С. Н. Шубинский
С. Н. Шубинский
Березовские ссыльные
(1727 — 1747)
Березовские ссыльные
(1727 — 1747)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/v_berezove.jpg)
Меншиков в Березове. Картина Василия Сурикова.
* * *
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/oesterman.jpg)
Граф Андрей Иванович Остерман.
Березовские ссыльные (1727 — 1747), Шубинский Сергей Николаевич, Год: 1869
Время на прочтение: 16 минут(ы)
В 1066 верстах от Тобольска, среди дремучей тайги и пустынных тундр отдаленного севера, на крутом, обрывистом берегу реки Сосьвы близ впадения ее в Обь приютился небольшой городок Березов. Кругом его на необозримые пространства тянутся с одной стороны — первобытные хвойные леса, с другой — обширная луговая низменность, покрытая множеством озер, протоков и зыбких болот. На всем лежит печать сурового севера. Унылая природа бывает облечена в снежный саван в течение восьми месяцев, жестокие морозы доходят иногда до сорока пяти градусов, холод захватывает дыхание и превращает выдыхаемый пар в иней, птицы падают мертвыми, стекла в окнах лопаются, земля и лед дают глубокие трещины. Погода отличается непостоянством, воздух сыр и туманен, небо всегда закрыто темными тучами, особенно часто свирепствуют сильные бураны, единственное спасение путника или зверя, застигнутых этою вьюгою, — ложиться в снег и терпеливо ожидать, иногда по целым суткам, ее конца. Ночи продолжительны и мрачны, лишь по временам мрак сокращается величественным явлением полярного горизонта — северным сиянием. Безмолвие пустыни царствует в полутемном, занесенном снегом городке. Только хвойные деревья: кедр, ель и сосна по высокому росту и зелени несколько оживляют угрюмую картину этой вечной зимы.
Березов построен в 1593 году, при царе Федоре Ивановиче, воеводою Никифором Траханиотовым для упрочения русского владычества над покоренными остяками.
Название его произошло от находившегося вблизи остяцкого селения Сугум-Вож, что означает в переводе — Березовый городок. При основании своем Березов был обнесен рвом, валом и деревянной стеной с башнями, в предосторожность от нападения инородцев. Укрепления эти существовали до 1806 года, когда ужасный пожар истребил не только их, но и почти весь город. По описи, составленной в 1727 году, в Березове числилось 400 дворов служилых казаков, три церкви, воеводский двор и приказ, в настоящее же время в нем всего 170 домов, большею частью деревянных и полуразвалившихся, две церкви и около тысячи человек жителей.
Отдаленность и пустынность Березова сделали его почти с самого основания местом ссылки важных государственных преступников. Мы сообщим здесь несколько любопытных сведений, которые нам удалось собрать, о замечательных людях, сосланных в Березов в первой половине XVIII века.
В августе месяце 1727 года в Березов был привезен из Тобольска, под конвоем капитана сибирского гарнизона Миклашевского и двадцати рядовых, знаменитый друг и сподвижник Петра Великого, светлейший князь Александр Данилович Меншиков с сыном Александром (13 л.) и дочерьми: Александрою (14 л.) и Мариею (16 л.), обрученною невестою юного императора Петра II. Их поместили в городском остроге, переделанном в 1724 году из упраздненного Березовского мужского Воскресенского монастыря, монахи которого были тогда же переведены в Кандинский монастырь. Следы свай и фундамента этого острога уцелели до сих пор. Он стоял в двадцати саженях на запад от нынешней Богородице-Рождественской церкви и был обнесен тыном из толстых стоячих бревен. Наружность его представляла невысокое, длинное деревянное здание с узкими, закругленными вверху окнами, а внутренность была разделена на четыре комнаты: одну из них занял сам Меншиков с сыном, другую княжны Александра и Мария, третью прислуга, а в четвертой хранились съестные припасы.
Несчастие произвело сильный нравственный переворот в Меншикове. Гордый, жестокий, властолюбивый и порочный во времена своего могущества, он явил в ссылке образец христианской добродетели, твердости, смирения и покорности воле Провидения.
Помышляя единственно о загробной жизни и спасении души, Меншиков посвятил остаток дней своих покаянию и молитве. Скопив из отпускавшихся на содержание его денег (10 р. асс. в сутки) небольшую сумму, он соорудил на нее деревянную церковь во имя Рождества Пресвятые Богородицы с приделом св. Ильи Пророка, причем работал сам с топором в руках. Когда постройка была окончена, Меншиков принял на себя ничтожную должность церковного старосты и с точностью выполнял все сопряженные с этим званием обязанности, ежедневно первым входил в храм и последним оставлял его, звонил в колокола, пел на клиросе, говорил иногда собравшимся прихожанам назидательные поучения, почерпнутые из божественного писания. ‘Благо мне, Господи, — повторял он беспрестанно в молитвах, — яко смирил мя еси!’ По возвращении из церкви Меншиков заставлял детей своих читать священные книги или передавал им любопытные события своей жизни, которые они записывали. Неизвестно, куда девалась эта рукопись, но березовский мещанин Матвей Бажанов, умерший в 1797 году 108 лет от рождения, часто заставал Меншиковых за этим занятием. Князь любил беседовать с ним и однажды сказал ему между прочим: ‘Вот, ты сидишь со мной рядом, а прежде наши вельможи, иностранные принцы и князья всячески добивались попасть ко мне во дворец, и каждое слово мое считали особою милостью. Теперь же самые дорогие для меня гости — неимущие!’
Позднее раскаяние в том, что он своими ошибками погубил детей, и мучительная неизвестность об ожидающей их участи терзали сердце Меншикова, душевная болезнь скоро свела его в могилу. Он умер 12 ноября 1729 года пятидесяти шести лет от роду и был похоронен на берегу Сосьвы, близ алтаря построенной им церкви. Быстрая Сосьва, обмывая и обрывая в этом месте берега, давно уже сгладила всякий след могилы светлейшего князя Ижорского.
Княжна Мария недолго пережила отца, она скончалась в том же году, 26 декабря.
Петр II за десять дней до смерти вспомнил о своей бывшей невесте и 9 января 1730 года отдал приказание Верховному тайному совету — ‘освободить из ссылки детей Меншикова с позволением жить, не выезжая в Москву, в деревне дяди их Василия Арсеньева и дать им на прокормление сто дворов, приискав из нижегородских Меншиковых деревень, а сына записать в полк и отдать для обучения хорошему офицеру’. Воля умершего императора была исполнена уже императрицей Анной Ивановной в июле 1730 года. Она разрешила Меншиковым приехать в Москву, возвратила князю Александру Александровичу часть отцовского имения и пожаловала ему чин прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка. Княжна Александра Александровна была назначена фрейлиной и вскоре выдана замуж за генерал-аншефа Густава Бирона.
В 1825 году, почти через сто лет после смерти Меншикова, тобольский губернатор Д.Н. Бантыш-Каменский, желая знать, где покоится прах любимца Петра I, поручил березовскому городничему Андрееву отыскать его могилу. Г. Андреев, в свою очередь, желая угодить губернатору, поспешил исполнить поручение и донести, что он расспрашивал старожилов и узнал от казака Шахова, бывшего вожатым столетнего березовского мещанина Бажанова, что могила Меншикова находится невдалеке от берега Сосьвы, на косогоре у алтаря сгоревшей Спасской церкви, построенной Меншиковым. Городничий велел на указанном месте вырубить землю. В глубине трех аршин с четвертью оказался гроб, длиною в сажень, обитый красным сукном с серебряным позументом в виде креста на крышке. Его открыли, сняли лед, на вершок покрывавший тело усопшего, приподняли шелковое покрывало: лежавший в гробу был высокого роста, сухощавый, с бритою бородой, безволосый, имел густые брови, все зубы сохранившиеся, одет в халате, стеганой шапочке, под которою голова была обернута платком, на ногах зеленые туфли с высокими каблуками, книзу суживающимися. Гроб тотчас закрыли и засыпали землей. В конце своего донесения губернатору городничий однако прибавлял, что ‘не ручается, действительно ли усопший был князь Меншиков’.
Спустя полтора года после этого Бантыш-Каменский сам приехал в Березов и приказал вновь раскопать могилу. ‘Когда открыли гроб, — говорит он, — я увидел Меншикова, которого тотчас узнал по портрету, бывшему со мной, черты лица не изменились, но о г прикосновения воздуха тело все почернело, сукно, позумент, покрывало, шапочка, халат подверглись тлению. Отслушав литию и поклонившись праху великого мужа, я велел, не вынимая гроба на поверхность, засыпать его землею’.
Такое свидетельство Бантыш-Каменского, казалось, уничтожало всякое сомнение в том, что открытый мертвец был действительно князь Меншиков. Однако новейшие исследования смотрителя березовских училищ и члена-корреспондента Географического общества г. Абрамова проливают совершенно иной свет на это дело.
Из исследований г. Абрамова оказывается, что березовский городничий, слишком увлекшись желанием угодить губернатору, не совсем верно донес ему о тех подробностях, которые сопровождали открытие могилы князя Меншикова, и этим ввел Бантыш-Каменского в странное заблуждение.
Многие березовские жители, бывшие очевидцами открытия могилы городничим Андреевым, так передавали об этом г. Абрамову в 1842 году (через 17 лет).
30 июля 1825 года, в жаркий день, начали разрывать могилу. Сначала докопались до двух маленьких гробиков, обитых алым сукном. Раскрыв их, увидели кости младенцев, покрытые зеленым атласом, и два шелковые головные венчика. Гробочки эти стояли на большом гробу, сделанном в виде колоды из кедра, длиною около трех аршин и обитой тем же алым сукном, как и гробы младенцев, с крестом из серебряного позумента на крышке. По снятии ее увидели, что в гробу с обоих концов не было выдолблено дерева вершка на три. Покойник лежал покрытый зеленым атласным покрывалом. Так как покрывало было со всех сторон подложено под мертвеца, то, не тревожа его, разрезали атлас посередине ножницами. Покойник открылся почли свежий: лицо белое, с синеватостью, зубы все сохранившиеся, на голове шапочка из шелковой алой материи, под подбородком подвязанная широкой лентой и фустом, на лбу шелковый венчик, шлафрок из шелковой материи красноватою цвета, на ногах башмаки без клюш, с высокими каблуками, книзу суживающимися, переда остроконечные из шелковой махровой материи*. Могила оставалась целый день открытою, и лицо совершенно почернело.
______________________
* Такие башмаки в прошлом столетии носили женщины.
Сравнивая собранные им сведения с донесением городничего Андреева и свидетельством Бангыша-Каменского, г. Абрамов делает несколько весьма дельных замечаний. I) Бантыш-Каменский, творит он, сличив находившийся при нем портрет князя с лицом покойника, признал его за Меншикова. Но могли ли сохраниться какие-нибудь черты после того, как покойник, остававшийся открытым в течение всего июльского жаркого дня, совершенно почернел, а сукно, халат, шапочка и позументы, по словам самого Бантыш-Каменского, подверглись тлению? 2) Борода у покойника была обрита, а между тем достоверно известно, что Меншиков с первого дня своей ссылки отпустил бороду и уже не брил ее. 3) Могила открыта на косогоре близ алтаря сгоревшей Спасской церкви, построенной, как говорит городничий Андреев, а за ним и Бантыш-Каменский, Меншиковым. По верным же преданиям и сохранившимся актам известно, что Меншиков выстроил не Спасскую Богородице-Рождественскую, близ острога государственных преступников. Порковь эта, как видно из дела березовской воеводской канцелярии, сгорела 20 февраля 1764 года, на сырной неделе, от неосторожности пьяного трапезника Петра Федорова, В это время сгорели находившиеся при церкви богадельня и памятник на могиле Меншикова. 4) Хотя открытый гроб и оказался длиною в три аршина, но так как у него не было выдолблено вершка по три с каждого края, то длина трупа не могла превышать 2 аршин 5 вершков, если принять в соображение каблуки у башмаков длиною в полтора вершка, а князь Меншиков, как известно, был ростом 2 аршина 12 вершков. Наконец, платье покойника, капор на голове, подвязанный лентою, башмаки из махровой материи — могли принадлежать скорее женщине, чем мужчине.
Приведенные нами замечания г. Абрамова так основательны и ясны, что после них становится очевидной ошибка Бантыш-Каменского, признавшего неизвестного и нисколько не похожего на Меншикова мертвеца за труп любимца Петра I.
Что же побудило казака Шахова указать городничему Андрееву вместо Меншиковой чужую могилу? По собственному сознанию Шахова, он был уверен, что покойник, пролежав в земле 68 лет, давно сгнил, а между тем ждал за такое открытие награды от губернатора и, кроме того, полагал, что потомки князя будут усердствовать Спасской церкви богатыми вкладами.
Но кто же этот покойник? Почему около него положены два младенческих гробика, обитые одной и той же материей с большим гробом?
Вопрос этот отчасти решается следующим сохранившимся между многими березовскими жителями преданием. В 1728 году, вскоре за Меншиковыми, приехал в Березов князь Федор Долгоруков*. Он давно был влюблен в княжну Марию Александровну и, узнав о ее ссылке, выпросил ехать за границу, а сам под чужим именем явился в место заключения своей возлюбленной. Они были тайно венчаны одним престарелым священником, которому за это между прочим был подарен барсовый плащ, долго хранившийся в его потомстве. В летнее время березовские жители часто видели князя Федора и его жену, прогуливающихся на берегу Сосьвы, причем замечали, что она никогда не носила другого платья, кроме черного, почти всегда бархатного, с окладкою из серебряной блонды. Через год после брака княгиня Долгорукова скончалась родами двух близнецов и была похоронена в одной могиле с детьми близ Спасской церкви.
______________________
* Есть основание думать, что князь Федор был сын известного князя Василия Лукича Долгорукова.
В числе редкостей, до сих пор сохраняющихся в бывшей Спасской церкви, ныне Воскресенском березовском соборе, находятся: 1) две парчовые священнические ризы со звездами св. Андрея Первозванного на заплечьях, шитые дочерьми Меншикова, и 2) золотой медальон изящной работы, внутри которого находится свитая в кольцо прядь светло-русых волос. Медальон этот, по преданию, поступил в церковь после смерти князя Федора Долгорукова. Волосы, находящиеся в медальоне, принадлежат жене князя — княгине Марии Александровне.
В начале царствования императрицы Анны Ивановны, в июле 1730 года, в Березов был прислан в заточение обер-гофмейстер и член Верховного тайного совета князь Алексей Григорьевич Долгоруков с женою Прасковьей Юрьевной (рожденной княжной Хилковой) и детьми: князем Иваном (22 л.) с женою Натальей Борисовной (рожденной графиней Шереметевой), Николаем (18 л.), Алексеем (14 л.), Александром (12 л.) и княжнами: Екатериною (18 л.), Еленою (15 л.) и Анной (13 л.)
Известно, что князь Алексей Григорьевич и старший сын его, обер-камергер князь Иван, были главнейшими виновниками падения Меншикова и играли первостепенную роль при дворе императора Петра II. на которого имели почти неограниченное влияние. Князь Алексей Григорьевич намеревался даже выдать дочь свою Екатерину замуж за молодого государя, и только внезапная кончина последнего расстроила этот брак. В то время, когда император томился в предсмертной агонии, Долгоруковы, чтобы удержать за собою власть, составили от его имени подложное духовное завещание, где говорилось, что Петр завещает после себя русский престол обрученной невесте своей княгине Екатерине, но, испугавшись сами последствий столь дерзкого замысла, они поспешили уничтожить этот фальшивый акт. С воцарением Анны Ивановны фамилия Долгоруковых, казавшаяся опасной новым временщикам, окружавшим императрицу, подверглась страшным гонениям: все они были лишены званий, орденов и имущества и сосланы в отдаленные места империи. На долю князя Алексея Григорьевича и его семейства выпал Березов.
Тот же самый острог, где содержались Меншиковы, сделался тюрьмой Долгоруковых. По недостатку в нем помещения князю Ивану Алексеевичу с женою был отведен для жительства дровяной сарай, наскоро перегороженный и снабженный двумя печками. Именным указом императрицы было строжайше запрещено позволять Долгоруковым сообщаться с жителями, иметь бумагу и чернила и выходить куда-либо из острога, кроме церкви, да и то под конвоем солдат. Надзор над ними был вверен нарочно присланному для того из Тобольска с командой майору сибирского гарнизона Петрову. На пропитание ссыльных отпускалось ежедневно по одному рублю на каждого, а между тем жизненные припасы в Березове были очень дороги, например, за пуд сахара они платили 9 руб. 50 коп. — цена по тому времени непомерная. Долгоруковы терпели во всем большую нужду, ели деревянными ложками, пили из оловянных стаканов, мужчины имели только одно развлечение — забавляться утками, гусями и лебедями, плававшими в сажалке на острожном дворе, а женщины занимались рукоделиями, вышивая преимущественно по разным материям священные изображения. Жили Долгоруковы постоянно в ссорах и пререканиях друг с другом, об этих ссорах даже возникло в 1731 году дело и последовал следующий указ императрицы: ‘Сказать Долгоруковым, чтобы они впредь от ссор и непристойных слов конечно воздержались и жили смирно, под опасением наистрожайшего содержания’.
Княгиня Прасковья Юрьевна приехала в Березов совершенно больная и через несколько недель умерла, а в 1734 году скончался князь Алексей Григорьевич, удрученный годами, несчастьем и суровостью сибирского климата. Они были похоронены, так же, как и Меншиков, близ Рождественской церкви, но могилы их неизвестны.
Главой семьи остался князь Иван Алексеевич, и вся горечь домашних распрей выпала на долю его несчастной жены Натальи
Борисовны. Благодаря этой симпатичной и благородной женщине Долгоруковы, несмотря на строгие требования инструкции о содержании ссыльных, начали пользоваться снисхождением своих приставов. Майор Петров и каптенармус Козьмин особенно мирволили узникам и разрешили князю Ивану и его жене выходить из острога в город в гости и принимать у себя гостей. Скоро и сам березовский воевода, простой и добродушный старик Бобровский, и его семья коротко сошлись с Долгоруковыми, часто проводили у них время и приглашали к себе на вечеринки. Бобровский и жена его присылали Долгоруковым ‘разную харчу’, песцовые и другие меха. Князь Иван и Наталья Борисовна, успевшие при описи их имущества и отправлении в ссылку припрятать кое-какие дорогие вещи, не скупились на ‘благодарности’ Бобровским и Петрову. Они дарили им сукна, ‘часы золотые ветхие’, гарнитур и гризет насыпной с искрами и т.п. Гордая ‘разрушенная’ невеста, княжна Екатерина, ни с кем не сближалась, а остальные Долгоруковы были еще слишком молоды. Князь Николай принялся за учение. Русской грамоте и первоначальным сведениям из истории, географии и арифметике он обучался у иконописца тобольского архиерейского дома Ковалева. Кто был его французский учитель — неизвестно, но в делах сохранились отобранные от него учебные тетради по французскому языку.
Князь Иван Алексеевич, общительный от природы, начал заводить дружбу с разными офицерами местного гарнизона и наезжавшими в Березов, с местным духовенством и с березовскими обывателями. Особенно он подружился с флотским поручиком Овцыным, часто бывал у него и принимал у себя, постоянно становился с ним рядом в церкви и даже ходил вместе с ним в баню. Близость с Овцыным погубила Долгоруковых.
Под влиянием новых знакомств князь Иван вспомнил разгульную жизнь, которую вел до ссылки, и стал кутить со своими новыми приятелями. Часто вино не в меру развязывало его язык, и он проговаривался о многом, о чем, конечно, трезвый не проболтался бы, подчас неосторожно и резко выражался об императрице Анне Ивановне, цесаревне Елизавете Петровне, о приближенных к ним людях, рассказывал про них разные анекдоты и сплетни, разумеется, очень интересовавшие березовских офицеров, подьячих, священников и обывателей.
На Долгоруковых начали поступать доносы, последствием которых явилось строжайшее запрещение выходить из острога и усиление над ними караула. Тем не менее березовцы продолжали навещать их. В числе этих посетителей был тобольский таможенный подьячий Тишин, приезжавший иногда в Березов по делам службы. Тишину приглянулась красивая и неприступная ‘разрушенная’ государыня-невеста, княжна Екатерина. Раз как-то, напившись пьяным, он в грубой форме высказал ей свои желания. Оскорбленная княжна пожаловалась приятелю брата, поручику Овцыну, и пьяный подьячий получил заслуженное наказание: Овцын при помощи казачьего атамана Лихачева и боярского сына Кашперева жестоко избил Тишина. Затаив оскорбление, Тишин поклялся отомстить обидчикам. Повод к этому не замедлил представиться. Князь Иван, подгулявши, принялся бранить при Тишине, как не раз бранил при других, императрицу, цесаревну Елизавету Петровну и Бирона.
— Для чего ты такие слова говоришь, — как бы усовещевал его Тишин, — лучше бы тебе за ее императорское величество и за всю императорскую фамилию Бога молить.
— А что, донести хочешь?.. — догадывался выпивший князь Иван. — Где тебе доносить, — продолжал он, — ты ныне уже стал сибиряк. Впрочем, — заключил он, подумавши, — хотя и доносить станешь, то тебе же голову отсекут.
Тишин сказал, что и не думает доносить, а донесет пристав Долгоруковых, майор Петров.
— Петров уже наш и задарен! — отвечал князь Иван.
Тишин пожаловался Петрову, но тот не обратил на жалобу внимания и замял дело. Тогда Тишин подал донос сибирскому губернатору, обвиняя, кроме Долгоруковых и Петрова, также и березовского воеводу в послаблениях ссыльным.
Результатом этого доноса было прибытие в Березов в мае 1738 года капитана сибирского гарнизона Ушакова инкогнито, но с секретным предписанием. Ему приказано было выдать себя за лицо, присланное по повелению императрицы для улучшения положения Долгоруковых, и тайно разузнать о их житье-бытье. Ушаков отлично сыграл свою роль. Он познакомился с Долгоруковым, с разными березовскими жителями, с священниками, водил с ними хлеб-соль, вступал в беседы и таким образом под рукой узнал все, что ему было нужно. Немедленно по его отъезде получен был в Бе-резове приказ из Тобольска — отделить князя Ивана от жены, братьев и сестер. Несчастный был заключен в тесную, сырую землянку, где ему давали грубой пищи лишь настолько, чтобы он не умер с голоду. Наталья Борисовна выплакала у караульных солдат дозволение тайно по ночам видеться с мужем через оконце, едва пропускавшее свет, и носила ему ужин.
В конце августа 1738 года в темную, дождливую ночь к Березову подплыло судно с вооруженной командой. На него в глубокой тишине были посажены: князь Иван Алексеевич, двое его братьев, князья Николай и Александр, Бобровский, Петров, Овцын, трое березовских священников, один дьякон, слуги Долгоруковых и березовские обыватели, всего более шестидесяти человек. Их привезли в Тобольск и сдали тому же капитану Ушакову, который явился теперь перед ними грозным и неумолимым судьей. Следствие, производившееся, по тогдашнему обычаю, ‘с пристрастием и розыском’, т.е. с пыткою, продолжалось недолго. Девятнадцать человек из числа арестованных были признаны виновными в разных послаблениях Долгоруковым и прикосновенными ‘к вредительным и злым словам’ князя Ивана Алексеевича и потерпели жестокую кару: майор Петров был обезглавлен в Тобольске в июне 1739 года, священники биты кнутом и разосланы по дальним сибирским городам, офицеры, некоторые из березовских обывателей и дворовые люди князя Ивана — записаны в рядовые в сибирские полки.
Князь Иван Алексеевич во время следствия содержался в тобольском остроге в ручных и ножных кандалах, прикованным к стене. Нравственно и физически измученный, он впал в какое-то особенное нервное состояние, близкое к умопомешательству, бредил наяву и рассказал даже то, чего у него не спрашивали, — историю сочинения подложного духовного завещания при кончине Петра II. Неожиданное признание это повлекло за собой новое дело, к которому оказались прикосновенными дяди князя Ивана князья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич. По повелению императрицы все они были привезены сперва в Шлиссельбург, а потом в Новгород, подвергнуты пыткам и затем приговорены к смерти: князь Иван Алексеевич — колесованием, а князья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич — отсечением головы. Казнь совершилась 8 ноября 1739 года в версте от Новгорода, на Скудельничьем поле, близ того места, где теперь стоит церковь во имя св. Николая Чудотворца, построенная в царствование Екатерины II родственниками казненных.
Не были пощажены также братья и сестры князя Ивана Алексеевича. Из них князья Николай и Александр по наказании кнутом и урезании языков сосланы в каторжную работу, первый в Охотск, а второй на Камчатку, князь Алексей отправлен матросом на Камчатку, княжны Екатерина, Елена и Анна заключены в разные монастыри.
Княгиня Наталья Борисовна оставалась в Березове до восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны, получив свободу, она поселилась в Петербурге, в доме брата своего графа Петра Борисовича Шереметева, который, наследовав от отца с лишком восемьдесят тысяч крестьян, уделил сестре только пятьсот. Наталья Борисовна решилась хлопотать о возврате ее детям шестнадцати тысяч душ, конфискованных у князя Ивана Алексеевича, и обратилась с просьбой о содействии к всемогущему тогда лейб-медику императрицы — Лестоку. Последний изъявил готовность взяться за дело и ручался за успех, но потребовал в вознаграждение своих хлопот великолепные часы с курантами, купленные графом Петром Борисовичем в Лондоне за семь тысяч рублей. Наталья Борисовна передала это и, к крайнему огорчению своему, получила от него решительный отказ. Чудак не согласился пожертвовать часами, чтобы устроить будущность сестры и племянников! Правительство возвратило детям князя Ивана Алексеевича всего лишь две тысячи душ. Окончив воспитание сыновей, княгиня Наталья Борисовна удалилась в Киев, во Фроловскую обитель, где и постриглась под именем Нектарии. Она скончалась в 1771 году.
Княжна Екатерина Алексеевна была заточена в новгородский Воскресенский девичий монастырь, известный под именем Горицкого. Здесь, у выхода на так называемый черный двор, где находились конюшня, хлева и коровник, стоял небольшой деревянный дом с крошечными отверстиями вместо окон и толстой дубовой дверью, окованной железом, которая запиралась постоянно, и днем, и ночью, двумя замками, внутренним и наружным. В этом доме, разгороженном на чуланчики, содержались секретные колодницы, никем не видимые, кроме настоятельницы и приставниц, только в случае опасной болезни какой-либо из арестанток призывался для совершения треб монастырский священник. Княжна Екатерина провела в монастыре с лишком два года в самом строгом заключении. Несчастье нисколько не смягчило ее высокомерного и спесивого характера. Однажды приставница, за что-то рассердившись на княжну, замахнулась на нее огромными четками из деревянных бус, заменявшими иногда плетку. ‘Уважь свет и во тьме: я княжна, а ты холопка!’ — сказала Долгорукова и гордо посмотрела на приставницу. Последняя смутилась и тотчас же вышла, забыв даже запереть тюрьму: она действительно была из крепостнных. В другой раз приехал из Петербурга какой-то важный генерал. Все засуетилось, забегало в монастыре. Игуменья угощала гостя в своих кельях, подносила подарки, образа, вышиванья и т.д. Генерал пожелал осмотреть тюрьму и колодниц и вошел к Долгоруковой, княжна оказала ему ‘грубость’: не встала и отвернулась от посетителя. Генерал погрозил ей батогами и удалился, приказав игуменье строже глядеть за колод-ницей. В монастыре не знали, как еще строже смотреть? Думали, думали и надумали заколотить единственное окошечко в чуланчике, где содержалась бывшая ‘государыня-невеста’. С тех пор боялись даже близко подпускать кого-нибудь к тюрьме: две монастырские девочки вздумали было посмотреть в скважину наружной двери — их за это жестоко высекли.
Императрица Елизавета Петровна, вступив на престол, приказала освободить княжну Екатерину и пожаловала ей звание фрейлины. Уезжая из монастыря, Долгорукова очень любезно простилась с игуменьей и монахинями и обещала не оставить обитель посильными приношениями. Она сдержала обещание и по временам посылала горицким отшельницам денежные милостыни и вклады разными вещами. В Петербурге княжна встретилась со своими братьями и сестрами, также возвращенными из ссылки. Императрица очень желала поскорее выдать Долгорукову замуж, потому что народ, несмотря на официальные запрещения, по старой привычке продолжат называть ее ‘государыней-невестой’. Однако пристроить княжну оказалось делом нелегким: березовские похождения ее и строптивый нрав отталкивали всех женихов, притом же и она была слишком разборчива. Только после трехлетних напрасных стараний удалось наконец выдать ее в 1745 году за генерала-аншефа графа Александра Романовича Брюса, который согласился на этот брак из личных расчетов. Вскоре после свадьбы графиня Брюс отправилась в Новгород поклониться праху своих казненных родственников. На возвратном пути в Петербург она простудилась, заболела горячкой и через несколько недель умерла. Высокомерие не покинуло графини Екатерины Алексеевны даже на смертном одре: за два дня до кончины она приказала при себе сжечь все свои платья и наряды для того, ‘чтобы после нее никто не мог их носить!’
Из сестер ‘государыни-невесты’ княжна Елена вышла замуж за князя Юрия Юрьевича Долгорукова, а княжна Анна осталась в девицах. Они поселились в Москве, построили там домовую церковь во имя Всемилостивого Спаса и звали к себе на житье пострадавших из-за них березовских священников, но изувеченные священнослужители отказались и пожелали окончить свой век на родине. Долгоруковы пожертвовали в березовские церкви много богатых вкладов, к сожалению, большая часть их сгорела в пожар 1764 года. До настоящего времени сохранились только две священнические ризы со звездами ордена сь. Андрея Первозванного на заплечьях да несколько богослужебных книг. На заглавном листке одной из последних четким почерком написано: ‘1764 года сентября 1-го дня эту книгу дала вкладу в церковь Всемилостивого Спаса, что в Сибири, в Березовском остроге, на поминовение своих родителей, преставившихся тамо, княгиня Елена, князя Алексеева дочь, Долгорукова’.
В марте месяце 1742 года березовский острог заключил в свои стены еще одного знаменитого ссыльного — вице-канцлера графа Андрея Ивановича Остермана.
Этот замечательный государственный человек, принесший столько пользы и славы России, имел неосторожность возбудить против себя особенное нерасположение императрицы Елизаветы Петровны, при восшествии ее на престол он был арестован, предан суду, несправедливо обвинен в разных преступлениях и приговорен к смертной казни, замененной потом пожизненным заточением в Сибири.
О пребывании Остермана в Березове сохранилось немного сведений. Он был привезен сюда вместе с женою, графиней Марфой Ивановной, рожденной Стрешневой, под конвоем подпоручика лейб-гвардии Измайловского полка Александра Ермолина и десяти гвардейских солдат. С ним приехало шесть человек прислуги: три лакея, повар и две горничные. На содержание Остермана и его жены велено было отпускать ‘из ближних к месту заключения доходов’ по рублю, а служителям их по десяти копеек каждому в сутки. В Березове Ермолин сдал арестантов ‘в команду’ нарочно присланному из Тобольска поручику сибирского гарнизона Дорофею Космачеву, который получил при этом из Сената особую инструкцию. В ней между прочим ему предписывалось: ежемесячно доносить в Петербург о состоянии арестантов, содержать последних ‘под крепким и осторожным караулом’, отпускать их только в церковь, ‘наблюдая, однако, чтобы там никто с ними не разговаривал’, не позволять им ни с кем видеться, не давать им чернил и бумаги, смотреть, чтобы служители их не имели сношений с посторонними людьми и ходили бы в город для закупки провизии раз в сутки, не иначе, как в сопровождении солдат. ‘Ежели, — говорилось в инструкции, — иногда кю из них в подозрении явится, то оного запереть в острог, в особливое место, и с другими комуникации иметь ему не велеть и о делах его доносить в Сенат, ежели бы случилось такое важное дело, которое бы времени не терпело, то об нем накрепко тотчас исследовать и виновных под строжайший караул взять и о том обстоятельно рапортовать в Сенат же’.
Вместе с арестантами Ермолин сдал также Космачеву по описи разные вещи, отпущенные с ними высочайше учрежденной Комиссией конфискаций из Петербурга.
Так как Остерман был лютеранин, то императрица приказала отправить в Березов пастора, назначив ему жалованье по полтораста рублей в го