Б. Н. Тарасов
Чаадаев П. Я: биобиблиографическая справка, Чаадаев Петр Яковлевич, Год: 1990
Время на прочтение: 6 минут(ы)
ЧААДАЕВ, Петр Яковлевич [27.V(7.VI).1794, Москва — 14(26).IV.1856, там же] — мыслитель и публицист. Из дворян (мать — дочь известного историка кн. М. М. Щербатова). Учился в Московском университете (1808—1811), где сблизился с А. С. Грибоедовым, И. Д. Якушкиным, Н. И. Тургеневым. Участвовал в Отечественной войне !8i2 г. и в заграничном антинаполеоновском походе 1812—1814 гг. В 1814 г. в Кракове принят в масонскую ложу. В 1821 г. прервал блестящую военную карьеру, вышел в отставку и дал согласие вступить в тайное общество декабристов. В 1823—1826 гг. путешествовал по Англии, Франции, Италии, Швейцарии, Германии, где познакомился с Ф. В. Шеллингом, представителями ряда религиозных сект, приверженцами католического социализма. Близкое знакомство с культурным и социальным укладом европейских стран и творческое освоение идей видных западных теологов, философов, писателей, ученых завершили длительный духовный кризис Ч., его переход от деистических представлений к христианскому ‘модернизму’, заключавшемуся в синкретическом единстве религии, философии, истории, социологии, естествознания, искусства, литературы. После возвращения из Европы написал в 1828—1830 гг. 8 ‘Философических писем’, в которых выразилось его новое мировоззрение. Согласно этому мировоззрению, Ч. постоянно разрабатывал религиозное обоснование общественного процесса. Построение ‘совершенного строя на земле’ возможно, по его мнению, лишь при прямом и постоянном воздействии ‘христианской истины’, которая через непрерывное взаимовлияние сознаний разных поколений образует канву социально-исторического движения, основу ‘всемирно-исторической традиции’, способствующей ‘воспитанию всего человеческого рода’. Именно в католичестве, считал Ч., ‘развилась и формулировалась социальная идея христианства’, определившая ту сферу, ‘в которой живут европейцы и в которой одной под влиянием религии человеческий род может исполнить свое конечное предназначение’ (Статьи и письма.— М., 1987.— С. 45). Европейские успехи в области культуры, науки, права, материального благополучия составляли, по логике ‘Философических писем’, прямые и косвенные плоды католицизма, социально активной политической религии, и оценивались как зародыши и элементы высшего синтеза. Толкование Ч. христианства как исторически прогрессирующего социального развития и развертываемая на этом фундаменте последовательность его размышлений послужили основой для критики современного ему положения России и приведшей к этому положению ее истории в первом ‘Философическом письме’, опубликованном в журнале ‘Телескоп’ (1836.— Т. 34.— No 15). В России Ч. не находил ни ‘элементов’, ни ‘зародышей’ европейского прогресса. Причину этого Ч. видел в том, что, обособившись от католического Запада, ‘мы ошиблись насчет настоящего духа религии’, не восприняли ‘чисто историческую сторону’, социально-преобразовательное начало как внутреннее свойство христианства и потому ‘не собрали всех ее плодов, хотя и подчинились ее закону’, т. е. плодов науки, культуры, цивилизации, благоустроенной жизни.
Для того чтобы достичь успехов европейского общества на всех его уровнях и участвовать в мировом прогрессе, Ч. считал необходимым для России не просто слепо и поверхностно перенять западные формы, но, впитав в кровь и плоть социальную идею католицизма, от начала повторить все этапы европейской истории.
Столь однозначные выводы единственной напечатанной при жизни Ч. крупной работы вызвали аргументированную критику со стороны В. Ф. Одоевского, В. А. Жуковского, Е. А. Баратынского, П. А. Вяземского, А. С. Пушкина, др. русских писателей и общественных деятелей. Под влиянием этой критики и в результате собственного внутреннего развития Ч. признавал несомненные достоинства в традициях православного христианства, благотворно сказавшихся, по его мнению, на формировании духовных и душевных качеств русского человека. Более того, он был готов видеть призвание России, во многом предвосхищая мессианскую идею русской всечеловечности Ф. М. Достоевского, в том, чтобы ‘дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе’: ‘…провидение… поручило нам интересы человечества… в этом наше будущее, в этом наш прогресс…’ (Статьи и письма.— С. 220).
Хотя чаадаевская мысль претерпевала существенные изменения (причем все положительные знаки менялись на противоположные), она тем не менее постоянно обращалась к мотивам первого ‘Философического письма’, не линейно эволюционировала, а поступательно-возвратно пульсировала. Сама постановка Ч. проблем, связанных с разгадкой ‘сфинкса русской жизни’ (А. И. Герцен), принимала характер незавершимого сокровенного диспута.
Публикация в ‘Телескопе’, за которую Ч. был ‘высочайше’ объявлен сумасшедшим, а также его выступления в московских литературных салонах 30—50 гг. заставляли философов, писателей, ученых ставить и исследовать принципиально важные, но систематически не разрабатывавшиеся проблемы, способствовали уточнению и углублению концепций исторического развития России, оказали значительное воздействие на формирование славянофильского и западнического направлений в русской литературе. Сам Ч. находил общий язык с выразителями обоих направлений, хотя критиковал и западников и славянофилов. В разное время его приглашали сотрудничать стоявшие на разных позициях печатные органы — несостоявшийся журнал Герцена и Н. П. Огарева, ‘Московский наблюдатель’, ‘Москвитянин’.
Философско-исторические идеи Ч. стимулировали творчество таких разных представителей русской культуры (с большинством из них он был хорошо знаком), как А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. А. Григорьев, М. А. Бакунин, В. Г. Белинский, Т. Н. Грановский, А. И. Герцен, Н. И. Надеждин, М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Б. Н. Чичерин, К. Д. Кавелин, Н. Г. Чернышевский, К. Н. Леонтьев, С. М. Соловьев, В. С. Соловьев. Особенности личности и деятельности Ч. своеобразно запечатлелись в крупнейших образах русской классики (Чацкий, Онегин, Печорин), а в памфлетном и пародийном виде — в ‘Современной песне’ Д. В. Давыдова, в пьесе М. Н. Загоскина ‘Недовольные’, в стихах Н. М. Языкова ‘К не нашим’, в эпиграммах малоизвестного литератора С. А. Неелова. Чаадаевские мотивы ощутимы в ‘Думе’ и ‘Родине’ М. Ю. Лермонтова, в ‘Мертвых душах’ Н. В. Гоголя, в стихах Ф. Н. Глинки, Е. П. Ростопчиной, в романах И. С. Тургенева, в статьях Ф. И. Тютчева. Имя Ч. не раз встречается в подготовительных материалах к главным произведениям Достоевского, в его замысле ‘Жития великого грешника’.
Особую страницу в истории русской литературы занимает дружба Ч. с А. С. Пушкиным. По признанию поэта, Ч. знал его сердце ‘в цвете юных дней’, воспламенял в нем ‘к высокому любовь’, учил ценить ‘жажду размышление’ и ‘вниманье долгих дум’. Их продолжительные беседы, ‘пророческие споры’, как писал в одном из трех стихотворных посланий к Ч. Пушкин, вдохновляли поэта. Постоянное присутствие ‘единственного друга’ в сознании Пушкина отразилось не только в его известных стихах, но ив ‘Маленьких трагедиях’, ‘Медном всаднике’, ‘Капитанской дочке’, в исторических заметках, критически переосмыслявших ряд положений ‘Философических писем’. Так, в неотправленном письме к Ч. от 19 октября 1836 г. Пушкин раскрывает богатое драматическое содержание русской истории, хотя и соглашается с другом в критике современного положения вещей.
В свою очередь Ч. одним из первых оценил по достоинству ‘грациозный гений’ Пушкина, который должен принести ‘бесконечное благо’ России. Внимательно следил за развитием творческого пути ‘нашего Данта’, как он называл поэта, одобрял решение писать историю Петра I, отмечал в ‘Капитанской дочке’ простоту и утонченность вкуса — качества редкие ‘в наш блудный век’.
Эстетические суждения Ч. отражают воздействие его ‘одной мысли’, подчинены нравственному идеалу. Красота в искусстве для него неотделима от истины и добра, а художник в своем творчестве является как бы проводником людей на пути к бесконечному совершенствованию, прозревающим сквозь поверхностную сиюминутную значимость важные достижения и препятствия на этом пути. С точки зрения единства эстетического и этического начал Ч. осуждал античное искусство, которое, по его мнению, не укоренено в ‘недрах морального мира’ и ведет к ‘хаотическому смешению всех нравственных элементов’. (В сходном отношении к этому искусству Л. Н. Толстой опирался, в частности, на авторитет Ч.) Напротив, готика является ‘чем-то священным, небесным’, служит выражением ‘нравственных нужд человека’, заставляет ‘поднять взор к небу’.
Эстетические размышления Ч., в которых актуальное рассматривается сквозь призму вечного, социально-историческое поверяется высшим началом, а чисто художественные элементы органично соединены с нравственными, распространяются и на область литературы. Миссию одухотворяющего творческого воздействия неспособны выполнить т. н. новинки — ‘шум в письменном виде’. Подлинная литература, по Ч., должна быть исторически и нравственно объемной, т. е. должна видеть в современных явлениях не только злобу дня, но и влияние традиций, ростки будущего, соответствие или несоответствие высоким целям совершенствования человеческого бытия.
Такой подход обусловил, напр., оценку Ч. ‘Истории государства Российского’ Н. М. Карамзина (‘Как здраво, как толково любил он свое отечество’) и ‘Выбранных мест из переписки с друзьями’ Гоголя, в которых ‘при слабых и даже грешных страницах есть страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной’. Но не только при рассмотрении заметных явлений общественно-литературной жизни, но и при суждении о менее крупных произведениях, напр. повести И. Т. Кокорева ‘Саввушка’, Ч. был верен своим эстетическим принципам. В талантливой повести, описывающей быт московской городской бедноты, он отказывался видеть простой физиологический очерк и за живописными картинами московских окраин находил истинно художественную верность в изображении нравственного перерождения главного героя. ‘Умеренность, терпимость и любовь ко всему доброму, умному, хорошему, в каком бы цвете оно ни явилось’ (Статьи и письма.— С. 292) — таково было нравственно-эстетическое кредо Ч., определявшее его значение в истории русской литературы.
Соч.: Соч. и письма: В 2 т.— М., 1913—1914, Статьи и письма.— М., 1987.
Лит.: Лемке М. К. Чаадаев и Надеждин // Мир божий.— 1905.— No9—12, Гершензон. М. О. П. Я. Чаадаев: Жизнь и мышление.— Спб., 1908, Богучарский В. Я. Три западника сороковых годов. П. Я. Чаадаев, В. Г. Белинский и А. И. Герцен. Историко-литературные очерки.— Пб.— ч. 2. 1919, Спекторский Е. В. К. характеристике Чаадаева // Сборник русского института в Праге.— Прага, 1929, Шаховской Д. Якушкин и Чаадаев// Декабристы и их время.— М., 1932.—Т. II, Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т.— М., 1956.— Т. 9, Берелевич Ф. И. П. Я. Чаадаев и декабристы // Уч. зап. Тюменского пед. ин-та.— Тюмень, 1958,— Т. V.— Вып. 2, Усакина Т. Г. Памфлет М. Н. Загоскина на П. Я. Чаадаева и М. Ф. Орлова // Декабристы в Москве.— М., 1963, Лебедев А. А. Чаадаев.— М., 1965, Формозов А. А. Пушкин, Чаадаев и Гульянов // Вопросы истории.— 1966.— No 8, Пугачев В. В. Пушкин и Чаадаев // Искусство слова.— М., 1973, Скаковский И. Г. Пушкин и Чаадаев: К вопросу о датировке и трактовке послания Пушкина ‘К Чаадаеву’ // Пушкин. Исследования и материалы.— Л., 1978, Каталог библиотеки П. Я. Чаадаева.— М., 1980, Макаровская Г. В. ‘Философические письма’ Чаадаева в оценке Пушкина // Освободи тельное движение в России.— Саратов, 1986.— Вып. 11. Тарасов Б. Н. Чаадаев.— М., 1986.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990