ЧУДАКЪ.
ЧУДАКЪ.
(Изъ воспоминаній адвоката).
РАЗСКАЗЪ
Элизы Оржешко.
Чудак, Ожешко Элиза, Год: 1881
Время на прочтение: 42 минут(ы)
Я — не художникъ и даже не могу сказать, чтобы былъ знатокомъ и особеннымъ любителемъ художественныхъ произведеній, такъ какъ въ молодости меня отъ нихъ отвлекали научные труды, а впослдствіи — многочисленныя занятія по адвокатур. Но, тмъ не мене, проходя по большой зал главнаго присутственнаго мста нашего города, я не разъ сожаллъ, что не родился живописцемъ.
Какую прекрасную, бытовую картину представило бы это обширное, срое пространство, окруженное стнами кирпичнаго цвта, голыми, какъ нищета, грязными, какъ рубище нищаго, морщинистыми, какъ лицо столтняго старца. Надъ нимъ, точно свинцовое небо, разстилался потолокъ, покрытый толстымъ слоемъ пыли, съ огромнымъ пятномъ по середин, которое, по мысли живописца, должно было изображать собою изящный букетъ восточныхъ арабескъ, но которое одни принимали за летучую мышь, другіе за спрута, а третьи за сказанное чудовище. Я, съ своей стороны, склонялся въ пользу спрута, и всякій разъ, когда мн случалось взглянуть на верхъ и увидть висящее на потолк чудовище, мн казалось, что вотъ-вотъ оно спуститъ свои безчисленныя, длинныя лапы и, какъ въ роман французскаго поэта, схватитъ ими какого-нибудь канцеляриста-труженика.
Въ зал было не мало этихъ тружениковъ чернильнаго моря. За каждымъ изъ желтыхъ столовъ, наполнявшихъ залу, сидло ихъ либо нсколько человкъ, либо двое, либо одинъ. Взглянувъ направо, они видли въ широко раскрытую дверь безчисленный рядъ комнатъ, такихъ же срыхъ и однообразныхъ, какъ та, въ которой они сами сидли, взглянувъ налво, они видли три большія окна съ потускнвшими стеклами, выходившія на мрачный дворикъ, окруженный со всхъ сторонъ высокими стнами, вымощенный большими неровными камнями, съ колодцемъ и кучей мусора по середин и аккуратно сложенными, почернвшими отъ времени дровами вокругъ.
Еслибы, вмст съ этою обстановкою, изображены были бы на полотн лица и фигуры всхъ сидвшихъ въ зал людей, то получилась бы уже нетолько жанровая картина, но даже психологическій этюдъ. Да, я не беру этого слова назадъ: именно, психологическій этюдъ, такъ какъ эти люди, невзрачные, худые, въ костюмахъ, боле чмъ скромныхъ, съ мутными глазами, блдными лицами, сгорбленными спинами и безцвтными губами, имли каждый свою исторію, невдомую исторію скромныхъ надеждъ и горькихъ разочарованій, мелкихъ радостей и безконечной скуки, тайныхъ вздоховъ, обильныхъ слезъ, несносныхъ заботъ и рдкаго смха.
Но кто, кром немногочисленныхъ добросовстныхъ изслдователей и педантовъ, наблюдаетъ жизнь какого-нибудь червяка? Въ тысячу разъ пріятне и интересне слдить за высокимъ полетомъ орла или — издали, конечно — присматриваться, какъ втеръ играетъ могучею гривою льва.
Я не принадлежу къ большинству смертныхъ, любующихся исключительно складками атласныхъ платьевъ, но, тмъ не мене, откровенно сознаюсь, что, посщая почти ежедневно въ теченіи десяти лтъ главное присутственное мсто нашего города, я не вступалъ въ близкое знакомство ни съ кмъ изъ служившихъ въ немъ чиновниковъ.
Я даже ни разу не взглянулъ внимательне на оахима Чинскаго, сидвшаго обыкновенно надъ грудою бумагъ, съ низко наклоненною головою, покрытою густыми, черными волосами, сквозь которые пробивались серебристыя пряди сдины. Густота этихъ волосъ, въ связи съ пробивавшеюся сдиною, были единственными характеристическими чертами, отличавшими голову этого чиновника отъ остальныхъ. Желто-блдный его лобъ съ нсколькими поперечными морщинами, ввалившіяся и тщательно выбритыя щеки, тонкія, безцвтныя губы, съ отвислыми внизъ углами, впервые бросились мн въ глаза, когда онъ, однажды, несмло вставъ съ мста, произнесъ робкимъ, сдавленнымъ голосомъ:
— Если вамъ угодно… если вы позволите, то я могъ бы переписывать вамъ бумаги.
Это былъ отвтъ на предложенный мною столоначальнику вовросъ о томъ, не знаетъ ли онъ между своими подчиненными кого-нибудь, кто взялъ бы на себя переписку длъ, которыя я велъ въ суд. Прежній мой переписчикъ получилъ лучшее мсто и пересталъ нуждаться въ этомъ тяжеломъ и неблагодарномъ труд. Я предложилъ вопросъ свой такъ громко, что чиновники, сидвшіе у сосднихъ столовъ, хорошо могли его разслышать.
Однако, никто изъ нихъ не поднялъ головы и не обратилъ вниманія на мое предложеніе. Вс они были слишкомъ заняты, слишкомъ лнивы или обезпечены, чтобы обременить себя новымъ трудомъ.
— Наврядъ ли кто-нибудь изъ нихъ вамъ угодитъ. Вс они — лнтяи и пишутъ отвратительно! шепнулъ мн на ухо столоначальникъ, приземистый, краснощекій человкъ съ веселымъ лицомъ, который всегда приходилъ послднимъ въ канцелярію и уходилъ первымъ, украшая свою подпись на оффиціальныхъ бумагахъ и даже въ письмахъ безчисленнымъ множествомъ страшно длинныхъ росчерковъ.
Я хотлъ уже обратиться съ своимъ предложеніемъ въ другую комнату, когда безцвтныя губы чиновника съ густыми черными волосами тихо произносили вышеозначенныя слова.
— Да, да, да! Вы можете вполн положиться на Чинскаго! воскликнулъ столоначальникъ.— Онъ лучшій эреографъ и калиграфъ во всей канцеляріи. Онъ трудолюбивъ, какъ волъ, и аккуратенъ, какъ часы. Но чортъ его знаетъ, какъ онъ справится съ этою новою работою! Достаточно вамъ сказать, что онъ состоитъ моимъ помощникомъ и, кром того, переписываетъ съ незапамятныхъ временъ бумаги двумъ или тремъ изъ вашихъ товарищей. Еслибы я былъ на вашемъ мст, Чинскій, я никогда не обременилъ бы себя такимъ страшнымъ трудомъ. А впрочемъ, заработать пріятно, особенно если человкъ любитъ посщать мнялъ и два раза въ годъ отрзывать купончики, чтобы покупать на нихъ новые билеты…
Столоначальникъ весело смялся, произнося эти слова, и въ заключеніе шепнулъ мн на ухо:
— Скопидомъ, какихъ мало! Капиталистъ!
Я смотрлъ на представленнаго мн чиновника съ большимъ любопытствомъ. Опираясь одною рукою объ столъ, а въ другой держа перо, онъ стоялъ, нсколько сгорбившись, въ выжидательной и робкой поз. Трудно было пріискать человка, который мене походилъ бы на капиталиста. Какъ разъ надъ тмъ мстомъ, на которомъ онъ обыкновенно сидлъ, виднлась одна изъ самыхъ длинныхъ лапъ чудовища на потолк. Казалось, что лапа давно впилася въ его тло и чудовище высосало изъ него вс жизненныя силы. До того онъ былъ худъ и истощенъ, до того костлявы и прозрачны были его руки, до того отсутствовали признаки здоровья во всей его фигур. Лицо его носило на себ явные слды тяжелаго труда и казалось полумертвымъ. Изъ подъ дугообразныхъ густыхъ бровей его неувренно глядли на меня глубоко впавшіе глаза, однако, въ глубин черныхъ зрачковъ блестла какая-то искра. Неужели это и былъ тотъ огонь алчности, который горлъ въ глубин измученной души и обдавалъ блескомъ мертвыя черты чиновника? Мн показалось, что въ этомъ огоньк, мигавшемъ на подобіе звздочки среди облачнаго неба, равно какъ и во всей фигур его, поражавшей аскетическимъ видомъ, было боле мечтательности, чмъ страстности, боле отреченія отъ земныхъ благъ, чмъ привязанности къ нимъ. Видно было, что онъ съ большимъ безпокойствомъ ожидалъ моего отвта, что онъ горячо желалъ, чтобы между нами состоялось соглашеніе, обезпечивавшее за нимъ постоянный и довольно значительный доходъ. Человкъ этотъ страстно желалъ заработать денегъ, но зачмъ? Онъ, вроятно, обремененъ большимъ семействомъ, подумалъ я, и въ нсколькихъ словахъ объяснилъ ему условія представлявшейся работы. Онъ отлично былъ знакомъ съ дломъ и соглашался на мои условія, подтверждая свое согласіе медленнымъ наклоненіемъ головы. По окончаніи бесды, онъ поклонился мн съ неловкостью, свойственною робкимъ людямъ, слъ на свое мсто и усердно принялся за прерванную работу. Надъ головою его продолжала висть длинная лапа чудовища, но онъ не видлъ ея, и не слышалъ, повидимому, раздававшихся вокругъ шутокъ и остротъ насчетъ его особы.
— Нашъ Самсонъ навалилъ себ на спину новый камень! громкимъ шепотомъ и хихикая, замтилъ у сосдняго стола высокій, худой чиновникъ съ злобнымъ взглядомъ и желтымъ цвтомъ лица.
— Да, денежки творятъ чудеса! замтилъ кто-то другой.
Третій чиновникъ началъ пальцами изображать движеніе ножницъ и издавалъ звукъ, походившій на шелестъ бумаги, когда ее ржутъ.
— Да, да! улыбнулся человкъ съ желтымъ цвтомъ лица.— Купончики, купончики! Славная это штука! Но еслибы у него были три дочери и два сына, наврядъ-ли онъ скопилъ бы хоть одинъ несчастный сторублевый билетъ.
— Это правда! И къ чему старику столько денегъ? замтилъ тише другихъ юноша, старательный костюмъ и нжное лицо котораго обнаруживали помщичьяго сынка, вынужденнаго горькою необходимостью заниматься канцелярскимъ трудомъ.
Съ веселою улыбкою на хорошенькомъ лиц, еще не утратившимъ деревенской свжести, молодой человкъ обратился, иронически вздыхая, къ своему товарищу:
— Ахъ, Чинскій, деньги сыплются на васъ, какъ изъ рога изобилія. А мн вы не хотли дать и двадцати рублей, несмотря на мои просьбы!
Я стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отъ Чинскаго и, просматривая врученные мн только-что документы, слышалъ весь этотъ разговоръ. Невольно я взглянулъ нсколько разъ на новаго моего переписчика, желая убдиться, какое впечатлніе произведутъ на него ироническія замчанія его товарищей. Однако, на лиц его не было замтно ни малйшей перемны, никакого слда гнва или желанія отпарировать сыпавшіеся укоры. Очевидно, онъ усплъ привыкнуть къ обращенію съ нимъ товарищей и относился къ нему равнодушно. Когда молоденькій чиновникъ прямо обратился къ нему съ вопросомъ, онъ въ первый разъ поднялъ голову и, не отрывая пера отъ бумаги, произнесъ прежнимъ сдавленнымъ, несмлымъ голосомъ:
— Мн очень непріятно было отказать вамъ въ этой пустой услуг, но… но я въ самомъ дл, не знаю, хорошо-ли было бы давать вамъ деньги, на которыя вы купили бы себ перчатки и конфектъ для дамъ…
Слова эти могли показаться педантичными, невжливыми, еслибы не тонъ, которымъ они были произнесены. Въ немъ не было и слда насмшки, злобы или менторства, а, напротивъ, неувренность въ себ, доходившая до робости.
Молоденькій чиновникъ разразился принужденнымъ смхомъ.
— Неужели же, воскликнулъ онъ:— всмъ ходить безъ перчатокъ и избгать женщинъ!
— И пить ромашку вмсто чая! добавилъ кто-то.
— И спать четыре часа въ сутки, а работать двадцать, чтобы скопить денегъ!
— А разв хорошо. Чинскій, засмялся молчавшій до сихъ поръ столоначальникъ: — высказывать людямъ такія горькія истины, какую вы поднесли нашему молодому товарищу?
Чинскій, который, отвтивъ молоденькому чиновнику, принялся усердно за прерванный трудъ, опять поднялъ голову, но на этотъ разъ видимо сконфуженный.
— Разв я кого-нибудь обидлъ? спросилъ онъ испуганно.— Прошу извиненія, но я думалъ, что такъ естественно…
— Что, что такъ естественно? спросило нсколько голосовъ.
— Говорить правду, отвтилъ Чинскій,
Этотъ отвтъ былъ такъ наивенъ, что чиновники засмялись хоромъ, и я, съ своей стороны, тоже не могъ удержаться отъ улыбки.
Вдругъ этотъ общій смхъ былъ покрытъ рзкимъ голосомъ высокаго худого чиновника съ желтымъ лицомъ. Мигая маленькими, злобными глазами и стараясь улыбнуться добродушно, онъ язвительно проговорилъ:
— Я никогда не ношу перчатокъ и никогда не покупаю конфектъ барышнямъ, а между тмъ, вы и мн отказали въ ста рубляхъ, о которыхъ я просилъ васъ какъ-то осенью…
Чинскій хотлъ, очевидно, оправдаться предъ товарищами, онъ даже нсколько разъ открывалъ ротъ, но, обезкураженный прежнимъ своимъ неудачнымъ отвтомъ, долго не могъ ршиться высказать, что у него было на ум. Наконецъ, онъ собрался съ силами и произнесъ такимъ несмлымъ голосомъ, какъ будто умолялъ о прощеніи:
— Богъ мн свидтель, дорогой товарищъ, что я не пожаллъ бы… еслибъ… еслибъ я былъ увренъ, что вы употребите ихъ на экипировку и опредленіе въ гимназію вашего Стася…
Произнеся это уменшительное имя, Чинскій въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ я за нимъ наблюдалъ, улыбнулся.
— Знаете, продолжалъ онъ: — это мальчикъ способный… о, какой способный! Еслибы вы только хотли…
Ему не дали окончить. Чиновники опять засмялись хоромъ, но на этотъ разъ шутки были направлены противъ отца Стася, который, очевидно, не съ особенною заботливостью относился къ судьб своего семейства.
Произнесенныя Чинскимъ слова вызвали странную перемну въ его лиц. Глубокія поперечныя морщины на его лбу дрогнули, и искра, тлвшая въ глубин глазъ, освтила вдругъ все его лицо. Но это не были признаки гнва, нетерпнія или другого непріятнаго чувства. Напротивъ, казалось, что въ груди этого человка зазвучала струна дорогихъ надеждъ и мечтаній, потому что все безжизненное, мертвое лицо его ожило. Ничего не отвчая на злобныя замчанія и какъ будто забывъ обо всемъ, что происходило вокругъ, Чинскій взглянулъ вверхъ, какъ бы, отыскивая лазурь неба, которая одна соотвтствовала его мечт. Но, увидвъ срое чудовище на потолк, онъ опустилъ голову, и взоръ его опять погрузился въ срую бумагу, покрывавшую столъ.
Въ эту минуту меня вызвали въ засданіе суда, гд мн предстояло защищать сложное дло одного изъ моихъ кліентовъ.
Когда, по прошествіи двухъ часовъ, занятый уже совершенно другими мыслями и почти забывъ о существованіи Чинскаго, я снова проходилъ черезъ канцелярію, въ ней царствовало необыкновенное движеніе. Занятія кончились, и чиновники шумною толпою расходились по домамъ. Въ передней я засталъ Чинскаго, одвавшаго широкую потертую шинель съ пелериною. Подъ мышкою у него былъ старый, оборванный портфль, наполненный бумагами. Ни на кого не глядя, съ опущеннымъ взоромъ, онъ направлялся къ выходной двери, гд, весело болтая съ товарищами, въ щегольскомъ пальто, стоялъ молоденькій и хорошенькій помщичій сынокъ. Увидвъ шедшаго къ дверямъ Чинскаго, онъ улыбнулся, подмигнулъ товарищамъ и ловкимъ движеніемъ подставилъ маленькую скамейку, стоявшую около стны, такъ, что Чинскій задлъ ее широкою своею шинелью, споткнулся и непремнно упалъ бы, еслибъ во-время не схватился за ручку открытой двери.
Я думалъ, что на этотъ разъ Чинскій выйдетъ изъ себя и словомъ или, по крайней мр, взглядомъ проявитъ свой гнвъ. Но онъ даже не обернулся. Не догадываясь, что непріятный случай вызванъ глупою шуткою товарища или относясь къ ней съ полнымъ равнодушіемъ, онъ переступилъ порогъ прихожей и сошелъ съ лстницы, молча, съ наклоненною головою и съ прежнимъ безжизненнымъ выраженіемъ лица. Стоялъ зимній солнечный день, который дйствовалъ отрезвляющимъ образомъ посл душной канцелярской атмосферы. Чиновники, высыпавшіе на улицу, съ наслажденіемъ выпрямлялись посл долгаго неподвижнаго сиднія и полною грудью вдыхали воздухъ, освжая легкія, переполненныя пылью и чернильными испареніями. Шли они быстро, попарно или группами и разговаривали о томъ, какъ проведутъ вечеръ посл дневныхъ трудовъ, молодежь украдкою поглядывала на проходившихъ женщинъ, а старички сообщали другъ другу о финансовыхъ своихъ затрудненіяхъ или о своихъ надеждахъ. Чинскій шелъ одинъ. Онъ, очевидно, не имлъ ни одного пріятеля или даже близкаго знакомаго между товарищами. Какой-то остракизмъ тяготлъ надъ этою фигурою въ неуклюжей шинели, шедшей по тротуару одиноко, съ опущеннымъ взоромъ подъ козырькомъ старой поношенной фуражки.
— Повидимому, Чинскій не пользуется симпатіей своихъ товарищей? обратился я къ столоначальнику, который, догнавъ меня, старался вступить со мною въ бесду.
— Чудакъ и, къ тому же, человкъ въ высшей степени необщительный и неуслужливый, отвтилъ мн краснощекій и веселый столоначальникъ.— Онъ ни съ кмъ не знается, по цлымъ часамъ сидитъ, зарывшись въ своихъ бумагахъ, чтобы заработать какъ можно больше денегъ, которыя прячетъ въ сундукъ, отказывая товарищамъ въ самомъ ничтожномъ одолженіи. Говорю вамъ, настоящій Гарпагонъ!
— Сколько же этотъ Гарпагонъ, примрно, накопилъ денегъ?
— Кто же это знаетъ! Онъ нмъ, какъ рыба, у него ничего не вывдаете. Но судя по словамъ мнялъ, у которыхъ онъ покупаетъ банковые билеты, пожалуй, будетъ шесть или даже восемь тысячъ.
Для мелкаго чиновника, получавшаго 30 р. въ мсяцъ жалованья, это было, дйствительно, сбереженіе значительное.
— У него, быть можетъ, большая семья, которую онъ хочетъ обезпечить? спросилъ я.
— Какая семья! Онъ холостъ. Съ нимъ живетъ только сестра… и какая сестра! Прости, Господи!
Упомянувъ о сестр Чинскаго, краснощекій столоночальникъ стыдливо потупился.
— Какая же она?
— Да стыдно говорить о такихъ особахъ — вотъ что я вамъ скажу! А онъ держитъ ее у себя, точно сокровище какое! Говоря по правд, эта сестра Чинскаго — настоящій позоръ для насъ, его товарищей!
— Разв она — такая испорченная женщина?
— Стара она теперь и уродъ, какихъ мало. Но въ молодости что только съ ней было — стыдно и говорить. Никто изъ насъ, врьте, не подастъ ей руки и ни одна изъ женъ или сестеръ нашихъ ни за что въ мір не поклонится ей на улиц. Вы, конечно, уже поняли, что это за женщина и какъ мало у брата чувства собственнаго достоинства, если онъ могъ простить ей и даже живетъ съ нею подъ одною крышею!
Сношенія мои съ Чинскимъ продолжались около года, но я все еще былъ мало съ нимъ знакомъ. Нсколько разъ въ недлю, а иногда и чаще, онъ заходилъ ко мн, чтобы доставить или взять дла, которыя онъ переписывалъ. Съ точностью часового механизма онъ входилъ рано утромъ въ мой кабинетъ, неловко кланялся, садился на стулъ около самой двери и молча ожидалъ моихъ приказаній. Затмъ онъ вторично кланялся и уходилъ. Лицо его оживлялось тогда только, когда я ему вручалъ заработанныя деньги. Тутъ искра, тлвшая въ его глазахъ, слегка освщала лицо, губы его складывались въ подобіе улыбки и вся фигура выражала какъ бы бодрость и силу. Въ тоже время онъ становился нсколько смле и разговорчиве. Однажды, когда, вручивъ ему причитавшіяся деньги, я его задержалъ еще на минуту, чтобы вынуть изъ ящика приготовленныя бумаги, онъ услся на обычномъ своемъ мст у двери и сталъ внимательно присматриваться къ двумъ мраморнымъ вазамъ, стоявшимъ у меня на конторк.
— Позвольте спросить васъ, сказалъ онъ своимъ беззвучнымъ голосомъ:— къ чему он?
— Лтомъ я держу въ нихъ цвты.
— Цвты? произнесъ онъ шепотомъ и, продолжая смотрть на вазы, сталъ покачивать головою.
— Извините меня… Сколько, примрно, стоютъ эти… эти вазы?
Я сказалъ ему, сколько я за нихъ заплатилъ. Онъ удивился.
— А! произнесъ онъ громче обыкновеннаго.
— Вы находите, что я заплатилъ слишкомъ дорого?
— Не знаю… Меня только удивляетъ, какъ можно тратить такія деньги на… вазы.
Я невольно вспомнилъ нотацію, которую Чинскій прочелъ помщичьему сыну за перчатки и конфекты, и внутренно улыбнулся.
— Существуютъ люди, сказалъ я:— которые ощущаютъ потребность имть передъ глазами изящные предметы…
— Изящные! но разв он изящны?
Я не хотлъ и не могъ пускаться въ разсужденіе объ эстетик и поэтому просто отвтилъ:
— Разв вы не чувствуете, что эти вазы своею близною и формою пріятны для глазъ?
Онъ взглянулъ на меня и въ его взор на этотъ разъ я прочелъ не одно только наивное удивленіе. Мн показалось, что онъ разсердился или опечалился.
— Я не знаю, сказалъ онъ, опуская голову и слегка пожавъ плечами:— я не знаю, зачмъ нужно доставлять удовольствіе глазамъ?
Затмъ, онъ продолжалъ въ ворчливомъ тон и какъ бы нехотя:
— Многіе рты хотятъ сть, многимъ головамъ надо учиться — это я понимаю, но глаза… право, не знаю, нужно ли имъ удовольствіе?
Сказавъ это, онъ всталъ и, поклонившись неловко, тихо вышелъ изъ комнаты.
Въ другой разъ, я замтилъ, что онъ съ большимъ вниманіемъ и удивленіемъ прислушивается къ разговору, который я велъ съ нкоторыми изъ моихъ кліентовъ-аристократовъ. Когда я произносилъ слово: графъ или князь, зрачки его расширялись, онъ поперемнно смотрлъ на меня и на моего гостя, наклоняя голову то въ одну, то въ другую сторону. Мн казалось, что еслибы у него хватило смлости, онъ наврное бы спросилъ: а зачмъ людямъ титулы? Но самою характеристическою его чертою была какая-то особая робость или даже тревога, которую онъ испытывалъ въ присутствіи женщинъ. Всякій разъ, когда онъ, входя въ мой кабинетъ, заставалъ у меня женщину, онъ не ршался войти, а вошедши, наконецъ, по настойчивому моему приглашенію, очевидно, не зналъ куда дваться и на что смотрть. Однажды, когда, стоя у конторки, онъ бралъ изъ моихъ рукъ бумаги, въ кабинетъ вбжала моя младшая сестра, шурша складками платья и напвая звонкимъ голосомъ какую-то модную арію. Чинскій отошелъ на нсколько шаговъ и прислонился къ стн, какъ будто хотлъ продавить ее и скрыться по другую ея сторону. При вид этой высокой, тощей фигуры, съ траурными волосами, ниспадавшими на воротникъ сраго, потертаго сюртука, восемнадцатилтняя двушка съ трудомъ удержалась отъ смха. Я взглянулъ на нее и, желая загладить непріятное впечатлніе, которое эта сцена могла произвести на моего переписчика, обратился къ нему со словами:
— Моя сестра давно желала познакомиться съ вами…
— Познакомиться… со мною! прошепталъ онъ съ такимъ удивленіемъ, какъ будто никто въ жизни не выражалъ ему подобнаго желанія.
Однако, онъ продолжалъ смотрть на молодую двушку, которая въ свтломъ плать, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, какъ бы олицетворяла собою весну. Обращенные на нее глаза переписчика жмурились, вки дрожали. Молодость, здоровье и веселіе, въ связи съ изящнымъ костюмомъ, производили, очевидно, на него такое впечатлніе, какое испытываютъ люди, работающіе въ подземномъ мрак, когда ихъ вдругъ обдастъ потокъ ослпительныхъ солнечныхъ лучей.
— Извините меня, и у меня есть сестра, произнесъ онъ, наконецъ, опуская глаза.— Но это совсмъ другое… моя сестра уже не молода… она всего на три года моложе меня… Когда-то… когда-то и она была… но теперь… это совсмъ другое… совсмъ другое!
Сказавъ это, онъ взялъ бумаги, отвсилъ неловкій поклонъ и вышелъ изъ комнаты.
Впечатлніе, которое произвелъ на Чинскаго видъ моей молоденькой, веселой сестры, было ничмъ въ сравненіи съ тмъ впечатлніемъ, которое онъ испыталъ, заставъ однажды въ моемъ кабинет Розалію Тройскую. Почтенная эта дама, владлица довольно большой усадьбы и мать четырехъ подростковъ, была мн давно знакома. Она съ большимъ жаромъ разсказывала о страшныхъ, неслыханныхъ, вопіющихъ къ небу злоупотребленіяхъ, которыя совершали относительно ея луговъ и лсовъ безбожные сосди, и, широко разсвшись на диван и оживленно жестикулируя своими маленькими пухлыми ручками въ узкихъ перчаткахъ, убждала меня пустить въ ходъ все мое искуство, чтобы доставить ей удовлетвореніе, какъ вдругъ на порог показалась фигура оахима Чинскаго съ неизбжнымъ портфелемъ подъ мышкою. Съ пухлыхъ и красныхъ губъ ея сорвался при вид Чинскаго такой крикъ удивленія, какъ будто передъ ней предсталъ призракъ давно уже лежащаго въ гробу знакомаго. А на длинномъ, блдномъ и худомъ лиц моего переписчика, какъ молнія, блеснулъ яркій румянецъ. Когда румянецъ этотъ исчезъ, лицо его сдлалось еще блдне обыкновеннаго. Вки и губы дрожали, морщины на лбу пришли въ движеніе, какъ будто въ голов его разыгралась буря мыслей или воспоминаній. Онъ остановился въ дверяхъ, какъ вкопанный, и взоръ его неувренно блуждалъ по лицу Тройской.
— Боже мой! широко раздвинувъ руки кричала почтенная дама, живость темперамента которой мн была хорошо извстна.— Боже мой! На свт только гора съ горой не сходятся, а люди встрчаются, даже если ихъ раздляютъ горы и моря! Думала ли я когда-нибудь, что мы опять съ вами встртимся! Но, какъ я вижу, вы меня не узнаете!
Чинскій поднялъ голову и приблизился на одинъ шагъ.
— Я васъ не узнаю? прошепталъ онъ съ свойственнымъ ему тономъ удивленія.— Какъ же мн васъ не узнать?
Тройская засмялась. Но смхъ ея, очевидно, былъ не искрененъ, а на голубыхъ ея глазахъ, которые нкогда были очень красивы, навернулись слезы.
— Кто же я? спросила она, попрежнему, громко, но съ легкою дрожью въ голос.— Назовите меня по имени, тогда я уврюсь, что вы меня, дйствительно, узнали.
— Розалія… шепнулъ Чинскій, сжимая дрожащею рукою свой портфель.
— Узналъ! Онъ меня узналъ! прервала его Транская и, сложивъ руки, продолжала, обращаясь уже ко мн.— Вы вдь не знаете, что мы съ нимъ старые знакомые, и еслибы не извстныя обстоятельства… Но что объ этомъ говорить! Что могло быть, то не случилось, и стало быть, не заносится въ реэстръ. Только ужь у меня такое сердце, что, разъ я полюбила кого-нибудь, то навсегда остаюсь расположенной. Вотъ и теперь, когда я увидла Чинскаго, мн показалось, что я опять 18-тилтняя двушка, что я въ розовомъ платьиц (я какъ теперь помню, что на мн было тогда розовое платьице) и я сижу рядомъ съ моей покойной матушкой въ гостинной у моей покойной ттушки, а Чинскій приглашаетъ меня на кадриль…
Мысль о томъ, что неловкій и робкій мой переписчикъ могъ когда-нибудь приглашать на кадриль молоденькихъ барышенъ въ розовыхъ платьицахъ, показалась мн столь комичною, что я съ невольною улыбкою повернулся къ Чинскому.
Но его уже не было въ комнат. Вдали я видлъ, какъ онъ въ прихожей поспшно надвалъ свою большую шинель съ пелериною. На конторк у меня лежали переписанныя бумаги, которыя онъ мн принесъ въ этотъ день. Несмотря на волненіе, которое вызвала въ немъ встрча съ Тройскою, онъ не забылъ положить ихъ на обычномъ мст, но самъ тихо вышелъ изъ комнаты, ни съ кмъ не простившись. Еще мигъ и за сгорбленною его спиною, покрытою широкою пелериною, затворилась дверь.
— Убжалъ! произнесла Тройская, и въ голос ея слышалось какъ бы сожалніе.— Онъ всегда былъ робокъ, но какъ онъ измнился! Я его съ трудомъ узнала! Знаете ли, что двадцать лтъ тому назадъ, т. е. когда мы были знакомы, у него была очень презентабельная наружность. Правда, лицо у него и тогда было желтоватое и движенія неловкія, но глаза были выразительные, волосы густые, и голосъ, хотя всегда тихій, такъ и проникалъ въ душу. Словомъ, когда онъ просилъ моей руки у покойной матушки…
Тутъ Тройская прервала потокъ своей рчи и усмхнулась, стыдливо опуская глаза.
— Вотъ я и проболталась! вскричала она.— Впрочемъ, это было такъ давно, что уже не гршно, а иногда и пріятно объ этомъ поболтать. Видите ли, Чинскій, какъ увидлъ меня тогда у покойной тетушки, тотчасъ же по уши влюбился въ меня. Танцовалъ онъ, правда, не въ тактъ, да и разговорчивъ не былъ, но видъ у него былъ такой почтенный, и голосъ такъ проникалъ въ душу, что онъ мн тоже сразу понравился. А батюшка мой былъ тогда столоначальникомъ въ этой же канцеляріи, въ которой служилъ и Чинскій, и былъ о немъ очень хорошаго мннія. Впрочемъ, у меня были еще четыре сестры, такъ что намъ нечего было и думать о томъ, чтобы всмъ сдлать блестящія партіи. Вотъ когда Чинскій попросилъ моей руки, то покойный батюшка согласился, да и покойная матушка тоже согласилась, что же касается до меня, то, поплакавъ немного, не съ горя, конечно, а такъ отъ полноты чувствъ, и я согласилась.
Мы обручились, покойная матушка стала подумывать о приданомъ, и все шло какъ по маслу, когда вдругъ Чинскій ухалъ куда-то на нсколько дней и вернулся съ сестрою…
Тутъ Тройская въ смущеніи посмотрла на широкія складки своего шелковаго платья и продолжала, покашливая:
— Вы ничего не слыхали объ этой сестр Чинскаго? Люди говорили о ней тогда очень худо, и никто на улиц не удостаивалъ ея даже кивка. Я не стану вамъ говорить, что это за женщина. Я мать семейства и мн неприлично упоминать о такихъ женщинахъ… Словомъ, когда покойная матушка узнала объ этой сестр, то сказала, что ни за что въ свт не допуститъ, чтобы я жила съ подобною личностью подъ одной крышей. Она просила покойнаго батюшку, чтобы онъ серьзно поговорилъ съ Чинскимъ. ‘Ну, сказалъ ему покойный отецъ:— выбирайте: жена или сестра? Обихъ вмст въ дом вы держать не можете. Удалите сестру — будете имть жену, въ противномъ случа, снимите обручальное кольцо съ пальца!’ Когда они разговаривали, я смотрла изъ другой комнаты въ замочную скважину, и думала, что Чинскій на мст умретъ, такъ онъ, бдняжка, поблднлъ и весь затрясся. ‘Ну, повторилъ покойный отецъ: — выбирайте: жена или сестра?’ Чинскій долго не произносилъ ни слова, губы у него дрожали, наконецъ, тихо произнесъ: ‘Сестра!’ Покойный батюшка ужасно разсердился. ‘Снимите тотчасъ же кольцо!’ крикнулъ онъ. Но Чинскій стоялъ, какъ вкопанный. ‘Я отдамъ его Розаліи, если она этого потребуетъ!’ Ну, ужь какой это былъ денекъ!.. Я плакала, покойная матушка то плакала, то сердилась, покойный батюшка также сердился и кричалъ на Чинскаго за то, что онъ скомпрометировалъ меня передъ людьми… Но Чинскій уперся, какъ волъ, и все повторялъ свое: ‘Позвольте мн поговорить съ Розаліей!’ Видя, что нельзя было отдлаться отъ него, покойная матушка втолкнула меня въ гостинную, покойный батюшка ушелъ изъ дому, и мы съ Чинскимъ остались вдвоемъ. Тогда онъ взялъ меня за руку, посмотрлъ на меня такъ странно, что у меня дрожь пробжала по тлу, и спросилъ: ‘Разв вы тоже требуете, чтобы я выгналъ сестру изъ дома?’ Въ первую минуту, я такъ и бросилась бы къ нему на шею, но мною овладлъ страхъ и я прошептала: ‘Папаша и мамаша находятъ…’ Чинскій сжалъ мн руку такъ, что стало больно: ‘Сестра моя, сказалъ онъ: — погибнетъ безъ меня, а я безъ васъ буду очень несчастливъ!’ Сердце мое обливалось кровью, но что же было длать? Противиться вол родительской было трудно, да, къ тому же, и гордость во мн заговорила. Если, подумала я:— онъ предпочитаетъ мн какую-то тамъ… то пусть возится съ нею! Поэтому, хотя меня душили слезы, я отвтила: ‘Я такъ же думаю, какъ папаша и мамаша… если вы разстанетесь съ сестрою, то хорошо, если же нтъ, то нтъ!’ Онъ выпустилъ мою руку, отвсилъ поклонъ и ушелъ. Впрочемъ, помню я еще, что онъ остановился въ дверяхъ, повернулся и, глядя на меня, чуть слышно проговорилъ: ‘Розалія!’ Еслибы я послушалась внутренняго голоса, я подбжала бы къ нему и крикнула бы: ‘Останься!’ но я боялась родителей и была очень обижена. Такъ мы и разстались…
Оказывалось, что въ этой ввалившейся груди, покрытой рубашкою сомнительной чистоты и уродливой клтчатой жилеткою, жило когда-то горячее, молодое чувство. Въ этой голов, ежедневно наклонявшейся надъ грудою пыльныхъ бумагъ, нкогда зародилась мысль о самоотверженіи, долг и вступила въ борьбу съ порывами сильной любви и стремленіемъ къ счастію. Въ этой жизни, которая текла во мрак и тишин, была нкогда буря, сердечная боль и торжество совсти.
Разсказъ Тройской и, въ особенности, волненіе, которое овладло Чинскимъ при встрч съ нею, представили мн нравственное его существо въ новомъ свт. Заброшенное и, какъ бы, покрытое внесенью существованіе его внезапно озарилось свтомъ принесенной нкогда тяжкой жертвы. Что жертва эта была тяжела, сомнваться было трудно. Изъ многочисленныхъ моихъ наблюденій я убдился, какъ сильно труженики подобнаго рода, лишенные высшей умственной жизни и честолюбія, нуждаются въ тепл, весельи и поэзіи домашняго очага…
Бдный Чинскій! какъ мрачны должны быть его однообразные, одинокіе дни! какъ безконечно длинны ночи, проводимыя въ тяжеломъ труд, плоды котораго никто не длитъ съ нимъ, за исключеніемъ разв сундука, предмета шутокъ и зависти его товарищей! При мысли о сундук и наполняющихъ его сокровищахъ я невольно улыбнулся. Странные пути избираетъ себ человческое чувство! Потерпвъ крушеніе въ законныхъ стремленіяхъ сердца, подавленный бременемъ принятой обязанности, испортившей его жизнь, человкъ этотъ влюбился въ деньги! Какую радость он ему доставляютъ? Встрчаютъ ли он его улыбкою и ласкою, когда онъ, обремененный портфелемъ и сгорбленный отъ продолжительнаго труда, возвращается домой? ухаживаютъ ли он за нимъ, когда онъ боленъ? бесдуютъ ли он съ нимъ во время длинныхъ ночей, проводимыхъ безъ сна? нашептываютъ ли он ему слова утшенія и надежды?
Однажды, во время послобденной прогулки, я направился въ самую убогую и грязную часть города и набрелъ на домъ моего переписчика. Меня привело туда частію любопытство, частію состраданіе, частію дло. Поспшно уходя отъ меня, Чинскій не взялъ съ собою бумаги, которыя надо было переписать немедленно. Я ршилъ снести ихъ къ нему и, въ тоже время, взглянуть на его жизнь.
Оказалось, что онъ живетъ въ маленькомъ деревянномъ домик, тусклыя окна котораго выходили съ одной стороны на грязный дворикъ, а съ другой, въ узкій, вонючій переулокъ. Лтомъ, вокругъ дома, нигд не было ни травки, ни кустика, а зимою снгъ превращался въ грязь.
Двери, которыя вели въ маленькія, темныя сни, были открыты. Въ квартир направо раздавался шумъ женскихъ и дтскихъ голосовъ, а въ квартир налво было совершенно тихо. Тутъ и жилъ Чинскій, я постучался.
— Кто тамъ? спросилъ грубый женскій голосъ.
Я назвалъ себя и тотчасъ же услышалъ шумъ отодвигаемыхъ тяжелыхъ запоровъ. Вслдъ затмъ я очутился лицомъ къ лицу съ высокой, широкоплечей женщиной.
Я догадался, что это пользующаяся такою дурною славою сестра Чинскаго, но я не усплъ внимательно взглянуть на нее, такъ какъ въ углу комнаты быстро всталъ хозяинъ дома, сидвшій за столомъ, заваленнымъ бумагами, и приблизился ко мн обычною своею неровною походкою. Одтъ онъ былъ, какъ обыкновенно, въ срый, потертый сюртукъ и срую грубую жилетку съ малиновыми клтками.
— Не переписалъ ли я дурно прошенія, которое доставилъ вамъ сегодня утромъ? спросилъ онъ, видимо сконфуженный.
Я объяснилъ ему что, какъ всегда, доволенъ его перепискою и пришелъ навстить его и вручить новую работу.
Онъ какъ-то неувренно пододвинулъ мн стулъ.
— Садитесь, пожалуйста… сказалъ онъ.
Мой визитъ смутилъ его. Онъ не привыкъ принимать гостей, но чувствовалъ инстинктивно, что гостя слдуетъ занять разговоромъ.
— Вы гуляете въ такую отвратительную погоду? началъ онъ.
Желая избавить его отъ труда поддерживать разговоръ, я сталъ говорить о канцелярскихъ его занятіяхъ, о знакомыхъ чиновникахъ и т. п. Какъ бы стараясь показать, что онъ меня внимательно слушаетъ и что разговоръ его интересуетъ, онъ по временамъ утвердительно кивалъ головой, произносилъ слова: да, да, или: знаю, знаю, или же удивленно спрашивалъ: въ самомъ дл?
Я не могъ не замтить, что наружность его значительно измнилась, на худыхъ, желтыхъ его щекахъ выступали красныя пятна, глаза его впали глубже и казались печальне, чмъ обыкновенно, углы губъ опустились еще ниже. Мертвое спокойствіе, составлявшее характеристическую черту его лица, замнилось другимъ выраженіемъ, и я въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ съ нимъ познакомился, замтилъ въ его взгляд и въ очертаніяхъ морщинъ, покрывавшихъ его лобъ, выраженія острой боли и глубоко скрытой, но мучительной тоски. Входя, я уже замтилъ,бумагами что онъ сидлъ за столомъ, покрытымъ бумагами, въ бездйствіи, подпирая голову руками, на которыя падали его длинные траурные волосы. Трудно было сомнваться, что эти признаки печальныхъ мыслей и чувствъ были послдствіями встрчи, происшедшей въ этотъ день у меня.
Квартира Чинскаго оказалась далеко не столь бдною и неопрятною, какъ можно было думать, судя по безпорядочному его костюму и приписываемому ему общимъ голосомъ скряжничеству. Состояла она изъ одной большой комнаты и очень приличной кухни. Въ комнат, кром дивана и ясеневыхъ стульевъ, находились два или три сундука, покрытые дешевыми ковриками, большой столъ, заваленный бумагами, и кровать съ тоненькимъ матрацомъ, но съ чистымъ и приличнымъ бльемъ. Ни на полу, сколоченномъ изъ грубыхъ досокъ, ни на стнахъ, окрашенныхъ въ орховый цвтъ, ни на мебели, обитой дешевымъ ситцемъ, нельзя было найти пятнышка или пылинки. Зеленые изразцы огромной печи блестли, какъ стекло. Въ кухн, которую я хорошо могъ разглядть въ широко открытую дверь, стны почернли отъ дыма, но полъ былъ безупречно чистъ, табуретки и столъ тщательно вымыты, а немногочисленная кухонная посуда блестла и была разставлена на полкахъ въ полномъ порядк.
Въ примрной чистот и педантическомъ порядк, украшавшихъ этотъ скромный уголокъ и придававшихъ ему видъ уютности, замчалась дятельная рука женщины, заботившейся о благополучіи семьи.
Женщина эта, открывъ мн двери, тотчасъ же ушла въ кухню, гд она сла у окна и занялась шитьемъ. Я сидлъ какъ разъ противъ нея и могъ ее хорошо разсмотрть. Она была большого роста и антично сложена. На ней были ситцевая чистая юбка и кофта изъ темнаго, простого сукна. Изъ-подъ краснаго ситцеваго платка, завязаннаго на подобіе чепца, выбивались черные волосы съ просдью, какъ и у брата, и покрывали высокій лобъ, прекрасныхъ очертаній, но почти весь покрытый мелкими и глубокими морщинами. Цвтъ лица у нея былъ смуглый, она ни разу не подняла головы, относясь, повидимому, совершенно равнодушно къ бесд, которую я велъ съ братомъ.
Я ужь хотлъ кончить разговоръ и уйти, когда Чинскій вдругъ съ свойственнымъ ему смущеніемъ засуетился.
— Можетъ быть, вы оказали бы намъ честь выпить съ нами кофе…
Онъ, очевидно, вспомнилъ, что любезный хозяинъ нетолько занимаетъ гостя разговоромъ, но и угощаетъ его.
Я хотлъ поблагодарить и уклониться отъ предложенія, но женщина, сидвшая въ кухн у окна, встала и, сложивъ работу, сказала грубымъ, сердитымъ голосомъ:
— Кофе сейчасъ будетъ готовъ.
— Сдлай милость, Марыся! г. адвокатъ такъ любезенъ и угощаетъ меня всегда чаемъ, когда я прихожу къ нему утромъ…
— Ну, ну! проворчала женщина.— Я уже давно поджидала, чтобы ты пригласилъ г. адвоката на чашку кофе. Да вдь ты — настоящій медвдь…
— Сестра моя! еле слышно шепнулъ Чинскій:— она нсколько вспыльчива, но это понятно… Еслибы вы все знали, вы сами согласились бы, что въ этомъ нтъ ничего удивительнаго… Прежде она была очень добра, но люди сдлали ей много зла, и теперь…
Не прошло и десяти минутъ, какъ сестра Чинскаго вышла изъ кухни, держа въ грубыхъ, темныхъ рукахъ потертый подносъ съ двумя стаканами кофе съ молокомъ и ломтями благо хлба. Когда она ставила подносъ на столъ, она взглянула на меня. У нея были большіе, черные глаза. Она, очевидно, когда-то была очень хороша собою. Теперь, въ безчисленныхъ морщинахъ, покрывавшихъ ея лобъ, въ лихорадочномъ блеск ея глубоко ввалившихся глазъ, въ горечи, виднвшейся на ея губахъ, въ выраженіи постоянной раздражительности, отражавшейся въ ея движеніяхъ и звук ея голоса, можно было прочесть длинную повсть страданій, паденія, безпрерывныхъ униженій и тоски.
— Марыся! шепнулъ Чинскій робко.— Можетъ быть, ты принесешь пирожковъ… знаешь? изъ той булочной?
Женщина взглянула на него съ живымъ упрекомъ.
— Пирожковъ? переспросила она сердито:— надо за ними сходить, а ты вдь знаешь, какъ мн пріятно проходить черезъ нашъ проклятый дворъ, когда вс эти вдьмы дома.
— Сестра моя говоритъ о нашихъ сосдкахъ, пояснилъ Чинскій:— странныя это, дйствительно, женщины… очень странныя! он никому не даютъ спокойно пройти.
Онъ еще не кончилъ своего поясненія, какъ Маріанна, накинувъ большой платокъ на голову, направилась къ двери.
— Марыся! обратился къ ней братъ.— Останься лучше.
— Пожалуйста, не ходите! замтилъ я поспшно.
— Ну, ну! отвтила она, не поворачивая къ намъ головы:— я ужь справлюсь. Вы, г. адвокатъ, очень добры къ моему брату и я не хочу, чтобы вы подумали, что мы не цнимъ… Пусть эти проклятыя вдьмы кричатъ!
Съ этими словами она вышла изъ квартиры, Чинскій потупилъ глаза и молчалъ.
— А! сказалъ онъ вдругъ, разставивъ слегка дрожавшія руки.— Что длать? Таковы ужь люди! ничего не забываютъ, не могутъ простить… Не знаю, въ самомъ дл, отчего не простить человка, который разъ въ жизни согршилъ… И вотъ, не могутъ… Это, впрочемъ — не ихъ вина…
Онъ снова замолчалъ, но было видно, что онъ хотлъ еще что-то сказать, но не ршался или не умлъ выразить свою мысль. Наконецъ, онъ съ безпокойствомъ взглянулъ на меня и началъ, видимо колеблясь:
— Очень хотлось бы мн знать, какъ вы объ этомъ думаете, потому что мн кажется, что если… еслибы люди больше знали, больше понимали… то они были бы гораздо лучше…
— Вы вполн правы, отвтилъ я.— Лучшее и, можетъ быть, единственное средство смягчить человческія сердца и искоренить въ нихъ чувство ненависти — это знаніе.
Когда я произнесъ эти слова, Чинскій, глядя на меня, быстро замигалъ глазами.
— Очень вамъ благодаренъ, сказалъ онъ громче и смле обыкновеннаго:— очень вамъ благодаренъ, что вы это сказали… Но мн кажется, что… что, много зная и понимая, люди становятся нетолько лучше, но и счастливе…
— Совершенно врно: знаніе открываетъ людямъ такіе источники утшенія и счастія, которые неизвстны тмъ, кто имъ не располагаетъ.
— Да, да, да! произнесъ Чинскій, утвердительно кивая головой. Лицо его выражало глубокую внутреннюю радость.
Я смотрлъ на него съ любопытствомъ и улыбаясь въ душ. Этотъ живой интересъ къ отвлеченнымъ мыслямъ объ источникахъ людской злобы и доброты показался мн въ этомъ человк, помятомъ судьбою и находившемъ высшее наслажденіе въ собираніи денегъ, однимъ чудачествомъ больше. Я, однако, не могъ не замтить, что онъ выпрямился и точно возмужалъ и что лицо его приняло выраженіе благородства, когда онъ, съ прежнею таинственною улыбкою прибавилъ:
— Очень вамъ благодаренъ, что вы мн это сказали. Бдному, необразованному человку становится легче на душ, когда кто-либо боле просвщенный скажетъ ему, что онъ не ошибается въ томъ, о чемъ думаетъ постоянно… постоянно…
Въ эту минуту въ сняхъ послышались голоса ссорившихся женщинъ. Выраженіе лица Чинскаго внезапно измнилось. Съ безпокойствомъ и видимо опечаленный, онъ взглянулъ на дверь, за которою слышалась площадная брань трехъ женщинъ, старавшихся перекричать другъ друга.
— Вотъ такъ бываетъ всегда, шепнулъ Чинскій, опуская голову:— он не могутъ дать ей спокойно пройти. То она слишкомъ часто отворяетъ дверь, то опрокинетъ ведро, которое он же нарочно ставятъ ей подъ ноги, чтобы потомъ ее выругать. Врите ли, что прежде я ежегодно перемнялъ квартиру, думая, что найду лучшихъ сосдей! Вдь по всему городу раструбили, вс знаютъ и помнятъ… Помнятъ! прибавилъ онъ, печально покачивая головою:— а вдь прошло уже двадцать слишкомъ лтъ… Уже двадцать слишкомъ лтъ, какъ эта женщина несетъ свой крестъ!
Дверь отворилась съ шумомъ, и въ комнату вбжала Маріанна съ раскраснвшимся лицомъ и сверкающимъ взглядомъ. Изъ-подъ платка, накинутаго на ея голову, выбивались пряди черныхъ волосъ. Въ рук она держала тарелку съ пирожками.
— Что случилось, Марыся? тихо и печально спросилъ Чинскій, взглянувъ на сестру.
— Что случилось? крикнула она, съ шумомъ ставя принесенную тарелку на столъ.— То, что всегда случается. Поставили кувшинъ съ водою у самаго порога, и я его опрокинула!
— Еслибъ ты имъ не отвчала, Марыся, не обращала вниманія на ихъ брань…
— Какъ бы не такъ, дождутся он, чтобы я имъ уступила! огрызнулась женщина и ушла въ кухню. Тамъ она съ шумомъ пододвинула стулъ къ окну и принялась за прерванную работу.
— Нтъ въ ней кротости, шепнулъ мн Чинскій.— Еслибъ она была мене вспыльчива, можетъ быть, люди скоре забыли бы и оставили ее въ поко, но это не такъ легко… Замтили ли вы, спросилъ онъ меня вдругъ, поднимая голову:— замтили ли вы, что если человкъ очень несчастливъ, то ему и добрымъ быть очень трудно?
Нсколько минутъ спустя, я простился съ Чинскимъ. Онъ проводилъ меня до самаго порога, но тутъ, вдругъ остановившись, спросилъ меня посл минутнаго колебанія, неувреннымъ голосомъ:
— Извините меня за нескромный вопросъ: часто ли у васъ бываетъ г-жа… Тройская? Дло въ томъ, продолжалъ онъ, не дождавшись отвта:— что эта дама меня немного интересуетъ. Когда-то, очень ужь давно! я былъ съ нею близко знакомъ…
— Я все знаю, прервалъ я его: — г-жа Тройская разсказала мн, что вы были съ нею обручены…
— Разсказала? вскричалъ Чинскій: — разсказала!.. удивился онъ еще разъ и чуть слышно прибавилъ: — такъ она не забыла?
Губы его дрожали, на желтыхъ и ввалившихся щекахъ его опять появились багровыя пятна.
— Извините меня, началъ онъ снова:— меня это очень интересуетъ… Я хотлъ бы знать, счастлива ли она?
Я ему сказалъ, что, насколько мн извстно, семейныя и имущественныя дла г-жи Тройской не оставляютъ желать ничего лучшаго.
— Слава Богу! шепнулъ Чинскій съ такимъ жаромъ и съ выраженіемъ такой искренной радости на лиц, что я невольно съ чувствомъ пожалъ его худую, костлявую руку, горвшую, какъ въ огн.
Я прошелъ уже маленькій грязный дворикъ, на которомъ играло нсколько дтей, и былъ у самыхъ воротъ, когда услыхалъ за собою тяжелые шаги и грубый женскій голосъ:
— Извините меня, сударь, будьте такъ добры, остановитесь на минуту.
Я обернулся и увидлъ Маріанну, которая стояла предо мною въ своемъ большомъ платк, накинутомъ на голову.
— Я имю къ вамъ просьбу, произнесла она сердито.
— Что прикажете?
— Мой братъ, продолжала она нсколько мягче:— очень любитъ васъ. Онъ мн говорилъ не разъ, что не знаетъ человка, который былъ бы къ нему такъ добръ, какъ вы.
— Очень радъ, что заслужилъ расположеніе вашего брата.
— Не въ этомъ дло, прервала она меня нетерпливо: — я очень хорошо знаю, что вамъ ни тепло, ни холодно отъ расположенія моего брата. Но хотя я рдко разговариваю съ людьми, мн, однако, пришлось слышать, что у васъ очень доброе сердце. Правда, не очень я врю въ доброту людскую, но, можетъ быть, вы съ оакимомъ составляете исключеніе. Если вы, въ самомъ дл, добры, то вы, можетъ быть, сжалитесь надо мною, такъ какъ я ршительно не знаю, какъ съ нимъ быть.
— Съ кмъ это?
— Да съ братомъ! проворчала она полусердито, полужалобно.— Онъ убиваетъ себя, положительно убиваетъ себя работою, безсоницею и голодомъ. Врите ли, что онъ спитъ не боле четырехъ-пяти часовъ въ сутки, а остальное время все пишетъ. Цлыя недли не стъ мяса и говоритъ, что ему не хочется, и пьетъ, вмсто чаю, ромашку, говоря, что это ему здорово. Но я знаю хорошо, онъ это длаетъ, чтобы сберечь деньги. Еслибы онъ въ самомъ дл былъ скрягою, то нечему было бы удивляться, но для меня онъ готовъ отдать послдній рубль. Для меня ежедневно должна быть говядина и чай, и булки, а самъ онъ готовъ сть круглый годъ пустые щи и сухой хлбъ! И еслибъ еще не было денегъ! Но ихъ больше, чмъ нужно, а кому он останутся? Дтей у него нтъ, а мн он разв нужны? Если онъ умретъ, то вдь и мн незачмъ дольше жить…
Все это она произносила скороговоркою, сердито, но при послднихъ словахъ ея грубый голосъ задрожалъ, а на черныхъ глазахъ показались слезы.
— Такъ будьте такъ добры, скажите ему, чтобы онъ себя немного берегъ, чтобы онъ хоть изрдка отдыхалъ и позволилъ мн давать ему ежедневно питательную пищу. Прежде это ему не такъ вредило… онъ былъ моложе… по теперь, онъ и не замтитъ, какъ очутится въ гробу.
Рчь ея становилась безсвязною. Она поминутно оглядывалась на группу дтей, которыя шумли на двор, и постепенно приближались къ ней съ вызывающими взглядами. Она, должно быть, предвидла одно изъ тхъ нападеній, которымъ подвергалась постоянно. Глаза ея начали злобно сверкать.
— Не обращайте вниманія на этихъ болвановъ, говорила она быстро, указывая головою на дтей: — матери пріучили ихъ надодать мн. Я стараюсь днемъ какъ можно рже выходить изъ дому, а на рынокъ хожу чуть свтъ, когда эти вдьмы и ихъ балбесы еще спятъ, или вечеромъ, когда ужь темно… Теперь я должна была выйдти изъ дому, потому что давно собиралась обратиться къ вамъ съ просьбою…
Два мальчика съ блдными и антипатичными лицами, корча гримасы и подавая другъ другу знаки, приближались на цыпочкахъ, чтобы стать за спиною Маріанны. Она видла этотъ манвръ и говорила все быстре. Въ то же время лицо ея принимало выраженіе горечи.
— Будьте такъ добры и сдлайте то, о чемъ я васъ прошу! продолжала она.— По правд сказать, еслибы не моя тяжкая доля, его жизнь была бы другая. Мое несчастіе перешло на него. Я жалю, что не утопилась, вмсто того, чтобы поселиться у него и закрыть ему міръ. Но что длать? Я была тогда молода, потомъ я не разъ хотла уйти отъ него куда глаза глядятъ, но мною овладвалъ страхъ… Ахъ, страшно идти къ чужихъ людямъ, когда они сдлали человку столько зла!
Она совершенно забыла о приближавшемся нападеніи, крупныя слезы выступили на ея глазахъ, и взглядъ ея тонулъ въ пространств, какъ бы съ тревогою и отвращеніемъ присматриваясь къ призраку тхъ чужихъ людей, о которыхъ она говорила.
— Я постараюсь сдлать все, чтобы побудить вашего брата…
Не усплъ я окончить, какъ двое мальчишекъ, давно уже поджидавшихъ за спиною Маріанны удобной минуты, изо всей силы схватили платокъ, бывшій у нея на голов, и, сорвавъ его, убжали по направленію къ дому. Платокъ волочился по грязи, а бжавшая за нимъ босая и растрепанная двочка поминутно наступала на него. Я сдлалъ нсколько шаговъ до направленію къ дтямъ, чтобы отнять платокъ, но Маріанна предупредила меня. Съ сверкавшими глазами, тяжело дыша, точно раненная львица, она кинулась вслдъ за дтьми, въ одинъ мигъ догнала ихъ и схватила своими большими, сильными руками одного мальчика за волосы, а другого за воротникъ лифчика.
— Ахъ, негодные балбесы! кричала она на весь дворъ: — оставите ли вы меня въ поко! Мошенники, разбойники!
При каждомъ изъ этихъ словъ она дергала одного мальчика за волосы, а другого за воротникъ. Мальчики неистово кричали отъ боли и злости. На этотъ крикъ изъ дому выбжали дв женщины въ передникахъ, съ засучеными руками. Началась настоящая свалка. Женскіе и дтскіе крики, ругань и проклятія наполняли дворъ, когда въ дверяхъ показался Чинскій.
— Маріанна! позвалъ онъ ее своимъ сдавленнымъ голосомъ.
Разбшенная женщина взглянула на него мелькомъ, не переставая кричать и грозить сосдкамъ кулакомъ.
— Маріанна! повторилъ Чинскій.— Ступай домой!
На лиц его выражалась грусть, но въ голос слышалось скоре приказаніе, чмъ просьба.
Маріанна опять взглянула на брата, она притихла, гнвнымъ движеніемъ вырвала изъ рукъ сосдки платокъ, и вся красная, но молча и съ опущеннымъ взоромъ, быстро направлялась къ брату и вошла вмст съ нимъ въ домъ. Сцена эта произвела на меня тягостное впечатлніе. Каковы бы ни были характеръ Чинскаго и прошлое его сестры, жизнь этихъ двухъ людей, какъ бы отрзанныхъ отъ остального міра и подвергаемыхъ вчнымъ насмшкамъ и даже презрнію, была слишкомъ тяжела, чтобы не вызвать глубокаго состраданія.
Поэтому, я не замедлилъ, при первомъ представившемся случа исполнить просьбу Маріанны. Я старался самымъ задушевнымъ и убдительнымъ образомъ уговорить Чинскаго, чтобы онъ обращалъ боле вниманія на свое здоровье, меньше работалъ, не проводилъ цлыхъ ночей надъ перепискою и не отказывалъ себ въ томъ, что необходимо для поддержанія силъ и здоровья. Онъ сперва какъ будто удивился, но потомъ улыбнулся и, пожимая плечами, какъ бы нехотя, произнесъ:
— Ахъ, это Маріанна насплетничала! Я видлъ, какъ она вышла вслдъ за вами, и напередъ зналъ, о чемъ она поведетъ рчь. Но вы ей не врьте… мн это не вредитъ… вовсе не вредитъ! Сестра безпокоится, какъ обыкновенно сестры. Я вамъ откровенно скажу, что она мн часто надодаетъ. Впрочемъ, все это понятно. Иначе быть не можетъ: вдь насъ только двое на свт!
Я ясно видлъ, что мои слова не произвели никакого впечатлнія на Чинскаго и что онъ будетъ продолжать вести тотъ-же образъ жизни, какъ и прежде, т. е. убивать себя чрезмрнымъ трудомъ и всякими лишеніями.
Поэтому, я очень встревожился, когда, вопреки обычной своей аккуратности, онъ однажды не пришелъ ко мн въ назначенный часъ.
Я опасался, что онъ захворалъ, и, дйствительно, зашедши по дламъ въ присутствіе, я нашелъ мсто, на которомъ онъ обыкновенно сидлъ, пустымъ.
— Не знаете ли, господа, что случилось съ Чинскимъ? спросилъ я двухъ-трехъ чиновниковъ, съ которыми былъ ближе знакомъ.— Онъ сегодня не былъ у меня, да и здсь его нтъ. Не захворалъ ли онъ?
Къ величайшему моему удивленію и, вмст съ тмъ, досад, вмсто всякаго отвта, я услыхалъ за двумя или тремя столами сдержанный смхъ и шопотъ.
— Это — очень забавная исторія, смясь, отозвался, наконецъ, чиновникъ съ жолтымъ лицомъ и злыми глазами, который, казалось, боле всхъ другихъ не любилъ Чинскаго и завидовалъ его сокровищамъ.
— Тсъ! Не говорите! хихикая, шепнулъ широкоплечій чиновникъ съ безсмысленнымъ лицомъ, сидвшій около помщичьяго сынка.
— Онъ готовъ сейчасъ все разболтать! проворчалъ тотъ, но, по выраженію его лица, было видно, что онъ чувствовалъ себя сегодня въ роли вождя и побдителя.
— Ну, разскажите господину Ролицкому все, какъ было, а то онъ еще подумаетъ, что Богъ всть что случилось! поднимая румяное свое лицо и поощрительно улыбаясь, произнесъ веселый столоначальникъ.
Чиновникъ съ желтымъ лицомъ не заставилъ себя просить два раза. Онъ вытеръ старательно перо, сдунулъ съ бумагъ песокъ и, прерывая разсказъ взрывами желчнаго смха, передалъ мн, что Прожмовскій (помщичій сынокъ) — настоящій чертенокъ. Никто ни уметъ выдумать такихъ штучекъ, какъ онъ. Вздумалъ онъ напугать Чинскаго, выбралъ двухъ товарищей и въ полночь забрался во дворъ дома, гд тотъ живетъ. Въ город было уже совсмъ тихо, а въ дом вс спали. Прожмовскій тихохонько открылъ ставни одного окна и какъ будто сталъ выламывать стекло. Чинскій сидлъ еще за столомъ и писалъ, но, услыхавъ шумъ, вскочилъ (потшный у него былъ видъ!) и вмигъ оказался у своего сундука, на который и слъ. Тогда Прожмовскій (чтобъ его собаки съли!), измнивъ голосъ, сказалъ за окномъ: Деньги или жизнь! Чинскій вытаращилъ глаза и обхватилъ сундукъ руками. Наши молодцы (ей Богу, вотъ такъ молодцы!) стали опять стучаться въ окно, какъ вдругъ изъ кухни выбгаетъ гренадеръ этотъ, Марыся…
Тутъ разсказъ былъ прерванъ общимъ громкимъ хохотомъ. Самъ столоначальникъ помиралъ отъ смха.
— Теперь только начинается настоящая трагедія! закричалъ чиновникъ съ апатичнымъ лицомъ и лнивыми движеніями.
— Тсъ! Не мшайте разсказывать. Ну, продолжай же!
— Конецъ — длу внецъ! произнесъ чиновникъ съ желтымъ лицомъ, хлопнувъ рукою по колну.— Марыся, какъ фурія, кинулась къ окну, отворила его и, какъ говорятъ, погладила кого-то изъ шутниковъ своею прекрасною ручкою по головк…
— Неправда! неправда! возразилъ широкоплечій товарищъ помщичьяго сынка.— Она никого изъ насъ не поймала. Мы вовремя отретировались!
— Но какъ этотъ скряга испугался! Ручаюсь, что еще до сихъ поръ у него волосы стоятъ дыбомъ!
— Да, должно быть, вы его сильно напугали, если онъ сегодня не пришелъ въ присутствіе!
— Сколько помню, Чинскій только одинъ разъ не былъ въ присутствіи… лтъ десять тому назадъ, именно когда Лискій — помните?— отрзалъ ему фалду отъ сюртука. Чинскій не сказалъ ни слова, а черезъ день пришелъ въ новомъ сюртук, въ томъ самомъ, который онъ носитъ до сихъ поръ!
Разсказъ о шутк Прожмовскаго, однакожъ, возмутилъ меня.
— Меня удивляетъ, сказалъ я вполголоса столоначальнику:— какъ вы можете одобрять подобныя выходки вашихъ подчиненныхъ противъ человка пожилого, трудящагося и никому не длающаго зла?
— Ахъ, отвтилъ, также вполголоса нисколько не сконфуженный столоначальникъ: — вдь молодежь! къ тому же, скажу вамъ откровенно, еслибъ это былъ кто-нибудь другой… но этотъ скряга и чудакъ! Надъ нимъ не гршно и подшутить!
Я подошелъ къ столу, за которымъ сидлъ помщичій сынокъ съ товарищами, и сказалъ голосомъ, довольно громкимъ, чтобы меня могли разслышать чиновникъ съ желтымъ лицомъ и его апатичный товарищъ:
— Мн непріятно, что я вынужденъ это сказать вамъ, господа, но я ни въ какомъ случа не могу одобрить вашего поступка съ Чинскимъ. Я его люблю и нахожусь съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ. Поэтому всякій, кто его обидитъ, будетъ имть впредь дло со мною.
Въ тотъ же день, посл обда, я собирался какъ разъ выйти изъ дому, чтобы навстить Чинскаго, когда онъ, съ своимъ портфелемъ подъ мышкою, тихо вошелъ въ мой кабинетъ.
— Вы, можетъ быть, сердитесь на меня, что я сегодня утромъ не принесъ вамъ бумагъ… но… но… я провелъ тревожную ночь и мн что-то нездоровилось…
Я думалъ, что онъ не зналъ о томъ, что ночное нападеніе совершили его товарищи, и, желая скрыть обидную для него истину, сказалъ, что до меня дошли слухи, будто бы его ночью хотли обокрасть. Онъ печально улыбнулся, но отвтилъ безъ всякаго наружнаго признака гнва или негодованія:
— Ахъ, нтъ! Это были не воры, а Прожмовскій съ товарищами… знаете т, которые сидятъ за столомъ налво… Сестра ихъ тотчасъ же узнала, какъ только подошла къ окну…
Онъ помолчалъ немного и затмъ прибавилъ:
— Разбили два стекла, пришлось вставить новыя и заплатить.
Я взглянулъ на него съ удивленіемъ. Во всемъ этомъ унизительномъ для него происшествіи его опечалило только то, что ему пришлось заплатить около полтинника за разбитыя стекла!
— Товарищи ваши поступили очень дурно, началъ я, но онъ прервалъ меня жестомъ, означавшимъ полнйшее равнодушіе.
— Нечего удивляться, что они меня не любятъ. Я живу совсмъ иначе, чмъ они. Они завидуютъ моимъ деньгамъ… Еслибъ они знали, на что я собираю, можетъ быть, они взглянули бы на дло иначе, но такъ… нечего длать!
Слова эти возбудили мое любопытство.
— Такъ скажите вашимъ товарищамъ, на что вы собираете деньги, и они перемнятъ свои чувства къ вамъ.
— Сказать! повторилъ онъ удивленно.— Мн имъ сказать!
Онъ, молча, стоялъ нкоторое время съ опущеннымъ взоромъ.
— Нтъ, сказалъ онъ вдругъ, взглянувъ на меня:— я не могу сказать имъ это… я самъ не знаю почему, но не могу. Современемъ… скоро, вроятно, настанетъ день, когда я вамъ все скажу… И знаете…
Тутъ онъ прервалъ себя, поднялъ голову и, боле ршительнымъ движеніемъ, чмъ обыкновенно, положивъ руку на столъ, произнесъ:
— И знаете? это будетъ самый счастливый день въ моей жизни.
Слова эти онъ произнесъ почти шопотомъ, но глаза его горли, на губахъ играла восторженная улыбка, и все лицо выражало внутренній экстазъ.
На этотъ разъ я уже не назвалъ его чудакомъ, а, напротивъ, испыталъ чувство какого-то инстинктивнаго уваженія къ этой невдомой мн мысли, которая тихо освщала исхудалое его лицо лучами внутренняго восторга. Я давно уже смутно сознавалъ, что онъ любитъ деньги не для нихъ самихъ. Теперь его слова подтвердили мою догадку, но я не разспрашивалъ о его тайн, хорошо зная, что есть люди, которымъ трудне высказать благородныя и возвышенныя чувства, чмъ другимъ сознаться въ позорныхъ и тяжкихъ грхахъ.
Прошло еще нсколько мсяцевъ. Я вернулся изъ далекой и продолжительной поздки, и мн сказали, что Чинскій уже съ недлю не былъ ни въ присутствіи, ни у меня.
— Знаете, сказалъ мн столоначальникъ, когда я зашелъ въ присутствіе:— сестра Чинскаго серьзно захворала. Онъ просилъ меня уволить его отъ занятій на нкоторое время. Съ нимъ въ первый разъ случается, что онъ цлую недлю не приходитъ въ канцелярію. Говоритъ, что вчера у него собралось нсколько врачей на консиліумъ.
Я воспользовался первою свободною минутою, чтобы навстить Чинскаго. Войдя въ его квартиру, я дйствительно увидалъ Маріанну, лежавшую на кровати, какъ разъ противъ двери, завшенной полинялымъ коврикомъ. Она была въ полусознательномъ состояніи, голова ея была повязана тмъ же краснымъ платкомъ, который она носила обыкновенно. Когда я входилъ, Чинскій стоялъ около кровати и вливалъ больной ложку лекарства въ ротъ. Услышавъ мои шаги, онъ обернулся, кивнулъ мн головою и указалъ на стулъ.
— Потрудитесь ссть, шепнулъ онъ. Маріанна, встревоженная непривычнымъ шумомъ, старалась повернуть голову въ мою сторону.
— Марыся! просилъ братъ:— прими лекарство!
— Что ты мн надодаешь съ своими лекарствами! пробормотала женщина.— Оставь меня въ поко!
Она оттолкнула ложку, которую братъ держалъ у ея рта, и съ усиліемъ приподнялась на постели.
— Кто это? спросила она, пристально вглядываясь въ меня.— Ага! кажется, это г. адвокатъ… вотъ хорошо! вотъ хорошо!
Она, очевидно, съ трудомъ могла собраться съ мыслями. Потомъ начала говорить грубымъ и сердитымъ голосомъ, поспшно и прерывисто, съ трудомъ переводя дыханіе:
— Это хорошо, что вы пришли… Я все лежу и думаю, какъ бы васъ попросить… Что, бишь, я хотла сказать? Да, да! Если я умру, то сжальтесь надъ нимъ и приходите иногда, чтобы съ нимъ поболтать! Къ нему ни одна душа не заглядываетъ, и будьте такъ добры… заставьте его състь иногда кусокъ говядины или выпить стаканъ кофе, потому что, когда меня не будетъ, онъ уморитъ себя… голодомъ!
— Марыся! прервалъ ее Чинскій, лицо котораго, пока сестра говорила, приняло странное выраженіе.— Зачмъ ты говоришь это? Ты выздоровешь… будешь жить!
Въ голос его слышался испугъ, съ которымъ онъ не могъ справиться.