В. И. Даль
Картины изъ русскаго быта.
В. И. Даль
Картины изъ русскаго быта.
VII. Цыганка.
VII. Цыганка.
Цыганка, Даль Владимир Иванович, Год: 1848
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Верстахъ въ двнадцати отъ Одессы есть нмецкая колонія на берегу моря, и туда выбирается изъ города на лто до 35-ти семей мстныхъ жителей и прізжихъ, для купанья въ мор и чтобъ уйдти отъ нестерпимой жары и пыли. Колонія эта, которая нмцами называется Люстдорфъ, переиначена русскими въ Люстру и подъ этимъ названіемъ извстна во всемъ округ. Невдалек отъ нея лежитъ селеніе мстныхъ жителей, смси русскихъ съ малороссіянами, Большой Фонтанъ, по другую сторону Люстры селеньице, Бурлацкая-Балка, гд поселился всякій сбродъ, такъ называемые мщане, подальше, на Лиман, поселены греки, арнауты и еще нмцы, но католики, тогда-какъ люстровскіе лютеране.
На этомъ пространств всегда можно найдти кочующихъ цыганъ. Если семья этихъ природныхъ ковалей, кузнецовъ, найдетъ въ деревн много работы и зазимуетъ тамъ, то имъ иногда отводятъ порожнюю избу, цыгане отъ этого въ дурную погоду не отказываются, но тотчасъ же длаютъ въ хат нкоторыя хозяйственныя измненія, для бо льшихъ житейскихъ удобствъ: окна и двери выставляются вонъ, какова бы ни была погода, безъ этого цыгану душно. Впрочемъ, походная кузница разбивается обыкновенно въ чистомъ пол, за селомъ, и, заключая въ себ также общее жилье всего цыганскаго семейства, состоитъ изъ ветхаго шатра, который однимъ краемъ примыкаетъ вплоть къ земл, между тмъ, какъ другой не доходитъ до земли на аршинъ: задъ загороженъ повозкой, а передъ открытъ. Шатеръ этотъ становится плотной стороной, смотря по времени года, то противъ солнца, то противъ дождя и втра.
Полянка между селеніемъ и кабакомъ, по направленію къ морю, ничмъ не была занята, когда мы вечеромъ по ней прогуливались, а рано утромъ стояло тамъ два шатра изъ задымленнаго, чернаго отрепья. Это было въ понедльникъ, который, какъ увряютъ, празднуется цыганами вмсто воскресенья, и близость шинка, повидимому, была очень кстати: три цыгана пошатывались въ дверяхъ этого заведенія, размахивая руками и наклоняя въ раздумьи головы, не зная сами, куда они идутъ или намрены идти, въ шинокъ ли, или изъ шинка. Вскор явились три цыганки, конечно жены ихъ, а за ними цлая толпа ребятишекъ, изъ которыхъ большіе тащили меньшихъ нагишомъ, и притомъ не такъ, какъ обыкновенно носятъ на рукахъ грудныхъ дтей, а переваливъ ихъ черезъ себя какъ ни попало, и придерживая ихъ также за что ни попало, за руку или за ногу. Бабы взяли мужиковъ своихъ подъ руки и вывели изъ шинка, убждая ихъ идти домой. Но тутъ, на чистомъ воздух, однимъ изъ цыганъ овладла охота поплясать, онъ стряхнулъ съ себя навязчивую бабу и, приподнявъ руки, долго прилаживался и примрялся, но какъ-то не могъ справиться съ ногами. Веселое расположеніе его перешло и на двухъ его товарищей: и т также пустились въ пляску, или, по крайней мр, порывались къ тому всми силами, между тмъ, какъ жены ихъ хватали своихъ мужей то за руку, то за одежду, бранились и растаскивали ихъ врознь. Наконецъ, пляска ихъ кончилась, бабы нахлобучили на мужей своихъ шапки, и каждая потащила друга своего въ таборъ.
Одна изъ цыганокъ привлекла при этомъ случа на себя особенное наше вниманіе: она была блокура, одежда на ней была таже, какъ и на прочихъ, и какъ носятъ вс волошскія и бессарабскія цыганки: шерстяная, полосатая юбка, такой же поясъ, въ ладонь ширины, на голов платокъ, повязанный по цыгански, то есть, свисшій однимъ угломъ по спин, на плечахъ рубашка, ноги босыя, а изъ подъ платка разстилаются всклоченныя космы, — но волосы эти были свтлорусые, тогда какъ всякому извстно, что у цыганъ волосы черные, какъ смоль. Мы посмотрли за нею вслдъ, и, занявшись предположеніями на счетъ этой необычайности, пошли своимъ путемъ.
На слдующій день, проходя къ морю мимо небольшаго цыганскаго табора, мы заглянули подъ шатры. Въ глубин, подл телги, была вырыта небольшая круглая ямка, надъ которою стоялъ столикъ, всего въ четверть вышины, русая молодая хозяйка со старухой, настоящей вдьмой, сидли за этимъ столомъ, поставивъ ноги въ ямку и кроили что-то изъ ряднины, если не изъ стараго мшка. Ножницы, безъ сомннія, домашняго издлія, были въ род тхъ, которыми стригутъ овецъ. Въ сторон, боле напереди, другая ямка, кузнечный горнъ, съ парою безконечно-заплатанныхъ мховъ, которыми работала двка, покачиваясь изъ стороны въ сторону, между тмъ, какъ хозяинъ ковалъ что-то на наковальн, поставленной въ самой середин шатра. По сторонамъ валялись ребятишки, изъ которыхъ одинъ игралъ привязанною на нитк мертвою чайкой. Приходъ нашъ оживилъ все населеніе двухъ наметовъ: бабы стали нагло клянчить и канючить и тотчасъ же выгнали всхъ ребятишекъ въ пляску: замчательно, что у всхъ былъ хорошій слухъ, дикія псни ихъ не оскорбляли уха. Только пожилые мужчины, хозяева, сохранили при этомъ позорищ степенность свою, подавая видъ будто не заботились о томъ, что вокругъ ихъ длалось, а блокурая цыганка была молчаливе и скромне прочихъ.
Вечеромъ мы сидли въ деревн дома, въ палисадник, и пили чай, какъ увидли знакомцевъ нашихъ, старую цыганку и блокурую, которыя обходили вс дворы и собирали подаяніе. Старуха навьючила молодую шерстяною, полосатою переметною сумой, которая была ужъ порядочно набита картофелемъ и хлбомъ, старуха выпрашивала подаяніе, а молодая носила ношу. Он подошли по очереди домовъ и къ намъ. Разглядвъ поближе блокурую, мы еще боле убдились, что это не можетъ быть цыганка, и любопытство наше было сильно возбуждено. — Два, три вопроса ничего не ршили, русая цыганка молчала, или отвчала однимъ словомъ, а вдьма говорила за троихъ, разсыпаясь въ похвалахъ и пожеланіяхъ, и выпрашивая все, что только попадалось ей на глаза. ‘Подай милостинки, Христа ради’, говорила она съ рзкимъ удареніемъ своимъ на каждомъ слог: ‘и богатъ будешь, и хорошъ, и дти будутъ большіе… подай, добра паня, оброкъ подушный платить, вотъ у нея’ — указывая на молодую — ‘два маленьки близнятка…’ У всхъ цыганокъ, какъ извстно, есть близнята, по крайней мр, он въ томъ увряютъ васъ, когда просятъ подаянія. Взявъ поданный ей хлбъ, старуха успла разглядть, что на стол есть сахаръ, и продолжала просить, для близнятъ же, по кусочку сахару. Когда она получила его, то стала освдомляться, нтъ ли старенькаго платьица, отопочковъ, паголенковъ или другихъ какихъ обносковъ? Я показалъ ей серебряную монету и глаза у нея заискрились какъ у волка, но я не далъ ей денегъ, а общалъ дать, если молодая разскажетъ всю правду, какъ она попала въ цыганки. Посл продолжительной божбы, что блокурая родилась въ табор и настоящая цыганка, старуха жадно протянула руку — но я положилъ монету въ карманъ. Русая все молчала, но по пріемамъ старухи видно было, что она ршилась добыть деньгу во что бы ни стало, и потому я настаивалъ, увряя ее при томъ, что я не съищикъ и не доносчикъ, и спрашиваю изъ одного только любопытства, но даромъ денегъ не отдамъ. ‘Она полька’, сказала наконецъ старуха, ‘изъ Польши, она сама къ намъ пришла, давно, сть нечего было, голодъ, а она мала была, сирота — и пристала’. Я хотлъ слышать вс подробности этого отъ нея самой, старуха поощряла ее къ разсказу, повторяя по своему: говори, говори! Но блокурая робко цдила слово за словомъ сквозь зубы и не хотла разговориться. Я отдалъ двугривенный старух и веллъ ей идти своимъ путемъ. Она было снова окинула все глазомъ и стала просить еще хлбца съ масломъ, еще старый платочекъ и рубашку. Прогнавъ ее, я напоилъ молодую чаемъ, зазвавъ ее во дворъ, и наконецъ, не безъ труда, заставилъ разсказать ея похожденія.
Она точно была полька, помнила отчій домъ только очень темно, но увряла, что у нихъ были павлины и золотые воробьи, т. е. канарейки, и была также прислуга, изъ которой она одного помнила по имени. Она помнила также, что отецъ зжалъ на охоту съ собаками, начавъ въ раздумьи щупать и поглаживать рукой бархатную кацавейку на жен моей, она какъ будто припомнила какой-то давнишній сонъ и сказала наконецъ, что у матери было точно такое платье, которое малютка любила гладить рукой, наконецъ, она думаетъ, что у нея были старшіе братья, а боле ничего не помнитъ. ‘Мала была’ продолжала она, пожимая плечами: ‘ничего не знаю. Садъ былъ у насъ, и груши были, помню какъ старшій братъ, — должно быть, что братъ — лазилъ на дерево и трясъ груши, а я собирала. Больше ничего не помню’ повторила она. ‘Пришла бда, стали поляки биться съ русскими — и этого я ничего не знала, только помню, что вс бранили и боялись москалей. Пришло къ намъ войско конное, что собиралось на москалей, храбровали они всю ночь, псни пли, вино пили, а на улицахъ разложили огни, помню, какъ я стояла съ бабой за воротами, слушала и смотрла, и баба учила меня бранить москалей. Вдругъ со всхъ сторонъ стали палить, вс бросились бжать, сдлалась такая давка, что баба насилу втащила меня въ хату: по улицамъ все стрляли, въ дом, вокругъ меня, кричали, плакали, молились и бранились, видно, отецъ и братья также бились на улицахъ, въ дом ихъ не помню, хата наша загорлась, солдаты набжали — больше ничего не знаю, какъ я вышла, что со мною было, ничего не помню — мала была, глупа. Вс хаты горли. И ночь пришла, и день пришелъ, он все еще горли, а я сидла въ саду и плакала. Одинъ ли вечеръ насталъ, два ли, не помню, а я все одна сидла въ саду, все хотла въ хату, а хаты нтъ и людей нтъ ни одного. Я ла груши, да сырую пшонку, и все плакала, а дымъ меня чуть не задушилъ. Я пошла бродить, сама не зная, гд и куда, все бжала по дорог и плакала, повстрчались мн москали (солдаты) — дали хлба сухаго и напоили водой, пожалли меня, а сами пошли дальше. Я сперва бжала за ними слдомъ, потомъ утомилась, сла и уснула на мст, а тамъ встала, да опять побжала дальше и пришла къ добрымъ людямъ, они стояли въ пол, какъ мы теперь стои мъ, и ихъ никто не трогалъ, ни москали, ни поляки, имъ было не страшно: хаты не ма у нихъ, скарбу не ма, одна лошаденка, да и та такая, что никому не годится — и не страшно. Я пришла къ нимъ, они накормили меня, спрашивали откуда я, хотли отвести домой — я ничего не знаю, только плачу. Пошли они на другое мсто, и меня взяли съ собой, опять меня спрашивали, много, не знаю ничего, только плачу. Такъ они пошли, а я все съ ними жь, — такъ и пристала къ нимъ и осталась при нихъ.
— Ну, а дальше что было, когда стала ты подростать?
— А дальше все ничего не помнила, не знала чья я, стала цыганка. Когда я выросла, такъ отдали меня замужъ за своего, вотъ и живемъ.
— Какъ же тебя, бдную, замужъ отдали? приневолили?
— Нтъ, зачмъ? неволи нтъ. Сказали, что пора, и пошли на Днстръ: тамъ, сказали, будетъ мужъ, и пришли, посмотрли, такой годится теб? спросили: что жъ? коваль, молодой, чоботы есть свои, отецъ ятку (шатеръ) даетъ — годится. И отдали.
— Какъ же васъ внчали? спросилъ я, но она не поняла меня и я съ трудомъ растолковалъ ей свой вопросъ.
—Нтъ этого у насъ, сказала она, махнувъ рукой: — такъ отдали.
— А праздникъ былъ?
— Праздникъ былъ, пили вино и псни пли, а старухи плясали.
— Отчего же старухи, а не молодыя?
— Молодицамъ у насъ не хорошо плясать, а старухамъ можно.
— И дти есть у тебя?
— Есть, трое.
— Блые или черные?
Она засмялась и отвчала:
— Всякіе есть, и блые и черные: одинъ черноволосый, а двое сами черные, а волосы блые.
— Была ли ты когда нибудь посл опять на своей родин?
— А Богъ знаетъ, можетъ быть, и была, коли жь я ее не знаю, Польша велика, а я была мала, глупа, не помню ничего.
— Такъ т помнятъ, старики, которые тебя взяли тамъ?
— А Богъ знаетъ, можетъ и помнили бъ, да гд они теперь? Старые померли оба, а т пошли своей дорогой, когда отдали меня, они ходятъ по своимъ мстамъ, а мы по своимъ. Въ годъ, либо въ два разъ встртимся, да опять и разойдемся.
— А, можетъ быть, дома твои родные живы, отецъ, мать, братья?
— А Богъ ихъ знаетъ! Нтъ, говорятъ, не живы. Вс пропали какъ война была, и погорли и пропали.
Старуха, обошедши рядъ домовъ, подошла опять къ нашимъ воротамъ, стояла, ухмыляясь, опершись на свой посохъ, будто спрашивая: ‘не-ужь-то-де бесда ваша все еще не кончилась?’ Я спросилъ еще молодую, какъ ее зовутъ? — Юдвися, сказала она. Понявъ, что это было польское имя Людовика, я спросилъ еще: прежнее ли это имя ея, или оно дано ей цыганами? — Прежнее, отвчала она: — такъ меня звали дома, это я помнила, сказала добрымъ людямъ, которые меня, сироту, приняли, и такъ меня съ-тхъ поръ называютъ.
Старуха навьючила на Юдвисю полную на об половины переметную суму, попробовала еще, голосомъ вкрадчивой доврчивости, выпросить ленточку: тамъ спросила: нтъ ли хоть ломаной подковы или другаго стараго желза, и, наконецъ, отправилась съ невсткой подъ свою ятку.
Я разсказывалъ, въ теченіе лта, многимъ постителямъ люстровскихъ морскихъ водъ объ этой мнимой цыганк и о приключеніяхъ ея. Мы полагали объявить объ этомъ въ вдомостяхъ, съ тмъ, что если кто нибудь изъ родныхъ ея остался въ живыхъ, то, можетъ быть, отзовется и отъищетъ свою потерянную дочь или сестру подъ закоптлымъ шатромъ цыганскаго табора. Вс цыгане нын, по крайней мр, приписаны къ какому либо мсту и считаются въ сословіи казенныхъ или господскихъ крестьянъ. Я собирался разспросить объ этомъ нашего цыгана, не показывая виду, для чего я это длаю, и не сомнвался, что по этимъ разспросамъ можно будетъ, въ случа нужды, его отъискать.
Въ одинъ вечеръ, когда мы опять, по обыкновенію, сидли въ надворномъ палисадничк и пили чай, къ намъ вошелъ хорошо-одтый мужчина, лтъ около тридцати, съ усами, съ продолговатымъ польскимъ лицомъ и статною осанкой, въ соломенной широкополой шляп и цифрованной венгерк. Поклонившись, онъ сказалъ мн, съ удареніемъ на каждый предпослдній слогъ: ‘Извините, я пришелъ къ вамъ на пару словъ. Я сегодня, сейчасъ только, слышалъ о похожденіяхъ одной цыганки, или двочки, увезенной въ молодости цыганами — и мн сказали, что вы лично ее видли и разспрашивали?’
— Точно такъ, это справедливо.
— Пожалуйста, сдлайте одолженіе, разскажите мн все, что вы объ ней знаете… я желалъ бы… она, можетъ быть… видите, у меня когда-то пропала безъ всти маленькая сестра, и именно при такихъ обстоятельствахъ, какъ здсь разсказываютъ объ этой цыганк: это было въ Любартов.
Я ему разсказалъ все. Мелочи и подробности, которыя она помнила съ-издтства своего, а еще боле и самое имя Людовики убдили его, что это должна быть его сестра. Онъ былъ зажиточный помщикъ, пріхавшій сюда съ семействомъ для купанья. Разсказъ мой произвелъ въ немъ сильное волненіе, на глазахъ его навертывались слезы. Онъ былъ въ недоумніи, что ему длать, какъ ее разлучить съ мужемъ, и будетъ ли это доброе дло, составитъ ли это ея счастье? А куда дваться съ ними, если они захотятъ остаться кочевыми цыганами? А можно-ли, слышавъ все это, оставить дло безъ вниманія и не заботиться о давно-потерянной и теперь случайно-отъисканной сестр. — Напередъ всего, сказалъ я: вамъ надобно посмотрть на нее и разспросить ее, убдиться въ самоличности ея — а тамъ… подумайте. ‘Пойдемте вмст’, сказалъ онъ, взявъ меня за руку.
Подъ шатромъ нашли мы все въ томъ же вид и порядк, какъ прежде, но на этотъ разъ Юдвися работала мхами, лежа между ними на колняхъ, а мужъ ея ковалъ. — Долго мы стояли, стараясь завязать съ нею разговоръ, но обстоятельства были къ тому самыя неудобныя. Товарищъ мой, въ сильномъ волненіи, уставилъ глаза на нее и не могъ доискаться языка. Замтно было, что старуха и мужъ ея стали какъ-то безпокойны: можетъ быть, послдній разговоръ мой съ Юдвисей, такъ живо напомнившій ей давно минувшее, растревожилъ ее, заставилъ грустить и задумываться — и въ такомъ случа старуха, конечно, жалла, что допустила ее до такой бесды, поэтому присутствіе наше не могло быть ей пріятно, словомъ, было замтно, что они насъ дичились. Я увелъ постителя, и мы сговорились выбрать боле удобное время для разспросовъ. Утромъ на другой день, мы снова пошли туда, но, дошедши при выход изъ селенія до того мста дорожки, откуда виденъ былъ цыганскій шатеръ, нашли одно только порожнее мсто. Мы подошли: дв ямки — одна, служившая вмсто стульевъ или дивана, потому что въ нее ноги ставили, другая, гд былъ горнъ, обозначали мсто бывшаго тутъ переноснаго жилья, боле не было никакихъ слдовъ. Молча побрели мы домой, и товарищъ мой во всю дорогу не сказалъ ни одного слова.
Источникъ: Сочиненія Владиміра Даля. Новое полное изданіе. Томъ I. — СПб.: Изданіе книгопродавца и типографа М. О. Вольфа, 1861. — С. 34-43.