Черногорские женщины, Попович-Липовац Иван Юрьевич, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

ЧЕРНОГОРСКІЯ ЖЕНЩИНЫ

XI.

Приближаясь въ дому жениха, свадебный кортежъ встрчаетъ мать жениха, она разстилаетъ на порогъ дома шерстяное одяло, по которому должна пройти невста. Этотъ обычай иметъ символическое значеніе: языкъ невсты долженъ быть мягкій, какъ шерсть, и не болтливый.

На порог встрчаетъ ее женщина или мужчина, который держитъ младенца мальчика: невста должна поцловать его и погладить. Этотъ обычай иметъ, по мннію народа, большое значеніе для будущаго потомства невсты, благодаря ему, у новобрачной будутъ рождаться все мальчики — единственная отрада черногорской семьи. Въ нкоторыхъ мстностяхъ новобрачная должна обернуть младенца вокругъ головы два раза.

Г-нъ Гопчевичъ разсказываетъ въ своей книг, что отецъ жениха даетъ новобрачной румяное яблоко, которое она должна изъ всей силы перебросить черезъ крышу дома, и что неудача въ этомъ случа считается за дурное предзнаменованіе. Но обычай переданъ имъ не вполн врно. Яблоко, дйствительно, бросаютъ, но не черезъ крышу (это часто физически невозможно, по высот домовъ), а просто — куда придется.

Исполнивъ эти церемоніи, новобрачная входитъ въ домъ. Въ Цермниц и въ Градишканевомъ округ новобрачная подходить прямо къ разгорвшемуся костру или печи и смотритъ на горячіе уголья, чтобы у ея дтей были черные глаза.

Между тмъ, гости садятся вокругъ стола и посл священническаго благословенія принимаются за кушанья и рчи, аккомпанируемыя выстрлами. Съ наступленіемъ ночи, они ложатся спать, гд кто знаетъ.

Но что съ женихомъ и невстой, которая ничего не ла и во пила, прислуживала гостямъ и ни слова не перемолвила съ мужемъ? Не пить и не сть — опять старый обычай, и до того распространенный, что даже сложилась поговорка: ‘чего не шь, точно приведенная недавно невста’. Этотъ обычай многіе объясняютъ такъ: новобрачная въ первый день брака должна только служить своимъ гостямъ, которые, оставляя ее, разнесутъ по горамъ и доламъ хорошее мнніе о молодой хозяйк.

Въ земляхъ сербскаго племени сохранилось до сихъ поръ много оригинальныхъ обычаевъ относительно начала брачной жизни, обычаевъ отличающихся большой патріархальной непосредственностью. Ихъ много пересказано въ книг извстнаго ученаго Богишича (1874). Прибавимъ нсколько подробностей изъ обычаевъ черногорскихъ.

Черногорскій ужинъ окончился. Сваты и гости собираются спать. Два шафера берутъ невсту за руку и ведутъ ее въ отдльную (а если таковой нтъ, то въ общую) спальню. Она раздвается до рубашки, шафера слдуютъ ея примру. Раздвшись, они ложатся по об стороны молодой женщины. Такая церемонія продолжается три дня, въ теченіе которыхъ женихъ даже и не разговариваетъ съ невстой. Этого мало. У васъ есть примры, что мужъ цлый годъ и больше не вступаетъ въ супружескія права. Псня, съ эпическимъ преувеличеніемъ, говоритъ о девяти годахъ:

‘Ево има девет годиница,

Како си ме удо, мила майко,

Иош я не знам, што е мушка глава’.

(Уже девять лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ ты выдала меня, моя милая матушка, а я все еще не знаю, что такое мужчина).

Но Боже сохрани, чтобы шафера осмлились употребить довріе во зло. Нкоторые писатели-путешественники утверждаютъ, что шафера часто нарушаютъ святость этого обряда, но я могу положительно уврить, что такихъ примровъ не существовало и что шаферамъ, обыкновенно близкимъ родственникамъ, это и въ голову не приходитъ. Когда я старался узнать символическое значеніе этого обычая, то получалъ различныя объясненія — и больше всего такое: ‘пусть будетъ невста въ продолженіе своей жмени такъ же цломудренна со всми мужчинами, какъ была цломудренна съ шаферами’. Мн кажется, этотъ обычай просто остовъ существовавшаго въ древности сожительства братьевъ мужа съ его женой.

Этими тремя днями еще не оканчивается испытаніе новобрачныхъ. Четвертую, пятую и даже шестую ночь ложится съ невстой мать или замужняя сестра жениха, а за ихъ отсутствіемъ какая-нибудь пожилая родственница, какъ во всемъ уже опытная. Цль ихъ — подучитъ невсту относительно бранной жизни. Самъ женихъ точно также не только стыдится, но и боится приступить въ первую недлю къ своей жен. Ему также бываютъ нужны наставленія и поощренія… Часто бываетъ, что невста, заслышавъ приближеніе мужа, моментально убгаетъ во дворъ, тогда мать, сестры и т. п. убждаютъ ее вернуться:

‘Ид’, невjесто скоро доведена

Не стиди се своег домачина:

Домачин те за то и доведе,

Да му шикаш у колjиевци сина’.

(Ступай, недавно привезенная невста, не стыдись своего мужа, мужъ затмъ тебя и привезъ, чтобы ты убаюкивала ему въ колыбели сына).

Фриллей и Влаховичъ допускаютъ неврность, когда говорятъ, что шафера, гости и сваты, узжая или ложась спать, передаютъ невсту жениху, и что черногорцы вообще потеряли смыслъ вышеприведенныхъ почти ‘миическихъ’ обычаевъ. Правда, свадьба черногорца, совсмъ бднаго, продолжается не долго, но въ масс народа описываемые обычаи держатся еще крпко.

Рано утромъ, на слдующій день, невста встаетъ и приготовляетъ воду для умываная и кофей. Когда встанутъ гости и родня, она должна имъ услуживать: помогать при умывань и проч. всмъ, кром мужа, за ея услуги боле состоятельные дарятъ ее деньгами,— а весь этотъ, обрядъ носитъ у насъ названіе ‘полjевачины’. Затмъ она должна убрать вс кровати, кром своей собственной. За ней смотрятъ сестра или мать жениха вплоть до того дня, когда новобрачная вполн вступитъ въ семейную жизнь.

Какъ раньше сказано, народъ презираетъ женщинъ безнравственныхъ: что же длается, если открывается это въ новобрачной? Самъ черногорецъ, какъ строго-нравственный человкъ, считающій недостойнымъ юнака даже въ молодой мужской компаніи разсуждать о подобныхъ предметахъ, какъ я думаю, и не понимаетъ, что такое двственность, какъ медицинскій терминъ. Для европейца это можетъ показаться страннымъ, но оно вполн естественно ли того, кому знакомы нравы еще первобытно-патріархальнаго народа. Но если и найдется черногорецъ, понимающій, что его жена провинилась, онъ, объ этомъ никому не говоритъ изъ боязни товарищескихъ насмшекъ. Онъ даже проситъ свою мать, сестру или родственницу держать — что он знаютъ — въ строжайшей тайн, но за то не разъ упрекнетъ свою жену, говоря: ‘берегись! обрублю носъ, если ты будешь такою, какою была раньше’. Основываясь на на народномъ прав, онъ можетъ вполн безнаказанно убить своего соперника и отрзать конецъ носа неврной жен, если застанетъ ихъ на мст прелюбодянія.

Предки наши боле строго относились къ распутнымъ женщинамъ — ‘каменовали’ ихъ. Несчастная погибала подъ кучами камней, бросаемыхъ самыми близкими родственниками. Но съ смягченіемъ нравовъ, черногорцы замнили обычай ‘каменованія’ отрзываніемъ конца носа. Комично, въ послднее время, по мр сближенія черногорцевъ съ другими народами, значительно испортились и ихъ нравы,— и если бы соблюдались обычаи, то пришлось бы увидть въ Черногоріи не одну безносую женщину.

Въ народныхъ псняхъ сохранились указанія на ту неумолимую строгость, съ какою народъ относился къ преступнымъ женамъ. Такъ, напр., въ ‘Женитьб короля Вукашина’ мы видимъ измну жены воеводы Момчила, молодой и красивой Видосавы, прельстившейся общаніями короля. Но король, умертвивъ Момчила, раскаялся, а Видосару, какъ неврную жену, возненавидлъ. Онъ приказалъ своимъ слугамъ привязать ее въ хвостамъ лошадей и растерзать. Въ псн о ‘Бан Милутин и Дук Херцеговц’, Милутинъ, ухавъ на войну, оставилъ жену Ивонію съ двоими дтьми. Но Ивонія убжала съ Дукомъ Херцеговцемъ, Милутинъ, возвратившись домой, нашелъ свой дворецъ пустымъ и въ развалинахъ, а въ нихъ свою милую сестру Елиду. Елрда ему объяснила, что всему виной его жена, что она увезла его сыновей. Разсерженный Милутинъ отправляется во дворецъ Дуки, встрчается съ Дукой и убиваетъ его. Иконія хотла бжать, но ей не позволяли этого сдлать ея же родные сыновья. Они выдали мать раздраженному отцу, который и поступалъ съ нею слдующимъ образомъ: приказанъ закутать Иконію въ кусокъ полотна, намазаннаго саломъ и дегтемъ, и потомъ зажечь ее, онъ хладнокровно любовался этимъ зрлищемъ, попивая изъ кубка вино.

XII.

Въ теченіи нсколькихъ дней новобрачная вполн освоивается съ своимъ новымъ положеніемъ и съ новыми сожителями. Занимаясь обычными домашними работами, она ожидаетъ визита родственниковъ. Народъ не установилъ извстнаго дня для такихъ визитовъ, но обыкновенно они совершаются не ране трехъ дней, смотря по погод и обстоятельствамъ. Установлено только одно — именно, что брать и мать непремнно должны поститъ свою дочь и сестру. Прізжаетъ и отецъ съ кмъ-либо изъ родственниковъ, которые съ собой привозятъ въ подарокъ большой хлбъ, ветчину и другіе подарки, разумется, если они люди состоятельные. Мать часто даритъ новобрачной красивую, вышитую шелкомъ и золотомъ рубашку, которую она уже давнимъ-давно приготовила на итогъ случай, но тщательно скрывала отъ дочери, изъ желанія сдлать ей сюрпризъ. Посл обмна подарковъ слдуетъ обдъ, время посл него новобрачная проводитъ съ матерью.

День проходитъ въ веселыхъ бесдахъ ‘уз гуслярни звон’. Вотъ и поужинали, отецъ жениха дарить матери невсты кусокъ мыла и въ немъ червонецъ, а остальнымъ шелковые платки. Этотъ обычай — дарить деньгами — быть можетъ, есть наслдство временъ, когда невсть покупали за деньги.

На слдующее утро вс дарятъ что нибудь невст и уходятъ домой, сопровождаемые стрльбою и пснями. Немедленно, по отправленіи родственниковъ и гостей, женихъ посылаетъ за ними большой хлбъ, жаренаго барана, а если есть, то и равные фрукты:— пусть скажутъ люди отцу новобрачной, что у него богатый и благородный зять.

Первый годъ замужства невста одвается нарядно, она постоянно бываетъ съ своими шаферами или съ отцомъ мужа на ярмаркахъ, въ хороводахъ, на крестинахъ, ходитъ на ‘крестно имя’. При встрч съ знакомымъ своего мужа, она должна цловать руку этому знакомому, а онъ отвчаетъ ей поцлуемъ въ лицо и словами: ‘жива была’. Новобрачная цлуетъ руки и женщинамъ старше ея возрастомъ, впрочемъ, не всегда руки, а иногда и правую сторону груди. Двицы, въ свою очередь, цлуютъ новобрачную прямо въ лицо, иногда и въ руку.

Въ продолженіе перваго года новобрачная служитъ чмъ-то въ род украшенія дома. Работою ее не утомляютъ. Но она должна вести себя скромно и своимъ поведеніемъ вполн оправдать поговорку: ‘буд стидна к’о скоро доведена невjеста’, ‘безочна у очи, а стидна преда се’ (‘будь скромна, какъ недавно вышедшая замужъ’, ‘нахальная смотритъ прямо въ глаза, а скромная — въ землю’).

Существуетъ странный обычай, идущій въ разрзъ съ нравственностью черногорцевъ, въ силу котораго шафера имютъ право публично цловать новобрачную, хотя бы въ присутствіи мужа. По моему мннію, въ этомъ обыча сказывается остатокъ упомянутаго обычая патріархальныхъ временъ: въ древности шафера имли право, ни отъ кого не скрываясь, пользоваться молодою женою брата.

Въ первое воскресенье или праздникъ посл брака, черногорка должна сходить въ церковь. Ее провожаютъ въ церковь родственницы и посл обдни потчуютъ сосдей водкой. Впослдствіи черногорка, хотя она и очень набожна, рдко посщаетъ церковь и въ этомъ вполн сходится съ мужчинами. Ее отвлекаютъ постоянный трудъ и забота о дом, мужчинъ — войны. Крайне нивкій уровень образованія черногорскаго духовенства еще боле способствуетъ охлажденію черногорцевъ къ посщенію церкви. Черногорскій попъ до недавняго времени почти не умлъ читать и писать, а литургію служилъ на память, распвая ее точно псню. Онъ носилъ обыкновенную одежду и оружіе и часто бывалъ знаменитымъ воеводой, сердаромъ, полководцемъ. Въ продолженіе 400 лтъ до перваго князя Даніила (1853) черногорскіе князья были также и ‘владыками’, т.-е. епископами. Въ послднюю войну духовенство дало намъ извстныхъ военныхъ героевъ, какъ военный министръ попъ Илія, попъ Богданъ Зимоничъ, попъ Мило и т. п. Очень естественно, что эти головорзы бываютъ плохими богословами и проповдниками.

За то въ Черногоріи нтъ фарисейства, какъ нтъ и людей, относящихся въ религіи съ пренебреженіемъ. Богохульство въ Черногоріи — вещь невозможная, и человкъ, который ршится на кощунственное слово, всегда можетъ ожидать неожиданности въ род пули въ лобъ. Въ Черногоріи божба говорится въ такомъ род: ‘Бога мы светога Петра и Василіе’, ‘аманатми’, ‘Исуса мы’ и т. п. Измнить православію никто не ршится ни за какія блага въ мір, точно также женщина не ршится выдти за ‘латина’ (католика). Если бы нашлась такая, она была бы во всеобщемъ презрніи у народа. Мн, по крайне* мр, не случалось видть черногорскую женщину замужемъ за туркомъ, за католикомъ и т. п., и разсказы путешественниковъ, будто черногорки внчались съ австрійскими солдатами, не принявшими православія,— по моему мннію, пустая выдумка. Черногорецъ постоянно держится правила жениться только на родин, несмотря на то, что народная поэзія даетъ примры заключенія браковъ съ плнными перекрещенными турчанками. Такимъ образомъ турчанка Бунина Златія вышла замужъ за Сенянина Ива, предварительно повсивъ своего мужа башибузука, Хассанъ-агу. Такихъ псенныхъ примровъ много.

Изъ черногорокъ весьма немногія знаютъ на память самыя употребительныя молитвы, какъ-то: ‘Отче нашъ’, ‘Богородице Дво’, Символъ вры и т. п. По большей части он молятся своими словами: ‘Боже и Св. Троица и Богородица, помоги намъ’ и т. д. въ этомъ род, молятся не кланяясь и не становясь на колни ни въ церкви, ни дома. Въ церкви он занимаютъ мсто при вход, мужчинъ пропуская впередъ. Въ глубокомъ невжеств черногорокъ виновата отчасти безграмотность ‘головорзовъ’-поповъ, отчасти отсутствіе всякихъ заботъ о школьномъ воспитаніи двочекъ. Да и мальчики получили возможность учиться весьма недавно, только въ послднее десятилтіе, благодаря энергіи князя Николая и щедрымъ пожертвованіямъ русскаго правительства, устроены въ деревняхъ школы для дтей обоего пола. Кром того, въ черногорской столиц существуетъ высшій женскій пансіонъ подъ покровительствомъ русской императрицы. Результаты возникновенія школъ блистательны, теперь немногія дти не знаютъ читать и писать, а также начальной ариметики.

XIII.

Наконецъ, черногорка стала полной хозяйкой дома и находится въ подчиненіи одному лишь мужу. Родители и родственники теряютъ надъ нею свои права, кром права защиты ея въ случа, если мужъ превыситъ супружескую власть, и права мести, если молодая женщина подвергнется какимъ-либо оскорбленіямъ съ чьей бы ни было стороны, а мужъ и его родственники не успли еще отмстить за обиду. Племя, въ которое вошла женщина со времени своего замужства, точно также считаетъ своимъ долгомъ защищать ее всегда и везд, какъ и всякаго другого своего члена.

Обязанности жены къ мужу по народнымъ обычаямъ слдующія: жена, согласно съ ученіемъ св. писанія, должна слушать своего мужа, какъ старшаго. Она должна быть врною мужу, но иметъ право требовать и отъ него того же. Мужъ, ухаживающій за посторонними женщинами, находится во всеобщемъ презрніи у народа, который не одобряетъ эти не юнацкія дла. Женщина должна слдить за домашнимъ хозяйствомъ и между прочимъ приготовлять обувь мужу и дтямъ. Первоначальное воспитаніе дтей также лежитъ на женщин. Наконецъ, она не освобождена отъ работы въ огородахъ, въ пол, виноградникахъ и т. п. Народная поэзія даетъ программу всхъ женскихъ занятій въ такихъ словахъ мужа своей жен передъ отъздомъ на войну: ‘слушай меня, моя милая жена: смотри за моимъ дворцомъ, чтобы онъ не опустлъ (не разрушился), наблюдай за моими двумя сыновьями еще не взрослыми, выдай замужъ мою сестрицу, обработывай мои девять виноградниковъ’ и проч. Трудъ для черногорскихъ женщинъ — какая-то моральная пища, онъ вошелъ въ плоть и кровь нашего народа, и смло можно сказать, что нтъ въ мір женщины трудолюбиве черногорки.

Путешественники любятъ повторять, что черногорка одна только усердно работаетъ, а черногорецъ больше покуриваетъ свою трубку… Но я уже раньше сказалъ, что такое мнніе — пустая выдумка или крайне нелогичное заключеніе отъ частнаго къ общему, отъ примровъ черногорскихъ главарей-старшинъ на Цетинь (дйствительно скоро отвыкающихъ отъ работы при полученіи чина ‘перяника’ или ‘кадабавіи’) — къ масс народа. Простой народъ, очень бдный, умеръ бы съ голода, если бы не сталъ самъ обработывать свои поля и могла-ли бы женщина вынести весь этотъ трудъ? Напротивъ, черногорецъ, если онъ не воинъ, то непремнно трудолюбивъ, по крайней мр, въ хлбопашеств, другое дло — ремесла, сапожное, портняжное и др.: он недостойны имени ‘юнака’ и всецло предоставляются женщинамъ.

Не знаю, почему, но пахать не дозволяется женщинамъ. Для нихъ это грхъ, и если нужно кого-нибудь проклясть, обыкновенно говорятъ: ‘Дай Богъ, чтобы у васъ пахала женщина’. Или: ‘и Богъ смется, когда женщина пашетъ’.

Самый тяжелый и неблагодарный трудъ женщинъ — это тасканье на плечахъ разныхъ полевыхъ продуктовъ, дровъ и другихъ тяжестей. Именно поэтому иностранные писатели и называютъ женщинъ вьючными животными. Мужчина ни за что не позволитъ себ тащить что-либо на плечахъ, разв только въ отсутствіи постороннихъ лицъ. Интересно, что масса черногорцевъ, уйдя въ Константинополь на заработки, начинаютъ усердно подражать своимъ женамъ, оставшимся на родин.

Этотъ достаточно непріятный способъ переноски тяжестей въ то же время и единственно возможный, онъ обусловливается географическими свойствами мстности.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мужъ въ присутствіи постороннихъ никогда не обратится въ жен за совтомъ, и на вопросъ: гд былъ?— непремнно отвтить, какъ Телемакъ Пенелоп: ‘соль сялъ!’. Но наедин совты жены имютъ большое значеніе, особенно по хозяйству. Въ отсутствіе мужа, она становится полною распорядительницею всего имущества, встрчаетъ гостей, угощаетъ ихъ. Этотъ обычай безъ сомннія давній. Въ одной старой эпической псн, мужъ, возвратившись домой, находить, что ‘на крестное имя (праздникъ патрона дома) жена пригласила гостей, кумовьевъ и пріятелей: госпожа ‘крестное имя’ справляетъ, она и пьетъ въ честь его и въ славу его рчи говоритъ’. Словомъ, женщина изображается не только хозяйкой дома, но и лицомъ вообще уважаемымъ: гости сидятъ съ ней рядомъ, пьютъ съ нею вино и слушаютъ ея рчи. Какая разница съ затворничествомъ женщины въ Турціи, Албаніи, и др.

Черногорецъ рдко говоритъ съ женой о предстоящихъ военныхъ длахъ или о распр съ сосдомъ или другимъ черногорцемъ. Бываетъ также, что жена по цлымъ мсяцамъ, а иногда и годамъ не знаетъ, гд находится ея мужъ, въ то время, какъ онъ, собравъ ‘чету’, ушелъ въ гайдуки. Эта скрытность, вроятно, есть слдствіе войнъ между-племенныхъ, гд часто мужъ принадлежалъ къ одному племени, а жена къ другому, и зятю случалось убивать тестя.

——

Мы не разъ упоминали о той ошибк, какую длали нкоторые путешественники, говорившіе о мнимомъ рабскомъ положеніи черногорской женщины. Довольно только провести параллель между турчанкой, дйствительной рабой, и дочерью свободныхъ и неприступныхъ черногорскихъ скалъ. Турчанка проводитъ жизнь въ удушливомъ гарем, съ вчно закрытымъ лицомъ, пользуясь вниманіемъ своего хозяина, пока ея лицо и свжесть привлекаютъ его. Но если она надостъ мужу, онъ иметъ право, по закону и обычаю, выгнать несчастную жену на улицу, гд она должна умереть съ голода, какъ это и бывало въ дйствительности. Турокъ покупаетъ свою жену, какъ товаръ, и пользуется ею, пока она ему нужна, не стсняясь въ присутствіи ея покупать двадцать другихъ, и вступая въ законный бракъ столько разъ, сколько ему нравится, не разъ его первая жена длается прислужницей женъ боле молодыхъ. У турокъ женщина не имютъ права участвовать въ общественныхъ увеселеніяхъ, не могутъ вліять на общественныя и политическія дла, не пользуются правомъ наслдства, передъ судомъ ихъ голосъ, считается неравносильнымъ голосу мужчины, словомъ, турецкая женщина — рабыня въ полномъ смысл этого слова.

Черногорка пользуется полною свободою не только дома, по и везд. Она одна идетъ на базара, находящіеся на разстояніи нсколькихъ дней ходьбы. Ей позволяется торговать, заключать устные и письменные контракты. Ея личность вн дома — священна для каждаго, никто ее не тронетъ, ей будутъ покровительствовать вс знакомые и незнакомые, особенно въ случа нужды. Въ церковь она ходитъ вмст съ мужчиною съ открытымъ лицомъ, на хороводахъ она свободна танцовать съ другими мужчинами. Въ случа обиды она можетъ жаловаться на мужа не только своимъ роднымъ, но и суду, наконецъ, самому князю. Обычное право даетъ ей возможность требовать развода. Правда, выпадаютъ и на ея долю побои отъ мужа, но отъ этого не освобождены и другія женщины Европы, особенно въ рабочемъ класс. Она освобождена отъ тлеснаго наказанія и судъ никогда не приговоритъ ее, какъ мужчину, къ палочнымъ ударамъ, но въ тюрьму ее сажаютъ на боле продолжительное время. Она не отвчаетъ ни личностью, ни имуществомъ за проступки мужа, можетъ не давать показаній противъ него на суд, ей даже предоставляется право говорить въ его защиту, если поведеніе ея безукоризненно. До послдняго времени женщина могла спасти мужа чрезъ геройское ‘выниманіе мазіи’. ‘Мазія’ — это кусокъ желза, раскаленнаго въ кипятк, и вынимать его позволялось только голыми руками. Этотъ обычай имлъ мсто, когда судъ старшинъ затруднялся въ разршеніи юридическаго спора, или, когда онъ, не отыскавъ настоящаго преступника, взводилъ преступленіе на невиновнаго. Если лицо, вынувшее ‘мазію’ (обыкновенно это былъ свидтель), не повредило себ рукъ совершенно и навсегда, то преступникъ считался оправданнымъ и передъ Богомъ, и передъ судомъ, и передъ народомъ. Этотъ суровый обычай извстенъ всмъ народамъ, живущимъ патріархально, и былъ въ большомъ употребленіи у всхъ славянъ. Я не видлъ самаго процесса выниманія ‘мазій’,— онъ уничтоженъ въ начал ныншняго столтія,— но слышалъ разсказы, что многіе оставались при этомъ невредимыми, чему, конечно, трудно врить. Но не въ этомъ и важность, а въ томъ, что черногорцы даже въ тотъ, еще боле патріархальный, періодъ считали женщину въ этомъ обряд равноправной мужчин, чего мы не на* ходимъ у турокъ и у другихъ народовъ, у которыхъ также практиковалась ‘магія’.

Разршеніе развода въ извстныхъ случаяхъ, опредляемыхъ обычнымъ правомъ, принадлежитъ племеннымъ старшинамъ, но съ утвержденія митрополита. Если разводъ состоялся, то въ нкоторыхъ мстностяхъ жена приноситъ мужу красный мужской поясъ, который мужъ долженъ перерзать, посл чего разводъ считается дйствительнымъ. Свобода развода является также доказательствомъ самостоятельности и равенства женщины. Посл развода жена имла право брать съ собой свои вещи, т.-е. сундукъ, въ которомъ она привезла свое приданое, одежду, и надъ которымъ во время супружества не имлъ никакого права ея мужъ. Она не иметъ права увеличивать или продавать свое имущество безъ вдома мужа, но можетъ, на случай смерти, завщать той или другой дочери. Если же дочерей нтъ, до сундукъ съ вещами отправляется въ роднымъ покойницы. Если отъ перваго брака имются дти, а вдовецъ вступитъ во второй, то одежда первой жены принадлежитъ дтямъ отъ перваго брака, одежда второй — дтямъ отъ второго брака. Если мужъ поступитъ иначе, то его строго преслдуетъ народъ. Деньги, пріобртенныя женой отъ торговли домашнею мелочью, принадлежатъ ей, на нихъ она обыкновенно приготовляетъ приданое дочерямъ. Если до развода прошло десять лтъ, то мужъ обязанъ былъ давать жен денежную помощь, соразмрную его состоянію и опредляемую стариками, которые судили и разбирали это дло. На дтей иметъ право мужъ — и только онъ одинъ, впрочемъ, при дтяхъ разводъ очень рдокъ. До развода женщина нердко бжитъ къ родителямъ, но въ этомъ случа ея доля незавидная: народъ смотритъ на нее съ презрніемъ, а родители почти всегда принуждаютъ ее вернуться къ мужу, если нтъ какихъ-либо особенно уважительныхъ причинъ. Но разведенная не иметъ боле права выходить замужъ.

Кто осмлится жениться на замужней женщин, тотъ подлежитъ наказанію наравн съ убійцей. То же самое ожидаетъ мужчину, женившагося при живой жен. Случалось, впрочемъ, что народъ, въ вид исключенія, ради политическихъ разсчетовъ позволялъ жениться по нскольку разъ. Напр., Перо Томовъ Пегровичъ-Нгошъ, по смерти своего брата, владыки ‘ владтеля Черногоріи, Петра ІІ-го (1851 г.), и сына, наслдника престола (который, будучи его единственнымъ сыномъ, умеръ въ Петербург), вступилъ вторично въ бракъ при живой еще жен, женщин старой и потерявшей способность къ дторожденію. Но и вторая жена оказалась ‘неродимкой’. Тогда онъ женился на третьей. Подобный случай считается феноменальнымъ.

Женщина иметъ надъ дтьми власти не меньше, если не больше отца. Ее вс члены дома, кром мужа, называютъ сестрой, теткой, бабушкой, матерью, и только мужъ никогда не употребляетъ ея имени, замняя его мстоименіемъ ‘ты’ или ‘она’. ‘Слышишь ты! принеси ты! эй, ты!.. Разв не слышишь’…— вотъ обычное обращеніе мужа. Этотъ странный обычай объясняется тмъ, что на первыхъ порахъ женитьбы ему крайне совстно своихъ отношеній къ жен, онъ не можетъ не только говорить, но и смотрть на нее, и это отношеніе первыхъ дней проходитъ чрезъ всю жизнь. Жена, какъ хозяйка, иметъ право голоса въ домашнихъ и даже въ политическихъ длахъ. Домохозяйкой всегда бываетъ жена старшаго брата или мать братьевъ, если они живутъ вмст. Старшая невстка всегда иметъ право сказать младшей:— ‘Мене су пріе овдjе сватови довели. Ред ты слушати, за то си млада, я сам више у ову кучу воде довела и леба умjестила. Я сам пріе овдjе кроивпролила’. (‘Меня раньше сваты въ этотъ домъ привели. Ты должна слушаться,— на то ты и младшая, я больше въ этотъ домъ принесла воды и изготовила въ немъ хлба. Я раньше здсь кровь пролила’).

Если умрутъ вс взрослые мужчины и останутся только дти, то женщина иметъ право владть и управлять всмъ движимымъ и недвижимымъ имуществомъ. Она длается наслдницею ‘части имущества мужа и владетъ его очагомъ, дти не могутъ прогнать ее. Права эти уничтожаются съ выходомъ вдовы замужъ, а опекунами имущества дтей длаются близкіе и испытанно-честные родственники покойнаго мужа. Мать вообще пользуется большимъ почетомъ, какъ и сестра. Сестры ‘заклинаются’, т.-е. клянутся братомъ: ‘живъ мы братъ’ (да будетъ живъ мой братъ).

Сохрани Боже, чтобы черногорецъ выбранилъ свою мать или тмъ паче ударилъ ее. Если кто другой выбранитъ его мать — тому не жить больше на свт: сынъ оскорбленной убьетъ его безъ всякой жалости. Подобная руготня часто доводила племена до схватки.

‘Побратиме часни харамбаша,

Что je тебе, те за Вучка питаш,

Или ты je облюбио любу,

Или, ты je опсовао майку?’

(Побратимъ ты мой, атаманъ, зачмъ ты спрашиваешь о Вучк, разв онъ отбилъ твою жену, или обругалъ ‘твою родную мать?).

Если турокъ называетъ своихъ женъ рабами, то черногорецъ свою всегда: ‘люба жена’, ‘домачица невjеста’, ‘господа’, ‘баница’, ‘соко-жена’ (люба жена, хозяйка, невста, соколъ-жена).

Ничто такъ не возмущаетъ черногорцевъ, какъ оскорбленіе ихъ женщинъ, что нердко случалось при нападеніяхъ турокъ на черногорскія деревни, и изъ чего не разъ выходилъ casus belli. Народная псня разсказываетъ, какъ извстный юнакъ, попъ Лешевичъ, пишетъ письмо Юшковичу: онъ можетъ все проститъ туркамъ баши-бувукамъ, но не простить только турку Наргилу-аліи, зачмъ —

‘Онъ мы фата Пивлявке Српкине

И люби ихъ силом на срамоту’.

За это онъ ршилъ выждать турокъ въ ущельяхъ Дуги, выждалъ ихъ и перебилъ.

XIV.

Ни одинъ изъ существующихъ народовъ не имлъ и, вроятно, не будетъ имть столько и притомъ такихъ самоотверженныхъ, нравственныхъ и храбрыхъ героинь, какъ наша маленькая страна, своимъ геройствомъ обратившая на себя вниманіе всей западной Европы. Даже въ англійскомъ парламент, который такъ несочувственно относится къ намъ, знаменитые ораторы высказывали невольное уваженіе въ ‘микроскопической Черногоріи’, совершившей ‘гигантскія дла’. Но Европа забыла или не умла сказать что-нибудь въ честь черногорки-воина, но справедливость требуетъ отвести ей заслуженное мсто въ нашей исторіи.

Женщина-воинъ,— это можетъ показаться страннымъ, мало вроятнымъ. Какимъ образомъ женщина могла принимать участіе въ войнахъ,— она, которая работала день и ночь, кормила своихъ дтей и мужа, пока онъ геройски защищалъ свои границы? Ами-Буэ замтилъ, что если женщины и не носятъ оружія, то все-таки он бываютъ способны отмстить за своихъ родныхъ. Я могу сказать боле, чмъ иностранецъ: въ моемъ распоряженіи множество фактовъ и народныя псни. Я, наконецъ, лично видлъ войны 1876—77 годовъ. На основаніи всхъ этихъ данныхъ, можно смло утверждать, что черногорская женщина, не только какъ хозяйка дома, но и какъ воинъ, займетъ видное мсто въ нашей исторіи.

Да, женщина, которой весь міръ приписываетъ слабую нервную систему, незавидную физическую силу, нжность и мягкость характера и т. п., эта самая женщина показала себя въ лиц черногорки способною на всякій трудъ физическій и нравственный, она показала свое умнье храбро и самоотверженно защищать интереса своей страны, сопровождая своего мужа, брата или отца даже тамъ, гд стотысячная армія неумолимыхъ азіатскихъ зврей окружала маленькую десятитысячную черногорскую армію, вооруженную чмъ попало, и грозила ей поголовнымъ уничтоженіемъ,— черногорская женщина участвовала въ сраженіяхъ.

Посл несчастной косовской битвы 1389 г., когда султанъ Амуратъ покорилъ большое царство сербское, оставалось еще на берегу Адріатическаго моря княжество зетское, подъ властью Бальшичей, побжденное уже впослдствіи султаномъ Мехметомъ, равно какъ и Герцеговина, управляемая герцогомъ Стефаномъ. Иванъ Черноевичъ, изъ рода Бальшичей, правившій тогда Зетою, видя невозможность защищать свое княжество и подстрекаемый женою, оставилъ свою столицу Жаблякъ и удалился въ горы, которыя (какъ говорятъ иные) по немъ и называются ‘Черногоріей’. Его сопровождало много самыхъ богатыхъ и извстныхъ дворянъ Сербіи, которые презрли предложенія турецкихъ султановъ, общавшихъ имъ за переходъ въ магометанство знатность и богатство. Они предпочли удалиться въ горы и испытывать тамъ вс лишенія, по спасти свою свободу и вру. Мало-по-малу они образовали маленькое княжество, удивившее своею храбростью весь міръ.

Образованіе Черногоріи очень походить на основаніе Рима, съ тою разницей, что римляне были принуждены отнять силою сабинянокъ, а за черногорцемъ шла всегда врная патріотка — его жена, и здсь начинаетъ сказываться ея историческая роль. Она не только принимала участіе въ сраженіяхъ, но и воодушевляла своихъ родственниковъ. Эти женщины, презрвшія всякими лишеніями, чтобы только сохранить свою ‘вру и свободу’, были прабабушками нашихъ матерей и сестеръ, слдующихъ теперь ихъ примру,— такъ какъ примси въ черногорскомъ народ нтъ никакой.

Черногорскія женщины не разъ заставляли отступающихъ черногорцевъ снова идти въ схватку, грозя имъ въ противномъ случа повсить передникъ и дать вмсто ружья прялку (то же самое сказано въ 18 уложенія князя Даніила), не разъ он сами подавали примръ, уничтожая историческимъ ятаганомъ турецкихъ башибузуковъ.

‘Куда вы бжите, презрнные люди, предъ нашимъ врагомъ туркомъ?’ говорить народная псня.— ‘Разв не стыдъ и не срамъ вамъ, разв не гршно передъ Богомъ дозволить туркамъ насъ всхъ перерзать, малолтнихъ дтей губить предъ вашими же глазами, дозволить — передъ вашими же глазами любить вашихъ женъ, мучить вашихъ родителей, садить ихъ на острый колъ, содрать съ живой матери кожу? Измнники! вы измнили вр!.. Отдайте намъ, женщинамъ, смертоносное оружіе. Мы будемъ драться, если у васъ силъ не хватаетъ, а вы возьмите наши шелковые передники, возьмите наши прялки, и прядите, если не способны драться’.

Естественно, что посл такихъ оскорбительныхъ словъ, храбрый черногорецъ бросался въ бой, какъ разъяренный левъ, и обращалъ въ бгство въ десять разъ сильнйшаго непріятеля. Такой фактъ случился недавно, именно въ 1862 году, въ Цермниц. Извстныя англійскія путешественницы, г-жи Меккензи и Ирби, къ своей книг говорятъ такъ: ‘Женщины, которыя преимущественно занимаются земледліемъ и торговлей, не отставали отъ мужей и братьевъ и во время кампаніи. ‘Жаль, что она не мальчикъ, она была бы вторымъ Мирномъ’, часто говорили горцы о сестр князя Николая, которая неизмнно слдовала за отцомъ на войну каждый разъ, какъ онъ позволялъ ей. Женщины вообще ходили въ лагерь, носили мужьямъ своимъ пищу и питье, потомъ возвращались домой. Но были и такіе дни, когда женщины домой не являлись, потому, что когда завязывалось сраженіе, он оставались зрительницами его, и поощряли воиновъ криками: ‘впередъ, впередъ вы, сербскіе юнаки! за крестъ честный и свободу золотую’.

Женщины поощряютъ черногорцевъ къ битв, перевязывая ихъ раны, восхищаясь храбрецами, упрекая трусовъ. Съ презрніемъ встртитъ мать струсившаго въ битв сына, какъ говорится въ псн: ‘Пусть ядомъ и проклятіемъ станетъ пища, которою я тебя кормила, и пусть мое молоко выйдетъ чрезъ твои раны: потерялъ ты честь юнака. Дай Богъ умереть теб, какъ умираютъ женщины, отъ Бога, отъ стараго непріятеля’.

Матъ не можетъ страшне проклясть сына-труса, какъ пожелавъ ему умереть естественной смертью. Точно также женщина-женщину, если хочетъ кровно обидть, то говоритъ: ‘Богъ дай, чтобы вс твои умирали на кровати’, или: ‘Знаю я твоихъ, вс они помирали на кровати’. И разв могъ черногорецъ посл такой встрчи не броситься на турокъ и не смыть турецкой кровью материнскаго проклятія?

Наоборотъ, если храбрецы погибаютъ въ сраженіи, про нихъ поется: ‘пусть они погибаютъ, пусть веселятся ихъ матери, души дтей ихъ будутъ царствовать, потому что за военную славу и отмщеніе своихъ братьевъ и единомышленниковъ они погибли’.

Не разъ черногорцы приписывали побды надъ турками женщинамъ и не мало народныхъ псенъ, собранныхъ Караджичемъ и лучшимъ сербскимъ поэтомъ, владыкой Петромъ II, въ которыхъ обыкновенно разсказывается, что черногорка видла сонъ, будто турки нападутъ на ту или другую мстность,— и что, благодаря. ея пророчеству, черногорцы одерживали верхъ надъ врагами. Для примра я приведу одну изъ этихъ псенъ: у На албанской границ, въ деревн Мартиничахъ, видла сонъ молодая попадья, врная жена попа Радивоя, что тучи поднялись со стороны кроваваго Скадра (Окутали) и спустились на село Мартиничи, а изъ тучъ вылетли молніи и лишили зрнія ее и ея восемь невстъ (женъ ея восьми шаферовъ). Но вотъ дунулъ втеръ, въ одинъ разъ съ высотъ Пиперскихъ, въ другой — со стороны Жупи,— въ третій — со стороны Сдатины и прогналъ черныя тучи до турецкаго города Служа. Попадья разсказала свой сонъ мужу, а онъ истолковалъ его какъ предсказаніе о близкомъ нападеніи и, вставъ съ постели, взялъ свое ружье, пригласилъ съ собою родственниковъ и отправился во глав ихъ противъ турокъ, приближавшихся съ факелами къ селу Мартиничамъ. Сражаясь съ ними, онъ старался прикрыть отступленіе стариковъ, женъ и дтей, пока, наконецъ, не былъ смертельно раненъ двумя пулями. Тогда онъ закричалъ изъ всей силы: ‘куда двались вы, мои два племянника — Стефанъ и Гаврило? Я погибаю, защищая отступающихъ, но жалю не о томъ, мн досадно, что я не дорого продалъ жизнь свою, и что турки задаромъ отрубятъ мою голову. Возьмите меня и унесите куда-нибудь, чтобъ они не торжествовали’. Услышавъ эти слова, два его племянника — во глав тридцати родственниковъ — бросились на непріятеля, отрубили тридцать турецкихъ головъ и, прогнавъ непріятеля, спасли своего храбраго дядю.

Въ это самое время паша Намикъ-Халимъ во глав 3,000 человкъ, съ сильной артиллеріей, началъ блокировать маленькій фортъ Мартиничи, въ которомъ храбро защищались черногорцы, пока не получили подкрпленій отъ Пиперовъ, Блопавличей въ числ 800 чел., которые дружно бросились въ ятаганы на враговъ, разбили ихъ, отрубили 160 турецкихъ головъ и, кром того, захватили еще до 300 раненыхъ. Теперь пусть детъ Намикъ-Халимъ паша въ Стамбулъ хвастать предъ султаномъ,— какъ онъ побдилъ храбрыхъ черногорцевъ’.

Въ Черногоріи никогда не существовало военной организаціи — и каждый воинъ долженъ былъ во время войны самъ находить себ и пищу и одежду. Пока онъ защищалъ границы своего отечества иногда отъ четырехъ до восьми дней ходьбы отъ дому, его жена или сестра приносила ему провіантъ и аммуницію, иногда подъ убійственнымъ артиллерійскимъ и ружейнымъ огнемъ. Съ величайшимъ хладнокровіемъ подвергалась она опасности, чтобы только доставить пищу своему мужу, брату или сыну. Не разъ черногорцамъ, окруженнымъ со всхъ сторонъ непріятелями, оставалось на выборъ — или погибнуть въ послднемъ бою, или сдаться въ плнъ, или умереть съ голоду. Но въ теченіи пятисотъ лтъ, турки не могли похвастаться, что видли плннаго черногорца, въ подобныхъ случаяхъ они обыкновенно предпочитаютъ погибнуть… Вдругъ, на горахъ показываются блыя платья женщинъ, уже девятый день несущихъ на спин пудъ хлба и мяса. Какъ тутъ не пробиться чрезъ турецкіе ряды?.. И когда черногорцы начинаютъ сраженіе, женщины, вооруженныя чмъ попало, пробиваются чрезъ турецкія линіи, подвергаясь опасности погибнуть отъ своихъ же и турецкихъ пуль — или попасть въ плнъ къ туркамъ. Иногда такъ и случалось. Пробившіяся оставались съ своими мужьями и братьями на все время осады, заряжая ружья для родственниковъ, и по временамъ заступая ихъ мсто, перевязывая раны, ободряя воюющихъ. Случается, что возл матеря лежитъ ея смертельно раненый сынъ или возл невсты женихъ, но и въ этихъ случаяхъ черногорка не плачетъ о своей потер, она заряжаетъ раненому ружье или пистолетъ и поддерживаетъ его, пока онъ не выстрлитъ. Иногда турокъ уже бросается на раненаго черногорца, чтобы отрубить ему голову, но она убиваетъ врага и, затмъ, уносятъ убитаго или раненаго, черногорца.

Такими-то сценами выработывается характеръ черногорки, способный выносить вс несчастія. Она смотритъ спокойно на смерть родныхъ — не потому, что ей не жаль ихъ, а потому, что въ силу обычая, во время сраженія нельзя жалть своихъ родныхъ. Но посл женщины сопровождаютъ въ могилу павшихъ жалостными пснями..

Черногорія, какъ извстно, окружена съ одной стороны Турціей, съ другой — Австріей. Во время непрерывной черногорско-турецкой войны Австрія соблюдала нейтралитетъ, но обыкновенно онъ приносилъ пользу однимъ туркамъ. Черногорцы не могли ни откуда получать аммуницію и провіантъ: Австрія не допускала ихъ во время войны на свои рынки. Что оставалось длать? у черногорца не было чмъ заплатить контрабандисту. Но женщина и здсь помогала: ‘Увы, жена,— говоритъ псня,— нтъ больше зарядовъ’.— ‘Ничего, мой милый господарь, я пойду въ Австрію, гд за полстара жита (мрка) получу пять зарядовъ’. Женщина весла два пуда на спин восемь дней — съ тмъ, чтобы купить у австрійцевъ нсколько патроновъ, которымъ ея мужъ радъ боле, чмъ золоту.

Вучедольское сраженіе (17 іюля, 1876) окончилось, турки были разбиты и въ этотъ день потеряли приблизительно 4,000 чел. и между ними храбраго Селима-пашу съ его 60-ю штабъ-офицерами. Энергичный и очень симпатичный черкесъ, Османъ-паша былъ взятъ въ плнъ. Пять пушекъ, множество знаменъ и ружей также сдлались добычей черногорцевъ. Словомъ, это сраженіе очень прославило я черногорцевъ и ихъ главнокомандующаго, князя Николая. Между прочимъ, и мн довелось въ немъ участвовать. Посл сраженія все войско расположилось бивуакомъ на высотахъ Билеча. Можно представить себ общую радость, когда внизу горы увидли поднимающійся ‘блый низамъ’: такъ называли черногорскихъ женщинъ. Он несли на себ вино, водку и другую провизію. И нельзя было не радоваться, когда въ продолженіе восьми дней мы питались въ главномъ штаб князя сухарями и свинымъ саломъ.

Женщины живо разсыпались по батальонамъ, гд служили ихъ родные. Нкоторыя, проходя мимо меня и одного итальянскаго корреспондента, съ которымъ я стоялъ, разспрашивали, гд тотъ или другой батальонъ. Между прочимъ, спросила меня и одна двушка изъ Цермницы: ‘братъ, скажи мн, гд цермницкій батальонъ?’ — ‘Вонъ тамъ, двушка!’ указалъ я ей мсто. Ее сопровождала старушка мать, во Марица интересовала насъ боле: это была замчательная красавица. Мой спутникъ уговорилъ меня вмст съ нимъ прослдить Марицу. Мы дошли до самаго цермницкаго батальона, все любуясь ею. Марица весело смялась съ матерью, приближаясь къ батальону. И какъ не веселиться, когда он надются сейчасъ увидть своихъ! У перваго же костра сидло человкъ десять. ‘Добар вече!’ сказали имъ мать съ дочерью, принявъ смиренный видъ. ‘Добра ты среча!’ отвтили черногорцы.— ‘А гд Станко, мой мужъ?’ — спросила старуха. ‘Убитъ’, отвтилъ ей меланхолическій черногорецъ. ‘А брать гд?’ спроста затмъ Марица.— ‘Убитъ’, былъ отвтъ.

Мгновенно поблднли и двушка и несчастная старуха. Он стали похожи на статуи… Чрезъ нсколько секундъ по лицамъ несчастныхъ женщинъ покатились слезы, но ими все кончилось. Старуха только освдомилась — ‘отмстилъ ли за смерть свою?’ — ‘Отмстилъ — и юнацки!’ отвчали ей.— ‘Сколько онъ убилъ ихъ?’ — ‘Четырехъ’.— ‘А братъ мой?’ спросила, наконецъ, Марица.— ‘Онъ убилъ шесть турокъ’.— ‘Ну, и пусть ихъ… Нечего жалть. Пусть погибаютъ,— затмъ и родились… Не умирать имъ на кровати’,— сказали и мать-старуха и красавица-дочь въ одинъ голосъ.

Но вечеромъ — часовъ около восьми, когда черногорцы возвращались въ свой лагерь, то одинъ изъ нихъ велъ плннаго турка. Увидвъ его, несчастная мать съ дикимъ ревомъ и совершенно потерявъ сознаніе, бросилась на плннаго съ очевидною цлью его задушить, и только окружающіе помшали ей это сдлать, съ большими, впрочемъ, усиліями. Тогда она начала кричать: ‘заклинаю васъ Богомъ, черногорцы, позвольте мн отмстить за родныхъ!’ — ‘Они сами отмстятъ за себя по-юнацки… Они никогда не нуждались въ мести за нихъ женщины’, отвчали ей.

— Пожалуй, вы правы,— сказала она, наконецъ, успокоившись.

Спустя нсколько времени, имъ была принесена окровавленная одежда убитыхъ, которую он берегли, какъ святыню, и надъ которой исполняютъ обрядъ — ‘покойнице’, обрядъ оплакиванья, въ своей деревн.

XV.

‘Посестримство’ встрчается въ Черногоріи довольно часто, и это опять указываетъ на уваженіе, которымъ пользуется черногорская женщина. Иначе юнакъ никогда не согласился бы предложить женщин братскій союзъ. Старая псня часто разсказываетъ, какъ богатырь-гайдукъ заклинаетъ женщину помочь ему и вмст съ тмъ сдлаться его посестримою. У знаменитаго Бралевича Марка была не одна посестрима. Я самъ лично видлъ въ Черногоріи юнаковъ, у которыхъ были посестримы. Гайдуки при набгахъ на турецкіе города или деревни особенно нуждаются въ помощи женщинъ, содержащихъ по большимъ дорогамъ ‘керчмы’ (кабаки).

‘Заклинаю тебя Богомъ и св. Іоанномъ, сестра жабатчяца Іел а,— говоритъ въ псн юнакъ,— спрячь меня сегодня у Удбжии, не выдавай меня туркамъ. И спрятала она его до вечера, а когда зашло солнце, она отворила двери подвала и пустила съ Богомъ побратима’.

Черногорцы, выбирая себ посестриму, стараются, какъ и при выбор невсты, чтобы она была незапятнанной репутаціи и происходила изъ храброй фамиліи. Посестримство заключается въ томъ случа, когда женщина спасетъ черногорца во время схватки, какое бы ни было за нимъ преступленіе, будь онъ даже убійца ея мужа, брата — все-таки ни одна черногорка не откажетъ въ посестримств преслдуемому врагами и заклинающему ее Богомъ и св. Іоанномъ спасти его. Заключается также посестримство при взаимной сердечной склонности въ годы молодости, или при желаніи одного дома сблизиться съ другимъ, заключается даже двушками. Право предложить посестримство принадлежитъ и мужчин и женщин. Женщина называетъ мужчину ‘побратимомъ’, а онъ ее ‘посестримой’. Любовь между ними — вчна, измнить другъ другу — значитъ совершить величайшую низость, и такіе люди подвергаются всеобщему презрнію.

Въ послднее время посестримство заключается рже, чмъ въ начал столтія. Одинъ черногорскій сотникъ, лтъ семидесяти отъ роду, разсказывалъ мн,— какъ онъ сталъ ‘побратимомъ’ Стан Янковичъ въ Цеклин: ‘Я зналъ эту двицу,— говорилъ онъ,— уже нсколько лтъ, она очень мн нравилась. Разъ я ршился попросить у ея отца ея руку, но получилъ отказъ: она еще въ колыбели была помолвлена за другого. Тогда я предложилъ ей побратимство. Она согласилась: мы пошли въ церковь, попъ прочиталъ намъ какія-то молитвы,— по окончаніи ихъ, мы трижды поцловались. Я подарилъ ей серебряный поясъ, она мн хорошую плеть’. Мужчины при заключеніи побратимства мняются оружіемъ: пистолетами, ятаганами и т. п.

Бетъ у меня одна народная псня, переданная мн, въ довольно плохихъ стихахъ, однимъ сердаремъ, безъ сомннія однако старая, въ которой обрядъ разсказывается слдующимъ образомъ. Спаленный юнакъ предлагаетъ своей спасительниц, двушк, побрататься. Она соглашается, затмъ приглашаютъ священника/ который приноситъ икону св. Іоанна. Предъ нею вступающіе въ братскій союзъ даютъ клятву быть врными другъ другу — и, по прочтеніи священникомъ молитвы, обмниваются троекратнымъ поцлуемъ. Этимъ, однако, обрядъ не кончается. Юнакъ ржетъ ятаганомъ палецъ у своей посестрины надъ стаканомъ — и, затмъ, такомъ же образомъ,— свой. Кровь въ стакан смшивается. Тогда онъ говоритъ ей:

‘Посестримо, керви смо смjешале,

Сад унакат треба ятагане’.

(Посестрима! кровь наша смшана, слдуетъ омочить въ ней наши ятаганы).

Она ему отвчаетъ:

‘Богом брате, крвави юначе,

Ни сам мушко, да оружjе носим,

Но сам женско, те кудjелю предем,

Ал’ чу узем от мог баба палу,

Умочит чу, да je любав твердья’.

(Богомъ данный брать, кровавый юнакъ! Я не мужчина, чтобы носить оружіе,— для меня, какъ для женщины,— куделя и прялка,— но я возьму у отца саблю и омочу ее: пусть любовь будетъ крпче).

Затмъ обрядъ заключается:

‘Тад се млади три пут полюбише

Руйну кровцу из чаше попише’.

(Посл этого ‘молодые’ (побратимы) еще трижды поцловались и выпили красную кровь изъ стакана).

Случается, какъ рдкость, что черногорцы заключаютъ побратимство и съ турками. Напр., князь Николай иметъ одного ‘побратима’ — мусульманина въ Никшич. Что касается заключенія ‘посестримства’ черногорки съ туркомъ, то подобны’ примровъ я не знаю, хотя въ народной поэзіи и такіе встрчаются.

Отношенія между ‘побратимами’ и ‘посестримами’ т же,— что и между родными братьями и сестрами. Обязанности каждаго заключаются, между прочимъ, въ мщеніи за смерть или рану другого. Братья и сестры ихъ не имютъ права заключать между собою бракъ.

——

Вс славянскіе народы отвели женщин почетное мсто въ національной поэзіи, сербы — особенно. Въ народныхъ сербскихъ псняхъ женщины являются и въ миическихъ образахъ, то ‘вилами’, то ‘вштицами’, то ‘морами’,— и въ прежнія времена съ настоящимъ религіознымъ значеніемъ.

Вила (русалка) обыкновенно является, въ представленія’ народа красивою молодою женщиною, въ блой одежд и съ распущенными волосами. Есть вилы водяныя, которыя живутъ въ ручьяхъ, ркахъ, озерахъ, есть лсныя, обитающія въ густыхъ тнистыхъ рощахъ, третій видъ составляютъ облачныя. Черногорцы не считаютъ ихъ чмъ-нибудь недосягаемымъ, не придаютъ имъ сказочныхъ совершенствъ. Черногорская двушка, напримръ, можетъ быть и умне, и красиве ‘виды’. Вилы доступны смертному человку, если онъ хочетъ завести съ ними знакомство, он его не чуждаются. Мужчины и женщины не рядъ заключали съ ними ‘посестримство’. Вила, ‘посестрима’ Кралевича Марка, спасаетъ его отъ смерти въ поединк съ знаменитымъ турецкимъ богатыремъ Мусой Кесенджіемъ, упрекая его, въ то же время, зачмъ онъ затваетъ поединокъ въ воскресенье, ибо это гршно. Такимъ образомъ, народъ считалъ вилъ не только патріотками, но и благочестивыми. Въ народной псн жена Ивана Радуловича говоритъ вид: ‘послушай меня, вида, по Богу посестрима, скажи мн, гд государь мой, Радуловичъ Иванъ? Не погибъ ли онъ въ кровавомъ бою,— въ кровавомъ бою, отомстивъ за себя?’ — ‘Черногорка, милая моя посестрима! Видала я утромъ Радуловича, какъ бьетъ онъ и разитъ бусурманъ…’ и т. д.

Вила горячо сочувствуетъ черногорцамъ и на каждое несчастье ихъ смотритъ какъ на свое собственное. Нтъ псни о сраженіи или о смерти вліятельнаго лица, въ которыхъ не участвовала бы, такъ или иначе,— если не сама черногорка, то черногорская ‘вила’. Не разъ она спасала свободу нашего народа. Такъ, напримръ, однажды кричитъ она съ высокой горы черногорскому князю: ‘Владыка, черногорскій старшина! На тебя идетъ сильное войско Оттомановича царя: поспши собрать храбрыхъ черногорцевъ!’ Владыка отвчаетъ: ‘скажи мн, дорогая вила,— сколько воиновъ у врага, гд онъ набралъ ихъ, куда идетъ и когда сдлаетъ на васъ нападеніе?’ Вила отвчаетъ на вс эти вопросы и исчезаетъ. Благодаря извщенію ея, спасена Черногорія. Въ другой разъ она опять спасаетъ Черногорію чрезъ Лшевича Вука. ‘Закричала блая вила съ высокаго вершца, на которомъ жила: ‘послушай меня, Вукъ Лшевичъ! если пьешь ты вино въ меан (корчм), дай Богъ, чтобы отравило оно твои раны. Если спишь съ женой въ кровати, вдовой бы осталась жена твоя. Вставай же скоре, вооружайся! Наступаетъ на васъ сильное войско все удальцовъ — турокъ отборныхъ’.

Не разъ случалось, по народнымъ пснямъ, что ‘вила’ таскала молодыхъ людей въ свои убжища, устроивала вокругъ нихъ хороводы съ пснями, не разъ она и сама ршалась раздлять съ богатыремъ брачное ложе. Правда, въ послднее время установилось мнніе, что ‘вилы’ такъ нравственны, что этого не длаютъ, но одна псня разсказываетъ, какъ вила женить своего сына и выдаетъ замужъ дочь, хотя и не объясняется, откуда взялись у нея дти. Бетъ, наконецъ, и прямыя указанія. ‘Отправился на охоту молодой бояринъ Секула,— разсказываетъ псня.— Ходилъ онъ по горамъ и по лсамъ и вдругъ напалъ на молодецкое ‘побоиште’ (мсто, на которомъ разыгралось когда-то достопамятное сраженіе). Оно же было убжищемъ вилъ, которыя въ это время танцовали. Одна изъ нихъ понравилась Секулу. Схватилъ онъ ее,— а она просить, заклинать: ‘отпусти ты меня, молодецъ,— я подарю теб за это три вещи: дружина твоя будетъ уважать тебя, жена твоя родитъ теб сына, сабля твоя будетъ всегда уничтожать турокъ’. Но Секулъ не согласился, увезъ вилу и подарилъ ее своему дяд’.

Вилы строятъ даже города:

‘Городъ построила блая вила не на земл и не въ неб, а въ туманныхъ облавахъ. Въ город этомъ трое воротъ: одни- ворота изъ бархата, вторыя — изъ жемчуга, а третьи — изъ чистаго золота. Тамъ, гд ворота изъ бархата, вила замужъ дочь выдаетъ, въ воротахъ изъ жемчуга — вила сына женитъ, въ воротахъ изъ чистаго золота — вила сама сидитъ’.

Не разъ на эти города нападаетъ сильное турецкое войско и хочетъ взять ихъ приступомъ. Она защищается — и всегда побдоносно.

Въ противоположность вдьм, вила является покровительницею семейной любви и согласія.

‘Вила смотритъ въ облака, гд громы съ молніей играютъ, точно милая сестра съ братьями родными, какъ невста съ двумя своими шаферами. Но молнія обыграла громъ, и сестра родная — родныхъ братьевъ, а невста — милыхъ шаферовъ… Это вил пріятно было!’

Нижеслдующая псня передаетъ воззрнія народа не только на жизнь вилъ, но указываетъ еще на основную мысль сербской исторіи.

‘Однажды ввечеру легъ спать пастухъ подъ деревомъ. Съ нимъ никого, кром стада и обычнаго оружія, не было. Молодцу не спалось, онъ взялъ гусли и началъ пть ‘уз гуслярни звон’ псню. Черезъ нсколько времени, онъ неожиданно уснулъ и почти тотчасъ же проснулся. Но картина уже измнилась. На восток взошла заря, вслдъ за нею — солнце, и вдругъ оно скрылось, ночь наступила по-прежнему. Двушка необыкновенной красоты явилась пастуху. ‘Не бойся меня,— сказала она,— я не изъ твоихъ враговъ, я посестрима твоя — вила съ Ловченской горы, коренная черногорка’. И, убравъ цвтами свою лошадь, покрывъ ее блестящимъ покрываломъ, посадила на нее пастуха и понеслась, вмст съ нимъ, на верхушку Ловчева. Чудное зрлище увидлъ тамъ черногорецъ! На трон, въ свтлой одежд, сидла царица, въ ея взгляд блистала радость, вокругъ стояла толпа народа. Надъ ними носился внецъ, соколы и орлы, схвативъ его, возложили на голову царицы. Вс пли, ликовали. Вдругъ произошло нчто странное… Стало темно, вмсто музыки и псенъ понеслись стоны и вопли… Заплакали глаза у царицы, завяли и печально склонились цвты ея внца. Они покрылись кровью: это была кровь потомка великаго Немани. Цареубійца Вукашинъ слъ на сербскій престолъ, рядъ несчастій постигъ царство. Грустно пли вилы, но вскор псня сдлалась веселе и зазвучала о битвахъ черногорцевъ съ турками, мало-по-малу исчезали слды крови съ внца у царицы, ожили и расцвли нкоторые цвтки на немъ. Наконецъ раздался самый голосъ царицы: ‘стыдъ мшаетъ мн жить: какъ подумаю я, несчастная мать, что турокъ предписываетъ мн законы… Ахъ, долго ли продолжаться этому!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Вштицы’ (вдьмы) — олицетвореніе дурныхъ свойствъ женщины. Это — женщины, заключающія въ себ нчто дьявольское въ буквальномъ смысл этого слова, какую-то частицу изъ дьявольскаго существа. Во время сна она превращается въ вампира и летаетъ по домамъ. Найдя человка спящимъ (вампиръ особенно любитъ дтей), она немедленно прокалываетъ ему лвую грудь, съдаетъ сердце и затмъ закрываетъ рану. Посл этой операціи, одни умираютъ,— другіе живутъ ровно столько времени, сколько присудитъ ‘вштица’. Смерть ихъ, во всякомъ случа, та, на которую ‘вштица’ обрекла ихъ. Вштица не стъ благо луку и даже боится самаго запаха. Блый лукъ, поэтому, постоянный спутникъ очень многихъ черногорцевъ. Имъ намазывается грудь для защиты отъ ‘вштицъ’.

Вштицами обыкновенно бываютъ старыя женщины, молодыя въ данномъ случа вн всякихъ подозрній. Живутъ он между людьми и, разъ сдлавшись ‘вштицами’, навсегда остаются такими, если только не хотятъ исповдаться, признаться въ своемъ ремесл. Въ послднемъ случа, он перестаютъ вредить людямъ и даже становятся лекарками укушенныхъ ‘вштицами’. Ночью вштица, летя по воздуху, блеститъ какъ огонь. Обыкновенно он слетаются на гумнахъ.

‘Вштицы’ и ‘мори’ преслдуются народомъ. Имъ приписывается всякое зло, постигающее страну. Особенно ихъ винятъ въ эпидемическихъ болзняхъ, отъ которыхъ умиряютъ маленькія дти. Этимъ и объясняются крутыя мры, какія принималъ народъ противъ ‘вштицъ’ или, лучше сказать, подозрваемыхъ въ вштичеств. Такія мры особенно практиковались въ Герцеговин. Чтобы узнать, кто въ деревн вштица, собиралась деревня и, подъ предсдательствомъ старшины, ршала: ‘такъ какъ проклятыя вштицы дятъ нашихъ дтей, то пусть каждый завтра утромъ приведетъ жену и мать на рчку и тамъ увидимъ, кто изъ нихъ вштица’. Утромъ вс женщины престарлаго возраста приводятся на рчку. Каждый вяжетъ своихъ поясомъ и бросаетъ въ воду. Затонувшія вытаскиваются и освобождаются, какъ невинныя, но если которая-нибудь держится на вод, то вс считаютъ ее за ‘вштицу’. Богишичъ разсказываетъ въ своей книг, что въ 1857 г. турки заставили православныхъ изъ города Требинья продлать подобную операцію надъ ихъ женщинами и, что, такъ какъ семь изъ нихъ остались на вод, вслдствіе наполненія водою ихъ платья, то турки хотли ихъ ‘каменовать’, но, благодаря просьбамъ и подкупу, согласились, чтобы православные пригласили архимандрита Дучича, предъ которымъ семь женщинъ, признанныхъ виновными, должны были поклясться св. евангеліемъ, что он перестанутъ быть ‘вштицами’. Въ Черногоріи этотъ обычай боле не существуетъ, но на границахъ кое-гд секретно практикуется.

Обыкновенно думаютъ, что ‘вштица’ можетъ повредить ребенку только изъ своего племени. Но бывали случаи, что племена вступали между собою въ ожесточенную борьбу изъ-за того, что ‘вштица’ одного племени будто бы съдала ребенка изъ другого племени.

——

Въ народной поэзіи и обыча женщинамъ и особенно вдовамъ дается названіе ‘кукавицы’ (кукушки). ‘Закуковала черная кукушка въ город Скадр, на Бояп, гд ужъ многія куковали отъ сербскихъ рукъ и оружія, но и есть ей отчего куковать: немного прошло времени, какъ она стала женою, а теперь сдлалась черною вдовою, черною вдовою-кукушкою’.

Черногорцы считаютъ кукушку хотя и птицею, но священною, и никогда не согласятся убить ея, несмотря на то, что она предвстница печали и скорби. Перелетая черезъ чей-нибудь домъ, она возвщаетъ ему несчастье. Откуда взялась кукушка, объясняютъ различно. Одни говорятъ, что брату надолъ вчный плачъ сестры и онъ обратилъ ее въ кукушку, другіе — наоборотъ, что сестра потеряла брата и до того плакала, что сдлалась кукушкой. Третьи придаютъ ей религіозное значеніе. Когда кого-либо оплакиваютъ — мужа или брата, обыкновенно начинаютъ словами: ‘что теперь буду длать, черная кукушка, безъ него, безъ молодца? Ку-ку! ку-ку!’

Заплакала черная кукушка

Въ Чевскихъ кровавыхъ горахъ:

Это не была черная кукушка,

Это была черная вдовушка.

Шесть лтъ она плачетъ по Станку,

А на седьмой изъ-за Станка зарзалась…

Сестра плачетъ по ровному брату,

Изъ жалости она съ ума сошла,

Въ сумасшествіи изъ дому ушла

И въ Зет холодной она утопилась.

Какъ сильно жалетъ черногорка своихъ ближнихъ, видно явь полуварварскаго обычая, который существовалъ во всей Черногоріи до князя Даніила I (1857 г.) и который, несмотря на усилія нын владющаго кн. Николая, еще не совершенно уничтожился въ нкоторыхъ отдаленныхъ краяхъ, сосднихъ турецкимъ областямъ. Женщины изъ сожалнія къ роднымъ царапали свое лицо и рзали свои черныя кудри. Мн лично пришлось видть въ прошлую кампанію 1876 г. въ Бананахъ, какъ на могилахъ убитыхъ красовались соломенные кресты, украшенные разноцвтными матеріями, изъ которыхъ висятъ густые и длинные волосы.

Женщины сопровождаютъ храбро-погибшаго воина своими монотонными, но полными содержанія пснями. Это — ‘куканье’, или ‘покайница’. Покойникъ лежитъ на кровати, женщины, приходящія отдать ему послдній долгъ, поютъ сквозь слезы:

Куда ты улетлъ, мой соколъ-молодецъ,

Изъ твоего молодецкаго гнзда?

Ты полетлъ съ соколами въ бой кровавый,

Гд юнаки дерутся съ туркомъ за свободу,

Гд турокъ ржутъ — все за вру,

За православную святую,

Гд изъ-за чести молодцы перегоняются

Изъ-за военной чести, изъ-за имени юнака.

Ты рзалъ турокъ, дикихъ бусурманъ,

Ты билъ ихъ, богатырь, молодецъ, храбрецъ.

Но тебя нашла турецкая пуля

И свалила она къ родной земл.

Но пусть ты погибъ, я жалть не хочу,

Не для того ли и на свтъ ты родился,

Чтобы умереть не смертью женщины,

Не на мягкой постел, возл молодой жены,

Но на бранномъ пол за родную землю,

За святую нашу Черногорію.

Погибъ ты, родной, оставилъ кукушку,

Оставилъ меня, черную вдову,

И еще родныхъ четверо дтей,

Четверо дтей, милыхъ сыновей.

Выростутъ они — отмстятъ за тебя,

Отмстятъ за тебя, ужасно отмстятъ.

Тебя нтъ больше между нами здсь,

Но за то ты сидишь въ небесахъ,

Въ кружк, мой соколъ, храбрыхъ юнаковъ,

Тамъ теб почетное мсто выбрали,

Съ радостью они тебя встртили.

Тамъ увидишь ты Милоша-атамана

Еще Ивана Сокола бана,

И Марка храбраго, Груицу-юнака, и т. п.

Посл каждаго стиха повторяютъ: ‘ку-ку мене, кукавица’, и продолжаютъ пть, указывая по очереди, опредляющейся значеніемъ и старшинствомъ, на всхъ юнаковъ, погибшихъ на пол брани. Когда одна устанетъ пть, ее замняетъ другая и начинаетъ псню съ новымъ содержаніемъ. Мужчины слушаютъ ихъ со вниманіемъ.

Мн случалось читать въ разсказахъ иностранцевъ, что путешественникъ слышитъ иногда монотонную псню женщины, несущей тяжелый грузъ въ Каттаро, сначала думаетъ, что она поетъ, но потомъ, въ удивленію, видитъ, что глаза ея налиты слезами, путешественникъ не могъ объяснить себ такой странности и слезы приписывалъ тяжести груза.

——

‘Освта’ — по-русски — кровная месть. Этотъ древній обычай часто бывалъ причиною междоусобій, продолжавшихся десятки лтъ и стоившихъ десятки, а иногда и сотни людей. Народъ считаетъ этотъ обычай не только за законъ природы, но и за божій, и находитъ подтвержденіе въ неврно-толкуемыхъ словахъ символа вры: ‘свта отъ свта, Бога истинна’. Это мсто народъ переводитъ такъ: ‘свта освта, Божья истина’. Не отмстить своему врагу въ продолженіи года считается трусостью, и такого человка преслдуютъ даже женщины обычной насмшкой: ‘сними штаны, надвъ юбки, ты не юнакъ, ты не отмстилъ, ты трусъ!’ Даже родная мать преслдуетъ сына, если онъ не усплъ отмстить за отца, брата, родственника или побратима. Чтобы читателю понять, до какой степени этотъ обычай, общій всмъ патріархальнымъ народамъ, пагубенъ для насъ, надо привести слдующія соображенія. Вся Черногорія составлена изъ нсколькихъ родовъ, которые связаны между собою такъ крпко, что, несмотря на многочисленность нкоторыхъ изъ нихъ (есть роды въ три тысячи человкъ), они не женятся въ своемъ род и такой поступокъ считали бы грхомъ. Если, положимъ, черногорецъ изъ племени Блопавличей убьетъ кого-нибудь изъ племени Цуцы, то вс Цуци считаютъ своимъ долгомъ отмстить за убитаго собрата. Если нельзя убить убійцу, убиваютъ перваго встрчнаго Блопавлича (дти и женщины освобождены отъ мести). Блопавличи въ свою очередь убиваютъ Цуцу, Цуцы опять Блопавлича, и такъ можетъ продолжаться нсколько лтъ, пока не заключатъ миръ. Гд убить человка — на это мало обращалось вниманія. Богишичъ разсказываетъ, что однажды убили священника Лазаревича во время чтенія евангелія. Я знаю только то, что черногорскіе священники и въ церковь ходятъ вооруженными.

Причины мести различны. Обыкновенно или бываетъ безчестье сестры, родственницы, отказъ отъ жены посл брака, затмъ — убійство, раны, обида и т. п. Случается, что и женщина мститъ сама за себя или за своего возлюбленнаго.

Случается, что избгаютъ кровной мести уплатой денегъ и просьбами женщинъ. Это обставляется слдующими церемоніями: собираются 20—30 человкъ изъ племени убійцы и отправляются къ дому убитаго. Въ первый разъ ихъ не принимаютъ и они обязаны явиться въ другой, въ боле многочисленномъ сбор, и, опять просить мира. Если семейство убитаго согласно, ихъ впускаютъ и тамъ уговариваются, сколько нужно заплатить за убитаго. Обычная цна головы — 240 талеровъ, которые, за исключеніемъ 40, идутъ семейству убитаго. А 40 талеровъ длятъ между собою уполномоченные старшины племени убитаго. Эта сумма считалась ужасной, и не разъ случалось, что цлое племя не могло собрать ея. Тогда оставлялось подъ закладъ серебряное оружіе. Но чтобы договоръ былъ тверже, посылали къ дому убитаго двнадцать матерей съ двнадцатые (если столько оказывалось) некрещеныхъ дтей. Двнадцать юнаковъ брали на руки дтей и кричали: ‘прими куме Бога и св. Іована’. Родственники убитаго принимали и цловали своихъ крестныхъ дтей. Потомъ выходили съ каждой стороны по четыре человка, цловались и длались ‘побратимами’.

Когда племена заключили миръ, тогда убійца, повсивъ на шею оружіе, которымъ онъ убилъ покойнаго, становятся шаговъ на пятьдесятъ отъ человка, у котораго онъ проектъ мира, и, пригнувшись къ земл, на четверенькахъ ползетъ къ нему. Послдній встрчаетъ его на половин дороги и снимаетъ съ шея оружіе. Обидчикъ цлуетъ обиженнаго въ правое плечо, а тотъ его въ лицо. Посл этихъ церемоній убійца созываетъ къ себ гостей и начинается пирушка или ‘трапеза од вражде’. Масса гостей дарить хозяина-обидчика во время обда — кто сколько можетъ, изъ желанія спасти его отъ разоренія, но за то и онъ долженъ подарить что-нибудь всмъ гостямъ со стороны убитаго. Мясо, предлагаемое гостямъ, должно быть хорошо изжарено, чтобы не напоминало своимъ видомъ кровь убитаго.

Такой же характеръ носитъ заключеніе мира посл нанесенія ранъ, только плата за рану считается обыкновенно въ 50 цехиновъ, иногда сполна не принимаемыхъ. За то въ нкоторыхъ мстахъ ружье или пистолетъ въ серебряной оправ, изъ котораго покушавшійся на жизнь раненаго стрлялъ въ то время, обыкновенно переходитъ во владніе потерпвшаго. Не разъ случалось, что и женщины принимаютъ участіе въ ‘освт’, что он съ оружіемъ въ рукахъ мстятъ за убитаго. Случалось множество разъ, что черногорка убивала изъ мести черногорца. Она вполн одобряетъ кровную месть, у нея всегда на губахъ: ‘ко се освети, тай се посвети’. Мать проклинаетъ сына, жена — мужа, сестра — брата, если погибшій собратъ не отомщенъ. Въ нкоторыхъ краяхъ женщины снимаютъ окровавленную рубашку съ убитаго и хранятъ ее, какъ талисманъ, показывая ее изрдка мужчинамъ и укоряя ихъ при этомъ, что — они не смютъ мстить. Еще немного, и женщины сами берутся за оружіе. Существуетъ также народный обычай снимать со всякаго убитаго верхнее расшитое золотомъ платье и относить въ родное ему племя. Тамъ собираются женщины, окружаютъ окровавленную одежду и плачутъ нараспвъ: ‘не сердись, юнакъ, хоть ты погибъ за свободу и вру православную, но тебя отомстятъ молодцы, молодцы твои родичи’ и проч.

Хотя женщина и мститъ за убитаго, но сама она безопасна, хотя бы и была поймана на мст преступленія.

XVI.

Общественное положеніе черногорской женщины можно разсматривать съ двухъ точекъ зрнія: de jure и de facto. De jure женщина не участвуетъ въ сходкахъ, имющихъ политическое и общественное значеніе, по крайней мр, закономъ не признано за нею это право, de facto — она участвуетъ всегда, то какъ поддерживающая, то какъ оппозиціонная сторона. Мужчина обыкновенно показываютъ видъ, что не придаютъ никакого значенія совтамъ женъ, но все-таки, сознавая себя нравственно обязанными имъ, невольно выслушиваютъ ихъ мннія. Примрокъ можетъ служить историческій фактъ женскаго суда надъ тридцатью турецкими аристократами. Два брата Ченчичи и бей Любовкчъ съ помаками герцеговинскими напали на село Травино въ племени Цуцы. Но черногорцы разбили ихъ и 170 человкъ взяли въ плнъ, въ томъ числ и трехъ предводителей. Плнниковъ привели въ Чево и начали съ ними переговоры о выкуп: черногорцы очень бдны, деньги нужны имъ постоянно. Черногорцы вс изъявили согласіе на эту сдлку, но женщины протестовали. ‘Черногорцы!— воскликнула ихъ предводительница — послушайте голоса женщинъ. Вдь вы хотли разъ выкупить своихъ плнныхъ у проклятаго Чупреличъ-визиря, но онъ отказался, теперь обратите вниманіе на черныхъ, какъ кукушка, несчастныхъ вдовъ, потерявшихъ позапрошлаго года своихъ мужей. Не стыдно ли вамъ передъ людьми и предъ Богомъ не мстить за своихъ братьевъ? Нтъ, вы еще хотите выпустить турокъ за деньги. Но этого не будетъ! Этого мы не позволимъ!’..

Посл такой энергической рчи, единодушно было ршено погубить всхъ плнныхъ, что и было исполнено.

Черногорцы не только слушаютъ совта своихъ женъ, но иногда не отказываются подчиняться имъ дарю на пол сраженія’ Вотъ разсказъ г-жъ Мэккензи и Ирбы, которыя были безпристрастными судьями:

‘Жила женщина, и у нея былъ мужъ и четверо сыновей. Мужъ погибъ знаменоносцемъ, который иметъ большое значеніе и видное мсто въ общественной жизни. Но такъ какъ въ Черногоріи маіоратъ, то наслдовалъ отцу старшій сынъ. Не долго пришлось ему ждать случая показать — достоинъ ли онъ носить знамя передъ своимъ племенемъ, какъ его отецъ. Бой начался и онъ въ самомъ его начал погибъ отъ непріятельской пули и палъ на землю. Но знамя не упало: второй братъ слдовалъ за нимъ и вырвалъ знамя изъ рукъ убитаго (былъ бы великій стыдъ и срамъ, если бы это другой усплъ его подхватить). Но не долго и онъ носилъ знамя предъ племенемъ: онъ тоже погибъ. Третій брать поступилъ точно такъ же, какъ второй, схватилъ знамя, пронесъ нсколько шаговъ и точно также былъ убитъ… Оставался еще четвертый, двнадцатилтній мальчикъ, вблизи котораго находилась мать, хотвшая узнать — какъ онъ понесетъ знамя, перешедшее къ нему по наслдству отъ старшихъ его братьевъ. Но судьба такъ ршила, что и онъ сдлался жертвой смерти. Какъ раненая львица бросилась мать къ трупу послдняго сына, безъ слезъ и рыданій поцловала его еще не остывшую голову и, схвативъ сама знамя, понесла его передъ юнацкимъ отрядомъ. Отрядъ бодро пошелъ впередъ, и благодаря, быть можетъ, личной храбрости этой женщины, выигралъ сраженіе’.

Существуетъ и еще подобный фактъ, съ тою только разницею, что у матери погибло три сына, но одинъ малолтній оставался еще дома, нона, чтобы сохранить знамя въ своей семь, носила его во время сраженія среди рядовъ разъяренныхъ баши-бузуковъ.

Черногорцы не отнимаютъ у женщинъ права на военную славу, они даже охотно разсказываютъ о подвиг той или другой женщины. Иногда и гусляръ передаетъ псней — что случилось въ 1862 году при нашествіи на Черногорію Омера-паши. ‘Когда турки взяли городъ Рку, они замтили, что изъ одного дома, построеннаго на небольшой возвышенности, правильно и безпрерывно сыплются выстрлы, такъ что почти каждый проходившій близъ этого дома погибалъ. Заподозривъ засаду, они послали за пушкой, между тмъ какъ нсколько албанцевъ бросились въ домъ на приступъ. Никто и не препятствовалъ войти имъ, въ немъ они нашли только одну черногорскую женщину съ двумя ружьями и сыномъ,— маленькимъ Нальчикомъ, заряжавшимъ и подававшимъ ей ружья по мр того, какъ она стрляла’. Племя Бошковичей и сегодня гордится одной своей героиней, которая еще двушкой успла убить одного турка. Племя Нгушъ гордится Гордановой Лазой Перичевой, которая во время кампаніи 1862 г. съ Омеромъ-пашой, въ схватк на Синяц близъ Рки, носила ятаганъ и пистолеты, и храбро сражалась съ турками. Очевидецъ Видо Бошковичъ самъ много разсказывалъ мн о ней. Село Раганы тоже дало свою героиню Тару Вучиничъ, которая во время схватки слдила за своимъ женихомъ Янкомъ Іовановичемь Вучиничемъ и подняла знамя, за которымъ бросились черногорцы въ аттаку на турокъ. Тара даже и тогда не оставила сраженія, когда случайно наступила на трупъ своего жениха.

Между прочимъ, село Рагамы памятно и для меня лично. Вблизи его я имлъ случай убдиться въ необыкновенномъ мужеств черногорскихъ сестеръ милосердія. Бой, продолжавшійся до сумерекъ, еще не окончился, какъ наши ряды запестрли живописными нарядами черногорскихъ женщинъ. Одн ищутъ отцовъ, другія — мужей, третьи — братьевъ, и въ то же время каждая носитъ въ деревянныхъ сосудахъ, ‘тыквицахъ’, воду или вино, предлагаемыя раненымъ. Свистъ пуль Генри-Мартини и картечи еще не замолкли,— но кому до этого дло? Черногорки, точно неуязвимыя, идутъ впереди по стопамъ храбрыхъ воиновъ, съ своею помощью. Я съ удивленіемъ смотрлъ на этихъ женщинъ и особенно на одну двушку, лтъ четырнадцати. Приблизясь ко мн, она схватила меня за руку и спросила дрожащимъ голосомъ: живъ ли ея братъ — и на мой успокоительный отвтъ,— предложила мн напиться. Это предложеніе было какъ нельзя боле кстати. Глотокъ воды точно воскресилъ меня изъ мертвыхъ. ‘Спасибо, двойка!’ поблагодарилъ я ее и направился за отступающими турками. Вскор затмъ я явственно услышалъ замирающій голосъ смертельно раненаго: ‘воды! воды!’ Это былъ молодой человкъ, у котораго грудную кость прорзало картечью, внутренности его были видны… Страшная картина! Однако двушка подошла къ нему, дала воды… Онъ глотнулъ, посмотрлъ на сестру милосердія благодарнымъ взглядомъ… и умеръ у ея ногъ…

Посл полночи войска собрались въ Рагами — и началось перевязыванье ранъ и погребеніе мертвыхъ, которыхъ было нсколько сотъ. Женщины и здсь усердно намъ помогали, нова не подошли русскіе врачи, Зальцъ и др.

Женщины съ давнихъ временъ занимались ухаживаньемъ за ранеными, чему доказательство народныя псни, напр., въ сборник Караджича:

Въ коляску положили Тадію,

Возл него красотку двицу:

Она рветъ шелковую рубаху,

Перевязываетъ раненаго молодца,

Чтобы у него кровь не текла…

Ну, вотъ и Сенянина Ивана

Воровой конь въ крови купался…

На немъ, юнак, семнадцать ранъ,

Правую руку онъ несетъ въ лвой

И такимъ приходить въ свой дворецъ.

Тамъ встрчаетъ его старушка-мать.

Говоритъ Иванъ: ‘ахъ, родимая ты мать,

Помоги мн сойти съ лошади,

Вымой мои раны тяжелыя,

Завяжи ихъ шелковымъ платкомъ,

Причасти меня краснымъ виномъ!

Читатель можетъ себ представить, сколько пользы приносить такія женщины народу, у котораго никогда не бывало ни лазаретовъ, ни общинъ сестеръ милосердія, ни докторовъ,— словомъ, никакихъ средствъ помочь раненому.

Черногорка — эта милосердная сестра, безъ краснаго креста, во время сраженія — ведетъ себя, какъ истинная героиня: она смло, въ глаза смотритъ смерти и безъ всякаго рыданія на убитаго отца, мужа, брата, она, по обычному проку, не иметъ даже возможности оплакивать погибшихъ, чтобы не смущать воюющихъ: это право предоставляется ей по окончаніи сраженія.

Для черногорца выше всего храбрость: здсь и полъ не длаетъ ровницы. Если женщина обладаетъ храбростью, ея голосъ выслушается и въ военныхъ длахъ. Примромъ можетъ служить извстная всей Черногоріи юначина Милица, сестра владыки Петра II, погибшаго въ бою. Милица, сильно любившая его, поклялась передъ всми, что раньше не выйдетъ замужъ, какъ по смерти убійцы ея брата, которому твердо ршилась отмстить. Она надла мужской костюмъ и оружіе, и, покуривая трубку, нердко сиживала въ кружк юнаковъ въ бесд о военныхъ длахъ. Не разъ она и сражалась съ турками, не одного отравила въ рай Магомета, но убійцы брата отыскать не могла. У черногорцевъ она пользовалась величайшимъ уваженіемъ.

Народныя псни даютъ вамъ также образцы амазонокъ, игравшихъ видную роль въ нашей военной исторіи. Такъ, есть народная псня, напоминающая по содержанію греческое сказаніе объ извстной Леен. Захваченная по заговору противъ Пизистратидовъ, она откусила себ языкъ, чтобы не проговориться. Языкъ былъ выплюнутъ въ лицо судьямъ, а сама Леена умерла подъ пыткой, своею твердостью заслуживъ памятникъ у аинянъ. У насъ случилось нсколько иначе. Сидли у костра до двадцати черногорцевъ и между ними Стана Перишина, жена харамбаши Мирка изъ Банянъ, и условливаются сдлать нападеніе на одного изъ беговъ Любовичеі. Условившись, отправляются. Ночь была темна, какъ могила, двадцать юнаковъ потерялась въ горахъ. Домъ Мирка былъ на турецкой границ, и турки часто посщали его, уничтожая огнемъ. На этотъ разъ Стана не успла, по обыкновенію, убжать въ горы съ двумя малолтними дтьми и была застигнута врасплохъ бегомъ Любовичемъ.

— Говори! гд у тебя мужъ?

— Не знаю, бегъ, онъ на Цетинь.

— Врешь, собака, онъ, наврно, пошелъ съ своей четой палить наши дома и гаремы.

— Не знаю, бегъ, мужья ничего не говорятъ намъ о своихъ длахъ.

— Муса!— закричалъ бегъ: — схвати этихъ ребятишекъ и, заржь ихъ, гяуровъ, если она не хочетъ сказать, куда отправились гайдуки.

Стана посмотрла, со слезами на глазахъ, на своихъ дтей и, поцловавъ ихъ, сказала: ‘погибайте же, дти, васъ отмстятъ, а мн не быть измнницей юнакамъ, въ которыхъ нуждается, народъ мой’. Черезъ минуту зарзанныя дти лежали у ногъ несчастной матери.

— Нтъ, это еще не все, кауркиня {Т.-е. ‘гяурка’, неврная.}, ты скажешь намъ все… или мы тебя замучимъ, сожжемъ, изржемъ въ куски. Говори же — гд они?— крикнулъ бегъ и ударилъ ее такъ сильно, что она упала на землю.— Вставай, черногорка, говори — куда они ушли?

Стана, понявъ, что ее будутъ пытать и, боясь въ мукахъ выдать мужа и его друзей, сказала бегу: ‘бегъ! будь милостивъ! Оставь меня одну собраться съ духомъ. Я все скажу’.— Оставьте ее, турки,— крикнулъ бегъ.— Она, воспользовавшись минутой, схватила ножницы и отрзала себ языкъ. Турки замучили ее за это и, наконецъ, сожгли вмст съ домомъ. ‘Но не горюй, Черногорія,— оканчиваетъ псня эту трагическую исторію,— Мирко сжегъ почти вс дома Любовичей и убилъ нсколько беговъ за родную Стану’.

Для заключенія характеристики черногорской женщины приведу еще историческій фактъ женскаго поединка,— фактъ текущаго столтія.

Въ горахъ жалуется и плачетъ гайдукъ: ‘бдный Станиша, несчастье мн, не отомстившему за себя!’ Въ глубин долины Цуцы услышала эти стоны жена погибшаго Станиши. Пылкая христіанка бросается съ ружьемъ въ рук на зеленыя тропинки, по которымъ спускалось 15 турокъ, предводимыхъ Ченгичъ-агой, убійцей ея мужа. Она быстро прицливается въ него и кладетъ мертвымъ агу. Остальные турки убгаютъ, испуганные героизмомъ этой женщины, а она отрзываетъ голову ихъ начальника и приносить ее въ деревню.

Тогда Фати, вдова Ченгичъ-аги, пишетъ письмо вдов Станиши: ‘Ужасная христіанка! Убивъ моего Ченгича, ты вырвала у меня оба глаза, и поэтому, если ты настоящая черногорка, то придешь завтра одна на границу. Тамъ я буду ждать: мы помряемся силою и увидимъ, кто изъ насъ была лучшей женой!’ Христіанка снимаетъ съ себя женское и надваетъ мужское платье и оружіе Ченгичъ-аги, беретъ его ятаганъ, два пистолета и прекрасный карабинъ, садится на его лошадь и пускается въ путь по тропинкамъ Цуцы, крича передъ каждымъ утесомъ: ‘если тутъ спрятался братъ черногорецъ, то пусть онъ меня не убиваетъ: я не турка, а дочь Черногоріи’. Но, пріхавъ на границу, она увидла, что коварная турчанка, не довряясь своей храбрости, привела съ собой родственника, который верхомъ на огромной черной лошади, какъ бшеный, бросается на черногорку. Но она безъ страха ждетъ его. Хорошо направленная пуля попадаетъ ему прямо въ сердце. Она отрубаетъ ему голову, потомъ догоняетъ ударившуюся въ бгство Фату, приводитъ ее связанною въ Черногорію, длаетъ ее своею служанкою, заставляетъ ее усыплять пснями сиротъ Станиши. По прошествіи нсколькихъ лтъ, она освобождаетъ Фату и отсылаетъ ее къ ея соотечественникамъ.

——

Одежда у черногорки ‘гунь’ изъ благо сукна, только длинне мужской и безъ рукавовъ, украшена у богатыхъ — золотомъ, а у бдныхъ — шелковымъ шитьемъ. Рубашка длинная, съ широкими рукавами, тоже вышитыми, на подобіе малороссійскихъ, золотомъ и шелкомъ. Поверхъ рубашки надваютъ передникъ и серебряный или украшенный большими красными камнями поясъ (часто всящій до 20-ти фунтовъ). Обувь — чулки и толстые лапти (опанки), замужнія женщины заплетаютъ волосы въ дв косы, которыя обвиваются вокругъ головы и привязываются сзади. Голову покрываютъ чернымъ платкомъ, концы котораго опускаются на спину. Двушки заплетаютъ волосы въ одну косу, на затылк связываемую, на голов носятъ шапку: въ этомъ отличіе ихъ костюма отъ костюма замужнихъ женщинъ. Шапка — обыкновенно съ узорами изъ золота, поверхъ ея пришпиливаютъ блый платокъ съ распущенными концами. Какъ двушки, такъ и замужнія женщины, въ дурную погоду закутываются въ ‘струки’,— родъ пледа, обыкновенно разноцвтные.

И. Ю. Поповичъ-Липовацъ.

‘Встникъ Европы’, No 10, 1879

ЧЕРНОГОРСКІЯ ЖЕНЩИНЫ

Читайте также: