5 марта 18…, въ 8 часовъ утра, я стояла у камина въ своей комнат и, гря озябшія руки, разсматривала внимательно свое отраженіе въ каминномъ зеркал. Это занятіе не доставляло мн большого удовольствія: я далеко не могла назваться красивой двочкой и не особенно любила смотрться въ зеркало, такъ какъ это только больно кололо мое самолюбіе. Но если я въ этотъ день, 5 марта, почти полчаса внимательно изучала свое лицо, то на то у меня были особенныя причины. Сегодня мн исполнилось 13 лтъ. До этого, впрочемъ, никому не было дла, оно и понятно: въ пансіон, гд я жила, кром меня было еще десять ученицъ, и нельзя-же было праздновать день рожденія каждой изъ насъ. Многія изъ моихъ товарокъ въ этотъ день получали письма отъ родныхъ, недавно, еще на прошлой недл, маленькая оганна Аллардъ показывала мн полученное ею поздравленіе. Увы!— я никогда не получала поздравительныхъ писемъ.
За то мн обыкновенно присылали какой-нибудь подарокъ, напримръ, индійскую шаль, цпочку или что нибудь въ этомъ род, что, можетъ быть, въ глазахъ моихъ подругъ было гораздо лучше всякихъ поздравленій.
Но подарки эти присылались по порученію моего отца чрезъ его агента въ Лондон, а послднему было очень мало дла до дня рожденія маленькой двочки, и я никогда не получала ихъ вовремя, а всегда двумя — тремя днями поздне торжественнаго дня, когда они уже теряли для меня всякую прелесть. Однако вс мои подруги завидовали мн и думали, что очень хорошо быть дочерью богатаго полковника Ликетъ, и я замчала, что госпожа Дангерфильдъ, наша начальница, посл полученія этихъ подарковъ въ теченіе недли, по крайней мр, относится ко мн съ особеннымъ уваженіемъ. И то, и другое доставляло мн, по правд сказать, большое удовольствіе.
На этотъ разъ я не получила подарка и не ждала его, но я ждала чего-то другого, что длало меня безконечно счастливой. Я ждала отца съ матерью и единственнаго маленькаго брата, которые возвращались изъ Индіи въ Англію и были уже въ пути цлыхъ шесть мсяцевъ.
Каждый вечеръ, начиная съ Рождественскихъ праздниковъ, которые прошли для меня вовсе не весело — вдь у меня не было родныхъ въ Англіи, гд бы я могла провести свои каникулы,— каждый вечеръ я внимательно разсматривала изъ моего окошка флюгеръ на крыш конюшни, чтобы узнать, какой дуетъ втеръ. И скоро этотъ заржавленный старый флюгеръ сталъ какъ бы единственнымъ моимъ близкимъ другомъ, которому я повряла вс свои чувства. Поздне мн пришла въ голову прекрасная мысль. Я начала внимательно слдить за всми газетными извстіями о судахъ и каждый разъ, какъ госпожа Дангерфильдъ, бывало, отправится немножко вздремнуть посл обда, и я оставалась одна въ ея унылой гостиной, немедленно набрасывалась на газету. Однажды она вошла раньше, чмъ я ожидала, и застала меня за моимъ занятіемъ. Газета тотчасъ была отъ меня отобрана: по мннію начальницы, это было совсмъ не подходящее чтеніе для юной двицы, а тмъ боле для двушки изъ хорошей семьи.
Какъ ни было переполнено мое сердце, я, однако, сдержалась. Ни за что въ мір я не сказала бы ей, чего я съ такимъ жаднымъ любопытствомъ искала въ газет. Я говорила очень рдко съ кмъ-нибудь о моихъ дорогихъ родныхъ. Увы, я сама знала ихъ только по имени, я ихъ никогда не видала. Когда я была еще совсмъ маленькой, они ухали въ Индію и не ршилцсь взять меня съ собою, боясь, что я не перенесу мстнаго климата. Меня оставили у старой тетки съ няней. Но тетка вскор умерла, няня вышла замужъ, и я начала переходить изъ рукъ въ руки, точно никому ненужная вещь, пока, наконецъ, не попала въ аристократическій пансіонъ госпожи Дангерфильдъ. Неудивительно, что при такихъ условіяхъ мое дтское сердце не могло глубоко ни къ кому привязаться и искренно кого либо полюбить. Правда, подруги мои относились ко мн очень хорошо, отчасти, быть можетъ, благодаря тому, что я была дочь богатыхъ и знатныхъ родителей, но часто, лежа ночью въ постели, я думала, что ни одинъ человкъ во всемъ мір не заплачетъ, если меня найдутъ на другой день мертвой, разв, быть можетъ, маленькая оганна, которая прислуживала мн.
Не удивительно, что я ждала съ страстнымъ нетерпніемъ прізда моихъ родителей. Они ршили пріхать въ Англію только на два года, такъ какъ отецъ мой былъ недостаточно богатъ, чтобы отказаться отъ службы и остаться на родин, эта поздка оказалась необходимой въ виду здоровья матери, а также и для воспитанія моего маленькаго брата, Біона. Мать писала мн, что ей было бы слишкомъ тяжело разстаться съ нимъ. А когда ей пришлось разстаться со мной на цлыхъ десять лтъ, ей не было слишкомъ тяжело?…
Я почти ревновала мою мать къ малютк брату.
Мн писали, что онъ очень красивый ребенокъ, и вотъ почему я разсматривала себя такъ усердно въ зеркал утромъ, въ день моего рожденія. Но, какъ я уже сказала, результатъ осмотра оказался далеко неутшительнымъ.
Я, дйствительно, была такая неуклюжая, съ крупными чертами лица и большими руками,— двочка, про которую каждый сказалъ бы: какъ жаль, что она не родилась мальчикомъ! Несмотря на изящныя платья, на медленную плавность двщкеній, усвоенную мною, благодаря урокамъ танцевъ и постояннымъ внушеніямъ о томъ, какъ надо себя держать, несмотря на все — я оставалась тмъ, чмъ была — дурнушкой.
У меня было круглое широкое лицо съ вздернутымъ носомъ и большимъ ртомъ. Правда, въ глубин души я находила свои глаза — большіе и синіе — вовсе не дурными, а косы,— я знала хорошо,— были густыя и длинныя — не даромъ мн такъ трудно было справляться съ ними поутрамъ. Несмотря на все это и на постоянную лесть прислуги и утшительныя увренія оганны, будто бы я очень мила, когда улыбаюсь, я хорошо сознавала, увы, что Элеонора Ликетъ никогда не будетъ ничмъ инымъ, какъ дурнушкой. Сегодня я казалась себ еще безобразне, неповоротливе, при мысли, что скоро должны увидть меня красавецъ отецъ и красавица мать. Будутъ ли они любить меня, такую некрасивую?.. Прочь отъ меня, безпощадное зеркало!
Въ двери постучали. Я поспшно набросила на себя платье.
— Вы здсь, дорогая Элеонора,— раздался голосъ г-жи Дангерфильдъ,— она никогда не называла меня до сегодняшняго дня иначе, какъ m-lle Ликетъ.— Можно войти?
Дверь отворилась, и на порог показалась начальница.
Она улыбалась и протягивала мн запрещенную газету. Забывъ, кто передо мной, я бросилась къ ней и выхватила газету изъ ея рукъ. Тамъ было написано, что въ гавань Бургампоръ прибылъ остъ-индскій корабль. Я заплакала отъ радости.
— Придите въ себя, M-lle Ликетъ! Ваше волненіе вполн понятно и естественно, но не надо давать своимъ чувствамъ такой власти надъ собою.— Я опомнилась. Предо мной стояла госпожа Дангерфильдъ, исполненная сознанія своего достоинства.
Конечно, она забыла, какъ и что она чувствовала сама, когда была ребенкомъ — вдь это было такъ давно! Нтъ, нтъ, въ ея присутствіи я не буду плакать, она не должна видть моихъ слезъ! Я вытерла глаза и сла передъ ней, вытянувшись въ струнку, какъ и она.
— Вотъ такъ гораздо лучше. Теперь, дорогое дитя, позвольте пожелать вамъ отъ всего сердца полнаго счастья. Я еще не имла удовольствія получить отъ вашихъ родителей увдомленіе, но, судя по времени прибытія въ гавань корабля, я думаю, можно ожидать, что вы сегодня увидите ихъ.
— Сегодня! Сегодня же!— Я вся дрожала!…
— Теперь успокойтесь и будьте готовы достойно встртить своихъ родителей. Я освобождаю васъ отъ занятій на этотъ день.
Дружески протянувъ мн руку,— она этого никогда прежде не длала, — госпожа Дангерфильдъ ушла, оставивъ меня въ сильнйшемъ волненіи. Я почти не сознавала, что со мной длается. Помню только, что оганна принесла мн завтракъ и со слезами крпко обняла меня. Такой фамильярности она никогда не позволяла себ раньше: она была вдь только дочь фермера, тогда какъ мой отецъ былъ полковникомъ королевской службы. Въ пансіон у госпожи Дангерфильдъ обращали большое вниманіе на общественное положеніе и происхожденіе каждой ученицы.
оганна ушла, я слышала, какъ хлопали двери: мои, счастливыя товарки отправлялись въ пріемную на свиданіе съ родными, пришедшими навстить ихъ. Скоро и я буду такой же счастливой! Мое волненіе росло все больше и больше. Что мн сдлать, чтобы произвести на папу и маму возможное лучшее впечатлніе? Во первыхъ, что надть? Я начала перебирать вс свои нарядныя шелковыя платья и не могла ничего выбрать, вдругъ мн пришла въ голову мысль, что въ сущности родителямъ моимъ должно быть безразлично, какъ я буду одта. Они хотятъ видть меня, свою дочь. Просто или нарядно она одта, не все ли равно, лишь бы это было дйствительно ихъ любящее дитя. Я надла простое шерстяное платье и причесалась какъ можно проще.,
Длать мн было нечего, и я безцльно бродила по комнатамъ, не зная, какъ сократить долгіе томительные часы ожиданія. Отъ нечего длать я пошла искать оганну и нашла ее наверху, за починкой моихъ платьевъ. Съ участіемъ выслушала она меня и дала мн дружескій совтъ заняться какой нибудь работой, и тогда время пройдетъ незамтно. Заняться какой нибудь работой? Но я никогда и не пробовала работать. Меня воспитывали, какъ богатую двочку, которой никогда не придется трудиться. Уроки въ класс, игра на рояли, рисованіе, чинныя прогулки по аллеямъ парка — вотъ въ чемъ проходилъ мой день. Я смотрла на пальцы оганны, ловко и усердно работавшіе иглой, и чувствовала себя совершенно безполезной. Я опять возвратилась въ свою комнату. О, пройдетъ же, наконецъ, этотъ день? Быть можетъ, родители мои еще не пріхали въ Лондонъ? Быть можетъ, они вовсе не спшатъ меня увидть, вдь у нихъ есть Біонъ! Нтъ, нтъ, это невозможно! У меня есть ихъ послднее письмо, длинное, нжное, я снова — въ который уже разъ — принялась перечитывать его со слезами. Отецъ! Мать! Я повторяла эти непривычныя для меня слова и рисовала мысленно встрчу мою съ ними. Меня пугала мысль, что я могу не узнать ихъ. У меня не было ни одного ихъ портрета, а только локонъ волосъ моей матери, точно такого же цвта, какъ мои. Мать моя, моя дорогая мать! Будетъ она любить меня? Какъ она встртитъ меня, совершенно незнакомую ей двочку? Я, конечно, съ перваго же взгляда полюблю ее на всю жизнь! Чмъ больше я думала о моей дорогой мам, тмъ все больше и больше забывала обо всемъ остальномъ, даже о томъ, что я такъ безобразна.
Вдругъ въ комнату вбжала оганна.
— M-lle Ли кетъ, смотрите, къ воротамъ подъхала карета… въ гостиную вошли… я слышала ваше имя.
Въ ту же минуту, вся дрожа, я была уже въ дверяхъ моей комнаты.
— M-lle Ликетъ, пожалуйста, подождите. M-me Дангерфильдъ еще не посылала за вами: не ходите туда.
— Я не могу больше ждать,— закричала я вн себя,— они пріхали, я знаю, я должна ихъ видть!
Я побжала къ дверямъ гостиной. Въ ту же минуту он распахнулись, и на порог появилась г-жа Дангерфильдъ. Увидя меня, она съ испуганнымъ лицомъ отскочила назадъ. ‘Это вы, дитя мое? уходите, уходите отсюда!’ Но я, не обращая вниманія на эти слова, ворвалась въ комнату. Тамъ находилось трое чужихъ. Я ясно вижу ихъ еще и теперь: одинъ изъ нихъ былъ морякъ, возл него стояла индіянка въ костюм няни и маленькій болзненный ребенокъ.
— Это вашъ братъ, Элеонора,— поцлуйте его,— указала госпожа Дангерфильдъ самымъ ласковымъ голосомъ, на какой только она была способна.
Мальчикъ сердито отвернулся отъ меня и заплакалъ.
— А папа? мама?— вскрикнула я въ полномъ недоумніи,— гд же, гд они?
Увы, они остались по дорог въ Европу, тамъ… въ двухъ могилахъ, вырытыхъ рядомъ на остров Св. Елены…
ГЛАВА II.
Трудно описать то чувство, которое охватываетъ ребенка, когда въ его маленькій міръ впервые вторгается смерть и уноситъ кого-нибудь изъ его близкихъ. До той минуты мысль о смерти никогда не приходила мн въ голову. Когда я думала о далекомъ пути отца и матери, я боялась всевозможныхъ случайностей, но не того, что они могутъ умереть, умереть раньше, чмъ я увижу ихъ. Ударъ былъ до того неожиданный, что я нкоторое время не могла прійти въ себя, когда-же я очнулась, то была уже непрежней беззаботной двочкой, а совершенно другимъ существомъ. Съ этого дня я перестала быть ребенкомъ.
Я живо помню первое впечатлніе, произведенное на меня маленькимъ братомъ. Я вижу его плачущимъ, цпляющимся за платье своей няни, и — по правд говоря — онъ показался мн препротивнымъ ребенкомъ. Я сразу почувствовала къ нему… не отвращеніе, нтъ, но я чувствовала, какъ сердце мое сжимается и холодетъ при одномъ взгляд на него. Я помню, какъ онъ отвернулся отъ меня. Я слышала его испуганный крикъ, потомъ ужасную, невроятную всть — все запрыгало передъ моими глазами, и я потеряла сознаніе.
Первое отчетливое воспоминаніе посл того: вечеръ, я сижу одна въ своей комнат, впрочемъ, не совсмъ одна — съ постели доносится до меня спокойное дыханіе спящаго Біона. Я чувствую себя совершенно разбитой. Съ той минуты, какъ я услышала роковую всть, прошло два дня, и я начинаю выходить изъ своего оцпеннія. Теперь у меня въ жизни остался только этотъ слабый. болзненный ребенокъ. Я сама перенесла его въ свою постель, моего маленькаго шестилтняго Біона. Во сн его лицо потеряло свое враждебное выраженіе, и я въ первый разъ замтила тонкія и правильныя черты его личика. Моя мать писала мн какъ то, что Біонъ очень похожъ на нее, внимательно разсматривая его, я искала въ немъ черты моей дорогой матери. Тихо, тихо поцловала я его свтлые локоны и сама прилегла около него. Мы остались одни, двое сиротъ въ цломъ мір, какъ то мы съ нимъ будемъ жить? Я не могла еще полюбить Біона, выказывавшаго ко мн такъ мало расположенія, но чувство долга по отношенію къ нему, искреннее состраданіе переполняли мою душу.
Я начала прибирать его платье, разбросанное кругомъ въ то время, когда я раздвала маленькаго упрямца, несмотря на его отчаянный крикъ. Онъ не переставалъ звать свою няню, пока не уснулъ. Хотя индійскіе слуги славятся своей преданностью, но няня Біона была исключеніемъ изъ этого правила: какъ только Біонъ очутился у госпожи Дангерфильдъ, она забрала себ платья и украшенія моей матери и исчезла. Съ тхъ поръ мы ее больше не видли.
Въ комнату ко мн вошла надзирательница.
— M-lle Ликетъ, васъ спрашиваютъ, идите сейчасъ же внизъ.
Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали такимъ образомъ, и молча отвернулась,
— M-lle ‘Ликетъ!— сказала она громче и грубе.
— М-lle Вудъ, я была бы вамъ очень благодарна, если бы вы не будили моего брата.
Я должна была оберегать его — какое новое, отрадное для меня чувство!
— Не могутъ же все время заботиться только о васъ и о вашемъ брат, довольно уже нянчилась съ вами m-me Дангерфильдъ. Она зоветъ васъ, идите сейчасъ же къ ней!
Со мною позволяютъ себ такъ разговаривать! Я не врила своимъ ушамъ.
— Теперь очень поздно, m-lle Вудъ, и я очень устала, да и братъ мой уже спитъ.
— Такъ оставьте его одного. Къ этому придется привыкнуть и вамъ, и ему. Идите сейчасъ же къ начальниц!
— Извините меня, но я никакъ не могу этого сдлать.— Я сердито захлопнула передъ ней дверь.
Возможно-ли это?— такъ говорила со мной M-elle Вудъ, которая до сихъ поръ всегда такъ заискивала во мн? Неужели же обращеніе ея измнилось только потому, что я осталась внезапно бдной сиротой, безъ средствъ, безъ родныхъ, безъ поддержки!
Въ дверь снова постучали. Это была оганна, маленькая оганна, которая никогда не измняла своего вжливаго обращенія. ‘Дорогая М-elle Ликетъ, г-жа Дангерфильдъ такъ сердится…
— Пусть сердится! Я не пойду, я останусь здсь около моего брата.— И исполненная гордаго сознанія своихъ новыхъ обязанностей, я услась возл спящаго брата.— Не плачь, оганна! Скажи ей, что если я ей нужна, пусть она придетъ ко мн или же подождетъ до утра.
Смертельно усталая, я легла на тюфякъ, который принесла оганна и разослала для меня на полу, я, привыкшая къ своей роскошной кровати, теперь спала на жесткомъ тюфяк, на голомъ полу! Но я даже не обратила на это вниманія. Все, что я теперь переживала, было такъ невроятно, что самыя невозможныя вещи казались мн вполн естественными.— Едва я закрыла глаза, какъ въ комнату ко мн вошла начальница.
— M-lle Ликетъ, такое поведеніе…
— Я не могу иначе! Я такъ устала.
Страданіе, которое было написано на моемъ измученномъ лиц, тронуло ее, она подумала, вроятно, о великомъ гор, постигшемъ меня такъ внезапно, и, смягчившись, взяла меня за руку.
— Все это очень грустно, моя дорогая, но что длать. Я не могу держать у себя въ дом мальчика, въ особенности больного, это очень непріятная исторія. Дорогая моя,— сказала она, наконецъ — я должна поговорить съ вами, какъ со взрослой, да вы и должны какъ можно скоре сдлаться взрослымъ человкомъ. Въ тяжелыхъ обстоятельствахъ нельзя долго оставаться ребенкомъ. Вы должны закончить свое образованіе и зарабатывать, себ хлбъ. Я могу оставить васъ у себя за половинную плату, конечно, съ тмъ условіемъ, чтобы вы взяли на себя нкоторыя работы въ школ.
Я въ негодованіи вскочила съ мста. Какъ? Единственная дочь полковника Ликетъ должна сдлаться полупансіонеркой, на которую ученицы смотрятъ свысока, съ которой прислуга позволяетъ себ фамильярное обращеніе, сдлаться, однимъ словомъ, второй. оганной Алларъ!
— Быть полупансіонеркой? Благодарю васъ,: M-m Дангерфильдъ, но…
— Тутъ не можетъ быть никакихъ ‘но’ M-lle Ликетъ, это единственный выходъ для васъ. У васъ нтъ родныхъ, кром меня о васъ некому позаботиться, Но теперь является вопросъ: какъ быть съ мальчикомъ?— Куда его помстить — въ пріютъ или…
— Въ пріютъ! Моего брата отдать въ пріютъ!..— и я мысленно увидла толпу голодныхъ, забитыхъ, жалкихъ маленькихъ мальчиковъ и среди нихъ Біона, Біона, единственное близкое мн существо во всемъ мір.
Жалобный плачъ моего маленькаго брата заставилъ меня придти въ себя. Въ одно мгновеніе я стала совершенно спокойной. Я подбжала къ нему, взяла его на руки и крпко поцловала, поцловала такъ, какъ никого еще въ жизни не цловала. Онъ, мой маленькій братишка, въ пріют! Лучше я буду просить милостыню, нтъ, не просить милостыню, а работать, исполнять самую трудную, самую черную работу для него. Я ласкала, обнимала, успокаивала его. Наконецъ онъ снова задремалъ. Въ эту минуту въ комнату вбжала оганна.
— М-me Дангерфильдъ, съ вами желаетъ говорить какой-то господинъ.
Начальница встала.
— Не теперь. Скажи ему, что я принимаю завтра утромъ.
— Примите его сегодня, М-me Дангерфильдъ! Онъ пришелъ издалека и онъ сказалъ мн…
— Теб сказалъ? Ты говорила съ нимъ?— оганна была совершенно уничтожена холоднымъ, строгимъ тономъ.
— Кто этотъ господинъ?— спросила М-me Дангерфильдъ.
— Это одинъ фермеръ,— быстро отвтила оганна. Онъ живетъ очень близко отъ насъ, и вс его знаютъ. Я писала два дня тому назадъ моей матери, и онъ принесъ, мн сегодня отвтъ на мое письмо.
— Ну, такъ что-же изъ этого слдуетъ? Иди и скаяги ему, что я теб поручила, — сказала холодно M-me Дангерфильдъ.
— О, M-me Дангерфильдъ, прошу васъ, примите его сегодня, ему нужно что-то сказать вамъ, и онъ такой хорошій, добрый человкъ! Во всемъ нашемъ округ знаютъ Рубена Линнигтона.
Рубенъ Линнигтонъ! Мн кажется, я слышала это имя, когда была совсмъ маленькой двочкой. На лстниц послышались шаги, и когда я повернула голову къ двери, она отворилась, и на порог показался поститель.
— Сударыня, я — Рубенъ Линнигтонъ!— сказалъ онъ робко, прежде чмъ войти въ комнату.
Я еще и теперь ясно вижу, какъ онъ стоялъ въ дверяхъ моей спальни передъ изумленной начальницей. Это былъ высокій сгорбившійся старикъ съ выраженіемъ необычайной доброты на блдномъ лиц. Онъ скоре походилъ на сельскаго священника, чмъ на фермера. Видъ у него былъ взволнованный и робкій.
— Сударыня, пожалуйста, скажите, гд я могу видть дтей Элеоноры Линнигтонъ… т. е. я хотлъ сказать нтъ, дтей жены полковника Ликетъ.
М-me Дангерфильдъ молча указала на меня и Біона.
Старикъ едва взглянулъ на меня, онъ прошелъ черезъ комнату, слъ на постель и сталъ внимательно смотрть на Біона, изъ глазъ его катились слезы, и онъ вытиралъ ихъ платкомъ. Никому не показалось это смшнымъ, хотя онъ плакалъ какъ то по-дтски и вытиралъ глаза большимъ бумажнымъ платкомъ яркокраснаго цвта, смшно развертывая его.
— Сударыня, я двоюродный братъ г-жи Ликетъ, урожденной Элеоноры Линнигтонъ, я пришелъ сюда для того, чтобы взять къ себ ея дтей.— Говоря это, онъ хотлъ приподнять Біона. Мальчикъ проснулся и снова началъ плакать. Чтобы успокоить его, я быстро взяла его на руки. Тутъ только Рубенъ въ первый разъ взглянулъ на меня.
— Кто вы? неужели вы…
— Я Элеонора Ликетъ.
— Элеонора!— сказалъ онъ, вглядываясь въ меня,— ты совсмъ не похожа на нее.— И съ простой искренней лаской онъ взялъ меня за руку и, вытирая другой рукой слезы, сказалъ: ‘я двоюродный братъ твоей матери, Элеонора, и я такъ любилъ ее, она вышла замужъ и ухала отъ насъ въ Индію. У меня нтъ ни жены, ни дтей. Если ты хочешь, я возьму васъ къ себ, я буду любить васъ какъ своихъ дтей! Яу правда, не богатъ, но все, что у меня есть, будетъ принадлежать вамъ при моей жизни и посл смерти. Хочешь идти ко мн, Элеонора? Я посмотрла на него, на этого простого, добраго старика, который ‘такъ любилъ’ мою мать. У него было доброе открытое лицо, внушавшее мн полное довріе. Даже Біонъ не плакалъ, когда онъ взялъ его на руки. Я обняла своего брата одной рукой и, протянувъ другую Линнигтону, сказала:
— Да, мы хотимъ идти къ вамъ!
ГЛАВА III.
Холодное и солнечное утро. Я сижу въ вагон, у открытаго окна, и втеръ во вс стороны развваетъ мои волосы и ленты отъ шляпы, глаза у меня слезятся, носъ краснетъ. Это очень непріятно, но единственное свободнее теплое мсто занято Біономъ, не могу же я согнать оттуда этого зябкаго, слабаго ребенка, привыкшаго къ жаркому климату Индіи.
Біонъ мало-по-малу начинаетъ удостоивать меня разговора, но называетъ меня не иначе, какъ ‘гадкая сестра’. Много разъ, въ этотъ день мое терпніе приходитъ къ концу, но я вспоминю о далекихъ могилахъ на о. Св. Елены и все прощаю ему. Линнигтонъ сидитъ около насъ, мало говоритъ и все время читаетъ свой старый, потертый молитвенникъ. Отъ времени до времени онъ поднимаетъ глаза и задумчиво смотритъ вдаль или останавливаетъ грустный взглядъ на Біон.
Я понимаю, что Рубенъ Линнигтонъ очень хорошій, добрый человкъ, но его неуклюжія манеры оскорбляютъ меня, и я стыжусь немного его потертаго, стараго сюртука передъ нашими спутниками. Мою гордость утшаетъ только Біонъ, этотъ маленькій красавецъ съ своими свтлыми кудрями и тонкими чертами лица. Я употребляю вс усилія, чтобы хотя немного развеселить Біона, но это очень трудная задача. Наконецъ онъ удостоилъ меня улыбкой.
— Вылитая мать!— сказалъ Линнигтонъ,— Ты такой-же добрый, какъ была она, Біонъ?
При этомъ вопрос Біонъ опять горько заплакалъ и, увидавъ въ окно вагона голубую полоску моря (мы подъзжали къ Соутгамптону), закричалъ:
— Я хочу домой, туда, за море! Я хочу опять на корабль, къ мам, къ пап, къ Лулу!— онъ такъ называлъ свою няню. И опять горькія рыданія.
Дядя Рубенъ тяжело вздыхаетъ. Мн мучительно стыдно, что мы доставляемъ ему такъ много непріятностей и заботъ.
— Дядя Рубенъ, быть можетъ, было бы лучше, если бы мы не воспользовались вашимъ приглашеніемъ и попытались устроиться какъ нибудь иначе. Я могу работать, могу голодать, носить старыя платья, въ крайнемъ случа… (жъ ужасомъ вспоминаю о холодномъ вид М-me Дангерфильдъ, съ которымъ она провожала меня) я могу остаться полупансіонеркой у M-me Дангерфильдъ.
— А что будетъ съ Біономъ?
— Біона мы отдадимъ куда нибудь, гд ему, быть можетъ, будетъ пріятне, и гд онъ не будетъ видть своей гадкой сестры.
Біонъ моментально перестаетъ плакать, и его большіе глаза съ выраженіемъ мольбы устремиляются на меня.
— Я теб не врю, ты нарочно такъ говоришь, Элли.
— Нтъ я говорю серьезно. Ты совершенно незаслуживаешь того, чтобы я заботилась о теб. Я хотла-бы, чтобы меня кто-нибудь взялъ, чтобы ты избавился отъ меня.
Ничего не отвчая, Біонъ смотритъ на меня испуганными глазами.
Поздъ остановился. Мы пріхали въ Соутгамптонъ. Дверь вагона открылась, и вошелъ какой то пожилой мущина.
— Какъ поживаете, господинъ Рубенъ? А, вотъ это ваши маленькіе гости? Я за вами, m-elle Ликетъ! И онъ помогъ мн выйти на платформу. Въ эту минуту Біонъ бросился ко мн и крпко обхватилъ меня своими рученками, онъ, очевидно, подумалъ, что исполняется мое желаніе, высказанное за минуту передъ тмъ, что меня берутъ отъ него навсегда. ‘Не берите Элли! я буду хорошимъ, я всегда буду хорошимъ, только не уводите сестру Элли, я не могу остаться безъ Элли’. Рыдая, онъ цплялся за мое платье, и мн стоило большихъ усилій успокоить его и уврить, что я не ухожу отъ него. Онъ обнималъ меня и протягивалъ свой ротикъ для поцлуя,— въ первый разъ за вс эти дни. Въ суматох, окружавшей насъ, мы сли съ Біономъ на нашъ сундукъ, и мн было такъ пріятно чувствовать, какъ доврчиво прижимается ко мн мой маленькій братишка, такъ долго не хотвшій любить меня.
Тотъ, кто помогъ намъ выйти изъ вагона, впослдствіи сталъ самымъ близкимъ нашимъ другомъ, а потому я хочу сказать о немъ нсколько словъ. По виду его можно было принять и за работника, и за хозяина въ его поношенномъ сюртук, свтломъ жилет, съ галстухомъ, концы котораго такъ забавно разввались. Онъ былъ среднихъ лтъ. Его нельзя было назвать красивымъ, но его большіе глаза и высокій умный лобъ производили очень дорошее впечатлніе.
— Я такъ и думалъ, что вы прідете въ это время и сказалъ объ этомъ хозяину. Вотъ мы и подумали съ нимъ, что вы, быть можетъ, подете домой на нашемъ пароходик, а не въ почтовой карет, да и маленькимъ вашимъ гостямъ будетъ удобне на пароход.
— Вы очень любезны, спасибо вамъ, Ліасъ Ли,— сказалъ Рубенъ своимъ слабымъ голосомъ, собирая нашъ багажъ.
Прежде чмъ отправиться дальше, дядя Рубенъ долженъ былъ пойти еще въ городъ за покупками. Вернувшись, онъ принесъ намъ два маленькихъ, не особенно привлекательныхъ на видъ пирожныхъ и мшечекъ съ конфектами, онъ, вроятно, предполагалъ, что это самый подходящій обдъ для дтей. Попробовавъ одно изъ пирожныхъ, Біонъ съ отвращеніемъ бросилъ его и съ крикомъ потребовалъ обда. Я ломала себ голову надъ тмъ, какой бы обдъ выдумать подешевле и, наконецъ, ршилась робко спросить Рубена, нельзя ли намъ достать гд-нибудь передъ отходомъ парохода немного молока и хлба, такъ какъ мы очень голодны. Не успла я произнести эти слова, какъ Рубенъ испуганно вскочилъ и высыпалъ все содержимое своихъ кармановъ въ руку Ліаса.
— Скоре принеси имъ все, что нужно! Они голодны! О, Господи, я заставляю голодать дтей Элеоноры! Принеси имъ, чего они хотятъ!
Черезъ нсколько минутъ передъ нами очутился хлбъ, большой кусокъ масла и, такъ какъ молока нельзя было достать,— бутылка пива.
— Теперь садись, Біонъ,— Я усадила его на сложенную въ кучу парусину и, разостлавъ на колняхъ чистый платокъ, стала рзать хлбъ карманнымъ ножомъ, который далъ мн Ліасъ, этотъ новенькій блестящій ножъ особенно сильно привлекалъ вниманіе мальчика. Я рзала хлбъ, весело болтая съ Біономъ, чтобы утшить и развеселить его. Хотя нашъ обдъ состоялъ только изъ хлба и масла, но мы были такъ голодны, что онъ казался намъ необыкновенно вкуснымъ. Пообдавъ, мы повеселли, и принялись расхаживать, наслаждаясь свжимъ морскимъ воздухомъ и солнышкомъ. Какъ смшно выглядлъ нашъ пароходикъ! точно драконъ съ длиннымъ хвостомъ: къ нему былъ привязанъ на цпи цлый рядъ маленькихъ лодочекъ. Біонъ захотлъ узнать, зачмъ такъ много этихъ лодочекъ. Я обратилась за разъясненіемъ къ Ліасу, такъ какъ дядя Рубенъ опять углубился въ свой молитвенникъ.
— Вы хотите знать, для чего такъ много лодочекъ? Эти лодки возятъ глину для нашего хозяина. Мы привозимъ въ Соутгамптонъ въ нихъ глину, а отсюда увозимъ ихъ пустыми. Сегодня мы выгрузили глину и, должны хать назадъ, вотъ хозяинъ мой и ршилъ предложить г-ну Линнигтону похать съ вами домой на нашемъ суденышк, такъ какъ это сохранитъ ему и деньги, и избавить его отъ лишнихъ хлопотъ.
— Кто же этотъ хозяинъ?— спросила я.
— Онъ торгуетъ глиной, у него громадныя залежи глины. Онъ очень богатъ и очень хорошій человкъ. Я служу у него бухгалтеромъ.
— Какъ можно разбогатть, продавая ничего не стоющую глину?— сказала я презрительно.
— Такъ высчитаете ее ничего не стоющей?— сказалъ серьезно Ліасъ. А видли-ли вы когда-нибудь фарфоровую вазу!
— Конечно.
— Слыхали-ли вы когда-нибудь о гончарныхъ заводахъ, гд приготовляются всевозможнйшія фарфоровыя вещи, которыя разсылаются потомъ по всему свту! Такъ вотъ вс эти прекрасныя чашки, вазы, все это приготовляется изъ глины нашего хозяина.
— Біонъ, послушай-ка, что говоритъ Ліасъ,— сказала я, со страхомъ замчая, что его личико опять принимаетъ капризное, недовольное выраженіе.
— Да, малый, если ты хочешь слушать, я могу теб разсказать кое-что про глину, это будетъ интересне самой интересной сказки. Вотъ эта хорошенькая бленькая чашечка, изъ которой ты пьешь, была когда то комкомъ глины и пріхала въ Соутгамптонъ на одной изъ этихъ лодочекъ.
И устремивъ свои свтлые круглые глаза на Біона, онъ сталъ разсказывать ему исторію кусочка глины, вырытаго изъ земли и испытывающаго всевозможныя превратности судьбы на воздух, въ вод и огн, пока, наконецъ, его завертываютъ въ тончайшую бумагу и отсылаютъ маленькому мальчику, который беретъ его, развертываетъ, ставитъ на столъ и видитъ что это…
— Что?— нетерпливо вскрикиваетъ Біонъ.
— Что это хорошенькая чайная чашка!
Между тмъ насталъ вечеръ, мы отнесли Біона въ маленькую каюту и уложили спать. Приближалась ночь. Мы давно должны были бы уже пріхать, но поднялся внезапный туманъ, такой густой, что пароходъ не могъ различить дороги.
Всю ночь мы дрожали отъ холода. Біонъ плакалъ до тхъ поръ, пока не уснулъ отъ усталости. На разсвт туманъ разсялся, и Ліасъ пришелъ сказать намъ, что берегъ уже близокъ и что мы скоро прідемъ. Наконецъ, пароходъ присталъ. Біона вынесли на берегъ, я хотла итти за нимъ, но почувствовала, что ноги мои совсмъ онмли и что я не въ силахъ сама двинуться съ мста. Сильныя руки Ліаса подхватили меня и отнесли въ ближайшую гостинницу, гд я цлыя сутки пролежала пластомъ, не поднимая головы съ подушки,— до того я была измучена.
ГЛАВА IV.
‘Когда же это Элли, наконецъ, проснется!’ услыхала я ворчанье Біона, который спалъ въ комнатк рядомъ со мной. Я успла уже оправиться и чувствовала себя совершенно бодрой. Быстро вскочила я съ постели, одлась и стала одвать Біона, который потихоньку все еще вздыхалъ о своей Лулу. Наконецъ мы были готовы и я, любуясь своимъ хорошенькимъ братомъ, повела его внизъ. Насъ встртила хозяйка гостиницы, и я съ материнской гордостью отвчала на вс ея разспросы о Біон. Затмъ я попросила сказать г-ну Линнигтонъ, что ‘m-lle Ликетъ’ ждетъ его. Въ отвтъ на это я услышала, что г-нъ Линнигтонъ и Ліасъ отправились искать телгу, чтобы отвезти насъ домой. хать въ телг! намъ, Элеонор и Біону Ликетъ позволить перевозить себя, какъ телятъ, въ гадкой телг!! Я была оскорблена до глубины души! Не лучше ли мн взять Біона и сейчасъ же уйти совсмъ отсюда? Но видъ завтрака, приготовленнаго на стол, былъ слишкомъ соблазнителенъ,— я не въ силахъ была устоять и ршила отложить исполненіе своего намренія. Посл завтрака мы разсматривали открывавшійся предъ нами видъ — маленькую тихую гавань, нсколько лодокъ и плоскій пустынный берегъ. Это было не Богъ всть какъ живописно, и мы занялись мечтами о нашемъ будущемъ дом. Біонъ сказалъ мн, что ему представляется красивый ‘бунгалоу’ (индійская дача), съ комнатами въ два раза больше той, въ которой мы сидли, съ огромными верами въ каждой изъ нихъ,— для того чтобы давать прохладу въ жаркое время,— большой садъ, экапажи и множество слугъ, среди которыхъ онъ, можетъ быть, найдетъ свою Лулу.:
Я старалась объяснить ему, что его мечты нсколько преувеличены, что въ Англіи живутъ совсмъ не такъ, какъ въ Индіи. Въ деревн, куда мы демъ, мы, вроятно, найдемъ домъ не такой большой, какъ въ Лондон, но удобный и помстительный, среди полей и лсовъ, съ большой залой, и столовой, выходящей прямо въ садъ. Парка, конечно, тамъ нтъ, вдь дядя Рубенъ не богатъ, но наврное около дома есть хорошенькій садикъ съ розами и жимолостью. Однимъ словомъ, я нарисовала такую соблазнительную картину, что Біонъ забылъ свой ‘бунгалоу’ и только мечталъ объ изображенномъ мною дом. Мы рисовали себ одну за другой комнаты воображаемаго будущаго ‘нашего дома’, и когда возвратился дядя Рубенъ, съ радостью поспшили усться въ телжку, чтобы поскоре пріхать ‘домой’.
Телжка оказалась лучше, чмъ я ее себ представляла. Насъ не свалили туда какъ телятъ: Ліасъ придлалъ для насъ сиднье, оно было, правда, слишкомъ высоко и не совсмъ надежно, но это насъ только смшило, чтобы не сползать внизъ, мы должны были крпко обими руками держаться за него, особенно, когда намъ пришлось прозжать по каменистой тряской улиц маленькаго городка.
Мстность, по которой мы прозжали, была очень однообразна. Кругомъ не было видно ничего кром блыхъ камней: камни покрывали улицы и блли на поляхъ, изъ этихъ же камней были построены хижины и хлва. Вс рабочіе, которые попадались намъ навстрчу, были покрыты блой пылью. Я спросила дядю Рубена, кто эти ‘блые люди’? ‘Это все мраморщики, моя дорогая. Здсь въ этой мстности вс мраморщики. Вотъ Ліасъ можетъ вамъ разсказать про это больше, чмъ я’. И онъ снова погрузился въ грустное молчаніе. Біонъ завернулся въ толстое пальто дяди Рубена, чтобы согрться и ни на что не обращалъ вниманія. Я мечтала о нашемъ будущемъ дом и смотрла внимательно по сторонамъ, напрасно ища что либо похожее на нарисованную моимъ воображеніемъ картину. Но что это тамъ на холм? нчто такое, о чемъ я всегда мечтала, но что я видла только на картинахъ — замокъ, настоящій, старинный, полуразрушенный замокъ! Наврно дядя Рубенъ везетъ насъ сюда, должно быть, онъ управляющій въ этомъ замк. Какъ это будетъ интересно! Мы поселимся въ уцлвшихъ комнатахъ, будемъ бгать съ Біономъ по развалинамъ, по потайнымъ ходамъ и темнымъ корридорамъ. Какая прелесть! А вотъ и дорожка, идущая къ замку. Вблизи она еще живописне… Но что это? телга сворачиваетъ на проселочную дорогу… замокъ медленно исчезаетъ изъ нашихъ глазъ… мы не демъ туда!..
‘Теперь мы уже скоро будемъ дома’, утшалъ насъ съ Біономъ дядя Рубенъ. Но кругомъ не видно было ни дома, ни сада, ничего кром безконечныхъ полей, да тамъ и сямъ попадались маленькія хижинки. Вдругъ телжка наша остановилась передъ воротами крестьянскаго двора. На дорог, передъ воротами лежала свинья со своими поросятами и не хотла двинуться съ мста.
— Я думаю, Элеонора, что мы можемъ здсь сойти, сказалъ дядя.— Намъ придется пройти только нсколько шаговъ. Теперь мы вдь дома Салли! Салли!..
Дома!.. Я увидала передъ собой маленькій крестьянскій домикъ, двери его выходили прямо въ поле — ни садика, ни одного кустика кругомъ! Одна тропинка вела къ колодцу, другая къ воротамъ. И это нашъ домъ? здсь мы должны жить съ Біономъ?..
— Салли! Салли! снова закричалъ Рубенъ.
— Сейчасъ иду!— раздалось въ отвтъ, и на двор показалась веселая, краснощекая женщина, она открыла ворота, прогнала съ дороги свинью, сняла съ телжки Біона, протянула мн руку, ввела во дворъ лошадь — и все это въ одно мгновеніе.
— Слава Богу, вотъ мы и дома. Салли, вотъ это дти бдной Элеоноры, а это Салли, моя преданная Салли, вотъ уже тридцать лтъ, какъ она служитъ у меня.
— Да, скоро тридцать лтъ,— повторила улыбаясь, Салли.
— Ну, здравствуй маленькій мальчикъ, — сказала она, подходя къ Біону и протягивая ему руку, — пойдемъ-ка въ домъ.
— Оставь меня, гадкая старуха! Я не хочу въ такой скверный домишко! Элли, Элли!
Я бросилась къ нему и прижала его къ себ. Я такъ понимала его разочарованіе!
— Онъ не можетъ жить здсь! Мы ни за что не войдемъ сюда! Довольно мы уже натерплись изъ-за васъ, дядя. Я не допущу, чтобы мой братъ жилъ въ такомъ жалкомъ, грязномъ домишк!
— Грязномъ!..— воскликнула оскорбленная Салли.
Конечно, я была очень взволнована, иначе я не сказала бы этихъ обидныхъ словъ. Какъ видно, онй уязвили бднаго старика въ самое сердце. Онъ грустно посмотрлъ на свой домикъ, потомъ на насъ.
— Онъ очень плохъ, мой домъ, — слишкомъ плохъ для ея дтей, но у меня нтъ лучшаго, Элеонора!
— Нтъ, онъ слишкомъ еще хорошъ для такихъ надменныхъ, гордыхъ барышенъ,— сказала Салли,— а вы, баринъ, вы просто…
Окончаніе фразы было заглушено рыданіемъ. Рубенъ печально прислонился къ дверямъ своего домика. Вся его фигура изображала такое страданіе, что я глубоко раскаялась въ своихъ грубыхъ словахъ.
— Г-нъ Линнигтонъ,— сказала я робко (я чувствовала, что не достойна назвать его теперь дядей),— это было очень грубо и гадко съ моей стороны. Но я не о себ думала, увряю васъ. Я здорова и могу жить везд, я думала о Біон, онъ вдь такой изнженный, болзненный ребенокъ, онъ привыкъ къ другой обстановк. Мн очень жалко, право — и голосъ мой, задрожалъ отъ невольныхъ рыданій.— Я не знаю, какъ поступить, вдь у меня нтъ матери, которая могла бы мн сказать, что хорошо и что дурно.— И я разразилась цлымъ потокомъ слезъ, который примирилъ Салли съ ‘гордой барышней’.
Я начинала понимать, что у насъ нтъ никакого выбора, что мы должны вступить въ этотъ домъ, такъ гостепріимно открытый передъ нами добротой дяди — вдь у насъ не было другого дома, не было родного угла. Я бросила робкій взглядъ въ открытую узенькую дверь: въ глубин сней видлась крутая лстница, которая вела наверхъ, въ ‘гостиную’, какъ сказала Салли. Такъ вотъ он, эти залы, о которыхъ мы мечтали дорогой съ Біономъ! Я повернулась къ нему, онъ горько плакалъ, продолжая твердить: ‘не хочу, не хочу въ этотъ домъ’. Какъ мн заставить его перешагнуть черезъ порогъ этой жалкой лачуги?
Наконецъ мн въ голову пришла счастливая мысль.
— Біонъ,— сказала я, усвшись на опрокинутое ведро и взявъ брата къ себ на колни,— я хочу разсказать теб одну исторію. Однажды въ большомъ прекрасномъ озер жилъ лебедь съ двумя маленькими дтками. Хорошо имъ было въ чистой прозрачной вод. Но мать ихъ должна была улетть далеко, далеко, и дти не могли уже оставаться въ прекрасномъ озер. Усталыя, голодныя, ходили они вокругъ озера, и некому было позаботиться о нихъ. Все это знала ихъ мать, тамъ, далеко, откуда, она не могла прилетть къ нимъ на помощь, и она глубоко страдала. Наконецъ къ маленькимъ лебедямъ пришла добрая старая утка и сказала имъ: ‘я очень любила вашу мать и хочу помочь вамъ, идите жить ко мн въ мой прудъ’. Но лебеди презрительно смотрли на маленькій прудъ и не хотли идти къ ней. Тогда мать ихъ, которая все знала, что длаютъ ея дти, прилетла ночью къ нимъ и сказала имъ, когда они спали: ‘Вы очень огорчаете меня, мои дорогія дти. Мой другъ хочетъ помочь вамъ, хочетъ заботиться о васъ, а вы презираете его, сметесь надъ нимъ, не хотите итти къ нему въ его прудъ, хотя онъ отдаетъ вамъ все, что у него только есть. Идите къ нему, дтки, и плавайте весело въ его пруд’.
И они такъ и сдлали, и очень полюбили-старую утку.
— Послушай, Элли,— сказалъ Біонъ, приложивъ къ губамъ пальчикъ, что онъ всегда длалъ, когда о чемъ-нибудь размышлялъ,— какъ ты думаешь, Элли,— мама хотла бы, чтобы мы вошли въ этотъ домъ и остались тутъ жить?
— Да, Біонъ, мама этого хочетъ, я знаю это, — И, взявъ его за руку, я повела его по крутой лстниц въ маленькую комнатку.
ГЛАВА V.
Никогда я не-забуду взгляда Салли, когда въ первое утро я сошла внизъ въ половин девятаго, что было очень рано по моему мннію, и заявила ей, что Біону къ завтраку нуженъ только кофе съ сухарями.
— Кофе! Сухари! Ну, такихъ тонкостей у насъ здсь не водится. Да у меня и времени нтъ, барышня, приготовлять для ребенка отдльно завтракъ, вы должны вставать въ 6 часовъ, и маленькому будетъ тогда молоко и каша. Господинъ Рубенъ уже позавтракалъ и часъ тому назадъ ушелъ на работу.
Я была совершенно поражена, — не обращеніемъ Салли, которая была слишкомъ добродушна для того, чтобы быть грубой, нтъ,— я пришла въ ужасъ, представивъ себ ясно нашу будущую жизнь здсь.
Да, тяжело намъ было привыкать къ этой жизни. Къ столу подавались самыя простыя кушанья, грубо приготовленныя, и только голодъ заставлялъ насъ сть ихъ. Дни проходили однообразно и скучно: никакихъ книгъ! никакихъ игрушекъ! Намъ была предоставлена комната наверху, необыкновенно чисто вымытая, но неуютная и почти пустая. Столъ, стулья и шкафъ,— вотъ и все. Нигд ни книжки, ни картины, ни бездлушки. Впрочемъ, нтъ, на камин стояли дв фарфоровыя пастушки, въ рукахъ у нихъ были павлиньи перья, между ними мраморный крестъ съ латинской надписью — работа Ліаса Ли, съ гордостью объявила мн Салли. День за днемъ, цлый мсяцъ, просидли мы въ маленькой комнатк, Біонъ не отходилъ отъ камина, мы вставали поздно и сидли до обда около камина, къ обду приходилъ Рубенъ, дружески улыбался намъ, поспшно и молча съдалъ свой обдъ и снова уходилъ. Мы опять оставались одни и разсказывали другъ другу разныя исторіи или смотрли въ окно на куръ, ~ свиней, овецъ. Часто Біонъ отъ томительнаго бездлья засыпалъ у меня на колняхъ. Вечеромъ мы ужинали молокомъ, затмъ я читала, по просьб Рубена, одну или дв главы изъ библіи, посл чего онъ читалъ длинную молитву, и мы ложились спать.
Но сонъ не приходилъ ко мн посл такого празднаго дня. О, эти ужасныя безсонныя ночи! Какъ мучилась я, пробгая мысленно прожитый томительно скучный день и зная, что завтра меня ожидаетъ то-же самое. Какъ хотла бы я вернуться къ моей прежней занятой школьной жизни, которая казалась мн раньше такой мучительной. Я вынула свои старыя учебныя книги и опять стала перечитывать ихъ. Съ отчаянія я даже стала учиться шить у Салли, и штопала чулки Біона.
Выходить изъ дома я ни за что не хотла, я не была даже ни разу въ церкви. Подумаешь, какое удовольствіе бродить по грязнымъ, мокрымъ тропинкамъ, утопая въ грязи! Вдь я не крестьянскій мальчикъ, а барышня (я очень заботилась о сохраненіи своего достоинства)! И я оставалась сидть дома, въ обществ Біона, Рубена и Салли. Въ этомъ состояніи постояннаго недовольства и заботы о томъ, какъ бы не уронить своего достоинства, я перестала заботиться о брат. Наступила весна, въ маленькой комнат стало очень душно. Біонъ много разъ порывался на воздухъ, но я въ своемъ упрямств ни за что не хотла выйти изъ дому. Біонъ томился долгіе часы, не зная чмъ наполнитъ день, неожиданный случай выручилъ его. Однажды, слоняясь изъ угла въ уголъ, онъ наткнулся на какой-то странный предметъ.
— Я хочу знать, что это такое, Элли,— говорилъ Біонъ.— Смотри, здсь есть и ручка, можно ее повертть?
— Нтъ, нтъ, нельзя, мой дорогой,— сказала Салли, входя въ комнату съ чашкой молока,— это ручной органчикъ, господинъ Рубенъ не позволяетъ никому трогать его.
Но Біонъ такъ упрашивалъ ее, что она не могла устоять и показала ему эту драгоцнность. Это былъ органчикъ, который могъ играть двнадцать мелодій. Біонъ былъ въ величайшемъ восхищеніи, когда, повернувъ ручку органа онъ, услышалъ первые слабые звуки. Мало по малу онъ началъ вертть ручку органа все тверже и увренне и его музыкальное ухо уже улавливало мелодію.
— Слышишь, Элли, музыка, настоящая музыка!— и онъ съ восхищеніемъ смотрлъ на органъ. Мн это не доставляло никакого удовольствія. Всякая любовь къ музык была убита во мн ежедневными трехчасовыми упражненіями, которыя я должна была обязательно играть въ пансіон. Однако я съ радостью смотрла на оживленное личико Біона, которое длалось необыкновенно привлекательнымъ, когда что нибудь сильно заинтересовывало его. Біонъ игралъ съ увлеченіемъ, а Салли съ восторгомъ слушала его. ‘Ахъ, Боже мой, вылитая мать — маленькій Біонъ! Она любила музыку и играла на этомъ орган и учила дтей пть эти псалмы. Ахъ, что-то скажетъ господинъ Рубенъ’.— Какъ разъ въ эту минуту онъ входилъ въ комнату очень взволнованный,— ‘Кто ‘играетъ на моемъ орган? Кто позволилъ взять его?’ — Біонъ, погруженный въ свое занятіе, продолжалъ играть, не замчая его.
— Оставьте его, господинъ Рубенъ,— сказалъ Ліасъ, входя въ комнату за дядей — Онъ не длаетъ ничего дурного. Послушайте-ка, онъ и поетъ.
— Поетъ? вотъ это хорошо. Мы вс будемъ пть. Элеонора, Салли, Ліасъ, садитесь!
Рубенъ досталъ съ полки старый молитвенникъ, и слезы потекли у него, изъ глазъ, когда онъ дрожащимъ голосомъ затянулъ псаломъ. Ліасъ подтягивалъ густымъ басомъ, Салли усердно вторила имъ, и, озаренный послдними лучами заходящаго солнца, маленькій Біонъ съ выраженіемъ нмого восторга на просвтленномъ лиц стоялъ передъ органомъ. Это былъ странный хоръ, но онъ никому не казался смшнымъ. Долго продолжалась музыка, и Біонъ съ блестящими глазами и улыбающимся ротикомъ неутомимо игралъ на орган, пока, наконецъ, Ліасъ не схватилъ маленькаго музыканта на руки и не посадилъ къ себ на колни.— ‘Теперь довольно играть, нашъ блдненькій мальчикъ долженъ теперь хорошо поужинать’.
Съ музыкой прекратилось и радостное оживленіе Біона, капризнаго и плачущаго отнесла я его въ постель. Не замченная Рубеномъ и Ліасомъ я возвратилась назадъ и сла въ дверяхъ, дымъ трубки Ліаса выгналъ меня изъ комнаты.
— Да, это очень способный мальчикъ,— говорилъ Ліасъ: можетъ быть онъ будетъ со временемъ великимъ музыкантомъ.
— Можетъ-быть,— задумчиво сказалъ дядя,— онъ очень похожъ на мать.
— Къ сожалнію, да!— грустно прошепталъ Ліасъ.
— Что? почему къ сожалнію?— спросилъ Рубенъ.
— Я слышалъ, что ея пять сестеръ вс умерли отъ чахотки. Вы не обижайтесь, если я вамъ дамъ совтъ внимательне слдить за мальчикомъ,— у меня самого есть дти.
Я похолодла отъ ужаса,— вдь рчь шла о Біон.
— Я думаю,— продолжалъ Ліасъ,— что онъ у васъ совершенно неправильно воспитывается. Если онъ будетъ постоянно сидть взаперти, въ комнат, онъ не выживетъ долго. Посылайте его на свжій воздухъ, это укрпитъ его. Да, вотъ если-бъ у него былъ братъ, сильный мальчикъ, который водилъ бы его съ собой по полямъ и лсамъ — это было бы для него очень хорошо, но къ сожалнію, у малютки только сестра, да еще такая изнженная барышня! Позаботьтесь о немъ, господинъ Линнигтонъ.
Тихо спустилась я внизъ на дворъ, къ колодцу, гд меня никто не могъ видть. Какой мучительный часъ я провела тамъ! Я давала себ клятву отнын стать другимъ человкомъ. На другой день я встала съ твердымъ намреніемъ измнить образъ жизни Біона и свой собственный.
ГЛАВА VI.
На другое утро я встала рано и развеселила Біона общаніемъ повести его гулять. Онъ быстро одлся, и мы страшно удивили Салли, сойдя внизъ въ 7 часовъ утра уже совершенно готовыми для прогулки. ‘Вотъ это хорошо! Этакъ у нашего мальчика скоро и красныя щечки будутъ. Ахъ, бдный ребенокъ, какой онъ блдненькій!’ Меня очень сердили причитанія Салли, и я обрадовалась, когда они прекратились при крик Біона, стоявшаго въ дверяхъ кухни: Ліасъ, Ліасъ детъ! радостно кричалъ онъ. Біонъ всегда охотно шелъ къ Ліасу, такъ охотно, что я часто даже ревновала его.
— А, маленькій мужчина!— сказалъ Ліасъ, спрыгивая со своей легонькой телжки, на которой онъ разъзжалъ по полямъ.— Ты сегодня ранняя пташка. Что ты скажешь, если я предложу теб похать покататься со мной!
Біонъ робко молчалъ, я же отважно сказала: Да, мы съ удовольствіемъ оба подемъ съ вами, вы намъ давно уже общали показать залежи глины.
— Тьфу пропасть!— весело сказалъ Ліасъ,— какъ я радъ слышать отъ васъ подобныя вещи. Хозяинъ давно уже спрашивалъ про маленькаго Ликетъ, и очень возможно, что мы его тамъ встртимъ. Вы уже позавтракали? Прекрасно! Итакъ, въ дорогу!
Не безъ нкотораго чувства униженія сла Элеонора Ликетъ съ какимъ-то рабочимъ въ открытую телжку. Но когда я увидала, какъ радостно хлопаетъ въ ладоши Біонъ, какъ легкій румянецъ показывается на его личик, я совершенно забыла свое отвращеніе и даже смялась, слушая извиненія Ліаса, что ему придется на нкоторое время оставить насъ однихъ въ мст, совсмъ не подходящемъ для барышни, среди рабочихъ, на глиняныхъ копяхъ, въ то время какъ онъ будетъ заниматься въ контор. ‘Но рабочіе вс очень хорошіе люди. Дти хозяина очень часто приходятъ туда, можетъ быть, даже сегодня вы увидите ихъ’, прибавилъ онъ.
хать намъ пришлось не долго: копи были очень близко. Съ гордостью показывалъ намъ Ліасъ узкій рельсовый путь, проложенный по улиц и спускающійся къ рк. ‘Эта наша желзная дорога, которую хозяинъ построилъ для подвоза глины къ морю’.
— Я бы хотлъ покататься въ вагончик,— сказалъ Біонъ,— можно?
— Можно-ли? конечно можно. Жаль только, что я теперь долженъ работать въ контор, но васъ можетъ покатать Петръ. Эй, Петръ!
На зовъ Ліаса явился рабочій, покрытый блой глиной, я узнала въ немъ одного, изъ нашихъ спутниковъ на пароход. Ліасъ поручилъ насъ его попеченію и распрощался съ нами.
Петръ усадилъ насъ въ маленькій вагончикъ и покатилъ по рельсамъ. Мы хали съ необыкновенной быстротой, насъ трясло, качало, но Біонъ былъ въ восторг.
— Однако, начинается дождь,— замтилъ нашъ проводникъ, молчавшій до сихъ поръ. Онъ остановилъ вагончикъ и помогъ намъ выйти, Дождь шелъ все сильне и сильне.— Вотъ тамъ кузница,— сказалъ онъ, указывая на группу домиковъ, — тамъ можно переждать дождь.
Однако добраться до кузницы было не особенно легко. Мы должны были идти по скользкой глинистой почв, башмаки наши черезъ нсколько минутъ совершенно покрылись липкой глиной, мы скользили и чуть не падали на каждомъ шагу, дождь билъ намъ прямо въ лицо и мшалъ видть дорогу. Бдный Біонъ, плача, цплялся за меня.
— Элли, Элли, я совсмъ промокъ… я потерялъ башмакъ! Когда же мы, наконецъ, придемъ!
— Сейчасъ, сейчасъ придемъ,— утшала я его,— обхвати меня за шею, я тебя понесу.
Я взяла его на руки и начала подниматься на маленькій пригорокъ. Вначал все шло хорошо, но вдругъ я поскользнулась, и мы оба полетли внизъ, въ липкую глину. Ноги мои уходили все глубже и глубже, и я была не въ силахъ выбраться оттуда. Въ отчаяніи осматривалась я по сторонамъ, не увижу-ли кого-нибудь, кто могъ бы помочь намъ. Къ счастью, вдали показался какой-то господинъ на вороной лошади. Увидвъ наше затруднительное положеніе, онъ повернулъ лошадь и направился къ намъ. У него было очень привтливое лицо, и я доврчиво обратилась къ нему за помощью.
— Помогите намъ выбраться отсюда, мы совершенно выбились изъ силъ!— сказала я.
Онъ подъхалъ къ намъ, сошелъ съ лошади, взялъ Біона на руки, протянулъ мн руку и вывелъ насъ на твердую почву. Мы стояли подъ навсомъ какого-то дома.
— Ну, теперь прощайте, дтки,— сказалъ онъ съ доброй улыбкой.— Смотрите, будьте осторожне, чтобы не попасть опять въ бду.
Онъ слъ на лошадь и похалъ дальше. Я долго смотрла ему вслдъ: это, конечно, былъ, ‘хозяинъ’, господинъ Вильсонъ, о которомъ я слышала такъ много отъ Ліаса и дяди Рубена. Онъ скрылся уже изъ виду, но я все еще видла передъ собою его ласковое, доброе лицо и съ жгучей болью въ сердц думала о томъ, какъ я была бы счастлива, еслибы у меня былъ такой отецъ.
— Пойдемъ, Біонъ — сказала я, вытирая глаза,— они были мокры, но не отъ дождя, — мы должны гд-нибудь посушить наше платье.
Изъ домика до насъ доносился шумъ машины. Мы вошли туда. Рабочіе встртили насъ очень привтливо и помогли высушить наши платья и очистить отъ глины башмаки. Біонъ пересталъ плакать и очень заинтересовался паровой машиной.
— Смотри, Элли, какъ оно все вертится да вертится. Большое колесо двигаетъ много, много маленькихъ! Ахъ, какъ красиво!
— Это теб нравится?— раздался привтливый голосъ, и мы увидали опять доброе лицо г-на Вильсона.— Я только что узналъ, кто вы такіе, — сказалъ онъ.— Я хорошо знаю господина Рубена. Если вамъ здсь нравится, приходите сюда почаще.
— Благодарю васъ!— сказала я.
Онъ взялъ Біона на руки, чтобы лучше показать ему машину.
— Какой же ты легонькій, мальчикъ! вдвое легче моего сынишки.
— Да, онъ очень слабый ребенокъ! Я не знаю, что мн длать съ нимъ, чтобы укрпить его здоровье. Не можете ли вы дать мн какой-нибудь совтъ?
Я говорила съ нимъ совершенно свободно, безъ страха, несмотря на то, что это былъ ‘хозяинъ’.
— Разв нтъ никого кром тебя, кто могъ бы позаботиться о твоемъ брат, милая двочка?— сказалъ онъ, внимательно посмотрвъ на насъ.
— Нтъ, мы сироты.
Онъ молча и долго смотрлъ на насъ. Я была очень довольна, что успла привести въ порядокъ волосы и платье Біона, какъ ни просто онъ былъ одтъ, все-же онъ производилъ прелестное впечатлніе.
— Дитя мое, ты еще слишкомъ молода для того, чтобы брать на себя такую большую отвтственность. Да, онъ на видъ очень слабенькій ребенокъ, но мн кажется, что ничего особенно серьезнаго нтъ, вдь, я немного смыслю въ этихъ вещахъ. Самое лучшее для него, это быть возможно больше на воздух и получать питательную пищу. Одинъ изъ моихъ мальчиковъ тоже очень слабъ, и я ничего не длаю, кром того, что сказалъ теб, еще разв… что ты длаешь вечеромъ, окончивъ свой день, и утромъ, прежде чмъ начать его?
Я покраснла и тихо сказала:
— Я молюсь!
— Такъ, дитя мое, ты хорошо длаешь!— и онъ ласково простился съ нами.
Часа два еще ходили мы по мастерскимъ и разсматривали съ большимъ интересомъ всякія диковинки. Затмъ какая-то женщина изъ сосдняго дома принесла намъ молока, хлба, сыру — это хозяинъ приказалъ позаботиться о нашемъ завтрак. Въ восторг отъ проведеннаго дня мы весело хали съ Ліасомъ домой и разсказывали ему вс наши приключеніе.
— Да, у насъ хорошій хозяинъ, говорилъ Ліасъ,— такого другого во всемъ свт не найдешь.
ГЛАВА VII.
Съ этихъ поръ мы пользовались всякимъ случаемъ, чтобы побывать на копяхъ. Величайшее удовольствіе доставляло намъ мчаться по степи въ вагончик, который быстро катился по рельсамъ, видть кипящую кругомъ работу, заходить въ различныя мастерскія. Тамъ мы снова встртили однажды утромъ г-на Вильсона, нашего добраго друга. Со времени нашей первой встрчи мы не разъ видали его издали, но онъ былъ всегда занятъ, никогда не подходилъ къ намъ, а только съ ласковой улыбкой кивалъ намъ головой. На этотъ разъ онъ заговорилъ съ нами.
— Не хочешь-ли ты,— сказалъ онъ Біону,— отправиться сегодня съ нами въ городъ?— И вы тоже — прибавилъ онъ, обращаясь ко мн.— Вчера пріхалъ звринецъ, и я поведу туда свою дтвору, мн хотлось бы захватить также и васъ съ братомъ.
— Хочу! хочу!— вскричалъ Біонъ, уже слышавшій отъ рабочихъ разсказы о прізжемъ звринц.— А тамъ есть такіе тигры, какихъ папа забивалъ въ Индіи, и такой же большой слонъ, какъ тотъ, на которомъ папа здилъ? О, Элли, еслибы намъ попасть въ звринецъ!
Мн эта мысль тоже очень понравилась, жизнь моя была очень однообразна, и къ тому же г. Вильсонъ такъ расположилъ меня къ себ, что я готова была идти всюду, куда бы онъ насъ ни повелъ. Итакъ, мы согласились. Передъ тмъ, какъ отправиться въ звринецъ, г-нъ Вильсонъ повелъ насъ къ себ напиться чаю.
Какъ это ни странно, но въ первый разъ въ жизни мн пришлось сидть за семейнымъ столомъ! и какая это была чудная семейная картина! Тутъ были дти всхъ возрастовъ, начиная съ хорошенькаго десятимсячнаго бэби и кончая двочкой-подросткомъ, съ длинными локонами, которая въ своемъ широкомъ передник имла видъ домовитой, маленькой женщины. Между ними была цлая лстница маленькихъ мальчиковъ, которыхъ я не могла научиться различать въ продолженіе цлаго вечера, къ немалому изумленію ихъ матери, очень привтливо обращавшейся со мной, какъ съ равной. Она часто посматривала на Біона, и въ этомъ взгляд, обращенномъ на него, было столько грусти и нжности!
Такимъ взглядомъ смотрятъ обыкновенно счастливыя матери на осиротлыхъ дтей.
Она подала ему чашку молока и густо намазанный медомъ хлбъ и сказала, обращаясь ко мн: ‘вы должны давать ему все, что можетъ укрпить его слабое здоровье’. Значитъ, видъ Біона внушалъ ей т же опасенія, какъ и всмъ другимъ! Неужели я одна была такъ слпа! Я надолго притихла посл этихъ словъ. Посл чая поднялась суматоха: вс начали готовиться къ предстоящей прогулк.
Наконецъ, мы тронулись въ путь, впереди шелъ г. Вильсонъ, на плечахъ у него сидлъ младшій мальчикъ, самый хрупкій и нжный членъ всей семьи и, какъ мн казалось, потому, можетъ быть, особенный любимецъ отца. Мы пробрались съ трудомъ ко входу въ большую палатку, сквозь цлую толпу людей, которые, за невозможностью осмотрть вс диковины, находившіяся въ палатк, любовались балаганомъ снаружи. Красивая, блдная молодая женщина, сидвшая у дверей и усердно работавшая надъ починкой дтскаго платьица, приняла отъ насъ плату за входъ. Затмъ мы сдлали нсколько шаговъ въ темнот, услышали свистъ кнута, какое-то непріятное ворчанье и очутились въ звринц.
Біонъ въ первую минуту пугливо спрятался за меня, но я напомнила ему, что настоящій уроженецъ Индіи не долженъ бояться зврей, — тмъ боле, что это его земляки.
— Ну, идите впередъ, малыши! Мама возьметъ двоихъ, Вилли, возьми руку папы, а ты, дочурка, или съ Элеонорой и Біономъ…
Младшій по прежнему сидлъ на плечахъ отца, и трогательно было видть, какъ онъ держался за его волосы маленькими, худенькими ручейками и какъ онъ смотрлъ на все окружающее не то испуганнымъ, не то восхищеннымъ взглядомъ своихъ большихъ умныхъ глазъ. Но лучше и трогательне всего былъ пытливый взоръ отца, устремлявшійся въ эти глаза, когда онъ спрашивалъ сына, хорошо-ли ему сидть и не усталъ ли онъ. Мы обошли вс клтки, съ любопытствомъ разсматривая зврей. Но я не могла подавить въ себ чувства сожалнія къ бднымъ пойманнымъ плнникамъ. И когда дрессировщикъ, молодой болзненный человкъ, вошелъ въ клтку и, ставъ одной ногой на несчастную, слпую и старую львицу, заставилъ леопардовъ и тигровъ прыгать сквозь обручи, и принимать разныя позы, то мн сдлалось совсмъ не по себ. Наконецъ, представленіе кончилось. Кашляя и отирая потъ со лба, дрессировщикъ началъ, собирать гроши за доставленное имъ публик удовольствіе.
Г. Вильсонъ бросилъ ему въ шляпу блестящую серебряную монету и прибавилъ: не лучше-ли было бы оставить зврей въ поко? Вдь они могутъ разсердиться, и тогда вамъ не сдобровать.
— Ничего не подлаешь,— отвчалъ онъ,— вдь у меня жена и дти!
Не безъ удовольствія замтила я, что во время этого разговора въ шляп появились еще дв серебряныя монеты. Мало-по-малу спертый воздухъ, шумъ, ревъ зврей и особый, царившій въ звринц запахъ становились невыносимыми. Я отвела Біона къ выходу, гд воздухъ былъ немного чище. Здсь же мы увидали большой садокъ, наполненный водою, въ которой сидли тюлени. Бдныя животныя уныло поднимали свои головы изъ узкаго помщенія, которое не позволяло имъ плавать, и выразительно смотрли на насъ своими большими глазами.
Я начала разсказывать Біону все, что знала, о тюленяхъ. Но онъ слушалъ меня разсянно.
— Ахъ, посмотри,— прервалъ онъ мои объясненія,— тамъ стоитъ какая-то двушка, она давно ужъ смотритъ на насъ и киваетъ намъ! Ахъ, какая красивая! Она гораздо красиве тебя.
— Гд? О комъ ты говоришь?
— Да, вонъ, тамъ, посмотри, барышня въ свтломъ плать, съ длинными прекрасными локонами и голубыми глазами! О, еслибъ ты была такая красивая, какъ бы я тебя любилъ!
Эта простая дтская болтовня такъ больно уколола меня, что я не скоро могла оправиться. Между тмъ барышня, привлекшая вниманіе Біона, подошла къ намъ, и я сейчасъ же узнала ее.
— Вы не забыли меня? Вашъ братъ, конечно, не можетъ меня помнить, а вы, Элеопора,— сказалаона,— узнаете меня?
— Это была бдная, одинокая двушка, которую у г-жа Дангерфильдъ вс называли ‘маленькая Аллардъ’. Она очень измнилась съ тхъ поръ, какъ мы разстались. Въ школ вс смотрли на нее, какъ на ребенка, несмотря на ея 16 лтъ. Она и теперь была не велика ростомъ, но казалась, уже совершенно взрослою двушкой и при томъ не только очень хорошенькой, но и очень счастливой. Обращеніе ея не измнилось, она была такъ же мила и привтлива. Оказалось, что она живетъ близко отъ насъ и давно знакома съ Вильсонами. Мы вс вмст пошли изъ звринца ужинать къ нимъ. Взявъ меня подъ руку, она сказала съ милой улыбкой: ‘я надюсь, что мы, какъ близкія сосдки, будемъ теперь добрыми друзьями!’
— Въ такомъ случа, милая оганна, ты должна говорить мн непремнно ‘ты’,— попросила я ее. Она согласилась, и я, высокомрная Элеонора Ликетъ, сочла это для себя честью!
Я спросила ее, вернется ли она къ г-ж Дангерфильдъ.
— Я оставила пансіонъ скоро посл тебя и больше туда не вернусь,— отвчала оганна, улыбаясь и красня.— Дла моего отца пошли теперь лучше, и онъ продаетъ свое имніе въ Англіи, чтобъ пріобрсти другое въ Австраліи.
— Значитъ, и ты удешь въ Австралію?— съ любопытствомъ спросила я.
— Нтъ, не думаю,— отвчала она смущенно. Г-жа Вильсонъ, лукаво улыбаясь, посмотрла не нее, а одинъ изъ гостей, присутствовавшихъ за ужиномъ и очень дружески игравшій съ полусоннымъ Біономъ, ршительно отвтилъ за нее ‘нтъ, конечно, нтъ!’ Хотя я и была еще почти ребенкомъ, но все же поняла, въ чемъ дло, и догадалась, что оганна, несмотря на свои 17 лтъ, была уже невстой.
Женихъ ея былъ молодой морякъ, капитанъ небольшого купеческаго корабля, длавшаго рейсы между англійскими и испанскими берегами. Возвращаясь домой, я все время сравнивала теперешнюю счастливую, любимую оганну съ прежней угнетенной и забитой полупансіонеркой, и эти мысли занимали меня не меньше, чмъ Біона воспоминанія о чудесахъ звринца.
