Георгий Кондаков.
Человек, гражданин, писатель
Георгий Кондаков.
Человек, гражданин, писатель
—————————————————————
Человек, гражданин, писатель, Кондаков Георгий, Год: 1974
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Выдающийся замечательных романов ‘Угрюм-река’ и ‘Емельян Пугачев’. Художник слова, горячо влюбленный в Сибирь, которую он называл второй родиной, создал много очерков, рассказов, повестей, посвященных Горному Алтаю. Анализ алтайской тематики в творчестве В. Шишкова мне хочется начать с рассказа о нем как человеке и гражданине. советский писатель Вячеслав Яковлевич Шишков (1873— 1945) известен как автор Воспоминания очевидцев о пребывании писателя в Горном Алтае, различные литературные документы, архивные материалы достаточно полно характеризуют этот период жизни писателя.
В руках у меня фотография. На ней запечатлен момент пребывания В. Шишкова на Алтае. Писатель сфотографирован среди рабочих и техников, участников экспедиции, целью которой было исследование возможности судоходства по реке Бии от ее истоков до слияния с Катунью. Это было в 1910 году. В. Шишков на Алтай приехал вторично. Впервые он приезжал в 1909 году. В газете ‘Сибирская жизнь’ за 1910 год был опубликован путевой очерк писателя ‘Любителям красот и природы’. В нем есть такие слова: ‘Прошлым летом и нынче довелось мне постранствовать по Телецкому озеру, Бии и Чулышману’.
Но вернемся к фотографии. Вот третий справа стоит инженер-путеец, будущий писатель. Он в помятом, видавшем виды пиджаке, в рубахе навыпуск, легко перехваченной ремешком, в фуражке с околышем. Его .молодое бородатое лицо задумчиво: Кажется, что ему неприятно позировать и он отрешений смотрит на горы, затянутые дымкой. Именно таким представляется мне Шишков.
А каким остался писатель в памяти тех, с кем ему приходилось встречаться в это время? В воспоминаниях И. Лясоцкого о В. Шишкове читаю: ‘Его стройная, выше среднего роста, фигура и лицо, обрамленное аккуратно подстриженной бородкой, с выражением внутренней силы и уравновешенности, невольно обращали на себя внимание. На первый взгляд Вячеслав Яковлевич казался несколько суровым, но его чуткая внимательность к окружающим скрашивала эту суровость’.
Внутренняя сила, внешняя суровость, чуткость и внимательность к окружающим, русская щедрость души и сдержанность в своих чувствах, не показная, а глубинная одаренность — все это отмечается в писателе многими людьми, хорошо знавшими его.
Эти черты характера В. Шишкова легко можно объяснить. Предоставим слово самому писателю. ‘Мои лучшие годы протекли в живом труде, среди разнообразной природы, в близком общении с народом. Я видел всяческую жизнь, но судьба дала мне больше всего присмотреться к жизни простых людей. Я жил бок о бок с этими людьми, нередко ел из одного котла и спал под одной палаткой с ними. Перед моими глазами прошли многие сотни людей, прошли неторопливо, не в случайных мимолетных встречах, а нередко в условиях, когда можно читать душу неторопливо, как книгу’.
Признание это для нас очень важно. Жизнь писателя в гуще народа давала возможность будущему художнику узнавать новые характеры,
Типы и откладывать их в копилке своей памяти. Общение с народом помогло ему выработать такие черты характера, которые выдвинули его в ряды выдающихся писателей нашей эпохи.
В. Шишков, будучи на Алтае, всегда проявлял любознательность. Интересы его исключительно широки. Вот что пишет об этом В. Петров, участник алтайских экспедиций: ‘Вячеслав Яковлевич любил заходить в избы крестьян, в юрты алтайцев, где подолгу беседовал с их обитателями. Во время этих бесед Вячеслав Яковлевич ничего не записывал, но зато вечером в его палатке долго горела свечка, — сидел над своей заветной тетрадью’.
Писатель живо интересовался бытом и фольклором алтайского народа. Ночами он просиживал у костра, слушая героические сказания алтайских певцов, восхищаясь талантливостью исполнителей народных творений, Шишкова всегда глубоко волновала встреча с талантливым человеком из народа. С чувством глубокой признательности будет он вспоминать встречи в горах. Так, в 1910 году ему удалось побывать на теленгитском [теленгиты — название алтайского племени, их и другие алтайские племена прежде в научной и художественной литературе иногда называли калмыками] празднике. О нем он напишет потом такие строки: ‘Интересен национальный теленгитский праздник, где состязались три дня — три ночи народные певцы и сказители былин’.
В. Шишков досконально знал научную литературу, посвященную горному краю. Он читал книги таких ученых и путешественников о стране голубых гор, как Сапожников (‘По Алтаю’), Верещагин (‘По Восточному Алтаю’), Ишатов (‘Исследование Теледкого озера на Алтае летом 1901 г.’), и многих других. Этот факт говорит о том, что писатель прежде чем написать художественное произведение, изучал жизнь не только в натуре, но и анализировал все то, что создавали до него ученые и писатели об Алтае. Поэтому-то его произведения всегда несут в себе много свежего материала, имеющего большое общественное и политическое звучание, познавательное и воспитательное значение.
Лето 1910 года, проведенное на живописных берегах Телецкого озера и красавицы Вии, надолго осталось в памяти В. Шишкова. Писатель на всю жизнь полюбил этот красивейший уголок нашей родины. Когда в 1913 году ему снова представилась возможность побывать в Горном Алтае, он с чувством радости сообщал об этом Г. Н. Потанину в письме от 15 февраля 1913 года: ‘…ныне на Тунгуску не поеду, буду исследовать существующий Чуйский тракт от Бийска до Кош-Агача… Мне не хочется упустить такой редкий и счастливый случай познакомиться вплотную с Алтаем и Монголией. Вот теперь работаю уже вторую неделю в Министерстве, составляю смету на работы по Чуйскому тракту’.
В. Шишков был другом алтайского художника Григория Гуркина. Бывая на Алтае, писатель часто гостил у художника в Аносе.
В письме к Потанину от 26 мая 1913 года есть такие слова, выражающие чувство любви к Горному Алтаю: ‘Я люблю Алтай крепко, с каждым годом любовь моя растет, и не знаю, чем я возмещу Алтаю ту радость и счастье, которым он меня наделяет каждый день, каждую минуту,- Если б я был поэтом, я воспел бы его, я бесконечно бы стал прославлять его красоту и мощь’.
Характерно, что это чувство восхищения Алтаем звучит во многих письмах В. Шишкова, написанных в Горном Алтае. Так, видному литературному деятелю В. С. Миролюбову писатель сообщает в письме от 7 июля 1914 года, ‘Алтай очень хорош. Я давно люблю его. Хочется воспеть его, прославить, но где мне взять звучных струн, где мне взять и красоту слова. Алтаю надо молиться, преклонив колени на серебряных его главах…’
Было бы неверно, если бы я ограничился только сообщением фактов, характеризующих любовь писателя к Горному Алтаю. Они, безусловно, интересны и раскрывают обаятельный облик художника, но В. Шишков не был пассивным созерцателем. Работая на Алтае в 1910, 1913, 1914 годах, он предстает перед нами как человек-борец и гуманист, свято верящий в силу человеческой дружбы, как человек, обладающий передовыми взглядами.
В. Шишков в эти и последующие годы был в дружеских отношениях с писателем-большевиком Владимиром Бахметьевым, который также писал произведения о Горном Алтае. Бахметьев оказывал благотворное влияние на автора ‘Угрюм-реки’. Шишков, по признанию Бахметьева, был близок сибирскому революционному подполью. ‘Шишков не принимал прямого участия в работе революционного подполья, — пишет Бахметьев, — но он не был глух там, где к нему обращались за содействием при попытках подполья войти в сношение с массовыми аудиториями через легальные культурные организации. Эта отзывчивость писателя была вполне понятна. В глубине сознания его продолжала жить немеркнущая тревога за тот мир нищеты, темноты и страданий, которыми Сибирь встречала его на Оби и Лене, в горах Алтая’. Эта оценка деятельности В. Шишкова позволяет нам более глубоко понять некоторые факты его биографии, связанные с Горным Алтаем.
Приехав в 1913 году в Горный Алтай, писатель столкнулся с такими явлениями, которые вызвали его справедливый гнев и возмущение. Прошедшая зима и весна перед приездом Шишкова были страшными для коренного населения гор. Дело в том, что в бассейнах рек Чуй, Чулышмана, Башкауса, части Катуни был огромный падеж скота. Это время писатель назвал ‘лихолетьем’. О страшном бедствии, постигшем алтайский народ, В. Шишков писал в газете ‘Сибирская жизнь’.
Писатель хорошо видел, что от этого стихийного бедствия в первую очередь пострадали бедняки. Те, кто побогаче, угнали свой скот ‘в Русь’, к селам Алтайское и Улала [Улала — в прошлом небольшое село, ныне — Горно-Алтайск — областной центр Горно-Алтайской автономной области]. ‘Аргамаю Кульджину, — писал Шишков, — эта кормежка 15 тысяч стоила. А бедняк куда погонит, кто ему даст сена? Когда богач, спасая свои табуны, гнал их за 300 верст к северу, бедняк в это время волком выл, забирался на вершины гор, глядел, как идут чужие стада, как валится с голоду его собственный скот, безутешно плакал. На горе бедняков наживались кулаки, продавая пуд сена за 1 рубль 60 копеек’.
С гневом говорит писатель и о правительстве, которое не смогло оказать помощи алтайцам-беднякам, а ‘ведь не так трудно было помочь’, ‘завалить сеном все аилы, навезти тысячи пудов отрубей’. В. Шишков в лицо русскому обществу бросает гневные слова: ‘Но как же мы их жалели и жалели ли их в то черное лихолетье? Печать, общество, местные власти, что мы делали? Печать прошептала что-то и замолкла, общество и рта не раскрывало, и недостаточно была осведомлена о размерах бедствия власть… Если она знала… и не сумела отвести беду, — она тяжело виновата. Да и все мы виноваты, решительно все, и нет нам оправдания’.
Поступок писателя, его смелое выступление в тогдашней печати, красноречиво говорит о том, что В. Шишков никогда не был пассивным созерцателем народных бед, он смело боролся со злом не только словом художника, но и делом. Так, после разговора со многими алтайцами, которые жаловались ему на различные земельные неурядицы, писатель едет в Улалу и там горячо доказывает ‘видному кабинетному агенту’ о неправильной земельной политике правительства на Алтае, открыто говорит томскому губернатору о притеснениях, которым подвергаются со стороны русского кулачества и чиновничества коренное население Горного Алтая. Все это характеризует его как человека-гражданина, как человека-борца.
Нравственная и гражданская позиция В. Шишкова, отдельные факты его богатой биографии, многие события, участником которых он был на Алтае, отразились в той или иной степени в его публицистических и художественных произведениях, посвященных людям и природе замечательного края. |
Факты экспедиции 1910 года были положены в основу путевого этюда ‘Любителям красот и природы’ (1910), очерка ‘На Бии’ (1914), рассказа ‘Ванька Хлюст’ (1914) и других произведений.
В очерке ‘На Бии’ писатель восхищается красотой горного края, фруктовым садом в горах, тепло пишет об алтайском народе.
Своеобразен в стилистическом отношении пейзаж очерка: ‘Горы свесились тут своими оголенными каменными глыбами и отвесной стеной ушли в воду, а река, торопливо обогнув ‘посулю’ увала, бросилась на эту каменную грудь и, ударившись, рассыпалась белой пеной, захохотала, заискрилась под лучами солнца и понеслась дальше, волна за волной, опрокидывая на пути оборвавшиеся с утеса камни. А утес стоит да стоит, улыбается добродушно многочисленными очами пещер и вымоин, да словно брови, хмурит он на челе своем морщины, подернутые мохом времени’.
Метафоры (‘каменная грудь’, ‘очи пещер’ и др.), олицетворения (‘река захохотала’, ‘утес улыбается’ и др.) придают картине не только торжественность, особенно за счет употребления старославянизмов ‘очи’, ‘чело’, но и передают анимистическое восприятие природы жителями гор. Подобный взгляд на природу будет особенно ярко развит в повестях ‘Страшный кам’ и ‘Алые сугробы’.
Исключительно богатый материал дала В. Шишкову экспедиция 1913— 1914 годов [В результате этой экспедиции В. Шишковым был создан проект Чуй- ского тракта, строительство которого осуществлено только в советское время. Сейчас на Чуйском тракте стоит памятник В. Я. Шишкову, писателю и инженеру]. На основе этого материала были написаны очерки ‘По Чуйскому тракту’ (1913), цикл рассказов ‘Чуйские были’ (1914), повести ‘Страшный кам’ (1919), ‘Алые сугробы’ (1925) и другие произведения.
В очерках ‘По Чуйскому тракту’, которые публиковались в газете ‘Сибирская жизнь’ и которые не известны широкому читателю, много интересных сведений о Горном Алтае, много этнографического и фольклорного материала. В. Шишкову понравилось село Онгудай, которое уже было большим по тому времени, так как занимало выгодное географическое положение, являясь перевалочной базой на пути в Монголию.
В этих очерках В. Шишков выступает как человек, для которого интересны и этнография, и алтайский фольклор, и многое другое. Но главное внимание писатель уделяет людям. Он рассказывает о тяжелой доле алтайца-бедняка, разоблачает махинации русских купцов, местных баев и зайсанов, обманывающих народ и наживающих на этом большие деньги. После беседы с баем Аргамаем Кульджиным и зайсамом, фамилии которого В. Шишков не называет, он пишет о классовом расслоении среди алтайского населения: ‘Выслушали мы мнение по земельному вопросу людей богатых и власть имущих, так сказать, местных феодалов, воля которых для своего народа — закон и капитал которых так же беспощадно и неотразимо в бараний рог гнет бедноту, как и толстая мошна любого нашего истинно русского Колупаева’.
Писатель глубоко сочувствовал простому человеку и тепло рассказывал о дружбе между алтайцами и русскими. В этом отношении интересен такой отрывок, в котором говорится о старом алтайце: ‘Веснушчатый, старый-престарый, с открытой, грязнейшей морщинистой грудью, он, оказывается, очень беден. Были коровы, пали в голодную зиму. Ничего нет. Сирота. Русский мне говорит: ‘Он хороший старик. Я сам ничего не имею, а ему помогаю. То на табачишко дам, то на хлеб’.
Широкую известность еще до революции получили ‘Чуйские были’. В письме к редактору ‘Ежемесячного журнала’ В. С. Миролюбову от 4 октября 1913 года В. Шишков сообщал: ‘Только что приехал в Томск из- под Монголии и получил Ваше давнишнее письмо. Весьма рад поработать с Вами. Спасибо за добрую память обо мне. Готовлю и в конце октября пришлю ‘Чуйские были’. Начерно почти написано. Недурно выходит’.
В повести ‘Страшный кам’, над которой писатель начал работать в предреволюционные годы, подвергается разоблачению изуверство русских кулаков, жестоко расправившихся с алтайским шаманом. Но сила повести не только в этом обличении. В. Шишков вскрывает реакционную сущность, ‘всю пагубность религиозных суеверий алтайцев, с одной стороны, а с другой, — осудил позорные, исстари принятые мероприятия миссионеров, насаждавших христианство ‘крестом и мечом’ (В. Бахметьев).
В. Шишков неоднократно в своих статьях ‘Мои приемы творчества’, ‘О мастерстве литератора’ приводил повесть ‘Страшный кам’ как образец единства формы и содержания. Это авторское мнение подкреплено значительной критической литературой, посвященной этому произведению.
В 1929 году писатель выступал перед студентами антирелигиозного факультета Политико-просветительного института имени Крупской в Ленинграде о шаманстве. На лекцию он принес бубен и некоторые другие принадлежности шаманского культа. Об этом факте литературовед Л. Р. Коган писал: ‘В течение двух часов он подробно и красочно рассказывал о своих наблюдениях над шаманами и их религиозными обрядами. Этой увлекательной лекцией захвачены были не только студенты, но и преподаватели факультета, с интересом ожидавшие, что выйдет из писательской беседы. А вышло то, что студенты подробно законспектировали ее и так забросали лектора вопросами, что пришлось отменить следующую лекцию, чтобы дать Вячеславу Яковлевичу возможность всем ответить. После лекции студенты с особенным интересом взялись за чтение его сибирских рассказов. Повесть ‘Страшный кам’ фигурировала даже в качестве пособия для экзаменов’.
Повесть ‘Страшный кам’ характеризует В. Шишкова как большого мастера советской литературы, умеющего проникнуть в психологию человека и показать ее через фольклорно-бытовой материал, являющийся ‘сгущенно реальным олицетворением материальной и духовной культуры народа’ на определенном отрезке времени. Другими словами, писатель никогда не стремился лишь к описанию экзотических сцен, он всегда добивался идейно-художественного и общественно-политического звучания материала. Повесть ‘Страшный кам’ является в этом отношении характерным примером.
Повесть ‘Алые сугробы’ (1925) создана на основе алтайского материала. Писатель в письме к П. С. Богословскому от 17 марта 1926 года сообщал об истории написания этого произведения: ‘Алые сугробы’ — в бытность мою в 1913 году на Чуйском тракте встретил вечером возле нашего изыскательского стана двух оборванцев, сидевших у костра. Оказалось — крестьяне (самоходы), искавшие за горами, в Сойотии, в Урянхайском крае, хорошей земли’.
Это — прекрасная песня о величественной природе Горного Алтая, суровый рассказ о сказочной стране Беловодье, где ‘солнышко благодатное, пшеница сама собой круглый год растет’. И эту диковинную страну идут искать смелые и отважные люди. Они терпят в пути страшные лишения ради осуществления своей мечты.
Характерной особенностью реалистического стиля ‘Алых сугробов’ является то, что трезвый реализм, связанный с описанием тягот пути через горы искателей Беловодья Степана и Афони, сочетается с романтикой, которая проявляется в мечте Афони о сказочной стране и в пейзажах. Густота красок, одушевленность и возвышенность, тщательный отбор лексических средств, рисующих картины природы, — все это придает повести лирически приподнятую окраску.
Эти стилистические особенности проявляются в описании горного водопада: ‘Но вот кони вынеслись на залитую солнцем равнину, всадники враз повернули вправо головы и остолбенели: с поднебесной высоты возле самых путников грохотал осатанелый водопад. Падучая вода яростно била в камни, вся дробилась в облачную пыль, пыль взлетала туманными крыльями, вот один, вот другой крылатый призрак отделяются, тихо плывут под легким ветром, протягивают к путникам седые ласковые руки, плавно повертывают в сторону и манят за собой куда-то вдаль, в волшебную долину между гор. И вновь, и вновь без конца встают из грохота и дыма белоснежные видения, их призрак и все кругом в тумане, крутая радуга мягким кольцом обхватила все, призраки преклоняют головы с разметавшимися волосами, осторожно опускают крылья, чтоб не коснуться самоцветной радуги, плывут в неведомую даль и исчезают. Водопад кропил всадников золотой, в блестках солнца, пылью, их лица были мокры, алмазный бисер горел на траве, на иглах беззвучно шумевшего кедра. Суровым грохотом был оглушен весь свет от земли до солнца’.
Велика была привязанность В. Шишкова к Горному Алтаю, и в последующие годы писатель не раз возвращался к любимой теме. Об этом свидетельствуют такие его рассказы, как ‘Гость из Сибири’ (1942), ‘Прокормим’ (1942).
По выражению М. Пришвина, В. Шишков был ‘очень хорошим народным писателем’. В творчестве этого замечательного художника слова нашла достойное отражение тема Горного Алтая. Его произведения о поднебесном крае согреты чувством высокой человечности и интернационализма, они полны признательной любви к земле голубых озер, по-настоящему поэтичны. Шишковские традиции в той или иной степени продолжены в алтайских произведениях Владимира Бахметьева, Анны Караваевой, Всеволода Иванова, Владимира Зазубрина, Афанасия Коптелова, Сергея Залыгина.
Источник текста: Шишков В. Я. Страшный кам, Алые сугробы, На Бие. Повести и очерк / Сост. и авт. предисл. Г. В. Кондаков, Ил.: В.Д. Запрудаев. — Горно-Алтайск: Алт. кн. изд-во. Горно-Алт. отд-ние, 1974. — 120 с., ил., 20 см.