды письмо изъ Петербурга, въ которомъ извщали меня, что Иринархъ Ивановичъ Введенскій скончался.