Императрица Екатерина II и ее два статс-секретаря, Шубинский Сергей Николаевич, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Сергей Николаевич Шубинский

Императрица Екатерина II и ее два статс-секретаря

Памятные записки А.В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. Москва. 1862. — Записки об императрице Екатерине Великой полковника, состоявшего при ее особе статс-секретарем, А.М. Грибовского. Москва. 1864.

Императрица Екатерина II

Записки современников о своей эпохе имеют, бесспорно, важное значение в исторической литературе, однако, несмотря на всю важность этих исторических памятников и очевидное преимущество их перед памятниками иного рода, к ним следует все-таки относиться с разборчивой критикой, не принимая безусловно на веру каждое слово автора. Человек, описывающий виденное и слышанное собственными глазами и ушами и рассуждающий о людях, с которыми ему приходилось сталкиваться при самых разнообразных обстоятельствах жизни, едва ли может рассказывать обо всем этом совершенно спокойно и беспристрастно. Личные понятия и воззрения, симпатии и антипатии, удачи и неудачи — невольно отражают в рассказах самого, по-видимому, добросовестного повествователя и кладут резкую печать на все его суждения и заключения. Есть мемуары, писанные прямо с целью чьего-либо обличения. Имеются также мемуары, составленные в надежде исторгнуть их авторам восторженную дань похвал даже у отдаленнейшего потомства. Попадаются, наконец, и такие записки, которые напоминают собой то журнал действий какого-нибудь присутственного места или учреждения, то отметки, делаемые в календарях нашими помещиками. Творения последнего рода не имеют, разумеется, никакого литературного достоинства и осиливаются не без труда и зевоты, но как исторический материал часто превосходят самые красноречивые и увлекательные мемуары. С какой целию они составлялись — по простой ли привычке записывать на память все, что занимало и интересовало писавшего, от полноты ли душевной по случаю каких-нибудь особенных событий, по другим ли каким побуждениям и соображениям, — решить это нелегко. Ясно в этих записках лишь одно, что автор писал их ‘не мудрствуя лукаво’, ибо нередко является в своем собственном изображении далеко не в блистательном виде, с простодушием и наивностью повествуя о таких случаях, которые обыкновенно людьми ‘себе на уме’ проходятся благоразумным молчанием. Но это-то именно простодушие и наивность и драгоценны для историка: они дают ему право верить такому автору гораздо более, нежели тем, которые судят и рядят, принимая всевозможные тоны, рисуясь на каждой странице насчет других, несравненно более интересных и важных предметов.

Александр Васильевич Храповицкий.

Таковы именно выставленные под заглавием этой статьи записки Александра Васильевича Храповицкого. Показанные рядом с ними записки Грибовского не совсем в том же роде. У Грибовского уже есть некоторые рассуждения и поползновения к красотам слога, он вообще не записывает, а описывает, делает разные характеристики и оценки, составляет ‘изображение императрицы Екатерины II’ и т.п. У Храповицкого нет никаких подобных ухищрений. Храповицкий, положительно ‘не мудрствуя лукаво’, заносил в свою памятную книжку все, что видел, слышал и перечувствовал во время службы своей в звании статс-секретаря Екатерины II, около которой, таким образом, и вращается исключительно его рассказ. Статс-секретарем Екатерины был также Грибовский, и в его записках императрица стоит на первом плане, но Грибовский, как мы уже заметили, старается изобразить Екатерину своими словами, Храповицкий же по преимуществу передает нам слова самой императрицы, разные ее ответы и вопросы, замечания и изречения, не присоединяя к этому никаких толкований и рассуждений. Вот, например, как начинаются его ‘Памятные записки’.

1782 год.

’18 января. Первый выход.

18 апреля. ‘Один только бессовестный отказывается от призыва в совестный суд’.

25 апреля. ‘Открылась новая дорога в Грузию, минуя горы, через что стала открыта вся Грузия’.

6 июня. ‘Je ne l’aime pas (Portrait de Franclin) [Мне это не нравится (Портрет Франклина.)]‘.

13 июня. Во вторую часть Благочиния войдет квартирная и пожарная часть. ‘Беглеца командою искать не можно: ему одна дорога, а команде сто, надобно, чтоб обыватели не держали в селениях и ловили’.

Вносными знаками отмечены здесь подлинные слова самой Екатерины, знаки эти встречаются на каждой странице. В том же тоне и духе, как начало, ведены все записки Храповицкого, обнимающие собой пространство времени с 1782 по 1793 год включительно. Чтение без привычки таких крайне лаконических отметок может утомить иного читателя, но войдя, что называется, по вкус, всякий невольно заинтересуется ими и поймет, что отметки эти гораздо любопытнее самых велеречивых историй о Екатерине Великой. Общих мест, пышных фраз, торжественных од и панегириков сказано и спето в честь этой императрицы немало. Официальный лиризм напоминают нам и Храповицкий с Грибовским, но они, кроме того, показывают нам Екатерину не только лишь на троне, ‘в царских утварях’, по выражению одного ее историка, но и Екатерину в уборной, в кабинете, за рабочим столом, в тесном кружке близких к ней людей, — Екатерину смеющуюся, шутящую, острящую и разговаривающую просто, как и все, — Екатерину грустящую, скучающую, плачущую, хворающую, — словом, Екатерину-женщину, действующую по общим для всех смертных законам человеческой природы, с тою, конечно, разницею, что такое, например, обыкновенное явление, как улыбка, называясь улыбкою императрицы Екатерины II, наполняло души тех, к кому относилась, восторгом, а наморщенная бровь ее повергала многих в страх и отчаяние.

У Храповицкого встречаются беспрестанно такие отметки: ‘Плакали’ (т. е. плакала Екатерина. Храповицкий почти везде выражается о ней не иначе, как во множественном числе). — ‘Идучи в спектакль, упали’. — ‘Жаловались головою’. — ‘По случаю просьбы генерал-майора Ферзена, женатого на Радзивиловой, пропели:

Но мы не виноваты,

Что были глуповаты’.

‘Такому великорослому нет места на корабле. Великая разность с другим Ферзе-ном: тот герой и со временем будет подпора государства’. — ‘Сказывали о болезни, продолжавшейся близ двух часов с несносною коликою. Ничего не помогло, ни теплое, ни холодное, но прошло, как свернулись в постели на тот манер, как ложатся сороки. Сего с год не было, было на галерах и в Чернигове’. — ‘Пришед поутру из теплой бани, жаловались на худобу оной’. — ‘Не веселы’. — ‘Гневались, получили колику’. — ‘Посылали сказать на низ (т.е. в нижний этаж дворца, к тогдашнему фавориту графу А.М. Дмитриеву-Мамонову), что красный воск от мозолей помог, извиняясь, что налагают на меня такую комиссию’. — ‘После обеда ссора с графом А.М. Слезы. Вечер проводили в постели’. — ‘Слезы. Не выходили, меня не спрашивали и как почтовые пакеты, так и прочие бумаги, присланы ко мне через З.К. Зотова, легли на канапе, и я уехал в 11 часов’. — ‘Чихнули и сказали: Quand on eternue, on ne meurt pas [Если чихаешь, значит не умираешь (фр.)]‘. — ‘Гневного духа. С утра докладывал Зубов по гвардейским бумагам. У меня не подписали благодарности графу Румянцеву за поздравление его с новым годом: Je ne suis plus si familiere avec lui [Я не так хорошо знакома с ним (фр.)], я не могла его выжить из Молдавии’. — ‘Приметное неудовольствие’. — ‘Слезы и отчаяние. В 8 часов пускали кровь, в 10 легли в постель’. — ‘Поздравя с тезоименитством, поднес резную на камне головку Junius Brutus: приняли милостиво и раза два благодарили, причесались, убрали голову, но при надевании платья вдруг жалуются на ипохондрию и не могут сносить публики, слезы и проч.’.

Ясно, что Храповицкий видел и слышал Екатерину близко, как только может слышать и видеть свидетель, перед которым не скрывают ни слез, ни отчаяния, ни гневного духа, ни веселости и ипохондрии. Храповицкому именно довелось наблюдать при дворе и в домашнем быту Екатерины то, чего не могла видеть ‘публика’, что видели только немногие избранные. Он с лишком десять лет был в самых близких сношениях с императрицей. Она не раз доверяла и поверяла ему весьма немаловажные вещи, бывала с ним порою очень откровенна, нисколько при нем не стеснялась и вообще держала себя с ним без всяких особенных церемоний, видя и понимая, что он не принадлежит к числу особ, с которыми церемонии эти необходимы. Храповицкий за ним, действительно, не гонялся. Исполнительный, услужливый, вкрадчивый, гибкий, придворный и делец вместе, он может быть назван одной из самых типических личностей того времени. Совершить что-либо особенное, выходящее из ряда вон, увлечься каким-нибудь рискованным предприятием — на это, разумеется, Храповицкого не хватило бы, но составить ‘Карантинное положение’ или ‘Устав о соли’, править должность директора театров, писать разнообразные доклады и толково их докладывать, рассказывать иностранным послам о процветании и благоденствии России, проводить целые ночи за перепискою сочиняемых Екатериною комедий и опер и ставить их на сцену, читать императрице во время ее болезни — ‘для разбития мыслей’ — сказки, выбирать ей разные камни, антики и камеи, всегда и на все быть готовым, кстати улыбнуться, кстати сделать печальное лицо, никого не задеть, со всеми ужиться — в этом отношении Храповицкий был образцовый человек. Всегда по горло занятый, он, однако же, подобно большинству тогдашних придворных, не чужд был при этом и умения пожуировать жизнью*. Ко всем этим достоинствам Храповицкий присоединил еще одно свойство, также немало благоприятствовавшее ему в глазах Екатерины: он был отчасти поэт. Впрочем, литература не составляла для него серьезного занятия, Александр Васильевич, как и многие современные ему писатели, брался за ‘трубу и свирелку’ только для развлечения, в часы досуга: серьезное же в занятиях его составляла одна служба, которой он и отдался и телом, и душой.

______________________

* Бантыш-Каменский в своей биографии Храповицкого (Словарь достопамятных людей русской земли. Ч. 3. Стр. 503 — 508) говорит, что Александр Васильевич ‘при всех своих достоинствах имел одинаковую слабость с Ломоносовым’, т.е. в переводе — любил выпить. Только он производил это очень осторожно и ловко, а именно — выпивал не иначе, как на сон грядущий, имея в виду, что в это время его уже не потребует к себе императрица. Екатерина, узнав об этом, в виде опыта послала однажды нарочно за своим статс-секретарем поздно вечером. Дело могло разыграться очень плохо, но Храповицкий нашелся. Он велел тотчас же пустить себе из руки кровь и явился пред лицо государыни как ни и чем не бывало.

______________________

Храповицкий родился 7 марта 1749 года и получил образование в Сухопутном кадетском корпусе. В 1775 году он служил секретарем в Правительствующем сенате, а в 1782 году определен статс-секретарем императрицы ‘к принятию челобитен’. В этом же году он награжден орденом св. Владимира третьей степени, а в следующем, имея всего тридцать пять лет от роду, уже был произведен в действительные статские советники*.

______________________

* ‘Раут’. 1854 г. Статья Сумкова ‘А.В. Храповицкий’. Стр. 129.

______________________

Быстрая и завидная карьера Храповицкого по характеру и особенностям той эпохи не могла назваться необыкновенно блестящей: но зато он был обязан своими служебными успехами только своим же служебным способностям и усердию да покровительству некоторых влиятельных лиц, преимущественно генерал-прокурора князя Вяземского, который, узнав его еще по службе в Сенате, весьма лестно отозвался о нем государыне. Таким образом, Храповицкий вступил в важное статс-секретарское звание, напутствуемый довольно хорошо и готовый работать на все руки, но, как человек предусмотрительный и бывалый, он позаботился обставить себя сколь возможно благонадежнее со всех сторон и не упускал из виду ничего, что могло служить к его поддержке.

Стараясь всячески сближаться с людьми значительными и влиятельными во всех сферах, он не преминул подружиться и с любимым камердинером Екатерины Захаром Зотовым, который в знак дружбы не раз передавал Александру Васильевичу ‘самые тайные разговоры’. Но едва ли не лучшими рекомендациями для Храповицкого в глазах императрицы послужили все-таки его исполнительность и ‘знакомство с музами’. Екатерина, как известно, любила литературу и сама занималась ею немало, хотя о деятельности своей в этом роде отзывалась в следующих выражениях: ‘Что касается моих сочинений, то я смотрю на них как на безделки. Я любила делать опыты во всех родах, но мне кажется, что все, написанное мною, довольно посредственно, почему, кроме развлечения, я не придавала никогда этому никакой важности’*. Тем не менее императрица писала много, особенно для театра, — и вот тут-то Храповицкому приходилось действительно работать без устали. Он был то переписчиком, то корректором, то режиссером, то переводчиком, то компилятором, то собирателем. Сегодня переписывал какую-нибудь новую пьесу, завтра сочинял куплеты для другой, послезавтра составлял словарь рифм, там собирал русские пословицы или делал выписки из книг самого разнообразного содержания, а в антрактах носился по городу с разными словесными и письменными поручениями вроде того, например, ‘чтобы для Циммермана, живущего в Ганновере, сшить соболью шапку и послать лучшего чаю и кофе’. Екатерина, видимо, доверяла литературному вкусу и такту своего статс-секретаря и очень часто также обращалась к нему за его мнениями, принимая их большею частью очень благосклонно и высказывая при этом свои, иногда очень интересные. ‘Памятные записки’ полны такого рода отметками:

‘Поднес первые тетради лексикона рифм и получил благодарность’. — ‘Переписывал оперу Боеславича. За переписку получил благодарность, показывали начатую оперу Ивана Царевича’. — ‘Судя по плану, делал и подавал арии для оперы Иван Царевич, получил благодарность’. — ‘Приказано составить четвертый акт, я оный сделал и приписал арии и хоры для пятого акта и не спал всю ночь’. — ‘Переписывал оперу Иван Царевич, не спал ночь. Был призван и получил благодарность с отзывом, что много моей тут работы’. — ‘Переписывал историческое представление, подражание Шекспиру, жизнь Рюрика, только первый акт’. — ‘Переписывал третий акт Олега Поднес и благодарил за брата Петра Васильевича**. Изволили говорить, что мы все малы, а батюшка*** был be! homme [видный человек (фр.)]‘. — ‘Переписывал третий акт Игоря, поднес, говорено об Олеге и велено хоры переделать белыми стихами’. — ‘Поднес хоры, их опробовали’. — ‘Носил на низ (т.е. к графу Дмитриеву-Мамонову) список о назначенных в владимирские кавалеры. Je n’ai pas l’honneur de connaitre toute cette societe [Я не имею чести знать всю эту компанию (фр.)] — сказал граф A.M. ‘Рассмеялись’. Сегодня его рождение, приказано, чтобы в комнатах его сыграли обе ‘Провербы’, и позвать меня за труд мой в переписке оных. Когда он наверх пришел, то позвали меня в спальную, и тут при ее величестве он пригласил меня на ужин. В 7 часов вечера открылся театр. ‘Провербы’ играли удачно. Спросили меня, много ли смеялся?’ — ‘Поднес переписанную мною комедию L’insouciant [‘Беззаботный’ (фр.)], поблагодарили за труд, — поздравил с праздником, самого поздравили. ‘Это праздник невест и женихов’. Для меня уже поздно. ‘А которой год?’ В марте месяце минет сорок. ‘Еще жениться можешь’, и т.д.

______________________

* Correspondance de l’imperatrice de Russie Catherine Il avec le chevalier de Zimmermann. Page 378.

** П.В. Храповицкий, человек чрезвычайно умный и образованный, служил преимущественно по финансовой части во времена князя Вяземского, графа Васильева и Голубцова. Он вышел в отставку в царствование Александра I с чином тайного советника. Александр Васильевич благодарил императрицу за орден св. Владимира 4 ст., пожалованный его брату 22 сентября 1786 года.

*** Отец Храповицких Василий Иванович служил сержантом в лейб-компании и при восшествии на престол императрицы Елизаветы Петровны получил дворянское достоинство. Он умер в чине генерал-поручика.

______________________

Составлять лексикон рифм, переписывать, дописывать и переводить разные пьесы, сочинять хоры, собирать пословицы, держать корректуру, заботиться о сценической постановке, делать всевозможного рода выписки — все это брало немало времени, требовало и сноровки, и умения угодить автору и вместе с тем все это нисколько не снимало с Храповицкого ответственности по вверенным ему статс-секретарским и другим чисто казенным делам, которые императрица никогда не упускала из вида. Неутомимого Александра Васильевича хватало, однако же, на все. Он в одно время подносил Екатерине тетради лексикона рифм и ‘Карантинное положение’, одной рукой принимал конфирмованные сенатские доклады, а другой представлял переписанную ‘Провербу’, кончая чтение иностранной и внутренней почты, садился за чтение императрице сказок, покончив со сказками, принимался за ‘Устав о соли’. Случалось также, что Храповицкого требуют вдруг к государыне. Он летит, торопится, задыхается — и потом вносил в свои ‘Памятные записки’: ‘Читая из Плутарха жизнь Кориолана, замечено, что при богослужебных обрядах римлян провозвестники кричали: hoc age — вонми, и что были у них свои оглашенные. Нарочно за сим был позван’.

При такой суете сует Екатерина была вправе называть Храповицкого ‘souffre douleur [козел отпущения (фр.)]‘, но и вправе была замечать, что ‘однако же, он от того не худеет’ Александр Васильевич действительно не только не худел, но, напротив, толстел от своих многосложных обязанностей, исполнение которых, по-видимому, доставляло ему величайшее удовольствие. Он был настоящий придворный-делец, умевший, когда было нужно, и сказку прочесть, как дело, и дело доложить, как сказку. Екатерина не любила грубой лести, но от лести тонкой была, как и все умные женщины, не прочь — и потому Храповицкий не пропускал случая, представлявшего ему возможность слегка подкурить государыне. Екатерина, например, замечала, что ‘при начале царствования, по счастью, попала на хорошие правила, плоды коих теперь видимы’. — Храповицкий тотчас же осмеливался ввернуть, что ‘не попали, но с ними взошли на престол’. — ‘Всякий может делать из себя свои заключения’, — отвечала императрица, по-видимому, совершенно равнодушно, но реплика статс-секретаря не могла быть ей неприятною. Рассматривая в другой раз кабинетские ведомости, Екатерина ‘изволила изъясняться о разности придворных во времена императрицы Елизаветы Петровны и нынешних: тогда Разумовский был из певчих, а Сивере из лакеев’. ‘Я, — говорит Храповицкий, — сказал, что тогда страх и опасение заменяли нынешние почитание и усердие, рассказав, с какою робостью батюшка ходил в караул’.

Такая вкрадчивая любезность, редкая деятельность и основательность, в соединении с умением делать дело и исполнять всякие поручения, не могли, конечно, не обратить на Храповицкого милостивого внимания Екатерины. Александр Васильевич, действительно, был на самом хорошем счету у императрицы, и она, между прочим, сказала раз про него и про заведовавшего вместе с ним театральным управлением Соймонова: ‘Je mettrais la main au feu, qu’ils ne prennent pas des cadeaux [Руку даю на отсечение, они не принимают подарки (фр.)]‘. В другой раз, когда Храповицкий поднес ей бумаги и доклад по делам придворной комиссии, в которую был назначен членом, Екатерина объявила ему свое благоволение ‘за труды и ясность’ и присовокупила: ‘Обер-гоф-маршал и гофмаршал не годятся, не купи села, купи приказчика’. Александр Васильевич тщательно записывал в свои записки каждый раз, когда удостаивался поцеловать высочайшую ручку или когда был просто приласкан императрицей, например: ‘Приласкан во время чесания волос, по тому случаю, что привез книги, т.е. сказки, они надобны для разбития мыслей и суть такого рода, что при чтении не требуют внимания, ибо много читали таких, кои мысли занимают’. — ‘Встретился в уборной ввечеру, сказал, что иду от Марьи Саввишны (Перекусихиной). ‘Je croyais, que vous m’apportiez encore quelque chose [Я думала, что вы принесете мне ещё что-то (фр.)]‘ — относится, думаю, к книгам веселым’*.

______________________

* Мария Саввипша Перекусихина, о которой здесь упоминается, любимая камер-юнгфера Екатерины II, играла в свое время весьма значительную роль и даже включена Бантыш-Каменским в ‘Словарь достопамятных людей русской земли’ (Ч. 2. Стр. 568 — 570) как ‘заслуживающая стоять наряду с знаменитыми соотечественницами’. Мария Саввишна находилась безотлучно при государыне, первая входила к ней в спальню в семь часов утра, сопровождала ее во время прогулок и, по выражению Бантыш-Каменского, ‘была счастлива только тогда, когда видела спокойствие на величественном челе обладательницы многих царств’.

______________________

Беспрерывные сношения по всякого рода делам, разнообразные мелкие услуги и неоцененное добродушие Храповицкого должны были неизбежно придать обращению с ним Екатерины такого рода оттенки, которых не было в обращении государыни с ее ‘орлами’, державшимися совсем на другой ноге, нежели Александр Васильевич. Екатерина нередко подсмеивалась над толщиною Храповицкого и советовала ему всегда садиться на диван, а не на стул, потому что она сама не будет в состоянии поднять его, если он упадет, она замечала при этом, что, несмотря на свою дородность, он однако же бегает довольно проворно, а раз даже, находясь в особенно веселом расположении духа, толкнула его в грудь бумагами, сказав: ‘Je vous tuerai avec un morceau de papier [Я могу убить вас даже куском бумаги (фр.)]‘. Подшучивала она и над сердечными делами Храповицкого, по поводу разных мнимых или действительных красавиц, спрашивая, зачем ездит он в город (из Царского Села), не поссорился ли он с своею возлюбленною и т.п. Интересовалась она также состоянием здоровья своего статс-секретаря, в особенности же его необыкновенной потливостью, которая, впрочем, не могла назваться зауряд необыкновенною при его тучности и непоседном образе жизни. Об этом именно предмете в ‘Памятных записках’ находится несколько таких отметок: ‘Подавал книги, вспотел’. — ‘Говорено о жаре и что я много потею. ‘Надобно для облегчения употребить холодную ванну, но с летами сие пройдет, я сама сперва много потела’. — ‘Спрошен в три часа пополудни в Эрмитаже, очень потел. Приказали посоветоваться с медиками и употреблять холодные ванны’. — ‘При входе поутру спрошен, не болен ли?’ ‘Посмотрите, он похудел от пота’. — ‘Разговаривали о моей потливости с Марьей Саввишной. ‘Не видали человека мне подобного и в сей день похожи были на меня’. — ‘Поутру спросили: ‘Здоров ли?’ — ‘Слава Богу’. — ‘Перестал ли потеть?’ — ‘Три дня уже не потею’.

Все это неоспоримо показывает известную степень не только расположения, но и короткости. Екатерина, конечно, не позволяла себе разговаривать и шутить подобным образом с другими, также довольно близкими с ней людьми. Но лучшим доказательством короткости государыни с Храповицким служит откровенность ее с ним по поводу вещей более серьезных и важных. ‘Памятные записки’ изобилуют разными чрезвычайно интересными и характеристичными замечаниями и изречениями Екатерины. Не было почти ни одного слова, почему-либо замечательного или любопытного, события, случившегося в период времени с 1782 по 1793 год, о котором бы императрица не говорила чего-нибудь с своим статс-секретарем.

Записанные Храповицким отзывы и мнения Екатерины о разных более или менее известных лицах вообще интересны не потому только, что они большею частью очень характеристичны и метки, но и потому еще, что по ним можно судить, отчего так, а не иначе поступала в известных случаях императрица со своими приближенными, чем руководствовалась в своих действиях, чему давала особенную цену, на что смотрела с удовольствием и на что — косо.

В этом отношении особенно любопытны в ‘Записках’ два следующих места, где Екатерина делает характеристику некоторых своих вельмож: ‘Отмечено письмо по английскому отказу, оно было круто, ‘J’avais la tete chaude et je l’ai [Я была горяча и осталась такой (фр.)]. Могу вдруг положить на бумагу все идеи с обеих сторон представляющегося дела’. Я сказал, что одну вещь в разных видах представить и обмыслить вашему величеству свойственно по сделанной привычке с малолетства: тут повторен прежний анекдот об учителе, который заставляет одно письмо писать разными оборотами, я на сие навел, слыша давно о том от князя Вяземского. Изъяснение о горячих головах: ‘Теперь один князь Потемкин-Таврический, таковы были: князь Г.Г. Орлов, Захар Чернышев, Петр Иванович Панин, князь Михаил Никитич Волконский здраво мыслил, но был ласкатель. У Муравьева (Николая Ерофеича) был ум математический, Чичерин (Николай Иванович) умел разобрать дело avec son esprit de justice [с его духом правосудия (фр.)], Елагин (Иван Перфильевич) хорош без пристрастия, теперь нет таких голов, la tete chaude a ses avantages [горячая голова имеет свои преимущества (фр.)], граф П.А. Румянцев-Задунайский имеет воинские достоинства, но двояк и храбр умом, а не сердцем. Граф Кирилл Григорьевич Разумовский не глуп, но имеет испорченное сердце’. — ‘Читано за секрет письмо князя Потемкина-Таврического от 5 мая, — дела много, оставляю злобствующих и надеюсь на вас, матушка, принц де Линь, как ветряная мельница, у него я то Терсит, то Ахиллес. ‘Конечно, князь может надеяться, оставлен не будет, он не знает другого государя, я сделала его из сержантов фельдмаршалом, не такие злодеи его ныне, каковы были князь Орлов и граф Никита Иванович Панин, тех качества я уважала. Князь Орлов всегда говорил, что Потемкин у меня как черт. Князь Орлов был genie, силен, храбр, решим, mais doux comme un mouton, il avait le coeur d’une poule [гениален (…), но нежный как ягненок, он имел сердце цыпленка (фр.)], два дела его славные: восшествие и прекращение чумы, первое не может быть сравнено с восшествием Елизаветы Петровны. Тут не было неустройства, но единодушие’. Вашего величества имя много тут действовало. ‘Меня знали восемнадцать лет прежде. Alexis Orloff n’a pas meme le courage [у Алексея Орлова не имеет даже мужества (фр.)], и во всех случаях остановляется препятствиями’.

Интересны также записанные Храповицким отзывы Екатерины о княгине Дашковой и Державине, показывающие, как смотрела императрица на эти личности и какою степенью ее расположения они пользовались.

‘Выведен совет, чтоб очистить комнаты для Анны Никитичны Нарышкиной, — пишет Храповицкий, — но так расположено, чтоб не было комнат для княгини Дашковой: ‘С одной хочу проводить время, а с другой нет, они же и в ссоре за клок земли’. — ‘Дашкова с Львом Александровичем Нарышкиным в такой ссоре, что, сидя рядом, оборачиваются друг от друга и составляют двуглавого орла, ссора за пять сажен земли’, — насмешливо говорила Екатерина Храповицкому. — ‘Дашкова побила Нарышкина свиней’, — отмечено в другом месте ‘Памятных записок’, — ‘смеясь сему происшествию, приказано скорее кончить дело в суде, чтоб не дошло до смертоубийства’. — ‘Княгиня Дашкова прислала письмо к графу А.М. Дмитриеву-Мамонову с изъяснением о свиньях’. ‘Тот любил свиней, а она цветы, и оттого и все дело вышло’. — ‘Вышед к волосочесанию, — пишет в третьем месте Храповицкий, — изволили смеяться, что в одной сатирической книге, с английского переведенной, нашли где искать longitude: c’est dans les proces! [географическую долготу: в суде! (фр.)] Посылан с запискою о сем на низ, там приписали, что тут же найдут и квадратуру циркуля и в тот самый день княгиня Дашкова помирится с Л.А. Нарышкиным. Сему смеялись, остапя записку у себя’*.

______________________

* Ссора Дашковой с обер-шталмейстером Л.А. Нарышкиным, возникшая из-за свиней последнего, пойманных и побитых в саду княгини, немало занимала и забавляла весь двор. Нарышкин, известный шутник и остряк, встречая Дашкову, с комическим трагизмом говорил: ‘Ellе est sanglante encore du meurtre de… mes cochons! (C ее рук еще не смыта кровь… моих свинок!)’ Екатерина в это время обнаруживала вообще к Дашковой заметную холодность, главнейшей причиной которой было то обстоятельство, что самолюбивая и гордая княгиня присваивала себе всю честь переворота 1762 года.

______________________

О Державине в ‘Записках’ Храповицкого говорится следующее: ‘По докладу сената приказано Державина отдать под суд’. ‘Он лихотворец и легко его воображение может быть управляемо женою, коей мать злобна и ни к чему не годна’*. — ‘Читал просьбу Державина и поднес ‘Оду Фелице’. Приказано сказать ему, что доклад и просьба его читаны и что ее величеству трудно обвинить автора ‘Оды Фелице’. ‘Cela le consolera [Это утешит (фр.)]‘. ‘Донес о благодарности Державина: ‘On peut lui trouver une place [Мы можем найти ему место (фр.)]‘. — Провел Державина в Китайскую и ждал в Лионской’. ‘Я ему сказала, что чин чина почитает… В третьем месте не мог ужиться, надобно искать причину в самом себе. Он горячился и при мне. Пусть пишет стихи. Il ne doit pas etre content de ma conversation [Должно быть, он не удовлетворён моими словами (фр.)]‘. Велено выдать неполученное им жалованье и впредь производить оное до определения к месту’. — ‘Державин явился — об нем докладывали — недосуг, — после обеда впущен, приласкали, но не очень’. — ‘Сказали мне после доклада Державина, по случаю просьбы купца Милютина, по почте из Софии присланной, где ссылается на просьбу, Державиным поданную, что Державин присылает все прошения о деньгах, готов принять миллион: это работа его тещи, она самая негодница и доходила до кнута, но так оставлена за то только, что была кормилицею великого князя Павла Петровича’. — ‘Разбирая почту по просьбе Елмановой, велено ей сказать: J’ai un coeur de roche [У меня каменное сердце (фр.)], и спросить Державина: не знакома ли ему? Теща его всех просительниц знает’, и т.д.

______________________

* Державин был женат первым браком на Екатерине Яковлевне Бастидон, мать которой была кормилицей великого князя Павла Петровича, а отец — португалец, камердинер Петра III. Это именно обстоятельство и заставило Екатерину смотреть на Бастидоновых очень недоброжелательно.

______________________

Французская революция произвела, как известно, сильное впечатление на Екатерину. Получив известие о злодейском умерщвлении французского короля, императрица даже заболела, слегла в постель и два дня почти никого к себе не принимала.

‘Ее величество говорили со мной о варварстве французов, — пишет Храповицкий, — и о явной несправедливости в утайке голосов при суждении: ‘C’est une injustice criante meme envers un particulier [Это — несправедливость вопиющая, даже по отношению к частности ]‘. Когда узнали сие в Лондоне во время спектакля и актер объявил о сем публике во время антракта между большой и малой пьесой, то все зрители не велели продолжать и разошлись. Англия расположена разорить Францию. ‘Il faut absolument exterminer jusqu’au nom des francais [Абсолютно необходимо истребить ее, чтобы не осталось и имени французского (фр.)]‘.

Был оборот к собственному ее правлению, с вопросом у меня о соблюдении прав каждого. Я отвечал, что не только ничего ни у кого не отнято при новых установлениях, для пользы государства нужных, но и права и привилегии нам пожалованы и утверждены ее величеством’. — ‘Продолжение разговора о парижском варварстве. В Вене народ хотел побить всех французов и намерен сие исполнить, буде коснутся королевы (т.е. Марии-Антуанетты), дочери покойной Марии-Терезии. ‘L’egalite est un monstre qui veut etre roi [Равенство монстр, который хочет быть королем (фр.)]‘. — ‘Подписан указ сенату о разрыве политической связи с Франциею и о высылке из России всех обоего пола французов, которые не сделают присяги по изданному при указе образцу’.

Напуганная и раздраженная всеми этими событиями, Екатерина сделалась крайне подозрительна. Благодаря такому настроению вскоре нашлись вещи, показавшиеся ей вредными и опасными. Вот что записано у Храповицкого о Радищеве и его известной книге: ‘Говорено о сочинении ‘Путешествие от Петербурга до Москвы’. Тут рассеивание французской заразы, отвращение от начальства, автор мартинист, я прочла тридцать страниц’. — ‘Продолжают писать примечания

Сергей Николаевич Шубинский

Императрица Екатерина II и ее два статс-секретаря

1782 год.

Читайте также: