Чистые сердца, Гальт Мари-Робер, Год: 1884

Детская
Время на прочтение: 105 минут(ы)
Скачать в PDF

ЧИСТЫЯ СЕРДЦА1.

Изъ жизни французской деревни. Роберта Гальтъ.

1) La petite Lazare. Pobert-Halt.

I.

Выцвтшій ситцевый лоскутъ, прикрывавшій окно, длалъ каморку еще боле темной. Лунъ дневнаго свта врывался лишь въ пріотворенную дверь. Въ комнат не было иной мебели, кром жалкой постели, поломаннаго стола и двухъ обтрепанныхъ стульевъ.
Подл стола, въ самомъ темномъ углу, стояла двочка лтъ пяти въ коротенькомъ платьиц. Растрепанные волосы окружали ея лицо, съ большими черными, мягкими глазами. Она плакала и поглядывая время отъ времени на кровать вздыхала:
— Мама! мама!
Но это былъ безнадежный призывъ, двочка знала, что мама ее не услышитъ. Ее только-что унесли, она лежитъ теперь въ земл рядомъ съ папой и не слышитъ, какъ сиротка шепчетъ:
— Мама! мама!
— Она не страдаетъ больше, она успокоилась, все кончено, пойдемъ, Лазара, съ папа Динэ.
Двочка подняла глаза на сдую голову, съ крупными чертами лица. Папа Динэ взялъ ея дрожащую маленькую ручку и проговорилъ:
— Бдная маленькая птичка!
— Она не страдаетъ больше?— рыдая повторила она.
— Совсмъ не страдаетъ, пойдемъ, Марсьяль ждетъ насъ.
Отецъ Кардинэ заперъ дверь на ключъ и положилъ его въ карманъ. Они пошли вдоль заборовъ, задами деревни. Скоро показался домикъ, въ который они направлялись. Прислоненный стною къ скату горы, онъ утопалъ въ зелени маленькаго садика. Его остроконечная крыша, покрытая мохомъ, оканчивалась навсомъ, къ которому тянулся дикій чеснокъ и красивая богородская трава. Дверь находилась такъ низко, что домикъ этотъ напоминалъ собою землянку.
На двор солнце свтило такъ ярко, что двочка, войдя въ комнату, въ первую минуту не сразу увидала Марсьяля, стоявшаго въ углу и съ любопытствомъ смотрвшаго на нее. Его подруга Лазара очевидно мало измнилась за это время, такъ какъ онъ подошелъ къ ней.
Марсьяль, сынъ Вероники, племянницы папа Динэ, не былъ хорошъ собою. Его широкое лицо, съ маленькими утопавшими въ пухлыхъ щекахъ глазами, съ приплюснутымъ носомъ и большимъ ртомъ, напоминало собой картофель, но картофель этотъ былъ очень здоровый и хорошій.
Онъ ласково улыбался. Когда Лазара увидала его, она снова заплакала. Ему очень хотлось ее утшить, и онъ сказалъ ей шопотомъ:
— Послушай, мы будемъ сажать капусту посл завтрака!.. Завтракай.
И его толстый палецъ указалъ на столъ, гд лежали три куска хлба, одинъ изъ этихъ кусковъ былъ большой, другой маленькій, третій средній, намазанный такимъ густымъ слоемъ свжаго масла, что Марсьяль не могъ безъ смха смотрть на него. Улыбка стала еще шире, когда ддушка спросилъ:
— Для кого масло?
Мальчикъ указалъ на Лазару.
— Ты взялъ его у твоей матери?
На лиц Марсьяля появилось выраженіе испуга, но оно скоро исчезло, потому что ддушка сказалъ, не дожидаясь отвта:
— Ну, такъ дай его маленькой Лазар.
Марсьяль подалъ: двочка взяла и откусила кусочекъ этого вкуснаго хлба, съ тяжелымъ вздохомъ, какъ бы говорившимъ, что ей гораздо пріятне рыдать, чмъ сть. Но Марсьяль, съ аппетитомъ уписывая свою порцію, опять повторилъ Лазар свое утшеніе:
— А мы будемъ капусту сажать посл завтрака!
Старикъ своими добрыми глазами слдилъ за этой сценой. Вскор вс трое, раздвигая живую изгородъ вьющихся растеній, вышли въ садъ. Это былъ небольшой клочекъ земли, засянный капустой, морковью, рпой, лукомъ, четыре дерева: дв сливы, груша и вишня бросали пріятную тнь, узкія тропинки едва позволяли ступить ног, но все здсь было такъ артистически обработано, что сразу виднлась дятельная хозяйская рука.
Цлыхъ пять поколній Кардина огородничали здсь съ большимъ успхомъ, и отецъ Марсьяля, Жанъ, умершій въ молодыхъ годахъ, при жизни былъ первымъ огородникомъ въ деревн Гравуа, снабжавшимъ салатомъ, рпой, морковью и земляникой ближайшія окрестности. Его наслдникъ Марсьяль вышелъ въ него и находилъ величайшимъ наслажденіемъ быть въ обществ такихъ же хорошихъ овощей, какъ онъ самъ. Въ семь лтъ онъ копалъ, пололъ, сажалъ, какъ взрослый мущина. Другихъ талантовъ у него не имлось, его познанія въ грамот, которыя старался вложить въ его голову ддушка, такъ и остановились на азбук. Что касается до его матери, то она, какъ истая торговка въ душ, была противъ азбуки, школы и ддушки, желавшаго отвратить его отъ коммерческой дороги.
Въ это утро, Марсьяль превосходно вскопалъ грядку, куда папа Динэ бросилъ затмъ какія-то смена, похожія на соль.
— Черезъ нсколько недль, — сказалъ онъ, говоря съ самимъ собою, — здсь будетъ роскошная капуста. На хорошей земл взойдетъ доброе смя на счастье людей.
По данному ему знаку, Марсьяль взялъ разсаду, его веселый взглядъ сказалъ Лазар, что великая минута наступала, онъ съ любовью принялся сажать.
Но, вдругъ, на четвертой ямк онъ съ испугомъ вскочилъ. Рзкій голосъ звалъ его издали. Онъ бросилъ вокругъ растерянный взглядъ, посмотрлъ на овощи, на папа Динэ, на Лазару и пустился бжать со всхъ ногъ, столкнувшись у калитки съ высокой, бдно одтой старухой съ засученными рукавами на блестящихъ отъ мыла, жилистыхъ рукахъ.
— Онъ бжитъ, бдняжка, чтобы получить нсколько шлепковъ,— смясь сказала она.— И гд это видано, чтобы мать била своего ребенка за то, что онъ ходитъ къ своему ддушк!
Она вошла въ садъ. Увидавъ ее, Лазара бросилась ей навстрчу съ распростертыми объятіями.
— Фортюнэ!— крикнула она тмъ же тономъ какимъ, раньше звала маму.
Старая Фортюнэ утерла на своихъ лоснящихся щекахъ дв крупныя слезы. Это она, добрая душа, ходила за ея матерью и схоронила ее. Съ минуту она ласковыми словами успокоила двочку, потомъ подошла къ отцу Кардинэ, слдившему взглядомъ за внукомъ, бгущимъ вдоль деревни.
— Я нашла тамъ запертую дверь и подумала, что двочка скоре здсь, чмъ у вашей племянницы Вероники.
— Да, дти знаютъ своихъ друзей.
— Представьте себ, что Кудерэ не желаютъ принять Лазару, несмотря на то, что она имъ кузина. Бдный покинутый цыпленочекъ! Это срамъ, у меня душа надрывается… Она мн чужая, эта крошка, но я…
Она потерла свои блестящія, полныя руки.
— Я ее беру, мн придется постирать нсколько лишнихъ дней, но по крайней мр у нея будетъ уголъ, а относительно хлба всякій сдлаетъ, что можетъ, пока… Я ее беру, потому что знаю, что у этого ребенка не осталось никого на свт!.. Вы, отецъ Кардинэ, вы не можете ее оставить у себя, воспитывать двочку не мужское дло, и потомъ сколько шуму надлала бы Вероника!
— Вы очень достойная женщина, Фортюнэ.
Она приложила свою широкую ладонь съ мозолистыми пальцами ко рту и, понизивъ голосъ, тономъ величайшаго секрета сказала:
— Да, и къ тому же подкинутый ребенокъ! Подумайте объ этомъ, отецъ Кардинэ!
Ея маленькіе срые глазки засвтились гордостью и надеждой, она зашептала:
— Если когда-нибудь я найду ту, которую вы знаете, то… я буду тмъ, что вы знаете!
— Да, да, вы будете герцогиней…
— И тогда прощай, стирка! Я оставлю милліоны этому маленькому воробышку.
— Прекрасно, а пока я напишу письмо, о которомъ я вамъ говорилъ.
Фортюнэ подняла руку.
— Хорошо. Я надюсь, что правительство отнесется къ этому длу по-человчески.
Она взяла за ручку Лазару, занимавшуюся работой, отъ которой только-что былъ оторванъ Марсьяль.
— Мы уходимъ. Ведастина сказала мн, чтобъ я привела ее къ ней обдать.
— Вотъ ключъ отъ дома.
Папа Динэ поцловалъ двочку, повиснувшую на его ше, затмъ она ушла съ прачкой Фортюнэ.

II.

— Вставай скорй, мой зайчикъ! По солнышку видно, что скоро пять часовъ,— сказала Фортюнэ.
Яркій солнечный лучъ сквозь ситцевую клтчатую занавску окна освтилъ бдную кровать, на которой спала двочка, и всю нищету каморки веселымъ розовымъ свтомъ.
— Вставай, вставай!— повторила Фортюнэ.
Маленькая Лазара открыла разомъ свои большіе черные глаза и пунцовыя губки, на которыхъ заиграла улыбка, какъ всегда при пробужденіи. Уже прошелъ мсяцъ съ тхъ поръ, какъ она жила здсь. Въ Гравуа каждый кусокъ хлба зарабатывался трудомъ, и Фортюнэ, взявшей къ себ двочку, не приходилось сидть сложа руки. Пока Лазара одвалась, она привела все въ порядокъ.
Столъ былъ заставленъ всевозможной утварью, горшками, треснувшими тарелками, рядомъ стояли два хромыхъ стула, развалившаяся печка была подперта большимъ камнемъ, но все поддерживалось въ величайшей чистот, а въ кофейник каждое утро весело киплъ кофе. Въ этой сверной сторон поселяне отказываютъ себ въ хлб, но въ кофе никогда.
— Торопись же, двочка, онъ остынетъ.
Лазара спрыгнула съ кровати, надла свое рубище, откинула назадъ космы волосъ, и туалетъ былъ оконченъ. Потомъ она подбжала къ столу, гд на чисто вытертомъ углу стояли дв кружки, одна большая желтая, другая маленькая блая съ красными цвточками. Фортюнэ дала Лазар маленькую кружку, сама взяла большую, и пиръ начался. Это былъ прошлогодній выдохшійся кофе, подправленный цикоріемъ, но напитокъ былъ горячъ, и за неимніемъ лучшаго его находили превосходнымъ. Старушка и двочка пили его съ наслажденіемъ, громко дули въ свои кружки, откусывая по-фламандски маленькіе кусочки сахару.
— Только это и держитъ меня на ногахъ,— сказала Фортюнэ, энергично вставая съ мста.
Она торопливо пошла къ двери, Лазаря побжала за ней, и дверь была заперта на ключъ снаружи. Фортюнэ отправилась на весь день на обычную стирку, а двочка осталась до вечера на улиц, свободная, какъ жаворонокъ.
Она подняла головку: небо было нжно-голубое съ золотистой полосой на восток. На фруктовыхъ деревьяхъ сосдняго сада еще держался запоздалый цвтъ, а вдоль забора отъ цвтущихъ кустовъ пахло какимъ-то модовымъ ароматомъ, направо и налво, вся деревня казалась сплошнымъ букетомъ.
Лазара открыла ротъ, вдыхая ароматъ ранняго утра, и обвела вокругъ глазами. Вдалек, сквозь легкій туманъ виднлась крыша домика отца Кардинэ. Тогда она легко запрыгала въ ту сторону и, сдлавъ шаговъ пятьдесятъ, она вдругъ остановилась передъ маленькимъ покосившимся домикомъ. Здсь все было заколочено, никто еще не жилъ въ этомъ домик, и трава уже начинала пробиваться сквозь щели порога. Двочка медленно подошла къ окну и взглянула внутрь. Комната опустла, четыре стула, столъ и старый сундукъ были вынесены. Ничего не оставалось больше, ни мамы, ни маленькой Лазары, безшумно игравшей на полу, люди, какъ и мебель, исчезли отсюда.
Хотя она и прекрасно видла, что въ комнат никого нтъ, но все-таки постучала въ стекло своимъ маленькимъ кулачкомъ, какъ будто, несмотря на все, кто-нибудь могъ появиться на этотъ сигналъ изъ темнаго угла и прійти къ ней, какъ прежде. Но никто не появился, и двочка со вздохомъ отошла. Скоро цвтущіе кусты, бабочки, жуки, птички помогли ей забыть ея горе. Она побродила нкоторое время, слдя за порханьемъ птицъ. Цлыя группы бабочекъ, весело перелетая съ цвтка на цвтокъ, принимались завтракать сочными лепестками.
Ахъ, какъ он счастливы, что могутъ такъ завтракать по своему желанію. И почему это маленькія двочки, которыя утромъ выпили только немножко кофейку, не могутъ такъ же питаться цвтами, какъ пчелы и бабочки?
Лазара уже чувствовала голодъ. Тамъ, направо находилась ферма доброй Ведастины, гд ей давали хлба, а иногда и молока, но она была тамъ третьяго дня и не смла идти сегодня, хотя Ведастина всегда ее охотно кормила, она сказала ей только, что бдные должны просить у богачей околодка, у Рафаровъ.
Эти Рафары не привлекали ее, равно какъ и ихъ огромныя собаки, съ страшнымъ лаемъ. Изъ боязни этихъ людей и собакъ она ходила туда всего одинъ разъ. Глаза ея остановились на землянк ея друга, отца Кардинэ. Но другъ этотъ былъ очень бденъ, и самъ въ свои годы трудами зарабатывалъ себ пропитаніе. Она уже сознавала, что совстно просить половину и безъ того маленькаго кусочка.
Но куда идти? Она еще долго шла у заборовъ, слдя за птицами и бабочками. Въ ея воображеніи рисовались кринки молока и ломти вкуснаго чернаго хлба. Наконецъ, сама того не сознавая, она очутилась около знакомой землянки.
Сквозь отворенную дверь она увидала папа Динэ, сидвшаго съ книгой въ рукахъ. Онъ поднялъ глаза поверхъ очковъ.
— А, это ты, маленькій воробышекъ?
— Да, папа Динэ.
Она медленно вошла.
— Хотите, я вамъ буду прясть нитки?
— Хорошо, пряди.
Она сла на скамеечку подл большаго стараго колеса и съ самой серьезной миной стала его вертть правой рукой, лвую же держала въ воздух, скручивая воображаемую нитку. Такъ длилось добрыхъ четверть часа, въ теченіе которыхъ старикъ посматривалъ на двочку, потомъ всталъ, взялъ со стола хлбъ и отрзалъ отъ него ломоть.
Затмъ онъ вернулся на прежнее мсто и принялся сть. Но время отъ времени онъ протягивалъ кусочки Лазар, которая брала ихъ, видимо стсняясь.
— Что Фортюнэ еще не получила письма?
— Я не знаю.
— Гд ты сегодня обдаешь?
Она отвернула отъ него свой чёрные глаза и ничего не отвтила.
— А завтра?— прошепталъ онъ.
Тутъ закуска была окончена, папа Динэ принялся за свою книгу, а Лазара за свою игру. Когда они такъ сидли, Фортюнэ, съ блестящими глазами, ворвалась какъ ураганъ, съ большимъ письмомъ въ рук.
— Вотъ оно! Вотъ оно!
Почтальонъ только-что подалъ ей его, въ разгаръ стирки у Клефы.
Отецъ Кардинэ старательно поправилъ свои очки, распечаталъ конвертъ и быстро прочелъ содержаніе письма. Благотворительное правительственное общество извщало Фортюнэ, что оно за воспитаніе круглой сироты Лазары будетъ выдавать ей ежемсячно семь франковъ до двнадцатилтняго возраста двочки.
— Семь франковъ! Семь франковъ! Сколько это будетъ въ годъ, папа Динэ?
— Въ годъ… восемьдесятъ четыре.
— Восемьдесятъ четыре!
— И вотъ она теперь казенное дитя, — съ улыбкой сказалъ старикъ.
— Именно казенное дитя, слышишь? У тебя собственная рента… Восемьдесятъ четыре франка ренты! А если мн только удастся разыскать герцогиню, то сколько еще у насъ будетъ!
И какъ будто эта герцогиня уже появилась въ дверяхъ, прачка подправила мыльными руками свои выбившіеся изъ-подъ наколки волосы и стала въ торжествующей поз. Затмъ, какъ бы осненная неожиданной мыслью, она предложила впередъ называть Лазару ея настоящимъ именемъ: Клара Кудерэ.
Но старикъ отвтилъ:
— Оставьте ей это прозвище бдности, васъ зовутъ Фортюнэ, а вы вдь еще не милліонерша. Ея отецъ, бдный больной труженикъ, пожелалъ дать ей прозвище Лазары, такъ мы и будемъ ее звать.
И, перемнивъ тему разговора, онъ прибавилъ:
— А все-таки письмо очень хорошее, я доволенъ.
— Поцлуй же скоре папа Динэ, онъ доволенъ, — сказала Фортюнэ двочк,— и подыми головку, теперь ты можешь это сдлать.
Взволнованная какой-то очевидной радостью, Лазара поцловала папа Динэ, подняла головку, и он ушли. У первыхъ же домовъ деревни Фортюнэ, держа письмо въ рукахъ, объявила новость:
— Казенное дитя! Она казенное дитя!
Кумушки выходили изъ своихъ дверей, и дти, окруживъ Лазару, смотрли на нее во вс глаза. Марсьяль, проходя мимо съ кочномъ латукъ-салата, только-что вырваннымъ имъ въ огород матери, увидавъ свою подругу, взглядомъ спросилъ ее о случившемся. Съ улыбкой и стараясь быть скромной, она отвтила:
— Я казенное дитя.
Такъ какъ она казалась такой счастливой, то Марсьяль весело расхохотался отъ удовольствія и съ широкой улыбкой подалъ ей салатъ. Но она не успла взять его, потому что подарокъ былъ перехваченъ большой рукой, которая затмъ заходила по щекамъ мальчугана и затолкала его въ спину. Онъ принялся громко ревть, какъ длалъ это всегда, когда его мать Вероника нарушала его спокойныя радости.
— Я вдь запретила теб разговаривать съ этой двченкой!— сказала она, взявъ его за шиворотъ, чтобы врне направить на истинный путь.
Пока Лазара слдила грустнымъ взглядомъ за бжавшимъ въ припрыжку Марсьялемъ и ужасной Вероникой, Фортюнэ съ гордостью крикнула.
— А у двченки-то теперь есть рента! Семь франковъ въ мсяцъ, восемьдесятъ четыре франка въ годъ! Слышишь, Вероника?
Но эта сумма не тронула лавочницу, которая ненавидла маленькую Лазару безъ всякой причины.
Тутъ случилась новая остановка. Кузены Кудеры, признавшіе наконецъ родственныя связи, бжали объявить двочку своей кузиной. Ихъ было шестеро: отецъ, мать, три взрослыхъ дочери и мальчикъ, и вс они ршили прибрать къ рукамъ ренту Лазары. Одно слово рента сразу размягчило ихъ родственныя чувства.
Вмсто привтствія, Фортюнэ, подперевъ бока руками, встртила ихъ упрекомъ:
— Ступайте, ступайте, прячьтесь!
Объясненія окончились тмъ, что сама Кудерэ вцпилась ей въ волосы, и завязалась потасовка.
— Это она, это Фортюнэ была моей кузиной!— въ слезахъ кричала Лазара, указывая на прачку.— Я хочу съ ней идти!
Дв молодыя Кудерэ схватили двочку за плечи, какъ свою собственность, въ то время какъ остальная семья слдила за дракой, готовясь вступиться, если понадобится. Но нсколько крестьянокъ розняли женщинъ, а со стороны поля показался мэръ Моргатель, завдывавшій длами деревни.
Онъ приближался въ огромныхъ башмакахъ и блыхъ панталонахъ съ заплатами на колняхъ, его голубая полотняная блуза и красное лицо вмст съ панталонами напоминали трехцвтное знамя. Сдлавъ серьезное лицо, онъ со вниманіемъ слушалъ фермершу Ведастину, старавшуюся втолковать ему какія-то деревенскія дла.
Когда они были на разстояніи пятидесятъ шаговъ, толпа закричала:
— Мэръ! Мэръ!
Но схватка уже была окончена, об женщины, запыхавшись, приводили въ порядокъ свои волосы, выбившіеся изъ-подъ мармотокъ: семья Кудерэ гордо подняла носы, какъ-будто на кончикахъ ихъ висло законное право, Лазара со слезами на глазахъ крпко ухватилась за юбку Фортюнэ.
Сначала Моргатель принялся что-то шепелявить, потомъ, вдругъ громко крикнулъ на четырехъ Кудерэ, говорившихъ разомъ, и спросилъ письмо. Фортюнэ вынула его изъ кармана, куда сунула передъ тмъ, чтобы спасти отъ когтей непріятеля. Оно было спасено, но страшно измято. Мэръ взялъ его, поискалъ свои очки, затмъ возвратилъ, онъ почти всегда поступалъ такъ съ бумагами, его очки искались обыкновенно тамъ, гд ихъ не было. Онъ спросилъ, кому письмо было адресовано.
— Мн!— сказала Фортюнэ.
— А кто подавалъ просьбу правительству?
— Я.
— А кто взялъ къ себ ребенка посл смерти матери?
— Я. Они не хотли принять двочку.
— Лазара, къ кому хочешь ты идти, къ этимъ или къ Фортюнэ?— обратился онъ къ сиротк.
— Къ Фортюнэ! Къ Фортюнэ!— крикнула она, прильнувъ всмъ тломъ къ юбк прачки.
— Присуждена Фортюнэ!— воскликнулъ мэръ.
И онъ засмялся, довольный своимъ правосудіемъ.
Толпа повторила:
— Присуждена! Присуждена!
Со всхъ сторонъ раздались крики:
— У нея есть рента!
— Семь франковъ! Семь франковъ въ мсяцъ!
— Она казенное дитя!
Собаки приняли участіе въ этой радости веселымъ лаемъ, лошади присоединились къ нимъ ржаньемъ. Торжественное шествіе двинулось впередъ, оставивъ позади пораженныхъ Кудерэ. Фортюнэ проводили до самаго дома. Теперь Лазара уже улыбалась и повторяла:
— Я казенное дитя!
— Теперь здсь недостаетъ только герцогини, и мы ее найдемъ!— въ восторг произнесла Фортюнэ, входя въ свою бдную избушку.

III.

Вотъ выкрашенная въ голубую краску, большая телга Рафаровъ, богатыхъ фермеровъ-булочниковъ. Она въ послдній разъ прозжаетъ, нагруженная золотистыми колосьями, которые кажутся выше трубъ деревни Гравуа.
Жнецы покончили работу и могутъ отдохнуть. Только старый Танисъ, работникъ Рафаровъ, стоитъ опершись на двузубыя вилы, и посматриваетъ на пустую бутылку, прившенную у края телги. Веселымъ голосомъ начинаетъ онъ псню:
Го, го, го! Жатва кончена!
Псню дружно подхватываетъ группа дтей. Лазара тоже здсь, она выросла. По ея лохмотьямъ и босымъ ногамъ видно, что ее еще не посщаетъ ожидаемая герцогиня, но она такъ весела, какъ будто эта полная телга везется на ея собственное гумно, и вмст съ другими своимъ тоненькимъ голоскомъ она подтягиваетъ псню жнецовъ.
Рядомъ съ нею скачетъ Марсьяль, еще боле довольный, чмъ она. Онъ оретъ во все горло. Но вотъ, по дорог, отворяется желтая дверь, казавшаяся запертой. Изъ нея выходитъ на улицу высокая худая женщина и схватываетъ своей желзной рукой панталоны господина Марсьяля. Опять эта Вероника! Нельзя и минутки поиграть на солнышк вмст съ милой Лазарой.
— И всегда эта противная стрекоза!— говоритъ Вероника, кидая на двочку злобный взглядъ.— Вдь я запретила теб бгать съ ней… У тебя есть своя телга и свой маисъ, негодяй! Подожди своего жнитва, чтобы пть псни, а бжать за чужими телгами предоставь нищимъ. А чтобы ты зналъ, что такое самолюбіе,— вотъ теб!
И, задавъ ему хорошаго шлепка, она унесла на рукахъ реввшаго мальчугана.
Желтая дверь затворилась. Телга съ маисомъ и веселыми криками скрылась за угломъ. Веселое настроеніе Лазары мигомъ исчезло. Ахъ, зачмъ на этомъ свт есть люди, которыхъ не трогаетъ прелесть солнца и радости другихъ людей?
На слдующій день началось собираніе колосьевъ, жатва, бдняковъ. Съ четырехъ часовъ прачка отправилась въ поле. Какъ и прежде, до полученія ренты, она заперла на ключъ дверь, оставивъ Лазару на улиц. Двочка была еще слишкомъ мала, чтобъ собирать колосья.
— Прощай, милая, до вечера! Вотъ теб хлба и дв картофелины,— уходя, сказала Фортюнэ..
Съ тхъ поръ какъ Лазара сдлалась рантьершей въ ея карман всегда былъ завтракъ, и она ничего не просила у сосдей. Она взяла картофель и хлбъ, и пошла въ противоположную сторону отъ прачки.
Она шла, прислушиваясь къ крику перепелокъ, перекликавшихся въ овсяномъ пол, когда вдругъ Марсьяль очутился около нея. Она не видала, какъ онъ подошелъ.
— Лазара,— сказалъ онъ,— я иду собирать колосья, хочешь идти со мной?
— А… твоя мать?— спросила она, покачавъ головою.
Широкія щеки мальчика слегка вздрогнули, какъ щеки, которыя знаютъ, что ихъ ждетъ, онъ отвтилъ, что погода слишкомъ хороша для того, чтобъ не идти собирать. Но она замтила, какъ онъ вздрогнулъ, и вспомнила звукъ вчерашнихъ пощечинъ. Она посовтовала ему вернуться домой.
Марсьяль окинулъ окрестность долгимъ взглядомъ и сталъ прислушиваться къ несмолкавшему крику перепелокъ, а Лазара сказала, что ей надо идти къ папа Динэ, который учитъ ее читать.
Онъ опустилъ голову.
— Къ папа Динэ.
Ему невозможно идти съ ней къ папа Динэ, это строго запрещено, и изъ дома съ желтой дверью видно все, что происходитъ у землянки.
— Въ которомъ часу ты ходишь къ папа Динэ?
— Въ двнадцать.
Онъ сдлалъ жестъ, показывающій, что до этого часа остается еще очень много свободнаго времени, и прибавилъ:
— Охъ, зачмъ это учиться читать? Вдь у тебя даже нтъ платья, чтобъ ходить въ школу.
Онъ настаивалъ на этомъ съ удовольствіемъ туповатаго мальчика, которому не дается азбука и который поэтому не хочетъ, чтобъ его способная подруга опередила его въ ученіи. Она отвтила ему, что жатва Фортюнэ въ этомъ году можетъ быть удачной и что существуетъ еще герцогиня, которую надо только найти, и тогда у нея явятся великолпныя платья, шляпы съ лентами и башмаки съ пуговками.
Такимъ грустнымъ взглядомъ и такимъ глубокимъ вздохомъ была встрчена эта надежда, что растроганная Лазара тотчасъ же прибавила:
— Но, можетъ быть, мы и не найдемъ эту даму! И если ты мн общаешь, что твоя мать не появится, какъ всегда, между нами и что къ двнадцати часамъ мы вернемся… тогда пойдемъ.
— Нечего бояться, пойдемъ!— воскликнулъ онъ, снова длаясь веселымъ.
И вотъ они отправились полемъ, подая картофель и хлбъ Фортюнэ вмст съ кускомъ сахару, который Марсьяль принесъ въ синей бумаг, у добраго Марсьяля всегда въ карман было что-нибудь вкусное, когда онъ надялся встртить свою подругу.
Минутъ черезъ двадцать ходьбы, онъ указалъ направо запоздалую полосу хлба, тяжелые колосья котораго, казалось, ждали, чтобы ихъ сняли.
— Вонъ тамъ, это наша полоса,— сказалъ онъ.
— Господи, какъ это красиво!— воскликнула Лазара, залюбовавшись золотистыми колосьями.
— Собирай!
Онъ принялся за работу обими руками и, вырывая самые крупные стебли, крикнулъ:
— Собирай, собирай, Лазара!
Она нагнулась, чтобы собирать съ земли.
— Нтъ, нтъ, бери эти, рви колосья.
Онъ подалъ ей цлую горсть. Она взяла, и скоро въ ея рукахъ собралось такъ много, что трудно было держать.
— Марсьяль, какъ Фортюнэ будетъ довольна. А у меня будетъ платье…
Онъ снова подалъ ей огромный пучекъ.
— Воровка!
Они обернулись и сразу вскрикнули.
Два срыхъ негодующихъ глаза переходили отъ мальчика къ двочк, прильнувшей къ земл съ цлымъ снопомъ ржи въ рукахъ. Затмъ сильная рука дернула Лазару, а другая схватила колосья и поднялась надъ двочкой. Но Марсьяль, весь блдный, не говоря ни слова, уцпился за эту руку и повисъ на ней всей своей тяжестью такъ, что добрая половина рукава осталась въ его пальцахъ.
Вероника, онмвшая отъ неожиданности и отъ такой дерзости, выпустила Лазару, которая поспшно убжала и скрылась за высокой рожью.
— Подожди, я до тебя доберусь!— крикнула Вероника ей вслдъ.
Затмъ она схватила за шиворотъ своего сына. Онъ теперь отчаянно ревлъ и дрожалъ за свой смлый поступокъ.
— Ты не сынъ мн, ты пошелъ въ отца, въ его родню. Они вс ненавидли торговлю, возились съ овощами да почитывали книжки… эти Кардинэ!
Марсьяль, единственный изъ всхъ Кардинэ, неповинный въ почитаніи книжекъ, спокойно позволялъ тащить себя къ дому и только время отъ времени посматривалъ на далекій силуэтъ своей убгающей подруги.
Съ разстроеннымъ лицомъ и безсильно повисшими руками, Лазара, чувствуя себя въ безопасности, съ тоской глядла издали на того, кто выручилъ ее изъ бды и кому она не въ силахъ была отплатить тмъ же. Медленно, тихими шагами она вернулась къ тому мсту, гд ихъ застали. Ей было такъ грустно, что она бросилась на землю и долго, долго плакала, до тхъ поръ, пока глаза ея не сомкнулись и она не заснула.
— А, вотъ она!
Лазара открыла глаза и улыбнулась. Однако надъ ней наклонилось загорлое лицо съ длинной всклокоченной бородою, вовсе не заслуживавшее улыбки. Это былъ деревенскій пастухъ. Здоровымъ толчкомъ онъ заставилъ Лазару подняться съ земли и тою же дорогой, гд она такъ весело бжала утромъ, повелъ ее къ мэру.
Когда пастухъ и его плнница вошли въ кухню мэріи, служившую кабинетомъ, въ сосдней комнат раздались медленные и очень твердые шаги. Обстановка казалась до того торжественной и приходилось такъ долго ждать, что Лазара задрожала, какъ пойманный за крыло цыпленокъ. Наконецъ ужасная фигура появилась, съ нахмуренными бровями.
На этотъ разъ мэръ былъ въ блой рубашк и короткихъ панталонахъ, которыя поддерживались длинными зелеными помочами съ розовой вышивкой. Но эти розы ничуть не смягчали серьезнаго выраженія лица. Круглые глаза Моргателя, взглянувъ на плачущую двочку, остановились на пастух, посл чего онъ громко кашлянулъ и слъ. Посл новаго приступа кашля, отъ котораго задрожали стекла въ кухн, важный человкъ заложилъ руки въ карманы и сказалъ:
— У меня сегодня ночью украли по крайней мр три большихъ снопа.
Онъ бросилъ въ сторону нерадиваго сторожа недовольный взглядъ, затмъ обратился къ двочк:
— Не ты ли также и у меня стащила рожь?
Маленькое тло Лазары теперь тряслось, какъ въ сильнйшей лихорадк.
— Вероника подала жалобу. А ты, Робикэ, что видлъ?
— Эта двочка, господинъ мэръ, спала въ пол подл огромнаго снопа превосходной нарванной ржи.
— Прекрасно.
Онъ притянулъ съ себ ребенка.
— Хе, хе! Такъ, значитъ, ты воровка? Воровка? Что ты на это отвтишь?
Она молчала и отъ страху даже забыла, что это Марсьяль далъ ей колосья.
Моргатель подставилъ къ уху руку трубкой, чтобъ лучше разслышать.
— Ты говоришь, что ты не воровала, а? Говоришь это? Тебя поймали на самой полос съ полными руками колосьевъ что же по-твоему это значитъ — воровать или нтъ?
Сторожъ засмялся.
— Что же это воровство или нтъ? Ну!..
Сквозь ужасныя рыданія Лазара, наконецъ, прошептала:
— Я… я… не знаю…
— Она не знаетъ! Она не знаетъ! А если я за это возьму у тебя…
Онъ взглянулъ на лохмотья двочки и ея босыя ноги и, видя, что у нея ничего взять нельзя, продолжалъ:
— Она не знаетъ!.. она не знаетъ, должно быть, и того, что она казенное дитя!
Лазара сдлала знакъ, что это она знаетъ.
Онъ повернулся къ пастуху и сказалъ:
— Она насмхается надъ правительствомъ, которое заботится о ней!.. Робикэ, сведите ее въ погребъ для воровъ… вонъ туда, въ углу лстницы.
Робикэ взялъ за руку казенное дитя, блдное, какъ смерть, и захлебывавшееся отъ рыданій, и повелъ къ указанной двери. Это была холодная темная погребица, безъ ямы. Когда дверь затворилась за Лазарой и щелкнулъ ключъ, двочка страшно, испуганно вскрикнула.
— Сколько времени вы продержите ее тамъ, господинъ мэръ?— спросилъ разжалобленный сторожъ.
— Часъ или два, надо ее пріучить понимать жизнь.— А вы отправляйтесь къ вашимъ обязанностямъ, постарайтесь узнать, кто укралъ мои три снопа, вы давно бы уже должны были поймать вора:
Четверть часа спустя онъ самъ ушелъ въ ресторанъ, куда ходилъ каждый день въ извстный часъ съиграть партію въ пикетъ, чтобы разсяться посл недавней смерти своей жены.

IV.

Въ своей небольшой, квадратной темниц, среди непрогляднаго мрака Лазара очутилась въ сосдств съ пауками и ихъ паутиной, облпившей ей лицо. Она постаралась отъ нея отдлаться, но тогда пауки стали бгать по ней самой. Она начала кричать, она всегда боялась пауковъ и темноты.
Скоро эта темнота сдлалась еще боле ужасной, такъ какъ какіе-то блые призраки замелькали въ глазахъ испуганной двочки. Ей казалось, что они со всхъ сторонъ надвигаются на нее, хохочутъ и готовы пожрать ее. Она не слышала этого хохота, потому что у ней стоялъ шумъ въ ушахъ, но воображала, что видитъ ужасныя гримасы, которыя вскор соединились въ одну, напоминавшую Веронику.
Повернувшись къ стн и съежившись, Лазара, чтобы не видть этихъ мрачныхъ призраковъ, закрыла глаза, но они слдовали за нею на самую стну. Въ то же время ее мучила совсть: вдь она насмхалась надъ правительствомъ, какъ сказалъ Моргатель. Быть можетъ, вс эти фигуры присланы сюда разгнваннымъ правительствомъ!
О, какъ же выйти отсюда, чтобъ увидть свтъ, поля, мужчинъ, женщинъ, хотя бы полевыхъ сторожей или Вероникъ! Гд ты, добрая Фортюнэ? Гд вы, папа Динэ? А ты, Марсьяль? Ахъ, подите сюда! Помогите!
Она кричала, но сквозь плотно стиснутые зубы, такъ что даже пауки не тревожились этимъ крикомъ и продолжали поправлять свою паутину. Что-то скользкое проползло по ея заледенвшимъ ногамъ, она хотла крикнуть, но упала на землю. И если страшные призраки все еще скользили передъ нею и ящерицы ползали по ея босымъ ногамъ, она уже ничего не сознавала.
Въ двери щелкнулъ замокъ, но двочка не слышала.
— Вотъ она, я и забылъ о ней…
— Но, господинъ Моргатель, вы убили ребенка!
— Господа, господа! Она не шевелится! Дайте-ка свчу!
Это разговаривали Фортюнэ и Ведастина. Он только-что встртились у дверей мэра въ ту минуту, когда онъ возвращался посл интересной партіи въ пикетъ, затянувшейся доле обыкновеннаго.
Фортюнэ, вернувшись вечеромъ съ поля, къ великому своему удивленію, не нашла двочки около дома, между тмъ какъ та всегда возвращалась раньше ея. Наконецъ, она узнала отъ одной сосдки, что часовъ около двнадцати видли издали, какъ Лазара прошла со сторожемъ.
— И за какіе-нибудь нсколько колосьевъ вы посадили ее въ темницу!
— Это за цлые снопы Вероники… Вероника подала жалобу.
— Ахъ, что-за женщина!
Они подняли съ земли и отнесли въ кухню мертвенно-блдную двочку и торопливо принялись растирать ее уксусомъ, который Моргатель вливалъ понемногу въ стаканчикъ, повторяя:
— Я о ней забылъ, совсмъ забылъ!
Цлыхъ полчаса, несмотря на растиранье, двочка не подавала никакого признака жизни.
— Она умерла!
Собралось еще нсколько женщинъ, вс сожалли о случившемся. Мэръ, запустивъ руки въ карманы, нервно ходилъ взадъ и впередъ по комнат, съ грустью восклицая:
— Я пошлю за докторомъ, я ему заплачу!
Наконецъ легкій розовый румянецъ показался на лиц Лазары, глаза ея полуоткрылись. Она вздрогнула, обвела вокругъ взглядомъ, приподнялась и, бросившись на шею обихъ женщинъ, проговорила:
— Фортюнэ! Ведастина! уведите меня! Еслибъ вы знали, что я видла!..
Ведастина укоризненно обернулась къ Моргателю. Онъ уже оправился отъ испуга и сказалъ:
— Я не потерплю, чтобъ воровали, собирая колосья, ворамъ — темница.
— Вмсто темницы-то вы лучше бы дали платье этой двочк. Въ плать она ходила бы въ школу, а не бгала бы по полямъ…
Школа, платье! Лазара вздохнула, потерявъ надежду на школу, о которой такъ много говорилъ ей папа Динэ и куда ей такъ хотлось.
— А Вероника, вмсто того чтобъ идти жаловаться на нее, лучше бы дала ей одну изъ своихъ пятидесяти юбокъ, которыя она копитъ съ четырнадцати лтъ.
Двочку отнесли домой и уложили. Она пришла въ себя только посл двухъ дней страшнаго жара, во время котораго ей чудились пауки и блдные призраки. Но когда болзнь миновала, что было за пробужденье!
Папа Динэ, освщенный солнечнымъ лучемъ, стоялъ передъ ней съ поднятой рукой, и на этой рук висло что-то небесно-голубое. У этого чуда были блыя пуговицы блестящія, какъ звзды, петли, а внизу оборка. Лазара вытянула руку, тронула: это была платье небесно-голубаго цвта.
— Ведастина прислала теб его. Теперь ты будешь ходить, въ школу.
— О, папа Динэ!— произнесла она, сложивъ руки, вн себя отъ восторга.
Фортюнэ подняла ее и одла на нее платье. Правда, оно мстами вылиняло и было длинно, такъ какъ десятилтняя дочь Ведастины проносила его три года. Но Лазара, совсмъ выздороввшая отъ радости, прогуляла въ немъ по крайней мр съ четверть часа.
— Теперь,— воскликнула Фортюнэ, глядя на нее, — можетъ явиться герцогиня!

V.

Для того чтобы ходить въ школу, оставалось только подождать начала классовъ. Платье старательно завернули въ кусокъ бумаги, и положили въ старый сундукъ, а пока оно тамъ отдыхало, принялись за собираніе колосьевъ. Чтобы избжать новыхъ непріятностей съ снопами Вероники, Фортюнэ стала брать двочку съ собой. Лазара уже могла помогать въ работ, и въ этомъ году колосьевъ было собрано больше, чмъ въ прошломъ. Лицо старушки оживилось, и на немъ стало замтно выраженіе какой-то веселой ршимости.
Со спиной, согнувшейся подъ тяжестью сноповъ, она разсказывала Лазар о знатныхъ дамахъ и о милліонахъ. Двочка узнала, что милліоны эти — горы золота, на которыя можно купить Гравуа отъ землянки папа Динэ до большой фермы Рафаровъ, всю деревню, все мстечко и построить великолпные замки. Она узнала, что герцогини это важныя дамы, такія же блестящія, какъ горы золота, съ руками блыми, какъ молоко, которыми он не стираютъ, не собираютъ колосьевъ, не моютъ посуды, но единственно цлый день застегиваютъ и разстегиваютъ перчатки. Это самыя счастливыя женщины въ мір, еслибъ только у нихъ не воровали ихъ маленькихъ двочекъ, которыхъ он разъискиваютъ цлую жизнь и иногда находятъ въ вид бдной прачки въ какой-нибудь глухой деревушк.
— Ахъ, он ихъ находятъ!— восклицала Лазара, съ восторгомъ слушая эту прелестную волшебную сказку.
— Да, да, разумется! И Фортюнэ была именно одною изъ этихъ украденныхъ двочекъ, а ея мать — одною изъ этихъ герцогинь. У нея есть на это доказательство.
Въ одно сентябрьское утро, какъ разъ посл чернаго кофе, Лазара увидала это доказательство. Она только-что поставила на столъ свою опорожненную кружку съ красными цвточками, какъ увидала, что Фортюнэ, рискуя сломать себ шею, встала на хромой стулъ и отвязала изъ-подъ потолка какую-то картонку, покрытую густымъ слоемъ пыли. Спустившись со стула, она вытерла пыль краемъ своего передника.
— Подойди сюда, — сказала она,-ты сейчасъ увидишь.
Когда крышка была поднята, двочка увидала маленькій кусочекъ полотна, сложенный вчетверо, совсмъ пожелтвшій ютъ времени и съ сильнымъ запахомъ плсени. Она съ недоумніемъ перевела глаза на Фортюнэ.
—Это платокъ?
Старушка тщательно развернула его.
— Платокъ, бывшій у меня на ше въ ту ночь, когда меня нашли трехмсячную на тачк съ известью близъ Версаля.
Она приложила палецъ къ одному изъ угловъ.
— Гляди… корона!
Дйствительно, въ этомъ мст была вышита хорошенькая, маленькая корона.
— У герцогинь короны были не только на платкахъ, но и на головахъ, и камни блестли на солнц, какъ красныя, голубыя, желтыя и зеленыя стекла.
Лазара хорошо знала эти цвтныя стекла, она часто любовалась ими на двери Рафаровъ.
— А вы, Фортюнэ, — сказала она, протянувъ пальчикъ къ бдной мармотк на голов прачки, — вы тоже будете носить корону?
— Да, — восклинула старушка, искренно вря своимъ словамъ,— и ты также, потому что ты все равно, что моя дочь, и все, что я буду имть, будетъ твое: мои драгоцнности, мои платья, мои брильянты.
Признанная наслдница, ослпленная всмъ эти мъ великолпіемъ, зажмурила глаза и представила себ блестящую Лазару въ небесно-голубомъ плать и съ короной на голов.
— Послушай, что я хочу теб еще сказать, мы набрали хлба на цлыхъ дв недли, и потомъ у меня есть восемь франковъ, семь казенныхъ и двадцать су у меня осталось. Не позже, какъ завтра, мы отправимся въ Камбрэ разъискивать мою мать.
Лазара широко раскрыла свои восторженные глаза.
— Значитъ, она изъ Версаля пріхала въ Камбрэ?
— Я не знаю, но раньше надо побывать въ Камбрэ, у меня есть одна мысль.
Она обернулась къ стн, на которой висла такая же старая корзина, какъ и она сама.
— Кстати, я тамъ куплю новую корзинку, въ Камбрэ ихъ можно достать. Кажется, ихъ привозятъ туда ихъ Авиньона, гд отлично выдлываютъ солому. Эту я купила тридцать лтъ тому назадъ.
Она сняла со стны корзину.
— Ну, старая подруга, еще одинъ день стирки, а тамъ ты пойдешь на покой съ завтрашняго дня, да, быть можетъ, и я также.
Вечеромъ, дома надо было еще выстирать дв сорочки — одну для себя, другую для Лазары. Но что значитъ одна безсонная ночь? За то посл она будетъ отдыхать. Въ три часа утра блье уже висло на веревк, чистое и сухое.
— Вставай, Лазара!
Двочка съ улыбкой протерла свои заспанные глазки, вскочила и тотчасъ же была поставлена на стулъ. Смоченные водой волосы быстро были заплетены въ дв тугія косички, какъ въ праздникъ, надта блая сорочка, а поверхъ нея небесно-голубое платье. Стоя неподвижно, какъ кукла, Лазара едва смла, вздохнуть, чувствуя себя слишкомъ прекрасной.
— Повернись немножко, я осмотрю тебя со всхъ сторонъ.
Медленно, какъ маріонетка на пружинк, двочка повернулась. И прическа и платье оказались безукоризненными. Фортюнэ тихонько сняла ее, поставила на полъ и тутъ только замтила, что у двочки нтъ башмаковъ. Такой прелестный туалетъ, и босыя ноги!.. Какъ это она раньше объ этомъ не подумала… Безъ чулокъ еще можно обойтись, но гд взять башмаки?
Вдругъ нахмурившееся-было лицо Фортюнэ прояснилось. Она приподняла крышку сундука, гд хранилось платье, и вынула съ самаго дна суконные срые башмаки, правда, не новые, съ двумя заплатками, но еще довольно приличные. Лазара узнала ихъ, это была праздничная обувь ея покойной матери, единственная вещь, которая хоть что-нибудь до стоила и потому береглась Фортюнэ на дн сундука. При этомъ воспоминаніи лицо ребенка стало серьезнымъ, и она молча дала обуть себя. Башмаки оказались вдвое больше ея ноги, но въ Гравуа это не рдкость. Фортюнэ до половины напихала ихъ тряпками и сказала:
— Теперь у тебя все есть. Не садись, ты сомнешь твое платье. Не ходи, ты стопчешь башмаки!
Двочка стала въ уголъ подл березоваго вника и стояла такъ же неподвижно, какъ онъ.
— Оставайся здсь,— сказала Фортюнэ и вышла.
Лазара долго стояла такъ, не смя ни сидть, ни ходить, она уже начала безпокоиться, не ухала ли Фортюнэ безъ нея въ Камбрэ, когда дверь открылась, и на порог ея показалась высокая дама въ бломъ чепц, фіолетовой юбк, свжемъ передник и шали бутылочнаго цвта, по краямъ которой болталась желтая бахрома Ея скрещенныя руки прижимали къ груди большой синій полотняный зонтъ.
— Вотъ и я!
Лазара раскрыла глаза отъ удивленія. Еще въ первый разъ въ жизни она видла Фортюнэ въ такомъ великолпномъ наряд. Врно, она встртила герцогиню, и не здивъ въ Камбрэ.
— Мн пришлось бжать на самый конецъ деревни,— пояснила старушка,— тутъ дали шаль, тамъ платье, чепецъ и зонтъ въ третьемъ мст, такъ все и собрала. Я могу остаться въ этомъ два дня, если понадобится.
Теперь можно тронуться въ путь. Кто знаетъ, быть можетъ, она вернется съ сатинетовыми передниками, съ кружевными чепцами, съ новымъ зонтикомъ, и все это будетъ не чужое, а свое собственное.
— И съ короной?— спросила Лазара.
— И съ короной…
Она вынула изъ кармана носовой платокъ и показала завязанный уголъ.
— Здсь есть одинъ су, который я дамъ теб въ Камбрэ, чтобы ты купила на него, что захочешь. Теперь пойдемъ ждать телжку Проспера Бегуина.
Едва он сдлали нсколько шаговъ, какъ большіе башмаки Лазары чуть не лопнули, наткнувшись на острый камень. Къ счастію, Фортюнэ во-время подхватила ее, сдлавъ выговоръ по поводу того, что не слдуетъ глазть по сторонамъ, когда идешь, а все надо смотрть на свои башмаки. Лазара снова тронулась въ путь, глядя уже на концы своихъ башмаковъ, они были такъ длинны, что, казалось, должны были прійти въ Камбрэ гораздо раньше ея самой.
Однако, вскор пришлось поднять голову. Въ воздух ее кто-то звалъ:
— Лазара! Лазара!
Это былъ не боле, какъ шопотъ, но она его разслышала. Къ счастію, Фортюнэ не видала, что ея взглядъ оторвался отъ обуви, она остановилась побесдовать съ какой-то кумушкой, какъ разъ противъ желтой двери, въ щель которой Вероника съ завистью посматривала на шаль бутылочнаго цвта. Шопотъ повторился:
— Лазара, какая ты хорошенькая!.. У тебя есть платье. Тсъ, тсъ! я на дерев.
Въ самыхъ густыхъ втвяхъ высокой смоковницы показалось, между листьевъ, широкое лицо мальчика.
— О, Марсьяль!
— Мн хотлось тебя видть, я зналъ, что ты должна тутъ пройти. Мама запретила мн разговаривать съ тобой на улиц, такъ вотъ я влзъ на дерево.
Лазара вздохнула. Кинувъ взглядъ въ сторону дома ужасной Вероники, она сказала:
— Послушай, я привезу теб что-нибудь изъ Камбрэ. Фортюнэ общала дать мн су.
— Нтъ, не трать на меня ничего. Приходи только каждое утро подъ это дерево, я буду здсь завтра, приходи, если можешь въ этомъ плать, ты въ немъ такая хорошенькая.
— Вонъ Фортюнэ!
— А вонъ и телжка!
Толстое лицо скрылось въ втвяхъ, а Лазара опустила глазки на башмаки. Телжка Проспера Бегуина подъхала, нагруженная всякими корзинами, мшками, двумя путешественниками. Казалось, некуда даже просунуть синяго зонта, но мсто нашлось и зонту, и старушк съ двочкой.
Съ сильно бьющимся сердцемъ Лазара услась на мшк съ сномъ для лошади и стала любоваться окрестностями, когда вдругъ кто-то захлопалъ ее по щекамъ. Она обернулась въ испуг: это большая пустая корзинка, прившенная къ краю телжки, прыгала отъ тряски. Лазара отодвинула ее рукою и снова отдалась всей прелести путешествія.
Это удовольствіе, повидимому, должно было продолжаться цлые годы, не потому чтобы Камбрэ отстоялъ очень далеко, а потому, что старая лошадь плелась шагомъ, еле передвигая ноги. Впрочемъ, удовольствіе прекращалось, когда она, подъ ударомъ кнута, пускалась ненадолго вскачь, такъ какъ тогда корзинка немилосердно била Лазару по щекамъ. На холмахъ выходили изъ телжки, чтобъ облегчить лошадь и напиться въ таверн.
— Помни, Лазара,— сказала прачка,— въ дорог не надо просить пить, втерокъ освжаетъ.
Фортюнэ, держа руку на карман, въ которомъ лежали восемь франковъ, ассигнованные на отысканіе герцогини и покупку корзинки, тащила двочку за руку на холмъ. На пятомъ, самомъ высокомъ холм, ихъ догналъ одинъ изъ попутчиковъ.
— Э, куда вы направляетесь, кума?
Это былъ коренастый человкъ, маленькаго роста съ темными, глядвшими исподлобья глазами. За плечомъ, на палк, онъ несъ четыре небольшихъ пачки листоваго табаку.
— Въ Камбрэ.
— И я также. Вы изъ Гравуа? О, я прекрасно знаю Гравуа.
Въ доказательство этого знанія, онъ вынулъ изъ кармана желтый пакетикъ и, улыбаясь, предложилъ Фортюнэ. Они оба понюхали табаку и оба чихнули.
— Это знаменитый бельгійскій табакъ, я вамъ могу продать его, кума, сколько угодно.
Онъ говорилъ почти шепотомъ, подмигивая назадъ въ сторону другаго попутчика и Проспера Бегуина. Лазара навострила уши, услыхала, что этотъ табакъ называется также луннымъ, потому что его собираютъ при свт луны, чтобъ избжать зоркихъ глазъ жандармовъ, а также и то, что этотъ человкъ несетъ свою ношу очень далеко, въ Версаль.
При слов Версаль, Фортюнэ поблднла и подняла голову.
— Вы дете въ Версаль?
Но въ эту минуту подъемъ окончился, и надо было ссть въ экипажъ. До самаго Камбрэ объ этомъ не было сказано ни слова. Вотъ, наконецъ, и городскія ворота, съ черными, продолговатыми сваями, показавшимися Лазар огромными руками, готовыми ее схватить.
— Успокойся,— пояснила Фортюнэ, — эти двери закрываются только передъ врагами.
— А мы не враги, Фортюнэ?
— Нтъ, потому что мы поселяне Гравуа и французы.
Какъ хорошо странствовать по свту. Безъ этого путешествія Лазара, быть можетъ, долго не узнала бы, что она не врагъ Камбрэ и француженка.
Путешественники вышли передъ домомъ, на вывск котораго былъ нарисованъ огромный мущина, державшій въ рук длинную кружку пива. Это была таверна: ‘Прекрасный фламандецъ’.
Кучеръ указалъ на него кнутомъ.
— Вы найдете меня здсь вечеромъ, въ пять часовъ.
Онъ протянулъ руку. Путешественники расплатились, Фортюнэ дала восемь су за себя и четыре за двочку: это была плата за проздъ сюда и обратно. Она вынула изъ экипажа Лазару, поправивъ ей растрепавшіяся косички. Приземистый человкъ подождалъ, когда уйдетъ второй путешественникъ, и вновь присоединился къ Фортюнэ.
— Это,— указалъ онъ взглядомъ на попутчика,— правительственный агентъ табаку, при этихъ господахъ нельзя говорить.
Онъ понизилъ голосъ, Фортюнэ также, такъ что до Лазары долетали лишь отрывки ихъ разговора.
— Версаль… тамъ повсюду герцогини… Я знакомъ даже.
— Ахъ, какое счастье!
— За пять франковъ я вамъ ее розыщу.
— Пять франковъ! Да гд я возьму такія деньги?..
Поршили на четырехъ. Потомъ Фортюнэ прибавила:
— Но я хочу прежде кое съ кмъ посовтоваться.
Тогда ршено было встртиться на площади Htel de Ville, противъ ‘Мартина и Мартины’. Коренастый человкъ ушелъ направо.
Что-за прелесть городъ! Какіе тутъ большіе дома, чистыя улицы, какъ вс хорошо одты. И какъ странно: люди встрчаются и не здороваются, и не предлагаютъ другъ другу понюшки табаку, какъ въ Гравуа. Вотъ идетъ дама вся въ кружевахъ и рядомъ съ ней дв двочки въ лиловыхъ платьяхъ и съ лентами.
— Фортюнэ, это не герцогини?— спросила Лазара.
— Это-то герцогини!— съ пренебреженіемъ произнесла прачка.
— Ахъ, да, у нихъ нтъ коронъ.
Он шли такъ скоро, что двочк не удавалось любоваться всями прелестями города. Фортюнэ очень торопилась и, очевидно, что-то розыскивала, пока, наконецъ, не направилась ршительнымъ шагомъ къ одному домику. Это было очень небольшое зданіе съ маленькими окнами, съ блыми ставнями и запертой, дверью, къ которой вели пять ступенекъ.
Маленькая Лазара почувствовала, какъ рука Фортюнэ, державшая ея руку, вздрогнула, и увидала, что лицо ея поблднло..
— Это здсь, двочка, должно быть здсь.
Прежде чмъ она постучала, дверь пріотворилась, и изъ нея высунулась всклокоченная голова съ желтымъ блестящимъ лицомъ и большими глазами. Голова заговорила медоточивымъ голосомъ:
— Здсь, сударыня, войдите. Предсказываютъ будущее, заговариваютъ зубную боль… находятъ потерянныя вещи и розыскиваютъ пропавшихъ людей. Стоитъ всего пятьдесятъ сантимовъ, десять су. Войдите.
— Войдемъ!
И Фортюнэ вошла въ дверь, которая сразу захлопнулась за нею и двочкой. Въ комнат было почти темно, казалось, она освщалась лишь огромными глазами чернаго кота, неподвижнолежавшаго на постели.
Вс сли.
— На васъ или на маленькую барышню!— спросила цыганка.
— На меня.
— Хорошо.
Она вынула изъ кармана своего платья колоду картъ. Это платье было еще желте двери Вероники.
— Малое или большое гаданье?
Фортюнэ прошептала:
— А сколько стоитъ?
— Двадцать су большое, десять малое.
Фортюнэ выронила свой зонтъ, подняла его и, откашливаясь, сказала:
— Это не то, нтъ, это не то… Она была сонамбула. Тридцать лтъ тому назадъ она приходила посовтоваться съ ней, и она гадала совсмъ не на картахъ. Она запрокидывалась…— Фортюнэ показала, какъ именно, — засыпала съ открытыми глазами и говорила то, что знала.
Цыганка спокойно спрятала карты въ карманъ.
— Если вамъ угодно, сударыня, я могу также заснуть.
— А сколько стоитъ?— снова спросила прачка, прижимая на этотъ разъ зонтъ къ груди, чтобы онъ не упалъ.
— Двадцать су.
— Тогда мн стоило десять.
— Да, но тридцать лтъ тому назадъ.
Фортюнэ повернула голову и направо и налво, какъ бы ища другой сонамбулы, которая погадала бы ей за десять су, и, наконецъ, произнесла, со вздохомъ:
— Ну, что же, пусть за двадцать, только чтобъ было хорошо.
Не теряя времени, цыганка откинулась на спинку стула и пролежала такъ довольно долго съ открытыми глазами.
— Я сплю, — сказала она.
Разъ она спитъ съ открытыми глазами, какъ та, то значитъ — это хорошая сонамбула. Фортюнэ въ этомъ не сомнвалась.
— Слушай хорошенько, что она будетъ говорить, — шепнула юна двочк.
Цыганка начала:
— Я вижу, что кто-то приближается къ вамъ…
— Дама?— воскликнула Фортюнэ.
— Да, дама.
Фортюнэ склонилась къ Лазар и, изо всей силы сжавъ ея руку, прошептала:
— Будь внимательна!
Сонамбула продолжала:
— Важная дама, очень богатая, вы много терпли, вамъ вредили какіе-то люди, но добро побдитъ зло, и ваша жизнь измнится. Поселянинъ принесетъ вамъ извстія объ этой дам…
— Продолжайте, продолжайте,— въ волненіи проговорила Фортюнэ.
— Я больше ничего не вижу… Все потемнло, теперь только Мискель, мой котъ можетъ..
Повернулись къ коту… Онъ, какъ бы въ знакъ подтвержденія, подымалъ и опускалъ свои вки.
— Это самый лучшій черный котъ въ мір.
— Ну, хорошо, скажите же ему…
— Это стоитъ еще сорокъ су.
На этотъ разъ зонтъ снова упалъ. Фортюнэ подняла руки къ небу, потомъ опустила ихъ. Лазара, сидвшая до сихъ поръ неподвижно, шепнула старушк:
— Еслибъ онъ могъ увидать корону!
Но, сдлавъ гримасу въ сторону Мискеля, Фортюнэ встала. Она довольно узнала: важная дама приближается къ ней, поселянинъ, очевидно, коренастый человкъ, принесетъ ей свднія, злые люди вредятъ ей, этого достаточно. Зачмъ давать такъ много денегъ этому коту, который не можетъ знать больше, чмъ христіанка? И потомъ разв у той сонамбулы былъ черный или блый котъ? Совсмъ нтъ.
Фортюнэ прошептала все это на ухо ребенка.
— Хотите за тридцать су?— предложила хозяйка кота.
— Нтъ, благодарю васъ.
— Тогда я просыпаюсь.
Она проснулась и протянула руку, въ которую Фортюнэ, поднявъ предварительно свой зонтъ и пошаривъ въ карман, медленно положила франковую монету. Затмъ она и Лазара вышли изъ комнаты, и сонамбула рзко хлопнула за ними дверью.
Теперь оставалось только розыскать ‘поселянина’, чтобъ направить его въ Версаль. Это было не трудно. Онъ, ходя взадъ и впередъ по площади Htel de Ville, уже ждалъ ихъ.
— Охъ, получитъ онъ четыре франка, непремнно получитъ!— произнесла Фортюнэ, завидя его.
Они сошлись, поговорили вполголоса, какъ утромъ на дорог, въ то время, какъ Лазара осматривала великолпную площадь. Но она тотчасъ же подняла голову. Было двнадцать часовъ и тамъ на верху, на башн, господинъ Мартинъ и госпожа Мартина по очереди ударяли молоткомъ въ колоколъ. Они длали это очень мило, не ошибаясь, и дама стучала такъ же громко, какъ мущина.
Когда окончился этотъ пвучій звонъ, окончился и разговоръ Фортюнэ съ продавцемъ табаку. Она вручила ему четыре франка, и онъ общалъ скоро вернуться изъ Версаля, можетъ быть, даже съ герцогиней. Потомъ онъ поклонился съ непріятной улыбкой, обнаружившей его отвратительные зубы, причемъ Лазара подумала, что еслибъ ей пришлось розыскивать важныхъ дамъ въ Версал, она поручила бы это скоре Марсьялю.
— Восемь су и четыре — двнадцать, да двадцать — тридцать два, да еще четыре франка, это будетъ пять франковъ двнадцать!.. Уже пять франковъ двнадцать су, это ужасно! Да еще корзинка будетъ стоить недешево…
Говоря такимъ образомъ, Фортюнэ взяла двочку за руку и, волоча свою шаль, прижимая къ груди зонтъ, быстро шла мимо лавокъ съ пряниками, конфектами, куклами и, въ особенности, торопилась пройти мимо лавокъ съ краснымъ товаромъ, приказчики которыхъ зазывали ее, какъ знакомую. Лазара дорогою любовалась всми предметами, мелькавшими передъ ея глазами, и думала: ‘Фортюнэ общала мн су, теперь она ужь забыла’.
Вотъ, наконецъ, и корзины на головахъ торговцевъ, тоже зазывавшихъ покупателей. Но Фортюнэ не останавливалась. Она искала маленькаго горбача, который тридцать лтъ назадъ продалъ ей корзинку. Она справилась о немъ. О, маленькій горбачъ уже двадцать восемь лтъ лежитъ въ могил, исправившей его горбъ. Она узнала это отъ веселаго торговца, предложившаго ей свой товаръ. Она перерыла весь магазинъ, прежде чмъ нашла такую же точно корзинку, какую купила у горбача.
— Сколько?
— Три франка пятьдесятъ сантимовъ.
Фортюнэ съ пренебреженіемъ, какъ важная покупательница,— откинула корзину.
— У меня была точно такая же за двадцать восемь су…
И пошло сраженіе, покупательница оказалась непоколебимою, торговецъ сталъ уступать. Онъ спустилъ до тридцати.
— Двадцать восемь!
Онъ настаивалъ на двадцати девяти и великодушно прибавилъ:
— Пусть одинъ су пойдетъ двочк.
Фортюнэ, только тутъ вспомнившая о своемъ общаніи, дала су счастливой Лазар, улыбнувшейся доброму торговцу, и принялась недоврчиво со всхъ сторонъ разсматривать свою покупку. Въ это время Лазара вышла, направляясь къ игрушечному магазину, напротивъ.
— Что бы такое привезти Марсьялю?
Барабаны, трубы, телжки, все это стоило слишкомъ дорого. Наконецъ, она выбрала хорошенькія голубыя бабки, на одинъ су ей дали цлыхъ три бабки, она взяла ихъ и побжала къ звавшей ее Фортюнэ.
— Что это такое за бабки? Ты сдлалась мальчишкой. Когда имютъ су, то его берегутъ или покупаютъ что-нибудь лучшее.
Лазара ничего не отвтила на это замчаніе Фортюнэ, потому что знала, что она относится враждебно къ Вероник и не всегда справедлива къ Марсьялю.
Позавтракавъ хлбомъ и сыромъ, стоившими новыхъ десять сантимовъ, и напившись воды у фонтана, он направились къ вывск ‘Прекраснаго фламандца’. Просперъ Бегуинъ посадилъ ихъ въ телжку, вмст съ четырьмя новыми путешественниками, и отправился въ обратный путь. На этотъ разъ вс прекрасно размстились, и корзина до того была наполнена капустой, что уже не качалась и не била двочку по щекамъ. Впрочемъ, Лазара спала всю дорогу и проснулась только на другое утро, въ своей кровати.

VI.

Рано утромъ Лазара была уже подъ смоковницей, на которой ждалъ ее Марсьяль.
— Я теб привезла бабки,— сказала двочка.— Еслибъ ты зналъ, какъ хорошо въ Камбрэ!
Марсьяль не произнесъ ни слова.
— Разв ты не доволенъ бабками?— спросила она, подымая ихъ въ рук.
Доброе, но разстроенное лицо мальчика показалось изъ-за втвей.
— Ты плачешь, Марсьяль?
Да, онъ плакалъ горькими слезами, и сквозь слезы онъ разсказалъ ей, что онъ также узжаетъ, только не въ Камбрэ, и не съ тмъ, чтобъ вернуться на другой день, онъ узжаетъ надолго, навсегда, къ тетк, въ Бомельяръ, и тамъ будетъ учиться въ колбасной.
— Въ колбасной, Марсьяль?
— Я… буду… у…би…вать… свинееей!.. Я… буду… у…би… вать!..
Тутъ ужь онъ заревлъ, какъ ягненокъ. Его мать задалась мыслью во что бы то ни стало пріучить его къ коммерціи, чтобы потомъ никто изъ людей не могъ его обмануть. Онъ будетъ длать или продавать сосиски, масло, сапоги, галоши, словомъ,— все, что угодно. Къ тому же, какъ она призналась папа Динэ, она хочетъ удалить его отъ Лазары.
— О, ты будешь убивать свиней!— со вздохомъ произнесла двочка, разстроенная, какъ и онъ, потому что видла, какъ это длается.
Отчаяніе мальчика удвоилось. Но вдругъ лицо двочки прояснилось, и она воскликнула:
— Послушай, Марсьяль, ты не удешь въ Бомельяръ! Недли черезъ дв Фортюнэ будетъ герцогиней и я также… Мы подемъ жить въ Версаль, это городъ, гд живутъ только важныя дамы… ты подешь съ нами и будешь моимъ братомъ.
Она рисовала ему картину великолпныхъ платьевъ, зонтиковъ, коронъ .которыя ожидали ихъ тамъ, между тмъ какъ лишенный воображенія Марсьяль широко открывалъ глаза, чтобы увидть Фортюнэ и Лазару въ золотыхъ платьяхъ и съ дорогими зонтиками.
— У меня будутъ деньги, — прибавила она,— я куплю книгъ папа Динэ, платьевъ и башмаковъ всмъ двочкамъ Гравуа. Ты также будешь хорошо одтъ, и мы будемъ съ тобою ходить въ школу.
Это послднее не особенно порадовало Марсьяля, но все-таки онъ вытеръ глаза и спросилъ:
— И это скоро ты станешь важной дамой?
— Черезъ дв недли. Человкъ съ табакомъ принесетъ намъ извстія.
— Человкъ съ табакомъ?..
Онъ почесалъ носъ, ничего не понимая, и опять спросилъ:
— Лазара, а что у герцогинь есть сады?
— О, прекрасные, огромные сады!
— Ну, хорошо, если хочешь, я буду твоимъ садовникомъ.
— Отлично. Папа Динэ будетъ очень радъ. Мы и его возьмемъ съ собою, въ Версаль.
— Ахъ, ты увидишь, какія овощи я буду теб выращивать!— съ убжденіемъ сказалъ онъ.
— Мн бы лучше хотлось розъ и фіалокъ, Марсьяль, да еще этихъ маленькихъ блыхъ колокольчиковъ, которые такъ хорошо пахнутъ.
— Все будетъ, все.
Вдругъ онъ спряталъ голову въ листву.
— Убгай, Лазара!
Она не заставила повторять себ это два раза и, положивъ на землю бабки, убжала. Марсьяль быстро спустился съ дерева, поднялъ подарокъ и прошелъ въ домъ заднимъ ходомъ, чтобъ не встртиться съ матерью.
Посл этого свиданія Лазара видла Марсьяля только издали, изъ землянки, откуда она смотрла вмст съ папа Динэ на узжавшаго мальчика. Вероника ускорила-таки его отъздъ, не дождавшись, когда Лазара сдлается герцогиней. Бдный толстякъ сидлъ на осл рядомъ съ матерью и время отъ времени утиралъ рукавомъ слезы. Когда оселъ, везшій путешественниковъ въ страну убиванія свиней, скрылся за поворотомъ, Лазара зарыдала.
— Вотъ,— сказалъ папа Динэ, снова принимаясь за поливку грядокъ,— теперь ужь ясно, что Марсьяль не будетъ счастливъ, да и теб, двочка, больше двухъ недль придется подождать твоего счастья…
Дйствительно, прошелъ мсяцъ, а поселянинъ не возвращался изъ Версаля. Наступила осень, со своими холодными, насквозь пронизывающими, дождями, и Фортюнэ начинала сожалть о деньгахъ, такъ безполезно истраченныхъ въ Камбрэ. Приходилось жаться въ плохонькой ситцевой кофточк, въ ожиданіи дорогихъ матерій и изящныхъ зонтиковъ.
Разъ, вечеромъ, он, иззябшія, голодныя, вернулись домой и, по обыкновенію, осмотрли свою избушку, чтобъ убдиться, не пришелъ ли приземистый человкъ.
— Онъ не придетъ!— вздохнула двочка.
— ‘Поселянинъ принесетъ извстія’, сказала сонамбула, и это такъ и будетъ!— съ убжденіемъ проговорила Фортюнэ.
Ощупью она повсила на мсто старую, продырявленную корзинку, — новую она берегла,— и засвтила у печки крошечную лампочку. Двочка выжала свою мокрую юбку, снова надла ее и ползла на печку. Лежа, она улыбалась. Какъ тутъ тепло! Въ полумрак все принимало иной видъ: поломанные стулья казались новыми, на матрас не было видно дыръ, да и сама Фортюнэ какъ-будто помолодла на двадцать лтъ.
— Когда мы будемъ герцогинями, — спросила двочка, все еще дрожа,— мы каждый день будемъ топить печку?
— Еще бы, да не соломой, а цлыми деревьями, ты увидишь, какъ это хорошо пахнетъ.
Немножко согрвшись, Лазара взяла маленькую книжку и развернула ее. Она не умла еще хорошо читать, но надняхъ она пойдетъ въ сельскую школу, въ своемъ небесно-голубомъ плать. Эту книгу далъ ей папа Динэ, и въ ней есть картинка, изображающая черную женщину, прижавшую къ своей груди негритенка. Съ испуганнымъ лицомъ, она, оглядываясь назадъ, на какихъ-то страшныхъ людей и огромныхъ собакъ, готовыхъ ее разорвать, перебгаетъ черезъ льдины замерзающей рки. Лазара долго разсматривала эту драму, пока Фортюнэ поджаривала въ печк хлбъ.
Но, вдругъ, старушка начала прислушиваться, Лазара тоже. Приближались чьи-то тяжелые шаги, дверь отворилась. Съ какимъ-то острымъ запахомъ кожи вошелъ въ избушку человкъ.
— Это онъ!!
— Здравствуйте, — сказалъ онъ, ставя въ уголъ суковатую палку, съ привязанными къ ней пачками табаку.
— Присядьте.
Онъ слъ у печки, оглядлся и началъ хвалить погоду, съ дождемъ и втромъ, благопріятствовавшими его коммерціи. Потомъ онъ вытащилъ изъ кармана пачку нюхательнаго табаку и положилъ ее на столъ.
— Ну, что же?— задыхаясь спросила старушка.
Она затаила дыханіе, Лазара закрыла книгу и вся дрожала, потому что этотъ человкъ сказалъ, что, быть можетъ, приведетъ и герцогиню. Кто знаетъ, не по близости ли она? Но человкъ уставился своими медвжьими глазами въ потолокъ и не торопился отвчать.
— Ну, что же? Какія всти изъ Версаля?..
— Гм… Гм… Версаль далеко!
Онъ медленно вынулъ свою трубку, раскурилъ и между двумя затяжками произнесъ:
— Есть всти.
Глаза Фортюнэ заблистали. Она придвинула свой стулъ. Онъ спросилъ:
— Который вамъ теперь годъ, кума?
— Пятьдесятъ четыре года.
— Пятьдесятъ четыре года, ого! можетъ быть, это и такъ. Не въ самомъ Версал, нтъ, но въ нсколькихъ лье отъ него… есть герцогиня, да… Пятьдесятъ три года тому назадъ у нея украли маленькаго ребенка… и хоть потомъ она его и искала, но не могла найти…
— Она’меня искала, а я вотъ она!
Фортюнэ и Лазара вскочили, готовые бжать за эти нсколько лье отъ Версаля. По человкъ пробурчалъ:
— Не торопитесь, она умерла, герцогиня-то.
Фортюнэ опустилась на стулъ и разразилась рыданіями. Онъ спокойно далъ имъ въ волю выплакаться. Лазара рыдала, видя волненіе Фортюнэ и помня, какъ тяжело терять маму, если она даже и не герцогиня.
Онъ дружески похлопалъ ихъ по плечу и снова занялся своей трубкой.
— Ну, что жъ длать, — прошептала бдная прачка,— мы будемъ носить трауръ, будемъ носить трауръ…
Тутъ человкъ какъ-будто что-то вспомнилъ.
— Это хорошо,— сказалъ онъ, затягиваясь,— но украденный ребенокъ былъ мальчикъ.
Она выпрямилась, сразу перестала плакать и крикнула:
— Мальчикъ!.. Что вы, это неправда!
Онъ, не смущаясь, снова похлопалъ ее по плечу и сказалъ:
— Такъ вотъ, кумушка, вамъ слдовало бы родиться мальчикомъ, тогда, можетъ быть, и подошло бы.
— Я вамъ говорю, что это неправда!— продолжала Фортюнэ.— Эта умершая герцогиня не моя, моя живетъ и ходитъ. Одинъ человкъ въ Камбрэ видлъ, какъ она идетъ ко мн, значитъ, она придетъ.
Онъ всталъ съ дловымъ видомъ и сказалъ, что вс эти розыски въ какихъ-нибудь два дня унесли четыре франка, и что теперь надо получить на чаекъ. Старушка закричала:
— Четыре франка за то, что вы такъ ошиблись въ ваши годы? Четыре франка въ красивыхъ монетахъ по десяти су, которыя я такъ доврчиво отдала вамъ! Да я всю жизнь буду о нихъ плакать горькими слезами!
Она вытерла глаза и продолжала:
— Повторяю вамъ, что видли, какъ герцогиня шла ко мн. И знайте, что у меня вотъ здсь (она указала на картонку) есть платокъ съ короной.
Онъ злобно засмялся, причемъ, какъ въ Камбрэ, открылись его отвратительные зубы.
— Платки съ короной! Ихъ воруютъ больше, чмъ дтей. Недавно въ Лил судили прачку, которая бросила своего ребенка, но, чтобы онъ не простудился, повязала ему шею платкомъ съ кружевами, который она украла у господъ.
— Такъ это для того, чтобы обозвать меня дитятей воровки, взялъ ты мои деньги, проклятый контрабандистъ!— въ пылу горячаго негодованія вскричала Фортюнэ.— Пусть она была хоть прачка, но я не позволю теб ее оскорблять. Убирайся отсюда!
— Ахъ, злой человкъ!— сказала Лазара, выступивъ впередъ изъ-за юбки старушки.
— Заплатите мн хоть за табакъ.
Онъ указалъ на пачку нюхательнаго табаку, который онъ положилъ на столъ входя, и сдлалъ шагъ къ стоявшей въ углу палк. Фортюнэ бросила ему въ спину пачку.
— Воръ бдняковъ и правительства!
— И платковъ съ коронами?
— Старый разбойникъ! Контрабандистъ!
— Мыльная герцогиня!
Собравъ разсыпавшійся табакъ и взявъ изъ угла свою палку, онъ вышелъ, покрякивая довольно недоброжелательно.
Лампочка затрещала и потухла. Въ потьмахъ Лазара не оставляла юбки Фортюнэ. Старушка долго ворчала, наконецъ, успокоилась и легла спать вмст съ двочкой. Увы, он уже не будутъ герцогинями, прощай, корона! Только надежда на школу отвлекла Лазару отъ этихъ грустныхъ мыслей, и она уснула.

VII.

Черезъ недлю, нарядившись въ свое единственное платьевъ новенькомъ чепц на смоченныхъ водою волосахъ, Лазара, наконецъ, пошла въ школу.
Было холодно и сухо. Ея деревянные башмаки громко стучали по промерзшей земл. Вотъ она уже на сел передъ дверью съ крыльцомъ, дверь отворилась, и вышла ‘мадамъ’. Лазара видла ее уже въ окно. Мадамъ худенькая, блдная, съ усталымъ видомъ, слегка сгорбленная, съ длиннымъ носомъ и въ очкахъ, ея длинные пальцы шевелятъ часовую цпочку.
— Ты пришла на четверть часа раньше, — сказала она съ доброй улыбкой.— Поди обогрйся.
Въ большомъ волненіи вошла Лазара въ комнату. Простые столы, некрасивыя скамейки, выкрашенныя блой краской стны, два низенькихъ, небольшихъ окна. На стнахъ какія-то вытертыя пятна, посреди комнаты черная доска, вся исчерченная мломъ, а дальше какой-то квадратный картонъ, съ мелкими линіями и точками. Это была географическая карта.
Молча, прижавшись къ печк, Лазара разсматривала всю эту обстановку, переводя время отъ времени взглядъ на мадамъ, которая, сидя у высокаго столика, пересматривала цлую кипу тетрадокъ. На мадамъ былъ большой блый воротничекъ, поверхъ чернаго платья, мстами блествшаго, какъ атласъ. Въ этомъ костюм она была красиве герцогини.
Между тмъ снаружи доносился уже какой-то смутный гулъ, перешедшій затмъ въ громкій шумъ. Мадамъ взглянула на свои часы и позвонила въ колокольчикъ.
— Поди, открой дверь,— сказала она.
Нсколько сконфуженная этой честью, Лазара покраснла и пошла исполнять приказаніе. Ученицы ворвались въ школу цлымъ потокомъ. Въ одну минуту каждая сидла на своемъ мст. Только новенькая все еще стояла посреди класса подъ любопытнымъ взглядомъ своихъ новыхъ подругъ. Мадамъ на первый разъ посадила ее рядомъ съ собою, и урокъ начался:
— Шесть и шесть-двнадцать и одинъ — тринадцать… Попрыгунья стрекоза лто красное пропла. Б-аба, б-иби, б-обо… Парижъ столица Франціи.
Она не все понимала, но склады знала хорошо, благодаря папа Динэ. На другой день ее уже посадили на послднюю скамейку, но мало-по-малу она все двигалась впередъ и скоро сидла уже на первой.
Однако это пересаживаніе длилось три года. Въ теченіе трехъ лтъ маленькіе деревянные башмаки ходили не переставая изъ Гравуа въ село и изъ села въ Гравуа, въ дождь, слякоть, морозы, три года. Фортюнэ почти не видла дома Лазару, а для старушки это было бы очень хорошо, потому что теперь, няньчая дтей и занимаясь рукодльемъ, двочка могла зарабатывать два, даже три су въ день.
Но Фортюнэ, все еще не отчаявавшаяся сдлаться герцогиней, непремнно желала посылать Лазару въ школу, а сама работала изъ послднихъ силъ. Старушка начала уже слабть, отъ постоянной стирки у нея развился ревматизмъ. Пришлось измнить родъ работы: жать, класть копны и скирды. Подростающая Лазара замчала, что съ годами энергія Фортюнэ ослабваетъ. Она понимала также, что герцогини должно быть живутъ не тамъ, гд ихъ разыскиваютъ ихъ дочери, бдныя прачки. Теперь корона, богатство, брильянты въ крпнувшемъ ум ребенка уступили мсто инымъ мечтамъ.
Она представляла себ въ далекомъ будущемъ другую Лазару, высокую худенькую двушку, съ очками на длинномъ носу и худыми руками, вертящими часовую цпочку, ее зовутъ ‘мадамъ’ и она учитъ маленькихъ двочекъ въ небесно-голубыхъ платьяхъ. Потомъ классъ кончается, и она идетъ въ теплую комнату, гд ее ждетъ Фортюнэ, разодтая, какъ въ Камбрэ, отдыхающая въ покойномъ кресл отъ своей трудовой жизни. Въ другомъ кресл расположился папа Динэ, съ книгой въ рукахъ, а рядомъ въ саду — счастливый Марсьяль разводитъ дивный палисадникъ.
Но это все въ будущемъ, а пока слды ея вытянувшейся, худенькой руки видны на всемъ: занавска, хорошо выглаженная, изящно драпируетъ окно, посуда такъ и блеститъ, и въ комнат каждый день освжается букетъ цвтовъ. Она умла также варить прекрасный супъ. Мадамъ и папа Динэ, каждый по-своему, объяснили ей качества картофеля, капусты, абрикосовъ. Теперь Фортюнэ, возвращаясь домой посл трудоваго дня, всегда заставала вкусно приготовленный ужинъ.
Однажды весною, когда зимній запасъ овощей уже окончился, а новыя овощи еще не поспли, Лазар не изъ чего было сварить супа. Она вспомнила, что ей разсказывали о томъ, будто крапива, такая колючая и непріятная на видъ, годится на щи не хуже щавеля или свекольника. Она пошла и на задахъ нарвала цлый передникъ крапивы, изъ которой у нея дйствительно вышелъ превкусный супъ.
Затмъ, въ ожиданіи Фортюнэ, она зажгла лампочку, сла у печки и развернула книгу съ картинкой, изображающей негритянку, убгавшую съ ребенкомъ на рукахъ отъ преслдованія злыхъ людей и огромныхъ собакъ. Давая ей книгу, папа Динэ сказалъ тогда:
— Надо читать для того, чтобы знать, а также и изъ вжливости къ тмъ, кто пишетъ книги. Это наши большіе друзья, они отвлекаютъ насъ на нсколько часовъ отъ мірскихъ хлопотъ, трогаютъ наше сердце, пробуждаютъ въ насъ хорошія чувства. Теперь ты ужь ученая, прочти мн это заглавіе.
Лазара прочла:
— ‘Хижина дяди Тома’.
— Ну вотъ прочти остальное сама, ты узнаешь, что это за хижина и что за дядя Томъ, а посл разскажешь мн.
Она принялась за чтеніе. Вмст съ героями разсказа она перенеслась въ страну рабовъ, оплакивала ихъ горе, радовалась ихъ радостями.
Въ этотъ вечеръ она, вся замирая, слдовала вмст съ чернокожей матерью черезъ льдины, пробжала Америку и очутилась наконецъ въ свободной Канад. Тамъ она устроилась у доброй квакерши.
— Ахъ!— радостно вздохнула Лазара.
Крапива продолжала весело кипть въ горшк. Она стала прислушиваться, ожидая съ минуты на минуту возвращенія Фортюнэ, которая обрадуется этому горячему супу.
Въ это время за дверью раздался смшанный гулъ голосовъ, и три женщины, въ сопровожденіи всей деревни, внесли въ избушку блдную стонущую Фортюнэ. Она сломала себ ногу, упавъ съ высокаго омета соломы на гумн Гафаровъ.
Ее уложили.
— Ну вотъ, теперь она не встанетъ три или четыре мсяца,— вполголоса сказала одна изъ женщинъ,— ужь если сломаешь ногу на старости лтъ, надо бы позвать доктора.
Кумушки поохали, выразили каждая свое мнніе и ушли, оставивъ Фортюнэ съ испуганной двочкой, которая сла у ея кровати, гладила ласково руку больной и приговаривала:
— Добрая Фортюнэ! бдная Фортюнэ!
— Бдная двочка!.. Нога у меня подвернулась, ометъ былъ такой высокій.
— Вы выздоровете…
Она не плакала, она уже понимала, что есть случаи въ жизни, когда надо сдерживать слезы. Прощай, школа! Прощай, радужное будущее, теперь наступаетъ время отплатить свой долгъ доброй старушк.
На другой день пріхалъ докторъ. Онъ торопливо завернулъ ногу въ лубки и также торопливо объяснилъ пришедшему съ нимъ папа Динэ, что слдуетъ длать, и ухалъ домой за два лье отъ Гравуа, съ тмъ, чтобы завернуть сюда, проздомъ, черезъ мсяцъ. Онъ самъ былъ бдный человкъ и не могъ тратить много времени на безплатныхъ больныхъ.
— Ахъ, еслибъ я нашла мою мать раньше, чмъ сломала ногу!— съ сокрушеніемъ говорила Фортюнэ.— Первые доктора Парижа не отходили бы отъ моей кровати до самаго выздоровленія. Ты бы имъ варила прекрасный супъ… Онъ такъ вкусно пахнетъ, а я не могу взять ложки въ ротъ.
Скоро кое-кто изъ сосдей сталъ приносить Фортюнэ чистый и крпкій мясной бульонъ, но онъ не могъ поправить ея сломанной ноги. Добрая Ведастина присылала иногда картофелю и яицъ. Безъ ежедневныхъ постороннихъ заработковъ трудно было жить на семь франковъ въ мсяцъ. Пришлось отказаться отъ самаго пріятнаго,— отъ кофе. Первые и послдніе дни мсяца буквально приходилось голодать и, чтобъ развлечь старушку, Лазара въ сотый разъ перечитывала ‘Хижину дяди Тома’.
Горячія слезы текли при описаніи судьбы бдныхъ рабовъ, доброты дяди Тома и въ особенности друга ихъ Евы. Какъ трогательна эта маленькая прелестная Ева и какъ достойна она быть герцогиней! Слушая описаніе ея смерти, Фортюнэ рыдала навзрыдъ, а заплаканная Лазара роняла книгу изъ рукъ.
Отецъ Кардинэ нердко присоединялся къ этому чтенію. Онъ понемногу перетаскалъ изъ землянки сюда весь остатокъ овощей, лучшую капусту, лукъ, между тмъ какъ отъ холоду у него многое померзло.
Опершись локтями въ колни и опустивъ голову на руки, онъ слушалъ звонкій голосокъ Лазары, когда она уставала или, заливаясь слезами, не въ силахъ была продолжать, онъ начиналъ разсказывать объ Америк, которую зналъ изъ другихъ книгъ и отъ стараго знакомаго солдата, служившаго при Лафайет.
— Однако, посл войны и Лафайета, у американцевъ все-таки были рабы,— говорилъ онъ.
Лазара удивлялась, одяло Фортюнэ начинало сильно шевелиться, и она, жестикулируя въ сторону печки и вника, гд, по ея мннію, должна была находиться Америка, восклицала, что посл ея болзни и посл того, какъ она найдетъ герцогиню, они вс втроемъ отправятся въ ту страну съ книжкой ‘Хижина дяди Тома’ въ рукахъ и будутъ проповдовать тамъ послднюю волю Евы. Это должно подйствовать лучше, чмъ Лафайетъ и цлые отряды солдатъ.
Разъ, вечеромъ, отецъ Кардинэ вошелъ къ нимъ и сказалъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:
— Ужасная, страшная война загорлась тамъ между сторонниками и противниками рабства.
— Тмъ лучше!— воскликнула Фортюнэ.
— О,— сказала Лазара,— лучше бы они послушались Еву.
— Да, тмъ боле, что и мы здсь, въ Гравуа, поплатимся за это. Тамъ прекратится производство хлопчатой бумаги, а въ Гравуа прекратится тканье. Вс будемъ сидть безъ хлба, вотъ увидите.

VIII.

И это скоро увидали: вс ткацкіе станки деревни и села остановились, и люди сидли безъ работы. Тогда началась страшная нищета, народъ ходилъ по большимъ дорогамъ, стучался у дверей фабрикъ, прося работы или куска хлба.
Нравственное зло на одномъ изъ клочковъ земли отразилось далеко ужасными послдствіями. Въ Америк дрались, а здсь изъ-за этого умирали съ голоду.
Въ общемъ несчастій горе калки Фортюнэ и маленькой Лазары потонуло, какъ дв капли воды въ рк.
Не стало больше капусты отца Кардинэ, ни яицъ Ведастины, которая принуждена была теперь помогать цлой дюжин родственниковъ, не стало больше ни капли кофе, такъ любимаго Фортюнэ. Лишенная этого развлеченія, старушка плакалась:
— Ахъ, еслибъ можно было выпивать кружку хоть по воскресеньямъ! Я чувствую, что отъ кофе у меня сразу зажила бы нога. Вдь вотъ Лазара казенное дитя: разв не могло бы правительство прислать ей хоть немного кофе?
Однажды утромъ, когда она такъ жаловалась, Лазара встала со своего соломеннаго тюфяка вся блдная. Наканун он не ужинали, а до полученія ренты оставалось еще шесть дней. Одваясь, она бросала безпокойные взгляды на страшно исхудавшую Фортюнэ и на гвоздь, на которомъ висла совсмъ еще новенькая корзинка. По мр того, какъ двочка одвалась, глаза ея принимали все боле и боле ршительное выраженіе.
Она подождала, пока старушка успокоится, сняла съ гвоздя корзинку и вышла. Быстрымъ шагомъ, обходя домъ Вероники, имвшей обыкновеніе за всмъ подсматривать изъ-за своей желтой двери, она прошла всю деревню и остановилась только въ конц ея передъ большимъ домомъ, съ узкими, ршетчатыми окнами и такимъ множествомъ замковъ, что домъ этотъ можно было принять за тюрьму.
Только въ первомъ этаж, сквозь дверь съ цвтными стеклами, виденъ былъ свтъ. Не постучавъ, согласно обычаю Гравуа, она вошла. Это была пекарня. Чудный запахъ горячаго свжеиспеченнаго хлба ошеломилъ ее. Въ печк лежалъ густой слой горячей золы.
Лазара съ порога просунула голову.
— Входи или уходи!— крикнулъ громкій, рзкій голосъ, который могъ принадлежать старику, сидвшему въ засаленномъ колпак и потертомъ плать въ углу на скамейк.
Но голосъ принадлежалъ старух, помстившейся на связк хвороста нсколько дале.
Посл минуты колебанія, Лазара вошла, приблизилась къ булочнику и молчала.
— Господинъ Рафаръ,— сказала она, наконецъ, блдная,— уже пять мсяцевъ, какъ Фортюнэ въ постели, у ней больше нтъ ни дровъ, ни хлба… Это у васъ она сломала себ ногу…
Старикъ взялъ трубку, раскурилъ ее и отвтилъ спокойно своимъ тонкимъ голосомъ:
— Ноги ломаютъ не у васъ однихъ, а и въ другихъ мстахъ.
— О, еслибъ намъ приходилось отвчать за неловкость каждаго!— прибавила старуха, пожавъ плечами.
Двочка вздохнула и проговорила:
— Господинъ Рафаръ, если вы не хотите дать хлба… Фортюнэ думаетъ, что маленькая чашечка кофе помогла бы ей, и я пришла…
Съ хвороста послышался грубый смхъ, къ которому присоединился и старикъ, затмъ на лицахъ обоихъ выразилось такое равнодушіе, что Лазара воскликнула съ негодованіемъ:
— Я вамъ говорю, что это у васъ, на вашей работ бдная женщина искалчила себя на всю жизнь. Вы даже ни разу не пришли навстить ее, вы даже не послали ей ни крошки хлба, ни капли молока…
Помолчавъ, она прибавила:
— Вы скверные богачи! И вс это говорятъ.
Она повернулась и уже дошла до двери, когда булочникъ остановилъ ее. Хлопнувъ себя по колпаку, онъ сказалъ:
— Слушай, двочка, пьютъ кофе и разоряются, а кто разоряется, тотъ не долженъ больше пить кофе. Я обхожусь безъ него, хоть могъ бы пить, сколько мн угодно, съ утра до вечера, но я утверждаю, — онъ еще разъ хлопнулъ себя по засаленному колпаку,— что я никогда его не пилъ и госпожа Рафаръ также. Такимъ образомъ у насъ въ карман скопились деньги. Если ты хочешь когда-нибудь разбогатть, поступай такъ же!
Онъ не упомянулъ о томъ, что деньги въ его карман скопились и инымъ образомъ, напримръ, чужой мукою, когда онъ былъ мельникомъ, а также огромными процентами, которые онъ бралъ у поселянъ, ссужая имъ деньги подъ постройку избъ, когда въ деревн случился большой пожаръ.
— И ступай съ этимъ совтомъ!— прибавилъ онъ.
— Да,— поддакнула старуха, — и помни его.
Двочка опять повернулась къ двери, но съ такимъ грустнымъ выраженіемъ своихъ большихъ глазъ, что булочникъ опять, вернулъ ее.
— Двочка!— онъ кашлянулъ, повернулся къ жен и, снова ударивъ по колпаку, сказалъ: — Артемиза, дай ей два су, чтобъ она не говорила больше, что мы скверные богачи.
Артемиза долго не шевелилась. Онъ долженъ былъ повторить. Тогда она засунула въ свой длинный карманъ половину руки и три раза продлала этотъ маневръ. Старикъ подалъ ей ключъ. Но, оттолкнувъ его, старуха вспомнила, что у ней осталось кое-что отъ вчерашней выручки. Правда, что деньги въ крупныхъ, монетахъ запрятаны въ нижней юбк. Вынувъ горсть монетъ, она долго перебирала ихъ.
— Вотъ теб,— сказала она двочк, подавая ей заржавленный и проткнутый въ средин су,— эти деньги приносятъ счастье, береги его вмст съ совтомъ господина Рафара. У меня больше нтъ такого су, но я дамъ теб хлба.
Она поднялась со своего хвороста, подошла къ столу, на которомъ лежалъ цлый рядъ ароматныхъ свжеиспеченныхъ хлбовъ, отрзала ломоть черстваго и подала двочк вмст съ подаркомъ. Господинъ Рафаръ, между тмъ стараясь пускать изъ своей трубочки самые экономные клубы дыма, улыбался хлбу, су и своей жен.
Двочка поблагодарила вполголоса и, быстро простившись съ этими скупыми стариками, побжала въ лавочку купить на полъ-су кофе и на полъ-су сахару.
— Что это такое за су?— спросила лавочница, готовая отнять проданный кофе и сахаръ.
Но она взглянула на дрожавшую Лазару и частью изъ доброты, частью потому, что сама врила, какъ госпожа Рафаръ, что су съ дырочками приносятъ счастье, замолчала.
Дорогой Лазара подняла нсколько валявшихся щепокъ и, вернувшись домой, тихонько развела огонь и сварила кофе. Теперь можно было разбудить больную. Но въ эту минуту Фортюнэ сама проснулась и, раздувая ноздри, стала облизываться.
— Должно быть, я видла во сн кофе, и теперь еще пахнетъ,— проговорила она.
Лазара, радостно улыбаясь, налила въ большую желтую кружку божественный напитокъ и поднесла его больной. Выраженіе настоящаго блаженства появилось на лиц старушки, она медленно, маленькими глотками выпила кофе и, подавая пустую кружку, сказала:
— Я встаю! Мн лучше!
Она дйствительно встала, но могла пройти только около кровати.
— Еслибъ я еще три, четыре утра попила этого лкарства, то я скоро стала бы бгать. Оставила ли ты хоть что-нибудь?
Оставила Лазара лишь на завтрашній день. Она разсказала свое похожденіе.
— А, Рафары!— грустно прошептала старушка, падая на свою жалкую постель.— Это чудо, но ты этого больше не сдлаешь.

IX.

Уже давно ткачи сидли безъ работы и группами ходили по большимъ дорогамъ, ища сострадательную душу. И казенное дитя также должно было присоединиться къ нимъ, къ великому огорченію Фортюнэ, не любившей оставаться одной. Лазара уходила въ башмакахъ на босу ногу, съ растрепанными волосами, и въ большинств случаевъ возвращалась домой ни съ чмъ.
Разъ утромъ, когда она бродила за деревней у мелкаго сосноваго лса, она услыхала какіе-то шумные голоса. Чей-то голосъ возражалъ, и ей показалось, что это папа Динэ.
Тогда она осторожно пробралась въ лсъ и стала смотрть сквозь деревья. Да, это былъ папа Динэ, стоявшій въ групп крестьянъ съ угрожающими лицами.
— Если онъ не дастъ денегъ, — кричали голоса, — мы сожжемъ все, и его домъ, и его самого, и его жену. Да, да! Онъ не мало злоупотреблялъ нами, пора это кончить! Впередъ!
Старикъ спокойно остановилъ высокаго, чернаго человка, крикнувшаго ‘впередъ’, за которымъ уже готовы были послдовать остальные.
— Другъ мой. вы не насытитесь тмъ, что сожжете. Хорошо, что я встртился съ вами здсь.
Но парень вывернулся отъ него и, увидавъ Лазару, взялъ ее за руку и сказалъ:
— Вотъ посмотрите, онъ допускаетъ умереть съ голоду эту бдную двочку и старуху, искалчившую себя на его работ.
Лазара хотла выручить папа Динэ, длавшаго ей знаки, к проговорила:
— Три недли тому назадъ господинъ Рафаръ мн далъ что-то..
Взрывъ хохота былъ отвтомъ на эти слова, вс прекрасно знали, что онъ далъ ей одинъ су.
— Впередъ, къ Рафарамъ!— снова крикнулъ парень.
На этотъ разъ отецъ Кардинэ прямо схватилъ его за руки.
— Ты и вс вы, — сказалъ онъ убдительно и оглядывая группу,— послушайте меня. Вдь я почти всхъ васъ видлъ новорожденными и знаю васъ лучше, чмъ вы сами. Это я пойду къ Рафару, подождите отвта сегодня до шести часовъ.
Посл небольшаго пререканія толпа неохотно разошлась.
— Такъ до вечера, у меня!
Старикъ взялъ Лазару за руку и ушелъ съ нею.
Онъ шелъ молча, то глядя подъ ноги, то оглядываясь кругомъ и время отъ времени постукивая палкой о землю. Когда звуки голосовъ стали затихать въ отдаленіи, онъ сказалъ:
— Двочка, а знаешь ли, вдь не безъ причины это мстечко названо Гравуа (гравій — камень). Видишь ли, надо на все обращать вниманіе, присматриваться какъ къ людямъ, такъ и къ вещамъ. Мн пришла эта мысль только сегодня утромъ, конечно, немножко поздно. Посмотри на эти камни, вонъ тамъ, налво.
Она посмотрла.
— Вотъ отъ чего мы вс будемъ сыты… Да, эти камни покупаются, ими устилаютъ шоссейныя дороги, этого гравія въ Гравуа множество, хотя по недогадливости за нимъ здятъ очень далеко. Я поговорю съ Рафаромъ, онъ выдастъ впередъ денегъ, другіе богачи села сдлаютъ то же самое, мы выроемъ траншеи, вся страна будетъ работать, и вс будутъ сыты до тканья. Рафаръ и другіе ничего не потеряютъ, потому что мы отдадимъ имъ камень дешево, а они будутъ продавать дорого
— Ахъ, папа Динэ,— съ восторгомъ сказала Лазара,— какъ хорошо видть все такъ ясно, какъ вы видите.
— Да, но я увидалъ это немножко поздно.
Она произнесла съ тонкой улыбкой:
— Но Рафаръ дастъ вамъ только су съ дырочкой.
— А это мы увидимъ, вотъ его домъ.
Они разстались.
Вечеромъ мужики ждали отца Кардинэ у его двери добрыхъ полчаса. Наконецъ, онъ пришелъ.
— Я бгалъ весь день, былъ у всхъ богачей села, черезъ два дня соберется общій совтъ, а черезъ три вы получите работу.
Утренніе бунтовщики сразу успокоились и даже добродушно смялись, когда отецъ Кардинэ сталъ разсказывать имъ свои похожденія.
Сначала Рафаръ поднялся на дыбы и заоралъ.
— Васъ сожгутъ вмст съ вашей казной.
— У насъ нтъ казны.
— Все равно, васъ подожгутъ.
— О, Боже мой! А сколько надо?
— Дв тысячи франковъ для начала.
Тогда и онъ, и она зашумли, загалдли, но ничего не хотли сообразить. Отецъ Кардинэ бился съ ними цлыхъ три четверти часа. Наконецъ, поршили на тысяч франковъ, но съ условіемъ, что эта сумма будетъ выдана хорошимъ хлбомъ.
Вс расхохотались надъ этой выходкой добраго булочника, желавшаго разомъ взять барышъ и на камн, и на хлб.
Четыре дня спустя, голодные рабочіе уже разворачивали гору за деревней. Снова во всхъ печахъ появился веселый огонекъ, лица просвтлли, теперь вс будутъ сыты. Работали мущины, женщины и дти. Лазара возила тачку и приносила домой ежедневно восемь су. Траншею рыли невдалек отъ дома Фортюнэ, и двочка всегда могла урвать минутку сбгать навстить больную.
И по вечерамъ хлбомъ или деньгами Лазара приносила свой заработокъ. Но, хотя кофе и варился каждое воскресенье, Фортюнэ не вставала съ постели, слишкомъ были надорваны ея старческія силы, чтобъ он могли возстановиться.

X.

Прошла зима. Фортюнэ все становилась слабе и слабе. Она уже перестала мечтать о герцогин и не могла даже долго слушать разсказъ о смерти Евы.
Наступило лто, и Лазара, указывая въ окно на полосы золотистой ржи, успокоивала старушку:
— Скоро вывозъ камня окончится, потому что наступаетъ жатва, я пойду собирать колосья, а хорошая погода укрпитъ ваше здоровье окончательно. Маріанна и Обелина, захворавшія такъ же, какъ и вы, отъ работы и истощенья, теперь ужь гуляютъ. Деревня и село совсмъ переродились, и говорятъ, что жатва будетъ очень богатая. Говорятъ, будто денегъ у всхъ будетъ такъ много, что не придется даже возить камни, хотя бы война продолжалась до будущей зимы.
И дйствительно, ячмень, пшеница, рожь, овсы подымались на радость. Насколько могъ окинуть глазъ, везд хлбъ переливался какъ золото. Но за то ужь какъ же и палило солнце! Никогда еще не запомнятъ въ Гравуа такой засухи. Небо словно раскаленный свинецъ, вдалек порою погромыхивалъ громъ, падало на землю нсколько крупныхъ капель дождя, но и только.
Въ одинъ изъ такихъ жаркихъ іюльскихъ дней, около полудня, больная вдругъ приподнялась.
— Лазара!
— Я тутъ.
— Послушай… ты выйдешь замужъ, назовешь своіо дочь Евой и будешь разъискивать… кого ты знаешь! Общай мн!
Когда Лазара общала, Фортюнэ съ утомленіемъ опустилась на подушку и поблднла, какъ мертвая. Крикъ двочки привелъ ее въ себя. Нсколько времени Фортюнэ шевелила губами, наконецъ, набравшись силъ, заговорила:
— Дитя мое, поди къ папа Динэ, скажи ему, чтобы онъ пришелъ составить мое духовное завщаніе… да можетъ быть я уже получила наслдство или современемъ получу милліоны, ты это знаешь, все это должно достаться теб… Я теб отдаю и все, что здсь есть, ты за мной ходила, какъ за матерью, у тебя доброе сердце. Въ нсколькихъ лье въ Семпле у меня есть кузины со стороны мужа, но у меня вся семья въ…
Ея взглядъ докончилъ фразу. Боле твердымъ голосомъ она повторила приказаніе идти за отцомъ Кардинэ.
Но взволнованная двочка колебалась, не ршаясь оставить ее одну.
— Иди, я этого хочу!
Лазара вышла.
На порог она остановилась, камни такъ и горли подъ ногами, въ воздух было душно. Темныя тучи закрыли солнце, сразу какъ будто наступила ночь.
— Да иди же, бги, не жди дождя!
Лазара отправилась. Нечмъ было дышать, становилось еще темне, съ юга надвигались быстрыя черныя тучи, длалось страшно. Кругомъ мертвая тишина, ячмень, рожь, весь хлбъ стоялъ нешелохнувшись, даже птицы замолкли, и палящій жаръ смнился холодомъ. Вдругъ, послышался шумъ, похожій на паденіе съ высоты цлой массы камней.
Лазара подняла глаза, небо словно разверзалось. Тогда дрожавшими ногами она пустилась бжать. Уже землянка отца Кардинэ виднлась невдалек, когда сверкнула ослпительная молнія и посыпался градъ величиною въ т камни, которые она выворачивала всю зиму.
Съ страшнымъ крикомъ она понеслась къ старому пустому сараю, оставшемуся отъ какой-то фермы, быть можетъ для того, чтобы спасти двочку. Едва она тамъ укрылась, какъ пронесся сильный вихрь, ломавшій деревья, срывавшій крыши, градъ падалъ цлыми кучами.
Тогда старый сарай не могъ больше выдержать и зашатался. Обезумвшая отъ страха двочка, желая удержать его, схватилась за одну изъ перекладинъ и отчанпо стала звать на помощь. Но ее услышалъ только ураганъ, который неистово завылъ, закружилъ и разнесъ сарай…..
На куч навоза и всякихъ обломковъ, въ луж грязи лежала маленькая Лазара, ее отнесло вмст съ крышей сарая за двсти метровъ отъ того мста, гд онъ стоялъ. Об руки ея были въ крови, лицо блдно, она открыла глаза, понемногу приходя въ себя.
Отдаленные раскаты грома нарушали тишину, снова свтило солнце сквозь уходившія разрывныя тучи. Вся мокрая, въ плать, прилипшемъ къ тлу, она приподнялась, недоумвая, гд она и что случилось. Тутъ она все вспомнила.
Она не узнала полей. Вокругъ нея образовалась какая-то полоса перепутанной соломы. Гд же чудная рожь, золотая пшеница, овесъ, ленъ? Ничего больше не существовало.
Куда же это занесла ее буря? Охъ, а Фортюнэ? А папа Динэ, а остальные? Неужели этотъ каменный дождь и ихъ всхъ занесъ далеко отъ Гравуа?..
Она зарыдала, отдаваясь своему горю, когда услыхала звавшій ее голосъ.
— Лазара! Маленькая Лазара!
Ахъ, это папа Динэ, вонъ тамъ, на гор, у землянки. Это онъ, несомннно, и машетъ руками.
Она скоро была подл него. Увы, и маленькій прекрасный садикъ не существовалъ боле! Капуста и вс другія овощи были помяты, побиты градомъ. Изъ попадавшихъ ульевъ вытекалъ на землю медъ, везд лежали мертвыя пчелки. Только землянка устояла.
— Какимъ образомъ очутилась ты здсь?— спросилъ Лазару старикъ.
Она разсказала, зачмъ и какъ она шла сюда, буря застигла ее по дорог, она спряталась отъ нея въ старый сарай, стоявшій на краю поля, но ураганъ разметалъ его, а ее вмст съ крышей откинулъ сюда.
— Но Фортюнэ! Что теперь съ нею? Пойдемте, пойдемте къ ней скоре!
Отецъ Кардинэ взялъ ее за руку.
— Да, пойдемъ взглянемъ на Фортюнэ и на Гравуа, и на все это разоренье.
Они пошли при звукахъ отдаленнаго грома. Теперь можно было сократить путь, не опасаясь помять рожь. Мстами крупныя градины таяли подъ солнцемъ.
— Вотъ по крайней мр на четыре года разоренья, — съ сокрушеніемъ сказалъ старикъ.— Я ничего боле ужаснаго не видалъ во всю мою жизнь. Работайте, добрые люди, удваивайте вашу энергію, потому что врагъ всегда близко.
— А Фортюнэ? Найдемъ ли мы ее, скажите, папа Динэ.
По всей деревушк стоялъ стонъ. Мельникъ Паленъ былъ убитъ, упавшей мельницей раздавило его маленькаго сына, котораго несли теперь на носилкахъ. Одни кричали, другіе плакали, глядя на опустошенную деревню. Громче всхъ жаловались на судьбу супруги Рафары и Вероника, которая собирала въ корзину убитыхъ жаворонковъ и перепелокъ, какъ женщина, не теряющаяся ни въ какой бд.
Соломенныя крыши, черепичныя доски, стекла, стны избъ валялись посреди улицы, почти вс крыши были снесены ураганомъ.
Вотъ и избушка Фортюнэ.
— Пойдемте скоре, папа Динэ… Ахъ, крыши-то ужь нтъ!..
Но этого слдовало ожидать, старая солома давно едва держалась на стропилахъ. Сверху стекала вода отъ таявшаго града, на полу, внутри образовалось цлое озеро, въ которомъ плавала убогая мебель. И среди этого разрушенія на кровати лежала Фортюнэ такъ спокойно, какъ будто ничего необыкновеннаго не случилось.
— Она спитъ,— прошептала Лазара.
Да, она спала. И ничего уже не могло пробудить ее отъ этого вчнаго сна, ни ураганъ, ни холодъ, ни голодъ, ни боль въ ног, ни неотступная мысль о герцогин.
Когда Лазара поняла, она бросилась къ кровати и взяла уже холодную, честную, морщинистую руку, загрубвшую въ работ, руку, которая ее ласкала, кормила, одвала, она поцловала ее и залилась горькими слезами.
Стоя у кровати, безъ словъ, папа Динэ глядлъ на эту безмятежность послдняго покоя и тихонько гладилъ рукой по волосамъ ребенка.

XI.

— Мы наслдники!
Они вошли въ четверомъ: дв женщины въ блыхъ наколкахъ на головахъ, въ приподнятыхъ юбкахъ и высокихъ башмакахъ и двое мущинъ въ полушубкахъ. Одинъ изъ мужиковъ былъ длинный и худой, его отцовскій полушубокъ зеленовато-оливковаго цвта, переходящій изъ рода въ родъ, былъ слишкомъ для него широкъ, второй былъ толстый человкъ съ круглой спиною.
— Мы наслдники, кузены!.. Эмабль Гобло, Прюдансъ Гобло, Баптистъ Жерменъ, Одиль Жерменъ.
Они пріхали изъ Семпле, но не поспли на похороны, потому что ихъ во-время не предупредили. Подозрительнымъ взглядомъ смотрли они на Лазару, причину этого опозданія, и стали оглядывать комнату, которая помимо окна освщалась яркимъ солнцемъ сверху, такъ какъ не было крыши.
— О, какъ мало вещей въ этой развалившейся избушк!.. А гд деньги, двочка’
— Деньги?
— Да,— сказала Прюдансъ Гобло, низенькая брюнетка, съ громкимъ голосомъ и очень ршительнымъ, командирскимъ видомъ.
Другая, рыжая, совсмъ еще молодая прибавила:
— Покажи твои карманы.
Съ такимъ изумленно-грустнымъ видомъ Лазара вывернула свои карманы, что командирша остановила молодую женщину,
— Оставь ее, она не иметъ вида воровки. Займемся дломъ, нечего терять время.
Она взяла столъ и вынесла его на средину комнаты, Одиль Жерменъ поставила туда же стулъ, а Эмабль Гобло взялъ соломенный матрацъ и, положивъ его на столъ, немедленно бросился къ кровати и въ ту же минуту рознялъ ее по частямъ. Съ еще большимъ проворствомъ его жена заглянула въ печь, пересчитала посуду, оглядла всю рухлядь. Это была пара достойная другъ друга.
Худой кузенъ ничего не длалъ, только поеживался въ своей широкой шуб, а его жена, прислонясь спиной къ печк, не дерзала пошевелиться, подавленная дятельностью своей кузины.
Стоя прижавшись къ окну съ взволнованнымъ лицомъ, Лазара спросила:
— Вы все возьмете?
— Да вдь мы же наслдники!
И Прюдансъ Гобло, отвтившая на этотъ вопросъ, увидя на стн новую корзинку, эту чудную корзинку, купленную въ Камбрэ, сняла ее. Тогда начался длежъ, спорили изъ-за каждой вещи, но перевсъ всегда оставался на сторон Гобло. Наконецъ дошла очередь до корзинки, которую Прюдансъ все время держала на рук, какъ будто принесла съ собой изъ своей деревни. Она хотла взять ее себ, но Жермены запротестовали.
— Ну, хорошо, мы разъиграемъ ее въ лотерею,— воскликнула командирша.— А чтобы никому не было обидно, иди и ты сюда, двочка.
Она взяла Лазару и сунула ей въ руку дв неровныхъ соломины, которыя тутъ же выдернула изъ матраца. И та самая Лазара, которой была завщана эта корзина, вмст съ будущими милліонами, должна была держать солому для розыгрыша.
Выиграла Прюдансъ. И еслибы разъигрывались милліоны герцогини, ихъ одинаково выиграла бы Прюдансъ. Ея энергичное лицо дышало увренностью въ самой себ и во всякихъ удачахъ.
Толстый Гобло, въ самомъ веселомъ настроеніи посвистывая, поглядывалъ на своихъ разочарованныхъ кузеновъ.
Оставалось ршить судьбу только одного предмета: ‘Хижины дяди Тома’, которую Лазара только-что взяла съ печки и прижимала къ своей груди. Неужели у нея отнимутъ ея дорогую книгу съ милой Евой?
Къ счастію, книга повидимому не представляла никакой цнности для четырехъ паръ глазъ, устремленныхъ на нее. Однако Прюдансъ Гобло пожелала посмотрть, она выхватила ее изъ рукъ ребенка, на мгновеніе задержавшихъ ее, открыла и, увидавъ картинку, сунула книгу въ корзинку, сказавъ, что ея дти любятъ картинки.
Кузина Одиль сказала то же самое о своихъ.
— У тебя только двое, а у меня ихъ восемь!— рзко отвтила ей Прюдансъ.
И книга осталась тамъ, куда ее положили.
Лазара тихо плакала, она понимала, что вс слова безполезны съ этими людьми, что камни скоре бы поняли, сколько воспоминаній у нея связано съ этой драгоцнной книгой.
Прюдансъ Гобло внимательно разсматривала плачущую двочку, когда дверь отворилась и вошелъ отецъ Кардинэ. Онъ пришелъ навстить Лазару, бросившуюся тотчасъ же къ нему.
— Еще наслдникъ?..
Во всхъ глазахъ стоялъ этотъ вопросъ.
Взглянулъ на собразную мебель и наслдниковъ, папа Динэ положилъ руку на головку Лазары и сказалъ:
— Я вижу, что вы уже тутъ распорядились. Разв вамъ двочка не сказала, что она ходила за Фортюнэ, что она любила ее, какъ мать, что она закрыла ей глаза, что она украсила ея могилку цвтами и что по всему этому, какъ и по желанію покойной, она наслдница?
— А разв есть бумага?— съ тревогой, вс красные, спросили Гобло.
— Разв есть бумага?— какъ эхо повторили кузены.
При этихъ словахъ, разрывающихъ вс нравственныя права, отецъ Кардинэ не въ силахъ былъ продолжать. Онъ склонилъ голову и задумчиво сталъ разсматривать убогую мебель.
Прюдансъ также озабоченно принялась съ ногъ до головы оглядывать Лазару, какъ будто хотла спять съ нея мрку, посл чего, она привлекла ее къ себ и тихимъ голосомъ стала разспрашивать:
— Который теб годъ?
— Одиннадцать лтъ.
— Ты умешь варить супъ?
— Да.
— А хозяйство знаешь?
— Да.
— Хорошо.
Она склонилась къ уху своего мужа и шепнула:
— Не говори ничего, оставь меня дйствовать.
Потомъ громкимъ голосомъ и указывая на старика, продолжала,
— Онъ говоритъ правду: надо подумать объ этой двочк… Ну, Одиль, хочешь разъиграть ее въ лотерею на соломинкахъ.
Одиль отказалась.
— Какъ хочешь,— тогда я ее возьму. У меня восемь человкъ дтей, но однимъ больше, однимъ меньше…
Ея взглядъ, такой же захватывающій, какъ и ея руки, переходилъ отъ отца Кардинэ къ двочк.
— Отвчай, Лазара.— произнесъ старикъ.
Лазара вся въ слезахъ на минуту ухватилась за него, какъ на своего единственнаго защитника, потомъ она подняла голову. Она прекрасно понимала, что этотъ старый и бдный человкъ, родственникъ Вероники, не можетъ оставить ее у себя.
— Папа Динэ,— прошептала она,— я уйду, да!
Онъ ничего не отвтилъ, но глаза его сдлались влажны, онъ взялъ своей дрогнувшей рукой ручку Лазары и крпко пожалъ ее за это ршеніе, разрывавшее его сердце.
— Какъ васъ зовутъ?— спросилъ онъ затмъ, глядя прямо въ лицо Прюдансъ, не показавшейся ему слишкомъ злой.
— Прюдансъ Гобло изъ Семпле. А это — мой мужъ Эмабль Гобло.
Гобло, улыбаясь во весь свой широкій ротъ, приложилъ руку къ шляп.
— Ну, прекрасно, Прюдансъ Гобло, и вы, Эмабль Гобло, вдь вы знаете, что такое ребенокъ, у васъ у самихъ есть дти, поручаю вамъ эту добрую и любящую двочку, обращайтесь съ ней ласково и посылайте ее въ школу, она ужь уметъ читать…
— Возьми, двочка,— перебила Прюдансъ, расчувствовавшись и выдергивая изъ корзинки ‘Хижину дяди Тома’,— вотъ книга, я теб ее дарю. Пойдемъ, ты будешь счастлива съ нами, мы хорошіе люди, въ Семпле это вс знаютъ.
Она тутъ же взяла въ свидтели Баптиста и Одиль Жерменовъ, которые утвердительно кивнули головами.
И худой Баптистъ танцовалъ въ своей зеленовато-оливковой шуб, радуясь, что онъ не навязалъ себ нашею, какъ Прюдансъ, лишняго ребенка. Отецъ Кардинэ повторилъ свои просьбы, и стали готовиться къ отъзду.
Жерменъ, не любившій затруднять себя работой, ушелъ на деревню за телгой и, когда она была приведена, Гобло сложили въ нее все наслдство, но такъ, что ихъ вещи спокойно возвышались на чужихъ. Лазара простилась съ сосдями и Ведастиной, нжно поцловавшей ее. Отецъ Кардинэ ходилъ съ нею.
Въ минуту разставанія двочка, вдругъ, вскрикнула:
— Ахъ, папа Динэ! Папа Динэ!..
— Прощай, дитя мое… вдь я не могу тебя оставить у себя…
Больше онъ ничего не могъ сказать: слезы сдавили ему горло. Она влзла въ телгу съ наслдниками и наслдствомъ, и ухала.
Съ высоты воза, куда ее посадили, какъ воробья, она смотрла, какъ исчезала избушка безъ крыши, безъ мебели, безъ Фортюнэ, потомъ землянка, гд отецъ Кардинэ остался одинъ, а тамъ, вдалек,— кладбище, гд спали ея об матери и вроятно разговаривали о двочк, которую он любили. Наконецъ деревушка исчезла.
Прощайте! Прощайте!..
Остальные спутники хали молча. Когда наступилъ вечеръ, широкая шуба, надвинувъ свою шляпу, спадавшую отъ тряски, начала дремать, Одиль уже давно спала, склонясь на плечо мужа. Лазара также закрыла глаза.
Прижавшись другъ къ другу, Гобло, казалось, смотрли на горизонтъ, гд всплывала луна, но они оживленно разговаривали.
— Да, девять человкъ дтей, вмсто восьми…
— Молчи, Эмабль,— энергически остановила его командирша.— Эта двочка уметъ стряпать, знаетъ хозяйство, она даромъ будетъ готовить кушанье, она будетъ у насъ вмсто служанки, а до будущаго года мы будемъ получать за нее семь франковъ въ. мсяцъ отъ правительства. Пойми, что мы еще останемся въ барышахъ!

XII.

На другое утро, восемь Гобло, обступивъ Лазару полукругомъ, разсматривали новую знакомую, пріхавшую наканун ночью. Сначала вс молчали, потомъ загалдли, засмялись, затолкали, и знакомство было совершено.
Домъ былъ прекрасный, онъ состоялъ изъ двухъ большихъ и одной маленькой комнаты, каждая изъ нихъ была прилично омеблирована кушетками, кроватью, столами, стульями. Но главное богатство заключалось въ двухъ высокихъ круглыхъ печахъ, которыя зимою хорошо натапливали домъ. Въ маленькой комнат кром разныхъ земледльческихъ орудій, битыхъ горшковъ и паутины, стояла кушетка, на которой Лазара спала эту ночь.
За домомъ находился очень большой садъ и огородъ со всякими овощами. Вода была въ колодц и въ маленькой рчк, протекавшей между двухъ деревьевъ въ конц сада. Зелень, вода, сверкавшая подъ солнцемъ, все это красиво и пріятне Гравуа, еслибъ только тамъ не остались т, кого любила Лазара.
Деревня, съ своими блыми домиками, казалась чище. Вс крыши были покрыты черепицей или соломой, такъ какъ сюда не дошелъ ураганъ. Впрочемъ, Лазар некогда было любоваться этой картиной, потому что Прюдансъ живо сунула ей въ руки большой березовый вникъ. Затмъ пришлось перемыть посуду, принести воды изъ колодца.
— Ну, скоре! Теперь не время спать. Разв ты не знаешь, что длаютъ съ колодезной веревкой?
— Но вода глубоко, а ведро тяжело,— защищалась двочка.
— Ахъ, ахъ, скажите, пожалуйста! Ты хотла бы черпать наперсткомъ? Пойдемъ!
Маленькія руки Лазары упустили въ колодезь веревку и висвшее на ней ведро. Прюдансъ ловко подскочила, спасла то и другое и легко, какъ перышко, вытянула полное ведро.
— Вотъ какъ надо длать вмсто того, чтобъ глазть по сторонамъ!
Потомъ она дала двочк дружественный подзатыльникъ, Лазара, въ слезахъ, потащила полное ведро къ дому и вылила его въ бочку.
— Теперь поди сюда и помоги мн!
Она пошла за Прюдансъ въ первую комнату. Тамъ стояла сложенная кровать Фортюнэ, доставшаяся вмст съ большей частью посуды, лежавшей на полу, на долю Гобло. Лазара увидала желтую кружку и свою маленькую блую кружечку съ красными цвточками. Она взглянула на кровать, на которой спала долгіе годы вмст съ бдной женщиной, еще такъ недавно ушедшей въ могилу.
— Держи этотъ передокъ,— командовала Прюдансъ.— А, ты опять заревла?.. Держи пряме, вотъ такъ.
И Прюдансъ, ловко, какъ мущина, сколотила молоткомъ кровать и поставила ее въ углу первой комнаты.
— Прюдансъ, кто будетъ спать на этой кровати?— застнчиво спросила Лазара.
— Трое младшихъ дтей, имъ тутъ будетъ удобне, чмъ на соломенник.
— Да,— вздохнула она.
Какъ ей хотлось спать на этой кровати!
Въ полдень вернулся съ поля Гобло, на немъ была широкая блуза. Онъ слъ и пообдалъ тмъ, что изготовила довольно недурно новая служанка. Онъ пожиралъ, какъ удавъ, огромными порціями, громко пережевывая и молча, восьмеро дтей обдали какъ попало: на полу, на порог, по двое изъ одной тарелки. Желтая кружка была пристроена: Прюдансъ пила изъ нея воду, а старшая двочка Клеора завладла маленькой кружкой съ красными цвточками.
Изнемогая отъ усталости, Лазара уснула тамъ же, гд вчера.
Послдующіе дни проходили въ такой же непрестанной работ, какъ и первый. Когда, между дломъ, Лазара присаживалась на минутку отдохнуть, ей немедленно совали иголку въ руки или давали старую изломанную корзинку и лопаточку, съ которыми она шла на дорогу собирать навозъ, оброненный лошадьми и коровами. Въ этой работ ей вызывались помочь маленькіе Гобло, мальчики и двочки. Тогда съ хохотомъ и толкотней навозъ поднимался даже безъ помощи лопаточки, въ одну минуту дорога длалась чистой. Старшіе, впрочемъ, длали это озабоченно, стараясь подражать своей матери.
Когда наступала пора ягодъ, орховъ, желудей, эта чистка дорогъ составляла развлеченіе маленькихъ Гобло, они могли забгать въ лсъ, пока старшіе работали въ пол. Но кухарка въ эти дни оставалась дома.
Гобло засвали большой участокъ хлба, и взрослыя дти подъ предводительствомъ матери вс выходили на жатву. Благодаря тому, что семья была велика, хлбъ убирался во-время, и глядишь: то тамъ скопится двсти лишнихъ франковъ, то тутъ триста. Не довольствуясь своимъ полемъ, они брали и чужія на аренду. Деньги прибывали со всхъ сторонъ. Но о школ не упоминалось ни однимъ словомъ, не знали даже, гд она и находится.
— Я никогда не умла ни читать, ни писать,— съ торжествующимъ видомъ заявляла Прюдансъ, подпершись руками,— мой мужъ также, а ужь о родителяхъ и говорить нечего, однако они намъ оставили четыре сетье земли, да мы еще нажили.
Она заперла въ шкафъ ‘Хижину дяди Тома’, когда однажды застала Лазару за чтеніемъ.
— Отъ чтенія зрніе портится.
Она назвала ей примры, когда грамотные люди кривли и даже слпли. Хозяйство, стирка, кухня, а потомъ, лтомъ косьба, жатва, собираніе колосьевъ — вотъ настоящая работа.
— Прюдансъ, вдь вы же общали папа Динэ посылать меня въ школу?
— А онъ самъ-то, отецъ Кардинэ, ходилъ въ школу?
— Нтъ, онъ учился одинъ, но онъ хочетъ, чтобъ я ходила.
— Такъ пусть онъ и платитъ за тебя, но у этого нищаго ученаго нтъ ни одного су, между тмъ какъ у меня…
Ея глаза съ гордостью окинули большой полный разнаго добра шкафъ, и она хлопнула себя по карману, въ которомъ зазвенли деньги.
Дти Прюдансъ, уже давно видвшія, какъ мать такимъ образомъ похлопывала себя по карману, привыкли считать себя богатыми, но изъ-за этого нисколько не хуже относились къ Лазар. Они говорили ей только, что она очень, очень некрасива, потому что въ деревн красота состоитъ въ полнот и румяныхъ щекахъ. А Лазара была худенькая, блдная двочка съ большими почти всегда грустными глазами. Они смотрли на Лазару, какъ на подругу, она обдала вмст съ ними одно и то же кушанье, и ей не жалли куска.

XIII.

Ей предстояла еще новая работа, отъ которой она теряла голосъ и чувствовала боль въ ногахъ.
Однажды подъ вечеръ, когда она вытягивала воду изъ колодца, Прюдансъ подозвала ее къ двери. Четыре коляски прозжали въ цлыхъ облакахъ пыли, въ экипажахъ сидло нсколько мущинъ въ черномъ и нсколько дамъ въ блыхъ и свтлыхъ платьяхъ. Все это общество очень потшалось надъ груипой мальчишекъ, бжавшихъ за первой коляской, гд сидла полная барышня въ корон изъ флеръ д’оранжа.
— Подайте су! Подайте су!— голосила толпа.
Су сыпались на дорогу, бднота бросилась подымать и вновь бжала съ крикомъ:
— Подайте су! Подайте су!
Широко раскрытыми глазами смотрла Лазара на нарядные экипажи, когда Прюдансъ рзко повернула ее къ себ и сказала:
— Ишь, шалуны… Кто это ихъ научилъ?
Она строго взглянула на двочку, какъ будто это она научила ихъ, потомъ прибавила:
— Ступай за водой.
Минуту спустя, когда Лазара была у колодца, Прюдансъ появилась съ задумчивымъ выраженіемъ въ лиц и вполголоса пояснила:
— Эти мальчишки изъ Шанъ-веръ насобирали пятнадцать су, они сами мн показывали Ахъ, ахъ, за эти двнадцать лтъ, какъ я здсь живу, много прохало колясокъ, кабріолетовъ и телгъ, ужь не считая свадебъ, и все это были путешественники, у которыхъ въ карманахъ водились су. А если можно, то почему же не взять часть этихъ су и себ?.. Когда имютъ столько дтей, сколько у меня, когда восемь ртовъ просятъ сть, а домъ стоитъ на большой дорог, то ты сама видишь, какъ это могло бы быть выгодно. Только мои дти не бдняки, и можетъ быть деревня заговорила бы объ этомъ. У меня ужь давно мелькнула мысль, что не слдовало бы такъ пропускать экипажи, только я ничего объ этомъ не говорила. Эти шалуны изъ Шанъ-веръ разсказывали мн, что они играли на дорог, когда прохала свадьба, имъ бросили су, тогда они побжали вслдъ за поздомъ и набрали много.
Она умолкла, прислушиваясь къ новому отдаленному стуку колесъ.
— Послушай, — продолжала она, прищуривъ глаза,— ты не богатая двочка, ты сидишь у меня на ше…
Въ послднее время Прюдансъ довольно часто повторяла Лазар эти послднія пять словъ, не длая при этомъ ни малйшаго намека ни на семь франковъ правительства, ни на услуги, которыя ей оказывала двочка.
— Ну, такъ вотъ, такъ какъ ты сидишь на моей ше, то ты можешь бгать за экипажами.
Лазара вскрикнула отъ удивленія, но Прюдансъ, не обративъ на это никакого вниманія, прибавила:
— Смотри, вонъ детъ шарабанъ! Бги смле, около него только шестеро дтей.
Но Лазара не торопилась бжать, шарабанъ былъ уже далеко, когда она дошла только до двери, грустная и взволнованная.
— Неловкая!.. Стой здсь, вонъ еще карета. Бги, теперь ты ее догонишь!
— Я не смю, Прюдансъ! Я никогда не осмлюсь…
— Вотъ вздоръ какой! Эти ребятишки смютъ же…
Она указала на группу ребятишекъ, вернувшихся отъ второй кареты и готовыхъ скакать за третьей.
— Вдь вы же ихъ назвали шалунами.
— Вс дти шалуны. Ну, вотъ, бги смле!
Приближалась телжка, выкрашенная въ нжно-зеленую краску и запряженная хорошей лошадью. Когда она прозжала среди криковъ ‘Подайте су!’ Лазара, сконфуженная пряталась за спину Прюдансъ, но та ее толкнула обими руками въ самый центръ толпы. Тогда двочка побжала вмст съ ними по пыли, но молча.
На поворот дороги одинъ су упалъ на землю, нищіе, толкая другъ друга, кинулись къ нему, а прохавъ шаговъ десять изъ. телжки высунулась голова, чтобъ взглянуть на эту битву.
Въ одну минуту телжка остановилась, и Лазара услышала призывы вполголоса, подобные тмъ, которые донеслись къ ней съ верхушки смоковницы, тамъ, по дорог въ Камбрэ.
— Лазара! Лазара!
Она подняла свои бдные стыдливые глаза.
— Марсьяль!
Онъ соскочилъ на землю, полный прежней нжности. Его носъ раздался въ ширину, какъ и вся его фигура, но глаза сохранили прежнюю доброту.
Онъ повторилъ нсколько разъ:
— Ахъ!.. ахъ!.. ахъ!.. ахъ!..
Это должно было выражать, какъ ему тяжело встртить свою подругу на дорог, въ нсколькихъ лье отъ ихъ деревни. Потомъ, онъ спросилъ Лазару, что она тутъ длаетъ.
Она отвтила ему такой грустной улыбкой, что онъ тотчасъ же, не понявъ какъ-будто это горе вынужденнаго нищенства, указалъ кнутомъ на телжку, изъ которой доносился ужасный запахъ лука. Да, онъ теперь торгуетъ лукомъ, онъ бросилъ ножи и умерщвленіе бдныхъ свиней, потому что не могъ вынести и заболлъ отъ этого, но новое ремесло тоже было ему не по вкусу. Сажать лукъ это еще хорошо, весело, но продавать!.. Его мать и тетка изъ Бомельяра такая же прекрасная коммерсанта, какъ и мать, ршили, что изъ него никогда не выйдетъ торговаго человка и все-таки посылали его.
Онъ глубоко вздохнулъ и, растопыривъ руки, ждалъ, когда наговоритъ Лазара Она разсказала ему, какъ посл смерти Фортюнэ, умершей во время урагана, ее увезли изъ Гравуа вмст съ новой корзинкой, двумя кружками и остальнымъ имуществомъ въ Семпле, она служитъ здсь у Прюдансъ Гобло, которая ее между двухъ работъ посылаетъ собирать су за экипажами.
Этихъ послднихъ словъ, произнесенныхъ Лазарой съ краской въ лиц, Марсьяль какъ-будто опять не понялъ. Онъ сморщилъ носъ, взглянулъ на свою телжку и, разумется, для того, чтобъ успокоить свою подругу, сравнивъ ея судьбу съ своею, проговорилъ философски:
— А я вотъ продаю лукъ… Все такъ!
— А что длаетъ папа Динэ?
— Онъ старетъ, все жалуется на боль въ ногахъ.
Въ эту минуту отдаленный, но громкій голосъ крикнулъ:
— Лазара!
Испуганный Марсьяль, какъ-будто услыхавшій крикъ Вероники, сдлалъ шагъ къ телжк,
— Хочешь со мной, хать Лазара?
— Куда же мы подемъ?
— Куда захочешь.
Она грустно покачала головой, прекрасно сознавая, что они не далеко удутъ вмст, что ихъ поймаютъ. Онъ также понималъ это.
— Я проду здсь,— сказалъ онъ, — мы еще увидимся… Подожди, дай ей вотъ это, если она будетъ тебя бранить.
Онъ бросилъ монету въ десять су, доказавъ лишній разъ, что изъ него не выйдетъ торговый человкъ.
— Прощай, Марсьяль!
— До свиданья, Лазара!..
Она поскакала, какъ заяцъ. Съ монетой въ десять су она встртила Прюдансъ, которая вышла на дорогу, но ничего не видала за поворотомъ. Монета успокоила ее, она засмялась:
— Ты бгала немножко долго, но за то получила хорошее вознагражденіе, вотъ видишь, надо продолжать.
Съ этихъ поръ, при приближеніи экипажей, Лазара все бросала, чтобы бжать одной или въ обществ оборванцевъ Шанъверъ и, протягивая руку, кричать:
— Подайте су! Подайте су!

XIV.

За послднія шесть лтъ Гобло считали уже законченной свою семью изъ восьми человкъ дтей, и вдругъ на свтъ появился девятый членъ семьи, встрченный непріятными гримасами. Къ тому же это была слабая, болзненная двочка, всего въ четыре фунта всомъ. Остальныя дти, достойныя своей матери, всили при рожденіи втрое больше.
— Она не будетъ жить!— сказалъ Гобло, положивъ ребенка на свою богатырскую ладонь.
— А я ужь больше не могу работать въ пол, если буду кормить ее грудью!— съ отчаяніемъ произнесла Прюдансъ.
Братья и сестры, за исключеніемъ младшихъ двухъ или трехъ тоже не особенно привтливо приняли новую сестрицу. Маленькое созданьице, завернутое въ клочекъ старой, клтчатой юбки, было передано на руки Лазар, потомъ ей же дали большой рожокъ съ молокомъ.
Такимъ образомъ Лазара сдлалась кормилицей малютки съ большими черными, грустными глазами уже теперь, какъ будто понимавшими, какой ущербъ она сдлала семь Гобло своимъ появленіемъ на свтъ Божій. Скоро эти глаза до такой степени стали похожи на глаза кормилицы, что даже родные это замчали.
Лазара, съ самаго начала привязавшаяся къ двочк, спросила разъ, вечеромъ:
— Прюдансъ, какъ вы ее назовете?
— А это еще увидимъ.
— Хотите назвать ее Ева?
— Ева?
Мужъ и жена со смхомъ переглянулись, они не знали этого имени. Толстый Гобло уже предложилъ деревенскія имена: Абдопонима, Кризолина, Адорантина, Альзира, Кунегунда, Альмаида, Пракседа и т. д. Лазара не сказала имъ ни о ея поклоненіи Ев изъ ‘Хижины дяди Тома’, ни о своемъ общаніи Фортюнэ назвать свою дочь Евой, когда у нея будетъ эта дочь. Вотъ Богъ ей послалъ дочку, которую она полюбила всмъ сердцемъ и будетъ воспитывать.
Не называя причинъ, она настаивала на имени Евы и такъ какъ многочисленная семья уже исчерпала вс лучшія имена календаря Семпле, то ‘Ева’, несмотря на свою новизну, было принято.
Несчастье рдко приходитъ одно. Черезъ мсяцъ посл рожденія послдней Гобло, Лазар исполнилось двнадцать лтъ. Въ ту же минуту прекратилась получка семи франковъ правительства. А эти семь франковъ ежемсячно откладывались Прюдансъ въ шкафъ хорошенькими высокими колонками. Теперь, вмсто нихъ приходилось кормить двухъ лишнихъ дтей.
Прюдансъ все никакъ не могла вспомнить, что Лазара исполняетъ у нея обязанности кухарки, портнихи, прачки, няньки Евы, не считая ужь собранныхъ су. Она ршилась держать Лазару у себя, пока маленькая Ева не станетъ на ноги.

XV.

Жизнь человка похожа на лампаду: чмъ слабе фитиль, тмъ меньше выгораетъ масла Маленькое пламя Лазары теплилось понемногу. Но теперь жило только одно тло, умъ постепенно угасалъ, не было ни книгъ, ни школы, ни папа Динэ, ничего оживляющаго, оставался лишь постоянный физическій трудъ въ удручающемъ обществ Гобло.
Дядя Томъ, Ева и другія благородныя личности, такъ увлекавшія ее раньше, мало-по-малу исчезали изъ ея утомленной головы. Бдные чернокожіе люди, грандіозныя битвы уже не занимали ее, нтъ, и даже воспоминаніе о папа Динэ и о Фортюнэ сглаживалось въ ея памяти. Когда она старалась представить себ ихъ и Марсьяля, не появлявшагося, несмотря на общаніе, она видла лишь какіе-то смутные образы.
Ея глаза туманились такъ же, какъ и память, ихъ тихій и ласковый свтъ вызывался только порою лепетомъ маленькой Евы. Чаще всего въ нихъ отражалось выраженіе какой-то неопредленной грёзы, особенно за обдомъ или ужиномъ, даже Гобло замтили, что она почти ничего не стъ, дйствительно, двочка совсмъ не поправилась.
Хозяева совтовали ей какъ можно больше работать, чтобъ пріобрсть мускулы и хорошій цвтъ лица. Лазара постепенно спускалась со ступеньки на ступеньку своей умственной жизни и втянулась въ жизнь Гобло. Такъ шли мсяцы.
Теперь она ужь безъ краски въ лиц бгала за экипажами, забывъ прежній стыдъ, а иногда по приказанію Прюдансъ брала съ собой Еву, чтобы скоре разжалобить прозжихъ. Босая, охрипшимъ голосомъ, по снгу и грязи, она тянула въ носъ: ‘Подайте су!’ и бжала за экипажемъ, блдная, измученная и приносила съ низкоопущенной головою этотъ су Прюдансъ.
— Эй, Лазара, эй! Ты одна?
Этотъ шопотъ раздался изъ-за двери.
Передъ печкой Лазара кормила кашкой Еву. Она подняла глаза и увидала передъ собой хорошо знакомое широкое лицо, глядвшее на нее съ выраженіемъ удивленія и грусти.
— Ты одна?
— Да, Марсьяль.
— Они вс въ пол?
— Да.
Не подымаясь, она сдлала ему знакъ подойти. Онъ осторожно и тихо вошелъ, какъ человкъ, боящійся врага, и остановился посреди комнаты.
— О, — сказалъ онъ, наконецъ, — какая ты худая, блая! Ты нездорова?
— Нтъ.
Онъ произнесъ съ еще большимъ удивленіемъ и потирая лобъ:
— Разв ты не довольна, что видишь меня?
— Нтъ, довольна, Марсьяль.
— Я не могъ пріхать раньше, мать взяла меня у тетки, потомъ тетка взяла у матери и все изъ-за торговли.
Онъ подошелъ еще ближе и смотрлъ, какъ она кормитъ Еву. Лазара была внимательна къ двочк, и онъ слдилъ за движеніемъ ея руки.
— А папа Динэ?— спросила она, помолчавъ.
— Онъ все хвораетъ ногами, папа Динэ. Онъ мн сказалъ: ‘Ты пожми отъ меня руку Лазар, да покрпче пожми’.
Марсьяль протянулъ руку, она подала ему свою и заплакала.
Тогда, сквозь слезы, въ ея глазахъ блеснулъ прежній мягкій свтъ. И добрый Марсьяль, увидя ее такою, радостно и взволнованно засмялся своей широкой улыбкой.
— Скажи, Лазара, когда вернутся съ поля твои хозяева?
— Не раньше вечера, часовъ въ семь.
— Ну, вотъ, и прекрасно. Его телжка здсь: онъ детъ съ товаромъ въ Валикуръ и сдлалъ нсколько лишнихъ верстъ, чтобъ захать къ ней въ Семпле.
— Возьми двочку и подемъ со мной, мы вернемся къ семи часамъ.
— Хорошо, Марсьяль, я поду, — отвтила она, вытирая глаза.
На этотъ разъ телжка нжно-зеленаго цвта не пахла лукомъ. Большіе куски свжаго масла наполняли ее.
— Хочешь?— предложилъ Марсьяль, взявъ въ руку огромный кусокъ, когда она сла рядомъ съ нимъ на козла.
— Нтъ, не хочу, я сыта, а что же, съ лукомъ плохо?
— И съ масломъ не лучше! Тетка все настаивала на продаж лука, а мать стояла за масло, потому что отъ этого товара легче освободиться, не всякій понимаетъ въ немъ толкъ.
— Вотъ, — прибавилъ онъ грустно,— папа Динэ все хотлъ, чтобъ изъ меня сдлали садовника…
Да, напрасно папа Динэ вслухъ выразилъ свое мнніе. Его услыхали и, такъ какъ старика не любили, то бдный Марсьяль лишился единственной карьеры, къ которой былъ способенъ. Какими чудными рдисками, картофелемъ, капустой, рпой, морковью снабжалъ бы онъ мстечко!
Лошадь пошла шагомъ, и хали молча. Лазара осматривала незнакомую мстность, а онъ, посвистывая, бросалъ быстрые взгляды на ея лохмотья и на уснувшую на ея рукахъ двочку.
Въ Валикур остановились передъ одноэтажнымъ старымъ домомъ, окруженнымъ красивымъ садомъ съ зеленой живой изгородью.
— Войдемъ вмст со мной. Мадемоазель Бурсье увидитъ тебя, и ты ее увидишь.
Посл минутнаго колебанія она согласилась.
Дорожка аллеи, по которой они шли, была усыпана мелкимъ каменнымъ углемъ, онъ скриплъ подъ ногами и смущалъ этихъ людей, шедшихъ осторожно и тихо разговаривая.
У навса темной двери вислъ снурокъ съ мднымъ шарикомъ на конц.
— Видишь,— зашепталъ Марсьяль,— это звонокъ.
И онъ дернулъ шарикъ. Сердце Лазары сильно забилось, держа ребенка на рукахъ, она старалась какъ-нибудь прикрыть хоть одну изъ прорхъ на своемъ плать, но это не удавалось.
Старый господинъ, съ сдой бородкой, одтый въ синюю полотняную жакетку, отворилъ дверь, утирая ротъ салфеткой. Онъ крикнулъ:
— Каролина!.. Маленькій торговецъ масла!
Чудный запахъ жаркаго и пирожнаго долеталъ изъ дому. Скоро изъ глубины коридора вышла ‘мадемоазель’.
Она была такая изящная съ своими тонкими каштановыми волосами и нжно-голубыми глазами, что Лазар показалось, что въ этомъ простомъ сромъ плать она видитъ передъ собой ‘квакершу’, которая длала такіе вкусные пироги, когда къ ней вошла бдная изгнанница, тамъ, въ свободной Канад.
Мадемоазель приближалась съ улыбкой, Марсьяль толкнулъ подъ локоть подругу, чтобъ она не пропустила этой улыбки, и самъ показалъ вс зубы. Съ нкоторымъ удивленіемъ мадемоазель посмотрла на большіе черные глаза, потомъ спросила:
— Кто эта двочка?
— Это Лазара, — такъ просто отвтилъ Марсьяль, какъ-будто этого имени не могли не знать въ Валикур.
Мадемоазель сдвинула слегка брови, затмъ, обратясь къ Лазар и указывая на малютку, напоминавшую и глазами и костюмомъ Лазару, спросила:
— Твоя сестренка?
— Это Ева.
— У Лазары нтъ ни сестры, ни брата, ни отца, ни матери, она служанка Прюдансъ Гобло изъ Семпле, матери Евы. А маленькая Ева названа такъ въ память ‘Хижины дяди Тома’.
Она говорила это, оживляясь все боле и боле, чувствуя, что барышня ее слушаетъ.
— Войдите,— сказала барышня,— сегодня у насъ праздникъ, день именинъ моего отца.
Она провела ихъ въ кухню и усадила за очень чистый деревянный столъ, передъ линіей блестящихъ, какъ золото, кастрюль. Ахъ, какъ здсь хорошо! А на стол, на большомъ блюд, убранномъ зеленью, стоялъ кусокъ еще горячаго жаркаго, рядомъ остатки жаренаго картофеля, салата и пирога.
И вотъ, барышня взяла фаянсовую тарелку, разрисованную синими листьями, положила на нее толстый кусокъ ростбифа, полила его сокомъ, пахнувшимъ лавровымъ листомъ, перцемъ, тминомъ, и поставила передъ Лазарой. Это былъ первый ростбифъ, который она ла въ жизни.
Къ ней явился аппетитъ, она ла и въ то же время давала крошечные кусочки Ев, у двочки ужь были маленькіе зубки. Она пила вино также въ первый разъ въ жизни, глаза ея засверкали прежнимъ оживленіемъ, и ея оживившееся воображеніе мигомъ нарисовало ей восхитительную картину: на безконечно длинныхъ деревянныхъ столахъ стоятъ синія фаянсовыя тарелки съ кусками ростбифа, который подаетъ съ веселыми лицами вся бднота Гравуа, Семпле и всего міра.
Пока она такъ грезила, Каролина Бурсье подала ей большой ломоть сладкаго пирога. Тогда, вдругъ, Марсьяль, сидвшій все время съ улыбкой на своемъ стул, быстро поднялся и вышелъ изъ кухни. Онъ скоро вернулся съ шестью кружками масла, тщательно завернутаго въ виноградные листья.
Съ широчайшей улыбкой онъ положилъ кружки на столъ.
— Но мн не надо всего этого, — сказала барышня,— мн нужно всего одинъ фунтъ.
— Я вамъ дарю.
И онъ ничего не хотлъ слушать, несмотря на сопротивленіе m-elle Бурсье.
Наконецъ онъ прибавилъ:
— Вотъ! Вы накормили Лазару…
Двочка ласковымъ взглядомъ одобрила этотъ поступокъ ‘торговаго человка’.
Пришлось прибгнуть къ вмшательству отца въ синемъ полотняномъ жакет, чтобы заставить Марсьяля взять свой подарокъ обратно. Съ грустью отнесъ онъ обратно свой товаръ и вернулся съ заказаннымъ фунтомъ масла. Произошло цлое сраженіе прежде, чмъ онъ согласился взять за него деньги.
Барышня, посл обда, провела Лазару въ свою комнату, вынула изъ шкафа срую юбку съ лиловой отдлкой и, подавая ей, сказала:
— Возьми себ, не надо ходить въ лохмотьяхъ.
Юбка эта показалась двочк до того прелестной, что напомнила ей прежнее небесно-голубое платье. Взглянувъ на лицо и руки Лазары, барышня спросила:
— Ты, врно, никогда не моешься?
— Моюсь по воскресеньямъ.
Это была привычка, усвоенная еще при Фортюнэ.
— Надо мыться каждый день.
Он вернулись въ кухню, гд господинъ Бурсье подарилъ Лазар десять су, чтобъ она купила себ башмаки. Потомъ телжка нжно-зеленаго цвта привезла двухъ друзей въ Семпле. Держа кнутъ въ рук, Марсьяль опять посвистывалъ и погляди, ‘валъ въ сторону Лазары, сидвшей подл него съ преобразившимся лицомъ.
— Марсьяль,— сказала она, — барышня Бурсье должна бы ‘была быть въ ‘Хижин дяди Тома’.
Онъ широко раскрылъ глаза, какъ будто что-то соображая, наконецъ отвтилъ:
— Она должна была бы принять мое масло. Вдь масло солится, его можно сберечь, она это хорошо знаетъ.
Затмъ, пожавъ плечами, онъ прибавилъ:
— И все-таки ты можешь прійти въ Валикуръ, когда теб будетъ худо, да!
— Да, да,— отвтила Лазара съ радостнымъ вздохомъ.
Что-за прелестный вечеръ, чудный закатъ, теплый втерокъ, красивая юбка! Сколько было бы хорошихъ дней, еслибы вс сердца понимали, какъ можно согрть теплымъ участіемъ бдныхъ людей.
Но вонъ и Семпле, темной массой выдвигается навстрчу домъ Гобло, онъ кажется еще боле непривтливымъ посл веселаго домика Бурсье.
При възд въ деревню друзья съ грустью простились.

XVI.

Наступила зима. Вс Гобло засли дома, но съ работой въ рукахъ. У печки плелись корзины, чинились старые башмаки, приготовлялись втки хвороста для починки сарая, покосившагося на бокъ. Такъ изъ году въ годъ, разнообразными ремеслами Гобло округляли свое состояніе. А въ исправленный сарай старшія дти натаскивали сухаго и зеленаго валежника, который они собирали тайкомъ въ сосднемъ лсу.
Командирша вполн довольна, она, съ иголкою въ рукахъ, перебирала цлые вороха посильнаго платья, всякихъ блузъ, панталонъ, кофточекъ, чулокъ и клала на нихъ большія заплаты всевозможныхъ и не всегда подходящихъ цвтовъ. Сама командирша щеголяла въ срой юбк, съ лиловой отдлкой, подаренной Лазар барышней Бурсье, по мннію Прюдансъ, она не годилась для двочки.
Лазара ходила теперь въ грязномъ и оборванномъ плать Зефирины, второй двочки Гобло. Кром того, у ней есть теперь большіе, тяжелые деревянные башмаки, которые ей позволили купить на деньги, подаренныя господиномъ Бурсье. Они напиханы соломою, которая очень третъ ей ноги, но зато они необыкновенно прочны.
Однажды, утромъ, когда она, въ этихъ башмакахъ и въ своемъ единственномъ, засаленномъ, плать, чистила овощи на супъ, она вдругъ остановилась и, указывая пальцемъ на маленькую Еву, радостно вскрикнула:
— Она ходитъ!
Маленькая Ева цлзла со стула, куда ее посадили и, шатаясь, шла къ своей няньк. Лазара бросила овощи и, раскрывъ руки, приняла двочку въ свои объятія.
Однако, семья, присутствовавшая при этой сцен, не выказала особенной радости, она слишкомъ къ этому привыкла. Только Прюдансъ громко вздохнула съ облегченіемъ и, повернувшись къ толстому Гобло, смотрвшему разиня ротъ, проговорила вполголоса:
— Вотъ, наконецъ-то, она подросла.
Двое братишекъ стали прыгать вокругъ Евы, и мать прикрикнула на нихъ:
— Подождите часа обда, тогда и будете играть!
Она быстро заработала иглою, чтобы наверстать потерянныя минуты.
По мр того, какъ ножки Евы крпли, лицо Прюдансъ принимало такое озабоченное выраженіе, какъ-будто он слабли. Началось съ того, что она почувствовала недостатокъ въ воздух. Несмотря на морозъ, снгъ или втеръ, она, просыпаясь, отворяла настежь вс двери и окна.
— Уфъ, уфъ! Здсь можно задохнуться.
И между тмъ, какъ плохо одтая, болзненная, Лазара стучала зубами отъ холода, командирша пыхтла, какъ печка, и кричала, что домъ слишкомъ полонъ, что скоро ей, Прюдансъ, придется, вроятно, идти спать въ новый сарай, чтобы предоставить больше воздуху семь.
Лазара, наконецъ, поняла и сказала, что она будетъ спать въ этомъ сара. Тогда же, пользуясь удобнымъ случаемъ, Прюдансъ отказала ей отъ мста, выставивъ уважительныя причины:
— Теперь Ева подросла, Зефирина берется вести хозяйство, значитъ, служанка больше не нужна. И кром того, ты слишкомъ слаба.
Подавивъ рыданіе, вся блдная, двочка возразила:
— Вдь я работала и ни на что не жаловалась.
— Мы вс должны безропотно трудиться, — отвтила ей Прюдансъ.— Постарайся найти себ какое-нибудь мсто, а пока можешь спать въ сара.
Толстякъ Гобло тутъ же строгалъ лопату, но сдлалъ видъ, что ничего не слышитъ. У него вошло въ привычку молчать на вс распоряженія командирши. Гобло больше всего на свт любилъ покой, миръ и двнадцать су, которыя выдавала ему жена по воскресеньямъ, чтобы идти въ кабакъ, ради этого, онъ, по низости своего характера, готовъ былъ принести въ жертву не одну, а сто Лазаръ.
Когда они оба спокойно вышли изъ комнаты, Лазара подбжала къ колыбели своей дорогой Евы, единственнаго существа, любившаго ее здсь, и тихонько, чтобы не разбудить двочку, долго плакала.
Вечеромъ, она отправилась въ свое новое помщеніе, въ сарай, влзла по маленькой лсенк и взобралась на свою постель, состоявшую изъ соломы, кинутой на подостланныя доски, и стараго, рванаго одяла. Здсь была полнйшая темнота, едва пронизываемая блеснувшимъ въ углу лучемъ лупы и скрывшимся, какъ призракъ.
Какой-то пискъ долеталъ до нея изъ-подъ валежника, набросаннаго на земляномъ полу, надъ ея головою, на крыш сарая, кричала ночная сова. Двочк было здсь почти такъ же ‘страшно, какъ въ Гравуа ‘въ погреб для воровъ’.
Она, въ ужас, шопотомъ, стала звать свою маму, Фортюнэ, папа Динэ, Марсьяля, прелестную барышню и маленькую Еву, ея милую двочку, которую отняли у нея. Но никто изъ этихъ друзей не отозвался, только сонъ, наконецъ, закрылъ ей глаза, и юна проспала до утра.
Со свтомъ призраки исчезли, пискъ мышей, наполнявшихъ сарай, прекратился, солнце пробивалось сквозь тучи. Лазара ‘спустилась съ лсенки и торопливо пошла по дорог въ Валижуръ. Она направлялась къ доброй барышн.
Дорога показалась очень длинною, въ тяжелыхъ, деревянныхъ башмакахъ, кром того, двочка была голодна, такъ какъ’ съла только корку хлба, которую дала ей вчера Прюдансъ, вмст съ послднимъ ужиномъ. Гд-то теперь Марсьяль, съ его телжкой нжно-зеленаго цвта, такъ хорошо катившейся по этой дорог?
Наконецъ-то она дошла до гостепріимнаго домика, у ней небыло намренія вновь пость тамъ вкуснаго ростбифа и сладкаго пирога, нтъ, она шла сюда, чтобы попросить принять ее въ служанки, въ эту прекрасную, свтлую, чистую кухню.
Она звонила уже нсколько разъ, но господинъ съ сдой, бородкой, въ синемъ полотняномъ жакет, все не появлялся. Она еще разъ позвонила. Барышня, съ ея доброй улыбкой также не показывалась.
Тогда, изнемогая отъ усталости и грусти, Лазара сла на землю, у двери, обхватила голову руками и долго сидла такъ, какъ выгнанная собака, которая не знаетъ, куда ей дться. Чьи-то приближающіеся шаги заставили ее поднять голову, и она увидала у забора господина Бурсье. Онъ также ее узналъ, улыбнулся ей, когда она встала и вопросительно взглянулъ, на нее.
Она объяснила, что хочетъ видть барышню.
— Барышню? Да она давнымъ давно въ Камбрэ. Она занимаетъ въ пансіон мсто помощницы начальницы и прідетъ сюда только на лтнія вакансіи.
— Охъ,— тоскливо прошептала Лазара,— она нашла бы мн гд-нибудь мсто горничной!
— Ну, что жъ, я ей напишу, она поищетъ теб мсто въ Камбрэ.
Въ глазахъ Лазары сверкнула благодарность.
— Я теб пришлю отвтъ. Гд ты живешь?
— Я живу въ сара…
— Въ твоемъ сара?
— Нтъ, въ сара Прюдансъ Гобло, въ Семпле. Меня зовутъ Лазара… Да, напишите мн, сударь!..
Она разсказала ему, что ей отказали у Гобло, и что теперь ей некуда дться. Онъ слушалъ ее, съ волненіемъ ходя взадъ и, впередъ и сочувственно покачивая головою.
— Бдная моя двочка,— сказалъ онъ затмъ,— я не богатъ… здсь не каждый день праздникъ…
Онъ вошелъ въ домъ и скоро вынесъ оттуда кусокъ хорошаго хлба и два крутыхъ яйца, что, очевидно, составляло его собственный завтракъ.
— Вотъ, возьми, дитя мое. Ты вернешься въ твой сарай?
— Да.
— А маленькаго торговца масломъ и его телжки нтъ тутъ, чтобы тебя подвезти. Я давно его не видалъ.
Она вздохнула при этихъ словахъ, подумавъ, что, вроятно, Марсьяля вновь заставили измнить родъ торговли и мстность, потомъ сказала, что теперь она отдохнула и легко можетъ пройти обратно пшкомъ.
— Такъ вы мн напишете, сударь?
— Да.
— До свиданья.
— До свиданья, дитя мое!
Съ минуту онъ слдилъ за шлепаньемъ толстыхъ деревянныхъ башмаковъ.
— Сколько нищеты!— прошепталъ онъ, — это наводненіе, въ которомъ тонетъ добрая воля.
Но Лазара шла легко, увренная въ томъ, что скоро получитъ маленькое мстечко въ Камбрэ, гд она когда-то видла столько превосходныхъ вещей и гд Фортюнэ купила прелестную корзинку, уже истрепанную Прюдансъ.
Часть дороги она прошла со старушкой, которая несла на рку полоскать блье и видла, какъ Лазара разговаривала съ господиномъ Бурсье. Старушка разсказала ей, что Бурсье отставной военный, онъ живетъ на маленькую пенсію и даже самъ готовитъ себ обдъ.
Лазара только къ ночи дошла до Семпле. На этотъ разъ, взобравшись на свою жесткую постель и свернувшись, какъ птичка въ гнздышк, она спала лучше, чмъ наканун. Во сн она видла господина Бурсье, онъ подавалъ ей письмо, въ которомъ ее звали въ Камбрэ на готовое мсто.
Утромъ ее разбудилъ громкій мужской голосъ:
— Эй, двочка, ей!
Должно быть, это почтальонъ!
Она спустилась съ лсенки и очутилась передъ господиномъ Лисиньель, изъ Семпле. Это былъ рыжій человкъ, съ длинными, закрученными усами, хорошо одтый, концы банта его широкаго фіолетоваго галстуха достигали ему до груди. Онъ имлъ очень гордый видъ, когда сказалъ:
— Прюдансъ Гобло говорила мн, что ты ищешь мста?
— Да, господинъ Лисиньель.
— Пойдемъ со мною, въ мою мастерскую швейцарскаго шитья.
Она послдовала за нимъ до старенькаго домика, съ большими окнами, украшенными свтло-срыми ставнями и блдноголубымъ желобомъ для стока воды.
Когда дошли до порога, Лисиньель сказалъ:
— Сними, твои башмаки.
Лазара сняла.
Въ первой комнат сидла госпожа Лисиньель, его мать, старая, блдная женщина, съ красными, утомленными глазами. Онъ сказалъ ей мимоходомъ:
— Это работница для иголокъ.
Мать одобрила и проводила его почтительнымъ взглядомъ.
Съ высоко поднятою головою, онъ прошелъ въ залу, омеблированную кроватью, четырьмя стульями, съ шерстяною обивкою, маленькимъ столикомъ, съ вышитою кошкою среди цвтовъ. Онъ шелъ медленно, чтобы дать Лазар время полюбоваться.
— Гм!.. Ты никогда не видала залы?
— Никогда, сударь.
— Ну, такъ вотъ, посмотри, это — зала.
Затмъ они, по тремъ ступенькамъ, спустились внизъ, въ большую комнату, съ выбленными стнами, покрытыми витіеватыми надписями: Леонсъ-Ореліусъ-Теодоръ Лисиньель, Леонсъ Лисиньель, родомъ изъ Нуармона, Леонъ-Теодоръ-Ореліусъ Лисиньель — сержантъ общества пожарныхъ Семпле.
На камин стояли фотографическіе портреты, изображавшіе этого Леонъ-Ореліусъ Лисиньеля, въ каск и безъ каски, въ профиль, въ ‘три четверти’, въ гражданскомъ плать, въ военномъ, въ разныхъ пальто, но везд превосходно причесаннаго и напомаженнаго.
Онъ указалъ ей пальцемъ на всхъ этихъ Лисиньель, мать улыбнулась имъ, а взглядъ Лазары уже остановился въ глубин комнаты, на станк, въ который былъ впяленъ батистъ, покрытый тончайшимъ ажурнымъ шитьемъ. Леонъ-Ореліусъ-Теодоръ слишкомъ былъ занятъ своею собственною персоною, чтобы замтить эту невжливость.
— У этой двочки должны быть хорошіе глаза,— сказалъ онъ матери,— она васъ замнитъ.
— Да, благодарю тебя, ты очень добръ.
Онъ погладилъ свои длинные усы, потомъ засучилъ рукава, съ очень серьезнымъ видомъ, слъ за станокъ и придавилъ педаль.
— Вниманіе!
Лазара увидала, какъ поднялись тысячи иголокъ, опустились, проткнули батистъ и оставили узоръ.
— Дай ей иголки и нитки.
Госпожа Лисиньель исполнила приказаніе сына.
— Вднь эти иголки, двочка.
Лазара повиновалась, ея гибкіе пальцы работали очень быстро.
— Хорошо, дай ихъ мн.
Она передала ему вдтыя иголки, которыя онъ вкололъ въ батистъ, вынувъ пустыя и велвъ двочк снова вдвать. Еще разъ нажалась педаль, и на батист появился новый узоръ.
— Вотъ твое дло,— сказалъ онъ, прекращая работу.— За это тебя будутъ здсь кормить.
— Хорошо, сударь, очень вамъ благодарна.
Свернувъ и закуривъ папироску, онъ закинулъ голову назадъ и спросилъ ласково:
— Ты любишь варенье?
— Люблю.
— Ну, такъ кушай его, когда оно у тебя будетъ.
И онъ громко расхохотался на свою остроту.
Вмсто варенья, Лазар давали за обдомъ хлбъ и картофель, такъ же, какъ и матери, между тмъ какъ самъ господинъ Теодоръ-Ореліусъ-Леонсъ лакомился ароматной яичницей съ ветчиной.
Въ порыв откровенности, онъ объяснилъ Лазар, что занимаемая имъ квартира ниже его достоинства, и что еслибы на земл царила справедливость, то онъ давно бы жилъ въ роскошномъ замк и былъ шефомъ всхъ пожарныхъ Франціи. Вообще, ей приходилось слышать отъ него много подобныхъ изліяній, сдланныхъ самымъ серьезнымъ тономъ, и они всегда оканчивались добродушною шуткою:
— Ты любишь варенье?.. Ну, такъ кушай его, когда оно у тебя будетъ.
Лазара прекрасно довольствовалась своимъ картофелемъ и капустой, она была сыта, жила, а жить — это ужь очень много, особенно когда ожидаешь письма, которое измнитъ ночь въ день и господина Лисиньеля въ барышню Бурсье. Она ежедневно употребляла часть своего свободнаго времени на поджиданіе почтальона.
— Нтъ ли мн письма?
— Нтъ-съ,— съ удивленіемъ отвчалъ почтальонъ.
Чтобы утшиться, она ходила навстить свою дочку Еву, которая съ каждымъ днемъ походила на нее все больше и больше черными огромными глазами и худобою. Двочка, любившая только ее одну, слдовала за нею въ мастерскую швейцарскихъ вышивокъ и въ сарай, откуда Прюдансъ тащила ее съ страшными криками, боясь, что мадемоазель Гобло, у которой, современемъ, будетъ, по крайней мр, тысяча франковъ приданаго, заразится привычками бдноты.
Въ виду ожидаемаго Лазарою письма изъ города и изъ желанія освободить свой сарай отъ безплатной жилицы, она расхваливала ей жизнь горничной. Сколько бдныхъ двочекъ, ушедшихъ въ городъ чуть ли не безъ рубашки, возвращалось въ деревню съ огромными сундуками, а иногда и съ цлымъ наслдствомъ. Да, вотъ, Катерина вышла въ Тернье замужъ за своего овдоввшаго хозяина. А другая, — она еще жива, — она была замужемъ, поочередно, за двумя своими хозяевами, и каждый изъ нихъ оставилъ ей по сорока тысячъ франковъ.
При этихъ разсказахъ Прюдансъ умилялась и затмъ прибавляла:
— Если ты сдлаешься богатою и барынею, то вспомнишь ли ты когда-нибудь все, что здсь для тебя сдлали и какъ тебя любила маленькая Ева?
Лазара воодушевлялась.
Забыть Еву! Ахъ, Прюдансъ, врно, не знаетъ, что значитъ для нея эта двочка!
И она брала ее на руки, и дв пары большихъ черныхъ глазъ любовно смотрли одна на другую.
А дни все шли, холодные зимніе дни, а письма все не было, морозъ леденилъ даже надежду на его полученіе. Каждое утро Лазара говорила себ по привычк:
— Можетъ быть, я получу его сегодня!
И она продолжала поджидать почтальона, но уже почти увренная въ его отрицательномъ отвт. Должно быть, господинъ Бурсье забылъ написать своей дочери! А, можетъ быть, въ Камбрэ не находится мста для маленькой горничной, вроятно, тамъ все нужны большія… А что, если барышня Бурсье больна или умерла? Изъ одной боязни услышать это ужасное извстіе, Лазара не хотла пойти въ Валикуръ, даже еслибъ это и позволили ея занятія въ мастерской швейцарскаго шитья.
Между тмъ, повидимому, такая простая вещь, какъ вдваніе иголокъ, оказалась очень утомительной. Зрніе Лазары начинало ослабвать. Черныя точки застилали глаза, и они покраснли такъ же, какъ и у госпожи Лисиньель, уступившей свое мсто у станка Лазар. Теперь ея маленькіе пальчики уже не сразу вдвали въ иголку, и Лисиньель начиналъ ворчать. Лучшими еще минутами были т, когда онъ шутилъ:
— Ты любишь варенье?.. Ну, такъ кушай его, когда оно у тебя будетъ.
Чаще же онъ обзывалъ ее дурой и, скрестивъ руки на груди, наблюдалъ за тмъ, какъ она не попадала въ иголку. Онъ былъ очень недоволенъ, тмъ боле, что Лазара вовсе не была очарована ни его возвышеннымъ умомъ, ни манерой держаться, ни красотой, ни даже его многочисленными галстуками и кольцами, которые онъ постоянно совалъ ей подъ носъ.
— Я прогоню эту двочку, — говорилъ онъ госпож Лисиньель,— она совершенная идіотка.
Мало-по-малу обитатели Семпле начинали раздлять это мнніе, бдная, исхудавшая двочка, измученная работой, ужь больше не играла и не разговаривала. Каждое утро, опустивъ глаза въ землю, она выбгала навстрчу почтальону, также смявшемуся надъ ней:
— Нтъ ли мн письма?
Деревенская грубость избрала ее своей цлью, и злыя шутки такъ и сыпались на нее, какъ на дурочку. Мальчишки преслдовали ее съ бумажками въ рукахъ.
— Эй, Лазара, вотъ теб письмо! Почтальонъ только-что передалъ его мн.
Подъ ноги ей бросали комки грязи, а иногда утаскивали изъ сней ея деревянные башмаки, приходилось идти за ними босыми ногами по снгу и разыскивать въ кучахъ хвороста или въ кадк воды. Вечеромъ, когда она, не попадая зубъ на зубъ, ложилась на солому въ сара, ребятишки, подкравшись, пугали ее на разные голоса и даже кидали въ нее камни.
Однажды утромъ, когда она пришла по обыкновенію въ мастерскую, чтобы вдвать иголки, она встртила на порог господина Ореліусъ-Леонъ-Теодора. Онъ былъ раздушенъ, въ высокихъ сапогахъ, его правая рука лежала за жилетомъ, въ лвой онъ держалъ новенькій чемоданъ.
— Здсь нечего больше длать, двочка, — сказалъ онъ съ царственнымъ величіемъ, — твои глаза ослабли такъ же, какъ и умъ. Къ тому же я покидаю Семпле и швейцарскую мастерскую, которые оказались ниже моего достоинства, я отправляюсь искать мсто комми-вояжера. Прощай, веди себя хорошо.
Онъ пристукнулъ своими сапогами и покачалъ чемоданъ, желая привлечь ея одобрительный взглядъ. Но господинъ Ореліусъ-Леонъ-Теодоръ не былъ польщенъ этимъ взглядомъ. Лазара, съ опущенными глазами и ничего не отвчая, вернулась въ сарай.
Куда ей было идти? у ней нтъ ни хлба, ни друзей. Марсьяль все еще не показывался, а папа Динэ самъ бденъ и боленъ. Какъ больное животное, которому хочется умереть гд-нибудь въ темпомъ углу, бдная двочка взобралась на свою солому и пролежала тамъ цлый день, даже не думая объ д. Ея широкіе башмаки спустились съ ногъ и упали на землю, она не подымала ихъ.
Прошелъ холодный день, наступила морозная ночь, и никто даже не поинтересовался узнать, что длается съ двочкой. Поднялся сильный втеръ, онъ врывался подъ крышу сарая, подымалъ солому, на которой лежала Лазара. Она находилась въ полузабыть, словно сквозь сонъ догадываясь, что идетъ сильный снгъ и попадаетъ въ сарай сквозь незатворенную дверь. Снгъ сыпался крупными хлопьями, вовсе не помышляя о томъ, что онъ леденитъ несчастную двочку, у которой нтъ ни отца, ни матери, ни единаго близкаго существа, которое пожалло бы ее…

XVII.

— Что же это она теперь спитъ день и ночь?
Говоря это двумъ сосдкамъ, утромъ втораго дня, Прюдансъ направилась къ сараю, позвала Лазару и вскарабкалась по лсенк къ ея постели. Она увидала мокрую солому, рваное одяло, но Лазары не было.
Съ восклицаніями, полными удивленія, ушли изъ сарая, и маленькая Ева, державшаяся за юбку матери и изо всхъ силъ звавшая Лазару, вдругъ остановилась и указала пальчикомъ наиверхъ. Тамъ, связанные веревочкой и перекинутые черезъ перекладину, танцовали развваемые втромъ деревянные башмаки.
Скоро сбжалась вся деревня, вс галдли.
— Но что же съ ней случилось?
— Она улетла на луну, потому что ей плохо жилось здсь, на земл.
— Она улетла на небо за своимъ письмомъ.
— Или утонула въ колодц. Какъ бы мн не зачерпнуть ведромъ бдную двочку… Врно, утонула, вдь не могла же она уйти безъ башмаковъ?
— И что это за мысль привсить ихъ тамъ, наверху!..
— Да вдь она была немножко помшана.
— Хорошо еще, если ее не утащили цыгане. Вдь они прозжали тутъ по первому снгу.
Во время этихъ разговоровъ, Прюдансъ вернулась въ сарай, сняла сверху соломенникъ и старое одяло, затмъ, вооружась высокой лстницей, сняла съ перекладины деревянные башмаки.
Она показала ихъ присутствующимъ:
— Эта бдная двочка не была зла, она знала, что я для нея сдлала, и въ знакъ благодарности оставила мн свои башмаки!
Она унесла ихъ вмст съ остальнымъ. Прюдансъ всегда все уносила, это было ея назначеніе.

XVIII.

Нжно-зеленый цвтъ нсколько поблднлъ отъ дождя и солнца по бокамъ телжки, но она все еще была красива, теперь въ ней возвышался цлый ворохъ щетокъ и метелъ, одн изъ нихъ были съ березовыми ручками, другія безъ ручекъ, и пахло отъ нихъ такою свжестью, что трудно было себ представить, что когда-то въ этой телжк развозилось масло и лукъ.
Она остановилась въ нсколькихъ шагахъ отъ дома Гобло какъ разъ въ ту минуту, когда туда вносили наслдство въ вид деревянныхъ башмаковъ.
Три крестьянки уже торговали метлы, по торговецъ отвчалъ имъ невпопадъ, онъ уставился широко открытыми глазами на маленькую Еву, которую сразу узналъ, но гд же Лазара?
Ева прошла, не взглянувъ на него, и башмаки исчезли за дверью. Группы крестьянъ, возвращавшихся изъ сарая, останавливались у телжки, не переставая разговаривать о случившемся.
— Выбирайте, выбирайте, — разсянно говорилъ имъ Марсьяль, не понимавшій, что тутъ творится.
— Если Лазара не умерла, то она по такому холоду не далеко уйдетъ,— говорили бабы.
— Прюдансъ, взявшая ея башмаки, знаетъ, быть можетъ, больше, чмъ хочетъ сказать… Эй, купецъ! Сколько стоитъ этотъ вникъ?
Но купецъ, котораго словно хлестнули кнутомъ, соскочилъ съ телжки и побжалъ къ двери Гобло. Тамъ, у печки, на томъ самомъ мст, гд когда-то его подруга кормила двочку, Прюдансъ спокойно надвала на своего пятаго сынишку, Констана, толстые башмаки.
— Гд Лазара?
При этомъ имени маленькая Ева, взглянувъ на Марсьяля, какъ-будто припомнила поздку въ Валикуръ и жалобно запищала. Марсьяль, задыхаясь, сдлалъ жестъ въ ея сторону и повторилъ:
— Гд Лазара?
Но, по приказанію командирши, ему пришлось прежде всего объяснить, кто онъ такой и откуда явился. Не желаетъ она первому встрчному отвчать на такіе дерзкіе вопросы.
Марсьяль, почти не сбиваясь, объяснилъ, по какому праву онъ спрашиваетъ о своей подруг. Посл этого она, окончивъ обувать своего мальчика, разсказала ему въ краткихъ выраженіяхъ о сцен въ сара. Добрый малый съ минуту стоялъ не шевелясь, онъ былъ готовъ разрыдаться и прошепталъ:
— Я не могъ раньше прохать здсь, не могъ… Тетка посылала меня въ другую сторону… къ тому же она здила со мной, да!
Онъ пошелъ къ двери, потомъ вернулся, поцловалъ грустную Еву и сказалъ Прюдансъ:
— Не дадите ли вы мн эти башмаки?
Онъ указалъ на Констана, съ трудомъ переставлявшаго ноги въ тяжелой обуви.
— Эти башмаки?.. О, нтъ!
— Я вамъ дамъ метелъ… сколько хотите.
Она черезъ окно бросила взглядъ на телжку нжно-зеленаго цвта, откуда выглядывали вники и метлы, затмъ, повернувшись къ Констану, проговорила:
— Эге! это очень хорошіе башмаки, прекрасные башмаки.— Она заставила Констана пройтись.— Правда, въ нихъ мягко ногамъ, а, Констанъ?
— Гмъ!— проворчалъ мальчикъ, очевидно, вовсе не раздлявшій этого мннія.
— И они стоили не дешево. Надо будетъ посмотрть твои метлы.
— Идите, выбирайте.
Она прежде всего взяла тростниковый вникъ. Взглянувъ на равнодушное къ товару лицо торговца, она взяла еще два, потомъ четыре, потомъ шесть, затмъ она прибавила къ этому четыре половыхъ вника, дв березовыхъ метлы, да еще по щетк для будущаго хозяйства каждаго изъ своихъ дтей, словомъ, опустошила чуть не всю телжку. Посл этого она спросила ручки для вниковъ, которыя онъ и подалъ ей торопливо, но она все-таки ихъ тщательно выбрала.
Оставивъ удивляться кумушекъ, Марсьяль и Прюдансъ понесли въ домъ все это богатство. Она велла сыну снять новую обувь и отдать ее этому торговцу, что мальчикъ и исполнилъ съ большимъ удовольствіемъ.
Съ башмаками въ рукахъ, Марсьяль еще разъ поцловалъ Еву, затмъ выбжалъ, какъ ураганъ, изъ дому, раздвинулъ толпу женщинъ, изъ которыхъ каждая, видя непрактичность торговца, пожелала получить метлу, вскочилъ на козла и, положивъ драгоцнные башмаки на свободное мсто, опустошенное разорительной рукой Прюдансъ, крикнулъ, что не хочетъ больше продавать, и хлестнулъ кнутомъ свою лошадь.
Едва лошадь тронулась, какъ онъ громко заревлъ отъ горя.
Онъ мчался въ Валикуръ.
Очень можетъ быть, что Лазара пошла туда къ доброй барышн. Вдь не могла она, наконецъ, умереть, нтъ… Умереть… отъ одной этой мысли самому можно умереть… Но куда же она могла уйти по снгу, безъ башмаковъ? Онъ найдетъ ее тамъ и заставитъ надть ихъ, да еще подложитъ мягкой, свжей соломы, чтобъ успокоить ея бдныя, усталыя ноги. Нтъ, лучше онъ купитъ ей другіе башмаки, не такіе толстые. Ахъ, какъ она должна была измучиться, бдная!
Подгоняемая кнутомъ, лошадка бжала скоро, а Марсьяль время отъ времени поворачивалъ свое толстое лицо къ башмакамъ и съ нжностью смотрлъ на нихъ..
Но въ Валикур онъ не засталъ никого. Господинъ Бурсье отправился къ одному изъ своихъ друзей за нсколько лье, барышня была въ Камбрэ, и никто не видалъ, чтобъ приходила двочка, о которой онъ разспрашивалъ. Дв встртившіяся женщины объяснили ему это.
Тогда онъ повернулъ, опустилъ возжи, лошадь пошла шагомъ, а онъ заревлъ во весь голосъ, оглашая пустынную дорогу своими рыданіями…

XIX.

Въ камин медленно тллъ каменный уголь, бросая красноватыя тни на хорошо вычищенный паркетъ, лампа, подъ блымъ фаянсовымъ колпакомъ, стоявшая на стол, освщала старинное піанино въ углу, диванъ, крытый толстымъ зеленымъ репсомъ, и кресла. Такова была меблировка пріемной залы пансіона.
Облокотясь на столъ, сидла дама лтъ подъ пятьдесятъ, съ серьезнымъ лицомъ. На ней было совсмъ простое черное платье, говорящее объ одномъ изъ тхъ трауровъ, которые скоре носятся въ душ, чмъ выражаются во вншности. Она читала, держа книгу очень близко къ своимъ слабымъ глазамъ.
Противъ нея стройная молодая двушка, склонясь надъ бюваромъ, писала письмо. Она подняла голову, чтобы обмакнуть перо въ чернила. Въ этой двушк нельзя было не узнать доброй барышни, которую Марсьяль разыскивалъ въ Валикур. Она снова склонилась надъ бюваромъ, и перо быстро забгало по бумаг.
Ужь не пишетъ ли она письмо, то самое письмо, которое съ такимъ напряженіемъ и волненіемъ ожидалось въ Семпле? Теперь оно уже не застанетъ тамъ никого!
Только звукъ пера нарушалъ тишину комнаты, воспитанницы уже часъ тому назадъ улеглись спать. Дверь пріемной отворилась, и въ ней показалась фигура толстой няньки Саломэ съ большимъ ключомъ и маленькимъ фонаремъ въ рукахъ.
— Мадамъ Вриньо, тамъ кто-то спрашиваетъ мадемоазель Бурсье.
И когда об женщины обмнялись удивленными взглядами по поводу этого неожиданнаго поздняго визита, она прибавила:
— Когда я обходила кругомъ дворъ, я услыхала, что кто-то стонетъ за дверью, на улиц. Я открыла и увидала маленькую оборванную нищенку, она вся дрожала отъ холода, она спросила про барышню, я ее впустила, теперь она тамъ, въ сняхъ.
Мадемоазель встала и пошла за Саломэ.
— Ну, что же это такое?— спросила изъ гостиной мадамъ Вриньо нсколько минутъ спустя.
Свжій голосъ мадемоазель Бурсье отвтилъ:
— Это Лазара!
Начальница пансіона вышла въ сни и при свт фонаря Саломэ увидала, что мадемоазель Бурсье ведетъ за руку босую, всю измокшую двочку въ лохмотьяхъ и своей блой рукой ласкаетъ ея щеку, по которой текутъ обильныя слезы.
И, все продолжая ее ласкать, молодая двушка въ короткихъ словахъ разсказала прошлое Лазары. Начальница тихо качала головой, какъ-будто слушала старую, давно знакомую ей исторію, потомъ, обернувшись къ Саломэ, стоявшей неподвижно и испускавшей громкіе вздохи, она ей сказала:
— Возьмите эту двочку и дайте ей поужинать.
Об женщины вернулись въ пріемную.
— Эта бдная двочка,— сказала мадемоазель Бурсье, — просила меня черезъ моего отца найти ей мсто служанки, но я не нашла и потому не отвтила… Что мы съ ней будемъ длать?
Госпожа Вриньо сла на прежнее мсто.
— Тутъ нечего и раздумывать, моя милая: Лазара пришла къ намъ, и мы оставимъ ее у насъ… Пусть она помогаетъ Саломэ, а потомъ мы увидимъ, исполнятъ ли ея осмысленные черные глаза то, что общаютъ.
Мадемоазель Бурсье взяла руку начальницы и крпко ее пожала.
Маленькая путешественница едва прикасалась къ д, несмотря на то, что Саломэ поставила на столъ все, что было у нея въ запас. Она почти спала, разсказывая няньк отрывками, какъ ушла изъ Семпле рано утромъ, въ снгъ, босая, потому что ея башмаки исчезли. Всю дорогу въ Камбрэ она совершила какъ во сн, почти безсознательно, не чувствуя ни холода, ни голода, съ единственной мыслью найти мадемоазель Бурсье. Часть дороги подвезла ее крестьянка въ своей телжк и накормила хлбомъ и яблоками. Очутившись въ город, она разыскала пансіонъ, но такъ устала, такъ измучилась, что съ трудомъ говоритъ.
— А вотъ и сама барышня,— сказала Саломэ.
Мадемоазель Бурсье входила съ подсвчникомъ въ рукахъ.
— Пойдемъ, дитя мое,— сказала она.
Нсколько минутъ спустя, въ конц третьяго этажа и коридора он вошли въ небольшую комнатку.
Здсь находилась маленькая желзная кровать, покрытая блымъ одяломъ съ голубыми полосами, стулъ, маленькій столикъ съ фаянсовой чашкой, кувшиномъ и мыломъ, отъ котораго такъ хорошо пахло.
Блыя руки мадемоазель Бурсье вымыли Лазару съ головы до ногъ, и когда это было окончено и двочка стала неузнаваема, молодая двушка сказала ей:
— Вотъ здсь чулки, башмаки, платье, рубашка, покойной ночи, Лазара, спи, до завтра.
— А завтра… я опять буду спать здсь?
— Да, ты останешься у насъ.
Она поцловала ее въ лобъ. Губы двочки дрогнули, ея глаза устремились долгимъ нжнымъ взглядомъ на ту, которая уходила изъ комнаты, затмъ закрылись.
Она крпко заснула.

XX.

— Нтъ, нтъ, эта двочка не умна! Въ ея годы я умла длать въ двнадцать разъ больше. Посмотрите, пожалуйста, на эту кастрюлю… это настоящій свинецъ!
Съ этими словами толстая Саломэ вырвала изъ слабыхъ рукъ Лазары большую кастрюлю, которую двочка не умла вычистить, и въ одну минуту широкими взмахами руки заставила ее заблестть, какъ серебро. Затмъ, опустивъ ее въ воду, она долго ее вытирала передъ самымъ носомъ Лазары.
— Это барышня виновата, это она придумала книжки!— ворчала Саломэ.— А по-моему эти книжки надо вырвать изъ твоихъ рукъ еще скоре, чмъ кастрюльку. Скажите на милость, для чего тетради и книжки тому, кому всю жизнь придется чистить, скоблить, стряпать кушанье? Не лучше ли было бы, еслибъ барышня, вмсто того, чтобъ каждый вечеръ заниматься съ тобой уроками, поучила тебя хозяйству?
Саломэ не любила этихъ вещей, ей никто не давалъ уроковъ, поэтому она насчетъ чистки, мытья и стряпни первая служанка въ Камбрэ.
— Теперь принимайся за башмаки!
Блестящей кастрюлей, которую она не выпускала изъ рукъ, она указала на тридцать паръ башмаковъ, стоявшихъ въ линію, вдоль стны.
Лазара сла на скамейку и взяла щетки. Когда она дошла.до шестой пары, дверь быстро отворилась, и кто-то, какъ втеръ, влетлъ въ кухню. Странная двочка со смуглымъ лицомъ, очень..живая, крикнула:
— Мадамъ Вриньо хочетъ поговорить съ вами въ класс, идите скоре!
И когда Лазара въ удивленіи открыла свои большіе глаза и.показала запачканныя ваксой руки, она прибавила:
— Ничего, ничего, идите такъ, начальница приказала.
Лазара, напутствуемая воркотней Саломэ, послдовала за двочкой въ классъ. Это была большая, высокая комната, освщавшаяся тремя широкими окнами.
На стнахъ, окрашенныхъ въ блдно-желтую краску, висли географическія карты, посредин стоялъ такой огромный глобусъ, что Лазара, приходившая убирать эту комнату, давно знала, гд находится Америка, Африка, Азія, знала Большую Медвдицу и другія звзды, названія которыхъ, при ея любознательности, легко укладывались въ ея голов.
Въ данную минуту мадамъ Вриньо, сидя на каедр рядомъ съ мадемоазель Бурсье, имла строгій видъ. Въ глубокомъ молчаніи, ученицы едва повернули головы, при вход служанки и Марго Лаландъ, посланной за ней и вытолкнувшей ее на средину класса.
Мадамъ Вриньо спросила:
— Лазара, какой урокъ заданъ къ сегодняшнему утру?
Комкая передникъ, чтобъ спрятать запачканныя руки, Ламара отвтила слегка дрогнувшимъ голосомъ:
— Карлъ Великій и школы.
— Хорошо, разскажи намъ, что ты знаешь о Карл Великомъ и школахъ.
Она знала то, что прочла въ книжк и слышала отъ мадемоазель Бурсье, она стала разсказывать, въ ея маленькой головк знанія укладывались очень хорошо и, когда она дошла до того мста, гд старый король посрамилъ молодыхъ дворянъ, небрежно относившихся къ образованію, и отдалъ первыя мста, сыновьямъ простаго народа, ей показалось, что ученицы уже не съ такимъ пренебреженіемъ посматриваютъ на нее.
Къ счастью, урокъ на этомъ кончался, и Лазара не знала дальше ни слова. По знаку начальницы и ласковому взгляду мадемоазель Бурсье, она вернулась къ чистк башмаковъ.
— Mesdemoiselles,— обратилась мадамъ Вриньо къ классу,— я думаю, что эта маленькая служанка хорошо объяснила вамъ, то, чего вы не потрудились выучить, я не заставлю васъ повторять урокъ за нею, но предложу вамъ одинъ вопросъ:— какъ, вы думаете, король Карлъ Великій, не потерпвшій благороднаго сословія недоучекъ, куда посадилъ бы маленькую Лазару? На эти ли скамейки, гд вы сидите, или въ кухню чистить ваши башмаки?
Снова наступило глубокое молчаніе, вскор нарушенное возгласомъ смуглой, кудрявой двочки. Съ блестящими глазами и раздувающимися ноздрями, вся дрожа, она поднялась и указала на свой пюпитръ.
— Здсь, мадамъ, здсь, вотъ ея мсто! Это я должна чистить башмаки!
Начальница и мадемоазель Бурсье не могли не улыбнуться на этотъ искренній возгласъ.
— Хорошо, Марго, но вы вс, дти, хотите имть Лазару товаркой?
Увлекаемыя Марго, которая стоя окинула взглядомъ весь классъ, он отвтили:
— Да, да!
Такъ завоевала Лазара свое право на школу.
Со слдующаго же дня она перемнила передникъ служанки на передникъ воспитанницы, она распростилась съ кастрюлями, съ кухней, съ чисткой и Саломэ, которая ворчала сквозь зубы, недобрыя пожеланія гордячкамъ и королю Карлу Великому.

XXI.

Прошло нсколько лтъ. Папа Динэ получилъ письмо отъ Лазары. Она писала:
‘Какое счастье, дорогой папа Динэ!
‘Да, я буду почти образованная особа. Какъ была бы рада бдная Фортюнэ. еслибъ дожила до этого! И моя мать тоже… Теперь у меня остался только мой добрый папа Динэ, который, замнивъ умершихъ, развилъ мой умъ и этимъ осчастливилъ меня на всю жизнь, быть можетъ больше, чмъ онъ думаетъ.
‘Еще полгода, и я пріду къ вамъ, въ вашу маленькую землянку съ дипломомъ учительницы. Мадамъ Врипьо увряетъ, что я непремнно получу дипломъ.
‘Въ нсколькихъ шагахъ отъ стараго папа Динэ, на его глазахъ, воздвигнется школа, которую мн общали. И тогда кто постарается вернуть бднымъ то, что ему дали бдные? Кто будетъ учить маленькихъ дтей, продолжая свое развитіе подл стараго папа Динэ? О, у меня сердце готово выпрыгнуть отъ радости!
‘Я много разъ уже писала вамъ о моемъ друг Марго Лаландъ, это чудная душа. Она продолжаетъ вести горячіе споры за преподаваніе съ учительницей, замнившей теперь мадамъ Брюанъ (бывшая мадемоазель Бурсье). Знаете ли, по словамъ Марго, маленькая Лазара никогда не была маленькой Лазарой, я никогда не просила милостыни, не чистила башмаковъ, не мыла кастрюль Саломэ, Марго не хочетъ и слышать объ этомъ.
‘Ея дружба связываетъ меня. Напримръ, она ршила безповоротно, что во время вакансій, посл экзаменовъ, я подусъ нею на берегъ незнакомаго мн моря, къ незнакомымъ же мн людямъ, потому что это научитъ меня держаться въ обществ, садиться, вставать, ходить. (Кажется, что я все еще хожу плечами, и что мои ноги не могутъ забыть старыхъ деревянныхъ башмаковъ).
‘Возвращаясь съ этого блестящаго воспитанія, по пути въ Гравуа, я остановлюсь не надолго у мадемоазель Бурсье… Я все еще не могу привыкнуть, что ее надо звать иначе. Это имя когда-то было такимъ живительнымъ бальзамомъ для моихъ пересохшихъ отъ жажды и голода устъ!
‘Послушайте же, что я вамъ еще разскажу! Третьяго дня я получила туго завязанный свертокъ. Съ трудомъ развязавъ веревку, я нашла въ немъ дюжину носовыхъ платковъ съ розовыми виньетками и ни слова въ объясненіе.
‘Славный Марсьяль! Вы, конечно, поняли, что это онъ прислалъ этотъ подарокъ.
‘Значитъ, теперь онъ продаетъ носовые платки съ розовыми виньетками! Такимъ образомъ, переходя отъ товара къ товару, онъ кончитъ тмъ, что будетъ продавать свое носильное платье… И къ счастію, это будетъ конецъ путешествіямъ нжно-зеленой телжки, которая, вроятно, очень устала.
‘Что-за предвзятыя идеи у его матери и тетки этого милаго юноши! Это правда, какъ вы мн писали, что тетка всюду здитъ съ нимъ, не покидая его ли на минуту. Но, очевидно, онъ ухитряется отвоевывать себ свободу, что видно изъ этой дюжины платковъ, къ которымъ не было приложено счета. Тетка, должно быть, не знаетъ, гд находится пансіонъ, она детъ мимонего, не предчувствуя никакой опасности, потому что Саломэ, наша нянька, пришла въ комнату мадамъ Вриньо, гд я сидла, и говоритъ:— этотъ толстый парень, съ большими глазищами, опять здитъ на своей телжк около нашего дома. Я подбжала къ двери, чтобы спросить, что ему, наконецъ, нужно, но, заслышавъ шумъ, онъ скрылся, какъ воръ.
‘Скажите этому милому вору, когда увидитесь съ нимъ, что’ я его благодарю, и что если онъ не хочетъ или не можетъ прійти повидаться со мной, то я скоро сама побгу за его телжкой.
‘Отъ всего сердца цлую дорогаго папа Динэ. Я надюсь, что онъ чувствуетъ себя теперь лучше, чмъ когда писалъ мн. послднее письмо.

‘Лазара

‘Камбрэ, 2 марта, день моего семнадцатилтія’.

XXII.

Медленно надвигается волна къ залитому солнцемъ берегу.. Фантастическія пестрыя палатки, розовыя, красныя и полосатыя передвигаются выше, чтобъ ихъ не снесла волна. То же самое длаютъ и купающіеся въ разнообразныхъ костюмахъ мущины и. Женщины.
Маленькія парижанки, уже научившіяся кокетливымъ движеніямъ отъ своихъ матерей, весело болтаютъ по набережной, съ разввающимися лентами, мальчики на пари играютъ въ лошадки, маленькіе спортсмэны серьезно смотрятъ на игру и держатъ пари о томъ, выиграетъ ли лошадь Жюль или лошадь Леопольдъ.
Тамъ, дальше — цлая группа молодыхъ людей и молодыхъ двушекъ, съ розовыми отъ морскаго воздуха щеками, прогуливаются по аристократической набережной.
Вотъ и Марго, она очень выросла, но ея свободныя движенія все еще напоминаютъ бойкую двочку. Она перепрыгиваетъ черезъ лужи вмсто того, чтобы обойти ихъ, какъ это длаютъ другіе, она несетъ въ рукахъ свою соломенную шляпу, несмотря на то, что солнце печетъ довольно сильно, и легкій втерокъ развваетъ волосы, выбившіеся изъ ея японской прически.
Вотъ еще худенькая, стройная молодая двушка. Ея простое темное платье, отдланное лишь вязанымъ кружевомъ, выдляется между веселыхъ, пестрыхъ туалетовъ, но ясный свтъ ея наивныхъ глазъ и лицо, дышащее веселымъ здоровьемъ, затмеваютъ богатые наряды. Группа молодежи огибаетъ поворотъ на набережной.
Тамъ, между скалъ, подобно крабу, выглядываетъ маленькая грязная двочка въ лохмотьяхъ, ей хочется посмотрть на эти красивыя платья и этихъ блестящихъ, какъ солнце, принцессъ. Вс скрылись за поворотомъ, но двушка въ темномъ плать незамтно отстала и остановилась около этихъ хорошо знакомыхъ ей лохмотьевъ.
— Здравствуй, двочка!— произнесла Лазара.
Маленькій крабъ ушелъ въ свою норку, но потомъ, по новому призыву, высунулъ голову и сталъ, наконецъ, отвчать на вопросы.
Ея отецъ спитъ на дн морскомъ, она живетъ съ матерью, двумя сестрами и тремя братьями въ старыхъ развалинахъ крпости, тамъ, на самой вершин скалы…
— Но вдь вы погибнете здбсь, мадемоазель!— воскликнулъ совсмъ близко отъ Лазары звучный голосъ.
Въ то же время серебряная монета упала къ ногамъ маленькой двочки, которая, схвативъ ее, скрылась такъ быстро, какъ будто украла, а Лазара была увлечена подъ руку молодымъ человкомъ лтъ восемнадцати-двадцати, брюнетомъ, съ такими же вьющимися волосами, какъ у Марго. Это былъ ея братъ Альфредъ Лаландъ.
— Будемъ спасаться, мадемоазель!
Волна уже лижетъ ихъ ноги, и они весело бгутъ къ оставленной компаніи.
— Вотъ она! Она разговаривала съ маленькимъ паукомъ на краю пропасти.— онъ засмялся.— Завтра волны выбросили бы ее на берегъ, какъ Виргинію.
Марго тоже засмялась и назвала его самого ‘Полемъ’.
Болтая и жеманясь, онъ, не выпуская руки Лазары, смшался съ группой. Скоро вошли въ городокъ, и вс стали расходиться по домамъ.
Въ то время, какъ Марго пожимала руки направо и налво, Альфредъ, между двумя поклонами, спросилъ вполголоса:
— Ну, какъ же вы ршили?
— Я подожду мннія мадамъ Вриньо,— тихо отвтила она.
— А вотъ вамъ пока мое,— сказалъ молодой человкъ, еще боле понижая голосъ,— вы красивы, образованы, деликатны, рождены для общества…
— Я маленькая крестьянка.
— Такая же крестьянка, какъ я! Что будете вы длать въ стнахъ деревенской школы? Не тамъ мсто такой жемчужин. Разъ ужь вы имете вашъ дипломъ, то вы можете читать мам, которая очень любитъ вашъ голосъ, и давать мн уроки орографіи, моя сестра васъ обожаетъ, не разставайтесь съ нею.
Въ эту минуту Марго, обмнявшись съ знакомыми послднимъ рукопожатіемъ, подошла къ нимъ.
— Хотя я и не слышала ни одного слова изъ того, что онъ говорилъ теб,— весело произнесла она,— но я тебя попрошу слушаться Альфреда… Я хочу сказать Поля.
Среди этихъ разговоровъ и просьбъ, на которыя Лазара отвчала лишь взволнованной улыбкой, они дошли до уединенной виллы, стоявшей на берегу моря въ тни роскошнаго душистаго сада. Лазара любила цвты, а здсь было ихъ такъ много, что сосредоточенное выраженіе, не сходившее съ лица молодой двушки дорогой, тутъ сразу разсялось.
Вошли въ гостиную. Тамъ, въ широкомъ кресл, у окна, открытаго на море, съ красной плюшевой вышивкой въ рукахъ, сидла мадамъ Лаландъ.
— А, вотъ вы, бглецы!— произнесла она.
Ея дти поцловали ее, обвинивъ хорошую погоду въ томъ, что они прогуляли лишнихъ полчаса.
Она взяла Лазару за руку и нагнула къ себ ея лобъ для поцлуя, это была одна изъ тхъ матерей, душа которыхъ не можетъ оставаться холодной къ птенцамъ чужаго гнзда. Эта душа сквозила во всхъ чертахъ ея смуглаго лица, похожаго на лицо дочери, и въ черныхъ, добрыхъ глазахъ.
Господинъ Лаландъ, бывшій французскимъ консуломъ въ Сайгон, затмъ въ Боливье, гд онъ и женился, умеръ шесть лтъ тому назадъ, какъ разъ въ то время, когда родные оставили большое наслдство его вдов.
Она вернулась изъ Америки, помстила дтей въ пансіонъ въ Камбрэ, согласно желанію покойнаго мужа, уроженца Камбрэ, и ухала въ Боливье окончить свои дла. Вотъ уже годъ, какъ она вернулась.
Прекрасная мебель въ японскомъ и китайскомъ стил, роскошные смирискіе ковры украшали комнаты виллы. Тутъ были и шелковые табуреты съ помпонами, и атласныя кресла, и множество изящныхъ мелочей въ восточномъ вкус. Все это, перемшиваясь съ дачной мебелью, производило красивое впечатлніе.
Едва молодежь вернулась съ прогулки, какъ лакей доложилъ барын:
— Обдъ поданъ.
Изъ открытой двери въ столовую донесся такой апетитный запахъ вкусныхъ блюдъ и въ то же время цвты въ жандиньеркахъ распространяли такой сильный ароматъ, что казалось, обдъ будетъ состоять изъ цвтовъ.
Столъ блисталъ тонкимъ хрусталемъ, серебромъ, снжной близны кувертами. Отдаленность кухни даже и не напоминала о мыть, чистк, загрублыхъ рукахъ. Разв кто-либо изъ присутствующихъ здсь когда-нибудь мылъ, чистилъ, пачкалъ свои руки въ грязной работ въ Гравуа, Семпле или гд бы то ни было? Да, все это было, но въ какой-то далекой, далекой жизни, о которой и не вспоминаютъ больше. Забытъ также и маленькій крабъ въ скалахъ на морскомъ берегу.
Въ этотъ часъ, въ этой роскошной столовой не видно больше Лазары, она никогда и не существовала. Здсь сидитъ только мадемоазель Кудерэ, мадемоазель Клера Кудерэ, этого благозвучнаго имени.
Время отъ времени веселые глаза Альфреда повторяютъ этой барышн вопросъ, который онъ сдлалъ ей на набережной:
— Ну, какъ же вы ршили?
Посл обда собралось общество.
Молодежь танцовала подъ піанино, а Альфредъ, увлекая молодую двушку въ вихрь вальса, уже третій разъ предложилъ ей свой вопросъ и прибавилъ:
— Ваши ноги не касаются пола, вы сильфида. Признайтесь, ваша мать была фея?
Прежде чмъ уснуть въ своей спальн въ стил Помпадуръ, гд отъ каждаго кресла пахло духами, она замечталась, закрывъ глаза.
Наконецъ-то она у пристани, посл тяжелаго путешествія по морю нищеты, при ужасающемъ втр, который чуть не снесъ ее въ волны, какъ Фортюнэ, какъ ея мать, какъ всхъ этихъ несчастныхъ, плохо одтыхъ, голодныхъ, слишкомъ измученныхъ для борьбы. Неужели снова окунуться въ эти волны? Вотъ пристань, чудная пристань герцогини. Фортюнэ, добрая, энергичная Фортюнэ, герцогиня найдена и герцогъ также!
Она проливала радостныя слезы, повторяя себ, что она любитъ Альфреда и Альфредъ любитъ ее, и разъ это такъ, то онъ на ней женится, потому что молодой человкъ всегда женится, когда онъ любитъ и когда онъ такъ великодушенъ, какъ братъ ея дорогой Марго.
Она уснула, очарованная этой мыслью.

XXIII.

На другой день, посл купанья, завтракали въ китайской бебдк, въ глубин сада, въ кіоск, привезенномъ изъ Пекина, такъ какъ въ то время Парижъ еще не умлъ длать искусныхъ подражаній въ китайскомъ вкус.
Сидя на китайскихъ табуретахъ за китайскимъ жестоликомъ, пили чай. Лазара, чувствуя на себ взглядъ Альфреда, въ смущеніи пила изъ маленькой чашечки, когда лакей подалъ ей письмо. Это былъ отвтъ мадамъ Вриньо, она распечатала его дрожащими руками.
‘Дитя мое, между двумя представляющимися теб дорогами нечего колебаться, ты должна идти по дорог труда и независимости.
‘Жду тебя, какъ только ты получишь назначеніе’
Марго, которой Лазара передала письмо, сразу разсердилась.
— Какъ! Мы здсь намрены покорить тебя въ рабство, когда ты весь день можешь длать все, что теб угодно, работать, вышивать, читать, пть! Нтъ, ужь я теперь отвчу дамамъ Вриньо! Я сейчасъ же иду. Вотъ вы увидите!
Она встала и побжала къ дому. Альфредъ, въ ожиданіи прихода сестры, распространялся на ту же тему, подсмиваясь ладъ мадамъ Вриньо и надъ назначеніемъ въ школьныя учительницы, котораго ждала Лазара.
Мадамъ Лаландъ, глядя на сына, молча улыбалась.
Марго вернулась съ отвтомъ. Она объявляла мадамъ Вриньо, что ‘независимость’ иметъ жительство въ Рувилл, аллея Бланшъ, No 1, у мадамъ Лаландъ, гд длаютъ съ утра до вечера все, что желаютъ, ‘работа’ здсь также имется, она состоитъ въ придумываніи увеселеній, въ удовольствіяхъ и въ любви, которая и есть цль жизни. Для начала мадемоазель Кудерэ будетъ получать сто франковъ въ мсяцъ въ качеств компаньонки, мадамъ Лаландъ уже давно это ршила, и мадамъ Вриньо — очень строгая особа относительно своихъ прежнихъ друзей, которые однако любятъ ее по-прежнему.
Лазара со вздохомъ допустила отправить это письмо, по приписала, что она скоро сама напишетъ въ Камбрэ и въ Валикуръ, гд теперь находится мадемоазель Бурсье, теперешняя мадамъ Брюанъ.
Посл этого, ни о чемъ не разсуждая, стали веселиться подъ южнымъ солнцемъ на берегу чуднаго моря. Цлую недлю катались на лодкахъ, гуляли, ловили креветокъ. Цлыхъ восемь дней Лазара не встрчала ни одного краба въ лохмотьяхъ, передъ которымъ она въ такомъ волненіи остановилась недлю тому назадъ. По вечерамъ танцевали, играли въ шарады у себя или у знакомыхъ.
Везд, какъ и дома, Альфредъ ухаживалъ за Лазарой, которая въ свою очередь немножко страдала, когда видла, что молодой человкъ занятъ другими барышнями. Тогда она обращалась къ нему съ колкими словами, вышучивала его, отвертывалась, словомъ, длалась свтской двушкой, чему не трудно научиться.
Но она не умла разглядть, какъ ея сосдки, которыя далеко опередили ее въ этомъ искусств, подсмивались надъ ней и какъ ихъ мамаши кидали на нее презрительные взгляды. Она была ослплена зарождающейся любовью и только видла передъ собой Альфреда. Марго время отъ времени, ничуть не стсняясь, рисовала передъ ней блестящее будущее.
Мадамъ Лаландъ ничего не говорила, она вообще была молчалива, и только какая-то неопредленная улыбка блуждала на ея лиц, когда Марго толковала ей:
— Время все идетъ, а назначеніе Клеры не приходитъ, о ней забыли. Нтъ, нтъ, это ужь кончено, мы дадимъ ей назначеніе здсь.
Своимъ хорошенькимъ голоскомъ она распвала подобныя фразы на вс лады.
Въ одинъ дождливый день, назначеніе пришло.
Все здсь было на мст: печать, неразборчивыя подписи: мадемоазель Клера-Лазара Кудерэ была назначена учительницей общественной школы въ Гравуа.
Ахъ, это вышло въ одну минуту! Марго зажгла спичку, Альфредъ поднесъ къ ней бумагу, и она, сгорла прежде, чмъ Лазара опомнилась.
Она была очень взволнована. Въ другое время этой бумагой реализировались бы ея самыя пламенныя, давнишнія мечты. Въ ея воображеніи мелькнулъ образъ маленькой Лазары, которая учится со страстью, чтобы достичь славы, которая теперь въ вид пепла лежитъ у ея ногъ: она увидала Гравуа, прекрасную новую школу, старую сдую голову папа Динэ, который ждалъ ее на порог. Затмъ она взглянула на мадамъ Лаландъ, сидвшую недалеко отъ нея, и ей показалось, что она больше не улыбается.
Но въ эту минуту Альфредъ принялся танцовать вокругъ сожженой бумаги. Этотъ фантастическій танецъ разсмшилъ мадамъ Лаландъ, и Лазара тоже не могла не улыбнуться. Было ршено, что отправятъ письмо къ префекту съ отказомъ Лазары отъ этого назначенія.
Между тмъ солнышко выглянуло изъ-за тучъ, погода разгулялась, и вс отправились гулять. Вс слдующіе затмъ дни проводили также: до обда прогулка, посл обда танцы. Разъ вечеромъ, возвращались посл танцевъ у одной вновь появившейся баронессы, у которой Альфредъ танцовалъ исключительно съ Лазарой.
Общество выходило изъ баронской виллы, на порог мадамъ Лаландъ позвала своего сына, который уже шелъ впереди съ Лазарой, при сіяніи звздъ. Марго осталась позади съ двумя барышнями, а мать ея стояла съ одной пожилой дамой и о чемъ-то тихо говорила. Ей пришлось снова позвать Альфреда. Онъ вернулся съ молодой двушкой, волненія которой, благодаря темнот, не было замтно.
Мадамъ Лаландъ сказала:
— Теперь такая хорошая погода, дитя мое, что мадамъ Монталэ хотлось бы пройти домой пшкомъ, предложи ей руку.
Альфредъ медленно, но очень предупредительно подалъ руку своей дам, и они пошли впередъ. Она шла медленно, какъ пожилая женщина, утомленная вечеромъ въ гостяхъ, и, видя, что ея кавалеръ все молчитъ и поглядываетъ на небо, сказала:
— Ахъ, я вижу, вы занимаетесь астрономіей…
— Я?
— Да, вы смотрите на Полярную звзду: не теряйте ее изъ вида, мой другъ, она спасаетъ людей отъ ложнаго пути и блеститъ, какъ свтъ самаго разума. Вы оборачиваетесь назадъ?… Ахъ, да, вы смотрите на Большую Медвдицу.
Она остановилась и, поднявъ голову, стала разсматривать небо. Созвздіе дракона, Марсъ, млечный путь, Астарта. Небесный сводъ довольно долго привлекалъ ея вниманіе, и она часто останавливалась.
Хотя до виллы мадамъ Монталэ было не боле двнадцати минутъ ходьбы, но обзоръ планетъ длился не мене часа. Альфредъ уже начиналъ выказывать признаки нетерпнія, но его руку держали очень крпко.
Проклиная вс звзды и старую астрономку, онъ со всхъ ногъ пустился къ вилл Лаландъ. Тихонько, какъ воръ, онъ просунулъ ключъ въ замокъ у калитки сада и вошелъ. Огни были потушены. Онъ еще съ полчаса проходилъ по саду, затмъ принялся кашлять, пока, наконецъ, не услыхалъ легкій скрипъ отворявшагося окна.
Если мадемоазель Клера покажется въ этомъ окн, значитъ, она его любитъ! Вчера онъ горячо молилъ ее объ этомъ доказательств любви, въ ту самую минуту, когда мать позвала его и заставила предложить руку и прогуляться при мерцаніи звздъ съ самой старой, самой скучной, самой несносной астрономкой въ свт.
Скринъ окна повторился. Значитъ, она подчеркиваетъ объясненіе.
— Клера!— нжно прошепталъ молодой человкъ.
Раздался третій скрипъ, какъ будто въ насмшку надъ предосторожностью матери. Вдругъ изъ окна послышался голосъ:
— Ты схзатишь насморкъ, другъ мой, или къ себ!
Это былъ голосъ матери.
На другой день, рано утромъ, Лазара спустилась въ комнату мадамъ Лаландъ.
— Прощайте, я узжаю!
Госпожа Лаландъ приняла ее въ свои объятія, и двушка зарыдала.
— Хорошо, мое дорогое дитя, у васъ честное и деликатное сердце. Идите на работу, на независимость, мадамъ Вриньо права. Мой сынъ ухалъ также сегодня утромъ на нкоторое время. А если Марго будетъ плакать, сердиться, уговаривать васъ, будьте стойки.
— Да, да…
Два часа спустя она ухала со слезами, несмотря на то, что Марго также плакала и кричала:
— Альфредъ на теб женится! Конечно, онъ на теб женится, даю слово!

XXIV.

Блостволыя березы склонялись по дорог къ путешественниц, ихъ листья, развваемые втромъ, шептались между собою:
— Да, да, это она, это наша маленькая Лазара. Она выросла, она хорошо одта и какъ будто не узнаетъ насъ. Здравствуй, прежняя маленькая Лазара, здравствуй!
Но она хала мимо, низко опустивъ голову, не отвчая этимъ старымъ друзьямъ своего дтства.
Наконецъ, показался старый домикъ, который также узналъ ее, потому что на порог стояла молодая женщина съ двумя хорошенькими дтьми. Она побжала ей навстрчу и горячо обняла Лазару.
Это была мадамъ Брюанъ, бывшая Бурсье’.
Въ небольшой, очень просто обставленной, но залитой солнцемъ и цвтами гостиной сидлъ господинъ Бурсье, все въ той же синей жакетк, и госпожа Вриньо. Она пріхала погостить недлю у своей подруги.
Госпожа Вриньо, цлуя Лазару, прошептала:
— Ахъ, какъ я боялась за тебя, дорогая двочка!
Она знала, что произошло въ Нормандіи, въ Рувил. Госпожа Брюанъ и ея отецъ также знали это, ихъ глаза, ихъ радостныя лица говорили, что знаютъ о той побд, которую Лазара одержала надъ собой.
Но Лазар все-таки хотлось облегчить свое сердце, едва сдерживая слезы, она разсказала всю свою жизнь за эти шесть недль, въ особенности со времени встрчи маленькаго краба и до послднихъ словъ Марго.
— Марго милая, но взбалмошная двочка, — сказала госпожа Вриньо,— Альфреды Лаландъ не женятся на маленькихъ Лазарахъ. Вотъ ты теперь среди насъ, на своемъ мст и къ счастью покинула то общество. Ты скоро узнаешь, что честный трудъ гораздо цнне всхъ милліоновъ и блестящаго воспитанія праздныхъ людей.
— Да,— вздохнула Лазара.
— Отдай твой долгъ бднымъ,— прибавила госпожа Брюанъ, усмиряя своихъ двухъ мальчиковъ, немилосердно свиствшихъ въ деревянныя дудки.— Поздне ты встртишь на своемъ пути достойнаго тебя человка, какъ встртила я…
Она остановилась, настороживъ слухъ:
— Вотъ мой мужъ.
Вошелъ господинъ Брюанъ. Это не былъ красивый мужчина. Невысокаго роста, съ рдкими, жесткими волосами и неправильными чертами лица, онъ не могъ поразить красотою, но его открытый взглядъ былъ полонъ огня. Онъ занималъ мсто сельскаго врача и вкладывалъ всю душу въ эту симпатичную работу.
Его познакомили въ Лазарой, онъ поцловалъ дтей, и вс сли за столъ. Она узнала старый сервизъ съ синими цвтами, быть можетъ, теперь передъ ней стояла та же самая тарелка, на которой давно, очень давно она ла кусокъ сочнаго ростбифа. Но ростбифы не дятъ каждый день. Теперь окруженный рядомъ картофеля на блюд лежалъ бараній бокъ. Здсь не было трюфелей, фазановъ и всякихъ деликатесовъ, какъ тамъ, въ Рувил. Но разв этимъ трудящимся людямъ не довольно простаго жаркаго?
Когда докторъ замтилъ, что Лазара мало стъ, онъ положилъ ей на тарелку второй кусокъ мяса и сказалъ:— Надо сть, мадемоазель, это послднее слово медицины. Для того чтобы охотно и весело работать, необходимо хорошо сть. Я знаю, что вы пріхали къ намъ для борьбы съ невжествомъ и нищетой. Такъ кушайте же, чтобъ веселе вступать въ борьбу, къ тому же пріхали издалека и ужь, въ силу этого, должны взять вторую порцію.
Госпожа Брюанъ своею доброю улыбкою ободряла прежнюю оборванную двочку, дти, перепачканныя соусомъ, принимались хохотать, самъ Бурсье подливалъ вина въ ея стаканъ, а госпожа Вриньо одобрительно на нее посматривала.
Ничего не можетъ быть лучше, какъ обдъ среди добрыхъ и развитыхъ людей. Когда встали изъ-за стола, Лазара немножко оживилась. Она распрощалась, общавъ, въ качеств сосдки, прізжать сюда очень часто. Ее проводили до линейки, которая, прозжая черезъ Семпле, должна была ее высадить недалеко отъ Гравуа. Послышался стукъ колесъ, еще разъ расцловались и распростились.
Вотъ и Семпле. Кондукторъ остановился здсь, чтобы закусить въ трактир, что длилось, обыкновенно, около двадцати пяти минутъ. Остановились въ нсколькихъ шагахъ отъ дома Гобло.
Невдалек возвышался сарай. Лазара заглянула въ него. Все также онъ былъ набитъ сухимъ и свжимъ хворостомъ, заготовленнымъ на зиму, но соломенной подстилки для другой покинутой двочки не было, значитъ, въ этомъ темномъ углу нтъ больше страданія, нтъ страха по ночамъ. Сердце ея сильно забилось.
Рядомъ съ домомъ появилась ферма, почти соединяя сарай съ домомъ, Гобло продолжали богатть и расширять свои владнія.
Прюдансъ давала командирскія распоряженія своему мужу относительно телги для сжатаго овса, когда Лазара вошла.
— Вы меня не узнаете?
— Нтъ.
Толстый Гобло, расширившійся такъ же за это время, какъ и его владнія, взглянувъ на нее, процдилъ сквозь зубы:
— Да вдь это… кажется… маленькая оборванка?..
— Да, она самая.
Но Прюдансъ не сразу поврила. Эта двочка, по ея словамъ, умерла, она ушла разъ утромъ, безъ башмаковъ, вся въ лохмотьяхъ, по снгу, и не могла уже она появиться теперь въ этихъ тонкихъ башмакахъ и хорошемъ плать.
Она медленно потерла себ лобъ и сказала:
— Ахъ, да! Я ей говорила! Она поступила въ горничныя и получила наслдство отъ добрыхъ хозяевъ. Поцлуй меня, моя милая!
И, устремивъ взглядъ на карманъ Лазары, какъ-будто изъ него могло выскочить наслдство, она прибавила:
— О, еслибъ маленькая Ева, которая тебя такъ любила и которой мы такъ часто говорили о теб, могла тебя узнать!
Толстый Гобло залился смхомъ при мысли, какое удовольствіе, дйствительно, было бы для его дочери въ этомъ случа.
Лазара освдомилась, ходитъ ли Ева въ школу.
— Да нтъ, она не ходитъ, вдь другія же не ходили, и потомъ, чтеніе и письмо портятъ зрніе людямъ.
Гобло прибавилъ къ этому, что онъ за два су избавился отъ ‘Хижины дяди Тома’, которую Лазара оставила у нихъ. Чтобы нсколько загладить этотъ поступокъ, Прюдансъ поторопилась сказать, что она отдала одному бдному торговцу метлами башмаки Лазары, оказавшіеся на перекладин посл ея ухода. Это была шутка негодныхъ мальчишекъ, которые признались въ этомъ только три дня спустя.
Въ углу комнаты стояли два березовыхъ вника и не шевельнулись, не протестовали противъ слова ‘отдала’, при которомъ въ воображеніи Лазары мелькнуло доброе, широкое лицо Марсьяля.
— Я сейчасъ теб сварю кофе, моя красавица,— сказала Прюдансъ, растапливая печку.
Въ эту минуту вошла маленькая, блдная двочка, съ большими черными глазами и огромною, не по сил вязанкою, хвороста. Лазара позвала ее, и отъ одного прикосновенія знакомыхъ рукъ, двочка ее узнала, опять, по-прежнему, дв пары черныхъ глазъ съ нжностью смотрли одна на другую.
— Не правда ли, вы будете пускать ее ко мн въ школу?
— Въ школу?
— Да, я учительница школы въ Гравуа.
Къ счастью, въ это время съ улицы раздался голосъ достаточно угостившагося, въ трактир, кучера.
— Линейка отходитъ!
Прюдансъ уже отодвинула съ огня кофейникъ и бросила очень холодный взглядъ на барышню, послднія слова которой опредлили цифру ея наслдства.
Школьная учительница! Толстый Гобло, прислонясь къ стн, подсмивался втихомолку надъ заблужденіемъ своей жены.
— Если вы не хотите посылать ко мн Еву, то я сама пріду за нею,— сказала Лазара, цлуя двочку,— я буду учить ее даромъ.
— Даромъ?.. тогда можетъ быть… надо подумать…
Линейка ухала, и нсколько часовъ спустя Лазара была въ Гравуа и обнимала папа Динэ.

XXV.

Школьный домъ, изъ краснаго кирпича, состоялъ изъ трехъ комнатъ, съ выбленными стнами, за домомъ находился дворъ и небольшой садикъ, граничившій съ садомъ папа Динэ.
Уже полтора года, какъ Лазара жила въ этомъ дворц, и за это время ничего не измнилось. Она сокрушалась: у нея было очень мало ученицъ, и вс полуодтыя и полуголодныя. Остальныя ученицы хоть и числились въ школ, но бгали по улицамъ съ братишками и сестренками на рукахъ или скакали за экипажами, крича: ‘подайте су!’ такъ какъ этотъ обычай изъ Семпле перешелъ и сюда.
Родители, когда она напоминала имъ о ихъ долг, вовсе не желали ее слушать, къ довершенію всего, т, которые знали, что она даромъ учитъ Еву, предлагали ей учить ихъ дтей за ту же цну, самые бдные, а ихъ было очень много, отвчали:
— Вотъ еще! Она мн и дома нужна.
Ахъ, эта вчная нищета! Теперь нужны были цлые десятки платьевъ небесно-голубаго цвта, не считая ужь суповъ. А взять это неоткуда.
Лазара со слезами жаловалась папа Динэ на то, что не исполняются ея завтныя мечты объ образцовой школ. Старикъ, опираясь руками на палку, слушалъ ее, покачивая сдою головою, какъ человкъ, который привыкъ не ждать ничего хорошаго. Папа Динэ очень состарился, сгорбился, но его умные глаза все еще были молоды.
— Надо хлба и платья, да, а потомъ ужь разовьется умъ,— говаривалъ онъ.
Когда наступили жаркіе дни и вмст съ ними страдная пора, школа оказалась пустою. Осталась только одна Ева, безъ которой родные могли обойтись, тмъ боле, что не приходилось ее кормить. Такимъ образомъ, когда неожиданно въ одинъ іюльскій день у дверей школы остановилась карета, съ кучеромъ въ галунахъ, Лазара свободно могла принять гостью.
— Марго!
— Здравствуй, здравствуй…
Он поцловались. Марго, въ сопровожденіи Люси, милой англичанки, пріхала изъ Камбрэ, чтобы повидаться со своимъ дорогимъ другомъ.
— Люси, гд конфекты?
Улыбаясь такъ же, какъ и ея госпожа, длинная Люси, въ клтчатомъ плод, вынула изъ кареты большую, красивую коробку конфектъ.
— Это мама присылаетъ теб.
Она говорила такъ степенно и была такъ непохожа на прежнюю заносчивую Марго, что Лазара съ удивленіемъ смотрла на нее. Мальчишескія манеры исчезли, она держала себя такъ прилично, какъ вс благовоспитанныя барышни въ Рувил.
Въ одно мгновеніе ока она окинула взоромъ поношенное платье Лазары, блыя выкрашенныя стны, шесть стульевъ, съ потемнвшимъ соломеннымъ сидньемъ, маленькую печку въ глубин комнаты.
— Это кухня?
— Нтъ, это столовая, которая служитъ также пріемной.
Она пожелала посмотрть слдующую комнату: такія же выкрашенныя стны, простые соломенные стулья, блый деревянный столъ съ умывальникомъ, желзная кровать. Она вернулась въ столовую-пріемную съ тнью грусти на лиц и сказала:
— Знаешь ли, что я пріхала сообщить теб?.. Я выхожу замужъ. Да… за одного изъ товарищей Альфреда, состоящаго при посольств, за барона Фернанда-де-Вилье. По страсти, моя милая! Каждый день получаю свжіе букеты изъ Ницы. Мы будемъ жить въ Париж… Альфредъ… да, не грусти о немъ! Въ эти полтора года онъ влюблялся уже разъ двнадцать, это очень скверный мальчишка. Мы надемся, что его удастся также устроить при посольств, гд служитъ Фернандъ. Мн хотлось бы, чтобъ ты видла Фернанда, онъ очень красивъ.
Она разсказывала это, пока Лазара приготовляла фрукты и молоко, которое затмъ он пили въ саду.
Но становилось темно и, закусивъ, Марго сла въ карету. Только тамъ ея прежнее доброе сердце пробилось сквозь оболочку, которую въ полтора года сковала свтская пошлость. Отославъ Люси, она прежнимъ, быстрымъ движеніемъ бросилась на шею Лазар и заплакала:
— Ты бдна, моя дорогая, ты несчастна!
— Я не несчастна.
— Нтъ, да, да! Что это за грустный домъ! Я бы умерла здсь въ четыре дня. Послушай, надо по крайней мр, чтобъ у тебя была приличная обстановка. Я тебя прошу, позволь мн прислать теб пять сотъ франковъ, они у меня совсмъ лишніе…
— Пять сотъ франковъ!..— лицо Лазары засіяло.— Хорошо, пришли мн ихъ…
— А также и образцы розоваго или лиловаго кретона для драпировокъ и обои, чтобы спрятать эти бдныя стны. Розовые для пріемной, лиловые для спальни. До свиданія, моя дорогая! Ахъ, Боже мой, какъ мн грустно!
Карета тронулась въ путь. Марго высунула голову въ окно и крикнула:
— Или лучше розовые обои для спальни, а лиловые для пріемной!..
Три дня спустя пришло запечатанное пятью сургучными печатями письмо, а въ немъ пять сотъ франковъ, вмст съ образчиками прелестнаго кретона. На маленькомъ листк свтло-срой бумаги съ монограммой М. Л. было написано лишь одно слово: ‘Вотъ!’
— Да, вотъ хлбъ и платья!— радостно воскликнула Лазара, садясь за письмо Марго, въ которомъ поторопилась объяснить, что она при прощаніи не успла ей сказать, на какое назначеніе пойдутъ ея деньги.
Потомъ она побжала къ землянк.
— Папа Динэ!— крикнула она.— Наступила хорошая пора для школы! Вотъ увидите!..

XXVI.

Что это-за телжка подъхала къ школ вслдъ за каретой Марго? По нжно-зеленому цвту не трудно было догадаться, кто ея хозяинъ.
Все время Марсьяля держали очень далеко отъ Гравуа, особенно съ той поры, какъ тамъ поселилась Лазара. Но все иметъ свой конецъ, окончилась и материнская опека: Вероника умерла.
Сынъ оплакивалъ ее, цлыхъ три дня просидлъ Дома съ закрытыми наглухо ставнями и только на четвертый сталъ наконецъ вникать въ слова своей тетки-коммерсантки, съ которыми она начала приставать къ нему еще наканун. Она стояла передъ нимъ съ кнутомъ въ одной рук и съ какими-то свертками въ другой.
— Я запрягла лошадь, подемъ…
Марсьяль медленно сдлалъ отрицательный жестъ головою.
— Нтъ? ты не хочешь продолжать нашу торговлю? Не хочешь даже сбыть съ рукъ платки?..
Голова повторила отрицательный жестъ. Тетка еще выше приподняла свертки.
— Ты не хочешь даже ликвидировать дла?.. Я теб говорю, какъ честный товарищъ: ликвидація всегда приноситъ хорошія деньги купцу, потому что онъ продаетъ дороже, ссылаясь на разореніе. Твоя мать хорошо это знала.
Она улыбнулась и прибавила:
— Можетъ быть, ты хочешь, чтобъ я ликвидировала одна?
На этотъ разъ голова сдлала утвердительный знакъ.
— Ну, что жъ, я поду, я привезу теб счеты. Ты вдь знаешь, что никто не уметъ такъ хорошо считать, какъ я. Прощай!
Въ полномъ восторг, стуча каблуками, она вышла съ кнутомъ и со свертками въ рукахъ.
Часъ спустя, Лазара, приготовляясь, увидала въ окно, какъ прохала знакомая телжка. Она катилась не торопясь, и въ ней отовсюду торчали большія блыя гусиныя крылья, что придавало ей нчто ангельское. На задк болталась на веревк дощечка, на которой нсколько разъ было написано крупными буквами: ‘Распродажа!’
Лазара слдила глазами за этой надписью, мелькавшей чуть не у самыхъ колесъ. Она уже не сомнвалась. Марсьяль, котораго она такъ ждала, ухалъ, даже не пожавъ ей руку на прощаніе. По окончаніи классовъ, она пошла въ землянку.
— Папа Динэ, неужели вашъ внукъ ухалъ, не повидавшись съ вами?— спросила она.
— Вонъ Марсьяль!
Онъ вышелъ къ ней изъ сада и, снявъ шляпу, остановился на порог въ сильномъ смущеніи. Онъ былъ высокаго роста, подбородокъ его уже обросъ бородкой, но это нисколько не уменьшало его застнчивость.
— Ну, что,— произнесла Лазара, подходя къ нему съ протянутой рукою,— ты не узнаешь меня?..
Широкое лицо Марсьяля освтилось, онъ протянулъ руку къ рук молодой двушки.
Тогда начались воспоминанія о неожиданныхъ появленіяхъ телжки, о деревянныхъ башмакахъ, о дюжин носовыхъ платковъ съ розовыми виньетками, о бгств Марсьяля отъ дверей пансіона въ Камбрэ,— словомъ, припомнились цлые годы прошлой жизни. Онъ стоялъ передъ ней, какъ передъ королевой, слушая ее, но не рискуя говорить.
Когда Лазара ушла домой, онъ задумчиво сказалъ папа Динэ:
— Это барышня, настоящая барышня… Въ ней совсмъ нельзя узнать прежнюю Лазару… только глаза ея мало перемнились… Кто могъ это подумать!
Потомъ онъ вздохнулъ, заложивъ руки въ карманы и бросая вокругъ безпокойные взгляды, какъ-будто онъ боялся, что что-нибудь выскочитъ изъ угла и станетъ ему противорчить.
— Я бучу садовникомъ, какъ вы хотли… я думаю, что Лазара довритъ мн школьный садъ.
— И я также думаю это,— отвтилъ отецъ Кардинэ, со вниманіемъ слушавшій его.
Онъ опять открылъ ротъ, желая что-то сказать, потомъ закрылъ и, повернувшись на каблукахъ, пошелъ къ двери и произнесъ только:
— До свиданія, папа!
— До свиданія, мой милый.
Да, и душой и тломъ Марсьяль былъ садовникъ, не прошло и года съ тхъ поръ, какъ онъ вернулся въ Гравуа посл скучной торговли масломъ, лукомъ, вниками, носовыми платками, и вс сады деревушки стали неузнаваемы. Но ни одинъ изъ нихъ не былъ такъ хорошъ, какъ школьный.
Земля въ немъ не отличалась плодородностью, но тмъ не мене въ немъ появился первый горошекъ, самые нжные артишоки, розовыя, нжныя рдиски. Крупныя тыквы и молодыя фруктовыя деревья росли здсь на славу. Здсь также появились первые цвты: чудныя темнокрасныя розы, пестрыя бегоніи, цлыя группы анютиныхъ глазокъ.
— Ну, вотъ, ты теперь счастливъ — сказалъ ему однажды ддъ, въ праздничный вечеръ, когда тотъ пололъ молочай въ своемъ Эдем.
Лазара также была тутъ, только стояла нсколько поодаль, около деревца абрикосовъ, розовые цвты котораго граціозно смшивались съ листьями. Тихонько напвая, она длала букетъ.
Лицо ея дышало здоровьемъ, теперь школа была полна ученицъ. Марго, приславъ для начала пятьсотъ франковъ, не оставила добраго дла. Она собирала въ кругу своихъ богатыхъ знакомыхъ ‘на хлбъ бднымъ Гравуа’ и, вслдъ за новыми пятьюстами франковъ, прислала цлые ящики маленькихъ платьицъ, рубашекъ, маленькихъ юбокъ, скроенныхъ аристократическими руками, чулокъ и башмаковъ на разные возрасты. Были общаны еще новыя посылки, а пока дти были сыты и одты.
Теперь вс семейства Гравуа оказались безжалостными къ двочкамъ, позволявшимъ себ манкировать въ школ. Маленькихъ бглянокъ притаскивали за уши къ дверямъ школы, изъ которыхъ далеко разносился вкусный запахъ супа. Он садились за накрытый столъ, а затмъ оставались и на уроки, такимъ образомъ наладилось школьное дло.
Съ букетомъ въ рук, Лазара прошла къ дому. Ея срое платье съ свжимъ блымъ воротничкомъ обрисовывало ея стройную талію, движенія были полны естественной граціи.
Марсьяль слдилъ за ней взоромъ, потомъ, поставивъ свою лопатку, онъ поднялъ голову къ верху, затмъ, опустивъ ее, сталъ смотрть на концы своихъ сапогъ и, наконецъ, направился въ сторону дда, спокойно сидвшаго на стул и наслаждавшагося тепломъ солнечныхъ лучей.
— Папа Динэ!..
— Гмъ?
Съ лицомъ, боле краснымъ, чмъ цвты абрикосовъ, Марсьяль продолжалъ:
— Мн кажется, что еслибъ Лазара любила меня, я былъ бы совсмъ доволенъ…
Произнеся эту фразу, онъ снова опустилъ голову и больше не двигался.
Папа Динэ отвтилъ:
— Мн также кажется это, мой милый, но только никогда не говори ей объ этомъ, она способна выйти за тебя замужъ изъ доброты, изъ благодарности, изъ дружбы, но это будетъ несчастіемъ для нея и для тебя. Ты не глупъ, если самъ понимаешь всю разницу между тобой и ею.
Марсьяль открылъ свой большой ротъ, готовый заревть отъ горя, какъ когда-то прежде, но, минуту спустя, это волненіе какъ-будто улеглось, онъ рзкими ударами лопатки вырылъ четыре молочая, затмъ продолжалъ:
— Да, мн не слдовало узжать на эту дурацкую торговлю, надо было остаться здсь и помшать Лазар ухать изъ Гравуа, она не сдлалась бы такой ученой и гордой. Она была такая простая и славная прежде съ своими растрепанными волосами и босыми ногами! Теперь косы, башмаки… и книжки. Я просто боюсь ея.
— Не женись на женщин, которой ты боишься, мой другъ,— предостерегъ старикъ.
— Еслибъ только она не захотла выйти замужъ за другаго!
— А, вотъ что!..
Крупныя капли пота выступили на лбу Марсьяля.
— Папа… а разв есть кто-нибудь?..
— Нтъ, пока я никого не знаю, но въ ея годы, съ ея наружностью, все можетъ случиться.
Тогда бдный малый заплакалъ горькими слезами, оросившими вырытый молочай.
Это было его признаніе въ любви.

XXVII.

Шли годы. Воспитанники Марсьяля, фруктовыя деревья, посаженныя имъ, приносили уже цвты и фрукты.
Первыя ученицы Лазары были теперь уже взрослыми двушками и уступили свое мсто въ школ маленькимъ дтямъ. Супы шли по-прежнему, какъ и все остальное. Баронесса Марго не переставала собирать ‘на хлбъ бднымъ Гравуа’, прежняя нищета, прежнее невжество были побждены.
Однако, несмотря на радость этой побды, самой прекрасной и высокой побды въ мір, несмотря на нжную любовь Евы, дружбу Марсьяля и старика папа Динэ, Лазара порою чувствовала себя одинокой. Она нердко вспоминала слова мадамъ Брюанъ:
‘Поздне ты встртишь на твоемъ пути достойнаго тебя человка, какъ встртила я’.
Но этотъ человкъ не торопился появиться. Правда, Гравуа слишкомъ далеко находилось отъ этихъ рдкихъ птицъ: мужей бднымъ, образованнымъ двушкамъ. Даже и въ Валикур он не появлялись, такъ что докторъ и его жена, часто видясь съ Лазарой, больше уже не говорили объ этомъ.
Тогда ея грустныя мечты рисовали ей въ будущемъ одинокую, сдую Лазару, которая будетъ Фортюнэ для Евы, лишь бы только Еву оставили ей. Двочка уже превратилась въ молодую двушку, и такъ какъ пятая изъ дочерей Гобло, Альдегонда, выходила замужъ, то теперь очередь была за Евой.
Такъ, въ одинъ прекрасный день, въ Гравуа появился шарабанъ командирши Прюдансъ, — у нея теперь были экипажи, лошади, конюшня, не считая другихъ владній. Она пріхала за своей дочерью и за Лазарой, чтобъ везти ихъ въ Семпле, такъ какъ тамъ въ этотъ день былъ большой праздникъ.
Разговаривая, она своей ршительной походкой вошла въ садъ и тутъ столкнулась лицомъ къ лицу съ торговцемъ щетокъ и метелъ,— съ тмъ самымъ удивительнымъ торговцемъ, котораго она вспоминала каждый разъ, когда приходилось при покупкахъ вынимать деньги изъ кармана.
— Ахъ!..
Но она тотчасъ же подавила этотъ возгласъ.
— Да,— сказала Лазара,— этой мой другъ, Марсьяль, которому вы дали мои башмаки.
‘Дали!’ Добрый малый даже не сморгнулъ при этомъ слов, а Прюдансъ съ озабоченнымъ видомъ вошла въ домъ. Она тотчасъ же стала разспрашивать Лазару, и та разсказала ей, что это прекрасный, честный садовникъ, что онъ необыкновенно добръ и иметъ двадцать сетье земли.
— Двадцать сетье!
Она съ оживленіемъ посмотрла на молодую двушку, и этотъ взглядъ говорилъ:
Какъ! Этотъ малый покупаетъ твои башмаки въ два су и даетъ за нихъ метелъ по крайней мр на двнадцать франковъ, — значитъ, онъ тебя любитъ. У него двадцать сетье земли, и ты не выходишь за него замужъ? Что это значитъ!
Потомъ она улыбнулась:
Если Лазара не выходитъ за него, такъ у нея, безъ сомннія, есть на примт кто-нибудь получше. А малый-то свободенъ! Надо имъ заняться.
Она быстро вышла въ садъ и, съ ласковой улыбкой подойдя къ садовнику, стала хвалить его превосходныя тыквы, его чудесный салатъ, затмъ пригласила его принять участіе въ праздник, куда дутъ об барышни. О, ей не пришлось повторять своихъ словъ, онъ сейчасъ же побжалъ одваться.
Когда онъ появился въ черномъ сюртук и блой крахмальной сорочк, около школы стоялъ высокій смуглый мужчина, съ блокурыми волосами и русой бородой, въ пэнснэ, съ правильными, красивыми чертами лица. Лазара начала чтеніе письма, которое онъ, повидимому, только-что привезъ ей.
Въ ту минуту, когда вошелъ Марсьяль, она говорила Прюдансъ:
— Извините меня, пожалуйста, я должна хать въ Валикуръ. Я жду господина Брюанъ, который теперь у больнаго недалеко отсюда. Онъ предупредилъ меня черезъ этого господина, своего кузена.
— Не стсняйся,— быстро отвтила Прюдансъ, — съ нами подетъ господинъ Марсьяль.
И, подходя къ нему, она прибавила:
— Ну, демте!
Но его чуть не силой пришлось оторвать отъ порога и убдить, что невжливо отпускать одну госпожу Гобло съ дочерью. Наконецъ, Прюдансъ ухватила его за руку и посадила рядомъ съ Евой, которая смялась, ничего не понимая. Несмотря на свой возрастъ, Ева все еще была двочкой, и ея сердце было развито боле, чмъ умъ.
— Ну, смле!
И шарабанъ помчался.
Когда Прюдансъ прозжала селомъ и деревней, побдоносное выраженіе ея лица говорило:
— Попробуйте-ка теперь вырвать у меня изъ рукъ этого человка съ двадцатью сетье земли! Попробуйте-ка угостить его такимъ кроликомъ, какой ждетъ его въ Семпле!

XXVIII.

На этихъ самыхъ кроликахъ она изловила первыхъ богачей въ округ въ мужья своимъ пяти дочерямъ.
Тогда накрытый столъ принималъ грандіозные размры, бдные кролики такъ и падали въ кастрюлю цлыми десятками, вся семья длалась необыкновенно внимательна и нжна къ приглашенному, которому также разршено было позволять себ разныя любезности. Но, посл опредленнаго количества нжностей, приглашенный долженъ былъ жениться, частью изъ благодарности, такъ какъ рагу дйствительно было превосходно изготовлено, частью изъ потребности сердца или изъ страха къ командирш.
Одному только, предназначавшемуся для третьей дочери Гобло, удалось ускользнуть изъ цпкихъ рукъ Прюдансъ, но и тотъ до сихъ поръ оставался холостымъ.
Въ теченіе четырехъ воскресеній Марсьяля приглашали отдлывать садъ въ Семпле. Его всегда сажали рядомъ съ Евой, угощали, старые и малые Гобло осыпали его ласками.
Ревность и потребность протеста удерживали его тутъ. Онъ лъ и даже смялся въ то время, какъ Лазара проводила эти праздничные дни въ Валикур.
Во вторникъ, слдовавшій за четвертымъ воскресеньемъ, черезъ заборъ, гд Марсьяль стоялъ въ тоск, онъ увидалъ, какъ Лазара медленно ходитъ по школьному саду со смуглымъ господиномъ.
Ну, это ужь черезчуръ! Это ужь слишкомъ! Какъ, сегодня, во вторникъ, когда въ воскресенье она его видла цлый день!..
Марсьяль прислъ и сталъ прислушиваться. Но они говорили слишкомъ тихо. Господинъ съ желтой книгой въ рукахъ передалъ ее Лазар, она стала ее перелистывать, а онъ склонился надъ молодой двушкой и, повидимому, объяснялъ ей эту страницу.
Марсьяль чуть не закричалъ:
— Но вдь она уметъ читать! Она одна прочтетъ, убирайтесь отсюда!
Потомъ они ходили молча. Нсколько минутъ длилось молчаніе, она вертла въ рукахъ желтую книгу, опустивъ глаза, онъ взглянулъ на небо, затмъ его голубые глаза, сквозь пэнснэ, остановились на забор.
Марсьяль снова чувствуетъ, что ему хочется закричать, но смуглый человкъ говоритъ уже боле громко:
— Ну, такъ вотъ прочтите эту статью о ботаник, это наука очень ясная, потомъ мы еще поговоримъ о ней.
Окинувъ снова пристальнымъ взоромъ заборъ и окрестность, онъ прибавилъ:
— Какъ красиво это мстечко! И какъ вы счастливы, что живете въ Гравуа. Я объхалъ весь свтъ, былъ на свер, на восток, запад и юг, но нигд не встрчалъ такого прелестнаго пейзажа.
Она покраснла, ничего не отвтивъ.
— До свиданья, до воскресенья!
— Да… до воскресенья.
Они уходятъ, останавливаются опять и опять молча идутъ. Наконецъ-то этотъ господинъ ушелъ!
Лазара скоро вернулась и застала въ саду Марсьяля блднаго, съ разстроеннымъ лицомъ.
— Ахъ,— сказалъ онъ, — вотъ! Я не посмлъ… папа Динэ не хотлъ этого…
Путаясь на каждомъ слов, онъ разсказалъ сцену, происходившую тутъ, подъ абрикосами, нсколько лтъ тому назадъ, и въ конц разсказа хотлъ побороть свое волненіе, но не могъ и заревлъ отъ всего сердца. Тогда еще боле разстроенный этой слабостью, онъ ушелъ.
Лазара также плакала:
— Марсьяль!.. Марсьяль!.. другъ мой!
Но онъ не вернулся.
Она видла, какъ онъ большими шагами шелъ къ своему дому. Онъ вошелъ въ него, предварительно закрывъ вс ставни, какъ тогда, посл смерти матери.
Его ждали въ этотъ вечеръ въ Семпле, гд онъ долженъ былъ сажать грушевыя деревья.
На другой день чья-то смлая рука отворила ставни, и передъ нимъ стояла Прюдансъ.
— А грушевыя деревья?
Марсьяль спокойно сидлъ и, какъ это съ нимъ бывало въ минуты душевныхъ волненій, молча, отрицательно покачалъ головой.
— Вы не хотите придти, нтъ?.. Вы больше не придете, нтъ?..
Она скрестила на груди руки и, сверкая глазами, осыпала его обвиненіями въ томъ, что онъ четыре воскресенья подрядъ, ‘безъ всякаго намренія’, подалъ ихъ кроликовъ.
— Такъ, значитъ, бывая у насъ, вы не имли намренія?..
Онъ сдлалъ знакъ, что не имлъ.
Она хлопнула рука объ руку, выражая этимъ свое презрніе къ непріятелю, и подошла къ нему. Въ эту минуту входилъ, опираясь на палку, папа Динэ съ серьезнымъ лицомъ.
— Вашъ внукъ сметъ мн говорить, что онъ не имлъ намренія! Нтъ, я его такъ не выпущу!
Папа Динэ подошелъ къ Марсьялю и шепнулъ ему два слова на ухо. Тогда только добрый малый открылъ ротъ и прошепталъ нервно:
— Вы мн общали, что она не выйдетъ замужъ!
— Общалъ?.. Во всякомъ случа, мой милый, она любитъ другаго. А ты, ревнивецъ, разв ты все еще ее любишь? Ты мн говорилъ нсколько разъ о Ев…
— Потому что Ева на нее похожа, у ней ея глаза.
Прюдансъ, прислушивавшаяся все время, воскликнула:
— У ней ея глаза, но въ сто разъ красиве и моложе! Ваши также недурны, они ей нравятся, она сказала мн это.
Папа Динэ сдлалъ знакъ Прюдансъ, чтобъ она прошла въ сосднюю комнату, когда она, очень неохотно и пожимая плечами, вышла, старикъ осторожно и спокойно заговорилъ о томъ, что существуетъ непреложное положеніе вещей, по которому ботаникъ Бамьо, кузенъ господина Брюанъ, долженъ былъ понравиться развитой Лазар. Ева немного понимаетъ въ наукахъ, но у нея добрая, честная душа, и она очень будетъ любить Марсьяля.
— Но, папа, — воскликнулъ онъ, — Ева также уметъ читать.
Отвтъ не замедлилъ послышаться черезъ отворенную дверь:
— Она уметъ читать, но противъ моей воли… Она забудетъ, въ ней течетъ моя кровь!
Тогда, по очереди, разными доводами, тихими словами и ласками, съ одной стороны ддъ, а съ другой будущая теща успокоили понемногу добраго малаго, они склонили его къ этимъ чернымъ глазамъ, такъ похожимъ на другіе черные глаза, чтоостальное несходство въ чертахъ лица ничего не значитъ.
Наконецъ, ужь около полудня, онъ всталъ со стула.
— Вотъ это человкъ!— сказала Прюдансъ,— подемъ!
Онъ сдлалъ ей знакъ подождать немножко и, подойдя къ шкафу, вынулъ изъ него свертокъ въ голубой бумаг.
— Отдайте ей это, папа Динэ… я больше не долженъ… я больше не могу беречь…
Онъ отвернулся, чтобы скрыть слезы. Папа Динэ отвернулъ край голубой бумаги, изъ свертка выглянули концы толстыхъ, деревянныхъ башмаковъ.
Да, это были они! Это была послдняя нищенская обувь маленькой двочки въ тотъ день, когда онъ думалъ, что потерялъ ее навсегда,— ее, своего друга дтства, свою мечту, единственную поэзію его жизни…
Прюдансъ уже протянула руку, чтобъ задержать подарокъ, каковъ бы онъ ни былъ, но, узнавъ башмаки, она улыбнулась.
Онъ повернулся со слезами на глазахъ:
— Да, дитя мое, она пойметъ и будетъ тронута, очень тронута.
Онъ нжно поцловалъ его. Онъ все понималъ, добрый, старый папа Динэ.
— Прюдансъ,— сказалъ онъ затмъ будущей тещ, побдоносно завладвшей рукой Марсьяля, — вамъ достается доброе, хорошее сердце…
— Подите вы, подите съ сердцемъ! Въ этомъ отношеніи Гобло никому никогда не уступятъ, — отвтила ему она, увлекая за собой Марсьяля.

XXIX.

Давно уже прошло то время, когда отданы были деревянные башмаки, и старикъ угасъ посл того, какъ на его колняхъ прыгали и скакали дти его внука и дти Лазары. И Лазара угаснетъ въ свое время, но теперь она продолжаетъ начатое ею дло, развивая умъ и сердце своихъ трехъ сыновей, которые впослдствіи ее замнятъ.
Теперь въ Гравуа возвышаются чистые, свтлые домики, окруженные тнистыми садами. На окнахъ стоятъ свжіе цвты, посылая прозжему веселый привтъ, чисто одтыя, розовыя здоровыя дти, свжія, какъ цвты, провожаютъ прозжихъ веселыми глазами.
Въ этихъ домикахъ живутъ труженики, просвщенные грамотой. Если случится въ Гравуа умереть молодой матери, то она можетъ умереть спокойно, ея сироты не будутъ страдать ни отъ холода, ни отъ голода, они не побгутъ за экипажами съ раздирающимъ душу крикомъ:
— Подайте су!
Они не рыдаютъ больше въ снжную мятель, въ отдаленномъ сара, не стонутъ, какъ маленькіе заброшенные щенята, они даже не ‘казенныя дти’, получающія семь франковъ въ мсяцъ, они дти всей деревни.
Для всего этого было достаточно, чтобъ на этомъ небольшомъ клочк земли выросла несчастная двочка, среди безпросвтной нищеты, сохранившая хорошее сердце и, въ силу личнаго страданія, понявшая страданіе ближнихъ и вндрившая въ загрублыя сердца смена знанія и любви.

Конецъ.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 10—11, 1895

Гальт Мари-Робер
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Джон Халифакc, Крейк Дина Мария, Год: 1856
  2. Орел-Девка, Гиллерн-Бирх Вильгельмина, Год: 1875
  3. Шальные Кэрью, Остенсо Марта, Год: 1927
  4. Рыжий юнга, Ли Бернт, Год: 1916
  5. Приключения Родрика Рэндома, Смоллет Тобайас, Год: 1748
  6. Наследник лорда, Марриет Флоренс, Год: 1885
  7. Шкипер Ворзе, Килланд Александр, Год: 1882
  8. Мечтатель, Хиченс Роберт, Год: 1895
Электронная библиотека