ЧЕРНОГОРСКІЯ ЖЕНЩИНЫ
ЧЕРНОГОРСКІЯ ЖЕНЩИНЫ
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
——
IX.
X.
И. Поповичъ-Липовацъ.
‘Встникъ Европы’, No 9, 1879
Черногорские женщины, Попович-Липовац Иван Юрьевич, Год: 1879
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Родилась черногорка… Мать убаюкиваетъ ее словами юнацкихъ псенъ, общая въ нихъ ей мужа — не богача, не красавца, но богатыря:
‘Расти, кчери, докле не порастеш,
Кад порастеш, кад лепа нарастеш,
Удатьу те за добра jунака’.
(Рости, дочка, пока не выростешь красивою двушкою, тогда я выдамъ тебя замужъ за храбреца).
Вотъ первое воспитаніе черногорки,— первое пророчество и желаніе ея матери, которая только объ одномъ и думаетъ, чтобы ея дочь вышла замужъ за богатыря. Но что отецъ,— какъ онъ относится къ новорожденной? ‘Извините’, говоритъ отецъ, разсказывая о рожденіи дочери, ‘у меня родилась дочь’ — и это ‘извините’ (‘опростите’), характеризующее отношеніе отца къ новорожденной, сопровождаетъ ее до могилы: черногорецъ о своей дочери, жен, сестр, матери, не можетъ иначе говорить, какъ прибавляя слово ‘опростите’. Почему же это такъ?
Многіе путешественники, не проникнувъ въ центръ страны, по незнанію языка и нравовъ, по недоступности горъ и самаго народа, не любящаго сближаться съ иностранцами, поняли этотъ обычай, какъ фактъ, говорящій въ пользу ихъ предположенія, что черногорка — рабыня. Но они очень ошибаются: я, зная свою родину и ея обычая, готовъ опровергнуть эти нелпыя свднія, распространяемыя по Европ, и постараюсь дальше объяснить, что черногорка пользуется полнымъ равенствомъ съ черногорцемъ.
Дйствительно, черногорецъ не радуется новорожденной: онъ предпочитаетъ, чтобы у него родился, сынъ, но этого самаго мннія придерживаются поселяне всего міра, потому что, получая сына, они со временемъ пріобртаютъ рабочую силу. А въ Черногоріи и еще боле нуждались въ сыновьяхъ: историческая жизнь этого народа сложилась такъ, что ему приходилось 500 лтъ бороться за свободу своей родины съ врагомъ, гораздо сильнйшимъ его — турками, и очень естественно, что онъ, какъ народъ воинственный, желалъ имть побольше людей, способныхъ воевалъ, во-вторыхъ, общественная жизнь черногорца заставляла его постоянно съ нетерпніемъ ожидать сына: до владыки Петра II между самими черногорцами шли племенныя распри, происходившія изъ ‘кровной мести’, и надяться на побду должна была та сторона, въ которой преобладало мужское населеніе. Въ-третьихъ, домъ и, наконецъ, племя, въ которомъ находилось больше мужчинъ, брало верхъ надъ другими племенами и называлось ‘кугичи’, а другіе — ‘никоговичи’ (это замняло въ Черногоріи несуществующія тамъ сословія). Нельзя было не желать сыновей,— и такъ это бывало и бываетъ у всхъ воинственныхъ народовъ.
Но почему же ‘опростите’, почему съ такимъ пренебреженіемъ встрчаетъ черногорецъ черногорку, появляющуюся на свтъ? Бякъ вы увидите изъ моего разсказа, черногорецъ уважаетъ женщину и готовъ погибнуть за нее, но патріархальные нравы смотрятъ вообще на отношенія въ женщин, какъ на грхъ, и черногорецъ также говоритъ ‘опростите’ и о родившемся сын. Если ему необходимо сказать, что его супруга находится въ интересномъ положеніи, онъ не находитъ словъ для выраженія итого обстоятельства, и смшно смотрть, какъ усиливается онъ подыскать боле приличное и удобное слово.
Но, несмотря на предпочтеніе сыновей, черногорская двочка растетъ, встрчая такую же любовь, съ того времени, какъ двочка начинаетъ говоритъ, отецъ не пренебрегаетъ ею, играетъ съ ней, цлуетъ ее. Хотя она при появленіи на свтъ и не возбуждаетъ такого одушевленія и радости, какъ сынъ, котораго встрчаютъ выстрлами, поздравленіями и пиршествами, но все-таки она считается равнымъ членомъ семейства, какъ и ея братъ. Ея воспитаніемъ — опять, какъ везд — занимается мать, сестра, тетка, вообще женщины, отцу принадлежитъ исключительно воспитаніе сына. Но и дочь внимательно слушаетъ, какъ отецъ, сидя вечеромъ у костра, поетъ эпическія псни своего народа, ‘уа гуслярски звои’, и также съ ребячества напитывается духомъ храбрости и самопожертвованіи, который отличаетъ черногорскихъ женщинъ’
Воспитаніе черногорской женщины — спартанское. Она растетъ въ родительскомъ дом до седьмого года, подросши, она исключительно занимается уходомъ за птицами, на нее до этого времени и не обращаютъ много вниманія. Но когда исполнилось двочк семь лтъ, въ ней уже появляется инстинктивное стремленіе въ труду, ее начинаютъ считать членомъ семейства, которое своимъ трудомъ заработиваетъ хлбъ. Не разъ путешественникъ встрчалъ на отвсныхъ скалахъ Черногоріи молодую двчонку, которая тащитъ на плечахъ тягу дровъ, ею самою нарубленныхъ,— не разъ онъ могъ видть румяную восьмилтнюю двочку, которая, какъ серна, прыгаетъ по неприступнымъ скаламъ романтичнаго Ловчена за блоруннымъ стадомъ.
Въ Черногоріи развито скотоводство, особенно въ краяхъ сосднихъ съ Герцеговиной, Старой-Сербіей и Албаніей. Заниматься скотоводствомъ, быть пастухомъ — считается почетнымъ, несмотря на родъ, племя и развитіе, вс черногорц и черногорки переживаютъ эту фазу жизни. Странно это кажется многимъ путешественникамъ, одинъ изъ русскихъ ученыхъ путешественниковъ удивлялся, что черногорскій князь былъ прежде пастухомъ… Но пастушество для черногорца — и военная школа. За недостаткомъ въ своемъ краю пастбищъ, черногорцы принуждены были водить свои стада на турецкую территорію и тамъ пасти ихъ силой. Окруженные со всхъ сторонъ ренегатами, которые въ храбрости нисколько не уступаютъ имъ самимъ, черногорцы неоднократно вынуждены бывали съ оружіемъ въ рукахъ отстаивать своего барана,— иной баранъ стоитъ головы черногорскаго юноши, нердко и двушки. Благодаря этой обстановк и у черногорской двушки и женщины формируется такой характеръ,— пріобртается энергія, храбрость, которыя стали славой черногорскаго народа. Здсь черногорк-двиц случается увидать раненаго брата, убитаго дядю, обезглавленнаго отца! Нервы ея крпнутъ, она исполняется местью туркамъ, ей не разъ приходится и самой участвовать въ схватк…
Вотъ одинъ случай. На восточномъ краю Черногоріи живетъ племя Дрекаловичей, которые пасутъ свои стада въ густыхъ лсахъ высокаго, вчно покрытаго снгомъ Дурхитора, большая масть котораго принадлежитъ туркамъ-колашинцамъ. Паслось стадо черногорца Митры, смотрла за нимъ двнадцати-лтняя двочка Яница, рядомъ паслись стада и другихъ черногорцевъ: всего въ этомъ краю находилось до двадцати пастуховъ и пастушекъ. На противоположной сторон пасли турки-колашинцы. Въ одно майское утро, раньше зари, послышался голосъ Яницы: ‘братцы, на ноги! идутъ турки!’ Моментально этотъ голосъ разнесся между молодыми пастухами и пастушками. Вс встали, вооружились и, собравъ раньше свое стадо и заперши его въ торъ, заняли позицію. ‘Гд турки, Яница?’ — ‘Вотъ, смотри, уже подымаются на гору. Идите, ребята, веселй, рубите турка,— вдь онъ несетъ намъ свое оружіе въ подарокъ’.
‘За крестъ частни и слободу златну — кто черногорецъ — впередъ!’ закричала Яница и бросилась впередъ, вооруженная однимъ кремневымъ пистолетомъ. Для черногорца и не нужно больше этого слова: тогда онъ бросаетъ ружье — цефердарь, хватаетъ ‘святой ятаганъ’ и бросается на врага. Пастушки тоже послдовали за ними: у одной — дубина, у другой — топоръ, у третьей — ружье, но у большинства — камни, которые он и бросаютъ съ высокихъ скалъ на наступающаго врага…
Схватка началась… Турки отступаютъ, черногорцы торжествуютъ, возвращаясь съ окровавленными ятаганами и турецкими трофеями, они безъ особенныхъ потерь уничтожили двадцать турокъ. Но кого несутъ на носилкахъ по извилистой тропинк? Это — Яница: она довольно тяжело ранена ятаганомъ по плечу, спасая другого, она получила сама ударъ, но она не плачетъ,— она смется, она радуется, что спасла своего жениха Марка.
При такихъ примрахъ, которыхъ множество, черногорки не только участвуютъ въ битв, но посл ухаживаютъ за ранеными, становясь сестрами милосердія. Не мудрено, что изъ нихъ воспитываются впослдствіи матери — славянскія спартанки…
Въ послдніе годы и русскимъ докторамъ не разъ случалось видть между своими паціентами двочекъ 8—12-ти лтъ. Лично я зналъ двухъ такихъ,— он лежали въ цетиньскомъ госпитал ‘Билярда’. Об были ранены въ правое плечо.
О чемъ же думаетъ такая пастушка въ продолженіи своего пастушества?
На неприступныхъ романтичныхъ черногорскихъ горахъ, пропитанныхъ кровью турецкой, нердко увидишь молодую стройную, красивую дочь природы, которая, какъ олень, прыгаетъ за молодыми ягнятками.
‘Расти драги, докле не порастеш,
Кад порастеш, проси ме у отца,
Па допес ми на дар ти ябуку,
Турску главу на верх опітра колца’.
(Расти мой женихъ, пока не выростешь, когда выростешь, проси меня у отца, но принеси мн въ подарокъ яблоко — турецкую голову на остромъ колу).
Такъ черногорка еще ребенкомъ пропитана традиціоннымъ озлобленіемъ противъ турокъ и подстрекаетъ своего будущаго жениха, чтобы онъ непремнно постарался добиться ея любви ‘кровью турка’,— она отъ него ничего не желаетъ, только чтобы онъ былъ юнакъ.
Цивилизованныя дамы могутъ придти въ ужасъ: ‘что тутъ хорошаго? Варварство, отсутствіе женской нжности, жажда къ пролитію крови’ и т. п. Но я скажу въ защиту моихъ соотечественницъ, что женщина, которая съ самаго рожденія слушала ‘уз гуслярни звон’ о подвигахъ своихъ праддовъ, которая видла, можетъ быть, не разъ, какъ турки ранили ея отца, оскорбили сестру, мучили старую мать, отрубили голову любимому брату и пр., и не можетъ иначе чувствовать, ея условія жизни, окружающая среда, доблестная исторія ея народа — даже обязываютъ ее быть подстрекательницею народа, которому она считается дочерью.
Но пускать взрослыхъ двушекъ въ пастушки или ‘пастирицы’, какъ ихъ у насъ называютъ, въ обществ молодыхъ ‘пастырей’, безъ всякаго родительскаго присмотра,— не покажется ли съ перваго взгляда страннымъ и щекотливымъ? Правда, странно для человка незнакомаго съ высокою нравственностью черногорцевъ, но вполн естественно для того, кому она Извстна. Народъ черногорскій придаетъ великое значеніе чистот нравовъ,— рдко случается, чтобы двушка нарушила строгій обычай. Если такая и найдется,— она не только бываетъ прогнана изъ родительскаго дома, но народный обычай прогоняетъ ее и изъ границъ ея маленькаго отечества, обыкновенно она обречена искать убжища въ Турціи и Австріи. Но и молодца, который осмлился пренебречь обычаемъ, ждетъ ужасная казнь: въ большинств случаевъ его убиваютъ братья оскорбленной двушки, хотя случается, что дло приходитъ въ обоюдному соглашенію, т.-е. онъ женится на двушк. Но и впослдствіи, уже въ законномъ брак, она не пользуется уваженіемъ. Не разъ изъ-за этого повода выходили ужасныя кровопролитія между племенами, изъ которыхъ одн принимали сторожу двушки, другія — юноши.
Тридцать лтъ тому назадъ,— разсказывала мн бабушка,— жила въ моей деревн двица Мака, которую родители послали пасти стадо на островъ Вранину, на Скутарскомъ озер. Тамъ пасло и племя цеклинъ. Между цеклинскими пастухами былъ сипъ капитана Лага Джуканова, Иванъ, который соблазнилъ Маху. Несчастная двица поздно опомнилась — и ршила удаваться. Но въ ту минуту приходитъ ея братъ и спрашиваетъ: что сестрица? Отчего ты такъ скучна? Что съ тобой?
— Братъ, я недостойна зваться твоею сестрою, я несчастная, я нанесла пятно на нашъ храбрый домъ…
— Что ты сестра, съ-ума сошла или шутишь! Не можетъ быть! Кто оскорбилъ тебя? Покажи его или я убью тебя,— слышишь — покажи!…
Но несчастная не хотла выдать любимаго юнака, она предпочла смерть и бросилась въ глубокое озеро. Братъ посмотрлъ на эту сцену спокойно, онъ только сказалъ: ‘и лучше честно умереть, чмъ нечестной жить!’ и бросился искать молодыхъ пастуховъ. Не долго искалъ, нашелъ ихъ онъ въ веселой бесд, которую онъ прервалъ такими словами:
— Гд скрылся извергъ, трусъ, подлецъ, который осмлился осрамить мою сестру? Если онъ юнакъ, то пусть выходитъ на поединокъ? Гд онъ, баба?..
Закипла кровь, поднялась рука — и въ ней ятаганъ: вышелъ молодой, красивый парень, Иванъ: ‘Вотъ я! вотъ теб и поединокъ!’ Скрестили они ятаганы: разъ, два — и все кончено! Нтъ головы у Ивана — онъ убить…
Посл этого событія загорлась война между двумя племенами, стоившая сорока человкъ убитыми и ранеными. Такъ дорого цнятъ честь черногорки!..
Молодая черногорка сана сознаетъ, какъ она можетъ своей несдержанностью уронить свой домъ, даже племя, и предпочитаетъ смерть безчестію. Вотъ примръ изъ прошлогодней турецко-черногорской войны, извстный всей Черногоріи. На границ Васоевичей находится турецкая крпость Колашинъ, которая, кстати замтить, въ силу берлинскаго трактата, уже находится въ рукахъ черногорцевъ. Въ 1677 году Мехмедъ-али-паша напалъ на племя Васоевичей, Али-Саибъ-паша двигался на соединеніе съ извстнымъ Сулейманомъ-пашой, который прошелъ Дугу, достигъ Никшича, перевалилъ на правую сторону и находился въ Блопавлич.
Именно въ это время войско Мехмеда-али-паши, состоявшее изъ албанцевъ, которые его впослдствіи убили, заняло деревню, кажется, Смоково. Часть неуспвшихъ спастись жителей была вырзана, другая — посажена на колъ, третья — брошена на съденіе свиньямъ. Осталась въ живыхъ одна только жертва, шестнадцатилтняя двушка Іоке. Во время всеобщаго избіенія она усола спрятаться въ какую-то пещеру, но зоркіе глаза юсбаши Мехмеда не упустили изъ виду красавицы, онъ бросился на Іову, защищавшуюся, насколько было возможно, камнями. Бой былъ неравенъ, Мехмедъ естественно оказался сильне, можетъ быть, не вполн еще сформировавшейся двицы… Онъ ее взялъ живую въ плнъ. Началъ онъ цловать свою плнницу. Защищаться было напрасно, оставалось употребить прирожденную горцамъ хитрость. Іоке обратилась въ Мехмеду съ такими словами: ‘делибаша (красавецъ)-турокъ, вдь я не убгу отъ тебя, я твоя… но только не здсь,— здсь насъ увидятъ, пойдемъ подальше, пойдемъ, делибаша!’
Мехмедъ послдовалъ за Іоке на край отвсной скалы. Здсь, стоя на границ жизни и смерти, Іоке прошептала Мехмеду: ‘поцлуй меня, делибаша!’ Разгорлись глаза у свирпаго турка, охватилъ онъ ее своими окровавленными руками, охватила и она его за шею, крпко прижала въ своей двической груди и — бросилась вмст съ нимъ въ пропасть… Они погибли… Спустя нсколько дней родственники спустились въ пещеру и тамъ нашли два трупа: изверга Мехмеда и героини Іоке. Народъ впослдствіи говорилъ: молодецъ-двушка!
На правой сторон рки Тари, текущей въ черногорскихъ Дробнякахъ, находится монастырь Доволя, построенный монахомъ Германомъ въ 1707 г. Прелестная мстность, покрытая лсомъ, окруженная горами, приманила сюда и турокъ. Въ 1857 году въ игомъ монастыр находилась турецкая посада (гарнизонъ), начальнику ея пришлась по душ четырнадцатилтняя черногорская двушка — и онъ ршилъ, во что бы ни стало, овладть ею. Но какъ это сдлать? Онъ хорошо зналъ, что черногорка не станетъ съ нимъ, мусульманиномъ, и разговаривать, оставалось увезти ее, что онъ и сдлалъ. Несчастная двушка пала жертвой страстей турецкаго бимбаши…
Всть донеслась по Черногоріи и особенно на Цетинь. Тогдашній князь Даніилъ, человкъ мужественный и энергичный, никоимъ обратомъ не хотлъ перенести оскорбленія, сдланнаго простой двушк, и немедленно прививалъ черногорцамъ уничтожить турецкій гарнизонъ. Сказано — сдлано. Гарнизонъ былъ истреблевъ до единаго человка.
Считаю нелишнимъ упомянуть здсь о бесд русскаго путешественника, А. Н. Попова, съ владыкой черногорскимъ, Петромъ II.
Поповъ. ‘Отчего нтъ въ Черногоріи ни одного постановленія объ оскорбленіи двицы или замужней женщины?’
Владыка. ‘Не нужно’.
Поповъ. ‘Но, а если кто оскорбитъ женщину?’
Владыка. ‘Это было бы то же самое, если бы вы сказали: ‘ну, а если кто вспрыгнетъ на луну?’
Дале въ своей книг Поповъ говоритъ: ‘права мужчинъ и женщинъ въ Черногоріи одн и т же, и нтъ никакой зависимости, кром нравственной, личность женщины обезпечена еще боле, нежели личность мужчины’.
Не разъ двушки совершали подвиги, которымъ удивлялся весь народъ, и которые сохраняются въ народныхъ псняхъ.
Вотъ, между прочимъ, историческій фактъ, вложенный народомъ въ уста гуслярамъ:
На деревню Камтелъ напалъ, сильный отрядъ турецкихъ войскъ, онъ грозилъ превратить все въ пепелъ. Не трудно было взять приступомъ слабо защищенную деревню, и турки, дйствительно, взяли и разорили ее, но не могли овладть они ‘кулою’ (башнею), въ которой искали убжища женщины и дти, геройски защищавшія ее. Много турокъ легло подъ стнами башни, но подъ конецъ не доставало силы храбрымъ женщинамъ.
— Что же вамъ длать?— спросила одна.
— Я знаю что!— отвтила двица Іела Марунова и, стащивъ въ уголъ башня весь остававшійся порохъ, поспшно отворила ворота.
Турки, озлобленные потерями, воспламеняемые — отчасти желаніемъ отмстить за павшихъ товарищей, отчасти овладть женщинами, жадно бросились въ башню. Но когда вошло въ нее человкъ до 500, страшный гулъ взрыва пронесся по окрестностямъ: отъ башни остались только развалины — и въ нихъ похоронены вс — кто въ ней были — и славянки, и турки…
Черногорская двушка бываетъ ‘планинкой’ (пастушкой, отъ ‘планина’ — гора) только весною и лтомъ — и тогда учатся хозяйству: длать масло, сыръ и проч., не забывая въ свободное время заняться работой. Она вяжетъ свои живописныя рубашки, схожія съ малороссійскими, шьетъ одежду брату, отцу, родственникамъ, длаетъ обувь, т.-е. ‘опанки’ или русскіе лапти: только у насъ они далеко прочне, лучше и красиве.
Двушку считаютъ за хорошую рабочую силу, она трудолюбива, она работаетъ постоянно — лтомъ и весной въ густыхъ лсахъ и пастбищахъ, осенью и зимой у родительскаго очага. Иначе не можетъ и быть. Условія черногорскаго быта заставляютъ женщину вести именно такую труженическую жизнь. Въ то время, какъ мужчины дерутся съ врагомъ, въ двадцать разъ сильнйшимъ, чтобы спасти свою родину, женъ и дтей, женщины занимаются домашними работами, чтобы имть возможность прокормить юнаковъ. Если къ этому еще прибавить, что, до послдняго времени, черногорцы, какъ народъ воинственный, всевозможныя ремесла считали ниже достоинства воина, и что не находилось человка, который согласился бы взять въ руки ремесленный инструментъ, то не мудрено, что приходилось женщин длать то, чего черногорецъ такъ боялся.
Кстати упомяну здсь, какимъ способомъ появился первый ремесленникъ въ Черногоріи, сапожникъ Чокета.
Молодой блопавличъ Чокета приготовлялся въ, какой-то школ къ священническому званію, но такъ какъ онъ хромалъ на одну ногу, то владыка и не согласился посвятить его. Въ это время князь Николай пригласилъ нсколько ремесленниковъ изъ Австріи въ учителя молодымъ черногорцамъ, которыхъ князь намревался собрать и отдать въ руки австрійскимъ учителямъ. Но, увы! князю не удалось собрать молодежи: кому онъ ни предложитъ,— вс отказываются. Вс говорятъ: ‘господару! наши предки рзали турокъ, а не сапоги шили,— мы убжимъ въ Турцію, если насъ заставятъ работать’. Родители тоже взбунтовались. Нечего было длать, князь долженъ былъ отказаться отъ своего плана. Только несчастный Чокета, не принадлежавшій къ хорошему племени, былъ жертвой черногорскаго прогресса. Князь, разъ гуляя съ своей свитой въ Цетинь, замтилъ Чокету и, подозвавъ его къ себ, началъ говорить: ‘Ну, Чокета, знай,— я тебя повшу, если ты не начнешь работать!’ ‘Вшай, государь, я предпочитаю смерть этому постыдному ремеслу’.— Какъ постыдное? Ты, мой милый, не знаешь, что многіе европейскіе государи учатся ремеслу,— не то, что ты, бдняжка. Пойдемъ, Чокета, къ сапожнику, поработаемъ вмст, чтобы черногорцы не смялись надъ тобой,— и если кто теб что-нибудь скажетъ, ты ему отвчай: я съ господаремъ работалъ’. Сказано’ — сдлано. Князь взялъ въ руки работу и, такимъ образомъ, застать работать Чокеіу. Такъ явился въ 1869 году первый черногорскій сапожникъ!
Но народъ не пересталъ смотрть на него съ презрніемъ, говоря: ‘ты занимаешься бабьимъ дломъ’, а женщины говорятъ: ‘нашъ другъ Чокета’.
Итакъ, двушк приходится много и усердно работать. На этотъ трудъ черногорцы привыкли смотрть съ благодарностью, которую они высказываютъ не словами, а дломъ: отмстить за двицу считается одинаковымъ, какъ и отмстить за мужчину. Поповъ разсказываетъ въ своемъ путешествіи по Черногоріи фактъ, случившійся въ его время.
Черногорцы хотли разрушить одну австрійскую казарму, находящуюся на границ маленькаго княжества, но ихъ было мало, штурмомъ взять ее было невозможно. Тогда одна черногорская двушка безъ вдома мужчинъ вздумала поджечь казарму, ее замтили австрійцы и убили…
Увидавъ это, черногорцы взбсились: ‘какъ же можно убивать женщину? это бабье дло!’ (Самъ черногорецъ считаетъ самымъ постыднымъ дломъ тронуть непріятельскую женщину). И, вынувъ ятаганы, бросились на казарму и отмстили за молодую героиню.
Черногорецъ считаетъ своею обязанностью защищать везд и противъ всякаго хотя бы и незнакомую женщину или двушку. Приведу въ примръ дйствительное событіе изъ жизни племени кучи.
Былъ праздникъ въ извстномъ монастыр Блопавличскомъ подъ Острогомъ, гд почиваетъ тло св. Василія, поклониться которому стекается почти вся Черногорія, часть Албаніи и Герцеговины, не исключая и турокъ. Отравилась и одна двушка въ племени кучи, по имени Ружа. Подкараулилъ ее молодой Станко и преслдовалъ ее по дорог, пока не догналъ. Заговорилъ онъ съ нею, началъ любезничать, какъ выучился въ Подгориц, турецкой крпости, гд жилъ два года, предложилъ ей приссть: она его послушала. Взялъ онъ изъ своей торбы разныхъ състныхъ припасовъ и предложилъ ей съ нихъ позавтракать: она не отказалась. Онъ было позволилъ себ и боле фамильярное обращеніе съ ней, отвтовъ былъ ударъ, который нанесла ему по лицу Ружа, говоря: ‘извергъ! ты за хлбъ и соль хочешь оскорбить меня и мой домъ’. Подвыпившій Станко, думая, что никто его не видитъ и не слышитъ, кром Ружи, схватилъ ее и силой повалилъ на землю. Но все это видлъ и слышалъ его родной брать, который, какъ, зврь, прыгнулъ чрезъ какую-то стну и ятаганомъ отрубилъ голову родному брату… За то онъ спасъ честь молодой черногорки. Этотъ фактъ случился въ 1858 году.
Какая громадная разница въ отношеніяхъ черногорца въ женщин сравнительно съ нкоторыми изъ кавказскихъ племенъ: черкесовъ, имеретинцевъ и др., гд продаютъ своихъ дочерей, чтобы наполнить гаремы турецкихъ вельможъ, гд по случаю прохода турецкихъ войскъ добровольно приводятъ своихъ женъ въ палатки турецкихъ офицеровъ. И вотъ такихъ-то женщинъ нкоторые путешественники сравниваютъ съ свободными дочерями свободнаго народа!
Въ дополненіе этихъ эпизодовъ, не могу умолчать объ одномъ факт нашей исторіи, гд весь народъ принимаетъ участіе въ судьб и чести нсколькихъ двицъ.
Великій визирь боснійскій (1756 г.), съ 45,000 войскомъ вздумалъ заставить храбрыхъ черногорцевъ прислать ему ‘горный букетъ изъ лучшихъ цвтовъ неприступныхъ горъ’. По преданію, визирь писалъ владык и государю черногорскому, Василію Петровичу: ‘слушай меня, горный монахъ: пришли мн немедленно двнадцать красивыхъ двицъ 12—15-ти-лтняго возраста, и кром того еще вдову, красавицу Блу Станишину: ихъ возьму я вмсто подати. Если не исполнишь моего желанія — клянусь теб, черный монахъ, святымъ Мухамедомъ и богомъ Аллахомъ, что предамъ пламени всю Черногорію, и весь народъ вашъ или подъ саблю положу, или въ плнъ возьму!.. Помни о томъ, что теперь написано теб и скорй отвчай’. Черногорія находилась тогда въ критическомъ положеніи: изнуренная продолжительными войнами, она была доведена до крайности, былъ недостатокъ въ военныхъ припасахъ, свирпствовалъ голодъ, не было, наконецъ, ни денегъ, ни лошадей.. Что оставалось длать владык? Онъ собралъ всхъ племенныхъ старшинъ Черногоріи, прочиталъ письмо, на которое ршено было, по эпическому преданію, отвтить такимъ образомъ: ‘пошлю я теб вмсто двицъ молодыхъ — двнадцать свиныхъ хвостовъ, а за одну Блу Станишину — двнадцать бараньихъ роговъ, чтобы все это носилъ ты на своемъ турбан, кром того, пошлю теб двнадцать камней, чтобы ты ихъ отослалъ царю, вмсто подати, и чтобы зналъ — что такое Черногорія’. Посл такого отвта послдовалъ полный разрывъ между владыкою и визиремъ, черногорцы ждали турокъ у Оногошти. Сраженіе продолжалось четырнадцать дней — съ перемннымъ счастьемъ, подъ конецъ турки начали одерживать верхъ. У черногорцевъ уже истощился запасъ пороху, но имъ удалось добыть аммуницію отъ бокезовъ, они напали на турокъ, разбили ихъ, визирь самъ едва ускакалъ.
Обратимся къ домашней и общественной жизни черногорской двушки.
Двушка въ Черногоріи пользуется такою широкою свободою, съ которою можетъ сравниться только отчасти свобода американскихъ двицъ. Родители пускаютъ ее везд одну, даже и за границей Черногоріи, напр. на австрійскихъ и турецкихъ рынкахъ, присмотръ предоставляется ей. Иностранныхъ наблюдателей, которые считаютъ черногорку рабыней, поражаетъ и убждаетъ въ этомъ одинъ, съ перваго взгляда, странный обычай — цлованія двушками и женщинами рукъ у мужчинъ, а въ нкоторыхъ краяхъ Черногоріи еще удержался обычай умовенія ногъ гостямъ. Этотъ послдній обычай очень древній, старославянскій и даже античный, существуетъ онъ въ пограничныхъ округахъ съ Герцегоиной и Старой-Сербіей: въ Бананахъ, Зубцахъ, Васоевичахъ и др. Что касается цлованія рукъ старшему,— то отъ него не освобождены и мужчины до шестнадцатилтняго возраста, т.-е. до той поры, пока они не начнутъ носить оружіе и воевать съ врагомъ отечества. Кром того, женщина цлуетъ руку старшей женщины и сама получаетъ отвтный поцлуй въ щеку, напр., при встрчахъ на дорог, хотя бы и незнакомыхъ черногорокъ. Неженатому мужчин двушка избгаетъ цловать руку, она считаетъ его недостойнымъ этой чести, потому что онъ еще не выросъ, чтобы носить оружіе, не выросъ, чтобы жениться, не выросъ, чтобы рзаться съ турками. Единственный случай, при которомъ цлуютъ руку и у юноши,— это когда онъ отсутствовалъ изъ дома боле, чмъ на годъ.
Конечно, этотъ обычай кажется нсколько страннымъ иностранцу, привыкшему, напротивъ, изъ уваженія въ прекрасной половин человческаго рода, цловать прелестныя ручки, пропитанныя ароматами и духами. Признаюсь, и для меня, черногорца по рожденія)) итогъ обычай показался страннымъ. Въ 1870 г., когда но окончаніи гимназическаго курса, я возвратился въ свою ровную деревню, гд уважали меня, какъ сына пламеннаго предводителя,— я помню, какъ собралась вокругъ толпа юнаковъ. Вс они цловали меня въ лицо, но, вдругъ, приходятъ двушки, женщины и старушки, годящіяся мн въ прабабушки, схватываютъ мои руки и покрываютъ ихъ поцлуями. Я покраснлъ при такой неожиданности и поднялъ руки вверхъ, чтобы не дать имъ возможности продолжать эту для меня непріятную сцену. Я крайне удивился, когда одна красотка заплакала при этомъ, посл я узналъ, что она обидлась — зачмъ я не далъ поцловать ей мою руку,— хотя я охотно перецловалъ бы ея руки.
Не дать поцловать руку женщин очень опасно, потому что не даютъ цловать только тмъ, которыя слывутъ за безчестныхъ.
Этотъ обычай черногорцы получили въ наслдство отъ древнихъ сербовъ, и онъ до того укоренился, что если вы скажете черногорк: отчего вы цлуете у мужчинъ руки? то, наврное, получите всегда такой отвтъ: ‘какъ же не цловать руки у такихъ юнаковъ, какъ наши братья, отцы, родственники, которые такъ храбро защищаютъ насъ и нашихъ дтей, они богатыри, а богатырей нужно уважать!’
Двушки въ Черногоріи иди совсмъ не пьютъ никакихъ спиртныхъ напитковъ или въ самыхъ незначительныхъ дозахъ. Пьяную женщину (какъ, впрочемъ, и пьянаго черногорца, который постоянно жилъ бы въ своемъ отечеств) — видть невозможно, недаромъ сложилась у насъ поговорка: ‘пьяница — готовая блудница’. Двушка тоже не уважаетъ мужчины, который много пьетъ, она радуется, если женихъ у ней трезвый, и говоригъ въ псн:
‘Мать моя! Оставила я шутить,
Я себ выбрала жениха…
Не вьетъ онъ, не куритъ,
Разв немного вина,— но ни капельки водки’.
Двушка, ничуть не теряя въ своей строгой скромности, бываютъ на общественныхъ сходкахъ, на народныхъ праздникахъ, собираются на ‘керстно имя’ (день сербскаго святого, который считается патрономъ чьего-либо дома), гд бываютъ національные танцы, такъ-называемые ‘хори’. Здсь юнакъ не стыдится протанцовать съ двицею оригинальный и довольно интересный народный танецъ, посл котораго цлуетъ ее предъ лицомъ всего народа. Этотъ традиціонный обычай очень уважаетъ нашъ народъ.
Правда, находятся знатоки нашего народа, въ род француза Фриллея и сербскаго капитана Влаховича, которые въ своей книг Черногоріи утверждаютъ, что черногорецъ никогда не цлуетъ женщину въ лицо, а только въ воздухъ, наглядно показывая ей свое презрніе. Эти два автора сравниваютъ ‘рабство’ черногорской женщины съ рабствомъ женщины у дикихъ первобытныхъ индійцевъ на берегахъ Ореноко и т. д. Но эти сужденія людей, совсмъ не понявшихъ черногорской жизни, не заслуживаютъ никакого вниманія. Какъ большинство иностранныхъ писателей, они не только не знаютъ народа черногорскаго, но и не могутъ знать, потому-что никогда не входили внутрь народной жизни. Писатели этого рода всего чаще просто переписываютъ другъ у друга. Перечитать едва ли не вс книги о Черногоріи, я пришелъ къ заключенію, что очень большая доля того, что находится въ книгахъ полковника Біалла 1720 г., Ами Буэ 1840 г., С. Робера 1844 г., Шопена и Убичини 1856 г., Денормана 1866 г., Деларю 1862 г., а также и другихъ писателей, не что иное, какъ буквальное переписываніе одного у другого. Единственные путешественники, заслуживающіе нашего вниманія — это русскіе: А. Н. Поповъ и Е. П. Ковалевскій, о которыхъ впослдствіи упомяну.
Біалла, Буэ, Роберъ имютъ значеніе только потому, что передаютъ нсколько характеристичныхъ фактовъ, забытыхъ народомъ.
Почти вс путешественники говорили о черногорской жизни модъ вліяніемъ своихъ домашнихъ взглядовъ и привычекъ. И нашли страннымъ, что двушки или женщины сами пашутъ землю, носятъ на плечахъ по два и по три пуда изъ Цетинья въ Каттаро на разстояніи боле пяти часовъ ходьбы и т. п. Но они не подумали, что въ его самое время ихъ мужья, братья, отцы или работаютъ еще усердне, или стоять на турецкой границ часовыми, слдя за движеніемъ турокъ, что черногорцы заставляютъ женщинъ работать не изъ принципа, какъ восточные народы, а изъ нужды, изъ бдности. Нужда и бдность заставляетъ работать везд. Мн случаюсь видть самому жъ Берлин, Париж, Лондон и проч. женщинъ — отъ восьмилтнихъ двочекъ до шестидесятилтнихъ старухъ, работающихъ въ удушливой атмосфер фабрикъ, съ сами часовъ утра до семи вечера. Стало быть, нмки, француженки, англичанки тоже рабыни? Эм. Зола говоритъ о французскихъ женщинахъ, который рабынями не считаются, слдующее: ‘французская крестьянка, разъ выйдя замужъ, по большей части хорошо ведетъ себя. Она очень много работаетъ. Среди каждаго поля мы видимъ согбенныхъ женщинъ, работающихъ безъ отдыха, безъ перерыва,— это рабочіе волы. На свер Франціи крестьянка большею частію умственно ниже крестьянина. Она покорна ему. На юг она трепещетъ мужа, на свер иногда попадаются бой-бабы. Смерть приходить, какъ избавленіе. Во французскихъ селахъ роль женщины ограничивается рожденіемъ дтей и трудомъ, у шея нтъ другого дла. Суеврно-набожная, она слдуетъ узкимъ обрядамъ религіи и не можетъ способствовать смягченію нравовъ своихъ близкихъ. Если крестьяне развиваются такъ медленно, то это потому, что ихъ женщины не въ состояніи играть своей цивилизующей роли’.
Вотъ характеристика самой свободной женщины, разв она лучше черногорки по Фриллею?
‘Черногорки,— говорятъ Фриллей и Влаховичъ,— находятъ удовольствіе въ ихъ подчиненности и униженіи и даже видятъ въ этомъ удовлетвореніе своего самолюбія, совершенно не понимая того, что оно — просто самолюбіе вьючнаго животнаго, работающаго изъ всхъ своихъ силъ. Черногорецъ бьетъ свою жену, дочь или сестру самымъ жестокимъ образомъ, но это наказаніе не озлобляетъ ее, напротивъ, она переноситъ его съ гордостью!’
Возможно-ли врить, чтобы такой нравственный народъ, какъ черногорцы, которые не заставили работать даже плнныхъ турчанокъ, чтобы они заставляли работать своихъ родныхъ матерей или чтобы ихъ матери сносили побои съ охотою и даже съ удовольствіемъ? Черногорецъ счелъ бы оскорбленіемъ назваться сыномъ ‘рабыни’ и Боже сохрани, чтобы онъ названъ жену ‘рабой’. Какая разница въ этомъ отношеніи у турка-помака и черногорца. Турокъ всегда скажетъ: ‘я взялъ жену хорошенькую — рабыню’, черногорецъ не иначе какъ: ‘моя врная люба’. Псня говоритъ именно о свободной черногорской женщин: ‘Не родила меня рабыня-двица, ни була, ни блая латинка, родила меня храбрая черногорка, которая не знаетъ такого рабства’. Чтобы меня не заподозрили въ пристрастіи къ своему народу, приведу снова А. Н. Попова: ‘Постоянная война черногорцевъ была одною изъ главныхъ побудительныхъ причинъ къ развитію особаго характера семейныхъ отношеній. Всякій черногорецъ — воинъ, онъ вооруженъ съ того времени, какъ только можетъ носить оружіе и драться съ врагами. Этотъ военный характеръ черногорца придаетъ ему особенное значеніе въ общественномъ быту, ярко отличное отъ значенія женщины, потому-что женщина, какъ не воинъ, не входитъ въ государственныя дла, намъ ея мужъ, ея дятельность ограничивается кругомъ семьи.
‘При родовомъ устройств, женщина не должна была мстить (хотя и есть очень многіе примры женской мести, которые и самъ Поповъ приводитъ), равно и мщеніе никогда не падало на женщинъ.
‘Во время самой жестокой мести и междоусобной войны, женщина всегда безопасна, свободно ходитъ во враждебныя села, встрчается съ врагами, и никогда рука черногорца не поднималась на женщину. Очень интересенъ обычай: когда враждуютъ два племени, то враги, изъ опасенія быть убитыми по дорог, обязаны не покидать своихъ деревень. Но такъ какъ нужно же бывать на общественныхъ рынкахъ: въ Каттаро, Рк, Вир, Данилов град, то собираются женщины, двицы, и сопровождаютъ мужикъ до рынка. Этотъ конвой, сильне всякой вооруженной силы, потому-что черногорецъ никогда не убьетъ человка въ присутствія женщины.
‘Уваженіе къ женщинамъ у черногорцевъ такъ сильно, что онъ раньше простить обиду свою, чмъ обиду жен, матеря, сестр, или даже незнакомой женщин. На каждое дерзкое слово, направленное на женщину, одинъ отвть: или ударъ ятаганомъ, ш пуля пистолета. Строгое разграниченіе семейныхъ обязанностей и военный характеръ черногорца кладетъ особый отмечаютъ на отношенія мужчинъ къ женщинамъ и условливаетъ нкоторые обычаи, кажущіеся странными съ перваго взгляда, въ которыхъ думаютъ видть какое-то рабство и угнетеніе женщины, между тмъ, какъ всматриваясь внимательно въ особенныя начала ихъ быта, это поверхностное предубжденіе исчезаетъ само собою.
‘Правда, что черногорецъ мало заботится о семейственныхъ занятіяхъ, почтя вс домашнія работы принадлежатъ жен, она цлуетъ мужчинамъ руку и называетъ мужа не иначе, какъ господаремъ,— но съ другой стороны, черногорка можетъ имть свое имущество, ея личность обезпечена боле еще, нежели личность мужчины. Права мужчинъ и женщинъ одн и т же, и нтъ никакой зависимости, кром нравственной.
‘Женщина черногорская дика и робка вн своего дома, но за то нтъ гостепріимне и услужливе хозяйки, какъ черногорка — дома’.
С. Роберъ также понялъ эту сторону черногорской жизни:
— Черногорка,— говоритъ онъ,— для черногорца святыня, онъ бережетъ ее отъ всякаго оскорбленія. Черногорка очень учтива и гостепріимна, если вы путешественникъ и особенно иностранецъ. Стоитъ спросить у женщины воды, чтобы она принесла вамъ молока или вина и, притонъ, безъ всякаго денежнаго вознагражденія ‘. Таковъ же отзывъ и Ани Буэ.
Черногорская двушка всми любима въ дом. Особенно нжная любовь существуетъ между братомъ и сестрой, к подобной любви, по моему мннію, нигд въ цломъ мір отыскать невозможно. Двушка, какъ членъ семейства, но смерти отца, можетъ получить въ наслдство все имущество, кром родительскаго оружіи, принадлежащаго въ силу обычнаго права — ближнему родственнику, способному употребить это оружіе противъ врага. Есть обычай, что если остаются посл смерти отца малолтнія дти и между ними сыновья, то дочь въ наслдство нечего не получаетъ, кром собственнаго имущества матери, но за то братья, а въ случа ихъ малолтности опекуны изъ ближайшихъ родственниковъ, должны выдать ее за-мужъ и купить вс необходимыя для приданаго вещи. Если она почему-нибудь не выйдетъ замужъ, то иметъ право оставаться подъ родительскимъ кровомъ до самой смерти.
Двушка пользуется совершенною полноправностью съ мужчиною. Ее допускаютъ одну предъ сельское начальство, предъ высшій судъ — сената, предъ лицо государя и везд она можетъ наложить ея претензія, ея присяга иметъ одинаковое значеніе съ присягой мужчины. Во многихъ случаяхъ она пользуется снисхожденіемъ, недоступнымъ мужчин. Ее всякій защищаетъ, если только она пользуется хорошей репутаціей, въ противномъ случа даже ея близкіе родственники отказываются принимать къ ней участіе.
Въ Черногоріи, какъ т везд на юг, женятся и выходятъ замужъ очень рано: тринадцати-четырнадцати-лтній возрастъ считается зрлымъ.
Обрученія длались, бывало, еще въ колыбели между пятимсячными двочками и двухлтними мальчиками. Между прочимъ и и былъ обрученъ такимъ же образомъ.
Въ 1856 году, во время непрерывной войны съ турками, мой отецъ предводительствовалъ нашимъ племенемъ и, однажды, аттаковалъ непріятельскую позицію около Скутарскаго озера. Турки-албанцы, которые въ храбрости нисколько не уступаютъ черногорцамъ, защищались очень удачно, нсколько безуспшныхъ аттакъ еще боле воодушевило дикое арнаутское племя и оно, не выждавъ послдняго нападенія, бросилось на черногорцевъ съ ятаганами въ рукахъ. ‘Страшная была эта минута!— разсказывалъ мн посл отецъ.— Ружейные выстрлы стихли, только нердка щелкали ‘леденицы’ — маленькіе пистолеты, которыхъ пули или достигали убгающаго, или заканчивали жизнь раненаго… Успхъ сначала клонился на нашу сторону, албанцы отступали, но, вдругъ, я увидлъ на правомъ фланг два турецкіе полка, которые открыли по насъ огонь. Не мудрено было ужаснуться въ десять разъ сильнйшаго и не мене храбраго непріятеля! Что оставалось длать? Нужно было отступать. Такъ мы и сдлали. Я шелъ,— если не послднимъ, то изъ послднихъ. Вдругъ, непріятельская пуля, сыскавшая меня, ранила въ ногу… Я упалъ и не могъ тронуться ни на шагъ. Голосъ мой, звавшій помощь,— былъ голосомъ вопіющаго въ пустын: отъ сильной ружейной пальбы ничего не было слышно. Значитъ, и пропалъ… Вслдствіе сильнаго кровотеченія я ослаблъ ужасно, но не потерялъ сознанія, ожидая врной смерти, я все-таки ршился продать жизнь подороже: въ рукахъ я держалъ два пистолета, заряженные — каждый тремя пулями — и ждалъ своего палача… Недолго мн пришлось ждать, и и теперь припоминаю, васъ албанцы съ азартомъ приближались, перегоняя другъ-друга: каждый хотлъ первымъ отрубить мою голову. Наконецъ, одинъ красивый горецъ, съ ятаганомъ въ правой рук, и съ головой черногорца въ лвой, кинулся на меня, крича какія-то непонятныя для меня слова, но удачный мой выстрлъ послалъ этого храбраго молодца въ рай Мухамеда. Другой, старый, свалился къ моимъ ногамъ съ разбитымъ черепомъ. Но за то третій бросился на меня съ ужаснымъ ревомъ. Страшно мн было видть смерть предъ своими глазами!.. Еще два шага, еще одинъ ударъ — и я былъ бы убитъ… но судьба, которой я врю, спасла меня. Не знаю, откуда-то выскочилъ молодой черногорецъ Михайло, уроженецъ Девлина, который однимъ ударомъ ятагана отрубилъ голову смлому арнауту, и, затмъ, не долго думая, взвалилъ меня на плечи и вынесъ въ безопасное мсто. Чрезъ нсколько дней я его увидлъ и предложилъ слдующую благодарность: ‘первый сынъ у меня и первая дочь у тебя — будутъ мужемъ и женой’. Такъ и случилось: родился ты, и у него родилась дочь — Милица. Какъ только вы родились,— я сейчасъ послалъ ему обручальное кольцо и, обмнявшись посщеніями, повеселились, радуясь тому, что между двумя племенами ‘пріятельство’.
Но если случайно родится у обоихъ отцовъ по сыну, тогда они должны быть ‘побратимами’,— а если по дочери, тогда он должны быть ‘сестрами’. Объ этомъ я поговорю впослдствіи.
Я свою невсту видлъ только разъ въ жизни — и то, когда мн было отъ роду лтъ семь. Она мн нравилась, я называлъ ее ‘вреницею’ (невстою), отдалъ ей въ подарокъ какую-то турецкую брошь, но обстоятельства заставили насъ разойтись, я ухалъ заграницу учиться, а она осталась дома, заболла и умерла…
Такихъ случаевъ бываетъ много — и обычай считается святымъ, сильнйшимъ иного религіознаго. Рдко найдется черногорецъ или черногорка, которые отказались бы отъ брака, заключеннаго ихъ родителями, черногорское народное право позволяетъ отказаться только въ случа наличности какого-либо умственнаго или физическаго недостатка, напр. въ случа сумасшествія, слпоты и пр. Правда, не разъ случалось, что два племени, поссорившись, измняютъ этому условію, или, по-просту, двушка заинтересовавшись другимъ, отказывается отъ жениха. Тогда начиналась ‘кервава отвта’ (кровавая месть). Приведу въ примръ эпизодъ, случившійся лтъ сорокъ назадъ, о которомъ говорила вся Черногорія.
На четверть часа разстоянія отъ Цетинья находится подъ высокими скалами маленькое село, въ которомъ видно до двадцати блокаменныхъ домовъ, которые вс снабжены бойницами на случай нападенія непріятеля. Эта деревня называется ‘Даньи Край’, живетъ въ ней маленькое племя Ивановичей.
Одинъ изъ нихъ, по имени Илья Ивановъ, отправившись однажды въ гости въ сосднюю деревню Баице, къ племени Мартиновичамъ, увидлъ красивую двочку еще въ колыбели. Она такъ ему поправилась, что Илья въ азарт отъ нея и отъ угощевія сказалъ предводителю Мартиновичей: ‘слышишь, братъ, мы. сосди, живемъ дружно, а чтобы скрпить эту дружбу родствомъ — отдай твою двочку за моего пятилтняго сына Маркишу! Пусть дти растутъ, пока не выростутъ, а потомъ сыграемъ свадьбу’. Илья согласился. Сказано — сдлано. Сейчасъ посл этихъ словъ вышелъ изъ дому одинъ изъ Мартиновичей и выстрлилъ изъ пистолета. Этимъ выстрломъ онъ далъ знать, что будетъ празднество. Немедленно собралось все племя, появились водка и вино, началось веселье, стрльба, занялъ и гусляръ свое мсто, началъ онъ ‘уз гуслярни звон’ пть ‘Женитьбу Максима Червоевича’. Пиршество продолжалось всю ночь, церемонія свадебная тоже была соблюдена: подъ конецъ привели пятилтняго жениха, одтаго въ золото съ двумя маленькими пистолетами за поясомъ, и онъ, подойдя къ своей невст и поцловавъ ее, подарилъ ей перстень.
Утромъ вс разошлись. Годъ шелъ за годомъ, пока росла Кристина. Четырнадцати лтъ отроду — она была высокой стройной красавицей и обращала на себя всеобщее вниманіе. Молодцомъ оказался и Маркиша, но не съумлъ затронуть сердца невсты, не его полюбила она, а другого юнака, который, опасаясь Маркишиной мести, ршился уйти въ Турцію. Долго отговаривали его родственники отъ этого поступка,— но все по-напрасну, онъ убжалъ въ Антивари съ Кристиной и тамъ поселился. Эммъ не кончилось дло. Ивановичи нашли себя оскорбленными, зачмъ Мартиновичи такъ вроломно уничтожили этотъ бракъ — и ршили мстить. За смерть одного Мартиновича, его родственники убили одного Ивановича: выступила на сцену ‘кровавая жестъ’. Рзня продолжалась шестнадцать лтъ — и въ теченіи этого времени съ обихъ сторонъ погибло шестьдесятъ два человка, все отборныхъ, храбрйшихъ и честнйшихъ черногорцевъ. Только усиліями владыки Петра они помирились, съ тмъ условіемъ, чтобы Мартиновичи выдали за одного изъ Ивановичей дочь воеводы Богдана: посл свадьбы заключенъ былъ вчный миръ.
Бываютъ и такіе примры, что вслдствіе постоянныхъ войнъ родъ иметъ только единственнаго представителя, какого-нибудь мальчугана. Что же длать? Парень хотя и малолтній, но все-таки черногорецъ и, притонъ, хозяинъ дома. Положимъ, хозяинъ плохой, у него нтъ жены, да и самый домъ безъ женщины считается пустымъ, согласно съ пословицами: ‘тешко кучи, гд нема жене’ (тяжело дому, въ которомъ нтъ женщины), ‘пуста куча, гд нема котуле’ (пустой тотъ домъ, въ которомъ нтъ юбки). Слдовательно, нужно женитъ мальчугана. Находятъ ему невсту изъ храбраго племени, которая обыкновенно моложе его самого и внчаютъ ихъ какъ взрослыхъ, съ соблюденіемъ всхъ обычныхъ церемоній. Двчонку приносятъ въ домъ ея мужа, гд она и воспитывается, пока не будетъ въ состояніи раздлить супружеское ложе. Такимъ образомъ женился и теперешній князь Николай. Княгиня Милена жила и воспитывалась у отца князя воеводы Мирна, пока князь оканчивалъ свое воспитаніе въ Париж.
Но въ продолженіи этого времени — Боже сохрани!— если мужъ поцлуетъ свою малолтнюю жену. Это считается грхомъ въ силу стараго преданія, гласящаго: ‘великій грхъ развращать двицу раньше, чмъ придетъ ея способность рождать’. Такого человка преслдуютъ русалки и плодъ въ утроб его жены превращаютъ въ камень. Но и не будь этого поврья, уже самая честь черногорца не позволила бы ему совершить проступка. Примръ покажетъ, насколько сильна въ подобномъ случа нравственность юноши-черногорца.
У брата черногорскаго владыки и князя Петра II былъ братъ Перо, при жизни владыки — предсдатель сената и полководецъ, а посл его смерти, владтель Черногоріи, до совершеннолтія Даніила I. У Пера была хорошенькая дочь Іоанна, которую онъ общалъ еще въ колыбели нкоему Дулагичу, уроженцу Цеклина. Но Іоанна, выросши, влюбилась въ моего дядю Петра Мартиновича, и на-отрзъ отказала Дулагичу. Отнявъ былъ выслушавъ далеко не хладнокровно, не только женихъ, но и все племя возстало противъ этого поступка и in corpore, конечно вс вооруженные, пришли въ Цетинье искать правды. Они не посмотрли на то, что Іоанна дочь государя черногорскаго и что она невста сына представителя сильнаго и храбраго племени Мартиновичей: они категорически предложили ‘или выдать имъ двицу Іоанну — или бой на жизнь и смерть’. Угроза произвела такое впечатлніе, что Перо ршилъ лучше мирнымъ путемъ окончить это дло. Хотя Іоанна и не любила Дулагича, но въ виду того, что она была ему общана, владыка разршаетъ звать ее съ собой Дулагичу и держать въ продолженіи двухъ лтъ: если Іоанна полюбитъ его въ это время — пусть женится, если нтъ — то будетъ женою Петра Мартиновича. Дулагичъ согласился и съ пальбою, съ пснями повезъ красавицу въ себ. Въ теченіи двухъ лтъ онъ старался ласковымъ обхожденіемъ и подарками подйствовать на сердце двушки, но вс усилія его были напрасны, она осталась врна своему Петру. ‘Прежній женихъ,— разсказывала мн посл тетка,— старался всми способами, чтобы я его полюбила въ продолженіи этихъ двухъ лтъ, но никогда не позволялъ себ фамильярности, онъ только честно и добросовстно угождалъ во всемъ, что я желала’. Она осталась непреклонна и, возвратившись домой подъ пальбу изъ ружей, вышла за моего дядю.
Помню еще случай съ дочерью знаменитаго воеводы Вукаловича и уроженцемъ Грахова Буланчемъ. Она была общана Буланчу еще въ колыбели и свадьба была сыграна съ соблюденіемъ всхъ церемоній. Но невста, выросши, не взлюбила жениха и ршилась лучше совсмъ не выходить замужъ. Просьбы, даже заклинанія ея отца, извстнаго своимъ честнымъ характеромъ — пощадить его, старика, не срамить въ глазахъ народа,— не привели ни жъ чему: она осталась врною своему намренію. Тогда молодой Буланчъ, увидвъ въ чемъ дло, ршился съ горя навсегда оставить свое отечество и переселился въ Сербію, гд и теперь служитъ капитаномъ.
Упомяну еще, что сестра князя Николая, нын г-жа Пламенацъ, также не согласилась выдти за мужъ за того, кого ей выбрали родители.
Изъ подобныхъ фактовъ видно, что двушка выходить замужъ весьма часто до любви. Но въ большинств случаевъ преобладаетъ право отца: онъ выбираетъ своему малолтнему или совершеннолтнему сыну невсту.
Матери также, хотя рже, заключаютъ подобные браки дтей. Напр., дв подруги дтства изъ взаимной любви ршаютъ, что ихъ первыя дти будутъ мужъ и жена и, утвердивъ свое ршеніе клятвою, обмниваются подарками. Какая-нибудь черногорка спасла другую отъ смерти или спасла ея отца, брата, сына, родственника, во время междоусобной войны: опять случай для заключенія ранняго брака.
Многіе путешественники утверждаютъ, что въ Черногоріи не существуетъ не только любви, но не бываетъ даже знакомства между женихомъ и невстою, что они не видятъ другъ друга до самой свадьбы — и самый день этотъ ожидается очень спокойно я равнодушно двушкою, которая и но старается понравиться своему жениху. Въ этихъ словахъ есть доля правды, но, какъ выше упомянуто, есть большой процентъ выходящихъ замужъ по любви, разумется не любви салонной, а по дйствительному увлеченію. По обычному праву черногорцевъ, также какъ и по законникамъ Петра I, Петра II, Даніила I, въ брак нужно согласіе родителей, но народъ смотритъ на принужденіе къ браку, какъ на смертный грхъ. Уже старая сербская поэзія говорить въ пользу свободнаго выбора женихомъ невсты, и наоборотъ.
Способовъ женскаго гаданья множество. Къ сожалнію, мн не удалось собрать все, что можно было бы собрать, ограничится нсколькими примрами.
Мара Милошева Ковачъ разсказывала мн, что въ Цеклин существуетъ такой обычай: въ день св. Георгія, двушки, придя на зар къ колодцамъ за водой, смотрятъ въ глубину до тхъ поръ, пока въ глазахъ не потускнетъ отъ слезъ, а въ вод не покажется изображеніе будущаго жениха. Многія утверждаютъ, что имъ дйствительно удавалось его видть.
Наканун дня св. еодора, двушки, выходя изъ церкви, усиленно смотрятъ на небо, стараясь среди причудливыхъ облачныхъ очертаній отыскать силуэтъ жениха, что и удается при пылкомъ воображеніи.
Въ Блопавлич двушки въ первый день масляницы берутъ у недавно вышедшихъ замужъ женщинъ ночную рубашку и, надвая ее, приговариваютъ: ‘Боже, дай, чтобы я двица… (слдуетъ имя гадальщицы) видла въ этой рубашк во сн — моего жениха, какъ видла въ ней моя подруга своего мужа (такого-то)’.
Въ Грахов зимой собираются двушки вмст и проводятъ день въ бесдахъ и въ взаимномъ угощеніи, а когда наступаетъ часъ гаданья, он длятся по дв и шопотомъ говорятъ:
Мака. ‘Я чу мужа черноока!’ (Я хочу мужа черноокаго).
Стана. ‘Я — висока!’ (Я — высокаго).
Мака. ‘Я — юнака!’ (Я — молодца).
Стана. ‘Я — на ноге лака, да уграби главу у турака!’ (Я — легконогаго, чтобы опередилъ всхъ, когда будетъ снимать турецкую голову).
Мака. ‘Я — племича-господичича!’ (Я — родовитаго юнака).
Стана. ‘Я — отъ юначне куче Кривокапича!’ (Я отъ храбраго семейства Кривокапичей).
Мака. ‘Я — потена!’ (Я — честнаго).
Стана. ‘Да будеш ты и я у скоро испрошена!’ (И чтобы та и я были въ скоромъ времени сосватаны).
Подобный разговоръ идетъ у нихъ очень быстро и та считается лучшей гадалкой, которая можетъ живо и складно отвтить на слова первой.
Есть поврье, что двица можетъ заколдовать, влюбитъ въ себя молодца помимо его воли, или, выражаясь народнымъ терминомъ: ‘замаджати’…
Говоря о брачныхъ обычаяхъ, надо упомянуть о такъ-называемой ‘отмиц’: это — похищеніе, увозъ двицы, который часто случался прежде и случается даже теперь, несмотря на строгія запрещенія еще со времени Законника черногорскаго 1798-го г. Между прочимъ, онъ говоритъ: ‘который человкъ уграбитъ чужую жену, если у нея есть мужъ или увезетъ двушку безъ согласія родителей и родственниковъ,— такого человка нужно прогнать изъ Черногоріи, какъ беззаконника, мошенника и вора чужихъ дтей, а его движимое и недвижимое имущество продать и раздлитъ, все равно, какъ если бы онъ убилъ человка’. Въ другомъ параграф говорится, что священникъ, повнчавшій похитителя на похищенной, лишается сана и прогоняется изъ Черногоріи. То же самое говоритъ и Законникъ князя Даніила I-го 1855 г.
Но сіи узаконенія не достигали цли. Черногорцы считали подвигомъ увезти двицу. Боле всего этотъ обычай практиковался въ Берд и въ Герцеговин. Для уясненія его процедуры я приведу фактъ 1853 г. Жилъ въ деревн Загарачъ черногорецъ съ красавицей дочерью, на которую давно засматривался молодой парень Берсто. Іоке — такъ звали двушку — вполн сочувствовала Берету, но ея отецъ, заклятой врагъ отца Берета, не могъ хладнокровно видть предполагаемаго будущаго зятя и на предложеніе молодого человка не обратилъ ни малйшаго вниманія.
Онъ предпочиталъ выдать дочь за своего избранника, съ которымъ и уговорился скрутить свадьбу въ нсколько дней. Берсто ршилъ увезти двушку. Въ одну темную ночь онъ пришелъ въ деревню, вызвалъ знаками свою суженую и предложилъ ей бжать съ нимъ. Но Іоке боялась: у нея было три брата, и множество родственниковъ, они не могли бы простить Берсто, они убьютъ его.
— Не бойся,— разуврялъ ее Берсто,— вдь я приду не одинъ, а съ десятками двумя товарищей, завтра ночью мы — не какъ воры, а съ выстрлами сыграемъ нашу свадьбу… пусть она будетъ кровавая, но за то юнацкая.
Но Іоке не успокоивалась.— Жаль мн тебя, Берсто,— говорила она, да жаль отца и трехъ братьевъ. Долго-ли погибнуть кому-нибудь изъ васъ? И какъ тяжело будетъ думать мн, что я одна всему причиною. Но что же длать мн? Обмануть тебя нечестно и страшно, убжать съ тобой — значитъ навлечь на себя родительское. проклятіе, а что можетъ быть этого страшне?
— Но еще страшне — это стыдъ видть свою невсту въ рукахъ другого… Что скажутъ юнаки?..
— А! Если такъ, я согласна!.. Оставайся юнакомъ. За тхъ васъ Богъ и создалъ, чтобы носить оружіе… Приходи завтра… я буду ждать, но, Бога ради, щади моихъ братьевъ и отца…
Назавтра, вечеромъ, горсть молодежи тихомолкомъ подошла къ дому Іоке. Керсто, не теряя времени, увезъ свою невсту. Племя Загарачъ черезъ четверть часа узнало въ чемъ дло и бросилось догонять Берета съ его компаніей. Догнали около Спужскаго луга, произошла кровавая схватка, стоившая нсколькихъ убитыхъ и раненыхъ. Загарчане однако возвратились домой, когда подоспло подкрпленіе къ Берету.
Этимъ не кончилась печальная исторія. Племя Блопавличей, услышавъ, что Пиперы отбили у нихъ невсту, ршили непремнно отмстить, и разъ ночью, собравшись въ числ ста человкъ, отправились въ дому Берета. Ночь была темная, глухая, облака закутали высокія верхушки крпости Спужа. Молодые спали непробуднымъ сномъ: несмотря на яростный лай собакъ, они проснулись не ране, чмъ Блопавличи окружили цпью домъ.
— Эй, Керсто Ивановъ, выходи не надолго, мн нужно кое-что теб сказать! Выходи скоре!— закричалъ одинъ изъ Блопавличей.
— Сейчасъ! послышался отвтъ изъ избы.
Черезъ минуту, фигура Берета появилась въ дверяхъ. Тотчасъ раздались три выстрла — и, вслдъ за ними, замирающій голосъ: ‘изверги! обманомъ убили!..’
На шумъ и грохотъ выстрловъ выскочила въ одной рубашк, прямо со сна, красавица Іоке. Трупъ мужа, окруженный убійцами, попалъ ей на глаза. ‘Мстить!’ мелькнуло въ голов Іоке, она повернулась, чтобы взять пистолетъ, но сильныя руки убійцы уже вцпились въ нее. Отчаянный крикъ замеръ въ пространств… Черезъ какихъ-нибудь два часа Іоке была уже въ дом ея перваго жениха — и Блопавличи стрляли на воздухъ отъ радости. Эта кража Іоке и убійство Берета не обошлось Блопавличахъ даромъ. Пиперы нсколькихъ изъ нихъ выждали въ ущельяхъ и убили, а Іоке черезъ два мсяца покончила съ своимъ мужемъ и убжала въ Загарачъ. Только тогда окончилось дло. Въ Іове, какъ къ женщин, кровавая месть была непримнима. Черногорецъ никогда не согласится обратить оружіе на женщину, хотя бы она въ его глазахъ убила его отца, сына, брата. Недаромъ они говорятъ: ‘мене согршишь, если убьешь безъ причины сотню вооруженныхъ людей, чмъ если рукой тронешь беззащитную женщину’. Въ 1875 г. во время герцеговинскаго возстанія, турчанка Фатима на глазахъ черногорцевъ убила двухъ изъ нихъ,— и однако черногорцы, имвшіе полную возможность отплатить ей смертью за смерть, отпустили ее здравою и невредимою въ Мостаръ. По старому обычаю, женщины всегда имли полное право и возможность во время самой ожесточенной рзни между двумя племенами свободно ходить въ деревни воюющихъ племенъ.
‘Отмица’ практиковалась не только въ Черногоріи, но и въ Албанія, и у зурокъ-помаковъ.
Для уясненія свадебныхъ обычаевъ Черногоріи, въ которыхъ, по моему мннію, проглядываетъ, чисто славянская далекая старина, передамъ слдующій разсказъ.
Молодой юнакъ Михаилъ не разъ встрчался на хороводахъ съ красавицей Зоркой, танцовалъ съ нею нсколько разъ, сопровождая танецъ публичнымъ поцлуемъ.
Придя однажды домой, онъ ждалъ съ нетерпніемъ минуты, когда домашніе усядутся вкругъ костра — толковать о старин. Наконецъ, заколыхалось красноватое пламя, раздался звонъ гуслей — ‘національнаго инструмента, безъ котораго черногорецъ считаетъ домъ пустымъ: ‘тешко кучи, гд гусала нема’, говоритъ черногорская пословица (‘тяжело дому, въ которомъ нтъ гуслей*). Только Михаилъ что-то грустенъ… ‘Милошу, што ты е?’ спросили его окружающіе. ‘Ништа!’ отвчаетъ Михаилъ, покуривая короткую трубочку. Однако подъ конецъ его языкъ развязался.
— Отецъ!— началъ онъ,— приглядлась мн одна двица — и я хотлъ бы жениться на ней… Разршишь ли ты мн это?
— Разршаю, Милошъ, разршаю… Но какого она дому и племени? Если она дочь не храбрыхъ родителей,— тогда только не соглашусь благословить тебя.
— Она изъ кроваваго и храбраго рода Янковичей.
— Янковичей? А, въ такомъ случа и согласенъ, даже если она слпая или хромая.
И старикъ началъ разсказывать подвиги итого храбраго племени, которое два раза брало у турокъ крпость Жаблякъ одними ятаганами.
Кто-то изъ женщинъ спросилъ еще: ‘красивая ли она?’
— Ну, что такое… красивая?.. Не посылать ее въ Венецію на показъ!.. А вотъ, здорова ли она? Будетъ ли рожать молодцовъ,— похожихъ на ея родственниковъ?
— Да, она красива,— отвтилъ, красня, Милошъ.
Въ дом ршили просить руку Зорки, но предварительно сговорились никому о томъ не сказывать, потому что, въ случа отказа, будетъ стыдъ и срамъ. На слдующій день одинъ изъ пожилыхъ и достойнйшихъ членовъ племени Милоша, Богданъ, отправился просить руку Зорки.
Депутатъ пришелъ въ домъ Янковича и повелъ дло слдующимъ образомъ. Остановившись на порог дома, онъ прежде всего закричалъ: ‘добар вече!’ — ‘Добра ти среча!’ отвчали гостю. Онъ вошелъ въ домъ. ‘А дома ли старина Марко!’ — ‘Дома’.— ‘Ну, что, друзья, какъ поживаете, нтъ ли голосовъ изъ Албаніи, не бывали ли въ гайдуцкихъ четахъ, убили-ли сколько-нибудь турокъ?’ посыпались обычные вопросы. Между тмъ женщины, случайно оказавшіяся въ нарядной одежд, подошли поцловать руку Богдану. Въ числ ихъ была и Зорка. Депутатъ обратилъ на нее особенное вниманіе. Осмотрвъ двушку, что называется, съ головы до ногъ, онъ проговорилъ наконецъ: ‘згодна си, двойка, жива била!— (красивая ты, двица, будь здорова!)
Жена хозяина сняла съ гостя ‘струку’ (родъ плода) и подала ему треногій стульчикъ. Вскор появилась у востра водка, а затмъ и ужинъ. Подкрпившись, старикъ Богданъ началъ такую рчь:
— Самъ я знаю, да и отъ честныхъ людей слышалъ, что есть у тебя дочь Зорка. Я и все наше племя желало бы породниться съ вами,— согласенъ ли ты выдать ее за моего племянника замужъ?
— Не знаю…— отвчалъ хозяинъ,— я бы и самъ хотлъ того же, но нужно сначала спросить дочь. И, позвавъ жену и дочь, спросилъ — какъ он находятъ партію?
Стыдливое молчаніе невсты — у черногорцевъ знакъ ея согласія. Отцу оставалось только пожать Богдану руку и сказать при этомъ: даю вамъ ее… Дай Богъ, чтобы она принесла вамъ счастіе.
— Хвала теб, братъ!— отвтилъ Богданъ. Они поцловались. Богданъ вынулъ изъ кармана червонецъ и подарилъ его Зорк.— Если двица не беретъ денегъ — значить, она не согласна на бракъ.
Утромъ депутатъ началъ сбираться домой, предварительно уговорившись никому не разсказывать объ обрученіи и, затмъ, еще назначивъ время окончательной, такъ-называемой ‘великой просьбы’ — въ отличіе отъ ‘малой’, о которой сейчасъ разсказано.
Возвратился Богданъ домой и разсказалъ, что все хорошо, что чрезъ недлю будетъ ‘великая просьба’. Посл такого радостнаго извстія пригласили всхъ почти родственниковъ: по обычаю они тоже, положимъ только по форм, должны дать согласіе на этотъ бракъ. Отецъ началъ рчь общеупотребительною фразой:
— Что скажете вы, мои сродники,— я хочу женить моего сына Милоша на двиц Зорк (дочери) Янковича. Согласны ли вы на этотъ бракъ?
— Мы согласны!— отвтили сродники, и начался веселый пиръ, продолжавшійся до утра.
Точно также сдлали и родственники Зорки.
Черезъ недлю племя выбрало четырехъ старыхъ и храбрыхъ черногорцевъ, между которыми былъ и отецъ Милоша,— и отправились съ подарками формально искать руки Зорки. Получивъ формальное согласіе, отецъ Милоша далъ кольцо красавиц Зорк: она взяла его и надла на палецъ. Посл этой церемоніи, вс услись вокругъ стола и началось угощеніе, сопровождаемое пснями, гуслярнымъ звономъ и грохотомъ выстрловъ. Въ пирушк приняла участіе и Зорка.
Въ нкоторыхъ краяхъ Черногоріи существуетъ обычай — посл поднесенія гостямъ по третьему стакану вина подносить его и двиц. Если она его выпьетъ, то это съ ея стороны равносильно публичному согласію на бракъ.
За обдомъ гости обихъ сторонъ перемняются подарками: рубашками, опанками, платками,— женщинъ дарятъ мыломъ и т. п. Между прочимъ, отецъ Милоша подарилъ Зорк румяное яблоко,— а въ немъ золотую или серебряную монету. Этотъ символическій подарокъ, по мннію многихъ,— пожеланіе невст здоровыхъ и румяныхъ дтей, а монета — пожеланіе имъ золота и серебра въ изобиліи. Невста немедленно по полученіи этихъ подарковъ — отдала ихъ въ руки брата (иногда подарки передаются при посредств матери жениха).
Невста отвчаетъ тоже подарками. Она дарить рубашки, полотенца, платки, даритъ и будущаго свекра: только въ знакъ особеннаго уваженія рубашка для него была завернута и подана въ платк.
По окончаніи всхъ этихъ церемоній, отецъ невсты, внизъ гусли, затянулъ обычную въ данномъ случа народную псню:
Перстен дава Jанко харамбаша,
За перстеном ябуке се маша,
У ню мече до десет дуката,
Све дуката от чистота злата, и проч.
(Янко атаманъ даетъ кольцо, а за кольцомъ и яблоко румяное, вложивъ въ него десять червонцевъ изъ червоннаго золота).
Посл этой псни, имющей значеніе обряда, дло считается оконченнымъ: ‘перстеи давай — свадбу уговарай’, перстен je найвеча вра’, ‘без прстена нема разговора’ (кольцо давай — про свадьбу говори, кольцо — самое сильное ручательство, безъ кольца нтъ и бесды о свадьб). Златан перстен род вре двойци: чи je перстеи — тога и двойка (Золотое кольцо замняетъ слово двушки: чье кольцо — того и двушка).
Конечно, бываетъ, что сватанье разстраивается, особенно, если находятся какія-нибудь уважительныя причины. Народъ презираетъ вроломство, и извиняетъ только слдующіе случаи: 1) если двица измнитъ своему жениху и войдетъ въ интимныя сношенія съ другимъ, 2) если, посл сосватанія, невста по несчастію потеряла разсудокъ, зрніе, способность говорить и т. п., 3) если какими-нибудь судьбами открылось, что женихъ съ невстой близкіе родственники и, стало быть, по православнымъ канонамъ, бракъ состояться не могъ бы. Сватанье разстраивается также, если женихъ не понравится невст или наоборотъ, но на это народъ смотритъ уже какъ на преступленіе и съ презрніемъ относится въ племени, измнившему своему слову, а оскорбленная сторона съ оружіемъ въ рукахъ ищетъ удовлетворенія. Народъ говоритъ въ псн:
Грехота je любити двойку,
Облюбити, па ю оставити.
Въ нкоторыхъ краяхъ Черногоріи не такъ строго смотрятъ на измну жениха ‘великой просьб’ (свил), какъ на измну слову, данному лично невст. Обманутая двушка преслдуетъ его проклятіями, имющими, по мннію народа, большую силу.
‘Проклятъ будь, незнаемый молодецъ,— поется въ псн,— что испортилъ все мое лицо. Боже, дай болзнь теб на девять лтъ! чтобъ боллъ ты — не поправился, и чтобъ смерти теб не было, пока не выпросишь прощенія, не выстроишь церковь средь дороги: пусть тогда лишь похоронитъ передъ ней тебя твоя матушка! Такъ кляла Дунайка-двица, такъ кляла, да такъ и сбылося’.
Женихъ, если онъ измнить невст, обязанъ навсегда оставятъ свою родину, кром тхъ рдкихъ случаевъ, когда, въ силу особаго соглашенія, онъ обязывается только возвратить полученье имъ подарки. Невста при подобныхъ же условіяхъ возвращаетъ вдвое боле подарковъ. Часто случается, что измнникъ, боясь мести невстиныхъ родственниковъ, бжитъ въ Турцію, Австрію или поступаетъ въ гайдуки, между тмъ какъ отецъ его, чтобы предотвратить весьма возможное несчастіе, стирается женатъ на оставленной невст своего другого сына или какого-нибудь родственника.
Случается также, что женихъ до самой свадьбы не знакомъ съ своею невстою и даже не видитъ ея. Впрочемъ, нын это бываетъ очень рдко. Въ силу стариннаго обычая, женихъ иметъ возможность видть свою суженую, если хорошенько попросить ея родственницъ, какъ скоро он согласны, женихъ подходитъ къ невст, цлуетъ ее. А она принимаетъ этотъ поцлуй со стыдомъ, съ смущеніемъ и — даже какъ-бы съ негодованіемъ, и обыкновенно бжитъ отъ жениха. Тотъ, въ свою очередь, догоняетъ и даетъ бглянк золотую иди серебряную монету, которая обыкновенно бываетъ съ презрніемъ отброшена невстой. Какое символическое значеніе иметъ этотъ обычай, не знаю, но думаю, что цль его — поднять по возможности въ глазахъ мужчинъ униженную природой женщину. Здсь мужчина какъ-бы теряетъ свою естественную власть надъ женщиной, онъ вынужденъ просить, невста показывается ему въ вид только особеннаго снисхожденія, котораго онъ, собственно говоря, не заслуживаетъ. Съ тою же мыслью о нравственномъ возвышеніи женщины нердко составляется уговоръ между двушками-невстами — не принимать монеты: ‘мы, молъ, не хотимъ продавать себя за золото и серебро’. Быть можетъ, въ этомъ уговор отразился протестъ женщины, игравшей такую жалкую пассивную роль въ прежнее время, когда невстъ дйствительно покупали за деньги, не спрашивая ихъ согласія.
Между ‘великой просьбой’, когда невста принимаетъ кольцо, и свадьбой проходить равное время, что вполн зависитъ отъ заключеннаго обими сторонами условія. Обыкновенный еровъ — годъ, но бываетъ и больше. Наши народныя псни говорятъ о долгихъ промежуткахъ: одна двушка назначаетъ семь лтъ до свадьбы, другая ждетъ девять лтъ, и т. п.
Между ‘просьбой’ и свадьбой женихъ очень часто посщаетъ свою невсту. Извстный знатокъ нашего народа, Вужь Караджичъ утверждаетъ, что женихъ бываетъ въ дом невсты только на Рождеств, на Пасх, или на ‘крестное имя’ и что онъ никогда не говоритъ съ своей невстой, что она отъ него скрывается и смотритъ изъ-за угла на своего будущаго мужа. Но этого нельзя считать за правило. Это можетъ быть справедливымъ только въ тхъ случаяхъ, когда разстояніе между ними на пять, на шесть дней ходу, но если разстояніе не велико, женихъ безъ церемоніи заходитъ въ пріятельскій домъ. Также не точенъ Караджичъ, когда говорить, что женихъ обязанъ снабжать невсту ‘опанками’ до самой свадьбы. Я такого обычая въ Черногоріи не видлъ. Женихъ можетъ длать подарки невст, но не обязательно обувью. Невста пользуется подмой свободой: ей, какъ и прежде, дозволяется ходить одной по рынкамъ, бывать на хороводахъ, на общественныхъ праздникахъ и г. п. Вс домашніе помогаютъ ей въ заготовк приданаго (‘перчіи’), которое состоитъ только изъ одежды. Черногорецъ очень рдко беретъ за женой деньги или какое-нибудь недвижимое имущество, исключая тотъ случай, когда% она останется единственной наслдницей всего родительскаго имущества.
Наконецъ, приходитъ пора и увозить невсту. Чтобы это было сдлано боле дружески, сходятся съ обихъ сторонъ депутаты и уговариваются, во-первыхъ, относительно времени прихода или прізда свадебнаго кортежа за невстой (обыкновенно выбирается время, когда полевыя и домашнія работы прекращаются) и, во-вторыхъ, сколько будетъ со стороны жениха сватовъ и кто именно.
Приглашенные въ сваты обыкновенно избираются изъ всей Черногоріи. Наканун дня отъзда они сходятся въ домъ жениха, который получаетъ въ это время въ подарокъ большіе хлбы (такъ-называемые ‘погачи’), цлыхъ жареныхъ барановъ, свиней (такъ-называемыя ‘пецива’), вино, водку и т. п. Вс сваты ужинаютъ, пьютъ и веселятся, здсь же условливаются — кто какое выбьютъ себ названіе. Одинъ назовется первенецъ, второй — старый сватъ, другіе два — шаферы, дале — воевода, хукъ, остальные — просто сваты. ‘Первенацъ’ — это передовой встникъ, на немъ лежитъ обязанность идти передъ кортежемъ и извстить родственниковъ невсты, что кортежъ приближается. Обыкновенно онъ избирается изъ храброй лихой молодежи. ‘Старый сватъ’ (большей частью, лицо отличное отъ ‘первенца’), долженъ владть даромъ слова. Ему приходится боле всхъ говорить рчи: это искусство даетъ славу умнаго человка, онъ выбирается изъ честныхъ, храбрыхъ и пожилыхъ черногорцевъ. Шафера бываютъ всегда родные или двоюродные братья жениха, если же таковыхъ не имется, то они берутся изъ самыхъ близкихъ родственниковъ. ‘Воевода’ въ свадебномъ позд занимаетъ роль незначительную. ‘Бумъ’ избирается по разсчету,— выборъ падаетъ на то лицо, которое семь жениха желательно бы было ввести въ число своихъ родственниковъ. ‘Сваты’ бываютъ друзья и пріятели, жениха, набираемые изъ всей Черногоріи.
Весь этотъ кортежъ, въ которомъ женщины не участвуютъ, рано утромъ съ пснями, шумомъ, выстрлами отправляется въ далекій путь, который весьма часто тянется по пяти, шести дней, само собой разумется, вино и провизію приходится вези съ собой. Первымъ идетъ ‘первенецъ’, потомъ ‘старый сватъ’, за нимъ ‘кумъ’, шафера и ‘сваты’, послднимъ идетъ ‘воевода’. Этотъ порядокъ, впрочемъ, не везд одинаковъ, въ нкоторыхъ краяхъ есть и знаменоносецъ. Роль его, по народному обычаю, состоитъ въ томъ, что, недоходя на 100 шаговъ до дому невсты, онъ выходитъ изъ кортежа сватовъ, держа въ одной рук знамя, а въ другой заряженный пистолетъ, и начинаетъ танецъ, подскакивая вверхъ. Ему навстрчу выходитъ знаменоносецъ со стороны невсты и они танцуютъ визави, сильно прикрикивая и стрляя изъ своихъ пистолетовъ. Потанцовавъ вдоволь, они цлуются и этимъ даютъ знакъ сватамъ входить въ домъ невста, что они и длаютъ, стрляя въ воздухъ.
Возвращаемся къ свадебному кортежу. Итакъ, онъ отправился въ путь.
Шумъ голосовъ, ржанье лошадей, выстрлы изъ ружей и пистолетовъ — все это смшивается въ одинъ общій гудъ, постепенно уменьшающійся по мр удаленія отъ деревни. Традиціонный обычай предписываетъ, чтобы сваты несли съ собой водку и вино, которыми и потчуютъ всхъ встрчныхъ по дорог, не исключая даже турокъ и племенныхъ враговъ. Отказъ отъ этой чести считается грхомъ и потому предложеніе принимаютъ вс съ благодарностью, а сватовъ провожаютъ благословеніями. Если случайно не хватитъ водки, то ее требуютъ на дорог, въ первой же деревн, и она предлагается безъ всякаго вознагражденія. Если во встрчныхъ деревняхъ есть знакомые жениха или невсты, они всегда выносятъ большую бутылку ракіи или водки (такъ-называемую ‘боцу’), а на горлышко бутылки кладутъ яблоко и апельсинъ и предлагаютъ взамнъ угощенія сватовъ: ‘пусть пьютъ на здоровье, въ добрый часъ’. Выстрламъ и пснямъ въ род: ‘ой, ябуко зеленико’ или ‘шета Новакъ Дебелевичъ’ и т. п. нтъ конца. Въ старину, если два свадебные позда встрчались на дорог, то они никакъ не соглашались дать одинъ другому дорогу, это значило бы унизить одну невсту передъ другою. Изъ-за этого происходили иногда рукопашныя схватки, кончавшіяся потерею нсколькихъ человкъ убитыми и ранеными.
Какъ скоро свадебный кортежъ приблизится въ дому невсты, ‘первенецъ’ спшитъ увдомить ея родителей. При вход въ деревню невсты, сваты обыкновенно потчуются жителями деревни водкой, виномъ и благожеланіями, въ род слдующихъ: ‘сретна ви была’, ‘родила ви девет Юговича’, ‘сречу ви у дом доніела’, ‘юнаке родила ко што су нjой стари’ (счастливъ путь вашъ да будетъ, чтобъ родила вамъ девять Юговичей, чтобы счастье въ вашъ домъ принесла, пусть богатырей родитъ вамъ, какъ ея предки). На всякое доброе слово со стороны сватовъ слдуетъ выстрлъ. Подъхавъ къ дому невсты, сваты останавливаются, а изъ дому выходятъ невстины братья и родственники и потчуютъ сватовъ винами. Но въ самый домъ прежде всего входятъ два шафера, изъ нихъ одинъ несетъ ‘опанки’, которыя и кладетъ подъ столъ, свадебный калачъ и бутылка краснаго вина кладутся на столъ. По окончаніи этой церемоніи, шаферъ выходитъ на порогъ дома и даетъ выстрлъ, на который сваты дружно отвчаютъ тоже выстрлами и вс входятъ въ домъ невсты. Эти свадебные выстрлы вроятно остатокъ патріархальнаго обычая увозить силой невстъ, что сопровождалось рзней. Женихъ былъ врагомъ и невсты, и ея рода, онъ добывалъ себ жену только посл упорнаго боя.
По вход въ домъ начинаются обрядности, унаслдованныя отъ далекой старины. Шаферъ беретъ свой свадебный хлбъ (‘погачу’) и передаетъ его ‘старому свату’ со стороны невсты, который, взявъ его и держа въ рукахъ, говорить: ‘позолотите его’. На это старой сватъ жениха отвчаетъ: ‘у добри час’, но не хочетъ ‘позолотить’ сразу, а спрашиваетъ сколько нужно, чтобы ‘позолотить’. Тутъ начинается настоящая торговля. Наконецъ, сговорившись, ‘старый сватъ’ жениха кладетъ на хлбъ нсколько червонцевъ. ‘Старый сватъ’ невсты кладетъ хлбъ себ на голову и, ломая его, произносить: ‘такъ какъ изъ этого дома уходитъ двица, то дай Богъ и св. Іоаннъ, чтобы въ новомъ ея дом родилась пшеница и кукуруза, дай Богъ, чтобы расплодились овцы, какъ на неб звзды, чтобъ сколько въ мор песку, столько было бы въ ея дом жита, сколько у Югъ Богдана {Извстный сербскій герой Югъ Богданъ имлъ девять храбрыхъ сыновей, которые вс вмст съ отцомъ погибли на Косовомъ пол.} сыновей, чтобы столько Богъ далъ и ей, чтобы крыша ея дома не проваливалась’ etc.
Хлбъ кладется на ‘терпезу’, которая бываетъ убрана слдующимъ образомъ: кром хлба и вина, нафтол находится, за большихъ мдныхъ турецкихъ тарелкахъ, цлый жареный баранъ или свинья (кстати замтить: мало найдется такихъ вкусныхъ кушаньевъ, если ихъ приготовить по горскому способу). Кто-нибудь изъ сватовъ вынимаетъ ятаганъ, который не разъ срзалъ турецкую голову, и рубитъ ‘пециво’. Начинается пиръ. Вино пьютъ сначала безъ всякихъ спичей, но потомъ, когда вино ударитъ въ удалыя головы, начинаются рчи. По большей части он переполнены благожеланіями, говорятся стихами. Многіе знатоки черногорскихъ нравовъ говорятъ, что въ Катунской нахіи существуетъ родительскій благословъ, т.-е. что родители даютъ кубокъ вина невст и при этомъ благословляютъ ее, а она, выпивъ вино, удерживаетъ у себя кубокъ на всегдашнюю память. Но я нигд не видлъ такого обычая.
Когда гости нались и напились, шаферъ приноситъ невст опанки и кольцо (если оно не было дано на ‘просьб’), напоминая ей, что пришло время сбрасывать родительскую обувь и надвать женихову. Этотъ обычай объясняютъ различно. Одни говорятъ, что это длается для того, чтобы она знала, что ходитъ не по родной земл (которая могла попасть въ старую обувь), другіе указываютъ на народное поврье, по которому невста, сбрасывая старую обувь, сбрасываетъ вмст съ нею злыя качества и старые грхи. Въ Блопавличахъ говорили мн, что существуетъ проклятіе: ‘дай Богъ, чтобы не доносила родительской обуви и чтобы раньше этого возвратилась отъ мужа безъ чести’. Вотъ, чтобы избгнуть этого проклятія, невста и уходитъ изъ родительскаго дома, покидая родительскую обувь. Послднее мн кажется наиболе вроятнымъ потому, что черногорцы довольно суеврны.,
Между тмъ, въ отдльной комнат подруги и родственницы невсты раздваютъ ее до-гола и, затмъ, одваютъ въ новое, начиная рубашкой и кончая верхнимъ платьемъ. Но шапкой — этой эмблемой двственности — никто не можетъ распоряжаться, кром родного брата или, за его отсутствіемъ, близкаго родственника: именно онъ приходить въ уборную своей сестры (или близкой родственницы) и съ словами: ‘у добри час, сестро’ (въ добрый часъ, сестра) снимаетъ шапку и, бросивъ ее въ уголъ, надваетъ невст ‘маражу’ — черный шелковый платокъ съ красными краями. Тогда она одтая и совершенно готовая приходитъ въ сопровожденіи брата въ столовую, гд сваты усаживаютъ ее въ голов трапезы, т.-е. на самомъ почетномъ мст. Этимъ она, по мннію нкоторыхъ, получаетъ, какъ будущая мать, право сидть въ обществ отборныхъ мужчинъ-юнаковъ, и теперь должна стараться быть везд и всегда честною, чтобы не потерять этого права. Ей предлагаютъ вина, но она, по обычаю, сначала отказывается, пока не упросятъ ее сваты. Но какъ она допила стаканъ,— спичи оканчиваются, вс встаютъ и собираются хать. Въ боле зажиточныхъ домахъ сваты получаютъ подарки въ род шелковыхъ платковъ {‘Но je мене данае найжаліе,
Што я не жам свиленога дара,
Да даруемъ кичене сватове’.
(Теперь я всего боле сожалю, что у меня нтъ шелковыхъ подарковъ — въ подарокъ убраннымъ сватамъ).
Вообще, подарки вещами и деньгами — остатокъ отъ древняго общая покупки невстъ, замнившаго собою другой, еще боле древній — ‘умыканіе’.}. Братья невсты передаютъ сестру въ руки двухъ шаферовъ, которые съ словами: ‘хвала вам, пріятели’, выводятъ ее изъ родительскаго дома.
Кортежъ поднимается, распвая удалыя юнацкія псни. Невста идетъ между двумя шаферами. Когда она удалится на нкоторое разстояніе, родители кричать ей вслдъ: ‘Прощай, родимая дочь!’ Она, по обычаю, должна обернуться и посмотрть на родительскій домъ и на своихъ братьевъ: тогда у нея дти будутъ похожи на своихъ дядей. На обратномъ пути кортежъ по прежнему встрчается съ ‘боцами ракіи’. Вс, сопровождая невсту благожеланіями, пьютъ, а она съ унылымъ видомъ упорно смотритъ въ землю. Боже сохрани, чтобы шафера оставили невсту хотя на минуту одну во все продолженіе дороги къ жениху: такая оплошность была бы постыдна. Этотъ довольно стснительный обычай получилъ начало давно, вроятно въ т времена, когда сербы отбивали по дорогамъ чужихъ невстъ, а турецкіе гайдуки были настолько смлы и дерзки, что пускались въ самую глубь Черногоріи и тамъ, встрчая сватовъ, отбивали у нихъ невсту. Случалось и такъ, что во время схватки шафера, не сдержавъ сердечнаго порыва и бросивъ невсту, кидались съ ятаганами въ рукахъ и отбивали аттаку, въ схватк невста пропадала, нападающіе успвали увезти ее — и тогда весь стыдъ на шаферовъ. Отсюда поговорка: ‘као двери безъ двойке’ (какъ шафера безъ двицы).
По мр приближенія въ деревн жениха, псни и выстрлы учащаются, компанія, не стсняясь, стрляетъ даже у церковныхъ воротъ. Снимая шапки, но не снимая свои кубури-пистолеты и ружья, она преклоняется предъ иконами. Женихъ приходитъ въ церковь незамтно и внчается съ своею невстою въ православной церкви. Черногорцы вс безъ исключенія православные и ни за какія блага въ мір не согласятся вступить въ бракъ съ субъектомъ неправославнаго вроисповданія. По словамъ извстнаго ученаго Богишича, свадьба считается оконченной, какъ скоро священникъ совершитъ половину св. обряда и что въ народ существуетъ поврье — будто до половины обряда еще можно отказаться отъ брака, но посл половины — уже нтъ. Когда обрядъ совершенно оконченъ, женихъ выходитъ изъ церкви и даетъ выстрлъ изъ пистолета. Имъ онъ даетъ знать, что онъ уже не холостой. И, затмъ, незамтно уходить домой. Свадебный кортежъ отправляется вслдъ за женихомъ, напвая національную псенку:
‘Ой ябуко зеленико,
‘Зелеи ли си род родила’ и т. д.
Или другую:
‘Све за славу Бога великого,
А за здравлjе князя свтлою
И великог цара Александра’ и т. д.