Н. Б. Востокова
Н. Б. Востокова
Пушкин по архиву Бобринских
Пушкин по архиву Бобринских
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Послесловие составителя
К. Загряжская’2.
Пушкин по архиву Бобринских, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1974
Время на прочтение: 16 минут(ы)
ПРОМЕТЕЙ 10
Первое упоминание о Бобринских в переписке Пушкина относится к 1832 году. Поэт напоминает жене о встрече с Александровым1 у Бобринской.
Единственное дошедшее до нас письмо Пушкина, в сущности, записка, адресованная А. А. Бобринскому 6 января 1835 года, свидетельствует о приятельских взаимоотношениях поэта с этим ‘старым знакомым’ (XV, 75).
Наконец известно, что члены этой семьи порой выручали поэта из неловкого положения, в которое он попадал на дворцовых приемах. В дневнике Пушкина имеется запись от 18 декабря 1834 года с описанием бала в Аничковом дворце.
‘На лестнице встретил я старую г[рафиню] Бобр[инскую], которая всегда за меня лжет и вывозит меня из хлопот. Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в А[ничков] ездят с круглыми шляпами, но это еще не все). <...> Г[раф] Бобр[инский], заметя мою 2 шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели’ (XII, 333).
Итак, Пушкин посещал дом Бобринских, встречался с ними во дворце, однако это семейство не занимало особого места ни в жизни поэта, ни тем более в его сердце.
И тем не менее обширный архив Бобринских3 обогащает нас представлениями о Пушкине и его времени. Познакомившись ближе с одним из первых семейств ‘большого света’, мы заметим немало черт, вообще свойственных светскому окружению поэта.
Кроме того, Бобринские — люди весьма осведомленные, и в их бумагах встречаются важные подробности, в частности, о жизни и гибели Пушкина.
Попытаемся разобраться, кто такие Бобринские.
Крупные землевладельцы, они были близки ко двору по своему происхождению: родоначальник этой фамилии — Алексей Григорьевич Бобринский — был внебрачным сыном Екатерины II и графа Григория Орлова. Фамилию свою Бобринские получили от названия имения Бобрики в Тульской губернии, дарованного Екатериной сыну. Екатерина интересовалась судьбой сына, следила за его воспитанием и хорошо обеспечила его имущественное положение. Не оставлял Бобринского своими милостями и Павел I, который пожаловал брата своего в графы. К моменту знакомства с Пушкиным эта семья состояла из вдовы Алексея Григорьевича Бобринского — графини Анны Владимировны, рожденной Унгерн-Штернберг, ее сыновей — Алексея, Павла и Василия и дочери Марии (бывшей замужем за князем Николаем Сергеевичем Гагариным). Пушкин был знаком и общался главным образом со старой графиней Бобринской, ее старшим сыном Алексеем Алексеевичем и его женой Софьей Александровной Бобринской, рожденной графиней Самойловой. Софья Александровна приходилась двоюродной сестрой Николаю Николаевичу Раевскому-старшему, дружила с его дочерьми, в особенности с Екатериной, женой М. Ф. Орлова.
Алексей Алексеевич (1800—1868) — фигура сложная. Этот светский приятель Пушкина, по словам П. А. Вяземского, ‘не был тем, что обыкновенно называют царедворцем’4.
Блестящая образованность, не характерные для его круга обширные познания в сельском хозяйстве, промышленности, математике, финансах, увлечение химией, механикой, фотографией, разными ремеслами, крупная — по сути, вполне буржуазная — предпринимательская деятельность (основание свеклосахарных заводов, участие в железнодорожном строительстве) — по словам Вяземского, ‘он положил первые железные рельсы на русской почве’5. При этом особое благоволение Николая I, высокие придворные чины и должности (камергер, церемониймейстер и управляющий двором великой княжны Ольги Николаевны и с 1845 года — шталмейстер).
Если попытаться дать оценку политическим взглядам Бобринского, то его можно назвать либералом, но его либерализм был скорее всего данью моде, отзвуком александровской эпохи.
Политические взгляды большинства в то время лучше всего проверялись отношением к восстанию декабристов.
Как известно, в дни восстания декабристов Кавалергардский полк, в котором служил Бобринский, оставался верен новому императору. 14 декабря 1825 года по приказу Николая I Бобринский вместе с полком находился на Адмиралтейской площади: Николай стягивал верные ему войска
Вот как описывает события этого дня со слов Бобринского его сын: ’14 декабря, отправившись с другими офицерами во дворец к присяге в полной форме, он узнал, что полк вызван по тревоге в походной форме. Вернувшись скорее домой, он переоделся, надел латы, сел верхом и поспешил к полку, которому назначено было собраться на Адмиралтейской площади. Но так как Галерная была запружена народом и войсками, то он, объехав вокруг своего дома и сада, поскакал к площади вдоль по набережной Адмиралтейского канала. Рядом с ним бежали в беспорядке матросы гвардейского экипажа. На площади он нашел свой полк, выстроенный от угла бульвара до военного министерства (Лобанова дома, на углу Вознесенского проспекта) лицом к синоду и Конногвардейскому манежу. Мятежники, стоявшие спиной к сенату, стреляли. Вдруг сзади кавалергарды услыхали шум колес артиллерии, прискакавшей во весь опор и снимавшей орудия с передков назади полка. В первую минуту кавалергарды не знали, находится ли артиллерия на их стороне и не передалась ли она мятежникам. Но раздалась команда, эскадроны раздвинулись и дали место артиллерии, которая сделала несколько выстрелов по мятежникам, вскоре обратившимся в бегство. Кавалергарды ночевали у бивачных огней на Дворцовой площади и посылали разъезды по городу. Картечная пуля, пролетевши всю Галерную, завязла в штукатурке дома графа Бобринского и долго потом хранилась у него’6. Что и говорить, воспоминание весьма верноподданническое. Но при этом, не разделяя политических взглядов декабристов, супруги Бобринские отнюдь не одобряли жестокой расправы царя с восставшими (среди которых были родственники, друзья и знакомые). 10 октября 1827 года мать С. А. Бобринской, Екатерина Сергеевна Самойлова, писала дочери: ‘Письмо несчастной Катеньки Лих. я буду стараться, если возможно, переслать к мужу. Ей узнаю, как это делается и кто знает, где он?
Но как надеяться, что она от него может ответ иметь?
Как она тебе должна быть благодарна, мой друг Сонюшка, за те приятные минуты, что ты доставила ей, как она писала письмо к мужу. Надежда, что он получит его, уж это много в ее положении’7. Несомненно, здесь имеется в виду жена одного из ‘государственных преступников’, скорее всего жена декабриста Владимира Николаевича Лихарева — Екатерина Андреевна (рожденная Бороздина).
По-видимому, Софья Александровна решила помочь своей родственнице переправить письмо Лихаревой к мужу, который в то время уже находился на Нерчинских рудниках8. Из осторожности она поручила это дело матери.
Еще два обстоятельства опасно сблизили биографию Алексея Бобринского с людьми 14 декабря: случайный выстрел, произведенный из окна дома Бобринских9, был истолкован как покушение на Николая I. Много лет спустя сын Бобринского Александр в воспоминаниях об отце сообщал, что ‘все это происходило не долго после 14 декабря 1825 г., а это обстоятельство придавало всему делу особенную важность. <...> Его (А. А. Бобринского. — Н. В.) посадили на гауптвахту в Адмиралтейство. Так как в бунт 14 декабря были замешаны многие офицеры гвардейских полков, и в том числе и близко знакомые с графом Алексеем Алексеевичем, часто у него бывавшие, то дело это могло иметь для него довольно серьезные последствия’10. Вся эта история вскоре была предана забвению.
Другой эпизод был серьезнее: родные братья Алексея Бобринского, Василий и Павел, были непосредственно замешаны в декабристском движении. В Центральном государственном архиве Октябрьской революции среди неопубликованных материалов о декабристах хранится дело ‘О графе Бобринском, отставленном из л.-г. Гусарского полка корнете’11. Имеется в виду Василий Бобринский. Следствие началось в апреле 1826 года и протянулось до июля. В деле имеются допросные пункты и показания свидетелей. Самого Василия Алексеевича не допрашивали, так как он в это время находился за границей.
По делу Бобринского были допрошены Свистунов, Толстой, Сабуров, Арбузов, Вадковский, Барятинский и Шервуд.
Несмотря на разноречивые показания свидетелей о причастности Бобринского к обществу, видно, что Василий Бобринский состоял в Северном обществе, куда был принят в 1824 году А. П. Барятинским. Из показаний мы узнаем, что Василий Бобринский совместно со своим братом Павлом хотел завести для общества тайную типографию, для чего просил принять того в общество и даже пожертвовал на типографию денежную сумму (по данным Шервуда и Вадковского, 10 тысяч рублей).
То ли помогло чье-то высокое вмешательство, то ли действительно Василий Бобринский не успел себя достаточно проявить в обществе, но следствие над ним закончилось сравнительно благополучно. Он не был подвергнут ни высылке, ни аресту, однако на полях следственного дела имеется запись: ‘Высочайше поведено учредить секретный надзор. Письмо г. управляющему Министерством иностранных дел 19 июля 1826 г. No 943’12.
Жена Алексея Бобринского, Софья Александровна, была фигурой не менее сложной и противоречивой, чем ее муж. Ближайшая подруга императрицы, женщина, которую исследователи заподозрили в причастности к придворной интриге, направленной против Пушкина13, заслуживает самого пристального внимания.
Почти все современники единодушно отмечают ее ум, приятную внешность, очарование, любезность и светскость. Французский политический деятель А. Фаллу находил, что Софья Александровна отличалась ‘умом проницательным и твердым и держала в своих руках жезл правления петербургскими салонами’ 14. Императрица Александра Федоровна в письмах к Бобринской восхищается ее умом, красотой и тонкими дипломатическими способностями 15. Приятельница Пушкина А. О. Смирнова (Россет) в своих воспоминаниях лишь вскользь упоминает о Софье Александровне, утверждая, что в нее был безумно влюблен Василий Перовский, который, узнав о ее замужестве, даже стрелялся. На вопрос, кто же выдал Софью Александровну замуж за Бобринского, Смирнова довольно ехидно отвечала: ‘Мужики, восемь тысяч душ’ 16. Утверждение бесспорно злое и неверное, полностью опровергаемое перепиской супругов Бобринских.
Наиболее подробную и восторженную характеристику С. А. Бобринской оставил П. А. Вяземский, который в течение многих лет был постоянным посетителем ее петербургского салона.
‘Графиня Софья Александровна Бобринская, урожденная графиня Самойлова, была женщина редкой любезности, спокойной, но неотразимой очаровательности. <...> Ей равно покорялись мужчины и женщины. Она была кроткой, миловидной, пленительной наружности. В глазах и улыбке ее были чувство, мысль и доброжелательная приветливость. Ясный, свежий, совершенно женственный ум ее был развит и освещен необыкновенною образованностью. Европейские литературы были ей знакомы, не исключая и русской. Жуковский <...> узнал ее, оценил, воспевал и остался с нею навсегда в самых дружеских сношениях ‘. Императрица Александра Федоровна угадала ее по сочувствию и сблизилась с нею. <...> Графиня мало показывалась в многолюдных обществах. Она среди общества, среди столиц жила какою-то отдельной жизнью — домашнею, келейною, занималась воспитанием сыновей своих, чтением, умственною деятельностью, она, так сказать, издали и заочно следила за движением общественной жизни, но следила с участием и проницательностью. Салон ее был ежедневно открыт по вечерам. Тут находились немногие, но избранные’ 18.
Знакомясь с перепиской и другими документами Софьи Александровны, находящимися в фонде Бобринских, можно прийти к более полной и объективной оценке ее личности.
В практических, житейских вопросах Бобринская была намного умнее своего мужа, которым, кстати, и руководила. Светская жизнь была единственным возможным полем деятельности для ума Софьи Александровны и ее способностей. Однако она действительно редко выезжает в свет и предпочитает, оставаясь в тени, следить за происходящими событиями.
Софья Александровна блестяще владеет пером. Ее письма содержательны и остроумны. Среди разбора мелочей и сплетен большого света мелькают имена Жуковского, Козлова, Вяземского, Пушкина, Ростопчиной. Салон Софьи Александровны посещали, по словам Вяземского, ‘немногие, но избранные <...> молодые, люди <...> дипломаты, просвещенные путешественники <...> государственные люди’19. ‘Между ними (посетителями. — Н. В.), — вспоминал Бобринский-сын, — выдавались гр. Нессельроде, гр. Гурьев, гр. Строгановы, В. А. Жуковский, Пушкин, кн. Вяземский, лорд Блоумфильд, гр. Фикельмон, Вьельгорский и др.’ 20. Таким образом, среди ближайших друзей хозяйки салона мы встречаем и врагов Пушкина.
‘Граф Нессельрод занимал тут едва ли не первое место. <...> Салон графини Бобринской был любимым приютом его’ 21. Имена супругов Нессельроде непрерывно встречаются в письмах Бобринских. Алексей Алексеевич Бобринский говорит о М. Д. Нессельроде: ‘Эту женщину я больше всего люблю в Петербурге’ 22. Бывал в салоне Бобринской и Геккерн: в 1833 году Софья Александровна подробно описывает мужу, как в их доме Виельгорский, Вяземский, Нессельроде и Геккерн лили из сахара гербы23.
Насколько близка была дружба между Бобринским и Геккерном (‘Экарном’), судить трудно, но имя последнего упоминается с 1827 года24 и в переписке Бобринских, и в письмах к Софье Александровне, ее матери. ‘Я была недавно в театре, — пишет Е. С. Самойлова 29 июня 1827 года, — Экарн просил об нем тебе вспомнить’ 25. 6 сентября того же года подробно описывается роскошное празднество у Мамоновой: ‘Чужестранные были: голландский, французы, все тебе кланеют-ца’, — пишет Екатерина Сергеевна26.
В письме от 23 декабря 1827 года та же Екатерина Сергеевна в виде курьеза сообщает о случае, связанном с Геккерном: ‘Третьего дни у Экарна был бал, и Валентин27 приезжал к Ферзену28, чтоб он сказал голландскому, чтоб позвали Черткова29 с женою. Ферзен ездил, но Экарн не позвал, говорит, что Чертков ему не кланяется и что и ему до него дела нет’ 30.
Из письма Софьи Александровны к мужу от 22 октября 1834 года мы узнаем о болезни Геккерна. ‘Геккерн поднялся со смертельной болезни. Трепетали за его жизнь. Мозговая горячка подвергла его жизнь опасности. Он поправился, что радует всех его друзей’31. Последняя фраза, несомненно, свидетельствует о том, что Софья Александровна относит и себя к числу этих друзей.
Любопытно, как, находясь в дружбе с врагами Пушкина, сама Софья Александровна относилась к поэту. Теперь мы располагаем документами, позволяющими судить об этом. 10 октября 1831 года Софья Александровна восторженно пишет мужу:
‘…Я тебе говорила, что мадам Хитрово с дочерью Долли оказали мне честь, пригласив на литературный вечер. Был разговор только о Пушкине о литературе и о новых произведениях’32.
Бобринская предстает как человек, интересующийся литературой, ценящий Пушкина, следящий за его творчеством.
Но вот в безмятежную жизнь великосветского салона проникают странные слухи о событиях в доме Пушкина, о зловещей интриге вокруг поэта.
Бобринскую все это живо интересует, она многое знает и кое-что доверяет бумаге.
В истории дуэли Пушкина одним из наиболее загадочных обстоятельств является женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой. Весть о женитьбе Дантеса-Геккерна удивила всех и вызвала оживленные толки. Отклики на это событие отразились как в переписке современников, так и в мемуарной литературе. Еще одним живым свидетельством современницы служит письмо Софьи Александровны к мужу:
‘Никогда еще с тех пор как стоит свет не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустную молву. Да, он женится, и мадам де Севинье33 обрушила бы на него целый поток эпитетов, каким она удостоила некогда громкой памяти [Лемюзо]34! Да, это решенный брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина.
Если ты будешь меня расспрашивать, я тебе отвечу, что ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю. Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго. Это литература наших дней. Это возвышенно и смехотворно.
В свете встречают мужа, который усмехается, скрежеща зубами. Жену, прекрасную и бледную, которая вгоняет себя в гроб, танцуя целые вечера напролет. Молодого человека, бледного, худого, судорожно хохочущего, благородного отца, играющего свою роль, но потрясенная физиономия которого впервые отказывается повиноваться дипломату.
Под сенью мансарды Зимнего дворца тетушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно одно лишь белое платье, и это непорочное одеяние невесты кажется обманом! Во всяком случае, ее вуаль прячет слезы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море. Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни. Анонимные письма самого гнусного характера обрушились на Пушкина. Все остальное — месть, которую можно лишь сравнить со сценой, когда каменщик замуровывает стену35. Посмотрим, не откроется ли сзади какая-нибудь дверь, которая даст выход из этого запутанного положения. Посмотрим, допустят ли небеса столько жертв ради одного отомщенного!
Вчера праздновали Катерин. Я бегала из дома в дом поздравлять всех именинниц. Мадам Сухозанет36 была очень тронута моим вниманием, также княгиня Гогенлоэ37 и особенно старая военная тетка38.
Я выхожу так мало и бываю везде так редко, что я смущаюсь тем вниманием, какое я вызываю своим появлением в гостиной. Все эти охи и ахи меня стесняют и приводят в замешательство. Все же мне надо понемножку вернуться к светской жизни, потому что я совсем заплесневела и не могу сказать ни слова ни с кем из тех кого я не люблю или не знаю. <...>‘39
Письмо датируется 25 ноября 1836 года (Катеринин день — 24 ноября).
Бобринская не была близким другом поэта и, естественно, не могла непосредственно наблюдать за его душевным состоянием. Поэтому письмо основано на великосветских слухах и сплетнях. Умная и наблюдательная, Софья Александровна почувствовала за этой женитьбой какую-то тайну. И она жаждет понять и распутать эту непонятную ей историю.
Как и многие ее современники, Бобринская поражена этим браком. Так же как и многие другие, видит в поступке Дантеса героическое самопожертвование по отношению к Наталье Николаевне Пушкиной, и вместе с тем всему этому она дает свою, неожиданную для нас оценку: ‘Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго — это литература наших дней. Это возвышенно и смехотворно’.
Она хочет осознать смысл происходящих событий не только из праздного любопытства:
‘Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что даже не допускает сплетен’.
Находя этот брак глупостью со стороны Дантеса и даже сравнивая последнего с персонажем писем мадам де Севинье, Бобринская (так же, как и Пушкин) сомневается: ‘Да, это решенный брак сегодня, который навряд ли состоится завтра’.
Живо и образно описывает Бобринская поведение каждого из участников разыгравшейся драмы.
Вспомним, что и С. Н. Карамзина в письме к брату от 20 ноября отмечает лихорадочную веселость и легкомыслие Дантеса.
‘Вид у него такой, как будто он очень доволен, он даже словно обуреваем какой-то лихорадочной веселостью и легкомыслием’40.
В другом письме, от 23 декабря (то есть на месяц позже письма Бобринской), С. Н. Карамзина описывает состояние поэта:
‘Пушкин по-прежнему ведет себя до крайности глупо и нелепо. Выражение лица у него как у тигра. Он скрежещет зубами всякий раз, как заговаривает об этой свадьбе’41.
Любопытно замечание Бобринской, касающееся Геккерна, который был, видимо, настолько потрясен и взволнован этой историей, что его физиономия ‘впервые отказывается слушаться дипломата’.
Как известно, в деле улаживания ‘ноябрьского конфликта’ Пушкина с Геккер-ном далеко не последнюю роль играла Е. И. Загряжская. Стремясь предотвратить дуэль, она вела активные переговоры с Геккернами, взяв к себе в помощники Жуковского. Ей необходимо было спасти репутацию любимой племянницы — Наталии Николаевны, оградить ее от скандала и сплетен и — главное — спасти честь второй племянницы — Екатерины.
Ведь не случайна фраза Бобринской о том, что ‘непорочное платье невесты производит впечатление обмана’.
16 ноября у австрийского посланника Фикельмона был большой раут.
‘На рауте, — вспоминает Соллогуб, — все дамы были в трауре по случаю смерти Карла X. Одна Катерина Николаевна Гончарова, сестра Наталии Николаевны Пушкиной (которой на рауте не было), отличалась от прочих белым платьем. С ней любезничал Дантес-Геккерн. Пушкин приехал поздно, казался очень встревожен, запретил Катерине Николаевне говорить с Дантесом и, как я узнал потом, самому Дантесу высказал несколько более чем грубых слов’ 42.
Говоря о белом платье невесты, Бобринская, несомненно, имела в виду этот раут.
Почти все современники Пушкина отмечали большую радость Екатерины Гончаровой по случаю ее свадьбы с Дантесом.
‘Екатерина себя не помнит от радости, по собственным ее словам, она не смеет поверить, что ее мечта осуществилась’, — писала С. Н. Карамзина брату43.
Бобринская видит другое: ‘Ее вуаль прикрывает слезы, — пишет она, — которыми можно было бы заполнить Балтийское море’.
На правах близкого друга Пушкина деятельное участие в ноябрьских переговорах принимал Жуковский, выступая в качестве посредника между Пушкиным и Геккернами.
Как мы знаем, его посредничество окончилось полной неудачей, после чего в переговоры на правах родственницы вступает Екатерина Ивановна Загряжская. Жуковский уже только помогает ей.
Основным условием благополучного разрешения ноябрьского конфликта Жуковский считал сохранение в полной тайне как дуэльного вызова, так и проекта бракосочетания Дантеса с Екатериной Гончаровой.
Но Бобринская удивительно точно осведомлена о некоторых событиях этой предыстории. Она знает об анонимных письмах и их характере, знает она и о том, что ‘тетушка (Екатерина Ивановна Загряжская) плачет, делая приготовления к свадьбе’. Ее рассуждения о мести и жертвах прямо перекликаются с высказыванием Пушкина о задуманной им ‘мести, единственной в своем роде’ (XVI, 186 и 395), то есть полнейшей компрометации Геккерна как посланника европейской державы.
Вспомним, что написал Пушкин в письме к старому Геккерну: ‘Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам. <...> Дуэли мне уже не достаточно <... > и, каков бы ни был ее исход, я не сочту себя достаточно отмщенным…’ (XVI, 190—191 и 397 — перевод).
Письмо было написано после 17 ноября и прочтено Пушкиным Соллогубу. Соллогуб вспоминает, как он испугался этого письма и сообщил его содержание Жуковскому на вечере у Одоевского. ‘На другой день у Кар<амзиных> Жук<овский> сказал мне, что письмо остановлено’, — завершает Соллогуб44.
Вере Федоровне Вяземской Пушкин сказал (21 ноября) более определенно: ‘Я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как будут говорить о мести, единственной в своем роде, она будет полная, совершенная, она бросит того человека в грязь, громкие подвиги Раевского — детская игра в сравнении с тем, что я намерен сделать’ (XVI, 186 и 395).
В своем письме Бобринская нигде прямо не упоминает о дуэли, но, судя по подтексту, она знает и о ней. По-видимому, у Бобринской был верный источник информации, скорее всего Жуковский, который хотя и хранил тайну, но не мог устоять перед расспросами ‘графини Прелесть Александровны’.
Проходит два с небольшим месяца — и Пушкина уже нет… 16 февраля 1837 года С. А. Бобринская пишет своей родственнице, Софье Прокофьевне Бобринской:
‘Говорят о танцевальных утрах, о вечерних катаньях с гор. Масленица заглушила шумом своих бубенчиков ужасный отголосок смерти нашего Пушкина. Я сообщила сестре все подробности этого трагического конца. Расспросите ее об этом. Это нас привело в оцепенение в течение недели, но масленица закружила головы самым пылким и…45 Такова жизнь’46.
Что знала Бобринская о смерти Пушкина, какие подробности могла сообщить своей сестре Елене Александровне Захаржевской? К сожалению, такого письма обнаружить не удалось. Адресат письма Бобринской — Софья Прокофьевна — в то время находилась в Одессе, где жила и родная сестра Софьи Александровны. Из осторожности или по каким-либо другим соображениям Софья Александровна не хотела в данном письме описывать подробности ‘трагического конца’ и советует подруге получить эти сведения от Е. А. Захаржевской при свидании…
Письмо Бобринской, посвященное ‘ноябрьскому конфликту’, ценно тем, что, написанное в те же дни, оно свидетельствует о понимании этой умной современницей трагичности создавшегося положения, чего не видели даже и в январе ближайшие друзья Пушкина, Карамзины.
1 Александров Павел Константинович (1808—1857) — внебрачный сын вел. кн. Константина Павловича, офицер л.-г. Конного полка, по-видимому, один из поклонников Н. Н. Пушкиной.
2 Так заменил Пушкин в дневнике слово ‘треугольную’.
3 ЦГАДА. ф. 1412.
4 П. А. Вяземский, Граф Алексей Алексеевич Бобринский. Полн. собр. соч., т. VII, СПб., 1882, стр. 220.
5 Там же, стр. 229.
6 ЦГАДА ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 82, лл. 5 об. — 6.
7 ЦГАДА. ф. 1412., оп. 1, ед. хр. 422, лл. 23об. — 24.
8 В. Н. Лихарев был доставлен на Нерчинские рудники 4 апреля 1827 года. ‘Несчастная Катенька’ так и не последовала в Сибирь за мужем и в 1836 году вышла в Крыму вторично замуж за Льва Шостака.
9 Выстрел был произведен приятелем А. А. Бобринского секретарем английского посольства Малетом, который ради развлечения решил испробовать духовое ружье, изготовленное Бобринским.
10 ЦГАДА. ф. 1412. оп. 1, ед. хр. 82, л. 7.
11 ЦГАОР, ф. 48, ед. хр. 131.
12 ЦГАОР, ф. 48, ед. хр. 131, л. 5.
13 Э. Г. Герштейн, Вокруг гибели Пушкина. ‘Новый мир’, 1962, No 2, стр. 212, 218.
14 Там же, стр. 218.
15 Там же.
16 A. О. Смирнова-Россет, Автобиография. М., ‘Мир’, 1931, стр. 192—193.
17 B. А. Жуковский познакомился с С. А., вероятно, в 1819—1820 годах и был тогда в нее влюблен. Он посвятил Софье Александровне ряд стихотворений, после замужества ее сохранил с ней дружбу, продолжал бывать в доме и называл в письмах ‘дорогой графиней Прелесть Александровной’ (ЦГАДА, ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 379).
18 П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. VII. СПб., 1882, стр. 224.
19 Там же.
20 ЦГАДА. ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 82. л. 10.
21 П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 224—225.
22 ЦГАДА. ф. 1412. оп. 1, ед. хр. 215, л. 23 (на франц. яз.).
23 ЦГАДА. Ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 119 (на франц. яз.).
24 Геккерн появился в России в 1823 году сперва в должности поверенного в делах при нидерландском посольстве. С 26 марта 1826 года стал нидерландским посланником, или полномочным министром.
25 ЦГАДА. ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 422, л. 3 об.
26 Там же, л. 13 об.
27 Валентин Григорьевич Строганов (ум. 1833 г.).
28 Павел Карлович Ферзен (1800—1884), кавалергард, затем егермейстер.
29 Иван Дмитриевич Чертков (1796—1865) — шталмейстер.
30 ЦГАДА ф. 1412. оп. 1, ед. хр. 422, л. 46 об.
31 ЦГАДА, ф. 1412. оп. 1. ед. хр. 120, л. 21 (на франц. яз.).
32 ЦГАДА, ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 116, л. 44, об. (на франц. яз.).
33 Мадам де Севинье (1626—1696) — французская писательница, прославившаяся своими письмами, главным образом к дочери, многократно изданными.
34 Лемюзо — один из персонажей писем де Севинье.
35 Имеется в виду сцена из комической оперы Обера ‘Каменщик’ на текст Скриба и Делавиня, которая с успехом шла в Петербурге и Москве.
36 Жена генерала И. О. Сухозанета — Екатерина Александровна, урожд. княжна Белосельская — Белозерская (1804—1861).
37 По-видимому, русская, на которой женился вюртембергский принц Гогенлоэ, о нем см. ‘Остафьевский архив князей Вяземских’, т. V, вып. 2. СПб., 1913, стр. 244.
38 ‘Военной теткой’ (‘tante militaire’) называли жену кн. Д. П. Волконского. Екатерину Александровну, рожд. Мельгунову (ум. в
39 ЦГАДА. ф. 1412. оп. 1, ед. хр. 121, лл. 10—11 (на франц. яз.).
40 И. Андроников. Я хочу рассказать вам… М., 1965, стр. 113.
41 Там же, стр. 122.
42 В. А. Соллогуб. Воспоминания. М.—Л., ‘Academia’, 1931, стр. 363.
43 И. Андроников. Указ. соч., стр. 113.
44 В. А. Соллогуб. Указ. соч., стр. 370.
45 Многоточие в подлиннике письма.
46 ЦГАДА. ф. 1412, оп. 1, ед. хр. 480, л. 49 об. (на франц. яз.).
Письмо С. А. Бобринской от 25 ноября 1836 года дает повод еще раз поднять один до сих пор не разрешенный вопрос в преддуэльной истории Пушкина.
Речь идет о причинах сватовства Дантеса к Екатерине Николаевне Гончаровой.
Удивлялись этому сватовству многие. ‘Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, — пишет Бобринская. — Это возвышенно и смехотворно’. ‘Мне бы хотелось иметь через вас подробности о невероятной женитьбе Дантеса, — писала императрица Александра Федоровна одной из своих фрейлин, Е. Ф. Тизенгаузен. — Неужели причиной ее явилось анонимное письмо? Что это — великодушие или жертва?’
И второе письмо Александры Федоровны к тому же адресату: ‘Мне жаль Дантеса, нужно было бы помешать этому браку — он будет несчастием для них обоих…’1
В наши дни, когда мы располагаем множеством документов того времени, нет оснований недоумевать, чем вызван этот нашумевший брак.
В публикуемом письме Бобринской обращает на себя внимание сообщение о слезах Екатерины Николаевны Гончаровой и о слезах ее тетки.
Если слезы невесты еще можно было бы объяснить тем, что она не верит в любовь жениха, то слезы Загряжской объясняются иначе.
Сведение об этом нельзя не сопоставить с ее письмом к Жуковскому, написанному, когда брак был уже решен: ‘Слава богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастию, за четверть часа пред ними приехал из Москвы старшой Гончаров, и он объявил им родительское согласие, итак, все концы в воду. <...> Теперь позвольте мне от всего моего сердца принести вам мою благодарность и простите все мучении, которые вы претерпели во все сие бурное время, я бы сама пришла к вам, чтоб отблагодарить, но, право, сил нету.
Честь имею быть с истинным почтением и с чувствительною благодарностию по гроб мой
Все письмо проникнуто успокоением — брак состоится, ‘итак, все концы в воду’.
Этому предшествовала изнурительная борьба за устройство судьбы племянницы. Борьба Загряжской отражена в заметках Жуковского о гибели Пушкина, ‘4 ноября. Les lettres anonymes3. 6 ноября. <...> Вечером письмо Загряжской. 7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну. <...> Открытия Геккерна. О