ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.
Пятнадцатый вкъ въ Европ — это агонія стараго застоя и зарожденіе новаго движенія
Среди многихъ другихъ знаменательныхъ явленій, открытіе Америки какъ бы создало новые горизонты человчеству, указало на преимущества силы цивилизаціи передъ силой варварства, дало извстный толчокъ къ боле широкому развитію. Для народовъ Европы, которымъ жилось тогда такъ плохо, такъ тсно дома, открывалась широко дверь въ новыя страны, гд можно было искать счастья, открывался путь для бгства отъ тогдашняго подневольнаго житья на родин. Въ то же время изобртеніе книгопечатанія открыло такой же новый путь къ обмну мыслями между совершенно незнакомыми другъ съ другомъ людьми и къ передач народной масс на разныхъ пунктахъ земли результатовъ мышленія, изслдованій, знанія, всего того, что прежде было только достояніемъ монастырскихъ келій и кабинетовъ ученыхъ и богачей. Къ началу пятнадцатаго столтія вошелъ во всеобщее употребленіе въ Европ порохъ. Занесенный съ Востока еще въ одиннадцатомъ вк въ Испанію, онъ только въ первой половин четырнадцатаго столтія сталъ извстенъ въ Германіи, такъ что даже считали его изобртателемъ нмца Бертольда Шварца. Къ началу пятнадцатаго вка онъ былъ уже во всеобщемъ употребленіи и тоже послужилъ причиною не малаго переворота: закованные въ броню рыцари были безпомощны передъ этой новой доступной каждому силой, въ рыцарской брон было даже трудне бороться съ этой силой, безпомощными стали и рыцарскіе замки передъ пушками, которыми могли пользоваться и управлять массы простого народа. Гидомъ съ этимъ въ пятнадцатомъ вк мы видимъ на папскомъ престол людей, пошатнувшихъ окончательно незыблемую до той поры вру въ авторитетъ католической церкви. Одн такія личности, какъ папы Павелъ II, Сикстъ IV, Иннокентій VIII и Александръ VI, пошатнули уваженіе къ папству гораздо сильне, чмъ самые злйшіе его враги, и никакіе инквизиторы не могли уже спасти католичества и возстановить его въ. прежней его сил, а между тмъ оно со своими застывшими формами являлось опаснымъ тормозомъ въ дл развитія тогдашняго общества. ‘Религіозные и политическіе законы, по мткому замчанію Шиллера, одинаково вредны, когда они сковываютъ силу человческаго духа, когда они ставятъ его въ положеніе застоя. Законъ, которымъ нація обязывается пребывать неизмнно въ извстныхъ рамкахъ, казавшихся, можетъ-быть, превосходными въ, тотъ или другой періодъ времени,— такой законъ былъ бы посягательствомъ на человчество, и никакія соображенія, не могли бы оправдать его. Онъ былъ бы непосредственно направленъ противъ высшаго блага, противъ высшей цли общества’. Такимъ закономъ было тогда католичество и его-то начали подрывать сами главные, его представители. Пятнадцатый вкъ, такимъ образомъ, сдлался не только вкомъ возрожденія наукъ и искусствъ, но и зарею реформаціи, то-есть шестнадцатаго вка, когда сдланный въ пятнадцатомъ вк въ поту и въ крови посвъ далъ обильную жатву. Виклеффъ, Иванъ Гуссъ, Жижка, Іеронимъ Пражскій, гусситы, табориты, Савонарола, все это предшественники Лютера, Кальвина, Денка, Мюнцера, анабаптистовъ. Мысль о необходимости реформаціи католической церкви была не нова и въ рзкихъ нападеніяхъ на эту церковь не было никогда недостатка. И въ четвертомъ вк вы найдете у Іеронима сравненіе Рима съ Вавилономъ и замчаніе: ‘читайте, читайте Апокалипсисъ: вы увидите, что говорится о женщин въ пурпур съ богохуленіемъ на чел. Взгляните на конецъ этого гордаго города: поистин онъ заключаетъ въ себ святую церковь, въ которой видишь трофеи апостоловъ и мучениковъ, гд исповдуютъ имя Іисуса Христа и апостольское ученіе, но высокомріе, гордость, надменность отвращаютъ врныхъ отъ истиннаго благочестія’. Подобныя замчанія о новомъ Вавилон и его представителяхъ, папахъ, повторяются во вс вка и иногда отличаются особенною рзкостью. Такъ, въ двнадцатомъ вк пап Адріану IV одинъ изъ его друзей говорилъ: ‘Римская церковь мать всхъ церквей, но она часто является для нихъ не матерью, а мачехой. Ею управляютъ книжники и фарисеи, налагающіе на шею людей тяжелое и невыносимое бремя и не желающіе стукнуть пальца о палецъ. Они накопляютъ драгоцнныя вещи, обременяютъ столы золотомъ и серебромъ, урываютъ даже кое-что лично для себя изъ алчности. Рдко или, врне сказать, никогда не допускаются къ нимъ бдняки, если же они и допускаются, то не ради Христа, а изъ пустого тщеславія. Эти люди вносятъ въ церкви путаницу, начинаютъ процессы, оказываются безсострадательными къ затрудненіямъ несчастныхъ, наслаждаются тмъ, что ограбятъ у церкви, и считаютъ страхъ Божій только предметомъ торговли. За деньги у нихъ добудешь все сегодня, а завтра не достанешь ничего безъ денегъ’ {А. Rudelbach. Hieronymus Savonarola. Hamburg. 1835. S. 7—8.}. Жившій на рубеж тринадцатаго и четырнадцатаго столтій Данте сравнивалъ папство съ блудницей, сурово нападалъ на преемниковъ Петра за ихъ жадность и насилія и, чтобы придать боле силы и значенія своимъ проклятіямъ, вкладываетъ свои обвиненія въ уста самого апостола Петра: его кровь воздвигла церковь не для того, чтобы она сдлалась предметомъ торговли и продавалась на всъ золота, ключи, ввренные ему Сыномъ Божіимъ, не должны служить знаменемъ, во имя котораго побиваютъ христіанскіе народы, онъ не думалъ, что люди, называющіеся его преемниками, будутъ волками кровожадными въ одежд пастырей, онъ обвиняетъ божественное мщеніе за его медлительность въ дл наказанія виновныхъ. Данте приходитъ къ заключенію, что спасеніе христіанства заключается въ разрушеніи свтской власти папства {F. Laurent. La papaut et l’empire. 1860, p. 496.}. Дале въ первой половин четырнадцатаго вка Петрарка даетъ характеристики Рима и Авиньона, говорящія, что папству некуда идти дале по старому пути: ‘Римъ это дорога всхъ преступленій, всхъ гадостей, это адъ живыхъ, когда-то возвщенный въ пророческихъ словахъ Давида. Что произойдетъ тамъ, гд добродтель умерла и погребена, въ этомъ вертеп, гд царствуетъ гордость, зависть, расточительность и жадность, гд возвышается все худшее, гд щедрый разбойникъ превозносится до небесъ, гд честный бднякъ притсненъ, гд простота называется безуміемъ, а хитрость мудростью, гд презираютъ Бога и поклоняются грховному міру? Ты видишь своими глазами, ты ощупываешь своими руками этотъ новый Вавилонъ, возбужденный, растерзанный, безстыдный, страшный… Все, что есть въ мір предательскаго, лукаваго, жестокаго, горделиваго, все, что есть въ мір безстыднаго и безгранично развращеннаго, наконецъ все, что существовало когда-либо безбожнаго и преступнаго, все это соединилъ въ себ Римъ’. ‘Въ папскомъ Авиньон поклоняются одному Богу — золоту, Іисуса Христа продаютъ за золото… Будущая жизнь считается басней, адъ изобртеніемъ поэтовъ, воскресеніе мертвыхъ и послдній судъ поставлены въ число разныхъ глупостей. Истина здсь идетъ за глупость, воздержаніе за грубость нравовъ, цломудріе за самый страшный позоръ, чмъ грязне жизнь, тмъ она боле славна, чмъ больше совершается преступленій, тмъ больше слава, честное имя хуже грязи, добрая слава послдній изъ товаровъ… Я не говорю о наслдіи Симона, объ этой ереси, торгующей мірскими вещами… Я ничего не говорю о жестокости, о наглости, о тщеславіи… Я спшу перейти къ предмету, настолько же смшному, насколько и отвратительному. Кто можетъ не смяться при вид этихъ старцевъ-дтей, которые какъ бы опровергаютъ слова Виргилія о холодности старости? Ихъ видишь предающимися съ горячностью тлеснымъ наслажденіямъ, они настолько погружаются въ постыдное распутство, какъ будто вся ихъ слава состоитъ въ оргіяхъ и безстыдств… Говорить ли объ оскорбленіяхъ, о блудодяніяхъ, о незаконныхъ связяхъ, о забавахъ панскаго разврата? Говорить ли, какъ изгоняются мужья похищаемыхъ женъ, чтобы избжать жалобъ, какъ отдаютъ обезчещенныхъ и беременныхъ женъ обратно мужьямъ и посл родовъ снова заставляютъ мужей выдавать этихъ женщинъ для разврата? Вс эти ужасы знаю не я одинъ, они настолько публичны, что даже боязнь не мшаетъ говорить о нихъ’ {Ibid., p. 497.}. Такіе взгляды на католическую церковь до пятнадцатаго вка являлись не рдко, но все они были выраженіемъ частныхъ и исключительныхъ мнній, тогда какъ мысль о необходимости реформаціи наполняла уже весь пятнадцатый вкъ, такъ сказать, носилась въ воздух. Безъ реформаціи уже не видли спасенія для католической церкви. ‘Я могу доказать, ршительно и пророчески говорилъ Савонарола, что стоитъ католической церкви пойти еще немного старымъ путемъ, и вры вовсе не будетъ существовать, а потому я говорю, что католическая церковь должна обновиться’ {Hase. Savonarola. Leipzig. 1861. S. 13.}. Эта мысль была уже не единичнымъ мнніемъ — она созрла во всхъ умахъ лучшихъ людей той эпохи. Но идеи реформъ всегда сильно опережаютъ осуществленіе этихъ реформъ, требуя не мало времени, не мало жертвъ, въ пятнадцатомъ вк вс реформаціонныя попытки подавлялись сжиганіемъ реформаторовъ. Представители папской власти жгли несчастныхъ по суду и безъ суда, жгли живыми, какъ Ивана Гусса, или мертвыми, какъ Виклеффа, и нердко самъ народъ тащилъ охапки хвороста для костровъ мучениковъ, восклицавшихъ съ трогательною покорностью: ‘sancta simplicitas!’ Эта ‘святая простота’ не вдала, что она творитъ, такъ какъ время для этого пониманія еще не настало для нея. И надъ Христомъ наругалась толпа, прежде чмъ она стала поклоняться Ему… Тмъ не мене именно этотъ пятнадцатый вкъ изобрлъ силу, которая длала костеръ безполезнымъ,— эта сила была книгопечатаніе: на костр можно было сжигать человка, но въ книг навки отпечатывались и разносились по земл его идеи, укореняясь въ народномъ сознаніи, просвщая темныя массы. Папы поняли это тотчасъ же и установили просмотръ книгъ. Уже въ 1475 году въ Кельн появилась первая процензурованная папскими властями книга. Папа Сикстъ IV издалъ въ 1479 году общее строгое постановленіе о просмотр книгъ, а майнскій архіепископъ Бертольдъ фонъ-Геннебергъ учредилъ для своей епархіи особую комиссію для просмотра книгъ. При пап Павл IV былъ составленъ уже цлый списокъ запрещенныхъ книгъ — index librorum prohibitorum {Kolb. Culturgcschichte. Leipzig. 1873. B. II. S. 283.}. Но, по выраженію Верне, въ паутин застреваютъ только мелкія мухи, а крупныя прорываютъ ее. Такъ было и тутъ: задорныя и трескучія произведенія, говорившія больше о раздражительности ихъ авторовъ, чмъ о серьезности ихъ мысли, погибали безслдно, а тяжелая артиллерія Лютеровъ, Меланхтойовъ и Кальвиновъ длала свое дло. Безъ изобртенія книгопечатанія въ пятнадцатомъ вк — въ шестнадцатомъ, вроятно, не удалось бы дло Лютера, такъ какъ и ему, подобно Гуссу, пришлось бы остаться безъ поддержки народной массы. Книга просвтила умы этой массы, и послдняя уже но спшила воздвигать костровъ для людей, такъ или иначе желавшихъ ей добра.
Эти два вка, связанные между собою гораздо тсне, чмъ другія предшествовавшія имъ столтія, слдовавшія одно за другимъ, имли такимъ образомъ огромное значеніе, и, интересуясь исторіей развитія человческихъ обществъ, нельзя не интересоваться выдающимися представителями этихъ двухъ вковъ, когда Европа попробовала двинуться впередъ при помощи своихъ боле или мене смлыхъ вожаковъ. Эти попытки тмъ боле интересны, что он не ограничивались одной узкой сферой церковнаго переустройства. Такая узкость немыслима. Крупныя движенія въ человческихъ обществахъ никогда не ограничиваются одной какой-нибудь стороной общественной жизни: Гуссъ затронулъ вопросы чисто церковные, а его послдователи волейне-волей затронули политическіе и соціальные вопросы, дятельность Лютера ограничивалась почти исключительно богословской сферой, а Мюнцеръ, Іоаннъ Лейденскій и другіе анабаптисты сдлали попытку пересоздать весь строй человческой жизни, въ Англіи рядомъ съ реформаціей появляется, между прочимъ, трактатъ Томаса Мора, говорящій, что въ воздух назрваютъ вопросы и о реформахъ иного порядка. Этихъ примровъ не оберешься. Къ числу людей, стремившихся къ преобразованію существовавшаго порядка вещей, безспорно нужно причислить и Савонаролу, и Кампанеллу, о жизни которыхъ я буду говорить въ этихъ -очеркахъ. Эти люди видли необходимость пересоздать тогдашнюю католическую церковь и обновить итальянское общество, они сдлали попытки для достиженія своей цли, работая и теоретически, и практически, ихъ судили не только въ качеств еретиковъ, но и въ качеств революціонеровъ. Правда, ихъ попытки пересоздать существовавшій тогда въ Италіи порядокъ вещей не увнчались и ни въ какомъ случа не могли увнчаться никакимъ успхомъ, не имя подъ собою надлежащей почвы. Одному изъ нихъ удалось взять въ свои руки власть на очень короткое время, а другому пришлось попасть въ руки враговъ на первыхъ шагахъ дятельности, оставивъ только трактатъ о новомъ стро общества. Разсматривая эти попытки теперь, мы видимъ всю ихъ несостоятельность и всю ихъ ошибочность, несмотря на вс добрыя намренія этихъ людей. Тмъ не мене и сами эти люди, и ихъ идеи интересны и поучительны, какъ интересна и поучительна исторія каждой свтлой или выдающейся личности, независимо отъ принесенныхъ ею практическихъ результатовъ. Послдніе нердко бываютъ послдствіемъ случайнаго стеченія счастливыхъ обстоятельствъ, а вовсе не высокаго значенія самой личности или ея идей. Каждый изъ насъ, конечно, знаетъ, какая масса самыхъ отъявленныхъ авантюристовъ добивалась иногда извстныхъ успховъ, что, разумется, вовсе не увеличивало значенія этихъ личностей и ихъ идей. На. счастливый успхъ своихъ попытокъ Савонарола и Кампанелла не могли особенно сильно разсчитывать уже потому, что въ Италіи всегда зорко слдили за всякими новыми идеями и новшествами и жестоко наказывали новаторовъ. Списокъ итальянскихъ мучениковъ идеи очень длиненъ и поучителенъ: Данте два раза былъ приговоренъ къ смерти и его домъ былъ разграбленъ, Арнольдъ Бресчіанскій былъ сожженъ живымъ, Іоаннъ Падуанскій былъ сожженъ живымъ, Савонарола былъ сожженъ живымъ, Платина и римскіе академики его времени были подвергнуты пытк, Маккіавелли былъ подвергнутъ пытк, Спинула былъ утопленъ, Бонафидіо былъ обезглавленъ и сожженъ, Солденуціо былъ удавленъ, Тибертусъ былъ обезглавленъ, Карнесеки былъ сожженъ живыми, Палеаріо былъ сожженъ живымъ, Монтальцино былъ удавленъ, Доминисъ былъ сожженъ живымъ, Джіордано Бруно былъ сожженъ живымъ, Ванини лишенъ языка и сожженъ живымъ, Кампанелла былъ семь разъ подвергнутъ пытк и двадцать семь лтъ содержался въ тюрьм {Е. Quinet. Les rvolutions d’Italie. Paris. 1857. 12, p. 458.}. Предвидя такой конецъ, нужно было имть много смлости, чтобы говорить то, что выходило за предлы старыхъ общепринятыхъ идей. Этою смлостью и отличались и Савонарола, и Кампанелла…
Матеріалы, бывшіе у меня подъ рукой при составленіи настоящихъ очерковъ, обозначены мною въ отдльномъ списк и въ подстрочныхъ указаніяхъ. Главными изъ нихъ были два труда: сочиненіе Виллари о жизни Савонаролы и изслдованіе Амабиле о жизни Кампанеллы. Первый трудъ переведенъ на разные европейскіе языки и достаточно общеизвстенъ, чтобы говорить здсь о его несомннныхъ достоинствахъ, но второе сочиненіе, появившееся недавно только въ итальянскомъ подлинник, распространено очень мало, и о немъ я долженъ сказать нсколько словъ. Несмотря на длинноты, на сухость и нкоторую сбивчивость изложенія съ постоянными ссылками на послдующія или на предыдущія части книги, несмотря на довольно тяжелый и далеко не безукоризненный итальянскій языкъ, работа Амабиле иметъ огромное значеніе, проливая новый свтъ на жизнь и дятельность Кампанеллы и выясняя, на основаніи новыхъ изысканій и вновь открытыхъ документовъ, всю запутанную исторію заговора, за который поплатился такъ дорого Кампанелла. Положительно можно сказать, что до изданія книги Амабиле никто не имлъ полнаго понятія о Кампанелл и его заговор. Къ сожалнію, этотъ кропотливый трудъ едва ли будетъ пользоваться такимъ успхомъ, какимъ пользуется художественное сочиненіе Виллари о Савонарол, и причиною неуспха, конечно, послужитъ чисто вншняя форма труда, одолть который есть своего рода подвигъ.
‘Divide et impera’ или, говоря иначе, ‘разъедини союзниковъ и господствуй надъ ними’. Это старое и неизмнно врное правило, какъ по отношенію къ отдльнымъ личностямъ, такъ и по отношенію къ цлымъ народамъ. Но есть, народы, которыхъ и не нужно было разъединять для побды надъ ними, такъ какъ они сами внутри себя носили задатки розни и никогда не умли сплотиться между собою, чтобы противостоять врагамъ. Достаточно указать на славянскіе народы, терявшіе и теряющіе все ради этой внутренней розни. Таковы были и народы Италіи въ теченіе нсколькихъ вковъ.
Весь итальянскій полуостровъ распадался съ давнихъ поръ на отдльныя государства, и вс эти государства смотрли одно на другое не какъ на случайно распавшіяся части одного цлаго, а какъ на враговъ. Враждовали между собою не одн боле или мене крупныя области, но даже отдльные города. Въ спорахъ между собою враги нердко призывали на помощь иностранцевъ, французовъ, испанцевъ, турокъ, и эти послдніе не только поживлялись на счетъ спорящихъ, но и грабили нейтральныя провинціи, черезъ которыя имъ приходилось проходить. Отсутствіе національнаго духа везд было полное, и слово ‘Италія’ было пустымъ звукомъ — гвъ дйствительности Италіи, какъ политическаго цлаго, не было. Враждебныя отношенія мелкихъ итальянскихъ государствъ шли еще дальше, они повторялись внутри этихъ государствъ между представителями отдльныхъ фамилій, такъ что то одна фамилія, то другая пускали въ ходъ другъ противъ друга ядъ, кинжалъ, ссылку. Гвельфы и Гибелины, Монтекки и Капулети, Берголини и Раснанти, Торріани и Висконти, Орсини и Колонны,— все это были непримиримые враги. Рзня шла открытая и тайная, убивали на улицахъ, среди бла дня, предательски, изъ-за угла {J. Permis. Jrome Savonarole. Paris. 1859. pp. 22, 24.}.
При такомъ неестественномъ порядк вещей неестественнымъ было и развитіе итальянскихъ государствъ. Съ одной стороны конкурирующіе между собою правители старались щегольнуть передъ врагами развитіемъ наукъ и искусствъ, которыя были доведены въ Италіи до процвтанія, неизвстнаго въ остальной Европ. Данте, Аріосто, Тассо, Рафаэль, Микель Анжело, Маккіавелли, Петрарка, Боккачіо, вс эти люди такъ или иначе были обязаны покровительству меценатствующихъ наперерывъ другъ передъ другомъ папъ, герцоговъ, королей. При помощи тхъ же меценатовъ возникли и расширились итальянскіе университеты, давшіе не малое число ученыхъ, бывшіе разсадниками дятелей возрожденія наукъ, гуманизма. Это была свтлая сторона медали. Съ другой стороны вчныя междоусобныя распри, деспотизмъ отдльныхъ правителей, безумная жизнь фамилій, выдвигавшихся впередъ насиліемъ, приводили къ всеобщей деморализаціи и къ вчнымъ попыткамъ отдльныхъ личностей свергнуть то или другое правительство, достигнувшее въ свою очередь власти при помощи насилія.
Трудно въ нсколькихъ словахъ очертить паденіе нравственности вообще въ Италіи въ пятнадцатомъ вк. Я остановлюсь только на характеристик нсколькихъ папъ, какъ лицъ, по своему положенію и власти дававшихъ тонъ остальнымъ правителямъ Италіи.
Уже предательства и алчность папы Павла II, такъ много проповдывавшаго противъ гусситовъ и еретиковъ, набросили достаточную тнь на папство. Онъ самъ мучилъ римскихъ академиковъ, заподозрнныхъ въ уваженіи къ ученіямъ Платона, и одинъ изъ нихъ даже умеръ отъ пытки въ его рукахъ. Онъ длалъ все, чтобы одолть чеховъ, и даже натравилъ на нихъ турокъ, долженствовавшихъ быть палачами Богеміи. Чтобы накопить побольше доходовъ, онъ оставлялъ вакантными мста епископовъ, и надъ нимъ смялись, что онъ когда-нибудь останется единственнымъ католическимъ епископомъ. Но за Павломъ II папой является Сикстъ IV, и весь Римъ сталъ указывать пальцами на кардиналовъ, получившихъ столько-то и столько-то за выборъ папы. Дйствительно, такой человкъ, какъ Сикстъ, могъ достигнуть папскаго престола только при помощи подкупа. Сынъ простого рыбака, онъ постыдно сдлалъ первый шагъ къ высшему общественному положенію при помощи своей женственной красоты, онъ попалъ подъ покровительство одного изъ богачей, во дворц этого богача его развратили до мозга костей, но въ то же время дали ему разностороннее образованіе. Дальнйшій его путь былъ путемъ невообразимйшаго разврата, алчнаго добыванія денегъ всми средствами и бросанья этихъ денегъ зря направо и налво. Его поведеніе превосходило вс самые невроятные разсказы Светонія. Женщины ему въ сущности не нужны, онъ живетъ по-турецки, онъ требуетъ только пажей. Эти миньоны, вырастая, длаются пастырями душъ, епископами, кардиналами {S. Michelet. Renaissance. 1861, pp. 161, 215.}. Приживъ отъ родной сестры дтей, онъ даетъ полную волю своимъ племянникамъ-сыновьямъ, не уступающимъ ему въ распущенности. ‘Никогда Содомъ и Гоморра, говорятъ современники, не были ареной такихъ гнусностей, какія происходили теперь’. Не мудрено, что такому человку приписывались даже такіе поступки, которые и во сн не снились ему. Такъ, нкоторые историки серьезно доказывали, что папа разршилъ своимъ племянникамъ безнаказанно совершать противоестественные грхи въ теченіе іюня, іюля и августа мсяцевъ, и эту басню приходилось потомъ такъ же серьезно оспаривать, доказывая, что именно въ эти лтніе мсяцы мене всего было нужно подобное разршеніе въ Италіи {Histoire des papes, Tome IV, а la Haye chez Henri Scheurleer. MDCCXXXIII. pp. 260—261.}. Вс скандалы казались недостаточными, и Сикстъ IV имлъ наглость издать буллу, гд объявлялось, что племянники и незаконныя дти папъ пользуются правами римскихъ князей {Histoire de papes. Paris. 1844. VI. pp. 281. 302.}. Хуже всхъ изъ папскихъ племянниковъ былъ Піетро Ріаріо. Про отношенія этого юноши къ пап ходили самые грязные слухи. Папа сдлалъ его константинопольскимъ патріархомъ и архіепископомъ флорентійскимъ. Расточительность этого молодого кардинала была безгранична. ‘Роскошь его празднествъ превосходитъ роскошь этруссковъ, говоритъ его современникъ, и они превосходятъ изобиліемъ пиры язычниковъ’ {Zeller. Italie et Renaissance. Paris. 1863, p. 40.}. Когда онъ халъ ко двору, его свита едва умщалась на улицахъ Рима. Его пріемы были пышне папскихъ. На пиръ, данный имъ французскому послу, со всей страны было свезено все рдкое и драгоцнное и стихотворныя описанія этого пира облетли всю Европу. При прозд черезъ Римъ Елеоноры Арагонской весь путь передъ нею до папскаго дворца былъ устланъ драгоцнными ‘коврами. На это время Піетро Ріаріо построилъ на площади святыхъ апостоловъ дворецъ, въ которомъ стны были сдланы изъ драгоцнныхъ породъ деревьевъ, а вся утварь была изъ чистаго золота и серебра {Р. Villari. Geschichte Girolomo Savonarola’s. Leipzig. 1868. В. I. S. 22.}. Піетро Ріаріо умеръ очень молодымъ отъ избытка чувственныхъ наслажденій во время его пребыванія въ Венеціи {Zeller, p. 40.}. Чтобы содержать подобныхъ расточителей, нужно было имть много доходовъ, и папа не брезгалъ ничмъ, начиная съ продажи церковныхъ должностей и оплачиваемыхъ отпущеній грховъ и кончая содержаніемъ домовъ терпимости, которые приносили ему боле двадцати тысячъ дукатовъ въ годъ. Развращенный, онъ былъ и жестокимъ. Любимымъ зрлищемъ папы были бои двухъ соперничающихъ между собою лицъ. Такіе бойцы не смли начать драки, прежде чмъ папа подойдетъ къ окну и благословитъ ихъ драться на смерть. Не лучше была и политика Сикста. Это былъ вполн воинствующій папа. Его кондотьери заливали кровью Италію, и онъ не обращалъ даже вниманія на серьезныя и угрожающія указанія со стороны французскаго короля, германскаго императора и англійскаго короля на то, что единство Италіи необходимо нужно для безопасности Европы отъ турокъ. Воюя съ итальянскими владтельными особами, онъ воевалъ и со своими приближенными, заподозрнными въ измн, засаживалъ кардиналовъ въ крпость св. Ангела, отравилъ при помощи одного изъ своихъ племянниковъ кондотьери Роберта Малатести, подослалъ убійцъ во Флоренцію для истребленія Медичи, и т. д. {Ibid., pp. 42—46.}. Тогдашнее общество не было избаловано хорошими правителями и все же современники называютъ счастливйшимъ днемъ день смерти папы Сикста IV {J. Meier. Girolamo Savonarola. Berlin. 1836. S. 5.}. ‘Нынче, говоритъ одинъ изъ его современниковъ, Богъ освободилъ народъ отъ руки этого безбожнаго и безсовстнаго человка, въ душ котораго не было ни страха Божія, ни любви къ христіанскому народу, но царствовали сластолюбіе, алчность и пустое тщеславіе’ {А. Rudelbach, 12—13.}. Въ этотъ радостный день народъ не нашелъ ничего лучшаго для изъявленія своей радости, какъ полное разграбленіе дома одного изъ племянниковъ папы, бжавшаго со своими драгоцнностями изъ Рима. Разнузданная толпа не только разбила молотами въ куски драгоцнныя статуи во дворц, но вырвала съ корнями вковыя деревья въ его саду. Это было бурное мщеніе за позорное прошлое. Народъ не предвидлъ, что новый папа будетъ не лучше. Жанъ-Батистъ Сибо, занявшій папскій престолъ подъ именемъ Иннокентія VIII, вышелъ въ люди тоже при помощи своей красоты, тоже былъ съ дтства развращенъ и, вступая на папскій престолъ, имлъ семерыхъ или восьмерыхъ, а можетъ-быть и боле незаконнорожденныхъ сыновей и дочерей. ‘Дйствительно теперь въ Рим есть ‘папа’, смялись по этому поводу остряки. Про него говорили, что эта безстыдная личность, не отличавшаяся даже умомъ своего предшественника, все готова сдлать за деньги. Что длалось въ Рим при этомъ бездятельномъ старц — это трудно описать въ короткихъ словахъ. Возьмите отчеты о любомъ мсяц, и вы изумитесь тому, какъ жилось тогда въ вчномъ город: 21 февраля 1485 года совершается убійство священника въ церкви, 26 числа происходитъ вооруженное столкновеніе народа съ папской гвардіей, 27 числа совершается пять казней, 29 числа господа Орсини и господа. Колонна со своими приверженцами вступаютъ въ битву на улицахъ Рима и т. д. Дло дошло до того, что въ Рим насчитывалось по двсти убійствъ въ дв недли. Сами кардиналы дерутся между собою и ихъ приходится разнимать. Впрочемъ, кардинальское званіе давалось уже безъ особеннаго разбора. Довольно сказать, что одинъ изъ сыновей Медичи былъ сдланъ кардиналомъ на тринадцатомъ году жизни. Ни одного дня не проходило въ Рим безъ мелкихъ убійствъ, такъ какъ за деньги убійцы оставались безнаказанными. Трактирщикъ убилъ двухъ своихъ дочерей, а потомъ и слугу: за 800 дукатовъ его простили. ‘Богъ не желаетъ смерти гршника, глумились папскіе прислужники, а пусть онъ платитъ и живетъ’ {Zeller, рр. 48, 50. Michelet, р. 216.}. Когда одинъ изъ викаріевъ издалъ запрещеніе патерамъ имть любовницъ, папа разсердился. ‘Жизнь такъ сложилась, объяснилъ онъ, что у всхъ должны быть возлюбленныя или по крайней мр гулящія женщины’. Послднихъ было въ Рим теперь 6,800, не считая женщинъ, жившихъ на содержаніи у одного или нсколькихъ человкъ {А. Rudelbach, S. 13—14.}. Не мудрено, что такому паш могли приписывать всякія преступленія, которыхъ онъ даже и не совершалъ. Такъ, говорили, будто бы онъ приказалъ убить трехъ младенцевъ, чтобы перелить въ него ихъ кровь и продлить его угасавшую жизнь. Казалось, что хуже уже не можетъ быть человка на папскомъ престол, но это только казалось: посл смерти Иннокентія VIII для занятія вакантнаго престола нашелся Родериго Борджіа, подкупившій пятнадцать кардиналовъ изъ двадцати избирателей и удостоившійся избранія подъ именемъ Александра VI. Онъ превзошелъ своихъ предшественниковъ не только развратомъ, предательствами и убійствами, но и полнымъ индифферентизмомъ въ длахъ вры,— когда эти дла не сулили ему выгодъ. Большой говорунъ, любезникъ, человкъ широкихъ общаній, неизсякаемый лгунъ, фактотумъ прежнихъ папъ и длецъ прежде всего, этотъ Фигаро на папскомъ престол былъ вчно подъ властью женщинъ, сначала двухъ римлянокъ, матери и дочери Ваноцца, потомъ Лукреціи Борджіи, восптой разными поэтами дочери Александра VI, которую онъ любилъ слишкомъ сильно для своей чести. ‘Гораздо легче, говоритъ извстный итальянскій историкъ Нарди, совсмъ не говорить объ этомъ пап, чмъ говоритъ о немъ сдержанно. Онъ соединялъ съ самыми великими пороками очень мало добродтелей или, скоре, не имлъ вовсе добродтелей. Онъ подкупомъ достигъ престола св. Петра и удерживался на немъ безчестными средствами. Я не нашелъ до сихъ поръ ни одного историка изъ писавшихъ при немъ или посл него, который отнесся бы къ нему съ похвалой’ {Zeller, р. 294.}. Недаромъ же такой серьезный ученый, какъ Ф. Лоранъ, говоря о папахъ, въ негодованіи восклицаетъ: ‘Какой-нибудь Іоаннъ XXIII, десять разъ заслуживавшій смерть на эшафот по нашему уголовному кодексу, негодяй, уличенный въ убійствахъ, въ отравленіи, въ прелюбодяніи, въ симоніи, приравнивался къ Богу! Какой-нибудь Александръ VI Борджіа, зараженный преступленіями и развратомъ, отъ которыхъ покраснли бы на галерахъ и въ лупанарахъ, приравнивался къ Богу!’ {F. Laurent, р. 481.}.
Такова была нравственность тхъ лицъ, которыя возводились на престолъ св. Петра и должны были служить живымъ примромъ для своихъ духовныхъ дтей, то-есть для всхъ правителей и народовъ католической Европы.
Не лучше были въ это время и свтскія власти въ Италіи.
Въ Неапол посл великодушнаго Альфонса тронъ занялъ жестокій Фердинандъ I, умвшій обезоруживать враговъ только хитростью, коварствомъ и предательствомъ и, ради жадности, нажившійся на счетъ своихъ подданныхъ. Онъ, враждуя съ папой Иннокентіемъ, не находитъ ничего боле удобнаго, какъ устраивать въ Рим заговоры, на что папа, конечно, отвчаетъ тмъ же, и Фердинандъ предательски убиваетъ, заговорщиковъ, не смя ихъ наказать публично. Все это не мшаетъ ему въ свое время въ покаянной одежд испрашивать прощеніе въ Рим у святйшаго отца. Это была мелкая и злая душа, не способная ни къ какимъ благороднымъ порывамъ. Въ Милан храбрый кондотьери и хитрый политикъ Франческо Сфорца оставилъ престолъ слабому по уму и способностямъ Галеаццо Сфорца. Впрочемъ, неспособность и безсиліе не мшали Галеаццо Сфорца быть жестокимъ тираномъ. Насколько онъ былъ жестокъ, это видно изъ его любимаго наказанія: онъ приказывалъ зарывать виновныхъ въ землю по горло и кормить ихъ нечистотами, наслаждаясь продолжительностью ихъ мученій. Въ Венеціи ‘на мсто ловкаго и честолюбиваго политика Франческо Фоскари въ управленіе вступилъ Паскуале Малипіеро, для котораго самыми важнйшими событіями были его празднества, устраиваемыя имъ на площади св. Марка. Во Флоренціи посл смерти умнаго и ловкаго банкира Козьмы Медичи, безъ котораго, казалось, не могли существовать флорентійцы, взялъ бразды правленія совсмъ неспособный Ніетро Медичи, въ немногіе годы едва не потерявшій власти надъ Флоренціей и для себя, и для своей семьи. ‘Такая смна сильныхъ слабыми или ничтожными людьми среди представителей власти могла бы показаться чмъ-то роковымъ и таинственнымъ, говоритъ историкъ Вилари, если бы дло не объяснялось просто: отцы достигали троновъ или утверждали свою власть среди тысячи опасностей, препятствій всякаго рода, въ борьб съ безчисленными врагами, тогда какъ сыновья родились среди мира и выросли среди придворныхъ изнженными и распущенными’ {Villari, S.23.}.
Упадокъ умственный и нравственный среди правителей всегда отражается губительнымъ образомъ и на развитіи общества. При деморализованныхъ правителяхъ трудно было остаться нравственнымъ обществу, и поговорка: ‘каковъ попъ — таковъ и приходъ’ всегда оправдывается въ самомъ широкомъ смысл. Итальянскіе правители этого не понимали и развращали народъ и подрывали уваженіе къ власти, подкапывая фундаментъ созданнаго ими же зданія. Деморализація въ Италіи была полная. О флорентійцахъ того времени, напримръ, говорилось: ‘они приложили вс старанія, чтобы жить среди изнженности, пробили себ путь ко всмъ самымъ постыднымъ и самымъ отвратительнымъ порокамъ. Ихъ отцы, при помощи труда, усилій, добродтели, воздержанія и честности, сдлали свое отечество очень цвтущимъ, имъ же, напротивъ, отбросившимъ въ сторону всякій стыдъ, казалось, нечего было терять: они предавались игр, вину, низкимъ удовольствіямъ. Погрязшіе въ разгул, они предавались безстыднымъ связямъ, безсмннымъ оргіямъ. Они были запятнаны всякими предательствами, всякими преступленіями. Презрніе къ закону и справедливости обезпечивало имъ полную безнаказанность. Храбрость для нихъ замняли наглость и нахальство, свободой нравовъ считалась преступная снисходительность, свтское обращеніе состояло въ злословіи и пустой болтовн. Они исполняли все медленно, лниво и безпорядочно, такъ какъ лнь и низость были правилами ихъ жизни {F. Реrrеns, р. 32.}.
Но какъ бы ни пало общество, среди него всегда находятся боле свтлыя личности, которыя чувствуютъ необходимость поднять нравственный и умственный уровни этого общества. Для нихъ открывается везд и всюду только два пути для достиженія этой цли: попытка измнить существующій порядокъ силой или мирная пропаганда извстныхъ идей. Первый путь всегда кажется самымъ скорымъ и легкимъ, несмотря на вс горькіе уроки исторіи, говорящіе о томъ, какъ онъ невренъ и скользокъ, а потому въ эти тяжелыя для Италіи времена мы встрчаемъ не мало несчастныхъ заговорщиковъ. Въ Милан несчастные юноши Висконти, Ольгіати и Лампуньяни убили Галеаццо Сфорцу. Вс трое поплатились жизнью — первые два были убиты на мст преступленія въ храм, третій подвергся пытк раскаленными щипцами и во время казни живымъ былъ изрзанъ на куски. Миланъ же остался въ прежнемъ положеніи. Въ Феррар Николай Эсте съ шестью стами товарищами попробовалъ устроить возстаніе и погибъ со всми своими сообщниками. Такъ же подавилось возстаніе Джироламо Джентили, попробовавшаго сбросить съ Генуи иго Милана. Вс подобныя попытки только утверждали еще сильне деспотизмъ и длали правителей еще боле жестокими.
Въ это-то время явился во Флоренціи представитель другого рода борьбы съ злоупотребленіями, съ паденіемъ нравственности, съ общественной неурядицей — борьбы при помощи слова, проповди, личнаго примра.
Въ одинъ изъ весеннихъ вечеровъ 1490 года на послднемъ холм Апеннинъ стоялъ путникъ и задумчиво смотрлъ на Флоренцію. Красиво раскинулась она внизу вокругъ высокой башни наряднаго дворца и купола собора, окруженная оливковымъ лсомъ, съ монастыремъ по ту сторону Арно, высящимся среди кипарисовъ. Путникъ былъ нищенствующій монахъ. Онъ былъ средняго роста, скорй низенькій, чмъ высокій, но онъ умлъ держать себя, и вс его движенія и жесты были благородны и граціозны. Онъ казался скоре полнымъ, чмъ худощавымъ, хотя, всматриваясь въ него, можно было замтить, что его маленькія руки костлявы и обтянуты одной кожей, что эта блдная, покрытая легкимъ загаромъ на лиц, кожа говоритъ о малокровіи, что его возвышенный и благородный лобъ изрзанъ морщинами далеко не но лтамъ. Лицо путника нельзя было назвать правильнымъ и красивымъ, но оно привлекало своею выразительностью. Большой горбатый орлиный носъ, крупныя плотно сжатыя губы, выражавшія твердость характера, блестящіе синіе съ зеленымъ оттнкомъ глаза, напоминавшіе не то южное небо, не то южное море,— красиво очерченныя брови, густыя длинныя рсницы и наконецъ мягкая, грустная улыбка, все это невольно останавливало на немъ вниманіе. Остановившись на холм, онъ глядлъ серьезно и въ то же время грустно на городъ, куда его призывали, на скромное мсто проповдника,— призывали уже не въ первый разъ — и онъ помнилъ, что въ этомъ город онъ потерплъ неудачу, которая, быть-можетъ, ожидала его и теперь {Hase, S. 10.}.
У то былъ Савонарола или, какъ его звали въ монашеств, фра Джироламо — братъ Іеронимъ.
Много гордыхъ надеждъ возлагала на него его семья: онъ, какъ ей казалось, не оправдалъ ихъ, взявъ на себя роль скромнаго монаха. Его старинный родъ происходилъ изъ Надуй. Въ начал XV столтія, семья переселилась въ Феррару но приглашенію Николая III, любившаго науки и искусства и пожелавшаго видть при своемъ двор знаменитаго врача падуанской школы, Михаила Савонаролу, прославившагося не только своими знаніями, но и любовью къ бдному люду. У Михаила Савонаролы былъ сынъ Николай, не мало занимавшійся, какъ дилетантъ, философіей, сводившейся тогда на простую схоластику, но еще боле занимавшійся проданіемъ при феррарскомъ двор скопленныхъ его отцомъ капиталовъ. Онъ былъ женатъ на Елен Буонакорзи, происходившей изъ знаменитой мантуанской дворянской семьи и отличавшейся возвышенностью души и почти мужскимъ складомъ ума и характера. У этой пары 21 сентября 1452 года родился третій ребенокъ, сынъ Іеронимъ. Ребенокъ былъ не особенно красивъ, не отличался ни дтской веселостью, ни дтской безпечностью, серьезный, вдумчивый, сосредоточенный, онъ не былъ ни для кого интересенъ. Но два его старшіе брата были неудачниками — одинъ пошелъ въ солдаты, другой управлялъ отцовскими имніями — и семья сосредоточила вс свои надежды на третьемъ сын, предназначила Іеронима съ дтства къ роли великаго врача. Ддъ началъ умло и толково посвящать ребенка въ тайны естествознанія чуть не съ колыбели, преподавая ему въ то же время грамматику и латинскій языкъ. Ребенокъ оказался крайне воспріимчивымъ и сообразительнымъ и схватывалъ познанія на лету. Къ несчастью, ддъ умеръ, когда мальчику шелъ всего десятый годъ. Тогда образованіемъ ребенка занялся отецъ, преподавая ему философію, какъ необходимый, по тогдашнимъ понятіямъ, подготовительный предметъ передъ изученіемъ естественныхъ наукъ и медицины. Подробностей относительно посщенія мальчикомъ школы и именъ его учителей біографы Іеронима Савонаролы не знаютъ. Извстно только, что онъ удивлялъ всхъ своими способностями и умньемъ диспутировать {J. F. Pints de Mirandula, Vita K. p. Tr. Hieronymi Savouarulue. 1674, p. 9.}. ома Аквинатъ и арабскіе толкователи Аристотеля увлекли юношу до такой степени, что онъ могъ проводить цлые часы въ этомъ лабиринт, разбираясь среди несвязанныхъ между собою силлогизмовъ. Все глубже и глубже уходилъ онъ въ науку, читалъ библію, вникалъ въ ея смыслъ, искалъ правды, серьезный, вдумчивый, отдыхая иногда отъ этой работы за рисованіемъ, музыкой, писаніемъ стиховъ.
А рядомъ съ нимъ шла шумная придворная жизнь.
Тогда Феррара, теперь запущенная и пустынная, съ заросшими то тутъ, то тамъ травою улицами, жила бьющей ключомъ жизнью, имя до ста тысячъ жителей. Правившая ею семья Эсте — Николай III и наслдовавшіе ему незаконнорожденные его сыновья, сперва Ліонелло, а потомъ Борзо — умла не только не впутываться въ распри сосднихъ государствъ, когда смуты вызывали все,— и прекращеніе фамиліи Висконти, и возстаніе Милана, и честолюбіе Венеціи,— но стяжала Феррар названіе ‘страны мира’ и привлекла въ нее ученыхъ, довела до цвтущаго состоянія университетъ, положила основаніе знаменитому музею Эсте, построила госпиталь св. Анны, укрпила городъ со стороны Но, развила книгопечатаніе. Цвтущее состояніе города, богатство и широкая жизнь правителей, все это прославило Феррару въ такой степени, что изъ Индіи были посланы въ нее богатые дары, такъ какъ правителя Феррары считали тамъ королемъ всей Италіи. Пиры здсь слдовали за пирами. Особенно шумно отпраздновали въ Феррар проздъ папы Пія II, задумавшаго устроить новый крестовый походъ противъ турокъ. Къ мысли о поход вс отнеслись вполн равнодушно, но празднествъ было много. Когда предпріятіе не удалось, и папа снова халъ черезъ Феррару,— празднества были еще великолпне, еще шумне. Что-то развратное, языческое было въ этихъ пирахъ, гд папа являлся окруженный языческими божествами, гд духовенство встрчалось громомъ свтской музыки. 27 мая 1471 года умеръ послдній изъ двухъ незаконнорожденныхъ сыновей Николая III, Борзо. Остались въ живыхъ Николай, сынъ покойнаго Ліонелло, и Эрколе I, законный сынъ Николая III, эти два наслдника вступили въ борьбу изъ-за престола. Произошла братоубійственная рзня въ Феррар. Побдителемъ остался Эрколе I, и на другой же день на улицахъ, обагренныхъ кровью гражданъ, началось прежнее безумное веселье. Прибавьте къ этимъ фактамъ, тяжело вліявшимъ на молодую душу Іеронима Савонаролы, мрачный замокъ съ башнями и подъемными мостами, стоящій среди города, какъ укрпленный вражескій лагерь. Здсь въ залахъ гремитъ музыка, сверкаетъ драгоцнное серебро и золото звенитъ венеціанскій хрусталь, танцуютъ нарядные люди, а внизу, въ подземельяхъ, за семью ршетками, изнываютъ несчастные узники, совершаются страшныя сцены пытокъ. Противорчія были на каждомъ шагу.
Чмъ безпутне была эта жизнь, тмъ грустне становился Іеронимъ Савонарола. Онъ худлъ и блднлъ, сторонился отъ людей, былъ молчаливъ, разъ постивъ замокъ, онъ далъ себ слово, что его нога не будетъ боле тамъ, и, уходя въ пустынныя церкви, онъ съ жаромъ повторялъ: — Heu fuge crudeles terras, fuge litus avarum {Villari, S. 3-11.}. Въ сосдств съ домомъ Савонаролы жилъ одинъ флорентійскій изгнанникъ изъ славной семьи Строцци. Въ лиц этого изгнанника Савонарола увидалъ впервые новаго человка, не похожаго на окружавшихъ его феррарцевъ,— страдальца за любовь къ свобод, къ отчизн. У Строцци была незаконнорожденная дочь. Савонарола влюбился въ нее. Въ душ молодого человка зароились яркія надежды на лучшую долю, на личное счастье. Но чмъ свтле были эти надежды, чмъ обольстительне были эти мечты, тмъ сильне былъ нанесенный юнош ударъ. Гордые флорентійцы отвергли его предложеніе и оскорбили его, сказавъ, что ‘Строцци никогда не могутъ породниться съ какими-нибудь Савонаролами’. Еще мрачне стало настроеніе юноши, искавшаго забвенія въ музык, въ поэзіи… ‘Я вижу разрушеннымъ весь міръ, пишетъ онъ въ своемъ стихотвореніи, ‘De ruina mundi’,— и безнадежно попранными добродтели и добрые нравы, нигд нтъ живого свта и нтъ существа, стыдящагося своихъ пороковъ… Счастливъ только тотъ, кто живетъ грабежомъ, кто питается кровью ближняго, кто обираетъ вдовъ и опекаемыхъ имъ сиротъ и толкаетъ въ пропасть бдняковъ. Образованнымъ и мудрымъ считается только тотъ, кто побждаетъ силой и коварствомъ, пренебрегаетъ Христомъ и Богомъ и вчно думаетъ, какъ бы погубить ближняго… Но у меня есть еще надежда, которая спасаетъ меня отъ окончательнаго отчаянія: я знаю, что въ другой жизни будетъ ясно, чья душа была благородна и возносилась высоко въ своихъ порывахъ’. Религіозное чувство одно спасало молодого человка, и онъ просилъ Бога:
— О, Господи, укажи мн путь, по которому долженъ идти я!
Какой же могъ быть тогда иной путь для спасенія, кром бгства отъ этого свта? Надо отказаться отъ веселья, пьянства, разврата, роскоши, отъ всего, что покупается одними цною пота и крови угнетенныхъ ближнихъ, и ради, чего другіе идутъ на всякія преступленія, на грабежъ, на убійства. На этотъ путь спасенія толкало теперь все Іеронима Савонаролу — и любовь къ ом Аквинату, и случайно услышанная въ Фаенц проповдь августинскаго монаха. Хотлось бжать въ монастырь не для того, чтобы изъ свтскаго аристократа превратиться въ духовнаго аристократа, отъ Аристотеля въ міру перейти къ Аристотелю въ монастыр, какъ это длалось тогда. Нтъ, хотлось сдлаться послднимъ слугою ближнихъ, чернорабочимъ, шить монашескія рясы, копать землю въ саду, прислуживать на кухн. Этимъ только можно искупить грхъ своего происхожденія, своего положенія въ свт, своей жизни на счетъ ближнихъ. Но какъ же уйти? Что скажутъ отецъ и мать- главное, мать? Вотъ она смотритъ на любимаго сына испытующимъ взоромъ, точно спрашиваетъ:
— Что ты задумалъ?
У него нтъ силы сознаться, онъ потупляетъ глаза передъ нею, горячо любимой, обожаемой имъ. 23 апрля 1475 года, вечеромъ, онъ игралъ на лютн, замечтавшись, забывши окружающее, переносясь мыслью въ тишину монастыря. Изъ-подъ его пальцевъ лились тихіе, хватающіе за сердце звуки.
— Сынъ мой, это значитъ: разлука?— послышался тихій, скорбный вопросъ матери.
Онъ не смлъ поднять на нее глазъ, а грустные звуки стали еще грустне {Villari, S. 14.}.
На слдующій день въ Феррар было большое празднество. Вс родные Іеронима Савонаролы были на пиру въ герцогскомъ замк. Только онъ, по обыкновенію, уклонился отъ пира и пошелъ за городъ по дорог къ Болонь. Вотъ монастырь св. Доминика. Молодой человкъ постучался въ него. Дверь отворили, и путникъ очутился за оградой.
Ночью, въ тишин монастырской кельи онъ взялся за перо и сталъ писать къ отцу:
‘Мой глубокоуважаемый отецъ! Я не сомнваюсь, что васъ глубоко огорчитъ мой отъздъ, тмъ боле, что я ушелъ тайно. Но это письмо должно вамъ открыть состояніе моей души и мои намренія, чтобы вы утшились и поняли, что я пришелъ къ своему ршенію но по-дтски, какъ, вроятно, подумаютъ иные. Прежде всего прошу васъ, какъ человка, любящаго справедливость и презирающаго все ничтожное и преходящее, прислушайтесь боле къ голосу правды, чмъ къ голосу страсти, которой подчиняются женщины, и разсудите на основаніяхъ разума, правъ ли я, покидая міръ и исполняя свои предначертанія. Что меня побудило вступить въ монастырь — это страшное ничтожество свта и испорченность людей, развратъ, нарушенія святости брака, обманъ, высокомріе, нечестіе, проклятіе и кощунства всхъ родовъ дошли въ свт уже до того, что не находишь боле въ немъ честныхъ людей. Какъ часто вслдствіе этого я въ слезахъ плъ: ‘Heu fuge crudeles terras, fuge litus avarum!’ Я не могъ выносить шоу ослпленныхъ народовъ Италіи, гд угасли вс добродтели и торжествуетъ порокъ. Этотъ свтъ могъ мн дать только глубочайшую скорбь. Потому ежедневно я просилъ Господа Іисуса Христа, чтобы онъ избавилъ меня изъ этой грязи, и неустанно возсылалъ искреннимъ сердцемъ короткую молитву Богу: укажи мн путь, по которому я долженъ идти, такъ какъ къ Теб устремляется душа моя. И Господь въ безконечной благости Своей услышалъ меня и сжалился надо мною, хотя я и не стою этой великой милости. Отвтьте же мн: разв не хорошо и не справедливо, когда человка, бжитъ отъ низости и испорченности ничтожнаго свта, чтобы жить, какъ разумному существу, а не какъ животному среди свиней? И не было ли бы великой неблагодарностью съ моей стороны сперва молить Бога объ указаніи мн настоящаго пути, но которому я долженъ идти, а потомъ, когда Онъ въ Своемъ милосердіи указалъ мн на этотъ путь, не слдовать по немъ? О, Господь и Богъ мой, лучше мн тысячу разъ умереть, чмъ быть неблагодарнымъ передъ Тобою. Потому, любимый мой отецъ, вы должны не печалиться, а скоре благодарить Господа Іисуса за то, что Онъ далъ вамъ сына и не только сохранилъ его такимъ до двадцатидвухлтняго возраста, но еще и оказалъ ему милосердіе, сдлавъ его воинствующимъ рыцаремъ. Или вы не считаете за великую милость того, что вашъ сынъ длается воиномъ Христовымъ? Говоря короче: или вы любите меня, или — я знаю, что вы не скажете этого,— вы не любите меня. Если же вы любите меня, то что вамъ дороже во мн: тло или душа? Вы не можете отвтить: ‘тло’, такъ какъ вы не любили бы меня, любя во мн худшую изъ частей человка. Если же вы любите душу, то почему же вы не ищете и спасенія этой души? Вы должны торжествовать и радоваться этой побд. Я хорошо знаю, что безъ нкоторой боли тла не обойдется, но тло нужно обуздывать разумомъ, особенно такому умному и сердечному человку, какъ вы. Вы поврите, что мн стоила разлука съ вами горячихъ слезъ. Надюсь, да. Никогда еще съ моего рожденія я не испытывалъ большей скорби, боле глубокаго горя, чмъ теперь, когда я разстался со своею семьею и пошелъ къ неизвстнымъ людямъ, чтобы принести въ жертву Іисусу Христу мое тло и отдать свою свободную волю въ руки людей, которыхъ я никогда еще не видалъ. Но когда я думаю о томъ, что меня призываетъ Богъ и что Онъ Самъ не пренебрегъ явиться слугою среди насъ, червяковъ,— я понимаю, что у меня недостало бы духу, не послдовать на Его кроткій и святой призывъ, говорящій намъ: ‘Пріидите ко Мн вс трудящіеся и обремененные, и Я успокою васъ, возьмите бремя Мое на себя…’ Я знаю, что вы жалуетесь на меня за то, что я ушелъ такъ тайно и какъ бы бжалъ отъ васъ, но поймите, что мои скорбь и горе, при мысли о разлук съ вами, были такъ велики, что я былъ увренъ въ одномъ — разскажи я вамъ свои намренія, и во мн прежде разорвалось бы сердце, чмъ я ршился бы оставить васъ, и новый оборотъ мысли помшалъ бы осуществленію моего плана. Потому не удивляйтесь, что я молчалъ. Впрочемъ, на окн за книгами я оставилъ нсколько листковъ, изъ которыхъ вы узнаете мое душевное состояніе. И такъ, прошу васъ, дорогой отецъ, не жалуйтесь боле на судьбу и не причиняйте мн еще боле печали и горя, которыхъ у меня и такъ много, я не раскаиваюсь въ своемъ поступк, и я бы поступилъ такъ же, если бы даже зналъ, что меня ждетъ участь выше участи Цезаря, но вдь и я плотской человкъ, какъ и вы, и чувства ведутъ и во мн борьбу противъ разума. Это заставляетъ меня бороться всми силами, чтобы дьяволъ не осдлалъ меня, особенно когда я слышу ваше стованіе. Эти дни, когда страданія еще свжи, пройдутъ скоро, и потомъ, я надюсь, мы оба утшимся въ этомъ мір милосердіемъ Божіимъ, въ томъ — славою. Въ заключеніе, возлагаю на васъ, какъ на мужчину, утшить мою мать, которую, какъ и васъ, я прошу о благословеніи и о спасеніи души которой я горячо молюсь’.
‘Если бы я даже зналъ, что меня ждетъ участь выше участи Цезаря — я поступилъ бы такъ же’,— говоритъ Савонарола въ этомъ письм и, конечно, онъ не предчувствовалъ, что и здсь, въ монастырской тишин, его ждетъ безсмертная слава.,
Послушаніе — законъ для монаховъ: и вотъ человку, который хотлъ послужить ближнимъ въ качеств простого работника, приказали учить и поучать людей. Онъ долженъ былъ повиноваться.
Не мало лтъ прошло со дня вступленія Савонаролы въ монастырь и до появленія его во второй разъ во Флоренціи, гд его ожидалъ теперь цлый рядъ знаменательныхъ событій — слава проповдника, политическая власть, страданія и смерть на костр. Протекшіе годы его монашеской жизни не отличались ничмъ особенно выдающимся съ чисто вншней стороны, но они были хорошею школой подготовленія къ боле широкой дятельности. Въ величественномъ болонскомъ монастыр Санъ-Доминико, гд покоится прахъ гордаго основателя этого монастыря подъ удивительнымъ памятникомъ работы Николо Пизано, среди тихихъ келій и пустынныхъ монастырскихъ галлерей и переходовъ, провелъ Савонарола семь лтъ въ молитвахъ и покаяніи, учась и обучая въ то же время новичковъ по приказанію настоятеля. Онъ принялся за дло обученія молодыхъ монаховъ не ради одного обязательнаго для монаха послушанія: познакомившись ближе съ положеніемъ современной ему католической церкви, онъ увидалъ вс ея страшные недостатки, и въ немъ проснулось страстное желаніе обновить ее, подготовить ей лучшихъ служителей. Въ первый же годъ своего пребыванія въ монастыр онъ написалъ страстное стихотвореніе ‘о паденіи церкви’, гд горячо спрашиваетъ: ‘гд же старые учители и старые святые, гд ученость, христіанская любовь, чистота старыхъ временъ?’ Эти алмазы, эти горящіе свтильники, эти сапфиры {‘De ruiua ecclesia’, вторая строфа. }, какъ онъ иносказательно называетъ ихъ, не существуютъ боле. Въ Римъ проникло гордое честолюбіе и загрязнило все, такъ-что приходится только бжать отъ него куда-нибудь въ пустынную келью, кончая въ ней жизнь въ скорби и слезахъ. Несмотря на иносказательную, нсколько вычурную форму, это стихотвореніе проникнуто искреннею горечью и изъ него уже можно понять, что этотъ монахъ не ограничится однимъ постомъ и молитвою, прислуживаньемъ на кухн и копаньемъ грядъ. Его идеалы выше этого идеала тхъ эгоистовъ, которые вчно считаютъ свою избу съ краю и заботятся только о личной своей чистот. Не даромъ же онъ взывалъ теперь къ Боту, чтобы тотъ далъ ему силу ‘сломить эти мощныя крылья — крылья испорченности, крылья гордой вавилонской блудницы’ {‘De ruina ecclesia’, седьмая строфа.}. Не ограничиваясь даннымъ Савонарол порученіемъ обучать новичковъ, настоятель монастыря возложилъ на молодого монаха и обязанности проповдника. Савонарола съ жаромъ взялся и за это дло, оно было ему по душ при его тогдашнемъ настроеніи. Онъ на первыхъ же порахъ уклонился отъ обычной манеры ученыхъ проповдниковъ того времени, отъ безконечныхъ софизмовъ схоластики, отъ постоянной возни съ Аристотелемъ, и все боле и боле сталъ руководиться библіей, которая потомъ и сдлалась его неизмнной спутницей въ жизни, его книгою книгъ. Тмъ не мене, его проповди не имли особеннаго успха и, можетъ-быть, это нужно приписать главнымъ образомъ тому, что онъ не поражалъ вншностью, былъ слишкомъ истощенъ постничествомъ, являлся до крайности слабымъ, не могъ даже громко говорить {K. Meier, S. 20.}. Его проповдничество въ Болонь въ эту пору прошло такъ незамтно, что о немъ не упомянулъ ни одинъ изъ писателей того времени. Даже въ его родной Феррар, гд имъ могли интересоваться люди, какъ землякомъ, и куда онъ былъ посланъ въ 1482 году, его проповдь осталась совершенно безслдной {Villari, S. 25.}.
Именно въ это время, совершилось событіе, долженствовавшее измнить кореннымъ образомъ всю жизнь Савонаролы.
Въ Феррар началась война, и Савонарол пришлось снова проститься съ роднымъ городомъ. Его послали во Флоренцію. Совершая путь въ этотъ городъ, молодой монахъ могъ близко познакомиться съ тмъ, что длалось тогда въ Италіи. Война, начавшаяся въ Феррар, охватила весь полуостровъ, и вс знали, какую гнусную роль играетъ въ этой братоубійственной рзн папа Сикстъ IV, вс знали, какія корыстныя цли руководятъ этимъ презрннымъ старцемъ. На Савонаролу пахнуло той страшною дйствительностью, той безпощадно бьющей въ глаза правдою жизни, которая превосходила самыя страшныя отвлеченныя разсужденія о ‘ruinae mundi’. И рядомъ съ этимъ, какое чарующее впечатлніе произвели на него прелестная, нарядная Флоренція и величавый монастырь Санъ-Марко, гд онъ поселился жить. Монастырское зданіе было построено за сорокъ лтъ до прибытія во Флоренцію Савонаролы, прежде здсь жили крайне распущенные даже для того времени монахи, заботами Козимо Медичи они были выселены, и на ихъ мсто вступили въ новое зданіе реформированные доминиканцы. При монастыр была одна изъ лучшихъ по манускриптамъ библіотека, которая, согласно вол завщавшаго ее монастырю Никколо Никколи,— явилась первою публичной библіотекою въ Италіи. Сюда стекались ради библіотеки ученйшіе люди изъ монаховъ и мірянъ. Въ отношеніи искусства монастырь тоже славился, такъ какъ его стны были расписаны кистью Джіованни-да-Фіезоле, извстнаго подъ именемъ Беато Анджелико {Фра Джіовани Анджелико-да-Фіезоле родился 1387 г., умеръ 1455 г.}. Еще больше прославился монастырь дятельностью его учредителя Санъ-Антонино, одного изъ неутомимйшихъ благодтелей бдноты и послдователей евангельской любви къ ближнимъ. У всхъ еще была въ памяти самоотверженная дятельность этого изумительно добраго и безупречнаго человка во время флорентійскихъ чумы и голода въ 1448 году {Санъ-Антонино родился 1389 г. во Флоренціи, умеръ тамъ же въ 1459 году.}. Вступивъ въ монастырь Санъ-Марко, Савонарола былъ сразу охваченъ разсказами о широкой и благотворной дятельности Санъ-Антонино и везд находилъ ея слды въ вид различныхъ пріютовъ, братствъ, госпиталей. Образъ этого человка, проходящаго по опустошенному чумой и голодомъ городу съ лошадью, навьюченною хлбомъ, одеждами и массой другихъ вещей для страдальцевъ-бдняковъ, возставалъ, какъ живой, въ воображеніи Савонаролы. ІІ какъ величественна, какъ привлекательна была сама Флоренція съ ея чудной природой, съ ея сокровищами искусства. Но даромъ же ею управлялъ въ то время великолпный Лоренцо Медичи, находившійся въ то время не верху славы и силы. Флоренція, эта ‘монархическая республика’, какъ удачно выражается Целлеръ, была въ средніе вка итальянскимъ городомъ по преимуществу {Zeller, р. 51.}. Уже въ пятнадцатомъ вк она была нравственно столицею Италіи, и тосканское нарчіе стало литературнымъ языкомъ всей Италіи. Флорентійская республика превращается въ сущности въ монархію еще при Козимо Медичи, этомъ либеральномъ банкир, который распоряжается войной и миромъ во всей Италіи, даетъ взаймы Франциску Сфорц денегъ, чтобы тотъ могъ завоевать Миланъ и герцогскую корону посл Висконти, защищаетъ этого узурпатора противъ Венеціи и короля арагонскаго, находя союзника себ въ лиц французскаго короля Карла VII, добываетъ во время голода хлбъ у того же французскаго короля, облегчая положеніе страны. Деньги везд и всегда играли видную роль, и не одни нмецкіе банкиры Фуггеры распоряжались участью императорской короны. Не мудрено, что страстная и увлекающаяся ‘дочь Рима’, какъ называли старые историки Флоренцію, приписываетъ все процвтаніе города, вс успхи искусствъ именно Козимо Медичи и сама поступается своей свободой, осыпаемая благодяніями своего либеральнаго ‘отца отечества’, а при его внук Лоренцо уже совершенно пьянетъ среди безсмнныхъ пировъ, спектаклей, маскарадовъ, празднествъ, народныхъ увеселеній, не слыша голосовъ политическихъ партій подъ звуки canti carnascialeschi и canzoni а ballo — карнавальныхъ псенъ и бальныхъ канцонъ {Zeller, рр. 64—67. Villari, S. 33.}. Самъ Лоренцо проводитъ свободное отъ пировъ и государственныхъ длъ время среди поэтовъ, художниковъ и философовъ изъ платоновской академіи, гд создается модная ‘платоновская теологія’. Пода, всмъ этимъ ослпительнымъ блескомъ скрывались безъисходныя сомннія, полное безвріе, и вчная холодно-насмшливая улыбка была на лицахъ флорентійцевъ, знавшихъ и греческій, и латинскій языки, и Платона, и Аристотеля, и гордившихся тмъ, что даже флорентійскія женщины отличаются разносторонней ученостью, не уступающей учености мужчинъ. Не много дней нужно было прожить Савонарол среди флорентійцевъ, чтобы на него пахнуло холодомъ отъ этихъ рабовъ вншности и душевной пустоты. И какъ смшонъ показался имъ этотъ появившійся на каедр въ церкви Санъ-Лоренцо тщедушный проповдникъ съ его едва слышнымъ, сиповатымъ голосомъ, съ его неуклюжими манерами, съ его провинціальнымъ нарчіемъ, съ его порой грубыми и чисто народными выраженіями! Онъ ршился нападать съ каедры на пороки и маловріе свтскихъ и духовныхъ лицъ, презрительно относился къ вылощеннымъ поэтамъ и философамъ, порицалъ фанатическое поклоненіе передъ древними классиками и цитировалъ только одну книгу — библію, совтуя всмъ читать ее, тогда какъ вс они знали, что библейская латынь была не безупречная, и что подобное чтеніе могло только попортить ихъ стиль! Уже въ 1483 г. у Савонаролы бывало въ церкви не боле двадцати пяти слушателей {Villari, S. 57.}, тогда какъ у фра Маріано-да-Дженнаццано, любимца Лоренцо Медичи, церковь не могла вмстить всхъ слушателей. Дженнаццано, изысканный по слогу и изящный по манерамъ, былъ въ мод, и ходить и слушать его было такимъ же казовымъ концомъ, какъ восторженно восхищаться подвигами Санъ-Антонино, какъ горячо толковать и спорить о платоновской теологіи, какъ щедро покровительствовать раболпствовавшимъ передъ богачами литератур и искусствамъ, тогда какъ въ душ всхъ этихъ разбогатвшихъ холодныхъ и издвавшихся надъ всмъ въ душ лавочниковъ и ростовщиковъ былъ одинъ кумиръ — золото и одно наслажденіе — распутство. Даже близкіе и уже увлекавшіеся смысломъ проповдей Савонаролы люди сознавали причины его неуспха и говорили ему съ грустью о томъ, что онъ долженъ бы поучиться у Дженнаццано умнью красивыхъ фразъ и граціозныхъ тлодвиженій. Одни эти ослиныя сожалнія о незнакомств, соловья съ птухомъ могли убить всякую энергію въ другомъ человк, но Савонарола врилъ теперь въ свое призваніе до того, что у него уже начались виднія, ободрявшія его идти избраннымъ путемъ. ‘Церковь должна быть обуздана, потомъ обновлена, и это должно свершиться скоро’ {Ibid., S. 63-64} — вотъ лозунгъ, во имя котораго шелъ онъ на свой подвигъ.
Въ 1484 и 1485 годахъ ему приказано было проповдывать въ маленькомъ городк Санъ-Джеминіано въ сіенскихъ горахъ, и здсь онъ увидалъ, что его могутъ понять люди, еще близкіе къ природ и еще не испорченные утонченнымъ вншнимъ образованіемъ. Здсь слушатели стекались толпами въ церковь послушать суроваго проповдника, и подъ сводами храма то тутъ, то тамъ слышались тяжкіе вздохи и сдержанныя рыданія. Этотъ успхъ придалъ ему бодрости. Укрпившись здоровьемъ среди сіенскихъ горъ, полный энергіи, воспламеняемый врой въ свое призваніе, онъ является въ 1486 году въ Бресчіи, и тутъ его проповди на темы Апокалипсиса звучатъ уже пламенно и повелительно, а голосъ начинаетъ гремть, какъ громъ. Онъ грозитъ народу наказаніемъ за грхи, пророчествуетъ объ ужасахъ, ожидающихъ на земл порочныхъ людей, и призываетъ всхъ къ покаянію и исправленію. Слушателей охватывалъ ужасъ, и въ город вс только и говорили, что о новомъ проповдник. Это ршило участь Савонаролы: его имя пронеслось по Италіи, и онъ съ этой поры уже окончательно не сомнвался въ своихъ силахъ. ‘Для него засіялъ новый свтъ’,— какъ онъ говорилъ самъ {Meier, S. 24.}. Въ январ 1490 года онъ уже сообщаетъ въ одномъ изъ своихъ прекрасныхъ писемъ къ обожаемой матери: ‘Я отказался отъ этого міра и въ различныхъ мстахъ воздлываю вертоградъ Господа, чтобы спасти не только свою душу, но и души другихъ. Если Богъ послалъ мн Свои дары, то я долженъ примнять ихъ по вол Его къ длу. И такъ какъ Онъ призвалъ меня къ этому священному служенію, то простите мн, если я исполняю свой долгъ вн отечества, сознавая, что я принесу больше добра въ другомъ мст, чмъ въ Феррар. Тамъ случилось бы со мной то же, что съ Христомъ, когда его земляки говорили про Него: ‘не плотникъ ли это и не сынъ ли онъ плотника?’ Но вн моей родины обо мн не говорятъ такъ, а напротивъ того, мужчины и женщины плачутъ, когда я ухожу, и высоко цнятъ мои слова’. Въ это же время на его долю выпалъ совершенно случайно еще боле шумный^ и ршающій его участь успхъ: въ Реджіо собрался капитулъ доминиканцевъ для обсужденія спорныхъ вопросовъ теологіи и нкоторыхъ пунктовъ дисциплины. Въ собраніи присутствовалъ и Савонарола. Среди большого числа духовныхъ лицъ были и свтскіе ученые и писатели, между которыми обращалъ на себя особенное вниманіе богатый и красивый юноша, двадцатитрехлтній Джіованни Пико, князь делла Мирандола, ‘фениксъ среди умовъ’, какъ называли его тогда люди, прославляя его первымъ человкомъ во всей Италіи пост Лоренцо Медичи. Пико страстно увлекался всмъ прекраснымъ, добрымъ и честнымъ и былъ однимъ изъ рдкихъ счастливцевъ, которые совершенно не знаютъ чувства зависти и страсти интриговать. Савонарола, сидя въ собраніи, не вмшивался въ схоластическіе споры, но когда дло, коснулось дисциплины, онъ горячо заговорилъ, и его голосъ грянулъ громомъ противъ испорченности духовенства. Онъ по могъ самъ сдержать своего порыва и произвелъ потрясающее впечатлніе на своихъ высокопоставленныхъ слушателей, особенно же на юнаго, восторженнаго Пико, который съ этой минуты сдлался его лучшимъ другомъ и страстнымъ поклонникомъ. Онъ началъ съ свойственнымъ ему искреннимъ увлеченіемъ трубить по всей Италіи о Савонарол я уговорилъ Лоренцо Медичи призвать великаго проповдника снова въ монастырь Санъ-Марко.
Савонарола былъ въ Гену, когда пришло приглашеніе, призывавшее его снова во Флоренцію. Покорный вол монастырскаго настоятеля, Савонарола вернулся въ монастырь Санъ-Марко и принялся усердно за обученіе новичковъ, не желая вторично подвергать себя неуспху проповдями. Но онъ уже былъ моднымъ человкомъ для флорентійцевъ, такъ какъ Пико разнесъ повсюду его славу, а Пико, блестящій представитель лучшей части золотой молодежи, былъ тогда законодателемъ модъ. Къ Савонарол начали неотступно приставать, чтобы онъ ршился, наконецъ, сказать проповдь. Онъ сдался, и вотъ на двор монастыря СанъМарко, подъ тнью дамасскихъ розъ, свято поддерживаемыхъ монахами и до нашихъ дней, Савонарола началъ среди небольшого числа слушателей объяснять Апокалипсисъ. Число слушателей со дня на день стало расти и расти, и Савонаролу осаждали уже просьбами вступить на каедру. Въ одну изъ субботъ онъ сказалъ:
— Завтра будемъ мы говорить въ церкви, это будетъ и урокъ, и проповдь.
Густая толпа любопытствующихъ наполнила церковь Санъ-Марко 1 августа 1490 года. Савонарола поднялся на каедру и началъ проповдь о необходимости обновленія церкви и близкой гибели нераскаявшихся гршниковъ. Смлость рчи, мощный голосъ, истинное воодушевленіе и громкая слава проповдника разомъ сдлали свое дло: успхъ проповди былъ громадный, и съ каждымъ днемъ число жаждущихъ услышать Савонаролу стало увеличиваться. Онъ, чтобы показать смотрвшимъ на него свысока ученымъ, что онъ не чуждъ и философскаго образованія, поспшилъ издать въ это время нсколько философскихъ сочиненій и тутъ же выпустилъ въ свтъ рядъ произведеній религіозно-нравственнаго характера. Философія Савонаролы, несмотря на многіе своеобразные его взгляды, была, можетъ-быть, не ниже, но во всякомъ случа и не настолько выше того, что писалось другими философами того времени, чтобы оставить по себ замтный слдъ въ исторіи философіи. Для нашего времени вс эти колебанія между Аристотелемъ. Платономъ и омой Аквинатомъ, съ тщетными попытками смло выйти изъ заколдованнаго круга, не имютъ уже ровно никакого значенія. Напротивъ того, религіозно-нравственныя сочиненія Савонаролы, вполн рисующія этого человка, не отдлявшаго слова отъ дла, были крайне интересны и подкупали сердца. На минуту мы должны остановиться на нихъ. ‘Смиреніе и христіанская любовь,— писалъ онъ:— это дв добродтели, составляющія два крайніе конца духовнаго зданія. Смиреніе есть основаніе, на которомъ зиждется вся постройка, а христіанская любовь заканчиваетъ и внчаетъ ее. Потому врующій долженъ смиряться передъ Богомъ и сознавать, что онъ самъ но себ не можетъ длать доброе и что безъ помощи Божіей его дла были бы одними грхами. Недостаточно, чтобы въ этой истин былъ убжденъ одинъ разумъ, она должна быть въ то же время глубокимъ сознаніемъ души. Воля человка свободна. Потому человкъ долженъ всею силою стараться истребить въ себ гордость и приготовиться принять благодать, для этого вншнія дла не только полезны, но и необходимы. И такъ, да смирится врующій передъ высшими и равными ему, да смирится онъ также и передъ низшими. Если же онъ, достигнувъ этого, будетъ думать, что онъ сдлалъ нчто великое, то его вншнее смиреніе явится только ко вреду внутренняго и потеряетъ всякую цну. Пусть же онъ будетъ твердо убжденъ въ своемъ ничтожеств’. Вообще Савонарола, какъ человкъ великой искренности, не допускалъ лицемрія и понималъ, что это худшій изъ грховъ. ‘Къ правд, какъ говоритъ онъ самъ, онъ стремился всегда изо всхъ своихъ силъ и неустанно желалъ присообщить къ ней людей, ложь, которую онъ ненавидлъ, вызывала его всегда на борьбу. Чмъ больше труда требовало это дло, тмъ больше длалось желаніе послужить ему, хотя бы поплатившись за это жизнью {Meier, S. 21.}. Правдивость онъ считаетъ не законной, а нравственной обязанностью: ‘это долгъ чести человка относительно ему подобныхъ людей. Высказывать правду значитъ исполнять долгъ справедливости’. Все показное было противно душ Савонаролы, и это ясне всего сказалось въ его разсужденіи о молитв. ‘Когда кто молится,— говоритъ онъ:— то долженъ говорить съ Богомъ такъ, какъ будто Богъ стоитъ передъ нимъ, Богъ везд, не всхъ мстахъ и во всхъ людяхъ, особенно же въ душ праведныхъ. Его нечего искать въ неб или гд-нибудь въ другомъ мст, но надо искать въ своемъ сердц, надо уподобиться пророку, говорящему: ‘Я послушаю, что скажетъ во мн Господь’. При молитв человкъ можетъ обращать вниманіе на самыя слова, и это будетъ нчто вполн матеріальное, онъ можетъ обращать вниманіе на смыслъ словъ, и это будетъ скоре умственною работою, чмъ молитвою, наконецъ, онъ можетъ устремить вс свои помыслы къ Богу, и только это будетъ истинной молитвой. Не слдуетъ останавливаться на выбор выраженій и словъ, но нужно подняться духомъ надъ ними и какъ бы потеряться въ помыслахъ о Бог. Тогда только забудетъ человкъ міръ и свои желанія и въ нкоторой степени предвкуситъ небесное блаженство. До этой высоты такъ же легко можетъ достигнуть незнающій, какъ и ученый, бываетъ даже, что произносящій псалмы, не разумя ихъ вполн, приноситъ боле святую молитву, чмъ ученый, умющій истолковать ихъ. Слова не непремнно нужны для молитвы, напротивъ, когда человкъ вполн одушевленъ, произносимая молитва является почти стсненіемъ и уступаетъ мсто духовной молитв. Изъ этого слдуетъ, какъ ложно предписывать опредленное число молитвъ. Господь требуетъ не множества словъ, но глубокой душевной вры. На это мн возразятъ т, кто уметъ защищать только церемоніи и вншнія обрядности церкви. Имъ я отвчу словами Спасителя самарянк: ‘Поврь, мн, что наступаетъ время, когда и не на гор сей, и не въ Іерусалим будете поклоняться Отцу. Но настанетъ время, и настало уже, когда истинные поклонники будутъ поклоняться Отцу въ дух и истин’. Это означаетъ, что Господь желаетъ внутренняго служенія, безъ всякихъ церемоній, и такъ было въ. первобытной церкви, когда не нуждались въ столькихъ органахъ и пніяхъ, чтобы вознести духъ къ Богу. Когда пламенная вра утратилась, понадобились церемоніи, какъ лкарство, вводимое въ душу. Теперь же мы похожи на больного, потерявшаго вс жизненныя силы, и лкарство уже не иметъ на насъ никакого дйствія’. Конечною цлью человка Савонарола считаетъ блаженство. ‘Но только Богъ блаженъ Самъ по Себ, человку для этого нужно сдлать много усилій: они состоятъ въ добрыхъ длахъ, которыя называются заслугами, такъ какъ блаженство есть награда за добродтельныя дйствія’. Онъ считаетъ могучимъ рычагомъ любовь, ‘потому что любовь длаете все, движетъ всмъ, пересиливаетъ и побждаетъ все. Ничто но создается безъ любви. А такъ какъ христіанская любовь есть величайшая среди другихъ родовъ любви, то она и создаетъ великое и чудесное. Она исполняетъ легко и кротко весь божественный законъ, такъ какъ она есть мрило и путеводная нить для всхъ мръ и законовъ. Каждый отдльный законъ есть мрка и правило для извстнаго, опредленнаго дйствія и ни для какого другого: не такова христіанская любовь, такъ какъ она мрило и путеводная нить для всхъ человческихъ поступковъ. Потому, кто обладаетъ этимъ закономъ христіанской любви, тотъ можетъ хорошо управлять собою и другими и слдовать правильно всмъ законамъ. Это ясно видно на тхъ духовныхъ пастыряхъ, которые берутъ за путеводную нить только то, что находятъ въ каноническихъ законахъ, это спеціальные законы, и потому они безъ христіанской любви, являющейся общей мркой и общимъ закономъ, никогда не могутъ быть хорошей путеводной нитью’. Онъ подкрпляетъ эти мысли цлымъ рядомъ выхваченныхъ изъ жизни примровъ. ‘Вотъ врачъ, съ любовью и самоотреченіемъ приступающій къ ложу больного: если онъ хорошо и съ любовью изслдовалъ и позналъ все — никто не можетъ сдлать боле, чмъ онъ. Ты увидишь, какъ любовь поможетъ ему и дастъ должную мрку и законъ для всхъ правилъ и законовъ медицины. Онъ подвергнетъ себя тысячамъ усилій, не обращая вниманія на трудъ, онъ разспроситъ все, пропишетъ лкарство и наблюдетъ самъ за нимъ, онъ не отступите отъ постели больного. Если онъ бжите за наживой — его мало заботитъ больной, и сама наука измняете ему. Взгляни сюда, что можете сдлать любовь. Посмотри на мать и ея дитя. Кто вдругъ научилъ эту молодую женщину, не имвшую прежде дтей, воспитывать дитя? Любовь. Какіе труды выносите она днемъ и ночью, ухаживая за нимъ, и какъ все кажется ей легко! Какая этому причина? Любовь. Каръ милуетъ и цлуте она свое дитя, сколько ласковыхъ и нжныхъ словъ находитъ она для него. Кто научилъ ее этому? Любовь. Взгляни на Іисуса Христа, Который, одушевленный глубочайшей любовью, сдлался ради насъ безпомощнымъ ребенкомъ и во всемъ — въ перенесеніи голода, жажды, холода, жара и недуговъ — сравнялся съ дтьми человка. Что побудило Его къ этому? Любовь. Онъ имлъ общеніе то съ праведниками, то съ мытарями и велъ такую жизнь, что вс мужчины и женщины, малые и большіе, богатые и бдные, каждый по-своему и въ своемъ род могутъ подражать Ему и этимъ достигнуть блаженства. И что же заставило Его вести такую простую, такую бдную жизнь? Безъ сомннія, любовь. Любовь привязала Его къ столбу, любовь привела ко кресту, любовь воскресила изъ мертвыхъ…’ {Villari, S. 127.}. ‘Мы всегда можемъ вообще длать добрыя дла, такъ какъ намъ дана свободная воля… Если что насъ отличаетъ отъ животныхъ, такъ это свободная воля. Свобода не качество и не привычка, но самая сущность воли. Наша воля не можетъ быть пагубнымъ образомъ направляема ни звздами, ни нашими страстями, ни даже Самимъ Богомъ. Творецъ поддерживаетъ, а не разрушаетъ, Онъ направляетъ вс созданія и вс вещи по законамъ ихъ природы. Наша же воля по своему существу и по своей природ свободна, она есть сама свобода. Значитъ, Богъ не можетъ ее вести иначе, какъ въ полной свобод, если Онъ не желаетъ ее разрушить’. Почти все, что высказывалъ Савонарола по части нравственно-религіозныхъ взглядовъ, шло въ разрзъ съ тогдашними понятіями, господствовавшими во Флоренціи. Не даромъ же онъ съ горькой ироніей говорилъ флорентійцамъ: ‘Священное писаніе передъ этимъ полнымъ ума образованіемъ, конечно, дтски-наивно, вра является не боле какъ дломъ монаховъ и чувствительныхъ женщинъ, оскверняя все невинное и святое, вы и Пресвятую Мадонну рисуете въ образ модницы’ {Hase, S. 17.}. Въ виду паденія нравовъ, вры, церкви, онъ съ одной стороны уже но могъ провести дня безъ проповди, а проповдывать для него равнялось теперь призыву къ преобразованіямъ, къ покаянію, къ обновленію, и рядомъ съ этимъ шли угрозы, что міръ долженъ рушиться, если не обновятся люди. Его слушали съ возрастающимъ вниманіемъ, съ тревогой, съ рыданіями. Накипало твориться нчто новое для ликующей Флоренціи. Церковь св. Марка была уже мала для желающихъ слушать Савонаролу, и въ посту 1491 года его проповдь раздалась въ соборной церкви Санта-Марія дель Фіоре.
Если въ дом повшеннаго, по пословиц, не говорятъ о веревк, то еще неудобне среди пира и веселья говорить о похоронахъ: великолпный Лоренцо Медичи началъ морщиться, слыша о пророчествахъ какой-то катастрофы, которою запугивалъ умы Савонарола. Въ одинъ прекрасный день Савонаролу постили пять знатныхъ флорентійскихъ гражданъ и осторожно замтили ему, что онъ долженъ быть умренне въ своихъ рчахъ, такъ какъ он могутъ навлечь непріятности государству и монастырю.
— Вы пришли не сами по себ!— горячо перебилъ ихъ Савонарола.— Васъ прислалъ Лоренцо. Скажите же ему, чтобы онъ приготовился къ покаянію за свои грхи, такъ какъ Богъ не щадитъ никого и не боится князей земли.
— Но тебя, отче, могутъ выслать,— замтили ему.
— Я не боюсь высылки изъ Флоренціи,— отвтилъ Савонарола: — такъ какъ вашъ городъ чечевичное зерно въ сравненіи съ землей. Но хотя я здсь пришлецъ, а Лоренцо флорентійскій гражданинъ — покинуть первымъ этотъ городъ придется не мн, а ему.
И съ увлеченіемъ онъ высказалъ свои взгляды на общественныя дла передъ гражданами, которыхъ удивило серьезное знаніе и тонкое пониманіе Савонаролой политическихъ событій. Тутъ же онъ прибавилъ, что и папа, и Лоренцо, и неаполитанскій король стоятъ одной ногой въ могил.
Ихъ смерть должна быть начатомъ чреватаго событіями времени.
Въ церкви продолжалась попрежнему грозная проповдь.
Савонарола клеймилъ высшее духовенство и свтскихъ правителей, признавая, что именно они-то и являются развратителями итальянскаго народа. Они должны были служить примромъ для низшихъ, а между тмъ они были предателями, убійцами и развратниками. Лоренцо Медичи, несмотря на весь свой умъ, несмотря на покровительство наукамъ и искусствамъ, былъ однимъ изъ такихъ правителей, и Савонарола видлъ въ немъ общественнаго врага, съ которымъ никогда не могла примириться его душа. Лоренцо, тревожно прислушиваясь къ рчамъ суроваго обличителя пороковъ, попробовалъ милостями задобрить Савонаролу и дозволилъ монахамъ выбрать послдняго въ пріоры монастыря. Обыкновенно въ этихъ случаяхъ пріоры ходили благодарить Лоренцо. Савонарола не пошелъ и сказалъ:
— Я благодарю за избраніе Бога и буду послушенъ Его вол.
Лоренцо жаловался окружающимъ:
— Смотрите, я допустилъ въ мой домъ иноземца, и онъ не оказалъ мн даже чести своимъ посщеніемъ.
Стараясь, однако, быть сдержаннымъ, Лоренцо сталъ часто посщать монастырь Санъ-Марко и иногда долго бродилъ по саду, ожидая появленія Савонаролы. Но тотъ не прерывалъ своихъ работъ. Близкіе люди осторожно замчали пріору:
— Лоренцо ходитъ у насъ по саду.
— Онъ звалъ меня?— спрашивалъ Савонарола.
— Нтъ.
— Ну, такъ пусть гуляетъ…
Лоренцо попробовалъ положить въ монастырскую кружку нсколько золотыхъ монетъ. При осмотр кружки пріоръ отобралъ золото отъ мелкихъ монетъ и сказалъ:
— Для монастырскихъ нуждъ довольно серебра и мди, а золото отдайте попечителямъ бдныхъ Санъ-Мартини, пусть раздадутъ городскимъ нищимъ.
На слдующій день въ проповди онъ замтилъ:
— Хорошій песъ лаетъ, защищая домъ своего хозяина, и если разбойникъ бросаетъ ему кость, онъ ее отодвигаетъ въ сторону и не перестаетъ лаять {Hase, S. 18.}.
Лоренцо убдился, что тутъ ‘нтъ почвы для насажденія его винограда’, какъ говоритъ одинъ изъ біографовъ Савонаролы. Онъ все же сдлалъ еще одинъ опытъ: Маріано Дженнаццано произнесъ по его приказанію противъ пророчествъ Савонаролы проповдь на текстъ: ‘не знаемъ ни времени, ни часа’. Проповдь была похожа на доносъ, на клевету, и скоре возмутила слушателей, чмъ убдила ихъ. Савонарола въ свою очередь сказалъ отвтную проповдь: ‘Нтъ, я не пророкъ, не сынъ пророка,— говорилъ онъ:— я не ищу этого страшнаго имени, но событія, которыя я возвщаю, произойдутъ, потому что я опираюсь на христіанское ученіе и на духъ милосердія. Поистин ваши грхи, грхи Италіи силою длаютъ меня пророкомъ и должны бы были сдлать такими же пророками каждаго изъ васъ. Ты не хочешь, чтобы я пророчествовалъ, Маріано? О, все полно, полно пророчествъ, Святой Завтъ полонъ ихъ, настоящія времена полны ихъ, ты самъ здсь, Маріано, являешься знаменіемъ ихъ’. Нико, находившійся въ церкви, говоритъ, что онъ чувствовалъ, какъ у него поднимаются волоса на голов. Савонарола проповдывалъ: ‘Я вижу прелатовъ, но заботящихся о своей духовной паств, но развращающихъ ее своими дурными примрами. Священники разбрасываютъ достояніе церкви, проповдники проповдуютъ пустое тщеславіе, служители религіи отдаются всякимъ излишествамъ, врные не повинуются боле прелатамъ, отцы и матери дурно воспитуютъ дтей, князья давятъ народы, разжигая страсти, граждане и купцы думаютъ только о нажив, женщины о пустякахъ, крестьяне о краж, солдаты о богохульствахъ и всякихъ преступленіяхъ. Я хотлъ бы молчать, но я не могу, слово Божіе въ моемъ сердц горитъ неугасимымъ огнемъ, если я не уступлю ему, оно сожжетъ мозгъ костей моихъ. Князья Италіи посланы ей въ наказаніе. Ихъ дворцы — убжище дикихъ зврей и земныхъ чудовищъ, то-есть негодяевъ и развратниковъ, потакающихъ ихъ развращеннымъ желаніямъ и ихъ дурнымъ страстямъ. Тамъ злые совтники, изобртающіе безъ конца новые налоги, высасывая кровь изъ бдныхъ, тамъ придворные философы и поэты, разсказывающіе тысячи сказокъ, чтобы довести до боговъ генеалогію своихъ владыкъ, тамъ, что еще хуже, духовныя лица слдуютъ тмъ же заблужденіямъ… Это дйствительно Вавилонъ, братія, городъ безумцевъ и злодевъ, который хочетъ разрушить Господь. Ступайте въ Римъ! Вмсто христіанства, тамъ прелаты отдаются поэзіи и краснорчію. Въ ихъ рукахъ вы найдете творенія Горація, Виргилія или Цицерона, изъ этихъ книгъ они учатся управлять душами. Они изучаютъ тайну управленія церковью по созерцанію звздъ, а не по размышленіямъ о БогЬ. Съ вншней стороны она прекрасна, эта ихъ церковь, съ ея украшеніями и позолотою, съ блестящими церемоніями, роскошными облаченіями, съ золотыми и серебряными свтильниками, съ богатыми дароносицами, съ золотыми митрами, съ драгоцнными каменьями… но въ первоначальной церкви дароносицы были деревянныя, а прелаты были золотые. Это праздники ада празднуютъ теперь наши прелаты, они не врятъ боле въ Бога и издваются надъ Его таинствами… О, Римъ, готовься, твоя казнь будетъ ужасна! Ты будешь опоясанъ желзомъ, ты пройдешь сквозь мечи, огонь и пламя. Бдные народы, я вижу васъ удрученными невзгодами! Италія, ты больна тяжкимъ недугомъ, и ты, Римъ, ты боленъ, боленъ смертельной болзнью. Если ты хочешь исцлиться, откажись отъ своей ежедневной духовной пищи, отъ своей гордости, отъ своего честолюбія, отъ своей расточительности, отъ своей алчности. Но Италія смется, она отказывается отъ лкарства и говоритъ, что ея врачъ заблуждается. О, неврующіе, не желающіе ни слушать, ни обращаться на путь Истинный! Господь говоритъ вамъ: такъ какъ Италія полна людей крови, куртизанокъ, сводниковъ и негодяевъ, то Я наведу на нее худшаго изъ враговъ, Я низвергну ея князей и подавлю гордыню Рима. Этотъ врагъ переступитъ порогъ въ ея святая святыхъ и загрязнитъ ея церкви. Римъ сдлался жилищемъ блудницъ — Я превращу его въ обиталище лошадей и свиней. Когда настанутъ ужасъ и смятенія, тогда захотятъ гршники обратиться на путь истинный, но они уже не смогутъ сдлать этого. О, Италія, казни пойдутъ за казнями, бичъ войны смнится бичомъ голода, бичъ чумы дополнится бичомъ войны, казни будутъ и тутъ, и тамъ… У васъ не хватитъ-живыхъ, чтобы хоронить мертвыхъ, ихъ будетъ столько въ домахъ, что могильщики пойдутъ по улицамъ и станутъ кричать: ‘У кого есть мертвецы?’ и будутъ ихъ наваливать на телги до самыхъ лошадей, и цлыми горами, сложивъ ихъ, начнутъ ихъ сжигать. Они пойдутъ по улицамъ, крича: ‘У кого есть мертвецы? у кого есть мертвецы?’ — а вы выйдете, говоря: ‘Богъ мой сынъ, вотъ мой братъ, вотъ мой мужъ’. И пойдутъ они дале, крича: ‘Нтъ ли еще мертвецовъ?’ О, Флоренція! о, Римъ! о, Италія! прошло время псенъ и праздниковъ. Покайтесь! Господи, Ты свидтель, что я съ братьями моими старался поддерживать словомъ своимъ эту падающую руину, но я не могу больше, силы мн измняютъ. Я но хочу боле, я не знаю, что еще говорить объ этомъ. Мн остается только плакать и изойти слезами на этой каедр. Милосердія, милосердія, Господи! Минута настала. Идетъ мужъ, который завоюетъ всю Италію въ нсколько недль, не вынимая изъ ноженъ меча. Онъ перейдетъ черезъ горы, какъ нкогда Киръ. Haec dicit Dominus Christo meo Cyro, и утесы и крпости падутъ передъ нимъ {Zeller, рр. 253—256.}’.
Савонарола уже предвидлъ зоркимъ умомъ прибдижавикзеся нашествіе на Италію французовъ,— можетъ-быть, содрогался при мысли, что придутъ не они, а испанцы, нмцы, турки: раздробленная, раздираемая на части внутренними врагами, Италія была похожа на добычу, брошенную псамъ.
Для Лоренцо между тмъ наставалъ всегдашній конецъ развратниковъ и гулякъ — тяжкія болзни и суеврный страхъ передъ загробной жизнью. Передъ его разстроеннымъ воображеніемъ вставали ужасы прошлаго, грязь окружавшихъ его клевретовъ, ихъ рабское низкопоклонство. Онъ думалъ объ отпущеніи грховъ. Но кто отпуститъ ему его грхи? Не одинъ ли изъ тхъ священнослужителей, которые сами утопали въ разврат и которые не смли никогда ни единымъ словомъ противорчить своему повелителю? Что будетъ значить отпущеніе грховъ подобными людьми? И въ его воображены, помимо его воли, возставалъ одинъ свтлый образъ суроваго обличителя грховъ и въ то же время кроткаго друга всхъ, кто искалъ у него совта, помощи, любви. Это былъ образъ Савонаролы. Онъ неотступно преслдовалъ его во время тяжкой болзни. Вс, а въ томъ числ и Лоренцо, знали, какъ добръ, мягокъ и нженъ этотъ, проповдникъ въ отношеніи къ людямъ {Hase, S. 18.}. Недаромъ же онъ говорилъ: ‘мы не должны осуждать гршника, но скоре обязаны оплакивать его грхи и имть состраданіе къ нему, потому что покуда есть свободная воля и милосердіе Божіе, онъ всегда еще можетъ обратиться къ Богу и исправиться’ {Villari, S. 126.}. Да, это единственный монахъ, къ которому можно обратиться съ исповдью, не кощунствуя, не превращая святого таинства въ жалкое шутовство. И вотъ, но вол Лоренцо, Савонарола появляется у смертнаго одра того, кого онъ обвинялъ прежде всего за нравственное паденіе Флоренціи,— появляется съ видомъ искренняго участія къ страдальцу. Лоренцо кается передъ нимъ въ трехъ грхахъ: въ безчеловчномъ разграбленіи Вольтерры, гд не только грабили богатства, но и позорили женщинъ, въ разбойническомъ похищеніи денегъ изъ сберегательной кассы двушекъ Monte difanciulli, при чемъ многія изъ ограбленныхъ двушекъ погибли потомъ нравственно, и въ пролитіи крови ни въ чемъ неповинныхъ людей посл заговора Пацци, члена ограбленной самимъ Лоренцо семьи {Rudclbach, S. 70.}. Лоренцо волнуется во время исповди и Савонарола успокаиваетъ его:
— Богъ добръ, Богъ милосердъ!
Лоренцо кончилъ исповдь.
— Но нужно исполнить три условія для отпущенія грховъ,— говоритъ Савонарола.
— Какія, отче?— спрашиваетъ Лоренцо.
— Первое,— поясняетъ съ глубокой серьезностью духовникъ, поднимая вверхъ правую руку:— ты долженъ имть твердую, живую вру въ милосердіе Бога.
— Эта вра живетъ во мн,— шепчетъ Лоренцо.
— Второе,— продолжаетъ монахъ: — ты долженъ возвратить все несправедливо взятое тобою или приказать сдлать это своему сыну.
Лоренцо удивляется этому неожиданному требованію, но подавляетъ неудовольствіе и киваетъ въ знакъ согласія головой. Тогда духовникъ поднялся во весь ростъ и точно выросъ передъ съежившимся отъ ужаса Лоренцо.
— Послднее же,— произнесъ Савонарола:— ты долженъ возвратить Флоренціи свободу.
Его лицо, было полно торжественности, его голосъ былъ могучъ, его глаза устремились прямо въ лицо Лоренцо въ ожиданіи отвта.
Лоренцо собралъ вс силы и быстро повернулся спиною къ духовнику. Духовникъ вышелъ, не причастивъ больного, и тотъ умеръ, мучимый страшными терзаніями совсти.
Это было 8 апрля 1492 года {Изъ первоначальныхъ біографовъ Савонаролы только Полиціано передаетъ эту сцену иначе, изъ новйшихъ біографовъ стоятъ за Полиціано только Перренсъ и совершенно ничтожный но значенію своего труда Растрелли. Есть полное основаніе думать, что они ошибаются и что эта сцена происходила именно такъ, какъ говорятъ о ней Бурдамаки, Нико, Барзанти, Фра Марко делла Каза, Вилари, Рудельбахъ и десятки другихъ старинныхъ и новйшихъ біографовъ.}.
Слдомъ за Лоренцо умеръ 25 апрля 1492 года и папа Иннокентій VIII.
На мсто этихъ людей во Флоренціи вступилъ въ управленіе Пьеро Медичи, а въ Рим былъ избранъ папою Александръ VI Борджіа.
Не мудрено, что Савонарола, а за нимъ и народъ видли въ этихъ событіяхъ начало исполненія предсказаній о приближеніи великихъ перемнъ. Савонарола даже видть вщій сонъ или виднія: руку на неб, вооруженную мечомъ, съ надписью: ‘Glaclics Dei super terrain cito et velociter — скоро и быстро опустится на землю мечъ Божій’. Онъ услыхалъ ясно многіе голоса, общавшіе добрымъ милосердіе, а злымъ наказаніе и кричавшіе о близости гнва Божія. Мечъ быстро опустился на землю, въ воздух потемнло, посыпались мечи, стрлы и огонь, раздались страшные раскаты грома, и вся земля опустошилась войной, голодомъ, заразой. Не удивительно, что этого человка Пьеро Медичи, при своемъ вступленіи на престолъ, постарался при помощи римскихъ или миланскихъ высшихъ духовныхъ лицъ выпроводить на время изъ Флоренціи. Уже въ апрл Савонарола появился проповдывать въ Пиз, а затмъ въ 1493 году въ великомъ посту мы видимъ его въ Болонь, гд произошло одно событіе, характеризующее Савонаролу. Жена суроваго болонскаго правителя Бентивогліо взяла за обыкновеніе приходить ежедневно въ церковь для слушанія проповдей Савонаролы. Но, сопровождаемая свитой придворныхъ дамъ, кавалеровъ и пажей, она приходила всегда въ половин проповди и прерывала ее своимъ шумнымъ приходомъ. Савонарола, видя нарушеніе благочестія слушателей, не выдержалъ и воскликнулъ, однажды, увидавъ входящую Бентивогліо съ ея свитою:
— Вонъ, вонъ діаволъ идетъ нарушать слово Божіе!
Бентивогліо охватило такое бшенство, что она тотчасъ же отдала приказаніе двумъ слугамъ убить Савонаролу на каедр. Но у слугъ въ ршительную минуту не. хватило мужества исполнить этотъ приказъ. Тогда она, возмущенная неслыханной обидой, нанесенной ей ничтожнымъ монахомъ, послала къ нему въ келью двухъ своихъ тлохранителей съ приказаніемъ нанести ему какое-нибудь тяжелое оскорбленіе. Савонарола принялъ ихъ съ такою твердостью и заговорилъ съ ними такимъ властнымъ тономъ, что они ушли въ полномъ смущеніи. Затмъ, прощаясь въ церкви съ народомъ, онъ сказалъ съ каедры:
— Сегодня вечеромъ я направлю мои стопы во Флоренцію со своимъ посохомъ и деревянной флягою и ночью остановлюсь въ Піанцаро. Если кто желаетъ чего-нибудь отъ меня, пусть придетъ ко мн прежде моего ухода. Но знайте, что моей смерти не отпразднуютъ въ Болонь {Villari, S. 115—116.}.
Смерть ждала его во Флоренціи.
‘Горе стран, которая въ вкъ насилія посвятитъ свои силы служенію искусствамъ, пренебрегая суровыми доблестями, которыя одн могутъ обезпечить независимость народа’,— эту великую истину высказалъ Прескотъ… {Prescott. Histoire du rè,gne de Philippe II. Paris. 1860. T. I, p. 179.} Такою страною была Италія. Лазурное небо и лазурное море, вчно цвтущіе лса и плодородныя долины, процвтаніе наукъ и искусствъ, добытыя торговлею сокровища и величавыя зданія, все влекло къ ней людей. Ученые и художники мечтали попасть въ Италію, чтобы воспользоваться въ ней дарами искусства и науки, правительства и солдаты мечтали перейти ея горы, чтобы разграбить ея сокровища. ‘Impresa d’Italia’ была грезою всхъ: дошедшихъ до вершины своего могущества турокъ, уже ступившихъ твердою ногою на европейскую почву, сломившихъ желзный деспотизмъ французовъ, умвшихъ объединиться въ сильное государство, ощутившихъ особенный подъемъ народнаго духа нмцевъ, стоявшихъ наканун реформаціи, изгнавшихъ мавровъ и присоединившихъ къ себ Арагонію и Кастилію испанцевъ, уже узнавшихъ, подобно аргонавтамъ, прелести путешествій за золотымъ руномъ въ чужія страны, къ услугамъ же всхъ этихъ народовъ стояли тогдашніе солдаты-добровольцы Европы — швейцарцы, готовые за деньги служить всмъ и каждому и убивать всякаго, кого имъ прикажутъ {Villari, S. 142.}. Италія же, вчно бушевавшая у себя дома, не имла ни войска, годнаго къ боле серьезной войн, ни военныхъ способностей, которыя развиваются суровой военной практикой, Этого мало. Она переживала страшное время упадка народнаго духа — переживала періодъ, когда лучшіе ея сыны, недовольные существовавшимъ ходомъ длъ, въ какомъ-то ослпляющемъ отчаяніи ждали спасенія именно отъ иноземцевъ. Когда 25 января въ 1494 году умеръ sine lux, sine crux — безъ креста, безъ свта — не доброй памяти неаполитанскій король Фердинандъ, иноземцы должны были явиться въ Италію въ лиц французовъ, предводительствуемыхъ хилымъ уродцемъ, невжественнымъ до безграмотности, сластолюбивымъ до неприличія королемъ Карломъ VIII или, врне, вертвшими имъ, какъ игрушкой, Этьенномъ де Веръ, прежде камердинеромъ, а теперь герцогомъ де Бокэръ, и Гильомомъ Бриссонэ, прежде мелкимъ торговцемъ, а теперь генераломъ и министромъ финансовъ. Предлогомъ для похода въ Италію были наслдственныя права Карла VIII на неаполитанскій престолъ. Прибытіе въ страну сорока шести тысячъ иноземнаго войска не могло сулить стран особеннаго благополучія. Такія лица, какъ герцогъ изъ лакеевъ и министръ финансовъ изъ мелочныхъ лавочниковъ, управлявшіе государственными длами, тоже не способны были возбуждать надеждъ на спасеніе страны. Про короля же можно было сказать одно: въ Ліон онъ такъ веселился, что вс начинали сомнваться, перейдетъ ли онъ Альпы, когда же онъ перешелъ ихъ и былъ встрченъ герцогомъ миланскимъ, выхавшимъ къ нему съ цлымъ кортежемъ дамъ, то онъ такъ увлекся наслажденіями, что вс были убждены, что дале онъ уже не двинется, онъ не могъ дале тшиться въ Асти и слегъ — одни говорили, отъ оспы, другіе утверждали, отъ той новой болзни, которая разразилась именно въ этотъ годъ, наводнила Европу и получила названіе французской {Michelet. Renaissance. Paris 1861. р. 197.}. Тмъ не мене надеждъ на французовъ было много въ Италіи, такъ она изстрадалась отъ тираніи узурпаторовъ-правителей надъ народомъ, отъ тираніи крупныхъ итальянскихъ государствъ надъ мелкими, отъ тираніи большихъ итальянскихъ городовъ надъ малыми. Вотъ одинъ крайне характерный эпизодъ прізда Карла VIII въ Пизу, подавленную Флоренціей. ‘Король вступилъ въ Пизу. Онъ направлялся, окруженный своими офицерами, къ знаменитому ‘Собору’, гд онъ хотлъ отслушать обдню. Онъ прозжалъ мимо косой пизанской колонны, мимо баптистеріи и Campo-Santo, этой чтимой всми площади, полной остатковъ древностей далекихъ среднихъ вковъ. На порог храма къ нему бросился человкъ, растерянный, похожій на безумца, онъ охватилъ короля за колни, прильнулъ къ его ногамъ. Онъ говорилъ по-французски съ большой легкостью. Король не могъ освободиться отъ него, не выслушавъ длинной его рчи. Это была исторія Пизы, самая трагическая изъ исторій Италіи,— исторія города, умершаго разомъ, въ одинъ день, когда весь его народъ былъ переселенъ въ Геную, потомъ его продали купцамъ, Медичисамъ, которые высосали его жизнь, разрушили его торговлю, заперли передъ нимъ море, сама земля, при помощи умышленной и убійственной небрежности, была превращена въ болото, исчезли каналы, начались лихорадки для окончательнаго уничтоженія народа… Тутъ говорившаго начали такъ душить рыданія, что онъ смолкъ, но вс въ оцпенніи продолжали еще слушать. Тогда онъ поднялся, страстный, въ бшенств, и изъ его устъ полились грозныя обвиненія противъ конкуренціи, жестокости лавки, которая не позволила Пиз даже добывать пропитаніе шелкомъ, шерстью, и обрекла ее умирать въ мукахъ Уголино… ‘Но благодареніе Богу, черезъ сто лтъ приходитъ свобода!’ При слов ‘свобода’, единственномъ, дошедшемъ до слуха народамъ толп грянули крики и рыданія, надорвавшіе сердца французовъ. Король повернулся, вроятно, потому, что онъ самъ плакалъ, и вошелъ въ церковь. Но его близкіе, взволнованные, смлые отъ волненія,— это еще не были куртизаны, хорошо воспитанные и выдрессированные при двор Людовика XIV — окружили его и продолжали слушать рчь пизанца. Одинъ совтникъ изъ парламента Дофина, Рабо, бывшій въ милости и приближенный къ королю, сказалъ громко: ‘Ей-Богу, государь, это достойно сожалнія! Вы должны хорошо вознаградить… Я не встрчалъ никогда людей, вынесшихъ большія несправедливости, чмъ эти люди!’ Король, ни о чемъ не думая, неопредленно отвтилъ, что онъ думаетъ то же. Рабо оставилъ его, вернулся на паперть, гд еще тснился народъ, и крикнулъ: ‘Дти, французскій король даетъ вашему городу вольности!’ ‘Да здравствуетъ Франція, да здравствуетъ свобода!’ Вс бросились къ мосту черезъ Арно. Огромный флорентійскій левъ, помщавшійся здсь на колонн, былъ снесенъ, какъ ураганомъ, и внизъ головой полетлъ въ рку. Безъ всякаго умысла, въ полномъ невдніи король разршилъ великій процессъ вка. Это былъ процессъ между Пизой и Флоренціей, это былъ процессъ между подчиненными городами и столицами {Michelet, рр. 207—208.}. Пизанцы привтствовали въ лиц французовъ освободителей отъ тираніи Флоренціи, флорентійцы видли въ французахъ освободителей отъ тираніи Медичисовъ.
Во Флоренціи творилось нчто необыкновенное. Пьеро Медичи, усмотрвъ, что флорентійцы не намрены поддерживать его союзъ съ Неаполемъ, поспшилъ съ повинной къ французскому королю въ сопровожденіи нсколькихъ пословъ и, не спрашивая никого, какъ низкій растерявшійся трусъ, самъ предложилъ Карлу VIII въ полное распоряженіе на все время войны вс тосканскія крпости, при чемъ надавалъ разныхъ общаній относительно поддержки французовъ войсками и деньгами. Это было больше, чмъ могли ждать и требовать сами французы. Возмущенные послы въ полномъ негодованіи оставили Пьеро Медичи и Карла VIII и вернулись во Флоренцію. Страшная буря поднялась въ город, когда здсь разнесся слухъ, что Пьеро Медичи предалъ всю республику въ руки Карла VIII. Бушующая чернь поднялась со всхъ сторонъ, бросая мастерскія и лавки, готовясь разнести все. Это была стихійная буря. въ. город былъ только одинъ человкъ, который могъ усмирить ее словомъ. Это былъ Савонарола, и онъ, волей-неволей, неожиданно для самого себя, явился передъ бушующей толпой, простирая въ воздух руки и призывая всхъ къ любви и единенію. Толпа стихла, воздержалась отъ насилій, отъ грабежа, покорная любимому проповднику. Тогда проснулась, униженная Медичисами, почти устраненная отъ управленія страною сеньорія и собралась для совщанія. Было ршено отправить новое посольство къ Карлу VIII, которое должно было заявить, что Флоренція готова была принять съ достодолжными почестями французскаго короля, какъ друга, но не какъ покорителя страны. Въ посольств принужденъ былъ принять участіе опять-таки Савонарола, котораго глубоко уважалъ, почти боялся Карлъ VIII, знавшій о пророчествахъ Савонаролы насчетъ прихода ‘новаго Кира’. Посольство похало къ королю, Савонарола, по своему обычаю, пошелъ пшкомъ. Узнавъ о посольств, Пьеро Медичи опять испугался, тотчасъ же пообщалъ королю дать двсти тысячъ дукатовъ, а самъ поскакалъ во Флоренцію, предчувствуя, что тамъ происходитъ что-то недоброе, и приказавъ по дорог своему свояку Паоло Орсини собрать войско. Во Флоренціи онъ былъ холодно встрченъ сеньоріей, давшей ему понять, что онъ уже лишился прежняго значенія. Пьеро Медичи попробовалъ силой занять прежнее свое положеніе и наткнулся на возмущеніе черни. Народъ и уличные ребятишки преслдовали его свистками и гиканьемъ. Въ это время начальникъ полиціи попробовалъ со своими людьми защитить преслдуемаго Пьеро Медичи. Чернь обезоружила полицейскій конвой, и полицейское вооруженіе послужило ей первымъ оружіемъ при завоеваніи свободы. Пьеро Медичи, какъ и въ другихъ случаяхъ, оказался все тмъ же трусомъ и бжалъ, какъ безумный, изъ Флоренціи, оставивъ въ ней и своего брата-кардинала, и свои сокровища. Кардиналъ Джіованни Медичи оказался хладнокровне и бжалъ изъ города позже брата, переодвшись простымъ монахомъ и припрятавъ предварительно свои драгоцнности въ монастыр Санъ-Марко. Сеньорія назначила цну за головы Пьеро и Джіованни Медичи, а народъ принялся за грабежъ, срывая гербы съ надписью ‘Медичи’ и замняя это слово словомъ ‘Popolani’. Въ это время вернулись полные безнадежности флорентійскіе послы отъ Карла VIII, принявшаго ихъ сухо и почти враждебно, такъ какъ ему улыбались боле выгодныя предложенія Пьеро Медичи. Флорентійцы упади духомъ. Но пока они выслушивали горькіе разсказы пословъ и соображали, что длать, въ лагерь французскаго короля пришелъ худой, испостившійся монахъ, это былъ Савонарола. Онъ прошелъ сквозь густыя толпы солдатъ прямо въ королю, окруженному своей свитой, и сильнымъ голосомъ повелительнымъ тономъ заговорилъ: ‘Христіаннйшій король! Ты орудіе въ рук Господа, посылающаго тебя, чтобы освободить Италію отъ ея страданій, какъ я уже предсказывалъ это въ теченіе многихъ лтъ, и чтобы преобразовать церковь, лежащую въ униженіи. По если ты не справедливъ и не милосердъ, если ты не станешь уважать и цнить городъ Флоренцію, его женъ, его дтей и его свободу, если ты забудешь дло, къ которому призвалъ тебя Господь, то Онъ изберетъ другого для выполненія Его воли. Тогда Онъ наложитъ на тебя свою гнвную десницу и смиритъ тебя страшными наказаніями. Это возвщаю я теб по повелнію Господа’. Карлъ VIII и его свита выслушали эту рчь съ глубокимъ уваженіемъ къ проповднику, и Флоренція съ этой минуты могла надяться на лучшее отношеніе къ ней французскаго короля…
Торжество възда во Флоренцію Карла VIII имло странный характеръ: этотъ ‘союзникъ’ усплъ уже допустить возстаніе городовъ, подвластныхъ Флоренціи, и възжалъ въ нее на боевомъ кон, съ копьемъ у бедра, что означало, что онъ ‘побдитель’, флорентійцы тоже со своей стороны разукрасили городъ коврами и цвтами, а въ домахъ спрятали ‘на всякій случай’ вооруженныхъ людей, готовыхъ по первому призыву побить союзниковъ. Не лучше были и переговоры: Карлъ VIII попробовалъ заговорить о возвращеніи Пьеро Медичи и предложилъ Флоренціи невозможныя условія, уполномоченные города со своей стороны желали какъ можно дешевле купить его Протекторатъ флорентійской свобод, на улицахъ въ это время дошло до открытой стычки французскихъ и флорентійскихъ солдатъ, а во дворц Медичисовъ, гд помстился Карлъ VIII, обмнивались угрозами — ‘мы прикажемъ трубить въ трубы’, гнвно воскликнулъ король, а флорентійскій патріотъ Коппони говорилъ: ‘а мы велимъ звонить набатъ въ колокола’. Наконецъ, пришли къ заключенію, что республика и король будутъ добрыми друзьями, оказывая другъ другу взаимную помощь, король будетъ носить титулъ возстановителя и защитника флорентійской свободы, въ три срока ему выплатятъ крупную сумму денегъ и на два года оставятъ за нимъ флорентійскія крпости, если война съ Неаполемъ не окончится раньше. При этомъ пришлось еще разъ обратиться къ тому же Савонарол, чтобы онъ поторопилъ короля поскорй выхать изъ Флоренціи, гд, каждую минуту ждали столкновенія съ французами. Король и его приближенные ограбили сокровища дворца Медичисовъ и городъ проводилъ съ великой радостью покровителей своей свободы. Тотчасъ же былъ созванъ весь народъ для выбора, по старому обычаю, двадцати ‘аккапніатори’ или ‘центральныхъ уполномоченныхъ’, которые и должны были по выбору назначать людей на т или другія должности. Но флорентійцы давно отвыкли отъ самоуправленія и двадцать новичковъ, выбранныхъ изъ разныхъ сословій и не сходныхъ въ мнніяхъ, явились вполн безсильными на первыхъ же порахъ и не могли согласиться. между собою даже при выбор. должностныхъ лицъ. Прежде чмъ освоились эти выборные со своимъ положеніемъ, явилась уже мысль о замн ихъ новыми лицами, явилось въ то-.же время и сознаніе, что старыя республиканскія формы отжили свой вкъ и должны быть замнены новыми, за выработку которыхъ и засли стоящіе во глав управленія люди. Рядомъ съ этимъ начались усиленныя интриги партій и возсталъ грозный призракъ безденежья въ ту минуту, когда деньги нужны были и для уплаты общанныхъ суммъ французамъ, и для подавленія возстаній въ подчиненныхъ Флоренціи городахъ, слдовавшихъ примру Пизы. Все это не могло не испугать богатыхъ людей, промышленниковъ и торговцевъ, и они встали въ ожидательное положеніе: широкая жизнь, производительность, торговля, все вдругъ какъ бы замерло, и рабочій народъ шлялся безъ дла по улицамъ, то тутъ, то тамъ стоналъ отъ, голода и порою грозилъ бунтомъ, благо въ воздух вяло возстаніями и безпорядками, охватившими подчиненные Флоренціи города. Насталъ одинъ изъ тхъ повторяющихся нердко въ исторіи моментовъ, когда обуздываютъ чернь и спасаютъ отъ ея стихійной бури не политики, не ученые, не военные, а люди высокіе по нравственности и на словахъ, и на дл, воодушевленные пламенные патріоты, Минины и Жанны д’Аркъ, около которыхъ еще при ихъ жизни создаются народомъ легенды о нихъ. Однимъ изъ такихъ людей былъ Савонарола. Обстоятельства, помимо его желанія, принуждали его поднять голосъ, и онъ заговорилъ снова: ‘Откажитесь отъ роскоши и тщеславія, продайте излишнія вещи и раздайте бднымъ. Граждане, позвольте намъ собирать милостыню во всхъ церквахъ для бдныхъ въ город и въ храм. Употребите на нихъ, хотя на одинъ годъ, деньги пизанскаго университета, и если итого мало, то позвольте наложить руку на сосуды и украшенія церквей. Я сдлаю это первый… Но прежде всего составьте законъ, повелвающій открыть лавки, и дайте работу народу, лежащему теперь праздно на улицахъ… Воспойте Господу псню новую!.. Господь желаетъ, чтобы все обновилось, чтобы все прошлое уничтожилось, чтобы ничего не осталось отъ дурныхъ обычаевъ, дурныхъ законовъ и дурного правительства. Теперь пришло время, когда слова должны уступить мсто дламъ и благочестіе пустымъ церемоніямъ. Господь говоритъ: ‘Я былъ голоденъ и вы не накормили Меня, Я былъ нагъ и вы не одли Меня’. Но Онъ не говорилъ: ‘вы Мн не построили красивыхъ церквей и красивыхъ монастырей’. Онъ считаетъ только дла любви. Любовью вы должны обновить все’ {Villari, S. 193.}. Такъ какъ правители продолжали бездйствовать, а новые законы не могли создаться однимъ взмахомъ пера, народъ же находился въ страшномъ положеніи, то Савонарола волей-неволей выступилъ настоящимъ политическимъ дятелемъ и изложилъ свои взгляды на этотъ предметъ. Эти взгляды были возвышенны, но усвоить ихъ и провести въ жизнь, къ сожалнію, могли не флорентійцы того времени, а разв какія-нибудь идеально совершенныя существа, какой-нибудь народъ, состоявшій сплошь изъ Савонаролъ. Онъ считалъ республиканскую форму правленія единственною пригодною для Флоренціи системою. Каждый, кто захватилъ бы во Флоренціи власть въ свои руки, явился бы узурпаторомъ, то-есть страшнйшимъ изъ тирановъ. Чтобы устроить республику, флорентійцы должны очистить свои сердца, бдительно слдить за общимъ благомъ и забыть свои частные интересы. Сдлавъ это, Флоренція дастъ толчокъ къ реформ во всей Италіи. Реформа должна начаться съ духовной области: эта область выше матеріальной стороны. Мірское благо должно быть слугою нравственнаго и религіознаго блага, отъ котораго оно зависитъ. ‘Государства, кокъ говорятъ, не управляются молитвою ‘Отче нашъ’, но это говорятъ враги Бога и общаго блага’. ‘Очистивъ сердца, улучшивъ свои стремленія, предавъ осужденію игру, развратъ и клятвы’, нужно приложить руку къ созданію законовъ, сперва въ общемъ наброск, а потомъ приступить къ разработк частностей и улучшеній. Общій набросокъ долженъ состоять изъ слдующаго: никто не получаетъ должности или обязанности помимо общаго собранія, которое одно создаетъ и власть, и законы. Лучшая форма управленія для города — большой совтъ на образецъ венеціанскаго. Весь народъ долженъ собраться подъ предводительствомъ шестидесяти гонфалоньеровъ — знаменоносцевъ, каждый изъ этихъ отдловъ составитъ планъ закона, изъ нихъ знаменоносцы выберутъ четыре лучшихъ и представятъ сеньоріи, которая посл торжественной молитвы, въ свою очередь, выберетъ изъ этихъ проектовъ лучшій. Въ Венеціи нтъ ни безпорядковъ, ни заговоровъ съ той поры, какъ ею правитъ большой совтъ. Каждое сколько-нибудь видное мсто должно быть выборнымъ. Налоги должны быть пересмотрны, такъ какъ они обременительны, и въ то же время государство нуждается {Villari, S. 194—197.}. Наконецъ, собравъ въ соборъ всхъ властей и народъ, Савонарола высказалъ слдующіе четыре пункта новаго положенія длъ: ‘Страхъ Божій и возстановленіе добрыхъ нравовъ, любовь къ демократическому законодательству и къ общему благу съ забвеніемъ частныхъ выгодъ, общая амнистія всмъ друзьямъ прежняго порядка, приговореннымъ къ денежнымъ пенямъ, и снисхожденіе къ государственнымъ должникамъ, установленіе правительства на широчайшемъ основаніи, чтобы вс граждане принимали участіе въ управленіи городомъ’.
‘Consiglio Grande at modo veneziano’ — эти слова съ этой минуты сдлались лозунгомъ всего флорентійскаго народа.
Началась законодательная работа, которая, казалось, совершалась во всхъ мелочахъ подъ диктовку проповдей Савонаролы: итальянскіе ученые говорятъ, что ни одна изъ законодательныхъ работъ, происходившихъ во все долгое существованіе Флоренціи, не отличалась такою стройностью и серьезностью, какъ эта работа. Прежде всего былъ установленъ ‘большой совтъ’ — ‘Consiglio Maggiore’, куда могли войти членами вс ‘cittadini beneficiati’, которымъ исполнилось двадцать девять лтъ, этихъ гражданъ набралось во всей Флоренціи не боле 3,200 человкъ и они должны были, раздлившись на три части, засдать по шести мсяцевъ, управляя страною. Для признанія собранія законнымъ требовалось, чтобы въ засданіи было не мене двухъ третей членовъ. ‘Для поощренія юношей и пробужденіе среди гражданъ доблестныхъ мужей’ каждые три года въ собраніи избирались 60 гражданъ изъ не ‘beneficiati’ и 24 молодыхъ человка двадцатичетырехъ-лтняго возраста. Съ 15 января слдующаго года долженъ былъ составиться ‘совтъ восьмидесяти’, состоящій изъ восьмидесяти гражданъ не моложе сорока лтъ, обновляющійся каждые шесть мсяцевъ и служащій совтникомъ сеньоріи, которая собираетъ его не мене раза въ недлю. Великій совтъ и совтъ восьмидесяти являлись какъ бы парламентомъ и сенатомъ. Каждый новый законъ долженъ былъ представляться сеньоріи, ея предсдателямъ, мнявшимся каждые три дня, потомъ совту восьмидесяти и затмъ великому совту. Такъ какъ существовавшіе законы города страдали неясностью и противорчіями, то было избрано извстное количество гражданъ для пересмотра и приведенія въ порядокъ законовъ. Въ то же время избрана была комиссія изъ десяти гражданъ для пересмотра налоговъ, денежныхъ штрафовъ и тому подобнаго. Уже 5 февраля 1495 года былъ введенъ поземельный налогъ или ‘десятина’, какъ онъ былъ названъ законодателями. Все это совершалось по той программ, которую послдовательно начертывалъ Савонарола въ проповдяхъ. Особенно сильно настаивалъ онъ на необходимости общаго умиротворенія и амнистіи, зная, какъ несправедливо распоряжались партіи свободой, состояніемъ и жизнью враговъ. Не будучи поборникомъ несчастной теоріи непротивленія злу, онъ былъ поборникомъ такой же несчастной въ практическомъ отношеніи теоріи непротивленія зломъ. Законодатели издали законъ, согласный съ его требованіями: простили всхъ за старыя преступленія и дали права осуждаемымъ сеньоріей или совтомъ восьмидесяти апеллировать въ теченіе четырнадцати дней передъ великимъ совтомъ. При этомъ законодатели уклонились отъ желанія Савонаролы, чтобы апеллировали къ совту восьмидесяти, а не къ масс часто неопытныхъ членовъ великаго совта. Эту мру отстаивали особенно сильно дальновидные враги Савонаролы и лотомъ оказалось, что они очень умло составили планъ будущихъ козней противъ него. Самъ Савонарола въ этотъ день провозглашенія всеобщаго примиренія молчалъ, хотя въ его слдовавшей за этимъ событіемъ проповди послышалась извстная горечь. Коснувшись преступленій и амнистіи, принялись за преобразованіе юстиціи вообще и снова подняли, между прочимъ, значеніе ‘Casa della Mercatanzia’, торговаго трибунала, пришедшаго въ упадокъ при Медичисахъ. Издано было и постановленіе о выбор сеньоріи, составъ которой мнялся черезъ каждые два мсяца. Дальнйшее существованіе при этихъ законахъ аккаппіатари и парламентовъ потеряло смыслъ, и они сошли со сцены. Савонарола придавалъ этому большое значеніе, такъ какъ созывомъ парламентовъ пользовались Медичисы, когда надо было посильне забрать власть въ свои руки. Савонарола сталъ проповдывать устройство ‘Monte di Pietа’, совтуя каждому, особенно женщинамъ, пожертвовать на. это дло все лишнее, нести на него не гроши, а червонцы. Народъ нуждался и долженъ былъ занимать деньги у евреевъ, платя по 32 1/2 процента на капиталъ и уплачивая, кром того, проценты на проценты, такъ что взятые въ долгъ 100 червонцевъ черезъ 50 лтъ возрастали до баснословныхъ суммъ {Villari, S. 293.}. Еще при Лоренцо Медичи фра Бернардино-да-Фельтре проповдывалъ о необходимости устроить ‘Monte di Pieta’, но евреи подкупили правителей и фра Бернардино былъ изгнанъ изъ Флоренціи. Къ апрлю 1496 г. Савонарол удалось осуществить и эту идею: заемщики должны были платить за ссуды 6 процентовъ, при чемъ они должны были давать только клятву, что ‘на занятыя деньги они не будутъ играть’.
Свободная Флоренція была окончательно организована въ одинъ годъ и на платформ палаццо сеньоріи можно было но праву поставить принадлежавшую Медичисамъ статую знаменитаго скульптора Донателло Юдиь, убивающую Олоферна, какъ символъ побды свободы надъ тираніей. Подъ статуей была помщена знаменательная надпись:
Exemplum salutis publicae cives posuere MCCCCXCV.
Несмотря на прекрасно составленный планъ республиканскаго управленія, Савонарола не былъ ни спокоенъ, ни радостенъ. Его проповди были скорбны и, исполненный какимъ-то пророческимъ духомъ, видвшій мрачныя виднія, онъ въ крайнемъ экстаз пророчилъ дурной конецъ Флоренціи и всей Италіи, ‘если люди не исправятся и не покаятся’. Намъ нечего пускаться въ разсужденія о томъ, былъ ли данъ Савонарол свыше даръ пророчества, въ который онъ, всегда искренній, глубоко врилъ самъ и еще боле врили приближенные къ нему монахи, въ род страстнаго фра Доменико и мистика фра Сильвестро, мы только должны остановиться на томъ, что, и помимо пророческаго дара, умному человку можно было предвидть, что испорченное флорентійское общество было неспособно воспользоваться данной ему прекрасной формой правленія. Забыть свои личные интересы, возвыситься до безкорыстнаго патріотизма, самоотверженно послужить благу своихъ ближнихъ — все это было подвигомъ, а подвиговъ нельзя требовать отъ всей массы людей и притомъ людей, испорченныхъ въ конецъ долголтней тираніей, пороками, развратомъ. Это, по большей части, упускаютъ изъ виду вс реформаторы… Снаружи установилось правильное республиканское правленіе, внутри шла подпольная борьба партій: ‘срые’ мечтали о возвращеніи Пьеро Медичи, ‘бснующіеся’ жаждали аристократическаго республиканскаго правленія, стремясь къ репрессивнымъ мрамъ противъ Медичисовъ и ненавидя ‘блыхъ’, то-есть мирныхъ послдователей Савонаролы, которыхъ они презрительно называли ‘плаксами’ — ‘piagnoni’. Представители партій хорошо понимали, что прежде всего нужно побдить Савонаролу, чтобы дйствовать съ развязанными руками: онъ далъ Флоренціи чисто народное республиканское правленіе, онъ подавляетъ умы своими проповдями, онъ покоряетъ сердца предсказаніями о будущемъ, это не простой правитель, а ‘святой’ въ глазахъ массы, и потому бороться съ нимъ трудно. Первою вылазкою противъ него было обвиненіе его духовными лицами за то, что объ вмшивается въ свтскія дла, но обвиненіе это пало само собою, такъ какъ въ священномъ писаніи не было запрещенія духовнымъ лицамъ управлять свтскими длами, да кром того во Флоренціи была масса примровъ, доказывающихъ благотворное вліяніе духовныхъ лицъ на мірское управленіе: кардиналъ Латину съ, Петръ Мученикъ, Катерина Сіенская, Антонинъ.— все это были х святые защитники Флоренціи. Затмъ воспользовались проповдью Савонаролы о необходимости церковной реформы: въ этой проповди Савонарола говоритъ, что гнвъ Божій виситъ надъ князьями и прелатами церкви. Проповдь напечатали, распространили по Италіи и добились въ Рим приказанія, чтобы Савонарола шелъ проповдывать въ Лукку Удаливъ его изъ Флоренціи, враги могли уничтожить начатое имъ дло. Савонарола покорился панскому приказанію я прочелъ четыре проповди, прощаясь съ прихожанами и заклиная ихъ быть единодушными, продолжать развитіе народнаго управленія, жертвовать излишнимъ для бдныхъ. Слушатели были глубоко потрясены, плакали и въ Римъ полетли просьбы объ оставленіи Савонаролы во Флоренціи на постъ. Папа-взялъ назадъ свой указъ и позволилъ Савонарол остаться во Флоренціи на постъ. Савонарола сталъ проповдывать о нравственной жизни. Только нравственно возродившіеся люди могли спасти республику. Истинная дружба, основанная на правдивости, честности и добродтели, сущность свободы и горькое положеніе рабовъ страстей, единодушіе гражданъ, дающее силу обществу, любовь и милосердіе, на которыхъ должно созидаться общество, высокое призваніе женщинъ поддерживать патріотизмъ въ мужчинахъ и вскармливать грудью, воспитать дтей-гражданъ, вотъ главная сущность проповдей, съ которыми обратился Савонарола къ флорентійцамъ въ великомъ посту 1495 года. Исхудалый, полу-больной, съ горящими глазами, съ благостнымъ выраженіемъ лица, съ страстной рчью, прерываемой слезами, онъ довелъ толпу до послдней степени увлеченія: женщины, одтыя просто и скромно, несли свои драгоцнности въ даръ для раздачи бднымъ, брачущіеся давали обты воздержанія и цломудрія, молодежь перестала кутить, смолкли свтскія псни, рабочіе въ праздничные дни засли за чтеніе библіи, церкви были полны народа, вс стремились возможно чаще исповдываться и, наконецъ, дло дошло до того, что купцы и банкиры приносили въ жертву бднымъ нечестно пріобртенныя деньги {Villari, S. 260.— Perrens, рр. 146—154.}.
— Плаксы! молельщики! смиренники! опущенныя головы!— осыпали ихъ насмшками ‘бснующіеся’, выходя изъ себя отъ злобы на Савонаролу.
А изъ окрестностей Флоренціи цлыя массы народа стекались послушать знаменитаго проповдника и въ монастырь Санъ-Марко, гд, вмсто пятидесяти монаховъ, теперь уже было двсти тридцать восемь монаховъ, въ монахи вступали дти знатныхъ фамилій, ученые, профессора, литераторы, врачи.
Эти быстрые результаты проповдей Савонаролы должны были радовать великаго проповдника, но участь народовъ и государствъ зависитъ отъ множества самыхъ разнообразныхъ причинъ, предотвратить которыя нельзя никакими проповдями. Опасность ждала Флоренцію не отъ внутреннихъ неурядицъ и интригъ, а отъ чисто вншнихъ событій. Безумное предпріятіе французовъ, какъ и слдовало ожидать, кончилось не меньшимъ безуміемъ. Лодовико Сфорца призвалъ Карла VIII придти въ Италію для предъявленія правъ анжуйскаго дома на неаполитанскій престолъ. ‘Этотъ безумный проектъ, по замчанію одного стараго писателя, былъ съ поспшностью принятъ французскимъ совтомъ, скучавшимъ среди мира, не имя способностей извлечь изъ него пользу… Едва ршивъ вопросъ о предложенномъ Сфорцою предпріятіи, стали торопливо длать къ нему приготовленія или, врне сказать, но имли даже терпнія сдлать ихъ передъ походомъ въ Италію… Недоставало даже денегъ, настолько недоставало, что уже при вступленіи въ Ломбардію Карлъ VIII былъ доведенъ до горькой необходимости заложить брильянты, одолженные ему герцогиней Савойской и маркизой Монферра… Съ первыхъ же дней посл прибытія въ Неаполь, Карлъ VIII бжалъ съ поспшностью изъ этого города, проходя съ трудомъ по Италіи, гд онъ считалъ себя какъ бы плнникомъ, и даже блестящая побда при Форново выигралась, казалось, только затмъ, чтобы король могъ свободне бжать въ свое государство’ {L’abb de Mably. Collection complè,te des oeuvres. Paris. 1794—1795. T. III, pp. 69—73.}. Неаполитанцы въ это время уже думали о возвращеніи на престолъ арагонской династіи. Въ остальной Италіи тоже началось броженіе противъ французовъ и, за исключеніемъ флорентійцевъ, вс итальянскія государства заключили союзъ для изгнанія иноземцевъ. Дло сдлалось быстре, чмъ можно было ожидать. Когда Карлъ VIII, оставивъ Неаполь, направился въ обратный путь, лежавшій черезъ Флоренцію, онъ, какъ всегда, безтактный и легкомысленный, захватилъ съ собою Пьеро Медичи. Какъ только дошелъ до Флоренціи слухъ объ этомъ, флорентійцы поднялись, какъ одинъ человкъ: вооружились вс, мужчины, женщины, дти, вс улицы забаррикадировали, дома обратились въ крпости.Дло не могло обойтись безъ помощи Савонаролы, и онъ снова отправился на свиданіе съ Карломъ VIII. Грозя ему на словахъ и въ письмахъ гнвомъ Божіимъ, онъ усплъ отвратить отъ Флоренціи опасность нашествія. французовъ, которые, повеселившись въ Пиз, миновали Флоренцію и ушли во Францію. Но онъ не могъ такъ легко справиться съ итальянскими владтелями, заключившими союзъ противъ французовъ. Они негодовали на Флоренцію, которая была союзницей Франціи, негодовали на ея республиканское правленіе, негодовали на изгнаніе ею Пьеро Медичи, который теперь собралъ, при помощи Вирджиніо Орсини, войско и готовился завоевать Флоренцію. Савонарола снова вошелъ на каедру и началъ говорить о политик, призывая народъ къ борьб противъ тирана. Голова Пьеро Медичи и голова его брата Джіульяно были оцнены. Энергично собрали флорентійцы войско, и Пьеро Медичи былъ окруженъ со всхъ сторонъ врагами: истративъ вс деньги и потерявъ даромъ время, лишенный своевременной поддержки со стороны желавшихъ его возвращенія во Флоренцію союзниковъ, онъ долженъ былъ снова пуститься въ бгство и прибылъ въ Римъ. Герцогъ миланскій Лодовико Сфорца, одинъ изъ величайшихъ интригановъ того времени, агитировавшій и за французовъ, и противъ нихъ, былъ ненавистникомъ Пьеро Медичи и потому интриговалъ противъ него, но въ то же время онъ еще боле ненавидлъ обличителя князей — Савонаролу и держалъ руку ‘бснующихся’, стремясь низвергнуть флорентійскую демократическую республику и, въ конц-концовъ, надясь завладть самой Флоренціей. Этотъ-то человкъ и началъ вести подпольную интригу противъ Савонаролы, стараясь вооружить противъ послдняго папу. Изъ Флоренціи и Милана стали приходить въ Римъ письма, въ которыхъ Савонарола описывался, какъ противникъ духовенства и самого папы. Братъ Лодовико Сфорцы — кардиналъ Асканіо Сфорца и фра Маріано да Дженнаццано были главными орудіями интриги въ Рим. Возбужденный противъ Савонаролы Александръ VI — этотъ тайный убійца и отравитель — очень нжнымъ письмомъ пригласилъ Савонаролу въ Римъ, чтобы ‘при помощи его лучше узнать волю Божію’. Нжный тои’ прикрывалъ замыселъ убить Савонаролу на дорог или засадить его въ крпость Св. Ангела въ Рим. Друзья совтовали Савонарол не здить въ Римъ, ради безопасности жизни и сохраненія цлости юной республики. Къ счастью, уже за нсколько дней до полученія папскаго посланія, Савонарола объявилъ съ каедры, что его здоровье не позволяетъ ему на нкоторое время проповдывать. Получивъ посланіе папы, онъ могъ сослаться на тяжкій недугъ, мшающій ему идти въ Римъ. Савонарола, такъ какъ хитрость не была изъ числа его добродтелей, отвтилъ пап откровенно и безъ увертокъ, что онъ самъ желалъ бы постить святой городъ, но у него такъ много враговъ, что онъ ежеминутно опасается за свою жизнь даже здсь, а между тмъ, созданное имъ демократическое управленіе еще не окрпло и требуетъ его поддержки въ виду различныхъ враждебныхъ партій, какъ только будетъ у него возможность, онъ самъ поспшитъ въ Римъ {Meier. S. 96—98}. Прошло нсколько мсяцевъ, и въ монастыр Св. Креста, бывшемъ въ натянутыхъ отношеніяхъ съ монастыремъ Санъ-Марко, получилось посланіе папы, приказывавшее препроводить въ Римъ ‘нкоего фра Джироламо’, распространяющаго ложныя ученія. Затмъ явилось третье посланіе папы, запрещавшее Савонарол проповдывать. Теперь дло шло уже не о борьб на почв политики, а на почв религіозныхъ воззрній: Савонарола является еретикомъ. Какъ было бороться тутъ противъ папы? Одинъ изъ кардиналовъ Санъ-Пьеро въ Винкул, восшедшій потомъ на папскій престолъ подъ именемъ Юлія II, уже давно проповдывалъ о необходимости созванія собора, такъ какъ папа Александръ VI достигъ престола подкупомъ. Карлъ VIII, къ которому приставалъ кардиналъ Санъ-Пьеро съ требованіями созванія собора, былъ согласенъ, что слдуетъ созвать соборъ. Савонарола ухватился за эту мысль и тоже вступилъ съ Карломъ VIII въ переписку по этому длу. Больной, озабоченный несчастіями, постигшими въ это время его горячо любимую имъ семью, лишенный права проповдывать, Савонарола не безъ тяжелаго чувства узналъ, что ‘бснующіеся’ готовятся справить карнавалъ 1496 года такъ, какъ справлялись карнавалы при Медичисахъ, когда разгулу, безпутству и цинизму не было предловъ. Бороться противъ карнавальныхъ распутствъ пробовали многіе, но вс попытки оставались безуспшными. Страннымъ образомъ карнавалъ сдлался особенно дорогимъ для дтей и подростковъ: они безцеремонно загораживали большими жердями улицы, нагло требуя отступныхъ денегъ отъ веселящейся толпы, проматывали эти деньги въ кутежахъ къ вечеру, вечеромъ зажигали огни на площадяхъ, плясали и пли вокругъ костровъ и, въ конц-концовъ, начинали сражаться бросаньемъ каменьевъ, при чемъ бывали всегда и убитые. Все это можетъ показаться почти невроятнымъ, если мы не напомнимъ, что во Флоренціи ‘дтьми’ назывались молодые люди почта до двадцати лтняго возраста. Савонарола предпринялъ ‘преобразованіе дтей’, видя въ нихъ будущихъ гражданъ, которымъ придется поддерживать созданную имъ республику. Но отмняя карнавала, онъ превратилъ его въ духовное празднество: на перекресткахъ, гд дти загораживали путь жердями, воздвиглись маленькіе алтари, у которыхъ дти собирали попрежнему деньги, но эти деньги должны были идти не на кутежъ, а на бдныхъ. Вмсто грязныхъ псенъ для дтей составились духовные гимны, написанные самимъ Савонаролой, принявшимся снова за стихи, и поэтомъ Джироламо Бенивіени. Чтобы ввести большій порядокъ въ дло, Савонарола поручилъ своему товарищу фра Доменико собрать дтей и назначить изъ ихъ среды предводителей, которые и отправились къ сеньоріи объяснить затянное предпріятіе. Поощренные сеньоріей и гордые своимъ избраніемъ, подростки серьезно принялись за дло. Хотя карнавалъ былъ, по обыкновенію, довольно шумнымъ, но уже ребятишки не кутили и не дрались каменьями, собравъ до трехсотъ дукатовъ на-бдныхъ. Въ послдній день карнавала устроена была процессія изъ дтей, которыхъ было до десяти тысячъ: они пли гимны и направлялись къ собору, чтобы вручить ‘попечителямъ’ бдныхъ собранныя деньги. Массы народа собрались поглазть на невиданное зрлище, большинство ликовало, прославляя новую затю Савонаролы. Въ Рим нашлись люди, выхлопотавшіе между тмъ у папы позволеніе Савонарол снова проповдывать. Одинъ доминиканецъ, которому папа поручилъ разсмотрть проповди Савонаролы, даже пришелъ къ тому заключенію, что эти проповди не только не слдуетъ запрещать, но нужно дать за нихъ проповднику званіе кардинала. Папа принялъ совтъ и черезъ одного посланца-доминиканца предложилъ Савонарол кардинальскую шапку, ‘если онъ измнить тонъ своихъ проповдей’. Это была новая ловушка папы-предателя. Савонарола былъ такъ возмущенъ предложеніемъ, что могъ сказать посланцу папы одно:
— Приходите на мою слдующую проповдь и вы услышите мой отвтъ Риму.
Не легко было добраться теперь въ соборъ на проповдь Савонаролы: не только церковь наполнялась слушателями, но кругомъ нея былъ выстроенъ высокій амфитеатръ, наполнявшійся сплошь почти исключительно дтьми и подростками, которые являлись теперь постоянными слушателями Савонаролы и къ которымъ онъ часто сталъ обращаться въ проповдяхъ, заботясь о воспитаніи новыхъ людей для новой республики. Далеко не въ безопасности, окруженный вооруженными приверженцами, пробирался онъ къ собору, такъ какъ его уже намревались убить ‘бснующіеся’ и носились слухи о подосланныхъ къ нему, Лодовикомъ Сфорцой убійцахъ. Въ первой же проповди онъ высказалъ мысль, что догматы церкви непогршимы, но что можно и даже должно не исполнять произвольныхъ приказаній высшихъ, если эти приказанія противорчатъ христіанской любви Евангелія: это ученіе есть ученіе католической церкви, омы Аквината и другихъ ея учителей и папъ. Вотъ почему и онъ не слушаетъ того, что противорчивъ христіанской любви и Евангелію. Зная, что его отъздъ изъ города, нуждающагося въ немъ, будетъ гибеленъ, онъ не выхалъ бы изъ города ни по чьему приказанію. Его заставили молчать, и онъ исполнилъ приказаніе, хотя оно было издано подъ вліяніемъ лживыхъ слуховъ и извтовъ. Но, видя, что многое доброе теряетъ энергію, что злые становятся смле, а дло Господне гибнетъ, онъ принялъ ршеніе, во что бы то ни стало, вернуться на свое мсто. Заканчивая проповдь, онъ обратился къ юношамъ, говоря, что они счастливы тмъ, что развиваются во дни свободы, что они не испорчены тираніей, что они привыкнутъ къ готовящейся имъ роли правителей. Его проповдь была какъ бы программой для слдующихъ проповдей. Во второе воскресенье великаго поста, вступивъ на каедру, Савонарола началъ проповдь со словъ пророка Амоса: ‘Слушайте слово сіе, телицы Васанскія, которыя на гор Самарійской,— вы, притсняющія бдныхъ, угнетающія нищихъ, говорящія господамъ своимъ: ‘Подавай, и мы будемъ пить’. ‘Кто эти телицы?’ — спрашиваетъ онъ и отвчаетъ: ‘Эти жирныя телицы — блудницы Италіи и Рима. Тысячи ихъ можно насчитать въ Рим, десять тысячъ, сорокъ тысячъ и то мало! Въ Рим этимъ ремесломъ занимаются и мужчины, и женщины’. Страстно громя пороки и обличая лицемріе, онъ замтилъ: ‘Вы испорчены въ конецъ въ рчахъ и въ безмолвіи, въ дйствіяхъ и въ бездятельности, въ вр и въ безвріи’, и главнымъ образомъ напалъ на вншній блескъ, на церемоніи, на тщеславіе церкви, лишенной истинной религіозности {Villari, II, S. 43.}. ‘Почему,— говоритъ онъ:— когда я прошу десять дукатовъ на бдныхъ — ты не даешь, когда же я прошу сто дукатовъ на часовни) Санъ-Марко — ты даешь? Потому, что въ этой часовн ты желаешь повсить свой гербъ’.Опять онъ пророчилъ Италіи гибель, если не обновится церковь, не обновятся люди. Въ послднихъ проповдяхъ этого времени, когда происходили выборы въ большой совтъ, онъ снова коснулся политики, призывалъ народъ поддерживать ‘большой совтъ’ и остерегаться возвращенія тирана, то-есть Пьеро Медичи. Обращаясь почти каждый разъ, между прочимъ, къ дтямъ въ проповдяхъ этого времени, Савонарола въ вербное воскресеніе устроилъ особую процессію дтей, которыя должны были открыть ‘Monte di Pietа’. Держа въ рукахъ распятіе, онъ обратился на площади къ народу со словами:
— Флоренція, вотъ Царь вселенной, Онъ хочетъ быть и твоимъ Царемъ! Желаешь ли ты Его?
— Да!— грянули тысячи голосовъ потрясенныхъ до слезъ гражданъ.
Затмъ дти въ бломъ одяніи въ торжественной процессіи пошли по церквамъ, распвая гимны и собирая милостыню, которая и была ими вручена избраннымъ начальникамъ ‘Monte de Pietа’.
Заканчивая проповдь великаго поста, онъ пророчески замтилъ, что концомъ его дятельности будетъ: въ общемъ побда, въ частности гибель. Предвидть гибель было не трудно: съ одной стороны тысячи народа носили, такъ сказать, на рукахъ своего проповдника, ловили каждое его слово, его проповди переводились на иностранные языки, ихъ перевели даже на турецкій языкъ для султана, а съ другой,— папа, итальянскіе князья, властолюбцы Флоренціи считали себя лично задтыми и обиженными этимъ монахомъ, мечтавшимъ и писавшимъ во времена безсовстнаго отравителя Александра Борджіи и коварнаго интригана Лодовико Сфорца ‘о простот христіанской жизни’.
Раздробленная на отдльныя государства, каждое изъ которыхъ старалось выработать свои особенности въ форм правленія и должно было, въ борьб за свое существованіе, зорко слдить главнымъ образомъ за политикой, Италія сдлалась колыбелью съ одной стороны политическихъ дятелей и съ другой — законодателей по преимуществу. Политика итальянцевъ была не безупречна. ‘Итальянцы,— говорятъ Мабли: — ослпленные своими ненавистями и своимъ честолюбіемъ, всегда льстили себя надеждою поправить эти непоправимые недостатки высшею ловкостью своего образа дйствій и, злоупотребляя хитростью и тонкостями, были приведены къ тому, что пускали въ дло, при своихъ политическихъ сношеніяхъ, только мошенничество и коварство’ {Mably, t. III, р. 68.}. Но, соглашаясь вполн съ этимъ мнніемъ, нельзя не признать, что своеобразная жизнь итальянскихъ государствъ способствовала выработк выдающихся законодателей, и Италія сдлалась родиной Маккіавеллей, Мазарини, Беккарій, Наполеоновъ, и даже въ послднее время изъ нея же идутъ новыя вянія, напримръ, въ области воззрній на уголовное право въ лиц Ламброзо, Ферри и другихъ дятелей. Савонарола былъ тоже изъ тхъ умовъ, которые ясно видли хорошія и дурныя стороны того или другого законодательнаго и политическаго строя. Подъ его вліяніемъ быстро создалось, какъ мы видли, новое устройство республики, создался новый законодательный кодексъ. Но, какъ бы ни была удачна форма правленія страною, эта форма не можетъ спасти страну въ извстныя минуты отъ чисто стихійныхъ б дствій и оградить ее въ борьб съ коалиціей боле сильныхъ вншнихъ враговъ. Исторія доказываетъ это массой примровъ и такимъ примромъ была флорентійская республика. Волненія послднихъ лтъ, застой въ торговл и промышленности, уплата денегъ французскому королю, война съ пизанцами — все это потрясло финансы Флоренціи, все это потрясло и частныя богатства, такъ какъ республика требовала денегъ и денегъ. Началась дороговизна, началась безкормица, изъ деревень прибывали въ городъ умирающіе отъ голода люди, сказывались и послдствія голода — заразныя болзни, чума. Рядомъ съ этимъ шли интриги Лодовико Сфорцы, ворочавшаго длами итальянской лиги, къ которой не примыкала Флоренція, какъ союзница Франціи. Лодовико Сфорца для подкрпленія лиги не нашелъ ничего лучшаго, какъ призвать изъ-за Альпъ другого чужеземца — нмецкаго императора Максимиліана, который и долженъ былъ получить желзную корону, обновить авторитетъ римскаго государства, помочь пизанцамъ. Папа, жаждавшій гибели демократической республики, понялъ очень хорошо, что стоитъ отнять у республики ея проповдника, и она окончательно падетъ духомъ. Онъ снова издалъ приказаніе, чтобы Савонарола не проповдывалъ. По этому поводу произошла переписка Савонаролы съ Римомъ, не приведшая ни къ какимъ результатамъ. Голодающій городъ, гд ежедневно умирали люди на улицахъ, приходилъ въ отчаяніе. ‘Бснующіеся’ ликовали, говоря:
— Теперь никто не будетъ сомнваться въ томъ, что фра Джироламо обманулъ насъ. Вотъ оно общанное Флоренціи счастіе!
Сеньорія со своей стороны устраивала крестные ходы съ чудотворнымъ образомъ Мадонны делль Имирунета и неотступно настаивала, чтобы Савонарола исполнилъ свой долгъ относительно отчизны — вошелъ бы на каедру. Фра Джироламо силою обстоятельствъ снова былъ поставленъ между двухъ огней, для спасенія Флоренціи была нужна его проповдь, а проповдывать значило объявить войну Риму, любовь къ республик побдила, и 28 октября Савонарола снова явился на каедру передъ толпой голоднаго народа, жаждавшаго поддержки, ободренія. Произошелъ необыкновенный случай: черезъ два дня, когда вс граждане шли за чудотворной иконой, въ городъ прискакалъ гонецъ съ извстіями о прибытіи въ Ливорно изъ Марселя вспомогательнаго войска и провіанта.
— Проповдь фра Джироламо снова спасла насъ!— кричали люди, плача и обнимаясь отъ радости.
Вс преувеличивали размры въ сущности ничтожной помощи,— преувеличивали не только во Флоренціи, но и въ самомъ Ливорно, гд палили изъ пушекъ отъ радости и даже обратили въ бгство перепугавшихся императорскихъ солдатъ, одержавъ, такимъ образомъ, безкровную побду.
Сгараясь еще боле поднять духъ народа, Савонарола училъ теперь людей не дорожить жизнью. ‘Мы живемъ, братья,— говорилъ онъ:— чтобы научиться умнью хорошо умирать’. Онъ самъ ежеминутно ожидалъ смерти, такъ какъ его подстерегали враги, но тмъ не мене онъ не складывалъ оружія. Заканчивая свои проповди въ этомъ году, онъ говорилъ горячо о борьб партій, которыя больше занимаются вопросомъ о немъ, бдномъ монах, чмъ о благ родины, и призывалъ всхъ думать и заботиться только о послднемъ, такъ какъ враги республики не дремлютъ. Дйствительно, враги республики но дремали, и папа нашелъ средство посять раздоры и неурядицы среди монаховъ: онъ новымъ указомъ уничтожилъ самостоятельность монастыря Санъ-Марко, соединивъ вс доминиканскіе монастыри Тосканы въ одну конгрегацію, при чемъ викарій, но статуту доминиканцевъ, долженъ былъ мняться каждые два года: новое постановленіе понижало значеніе монастыря СанъМарко и давало просторъ интригамъ враждовавшихъ между собою доминиканскихъ монастырей. Подрывали созданное Савонаролою зданіе не одни враги: вредили ему и друзья. Народный вождь, Катонъ Флоренціи, пылкій и благородный Франческо Валори въ 1497 году сдлался гонфалоньеромъ, знаменоносцемъ юстиціи, и съ преданной ему сеньоріей, вопреки совтамъ Савонаролы, нсколько измнилъ законъ о поступленіи въ члены ‘большого совта’: въ члены этого совта могли вступать теперь люди не съ тридцатилтняго возраста, а съ двадцати четырехъ лтъ. Цлью этого измненія было желаніе Валори привлечь въ совтъ возможно больше гражданъ. Но Савонарола былъ дальновидне Валори: онъ зналъ, какъ развращена флорентійская ‘золотая молодежь’, какъ негодуетъ она на прекращеніе пировъ и карнавальныхъ безобразій, какъ безчинствуетъ она, ходя съ оружіемъ въ рукахъ по улицамъ и слывя среди народа подъ именемъ ‘дурныхъ пріятелей’. Эти ‘кампаньяцци’ ненавидли Савонаролу. Не прошла безслдно и обострившаяся борьба партій изъ-за закона, который хотла провести сеньорія. Вопросъ шелъ о ‘dйcima scalata’ — ‘прогрессивномъ налог’, противъ котораго возстали вс богачи и за который ухватились вс бдняки. Страстные споры объ этомъ закон вызвали враждебныя отношенія партій и оставили извстную горечь въ сердцахъ, хотя самъ законъ и былъ отвергнутъ. Савонарола въ это время удалился въ свою келью, держа корректуру своего ‘Тріумфа креста’ и приготовляя къ изданію свои мелкія сочиненія, которыя могли пріобрсти ему новыхъ поклонниковъ и сторонниковъ въ его борьб съ Римомъ. Духовными длами правилъ за него фра Доменико, его страстный приверженецъ, такая же горячая и ршительная натура, какъ Валори, также всегда хватавшій черезъ край. Именно въ это-то горячее время ‘бснующіеся’ задумали возстановить карнавалъ въ его прежнемъ вид. Фра Доменико загорячился, собралъ дтей, и они стали стучать въ двери богачей, прося или требуя въ пользу бдныхъ ‘суетности’ или ‘анаемы’, тоесть маскарадные костюмы, маски, безнравственныя произведенія искусства и т. д. Вс эти вещи должны были послужить предметомъ для особаго празднества, придуманнаго фра Доменико и Савонаролой: на большой площади была воздвигнута пирамида изъ всхъ этихъ ‘безстыдныхъ анаемъ’, въ число которыхъ попало, между прочимъ, нсколько экземпляровъ ‘Декамерона’ и циничныхъ сочиненій того времени, которыми зачитывались монахини и монахи, на вершин пирамиды помщалась аллегорическая фигура карнавала, пирамиду окружали пришедшіе въ торжественной процессіи флорентійцы и помстившіяся на возвышеніи дти, подъ звуки духовныхъ гимновъ и сатирическихъ псенъ противъ карнавала пирамида зажглась и пламя истребило все то, что Савонарола считалъ безстыднымъ, безнравственнымъ и вреднымъ. Этимъ развлеченіемъ была на этотъ разъ замнена игра въ камни, заканчивавшая обыкновенно карнавалы. Враги, конечно, начали кричать, что сожжены были чуть ли не цлыя изданія ‘Декамерона’, а въ позднйшее время нкоторые писатели готовы были утверждать, что сжигались знаменитыя картины и чуть ли не мраморныя статуи. Преувеличенія коснулись и дтей: разсказывали, что они преслдовали взрослыхъ издвательствами, силой отнимали суетности, сдлались домашними шпіонами и т. д… {Perrens, р. 155—157.}. Великопостная проповдь Савонаролы теперь загремла противъ Рима. Прежде всего онъ коснулся свтскихъ владній церкви. Не отрицая правъ церкви владть имуществомъ, чтобы не явиться прямо еретикомъ, онъ смло высказалъ, что богатство испортило церковь, что она должна отказаться отъ него, какъ отказываются мореходцы отъ своихъ сокровищъ во время бури, бросая все въ море. Безъ боязни высказалъ онъ теперь весь свой ужасъ передъ распутствомъ Рима и свою готовность встать во глав движенія, направленнаго для преобразованія и улучшенія церкви. ‘Они,— говорилъ онъ про духовныхъ лицъ Рима:— не спасаютъ никого, но скоре убиваютъ души людей своимъ дурнымъ примромъ. Они удалились отъ Бога, ихъ культъ — проводить ночи съ безпутными женщинами и весь день сидть на хорахъ и болтать. Алтарь сталъ для духовенства лавочкой’ {Villari. II Th., S. 133.}. Говоря это, онъ не скрывалъ ни передъ кмъ того, что ждетъ его за его смлость, и въ послдней проповди сказалъ: ‘Если бы я хотлъ поддаться льстивымъ рчамъ, я не былъ бы теперь во Флоренціи, не носилъ бы разодранной рясы и сумлъ бы избжать опасностей. Но, о Господи, я не хочу этого, я желаю нести свой крестъ, даруй мн, чтобы они меня преслдовали. Я молю Тебя объ одной милости, чтобы Ты не попустилъ меня умереть на моемъ лож, но далъ бы мн пролить за Тебя мою кровь, какъ Ты пролилъ за меня Свою’. Не скрывая отъ. народа близости борьбы, Савонарола горячо надялся въ то же время на близкое созваніе собора, который низложитъ папу. Однако, для Флоренціи въ данную минуту страшне папы и всхъ подобныхъ враговъ было ея матеріальное положеніе: дороговизна, безработица, голодъ, большое число больныхъ, среди которыхъ попадались все чаще жертвы чумы, росли съ каждымъ днемъ, и ‘срые’, сторонники Медичи, поняли, что наступило удобное время для интригъ. Имъ удалось въ новой сеньоріи избрать въ ‘гонфалоньеры’ на мартъ и апрль Бернардо дель Неро, вліятельнаго сторонника Медичи, о чемъ тотчасъ же сообщили въ Римъ, а изъ Рима понеслись но всмъ властямъ Италіи просьбы Пьеро Медичи, о денежной помощи. Во Флоренцію прилетла даже первая ласточка, долженствовавшая возвстить о наступленіи новаго времени — времени возвращенія Медичисовъ. Это былъ Маріано да Дженнаццано, проживавшій въ послднее время въ Рим, гд жилъ и Пьеро Медичи со своимъ братомъ кардиналомъ, пьянствуя и развратничая по цлымъ днямъ, запутавшись въ долгахъ до того, что про него говорили: ‘ему каждый фіорино обходится въ восемь лиръ’ {Фіорино тогда стоилъ отъ 5 до 6 лиръ.}, и въ то же время составляя длинные списки тхъ лицъ, которыя будутъ лишены имущества, изгнаны изъ родного города и казнены, когда они, оба Медичи, вернутся во Флоренцію. Узнавъ объ избраніи гонфалоньеромъ Бернардо дель Неро, Пьеро Медичи ршился завладть Флоренціей. Его отговаривали длать преждевременныя попытки. Но Пьеро Медичи былъ не изъ тхъ людей, которые слушаютъ умныхъ совтовъ. Гордый въ свою мать, урожденную Орсини, онъ былъ глупъ, такъ что его отецъ говорилъ про него: ‘У меня три сына: одинъ добрый (Джіульяно), другой умный (Джіованни, потомъ Левъ X) и третій дуракъ (Пьеро)’ {Ribbach. Geschichte der bildenden Knste. Berlin. 1884. S. 390.}. Этотъ-то ‘дуракъ’ собралъ теперь наскоро тысячу триста солдатъ и быстро двинулся къ Флоренціи, ожидая почему-то, что она сейчасъ приметъ его съ. открытыми объятіями. Флорентійцевъ извстилъ о поход Пьеро Медичи случайно увидавшій войска крестьянинъ, я флорентійцы успли закрыть ворота и выставить на стну пушки. Пьеро подошелъ къ городу, увидалъ запертыя ворота, увидалъ пушки и бжалъ снова, охваченный обычною трусостью. Это было боле, чмъ пораженіе: это былъ фарсъ, гд роль шута разыгралъ претендентъ на престолъ. Сконфуженные этимъ происшествіемъ, ‘срые’ опустили головы, но зато ‘бснующіеся’ начали агитировать еще сильне прежняго, такъ Какъ на этотъ разъ въ сеньоріи почти вс члены были изъ ихъ партіи. Видя ‘срыхъ’ и безъ того униженными, они опрокинулись всей своей силой на Савонаролу и народную партію, завербовавъ себ въ помощники пьяныхъ и развратныхъ ‘кампаньяцци’. Эта безшабашная золотая молодежь всегда готова была рзать и грабить, не имя ни совсти, ни чести, ни идеаловъ. Она задумала даже взорвать проповдника прямо на каедр въ церкви и только смутилась, вспомнивъ, что народъ за это можетъ разорвать ее на куски. Страшило не самое преступленіе, а наказаніе за него. Ршено было или убить Савонаролу на улиц, или опозорить его во время проповди въ день Вознесенія, намазавъ нечистотами каедру, воткнувъ гвозди въ то мста, куда онъ клалъ руки. Народная партія уговаривала Савонаролу отказаться отъ проповди въ Вознесеніе, онъ отвтилъ:
— Изъ страха передъ людьми я не могу оставить народъ безъ проповди въ тотъ день, когда Господь повеллъ своимъ ученикамъ возвстить міру Его ученіе!
Роковой день насталъ. Каедру рано утромъ вычистили приверженцы Савонаролы до его прибытія въ храмъ. Онъ пришелъ въ церковь, окруженный тсной толпой друзей, миновавъ толпу нарядной золотой молодежи, нагло смотрвшей на него. Онъ началъ проповдь о значеніи вры, обратился къ добрымъ объ ожидающихъ ихъ страданіяхъ, перешелъ къ злымъ, которые не знаютъ, что творятъ, и прибавилъ:
— Я замолчалъ бы только тогда, когда моя проповдь могла бы принести вредъ или если бы я боялся произвести ею безпорядки…
Вдругъ раздался трескъ сваленной на полъ желзной кружки, грянулъ барабанный бой, начался грохотъ скамьями и наполовину выломанныя двери храма распахнулись настежь. Вс бросились бжать, кто куда попало, какіе-то защитники Савонаролы добыли оружіе, ихъ испугались еще боле, считая за золотую молодежь, пришедшую рзать кого попало.
— А! злые не хотятъ прощенія!— крикнулъ Савонарола, стараясь заглушить шумъ.— Подождите же, успокойтесь!..
Никто не слушалъ. Онъ поднялъ распятіе и крикнулъ:
— Надйтесь на Него и ничего не бойтесь!
Голосъ затерялся среди смятенія. Тогда Савонарола склонилъ колни и сталъ молиться…
Не скоро могли его вывести обратно въ монастырь Санъ-Марко, гд онъ и докончилъ, среди кружка монаховъ, свою проповдь, прерванную ловко устроеннымъ безчинствомъ милыхъ ‘кампаньяцци’.
‘Бснующіеся’ торжествовали: оставивъ безчинствовавшую молодежь безъ наказанія, они предали пыткамъ нкоторыхъ изъ народниковъ, издали запрещеніе монахамъ проповдывать и стали обсуждать вопросъ объ изгнаніи изъ города Савонаролы, ради народнаго спокойствія. Послдняго они не сдлали, такъ какъ со дня на день ожидалось папское отлученіе Савонаролы отъ церкви. Маріано да Дженнаццано, опять бжавшій въ Римъ, торопилъ папу отлучить отъ церкви ‘губителя флорентійскаго народа’ и ‘орудіе дьявола’. Тщетно попробовалъ Савонарола письменно образумить папу, доказавъ свою правоту,— отлученіе было подписано 12 мая. Оно было написано осторожно, въ вид письма, и обращено не прямо къ народу, а къ монахамъ монастыря Сантиссима Аннунціата. Отъ монаховъ оно перешло во Флоренцію и посл долгихъ колебаній было вывшено въ главныхъ церквахъ разныхъ кварталовъ города. Что-то нершительное и трусливое было въ этомъ отлученіи: ученіе Савонаролы называлъ папа ‘подозрительнымъ’ и оговаривался, что проповди кажутся ему такими, ‘насколько онъ слышалъ о нихъ’. Савонарола принялъ вызовъ и уже 19 іюня появилось его первое посланіе противъ отлученія, гд онъ признавалъ ‘отлученіе недйствительнымъ передъ Богомъ и людьми, такъ какъ оно составлено на основаніяхъ и обвиненіяхъ, измышленныхъ его врагами’. Во второмъ посланіи противъ отлученія онъ прямо говоритъ, что ‘было бы ослинымъ терпніемъ, заячьей трусостью и глупостью подчиняться всякому и каждому осужденію’. Тмъ не мене 22 іюня все флорентійское духовенство и францисканскіе монахи собрались въ соборъ, зазвонили въ колокола, при красноватомъ свт четырехъ факеловъ прочли отлученіе, затмъ погасили вс огни, и церковь охватили тьма и гробовая тишина {Villari, Th. II, S. 134.}.
Флоренція сразу сдлалась неузнаваемой. Члены сеньоріи состояли въ это время почти сплошь, изъ ‘бснующихся’ и потому они допустили золотую молодежь безчинствовать, сколько eй угодно. Городъ наводнился сразу пасквилями, грязными пснями, безстыдными сатирами противъ доминиканцевъ и Савонаролы. Пьяные кутилы и падшія женщины какъ бы ршились вознаградить себя за долгое время воздержанія, и городъ казался сплошнымъ публичнымъ домомъ. Но черезъ мсяцъ сеньорія, избранная на іюль и августъ, явилась сторонницей Савонаролы, и въ Римъ отправилась просьба объ отмн отлученія. Флорентійскій посланникъ въ Рим усердно искалъ покровителей для Савонаролы и не безъ успха, хотя среди людей, готовыхъ хлопотать за Савонаролу, были и такіе, которые прямо требовали крупныхъ взятокъ, такъ какъ въ Рим за деньги добывалось все. Въ это время произошло происшествіе, смутившее на минуту самого Александра Борджію: герцогъ Кандія, старшій сынъ папы, убилъ и бросилъ въ Тибръ своего брата, кардинала Валенціи, приревновавъ къ нему свою сестру, знаменитую Лукрецію Борджіа. Потрясенный папа заперся въ своемъ дворц, приказалъ кардиналамъ серьезне взглянуть на церковныя дла и, казалось, былъ готовъ начать новую жизнь. Савонарола, врившій въ возможность перерожденія людей, написалъ трогательное письмо къ пап, утшая его и говоря о покаяніи. Рядомъ съ этимъ письмомъ отправились въ Римъ еще два посланія, защищавшія Савонаролу и подписанныя — одно 250 доминиканцами, другое 363 гражданами. Просили отмны отлученія уже ради того, что Савонарола былъ необходимъ, какъ поддержка во время господствовавшей въ город чумы. Чума заглянула и въ монастырь Санъ-Марко, откуда Савонарол предлагали удалиться за городъ, онъ воспользовался этимъ предложеніемъ богатыхъ гражданъ, но не для себя, а для молодыхъ послушниковъ, въ числ которыхъ былъ и его братъ Ауреліо, удаливъ ихъ, онъ могъ удобне размститъ остальныхъ монаховъ и избавить монастырь отъ скученности народа. Практическая распорядительность не покидала его никогда. Самъ онъ, хотя и былъ обреченъ на бездйствіе, былъ бодръ, утшалъ ближнихъ и даже издалъ ‘Медицинскій трактатъ о чум’, въ которомъ говорилъ, что слдуетъ длать, чтобы сохранить въ порядк и спокойствіи душу и тло, и совтовалъ быть умреннымъ въ пищ и пить, не терять бодрости и веселости, самоотверженно служить больнымъ, даже если это враги. Чума, страшно встревожившая городъ, прошла, однако, скоре, чмъ можно было ожидать. Но прошла она — явилась новая тревога: открылся заговоръ Пьеро Медичи противъ республики, въ который были замшаны очень видные люди и, между прочимъ, старикъ Бернардо дель Неро. Виновныхъ привлекли къ суду ‘восьми’, которые завдывали политическими и уголовными судебными длами и мнялись каждые четыре мсяца, и эти судьи испугались исполнить свои обязанности и навлечь на себя въ будущемъ мщеніе родни подсудимыхъ. Повелся запутанный процессъ, который выказалъ трусость однихъ передъ сторонниками Медичисовъ и страстное озлобленіе другихъ противъ Медичисовъ. Кончилось дло казнью и конфискаціею имуществъ пяти человкъ. Затмъ начались снова распутства и наглыя выходки золотой молодежи и женщинъ легкаго поведенія. А Савонарола все сидлъ въ своей кель, писалъ новыя сочиненія, издалъ ‘Тріумфъ креста’, замчательное изложеніе значенія христіанской вры, но тмъ не мене не могъ проповдывать, хотя проповдь была нужна, хотя его друзья настаивали на необходимости его проповди. Настало Рождество. Савонарола ршился отслужить обдню, причастилъ монаховъ и толпу сошедшихся къ нему гражданъ, сказалъ передъ церковью торжественную рчь собравшимся. Это было начало активнаго протеста противъ отлученія. Друзья извстили Савонаролу, что, съ разршенія сеньоріи, въ собор опять устроены сиднья и ступени около оконъ, то-есть все готово для новой проповди любимаго проповдника. Онъ далъ общаніе выйти на каедру въ воскресенье 11 февраля 1498 г. Тщетно попробовалъ флорентійскій архіепископъ Леонардо де-Медичи протестовать противъ этого: сеньорія объявила ему, что, въ случа его сопротивленія, его въ два часа лишатъ сана и признаютъ мятежникомъ. Смлый шагъ протеста противъ Рима былъ сдланъ, и Савонарола заговорилъ снова, на этотъ разъ объ отлученіи, объ авторитет папы, о свобод совсти и прав не подчиняться неправильнымъ распоряженіямъ. Онъ прямо высказалъ, что его преслдуютъ не ради религіи, а ради того, что хотятъ уничтожить республику и снова вернуть въ страну тирана. Они ненавидятъ и его, Савонаролу, не за противорчія догматамъ религіи, а за то, что онъ обличаетъ ничтожное духовенство. ‘Ты былъ въ Рим,— восклицалъ онъ:— и знаешь жизнь этихъ священнослужителей. Скажи же мн, кажутся ли они носителями церкви или свтскими людьми? У нихъ придворные, оруженосцы, лошади и собаки, ихъ дома полны тканыхъ обоевъ, шелковыхъ тканей, ароматныхъ куреній и слугъ: похоже ли все это на церковь Божію? Ихъ высокомріе наполняетъ весь свтъ и не меньше того ихъ алчность. Все длается за деньги, ихъ колокола звонятъ для ихъ корысти, они кричатъ только о добыч денегъ, хлба и свчей. Для вечеренъ и молебновъ они становятся въ хоръ, надясь что-нибудь заработать, а на заутрен ихъ не увидишь, такъ какъ тутъ ничего не добудешь. Они продаютъ мста, продаютъ таинства, продаютъ обрядъ крещенія, продаютъ все. И они еще толкуютъ объ отлученіи’. Горячо протестуя въ послдней своей проповди передъ карнаваломъ противъ отлученія, Савонарола доказывалъ, что онъ стоитъ за безупречную жизнь, за добродтели, что отлученіе, запрещающее ему длать доброе дло, исходитъ отъ дьявола. ‘И какое отлученіе можетъ заставить насъ бездйствовать, когда дло идетъ о спасеніи людей? Этотъ долгъ выше всякихъ отлученій, отъ кого бы они ни исходили. Если бы стали подчиняться несправедливымъ ршеніямъ, то какой-нибудь дурной папа могъ бы погубить всю церковь, и ему все-таки пришлось бы подчиняться. Впрочемъ, нужно сказать, что такія отлученія въ наши дни дешевый товаръ. За четыре лиры можно отлучить кого угодно, потому отлученія и не стоятъ ничего’. Посл этой проповди Савонарола заявилъ, что въ послдній день карнавала онъ будетъ служить обдню и благословитъ народъ на площади Санъ-Марко. ‘И пусть каждый молится въ это время,— страстно сказалъ онъ:— чтобы Господь ниспослалъ на меня свой пламень и низвергъ бы меня въ адъ, если моя проповдь исходитъ не отъ Него’. Этотъ послдній день карнавала прошелъ торжественно: Савонарола причастилъ и благословилъ народъ, по городу собирали на бдныхъ, на площади второй разъ происходило сожженіе суетныхъ вещей, но разнузданная золотая молодежь и на этотъ разъ то тутъ, то тамъ оскорбляла ‘плакальщиковъ’ и ‘нытиковъ’, то-есть партію Савонаролы, и производила скандалы. Вообще каждый даже недальновидный наблюдатель могъ теперь замтить, что страшная буря близка и что дло идетъ уже не о какой-нибудь одной флорентійской республик, а о панств, о католической церкви. По Италіи, по Франціи, по Германіи разносились брошюры, говорившія о проповдяхъ Савонаролы, везд видли въ немъ великаго поборника обновленія церкви. Въ вчномъ город прелаты, кардиналы и самъ папа были въ ярости на монаха, осмлившагося видть высшій авторитетъ только въ Бог и въ своей совсти, флорентійскаго посла осуждали недовольные Флоренціей и сеньоріей люди, а въ августинской церкви передъ избранной публикой и князьями церкви Маріано да Дженнаццано кричалъ, какъ бсноватый, противъ Савонаролы, раздраживъ, впрочемъ, слушателей своей безсодержательной площадной руганью {Villari, Th. II, S. 201.}. Кардиналы изъ боле дальновидныхъ итальянцевъ подсказали, наконецъ, пап, что медлить нельзя, что готовится въ церкви расколъ и что отбитъ только во глав противниковъ встать вліятельному лицу, чтобы дло стало опаснымъ. Они указали даже на такое лицо — на кардинала Санъ-Пьеро въ Винкул. Папа обратился съ посланіемъ къ сеньоріи, выражая неудовольствіе за ея поведеніе и требуя отправки Савонаролы въ Римъ или заключенія его въ тюрьму и отлучая отъ церкви всхъ, кто будетъ говорить съ нимъ или слушать его. Хотя сеньорія, выбранная на мартъ и апрль, была враждебна Савонарол и находилась подъ предсдательствомъ родственника Пьеро Медичи, тоже Пьеро Медичи, перемнившаго только посл революціи 1494 года свою фамилію на Пополаски и оставшагося тмъ же волкомъ и въ этой лисьей шкур, тмъ не мене сама сеньорія не ршилась изречь своего приговора надъ Савонаролой, боясь народа, и созвала особое собраніе для обсужденія разныхъ безотложныхъ длъ, а въ томъ числ и вопроса о Савонарол. На собраніи выяснилось, что дла республики плохи до послдней степени: расходы превышали доходъ, кругомъ были враги, борьба была почти немыслима. Но какъ ни страшно было положеніе государства, а все же нельзя было исполнить требованіе папы относительно Савонаролы, такъ какъ могъ начаться народный мятежъ. Папу извстили объ этомъ, уклончиво замтивъ, что ‘Савонарола опять удалился изъ собора въ свой монастырь’. Онъ и точно удалился въ монастырь, гд написалъ сочиненіе ‘О правленіи и законодательств города Флоренціи’. Въ этомъ сочиненіи онъ изложилъ общія мысли о томъ, что человкъ нуждается для своей свободы въ правительств и что при хорошемъ правител единодержаніе можетъ идти хорошо. Но что такая форма правленія пригодна не для всякаго народа и измнчивые, неспокойные и честолюбивые флорентійцы нуждаются въ правительств, въ которомъ принимали бы участіе вс, то-есть въ республик. Вторую часть труда онъ посвятилъ разбору единодержавія при дурномъ правител или тираніи. Описаніе тирана было сдлано имъ страстно и ярко. Въ третьей части онъ обсуждаетъ конституціонное правленіе, зиждущееся на великомъ совт. Этотъ совтъ долженъ назначать людей на должности, чтобы избжать анархіи народа и тираніи олигархіи. Не ограничиваясь этимъ, Савонарола принялся въ монастыр и за проповди, такъ какъ церковь была не велика, то на проповдь допускались одни мужчины. Проповди теперь вращались около разъясненія вопроса о томъ, можетъ ли пана заблуждаться? Отвтъ былъ утвердительный: ‘папа можетъ заблуждаться, какъ человкъ вообще, можетъ заблуждаться* какъ дурной человкъ, ненавидящій христіанскую любовь, такъ дурной папа Бонифацій VIII слушался голоса дьявола, онъ прошелъ въ папы, какъ лисица, и умеръ, какъ несъ’. Впервые въ этихъ проповдяхъ онъ явно заговорилъ ‘о собор’, который долженъ избрать реформаторовъ для возобновленія церкви… Папа призвалъ обоихъ флорентійскихъ пословъ и объявилъ, что онъ боле не потерпитъ недостойнаго поведенія сеньоріи и отлучитъ отъ церкви всю Флоренцію. Онъ былъ гнвенъ и просто ругался. Въ этомъ же дух онъ написалъ посланіе къ сеньоріи, и она опять собрала экстренное собраніе, которое теперь волей-неволей ршалось говорить противъ проповди Савонаролы. Въ этотъ день онъ сказалъ послднюю проповдь женщинамъ, а вечеромъ получилъ извщеніе о запрещеніи проповдывать и на другой же день, 18 марта 1498 года, простился съ народомъ. У великаго проповдника оставалась одна надежда на созваніе собора: онъ хотлъ призвать къ отвту папу, показать его въ настоящемъ свт развратника и убійцы, доказать, что онъ достигъ престола подкупомъ, наконецъ, обличить его, какъ еретика и безбожника.
— Настанетъ день, когда я воскликну: Lazare, veni foras, — говорилъ онъ.
Этотъ день, казалось ему, теперь близокъ и, всегда прямой и честный до наивности, Савонарола послалъ коротенькое извщеніе пап о томъ, что онъ боле не надется на него, а вступитъ съ н#мъ въ борьбу при помощи Божіей. Онъ считалъ нужнымъ дйствовать открыто даже съ такими коварными злодями, какъ Александръ Борджіа, воображая, что словомъ можно побдить и ядъ, и кинжалъ. Созваніе собора казалось вполн осуществимымъ, такъ какъ на это соглашался Карлъ VIII, этого требовалъ кардиналъ Санъ Пьеро изъ Винкулы, это же считали необходимымъ многіе кардиналы для избжанія раскола. Савонарола приготовилъ свое знаменитое ‘Письмо къ князьямъ’, то-есть къ французскому королю, къ испанскому королю, къ англійскому королю, къ германскому императору. Прежде всего онъ послалъ это письмо къ Карлу VIII…
Что-то роковое было всегда въ судьб Савонаролы, какъ это ясно видно изъ моего разсказа о его жизни: не самъ онъ выдвинулся въ свтъ изъ монастырской кельи, гд искалъ успокоенія, гд хотлъ быть чернорабочимъ, не самъ онъ вмшался въ политическую дятельность, превратившись изъ простого проповдника въ человка, предписывающаго законы, не самъ онъ стремился продолжать свою проповдь въ тяжелыя минуты, когда его требовалъ на каедру народъ, а встревоженная смутой сеньорія заставляла проповдывать для усмиренія толпы. Это нчто роковое случилось и теперь: Лодовико Сфорца, разбойничавшій на большихъ дорогахъ, ограбилъ курьера, везшаго среди другихъ писемъ и письмо Савонаролы во Францію. Этотъ документъ, свидтельствовавшій о желаніи Савонаролы низвергнуть папу,— былъ тотчасъ же доставленъ Александру Борджіа. Судьба Савонаролы была ршена разомъ, такъ какъ щадить его уже было невозможно.
Флорентійцы, казалось, вдругъ потеряли головы и, охваченные паническимъ страхомъ, не знали, что длать: республик грозили и папа, и Сфорца, и вся лига итальянскихъ князей,— и все это, какъ казалось, изъ-за одного монаха. Отъ Савонаролы разомъ отшатнулись почти вс, кром немногихъ преданныхъ ему лицъ и его монаховъ. Все общество было охвачено стаднымъ малодушіемъ, никто не зналъ, что длать, и вдругъ одинъ монахъ изъ другого ордена предложилъ испытать справедливость ученія Савонаролы при помощи огненной пробы: вс разомъ вздохнули свободне — сгоритъ Савонарола и конецъ, не сгоритъ — они оправдаются передъ папой! Бснующіеся, сеньорія, срые, золотая молодежь были убждены, что онъ сгоритъ: туда и дорога! Сторонники Савонаролы, плакальщики, монахи были уврены, что онъ не сгоритъ: значитъ ихъ врованія святы! Только нсколько вполн трезвыхъ людей въ созванномъ сеньоріей совт стыдили остальныхъ: ‘дло не въ монах или не-монах, не въ бснующихся или небснующихся, а въ томъ, что отечество въ опасности, надо думать не о томъ, какъ погибнутъ т или другіе люди, въ огн, въ вод, въ земл или въ воздух, а о томъ, какъ спасти республику, наши предки опустили бы руки, если бы они знали, что наше государство дойдетъ до такого позора и посмшища!’ А что же длалъ Савонарола? Его даже и не спросили, какъ онъ отвтитъ на вызовъ францисканца, такъ какъ страстный фра Доменико уже согласился на огненную пробу, а визіонеръ фра Сильвестро утверждалъ, что онъ уже видлъ ангеловъ фра Джироламо и фра Доменико, и они утверждали, что послдній выйдетъ изъ огня живымъ. Савонарола глубоко врилъ въ виднія фра Сильвестра и еще боле врилъ въ правоту своего дла и-потому не протестовалъ противъ ршенія фра Доменико, принявшаго вызовъ францисканца. На 6 апрля была назначена огненная проба: однако, уже 5 апрля вечеромъ ее отложили на 7 число. Въ назначенный день, съ самаго ранняго утра, вся Флоренція собралась на площадь’ гд были приготовлены подмостки, на которыхъ должны были горть францисканецъ и доминиканецъ. Фра Доменико явился съ Савонаролой, причастился и сталъ молиться. Францисканецъ, струсившій теперь за себя, не являлся и о чемъ-то переговаривался во дворц съ сеньоріей, ожидавшей изъ Рима приказанія отмнить огненную пробу. Нетерпніе толпы росло съ каждой минутой, а францисканецъ все не выходилъ изъ дворца и началъ переговоры о томъ, что красная одежда фра Доменика заколдована и ее надо снять. Савонарола отвтилъ, что вс условія огненной пробы обговорены ране и теперь спорить не о чемъ. Нетерпніе проголодавшейся толпы лопалось и было достаточно одного слова, одного вызова, чтобы поднялась свалка. Вызванная какимъ-то конюхомъ буря началась, и бснующіеся, ожидавшіе этой минуты, бросились на Савонаролу. Командовавшій отрядомъ солдатъ Маркуцціо Сальвіати бросился со своими людьми къ Савонарол, усплъ окружить его и крикнулъ:
— Кто подойдетъ, тотъ испробуетъ моего меча!
Мало-по-малу толпа стихла вновь и стала опять ожидать. Францисканецъ, попрежнему, не являлся. Внезапно разразившійся ливень, громъ и молнія не могли разогнать толпу, когда они опять прекратились, изъ дворца сеньоріи явился посланецъ для объявленія фра Доменико, что онъ долженъ ставить распятіе, горть съ которымъ ему не позволятъ.
— Мн все равно,— сказалъ фра Доменико, оставляя крестъ.— Я принялъ святое причастіе.
— Какъ, ты хочешь сжечь тло Христово?
Начался диспутъ, долгій, скучный, съ цитатами…
Тогда раздался приказъ сеньоріи объ отмн огненной пробы, такъ какъ ливень смочилъ горючіе матеріалы.
— Это все продлки Савонаролы и фра Доменико!— распространяли въ толп злоумышленники.— Доминиканцы струсили! Савонарола вызвалъ волшебствомъ дождь!
Толпа опять пришла въ ярость и было не легко защитить Савонаролу, фра Доменико и ихъ друзей, возвращавшихся въ монастырь Санъ-Марко, гд весь этотъ день женщины молились о спасеніи фра Доменико. Наскоро разсказавъ имъ все пережитое за этотъ тяжелый день, Савонарола заперся въ отчаяніи въ своей кель. Эта исторія была только прелюдіей къ концу страшной драмы: на слдующій день вся Флоренція была въ сильнйшемъ возбужденіи, бснующіеся и золотая молодежь энергично вызывали плакальщиковъ на бой, послдніе упали духомъ и тоже толковали, что фра Доменико и самъ Савонарола должны были идти въ огонь и чудомъ доказать свою правоту. Буря надвигалась въ теченіе всего дня и посл обда на улицахъ начались первыя стычки, въ собор, гд собрался народъ, золотая молодежь напала на плакальщиковъ, а черезъ нсколько минутъ раздались крики: ‘Въ Санъ-Марко! въ Санъ-Марко!’ Это былъ сигналъ для осады монастыря. Доминиканцы были предупреждены о готовящемся на нихъ нападеніи и запаслись оружіемъ, шлемами, латами. Это было кстати, такъ какъ разъяренные противники Савонаролы дйствительно осадили монастырь, подожгли двери, перелзали черезъ стны и въ переходахъ и галлереяхъ монастыря началась битва. Тщетно уговаривалъ Савонарола и фра Доменико молодыхъ монаховъ, надвшихъ на блоснжныя рясы латы и шлемы, оставить оружіе, тщетно хотлъ Савонарола отдаться прямо врагамъ. Монахи уже не слушались. Какія страшныя и какія трогательныя сцены происходили въ этой роковой борьб! Вотъ молодой блокурый нмецъ, по имени Генрихъ, живущій въ монастыр, одинъ длаетъ нападеніе на штурмующую монастырь толпу, захватываетъ ружье и стрляетъ мтко и безостановочно, радостно крича при каждомъ выстрл: ‘Salvem fac populum Tuum, Domine!’ Вотъ толпа врывается на хоры, гд молятся монахи, при вид враговъ монахи вскочили и начали сражаться съ осаждающими деревянными и желзными распятіями и горящими восковыми свчами, какъ мечами. Вотъ молодой Джироламо Джини, членъ народной партіи, жаждавшій вступить въ доминиканскій орденъ, защищаетъ монастырь, идетъ навстрчу смерти за Іисуса Христа и, смертельно раненый, доползаетъ до Савонаролы, прося посвященія въ монахи передъ смертью. А за стнами монастыря враги настигаютъ доблестнаго патріота, Франческо Валори, убиваютъ его передъ его домомъ, заодно съ нимъ убиваютъ и его жену, показавшуюся у окна, врываются въ домъ, ломаютъ все, грабятъ и, срывая пологъ постели, сами того не замчая, раздавливаютъ ребенка Валори.
— Бги, бги, фрате!— уговариваютъ приверженцы Савонаролу, зная, что онъ можетъ спастись задними ходами.
Онъ на минуту колеблется.
— Разв пастырь не долженъ предать своей жизни за овецъ своихъ?— раздается коварный голосъ нкоего фра Малатесты.
Глубоко пораженный этими словами, Савонарола обнялъ своего Іуду, обнялъ другихъ монаховъ и отдался въ руки слугъ сеньоріи, которая уже давно требовала его выдачи.
Радостныя всти полетли отъ сеньоріи въ Римъ, въ Миланъ, въ Парижъ, гд роковымъ для Савонаролы образомъ уже не было для него защитника, такъ какъ Карлъ VIII умеръ наканун жалкимъ образомъ, какъ жилъ, въ дорог, въ грязи, на гнилой солом…
Собственно драма была окончена и сталъ разыгрываться только эпилогъ — слдствіе надъ Савонаролой, фра Доменико и фра Сильвестро. Чмъ было слдствіе того времени — это извстно всмъ. Савонаролу, испостившагося, хилаго, нервнаго, подняли на дыбу и такъ быстро потомъ опустили веревку, что можно было сойти съ ума отъ одной этой встряски, потомъ его опять поднимали на дыбу и прижигали ему въ это время подошвы горячими угольями, дале его пытали четырнадцать разъ въ одинъ день. Продливъ эти пытки въ теченіе нсколькихъ дней, ему дали передохнуть и посл отдыха принялись опять за новыя пытки, за которыми послдовали еще отдыхъ и еще пытки. Все, это длалось съ цлью добыть ‘добровольныя’ признанія. Иногда у несчастнаго мутился разумъ, иногда онъ восклицалъ ‘Господи, Господи, Теб предаю духъ мой’, или ‘Господи, Господи, довольно!’ Но показанія его пришлось все же поддлывать и искажать, потому что онъ, даже при всемъ желаніи, не могъ признать за собой еретическихъ мнній въ религіи, грха въ желаніи блага родной стран, и только относительно пророческаго дара онъ могъ теперь поколебаться на минуту. Въ минуты пытокъ онъ подписывалъ все, что его заставляли подписывать, и посл окончанія пытокъ снова стоять твердо за свою правоту. Несмотря на пытки, несмотря на подложныя показанія, несмотря на оскорбленія со стороны папскихъ клевретовъ, Савонарола нашелъ еще силы написать три небольшихъ, но важныхъ по своему католическому духу статьи въ тюрьм: ‘На Тебя, Господи, уповаю’, ‘Размышленія о Miserere’ {Псаломъ 50 по русской ‘Библіи’, по Лютеру псаломъ 51.} и ‘Указаніе къ христіанской жизни’, написанное на переплет одной книги, по просьб тюремнаго стража, благоговвшаго передъ Савонаролой,— онъ нашелъ силы попрежнему удивлять людей своимъ достоинствомъ и покорять сердца своею чистотой и мягкостью, такъ что даже вс подлоги не могли вооружить противъ него ни фра Доменико, ни фра Сильвестро. Разумется, приговоръ суда не могъ быть ничмъ инымъ, какъ приговоромъ къ убійству, носящему на юридическомъ язык названіе ‘смертной казни’. ‘Преступники’ должны были быть повшены, а потомъ сожжены. Цлый рядъ трогательныхъ и глубоко запечатлвшихся въ памяти флорентійцевъ сценъ произошелъ въ день казни. Оскорбленный чернью, поруганный, шелъ Савонарола къ тому мсту, гд возвышалась вислица въ вид креста. Кто-то подошелъ къ нему съ словами утшенія.
— Въ послдній часъ,— ласково отвтилъ Савонарола:— утшить можетъ только Богъ.
Священникъ Неротто спросилъ его, добровольно ли онъ принимаетъ мученическую смерть.
— Господь столько страдалъ за насъ!— отвтилъ Савонарола,
Передъ нимъ шли воодушевленные фра Доменико и фра Сильвестро, первый, подходя къ вислиц, громкимъ голосомъ плъ: ‘Тебя Бога хвалимъ’, второй, вошедши на платформу и повиснувъ въ воздух, проговорилъ спокойно: ‘Въ Твои руки, Господи, предаю духъ мой’. Когда очередь дошла до Савонаролы, онъ бросилъ послдній взглядъ на толпу: она, когда-то нетерпливо ожидавшая каждаго слова изъ его устъ, теперь нетерпливо ждала съ факелами въ рукахъ, скоро ли можно будетъ поджечь помостъ. Гробовая тишина воцарилась въ толп, когда палачъ надвалъ веревку на шею Савонаролы. Вдругъ раздался голосъ:
— Пророкъ, пришло время: сотвори чудо!
Палачъ, чтобы доставить удовольствіе толп, началъ играть, какъ куклою, висвшимъ тломъ Савонаролы, еще содрогавшимся въ послднихъ конвульсіяхъ, и, крутя и качая его, чуть не полетлъ съ помоста. Едва усплъ соскочить палачъ съ подмостковъ, какъ къ нимъ поднесены были факелы.
— Наконецъ-то я подожгу того, кто думалъ меня сжечь!— радостно воскликнулъ одинъ изъ державшихъ факелы.
Вдругъ внезапный вихрь отнесъ далеко въ сторону отъ труповъ вспыхнувшее пламя.
— Чудо! чудо!— раздались голоса, и множество людей трусливо отхлынули отъ помоста.
Но втеръ улегся, и пламя охватило горячими языками тла мучениковъ. Народъ снова прихлынулъ къ помосту. Въ это время уже перегорла веревка, связывавшая руки Савонаролы, он медленно зашевелились, и правая рука слегка приподнялась, какъ бы благословляя народъ.
А въ неб сіяло яркое южное солнце — майское солнце. Это было 23 мая 14У8 года. Савонарол было всего сорокъ пять лтъ.
Вмст съ Савонаролой погибло и начатое имъ дло, погибла созданная имъ республика.
Горе побжденнымъ, кто бы они ни были. Толпа везд толпа. Она поклоняется только успху и спшитъ проявить смлость осла, когда умираетъ левъ. Павшій Савонарола сдлался предметомъ порицаній и брани. Его упрекали за то, что онъ далъ ‘дтямъ’ власть и превратилъ ихъ въ какихъ-то шпіоновъ, которые обличали, преслдовали и обижали взрослыхъ, нарушавшихъ правила нравственной жизни. Обыкновенно забывали при этомъ, что ‘дтьми’ во Флоренціи считались юноши до двадцатилтняго возраста и что эти дти до Савонаролы были разнузданы, назойливы и жестоки, забавляясь играми въ род уличныхъ битвъ каменьями, и общали въ будущемъ сдлаться лихими ‘камланьяцци’ — этимъ зломъ распутной Флоренціи. Савонарола, организовавъ ‘дтей’, далъ другое направленіе имъ и только желалъ выработать изъ нихъ будущихъ достойныхъ гражданъ. Его упрекали за сожженіе имъ будто бы предметовъ искусства и литературы. Нечего и говорить о томъ, что ни драгоцнныхъ картинъ, ни библіотекъ, ни мраморныхъ статуй не могло быть сожжено въ два карнавальныя сожженія ‘суетностей’. Но этого мало. Обвинители забывали, что Савонарола былъ величайшимъ поклонникомъ искусства вообще. Онъ заставилъ монаховъ Санъ-Марко употребить монастырскія деньги на покупку библіотеки Медичи, чтобы всякій могъ пользоваться этою библіотекою. Онъ постоянно былъ окруженъ извстнйшими художниками того времени, хлопоталъ о томъ, чтобы юные послушники учились живописи. Однимъ изъ самыхъ горячихъ его поклонниковъ былъ, Микель Анджело, этотъ гигантъ итальянскаго искусства, котораго ‘дуракъ’ Пьеро Медичи заставлялъ длать статуи изъ снга, Микель Анджело постоянно слушалъ проповди Савонаролы въ юности и свято сохранилъ до старости воспоминанія и о Савонарол, и о его политическихъ идеяхъ, которымъ великій художникъ былъ вренъ до смерти {Ribbach, S. 391.}. Знаменитый фра Бартоломео не только развился подъ вліяніемъ Савонаролы, но посл смерти послдняго на нсколько лтъ даже бросилъ въ отчаяніи живопись. Савонарола не только самъ занимался поэзіей, но и высказывалъ свои воззрнія на прекрасное, при чемъ говорилъ, что прекраснымъ можетъ быть то, что отличается не одной вншнею формою, но и внутреннимъ содержаніемъ, прекрасное всегда нравственно, такъ какъ безнравственность не можетъ быть прекрасна, какъ ложь и извращеніе здоровой человческой натуры. Онъ проповдывалъ, что искусство должно служить Богу и свобод, правд и родин, а все безцльное, безнравственное, извращающее человческую натуру онъ не считалъ ни прекраснымъ, ни принадлежащимъ къ предметамъ искусства и преслдовалъ, какъ суетности, какъ вредныя вещи. Вообще долгое время Савонаролу представляли какимъ-то исключительно суровымъ и сухимъ аскетомъ. И точно, онъ велъ самъ въ высшей степени аскетическую жизнь, былъ почти нищимъ, но трудно было бы представить боле мягкаго, боле нжнаго, боле сердечнаго человка. Мать, братья, старики-монахи, юные послушники, женщины и дти, вс одинаково знали, какъ онъ уметъ любить. Эта любовь сквозитъ въ его интимной переписк и является почти женственной. Преслдуя развратъ, разгулъ, разнузданность, онъ никогда не проповдывалъ, въ сущности, исключительно аскетизма, безбрачіи, хотя и желалъ, чтобы бракъ былъ святъ, какъ тсный союзъ любящихъ сердецъ, чтобы онъ никогда не былъ простымъ развратомъ съ разршенія церкви. Но его дло проигралось, его республика пала. Гд же кроются причины этого? Я уже говорилъ, какимъ роковымъ образомъ сложились враждебныя для республики чисто вншнія обстоятельства. Только чудомъ могла уцлть республика, какъ бы ни была ока хороша, въ борьб съ папой, съ Сфорцой, съ лигой князей, ставшихъ за своего собрата Медичи, съ бснующейся аристократіей, съ разнузданной золотой молодежью, съ безденежьемъ, съ голодомъ, съ чумой. Чудесъ въ политической жизни государствъ, увы! не бываетъ. Было и еще одно обстоятельство, которое съ самаго начала говорило о томъ, что республик трудно будетъ бороться съ врагами, если она не измнитъ своей политик. Это обстоятельство — стремленіе Савонаролы бороться исключительно чистыми и безупречными средствами съ политическими разбойниками и злодями. ‘Вчная слава Савонарол и его партіи,— говоритъ восторженно Мишле: — за то, что они погибли только ради своего благородства. Аристократы, согласные съ Савонаролой относительно изгнанія Медичисовъ, желали начать противъ нихъ и ихъ многочисленныхъ друзей конфискаціи, мщеніе, казни. Партія святыхъ отказалась, Савонарола требовалъ амнистіи. Въ этотъ день онъ уже подписалъ свой смертный приговоръ. Онъ уничтожилъ страхъ передъ терроромъ, сдерживавшій его враговъ. Успокоенные, вс соединились между собою. Срые, дурные товарищи вошли въ стачку противъ него, всеобщая лига князей, духовенства, скептиковъ, атеистовъ и монаховъ образовалась противъ пророка и возвела его на костеръ’ {Michelet, p. 245.}. Все это прекрасно: вчная слава досталась на долю Савонарол, но тмъ не мене его дло было проиграно и за этотъ-то проигрышъ заплатилъ своей кровью народъ. Принципъ прощенія врагамъ — высокій принципъ, но его держаться иметъ право только тотъ, кто прощаетъ ‘своихъ’ враговъ, такъ сказать, ‘за свой счетъ’. Его нравственное ученіе было возвышено, его планъ республиканскаго правленія былъ широкъ, его взгляды на необходимость воспитать хорошихъ гражданъ для хорошихъ законовъ были ясны и врны, онъ былъ великимъ теоретикомъ, но у него недоставало того, что, къ несчастію, требуется для практи ческаго государственнаго дятеля. Онъ никогда не примирялся съ тмъ, что цль оправдываетъ средства, что для борьбы пригодно всякое оружіе, что клинъ надо вышибать клиномъ, что съ волками надо выть по-волчьи, однимъ словомъ, онъ былъ слишкомъ честенъ для роли политическаго дятеля.
‘Онъ погибъ, потому что не смогъ или не сумлъ побдить завистниковъ’, сказалъ про него Маккіавелли {Meier, S. 32.}.
Прошло почти сто лтъ…
Бдствія междоусобій, какъ это случалось и съ другими странами, довели въ конц-концовъ Италію до послдней степени политическаго паденія: въ первой четверти шестнадцатаго столтія она уже окончательно подпала подъ вліяніе иноземцевъ. ‘Войска Карла V въ 1527 году прошли ее всю, не встртивъ нигд непріятеля, говоритъ Форнеронъ въ своей прекрасной исторіи Филиппа II {H. Forneron. Histoire de Phillippe II. Paris. 1881. T. I, p. 1.},— и только папа Павелъ IV попробовалъ не подчиниться императору-побдителю’. Сопротивленіе папы стоило, однако, Риму не дешево: Римъ былъ взятъ, папа, убгая изъ Ватикана, не иметъ времени и для прочтенія трижды своего ‘Credo’, побдители-католики восемь дней грабили священный католическій городъ, превращая святыя базилики въ конюшни или мста оргій, выбрасывая святыя мощи на помостъ, таская по улицамъ плнныхъ монахинь, раздвая до-гола кардиналовъ и стегая ихъ, оставленныхъ даже безъ рубахъ, розгами: нмцы боле всего заботились о грабеж денегъ, испанцы убивали защищающихъ жилища и хлопотали только о томъ, чтобы завладть женскими общежитіями. Въ день, когда извстіе объ этой постыдной побд дошло до Карла V, его жена Изабелла разршалась отъ бремени инфантомъ, котораго назваіи Филиппомъ и которому суждено было надлать особенно много зла Италіи. Это было 21 мая 1527 года.
Хуже всего пришлось отъ испанцевъ Неаполю, гд испанскіе вице-короли, не боясь никого, предавались необузданной тираніи и грабительству. Они мнялись очень часто и, за исключеніемъ такихъ вице-королей, какъ Донъ-Педро Альварецъ де Толедо, пробывшій двадцать одинъ годъ вице-королемъ неаполитанскимъ, просиживали на мст не долго: иногда четыре, иногда пять лтъ, сурово исполняя обязанности ‘новой метлы’ и алчно торопясь набить свои карманы. Строгости были крайнія: кто носилъ оружіе — наказывался смертью, кто былъ застигнутъ на веревочной лстниц у балкона — подвергался смертной казни, за второе ложное, иногда вынужденное самосохраненіемъ, показаніе — тоже смерть. Палачамъ было много работы: въ восемнадцать первыхъ лтъ Донъ-Педро Альварецъ де Толедо казнилъ восемнадцать тысячъ человкъ да столько же отослалъ на, галеры. При этомъ онъ вывезъ изъ страны двадцать милліоновъ золотыхъ {Forneron. Т. III, pp. 278—280.}. Политика его преемниковъ, какъ и его политика состояла въ устраненіи знатныхъ неаполитанцевъ отъ всякихъ должностей, въ высасываніи у нихъ денегъ, въ униженіи ихъ всми способами и въ то же время въ оставленіи въ ихъ рукахъ феодальныхъ правъ, позволявшихъ этой знати въ свою очередь давить и разорять народъ: они такимъ образомъ выжимали подати, а потомъ сами разорялись королевскими властями. Въ Испанію, помимо всхъ государственныхъ издержекъ, нужно было посылать ежегодно по два съ половиною милліона дукатовъ подати да прибавлять ‘добровольно’ въ подарокъ милліонъ дукатовъ. Это были законные расходы. Рядомъ шло ничмъ не узаконенное грабительство вице-королей: такъ Гонзальвъ де-Кордова во время неурожая 1505 года скупилъ зерновой хлбъ и добылъ на его перепродаж сорокъ тысячъ дукатовъ, когда народъ умиралъ съ голоду. Высокомріе испанцевъ доходило до наглости и раздражало, пожалуй, боле ихъ грабительства. Герцогъ Оссуна, принимая итальянскихъ дворянъ, заставлялъ ихъ ожидать не въ пріемной комнат, а вмст со стражею и нищими, маркизъ Мондехаръ ставилъ выше всхъ знатныхъ людей государства своего незаконнорожденнаго сына, жена одного вице-короля прибила публично по щекамъ и по плечамъ своею туфлею жену судьи и грозила тмъ же нкоторымъ придворнымъ дамамъ. Распространяться подробно о высокомріи и распущенности испанцевъ того времени было бы здсь очень затруднительно, такъ какъ въ короткихъ словахъ трудно представить все паденіе этой націи въ ту эпоху. Испанцы того времени могли бы взять своимъ девизомъ слова: ‘нищи, но заносчивы’. ‘Испанія,— съ грустью замчаетъ одинъ англичанинъ:— это источникъ гордости въ долин нищеты’. Нищета была везд: у народа, у грандовъ, у короля. Народъ завистливо удивлялся, какъ Много дятъ и пьютъ въ Англіи, ‘тамъ выпивается боле пива, чмъ воды въ Валадолид’. У него же, по его поговорк, ‘были не каждый день хлбъ и орхи’ и ‘дней было больше, чмъ сосисокъ’. Дворянство набирало очень много денегъ, но никогда не жило процентами съ капитала, а тратило самый капиталъ. ‘Они алчно загребали жаръ, по одному удачному выраженію, и расточали его на мелкій огонь’. Самъ король въ 1575 году съ ужасомъ говорилъ о своей бдности: ‘Мн сорокъ восемь лтъ, и какая старость ждетъ меня! Она подходитъ, а я не знаю, чмъ я буду жить завтра, я не знаю, какъ я и теперь живу съ этимъ горемъ, которое мн причиняютъ денежныя заботы’. Это не мшало ни безумнымъ тратамъ, ни нестерпимой заносчивости. Гранды заботились не столько о своемъ вліяніи на дла государства, сколько о какой-нибудь должности при двор, о прав таскать за кмъ-нибудь шлейфъ и въ то же время пользоваться пустой привилегіей оставаться въ присутствіи монарха съ накрытой головой. Быстро шедшій къ разоренію ‘король тратилъ на содержаніе своего двора столько денегъ, что на нихъ можно бы было завоевать цлое государство’, какъ замчали протестующіе противъ неурядицъ кортесы, а гранды, подражая ему, содержали цлыя стаи мажордомовъ, придворныхъ камергеровъ, великихъ конюховъ, гидальго, рыцарей и слугъ, тогда какъ жены этихъ грандовъ были окружены фрейлинами и пажами, раболпно склонявшими колна передъ своими повелительницами, подавая имъ вино {Prescott. Histoire du rè,gne de Philippe II. Paris. 1860. T. V, pp. 161—166.}. Въ Испаніи большіе города кишли забіяками, праздношатающимися, обманщиками, содержателями падшихъ двушекъ. Этихъ людей кормили куртизанки и знатные господа. Маркизъ Фавара не выходилъ изъ дома безъ сопровожденія двадцати подобныхъ господъ, вооруженныхъ пистолетами и готовыхъ перебить кости проходящимъ, герцогъ Пастрана держалъ до двнадцати подобныхъ молодцовъ, чтобы обрзать носы тмъ, кто не приглянется ему на пути, княгиня Эболи, тоже содержавшая шайку подобныхъ молодцовъ, уволила одного изъ нихъ отъ должности за то, что онъ во время своей службы убилъ всего только одного человка. Вс продлки этихъ господъ, стоявшихъ подъ защитой своихъ патроновъ, для которыхъ они служили и сводниками, и(защитниками, оставались безнаказанными. Судьи при этомъ были подкупны настолько, что въ народ вошла въ поговорку фраза: ‘представители закона, если ихъ не смазывать, скрипятъ хуже телжныхъ колесъ’, и вс хорошо знали, что въ Испаніи ‘благосклонность выше справедливости и права’ {Forneron, t. I. pp. 129—188.}. Разумется въ чужой стран эти люди церемонились еще меньше. Тяжелое положеніе Неаполя при такихъ правителяхъ должно было сдлаться еще тяжеле, когда Римъ становился во враждебныя отношенія къ Филиппу, а такія отношенія начались тотчасъ же по восшествіи на престолъ послдняго. Папа Павелъ IV ненавидлъ испанцевъ, такъ какъ самъ онъ былъ неаполитанецъ по рожденію. Испанцы были любимою темою его разговоровъ. Онъ называлъ ихъ отбросами міра, проклятою Богомъ расою, состоящее изъ еретиковъ и схизматиковъ, сменемъ мавровъ и жидовъ, онъ оплакивалъ униженіе Италіи, согнувшейся подъ игомъ столь гнуснаго народа {Prescott, t. I, pp. 149—150.}. Папа, воодушевленный мыслью объ освобожденіи своихъ соотечественниковъ, началъ въ то же время проповдывать, что испанцы скоро лишатся своихъ итальянскихъ владній, и Италія будетъ свободна, при чемъ, соединившись съ французскимъ королемъ, онъ не нашелъ ничего лучшаго, какъ призвать на помощь себ противъ испанскаго короля турокъ, Филиппъ отдалъ приказаніе примрно и строго наказывать всякихъ распространителей папскихъ буллъ и, съ благословенія удалившагося отъ длъ Карла V, приказалъ сдлать заемъ у Фуггера въ Антверпен на военныя издержки, при чемъ герцогъ Альба веллъ перелить въ пушки колокола неаполитанскихъ монастырей и церквей. Такимъ образомъ Неаполь очутился между двухъ огней: испанцы обирали въ немъ деньги и колокола для военныхъ цлей, а турецкій флотъ, остановившись передъ городомъ, захватилъ изъ Сорренто тысячу пятьсотъ плнныхъ и цлый двичій монастырь, а затмъ отбылъ въ Триполи. Ни французы, ни турки не могли завоевать для Италіи побды. Какъ и въ другія войны, Италія явилась, по старой поговорк, ‘могилой французовъ’, и они были рады, когда могли бжать изъ нея со своимъ главнокомандующимъ, герцогомъ Гизомъ, восклицавшимъ въ отчаяніи, что, ‘должно-быть, самъ Господь былъ испанцемъ’. Турки, въ свою очередь, не только не помогли Италіи, но еще хуже, чмъ всякіе враги, разорили ее. Въ результат оказалось, что неаполитанское королевство, помимо опустошенія его границъ, бывшихъ театромъ войны, осталось обремененнымъ долгами, которые легли на шею послдующимъ поколніямъ {Prescott, t. I, pp. 182, 197.}. Италія, и посл окончанія войны Филиппа съ Павломъ, продолжала страшно страдать каждый разъ, когда Испанія воевала съ турками, цлыя селенія отводились въ плнъ, безчисленное множество ребятъ похищалось и обращалось въ евнуховъ, въ рабовъ, въ магометанство {Forneron, t. I, pp. 73—82, 352.}. Сбросить съ себя иго она уже не могла, не смла, не желала, какъ блудница, дошедшая до послдней степени нравственнаго паденія, и папа Павелъ IV съ горечью жаловался въ конц своей жизни венеціанскому посланнику на упадокъ національной гордости. ‘Каковы бы ни были чувства другихъ людей,— говорилъ этотъ старецъ:— я все же желаю служить моей стран. Если мой голосъ и не будетъ услышанъ, то я по крайней мр буду имть утшеніе въ сознаніи, что я поднималъ его для защиты такого великаго дла, и буду думать, что когда-нибудь люди скажутъ, что хоть одинъ итальянецъ, старикъ, стоявшій на краю могилы и, повидимому, долженствовавшій думать только о своемъ поко и оплакивать свои грхи, былъ преисполненъ славныхъ плановъ’ {Prescott, t. I, p. 200.}. Дйствительно, въ то время въ Италіи объ этихъ планахъ думали немногіе…
Италія, находившаяся подъ давленіемъ чужеземцевъ и перестрадавшая къ тому же чуму 1576 года, которая унесла въ могилы до шестисотъ тысячъ народу и съ которой такъ самоотверженно боролся Карлъ Барромео, переносила въ эту эпоху и отъ своихъ собственныхъ властей самыя суровыя преслдованія за каждую новую или смлую мысль. Напуганное реформаціей католичество, не длая никакихъ попытокъ къ обновленію, только подвергало строгому пересмотру каждую книгу, и инквизиторы работали неутомимо въ погон за еретиками. Начался упадокъ въ литератур, въ истинной поэзіи и на ея мсто водворилась глубокая безнравственность, которая такъ ярко сказалась въ грязныхъ произведеніяхъ Інетро Аретино и въ новелахъ Банделло, людей, поощряемыхъ папами. Самъ Торквато Тассо, уже боящійся инквизиціи на земл и ада за гробомъ, старается въ своемъ ‘Завоеванномъ Іерусалим’ истребить все языческое, все свтское и доходить до умопомшательства {М. Philippsan, Geschichte der Neueren Zelt. Berlin. 1886, T. I, S. 524—525.}. Но среди упадка не все еще замерло: итальянцы слышать, что на свер Европы идетъ торжество реформаціи, что! среди фламандскаго дворянства происходятъ заговоры противъ Испаніи, и вотъ то -тутъ, то тамъ появляются протестующіе голоса: въ области науки является Джіордано Бруно изъ Нолы и проповдуетъ такія вещи, что его признаютъ еретикомъ и въ конц концовъ сжигаютъ, въ области политики идетъ дятельная подземная работа тайнаго общества неаполитанцевъ и эти ‘блые’ — ‘los Blancos’ — такъ пугаютъ Филиппа, что у него вырывается восклицаніе:
— Perdido tenemos el re no de Napoles — мы считаемъ потеряннымъ неаполитанское королевство!
Но у него есть человкъ, начертившій себ девизомъ слова: ‘если прекрасно жить, то хорошо и умереть’, это холодный и жестокій герцогъ Оссуна. Онъ является въ Неаполь вице-королемъ, устрашаетъ дворянство угрозой напустить на него чернь, подавляетъ ‘блыхъ’ и потомъ казнитъ народъ, видя, что послдній оставленъ аристократіей. Затвается бунтъ для освобожденія заключенныхъ, отвтомъ на него служитъ повшеніе сорока человкъ: ‘Это была не боле какъ чернь, босоногая, едва одтая, ничтожная’. Этимъ несчастнымъ нечего было и думать о борьб на улицахъ Неаполя, они были страшне въ горахъ. Fuoausciti ели бандиты избрали изъ своей среды неаполитанскаго короля, Марко Берарди, котораго назвали Марконе. Онъ держался въ горахъ Калабріи, содержа гвардію въ шестьсотъ человкъ, онъ раздавалъ привилегіи, подписывалъ декреты, содержалъ секретарей. За нимъ явился Марко Сціарра въ Абруццахъ: онъ грабилъ города, раздлывался съ епископами, держалъ войско въ четыре тысячи человкъ, въ каждомъ сел у него были агенты, дававшіе совты народу, монахи нсколькихъ монастырей давали его людямъ пріютъ, спасая ихъ отъ испанцевъ, переносили депеши бандитовъ, продавали ихъ добычу {Forneron, t. III, pp. 262—283.}.
Въ такое-то тяжелое и смутное время недалеко отъ Таррента, въ знойной и плодородной, хотя нездоровой и часто страдающей отъ землетрясеній Калабріи пятаго сентября 1568 года у Джеронимо Мартелло, по прозвищу Кампанелла, одного изъ бднйшихъ обывателей города Стило, древняго Конзулинума, или, врне, въ предмстій этого городка С. Біаджіо {М. Boldacchinп. Vita di Tommaso, Campanella. Napoli, 1847, p. 9.}, родился сынъ Джіованни Доменико. Имени этого ребенка, удивлявшаго учителей своими способностями, суждено было впослдствіи попасть въ словарь знаменитыхъ дтей, изданный ученымъ труженикомъ Адріеномъ Байэ {А. Baillet (1649—1706). Les enfants clè,bres par leurs crits et leurs tudes. 1688.}. Взрослымъ онъ былъ извстенъ, какъ ученый, мыслитель и поэтъ. Подъ старость, уже удалившись на покой въ монастырь, онъ давалъ мудрые политическіе совты даже такимъ людямъ, какъ знаменитый кардиналъ Ришелье, вспоминавшій о немъ съ благодарностью {J. Michelet. Richelieu et la fronde. Paris, 1858, p. 25.}. Блестящія способности, поэтическія произведенія, ученые труды, политическіе совты этого человка теперь давнымъ-давно уже забыты, но имя его тмъ не мене уцлло въ исторіи, благодаря его попытк освободить свою родину отъ владычества пришлецовъ-испанцевъ и его плану создать на новыхъ началахъ новое государство. За попытку освободить свою родину Кампанелла заплатилъ очень дорогой цной, какъ мы увидимъ ниже, и ужасы перенесенныхъ имъ пытокъ заставили многихъ ученыхъ не только идеализировать его и считать наказаніе слишкомъ жестокимъ, но и признать Кампанеллу вообще ‘невинною жертвой’, которую враги, будто бы безъ всякой виновности съ ея стороны, обвинили въ государственной измн и ереси.
Такъ какъ виновность или невиновность Кампанеллы составляли до настоящаго времени спорный вопросъ въ ученомъ мір, несмотря на цлую литературу, создавшуюся по этому предмету, то я долженъ боле или мене подробно коснуться этого вопроса, который разршился только теперь, благодаря изысканіямъ профессора неаполитанскаго университета Амабиле, окончательно выяснившаго это дло.
Семья Кампанеллы жила въ большой бдности и вовсе не принадлежала къ числу образованныхъ людей. Отецъ и братъ Кампанеллы были безграмотны и занимались сапожнымъ мастерствомъ, содержа съ трудомъ многочисленную семью. Одинъ только Джіованни Доменико, обнаружившій съ самаго дтства необыкновенную даровитость, былъ опредленъ въ школу. Здсь онъ обучался сначала грамматик, потомъ логик и физик по систем Аристотеля. Онъ считался въ это время уже клирикомъ при церкви С. Біаджіо, а затмъ скоро надлъ и рясу доминиканскаго монаха подъ именемъ Томазо. Мальчикъ обращалъ на себя вниманіе преподавателей быстротою соображенія и феноменальною памятью при чемъ могъ бы доставить и любопытный предметъ дли наблюденій френолога семью рзко очерченными выпуклостями своего черепа, которыя онъ называлъ впослдствіи ‘семью холмами, даромъ Божіимъ’. На тринадцатомъ году онъ такъ хорошо зналъ латинскій языкъ и правила стихосложенія, что легко излагалъ въ проз и въ стихахъ все, что желали. Стиховъ въ эту пору жизни онъ писалъ очень много, и если они не носили еще слдовъ вдохновенія, то были вполн правильны по форм {Th. Rixner und Th. Sieber. Leben und Lehrmeinungen berhmter Phvsiker. Sultzbach. 1826. Th. VI, S. 8.}. Незадолго до окончательнаго поступленія Кампанеллы въ монашество вся его семья вмст съ нимъ переселилась изъ Стило въ Стиньяно, избгая чумы, занесенной въ Мессину изъ Алжира. Онъ перенесъ здсь жестокую перемежающуюся лихорадку, которою страдалъ и въ боле раннемъ возраст. Интересно замтить, какъ смотрли тогда на лченіе: по словамъ самого Кампанеллы, на первый разъ, съ позволенія ученаго богослова пріора Антоніо Заппавинья, была призвана знахарка, которая и вылчила мальчика, въ другой же разъ во время лома въ бедр сочли нужнымъ обратиться къ ученому доктору, ученый докторъ пустилъ кровь изъ руки больного,— рука потеряла способность движенія, тогда докторъ пустилъ кровь изъ ноги больного,— съ ногой сдлалось то же {Ibid., 8. 4.}. Для поступленія Кампанеллы въ монашество въ юномъ возраст было нсколько причинъ: въ числ учителей мальчугана былъ одинъ доминиканскій монахъ, преподававшій Кампанелл логику, мальчикъ слушалъ, между прочимъ, его проповди и былъ такъ увлеченъ его краснорчіемъ, что сталъ мечтать о роли проповдника, затмъ, начитавшись книгъ о жизни Альберта Великаго и омы Аквината, онъ страстно жаждалъ идти по ихъ слдамъ {Baldacchini, p. 28.}. Ршеніе было принято, но торопиться его исполненіемъ заставилъ особый случай: отецъ молодого Кампанеллы ршился отослать сына въ Неаполь подъ ученое руководство своего брата, Джуліо Чезаре Кампанеллы, преподавателя гражданскаго и уголовнаго права. У молодого Кампанеллы вовсе не было желанія изучать юриспруденцію, и онъ поспшилъ вступить въ монастырь. Потерялъ онъ, конечно, немного въ научномъ отношеніи, такъ какъ Джуліо Чезаре былъ въ то время однимъ изъ тхъ не оставлявшихъ слда въ наук преподавателей, которые, еще не добившись ученой степени доктора, давали, безъ всякаго права на это, ради куска хлба, частные уроки и читали лекціи, рискуя подвергнуться серьезному взысканію по требованію присяжныхъ ученыхъ. Въ какомъ монастыр произнесъ Кампанелла монашескій обтъ — это вопросъ не ршенный: по всей вроятности, юноша переходилъ изъ одного монастыря въ другой уже въ очень раннемъ возраст {Amabile. Fra Tommaso Campanella. Napoli. 1882. T. I, p. 7.}. Достоврно извстно только то, что въ С. Джіорджіо онъ въ присутствіи многочисленныхъ гражданъ и поселянъ произнесъ привтственную рчь въ форм ‘героическихъ стиховъ саффическаго размра’ въ честь новаго владльца помстья синьора Джіакомо Милано, женатаго на Изабелл дель Туфо, а также составилъ множество стиховъ и надписей для тріумфальныхъ арокъ и для монастырской церкви. Эти надписи сохранялись долгое время {Th. Rixner und Th. Sieber, S. 5.}. Фамилія дель Туфо встрчается здсь впервые въ жизни Кампанеллы и, вроятно, только съ этого времени начинаются его близкія отношенія къ этой семь. Кругъ его знакомыхъ начинаетъ расширяться: при переход въ Никастро, гд онъ продолжалъ учиться, онъ сошелся особенно близко съ молодыми монахами-студентами, Діонизіо Понціо и еге двумя братьями Ферранте и Піетро, а также съ Джіованни Баптисто Биццони. Недовольство и броженіе, какъ я уже говорилъ, въ Калабріи было повсемстное, и въ головахъ умной и страстной молодежи, окружавшей Кампанеллу, бродили мысли о лучшей будущности для родины — мысли, носившіяся тогда въ воздух именно въ этой мстности. Кампанелла, выросшій среди живописной и въ то же время дикой природы Калабріи, этомъ вчномъ пріют бандитовъ, страстный по натур, рожденный въ бдности, скитавшійся изъ мста въ мсто, якшавшій съ народомъ и съ молодежью, никогда не жив’ шій ни отшельникомъ, ни аскетомъ, наслушавшійся множества толковъ недовольныхъ испанцами, не могъ остаться чуждымъ злоб дня. Одинъ изъ его друзей свидтельствовалъ во время процесса, что, по словамъ самого обвиняемаго, ‘онъ подумывалъ о лучшемъ будущемъ для родины еще на своемъ четырнадцатомъ году и тогда же доврялъ это своему товарищу, фра Діонизіо’. Въ характер дюжаго по сложенію, круглолицаго и румянаго Кампанеллы въ эту пору уже рзко сказываются его боевыя наклонности, его стремленія къ протесту. Еще въ С. Джіорджіо онъ вступалъ въ горячіе ученые споры со своими наставниками, и они не находили въ себ достаточнаго запаса логики и знаній, чтобы побдить его аргументацію. Въ Никастро боевое настроеніе пытливаго ума развилось еще боле и даже создало ему не мало враговъ между схоластиками, признававшими авторитетъ только одного Аристотеля. Его стали обвинять въ томъ, что онъ слдуетъ Бернардину Телезію, котораго называли развращеннымъ и отверженнымъ за то, что онъ опровергалъ нкоторыхъ философовъ и преимущественно Аристотеля. Дйствительно Бернардино Телезіо {Род. (1508 г. въ Козенц въ Нижней Калабріи, гд и умеръ въ 1588 году.}, учившій въ Паду, Рим и Неапол, гд -омъ основалъ, понын существующую, Телезіанскую академію, отвергалъ Аристотелевскую физику и старался основать зиждущуюся на опыт натуръ-философію. Его сочиненіе ‘De natura’ появилось уже въ 1568 году въ неполномъ вид въ Рим, а затмъ въ полномъ изданіи въ 1586 году въ Неапол {Th. Rixner und Sieber. Leien und Lehrmeinungen berhmter Physiker Sultzbach. 1821. III Heft.}. ‘Я очень обрадовался тому, что у меня есть сотоварищъ по мысли и руководитель,— пишетъ Кампанелла:— сотоварищъ, по которому я могъ проврять свои сужденія и оправдать ихъ въ глазахъ другихъ. Я отправься тотчасъ же въ Козенцу и добылъ книгу Телезія отъ одного ученаго мужа, его послдователя. Едва прочтя первую главу сочиненія, я понялъ уже напередъ все, что заключалось въ послдующихъ, благодаря строгой логичности построенія, не гршащаго, какъ у Аристотеля, безсвязностью или даже противорчіемъ между правилами и заключеніями. Но пока я находился здсь, великій Телезій скончался, и мн пришлось увидать его только въ гробу’… Въ другомъ мст Кампаг нелла разсказываетъ еще подробне т же факты, упоминая и объ элегіи, написанной имъ на смерть высокочтимаго имъ философа. Козенца была не то, что С.-Джіорджіо: она принадлежала къ числу тхъ итальянскихъ городовъ, гд тогда боле или мене процвтала наука, поддерживаемая разными владтельными князьями. Эта родина знаменитаго Телезія ничмъ не напоминала скромные маленькіе городки, гд бывалъ прежде Кампанелла. Когда Кампанелла попалъ сюда, его умъ былъ уже всецло поглощенъ не богословскими науками, а философіей, онъ занимался гораздо боле мнніями свтскихъ ученыхъ, чмъ библіей и святыми отцами. Полагая, что въ ученій перипатетиковъ, которыми ему приходилось заниматься до этой поры, не все истина, что тутъ много ошибокъ и искаженій, онъ прочелъ въ Козенц всхъ доступныхъ ему греческихъ, латинскихъ и арабскихъ комментаторовъ Аристотеля, обращая по преимуществу вниманіе на то, насколько сама природа въ ея живой дйствительности соотвтствуетъ этимъ ученіямъ. Платонъ и Плиній, Галенъ и стоики, послдователи Демокрита и представитель новой философіи Телезій,— все было имъ прочитано и связано съ книгою книгъ — природой — ‘cum mundi, codice primaiio, originali et autographo’. Насколько разъдали его душу тяжелыя сомннія, это видно изъ того, что онъ тогда уже говорилъ: ‘Я даже сомнваюсь, былъ ли Бардъ Великій, какимъ его рисуютъ народныя преданія и романцеро, въ дйствительности’. Нкоторые біографы предполагаютъ, на основаніи не совсмъ ясныхъ словъ самого Кампанеллы, что онъ былъ посланъ въ Козенцу своимъ монастыремъ для публичнаго диспута съ францисканцами, что онъ воспользовался этимъ для полученія книги Телезія, но не былъ допущенъ до свиданія съ этимъ ученымъ тмъ же духовнымъ начальствомъ., которое препроводило его затмъ поспшно въ Алтоыонте въ Верхніе Абруццы. Но причиною этого отъзда были скоре другія обстоятельства: отчасти возможность добыть другія философскія книги отъ своихъ друзей, врачей Кастровиллари и Родьяно и другихъ лицъ, принадлежавшихъ, какъ и Телезій, къ антиперипатетикамъ и побудившихъ Кампанеллу написать его ‘Philosophiasensibus‘ въ опроверженіе тяжеловсной книги Антоніо Марта, защитника Аристотеля, издавшаго плодъ своего одиннадцатилтняго труда подъ названіемъ ‘Propugnaculum Aristotelis’ {Amabile, I, р. 15.}. Кампанелла посвятилъ на свое сочиненіе семь мсяцевъ, проведенныхъ имъ въ Алтомонте, при чемъ ему удалось познакомиться здсь съ нкоторыми знатными лицами и снискать ихъ расположеніе, Между ними былъ Маріо дель Туфо, который пріютилъ у себя въ Неапол Кампанеллу во время печатанія вышеназваннаго его сочиненія. ‘Читатели нашего времени,— замчаетъ Балдакини:— не могутъ себ составить вполн яснаго понятія о томъ, какія опасности грозили тому, кто осмливался идти противъ ученія перипатетиковъ {Baldachini, р. 40.}. И дйствительно, уже съ этой поры для Кампанеллы начинаются непріятности. Въ разсказахъ объ этомъ времени Кампанелла говоритъ о врагахъ, старавшихся очернить его передъ отцомъ провинціаломъ, Піетро Понціо, дядею его друзей. Эти происки не достигли цли, но Понціо былъ скоро смненъ, и его мсто заступилъ отецъ Сильвестръ изъ Алтомонте. Былъ ли этотъ послдній тмъ преслдующимъ его начальниковъ, о которомъ часто повторяетъ Кампанелла, остается невыясненнымъ, какъ вообще затемнено имъ дло о его вызд изъ Козенцы, относительно котораго онъ только намекаетъ на какія-то ‘тяжелыя времена и затруднительнйшія обстоятельства’… Существуетъ сказаніе, основанное на разсказ одного школьнаго товарища Кампанеллы, по которому будто бы Кампанелла былъ въ самой ранней юности грубъ и неразвитъ до смшного, но, познакомясь съ однимъ еврейскимъ раввиномъ и проведя съ нимъ только одну недлю за изученіемъ кабалы, сталъ ученйшимъ мужемъ {Cypriantis. Vita Campanella. 1741, р. 4.}. Въ этой сказк кроется часть истины: не недлю, а нсколько мсяцевъ посвятилъ Кампанелла на изученіе тайныхъ наукъ, и не въ ранней юности, а въ боле зрломъ возраст, именно во время его бытности въ Козенц и Алтомонте. Это обстоятельство вызвало убжденіе не только духовныхъ, но и свтскихъ лицъ въ его общеніи съ духами и пріобртеніи изумительной учености отъ дьявола. Этимъ понятне объясняется та общая ненависть противъ него, которую онъ старается приписать одному своему несогласію съ Аристотелемъ. Лтъ за десять до начала процесса Кампанеллы, въ Козенцу прибылъ странствующій еврей, приблизительно лтъ тридцати, по имени Авраамъ, онъ былъ высокъ ростомъ, довольно полный, блдный, съ рдкою бородой, голубыми глазами, умлъ угадывать прошедшее, настоящее и будущее, называя себя астрологомъ, некромантомъ, вызывателемъ духовъ. Многіе въ Козенц старались съ нимъ познакомиться, зазывали его къ себ обдать, такъ что онъ жилъ на счетъ своихъ поклонниковъ. Онъ проникъ въ доминиканскій монастырь, увидалъ фра Томазо Камсанеллу, сошелся съ нимъ и сдлалъ его скоро предметомъ своихъ предсказаній, при чемъ предвщалъ, что ‘быть ему властителемъ вселенной’… Какъ видно, ученйшій фра Томазо слишкомъ коротко сблизился съ евреемъ, встрчался съ нимъ въ обществ и наедин, что не могло не привлечь на себя вниманія духовнаго начальства. Его выслали въ Алтомонте, еврей послдовалъ за нимъ, и сношенія ихъ не прекращались. Когда Кампанелла снова воротился въ Козенцу, тамъ уже господствовалъ слухъ о его намреніи покинуть монашество и ухать вмст съ евреемъ въ Неаполь. Настоятель алтомонтскаго монастыря сталъ укорять Кампанеллу, этого было довольно, чтобы вспыльчивый Кампанелла рзко отвтилъ, что онъ и точно сниметъ рясу, потому что надлъ ее, будучи еще малолтнимъ. Однако, онъ не исполнилъ этого, а только ухалъ въ Неаполь,— самовольно или съ надлежащаго разршенія, осталось неизвстнымъ, но, по общей молв, онъ отправился не одинъ, а все съ чмъ же евреемъ, который впослдствіи былъ, какъ говорила молва, казненъ, по однимъ свидтельствамъ, въ Неапол, какъ турецкій шпіонъ, по другимъ,— въ Рим, какъ еретикъ {Amabile, I, р. 20.}. Все это подтвердилось во время процесса совершенно добровольнымъ разсказомъ фра Діонизіо Понціо, который, спрошенный неожиданно, передалъ, что ‘дядя его, бывшій отцомъ-провинціаломъ въ Калабріи, писалъ ему въ Неаполь, чтобы онъ не водился съ Кампанеллой, бжавшимъ изъ Калабріи съ однимъ проходимцемъ-евреемъ, что послужило къ немалому соблазну’. Посл этого становятся понятными ‘затрудненія и тяжелыя времена’, о которыхъ говоритъ фра Томазо, и необходимость для него искать себ защитниковъ въ лиц такого энергичнаго человка, какимъ былъ Маріо дель Туфо, баронъ Акваформоза и искусные въ адвокатской діалектик Кастровиллари и Роліона, потому что дло шло уже не объ опроверженіи Аристотеля, а объ оправданіи себя въ вроотступничеств и сношеніяхъ съ чернокнижникомь. Вообще, знакомясь близко и подробно съ характеромъ юнаго Кампанеллы. невольно вспоминаешь того удальца-монаха, про отвтъ котораго поется въ новогреческой псн:
‘Разстригутъ? Клобукъ свой сброшу,
Алый фесъ надну я…’
Прибывъ въ Неаполь въ конц 1589 г., какъ разсчитываетъ Амабиле, или въ 1591 г., какъ говорятъ Берти и другіе біографы {Ibid., I, р. 22.}, Кампанелла тотчасъ же заставилъ говорить о себ. Вступивъ въ городъ, онъ увидалъ у церкви св. Маріи, принадлежавшей францисканцамъ, большую толпу народа, узналъ, что тутъ происходитъ публичный диспутъ, вошелъ въ храмъ, вступилъ въ споръ, побдилъ противниковъ и былъ отнесенъ съ торжествомъ въ доминиканскій монастырь. Этотъ анекдотъ очень правдоподобенъ, если принять во вниманіе нравы времени и характеръ самого вчно увлекающагося Кампанеллы. Подобныя публичныя состязанія ученыхъ богослововъ или философовъ были въ обыча и намеки на происходившее въ церкви св. Маріи находятся въ ‘Политической бесд противъ лютеранъ и кальвинистовъ’ Кампанеллы, равно какъ въ другихъ его сочиненіяхъ. На основаніи архивныхъ документовъ видно, что эти диспуты происходили въ т времена въ церквахъ, а не въ монастыряхъ, какъ утверждаетъ Балдакини {Baldacchini, р. 38.}, и, большею частью, по воскреснымъ днямъ посл полудня. О мст и час такого словеснаго турнира возвщалось особыми рукописными или печатными афишами, которыя расклеивались по стнамъ и заборамъ, на афиш значились имена диспутантовъ, поддерживаемые ими тезисы и пр. Затмъ появлялись другія афиши за подписью предсдательствовавшаго на диспут или профессоровъ-экспертовъ, которые свидтельствовали о побд того или другого изъ состязавшихся, или о томъ, что об стороны блистательно защитили свои положенія.Странно, повидимому, что Кампанелла, скомпрометировавшій себя въ Козенц, поселился въ Неапол снова у доминиканцевъ, какъ бы пренебрегая дальнйшими преслдованіями, но вся административная система той эпохи представляетъ собою такую смсь крайней слабости съ крайнею строгостью, что онъ могъ разсчитывать на безопасность въ виду той свободы и даже распущенности, которая господствовала въ монастыряхъ. Папскій нунцій Альдобрандини писалъ въ Римъ о необходимости обуздать распутство и своеволіе юнаховъ, между которыми вели себя неприличне всхъ доминиканцы. Получивъ разршеніе отъ папы, нунцій выселилъ ихъ изъ одного монастыря, въ который ввелъ шестьдесятъ другихъ монаховъ того же, но реформированнаго ордена, отличавшихся боле строгимъ образомъ жизни. Однако, не прошло и недли, какъ изгнанные монахи воротились съ оружіемъ и подмогою изъ другихъ монастырей, взяли штурмомъ свое прежнее жилище, выгнали изъ него новую братію и заперлись въ монастырскихъ стнахъ, превративъ монастырь въ настоящую крпость: они баррикадировали окна и двери, запаслись продовольствіемъ на полгода и стали звонить въ колокола, возбуждая народъ и часть дворянъ въ свою пользу. Вице-король растерялся, не принялъ никакихъ ршительныхъ мръ, а торжествующіе монахи продержались въ засад три мсяца, отъ 1 апрля 1595 года до 22 іюня, посл чего добровольно отворили монастырскія ворота, насмявшись не только надъ нунціемъ, но и надъ самимъ его святйшествомъ. Папа потребовалъ присылки отъ нихъ двухъ депутатовъ для объясненія инцидента, настаивая, однако, на томъ, чтобы они очистили монастырь и впустили монаховъ, набранныхъ изъ другихъ четырехъ обителей, но мятежные святые отцы не исполнили ни одного изъ этихъ приказаній, а вице-король не посмлъ употребить свтскую силу для понужденія ихъ къ покорности передъ папой. Подобныхъ эпизодовъ было не мало и Впослдствіи, во время всей нунціатуры Альдобрандини {Amabile, I, р. 27.}. Кампанелла скоро переселился къ Маріо дель Туфо, онъ часто видался съ фра Діонизіо Понціо, который держалъ сторону доминиканцевъ, и часть нерасположенія, падавшаго на Діонизіо, отразилась и на Кампанелл. Незначительное обстоятельство имло, можетъ-быть, важное вліяніе на его участь: нкто фра Марко, впослдствіи епископъ торпейскій, предложилъ предоставить право голоса въ извстныхъ вопросахъ однимъ студентамъ неаполитанскаго происхожденія. Отчужденные студенты ршили жаловаться пап и выбрали при этомъ своимъ депутатомъ фра Діонизіо. Это усилило уже существовавшую между нимъ и фра Марко вражду, подкрпляемую тмъ фактомъ, что Марко былъ настоятетелемъ того монастыря, нкоторые монахи котораго были водворены на мсто доминиканцевъ и потомъ прогнаны ими. Этотъ-то фра Марко быть посланъ потомъ комиссаромъ въ Калабрію при обвиненіи Кампанеллы и его сообщниковъ.
Синьоры дель Туфо, покровители Кампанеллы, были, какъ и большинство дворянъ того времени, если не особенно образованными, то способными цнить знаніе. Имъ нравился молодой ученый, успвшій уже пріобрсти извстность своею горячею защитою Телезія, котораго они лично весьма уважали, и другими сочиненіями, обличавшими его замчательныя способности. Маріо дель Туфо поручилъ ему образованіе своего старшаго сына и познакомить его со многими изъ своихъ родственниковъ и друзьями, которые и были впутаны потомъ въ калабрійскіе процессы. Между такими лицами особенно отличались братья делла Порта, чрезвычайно образованные покровители наукъ и искусствъ. Домъ ихъ съ богатою библіотекою и самыми рдкими коллекціями статуй, рзныхъ камней, медалей посщался почти обязательно всми прізжими иностранцами, писателями, художниками, хотя сами делла Порта не были богаты и почти вс свои доходы тратили на пріобртеніе рдкихъ книгъ и вещей. Особенною ученостью отличался второй братъ делла Порта, Джіованни Баптистіо, ученикъ извстнаго Пизано, сдлавшій нсколько открытій по части физики, содйствовавшій усовершенствованію подзорной трубы, камеръ-обскуры. Это былъ одинъ изъ симпатичнйшихъ людей. Никогда не унижался онъ до перебранокъ со своими завистниками и врагами. Онъ прожилъ всю жизнь холостякомъ, не желая, чтобы новыя привязанности стали между нимъ я его нжно любимымъ имъ братомъ. Согласно духу времени, онъ славился между современниками преимущественно своими познаніями въ астрологіи, въ составленіи гороскоповъ, и именно поэтому его такъ усердно приглашали къ себ кардиналъ д’Эсте и другія знатныя лица. Великій герцогъ тосканскій присылалъ къ нему своего врача Дунто для изученія ‘тайнъ’, герцогъ мантуанскій посщалъ его съ той же цлью, наконецъ, самъ императоръ Рудольфъ II велъ съ нимъ переписку и отправилъ къ нему своего капеллана Герміо съ просьбою прислать къ его двору какого-нибудь своего ученика, свдущаго въ тайныхъ наукахъ {Michaud. Biographie universelle Paris. C. Desplaces. T. ХXXIV, p. 124—125.}. Кампанелла, мечтавшій о новой философской систем на экспериментальныхъ началахъ и увлекаемый страстью ко всему чудесному, не могъ не привязаться къ такому человку. Частыя бесды съ нимъ побудили молодого мо, наха написать свое извстное Sensu rerum. Въ этомъ сочиненіи ясно сказывается вліяніе делла Порты: здсь Кампанелла говоритъ, что въ юности онъ не врилъ въ астрологію, возставалъ даже противъ нея, а теперь убдился, что среди многихъ нелпостей эта наука включаетъ великія истины. Въ четвертой части ‘Магіи’ онъ уже прямо упоминаетъ имя делла Порты. Тмъ не мене при всей вр въ чудесное, Кампанелла явно ищетъ основы ему въ законахъ природы, расходясь въ этомъ съ другими писателями той эпохи.
Во время этихъ литературныхъ занятій и научныхъ бесдъ съ друзьями, Кампанелла былъ неожиданно вынужденъ отправиться въ Римъ. Причиной этого путешествія послужила одна изъ тхъ выходокъ, на которыя всегда былъ способенъ удалой монахъ. Въ Неапол онъ посщалъ не- рдко монастырь св. Доминика, обладавшій богатою библіотекою. Передъ самымъ входомъ въ библіотеку на стн небольшой прихожей находится и понын высченный на камн указъ папы Пія V, грозящій отлученіемъ отъ церкви всякому, кто дерзнетъ безъ разршенія папы или, по меньшей мр, отца-провинціала, брать и уносить книги изъ библіотеки. Глумясь надъ этимъ указомъ, Кампанелла, вообще любившій грубоватыя шутки, сказалъ при свидтеляхъ:
— Com’e questa scomunica? Si mangia? Что это за отлученіе? дять его, что ли?… {Amabile, I, р. 43.}
На другой же день онъ былъ схваченъ и посаженъ подъ стражу въ дом нунція. Впослдствіи, при процесс, возникшемъ по обвиненію Кампанеллы въ ереси, главнымъ свидтелемъ но вышесказанной его выходк явился товарищъ Кампанеллы по ученію, фра Франческо Мерлино, который говорилъ кстати о сношеніяхъ обвиняемаго съ евреемъ и о томъ, что онъ, по слухамъ, былъ такъ ученъ не по дйствительному прилежанію, а благодаря колдовству, чему онъ, Франческо, впрочемъ, не врилъ, потому что зналъ, какими способностями былъ надленъ Кампанелла съ самой юности. При суд по поводу вышеприведенныхъ нечестивыхъ словъ, Кампанелла обвинялся тоже въ имніи своего духа для послугъ — avere spiriti sorpa. Несмотря на завсу, прикрывающую это дло, нкоторыя данныя позволяютъ воспроизвести его обшую картину. Юрисдикціи папскаго нунція подлежали общіе проступки монаховъ и другихъ духовныхъ лицъ, напримръ, рыцарей Іерусалимскаго ордена, причислявшихъ себя тоже къ духовенству и извстныхъ крайнею распущенностью нравовъ, тоже клириковъ-пристанодержателей, укрывавшихъ у себя разныхъ бглецовъ, и т. п.
По въ длахъ, касающихся вры, составъ судилища увеличивался мстнымъ викаріемъ и комиссаромъ отъ центральнаго инквизиціоннаго трибунала. Разобравъ дло, судьи должны были посылать его въ Римъ и, уже по полученіи его обратно, произносили приговоръ именемъ папы. Случалось и такъ, что самого обвиняемаго вызывали въ Римъ вмст съ его дломъ, ‘чмъ нунцій и оставался доволенъ, въ виду недостаточности тюремныхъ помщеній въ его дворц’ и необходимости часто просить вице-короля о перемщеніи наиболе важныхъ арестантовъ въ Кастельнуово. Особая фелука подъ командою капитана Винченцо Сгуэлла служила для транспорта заключенныхъ изъ Неаполя въ Римъ, и на ней былъ отправленъ скованный Кампанелла. Подробности этого перваго процесса неизвстны, несомннно лишь то, что Кампанелла былъ присужденъ ‘къ отреченію отъ своихъ заблужденій’ и что это происходило въ 1591 г. Посл того онъ прожилъ еще годъ въ Рим, вроятно, на эпитеміи въ какомъ-нибудь монастыр, согласно обычаю того времени, и затмъ перебрался въ Тоскану. Неизвстно, подвергался ли онъ пытк, хотя это можно предположить, потому что церемоніи отреченія отъ ереси всегда предшествовала пытка, а Кампанелла, какъ видно изъ писемъ нунція и другихъ свидтельствъ, судился не за одну свою дерзкую выходку, но ‘за многія еретическія понятія’. Въ это самое время папа Клементъ VIII, по настоянію инквизиціи, включилъ въ число вреднйшихъ сочиненій три бниги Телезія, Кампанелла же былъ отъявленнымъ телезіанцемъ, такъ что опасность могла угрожать ему и съ этой стороны. Кампанелла не могъ оставаться бездятельнымъ и написалъ за годъ своего пребыванія въ монастыр въ Рим нсколько философскихъ и медицинскихъ сочиненій: ‘Deila filosofia di Empedocles, ‘Deinsomniis’, ‘De sphera Aristarchi‘ и пр. Кампанелла не оставался безъ друзей въ Рим, особенно покровительствовалъ ему одинъ родственникъ семьи дель Туфо, Леліо Орсини, неудивительно поэтому, если Кампанелла былъ обязанъ ему относительно счастливымъ исходомъ своего дла и самымъ выздомъ изъ Рима. Маріо дель Туфо или Леліо Орсини хлопотали о томъ, чтобы доставить Кампанелл каедру философіи въ Пиз, и великій герцогъ относился благосклонно къ этому ходатайству. Онъ принялъ очень ласково фра Томазо, совтовалъ ему забыть о преслдованіяхъ, которымъ подвергли его злые люди, снабдилъ его небольшими деньгами и приказалъ своему секретарю испросить письменно для Кампанеллы отъ его духовнаго начальства позволеніе заняться профессурой въ пизанскомъ университет и печатать свои сочиненія. Баччіо Валори, въ вдніи котораго была Палатинская библіотека, допустилъ Кампанеллу къ ея обозрнію по распоряженію великаго герцога и отзывался самымъ лестнымъ образомъ о познаніяхъ молодого человка ‘Онъ создаетъ совершенно новую систему, философіи’, писалъ Валори къ Узимбарди, рекомендовавшему ему фра Томазо отъ имени великаго герцога. При посщеніи библіотеки, Кампанелла спорилъ съ двумя учеными о самыхъ тонкихъ предметахъ и поразилъ всхъ своими познаніями и умомъ, если не усплъ убдить, потому что онъ не уважаетъ Аристотеля. Эти ученые были, какъ можно предполагать, Ферранте Росси и падре Медичи, который доказывалъ, что и животныя воскреснутъ и получатъ свое воздаяніе по дламъ своимъ въ день послдняго Суда. Еампанелла говоритъ въ одномъ мст: ‘Я спорилъ съ однимъ ученымъ флорентійцемъ насчетъ воскресенія зврей, которое онъ выводитъ изъ изреченія ап. Павла. Я доказывалъ, что оскорбительно для святыни предположить, что всякая муха и тля тоже возстанутъ къ слав Божіей и что, наконецъ, земли нашей но хватитъ для помщенія всхъ существъ… Онъ началъ сдаваться’ {Ibid., I, р. 61. Примчаніе (а).}. Упоминая о неуваженіи Кампанеллы къ Аристотелю и его поклоненіи Телезію, Валори давалъ понять среди своихъ похвалъ, что лучше не связываться слишкомъ тсно съ молодымъ ученымъ, презиравшимъ признанный всми авторитетъ Аристотеля и скомпрометировавшимъ себя противъ Рима своимъ поклоненіемъ Телезію. Такимъ образомъ вражда къ Аристотелю повредила и здсь Кампанелл. Впрочемъ, и безъ вражды къ Аристотелю Кампанелла едва, ли могъ приглянуться Валори въ качеств кандидата на профессорскую каедру… Понявъ свое положеніе, Кампанелла отблагодарилъ великаго герцога за его милости, выразилъ свою надежду на нихъ и впослдствіи повторилъ то же синьору Узомбарди и отправился въ Падую, но остановился въ Болонь, гд начались снова его невзгоды. Главный начальникъ доминиканскаго ордена, отецъ Ипполито Беккаріа, отвчалъ великому герцогу на его письмо, что ‘изъ желанія угодить его свтлости’, онъ разсмотритъ вновь сочиненія фра Томазо Кампанеллы и допуститъ ихъ къ напечатанію, если въ нихъ не окажется ничего противнаго постановленіямъ трентскаго собора… Въ этомъ отзыв сказывалось желаніе угодить великому герцогу, вмст съ намреніемъ оградить себя самого отъ отвтственности,— можетъ-быть, даже открыть новыя еретическія воззрнія въ заподозрнныхъ сочиненіяхъ. ‘Въ бытность мою въ Болонь,— разсказываетъ Кампанелла,— у меня отобрали вс книги и. нкоторые латинскіе стихи, не лишенные достоинства, равно какъ и первый томъ ‘Физіологіи’, включавшій диспуты противъ разныхъ сектъ и за которымъ должны были слдовать уже задуманные мною еще девятнадцать томовъ…’ ‘Вс книги, взятыя у меня въ Болонь, были найдены мною въ инквизиціи въ Рим, гд я ихъ защищалъ, но не требовалъ обратно, желая передлать ихъ къ лучшему…’ Прибывъ въ Падую осенью 1592 года, Кампанелла остановился въ монастыр св. Августина, какъ онъ вспоминаетъ о томъ самъ въ своемъ письм къ Галлилею. Замчательно, что онъ выдавалъ себя въ Паду за испанца, а не за калабрійца, объясняя это впослдствіи, при своемъ содержаніи въ неаполитанской тюрьм, своею преданностью Испаніи. Въ студенты и лекторы въ падуанскихъ училищахъ записывались по націямъ и весьма можетъ быть, что пріобртеніемъ испанскихъ матрикулъ Кампанелла разсчитывалъ выиграть что-либо въ денежномъ или учебномъ отношеніи. Но онъ вскор былъ замшанъ снова въ очень непріятное дло. Черезъ трое сутокъ по его прибытіи въ падуанскій монастырь случилось крайне скандальное происшествіе изъ числа обычныхъ между распущенной и развращенной монашеской молодежью того времени, какъ говоритъ самъ Кампанелла. Отецъ-настоятель подвергся грубому насилію, che non occore specificare, какъ говоритъ Амабиле {Ibid., I, p. 64.}. ‘Кампанелла былъ привлеченъ къ отвтственности вмст съ прочею развратничавшею братіею. Въ письмахъ своихъ Кампанелла говоритъ о несправедливости взведеннаго на него обвиненія и нсколько наивно замчаетъ, что отбитъ только взглянуть на его лицо, чтобы не поврить обвиненію {Rixner und Sieber, S. 14.}. Но, разумется, не взглядъ на его лицо послужилъ къ его оправданію, а то, что онъ спалъ за одной постели съ друимъ монахомъ и тотъ могъ свидтельствовать за него. Освобожденный, наконецъ, по недостатку уликъ и успвъ ихъ опровергнуть, онъ принялся снова за свои работы. ‘Не падая духомъ по поводу утраты моихъ писаній,— пишетъ онъ,— я принялся въ Паду снова за ‘Философію Эмпедокла’ и новую ‘Физіологію’, посвящая ее Леліо Орсини. Еще одна книга, именно ‘Apologetico dell’origne delle vene, de’nervi e delle arterie e della pulsazione’, написанная по заказу того же Орсини, служила комментаріемъ на положенія Телезія и опровергала ученіе Кіоко, философа, врача, поэта, историка и натуралиста, извстнаго въ медицинской литератур, но сочиненія котораго составляютъ теперь библіографическую рдкость. Въ то же время Кампанелла послалъ венеціанскому патрицію Анджело Коррео записку о допущеніи пословъ каждаго государства къ произнесенію рчей передъ венеціанскимъ сенатомъ на ихъ родномъ язык, написалъ ‘Комментарій на христіанское монаршее право’ и пр. Необычайная литературная плодовитость Кампанеллы, прославившая его, помогла ему сносить бодро разныя житейскія невзгоды. Кром признательности, питаемой имъ къ Леліо Орсини и Маріо дель Туфо, вроятно, и нужда заставляла его посвящать свои писанія этимъ лицамъ, вознаграждавшимъ его, безъ сомннія, за это деньгами, по обычаю того времени. Онъ жилъ бдно въ Паду, несмотря на свои лекціи и уроки и подвергаясь надзору, мелочному и придирчивому, но подводившему его часто подъ серьезную опасность. Это заставляло его обращаться съ новыми просьбами къ великому герцогу тосканскому. Между прочимъ, въ одну изъ минутъ отчаянія онъ ршился даже написать, что не осмливается принять предлагаемой ему каедры въ Паду, считая себя обязаннымъ помнить общанное ему содйствіе его свтлости великаго герцога, который, конечно, не измнилъ своихъ мыслей, ‘что и не подобаетъ высокопоставленнымъ лицамъ…’ Онъ прибавлялъ къ этому, что, въ случа нужды, онъ ‘суметъ лучше другого говорить въ дух Аристотеля’, и умолялъ герцога увдомить его о томъ, можетъ ли онъ надяться на полученіе каедры или долженъ былъ ждать еще. Отвтъ получился уклончивый и былъ переданъ Кампанелл Галлилеемъ, состоявшимъ лекторомъ въ Паду. На Кампанеллу сыпались въ это время разныя обвиненія, онъ не обозначаетъ съ точностью ни одного, но говоритъ, въ письм къ Шіоппіо о своихъ ‘пяти процессахъ’. Одинъ изъ нихъ былъ возбужденъ по поводу книги ‘De tribus impostoribus’ и за послдованіе философіи Демокрита, другой ‘за недонесеніе объ одномъ жидовствующемъ’, съ которымъ онъ имлъ споръ о длахъ вры. Кампанелла могъ отвтить по первому обвиненію, что приписываемая ему книга была отпечатана за 30 лтъ до его рожденія, а самъ онъ всегда возставалъ противъ Демокрита. Но ему было трудне опровергнуть второе обвиненіе. Донесеніе о еретичеств было тогда обязательнымъ и умолчаніе въ такомъ случа считалось соумшиленностью, диспутъ и побда на немъ не освобождали Кампанеллу отъ обязанности доноса. Ему удалось, повидимому, оправдаться на этотъ разъ, по недостатку уликъ, но онъ подвергался сильной опасности, какъ рецидивистъ, будучи уже вторично привлекаемъ къ суду по дламъ вры. А въ такихъ случаяхъ расправа была извстная: духовный лишался своего сана и передавался въ руки свтской власти съ обычнымъ приглашеніемъ ‘наказать его безъ пролитія крови и изувченія членовъ’, что не исполнялось на дл, или же исполнялось обреченіемъ осужденнаго на костеръ. Если онъ оставался нераскаяннымъ — его сожигали живымъ, если каялся — его вшали, а потомъ уже сожигали его трупъ. Про подобную казнь говорилось, что она ‘et liumanius est, et viam desperationis claudit, et ad penetentiam provocat’. Находясь въ падуанской тюрьм, Кампанелла написалъ свою ‘Monarcbia de’Christiani’ и тотчасъ вслдъ затмъ ‘Del regime della Chiesa’, представляющую собой сводъ самыхъ ультратеократическихъ доктринъ. Хотя, въ сущности, онъ былъ всегда на сторон теократическаго правленія, желалъ почти насильственнаго искорененія всякихъ религіозныхъ сектъ для соединенія всего просвщеннаго человчества въ одинъ тсный союзъ, и находилъ строгую религіозную дисциплину главнйшимъ орудіемъ народнаго преуспянія, но эти дв книги и нкоторыя другія, написанныя имъ въ критическія минуты жизни, полны такихъ преувеличеній и крайностей, что выдаютъ цль, ради которой были написаны. Заподозрнному надо было облить себя, и онъ длалъ это со всею силою своего знанія и искусной діалектики. Кром двухъ пунктовъ обвиненія противъ Кампанеллы, о которыхъ я уже упомянулъ, были еще другіе: ‘богохульственный сонетъ на Спасителя, пріобртеніе недозволенной книги, еретическія воззрнія въ его ‘Sensu rerum’. Онъ доказалъ, что сонетъ принадлежитъ не ему, а Аретино, недозволенную книгу онъ хотлъ отнести къ духовному начальству, обвиненія же въ ереси онъ опровергалъ, ссылаясь на отцовъ церкви, св. Григорія и св. Августина, которые, подобно ему, ‘признавали міровую душу, потому что, по ихъ мннію, все сущее обладаетъ своей душой, исходящей или отъ божества, какъ у человка, или изъ элементовъ, какъ у животныхъ, растеній и пр.’. Ученые судьи, кардиналы Асколано, Санторіо и Сарнано, остались удовлетворенными этими отвтами. Такъ или иначе, онъ усплъ освободиться, при чемъ ему помогло, безъ сомннія, покровительство такихъ могущественныхъ друзей, какъ Леліо Орсини, бывшій въ лучшихъ отношеніяхъ съ римской куріей и самимъ папой, или главный комиссаръ инквизицій фра Альберто Трагаліоло, Наконецъ, за обвиняемаго заступились и еще боле высокія лица — эрцгерцогъ Максимиліанъ и самъ императоръ, которому Кампанелла послалъ копію съ своихъ ‘Рчей’. По выход изъ тюрьмы, проживая въ монастыр св. Сабины, Еампанелла продолжалъ писать, посвящая свои сочиненія различнымъ кардиналамъ и другимъ сановникамъ съ цлью заручиться ихъ благосклонностью, но ему долго еще не удавалось выхлопотать себ позволеніе воротиться въ Калабрію. Въ особенности было ему полезно снискать покровительство кардинала С.-Джіорджіо, извстнаго уже своимъ заступничествомъ за несчастнаго Торквато Тассо. Кампанелла посвятилъ ему свою ‘Poetica’. Вообще, за время своего пребыванія въ Рим, онъ написалъ боле десяти сочиненій и говоритъ самъ, что такое обиліе литературныхъ трудовъ вызывалось у него заключеніемъ, на свобод онъ писалъ мене.
Изъ Рима Кампанелла выбылъ не раньше начала 1598 года, по крайней мр онъ находился еще тамъ въ ноябр 1597 г., когда папа замыслилъ походъ на Феррару. Альфонсъ Феррарскій умеръ, не оставивъ дтей, предъявлявшій свои права на престолъ, двоюродный братъ покойнаго, донъ Чезаре д’Эсте былъ не признанъ папою и подвергнутъ имъ отлученію отъ церкви. Церемонія отлученія происходила на архіепископскомъ двор: вс каноники стояли кругомъ съ чернымъ свчами въ рукахъ во время чтенія карательныхъ призываній на голову отлученнаго, и затмъ бросили свои свчи о-земь… Возбужденіе въ Рима было всеобщее, и вс стихоплеты считали своимъ долгомъ выразить его въ виршахъ, Не устоялъ при этомъ и Кампанелла и написалъ приличный случаю сонетъ, самый неудачный изъ его поэтическихъ произведеній, но послужившій ему въ глазахъ куріи лучше всхъ другихъ сочиненій. Ему вскор было дано разршеніе выхать изъ Рима {Amabile, I, р. 90.}. Остановись въ Неапол для поправленія разстроеннаго здоровья, Кампанелла проживалъ опять у Маріо дель Туфо и употребилъ свои досуги на новыя сочиненія. Онъ дополнилъ начатую еще въ Рим ‘Физіологію’ ‘Этикой’, къ которой прибавились впослдствіи ‘La Polilica’, ‘L’Есопотіса’ и ‘La Citta del Sole’, сочиненіе, наиболе прославившее имя Кампанеллы въ послдующіе вка. Въ это время въ Рим ходили уже тревожные толки, не разъ возникавшіе въ Европ посл введенія христіанства,— толки о близкой кончин міра, которую пріурочивали къ наступавшему окончанію столтія, Кампанелла принималъ участіе въ этихъ разсужденіяхъ, вызывая увренность въ томъ, что этой кончин будутъ предшествовать важныя государственныя перемны. Онъ самъ сознается въ этомъ въ одномъ своемъ заявленіи, отысканномъ теперь въ симанхскомъ архив. Въ Неапол тоже толковали о конц міра, ожидали какихъ-то важныхъ перемнъ, и Кампанелла, по его собственному признанію, утшалъ надеждою на эти перемны принца Бизиньяна, имвшаго свои счеты съ римской куріей. Этотъ принцъ, промотавшій свое громадное состояніе, надлавшій долговъ, то ссорившійся, то опять сходившійся съ своею женою, особою тоже весьма сомнительныхъ качествъ, содержался, наконецъ, въ тюрьм, потомъ былъ отданъ на поруки своему родственнику, тому же Леліо Орсини, который внесъ за него залогъ въ 20 тысячъ дукатовъ, что не помшало принцу бжать, сдлавъ завщаніе въ пользу короля. Сидя въ тюрьм цлыя восемь лтъ, онъ былъ крайне ожесточенъ противъ правительства и охотно бесдовалъ съ Кампанеллой, навшавшимъ его, вроятно, совмстно съ Орсини, при чемъ главнымъ предметомъ разговоровъ были грядущія важныя перемны во всемъ порядк вещей. Эти изліянія и были причиной привлеченія Бизиньяно тоже въ калабрійскій процессъ. Наконецъ, въ начал лта 1598 г. Кампанелла отправился на родину въ Калабрію, вынуждаемый къ тому, по его словамъ, болзненнымъ состояніемъ: онъ страдалъ глазною болью, килою, ломотою въ ног, чахоткою, параличнымъ состояніемъ, въ чемъ приводилъ свидтельства трехъ врачей. Вроятно, онъ преувеличивалъ число своихъ недуговъ, но нтъ ничего неправдоподобнаго въ томъ, что частыя и продолжительныя тюремныя заключенія въ послднія девять лтъ не могли не нарушить его здоровья. На килу и на чахотку онъ могъ ссылаться и ради того, чтобы избавиться отъ дыбы, которой не подвергали лицъ, страдавшихъ этими болзнями, замняя этотъ образъ пытки, впрочемъ, другимъ, не мене ужаснымъ, преимущественно ножными тисками.
Въ то время, когда Кампанелла прибылъ въ Неаполь, гд прожилъ нсколько боле полугода, между вице-королемъ и мстною знатью были большія несогласія по поводу новаго привилегированнаго банка, который могъ приносить выгоды лишь его учредителю, Салуццо, фавориту вице-короля, а не населенію. Недовольные послали тайно въ Мадридъ Джіованни Бранкаччіо, брата епископа тарантскаго, что привело въ негодованіе вице-короля, графа Оливареса, арестовавшаго Маттео Аквавиву, принца казертскаго, который былъ схваченъ на улиц, вытащенъ грубо изъ экипажа и заключенъ въ Кастель дель Ово, гд ему не дали даже и постели. Подобнымъ же образомъ были брошены въ тюрьмы Альфонсо ли Дженнаро и Оттавіо Санъ Фелизе. Многія знатныя лица искали спасенія въ бгств, другія сдлали представленіе вице-королю, который далъ имъ успокоительныя общанія, но продолжалъ дйствовать попрежнему. Особенно потерплъ при этомъ старый герцогъ ли Віетри, уважаемый всми за свои заслуги. Но въ сред самой неаполитанской знати господствовали раздоры, и Оливаресъ пользовался ими въ свою пользу. Нкоторое спокойствіе водворилось въ Неапол лишь съ отозваніемъ Оливареса и назначеніемъ графа ли Лемосъ на его мсто, но недовольныхъ осталось много и было неудивительнымъ, если они ждали съ нетерпніемъ ‘важныхъ перемнъ’, о которыхъ возвщалъ Кампанелла вмст съ другими учеными астрологами…
Такова была жизнь Кампанеллы до времени открытія заговора и мученическаго процесса, таковъ былъ онъ самъ: большія способности и огромныя знанія, вчная страсть къ скитальчеству и безпокойная жизнь, близкое знакомство съ положеніемъ народа и общественными длами, грубоватость и рзкость простолюдина, боевыя наклонности характера и цлый рядъ неудачъ, вызванныхъ всею совокупностью этихъ присущихъ ему качествъ. Онъ былъ вполн сыномъ своего времени, сыномъ своего народа и вполн годился къ роли тхъ заговорщиковъ, изъ среды которыхъ вышли съ одной стороны освободители Италіи — карбонаріи, а съ другой бичи той же Италіи — каммористы. Онъ былъ головою выше окружавшихъ его людей, но не умлъ заставить ихъ забыть или простить ему это, совершенно не обладая тми чарующими качествами, которыя привлекали сердца всхъ къ такимъ лицамъ, какъ Савонарола,
Лтомъ 1598 года, посл девятилтняго отсутствія, Кампанелла снова вернулся въ родную Калабрію. Онъ остановился въ монастыр Анпунціаты въ Никастро {Ibid., I, р. 110.}. Настоятелемъ монастыря состоялъ его другъ Діонизіо Понціо. Это быль человкъ весьма образованный, извстный ораторъ, но онъ не отличался примрною нравственностью. Кампанелла самъ не особенно сильно напиралъ на эту сторону при выбор другой. Крайне вспыльчивый, раздражительный, Діонизіо Дондіо уже судился однажды за рану, нанесенную имъ монаху, и любилъ непристойное общество. У него было не мало враговъ, особенно между монахами той партіи, которую онъ обвинялъ въ убійств его дяди, отца-провинціала, Піетро Дондіо. Особенно былъ озлобленъ противъ него фра Долистино, просидвшій нсколько времени въ тюрьм но его обвиненію. Братъ фра Діонизіо, Діетро Дондіо, былъ человкъ боле умреннаго нрава и тоже большой другъ Кампанеллы. Въ томъ же монастыр состоялъ лекторомъ нкто Диддони, человкъ весьма ученый, но тоже крайне развратнаго поведенія. Монашество и развратъ шли тогда рука объ руку. Диддони то занималъ духовныя степени, то быть изгоняемъ за всевозможные проступки, былъ приговоренъ къ наказаніямъ, навлекъ на себя ‘вендетту’ двухъ братьевъ, которые убили изъ-за него свою родную сестру и были вынуждены бжать, присталъ къ Полистин, укралъ у фра Діонизіо его проповди и толкованія Апокалипсиса, которыя перепродалъ, а съ заключеніемъ Долистины въ тюрьму перешелъ на сторону Діонизіо. Такія похожденія не помшали ему занимать каедру въ Козенц, затмъ состоять ‘богословомъ’ при епископ никастрскомъ, съ которымъ ему пришлось разбирать ‘бды и страданія’ вассаловъ умершаго герцога ли Догера, приносившаго повинную въ своихъ злоупотребленіяхъ въ своей духовной. Затмъ онъ былъ назначенъ въ Никастро, куда прибылъ съ болзнями, ‘свидтельствовавшими о его развратномъ образ жизни’. Братъ его, Сильвестро Лоріано, вполн невжественный и преданный всякимъ порокамъ, жилъ тутъ же и имлъ самыя предосудительныя знакомства. Кампанелла, видя въ Диддони лишь стараго сотоварища, имлъ несчастіе сдружиться съ нимъ и поврять ему вс свои мысли {Ibid. I, 113.}. Калабрія, гд никогда не утихали вполн волненія, была особенно неспокойна въ это время. Епископы вели нескончаемую борьбу съ свтскою властью, превышали свои права, посылали въ Римъ доносъ за доносомъ, епископъ никастрскій, Піетро Монторіо, позволялъ себ прямо не слушаться королевскихъ распоряженій: онъ выгналъ отъ себя и отлучилъ отъ церкви комиссара, посланнаго къ нему графомъ ли Никастро съ ршеніемъ верховнаго совта, при чемъ объявилъ весь городъ Никастро подъ интердиктомъ. Въ то же время онъ доносилъ въ Римъ о воздвигнутыхъ на него гоненіяхъ. Правительство отставило епископа отъ должности и наложило секвестръ на его доходы, а онъ отвтилъ на это отлученіемъ отъ церкви исполнявшихъ этотъ приказъ, виконта Гонзаго и его помощниковъ. Нкоторые изъ, знати взяли сторону епископа, за что подверглись насиліямъ отъ другихъ. Такіе случаи борьбы свтскихъ и духовныхъ лицъ были не рдкостью въ то время. Тяготясь вердиктомъ, жители выбрали Діонизіо Понціо и Инвико Франца для ходатайства объ отмн запрещенія передъ папою, находившимся въ это время въ Феррар. Кампанелла былъ при этомъ на сторон епископа, къ чему его обязывало, можетъ-быть, его духовное званіе. Изъ Никастро онъ отправился на свою родину, въ Стило, гд, какъ и въ другихъ сосднихъ городахъ, тоже были волненія по поводу несогласій между духовенствомъ и свтской администраціей. Къ какимъ средствамъ прибгалось при этомъ, видно изъ того, что вс сосдніе монастыри были полны бандитами, которыхъ епископъ милетскій прокармливалъ, когда полиція ихъ слишкомъ тснила. Прокуроръ Харафа, тоже отлученный отъ церкви, вмст съ губернаторомъ дель Пиццо и принцемъ СцилЛа, распускалъ, въ свою очередь, слухъ о мятеж, подготовляемомъ духовенствомъ. Понятно, что Кампанелла, прибывшій съ епископомъ милетскимъ, принадлежавшимъ къ фамиліи дель Туфо, и сопровождавшій его потомъ къ морскимъ купаньямъ, не могъ заслужить особенное благорасположеніе гражданскихъ властей. Ему приписывали потомъ дурное вліяніе на епископа, принимавшаго черезчуръ рзкія мры, хотя, повидимому, Кампанелла пробылъ при епископ весьма короткое время и жилъ потомъ въ Стеньяно у своего отца или, главнымъ образомъ, въ Стило. Но онъ самъ повторяетъ не разъ, что общественное смятеніе было такъ велико, что, приводя его въ связь съ ‘необычными метеорологическими явленіями’, онъ не могъ не придти къ мысли о конц міра и не провозгласить ее, посл чего нкоторыя лица и задумали возмущеніе. Личность епископа милетскаго была одною изъ замчательнйшихъ при этомъ движеніи: это былъ человкъ крайне энергичный, крутой, вершившій правосудіе по-своему, онъ руководился, однако, въ своихъ дйствіяхъ не личными интересами, какъ епископъ никастрскій, но глубокимъ внутреннимъ убжденіемъ, хотя бы и ошибочнымъ. Королевскій прокуроръ Харафа, которому Кампанелла приписываетъ вс свои несчастія, былъ отлученъ этимъ епископомъ отъ церкви. Неудивительно, если прокуроръ былъ ожесточенъ противъ нихъ обоихъ. Впрочемъ, отлученія становились тогда дломъ самымъ обычнымъ: разбойники и всякіе преступники находили себ пріютъ въ монастыряхъ, хотя правительство и отнимало у этихъ послднихъ и у церквей право убжища въ отношеніи ‘наиболе тяжкихъ злодяній’, но едва исполнительная власть вступалась въ дло, мстные іерархи сыпали на нее своими отлученіями. Рыцари іерусалимскаго ордена, подлежавшіе духовной юрисдикціи, совершали не хуже турокъ безнаказанно цлые набги на мирныхъ жителей, но самымъ непростительнымъ заступничествомъ епископовъ пользовались, такъ называемые, дикіе, или лсные діаконы, спеціальность которыхъ особенно процвтала въ Калабріи {‘Diaconi selvaggi’. Amabile, I, 118.}. Это были міряне, имвшіе женъ и дтей, но получавшіе отъ епископа разршеніе носить черную рясу, вслдствіе чего объявляли себя не обязанными боле платить налоги, нести постойную и другія повинности. Какъ правительство, такъ и бароны, и города возставали противъ такихъ уклоненій, обращавшихъ вс общественныя или феодальныя тяготы на остальныхъ, неповинныхъ жителей, высшія гражданскія власти длали требуемыя распоряженія, но исполнявшіе ихъ подвергались отлученію. Одинъ изъ такихъ ‘лсныхъ дьяконовъ’, Маркантоніо Канито, прибилъ одного базиліанскаго монаха и спрятался въ церкви, епископъ не дозволилъ взять его оттуда и не согласился тоже наказать его заключеніемъ въ тюрьму при епископскомъ двор. Донъ Луисъ Харафа не послушался запрещенія, взялъ Капито и посадилъ его въ тюрьму Пиццо, за что и былъ отлученъ вмст съ двумя другими лицами. Епископъ подослалъ своего брата Плацидо дель Туфо, который усплъ подкупить сторожей и устроилъ побгъ арестанта, укрывшагося затмъ въ епископскомъ дворц. Вице-король приказалъ тогда арестовать Плацидо, но онъ бжалъ, а впослдствіи былъ прощенъ. Таковы были крайне характерныя и оригинальныя отношенія между испанскимъ правительствомъ и епископомъ милетскимъ, но и прочія духовныя власти дйствовали въ томъ же дух. Самъ нунцій доносилъ въ Римъ о томъ, что они покрывали за деньги всякіе проступки своихъ подчиненныхъ. Къ ‘лснымъ діаконамъ’ прибавились еще у санъ-северинскаго архіепископа ‘слуги’, которые вовсе не жили у него, но которыхъ онъ тоже объявлялъ освобожденными отъ всякихъ государственныхъ и общественныхъ повинностей, грозя отлученіемъ тмъ, кто вздумалъ бы ихъ принуждать, другіе епископы придумали еще ‘праздничныхъ распорядителей’, присвоивая этимъ мірянамъ тоже вышесказанныя права, освобождали отъ платежа городскихъ пошлинъ женщинъ, самовольно причислявшихъ себя къ монашескимъ орденамъ {Ibid., I, 121, 122.}. Однимъ словомъ, духовенство изыскивало вс средства для освобожденія отъ платежей возможно большаго числа лицъ, ведя борьбу съ Испаніей. Оно, кром того, требовало освобожденія самыхъ гнусныхъ преступниковъ подъ самыми нелпыми предлогами: одинъ былъ взятъ въ пасхальную недлю, чего не дозволялось, другой служилъ у монахини, третій имлъ при себ молитву св. Патрикія, которую духовенство должно было разсмотрть, и т. д. Нкоторыя продлки были уже чисто святотатственными, такъ, напримръ, солдаты окружаютъ разбойничій притонъ и готовы взять злодевъ, вдругъ показываются патеры съ св. дарами, они входятъ въ домъ и затмъ выводятъ оттуда всю шайку, которая проходитъ съ усмшкою между рядами колнопреклоненныхъ въ смущеніи солдатъ. Эти образчики тогдашнихъ нравовъ крайне характерны и интересны, такъ какъ подъ ихъ-то вліяніемъ и образовалась та сила бандитовъ и каммористовъ, съ которой тщетно борются въ Италіи до нашего времени. Какъ же смотрлъ тогда Римъ на такое положеніе длъ? Римъ заботился только о превосходств духовной власти надъ свтскою, онъ не принималъ никакихъ мръ противъ безобразій, совершавшихся подъ эгидой религіи, и нунцій получалъ въ отвтъ на свои представленія одни совты ‘разсмотрть дло тщательне и, если нужно, заступиться за несправедливо обвиняемыхъ прелатовъ’.
Подобно этимъ препирательствамъ, росли и распри между баронами, городами и гражданами каждаго города изъ-за личныхъ счетовъ, преобладанія на выборахъ въ общественныя должности. Въ главныхъ городахъ Калабріи, Катандаро и Реджіо междоусобія достигали колоссальныхъ размровъ, вынуждая правительство то примирять враждующихъ, то арестовывать наиболе яростныхъ изъ нихъ. Цлые округи длились на партіи, и ежедневныя убійства стали дломъ обычнымъ. Въ самомъ королевскомъ совт не было согласія. Особенною неучтивостью и высокомріемъ отличался здсь Харафа: если озлобленный противъ него Кампанелла выставляетъ его чудовищемъ, то и другіе современники не скрываютъ его деспотизма и любостяжательности. Это былъ человкъ энергичный, нужный для испанскаго правительства, и оно снисходительно относилось къ его недостаткамъ, да и могли ли испанцы называть недостатками наглую заносчивость и грабительство своего собрата? Никакое усердіе по части безпощадности и жестокости не могло казаться излишнимъ иноземному правительству, видвшему въ обществ и народ своихъ враговъ. Къ безпорядкамъ въ управленіи присоединялись открытые разбои, при чемъ шайки въ нсколько сотъ человкъ, подъ предводительствомъ бглыхъ лицъ изъ дворянъ часто знатныхъ весьма фамилій, выдерживали настоящія сраженія съ правительственными войсками, брали и разоряли цлые города. Гонзальво Марино, какъ это часто случалось между родовитыми итальянцами, враждовавшій съ родомъ Джеронимо, уничтожилъ почти до тла Терранову, проникнувъ въ нее первый разъ хитростью, во второй разъ открытымъ нападеніемъ, при чемъ умертвилъ жестокимъ образомъ всхъ Джеронимо и грозилъ вернуться и въ третій разъ {Ibid., I, 131.}. Комендантъ города растерялся до того, что могъ только присовтовать жителямъ уйти всмъ заране, не дожидаясь погрома, что и было бы исполнено, если бы одинъ изъ сподвижниковъ Гонзальво не убилъ его самого, ‘изъ жалости къ людямъ’. Венеціанскій резидентъ ярко описываетъ современную ему картину общественной жизни: вражда партій плодила преступленія, осуждаемые за нихъ скрывались и умножали собою ряды злоумышленниковъ, поступавшихъ опять на службу той или другой партіи, между тмъ, какъ администраторы вели между собою, ту же войну. Самые законы способствовали умноженію числа преступниковъ: При важныхъ уголовныхъ преступленіяхъ, влекущихъ за собою смертную казнь,— а число таковыхъ, какъ я уже говорилъ, было весьма обширно,— обыкновенная процедура измнялась по вице-королевскому разршенію: обвиняемые вызывались черезъ объявленія, при чемъ срокъ явки былъ сокращаемъ до того, что она становилась даже физически невозможной, виновные же въ неявк обвинялись въ уклоненіи отъ суда и, какъ таковые, вн закона. Такіе люди шли уже прямо въ разбойничьи ряды и, какъ ни терпло населеніе отъ ихъ насилій, оно укрывало ихъ, частью изъ страха, но преимущественно изъ ненависти къ правительственнымъ чиновникамъ. Духовенство, со своей стороны позволяя преступникамъ укрываться въ монастыряхъ, способствовало этимъ самымъ крайнему развращенію монаховъ. Вс жалобы правительственныхъ лицъ оставались безъ результата до 1599 г., то-есть до открытія заговора. Но и тогда папскимъ декретомъ дозволялось забирать преступниковъ изъ церквей и монастырей въ теченіе шести мсяцевъ, но прошествіи же этого времени власти должны были указать, требуется ли еще продолженіе такой мры. Духовенство умло затягивать дло въ каждомъ отдльномъ случа, а но прошествіи шестимсячнаго срока принималось за прежнее, и нунцій тщетно взывалъ къ папскому престолу о необходимости продлить дйствіе декрета.
Кампанелла, въ виду всего происходившаго вокругъ него, не могъ не сознавать слабости испанскаго правительства, въ это же время произошли обстоятельства, о которыхъ онъ не считаетъ нужнымъ упоминать, но которыя имли большое значеніе. Въ залив Скиллаче, въ сентябр 1598 г., явился съ турецкой флотиліей Бассо Чикала и высадился близъ Стило, чтобы запастись водой, при чемъ, по обыкновенію, разорилъ часть берега и. захватилъ плнныхъ, легко отдлавшись отъ мстной милиціи, потомъ, отойдя къ мысу Спартивенто, онъ уклонился отъ встрчи съ неаполитанскими и сицилійскими галерами, но заявилъ о своемъ желаніи повидаться съ матерью, жившею въ Мессин,— на что вице-король сицилійскій поспшилъ дать ему разршеніе. Еще до того, въ ма 1595 г., онъ произвелъ нападеніе на побережье у Стило, захватилъ мстнаго коменданта и милиціоннаго командира, но считая другихъ лицъ, и взялъ за нихъ выкупа 8 тысячъ скуди. Этотъ Чикала, которому такъ старались угодить испанскіе проконсулы и который былъ завшанъ въ заговоръ Кампанеллы, лицо весьма замчательное, какъ замчательны и условіи, при которыхъ онъ могъ проявлять свою дятельность. Отецъ Кассы Чикалы, мессинскій генуэзецъ, былъ пиратъ, по попался въ плнъ туркамъ, вмст съ своимъ малолтнимъ сыномъ, который быль взять въ сераль и силою обращенъ въ мусульманство. Мать Бассы была турчанка, дочь одного боя, взятая Чикалой-отцомъ въ плнъ при его набг на Катарро. Онъ обратилъ ее въ христіанство, женился на мой и имлъ отъ нея нсколько дочерей и трехъ сыновей, изъ которыхъ второй, Сциніоне, превратился потомъ въ Бассу Чикалу. Старшій братъ, Филиппо, и меньшой, Карло, получали отъ испанской короны пенсіи ‘за заслуги отца’, то-есть за пиратство. Сципіону было 16 лтъ, когда онъ попалъ къ туркамъ. Отца его отпустили за выкупъ, но мальчикъ понравился падишаху, который оставилъ его при себ, потомъ вскор отправилъ на войну съ персами, гд онъ отличился своею отвагой и занялъ высокій военный постъ. Онъ женился сначала на одной, потомъ, за смертью ея, на другой дочери Рустема Бассы, женатаго на дочери султана Солимана, имвшей большое вліяніе въ серал. Благодаря этимъ связямъ и своимъ способностямъ, онъ достигъ самыхъ высшихъ почестей. Онъ наводилъ ужасъ на южную Италію своими опустошительными набгами, а въ 1596 году былъ героемъ сраженія при Агріи, за которое быль сдланъ великимъ визиремъ, впослдствіи, по разнымъ интригамъ, онъ былъ удаленъ отъ двора, но вскор, въ 1598 году, занялъ снова важную должность морского министра, которая нравилась ему даже боле, чмъ визирство. Венеціанскіе резиденты въ Константинопол не любили его, находя его лживымъ, корыстолюбивымъ, надменнымъ до крайности, но признавали за нимъ извстныя достоинства, заискивали е то расположенія и слдили за каждымъ его шагомъ, не щадя и роскошныхъ приношеній ему при всякомъ случа, сверхъ 2.000 цехиновъ, выплачиваемыхъ ему ежегодно изъ венеціанской казны. Судьба Чикали и отношенія къ нему испанскихъ вице-королей и венеціанскихъ резидентовъ не могли не произвести впечатлніи на Кампанеллу {Ibid., 7, 134—141.}. Между различными предвщаніями, на которыя онъ обращалъ особенное вниманіе, было одно, сдланное врачомъ и астрологомъ Аркато, гласившее, что Оттоманская имперія раздлится на дв части, одна изъ нихъ приметъ христіанство и поборетъ другую. Свиданіе Чикалы съ матерью могло вести къ осуществленію предсказанія, хотя, на дл, Чикала хотлъ обратить мать, а вмст съ нею и своего брата въ мусульманскую вру. Поступки Чикалы судились превратно и въ Константинопол: великій муфтій, бывшій его врагомъ, обвинялъ его въ томъ, что онъ, ‘залучивъ віать на свою галеру, не снялъ съ нея христіанства, чмъ согршилъ передъ Аллахомъ и былъ за то достоинъ кары’. Но и безъ всякихъ пророчествъ, ясно обнаруживалась передъ Кампанеллой слабость правительства, не имвшаго силъ оборонить югъ Италіи отъ разоренія Чикалой, и затмъ, вмсто всякаго отмщенія, исполнявшаго его пожеланія. Въ то же время носились слухи о болзни испанскаго короля, 8-го октября онъ умеръ и мсто грознаго Филиппа II занялъ принцъ слабохарактерный, не пользовавшійся ничьимъ уваженіемъ. Лица, сносившія съ трудомъ испанское иго, не могли не радоваться такой перемн. Отъ такихъ перемнъ всегда ждутъ добра.
Живя въ Стило. Кампанелла занимался попрежнему: ‘писалъ, читалъ лекціи, онъ пользовался общимъ уваженіемъ, ревностно исполнялъ свои монашескія обязанности, прихожанамъ ‘нравилась его церковная служба, на его проповди собирался весь городъ. Вообще онъ считался почтенною личностью’. Таковы свидтельскія показанія знавшихъ Кампанеллу въ то время. Впослдствіи народились многія злостныя обвиненія, но среди общихъ благопріятныхъ отзывовъ судьи могли отыскать лишь одно, ничмъ не подтвржденное указаніе на ‘грховное свиданіе фра Томаза съ нкоей Джуліей въ его собственной кель’. Сверхъ того, лучшій, врный другъ Кампанеллы, фра Інетро изъ Стило, показалъ, что ‘фра Томазо имлъ предосудительную связь съ сестрою фра Доменико изъ Стиньяно, за что тотъ сталъ его врагомъ и грозился даже его убить’. Но этотъ фра Доменико, дружившій съ Кампанеллой, сталъ потомъ самымъ опаснымъ свидтелемъ противъ него въ процесс, и потому можно догадываться, что фра Піетро говорилъ вышесказанное съ главною цлью выставить вражду Доменико къ Кампанелл и ослабить тмъ его показанія {Ibid., I, 144.}. Защищаясь при своемъ процесс, Кампанелла доказывать свою преданность религіи еще тмъ, что усплъ склонить населеніе на постройку новой церкви при монастыр, въ которомъ онъ находился. Но говоря проповди ‘въ чисто католическомъ дух и разъясняя превосходно Евангеліе’, какъ о томъ свидтельствовало мстное населеніе, Кампанелла, убждаясь все боле и боле въ врности астрологическихъ и другихъ предвщаній, сталъ, подобно Савонарол, открыто толковать сперва въ частныхъ бесдахъ, а потомъ и въ церковныхъ о ‘важныхъ перемнахъ и событіяхъ, которыя должны были знаменовать скорую кончину міра’. Дале, находя сочувственныхъ слушателей, онъ сталъ втайн внушать наиболе смлымъ изъ нихъ, что настало время основать ‘святую всемірную республику’, для чего необходимо вербовать сторонниковъ, запасать оружіе. ‘При новомъ порядк будутъ новые законы, новые нравы и обычаи’. Можно сказать съ достоврностью, что Кампанелла былъ не корыстнымъ агитаторомъ, но человкомъ вполн убжденнымъ, какъ въ скоромъ конц вселенной, такъ и въ высокомъ назначеніи, къ которому онъ былъ призванъ, ради служенія на пользу людей. Возвышенный образъ его мыслей сказался особенно ярко въ его поэтическихъ произведеніяхъ, написанныхъ потомъ въ тюрьм. Вмст съ тмъ, ему представлялся теперь наилучшій моментъ для сверженія испанскаго ига и замны его теократическимъ правленіемъ. Передъ окончательнымъ разрушеніемъ міра, человчество должно было вкусить прелесть золотого вка, пожить тми счастливыми днями, которые провидли мудрецы, философы, прорицатели. При своей громадной эрудиціи, Кампанелла ссылался не только на пророковъ и Апокалипсисъ, но и на виднія и слова св. Бригитты, св. Екатерины, св. Серафимо, разныхъ другихъ мучениковъ и угодниковъ, на Савонаролу, на писанія Климента Александрійскаго, Тертуліана, Оригена, разныхъ отцовъ церкви, наконецъ, и на поэтовъ, Петрарку и Данте, у которыхъ онъ тоже находилъ подтвержденіе своихъ идей. Наконецъ, у него самого въ семь была личность, изумлявшая всхъ видніями и предсказаніями, какъ фра Сильвестро изумлялъ своими Савонаролу и его друзей: это была двоюродная сестра Кампанеллы Эмилія, ‘лежавшая три дня замертво, потомъ снова очнувшаяся и разсказавшая дивныя вещи, которыя поразили многихъ ученыхъ богослововъ’. При ея видніяхъ ею руководилъ одинъ капуцинъ {Ibid., I, 151.}. Кампанелла не засталъ уже его въ живыхъ, прибывъ въ Стило. Все это утверждало Кампанеллу въ его мысляхъ, также и въ томъ, что доминиканскіе монахи должны проповдывать всюду объ этихъ близкихъ событіяхъ и приготовлять къ нимъ народъ, при чемъ, естественно, онъ самъ долженъ былъ быть первымъ глашатаемъ. Вмст съ тмъ, на основаніи сочиненій Скалигера, Аркато и др., равно какъ собственныхъ вычисленій и наблюденій, онъ убдился ‘въ сокращеніи разстоянія между солнцемъ и землею, въ суженіи зодіака, въ смщеніи апогеевъ и другихъ пертурбаціяхъ’… Сдлало на него тоже большое впечатлніе появленіе новой звзды въ 1572 г., совпаденіе частыхъ затменій 1601, 1605 и 1607 гг. съ ‘великою конъюнктурой’, ожидавшейся на 24 октября 1603 г. Даже въ стихотвореніяхъ Кампанеллы упоминается объ этихъ явленіяхъ. Впрочемъ, онъ не обозначалъ этого послдняго года, какъ срока для предсказываемыхъ перемнъ, но ожидалъ ихъ въ боле раннемъ времени. Взволнованное странными толками населеніе было поражено ужасомъ, когда наступали разныя народныя бдствія. Страшное наводненіе опустошило столицу католическаго міра въ послдніе дни 1598 г. Цлыя трое сутокъ Тибръ и По не входили въ свои берега. Фра Діонизіо, бывшій очевидцемъ этой катастрофы на своемъ пути изъ Феррары, привезъ страшную всть въ Калабрію. Камланелла предсказалъ тогда, что будутъ землетрясенія, что подтвердилось впослдствіи. Необыкновенное нашествіе гусеницъ, а затмъ ужаснйшій ливень распространили опустошеніе, особенно въ Стило. Отъ землетрясеній пострадали преимущественно Мессина и Реджіо, и ко всему этому показалась на неб комета ‘очень близко къ земл и шедшая съ востока на западъ’. Кампанелла пояснялъ ‘знаменія’, предвщая ‘народныя волненія въ области и вооруженной возстаніе противъ ея правителей’… Это предвщаніе весьма полно значенія, именно но моменту, въ который оно длалось. При этомъ, Кампанелла указывалъ и на внутреннія неурядицы въ Калабрія, какъ на признаки имющаго совершиться переворота, ‘душевное угнетеніе жителей, набги неврныхъ, злодянія бглыхъ и бродягъ, распри въ администраціи, отлученіе отъ церкви должностныхъ лицъ, все это говорило ясно о наступающихъ перемнахъ’. Кампанелла писалъ потомъ, что вс обыватели въ это время жаловались, вс жаждали какихъ-либо измненій, потому и онъ былъ увренъ въ ихъ близости {Ibid., I, 153.}. Нтъ сомннія, что состоянье умовъ подстрекало Кампанеллу къ дйствію, и что онъ могъ съ нкоторою достоврностью разсчитывать на успхъ, и началъ дло не совсмъ легкомысленно. Испанскія власти не обращали на него вниманія, пака онъ ограничивался, своими рчами о близкихъ перемнахъ, ободренный этимъ, онъ принялся довольно ловко за дальнйшее движеніе, но слишкомъ надясь на общее сочувствіе и на то, что примръ Калабріи не замедлитъ увлечь и другія провинція. Предсказанія Кампанеллы о кончин міра отличались отъ другихъ подобнымъ тмъ, что онъ не убждалъ людей, какъ другіе проповдники, заботиться лишь о спасенія души. По его убжденію, міръ долженъ былъ вполн насладиться жизнью передъ своимъ концомъ, но что ожидаемый такимъ образомъ золотой вкъ могъ наступить лишь посл претерпнныхъ людьми большихъ бдствій. Должно было произойти нашествіе варваровъ, часть магометанъ принимала христіанство и основывала республику, обращая къ ней потомъ и прочихъ своихъ соплеменниковъ, которые убждались, ‘что именно эта республика прославляла имя Божіе, а не ихъ рай’, евреи тоже обращались къ истинной вр. Сонмъ святыхъ побждалъ Гога и Магога, Антихристъ тоже появлялся съ цлью ниспровергнуть республику, но могъ продержаться лишь, два съ половиною или три съ половиною года. Король испанскій покорялъ вс народы и соединялъ вс государства воедино, ‘какъ нкій Киръ’, а надъ этимъ всемірнымъ царствомъ долженъ былъ стать главою папа римскій, осуществляя изреченіе ‘едино стадо и единъ пастырь’. При этомъ выиграли бы оба, и король, и пана,— и король даже боле, нежели папа. Въ ожиданіи этого, Кампанелла со своими калабрійцами, вооруженными и удалившимися въ горы, чтобы оборониться отъ враговъ короля и папы, ‘устроилъ бы небольшое подобіе великой всемірной республики,— вовсе не съ желаніемъ отложиться, но лишь съ цлью образовать на пользу папы и короля школу, изъ которой вышли бы замчательные государственные люди, ученые и военноначальники’. Какъ республика Савонаролы должна была служить образцомъ для основанія другихъ республикъ, такъ и государство Кампанеллы должно было сдлаться школой для другихъ государствъ. Такъ говоритъ Кампанелла въ своихъ ‘Защитахъ’, но трудно представить себ, чтобы онъ мечталъ о Золотомъ вк подъ главенствомъ римскихъ первосвященниковъ и ‘Кировъ’, въ род Филиппа III. Это ‘seminario di nomini illustii’, это училище, выпускающее одн- знаменитости на служеніе королю и пан, вызываетъ улыбку, какъ слишкомъ наивный способъ защиты революціонера. Вс біографы Кампанеллы, даже т, которые не признаютъ его заговора,-согласны въ томъ, что онъ хотлъ основать нчто подобное тому, что выведено имъ въ его ‘Солнечномъ город’. Нтъ сомннія въ томъ, что онъ мечталъ о республик съ теократическимъ режимомъ, какъ и Платонъ, но принципы, которые должны были лечь въ основу золотого вка на земл, ршительно не походили на провозглашенные всемірными соборами и прагматикою Испаніи. Немыслимо потому, чтобы самъ онъ врилъ въ возможность установленія одного всемірнаго государства черезъ посредство испанской короны, какъ и въ то, чтобы этимъ единымъ государствомъ управлялъ римскій папа. Но онъ не скрывалъ въ себ только революціонера подъ маскою прорицателя. Нтъ, онъ искренно вровалъ въ тайныя науки, въ астрологію, въ то высокое назначеніе, къ которому онъ былъ призванъ, по его собственнымъ заключеніямъ и по предсказаніямъ другихъ вщуновъ, иначе и трудно понятъ, какимъ образомъ онъ могъ ршиться на (борьбу противъ Испаніи съ своими ничтожными средствами. Велика была тоже вра многихъ въ него и его силу. Простое оповщеніе о близкомъ конц міра, бывавшее и въ прежнія времена, могло бы подвигнуть калабрійцевъ разв только на пожертвованіе своихъ имуществъ церкви ради спасенія ихъ душъ, но сподвижники Кампанеллы, вербовавшіе ему сторонниковъ. говорили не только о близкихъ политическихъ перемнахъ, но о ‘снятіи семи печатей’ и о томъ, что въ республик, устанавливаемой на правилахъ, сходныхъ съ изложенными въ ‘Солнечномъ город’, будетъ главою новый пророкъ, новый законодатель, новый Мессія, онъ, Кампанелла, изучившій все, умющій предвидть грядущее и повелвающій духами, хотя онъ и отрицалъ всегда это- послднее {Ibid., I, 155.}.
Первымъ лицомъ, съ которымъ заговорилъ Кампанелла объ имющей быть республик, былъ Дж. Баттиста Пиццони. Подвергнутый пытк, Кампанелла показалъ, что ‘Пиццони, готовясь въ диспуту передъ Капитуломъ, совтовался съ нимъ по вопросу о наилучшихъ формахъ правленія’, при чемъ Кампанелла и заговорилъ ‘о той республик, которая должна была наступить передъ кончиной міра’. Потомъ говорилъ о ней съ фра Діонизіо, разсказъ котораго объ ужасномъ разлитіи Тибра производилъ на всхъ тяжелое впечатлніе. Дале, онъ толковалъ и съ другими, а наконецъ, отбросивъ всякую осторожность, заговорилъ объ этомъ предмет и съ церковной каедры,— въ первый разъ 2 февраля 1599 года, въ день Сртенія Господня, во второй — на Пасх того же года {Ibid., I, 155.}. Въ церкви онъ говорилъ довольно сдержанно, но многіе смущенные прихожане обращались потомъ къ нему за разъясненіями, и тутъ онъ уже мене стснялся. Онъ не былъ фанатикомъ въ род Савонаролы и умлъ остерегаться, когда находилъ это нужнымъ. Нкоторымъ изъ разспрашивавшихъ онъ отвчалъ тоже уклончиво, напримръ, капитану Плутино, который передалъ ему предсказанія аббата Идрунтино о перемнахъ, долженствующихъ наступить въ Силицій, Калабріи, Тоскан. Наконецъ, самъ губернаторъ провинціи, Алонзо де Рохасъ, обратился къ нему письменно ‘изъ любопытства’, прося пояснить, что за перемны ожидаются всми. Кампанелла отвтилъ ему и послалъ при этомъ же случа свою ‘Мопагсіа di Spagna’. Губернаторъ остался въ дружескихъ отношеніяхъ съ Кампанеллой, повидимому, нимало не подозрвая его намреній. Изъ самаго факта этихъ сношеній видно, что онъ имлъ обширныя связи и большое вліяніе, такъ что его собственныя указанія на то, что ‘такой ничтожный инокъ, какъ онъ, не могъ даже помыслить о какомъ-либо заговор’, не заслуживаютъ вниманія и написаны подъ давленіемъ обстоятельствъ. Самъ онъ, въ другихъ мстахъ, говоритъ, что его осаждали съ разспросами о будущемъ, а простые люди останавливали его на дорог* цлыми толпами, прося у него лкарствъ для себя или для своихъ животныхъ, и когда онъ удовлетворялъ просьбамъ, ‘вс уходили, славя Господа’. Во время процесса, вс, свидтельствовавшіе за или противъ него, одинаково придавали его за ‘ученйшаго мужа, познавшаго вс науки, человка великаго’ {Ibid., I, 157.}. Къ нему ‘притекали тысячи людей’, и врный другъ его, Піетро изъ Стило, даже предостерегалъ его отъ такого общенія съ мірянами. И среди этихъ ‘притекавшихъ’ были такія важныя лица, какъ маркизъ д’Арена и принцъ делла Роччела, жившіе въ окрестностяхъ Стало и зазывавшіе Кампанеллу въ свои замки. Онъ обладалъ, ‘необыкновеннымъ даромъ убжденія’, когда говорилъ, то ‘нельзя было не принимать его сторону’. На массу дйствовала, вроятно, не столько его ученость, какъ то, что онъ ‘повелваетъ духами’. Откуда была у него ата сила, отъ Бога или отъ дьявола — этого никто не зналъ въ точности, большинство склонялось къ тому, что отъ дьявола. Нкоторые открыли даже, гд сидитъ его демонъ, оказывалось — въ ногт. Къ такой догадк привела, можетъ-быть, привычка Кампанеллы во время разговора разсматривать свои ногти. Этому настолько серьезно врили, что во время процесса ему срзали ноготь, на который онъ смотрлъ {Ibid., 1, 158. (Примчаніе а).}. Многіе изъ вступавшихъ въ его заговоръ обращались къ нему съ просьбою дать имъ такого демона, который помогалъ бы имъ въ картахъ или въ любви, и пр., и пр. Кампанелла сердился обыкновенно при такихъ просьбахъ и говорилъ, что онъ не вритъ ни въ дьявола, ни въ адъ, что весьма скандализировало иныхъ. Но онъ позволялъ себ, ради шутки, и дйствительныя богохульства, что видно изъ свидтельства его врнаго друга, фра Піетро, который старается его извинить, говоря, что то были праздныя рчи, дурачества, за которыя онъ ему и выговаривалъ.
Въ это время прибыли въ Стило, для примиренія, не совсмъ искренняго, представители враждовавшихъ издавна семей Контестабиле и Карисвали. Со стороны послднихъ былъ выбравъ для этого другъ дома, Мауриціо ли Ринальди, который, какъ и Маркантоніо Контестабиле, скоро сдружился съ Кампанеллой. Эти молодые люди часто сходились у Кампанеллы, онъ открылъ имъ вс свои планы, не скрывая, что беретъ прямо на себя роль реформатора и законодателя, и они привлекли за собою всхъ своихъ друзей, большею частью принадлежавшихъ къ самымъ знатнымъ мстнымъ фамиліямъ. Изъ всхъ этихъ лицъ отличался наибольшими достоинствами Мауриціо, который выказалъ потомъ крайнюю твердость духа, не выдавъ ничего среди самыхъ ужаснйшихъ мученій. Мауриціо присоединился охотно къ заговору Кампанеллы, указывая лишь на то, что безъ денегъ ничего нельзя сдлать, но тотъ отвчалъ, что Маркантоніо Контестабиле достанетъ ихъ, и намекнулъ, что въ движеніи примутъ участіе важныя лица, напримръ, Леліо Орсини, что было только предположеніемъ Кампанеллы. Фра Діонизіо долженъ былъ отправиться возмутить округъ Катанцаро, но прежде переговорить съ турками, которые крейсировали у береговъ. Бывшій при разговор Престиначе спросилъ Кампанеллу насчетъ общности женщинъ въ будущей республик. Кампанелла отвтилъ утвердительно, прибавя, что для порожденія здороваго и сильнаго потомства будутъ выбираемы сильные, здоровые люди, какъ значится и въ ‘Солнечномъ город’ {Ibid., I, 172.}. Дале Кампанелла общалъ ‘вскрыть семь печатей’, сжечь латинскія книги и замнить ихъ понятными для всхъ. О Христ онъ отзывался лишь какъ о великомъ человк, не упоминая о Его божественности. Это возмутило Мауриціо, тогда Кампанелла успокоилъ его, говоря, что хочетъ лишь искоренить нкоторыя злоупотребленія по части… религіи. Кампанелла былъ иниціаторомъ и душою всего дла, какъ участники движенія, такъ и доносчики, и судьи, и постороннія лица не изъявили никогда ни малйшаго сомннія на этотъ счетъ. Главнымъ совтникомъ Кампанеллы былъ Дж. Григорію Престиначе, сумвшій оставаться въ тни и скрывшійся при начал преслдованій. Онъ былъ: отличнымъ знатокомъ всего калабрійскаго быта, доставлялъ Каыпанелл необходимыя свднія, онъ содйствовалъ укрпленію дружбы между Кампанеллой и Мауриціо, въ вид противовса нежелательному для него вліянію Маркантоніо въ заговор. Мауриціо и Маркантоніо были людьми, на которыхъ лежала собственно военная часть предпріятія, руководство дрочею молодежью. Фра Діонизіо и Пиццони, въ качеств монаховъ, дйствовали пропагандою между населеніемъ, считая, повидимому, не лишнимъ подрывать вру въ народ и соблазнять его непристойностями и богохульными шутками, изъ которыхъ многія были потомъ приписаны Кампанелл. Фра Піетро, близкій другъ Кампанеллы, зналъ его замыслы, можетъ-быть, даже ране другихъ, но ко принималъ въ нихъ участія, не вря въ ихъ неподвижность, и даже подсмивался надъ ними. Сношенія съ турками остаются спорными, потому что Кампанелла всегда отрицалъ всякое свое участіе въ этомъ дл, увряя, что все было сдлано безъ, его согласія, и что онъ всегда возставалъ противъ подобнаго союза съ неврными. Но надо имть въ виду, что призывъ турокъ возбудилъ уже слишкомъ большое негодованіе въ королевств, Кампанелл надо было снять съ себя, прежде всего, это обвиненіе, чтобы возбудить сочувствіе къ своей участи, съ другой стороны, онъ былъ ловкій агитаторъ и умлъ заставлять, другихъ исполнять его планы, не выражая своихъ желаній прямо, но наводя близкихъ людей на мысль, которую онъ могъ потомъ выдавать за ихъ собственную. Въ этомъ отношеніи, какъ и во всхъ другихъ чертахъ характера, онъ былъ крайнею противоположностью Савонаролы. Дйствительно, съ турками, находившимися тогда близъ Стило подъ командою Амурата, переговаривался Мауриціо, являвшійся на галеры подъ предлогомъ выкупа четырехъ плнныхъ, фра Діонизіо отправился въ это же время, въ іюн 1599 года, въ Мессину по дламъ заговора, а Кампанелла постилъ маркиза д`Арена, гостившаго по близости отъ Стило. По всей вроятности, маркизъ разспрашивалъ его также о наступающихъ перемнахъ, но онъ напрасно обвинялся потомъ, какъ соучастникъ движенія, напротивъ того, онъ -былъ въ числ намченныхъ заговорщиками жертвъ {Ibid., I, 176.}.
Фра Діонизіо, набирая сторонниковъ въ Мессин, дйствовалъ по своему обычному методу, то-есть, старался вселять невріе, говорилъ, что вмсто Бога надо чтить одну природу, смялся надъ таинствами и общалъ въ лиц фра Томазо Кампанеллы новаго Мессію, который введетъ и новые порядки въ людскую жизнь, преувеличивая при этихъ рчахъ значеніе и силу своей партіи. Это не помшало ему, остановясь въ Баньяро, сказать прекрасную проповдь на евангельскій текстъ, потому что, какъ онъ признавался одному изъ новопріобртенныхъ сторонниковъ, ‘онъ умлъ поучать и тому, и другому’. Въ разныхъ городахъ и монастыряхъ Діонизіо повторялъ свои богохульныя рчи, насмхаясь надъ самыми основами христіанской религіи, и расхваливалъ поступокъ того англичанина, который опрокинулъ въ Рим ковчегъ съ дарами, при чемъ не произошло никакого чуда. Подобные разговоры приходились по вкусу грубымъ слушателямъ. По нкоторымъ даннымъ можно предполагать, что фра Діонизіо умлъ въ это же время видться съ Чикалой, стоявшимъ у Мессины. Во время процесса, поздка въ Мессину разсматривалась лишь по отношенію къ ереси Кампанеллы и его сообщниковъ, а не въ связи съ приглашеніемъ турокъ къ нападенію, но это было какимъ-то страннымъ опущеніемъ со стороны обвиненія. Число сторонниковъ Кампанеллы росло, но это были почти все люди невжественные или же самые безнравственные, между ними было не мало убійцъ, находившихъ себ пріютъ въ монастыряхъ, особенно въ тхъ, которые были подъ властью епископа милетскаго. Клаудзіо Криспо, Піетро Сольданіеро и друг. судились за убійства, нкоторые бжали изъ тюремъ, гд содержались за грабежи и насилія, и т. д. Такимъ людямъ нечего было терять, а всякая перемна могла сулить имъ только выгоды, и они охотно шли за новымъ вождемъ, мало заботясь о его высшихъ взглядахъ и лишь ожидая большаго простора для своеволія. Мауриціо получилъ, тмъ временемъ, отъ турокъ увреніе въ ихъ содйствіи, о чемъ былъ увдомленъ КампанеЛла. Главные вожди заговора сходились нсколько разъ въ Арено, въ Пиццони, Никастро, Таверно и проч. Округъ Катанцаро былъ выбранъ пунктомъ главной вспышки возстанія, и Кампанелла отправился, по приглашенію Мауриція, въ одинъ изъ мстныхъ городовъ, Даволи, съ цлью произнести тамъ нсколько зажигательныхъ рчей. Но въ бытность его здсь произошелъ случай, говорящій объ обычной рзкости Кампанеллы и имвшій на этотъ разъ весьма важныя послдствія. Въ Даволи прибылъ тоже, по какой-то надобности, фра Доменико Подистина, который обратился публично къ Кампанелл съ дружескими поклонами и привтствіями, но Кампанелла отвчалъ ему, что между ними не могло быть никакой пріязни, такъ какъ одинъ изъ нихъ былъ другомъ Дж. Баттиста Полистины, а другой другомъ фра Діонизіо, которые были заклятыми врагами {Ibid, I, 201.}. Озадаченный такимъ пріемомъ, Доменико ушелъ, но Кампанелла сдлалъ большую ошибку, погорячась въ этотъ разъ, такъ какъ долженъ былъ знать, что это не пройдетъ ему даромъ. Прогнанный такъ неблагоразумно, Доменико направился въ Суріано, къ Длсуліо Солданіеро, который былъ недругомъ фра Діонизіо и даже передавалъ объ его нечестивыхъ рчахъ аббату суріанскаго монастыря и другимъ, замышляя уже давно объ измн длу Кампанеллы. Личность этого человка была характерна. Это былъ мстный землевладлецъ двадцати двухъ лтъ, но уже успвшій жениться. Онъ былъ осужденъ за убійство своихъ двоюродныхъ братьевъ, Марчело и Піетро Солданьеро, и еще одной родственницы, ради полученія наслдства. Бжавъ посл суда, онъ сталъ атаманомъ шайки разбойниковъ и примкнулъ къ длу Кампанеллы. Доменико разсказалъ ему, что былъ вынужденъ своротить съ правой дороги, которая шла лсомъ, погону что ‘то поджидали тамъ съ цлью убить, какъ его предупредилъ о томъ его провожатый. Справедливъ или нтъ былъ разсказъ, но онъ былъ, на руку такому лицу, какъ Солданьеро, ставшему лотовъ самымъ ярымъ доносчикомъ на своихъ бывшихъ друзей. На послдней сходк въ Даволи были приняты окончательныя ршенія, между прочимъ, мауриціо Ринальди долженъ былъ овладть городомъ Катанцаро съ помощью турокъ, другія лица получили тоже свое назначеніе. Фра Діонизіо продолжавъ разъжать по провинціи, вербуя людей между самыми отчаянными головорзами и не стсняясь для этого никакими средствами, какъ говоритъ самъ Кампанелла. Личности эти обрисовываются хорошо во время самаго процесса. Діонизіо успвалъ уврять ихъ, что самъ папа и многіе кардиналы принимаютъ участіе въ заговор. Онъ называлъ тоже нкоторыхъ почтенныхъ епископовъ, и толпа, зная воинственный задоръ многихъ духовныхъ сановниковъ и ихъ постоянное враждебное отношеніе къ правительству, слпо врила такимъ словамъ. Между тмъ, нкоторые изъ этихъ епископовъ были обречены на смерть тми же заговорщиками. То же самое распространялъ фра Діонизіо и о знати. Разсуждая спокойно, нельзя было бы не подивиться тому, что теперь говорится объ участія въ заговор кардиналовъ и папы, между тмъ какъ во вс прежніе мсяцы о нихъ упоминалось лишь съ насмшкою и презрніемъ, но умы были такъ возбуждены, что это противорчіе но вызывало сомнній. Еще нелпе оказывался союзъ папы съ турками, не прекращавшими съ нимъ войны на мор и на суш, но масса не разбирала ничего.
Въ август все было готово къ развязк: Мауриціо доносилъ Кампанелл, что двсти бглыхъ готовы проникнуть ночью въ Катанцаро, чтобы составить ядро, вокругъ котораго сплотятся жители города, подготовленные Діонизіемъ Понціо, Томазо Франціей, Паоло пордуанскимъ и барономъ Кранани. Въ то же время, Маркантоніо Контестабиле долженъ былъ осадить замокъ маркиза д’Арена Наконецъ, въ Стило и другихъ мстахъ, подъ непосредственнымъ вліяніемъ самого Кампанеллы, были готовы къ дйствію тоже революціонныя банды. Чикала, съ своими турками, общалъ явиться въ первой половин сентября. Общая же, необычайная вра всего населенія въ Кампанеллу, какъ астролога. или какъ ученаго, или какъ повелвавшаго духами, должна была двинуть за нимъ и всю народную массу, смутныя ожиданія неизбжныхъ, будто бы, перемнъ устраняли страхъ и недовріе къ своимъ силамъ въ борьб съ могуществомъ такого колосса, какъ Испанія. И вс эти надежды, вс эти грезы нашли себ выраженіе на банкет, устроенномъ Кампанеллою и его приверженцами на гор Стило, но, еще до дня этого торжественнаго собранія, правительство было уже извщено о подготовлявшемся въ Калабріи. Доносчики всегда находятся въ ршительныя минуты.
Въ числ лицъ, слушавшихъ рчи фра Діонизіо Понціо въ Катанцаро, были два человка, Фабіо ли Лауріа и Джіованни Баттиста Библіа. Они укрывались отъ долговъ въ одномъ изъ мстныхъ монастырей. Фра Діонизіо считалъ ихъ, повидимому, искренно примкнувшими къ заговору. Они оказались предателями. 10 августа 1599 г., они подали формальный доносъ на Кампанеллу и его сообщниковъ вице-королю, графу ли Лемосъ, черезъ королевскаго прокурора при калабрійскомъ суд, дона Луиса Харафу. Въ этомъ документ говорилось, что доносчики визъ раднія къ Богу и королю’, успли развдать съ точностью, что ‘фра Томазо Кампанелла, монахъ ордена св. Доменика, человкъ почитаемый всми за первйшаго по учености и содержавшійся даже нсколько лтъ въ инквизиціонной тюрьм, но подозрнію въ томъ, что подобныя изумительныя незнанія могутъ быть лишь дломъ сатанинскимъ, что нын и подтверждается, задумалъ совмстно съ синьоромъ Леліо Орсини, принцемъ ли Бевнньяно, герцогомъ ли Ветри, епископомъ никастрскимъ и многими другими епископами, знатными лицами и владтельными особами, между прочимъ самимъ святйшествомъ, именемъ котораго выступаетъ кардиналъ Санъ-Джіорджіо, наконецъ, съ турками и при содйствіи фра Діонизіо и фра Піетро Понціо и множества другихъ монаховъ-проповдниковъ разныхъ орденовъ, горожанъ, землевладльцевъ и корпорацій, какъ этой, такъ и другихъ провинцій, возмутить народъ противъ его величества короля, обзывая его тираномъ и указывая на страшную испорченность его министровъ, которые, будто бы, продаютъ, какъ на базар, человческую кровь и правосудіе, питаются потомъ народнымъ… Вс они, поименованные выше, говорятъ, что испанскіе короли прокляты за захватъ церковныхъ областей, что настало время положить конецъ такому грху, такой тираніи… И должно это совершиться посредствомъ намстника. Христова, который, соболзнуя бдствіямъ народа, хочетъ возвратить ему республиканскую свободу подъ главенствомъ св. церкви, которая удовольствуется лишь малою данью съ него, не желая вводить его въ разореніе {Ibid., I, 226—229.}. Дале въ этомъ длинномъ донос указывалось на дйствія Мауриціо Ринальди, на его переговоры съ турками, на шифрованную переписку между заговорщиками и пр. Доносчики прибавляли, что знаютъ все преимущественно отъ самого фра Діонизіо, который имъ доврялся, ‘будучи ихъ многолтнимъ пріятелемъ’. Черезъ три дня, именно 13 августа, они послали вице-королю новое заявленіе о томъ, что ‘стараясь боле развдать и продолжая выставлять себя самыми ревностными приверженцами движенія’, они узнали слдующее: вся область была уже подготовлена, въ Катанцаро между мятежниками было боле 100 важнйшихъ лицъ, королевское интендантство въ ихъ рукахъ, идетъ дятельный обмнъ курьерскихъ депешъ между разными городами. Они, доносчики, стараются овладть которыми-нибудь изъ этихъ депешъ, но находятся постоянно въ смертельномъ страх, ожидая себ гибели за свою врность королю, надются, однако, на защиту правительства и на то, что получатъ вознагражденіе за свою услугу. Но мры противъ мятежа должны не замедлить, ‘иначе произойдетъ общій страшный переворотъ’. Первый доносъ прибылъ въ Неаполь 18 августа, второй, посланный прямо туда, 24 того же мсяца. Вице-король послалъ копію съ обоихъ въ Мадридъ, вмст съ отчетомъ о принятыхъ имъ по этому случаю мрахъ. Еще 18 числа, тотчасъ по полученіи перваго доноса, пересланнаго ему Харафой, онъ отправилъ курьера къ испанскому посланнику при римскомъ двор, герцогу ли Сесса, увдомляя его обо всемъ и приложивъ къ своему письму другое, ‘которое онъ могъ показать пап’. Въ этомъ послднемъ письм онъ передавалъ, что нкоторые монахи и другія духовныя лица въ Калабріи вели переговоры съ Чикалой и потому надо было испросить у его святйшества разршеніе на ареста, заподозрнныхъ лицъ. Папа соглашался охотно, прося вице-короля препроводить сказанныхъ въ тюрьму при неаполитанской нунціатур или же поступить съ ними, какъ будетъ найдено наилучшимъ. Вицекороль считалъ все дло вздорнымъ, лишеннымъ всякаго основанія, по его мннію, совершенно пренебречь имъ было нельзя, но и придавать ему большую огласку не слдовало, потому, онъ ршилъ произвести секретное слдствіе и выбралъ для этого дона Карло Спинелли, человка не только храбраго на войн, но проницательнаго и ловкаго, уже доказавшаго свои административныя способности во время бывшихъ, при герцог д’Оссуна, безпорядкахъ въ Неапол. Такой выборъ оправдывался еще тмъ, что отправка Cпинелли въ Калабрію не могла вызвать никакихъ особенныхъ толковъ: вс поврили бы тому, что ему поручено защитить берега отъ нападенія турокъ, какъ то бывало и прежде. ‘Но мн кажется слишкомъ нелпымъ впутываніе папы и кардинала С. Джіорджіо въ одно дло съ султаномъ. Другое дло, если бы рчь шла о французскомъ корол или итальянскихъ владтеляхъ. Такія интриги бывали, какъ сообщалъ мн и герцогъ ли Сесса, но теперь, полагаю я, это все выдумки какихъ-нибудь монаховъ’… {Ibid., I, 230.} Все, касавшееся принца ли Бевиньяно, герцога ли Віетри и Леліо Орсини, казалось вице-королю тоже празднымъ вымысломъ, но, при всемъ томъ, прибавлялъ онъ, ‘для того, чтобы не ошибаться, надо всегда предполагать худшее’. Онъ предписалъ Хараф отправиться въ портъ св. Евфиміи, гд долженъ былъ высадиться Спинелли, подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ, такъ ‘чтобы урочіе члены суда и не подозрвали, что онъ детъ съ цлью переговорить обстоятельно обо всемъ съ Спинелли и условиться съ нимъ насчетъ необходимыхъ мръ’. Въ заключеніе письма, графъ Лемосъ повторялъ снова, что считаетъ все вздоромъ или злонамренною выдумкою монаховъ. Но эти предосторожности оказались напрасными, потому что 25 числа того же августа, нсколько катанцарскихъ обывателей подали отъ себя доносъ, уже прямо въ Совтъ. Документъ этотъ былъ подписанъ двумя братьями Стривери, Маріемъ Флаккавенто, Дж. Баттистой Сансеверино и тмъ Томаво Франція, который присутствовалъ на свиданіи Кампанеллы съ разными лицами въ Даволи. Доносчики указывали на спшное прибытіе фра Діонизіо въ Катанцаро для сообщенія ‘пророчествъ’ Кампанеллы, при чемъ онъ говорилъ о близкомъ переворот, имющемъ быть въ половин сентября, ‘объ участіи въ немъ папы, многихъ важныхъ особъ, двухсотъ монаховъ и такого же числа ссыльныхъ или бглыхъ. Эти послдній должны были подать сигналъ къ возмущенію, при чемъ ожидалась и помощь отъ турокъ, ‘флотъ которыхъ прибудетъ еще къ 6 сентября’. Сверхъ того, фра Діонизіо просилъ ихъ, доносчиковъ, впустить его тайно ночью въ городъ съ 400 вооруженными людьми. Они отклонили его предложеніе и, не будь онъ модахъ, связали бы его и отправили въ тюрьму, но должны теперь удовольствоваться тмъ, что доносятъ на него правительству, какъ подобаетъ врноподданнымъ {Ibid., I, 240.}. По всей вроятности, между заговорщиками прошелъ слухъ, что дло открыто, совщанія Библіи и Лауры съ Харафой не могли пройти незамеченными, и Франдіа съ товарищами надумали спасти себя, выдавъ прочихъ. Въ донос говорится преимущественно о фра Діонизіо, Кампанелла упомянутъ только мелькомъ, это объясняется тмъ, что въ Катанцаро велъ переговоры одинъ фра Діонизіо и доносчикамъ было невыгодно выказать, что они знаютъ и еще многія подробности задуманнаго переворота. Такъ, Франціа вовсе не желалъ объявлять о томъ, что оставался въ Даволи съ Кампанеллою, Мауриціемъ, Кордовою и пр. Съ полученіемъ доноса Совтомъ, настоящая цль посылки Спинелли въ Калабрію сдлалась извстной и самъ губернаторъ не считалъ нужнымъ сохранять тайну, на что жаловался Спинелли вице-королю. Такъ или иначе, но въ самый день доноса катанцарскій епископъ зналъ уже все и, будучи пріятелемъ фра Діонизіо и всего доминиканскаго ордена, который оказывался очень скромпрометированнымъ, онъ посовтовалъ фра Діонизіо подумать о своемъ спасеніи и бжать изъ Катанцаро. Тотъ слъ на первую попавшуюся ему монастырскую лошадь и скрылся.
Скрывшись изъ Катанцаро, фра Діонизіо поспшилъ въ Стило, чтобы сообщить Кампанелл, находившемуся въ тамошнемъ монастыр, что заговоръ открытъ и Спинелли находится ужо близко. Но онъ не совтовалъ Кампанелл бжать, напротивъ того, Діонизіо настаивалъ на томъ, чтобы Кампанелла выступилъ въ поле съ нимъ, съ Мауриціо, и Доменико Петродо, ‘торопилъ его и пугалъ’, говоря, что, не соглашаясь на это, ‘онъ себя губитъ’. Онъ увщавалъ его написать въ томъ же смысл Клаудіо Крисп. Кампанелла не ршился, однако, на такой сплый шагъ, полагая лучшимъ обратиться къ аудитору Давиду съ письмомъ въ свое оправданіе, для чего хотлъ явиться въ Катанцаро. Онъ передумалъ, впрочемъ, и отправился въ Стиньяно. Огорченный фра Діонизіо тоже не остался въ Стило насталъ отыскивать Мауриціо и другихъ участниковъ заговора,чтобы принять сообща необходимыя мры. Въ Стиньяно Кампанелла остановился не у своего отца, а у одного священника, Марко Петроло, но вскор долженъ былъ искать, другого убжища, когда хозяинъ ‘высказалъ ему, что перемнилъ свои мысли’. Тоже начали длать, одинъ за другимъ, и многіе другіе сторонники переворота. Съ этого, момента, событія растутъ, спутываются и чередуются съ такой быстротою, что трудно было бы передать ихъ въ послдовательномъ порядк. Для насъ и не важны вс мелочи, не касающіяся собственно Каынанеллы. Довольно сказать, что Спинелли высадился къ порт св. Евфиміи 27 августа, встртился здсь съ Харафой, а 28 числа былъ уже въ Катанцаро, гд съ 31 августа и начался судъ. Вице-король, скоро убдись въ томъ, что заговоръ не былъ пустымъ вымысломъ, принялъ разныя мры предосторожности въ Неапол, предписавъ еще боле строгія для Калабріи,— но самъ продолжалъ пока наслаждаться спокойною жизнью подъ снью чудныхъ рощъ Позилипо, посщая съ своею супругою пиры и балы, которые давались въ его честь мстною знатью. Но это служило ему только для замаскированія своихъ намреній. Онъ заявилъ въ военномъ совт о необходимости оградить королевство отъ турокъ, которые, по полученнымъ имъ свдніямъ, хотли разграбитъ Ланціано въ Абруццахъ, а затмъ и Салерно, лежавшій ближе къ Неаполю, во время ярмарокъ, открываемыхъ въ этихъ мстахъ въ сентябр, когда же совтъ нашелъ сказанныя извстія неправдоподобными, онъ сталъ выражать опасенія по поводу чумы, показавшейся на Адріатик. Онъ запретилъ, подъ страхомъ смертной казни, не только какія-либо сношенія съ судами изъ ‘зараженныхъ’ мстъ, но даже и впускъ кого-либо, прибывающаго съ этой стороны въ королевство. Вс проходы въ Сангермано, Фонди, Таліакоццо, были заняты военными командами, едва не было даже прервано всякое сообщеніе съ самимъ Римомъ. Но, убдясь вскор, что трудно будетъ скрыть истинное положеніе вещей, и успокоясь тоже донесеніями объ успшномъ подавленіи мятежа въ Калабріи, вице-король отмнилъ все вышесказанное, равно какъ и другія мры, принятыя противъ воображаемой чумы въ Римской области. Взамнъ того, онъ приказалъ удвоить строгость въ Калабріи и не медлить расправою съ тми, которые уже попались или попадутся. Пятеро катанцаровъ, подавшихъ въ судъ доносъ, показавшійся вице-королю запоздалымъ, были посажены въ тюрьму по сто приказу. Вызвавъ губернатора дона Алонзо де-Рохасъ въ Неаполь, ‘для предоставленія Спинелли большаго простора дйствій’, вице-король предписалъ тотчасъ же Спинелли задержать ‘съ подобающимъ почтеніемъ’ тхъ епископовъ, которые окажутся виновными и попытаются бжать, при чемъ увдомлять его обо всемъ не медля. Онъ самъ хотлъ доложить тогда уже дло пап, поставляя ему на видъ, что эти лица позволяютъ себ злоупотреблять его именемъ, вслдствіе чего, онъ былъ въ этомъ увренъ, ‘его святйшество не замедлить выдать ихъ ему головою для примрнаго наказанія’. Впрочемъ, Спинелли долженъ былъ отмчать все, касавшееся знати, епископовъ и папы, отдльно, не внося въ процессуальный актъ. Спинелли, съ своей стороны, не нуждался въ особенномъ поощреніи къ усердію. Онъ уже уврился въ существованіи обширнаго заговора, а ежедневные новые доносы, словесные и письменные, открыли ему, что, помимо революціонныхъ замысловъ, возникала въ стран еще ересь. Первымъ доносчикомъ по этому новому преступленію Кампанеллы былъ, повидимому, фра Корнеліо изъ Ниццы, тоже сторонникъ Кампанеллы вначал, потомъ доносилъ о томъ и Петроло, у котораго пріютился Кампанелла въ Стиньяно, поступившій съ особенной хитростью: по обязанности, ему-приходилось доносить о ереси своему духовному начальству, поэтому онъ и сочинилъ письмо на имя епископа скиласскаго, но поручилъ нкоему Ламберти, взявшему доставить его, повидаться сначала съ Спинелли. Случилось то, что онъ, разумется, предвидлъ: Спинелли съ Харафой прочитали письмо и задержали его для пріобщенія къ длу о заговор, а Петроло, исполнившій свой долгъ донесеніемъ епископу, выставилъ себя и передъ свтскимъ правительствомъ врнымъ слугою, потому что выражалъ въ своемъ письм пожеланія гибели не только еретикамъ, но и мятежникамъ, ‘желающимъ вводить новые порядки’. Но тотъ же Ламберти, призванный впослдствіи для дачи показаній, долженъ былъ заявить, что Кампанелла проживалъ въ Стиньяно у Петроло, к Петроло былъ тоже посаженъ въ тюрьму. Въ Стило тоже нашлись предатели: клирикъ Джуліо Контестабиле, тотчасъ же за выздомъ Кампанеллы въ Стиньяно, донесъ на него какъ на богохульца и мятежника, вслдствіе чего баронъ Карло Руффо, помощникъ Слинелли, поручилъ своему родственнику Джеронимо ли Франческа изловить Кампанеллу и его сообщниковъ. Но Кампанелла былъ взятъ уже ране въ другомъ мст и потому Франческо ограничился тмъ, что захватилъ его родныхъ. Спинелли послалъ въ это время аудитора ди Лега арестовать Кампанеллу, выбравъ этого человка какъ наиболе способнаго совершить все безъ шума и подъ благовиднымъ предлогомъ, но ди Лега воротился ни съ чмъ: Кампанелла усплъ уже скрыться. Тогда, чтобы захватить его и Мауриціо, и вмст съ тмъ предупредить высадку Чикалы, появленіе котораго позволило бы мятежникамъ развернуть свои силы, Спинелли послалъ капитана Антоніо Марике занять Стило и Гуардавалле, родину Мауриціо, другая рота была отправлена въ Стиньяно и другія мста съ порученіемъ отрзать вс выходы бглецамъ.
Между тмъ, число арестованныхъ возрастало и содержать ихъ въ Катанцаро было затруднительно, особенно при отдльномъ заключеніи каждаго изъ нихъ, поэтому Спинелли перевелъ судъ въ замокъ Скилачче, арестовавъ владтеля его, Джеронимо дель Туфо, тоже оговореннаго въ одномъ изъ доносовъ. Такимъ образомъ настоящій судъ начался собственно въ Скилачче, продолжаясь, уже гораздо поздне, въ Гераче. Надо полагать, что приказы изъ Неаполя были очень настойчивы, если Слинелли, не боле какъ черезъ пять или шесть дней посл начала процесса, считалъ нужнымъ уже оправдываться въ томъ, что ‘не подвергалъ еще никого пытк единственно потому, что былъ крайне озабоченъ поимкою разныхъ лицъ, поименованныхъ въ доносахъ и которыя могли скрыться при малйшей потер времени’. Между арестованными былъ баронъ Кропани, какъ получившій письмо отъ одного изъ вожаковъ революціи. Остальные арестанты принадлежали къ мелкимъ обывателямъ Катанцаро. Давая отчетъ вице-королю о всхъ своихъ дйствіяхъ, Спинелли сообщалъ, что епископъ никастрскій и принцъ Бевиньяно должны были прибыть тайно въ Калабрію. Между прочимъ, епископъ прислалъ сюда ‘весь свой домъ’, оставаясь въ Рим съ однимъ лишь слугою, слдовало, поэтому, навести справки въ Рим и, если бы его тамъ не оказалось, подозрнія на его счетъ получили бы большое основаніе. Во всхъ портахъ былъ учрежденъ самый строжайшій надзоръ, никто не могъ выхать въ море безъ особаго разршенія, кром того, у береговъ крейсировала фелука, командиръ которой долженъ былъ осматривать каждую лодку, каждое судно, такъ что побгъ моремъ былъ совершенно немыслимъ…
Вице-король довелъ до свднія папы, что фра Томазо Кампанелла, фра Діонизіо и фра Піетро Понціо старались взбунтовать Калабрію, толкуя народу, что ‘они имли на то повелніе отъ того, кто имлъ право имъ повелвать’, какъ доносилъ ему Спинелли. Называя въ числ участвовавшихъ, будто бы, въ заговор, нкоторыхъ сановниковъ королевства, они увряли, что самъ пава выразилъ ямъ свое благоволеніе черезъ кардинала Санъ-Джіорджіо, такъ что главными дятелями являлись во всемъ папа, султанъ и сказанный кардиналъ. Сверхъ того, монахи проповдовали разную ересь. Нкоторые епископы, согласно собраннымъ свдніямъ, казались тоже виновными, вслдствіе чего, ‘если таковыя вины подтвердятся’, правительство должно будетъ подвергнуть аресту этихъ духовныхъ лицъ, соблюдая должную почтительность къ ихъ сану и увдомивъ тотчасъ папу. Вице-король, недовольный, между тмъ, что главные виновники не были еще пойманы, предписалъ Спинелли издать прокламацію съ общаніемъ тому, кто возьметъ Мауриціо Ринальди живымъ, полнаго прощенія, не только ему, взявшему, но и его товарищу, лишь бы товарищемъ этимъ но былъ одинъ изъ трехъ монаховъ, т. е. Кампанелла, Діонизіо или Піетро Понціо, за мертваго Мауриціо получалъ прощеніе лишь одинъ, представившій его трупъ. Точно такъ же общалось прощеніе тмъ, кто возьметъ ‘трехъ монаховъ’. Вице король находилъ такое общаніе лучшимъ средствомъ къ поимк бглецовъ руками самихъ заговорщиковъ, основываясь на томъ, что между ними дружба плохая. Дйствительно, трудно было предполагать тсную дружескую связь между тмъ сбродомъ, который вербовался въ заговорщики. Въ то время поимка преступниковъ представляла своего рода подрядъ: извстныя лица являлись съ предложеніемъ изловить бглеца за большую или меньшую піалу, при чемъ получали на то патентъ съ разршеніемъ обшаривать весь округъ во глав вооруженной команды и съ правомъ требовать всякаго содйствія отъ жителей. Такія лица назывались ‘сельскими комиссарами’ и нечего говорить, что они зачастую распоряжались такъ, что правительство высылало противъ нихъ другихъ ‘комиссаровъ’. Иногда же поимку бглецовъ поручали такъ-называемъ fuorusctti (высланнымъ по приговору суда или бжавшимъ отъ него), которые получали названіе Guidati (‘охранные’, отъ слова ‘охранный листъ’, которымъ они снабжались, вмст съ письменнымъ договоромъ, въ которомъ точно обозначался родъ требуемой отъ нихъ услуги, дававшей имъ потомъ право на помилованіе отъ всякой кары за ихъ прежнія преступленія). При подавленіи возмущенія въ Калабріи дйствовалъ тотъ я другой родъ сыщиковъ. Изъ числа ‘охранныхъ’ отличались особенно Джуліо Солданьеро съ Валеріо Бруно, а ‘комиссарами’ не пренебрегали быть и многіе дворяне, напримръ Джеронимо Морано, брать барона Гальято, Карло Руффо, родственникъ Спинелли, получившій впослдствіи, за эти услуги, титулъ герцога. Нкоторые аристократы, какъ принцы делла Рочелда, ли Сцила, ли Скалеа, приняли на себя обязанность отражать турокъ, но вмст съ тмъ они занимались и ловлею бжавшихъ. Делла Рочелла получилъ свой княжескій титулъ за геройскую оборону своего замка Кастельветере противъ Чикалы въ 1594 г., но теперь его усердіе направилось не противъ турокъ, а Противъ Кампанеллы, къ которому онъ такъ благоволилъ въ прежнее время, восхваляя его литературные труды, особенно трагедію ‘Марія Стюартъ’. Онъ не только выдалъ Спинелли сношенія Кампанеллы съ Пизано и другими, но прибылъ впослдствіи въ Неаполь съ тми самыми галерами, на которыхъ перевозили туда въ цпяхъ его ученаго друга съ его товарищами по несчастно. Кром этихъ помощниковъ Спинелли и Харафы большія услуги оказали правительству визитаторъ фра Марко и его помощнику, фра Корнеліо, учредившіе, одновременно съ свтскимъ судомъ, свой духовный трибуналъ. Оба процесса, какъ свтскій, такъ и духовный, начались одновременно съ промежуткомъ лишь однхъ сутокъ между ними. Первыми доносчиками на ересь Кампанеллы и его товарищей были оба Полистины и фра Корнеліо. Доменико Полистана, посл непріятной встрчи съ Кампаінеллою въ Даволи, отправился въ Соріано къ Джуліо Солданьеро, который ‘разсказалъ ему все, что зналъ, о богохульств фра Діонизіо и его надеждахъ на скорую революцію, замышленную Канпаисллой’. Доменико поспшилъ тотчасъ же въ Катанцаро, гд находился при визигатор фра Корнеліо, и разсказалъ ему все. Тотъ, не теряя времени, именно 14 августа, отправилъ доносъ къ начальнику доминиканскаго ордена, Ипполиту Беккаріа, которому послалъ затмъ, и добавочный свднія о томъ же предмет. Сначала онъ ссылался на какого-то ‘дворянина’, впослдствіи въ Рим признался, что первымъ сообщилъ ему объ ереси Кампанеллы Доменико Полистана, до отъзда же въ Римъ, он указалъ на молодого двадцатилтняго человка, по имени Фабіо ди Лаура… Изъ этого послдняго имени можно заключить, что Корнеліо входилъ въ сношенія съ первыми доносчиками по длу заговора,— весьма вроятно, при посредств того же Полистаны и не безъ переговоровъ съ Харафою. Корнеліо писалъ и прямо къ великому инквизитору, кардиналу Санъ-Северино, обличая Кампанеллу въ томъ, что онъ издвается надъ распятіемъ, не признаетъ таинствъ, общаетъ введеніе новыхъ порядковъ и пр., ‘и заражаетъ такими злодйскими мыслями разныя мста’. Корнелій общалъ, если его вызовутъ въ Римъ, дать боле пространныя словесныя показанія, однако, не сдержалъ этого и даже признался, что повторялъ, въ общемъ, лишь рчи Полистаны, Солданьеро, епископа катанцарскаго, доносчиковъ и даже самихъ правительственныхъ лицъ, вслдствіе этого, въ инквизиціи остались имъ недовольны и даже не поврили тому, чтобы ересь успла уже такъ распространиться. Подобно тому же, послдующій свтскій судъ въ Неапол призналъ, что многое было говорено имъ ‘изъ непріязни’. Такимъ образомъ остается офиціально заявленнымъ, что въ процесс играла роль злонамренность и что обвиненіе было построено на свдніяхъ, добытыхъ черезъ Полистину, Солданьеро, Лауру, Харафу и епископа катанцарскаго. Но для того, чтобы начать процессъ противъ ереси, необходимъ былъ доносчикъ, а такимъ могъ быть лишь Солданьеро, потому что Полистана и другіе монахи были слишкомъ открытыми врагами фра Діонизіо, а свидтельства враговъ, но уставу инквизиціи, хотя принимались, но не имли должнаго значенія. Между тмъ Солданьеро, охотно говорившій обо всемъ съ Полистиной или Корнеліо, вовсе не хотлъ выступать въ роли публичнаго доносчика. Надо было его къ тому принудить. Съ этою цлью, фра Корнеліо и фра Доменико Полистана окружили соріанскій монастырь солдатами и другими вооруженными людьми и предложили укрывавшемуся здсь Солданьеро на выборъ: или донести на фра Діонизіо и Кампанеллу, или быть отведеннымъ въ тюрьму, изъ которой онъ не могъ выйти иначе, какъ на вислицу, по приговору суда за прежнія преступленія. Въ духовномъ судилищ, занявшемся однако не одною ересью, но и заговоромъ, все велось именемъ визитатора, фра Марко, по собственно душою дла былъ фра Корнеліо, присвоивавшій себ въ бумагахъ всевозможныя наименованія: ‘члена визитаціи’, ‘секретаря’, ‘письмоводителя’, ‘нотаріуса’ и даже иногда ‘доктора того и другого права’.
Первымъ былъ допрошенъ Дж. Баттиста Пиццони, взятый при слдующихъ обстоятельствахъ: онъ проживалъ въ монастыр близъ мстечка Пиццони, вмст съ своимъ товарищемъ Лауріано. Въ ночь на 3 сентября прибыли къ нимъ тоже фра Діонизіо и Томазо ІСаччіа, но вскор вслдъ за тмъ, часа два до разсвта, монастырь былъ окруженъ солдатами. Пиццони воскликнулъ: ‘Попались мы по дламъ Кампанеллы!’, а Каччіа спросилъ солдатъ, что они за люди? Командиръ ихъ, Карло Паоло, отвтилъ, что возвращается въ Скйлачче съ своей командой, однако фра Діонизіо и Лауріано ударили въ набатъ, окрестные жители сбжались, но солдаты сказали имъ, что хотятъ только прослушать раннюю обдню, а потомъ уйдутъ… Томазо Каччіа вышелъ къ Паоло, котораго зналъ, не фра Діонизіо усплъ переодться въ чье-то платье и ушелъ незамтно. Пиццони сталъ служить обдню, дрожа отъ страха, Паоло и солдаты выслушали ее, а затмъ взяли Пиццони и Лауріано и отвели ихъ въ Монтелеоне {Ibid., I, 264.}. Пиццони, допрошенный въ тотъ же день визитаторомъ и фра Корнеліо, скрылъ присутствіе фра Діонизіо въ ту ночь, а о себ (на вопросъ: какъ онъ полагаетъ, за что арестованъ?) заявилъ, что его, вроятно, хотятъ допросить, ‘какъ свидтеля’, насчетъ Кампанеллы и фра Діонизіо, бывшихъ въ Пиццони въ прошломъ іюл мсяц. Онъ отозвался о нихъ, какъ о ‘негодныхъ людяхъ’. Кампанелла говорилъ ему о разныхъ пророчествахъ, о скорой революціи, о необходимости быть готовымъ къ ней, вооружиться, и убждалъ его, какъ имющаго сношенія съ бглыми, посодйствовать къ привлеченію ихъ. Но онъ, Пиццони, отклонилъ эти предложенія, и Кампанелла, озлобясь, сказалъ ему, что недаромъ Полистана называлъ его измнникомъ. Кампанелла давалъ ему тоже понять, что ‘считалъ себя избраннымъ отъ Бога на проповдываніе истины и искорененіе церковныхъ злоупотребленій, что таинства были учреждены по государственнымъ соображеніямъ, что пніе при богослуженіи было только праздной потхой’. Не удовлетворяясь этими показаніями, слдователи пригрозили Циццони тюрьмою, посл чего онъ сталъ заявлять еще многое изъ ереси Кампанеллы относительно евхаристіи, таинствъ вообще, двственности Маріи, дяній апостольскихъ, чудесъ, демоновъ, папы, св. Троицы и пр. Вс это ‘слышалъ онъ изъ устъ самого Кампанеллы, частью въ Огило, частью въ Пиццони. Фра Діонизіо еще ране говорилъ ему то же и разсказывалъ о богохульной выходк съ жертвеннымъ хлбомъ, и онъ, Пиццони, подозрвалъ, что богохульникомъ этимъ былъ не кто иной, какъ Кампанелла… Дале, Пицдони признался, что слышалъ отъ Каннанелли о переговорахъ Мауриціо съ Ануратомъ, о чемъ говорилъ ему тоже и фра Діонизіо, называя разныхъ лицъ, въ томъ числ и владтельныхъ особъ, которыя общала помогать революціи. Въ Стило, Давола, Катанцаро и пр. мстахъ было уже все подготовлено. Венеція тоже на сторон мятежниковъ. Баронъ Кропати былъ однимъ изъ главныхъ дятелей. Предполагалось убитъ губернатора и другихъ правительственныхъ лицъ, посл чего провозгласить республику. Посл Пиццони былъ допрошенъ Солданьеро, въ мст своего жительства, т. е. въ соріанскомъ монастыр. Снималъ съ него показанія фра Корнеліо, въ присутствіи настоятеля и другого монаха. Солданьеро повторилъ то же, что и Пиццони, прибавляя лишь слдующее: фра Діонизіо говорилъ ему, что, помогая Кампанелл, оба они достигнуть большихъ почестей, Кампанелла призвалъ турокъ съ тнь, чтобы ‘предать имъ королевство’, революція будетъ производиться ‘и мечомъ, и языкомъ’. Кампанелла былъ богохульникъ, онъ говорилъ, что литеры надъ распятіемъ I. N. R. I. означаютъ грубйшее издвательство и т. д. Но, заявляя все это, Солданьеро признался тугъ же, что никогда не видывалъ самъ Кампанеллы, а слышалъ обо всемъ отъ фра Діонизіо, фра Дж. Баттиста Пиццони и фра Піетро изъ Стило. Затмъ слдовало заявленіе о заговор противъ короля, о приглашеніи турокъ получать дань съ королевства, объ участіи въ этомъ заговор разныхъ знатныхъ лицъ. Относительно кощунственныхъ рчей фра Діонизіо, Солданьеро могъ говорить правду, потому что тотъ-употреблялъ всегда этотъ пріемъ при вербовк сторонниковъ въ свою партію, но все остальное было прибавлено, безъ сомннія, къ его показанію изъ другихъ источниковъ, потому что было матеріально даже невозможнымъ, чтобы фра Діонизіо усплъ передать ему столько подробностей ври одномъ свиданіи, раскрывъ ему вс развтвленія заговора, долю участія каждаго изъ дйствовавшихъ лицъ и проч. Черезъ день еще былъ допрошенъ Лауріано. На обычный вопросъ о томъ, какъ онъ былъ арестованъ и за что, онъ разсказалъ о сцен въ монастыр, не отрывъ тоже прибытія Каччіи съ фра Діонизіо и бгства этого послдняго при прибытіи солдатъ. Онъ заявилъ и о восклицаніи Пиццони: ‘Попались мы по дланъ Кампанеллы!’ Разсказывая о своихъ отношеніяхъ въ фра Діонизіо и Кампанолл, онъ назвалъ ихъ также ‘людями негодными’, но о Пиццони отозвался, какъ о человк хорошемъ. Относительно ереси Кампанеллы, онъ повторилъ то же, что было говорено другими: фра Томазо не признавалъ Бога, говорилъ, что подъ этимъ именемъ разумется лишь природа, отвергалъ таинства, чудеса и т. д. Самъ онъ, будто бы, могъ творить такія же чудеса и творилъ ихъ и проч. Сначала онъ объявилъ Пиццони неповиннымъ въ такихъ кощунствахъ, но потомъ, подъ угрозою тюрьмы и лишнихъ шести годовъ каторги, онъ обвинилъ и его. Его дальнйшія показанія на Кампанеллу и Мауриціо еще боле подозрительны, потому что онъ былъ слишкомъ ничтожною личностью и не могъ быть посвященъ въ подробности заговора и удостоенъ доврія главныхъ руководителей. Онъ состоялъ при Пиццони слугою, ‘кухаремъ’, какъ онъ самъ говорилъ, исполнялъ всякую кухонную работу. Если онъ слышалъ что-нибудь, то лишь мелькомъ и не могъ установить между этимъ слышаннымъ никакой связи, но онъ былъ сначала такъ обольщенъ, а потомъ запуганъ судомъ и Карломъ Руффо, что показывалъ все, что хотли, а потомъ, перезабывъ все и потерявъ голову отъ страха и угрызеній совсти, сталъ говорить ужо совершенно несообразное. Гд же былъ Кампанелла?
Какъ было сказано выше, онъ бжалъ изъ Стило, вопреки совту фра Діонизіо, и прибылъ въ Стиньяно, но и здсь, выданный Маркомъ Петроло, у котораго остановился, и Джуліемъ Контестабидо, бывшимъ ученикомъ и другомъ, пріискалъ себ другое убжище, тоже въ Огиньяно. Мауриціо, вроятно, увдомленный Діонизіемъ, прибылъ въ Стило для переговоровъ съ Кампанеллой, не заставъ уже его здсь, онъ писалъ ему, умоляя его воротиться въ Стило, ‘что было бы его спасеніемъ’, но Кампанелла отказался отъ свиданія съ нимъ, уступая, будто бы, просьбамъ отца, который со слезами не выпускалъ его изъ Стиньяно. Узнавъ, что Кампанелла въ монастыр св. Маріи, близъ Стиньяно, Мауриціо поспшилъ туда, но Кампанелла, обдавшій въ то время съ фра Доменико Петроло, выскочилъ вонъ и ускакалъ. Мауриціо гнался за нимъ цлыхъ семь миль, но безуспшно, а Кампанелла укрылся близъ Рочеллы, въ дом одного поселянина, по имени Антоніо Мезурака, который, въ благодарность за услугу, оказанную ему однажды Кампанеллой-отцомъ, пріютилъ фра Томазо и его спутника, Доменико. Такъ разсказываетъ о своемъ бгств самъ Кампанелла, но Доменико Пстроло прибавляетъ къ этому еще нкоторыя подробности и, между прочимъ, крайне неправдоподобное предположеніе о томъ, что ‘Мауриціо хотлъ ихъ убить и типъ заслужить себ прощеніе’. Трое сутокъ пробыли здсь бглецы, прячась въ стогахъ соломы, но Мезурака ршилъ, что ему будетъ выгодне выдать своихъ гостей. Этотъ смтливый человкъ пошелъ съ доносомъ прямо къ своему барону, принцу делла Рочелла, который тотчасъ же общалъ ему щедрую награду за такую услугу. Арестованные были связаны и перевезены въ Кастельветере. Кампанелла сказалъ бравшимъ его: ‘Я пойду добровольно и объясню, что предполагалось сдлать и на основаніи какихъ причинъ’. Потомъ онъ попросилъ Мезураку отнести его прощальный привтъ родителямъ, потому что онъ шелъ на смерть. Но Петроло кричалъ: ‘Убейте меня! Не берите живымъ’. Кампанелла винилъ Контестабилей, говоря, что это они помогли его взять, а Мезурака оправдывался тмъ, что онъ обязанъ былъ такъ поступить, какъ вассалъ принца, а что иначе было бы еще хуже, потому что прибыли уже Харафа, баронъ делла Баньяра и баронъ ди-Гальято съ 200 солдатъ и грозились, что убьютъ Кампанеллу {Ibid., I, 275.}. Весь этотъ жалкій конецъ и странное, непонятное, повидимому, упорство Кампанеллы, не послдовавшаго совтамъ фра Діонизіо и даже избгавшаго встрчи съ Мауриціо, объясняются характеромъ дйствовавшихъ лицъ. Фра Діонизіо, отважный, не задумывавшійся ни надъ чмъ, требовалъ открытой борьбы съ правительствомъ, разъ уже заговоръ былъ обнаруженъ, Мауриціо, храбрость котораго стояла вн всякаго сомннія, былъ, однако, благоразумне и сознавалъ всю безполезность такой попытки въ виду уже собраннаго числа милиціи и, главное, той деморализаціи, которая обнаруживалась въ рядахъ самихъ заговорщиковъ. Но онъ хотть спасти Кампанеллу и пренебрегъ очевидной опасностью, слдуя изъ Гуардавалле въ Стило, изъ Стило въ Стиньяно и дале, по дорогамъ, уже занятымъ сторожевыми постами. Подозрніе его въ замыслахъ на жизнь Кампанеллы нелпо, не говоря уже о томъ, что оно противорчитъ его благородному характеру и всмъ послдующимъ его дйствіямъ, для того, чтобы получить прощеніе, надо было заручиться сначала охраннымъ листомъ и формальнымъ общаніемъ властей, а какъ могъ бы получить это Мауриціо, самъ преслдуемый, какъ одинъ изъ главнйшихъ вожаковъ революціи? Петроло, природный трусъ и совершенно упавшій духомъ при вид опасности, могъ бояться сближенія съ Мауриціо. и совтовалъ Кампанелл бжать отъ него. Но поведеніе самого Кампанеллы загадочно. Самъ онъ говоритъ потомъ, что Мауриціо преслдовалъ его съ цлью спасти, но онъ самъ уклонялся отъ него, ‘перемнивъ о немъ мнніе’, потомъ, въ своей ‘Защит’, онъ заявляетъ, что Мауриціо хотлъ его убить, боясь, что Кампанелла выдастъ его договоръ съ турками и, злобствуя на него, Кампанеллу, за то, что онъ спасъ однажды Джулія КонтеАабиле отъ его ярости. Еще поздне, въ ‘Narrazione’, онъ обвиняетъ уже Мауриціо въ томъ, что онъ искалъ его смерти ради полученія себ прощенія. Піетро ди Стило, нжно привязанный къ Кампанелл, повторяетъ то же обвиненіе. Какъ можно догадываться, Кампанелла надялся боле на свою изворотливость, нежели на какую-нибудь вооруженную помощь, и находилъ ее даже помхою при наступившемъ уже положеніи вещей, почему и старался, прежде всего, разъединиться съ фра Діонизіо и съ Мауриціемъ, порывая всякую солидарность, съ этими двумя наиболе выдающимися представителями движенія. Чувство самосохраненія говорило въ немъ сильне всего прочаго въ эту минуту, но оно не оправдываетъ тхъ напаг докъ, которыми онъ пятналъ, даже поздне, самую память несчастнаго Мауриціо. Лишь только былъ взятъ Кампанелла, на мсто происшествія прибыли главные ‘комиссары’, Морано и Руффо, съ своими командами, каждому изъ нихъ хотлось показать свое участіе въ дл, но честь его принадлежала принцу делла Гочелла, то-есть была ему приписана, потому что вся его заслуга состояла въ томъ, что онъ послалъ своихъ вооруженныхъ людей взять бглецовъ и общалъ, именемъ короля, хорошее вознагражденіе Мезурак.
Одновременно съ Кампаноллой были доставлены въ Кастельветере еще тринадцать лицъ,, дорогою приставники стращали Кампанеллу и старались вывдать отъ него, кто были его сообщники, при чемъ имъ удалось узнать нсколько именъ, между ними, будто бы, и имя Маріо дель Туфо, но Кампанелла отрицалъ это, утверждая, что сказалъ только, что Маріо и вс его, Кампанеллы, друзья должны остерегаться, чтобы ихъ но взяли. Черезъ нсколько дней, въ Кастельветере прибылъ Харафа, который, по порученію Спинолля, ‘долженъ былъ лично вывдать все отъ Кампанеллы, прежде нежели съ нимъ успли столковаться другіе’. Харафа успокоилъ арестованнаго, обошелъ его ласковыми словами, для того чтобы получить отъ него собственноручное ‘заявленіе’ въ желаемомъ дух. Кампанелла поддался ловушк и написалъ свое ‘заявленіе’ съ извстной угодливостью. Это обстоятельство, потомъ постоянное умолчаніе Кампанеллы объ этомъ собственноручномъ письменномъ заявленіи и смертельная ненависть къ Хараф, выражавшаяся и въ проз, и въ стихахъ, указываютъ ясно, что онъ но могъ никогда простить ‘этой лис’ то, что она сумла обойти и его, тоже считавшаго себя мастеромъ по части ‘догадки и изворотливости’. Въ ‘заявленіи’ Кампанелла говоритъ о своихъ занятіяхъ по предугадыванію будущаго, о своемъ ожиданіи перемнъ въ королевств, ‘всегда наклонномъ къ переворотамъ’, о подобныхъ же мнніяхъ разныхъ замчательныхъ людей, мстныхъ и иноземныхъ, о необычныхъ знаменіяхъ того года и о своихъ истолкованіяхъ такихъ явленій, онъ упоминаетъ дале о своей попытк примирить фамиліи Карневале и Контестабиле, и затмъ разсказываетъ крайне многословно о желаніяхъ освободиться отъ испанскаго ига, повданныхъ ему Джеронинонъ ди Франческо и Джуліемъ Контестабиле, о ненависти этого послдняго къ испанскимъ властямъ, объ оскорбленіи имъ портрета короля Филиппа въ присутствіи Петроло, о его довріи къ разнымъ лицамъ и даже туркамъ. Кампанелла называлъ разныхъ жителей Стило, съ которыми разсуждалъ о близкомъ переворот: съ Пиццон и фра Діонизіо онъ говорилъ объ этомъ предмет особенно часто, и они ему сочувствовали, Мауриціо тоже радовался будущимъ перемнамъ, онъ утверждалъ, что если будетъ такъ, то Кампанелла привлечетъ къ себ многихъ, на что онъ, Кампанелла, отвтилъ, что, имя много сторонниковъ, можно стать великимъ, и приводилъ примры тому. Находясь въ Арен и въ Пиццони, онъ видлся съ Криспо, который хвалился, что можетъ вывести въ бой много людей, если потребуется. Потомъ, Джуліо Контестабиле извстилъ его письмомъ, что Мауриціо договаривался съ Амуратомъ, о чемъ самъ Мауриціо подтвердилъ Кампанелл въ Даволи, говоря, что турки общали ему помочь занять Катанцаро и вою область. Но, по заключенной съ вини ‘капитуляціи’, они могли господствовать тутъ лишь временно, оказывая помощь калабрійцамъ только на мор, а потомъ должны были удовольствоваться лишь арапомъ торговли въ стран. Мауриціо показывалъ ежу при этомъ какую-то бумагу на турецкомъ язык, но онъ, Кампанелла, крайне осудилъ такое соглашеніе, доказывая, что турки никогда не соблюдали своихъ договоровъ, и ршился порвать всякія сношенія съ нимъ. Онъ видлся здсь жи, въ Даволи, съ Франціей, Кордовой и еще съ кмъ-то третьимъ, приглашеннымъ Мауриціо, не могъ не подтвердить готовящихся перемнъ, когда его спросили о нихъ, но когда ему стали предлагать стать во глав движенія и говорить проповди, онъ отказался и удалился въ огорченіи. Между тмъ, фра Діонизіо, котораго визитаторъ преслдовалъ за разные поступки, отправился въ Катанцаро и сталъ проповдывать мятежъ на основаніи пророчествъ его, Кампанеллы, завряя, ради успха своей пропаганды, что и папа, и кардиналъ С. Джіорджіо, и епископъ жилетскій, и сеньоры Леліо Орсини, дель Туфо и проч., принимали участіе въ возстаніи, но онъ, Кампанелла,— можетъ поклясться, что никогда не говорилъ ничего подобнаго и даже не имлъ въ мысляхъ, что могло бы возникнуть такое движеніе при посредств ихъ, монаховъ. Фра Діонизіо уговаривалъ его ‘выступить въ поле’, но онъ по хотлъ этого и удалился въ Отиньяно, Мауриціо звалъ его тоже, суля спасеніе, но онъ не послушалъ и его, удалясь въ монастырь св. Маріи. Мауриціо старался настигнуть его и здсь, по онъ бжалъ снова и пріютился у Мезураки, который продержалъ его трое сутокъ, общая доставить его къ морю, но выдалъ властямъ. Въ заключеніе, Камнанолла упоминалъ, что въ Рим и въ Неапол тоже ходили толки о предстоящихъ перемнахъ, онъ былъ готовъ дать его величеству королю отчетъ въ томъ, что ‘Богъ вщаетъ для общаго блага…’ Радя лишь на пользу общую, онъ былъ готовъ я умереть за нее. Фра Діонизіо долженъ выяснить остальное, потому что онъ занимался фактическою стороною дла, между тмъ, какъ онъ, Кампанелла, участвовалъ въ немъ лишь словомъ. Потомъ онъ прибавилъ имена разныхъ лицъ, съ которыми Мауриціо хотть овладть Катанцаро, и заявилъ, что третьимъ лицомъ, явившимся въ Даволи съ Франціей и Кордовой, былъ Ранія, какъ ему напомнилъ о томъ Харафа.
Какъ видно изъ этого ‘заявленія’, существованіе заговора нимало не отрицается, напротивъ того, Кампанелла разсказываетъ даже мелкія подробности дла и поясняетъ готъ пунктъ, который оставался еще смутнымъ для правительства, а именно, участіе папы, епископовъ и дворянъ, совмстно съ турками. Авторъ старается только сложить всю отвтственность на другихъ, а себя выставляетъ невинною причиною смуты, возбужденной на основаніи его предсказаній и истолкованія имъ тхъ знаменій, которыя вщали о перемнахъ. Онъ погршилъ безсознательно только этимъ, да еще отчасти тмъ, что совтовалъ людямъ быть готовыми на всякій случай, вооруженными и въ числ… {Ibid.,I, 280, III, 28—33.}
Нельзя не признать, что все это ‘заявленіе’ составлено съ обычною ловкостью Кампанелльт, несмотря на то, что онъ писалъ его при самомъ угнетенномъ состояніи духа. Отрицать совершенно своего участія онъ не могъ, но умалилъ его по возможности, выказывая какъ бы равнодушіе къ перемнамъ, которыя могли совершиться, какъ Богу будетъ угодно, но никакъ не по почину такихъ ничтожныхъ лицъ, какъ монахи. Но, выгораживая себя, онъ выдавалъ многихъ, особенно фра Діонизіо и Мауриціо, быть-можетъ, онъ надялся, что они успли уже спастись, но онъ долженъ былъ пережить ужасныя минуты, встртясь потомъ въ тюрьм, лицомъ къ лицу, съ этими двумя бывшими его друзьями. Но если совершенно понятно, что его упрекала совсть и онъ негодовалъ на Харафу, выманившаго у него это ‘заявленіе’, то онъ слишкомъ уже смлъ, когда утверждаете, что весь заговоръ былъ измышленіемъ этого Харафы, доносчиковъ и испанскихъ властей.
Заручась такимъ важнымъ документомъ, Харафа отправился въ Монтелеоне, чтобы добыть подобное же ‘заявленіе’ отъ Пнццони, тоже собственноручное, при чемъ два лица расписались на документ, какъ свидтели. Къ этому заявленію былъ приложенъ шифръ, служившій при переписк Камцанеллы съ Пиццони, но о немъ въ самой бумаг не говорится и происхожденіе его весьма сомнительно. Пиццони всегда отрицалъ, что велъ шифрованную переписку. Нкоторые изъ арестованныхъ, какъ это видно изъ документовъ, думали облегчить свое положеніе, сочинивъ доносъ на Чезаре Пизано, своего сотоварища по тюрьм, котораго они обвиняли, въ бытность еще ихъ всхъ на свобод, въ пропаганд мятежа и ереси, по наущенію Кампанеллы. Расчетъ изъ оказался неврнымъ, они были обвинены въ томъ, что не донесли своевременно, но положеніе самого Кампанеллы при этомъ ухудшилось, потому что доносъ подтверждалъ заявленія Пиццони и опровергалъ увренія Кампанеллы въ его. маломъ причастіи къ длу. Два письма, найденныя при самомъ Криспо во время арестованія, еще боле компрометировали Кампанеллу. Въ одномъ изъ нихъ Мауридіо говорилъ о себ, что онъ ‘одно лицо съ Кампанеллой’, въ другомъ самъ Кампанелла приглашалъ Криспо пріхать къ нему ‘съ кмъ-нибудь изъ друзей, напримръ, Дж. Франческо д’Ализандрія’. У арестованнаго тоже фра Паоло делла Гротеріа было найдено еще письмо Кампанеллы съ сильными противъ него уликами, такъ что неучастіе его въ заговор опровергалось подлинными документами. Аресты множились съ каждымъ днемъ, несмотря на укрывательство монаховъ со стороны населенія, между прочими былъ взятъ и Піетро ди Стило. На допрос онъ показалъ, что многіе предсказывали ему, что онъ потерпитъ за дло Кампанеллы, но онъ не хотлъ бжать, сознавая себя виновнымъ. Онъ былъ издавна друженъ съ Кампанеллою и считалъ его, въ нкоторыхъ отношеніяхъ, хорошимъ человкомъ, а въ ‘другихъ’ большимъ злодемъ, судя по тому, ‘что о немъ слышалъ’. Судьямъ было мало такихъ показаній, они требовали свдній ‘о лично слышанномъ отъ самого Кампанеллы’, и чтобы добиться того присудили Піетро ‘на боле тяжкое заключеніе’. Впослдствіи стало извстно, что его продержали десять дней въ ‘ям’ и лишь по истеченіи этого срока перевели въ прежнюю тюрьму. При этомъ ему то грозили, то обольщали его, общая немедленную свободу, какъ Пиццони, который, будто бы, уже освобожденъ, потому что открылъ все, или совтуя исповдываться, въ виду предстоявшей уже, будто бы, на утро казни. Визитаторъ убждалъ его не скрывать ничего относительно ереси, чтобы черезъ это подлежать лишь суду духовному. Такъ чередовались угрозы и льстивыя приманки,— безъ занесенія ихъ въ протоколъ, разумется. Узнавъ, впослдствіи, отъ Пиццони, что тотъ, дйствительно, выдалъ многое о ереси, чтобы избжать свтскаго суда, фра Піетро пошелъ на нкоторыя уступки, но весьма умренныя. Во всякомъ случа онъ выказалъ большую твердость, нежели кто-либо другой среди господствовавшаго страха и общей деморализаціи. Доменико Петроло держалъ себя иначе, онъ сразу призналъ себя ‘виновнымъ передъ Богомъ и королемъ’, сначала онъ еще выгораживалъ Кампанеллу, но потомъ, подъ угрозою ‘строгаго и тяжкаго заключенія’, разсказалъ въ подробности о еретическихъ взглядахъ фра Томазо на вс религіозные догматы и обряды и назвалъ разныхъ лицъ, какъ его соумышленниковъ. Между прочимъ, по его словамъ, Піетро ди Стило говорилъ, что монахамъ нельзя жить безъ женъ. На вопросъ о политическихъ замыслахъ Каннавеллы, онъ выдалъ уже все извстное о его пророчествахъ, о договор съ турками и пр.
Между тмъ изъ Рима, гд еще не знали, что Кампанелла уже арестованъ, пришло требованіе арестовать его, фра Діонизіо и другихъ, и доставить ихъ въ Неаполь, въ распоряженіе нунція. Зная о вражд, господствовавшей между самими доминиканцами, и о лицепріятіи испанскихъ властей, въ Рим, очевидно, не довряли справедливости судей въ Калабріи. Самыя письма фра Корнелія къ отцу-генералу доминиканскаго ордена и кардиналу С. Севери но дышали такимъ озлобленіемъ, что позволяли сомнваться въ безстрастія слдствіе. Св. инквизиція въ Италіи старалась, конечно, по-своему, быть боле правосудною, чмъ, напримръ, распоряжавшаяся въ Испаніи. Такимъ образомъ, римская курія и инквизиція пришли на помощь Кампанелл: онъ не могъ боле подвергаться допросу въ Калабріи. Но фра Корнеліо, вынужденный выпустить изъ рукъ свою добычу, наверсталъ потерянное тмъ, что сталъ усиленно допрашивать другихъ арестованныхъ, съ цлью накопить цлую массу уликъ противъ него и фра Діонизіо. Спинелли доносилъ, между тмъ, вице-королю, что усплъ ‘захватить главу мятежа и ереси съ однимъ изъ его товарищей’, при чемъ столь важнымъ арестомъ правительство было обязано его, Спинелли, ‘племяннику’, принцу делла Рочелла, и одному вассалу того принца, Мизурак, которому общана за то должная награда. Такъ какъ Калшанелла не собирался бжать въ Римъ, то было ясно, что ‘лапа былъ ни при чемъ въ этомъ заговор, хотя то и разглашалось Кампанеллою и фра Діонизіо…’ Изъ дальнйшаго видно, что Харафа доносилъ вице-королю о многомъ самостоятельно, помимо Спинелли, и что оба они, въ щекотливыхъ вопросахъ относительно знатныхъ лицъ и епископовъ, говорили только намеками, очень сдержанно и не заносили многаго въ протоколы. Спинелли выставлялъ очень на видъ заслуги Карла Руффо и принца делла Рочелла, постоянно напоминая о родств съ нимъ этихъ лицъ и прося вознаградить ахъ за усердіе и врную службу. Онъ хвалилъ тоже весьма отца визитатора, бывшаго пшкою въ рукахъ фра Корнелю, за то, что онъ оказывалъ ему содйствіе, то-есть нарушатъ инквизиціонный уставъ въ его пользу, давая ему копіи съ допросовъ и допуская Руффо присутствовать при духовномъ суд. Онъ продолжать однако подозрвать многихъ калабрійскихъ епископовъ и въ мор постоянно крейсировали дв фелуки, наблюдавшія за тмъ, чтобы кто-либо не усплъ бжать этимъ путемъ. Всхъ арестованныхъ было пока 34 человка. Въ своемъ письм отъ 14 сентября, отправляя вице-королю копію съ ‘заявленія’ Кампанеллы и ее своего слдственнаго производства, Спинелли писалъ, что было бы необходимо подвергнуть нкоторыхъ подсудимыхъ пытк, чтобы ‘выяснить весь тотъ вредъ, который могъ принести Кампанелла, столь высоко почитаемый населеніемъ и привлекшій къ себ такъ многихъ въ весьма короткое время’. Вмст съ тмъ онъ доносилъ о новыхъ арестахъ, о мрахъ къ поимк бжавшаго Мауриціо и, сверхъ того, о появленіи первыхъ турецкихъ судовъ, а затмъ и всей турецкой эскадры. Тогда начались пытки, первымъ пострадалъ Кордова, провисвшій семь часовъ на дыб, онъ не прибавилъ ничего къ данному уже имъ довольно обстоятельному показанію, брать его, Муціо, былъ потомъ пытанъ безъ всякаго повода дыбою и водою. Его посл дыбы обливали холодной водой и подмшивали снова. Это была страшная пытка. Франція, Флаккавенто и Стривери были тоже, повидимому, подвергнуты пытк, но документальныхъ данныхъ о томъ не осталось. Красно, спрошенный тоже на дыб о значеніи найденныхъ при немъ инеемъ, показалъ, между прочимъ, что самъ Кампанелла посылалъ Мауриціо къ туркамъ для заключенія съ нимъ союза. Оказывается, что на предварительномъ слдствіи Крисяо сказалъ немногое, но зато при пытк далъ престранное показаніе, содержаніе котораго Спинелли передавалъ вице-королю лишь въ короткихъ словахъ, прибавляя, что подсудимый уличался въ томъ, что былъ на турецкихъ судахъ. Криспо не могъ никакимъ образомъ знать многое изъ того, что показывалъ, ясно, что это было внушено ему прочтеніемъ заявленій. другихъ подсудимыхъ и вынуждено отъ него путемъ страшныхъ мученій. Какой именно способъ пытки былъ употребленъ противъ этого несчастнаго, неизвстно, Кампанелла говоритъ только, что пытали Красно страшнымъ образомъ и не вписывая способа пытокъ въ протоколъ. Надо замтить, что пытка немедленная примнялась лишь въ случаяхъ государственной измны, въ обыкновенныхъ преступленіяхъ слдствіе ограничивалось простымъ допросомъ, посл чего обвиняемому вручалась копія съ добытыхъ противъ него уликъ, и затмъ уже судъ прибгалъ къ пыткамъ. Но при длахъ о государственной измн пытка употреблялась и во время слдственнаго процесса,— при чемъ могли назначаться ‘мученія не обычныя, но жестокія’., въ этомъ отношеніи фигурируетъ всего чаще дыба, потому что она была, какъ говорилось, ‘главою пытокъ’ и служила основой къ разнообразнйшимъ дополнительнымъ мученіямъ: подсудимаго не только вздергивали на дыбу, но оставляли на ней висть по нскольку часовъ, прившивали ему къ ногамъ тяжести, вставляли ему между ногъ доску, чтобы удалить нижнія оконечности одну отъ другой, обливали его водой, били плетями. Вс эти подробности видны изъ пытокъ, которымъ подвергались въ данномъ дл лица, еще мене значившія что-нибудь, нежели Крисно. Мауриціо не былъ еще пойманъ, но уже были взяты многіе его родственники, друзья и его слуга, Томазо Тиротта, который показалъ, что зналъ объ отношеніяхъ своего господина къ Кампанелл и фра Діонизіо, о мстахъ ихъ свиданій, о бумаг, которую Мауриціо, будто бы, показывалъ имъ и еще другимъ присутствовавшимъ, при чемъ иные говорили, что это охранный листъ, выданный ему турками. Допросы были перерваны отъздомъ Спинелли, которому было донесено о появленіи двухъ турецкихъ галеръ, он пришли съ двухъ разныхъ сторонъ, соединились у мыса Гуардавалле, потомъ одна изъ нихъ ушла обратно къ мысу Колонна, а вторая въ открытое море, но воротилась на другую ночь и начала зажигать сигнальные огни въ виду берега. Потомъ, 13 сентября, показались остальныя суда, числомъ 26, ведя съ собою два рагузскія судна. Спинелли собралъ на берегу значительные милиціонные отряды и принялъ разныя мры предосторожности противъ высадки: когда дн галеры, пущенныя, очевидно, на рекогносцировку, подошли къ Реджіо, он были встрчены выстрлами изъ двухъ орудій и принуждены были удалиться. Но, зайдя въ безопасное мсто, он захватили тутъ барку, нагруженную хлбомъ, и увели ее. Двое христіанъ, бжавшихъ съ турецкихъ судовъ, привезли извстія о состав эскадры, о томъ, что на ней находился самъ Чикала съ осадною и полевою артиллеріею, которую онъ намревался свезти на берегъ, чтобы бомбардировать разные города, они говорили, что эскадра пополнятся скоро еще другими судами, которыхъ она будетъ дожидаться въ залив С.-Джіованни. Все это не могло признаваться вполн достоврнымъ, потому что турки часто распускали подобнымъ же путемъ ложныя всти, тмъ не мене наблюденіе за берегомъ было усилено. Вовсе не допускать турокъ выходить на него за запасомъ воды было трудно, потому что источники были у самаго берега и турки охраняли своихъ водоносовъ мткими выстрлами съ кормы своихъ судовъ. Донъ Діего д’Айяла, оборонявшій этотъ пунктъ, доносилъ только объ одной схватк турокъ съ его солдатами. Вообще здсь были сосредоточены значительныя силы и высадк трудно было состояться. Съ судовъ подавали разные сигналы, но, не получая никакихъ отвтныхъ, турки догадались, вроятно, о положеніи длъ и 20 сентября ушли снова въ море. Вскор изъ Корфу было получено донесеніе о проход турецкой эскадры мимо этого острова по направленію въ Босфоръ. Донося объ этихъ происшествіяхъ въ Мадридъ, равно какъ о ход процесса, вице-король удвоивалъ строгость въ Калабріи. Римская курія продолжала требовать высылки заподозрнныхъ монаховъ въ Неаполь, но ея распоряженіе, на ихъ несчастіе, не было послано, почему-то, сухимъ путемъ: ожидалось удобное время для отправки его моремъ. Изъ. переписки кардинала С.-Джіорджіо съ нунціемъ видно, что вице-король просилъ папу прислать лучше своего уполномоченнаго въ Калабрію для производства духовнаго Судана мст, но папа не изъявилъ на это согласія, приказывая нунцію считать Кампанеллу и прочихъ своими арестантами по прибытіи ихъ въ Неаполь.
Еще до прихода турокъ были арестованы оговоренные въ заявленіи Кампанеллой Джуліо Контестабиле и Джеронимо Франческа и многіе другіе. Вс они были допрошены, немногіе изъ нихъ выпущены на свободу, большинство же подверглось пыткамъ и двое, Криспо и Чезаре Милери, обречены на казнь. Читая ихъ показанія, трудно понять, почему были выбраны именно эти двое (особенно семнадцатилтній Милери), потому что, въ сущности, они заявляли то же, что и большинство, относительно Кампанеллы и фра Діонизіо. Описаніе казни, совершенной, ‘для большаго внушенія’, въ город Катанцаро, можно прочесть въ донесеніи самого Харафы. Оба осужденные юноши были приговорены къ колесованію, рванію щипцами и удавленію по середин площади, здсь же они были повшены за одну ногу, вроятно, уже ихъ трупы, потомъ, черезъ 24 часа, четвертованы и головы ихъ выставлены на шестахъ надъ городскими воротами съ ихъ именами я надпись’ объ ихъ преступленіи. А дома ихъ срыты и имущество конфисковано. Во время казни они кричали, что у нихъ пыткою вынудили ложныя признанія. Посл этой казни, судъ перенесъ своя засданія въ Гераче, куда перевели всхъ подсудимыхъ, ‘по-парно, но связанныхъ веревкою такъ, что они образовали собою одну цпь’. Петроло, шедшій позади Кампанеллы, слышалъ, что испанецъ-офицеръ, командовавшій конвоемъ, сказалъ Кампанелл что-то о смерти. Кампанелла отвтилъ:
— Смерти нтъ, а есть только перемна бытія.
‘Комиссару’ Морано посчастливилось: 28 сентября онъ усплъ нагнать фра Діонизіо въ Монополи, потомъ, арестовавъ въ Нардо какого-то Тодеско, онъ узналъ отъ него, что Мауриціо слъ на Бриндизи на одну марсельскую шхуну, которая должна была зайти за грузомъ тоже въ Монополи. Шхуну задержали, по распоряженія Морано, и Мауриціо былъ взятъ, вмст съ своимъ спутникомъ Витале. Вс четверо арестованныхъ были доставлены въ Сякяедди, который донесъ о томъ тотчасъ же вице-королю. Мауриціо во выдалъ ничего, несмотря на жесточайшія мученія. Онъ объяснялъ свой побгъ тмъ, что хотлъ избжать ареста, заслышавъ, что берутъ всхъ, знакомыхъ съ Кампанеллой и фра Діонизіо. А онъ видлся однажды съ Кампанеллой въ дом Джакопо Сабиниса, потомъ еще одинъ разъ, въ Даволи, но они толковали между собою лишь о гороскопахъ. Венеціанскій резидентъ писалъ, что ‘Мауриціо, въ теченіе трехъ мсяцевъ, перенесъ сорокъ часовъ дыбы и другихъ пытокъ’. Монсиньоръ Мандина, участвовавшій въ духовномъ суд въ Неапол и имвшій, безъ сомннія, самый точныя свднія, пишетъ о ‘семидесяти часахъ’, разумя, быть-можетъ, еще одн только пытки въ Неапол, ‘страшныхъ мученій, не вынудившихъ у Мауриціо никакихъ признаній’. Между тмъ, такая стойкость не могла привести пользы ни общему длу, ни лично Мауриціо, потому что судъ ‘прилагалъ пытку не для того, чтобы узнать истину, а для того, чтобы получить сознаніе въ ней’, и съ помощью такой оговорки уничтожалось всякое значеніе отрицательныхъ отвтовъ на пытк. Мауриціо оставался не признающимъ себя виновнымъ, но все же уличеннымъ различными тождественными показаніями другихъ, а во глав этихъ показаній стояло заявленіе самого Кампанеллы,— и затмъ свидтельствовали противъ вето письма. Дж. Баттиста Витале хотлъ подражать Мауриціо, но же выдержалъ. Показаніе его дало немного новаго, но подкрпило прежнія обвиненія. Его подвергали страшнымъ мукамъ, наконецъ, привязали къ хвосту лошади, которую гоняли по городу, не удивительно, если онъ называлъ лицъ, которыхъ даже вовсе не зналъ. Епископъ герачскій, фра Винченцо Бонардо, усердно помогалъ Спинелли и Хараф, весьма вроятно, что эти послдніе перенесли судъ въ Гераче, именно желая пользоваться крайнею угодливостью этого Бонардо, позволявшаго имъ смшивать об категоріи подсудимыхъ и прибгать ко всякимъ злоупотребленіямъ, умышленной неполнот протоколовъ и пр. Съ соизволенія епископа и визитатора, допросы поручались одному фра Корнеліо, ‘какъ боле знакомому съ дломъ’, во всемъ вообще слдовало подобострастное согласіе на желанія Спинелли и Харафы. Все это открылось впослдствіи, мало-по-малу, при суд надъ доставленными въ Неаполь. Такъ, фра Корнеліо ходилъ по тюрьм, уговаривая, по одиночк, каждаго заключеннаго показывать ‘какъ можно боле по ереси’, чтобы ‘избжать свтскаго суда’. Иногда сопровождалъ фра Корнеліо и визитаторъ, и если увщанія не помотали, то оба они ‘ругались, грозили, плевали въ лицо’. Въ засданіяхъ участвовали епископъ, визитаторъ, фра Корнеліо, длопроизводитель епископской куріи, Біаджо Перлонго, и какой-нибудь священникъ, въ качеств свидтеля. Фра Корнеліо, именуя себя ‘докторомъ правъ’, руководилъ допросомъ, стараясь всегда выставлять себя впередъ, что и видно изъ протоколовъ. Однако, онъ унижался передъ присутствовавшими тугъ же Спинелли, Харафой и Руффо, онъ сидлъ на скамь ‘безъ особаго почета’, а Спинелли и Харафа ‘занимали кресла, какъ судьи’. Они допрашивали подсудимыхъ тоже относительно ереси и на одномъ изъ такихъ странныхъ засданій присутствовалъ даже совсмъ посторонній, принцъ ди Скалеа. Тутъ же возникали иногда пререканія по поводу несогласія словесныхъ показаній съ письменными, которыя пополнялись и исправлялись потомъ дополнительнымъ допросомъ въ самыхъ тюрьмахъ. Обо всемъ этомъ протоколы умалчиваютъ, равно какъ о насиліяхъ, у читавшихся подсудимымъ лично Харафою и другими. Руффо сорвалъ разъ одежду съ Петроло, такъ что тотъ воротился въ тюрьму ‘въ вид рыбака’, т. е. полунагой {Ibid., I, 341.}.
Уступая настояніямъ римской куріи, вице-король потребовалъ отправленія подсудимыхъ въ Неаполь, но, прежде того, Спинелли и Харафа должны были казнить четырехъ изъ нихъ, наиболе виновныхъ. Вскор было получено подтвержденіе торопиться отъздомъ и казнь отложить, но бури задержали суда, посланныя въ Калабрію, такъ что отъздъ состоялся лишь въ начал ноября, а до тхъ поръ были произведены еще новые аресты, какъ клириковъ, такъ и свтскихъ лицъ. Всхъ отправляемыхъ въ Неаполь оказалось 15G человкъ, при чемъ тутъ были и просто заподозрнные, и признанные виновными, и свидтели. Вмст съ фра Томазо Кампанеллою находился его старикъ отецъ, джеронимо, и братъ Дж. Піетро, съ фра Діонизіо былъ его братъ, Піетро Понціо и пр. Но весьма многіе успли бжать, напримръ, Оттавіо Сабннисъ, Паоло и Фабриціо [Кампанелла, Раніери и др. Нкоторые, по усмотрнію самихъ судей, были открыто, или подъ рукою, освобождены. [Самъ Кампанелла говоритъ, что въ Неаполь повезли далеко не всхъ: многіе откупились, пошли на сдлку. Вс подсудимые были очень молоды, но даже крайняя юность нкоторыхъ изъ нихъ не внушала состраданія не только судьямъ, но и большинству населенія, считавшему ихъ ‘врагами Бога и короля’. Слухи о томъ, что они хотли предать Калабрію туркамъ и ввести ‘еретическіе и развратные обычаи’, возбуждали негодованіе, вмст съ тмъ презрніемъ, которымъ награждается, обыкновенно, всякое неудавшееся предпріятіе. Кампанелла, такъ превозносимый вначал, подвергался теперь грубымъ насмшкамъ, на которыя такъ щедра толпа. Фра Томазо долженъ былъ разочароваться и поврить, что ‘народъ грубое и непостоянное животное’, какъ онъ выражается впослдствіи въ одномъ изъ своихъ сонетовъ. Въ Монтелеоне монахи іезуитскаго ордена приготовили къ смерти осужденныхъ, изъ которыхъ одинъ, Витале, врный воззрніямъ фра Діонизіо, отвергъ утшенія религіи {Ibid., I, 360.}. Но казнь была отложена до Неаполя но недостатку времени: море становилось опаснымъ и галеры должны были торопиться прибыть въ Неаполь. Мауриціо, признанный главою политическаго заговора, былъ присужденъ ‘быть распиленнымъ живымъ между двумя досками’, но казнь на. могла совершиться въ Монтелеоне, по причин невозможности для судовъ продержаться въ гавани при сильныхъ втрахъ, и потому была отложена до Неаполя.
Въ Рим были слишкомъ недовольны процедурой епископа герачскаго и было назначено новое разслдованіе ереси, порученное Томазо Сирлето, епископу скилачскому. Но этотъ допросъ, веденный уже съ меньшимъ пристрастіемъ, послужилъ не къ оправданію Кампанеллы. Помимо подтвержденія его неврія, его насмшливаго отношенія къ высшему духовенству, церковнымъ догматамъ и обрядамъ, нкоторые свидтели говорили о его намреніи основать новую секту, при чемъ входили въ подробности, весьма совпадающія съ приводимыми имъ въ его ‘Солнечномъ город’, напримръ, относительно обязательной одежды или свободы половыхъ сношеній. Въ этой масс сообщеній много навяннаго суевріемъ, убжденіемъ въ сверхъестественной сил Кампанеллы или цсе враждою къ нему, большею частью свидтели передаютъ лишь слухи или разсказы третьихъ лицъ, тмъ не мене, въ общемъ, получается впечатлніе виновности Кампанеллы если не въ открытой пропаганд раціоналистическаго ученія, то въ частомъ несдержанномъ выраженіи мнній, далеко не ортодоксальныхъ. Можетъ-быть, это слдствіе въ Скилаччи отозвалось наиболе тягостно на душ Кампанеллы и заставило его упрекать въ неблагодарности тотъ Стило, который былъ такъ дорогъ ему, и тхъ друзей, которые дали матеріалъ, для ‘нагроможденія процесса на процессъ’, какъ онъ говоритъ въ одномъ изъ своихъ стихотвореній.
‘Посл полудня 8 ноября 1599 г. въ виду Неаполя показались четыре галеры. Навстрчу имъ пошла казенная шлюпка, а къ вечеру он вошли въ портъ и тогда оказалось, что на передней мачт у каждаго судна болтается по человку, а двухъ еще расчетвертовали живьемъ между самыми галерами, на устрашеніе здшнему городскому населенію, сбжавшемуся поглазть на такое ужасное зрлище’… {Ibid., II, 1.}. Такъ пишетъ венеціанскій резидентъ. Вице-король, въ своемъ донесеніи въ Мадридъ, заявляетъ, что ‘двое четвертованныхъ были сначала, по его приказу, задушены. Передъ смертью имъ было предоставлено утшеніе религіи и они умерли, покаясь, какъ слдуетъ, въ своихъ преступленіяхъ, за исключеніемъ одного, упорствовавшаго почти до конца’… Какъ видно изъ показанія монаха, которому пришлось напутствовать Витале, онъ былъ, дйствительно, сначала удавленъ, а погонъ уже четвертованъ, ко передъ самою смертью онъ объявилъ, что ‘все, что накапывалъ противъ разныхъ лицъ, особенно противъ монаховъ, какъ въ отношеніи мятежа, такъ и ереси, было несправедливо и только вынуждено пытками, которымъ его подвергалъ Харафа’… Канелланъ одной изъ галеръ, Клиджіо Марти, слышалъ въ пути такія же заявленія отъ Каччіа и Пизано. Потомъ, передъ смертью, какъ разсказываетъ Марта, Каччіа и Витале громко, въ присутствіи самого Харафы, объявили свои прежнія показанія ложными и требовали, чтобы это было занесено въ протоколъ, посл чего были удавлены и четвертованы. Вице-король не упоминаетъ ничего подобнаго, приводя, между тмъ, такую подробность, какъ долгое сопротивленіе религіозному напутствованію со стороны одного изъ осужденныхъ. По всей вроятности, они отрицали лишь часть своихъ показаній, потому что, дйствительно, показывали на пытк боле, чмъ знали. Витале такъ мало допрашивали по вопросу о ереси, что ему почти нечего было отрицать въ этомъ смысл {Ibid., II, 3.}. Вице-король старался раздувать важность дла, чтобы выслужиться боле передъ мадридскимъ дворомъ, онъ говорилъ резиденту, что всхъ обвиняемыхъ 156, и что 86 изъ нихъ подлежатъ казни, остальные другимъ взысканіямъ. Въ сношеніяхъ съ нунціемъ вице-король дйствовалъ очень двусмысленно. Онъ желалъ, чтобы нунцій послалъ въ Калабрію своего делегата въ составъ суда надъ духовными лицами, но папа, не соглашаясь на это, требовалъ, чтобы подсудимые были доставлены въ Неаполь и въ распоряженіе нунція. Вынужденный исполнить это, вице-король ставилъ различныя препятствія длу, требуя вызова епископа милетскаго, подъ предлогомъ, что между подсудимыми были восемь вольныхъ или дикихъ, лсныхъ клириковъ изъ его епархіи, что было ложно, то поставлялъ на видъ необходимость допустить въ духовное судилище и членовъ отъ правительства. Онъ удерживалъ подсудимыхъ въ городскихъ тюрьмахъ, заявляя нунцію, что они всегда въ его распоряженіи, а между тмъ длопроизводитель нунціатуры не могъ добиться свиданія съ ними и т. д. Нунцій доносилъ обо всемъ этомъ въ Римъ, прибавляя, что фра Корнелія сообщилъ ему вс документы по суду въ Калабрія, и онъ, нунцій, ‘принялъ ихъ къ свднію’, изъ чего можно заключить, что ему до того времени и не было сообщено ничего изъ производившагося въ Калабріи, хотя въ Римъ посылались о томъ донесенія.
Борьба между представителями церковнаго и свтскаго владычества кончилась въ пользу послднихъ: кардиналъ С. Джіорджіо оповстилъ нунція, что папа считалъ разумнымъ допущеніе какого-либо правительственнаго лица въ составъ духовнаго суда, равно какъ и вызовъ епископа милетскаго въ Неаполь, по желанію вице-короля. Вообще, ‘его святйшество считалъ вс требованія вице-короля достойными уваженія’, но, прибавлялъ кардиналъ въ своемъ наставленіи нунцію, ‘вы заботитесь о томъ, чтобы сказанный членъ суда, участвуя въ немъ, не могъ бы вмшиваться въ остальное, особенно въ подлежащее вднію инквизиціи’, 23 ноября нунцій могъ послать своего аудитора, Антоніо Бери, къ тюремному коменданту съ требованіемъ допуститъ его къ заключеннымъ. На этотъ разъ комендантъ былъ настолько предупредите ленъ, что не только отвелъ аудитору камеру для допроса, но ‘предоставилъ въ его распоряженіе палачей и все, что нужно для пытокъ’. Нунцій, повидимому, былъ такъ польщенъ подобной услужливостью, что счелъ даже нужнымъ сообщить о ней въ Римъ. Аудиторъ удовольствовался, на этотъ разъ, лишь отобраніемъ краткихъ свдній отъ каждаго и при этомъ былъ допрошенъ и Кампанелла. Допросъ его записанъ въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Былъ спрошенъ нкій молодой человкъ съ черною бородой, въ мірскомъ плать, черноволосый, въ черномъ кафтан, кожаныхъ штанахъ, шерстяномъ плащ изъ такъ-называемаго домашняго сукна темнаго цвта, по принесеніи присяги, онъ сказалъ:, ‘Синьоры, зовутъ меня Томазо Кампанелла, я монахъ ордена св. Доменико, родился въ мстечк Стило въ южной Калабріи. Отца коего зовутъ Джеронимо Кампанелла, мать — Катерина Базиле. По роду занятій я духовное лицо, совершаю службы и требы, проповдую и исповдую, мстожительство имю въ Стило, въ монастыр св. Марія Матери Божіей того же доминиканскаго ордена, я если одтъ такимъ образомъ, то потому, что бжалъ отъ злобы враговъ, меня преслдовавшихъ, а именно королевскаго прокурора, дона Алоизія Харафы и Дж. Джеронимо Морано, которые гнались за мной’. ‘Принялъ монашескіе обты, какъ кажется, въ 1581 г., ране числился клирикомъ’ {Ibid., II,113.}. Спрошенный затмъ Піетро де Стило заявилъ, что состоялъ викаріемъ вышесказаннаго м’ настыря, при которомъ было четыре священнослужителя, считая и его самого: Піетро, Томазо Кампанелла, Доменико ди-Ріачи и Симоне делла Мота… ‘Фра Діонизіо имлъ привычку врываться, какъ бшеный, то являлся, то уходилъ’… ‘Изъ названныхъ выше’ бжалъ одинъ Кампанелла, узнавъ отъ фра Діонизіо о прізд Спинелли.
Отбирая показанія, аудиторъ увидлъ, что арестованныхъ духовныхъ было не 14 человкъ, а 21.
Большинство подсудимыхъ находилось въ Кастельнуово. Кампанелла содержался въ одной изъ уголовныхъ башенъ замка, такъ-называемой Комендантской, подъ помщеніемъ самого коменданта и надъ тюрьмою Мауриціо, которому онъ ‘спускалъ на веревочк свои сонеты’ {Ibid., II, 21.}. Въ перемежку съ калабрійцами были здсь и всякіе другіе арестанты. Вс получали на содержаніе по одному карлину въ сутки (около 10 к. с.), но имвшіе средства могли покупать себ провизію черезъ сторожей или родственниковъ, такъ, одинъ мальчикъ, сынъ арестованнаго тоже Дж. Анжело, прислуживалъ, кром отца, еще обоимъ Понціо, Петроло, Лауріан и Пиццони, покупая имъ ‘зелень, бобы, артишоки и другое съдобное’. Понятно, что арестанты пользовались этимъ способомъ для тайной своей переписки. Содержимые даже и въ секретныхъ камерахъ находили возможность перекидываться словами изъ своихъ оконъ, особенно монахи, употреблявшіе латинскій языкъ. Такъ-называемыя ‘ямы’, находившіяся въ подвальныхъ этажахъ, не были еще заняты, судьи сажали въ нихъ впослдствіи тхъ, отъ которыхъ хотли вынудить признанія. Самою ужасною изъ нихъ слыла называемая ‘Крокодиловою’, въ которую былъ посаженъ Кампанелла передъ пыткою. Эти ямы были страшны. При перестройк ямы подъ арсеналъ въ первой половин ныншняго столтія на стнахъ ‘ямъ’ было найдено много надписей съ грустнымъ повствованіемъ о страданіяхъ заключенныхъ. Были найдены и человческія кости.
Пользуясь возможностью сношеній съ другими арестантами, Кампанелла поддерживалъ твердость духа однихъ (Пиццони и Петроло) и убждалъ другихъ, просьбами и ‘угрозами’, какъ показывали, врно или неврно, нкоторые, отречься отъ своихъ показаній. Лауріана самъ писалъ ему, еще въ Гераче, что отречется отъ всего, прося указать лучшій способъ для этого. Переговоры съ Пиццони велись посредствомъ молитвенника, пересылавшагося имъ къ Кампанелл и обратно, при чемъ они уговаривались наводить на себя возможно боле такихъ обвиненій, которыя подвергали бы ихъ суду инквизиціи. Оба приводили примры изъ отцовъ церкви о томъ, что позволяется солгать ради избжанія смерти. Кампанелла написалъ въ томъ же дух къ фра Діонизіо, содержавшемуся въ другой ‘секретной’, и вложилъ свою записку въ посылаемый ему пирогъ. Эта продлка была открыта, при чемъ былъ отобранъ и молитвенникъ. Фактъ переписки достовренъ, но серьезность ея подлежитъ сомннію, потому что Пиццони не исполнилъ ничего изъ общаемаго имъ, а Кампанелла, говорившій, что ‘радуется его словамъ даже до слезъ’, припряталъ, на всякій случай, дв записки Пиццони, которыя могъ потомъ назвать ‘враньемъ’. Кампанелла поддерживалъ сношенія и съ Мауриціо, преимущественно словесно, потому что камеры ихъ находились случайно одна надъ другой, но при этомъ ему приходилось не требовать чего-нибудь отъ Мауриціо, а, напротивъ того, извиняться передъ нимъ. Какъ стало извстно впослдствіи, онъ продолжалъ сообщать ему нкоторыя подробности по длу о заговор, но однажды Мауриціо, уже разочарованный во всемъ, отвтилъ ему, ‘что въ ихъ настоящемъ ужасномъ положеніи пора вспомнить Бога и что его возмущаетъ говоренное Кампанеллою въ Стило о Христ, Который былъ, но его мннію, лишь благимъ человкомъ, а не Сыномъ Божіимъ’. Кампанелла возразилъ ему на это, что онъ, Мауриціо, ‘не смыслитъ ничего въ длахъ’, и не вошелъ въ дальнйшія объясненія {Ibid, II, 25.}. Сонеты, написанные Кампанеллой съ цлью воодушевить своихъ сторонниковъ, относятся тоже, большею частью, къ первому періоду процесса. Духъ Кампанеллы вполн сказался въ этихъ сонетахъ, которые вообще почти вс были написаны во время его долгаго заключенія въ тюрьм. Въ сонет о народ онъ говоритъ: ‘Народъ — это зврь, измнчивый и грубый, онъ не знаетъ своей силы, переноситъ удары и самыя невозможныя тягости. Онъ позволяетъ руководить собою слабому ребенку, котораго могъ бы столкнуть однимъ взмахомъ. Но онъ его боится, угождаетъ всмъ его капризамъ. Онъ не подозрваетъ, какія внушаетъ опасенія, и не знаетъ, что его повелители составляютъ для него Записокъ, который одуряетъ его. Неслыханная вещь! своими собственными руками онъ себя поражаетъ и заковываетъ, отъ дерется и умираетъ за одинъ изъ тхъ карлини, которые отдаетъ королю. Все, что между небомъ и землей, принадлежитъ ему, но онъ этого не знаетъ, а если кто ему сообщаетъ это, онъ того поражаетъ и убиваетъ’. Въ сонет къ Христу онъ пишетъ: ‘Теперешніе христіане гораздо боле походятъ на тхъ, которые Тебя распяли, чмъ на самого Тебя, о Распятый! до такой степени они удаляются, Христосъ, отъ законовъ, предписанныхъ Твоимъ божественнымъ духомъ!.. Ты вооружаешь противъ своихъ Твоихъ ложныхъ друзей, чему примромъ служу я, Ты это знаешь, если читаешь въ моемъ сердц, на моей жизни и моихъ несчастіяхъ лежитъ Твоя печахъ. Если Ты снова спустишься на землю, приди вооруженнымъ’ Господи! Твои враги готовятъ Теб другіе кресты, не среда турокъ или евреевъ, а среди самихъ христіанъ’. Онъ взываетъ ко всмъ націямъ: ‘Обитатели міра, обратите взоры къ высшему разуму и вы увидите, до какого униженія довела васъ грубая тиранія, наряженная въ прекрасную мантію благородства и доблести. Ботомъ, полюбуйтесь кознями лицемрія, сначала оно было божественнымъ культомъ, почитаемой святыней, наконецъ обаяніемъ софистовъ, противоположнымъ разуму, который а ставлю такъ высоко. Противъ софистовъ выступилъ проницательный Сократъ, противъ тирановъ Катонъ справедливый, противъ лицемровъ Христосъ, небесный свточъ. Но недостаточно сорвать маску съ безбожника, обманщика и несправедливаго. Недостаточно имть смлость бжать навстрчу смерти, если мы вс не посвятимъ свои сердца истинной мудрости’. Въ отрывк изъ ‘Poesie filosofiche’ онъ замчаетъ: ‘Вс стаяли во тьм,— иные погрузись въ совъ невжества и убаюкиваемые въ этомъ позорномъ сн наемною музыкой, другіе, бдящіе, грабили почести, имущества, кровь, или соединились съ обоими полами, насмхаясь надъ людьми начальными. Я зажегъ свточъ’. Въ сонет ‘на положеніе Италіи’ говорятся: ‘Судьбы Италіи зависятъ нын отъ истины или лжи этой революціи, къ которой вынуждаютъ калабрійцевъ Карлъ и Харафа, во которая но оскорбляетъ ни государство, ни короля. И если графъ, правящій здсь, станетъ еще доказывать, что ихъ доводы хороши и врны, ради обостренія нашихъ золъ, которое имъ желательно, тогда предвидимая ихъ гибель будетъ тмъ ужасне (такъ вщаетъ духъ), потому что. праведная кровь вопіетъ объ отмщеніи къ Богу и къ людямъ. О, Италія, слпая среди твоего разграбленія! До которой поры будетъ дремать твой разумъ? И если я желалъ теб блага, что же я теб сдлалъ?’ Онъ пишетъ на мотивъ псалма ‘Saepe expugnaverant me’. ‘Часто: меня преслдовали, могу повторить это’, и съ самой моей юности,— увы!— даже слитномъ часто… Но имъ не удалось заставить меня уступить, ибо меня Богъ поддерживаетъ, Онъ меня ободряетъ. На плечи мои, едва не ежечасно, налагали гоненіе за гоненіемъ, они вели свое злобное дло, во небесный мечъ сражался за меня. Близокъ тотъ день, въ который надменные умы и хитрецы, и лживые языки, вс будутъ преданы на сожраніе тиграмъ, медвдямъ, пантерамъ. Сно крышъ, сгорвшее въ зародыш, прежде чмъ его собрали, гибнетъ проклятое: таковы передъ Богомъ и продолжительныя тираніи’. Обращаясь къ самому себ, онъ восклицаетъ: ‘Въ узахъ или разршенный отъ нихъ, съ другими или наедин, спокойный или вопіющій, я смущаю гордый престолъ, безумцемъ кажусь въ низменномъ мір, но мудръ передъ Божественнымъ разумомъ высшей сферы. Когда крылья пригнетены къ земл, то мать полетъ къ небу души радостной въ жалкомъ тл, но если теперь меня тянетъ къ низу грубая тяжесть, все же крылья воздымаютъ меня надъ жестокою почвой. Двойная борьба подводитъ итоги свойствамъ: коротко всякое время противъ вчности, ничто не легче добровольнаго груза. Несу на чел своемъ образъ моей любви и врю, что радостно поспю туда, гд я всегда понятъ и безъ слонъ’. Онъ обратился съ сонетомъ во всмъ заключеннымъ но длу заговора. ‘Лишаютъ васъ рчи и общенія, запрещаютъ ихъ вамъ, о избранныя души! и потому это, что одна доблесть вашихъ сердецъ налагаетъ узы на гордость тирановъ. И если милосердіе приведетъ васъ къ концу тлами врозь, но душой воедино, то да будутъ благословенны,— какъ нкогда крестъ,— вислицы, огонь, крючья и пилы. Умнье умереть приравниваетъ человка къ богамъ, только тутъ мудрая и подобающая нужу отвага, раскрываетъ великіе трофеи своей славы. Здсь чистая душа обртаетъ вновь сладостную свободу и видитъ ту истину, что безъ нея самый рай былъ бы ничтоженъ’. Въ хвалу заключенныхъ и мучимыхъ за защиту невинности Кампанелла писалъ: ‘Вижу души, обращенныя къ Создателю, он издваются надъ муками, надъ смертью, преодолваютъ орудія тирана, шутятъ среди страданій, на позоръ и досаду мавританскаго сердца. Таковъ въ нихъ пылъ свободы и разума, что, идя по стезямъ тхъ, которые мудры, они считаютъ сладостью боль, роскошью невзгоду, въ своемъ всеоружіи чести и славы. Первымъ изъ нихъ Ринальди перенесъ, въ теченіе шести дней и шести ночей, древнія пытки, насмялся и надъ новыми, на украшеніе и любованіе Калабріи. Глубокое презрніе собратьевъ его къ страшному зврству гренадскаго чудовища служитъ всмъ другимъ примромъ непоколебимой твердости’. При этомъ поэтъ написалъ отдльный мадригалъ въ честь Мауриція Ринальди: ‘Великодушный Ринальдъ, истый отпрыскъ рода Монте Альбано, ты заслужилъ почесть всего королевства и повергъ въ прахъ суетный Совть, мавританскую спесь и зврскій гнвъ разбойниковъ-судей. Ты выставилъ королю залогъ своей врности, вытерпвъ, въ продолженіе трехсотъ часовъ, съ гордымъ духомъ, неслыханныя муки,— одинокъ и нагъ, и только Господь-послалъ теб щитомъ твою честь’. Не остался забытымъ и Харафа, которому Кампанелла посылалъ свои проклятія: ‘Кампанелла не былъ никогда главою еретиковъ и мятежниковъ въ Калабріи, но его заклеймили тмъ, по правительственному расчету, Руффи, Гарафи, Морани и Спинелли. Но всхъ Іудъ и всхъ демоновъ превзошелъ гренадецъ Харафа, судья, истецъ и свидтель, онъ же жесточайшій палачъ. Говорятъ, что онъ рожденъ отъ мавра и женщины-иноврки, потомковъ лукаваго еврейства, силою обращенныхъ въ христіанство. Онъ отлученникъ, онъ гноище атеизма, онъ невжественъ, въ немъ нтъ души человческой, на основаніи чего и построилъ Кайлъ свой силлогизмъ’ {Ibid., III, 549—581.— Louise Colet. Oeuvres de Campanella. Paris, 1844.}.
Возвращаюсь къ разсказу о процесс. Членами королевскаго суда надъ мятежниками были назначены Марко Антоніо д’Апонте и прокуроръ донъ Джіованни Санхецъ, при длопроизводител — Джуліано Канале. Разобравъ вс судебные документы, доставленные изъ Калабріи, они должны были подкрпить ихъ провркою, не замедляя хода правосудія. Первыми были допрошены двое, уже приговоренныхъ. къ казни, Мауриціо и Пизано. Первый изъ нихъ, уже перенесшій жестокія пытки въ Калабріи, былъ подвергнутъ новымъ страшнымъ мученіямъ, память о которыхъ самъ Кампанелла увковчилъ въ приведенномъ мною сонет. Мауриціо присудили къ одной изъ самыхъ зврскихъ пытокъ, называемой просто ‘лишеніемъ сна’, но обстановленной утонченными мучительствами, до которыхъ не доходило воображеніе канибаловъ. Продолжительность такой пытки полагалась въ 40 часовъ, но ограничивалась нсколько меньшимъ временемъ, потому что самые здоровые, крпкіе люди впадали въ полное изнеможеніе по прошествіи 30—35 часовъ, и тогда пытка прекращалась, потому что судьи отвчали за смерть подсудимаго, послдовавшую во время ея. Повидимому, Мауриціо подвергался дважды такому мученію съ промежуткомъ въ нсколько дней, что и совпадаетъ со счетомъ монсиньора Мандина, упоминающаго о 70 часахъ пытки. Но Мауриціо не сознавался и тутъ, несмотря на то, что ему было извстно, какъ низко выдалъ его Кампанелла въ своемъ ‘Заявленіи’. Онъ подавилъ свою личную обиду и выслушалъ твердо свой смертный приговоръ,— смягченный, впрочемъ, противъ постановленнаго въ Калабріи: вмсто распиливанія между досокъ, онъ быль присужденъ къ повшенію и въ четвертованію трупа. Санхецу эта смерть была выгодна, такъ какъ къ нему переходила часть наслдства Мауриціо {Amabile, II, 28.}. Пизано былъ тоже приговоренъ къ казни, узнавъ о чемъ, нунцій жаловался вице-королю на то, что этого клирика судили, какъ мірянина, притомъ ‘Пизано былъ изъ друзей Кампанеллы и могъ открыть многое насчетъ его секты’. Нунцій надялся, что ‘вице-король не захочетъ, чтобы дло о мятеж земномъ считалось важне мятежа противъ Бога. Повременивъ, можно будетъ покарать за то и за другое’. Вице-король, повидимому, согласился съ этими доводами, и Пизано былъ оставленъ въ живыхъ, но ненадолго. По обычаю, Мауриціо долженъ былъ пройти большую часть города прежде нежели прибыть къ мсту казни, но онъ былъ уже такъ слабъ, что его везли на телжк. Масса народа слдовала за нимъ, но подъ самою вислицею случилось нчто неожиданное и лишившее звакъ ожидаемаго зрлища: Мауриціо, не признававшійся ни въ чемъ среди страшныхъ мученій, объявилъ, что скажетъ все,— вслдствіе чего онъ былъ обратно отведенъ въ тюрьму. Какъ объяснить это внезапное признаніе человка, молчавшаго до тхъ поръ и заявившаго теперь, что не ждетъ помилованія? Самъ Мауриціо говорилъ, что длаетъ это единственно для облегченія своей совсти. Такъ писалъ и нунцій, когда уже начался процессъ по длу о ереси: ‘Придя къ вислиц, онъ добровольно, для облегченія совсти, ршился выдать все то, что утаивалъ при пытк’. Въ томъ же смысл пишетъ и венеціанскій резидентъ. Но Кампанелла, сначала въ своей ‘Защит’, потомъ въ письмахъ своихъ и въ ‘Narrazione’, разсказываетъ дло совершенно иначе, что и служитъ причиной различія взглядовъ на существованіе заговора или, по крайней мр, на участіе въ немъ самого Кампанеллы. Въ ‘Защит’ онъ говоритъ, что ‘Мауриціо хотлъ ему отомстить за заявленное о немъ’, и что ‘онъ надялся спастись такимъ признаніемъ, какъ уврилъ его въ томъ именемъ короля одинъ фискалъ, переодтый монахомъ…’ Въ письмахъ къ пап, королю, кардиналамъ Фарнезе и С.-Джіорджіо, Кампанелла повторяетъ, что ‘именемъ короля Мауриціо уговорили сказать множество ложнаго, и онъ, готовясь уже умереть за другія преступленія, взвелъ небылицы’ и т. д. Наконецъ, въ ‘Narrazione’, написанной гораздо поздне, онъ излагаетъ дло слдующимъ образомъ: ‘Санхецъ видлъ, что нельзя доказать заговора, потому что Мауриціо продолжалъ его отрицать, несмотря на страшнйшія мученія, претерпнныя въ Калабріи отъ Харафы, который пыталъ его снова уже посл того, какъ онъ былъ осужденъ и исповданъ, сказавъ ему, что исповдавшій его былъ мірянинъ, переодтый монахомъ для того, чтобы вывдать отъ него все… Въ Неапол его тщетно пытала снова, тогда нкоторые чиновники нарядились монахами и притворились, что ведутъ его на казнь, а Санхецъ и одинъ іезуитъ, духовникъ вице-короля, общали ему королевскимъ именемъ помилованіе, если онъ сознается подъ вислицею о мятеж, потому что тогда это будетъ имть видъ правдоподобія. И Мауриціо, боясь умереть по королевскому указу за убійство своего родственника и одной женщины, и за то, что былъ на турецкихъ галерахъ, ршился, для спасенія себ жизни, покаяться подъ вислицей, куда пошелъ, будто бы готовясь быть повшеннымъ’. Это сбивчивое разъясненіе только позоригь Кампанеллу, какъ и его первоначальное ‘Заявленіе’ противъ Мауриціо. Мауриціо, какъ мятежникъ, былъ приговоренъ къ смерти еще въ Калабріи и, главнымъ образомъ, по вин самого Кампанеллы. Не зачмъ было искать правдоподобія мятежу, когда Кампанелла самъ такъ ясно подтвердилъ его въ своемъ ‘Заявленіи’, разсказывая съ точностью о посщеніи Мауриціемъ турецкихъ судовъ. Наконецъ, уже восемь человкъ были казнены за участіе въ этомъ самомъ мятеж, слдовательно, такъ или иначе, но онъ считался доказаннымъ. Смшеніе убійствъ, совершенныхъ въ прежнее время Мауриціемъ, съ его настоящимъ дломъ и разсказъ о притворномъ приготовленіи къ казни не выдерживаютъ критики, Кампанелла какъ бы не знаетъ о прежнемъ суд и произнесенномъ еще въ Калабріи приговор, но особенно неблагородна попытка его выставить Мауриціо какимъ-то подлымъ трусомъ, посл его доказанной и прославленной самимъ Кампанеллой въ его стихахъ истинно геройской стойкости и возвышенности характера. Весьма вроятно, что Санхецъ и духовникъ вицекороля длали попытки къ тому, чтобы склонить Мауриціо на признаніе, но онъ не былъ такъ простъ, чтобы поврить общаніямъ въ род упоминаемыхъ Кампанеллой. Относительно мнимыхъ монаховъ, можно предположить, что и настоящій, неряженый монахъ, напутствуя осужденнаго, могъ, въ избытк усердія, внушать ему мысль облегчить себ душу полнымъ признаніемъ. Во всякомъ случа, поступокъ Мауриціо могъ казаться напраснымъ, но побужденіемъ къ нему послужили не низкія цли и никто изъ современниковъ не говорилъ о трусости Мауриціо или его корыстномъ расчет. Онъ былъ отведенъ обратно въ тюрьму и далъ тамъ пространное показаніе {Ibid., II, 35.}. Въ этомъ показаніи Мауриціо не щадитъ уже Кампанеллы, фра Діонизіо, Петроло и пр. Въ общемъ заявленіе Мауриціо мало разнится отъ ‘Заявленія’ самого Кампанеллы, и если этотъ послдній выставленъ иниціаторомъ движенія, то это слишкомъ согласно со всми данными, но которымъ можно судить о событіяхъ. Безъ пророчествъ Кампанеллы, безъ его твердой увренности въ неминуемости и необходимости переворота, безъ общаго доврія къ его личности и къ его словамъ, революціонная затя не могла бы принять столь широкихъ размровъ. Самое поведеніе Кампанеллы въ тюрьм указываетъ на то, что онъ, и никто иной, былъ главой заговора: разсуждаетъ ли онъ съ Мауриціо, восхваляетъ ли или поноситъ его въ своихъ стихахъ, везд видно, что онъ считаетъ его лишь орудіемъ, а не душою дла. Признаніе Мауриціо, для возымнія должной силы противъ его сообщниковъ, должно было подтвердиться новою пыткой, которая, но уставу, давалась не позже послдующаго дня, при чемъ страдальцу, поднятому на дыбу, читалось его показаніе ‘отъ слова до слова’, а онъ долженъ былъ утверждать его ‘во всемъ и о всхъ’. Затмъ было ршено дать ему очную ставку съ Кампанеллой. Съ каждымъ днемъ ожидали папскаго указа на составъ трибунала для суда духовныхъ, обвиняемыхъ въ мятеж, но его еще не было и пока шелъ судъ надъ мірянами. Данныя по этому суду крайне недостаточны. Какъ извстно, онъ длился цлые года. Кампанелла, въ своихъ письмахъ, показываетъ различно общее число допрошенныхъ и пытанныхъ мірянъ и духовныхъ: 50—80—100 человкъ, онъ говоритъ, что Харафа давалъ имъ ‘записки съ указаніями, что говорить’. Наступилъ и 1660 г., не принеся, однако, ничего новаго. Папскій указъ все еще не прибылъ, въ ожиданіи его вице-король хлопоталъ о снятіи съ принца ли Сцилла отлученія отъ церкви, наложеннаго на него епископомъ милетскимъ, и о вызов въ Неаполь самого епископа. Отлученіе было снято,`посл того прибылъ въ Неаполь и епископъ, хавшій не торопясь, съ роздыхами и выводившій тмъ изъ терпнія вицекороля, который намревался уже объявить его уклоняющимся отъ явки. Нунцій долженъ былъ выслушивать жалобы вице-короля, винившаго епископа за его потворство виновнымъ клирикамъ, такимъ, напримръ, какъ Пизаао, котораго онъ старался освободить отъ свтскаго суда. Но онъ подготовилъ ему свое мщеніе: въ тотъ самый день, когда былъ полученъ папскій указъ о сформированіи суда надъ монахами, причастными заговору, вице-король отдалъ свое приказаніе: повсить Чезаре Пизано. Въ предсмертномъ своемъ показаніи, очень пространномъ и названномъ на инквизиціонномъ язык ‘доносомъ’, Пизано повторилъ прежнее, лишь отчасти облегчая вины фра Діонизіо и усиливая обвиненія противъ Кампанеллы и себя самого. Для формальнаго скрпленія показанія несчастный былъ вздернуть на дыбу, при чемъ заявилъ, что ‘показывалъ истинно’. Затмъ онъ прибавилъ, обращаясь къ архіепископу Ерколе Баккари, руководившему лично пыткой: ‘Монсиньоръ, сжальтесь, я не лъ четыре дня, ослабъ’. Тогда его спустили, вправили ему руки, одли, и архіепископъ произнесъ ему приговоръ, какъ еретику, приказывая ему при этомъ отречься тотчасъ же отъ ереси, что тотъ и исполнилъ, произнеся извстную формулу. Остается прибавить, что на пути уже къ мсту казни Пизано говорилъ напутствовавшимъ его монахамъ, что показывалъ много лишняго въ калабрійскихъ судахъ, вынуждаемый къ тому пытками. Пизано былъ казненъ въ виду тюрьмы, въ которой были заключены его товарищи. Венеціанскій резидентъ поясняетъ поспшность вице-короля тмъ, что Пизано, будто бы, хотлъ отравить Мауриціо, который продолжалъ разоблачать ходъ заговора. Но это былъ, очевидно, слухъ, пущенный самимъ правительствомъ, съ цлью оправдать слишкомъ явное превышеніе власти со стороны свтскаго суда. Дале резидентъ сообщаетъ, что Пизано былъ казненъ въ священнической одежд — въ ряск, присвоенной клирикамъ. Это обстоятельство подтверждается письмами другихъ лицъ и служило къ толкамъ объ оскорбленіи, нанесенномъ духовной власти. Нунцій, цнившій выше всего свое спокойствіе, занимался такъ мало своимъ, дломъ, что былъ весьма озадаченъ, узнавъ о томъ, что уже совершилось. Онъ долженъ былъ донести въ Римъ о неожиданной казни Пизано, при чемъ промолчалъ, однако, о томъ, что его повсили въ ряс. А когда онъ сталъ объясняться съ вице-королемъ, тотъ отвтилъ ему, что былъ въ отсутствіи, положился на судей и ‘даже ничего не зналъ тоже о казни’. Графъ Лемосъ умлъ вообще прикидываться весьма простодушнымъ. Первыя засданія духовнаго суда произошли 17 и 18 января. Спрошенный Кампанелла отвчалъ на все отрицательно, несмотря на предъявленное ему его собственноручное ‘Заявленіе’, ‘которое онъ тоже не признавалъ’,— пишетъ нунцій. Тогда ему была дана очная ставка съ Мауриціо, Франціей, Кордовой и др. Они подтвердили прежнее, а ‘Мауриціо сказалъ въ глаза Кампанелл, что они замышляли вмст заговоръ, что для этого онъ и быль на турецкихъ галерахъ’. Кампанелла продолжалъ все отрицать, тогда прокуроръ потребовалъ пытки, но хотя она и примнялась на предварительномъ слдствіи въ исключительныхъ случаяхъ, нунцій настоялъ на томъ, чтобы испросить на нее разршеніе у папы. Это новое пререканіе лишь ухудшало положеніе Кампанеллы и его товарищей, потому что усиливало тайное недовріе неаполитанскаго двора къ римской куріи. Въ ожиданіи отвта были допрошены фра Діонизіо, который не сознавался, затмъ Пиццони и Петроло, то отрицавшіе, то бравшіе назадъ свои отрицанія. Посл очной ставки съ послднимъ, Кампанелла былъ посаженъ въ ‘крокодилову яму, которая, какъ онъ пишетъ, была вырыта почти ниже морского дна, совершенно темна и крайне сыра. Онъ ‘лежалъ тамъ на земл, со скованными ногами, его едва кормили одинъ разъ въ день’. Онъ пробылъ въ этой страшной тюрьм цлую недлю и больной, истощенный, былъ выведенъ изъ нея лишь для того, чтобы подвергнуться пытк. Мауриціо, подтвердившій снова свое показаніе при очной ставк съ фра Діонизіо и наканун своей смерти, былъ казненъ 4-го февраля, тоже на площади передъ тюрьмою Кастельнуово. Онъ предлагалъ шесть тысячъ дукатовъ за то, чтобы его не вшали, а обезглавили, какъ дворянина. Но его все же повсили {Ibid., II, 35.}. Посл Мауриціо осталась вдова его, Джулія Витале, трехлтняя дочь, Констанца, и вдовая сестра, тоже Костанца. Венеціанскій резидентъ, описывая смерть Мауриціо, называетъ его благороднйшимъ человкомъ… ‘Вс его дйствія, какъ при жизни, такъ и передъ кончиной, ставятся всми такъ высоко, что по нимъ можно судить о значеніи, котораго онъ могъ бы достичь, если бы его революціонные замыслы увнчались успхомъ… Даже вице-король, тронутый его добровольнымъ признаніемъ, сдланнымъ единственно по душевному побужденію, дозволилъ, чтобы его имущество, вмсто обычной конфискаціи, было подлено на три части: одна изъ нихъ пойдетъ на церковь, а другія дв останутся жен и дочери’. Допросы въ тюрьм шли своимъ чередомъ. Маріо Флаккавенто, Дж. Баттиста Сансеверино и другіе тоже уличали фра Діонизіо на очныхъ ставкахъ, усиливая тмъ и обвиненія противъ Кампанеллы. Наконецъ, по полученіи разршенія отъ римской куріи, а именно 7 февраля 1600 года, наступила очередь мученій и для него. Въ числ орудій пытки было одно, собственно неаполитанскаго происхожденія. Это было, такъ-называемое, ‘полледро’, родъ пирамидальной лстницы съ заостренными перекладинами, которыя врзались во все тло пытаемаго, отъ его затылка до пятокъ {Ibid., II, 61.}. Голова его вкладывалась въ деревянное углубленіе, которымъ лстница заканчивалась наверху, по бокамъ вдоль всей лстницы были отверстія съ продтыми въ нихъ тонкими ремешками или веревками, которыми руки и ноги несчастнаго привязывались на-крпко — ремни закручивали палками, такой же ремень притягивалъ голову. Всхъ ремней употреблялось тринадцать. Пытка была непродолжительна, потому что Кампанелла не могъ вынести страшной муки. Онъ заявилъ, что готовъ признаться. Признаніе было не короткое: оно заняло два засданія и, какъ видно изъ письма Кампанеллы къ пап, при второмъ онъ былъ снова пытанъ и тмъ же способомъ. Въ общемъ, онъ сознавался, что хотлъ учредить республику и, съ этою цлью, онъ и его товарищи вели соотвтственную пропаганду, но лишь на тотъ случай, если бы наступили предвиднныя имъ перемны. Онъ приводилъ то, что выражено въ его ‘пророчествахъ’, если онъ совтовалъ прибгнуть къ оружію, то только ради защиты. Переговоры съ турками затялъ одинъ Мауриціо. Въ своей ‘Narrazione‘, Кампанелла особенно поставляетъ на видъ свое крайне болзненное состояніе, видимо стыдясь того, что онъ сознался, когда прочіе монахи, пытанные посл него, вовсе не сознавались или не прибавляли ничего къ сказанному имъ ране. Онъ говоритъ: ‘И Кампанеллу, больного, подвергли пытк на полледро, не давъ оправиться. Кампанелла видлъ, что приходится ему умереть, тмъ боле, что Санхецъ приказывалъ палачамъ мучить его на смерть, веревки, которыми притягивали его, даже лопались и ихъ замняли другими, боль длалась столь ужасною, что онъ лишался чувствъ и терялъ разсудокъ. Тогда, понимая, что умретъ, если не заговоритъ, онъ сказалъ, что сознается. И такъ к какъ Санхецъ и судьи были несвдущи въ богословіи, и астрологіи, онъ сталъ имъ искусно доказывать, на основаніи этихъ наукъ, что проповдывалъ о міровыхъ и государственныхъ переворотахъ лишь на основаніи этихъ наукъ. И провозгласилъ бы онъ республику лишь по наступленіи этихъ переворотовъ. Если онъ совтовалъ многимъ запасаться оружіемъ, то потому, что при наступленіи переворотовъ могла быть надобность защищаться и имть средства для учрежденія всеобщей республики, предвщенной въ Апокалипсис св. Іоанна. Онъ могъ назвать многихъ, соглашавшихся съ нимъ, но онъ не признавался ни въ какой ереси, ни въ мятеж, ни въ желаніи возмущать. Когда Мауриціо его спрашивалъ, какъ же достигнуть всего, онъ отвчалъ ему, что не надо возставать противъ правительства, но что если наступятъ перемны, то слдуетъ основать республику въ горахъ и защищаться тамъ, какъ защищались испанцы противъ мавровъ. И имъ разсказывалъ все такъ, что судьи считали, будто онъ сознается и лишь отрицаетъ союзъ съ турками, который онъ отрицалъ настоятельно, говоря, что даже порицалъ Мауриціо за то, что онъ былъ на галерахъ у Амурата. Судьи же, не зная вовсе того, что сказываютъ Аркватъ астрологъ, Скалигеръ, Кардано, Тиконе, Джемма, Фризіо и другіе астрологи о перемнахъ при исход нашего столтія, равно какъ и того, что говорено святыми Екатериной, Бригитой, Винченціемъ, Діонизіемъ Картезіанскимъ, воображали, что вс эти пророчества были измышлены Кампанеллою для возмущенія народа, и были ложны, не удовлетворились его показаніемъ, надясь, что въ инквизиціонномъ трибунал онъ признается, что задуманная имъ республика была бы еретическою, а въ такомъ случа, его осудятъ на костеръ’. Такое заключеніе очень странно, потому что суду по длу о мятеж не было никакого повода заботиться о еретическомъ характер этого мятежа, было совершенно достаточно того, что Кампанелла сознавался въ намреніи учредить республику, какая бы она ни была, для того, чтобы онъ оказывался государственнымъ преступникомъ и подлежалъ бы всей кар законовъ, не имла тоже значенія та оговорка, что республика была бы провозглашена лишь при извстныхъ обстоятельствахъ, равно какъ и то, что народъ вооружался бы лишь для своей защиты, а не для нападенія, и что помогли бы движенію турки или другіе иноземцы. Вс эти подробности не измняли сущности дла, съ. чмъ соглашались судьи и самъ нунцій, писавшій въ Римъ, что при всхъ оговоркахъ Кампанеллы ‘замыселъ остается разоблаченнымъ настолько, что трудно будетъ его оправдать’, но громадная ученость и начитанность Кампанеллы такъ смущали монсиньора нунція, что онъ просилъ кардиналовъ С. Джіорджіо и С. Северино прислать для предстоявшаго суда по длу о ереси какого-нибудь изъ богослововъ поучене и поизворотливе для препирательства съ Кампанеллой, который хотя и отрекался отъ лжеученій, но былъ ‘мастеръ поддерживать свои мннія’. Согласно процедур того времени, тотчасъ же вслдъ за допросомъ, скрпленнымъ на другой же день подтвержденіями подсудимаго при его новой пытк, судьи предписывали выдать ему копію со всхъ слдственныхъ актовъ и съ заключеніемъ прокурора, при чемъ назначали срокъ обыкновенно короткій, въ нсколько дней, на приготовленіе защиты. Въ случа нужды, судъ назначалъ и офиціальнаго защитника. Адвокатъ, ознакомясь съ дломъ, писалъ защитительный актъ и подавалъ его въ судъ въ назначенный срокъ и затмъ ждалъ призыва къ словесной защит, что ограничивалось, впрочемъ, лишь спросомъ у него: не иметъ ли чего прибавить къ письменной защит? Адвокатомъ Кампанеллы былъ назначенъ д-ръ Дж. Баттиста ли Леонардисъ, ‘королевскій адвокатъ для бдныхъ’, на котораго была возложена защита: и прочихъ монаховъ. Епископъ термолійскій, одинъ изъ судей по ереси, писалъ въ Римъ, что ‘не нашлось ни одного доктора правъ, который взялся бы защищать ихъ de jure’. Это надо понимать въ томъ смысл, что никто не бралъ на себя защиты ихъ добровольно. Впрочемъ, нанять себ адвоката имлъ бы средства одинъ фра Діонизіо, Кампанелла и прочіе были не въ состояніи это сдлать. Но отказъ адвокатовъ могъ быть вызванъ и другими соображеніями. Защищать политическихъ преступниковъ имютъ смлость немногіе.
Фра Діонизіо былъ тоже подвергнутъ пытк, но не признался ни въ чемъ. Изъ одного письма епископа термолійскаго видно, что несчастнаго пытали тоже посредствомъ ‘полледро’ и что ‘изъ 13 веревокъ или ремней лопнули 7 во время допроса о мятеж’. Онъ былъ такъ измученъ, что, какъ видно изъ дальнйшаго хода процесса, до самаго іюня не могъ подписывать бумаги иначе, какъ держа перо въ зубахъ, руки отказывались дйствовать. Посл него пытали Пиццони на дыб съ придачею ремней, въ продолженіе двухъ часовъ, но онъ не сознался, какъ пишетъ тотъ же епископъ, прибавляя: ‘Онъ былъ обвязанъ ремнями и поднятъ на дыбу, посл чего остался съ искалченною рукою’. Неизвстно, что отвчали спрошенные затмъ Кортезе и Милано, упомянутые въ одномъ письм Клаудіо Кристо, сообщавшемъ о наступленіи революціи въ сентябр. Вслдъ за ними былъ снова пытанъ Пизано два часа на дыб, не выдавши опять ничего. Джуліо Контестабиле, допрошенный въ первый еще разъ, и Битонто послдовали тому же примру. Оказывалось, что изъ шести пытанныхъ сознался одинъ Кампанелла.
Все это происходило въ конц февраля: изъ числа заподозрнныхъ монаховъ и клириковъ были выпущены на свободу 12 человкъ. Въ заключеніи оставались девять монаховъ, считая и Кампанеллу, и одинъ клерикъ, Джуліо Контестабиле. Онъ первый представилъ свою защиту, благодаря тому, что имлъ средства нанять себ особаго адвоката и скоро добыть различные оправдательные документы. Защита Кампанеллы была представлена его адвокатомъ, Леонардисомъ, въ первой половин марта. Изъ нея видно, что у Кампанеллы не было ни свидтелей, ни документовъ въ его пользу, и что самъ защитникъ считалъ дло плохимъ, потому что нельзя было выставить подсудимаго не уличеннымъ или хотя бы не сознавшимся. Онъ нашелъ возможнымъ поэтому лишь восхвалять милосердіе и благость Филиппа III, повелвшаго вести такую защиту, заявлялъ, что самъ онъ охотно разорвалъ бы на части, съ нероновскимъ сладострастіемъ, ‘такихъ гнуснйшихъ преступниковъ’, но, повинуясь приказу вице-короля, имлъ честь представить нунцію и прочему трибуналу слдующій соображенія: если Кампанелла, принявъ его вину противъ величества доказанной, могъ и долженъ былъ подлежать свтскому суду, согласно соизволенію папы, то все же должно было принять во вниманіе обстоятельства дла и личность обвиняемаго. Кампанелла не могъ считаться ‘уличеннымъ законно’, потому что свидтельствовавшіе противъ него были въ то же время и его сообщниками, могущими лишь подтверждать фактъ -заговора., но никакъ не ту степень виновности, которая влекла за собою смертный приговоръ, особенно если дло касалось личности клирика рукоположеннаго, противъ котораго требовались нсколько иныя, льготныя формы суда. Сверхъ того, вс свидтели называютъ Кампанеллу главою заговора, который нельзя однако признать существующимъ, потому что т же свидтели обусловливаютъ его перемнами, имвшими еще наступить, такъ что Кампанелла винится въ намреніи возстать противъ правительства, котораго уже не было бы. Дале, подсудимый никогда не одобрялъ союза съ турками. Заговоръ имлъ цль отдаленную и которая, можетъ-быть, и не привелась бы никогда въ исполненіе. Наконецъ, въ случа дйствительно сбывшихся переворотовъ, планъ могъ имть ту хорошую сторону, что лучше было учрежденіе республики именемъ папы и короля, нежели завоеваніе страны иноземнымъ народомъ. Въ заключеніе, защитникъ взывалъ къ справедливости и милосердію судей {Ibid., II, 79.}.
Наступившая Пасха прервала дятельность суда. Прежде чмъ началась снова эта дятельность, случилось одно неожиданное обстоятельство. Уже въ начал апрля у Кампанеллы обнаружился внезапный припадокъ помшательства, о которомъ онъ самъ упоминаетъ въ своихъ письмахъ отъ 1606—1607 г. Въ одномъ изъ нихъ, онъ говоритъ: ‘Защита была отвергнута и тогда наступило сумасшествіе’. Въ другомъ: ‘Они довели меня до помшательства своими мученіями и не допуская къ защит’. Позже (1614 г.) въ одномъ примчаніи къ своимъ стихотвореніямъ онъ говоритъ: ‘Я сжегъ свою постель и сталъ безумнымъ дйствительно или притворно’. Еще поздне (1620 г.), въ своей Narrazione, онъ описываетъ подробно, что ‘Санхецъ и прочая шайка (т. е. нунцій и ди Вера) лишили Кампанеллу возможности писать, слдить за дломъ, защищаться, имть книги, совщаться съ адвокатами, И его заключили въ башню въ цпяхъ, говорили ему, что онъ долженъ умереть, что ему нужно готовиться къ принятію таинствъ, а не къ защит. И послали къ нему іезуитовъ и другихъ монаховъ для напутствія передъ смертью. Онъ хотлъ представить суду книги, въ которыхъ писалъ о переворотахъ въ мір и наступленіи царства Христова, когда будетъ одно стадо и одинъ пастырь. Эти книги были поднесены Кампанеллою еще за два года передъ тмъ кардиналу С. Джіорджіо, изъ нихъ можно было видть, что теперь не было придумано ничего новаго противъ церкви или противъ короля. Онъ хотлъ представить еще сочиненіе объ испанской монархіи, весьма полезное для правительства, и ‘трагедію Марія Стюартъ’, написанную въ пользу Испаніи противъ Англіи, также ‘Рчи къ итальянскимъ властямъ’, которымъ, ради общаго блага, не слдовало противодйствовать испанской корон. Вс эти книги Кампанелла вытребовать себ съ родины. Но Санхецъ не допустилъ его ни до чего, заключилъ въ тюрьму съ затворенными окнами, запугалъ всхъ желавшихъ ему помочь и такъ мучилъ бднаго Кампанеллу, что тотъ лишился разсудка, сжегъ свою постель и его самого нашли на утро полумертвымъ, и онъ оставался помшаннымъ 50 дней’. Этотъ разсказъ страдаетъ неточностями. Помшательство длилось 14 мсяцевъ слишкомъ, посл чего подверглось испытанію посредствомъ самой страшной пытки. Книги, о которыхъ идетъ рчь, тоже не были доставлены тотчасъ съ родины Кампанеллы и въ его собственноручной ‘Защит’, появившейся спустя 14 мсяцевъ по обнаруженія его сумасшествія, онъ требовалъ у судей этихъ книгъ и другихъ, находящихся у него въ Стило. Сверхъ того, онъ былъ подвергнутъ пытк 7 и 8 февраля, а припадокъ помшательства обнаружился у него 2 апрля, равнымъ образомъ, неправдоподобно то обстоятельство, чтобы съ нимъ обращались особенно сурово въ то время, когда онъ долженъ былъ писать свою ‘Защиту’. Обыкновенно, тутъ предоставлялись подсудимымъ извстныя льготы. Весьма вроятно, что случаемъ и предлогомъ къ помшательству Кампанеллы послужили крайнія требованія патеровъ, навшавшихъ заключенныхъ съ особымъ усердіемъ, по причин страстной седьмицы и наступившаго праздника. Одинъ изъ этихъ монаховъ, доминиканецъ Піетро Гонзалецъ, былъ спеціальнымъ духовникомъ при тюрьм и Піетро ди Стило говоритъ о немъ: ‘Онъ являлся часто и назидательно увщавалъ насъ, заходя, какъ я слышалъ, особо еще къ Кампанелл, и ругалъ его грубо’. Но епископъ термолійскій сомнвался, чтобы рчи этого монаха напугали Кампанеллу до потери разсудка. Епископъ, какъ и нунцій, не особенно доврялъ этому Гонзалецу, который дружилъ съ нкоторыми вліятельными лицами, расположенными къ Кампанелл, и былъ прежде въ близкихъ сношеніяхъ съ иными изъ заключенныхъ монаховъ, напримръ съ Петроло, съ которымъ жилъ въ Милан. Могло быть, что онъ обращался такъ съ Кампанеллой нарочно, по согласію съ нимъ, для того чтобы придать больше правдоподобія его неожиданному припадку безумія. Тюремщикъ Алонзо Мартинецъ показывалъ на допрос, что, ‘обходя утромъ въ день Пасхи камеры, онъ увидлъ, что фра Томазо сжегъ кровать, столъ, соломенный тюфякъ, одяло, при чемъ вся камера была полна дыма и самъ Томазо лежалъ на полу’. Сначала тюремщикъ счелъ его мертвымъ, но потомъ, услышавъ его стоны, поднялъ его и помстилъ въ другое мсто. ‘Когда фра Томазо очнулся,— продолжалъ Мартинецъ:— я хотлъ свести его къ обдн, какъ имлъ на то разршеніе, но онъ бросился на меня, чуть не оторвалъ мн носъ, и съ этой минуты говорилъ безтолково со мной и съ другими’. Пасха въ томъ году была 2 апрля и потому можно съ точностью опредлить день обнаруженія помшательства Кампанеллы. Узнавъ о происшествіи, Санхецъ приказалъ, тайно наблюдать за помшаннымъ. Ему донесли о двухъ ночныхъ бесдахъ Кампанеллы съ Піетро Понціо 10 и 11 апрля. Два писца, Марчелло Андреанисъ и Франческо Тарталія, записывали, по порученію Санхеца, то, что подслушивали ночью изъ камеръ Кампанеллы и Піетро Понціо, находившихся рядомъ. Въ три часа ночи на 10 апрля они услышали слдующій разговоръ: Кампанелла спрашивалъ: ‘Что съ моимъ отцомъ и братомъ?’ Піетро отвчалъ: ‘Они въ гражданскомъ отдленіи, вмст съ Джузеппе Грилло и Франческо Оливіеро’. Кампанелла: ‘А твой братъ?’ Піетро: ‘Ферранте тоже съ разною мелюзгою въ гражданскомъ’. Кампанелла: ‘О, какъ жаль, что и этотъ бдняжка Оливіеро’… Посл нкотораго молчанія, спросила по-латыни: ‘Ты много писалъ сегодня?’ Кампанелла: ‘Много… все’. Піетро: ‘Мартинеца нтъ въ замк, а Онофріо (другой тюремщикъ) позванъ къ коменданту, намъ можНо поговорить?’ Кампанелла (по-латыни): ‘Ты не знаешь, что за народъ эти испанцы!’ Піетро (тоже полатыни): ‘Знаю, что за народъ, знаю ихъ злодйства’. Кампанелла: ‘Не знаешь ли, освободили Томазо д’Ассаро?’ Піетро: ‘Не знаю, спроси у того, кто въ верхнемъ этаж (т. е. надъ камерою фра Піетро)’. Кампанелла: ‘Не могу… Постарайся, чтобы я могъ передать завтра записку фра Піетро (разумется, вроятно, Піетро ди Стило), потому что говорить мн нельзя, да и пахнетъ что-то людьми…’ Піетро: ‘Ты ихъ закляни и говори по-латыни: они глупы и не знаютъ латинскаго языка’. Нсколько времени оба молчали, потомъ фра Піетро началъ снова: ‘Никого нтъ, унесъ ихъ развратъ… Есть у тебя свтъ?’ Кампанелла: ‘Нтъ, почти уже гаснетъ. Ляжемъ спать, потому что я завидлъ огонь’. Піетро: ‘Ляжемъ’. Изъ такого разговора видно, что Кампанелла могъ писать, писалъ въ этотъ день ‘много’, ‘все’, что какая-то его записка должна была передаться фра Піетро ди Стило. Донесеніе подписано обоими писцами. Другое, подписанное однимъ Тарталіей, тоже весьма любопытно. Тарталія говоритъ, что, дежуря длыхъ двнадцать ночей въ тюремномъ коридор по приказу Санхеца, онъ слышалъ, какъ Кампанелла ‘преотлично’ разговаривалъ съ фра Піетро, а однажды, именно 14 апрля, онъ, Тарталія, въ присутствіи обоихъ тюремщиковъ, Онофріо и Мартинеца, услышалъ такой разговоръ: фра Піетро окликнулъ Кампанеллу четыре раза: ‘фра Томазо, фра Томазо… Слышишь меня или нтъ, сердце мое?..’ Кампанелла отвчалъ: ‘Добраго вечера, добраго вечера!..’ Піетро: ‘О, сердце мое, какъ поживаешь? Ободрись, завтра прідетъ нунцій и мы что-нибудь узнаемъ’. Кампанелла: ‘О, фра Піетро, почему не придумаешь, какъ бы намъ спать вмст и наслаждаться?’ Піетро: ‘Видитъ Богъ, я готовъ бы заплатить десять дукатовъ тюремщику а тебя, сердце мое, готовъ бы цловать двадцать разъ въ часъ. Я распространилъ по всему Неаполю твои сонеты, знаю ихъ наизусть и ничто но доставляетъ мн столько удовольствія, какъ чтеніе какого-нибудь плода твоего творчества!’ Кампанелла: ‘Я хочу теперь сочинить сонетъ нунцію’. Піетро: ‘Да, сердце мое, но прошу тебя, сдлай милость, сочини сперва для меня и тоже для моего брата, а потомъ уже для нунція’. Кампанелла: ‘Иди спать, добраго вечера!’ На основаніи этого разговора епископъ казертскій заподозрилъ чистоту отношеній между друзьями {Ibid., II, 89.}. Кром сонетовъ. Кампанелл надо было подумать о проз, онъ писалъ въ это же время свою ‘Защиту’, ‘Пророчества’, ‘Апологію’. Въ ‘Защит’ Кампанелла, признавая священныя книги за основу всякаго законодательства, указываетъ на то, что въ нихъ именуются преступными противъ величества лишь возстающіе съ оружіемъ противъ своего государя по злокозненности или по честолюбію, а не т, которые замышляютъ переворотъ, руководясь пророчествами. ‘Фра Томазо Кампанелла руководился не честолюбіемъ и не злокозненностью, и если составилъ заговоръ, то лишь по внушенію людскихъ и божественныхъ предсказаній. Этотъ заговоръ не былъ направленъ противъ короля, но служилъ лишь извстною охраною противъ варварскаго нашествія и предвареніемъ обывателей о томъ, что имъ надо укрыться въ горахъ въ случа, если предсказываемое бдствіе сбудется,— на основаніи чего онъ, Кампанелла, не мятежникъ и не повиненъ смерти’. Дале говорится, что онъ не могъ мечтать о престол, потому что гд же было ему, бдняку, исторгать власть у столь могущественнаго короля? Только безумный могъ заблуждаться до-такой степени… Онъ напоминалъ о своемъ мирномъ характер, слабомъ здоровья, страсти къ наукамъ, все это было слишкомъ несогласно съ воинственными замыслами, ‘свидтельствомъ чему могло служить и малодушіе, высказанное имъ при пытк’. ‘Т, которые взводили на него обвиненіе въ стремленіи къ верховной власти, говорили чудовищную вещь’. Сама благодарность къ испанцамъ и австрійцамъ, всегда благоволившимъ къ нему,— тутъ перечислялись высокопоставленныя лица — не позволяла ему питать злого умысла противъ короля. Она внушила ему хоть ‘Трактатъ’, въ которомъ онъ доказывалъ, что Италія, для своего блага, должна была желать оставаться подъ испанской короной, равно какъ ‘Діалогъ’, направленный противъ лютеранъ и кальвинистовъ и пр. и пр. Онъ часто говорилъ проповди по приглашенію губернатора въ Калабріи, при чемъ всегда выражалъ въ нихъ преданность королю, доказывалъ, что Богъ вручилъ монаршую власть испанцамъ за то, что они 700 лтъ боролись противъ мавровъ, враговъ христіанства, между тмъ какъ другіе властители дрались только между собою. Король истребилъ бы турокъ, когда они раздлились бы, согласно предвщанію астролога Арквато. Если въ государств было зло, то виною тому былъ не король, но его министры или самъ народъ. Истолковывая дале вс свои слова и дйствія въ смысл благопріятномъ для королевской власти, Кампанелла не забывалъ и папу: ‘король пріумножалъ бы свои владнія, а папа присоединялъ бы новыя паствы къ своему стаду. И такая республика, предвстница другой, небесной, предметъ желаній философовъ, поэтовъ и пророковъ, осуществилась бы сліяніемъ всхъ государствъ въ одно подъ духовнымъ главою, какъ то принимаетъ и Платонъ. Нельзя было осуждать его, Кампанеллу, если пророчества его не сбывались: онъ говорилъ вслдъ за пророками и святыми, они могли ошибаться. А кому знаменія открываются, тотъ долженъ о нихъ оповщать, примромъ тому Іеремія и св. Петръ. Изъ его, Кампанеллы, ‘Всемірной христіанской монархіи’, находящейся у кардинала С. Джіорджіо, можно видть, чего онъ хотлъ, не для себя лично, а для папы и короля: онъ ‘хотлъ подготовить имъ разсадникъ людей съ великимъ научнымъ и военнымъ знаніемъ, людей, способныхъ на все въ мир и въ войн и пр. и пр. Предвидя, что его спросятъ: ‘кто же возлагалъ на него такую миссію?’ онъ отвчалъ заране, что ‘чувствовалъ божественное наитіе, поддержанное знаменіями и пророчествами’… Господь посылалъ ему эти знаменія и онъ ршилъ ‘воспользоваться худыми событіями для добра: онъ не сталъ бы провозглашать республики, если не произошли бы ране того перевороты, это видно изъ его заявленія’. ‘И какъ венеціанцы не были мятежниками, спасаясь на скалахъ и водахъ Адріатики отъ варваровъ и основавъ свою республику, такъ и они, калабрійцы, не были бы такими, занявъ горы въ случа наступленія перемнъ’. Свидтели показывали, что ‘онъ замышлялъ бунтъ съ помощью турокъ, разбойниковъ и проповдниковъ’, но они говорили или съ чужихъ словъ, или по вражд и соглашенію съ злыми людьми. Притомъ, и свидтельствуя противъ него, они признавали, что онъ хотлъ ввести республику лишь посл -переворотовъ, въ этомъ вс ихъ показанія однородны, между тмъ какъ въ вымышленныхъ своихъ частяхъ очень разнорчивы. Простая проповдь о перемнахъ принимается часто за мятежъ: вс пророки, Михей, Іеремія, Амосъ, апостолы, самъ Іисусъ Христосъ обвинялись въ такомъ преступленіи, что же было удивительнаго, если обвинили и его, бднаго? Относительно турокъ самъ Мауриціо, хотя и недругъ ему, не говорилъ, что былъ посланъ къ нимъ Кампанеллой, а признавалъ, что пошелъ по собственному почину. Сталъ же онъ недругомъ. ему вслдствіе того, что онъ, фра Томазо, упрекалъ его въ полученій охраннаго листа отъ турокъ и заявилъ это. И еще за то, что онъ, фра Томазо, увдомилъ Джуліо Контестабиле, что Мауриціо собирается его убить. И когда это убійство не удалось, Мауриціо бросился въ монастырь св. Маріи, чтобы умертвить самого его, фра Томазо, и преслдовалъ его цлыя семь миль. ‘И потому этому Мауриціо можно было врить въ томъ, что не Кампанелла посылалъ его въ туркамъ, но не въ другомъ чемъ, выдуманномъ злостно, вслдствіе вражды’. Притомъ онъ преступникъ, убившій нсколько человкъ и мстящій фра Томазо за показанное имъ въ Кастельветере’. ‘Мауриціо не слушался его увщаній относительно союза съ турками, имя деньги отъ друзей, и злоупотреблялъ его, фра Томазо, словами, подобно злодямъ и еретикамъ, которые злоупотребляютъ даже апостольскими изреченіями’. ‘Фра Томазо хотлъ воспользоваться услугами бандитовъ, но не противъ короля, а лишь какъ вооруженною силой, для доброй цли.
Что касаюсь показаній Криспо, то они были даны имъ среди страшныхъ мученій, ‘не занесенныхъ въ протоколъ’, притомъ онъ былъ разбойникъ, человкоубійца и врагъ его, Кампанеллы. Каччіа и Пизано были допрошены не въ духовномъ суд. Каччіа былъ разбойникъ и убійца, тоже врагъ его, фра Томазо, но и онъ отрекся отъ своихъ показаній передъ смертью. Пизано и Витаю были злоди, показывали ложно, въ чемъ Витале признался передъ смертью. Пиццони былъ развратникъ, злодй, мерзавецъ. Кампанелла поименовываетъ подробно вс его проступки съ явною злобою, онъ: общалъ при переписк черезъ молитвенникъ отречься отъ всего, одинъ разъ отрекся, потомъ опять показалъ прежнее.
Самъ Богъ отвергалъ его. Лауріана былъ способенъ на подлоги, какъ доказываютъ его письма къ фра Діонизіо и братьямъ Понціо, прежняя жизнь его самая гнусная. Доменико Петроло не заслужи валъ тоже доврія, потому что, стакнулся съ Лауріаной, сидя съ нимъ въ одной тюрьм, въ которую былъ посаженъ за лжесвидтельство. Сверхъ того, еще въ Ломбардіи на него была наложена эпіітемія. Опорочивая всхъ свидтелей, Кампанелла не щадитъ и судей, разбираетъ правовые вопросы и выводитъ свои заключенія. Фра Марко былъ изстари врагомъ фра Діонизіо изъ-за нкоторыхъ церковныхъ споровъ. Фра Корнеліо тоже имлъ личные счеты съ Фра Діонизіо, притомъ былъ взяточникъ, онъ взялъ 100 дукатовъ съ Мезураки за возбужденіе одного уголовнаго процесса, 50 дукатовъ съ родственниковъ Чезаре Пизано за то, чтобы облить его, 100 дукатовъ съ фра Родина и фра Алессандро С. Джіорджіо за освобожденіе ихъ изъ тюрьмы. Харафа былъ одновременно судьею и истцомъ, онъ раздулъ дло о возмущеніи ради того, чтобы выслужиться передъ королемъ, состоялъ уже два года отлученнымъ отъ церкви епископомъ милетскимъ, покровителемъ его, Кампанеллы. Онъ выдумалъ, что мятежъ поддерживается прелатами и принцами, и добывалъ пыткою преувеличенныя показанія, когда калабрійцы, уже но самой природ своей, всегда готовы наговорить лишнее не только про враговъ своихъ, но даже и про друзей. ‘Не слдуетъ основываться на томъ, что показываютъ о его ереси ложные свидтели, надо разобрать эту ересь, а не начинать это дло съ предвзятымъ уже убжденіемъ въ ней. Онъ не сознавался въ ней и уличенъ не былъ, хотя и подозрвался весьма, но подозрвались тоже пророки и святые, которыхъ тоже осуждали, какъ еретиковъ и смутителей. Въ Калабріи нельзя ввести ереси, не располагая большими силами, какъ онъ самъ доказывалъ это въ своемъ сочиненіи ‘О монархіи’, потому, будь у него такое намреніе, ему лучше было бы отправиться въ Германію или Константинополь. Такимъ образомъ, могутъ быть предосудительными его рчи, понятыя превратно, но не нравственность и поступки, которые онъ проситъ разслдовать, не боясь позора. Во всякомъ случа, даже и но свидтельскимъ показаніямъ, онъ только условный мятежникъ, такъ какъ ставилъ возстаніе въ зависимость отъ извстныхъ событій, а есть различіе между преступленіемъ замышленнымъ или же содяннымъ, равно какъ между направленнымъ противъ государства или особы короля. Кто совершилъ, повиненъ смерти, кто только задумалъ, заслуживаетъ меньшую кару, а задумавшій условно — еще меньшую, нежели задумавшій совершить непосредственно: не-подданный мене виновенъ, нежели подданный, монахъ — мене клирика. Притомъ доминиканскій орденъ зависитъ только отъ папы. Если соумышленники Катилины, готовившіеся погубить отечество и дававшіе ложную присягу, нашли защитниковъ въ лиц нсколькихъ сенаторовъ, которые вмст съ Цезаремъ ршили, что ихъ можно не казнить, то неужели онъ, фра Томазо, не найдетъ милосердія въ христіанахъ, когда не совершилъ никакого злодянія? Но папскому указу должны быть преданы свтскому суду лишь уличенныя духовныя лица, а фра Томазо не уличенъ по недостатку самого состава преступленія, также и потому, что вс свидтели или соумышленники его, или враги, или же преступники, притомъ они разнорчивы относительно самаго дла, его мста и времени. Уличеніе же можетъ быть, разумться, въ смысл чего содяннаго, а не лишь замышленнаго, и приговоръ, во всякомъ случа, долженъ основываться на прав каноническомъ, а не гражданскомъ. Такъ совтуетъ и здравый политическій смыслъ, потому что гнусно проливать кровь священника, особенно изъ-за пророчествъ. И народъ будетъ чествовать его, Кампанеллу, если случится какое бдствіе. Вс свидтели на пытк отрицаютъ свое участіе въ намреніи фра Томазо основать республику, стало-быть, онъ хотлъ устроить ее единолично, что, однако, немыслимо, и самыя ихъ отрицанія подтверждаютъ его правоту… Если онъ и покаялся, то лишь избирая меньшее зло для себя, подъ вліяніемъ пытки, изможденный заключеніемъ, ямою, голодомъ. Лучше оставить его подъ стражею до срока пророчествъ, дабы народъ могъ убдиться въ ихъ лживости. Иначе не пришлось бы сожалть, какъ при Іереміи. Если настанутъ бдствія, для королевства, онъ, фра Томазо, берется вознаградить за нихъ вдвое, между тмъ какъ смерть его внушитъ народу одно негодованіе, а не благолпное чувство, именно если притомъ произойдетъ катастрофа, какъ то было съ погибнувшими судами’ {Ibid, II, 108.}.
Пана, какъ я уже говорилъ, согласился на разслдованіе дла о ереси въ Неапол, но нунцій, испуганный ученостью Кампанеллы, просилъ прислать изъ Рима какого-нибудь богослова, способнаго вести пренія съ такимъ начитаннымъ человкомъ. Выборъ палъ на епископа термолійскаго, фра Альберто Трагальола, уже знавшаго Кампанеллу по римскимъ процессамъ и тогда относившагося къ нему благосклонно. Судъ открылся 10 мая въ одной изъ залъ Кастельнуово. Первымъ былъ допрошенъ Пиццони, который подтвердилъ, въ общемъ, свои показанія, данныя въ Калабріи, прибавляя, что Кампанелла грозилъ ему, черезъ разныхъ лицъ, что запутаетъ его еще боле, если онъ не отопрется отъ сказаннаго. Онъ старался оправдать себя въ глазахъ суда тмъ, что выгналъ Кампанеллу изъ пиццонскаго монастыря и будто бы доносилъ на него духовнымъ властямъ, но эта ссылка не подтвердилась. Петроло, допрошенный въ томъ же засданіи, говорилъ приблизительно то же, упоминая и объ угрозахъ Кампанеллы, слышанныхъ лично отъ него или черезъ другихъ. Нунцій присутствовалъ лишь на двухъ первыхъ засданіяхъ, потомъ, видимо тяготясь дломъ, ухалъ подъ предлогомъ обзора своей епархіи, и мсто его Заступилъ его аудиторъ, падре Антоніо Пери. Именно въ этомъ третьемъ засданіи былъ призванъ къ допросу Кампанелла, но онъ продолжалъ казаться помшаннымъ, и когда отъ него потребовали обычной присяги, онъ какъ будто не понялъ ничего. Ему приказали перестать притворяться, грозя пыткою въ случа упорства, и подали часословъ, положивъ руку на который онъ долженъ былъ произнести присяжную формулу, но онъ возразилъ: ‘Прочитайте…’, продолжая казаться непонимающимъ, посл чего былъ отведенъ обратно въ тюрьму. Піетро ди Стило показывалъ, сколько могъ, въ пользу Кампанеллы и фра Діонизіо, признавая лишь то, что нельзя уже было скрыть, и называлъ въ числ друзей Кампанеллы только тхъ, которые успли уже бжать, какъ Маркантоніо Контестабиле, Престиначе, или ‘Казненныхъ, какъ Каччіо, Лауріана прибавилъ къ прежнимъ показаніямъ лишь то, что Кампанелла и фра Діонизіо постоянно ему угрожали, требуя, чтобы онъ отрекался отъ прежнихъ признаній, и что они переписывались между собою. Фра Паоло делла Гротеріа и Битонто говорили, по возможности, въ пользу Кампанеллы. Между тмъ въ это время пришло новое обвиненіе противъ него. Фра Агостино Кавалло, бывшій отцомъ-провинціаломъ въ Калабріи въ этомъ году, доводилъ до свднія епископа термолійскаго, что, еще десять лтъ тому назадъ, Кампанелла, въ бытность свою въ Козенц, водилъ большую дружбу съ евреемъ Абрамо, подозрвавшимся въ занятіяхъ черной магіей и въ имніи подвластныхъ духовъ. Тотъ же еврей былъ весьма друженъ и съ фра Діонизіо. Фра Джіузеппе Даттило, занимавшій тоже важный постъ въ доминиканскомъ орден, подтвердилъ сказанное, за исключеніемъ дружбы еврея съ фра Діонизіо, но изъ различныхъ данныхъ можно заключить, что оба духовныя лица, не отличавшіяся умомъ, были только искусно настроены къ тому, чтобы ‘облегчить свою совсть’, какъ писалъ фра Агостино, такимъ заявленіемъ, которое не приходило имъ въ голову въ теченіе десяти лтъ, весьма вроятно, что враги Кампанеллы, а еще боле враги фра Діонизіо, во глав съ Полистиной, научили почтенныхъ отцовъ написать этотъ доносъ. Епископъ термолійскій старался вести дло съ полною справедливостью, при чемъ не довольствовался данными калабрійскихъ процессовъ, считая ихъ, очевидно, веденными далеко не добросовстно. Но при всемъ расположеніи къ Кампанелл, онъ не могъ не написать въ Римъ, что помшательство подсудимаго кажется ему притворнымъ, вслдствіе чего онъ находитъ необходимою пытку, какъ средство ‘для полученія точныхъ отвтовъ’. Но прежде того продолжались и повторялись другіе допросы, въ присутствіи воротившагося нунція. Пиццони и Битонто говорили, въ общемъ, въ пользу Кампанеллы, также Піетро ди Стило и Петроло, но Лауріана не переставалъ распространяться о его ереси, приводя примры его крайняго нечестія. Наконецъ, былъ допрошенъ, въ первый разъ, и фра Діонизіо, который энергично отрицалъ всякую вину противъ вры со своей стороны. Онъ назвалъ цлый рядъ своихъ враговъ, начиная съ Полистаны и другихъ, судившихся по длу объ убіеніи его дяди, Піетро Понціо, обвинялъ даже Піетро ди Стило за привязанность будто бы къ Полистин, Лауріану уличалъ въ воровств и т. д. Допрошенный, вслдъ за тмъ, еще три раза, онъ повторилъ свои отрицанія противъ всего, въ чемъ обвиняли его Солданьеро, Лауріана, Пизано и др. А обвиняли они его въ ереси и страшныхъ кощунствахъ. Джуліо Контестабиле старался оправдать себя ссылкою на свое малое знакомство съ Кампанеллой, отъ котораго его предостерегалъ братъ, Джеронимо Контестабиле. Солданьеро, считавшійся важнымъ свидтелемъ, оказался несостоятельнымъ при допрос. Онъ обвинялъ, въ общихъ чертахъ, Кампанеллу и фра Діонизіо, но, приглашенный сказать, что именно повторялъ ему Діонизіо изъ поученій Кампанеллы, онъ отговорился запамятованіемъ и просилъ прочесть свои первыя показанія. Видлъ онъ Діонизіо всего разъ (прежде говорилъ два раза), слышалъ отъ него вещи, которымъ дивились Полистина и фра Дж. Баттиста. Въ то же самое засданіе, именно 18 іюля, Кампанелла былъ подвергнуть пытк на дыб въ продолженіе одного часа. Когда его привели, онъ принялъ, въ этотъ разъ, часословъ, но отвчалъ несвязно и безтолково на первый предложенный ему вопросъ. Онъ былъ въ мірской одежд и держалъ въ рукахъ черную шляпу, говоря: ‘Эта шляпа изорвана и все платье на мн изорвано’. Потомъ хотлъ накрыться шляпой, а когда сторожъ отнялъ ее, то онъ кинулся на него, крича: ‘Смотри, онъ ее беретъ… Пусть придетъ папа и разберетъ все это…’ Когда его вздернули на дыбу, онъ сталъ кричать: ‘Умираю! О, предатели, дтища рогатыхъ, блудники… Убиваютъ меня… помоги мн, пресвятая Мадонна!’ Дале въ протокол повторяются т же вопли, т же просьбы о пощад и обращенія къ пап. Его допрашивали: сколько времени онъ сидлъ въ римской тюрьм, навщалъ ли его врачъ и даже, съ непристойной шутливостью спросили, лъ ли онъ что хорошее за обдомъ. Онъ отвчалъ невпопадъ, хотя ему угрожали даже снова мукой ‘полледро’. Отецъ и братъ Кампанеллы подверглись тоже допросу. Бдный старикъ отвчалъ, что ему ничего неизвстно, но ‘прежде вс его называли счастливымъ, а теперь зовутъ несчастнымъ’, умолялъ отпустить его домой, гд у него были на рукахъ девять женскихъ душъ, дочерей и племянницъ, томившихся въ нищет. Онъ защищать Кампанеллу отъ всякой ереси, говоря, что готовъ дать себя повсить, если то правда, что выдумываетъ Петроло. Измученный допросами, часть которыхъ было даже ему непонятна, онъ сталъ на колни передъ судьями, восклицая: ‘Синьоры, насъ всхъ разметали по [стран. Если виновны эти монахи, накажите ихъ, именемъ Бога прошу’. Онъ разумлъ, конечно, подъ этимъ только просьбу о скорйшемъ окончаніи всего дла, забывая, что между монахами былъ и его Томазо. Піетро Кампанелла заявилъ тоже, что никогда не слышалъ отъ брата чего-либо еретическаго, братъ, вообще, говорилъ мало съ нимъ, неученымъ. Подобно отцу, Піетро, по своей безграмотности, не могъ подписать протокола, а поставилъ только крестъ {Ibid., II, 141.}. На новомъ допрос, 20 іюля, Кампанелла продолжалъ оказываться помшаннымъ. Посл него были опять передопрошены разные свидтели и подсудимые, и слдственный процессъ, навивавшійся тоже обвинительнымъ, долженъ былъ перейти въ повторительный. Вице-король не переставалъ понуждать нунція къ скорйшему судопроизводству, желая продолжать прерванное на это время дло о политическомъ заговор, но епископъ термолійскій, дйствительно добивавшійся истины, требовалъ еще новыхъ пояснительныхъ свдній изъ Скиллаче, присылки нкоторыхъ свидтелей изъ Калабріи и пр. Это было исполнено и начались новые допросы, не мшавшіе, впрочемъ, ходу ‘повторительнаго’ процесса. Такой процессъ, согласно законоположенію, касался собственно лишь свидтелей со стороны прокуратуры. Прокуроръ, разсмотрвъ и приведя въ порядокъ вс данныя предварительнаго процесса, составлялъ обвинительный актъ, которымъ ‘онъ могъ, предлагалъ, намревался и надялся’ доказать, что вс собранныя свидтельства, справки ‘и прочее справедливы и что ‘онъ, прокуроръ, находитъ лишними всякія дальнйшія доказательства’. Представляя длиннйшій, такъ сказать, формуляръ каждаго отдльнаго показанія, свидтельства, даже слуха, прокуроръ требовалъ ‘повторенія’, на основаніи чего судъ приказывалъ выдать копію съ представляемыхъ обвинительныхъ статей каждому подсудимому, назначая ему срокъ для подачи списка тхъ пунктовъ, по которымъ должны были подвергнуться передопросу свидтели, выставляемые обвиненіемъ, равно какъ для просьбы о назначеніи ему, подсудимому, защитника. Прокуроръ выставлялъ противъ Кампанеллы двадцать обвинительныхъ статей, начиная каждую изъ нихъ заявленіемъ, что онъ можетъ, предлагаетъ и намревается доказать данное обвиненіе. Большинствомъ, этихъ статей Кампанелла уличался въ отрицаніи всхъ главнйшихъ догматовъ христіанской религіи и Возмутительнйшемъ кощунств. Отрицалъ Бога, признавалъ химерою ученіе о св. Троиц, Христа называлъ простымъ нищимъ, воскресеніе Его подлогомъ, затменіе солнца во время распятія явленіемъ естественнымъ, таинство евхаристіи лишь символическимъ напоминаніемъ, учрежденіе таинствъ дломъ государственныхъ соображеній, переходъ Моисея черезъ Чермное море удачнымъ воспользованіемъ временемъ прилива и отлива, дале, онъ отрицалъ существованія рая и ада, загробную жизнь вообще, общалъ ввести Новую вру, лучше, нежели христіанская, опровергалъ понятіе о грх, св. писаніе называлъ вымысломъ апостоловъ, магометанскую вру лучшею, нежели христіанская {Ibid., II, 152.}. Противъ фра Діонизіо было 17 параграфовъ съ подобными же обвиненіями, противъ Пиццони только 4, но въ нихъ повторялись главнйшія изъ обвиненій, формулированныхъ противъ Кампанеллы и Діонизіо. Посл всхъ допросовъ и передопросовъ, убдившихъ, можетъ-быть, другихъ членовъ суда, епископъ термолійскій находилъ все боле и боле сомнительнымъ дло не только о ереси, но и о политическомъ заговор. Епископъ, доходившій въ своемъ участіи къ заключеннымъ даже до того, чтобы называть самый заговоръ лишеннымъ всякой основы, не. сознавалъ, вроятно, тхъ тонкостей, которыми руководилась курія въ отношеніяхъ къ неаполитанскому двору. Нунцій понималъ все это лучше и потому не содйствовалъ своему товарищу, а скоре затруднялъ отправленіе правосудія. Несмотря на это, епископъ усплъ бы, вроятно, достигнуть-своего, но смерть лишила Кампанеллу и его. товарищей добраго защитника: въ самый первый день наступившаго 1601 года епископъ термолійскій скончался въ своей обычной резиденціи, въ монастыр св. Екатерины въ Формелло. Подробности этой смерти совершенно неизвстны. Нунцій, писавъ о ней черезъ два дня, именно 3 января, отмчаетъ ее просто, даже безъ всякаго слова сожалнія, Кампанелла, въ своей ‘Narrazione’, намекаетъ на какую-то загадочность, говоря, что ‘вице-король и другіе старались и угрозами, и общаніями заставить епископа покинуть свой постъ при суд, а потомъ онъ. и умеръ, по неизвстной причин, говоря: ‘Не хотлось бы мн умирать, не освободивъ этихъ двухъ монаховъ, но я писалъ о нихъ пап’ {Ibid. II, 207.}. Несмотря на частыя письма нунція, котораго не переставалъ понукать вице-король, кардиналъ С.-Северина написалъ ему лишь 24 марта, что назначается. епископъ казертскій, которому ‘поручено дйствовать совершенно въ дух покойнаго епископа’. Біографы монсиньора превозносятъ до небесъ его справедливость, милосердіе и всякія добродтели, говорятъ, что онъ не захотлъ даже преслдовать тхъ, которые хотли, однажды, его отравить. Но вс эти похвалы мало вяжутся съ его пріемами во время процесса. Кардиналъ С. Северина приказывалъ ему, именемъ папы, разсмотрть тщательно все противорчивое въ дл, сличить новые допросы въ Скилачче съ произведенными въ Неапол и проч., сверхъ того призвать врачей для освидтельствованія Кампанеллы, при чемъ ‘отодрать отъ нихъ письменныя заявленія’. Однако, тутъ же прибавлялось, что папа разршаетъ, если то будетъ найдено нужнымъ, подвергнуть Кампанеллу и пытк, именно лишенію сна. По распоряженію новаго епископа, адвокату Кампанеллы были вручены, 30 марта, одиннадцать, дополнительныхъ обвинительныхъ пунктовъ съ двухдневнымъ срокомъ для заготовленія передопроса свидтелямъ. Въ это время, именно 14 мая 1601 г., умеръ одинъ изъ главныхъ свидтелей противъ Кампанеллы, бывшій его другъ, а потомъ врагъ, Дж. Баттиста Пиццони. Искалченный пыткою на дыб, онъ зачахъ и умеръ отъ апоплексіи, пролежавъ безъ языка четверо сутокъ {Ibid., II, 215.}. Согласно распоряженію изъ Рима, два врача навщали въ это время Кампанеллу и записывали свои наблюденія, но, не дожидаясь ихъ рапортовъ, въ тюрьм длались приготовленія къ пытк, все потребное для которой было доставлено изъ викаріата, откуда прибылъ тоже одинъ изъ палачей, знакомый съ дломъ. Эти приготовленія не могли оставаться тайною и возбудили понятное волненіе между подсудимыми. Вс догадывались, что страшная, рдко даже употребляемая пытка назначается для котораго-нибудь изъ двухъ главныхъ обвиняемыхъ, Кампанелл или фра Діонизіо, третьяго уже не было въ живыхъ, но затмъ могла наступить очередь и для остальныхъ, поэтому каждый сталъ думать о средствахъ хотя бы удалить ужасную муку. Піетро ди Стило отправилъ къ епископу казертскому нкоторыя рукописи Кампанеллы, сочинивъ о нахожденіи ихъ у него довольно неправдоподобный разсказъ. То были об ‘Защиты’ Кампанеллы вмст съ Пророчествами’. Фра Діонизіо обратился тоже къ судьямъ, прилагая къ своему письму другое, полученное имъ отъ Петроло еще въ конц мая и въ которомъ тотъ, бывшій больнымъ, просилъ его постараться о томъ, чтобы его вновь передопросили относительно его, фра Діонизіо. Все это длалось, очевидно, съ цлью оттянуть время, но судъ приступилъ все же къ пытк, предоставляя себ разсмотрть присланныя бумаги въ продолженіе ея. Несчастный Кампанелла былъ подвергнуть первый тому страшному мученію, которое называлось ‘бдніемъ’. Этотъ родъ пытки былъ изобртенъ въ 1550 г. Ипполитомъ Марсельскимъ, знаменитымъ болонскимъ криминалистомъ и судьею въ Валле-Лугано, ‘для упорствующихъ и такихъ, которые не боялись другихъ страданій’. Вначал подсудимаго сажали на простую скамейку и не давали ему засыпать въ теченіе 40 часовъ, едва онъ начиналъ дремать, какъ двое сторожей, сидвшихъ у него по бокамъ, толкали его подъ голову, заставляя его держать ее прямо. Сторожа, разумется, смнялись, но пытаемый оставался на мст и донъ Ипполитъ замчаетъ съ удовольствіемъ, что его выдумка, казавшаяся ему самому сперва скоре шутовствомъ, нежели мукою, оказывалась, однако, ужасною до такой степени, что ‘не находилось человка столь лютаго, чтобы ей противостоять’. Почтенный изобртатель даритъ эпитетомъ ‘лютаго’ не себя и не судей, а пытуемаго. Самые крпкіе люди выдерживали, самое большее, полтора сутокъ и потомъ, при общаніи отдыха, готовы были показать все. Выгода такой попытки состояла еще въ томъ, что, при всей своей жестокости, она не калчила тлъ, ‘и поэтому судья не подвергался никогда отвтственности’. Она вошла тотчасъ же въ употребленіе, ‘она очень нравилась, выгоды ея цнимы’, какъ свидтельствуетъ, напримръ, Паоло Грильяндо въ своемъ трактат о судахъ. Но съ теченіемъ времени полезное изобртеніе было усовершенствовано: пытаемаго накармливали хорошенько, давая притомъ и вина, для того, чтобы его боле клонило ко сну, а затмъ обыкновенная скамья стала казаться слишкомъ простою. Ее возвысили, такъ что ноги подсудимаго не могли упираться на полъ, а гладкую доску замнили срзанной угломъ, отчего самая скамья получила названіе козла или кобылы. Къ этому присоединили слдующее: руки скручивали вверхъ, а плечи притягивали ремнями или веревками къ боковымъ стнамъ камеры, грудь была охвачена перевязью, прикрпленною къ задней стн,— все это, вроятно, съ тою цлью, чтобы пытаемый не могъ, покачиваясь, облегчать себ сиднье на остромъ хребт скамьи. Наконецъ, прибавилось еще слдующее: нижнія конечности удалялись одна отъ другой и приподнимались насильственно посредствомъ длинной палки, къ которой и привязывали въ такомъ положеніи. Отъ этой палки шла другая веревка къ противоположной стн, тоже для того, чтобы несчастный не могъ, прижимаясь бедрами къ скамь, приподниматься сколько-нибудь для облегченія мягкихъ частей, въ которыя врзывалась кобыла. Современный криминалистъ, Просперо Фариначео, даже не хочетъ описывать пытки ‘veglia’, говоря, что онъ ‘не палачъ и не полицейскій приставникъ’, другой, Амброзино, описываетъ подробно, скамью, вышиною въ 7 или 8 пальмъ, около 2 1/2 арш., на трехъ подпоркахъ и съ закругленнымъ хребтомъ, на который сажали подсудимаго, обнаженнаго сзади, но Амброзино видалъ скамьи и съ заостреннымъ хребтомъ, ‘способнымъ довести до смерти черезъ врзываніе въ соприкасавшіяся съ нимъ части’. Извстный врачъ, Паоло Цаккіа, писавшій вскор посл пытокъ Кампанеллы и прочихъ, подтверждаетъ страшную картину такого мученія {Ibid., II, 218.}. Самъ Кампанелла описываетъ пытку, данную ему по этому усовершенствованному способу: ‘веревки врзывались ему въ тло до костей, острая скамья терзала клочьями мясо, раны посл того гнили и не заживали шесть мсяцевъ, изъ перерзанныхъ жилъ вытекла масса крови. Врачи дивились его выздоровленію. Но онъ не сознался ни въ ереси, ни въ мятеж и оставался помшаннымъ непритворно’…. При этомъ Кампанелла слагаетъ всю вину на Санхеца, оставляя въ тни судей духовнаго званія, онъ зналъ, что такое представленіе дла будетъ пріятне римской куріи, но ему удалось ввести въ заблужденіе и потомство, которое приписываетъ, до сего времени, страшную пытку Кампанеллы жестокости неаполитанскихъ властей. Между тмъ она была предписана изъ Рима. Весьма вроятно, что вице-король и Санхецъ ‘настаивали на необходимости опредлить дйствительность помшательства Кампанеллы, но они не назначали ему страшной ‘veglia’. Кампанелла былъ приведенъ тюремщикомъ Мартинецомъ, вс судьи были налицо. На приглашеніе принести присягу, Кампанелла отвтилъ несвязно, когда его предостерегли насчетъ того, что его ожидало, онъ произнесъ: ‘Десять блыхъ.коней’. Потомъ, когда его тронулъ, приставъ, онъ крикнулъ: ‘Не трогайте меня, я отлученъ отъ церкви буллою во имя вечери Божіей’ {Ibid., II 221.}. Въ 7 час. утра его связали и усадили на кобылу. Пока его связывали, онъ повторялъ: ‘Вяжите хорошо, смотрите, чтобы не изувчить’. Потомъ сталъ кричать, страдая особенно отъ сильно стянутыхъ запястьевъ: ‘Я умираю. Ничего не сдлалъ. Я святой, я патріархъ’. Одного изъ судей онъ называлъ ‘монсиньоромъ’, другого ‘дядею протопресвитеромъ’. Когда его трогали, онъ кричалъ, что его четвертуютъ. Услышавъ звуки трубъ съ галеръ, стоявшихъ у мола близъ Кастельнуово, началъ говорить: ‘Трубите, трубите, убили меня!’ Глядя на дверь, онъ просилъ сторожа: ‘Отвори мн, братъ, отвори!’ На вопросъ, согласенъ ли онъ отвчать, сказалъ: ‘согласенъ!’ но когда его спустили, замолчалъ. Тогда его посадили снова на кобылу. Онъ продолжалъ кричать и стонать, но не отвчалъ на вопросы. Такъ продолжалось до 8 часовъ вечера, онъ уже только стоналъ, въ 9 час. попросилъ пить, что было дозволено. Онъ все не отвчалъ на вопросы, но вслушивался въ слова окружающихъ, смотрлъ на всхъ. Иногда называлъ своихъ родныхъ, но больше молчалъ. Къ утру, полагая, что онъ лишается чувствъ, судьи велли снять его съ кобылы. Онъ попросилъ дать ему проглотить яйцо, ему дали три и немного вина. Было 7 час. (пытка длилась уже 24 часа). Онъ сказалъ, что умираетъ, пусть позовутъ священника, общалъ сказать все. Но, оправясь, опять сталъ упорствовать. Тогда его посадили въ третій разъ на кобылу. И опять протоколъ заноситъ вопли, стоны, минуты молчанія, прерываемыя восклицаніями:
— Oh, mamma mia!
Судьи, чтобы не терять времени,.допрашивали тутъ же фра Діонизіо. Они велли ему попытаться уговорить Кампанеллу отвчать толково на вопросы. Фра Діонизіо сталъ увщавать несчастнаго и добился согласія, тогда мученика сняли опять, дали ему подкрпиться пищей. Ему позволили, даже выйти по своей надобности вмст съ фра Діонизіо и они остались вдвоемъ цлый часъ, такъ что фра Діонизіо имлъ полный досугъ для убжденія своего друга, но можно сомнваться, чтобы онъ говорилъ въ дух, желаемомъ судьями: Воротясь, Кампанелла былъ подозванъ къ судейскому столу, но на вопросъ:, ‘Почему онъ въ. тюрьм?’ онъ отвтилъ: ‘Чего вы отъ меня хотите?’ И тогда его снова посадили на кобылу въ четвертый разъ. Онъ оставался на ней молчаливо, какъ бы не чувствуя ничего, и лишь едва произносилъ по временамъ:
— Умираю!.. Умираю!..
Когда судьи увидли, что онъ не молвитъ боле уже ни слова, не движется, даже не выказываетъ признака боли, они велли его снять, вправить ему руки, одть его и отнести въ его камеру. Вся пытка продолжалась около 36 часовъ {Ibid., II, 222.}.
Кампанелла выказалъ тутъ необычайную стойкость, тмъ боле удивительную, что ‘полледро’ вынудило его показаться слабе. Друзья его. особенно Піетро ди Стило, прославляли его мужество. Тосканскій агентъ, Тураминисъ, писалъ во Флоренцію: ‘Кампанелла выдержалъ ‘veglia’ по распоряженію римской инквизиціи въ продолженіе 37 час., и оставилъ всхъ въ томъ же недоумніи насчетъ его помшательства’. Изъ этого видно, что увренность всхъ въ притворств Кампанеллы нсколько поколебалась. Лишь посл пытки Кампанеллы были поданы врачами-вкспертами, Петро Веккіоне и Джуліо Джазолино, ихъ заключенія объ умственномъ состояніи подсудимаго. Первый изъ нихъ, заявляя, что навщалъ фра Томазо нсколько разъ съ цлью узнать, притворяется ли онъ или дйствительно впалъ въ меланхолію и безуміе, находилъ, что ‘соображеніе, память, связь въ разговор у него отсутствовали, но другихъ, обычныхъ при помшательств, симптомовъ не оказывалось, и такъ какъ, притомъ же, ему было полезно симулировать помшательство, то врачу нельзя было не придти къ сомннію въ истин болзни. Но, прибавлялъ Веккіоне, ‘для точнаго приговора необходимо продолжительное и умлое наблюденіе за испытуемымъ, а это было немыслимо въ той тюрьм, въ которой содержался Кампанелла, на основаніи чего я и воздерживаюсь отъ точнаго отвта. Насколько же я могу угадывать по всему тому, что усплъ замтить, [болзнь эта притворная’. Джазолино, выражая т же сомннія, склонялся тоже въ пользу притворства. Человкъ, относившій Кампанеллу въ его тюрьму посл пытки, уврялъ, подъ присягою, что подсудимый сказалъ ему дорогою:
— Неужели они думали, что я такъ глупъ, что заговорю?
Никто, кром свидтеля, не могъ слышать этихъ словъ, и они остаются сомнительными, хотя, при характер Кампанеллы, они не могутъ считаться неестественными съ его стороны. Но свидтельство пытки считалось выше всякихъ другихъ, хотя бы и данныхъ ученйшими врачами. Кампанелла не отрекся отъ своего помшательства, когда его терзали, поэтому онъ былъ юридически признанъ безумнымъ, хотя бы вс кругомъ полагали иное. А признаніе инквизиціи имло громадное значеніе для судьбы подсудимаго: Кампанелла уже судился однажды въ Рим за ересь и если бы теперь вторичное обвиненіе въ тмъ же преступленіи было доказано, онъ, какъ ‘relaps’, лишался своего сана и передавался бы въ руки свтской власти, иначе говоря, обрекался на смерть. Но помшаннаго нельзя было осудить, а если бы даже онъ былъ осужденъ уже заране (до обнаруженія помшательства), его не могли казнить, на основаніи того, что помшанный можетъ еще выздоровть и тогда принести покаяніе. Вслдствіе лтнихъ жаровъ судебное разбирательство нсколько пріостановилось. Но въ первыхъ дняхъ августа одинъ изъ заключенныхъ монаховъ, Камилло Адимари, поссорился съ Піетро Понціо, при чемъ дло дошло до драки, въ которой приняли участіе и другіе арестанты. Сторожа и солдаты розняли съ трудомъ об стороны, но при этомъ оказалось много побитыхъ и раненыхъ, а вслдствіе того начались и доносы изъ мщенія. Солданьеро донесъ, между прочимъ, на фра Діонизіо, у котораго вслдствіе того былъ сдланъ обыскъ и найдена бумага, въ которой Гальярдо обвинялъ судъ въ неправильномъ записываніи свидтельскихъ показаній, у самого Гальярдо нашли рукописныя наставленія по черной магіи и пр. При обыск у Кампанеллы, лежавшаго на своей койк, не нашли ничего, но его братъ стоялъ у отвореннаго окна, изъ котораго онъ могъ что-нибудь бросить, какъ то заподозрилъ сержантъ Аларконъ. ‘Сбжавъ внизъ,— говоритъ сержантъ въ своемъ рапорт: — мы нашли тамъ тетрадь въ 10 или 12 листовъ, которую я передалъ синьору коменданту’. Вс отобранныя бумаги были доставлены вице-королю. Дло осложнялось всми этими новыми происшествіями, между тмъ вицекороль заболлъ и 19 октября его не стало. Временнымъ правителемъ королевства остался второй сынъ его донъ Франческо ди Кастро, уже занимавшій однажды этотъ постъ. О несчастныхъ заключенныхъ какъ бы забыли, между тмъ они терпли такую крайнюю нужду, что даже нунцій очнулся изъ своей апатіи, сталъ справляться, куда двались опять деньги, собранныя для нихъ по калабрійскимъ монастырямъ? Но эти справки но вели ни къ чему, сборъ долженъ былъ перейти столько разъ изъ рукъ въ руки, пока доходилъ до Неаполя, что таялъ дорогою. Нуждаясь во всемъ необходимомъ, заключенные писали въ Римъ и къ епископу казертскому, которому было ближе извстно ихъ положеніе. Но епископъ и прочіе судьи были заняты разборомъ длъ, возникшихъ по поводу упомянутой выше ссоры. Сама она не имла значенія для суда, но жалобы и доносы участвовавшихъ въ ней усложняли и тормозили ходъ главнаго дла. Къ нему было приступлено лишь 19 января 1602 г., и, наконецъ, все судебное разбирательство съ заключеніями суда было отослано въ Римъ, откуда пришла резолюція, по которой Кампанелла, все еще считавшійся помшаннымъ, былъ приговоренъ къ пожизненному заключенію въ инквизиціонной тюрьм въ Рим ‘безъ всякой надежды на освобожденіе’. Лауріана и Піетро ди Стило, посл новой ‘умренной дыбы и если не представится противъ нихъ ничего новаго’, должны были покаяться, какъ слегка заподозрнные въ ереси, и понести нкоторыя ‘полезныя’ наказанія. Петроло, посл боле тяжкой дыбы, долженъ былъ принести покаяніе, какъ сильно заподозрнный въ ереси, и выполнить тоже извстную эпитемію, вс трое: Лауріана, Піетро и Петроло — подлежали высылк изъ королевства и поселенію, подъ строжайшимъ надзоромъ, въ монастыряхъ, какіе будутъ указаны духовнымъ начальствомъ, но это надлежало выполнить ‘безъ нанесенія ущерба производству дла о заговор’. Фра Паоло могъ быть выпущенъ на свободу лишь съ наложеніемъ нкоторой эпитеміи. Піетро Понціо ‘освобождался совершенно по отношенію всего, подлежавшаго вднію инквизиціи’. Въ Неапол были недовольны этимъ ршеніемъ, подозрвая въ немъ новую попытку Рима показать свое верховенство. Въ это время правительство испытало еще новую непріятность: Битонто и другой, боле важный преступникъ, именно фра Діонизіо, успли бжать, подговоривъ съ собою тюремщика. Фра Діонизіо скрывался около года на мальтійскихъ галерахъ, потомъ усплъ пробраться въ Константинополь. Его побгъ весьма повредилъ Кампанелл, потому что неаполитанское правительство заподозрло Римъ въ содйствіи бглецу, хотя подобные побги случались и во время самаго процесса: уже ране бжалъ одинъ изъ подсудимыхъ, Антоніо Капече. По этой или другой причин, но объявленіе приговора почему-то затягивалось и лишь 8 января 1603 г. подсудимые были приведены въ присутствіе и каждому изъ нихъ отдльно былъ прочитанъ пространно изложенный и мотивированный приговоръ св. римской инквизиціи {Ibid., II, 320.}. Первымъ былъ вызванъ Кампанелла, которому аудиторъ прочелъ бумагу. Въ отчет о томъ говорится, что читалось ему ‘слушающему и. понимающему’, слдовательно, онъ не принимался за сумасшедшаго? Между тмъ, поздне, 30 марта 1603 г., Піетро ди Стило требуетъ за него, какъ ‘за безумнаго на его попеченіи’, ту часть денегъ, которая слдовала ему изъ присланныхъ вновь изъ Калабріи. Прочимъ подсудимымъ былъ прочитанъ приговоръ въ тотъ же день и въ тотъ же день были подвергнуты пытк Піетро ди Стило и Лауріана, Длилась она не долго, лишь полчаса, но въ теченіе этихъ тридцати минутъ несчастнаго Шетро вздергивали на дыбу четыре раза, заставляя измнить прежнія показанія, несмотря на страшную муку, ‘заставлявшую его кричать, чтобы его опустили и онъ скажетъ всю правду’, онъ снова говорилъ:
— Нтъ, не спускайте… не могу показывать то, что не истинно!..
По прошествіи получаса слишкомъ, пытка кончилась, но онъ ничего не сказалъ и былъ отпущенъ. Лауріана сначала тоже стойко, выдерживалъ, но, наконецъ, произнесъ среди воплей:
— Монсиньоръ, помилуйте меня. Кампанелла гнусный лютеранинъ… Сожгите-его!..
Его спустили, но на вопросъ: въ чемъ состояло это лютеранство, онъ отвтилъ:
Справьтесь съ моими прежними показаніями-…
Прошло полчаса слишкомъ и его тоже спустили съ дыбы. Петроло былъ подвергнутъ, согласно предписанію, боле тяжкой пытк. Въ общемъ онъ подтвердилъ свое прежнее показаніе, говоря, что фра Корнеліо многое: прибавилъ къ его-словамъ въ Калабріи и потому онъ показывалъ посл многое иначе. Еретикомъ онъ никогда не былъ. Этимъ еще не кончилось. Подсудимые должны были принести торжественное покаяніе, стоя въ церкви на колняхъ и кланяясь, что отрекаются отъ всякой ереси, проклинаютъ ее, предаютъ анаем, посл чего должны были внести по 25 унцій золотомъ въ залогъ того, что не нарушатъ приговора, из-гонявшаго ихъ изъ предловъ королевства на жительство въ указанныхъ начальствомъ монастыряхъ. За неимніемъ требуемой суммы, она замнялась ‘службою за гребца на папскихъ галерахъ’. Бднякамъ неоткуда было взять денегъ, и они предпочли галеры…
Такъ закончился процессъ о ‘ереси Кампанеллы и соумышленниковъ’, длившійся съ 10 мая 1600 г. по мартъ 1603 г. Осужденныхъ оказывалось всего четыре, а съ умершимъ Пиццони и бжавшими Діонизіо и Битонто было бы семь… Таковы были размры столь громко начатаго дла.
По окончаніи процесса о ереси, Кампанелла и его товарищи могли бы считать поршеннымъ и дло о политическомъ заговор, но вмсто временнаго правителя, Франческо ди Кастро, былъ назначенъ новый вице-король, донъ Алонзо Пиментель де Геррера, а при всякой подобной перемн наступала остановка въ длахъ, сверхъ того, Піетро ли ВерЬ (допущенный папою къ участію въ суд лишь подъ условіемъ принятія полупостриженія) вздумалъ жениться, несмотря на свои зрлые годы… Надо было ждать новаго назначенія изъ Рима, откуда, по обыкновенію, не торопились отвчать. Между тмъ пришло извстіе о приближеніи турецкаго флота, на которомъ находился ‘бглый монахъ, замшанный въ дло Кампанеллы, фра Діонизіо’ и еще два другіе ренегата. Такія всти не могли не подкрпить подозрній неаполитанскаго правительства относительно союза Кампанеллы съ Чикалой, который, по слухамъ, шелъ именно съ цлью его освободить. Какъ прежде, такъ и теперь, фра Діонизіо вредилъ только своему другу, распуская подобныя хвастливыя всти. Строгость тюремнаго заключенія Кампанеллы тотчасъ же усилилась, хотя по разнымъ причинамъ Чикала и не приставалъ вовсе въ этомъ году къ берегамъ Калабріи. Относительно ли Вера послдовала довольно странная резолюція изъ Рима: женатому было непристойно судить лицъ духовныхъ, поэтому нунцій долженъ былъ ‘судить и ршать единолично’, но ли Вера ‘могъ присутствовать, помогая ему совтомъ’.
Къ этому времени относится эпизодъ, доставившій Кампанелл впослдствіи горячаго покровителя. Принцъ нассаускій, путешествуя инкогнито съ небольшой свитою, былъ ошибочно принятъ за родственника графа Морица Фландрскаго, возмутившагося противъ испанскаго короля. Его арестовали и посадили въ Кастельнуово. Ошибка разъяснилась скоро, но Кампанелла усплъ сойтись и подружиться съ однимъ изъ спутниковъ принца, барономъ Христофоромъ Пфлугомъ, который принялъ въ немъ большое участіе и общалъ дятельно хлопотать о немъ черезъ посредство принца. Въ март 1604 года Кампанелла содержался въ отдльномъ каземат Кастельнуово, но въ іюл того же года быть переведенъ въ замокъ Сайтъ-Эльмо, ‘вслдствіе попытки бжать’, какъ извщалъ о томъ нунцій. Но если и былъ, дйствительно, такой планъ побга, то переводить арестанта въ другую тюрьму не было надобности, вроятною причиною перемщенія было желаніе вице-короля изъять Кампанеллу изъ числа прочихъ подсудимыхъ, иначе говоря, изъ-подъ власти нунція, который все еще подозрвался въ желаніи судить его снисходительно. Это былъ новый ходъ со стороны Неаполя противъ Рима, который подозрвался если не въ участіи въ заговор, то въ попустительств, чтобы заговорщики выгребли для него жаръ своими руками. Съ января 1605 г. по декабрь того же года, когда нунцій былъ отозванъ въ Римъ, Кампанелла былъ, повидимому, забытъ совершенно какъ нунціемъ, такъ и Римомъ. Но друзья и послдователи Кампанеллы помнили о немъ. Они представили нунцію записку, начинавшуюся словами: ‘Пресвтлйшему и досточтимому синьору и пр. Мы, друзья, родственники и ученики священнослужителя доминиканскаго ордена фра Томазо Кампанеллы, содержащагося нын въ С.-Эльмо’… Къ сожалнію, этотъ документъ, цитируемый Никодемомъ и Ципріано, безвозвратно потерянъ, но онъ свидтельствуетъ о гражданскомъ мужеств лицъ, не побоявшихся заявить себя сторонниками несчастнаго ученаго и просить о смягченіи его участи.
Монахи, за исключеніемъ Петроло, который препровождался въ Папскую область для службы на римскихъ галерахъ, были выпущены изъ тюрьмы, но Кампанела оставался въ замк С.-Эльмо. Онъ говоритъ, что ‘вс они были скоро произведены въ пріоры и пр., между тмъ какъ его не судили въ Неапол, зная, что его нельзя осудить, и не переводили въ римскія тюрьмы, потому что были уврены, что его тамъ тотчасъ освободятъ’. ‘И его содержали въ С.-Эльмо въ темной ям на глубин 23 футовъ подъ землею, сырой, смрадной и наполнявшейся водою при дожд. Туда не проникалъ никогда луч свта, и онъ, Кампанелла, лежалъ на мокрой ‘ солом, получая едва по полуреалу на пропитаніе’. Дйствительно, Петроло и другіе осужденные на изгнаніе были помилованы очень скоро, таковъ былъ обычай куріи, нтъ сомннія, что и Кампанелла отдлался бы легкимъ взысканіемъ, если бы ему удалось попасть въ Римъ. Въ этомъ страшномъ С.-Эльмо заканчивается періодъ сумасшествія Кампанеллы. Уже показывая себя въ полномъ разсудк, онъ обращается къ вице-королю, черезъ посредство фра Серафимо Ночеры, предлагая разные проекты для преуспянія королевства, затмъ проситъ нунція и епископа казертскаго навстить его, бесдуетъ съ ними о своихъ изслдованіяхъ по разнымъ предметамъ, въ томъ числ и о кончин міра, передаетъ имъ, что его вводилъ въ заблужденіе діаволъ, но, милостью Божіею, онъ теперь прозрлъ, получилъ свыше откровенія истинныя и потому можетъ совершать чудныя дла на пользу и славу христіанства. Съ тми же общаніями и проектами обращался онъ къ пап, кардиналамъ, императору, королю испанскому и разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, тоже къ ученымъ, выражавшимъ ему свое участіе. Онъ перечислялъ при этомъ вс написанныя имъ, уже въ заточеніи, книги, стараясь оправдать себя изложенными въ нихъ правилами и предсказаніями, при этомъ онъ продолжалъ жаловаться на свою ужасную ‘яму’, но, надо полагать, что онъ былъ переведенъ уже въ лучшее помщеніе, если имлъ возможность такъ много писать. Многія изъ его стихотвореній относятся къ этому періоду. Въ нкоторыхъ изъ нихъ говорится о презрніи къ смерти, о вр въ загробную жизнь, о полномъ проникновеніи ученіемъ Христа, но, что замчательно, это обращеніе къ церковнымъ догматамъ ставится въ какую-то связь съ появленіемъ діавола, которое какъ будто и убдило Кампанеллу въ святыхъ истинахъ. Кампанелла нсколько разъ повторяетъ разсказы о явленіяхъ демоновъ и ангеловъ, руководясь, безъ сомннія, извстнымъ расчетомъ. Недаромъ же говаривалъ онъ. что ‘ложь хороша, если этою ложью достигается высшая цль’, и приводилъ въ подтвержденіе того примры изъ общей и священной исторіи. ‘Многіе мудрецы, говоритъ онъ, вынуждены прикидываться безумцами, хотя, про себя, знали, что думать’… Положеніе его было такъ ужасно, что нельзя винить его въ притворномъ помшательств и въ этихъ розсказняхъ о небывалыхъ видніяхъ. Слава Галилея не умаляется отъ того’, что онъ былъ вынужденъ къ извстному отреченію, такъ и на Кампалеллу не ложится пятна, если пытки и тягость тюрьмы заставляли его лгать и пользоваться предразсудками своего вка для облегченія своей участи и полученія возможности ‘снова ратовать, какъ онъ говоритъ, противъ тираніи, софистики и лицемрія’. Покровители Кампанеллы продолжали заботиться о немъ, но лишь въ 1608 г. положеніе его улучшилось переводомъ его изъ C.-Эльма снова въ Кастельнуово. За Кампанеллу просилъ письменно эрцгерцогъ Максимиліанъ. Въ Кастельнуово Кампанелла пользовался уже нкоторыми удобствами, самъ онъ пишетъ Галилею въ 1618 году: ‘Я почти на свобод’. Съ этимъ вторичнымъ пребываніемъ Кампанеллы въ Кастельнуово связанъ романическій эпизодъ, на который есть намекъ въ хроник Булифона, писателя конца XVII и начала XVIII вка: ‘Въ Кастельнуово родился у одного испанскаго офицера сынъ, впослдствіи знаменитый математикъ, Джіовани Альфонсо Борелли. Дйствительнымъ отцомъ его считаютъ извстнаго Кампанеллу, находившагося въ то время въ той же тюрьм’… Борелли умеръ въ 1680 г. Многіе біографы называютъ его сыномъ Кампанеллы. Прошли еще года и самые акты процесса успли частью сгорть, частью затеряться, прежде нежели испанскій король разршилъ Кампанелл жить въ монастыр св. Доминика въ Неапол. Какъ извстно, онъ бжалъ оттуда въ Римъ, гд благоволившій къ нему папа Урбанъ VIII приказалъ для виду посадить его въ инквизиціонную тюрьму для суда за еретичество. Нсколько времени пришлось играть комедію и держать Кампанеллу въ Рим подъ арестомъ, хотя онъ въ сущности и былъ вполн свободенъ. Прежде всего пришлось бдняку лчиться посл долгихъ истязаній, лишеній и нездоровыхъ вліяній тюрьмы. Онъ лчился самъ по своей метод, принималъ массу желза, носилъ особый поясъ съ магнитнымъ порошкомъ, чтобы притягивать къ желудку желзо {Rixner und Sieber, S. 21.}. Тмъ не мене тюрьма отозвалась и въ 1629 г. онъ едва не умеръ, впавъ въ тяжкій летаргическій сонъ. Этотъ годъ былъ первымъ годомъ его полнаго освобожденія. Папа Урбанъ VIII осыпалъ теперь его своими милостями. Но папскія милости не могли спасти его отъ ненависти враговъ и главнымъ образомъ испанцевъ. Кампанелла написалъ одно сочиненіе, сблизившее его съ французами и съ французскимъ посланникомъ Франсуа де-Ноалемъ. Они часто ни: длись, бесдовали, и испанцы, заподозривъ, что Кампанелла готовитъ заговоръ противъ Испаніи, намревались его схватить. Ни папа, ни весь Римъ не могли бы защитить бднаго монаха, если бы герцогъ де-Ноаль не перевезъ его къ себ и не далъ ему возможности переодтымъ бжать изъ Рима во Францію. Рекомендательныя письма къ консуламъ и владтельнымъ князьямъ дали возможность Кампанелл счастливо добраться до Марсели. Въ ма онъ былъ уже въ Париж и, встрченный епископомъ С. Флеромъ, братомъ герцога де-Ноаля, былъ представленъ Людовику XIII. Король и кардиналъ Ришелье назначили ему ежегодную пенсію въ 2.000 франковъ и поселили его въ доминиканскомъ монастыр въ предмсть C.-Оноре. Здсь пошла уже тихая жизнь безъ приключеній, писались новыя сочиненія, старыя издались въ X томахъ, ученые и государственные люди, самъ король продолжали совтоваться съ Кампанеллой относительно государственныхъ вопросовъ…
21 мая въ 4 часа утра 1639 года, на 71 году жизни,— умеръ Кампанелла отъ тяжелой горячки, окруженный всми братьями монастыря, исповдовавшись и пріобщившись св. тайнъ, какъ Истинный христіанинъ. На слдующій день, при стеченіи массы народа, ученыхъ, высшихъ сановниковъ и духовенства, совершились его торжественныя похороны. Самъ Кампанелла боялся вліянія созвздій и ждалъ смертельнаго припадка на іюнь 1639 года. ‘Но, говоритъ одинъ ученый, онъ не дожилъ до этого дня, чтобы всмъ было явно, что ключъ жизни и смерти находится не у созвздій, а въ рукахъ Царя царей’ {Ibid., S. 26.}.
Таковы были заговоръ Кампанеллы и страданія, испытанныя этимъ патріотомъ, задумавшимъ освободить родину отъ тираніи иноземцевъ. Я изложилъ все это дло подробно, такъ какъ оно было до сихъ поръ очень мало извстно людямъ, писавшимъ о немъ по смутнымъ слухамъ, не имя подъ руками тхъ драгоцнныхъ матеріаловъ, которые собралъ теперь въ трехъ томахъ своего сочиненія о Кампанелл профессоръ Амабиле. Плохо извстно большинству и то сочиненіе Кампанеллы, гд онъ излагаетъ идеалъ своего государства,— того государства, которое онъ мечталъ создать, какъ университетъ для другихъ государствъ, въ калабрійскихъ горахъ, и въ которомъ онъ самъ долженъ былъ явиться правителемъ. Говоря объ этомъ идеал, писатели нердко забывали вс его частности и подробности и помнили только одно, что Кампанелла былъ борцомъ за родину и мечталъ объ ея освобожденіи, что онъ мечталъ о свобод людей и стремился къ общности имущества. Такъ, даже такой крупный писатель, какъ Эдгаръ Кине, говоритъ о Кампанелл въ такомъ восторженномъ тон, какъ будто Кампанелла былъ дйствительно однимъ изъ замчательнйшихъ новаторовъ, въ своемъ город Солнца, а не простымъ подражателемъ Платону и Томасу Мору {Edgar Quinet. Les rvolutions d’Italie. Paris. 1857. in 12. pp. 117-457.}, и какъ будто этотъ городъ Солнца дйствительно сулилъ человчеству равенство, братство и свободу, а не самое ужасное рабство. Къ несчастію, вс эти восторги только красивыя фразы, но не выводы знанія. Кампанелла ясно видлъ бдствіе своей страны, но предлагалъ для ея спасенія невозможныя средства, несмотря на все благородство его намреній. Планъ того государства, которое должно было сдлаться ‘университетомъ для другихъ государствъ’, начертанъ имъ подробно въ его ‘Город Солнца’. Это произведеніе написано подъ вліяніемъ ‘Республики’ Платона и ‘Утопіи’ Томаса Мора. Какъ вс подобныя сочиненія, произведеніе Кампанеллы довольно скучно и далеко не даровито, какъ однообразная сказка. По форм это своего рода ‘разговоръ въ царств мертвыхъ’. Капитанъ генуэзскаго корабля случайно натолкнулся подъ экваторомъ на островъ Тапробанъ, гд находится городъ Солнца, изучилъ его порядки и потомъ передалъ о своемъ открытіи магистру ордена страннопріимцевъ. Магистръ задаетъ капитану боле или мене краткіе вопросы, капитанъ пространно отвчаетъ на нихъ. Многое кажется магистру невроятнымъ, тогда капитанъ говоритъ, что онъ спорить не мастеръ, но что это такъ, а не иначе. На вру тутъ приходится брать все, хотя многое крайне невроятно, какъ, напримръ, полное перерожденіе человка изъ эгоиста въ существо, живущее только общественными интересами и довольствующееся единственно исполненіемъ предписанныхъ ему обязанностей. Граждане города Солнца соединились для избавленія себя отъ безчеловчія маговъ, злодевъ и тирановъ, которые тснили ихъ въ Индіи, и основали республику, которая управляется ‘законами естественными, а не полученными черезъ откровеніе’. Жители повинуются добровольно предсдателю управленій, называя его королемъ. Это имя имъ не противно, потому что они понимаютъ его иначе, нежели невжды. Глава республики лицо духовное, именуемое Гогъ, но можно его назвать Метафизикомъ. Онъ пользуется вполн неограниченной властью надъ всмъ духовнымъ и свтскимъ, но постъ его можетъ занимать лишь тотъ, кто изучилъ вполн исторію всхъ народовъ, знаетъ вс обрядности, жертвенные порядки, законы въ республикахъ и монархіяхъ, всхъ законодателей и изобртателей, вс явленія земныя и небесныя, астрологическія, метафизическія и богословскія, кто постигъ при этомъ необходимость, судьбу и гармонію вселенной, могущество, мудрость и любовь божественности, постепенность всего сущаго и его символику, кто, наконецъ, путемъ долгаго изученія, можетъ пророчествовать и читать по звздамъ. Замчу кстати, что среди заговорщиковъ одинъ Кампанелла могъ, правда, по его собственному убжденію. Удовлетворить такимъ условіямъ. Ему могли препятствовать разв только года: избираемый долженъ былъ имть за собой уже ‘семь пятилтій’, но Кампанелла достигъ уже и этого возрасту, когда закончилъ свою книгу. У Гога являются три помощника: Пона — Сила, Сина — Мудрость и Мора — Любовь. Война и миръ находятся въ вдніи Силы. Мудрость занимается науками. Любовь руководитъ брачными длами и воспитаніемъ дтей. Городъ Солнца съ храмомъ солнца посредин состоитъ изъ крпости, построенный на холм и окруженной стною, и шести концентрическихъ круговъ, состоящихъ также изъ стнъ. Вс эти семь стнъ защищаютъ городъ отъ непріятелей, которымъ трудно взять самый городъ, такъ какъ стны, приближаясь къ центру, длаются все толще и крпче. Военными длами, сухопутными и морскими силами, а также иностранными сношеніями завдуетъ Сила. Подъ вдніемъ Мудрости находятся начальники отдльныхъ научныхъ частей: астрологъ, космографъ, геометръ, ариметикъ, исторіографъ, поэтъ, логикъ, грамматикъ, риторъ, физіологъ, медикъ, политикъ, моралистъ. Подъ ихъ вдніемъ и руководствомъ вс стны города и стны храма расписаны прекрасными чертежами и рисунками, содержащими въ себ вс науки для нагляднаго обученія. На стнахъ храма изображены звзды и въ трехъ стихахъ обозначаются ихъ величина, свойства и движеніе. Математическія фигуры со стихами, обозначающими ихъ свойства, помщаются на внутренней сторон первой городской стны. На ея наружной сторон изображенія земли и отдльныхъ странъ. Изображая такимъ образомъ вс на-‘ уки на стнахъ, Мудрость даетъ возможность для широкаго просвщенія народа. Въ город Солнца вообще существуетъ только одна книга подъ заглавіемъ ‘Мудрость’, въ которой содержатся вс знанія. Изъ этой книги ученые читаютъ народу отрывки, чтобы знаніе было общимъ достояніемъ. Городъ украшенъ также изображеніями подвиговъ великихъ людей, прославившихся своимъ знаніемъ, изданными ими законами или воинскими подвигами. Тутъ находятся Монсей и Озирисъ, Юпитеръ и Ликургъ, Меркурій и Пноагоръ, Замолхъ и Солонъ и даже Магометъ, хотя онъ признается лжеучителемъ. Выше прочихъ помщаются изображеніе Христа съ изображеніями двнадцати апостоловъ, которыхъ солнціяне весьма уважаютъ и превозносятъ надъ другими людьми. На наружныхъ портикахъ помщены Цезарь, Александръ, Пирръ, Аннибалъ и другіе воины. Солнціяне ведутъ жизнь философскую, пользуясь всмъ сообща, у нихъ нтъ частной собственности. Они спятъ въ общихъ спальняхъ, на общихъ постеляхъ, при чемъ черезъ каждые шесть мсяцевъ власти назначаютъ жителямъ, въ какомъ округ, въ какой спальн и на какой постели они должны спать. Вс сверстники у нихъ называются братьями и сестрами, кто старше другого на двадцать два года, тотъ называется отцомъ или матерью, а кто моложе другого на столько же лтъ, тотъ носитъ названіе сына или дочери. Причина этому та, что мужчины на двадцать первомъ году женятся, а двушки девятнадцати лтъ выходятъ замужъ. Въ Индіи, откуда переселились солнціяне, не было общности женъ, но они ввели ее у себя, единственно ради господствующаго у нихъ принципа имть все общимъ и пользоваться чмъ-либо не иначе, какъ но справедливому распредленію правящихъ. Такъ какъ дторожденіе считается актомъ религіознымъ, имющимъ въ виду благо республики, а не частныхъ лицъ, то соединеніе лицъ различнаго пола, найденныхъ, по своему сложенію и развитію, достойными производить будущее поколніе, совершается согласно указаніямъ философіи со множествомъ обрядностей и по правиламъ, выработаннымъ врачами, матронами и астрологами. О любви не можетъ быть и рчи, такъ что въ этомъ отношеніи даже животныя пользуются большимъ правомъ выбора. Здравый подборъ совершается не вслдствіе здравыхъ понятій самихъ брачущихся, но по вол другихъ. Люди, завдующіе браками, знаютъ до тонкости вс душевныя и тлесныя особенности брачущихся, такъ какъ они наблюдаютъ ихъ и во время ученья, и во время гимнастики въ гимнастическомъ зад, гд и юноши, и двушки являются совершенно нагими. Наблюдающіе за ними присматриваются къ ихъ физическимъ особенностямъ. Соединяютъ бракомъ такія пары, которыя могли бы дать хорошій приплодъ: худощавые соединяются съ полными, низенькіе съ высокими и т. д. Вообще во всей процедур брачныхъ соединеній у Кампанеллы масса цинизма и въ подробностяхъ описаній, и въ самой сущности взгляда на сближеніе половъ. Кром характера и тлосложенія брачущихся важную роль играетъ, и астрологическая часть ихъ сближенія. Астрологи опредляютъ, какіе часы благопріятны для браковъ. Если бракъ женщины останется безплоднымъ, она тотчасъ же переходитъ къ другому мужу,— врне къ другимъ мужьямъ, такъ какъ опыты длаются еще нсколько разъ — переходитъ опять по опредленію завдующихъ брачными длами, а подомъ, когда ее признаютъ окончательно безплодной, она длается общественною собственностью и ея сношенія съ мужчинами уже не руководятся никмъ. Изображая такое положеніе длъ, Кампанелла тмъ не мене замчаетъ, что ‘въ Солнечной республик принята общность женъ и потому нтъ блуда’, а въ оправданіе своего правила жители ‘опираются на мннія Сократа, Катона, Платона и Климента Римскаго, согласно которому, по апостольскому совту, жены должны быть общими’. Съ безплодными и уродливыми женщинами можетъ сближаться каждый, но иногда за разные поступки человка лишаютъ этого права. Дтямъ даются не вошедшія во всеобщее употребленіе имена, а новыя клички, сообразныя съ тлесными особенностями дтей. Толстый, Худой, Косматый. Дти воспитуются вмст въ общемъ воспитательномъ дом и находятся сначала подъ вдомствомъ Любви, завдующимъ воспитаніемъ дтей, продовольствіемъ жителей, медициной, одяніемъ, браками и имющимъ среди своихъ начальниковъ и лицъ женскаго пола. Матери находятся при дтяхъ до четырехлтняго возраста послднихъ. Физическому развитію дтей придается большое значеніе. Учить ихъ начинаютъ съ чтенія, при чемъ обходятъ городскія стны, имющія весь алфавитъ. Изучивъ математику, естественныя науки, исторію, то-есть все, что есть на городскихъ стнахъ, эти вчно путешествующіе по городу ученики обучаются земледлію, ремесламъ. Выборъ занятій зависитъ отъ усмотрнія учителей, подъ надзоромъ которыхъ занимался юноша. Преуспвшіе въ той или другой отрасли наукъ длаются начальниками по своей спеціальности. Чмъ разносторонне способности учащагося, тмъ больше у него шансовъ попасть въ званіе Силы, Мудрости, Любви и даже, въ будущемъ, въ званіе Метафизика. Эти четыре власти несмняемы, хотя Сила, Мудрость и Любовь сами отказываются отъ должностей, когда узнаютъ, что есть люди, боле достойные занимать ихъ должности. Особенное значеніе придаетъ Кампанелла механическимъ наукамъ и усовершенствованіямъ, облегчающимъ трудъ. Вообще трудъ въ город Солнца легокъ, онъ назначается по силамъ каждаго и длится не боле четырехъ часовъ въ день, посл чего жители города или предаются любимымъ своимъ занятіямъ, или игр. Не имя никакой собственности, солнціяне не отличаются другъ отъ друга и по одежд, которая у нихъ почти одинакова для мужчинъ и женщинъ и приспособлена такъ, что въ ней удобно и работать, и воевать. Вс носятъ днемъ блую одежду, отвергая черный цвтъ, какъ ‘самый презрительный’, головнымъ уборомъ служитъ шапка или капюшонъ, который ‘выше обыкновенныхъ шляп’. Этимъ мелочамъ придается большое значеніе, такъ что объ особенномъ головномъ убор говорилось даже во время заговора. Хотя, по словамъ генуэзскаго капитана, солнціяне любятъ другъ друга, преданы родин, великодушны и добродтельны, въ город Солнца есть все-таки лица, наблюдающія за жителями и носящія названія разныхъ добродтелей — Храбрость, Правдивость, Благодяніе и т. д. Каждая изъ этихъ добродтелей завдуетъ своимъ отдломъ: Правдивость воюетъ съ ложью, Великодушіе возстаетъ противъ малодушія, неблагодарный предстаетъ передъ судомъ Благодарности и т. д., при этомъ наказываютъ нарушителей порядка. Наказанія различны: лишеніе общаго стола, запрещеніе сношеній съ женщинами и даже смертная казнь. Послднимъ наказаніемъ угрожается даже за такіе пустяки, какъ румяна, высокіе каблучки, длиннохвостыя платья. Вообще солнціянъ держатъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Богохульство, государственная измна и посягательство на правительство подлежатъ наказанію смертью. Приговоренный, большею частью, иметъ право выбирать способъ смерти и выбираетъ обыкновенно взрываніе себя на воздухъ. Если выборъ смерти не дозволяется, то преступника убиваетъ народъ, ободряя гражданина передъ казнью. Въ отношеніи религіи жители считаютъ обязанностью быть признательными Богу, какъ Отцу, чтить Его одного, какъ Творца и Подателя всего, принося все Ему, какъ все отъ Него полученное, и состоя въ Немъ и съ Нимъ. Этотъ невидимый Богъ проявляется въ троякомъ откровеніи: всемогуществ, премудрости и любви. Солнціяне почитаютъ,— но не боготворятъ,— солнце и другія свтила, видя въ нихъ нчто живое, образа и храмы Божіи, оживленные небесные алтари. Въ солнц они созерцаютъ образъ Божій и называютъ его чуднымъ ликомъ Всемогущаго, живымъ изваяніемъ, источникомъ всякаго добра, дающимъ жизнь, тепло, счастье всему существующему. Звзды считаются обитателями ангеловъ, предстателей за родъ людской передъ Господомъ. Благопріятное положеніе созвздій, въ четырехъ странахъ свта, признано столь же необходимымъ при постройкахъ, какъ и при зачатіи человка, молясь, жители обращаются сначала на востокъ, потомъ на западъ, наконецъ на полдень. Такъ поклоняются они Богу тріединому. Видъ золъ, претерпваемыхъ человчествомъ, могъ бы повести къ той мысли, что всмъ правитъ одинъ случай, но изученіе мірозданія и строенія человческаго тла, при анатомическихъ изслдованіяхъ надъ трупами казненныхъ, заставляетъ солнціянъ признавать громко премудрость и промыслъ божественный. Они врятъ въ безсмертіе души, которая, по выход изъ тла, присоединяется къ добрымъ или злымъ духамъ, смотря по своимъ дяніямъ на земл и въ силу того, что хорошее идетъ къ хорошему, а дурное къ дурному. Мнніе жителей о мст наказаній или наградъ въ загробной жизни не сходно съ общепринятымъ. Эта часть была выражена опредленне въ первой редакціи ‘Солнечнаго города’, тамъ авторъ поясняетъ, что солнціяне, не зная въ точности, гд находятся мста загробнаго возмездія, считаютъ наиболе основательнымъ предполагать ихъ на неб и въ ндрахъ земли. Они тоже очень желали бы ршить, будутъ ли муки вчными. Изъ этого можно заключать, что Кампанелла сомнвался въ существованіи ада, но никакъ не въ безсмертіи души. Христіанская религія уважается и жители ожидаютъ, что христіане осуществятъ съ ними совокупно жизнь апостольскую, ибо христіанство, принимаетъ, сверхъ законовъ естественныхъ, лишь таинства. Поэтому вра христіанская есть единственно истинная и, съ очищеніемъ ея отъ злоупотребленій, должна распространиться по всему міру. Правила, преподанныя десятью заповдями, основаны тоже на законахъ естественныхъ, но имъ противорчитъ учрежденіе собственности, уничтожающее общность владнія. Обиліе всякаго зла на земл, отъ котораго не мало страдали прежде и солнціяне, происходитъ, какъ полагаютъ они, отъ союза земныхъ правителей съ какимъ-нибудь низшимъ божествомъ, съ соизволенія Верховнаго существа. ‘И счастливы еще т христіане, которые признаютъ источникомъ всхъ бдъ одинъ грхъ Адама!’ восклицаетъ съ ироніей Кампанелла. Жители врятъ въ предсказаніе Іисуса Христа о знаменіяхъ на солнц, лун и звздахъ, они ждутъ, поэтому, конца столтія и его обновленія, узнавъ многое о грядущемъ изъ изученія астрологіи и писаній пророческихъ. Одно изъ знаменій заключается и въ соединеніи. всхъ обитателей земли въ одно стадо. И когда — что не замедлитъ — Сатурнъ вступитъ въ созвздіе Козерога, Меркурій въ созвздіе Стрльца, Марсъ въ. созвздіе Двы, а въ созвздіи Кассіопеи. появится новая звзда, тогда возникнетъ и новое государство, послдуютъ измненія въ законахъ и обычаяхъ, станутъ вщать пророки и, среди возрожденной вселенной, ‘святой народъ’ увидитъ себя осыпаннымъ всякими благами. Но вначал надо будетъ ‘срубать и корчевать, а затмъ уже насаждать и воздвигать’. Дйствительно, много нужно было бы рубить и корчевать, прежде чмъ совершится то перерожденіе человчества, при которомъ быль бы возможенъ такой порядокъ безмятежнаго житія,который рисуется въ город Солнца Кампанеллы. Кампанелл же кажется такъ просто и легко это перерожденіе человка. По его мннію, личный интересъ теперь единственный двигатель нашихъ поступковъ, а онъ-то и есть самый великій бичъ міра. Уничтожимъ личный интересъ и останется одинъ интересъ общественный. Вмсто разсянія и антагонизма общественныхъ силъ, что влечетъ за собою интересъ личный, должны явиться союзъ, единеніе и гармонія силъ, поддерживаемые интересомъ общинъ. Въ город Солнца нтъ частной собственности, все общее, но какъ можетъ существовать трудъ безъ собственности? Кампанелла отвчаетъ, что любовь къ личной собственности, какъ двигатель труда, должна замниться самоотверженіемъ, а корпоративный духъ — желаніемъ содйствовать общему благу: Эта замна не такъ невозможна, какъ кажется. Разв римляне не умирали съ радостью за родину? Когда первые монахи отказывались отъ всякаго честолюбія, навки покидали міръ и жертвовали своей общин своими интересами, привязанностями, своей жизнью, не дйствовали разв они по этому же принципу? Даже въ нашемъ обществ мы видимъ примры братскаго труда, самоотверженнаго и ревностнаго. Отчего Исключенію не сдлаться правиломъ? Впрочемъ, трудъ въ город Солнца не тяжелъ и не грубъ. Онъ длается такимъ привлекательнымъ, что кажется настоящимъ праздникомъ и никто отъ него не отказывается. Дти съ самаго ранняго возраста окружаются орудіями всхъ искусствъ и ремеслъ, чтобы дать возможность пробудиться ихъ призванію, слава состоитъ въ знаніи большаго количества искусствъ и въ способности къ большему числу профессій. ‘И надъ всми нами, говоритъ Кампанелла, смются солнціяне, такъ какъ мы съ трудомъ связываемъ идею низости, а идею благородства съ праздностью. Надо, впрочемъ, замтить, что идея привлекательности самаго труда, длающая корыстный двигатель безполезнымъ, играетъ побочную роль въ организаціи теократической и самодержавной республики, эта идея сливается съ самоотверженіемъ, чтобы сдлать трудъ боле легкимъ. Трудъ ‘.привлекательный былъ основой-только ассоціаціи Фурье. Изобртатель фаланстера удалился отъ Кампанеллы и другихъ утопистовъ въ томъ, что не уничтожилъ коренного двигателя, нр включаетъ его въ число двигателей страстныхъ. Впрочемъ, несмотря на вс прекрасныя слова о кротости и смиреніи солнціянъ, которые по своей кротости и смиренію даже быковъ почти не бьютъ и питаются только овощами, Кампанелла считаетъ нужными не только наказанія и самую смертную казнь, а даже и другія еще боле подозрительныя въ царств свободы и братства мры: въ город Солнца сохраняется исповдь, исповдуются передъ свтскими начальниками, которые передаютъ исповдь министрамъ, не называя именъ, а министры докладываютъ обо всемъ Метафизику, который, такимъ образомъ, знаетъ, что двается въ народ, въ город Солнца на слпыхъ и хромыхъ возлагается обязанность прислушиваться къ тому, что говорятъ въ народ, и передавать эти разговоры правительству, чтобы облегчить, ему управленіе страною. Вообще шпіонство поддерживаетъ всю систему этого самодержавнаго правленія.
Таково было движеніе, возбужденное Кампанеллой, таковы были люди, принимавшіе участіе въ этомъ движеніи, таковы были цли, къ достиженію которыхъ должно было привести это движеніе. Монахи, судящіеся за грязныя насилія и кощунствующіе надъ религіей ‘ради убжденія и ради привлеченія себ адептовъ изъ черни’, разбойники большихъ дорогъ и убійцы, превращающіеся въ революціонеровъ ради расчетовъ на поживу, горсть воодушевленныхъ патріотизмомъ вожаковъ возстанія противъ чужеземцевъ,— вожаковъ въ род Кампанеллы и Мауриціо Ринальди, не имющихъ даже возможности быть разборчивыми при вербовк своихъ сподвижниковъ и потому запутавшихся среди предателей, доносчиковъ, продажныхъ тварей, готовыхъ на все за деньги,— вотъ изъ какихъ элементовъ состояли заговорщики, грязнившіе потомъ другъ друга на допросахъ. Какъ все это было не похоже на Савонаролу и его друзей, на ту партію, ‘святыхъ’, посл паденія которой даровитый художникъ фра Бартоломео бросилъ въ отчаяніи на много лтъ свои краски и кисти, а великій Микель Анжело до самой старости съ благоговніемъ вспоминалъ не только идеи, фразы и слова, но самый голосъ, самые жесты любимаго своего ‘учителя’. Люди, принимавшіе участіе въ заговор Кампанеллы, настолько же не походили на сотоварищей Савонаролы, насколько Неаполь, порабощенный испанцами, не походилъ на Флоренцію тхъ блестящихъ временъ процвтанія наукъ и искусствъ, когда дйствовалъ Савонарола. И въ какомъ вид представлялась новая жизнь Кампанелл, какія- мры казались ему нужными для поддержанія этой новой жизни, которую онъ долженъ былъ создать съ помощью бандитовъ, гулящихъ монаховъ и лсныхъ дьяковъ? Граждане солнечнаго города въ сущности должны были быть рабами, стадомъ, которымъ управляютъ привилегированные избранники, у членовъ этого стада нтъ своей воли, ихъ черезъ каждые шесть мсяцевъ перемщаютъ съ мста на мсто, имъ назначаютъ спеціальности для труда, у нихъ нтъ выбора даже въ области любви, женщина низводится у нихъ на степень племенной самки, и если она посл нсколькихъ опытовъ оказывается непригодной для этой цли, то ее отдаютъ въ собственность всмъ и каждому, грозя всмъ за проступки запретить сношенія даже съ этими принадлежащими всмъ женщинами, поддерживать этотъ порядокъ считаютъ нужнымъ строгими наказаніями, грозя смертной казнью даже за такіе проступки, какъ стремленіе нарумяниться или надть длинное платье, при чемъ слдятъ за тайными помыслами народа при помощи слпыхъ и хромыхъ, при помощи исповдующихъ чиновниковъ, и предполагаютъ, что вс люди, составляющіе этотъ народъ, способны быть палачами, такъ какъ исполненіе смертной казни въ извстныхъ случаяхъ возлагается на всхъ. Тутъ нтъ и помина о стремленіи Савонаролы сдлать всхъ гражданъ свободными и сознательными участниками въ управленіи, поднять женщину до роли матери-гражданки, вскармливающей своею грудью и воспитующей своихъ дтей на пользу родины, довести дтей воспитаніемъ до сознанія возвышенности ожидающихъ ихъ въ будущемъ обязанностей, развить въ гражданахъ твердое убжденіе, что безчестность, пороки и развратъ, все злое и вредящее и лично человку, и государству, надо каждому вырвать съ корнемъ и изъ себя самого, и изъ общества,— нтъ, однимъ словомъ, вры въ человка, признанія человка въ человк. Но Савонарола жилъ въ вк надеждъ и упованій, на зар реформаціи, когда еще можно было мечтать объ обновленіи католической церкви, а Кампанелла дйствовалъ уже тогда, когда многіе не только махнули безнадежно рукою на католическую церковь, но и сознали, какъ гусситы, табориты, анабаптисты, что и сама совершившаяся реформація крайне недостаточна для обновленія церкви и общества и что нуженъ какой-то переворотъ. Мало того, мечтая объ этомъ переворотъ, Кампанелла не могъ даже врить въ свободное нравственное перерожденіе людей, какъ врилъ въ это Савонарола, потому что, начиная свое дло, Онъ былъ окруженъ не такими благородными лицами, какъ фра Бартоломео, Микель-Анжело, фра Доменико, Валори, а такимъ монастырскимъ сбродомъ, какъ фра Діонизіо, Пиццони, убійцы и насильники. Для перерожденія этихъ людей нужны были ежовыя рукавицы и шпіонство слпцовъ, хромоногихъ, исповдниковъ-чиновниковъ.
Читая объ этомъ движеніи, невольно вспоминаешь о пророчествахъ Савонаролы, говорившаго, что безъ нравственнаго обновленія церкви и общества Италія должна пасть. Это паденіе совершилось и оно ярче всего сказалось въ движеніи Кампанеллы, гд самою благородною личностью явился Мауриціо Ринальди, хлопотавшій о призваніи турокъ для избавленія отечества отъ испанцевъ и забрызганный грязью выдавшимъ его Кампанеллою за то, что и онъ сознался во всемъ, будучи обреченъ на казнь. У нихъ не было даже мужества умереть, какъ умирать фра Джироламо, фра Доменико и фра Сильвестро.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
