Дж. Г. Байронъ
Беппо.
П. Коганъ.
Беппо (Байрона), Коган Петр Семенович, Год: 1905
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Переводъ Павла Козлова съ предисл. П. С. Когана
Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905
‘Беппо’, небольшая, шаловливо-граціозная поэма, которой самъ поэтъ не придавалъ серьезнаго значенія, занимаетъ тмъ не мене почетное мсто въ исторіи байроновскаго творчества.
Эта поэма была поворотнымъ пунктомъ къ тому направленію, которое Эльце окрестилъ названіемъ ‘сатирико-нигилистическаго’. Когда 28 февраля 1818 года {Letters and Journals Vol. IV, стр. 173, прим. 2. Lond. 1900.} ‘венеціанская повсть’, написанная еще въ октябр 1817 г. (12 октября 1817 года Байронъ упоминаетъ {То John Murrey 12 okt. 1817. Lettors and Journals. Vol. IV. Lond. 1900, стр 173.} о написанной имъ юмористической поэм изъ 84 стансовъ, очевидно остальныя 15 строфъ были прибавлены поздне {Въ письм отъ 23 окт. 1817 г. Байронъ уже говоритъ о Беппо, какъ о ‘story in 89 stanzas’ Let. and Jour. Vol. IV. стр. 176.}) появилась въ печати, для всхъ, кто внимательно слдилъ за развитіемъ поэта, стало ясно, что ‘міровая скорбь’, необузданная романтическая фантазія восточныхъ поэмъ и таинственный ‘демонизмъ’ далеко не исчерпываютъ со-держанія байроновской поэзіи. Замчательно, что ‘Беппо’ былъ написанъ между ‘Манфредомъ’ и IV пснью Чайльдъ-Гарольда: среди стиховъ, звучавшихъ похоронной пснью земнымъ радостямъ и тревогамъ, писались строфы, полныя смха и заразительнаго веселья, среди героевъ, звавшихъ къ отреченію отъ земли, тоскующихъ и грезящихъ о несбыточныхъ идеалахъ, появились причудливыя фигуры въ ‘маскахъ клоуновъ и арлекиновъ’, въ нарядахъ ‘всхъ временъ и народовъ’, кружащіяся подъ веселые звуки гитары, этой традиціонной спутницы венеціанскаго карнавала! Одинъ нмецкій критикъ (К. Bleibtreu: ‘Byron der Uebermench’) назвалъ ‘Беппо’ подготовкой къ ‘Донъ-Жуану’ и замтилъ, что каждое произведеніе Байрона какъ-бы выростало изъ предыдущаго съ удивительной послдовательностью. И дйствительно, въ то время какъ въ ‘Манфред’ и въ заключительной псн ‘Чайльдъ-Гарольда’ грустные мотивы, звучавшіе тихо въ восточныхъ поэмахъ, слились въ могучую скорбную мелодію,— въ это время ‘Беппо’ отразилъ въ себ проблески новыхъ интересовъ и стремленій поэта, нашедшихъ вскор такое полное и геніальное выраженіе въ ‘Донъ-Жуан’.
Нтъ сомннія, что Байронъ, такъ легко проникавшійся каждымъ твореніемъ поэтическаго генія и съ такимъ интересомъ изучавшій итальянскую литературу, въ ея богатой комической поэзіи нашелъ краски и образы для своего перваго крупнаго юмористическаго произведенія. Изъ итальянскихъ писателей наибольшее вліяніе на Байрона оказалъ, вроятно, Пульчи, какъ извстно, Байронъ даже перевелъ часть его Morgante Maggiore. Даже y себя на родин Байронъ не былъ первымъ творцомъ того комическаго жанра, образцомъ котораго является ‘Беппо’. Въ коварныхъ продлкахъ, жертвой которыхъ становится Фальстафъ, или въ шуткахъ, которыя устраиваютъ слуги Оливіи надъ одураченнымъ гордецомъ Мальволіо, можно усмотрть отраженіе того же своеобразнаго легкомыслія,той же скрытой ненависти къ лицемрному англійскому пуризму, которыя водили и перомъ автора ‘Беппо’. Поэтъ чувствовалъ эту связь, соединявшую его первое произведеніе въ новомъ жанр съ бытовыми, сатирическими и комически-любовными сценами шекспировскихъ комедій, и эпиграфомъ къ ‘Беппо’ выбралъ слова изъ комедіи ‘As you like it’. Приступая къ изображенію Лауры, Байронъ вспоминаетъ, что Шекспиръ уже нарисовалъ подобный типъ въ Дездемон. Наконецъ, Байронъ самъ назвалъ одинъ изъ литературныхъ источниковъ, который вдохновилъ его при созданіи поэмы. Его соотечественникъ Джонъ Фриръ (John Hookham Frеre) подъ псевдонимомъ Whistlecraft’a напечаталъ остроумную пародію на легенды о корол Артур {Prospectus and Specimrn of an intended National Work, by W. and. R. W., of Stomarkot, in Suffolk, Harness and Dollar Makers. Canto I and II, Lon., 1817. III and IV 1818. Cp. Lord Byron von Richard Ackermann, стр. 106.}. Она появилась не задолго до ‘Беппо’ и такъ понравилась Байрону, что онъ взялъ ее за образецъ {‘У мистера Уистлькрафта нтъ боле ревностнаго поклонника. чмъ я’. То John Murray. Venic. October 23. 1817.}.
Великіе подражатели всегда затмевали оригиналы, которыми они пользовались.Трагедіи Шекспира стали достояніемъ всего міра, хроники, изъ которыхъ онъ черпалъ сюжеты, извстны только спеціалистамъ. Имя Уистлькрафта давно забыто, ‘Беппо’ переведенъ на вс языки. Несомннно, что литературные источники не могли послужить единственнымъ матеріаломъ для этой драгоцнной бездлки. Жизнь, живая дйствительность была главнымъ источникомъ поэта. Извстно, что Италія расширила кругозоръ поэта. Здсь его опьяненіе радостями и наслажденіями жизни достигло апогея, но здсь же началось и серьезное увлеченіе поэта политическими и соціальными вопросами, здсь онъ вступилъ въ сношенія съ карбонаріями.— ‘Венеція и я подошли другъ къ другу какъ нельзя лучше’, пишетъ Байронъ {To John Murrev. Jan. 2. 1817.} вскор по прізд въ этотъ городъ, пребываніе въ которомъ ненавистники Байрона считаютъ особенно печальнымъ періодомъ въ жизни его: періодомъ распущенности и нравственнаго паденія’ поэта. Какіе нравы нашелъ Байронъ въ Венеціи, видно изъ слдующихъ строкъ: ‘женщина, по здшнимъ правиламъ, считается добродтельной, если y нея кром мужа только одинъ любовникъ, если ихъ два, три и больше, то женщину находятъ немного своевольной (a little wild) {Letters and Jour. Vol. IV, стр. 40.}.
Поэтъ отдался венеціанскому веселью со всмъ свойственнымъ ему увлеченіемъ. Но стоитъ внимательно перечесть письма, относящіяся къ венеціанскому періоду, и не трудно убдиться, что среди кутежей, которые принято изображать въ преувеличенно мрачномъ свт, Байронъ не переставалъ быть тонкимъ наблюдателемъ и оригинальнымъ мыслителемъ. Никогда онъ не работалъ и не думалъ такъ много. Его письма къ издателю (1816—1818 гг.) {Lett. and Journals. Vol. IV. стр. 42. 52, 53, 85 и т. д.} наполнены сообщеніями о новыхъ литературныхъ планахъ и замыслахъ, объ оканчиваемыхъ работахъ, о сомнніяхъ поэта по поводу законченныхъ произведеній.
‘Беппо’ самый характерный продуктъ венеціанскаго періода жизни поэта. И неподдльное увлеченіе жизнью, и боле глубокій интересъ къ ней, начало вдумчиваго отношенія къ вопросамъ, занимавшимъ передовое общество Европы, словомъ, все,что дала поэту Италія, нашло здсь свое отраженіе.
Самъ Байронъ, какъ мы уже замтили, не придавалъ особенно серьезнаго значенія своему произведенію. Однако, посылая поэму своему издателю и увдомляя его, что эта юмористическая повсть основана на венеціанскомъ анекдот, онъ замтилъ,что въ ней есть ‘политика и драма’. И въ этихъ двухъ словахъ поэтъ прекрасно опредлилъ отличительныя черты своей поэмы. Она полна драматическаго движенія, въ ней бьется пульсъ современной жизни и среди шутокъ не разъ слышенъ голосъ серьезной соціальной и политической сатиры.
Сюжетъ поэмы чрезвычайно несложенъ. Купецъ Джузеппе, или просто Беппо, ведшій морскую торговлю, часто отлучался изъ дому и однажды совсмъ исчезъ, долго горевала его одинокая жена и наконецъ ршила прибгнуть къ помощи ‘вице-мужа’ (vice-husband), котораго завела ‘главнымъ образомъ для защиты’. Лаура и графъ, щедрый кутила и изящный законодатель модъ, прожили много лтъ, счастливые и довольные другъ другомъ. Но вотъ во время блестящаго карнавала, гд появленіе красивой и нарядной Лауры было встрчено восторженнымъ шопотомъ мужчинъ и завистливыми взглядами женщинъ, графъ и его возлюбленная обратили вниманіе на незнакомца, одтаго туркомъ и не спускавшаго глазъ съ Лауры. Незнакомецъ оказывается мужемъ Лауры. Онъ попалъ въ плнъ къ туркамъ, затмъ сталъ пиратомъ, разбогатлъ и вернулся домой. Въ Венеціи, стран счастья и веселья, въ стран легкихъ нравовъ и чудной природы, нтъ мста трагедіи и кровавой развязк. Измнница-жена встрчаетъ мужа какъ ни въ чемъ не бывало, разспрашиваетъ его о приключеніяхъ, графъ ссужаетъ его на первое время своимъ платьемъ, такъ какъ не удобно же ему появляться въ костюм турка, графъ и Беппо становятся навсегда друзьями, и въ дом водворяется миръ и согласіе.
На этой простой канв геній поэта вышилъ роскошные, причудливо-яркіе узоры.
Реализмъ и протестъ противъ соціальной и нравственной неправды шли въ начал XIX вка часто рука объ руку. Переходя отъ романтическихъ грезъ и разочарованія къ изображенію дйствительности, литература серьезне всматривалась въ жизнь, и правдивое изображеніе послдней стало могучимъ орудіемъ бичеванія соціальныхъ непорядковъ и политическаго гнета. Реализмъ и сатира — главныя достоинства ‘Беппо’.
Вспомнимъ Чайльдъ-Гарольда или Лару. Это — романтическіе герои, они вн времени и пространства, ихъ прошлое окутано мракомъ, они почти не соприкасаются съ дйствительностью, прикосновеніе жизни уничтожило бы ихъ обаяніе, величіе ихъ демоническихъ образовъ, свело бы ихъ съ пьедесталовъ, они возвышаются надъ пошлостью житейской прозы, надъ людскими дрязгами, мы не видимъ ихъ въ семь, среди близкихъ, среди обыденныхъ заботъ. Взгляните теперь на героевъ венеціанской повсти. Они прикрплены къ мсту и времени, они являются передъ нами не на снжныхъ вершинахъ Альпъ, какъ Манфредъ, не на безконечной глади океана, какъ Чайльдъ-Гарольдъ. Мы видимъ Беппо скучающимъ въ карантин, гд возвращающихся издалека моряковъ держатъ по сорока дней, авторъ сообщаетъ даже названіе города, съ которымъ велъ торговлю Беппо. Вмсто таинственнаго Чайльдъ-Гарольда, о которомъ извстно только, что онъ принадлежалъ къ знатному роду, предъ нами въ лиц любовника Лауры, этого vice-husband’a Беппо, типичная и яркая фигура великосвтскаго франта. Онъ прекрасно говоритъ по-французски и тоскански, онъ завсегдатай театровъ, къ его мннію прислушиваются, фальшивая нота не могла ускользнуть отъ его слуха, сердце примадонны трепетало отъ страха, когда она замчала неодобреніе на его лиц. Его образованіе было свтскимъ и дилетантскимъ. Трудно, взирая на портретъ графа, не вспомнить безсмертный перечень познаній Онгина:
Онъ по французски совершенно
Могъ изъясняться и писалъ,
Легко мазурку танцовалъ
И кланялся непринужденно…
Имлъ онъ счастливый талантъ
Безъ принужденья въ разговор
Коснуться до всего слегка,
Съ ученымъ видомъ знатока
Хранить молчанье въ важномъ спор.
И возбуждать улыбку дамъ
Огнемъ нежданныхъ эпиграммъ.
Разв не его прототипъ воскресаетъ передъ нами въ строфахъ XXXI—XXXIII?
Пространство, отдляющее Венецію отъ Петербурга, не мшало свтскому обществу той и другого выработать почти тождественную образовательную программу для модныхъ франтовъ. Объ Онгин и ‘свтъ ршилъ, что онъ уменъ и очень милъ’. Графъ тоже считался въ своемъ кругу ‘perfect cavaliero’.
Лаура по яркости одинъ изъ очаровательнйшихъ женскихъ образовъ, созданныхъ Байрономъ. Туманный образъ Астарты, контуры котораго едва выступали изъ окутывавшей его романтической дымки, героини восточныхъ поэмъ, обаятельныя, но далекія и чуждыя европейскому обществу, даже Гаиде и Мирра, обрисованныя боле реальными, но все же неожиданными красками,— какой контрастъ представляютъ он съ Лаурой, чувства которой такъ просты и понятны. Это — истая итальянка, отдающаяся во власть настроеній, быстро переходящая отъ впечатлнія къ впечатлнію. Грустная, томимая тревожными предчувствіями, разстается она съ мужемъ, но ея сердце не выноситъ одиночества и ожиданія, и она со всей страстью отдается новому возлюбленному. Она не молода, но время щадитъ ее и ея красота остается все такой же привлекательной, она уметъ вознаграждать недостатокъ юности: какъ эффектно ея появленіе на карнавал, какъ уметъ она разливать счастье вокругъ одной своей сіяющей улыбкой, сколько вкуса въ ея наряд, сколько чарующей силы въ нжныхъ лукавыхъ взглядахъ, сколько презрнія въ ея взор, когда она замчаетъ безвкусное платье какой-нибудь дамы! Она владетъ собою и уметъ быть коварной, какъ истинная куртизанка.
Смущеніе овладваетъ ею при вид вернувшагося мужа, но мгновенье — и она уже овладла собою, и слышится такой естественный, такой милый наивный лепетъ:
Въ чужой стран ты не женился ль снова?
Ужель тамъ дамы пальцами дятъ?
Какъ шаль твоя красива! мн обновой
Ты дай ее. Вамъ правда ль не велятъ
Свинины сть? Съ страной сроднившись новой,
Какъ могъ, ты пропадать въ ней столько лтъ?
Ахъ, какъ ты желтъ! Болзни ль это слдъ?
Сбрей бороду (мн этого подарка
Не откажи). Теб она нейдетъ,
Къ чему она? y насъ вдь климатъ жаркій…
Какъ вынесла я времени полетъ и т. д
Говоря о Пушкин, какъ о подражател Байрона, мы всегда имемъ въ виду, главнымъ образомъ, раннія поэмы нашего поэта. Но разв добродушныя насмшки надъ женской добродтелью въ ‘Нулин’ не напоминаютъ разсужденія о венеціанскихъ дамахъ въ ‘Беппо’? Разв Нулинъ съ ‘запасомъ фраковъ и жилетовъ’, завсегдатай театровъ, знатокъ дамскихъ модъ и модныхъ поэтовъ, не двойникъ возлюбленнаго Лауры? Разв смхъ Лидина и дружба Беппо съ графомъ не представляютъ собою однород-ной развязки? Разв остроумная болтовня отъ лица поэта въ отступленіяхъ ‘Евгенія Онгина’ и ‘Домика въ Коломн’ не походятъ по тону и настроенію на таковую же въ ‘Беппо’ и ‘Донъ-Жуан’ и разв въ этихъ отступленіяхъ y обоихъ поэтовъ не скрыты за легкомысленной формой самыя серьезныя и глубокія мысли?
Эти послднія составляютъ вторую важную черту интересующаго насъ произведенія. Байронъ не только превращался изъ романтика въ реалиста по форм, и по содержанію его поэзія начинала принимать другое направленіе, Байронъ спускался съ неба на землю, вмсто неопредленной титанической скорби о мір и міровомъ непорядк,— онъ ищетъ въ жизни и бичуетъ т темныя ея стороны, которыя прикрываютъ гнетъ и несправедливость. Его поэма полна сатирическихъ выходокъ: здсь мы встртимъ дкія насмшки надъ корыстолюбіемъ духовенства, злую каррикатуру на лицемрный англійскій пуризмъ, нападки на злоупотребленіе парламентской свободой, на тяжесть налоговъ. Изображая пестрые костюмы карнавала, поэтъ не забываетъ прибавить, что лишь одинъ костюмъ, костюмъ капуцина не допускался сюда подъ страхомъ адскаго огня, отъ котораго ничто не можетъ спасти, кром внушительнаго денежнаго взноса. Рисуя въ граціозныхъ стихахъ красоту итальянокъ, свободу венеціанскихъ нравовъ, искренность и увлекательность южнаго веселья, онъ пользуется случаемъ, чтобы противопоставить этой простот и искренности чопорность англійскихъ миссъ, не смющихъ говорить и чувствовать безъ разршенія мамашъ. Закатъ южнаго солнца заставляетъ его вспомнить о жалкомъ вечернемъ освщеніи Лондона, музыкальный итальянскій языкъ — о свистящихъ, шипящихъ и плюющихся во время разговора англичанахъ. Онъ любитъ англійское ‘правительство (когда оно дйствительно правительство), свободу печати и пасквилей, Habeas Corpus (когда мы не лишены его), парламентскія пренія, когда они не затягиваются слишкомъ поздно, налоги, когда они не слишкомъ тяжелы’ и т. д. Трудно, конечно, искать въ Беппо слдовъ положительнаго политическаго или соціальнаго міросозерцанія поэта. Но несомннно, что вс оскорбленія и обиды, накипвшія въ душ Байрона и выбросившія его навсегда за предлы неблагодарной родины, школьная рутина, печатные пасквили, клеветы и обвиненія въ разврат, картины нищеты и эксплоатаціи, противъ которой онъ выступилъ еще въ палат лордовъ въ своихъ рчахъ,— все это постепенно выступало въ боле ясныхъ очертаніяхъ изъ хаоса фантазіи и ‘міровой скорби’, и въ Байрон вырабатывался общественный реформаторъ. ‘Беппо’ — одинъ изъ первыхъ симптомовъ этого новаго направленія байроновской поэзіи. Старая тема венеціанскаго карнавала, которую Байронъ, какъ второй Паганини, поднялъ, по выраженію Брандеса, ‘концомъ своего божественнаго смычка, разукрасилъ безчисленнымъ множествомъ смлыхъ и геніальныхъ варіацій, осыпалъ жемчугомъ и расшилъ золотыми арабесками’, этотъ ‘венеціанскій анекдотъ’ останется навсегда свидтельствомъ разнообразія байроновскаго генія, воплотившаго не только мечты и скорбныя думы своего вка, но и съумвшаго подслушать біеніе новаго времени, подойти къ новымъ жизненнымъ и соціальнымъ проблемамъ, выдвинутымъ эпохой.