‘Отечественныя Записки’, No 1, 1883
Чад жизни. Драма в пяти действиях (заимствована из романа ‘Перелом’), Б. М. Маркевича. Спб. 1884, Маркевич Болеслав Михайлович, Год: 1883
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Чадъ жизни. Драма въ пяти дйствіяхъ (заимствована изъ романа ‘Переломъ’), Б. М. Маркевича. Спб. 1884.
Произведенія, подобныя драм г. Маркевича, въ состояніи заставить хоть отчасти увровать въ извстную эстетическую теорію о ‘безсознательности творчества’. Вдь дйствительно, художественный талантъ, какъ простая техническая способность, нисколько не обусловливаетъ и не гарантируетъ собою ни умственнаго, ни нравственнаго развитія. Художникъ можетъ прекрасно живописать и въ тоже время очень плохо понимать, можетъ быть очень тонкимъ наблюдателемъ и весьма плохимъ мыслителемъ, можетъ давать намъ очень врныя картины жизни и не разумть значенія этихъ картинъ — хуже того — фальшиво и ложно истолковывать ихъ смыслъ. Во всемъ этомъ есть своя хорошая и дурная сторона. Очень дурно, конечно, если художникъ, вслдствіе своей умственной близорукости, обращаетъ вниманіе на явленія ничтожныя или случайныя, еще хуже, если, подчиняясь своимъ идеямъ, онъ фальсифицируетъ жизнь, лжетъ и клевещетъ на нее. Но, съ другой стороны, если такой писатель, отдавшись хоть на время своему таланту, предоставивъ ему полную свободу, рисуетъ намъ въ невыгодномъ свт такія явленія, которымъ онъ, какъ мыслитель или даже просто, какъ человкъ, завдомо симпатизируетъ — это значитъ несомннно, что объ этихъ явленіяхъ, даже при настойчивомъ желаніи, нельзя сказать ничего хорошаго. Это, разумется, польза отрицательная, но все-таки польза, это заслуга непроизвольная, такъ что намъ благодарить за нее не приходится, но почему же ею не воспользоваться?
Именно такого рода услугу оказываетъ г. Маркевичъ своею драмою. Слишкомъ извстно, что такое изображаетъ собою г. Маркевичъ. Это писатель, который, какъ извстный тургеневскій герой, исповдуетъ только два принципа: кнутъ и редереръ. Это писатель, въ глазахъ котораго только джентльмены и денди — люди, такъ называемый ‘свтъ’ — весь божій міръ, свтская жизнь — настоящая жизнь, а все прочее, лежащее за предлами этого тснаго круга, не заслуживаетъ ни вниманія, ни участія. Это жрецъ и бардъ всего ‘изящнаго’, т. е. вншне-красиваго, дорогого, блестящаго и эффектнаго. Это ожесточенный противникъ и злобный хулитель всего, что отличается извстной независимостью образа мыслей и образа дйствій, а въ особенности всего, что носитъ на себ печать нкотораго демократизма и плебейства. Такова литературная физіономія г. Маркевича, таковы т тенденціи, которыя онъ неуклонно выражалъ въ своихъ романахъ, между прочимъ и въ ‘Перелом’, изъ котораго заимствована драма. Но, дистилируя свой романъ для драмы, г. Маркевичъ отбросилъ всю ту нечисть, которая придаетъ его произведеніямъ такой непривлекательный видъ, забылъ на время вс свои soi-disant охранительныя идеи и отъ того въ его драм получился общественный смыслъ. Собственно говоря, ‘драма’ г. Маркевича не заключаетъ въ себ никакихъ истинно драматическихъ элементовъ и, по существу своему, чистая комедія.
Главнымъ лицомъ этой комедіи является гулящая красивая бабенка, которая, однакоже, играетъ политическую роль въ нкоторыхъ петербургскихъ кружкахъ. Ольга Елпидифоровна Ранцева (такъ зовутъ бабенку) съ гордостью говоритъ о себ:
У меня бываютъ люди высокопоставленные, какъ говорится теперь въ газетахъ, des hommes au pouvoir. Ну, да, у меня салонъ интересный, скажу вамъ прямо, и вс они у меня бываютъ, эти люди, и очень любятъ меня и ухаживаютъ, а я много знаю… и могу черезъ нихъ… Кислыя ихъ grandes dames жены бсятся на меня за то, что я отбиваю будто бы у нихъ мужей, и длаютъ мн, гд могутъ, всякія avanies — mais je m’en fiche! Вы знаете мужа — онъ со средствами былъ, правда, но простой, не свтскій человкъ, положенія онъ мн никакого дать не могъ, надо было создавать все самой… И я создала, перехала съ нимъ въ незнакомый намъ обоимъ Петербургъ, гд въ первое время не за кого и не за что ршительно было уцпиться — а вы знаете, легко ли тамъ при такихъ условіяхъ выбраться изъ неизвстности!.. Я все превозмогла, нашла пути, связи, доставила мужу придворное званіе, и сама… Меня весь Петербургъ теперь знаетъ, обо мн говорятъ во дворцахъ… Свтскія барыни ненавидятъ меня, это правда, но отцы ихъ, братья, мужья — все это у моихъ ногъ, все это каждый день сиднемъ сидитъ у меня — и дипломаты называютъ мою синюю гостинную самымъ вліятельнымъ салономъ въ Петербург’ (46—47).
Все это весьма правдоподобно, жизненно и типично. Г. Маркевичъ, очевидно, чувствуетъ себя въ этой сфер, какъ дома, знаетъ ее хорошо, и ему нтъ надобности прибгать къ тмъ прикрасамъ, пряме говоря, къ тмъ прилипаніямъ и привираніямъ, которыя неизбжно сопровождаютъ его описанія такихъ, явленій, о которыхъ онъ только краемъ уха слышалъ. Не мене типичны и жизненны и нкоторые другіе персонажи г. Маркевича, какъ напр., княгиня Шастунова, нравственное достоинство которой, умъ, тактъ и пр. очень хорошо обнаруживаются, напр., въ этомъ ея діалог съ ‘политической’ дамой — Ранцевой,
Княгиня (принимая заискивающій и при томъ нсколько лукавый видъ). Все отъ васъ зависитъ, chè,re amie.
Ольга Елп. (нетерпливо). Что еще опять?
Княгиня. Вотъ видите я думала все женитъ Basile, mon fils, и вы понижаете, съ его именемъ и состояніемъ, которое я ему оставлю, онъ можетъ взять за себя первую наслдницу во всей имперіи, и за нимъ, онъ самъ говоритъ, что вс ваши здшнія маменьки такъ и бгаютъ… Но онъ (умильно глядитъ на нее)… онъ ни о комъ и слышать не хочетъ, кром объ одной женщин.
Ольга Елп. (смется). И эта женщина — я?
Княгиня. Oui! (вторя ея смѣ,ху).
Ольга Елп. А вы ему за это хорошенько уши выдерете, чтобы онъ пустыя мечтанія изъ головы выкинулъ.
Княгиня (томно). Нтъ, ma chere Ольга, я понимаю Базиля: вы такая хорошенькая, такъ хорошо живете (киваетъ на обстановку гостинной) и въ такой мод теперь… Еслибы вы только захотли…
Ольга Елп. Что это: выйти замужъ за вашего сына?
Княгина (испуганно). Ахъ, нтъ, зачмъ выходить! Такъ просто…
Ольга Елп. (пристально глядя на нее). Что ‘просто’?
Княгиня (ухмыляясь во весь ротъ). Mon Dieu, вы понимаете, когда молодой человкъ и молодая женщина полюбятъ другъ друга…
Ольга Ели. Другими словами, чтобы я замнила Lucie Ladrague въ должности при вашемъ сын?
Княгиня. Зачмъ же, ma chè,re — une femme comme il faut, вы не будете брать у Базиля денегъ, какъ эта его кокотка!.. (79—80).
Это, въ самомъ дл, прелестно. Драма г. Маркевича, повторяемъ, въ сущности, комедія, съ ршительнымъ преобладаніемъ сатирическаі’о элемента. И нтъ ничего страннаго, что сатирикомъ въ настоящемъ случа является тотъ самый г. Маркевичъ, который до сихъ поръ только славословилъ и восхвалялъ. Фатально и неизбжно приходится г. Маркевичу противорчить самому себ, всей своей прежней дятельности, какъ только онъ попробуетъ наблюдать безпристрастно и разсказывать правдиво. Политическія кокотки и кокоточные политики всегда имли въ г. Маркевич врнаго паладина — нын ему приходится собственноручно развнчивать ихъ, помимо собственной воли своей, помимо сознанія. Помимо сознанія, говоримъ мы, потому что для всякаго мало-мальски чуткаго читателя ясно, что, напр., г-жа Ранцева, производящая такое отвратительное впечатлніе своею алчностью, наглостью, интригантствомъ, распутствомъ, пользуется симпатіями автора. Во всякомъ случа онъ видитъ въ ней не то, что видитъ читатель — онъ смотритъ на нее какъ на авантюристку, пожалуй. по очень ловкую, умную, характерную. Точно также относится г. Маркевичъ и къ другому лицу своей драмы, любовнику Ранцевой — Ашанину. Обрисовалъ г. Маркевичъ это лицо очень врно: Ашанинъ — живой типъ Альфонса, переложеннаго на русскіе нравы, нахалъ и наглецъ, чистйшая, словомъ, проститутка мужского пола. Но у г. Маркевича къ нему сердце лежитъ и онъ даетъ ему такую характеристику: ‘и то сказать, что по ныншнимъ временамъ, почитай, все соврасы пошли. Настоящихъ господъ самая малость осталась… Послдній даже, можно сказать, этотъ вотъ самый Владиміръ Петровичъ — орелъ! Что этого одного, къ примру, женскаго пола съ нимъ у насъ перебывало — страсть! Графини всякія, или изъ балета, настоящія, значитъ, что за нее иной господинъ тысячи готовъ заплатить — а она его даромъ любитъ, потому, извстно, ловокъ, на что ужь ловокъ’! (42) Положимъ, это говоритъ лакей тхъ ‘нумеровъ на Софійк’ куда ‘здятъ только парами’, но совершенно также смотритъ на Ашанипа и самъ авторъ: это, по его мннію, т. е. по его изображенію, немножко втренный, но прелестный шалунъ, на котораго нтъ возможности сердиться, такъ онъ очарователенъ и милъ.
Еслибы г. Маркевичъ представлялъ своею особою сколько нибудь серьзную литературную силу, мы назвали бы его ‘драму’ явленіемъ замчательнымъ и поучительнымъ, какъ торжественное засвидтельствованіе лживости и фальши цлаго литературнаго направленія. Писать, ‘сочинять’ большіе романы, имющіе цлью поставить на пьедесталъ извстныя стороны и сферы жизни и вдругъ проговориться произведеніемъ, что эта хваленая жизнь — только ‘чадъ жизни’, противной и вредной, только ядовитый угаръ, разв это не замчательно? Остается только пожалть, что этотъ пассажъ случился съ г. Маркевичемъ, а не съ кмъ-нибудь посерьзне, поталантливе, поавторитетне.