НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 — 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.
М. В. Авдева.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.
ЧАСТЬ II.
III.
БЭЛА, КНЯЖНА МЕРИ И ВРА.
III.
БЭЛА, КНЯЖНА МЕРИ И ВРА.
Бэла, княжна Мери и Вера, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1874
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Мы беремъ трехъ женщинъ, изображенныхъ въ одномъ роман и влюбленныхъ въ одного и того же человка. Да, только влюбленныхъ. Иныхъ стремленій и побужденій въ женщинахъ того времени мы еще не видимъ: любить, выйти замужъ, любить какъ можно сильне человка, какъ можно прекрасне, выйти замужъ, какъ можно лучше — вотъ мечта тогдашней двушки — и мы, занявшись рядомъ женщинъ, выведенныхъ въ литератур, должны поневол витать пока въ области любви.
Какое блаженное время! Ни заботъ о пріисканіи какой нибудь самостоятельности, ни заботъ о развитіи и самовоспитаніи, ни тревожныхъ участій къ вопросамъ о положеніи женщины, ничего нтъ, — все было въ исправности: все, что требовалось, было устроено, размрено и отведено. Больше спрашивать было преступленіемъ,— хуже того: глупостью и нелпостью. Но читатель могъ замтить, что, обртаясь въ этомъ счастливомъ, вселюбовномъ Кита, — гд только и дло было что влюбляться, гд не заботились даже о куск хлба, а если кому и предстояла нкоторая въ немъ надобность, то онъ пріобртался тоже не иначе, какъ посредствомъ любви,— стоило очаровать богатаго человка и выйти за него замужъ — въ этой области любовныхъ отношеній мы занимались не самымъ чувствомъ, не силой его и способомъ выраженій, опредленіемъ тхъ нравственныхъ требованій, съ которыми женщина обращалась къ сонму мущинъ, если только были эти требованія, а не влюблялась въ красивый мундиръ или носъ, на подобіе греческаго, мы желали тоже опредлить какимъ практическимъ образомъ выражалась любовь, словомъ, выяснить общественное и гражданское проявленіе любви, вовсе не касаясь, такъ сказать, военнаго. Съ этой цлью, въ ряду русскихъ женщинъ, какъ предметъ для сравненія, мы беремъ и попавшуюся подъ руку дикарку Бэлу. Жатва, которую намъ даютъ женщины, поименованныя въ заглавіи, очень не велика, да и самыя женщины не очень замчательны,— это просто дюжинныя женщины. Мы видимъ княжну Мери, которая, осматриваясь въ кругу мущинъ, собравшихся на водахъ, прежде всего обращаетъ свое вниманіе на такъ называемыхъ ‘интересныхъ’. Изъ среды этихъ счастливцевъ она выбираетъ себ ‘предметъ’,— предметъ кокетства, любви, а можетъ быть и замужства. Княжна занялась нкіимъ юношей Грушницкимъ, котораго вся особенность состояла въ томъ, что, имя вс признаки благороднаго происхожденія, онъ носилъ солдатскую шинель и вдобавокъ былъ раненъ. Вотъ каковы были т общественные двигатели, по которымъ княжна Мери избирала себ ‘предметъ’. Носитъ солдатскую шинель — значитъ протестуетъ противъ общественной рутины, хотя бы эта рутина изображалась отростившимъ брюшко баталіоннымъ командиромъ, раненъ — значитъ выказалъ храбрость, храбрость, разумется, военнаго человка, ибо объ иной какой либо храбрости женщины того времени едва-ли и слыхали. Однако Грушницкій оказывается фальшиво интереснымъ человкомъ, какъ натертый ртутью грошъ, который впопыхахъ можно принять за серебряную монету: онъ былъ не разжалованный дуэлистъ, а просто юнкеръ, да еще и дурного тона, что несомннно выказалъ при производств въ офицеры туго застегивающимся воротникомъ и обиліемъ розовой помады. Ее является другой интересный человкъ, настояще-интересный, и затмваетъ перваго окончательно. Печоринъ былъ не просто интересный человкъ, а интересный во всхъ отношеніяхъ: одвался онъ не только въ военное платье, но иногда, по кавказской мод, рядился черкесомъ, на немъ лежалъ ореолъ не опредленнаго авторомъ, но какого то настоящаго наказанія, храбрость его тоже была превыше похвалъ. Какъ же не заинтересоваться подобнымъ человкомъ? Говоря о Печорин въ стать о ‘герояхъ’ мы высказали мнніе, что онъ былъ своего рода представителемъ современнаго общественнаго стремленія, стремленія кинувшагося въ сукъ, да еще сукъ кривой и безполезный — но все-таки единственный, на которомъ были кой какіе листья. Съ этой точки зрнія двушка, занявшаяся предпочтительно Печоринымъ, выказывала еще нкоторую строгость и разумность въ своемъ ‘подбор’. Но къ несчастію княжна Мери увлекается именно обыденными качествами Печорина, въ которыхъ могъ его превзойти любой прізжій гвардеецъ. Слдуя за ней, спускаешься въ слой самыхъ мельчайшихъ и чисто наружныхъ качествъ: мундира, духовъ, ловкихъ фразъ и эффектныхъ появленій. Современная развитая двушка, конечно, съ презрительнымъ сожалніемъ отнесется ко вкусамъ княжны Мери, но если она оглянется кругомъ, то увидитъ, что это еще вкусы и нашего огромнаго современнаго большинства, что въ немъ только измнились покрой платья да выборъ духовъ.
Но княжна Мери, начавъ обращать вниманіе на Печорина, какъ на интереснаго молодаго человка, попадаетъ на человка, дйствительно умнаго и сильнаго. Кокетство, начатое обмномъ колкостей, кончается для двушки любовью. Печоринъ былъ, какъ намъ извстно, однимъ изъ лучшихъ любовныхъ длъ мастеровъ того времени и дйствительно не только влюбилъ въ себя двушку, по довелъ свою виртуозность до того, что заставилъ княжну первую признаться въ любви: это былъ не Онгинъ, просто поразившій своимъ появленіемъ въ глуши деревенскую барышню, и княжна Мери была не наивная Татьяна. Татьяна выражается безъ обиняковъ и еще письменно, Татьяна желаетъ только одного —
Хоть рдко, хоть въ недлю разъ
Въ деревн нашей видть васъ,
Чтобъ только слышать ваши рчи,
Вамъ слово молвить и потомъ
Все думать, думать объ одномъ
И день и ночь до новой встрчи…
Какая умренность и какая наивность! Нтъ, княжна выражается не прямо, но намекнувъ на свою любовь, при слдующемъ же свиданіи, сама заговариваетъ о брак, и когда видитъ, что Печоринъ на этотъ счетъ задаетъ молчка, то поощряетъ его и разъясняетъ, что препятствія можно устранить, а если родные заупрямятся, то она,— страшно сказать, — ршится выйти и безъ ихъ согласія!
Но увы! ея возлюбленный, съ беззастнчивостью, не встрчаемою еще до тхъ поръ въ русской литератур, отвчаетъ ей прямо, что онъ ее не любитъ. Это длало бы честь его прямодушію, если-бы онъ не влюбилъ въ себя княжну и не высказалъ самаго отвта, боле изъ желанія порисоваться своими жестокосердіемъ и холодностью, чмъ изъ искренности, да чтобы отдлаться разомъ отъ женитьбы. Печоринъ не только не былъ холоденъ къ княжн, по даже, какъ это видно изъ нкоторыхъ его словъ, чувствовалъ къ ней сильную склонность. Только на бду онъ былъ также не расположенъ къ женитьб, какъ и Онгинъ, онъ говоритъ, что какъ бы ни любилъ женщину, но достаточно только одного намека съ ея стороны на женитьбу, чтобы онъ разлюбилъ ее, онъ въ своемъ пристрастіи къ необыкновенному приписываетъ даже этотъ суеврный яко-бы страхъ предсказанію какой-то старухи, которая предрекла ему смерть отъ злой жены. Все это вздоръ, разумется. Гораздо ближе подходитъ Печоринъ къ истин, разсуждая объ этомъ предмет въ скучной крпости. Не безъ сильной рисовки онъ сравниваетъ себя съ матросомъ, рожденнымъ и взросшимъ на палуб разбойничьяго судна и до того привыкшаго къ бурямъ, что мирная жизнь на берегу будетъ для него невыносима. Да, въ немъ, какъ и въ Онгин, была тревожная потребность чего-то, потребность ими ясно не сознаваемая, но до того сильная, что они всю жизнь томились ею и ради ее такъ ревниво охраняли свою независимость и несвязанность, имъ бднымъ мученикамъ бездйствія все казалось, что наступитъ скоро какая-то великая борьба, въ которой они должны принять горячее участіе и для этой борьбы они берегли себя и свою свободу. Но они сами, повторяемъ, не могли себ ясно опредлить въ чемъ должна заключаться эта борьба: какъ же бы они объяснили эту помху къ женитьб тогдашней женщин? Онгинъ вздумалъ было подробно объяснить это Татьян и что же вышло? Барышня оказалась до того тупа на этотъ счетъ, что впослдствіи упрекала Онгина за то, что онъ не любилъ ее, когда она была моложе и лучше, и но сдлалъ ей предложенія, когда она была свободна! Вотъ и толкуйте имъ о своихъ нравственныхъ стремленіяхъ, когда они понимаютъ одно стремленіе выйти замужъ! Печоринъ поступилъ умне: не люблю, говоритъ, да и баста! Княжна разумется его возненавидла. Но что если-бы онъ ей сказалъ, что любитъ ее, но жениться на ней не желаетъ? О, съ какимъ величіемъ оскорбленнаго достоинства отнеслась бы она къ нему! Какъ? любить ее, княжну, безъ ‘честныхъ’ намреній?— Одна мысль объ этомъ ее приводитъ въ негодованіе. Когда Печоринъ, пользуясь случаемъ, обнялъ княжну, у которой закружилась голова, при перезд черезъ рчку, и при этомъ удобномъ положеніи поцаловалъ ее въ щеку, она оправившись стала немедленно приставать къ нему съ вопросами, имющими нескрываемую цль вызвать ршительное объясненіе:
— ‘Или вы меня презираете, или очень любите? Можетъ быть вы хотите посмяться надо мною, возмутить мою душу и потомъ оставить… Это было бы такъ подло…. такъ низко…. что одно предположеніе…. о, нтъ! не правда-ли во мн нтъ ничего, чтобы исключало уваженіе? Вашъ дерзкій поступокъ… я должна, я должна вамъ его простить, потому что позволила…. Отвчайте, говорите же, я хочу слышать вашъ голосъ’!
Не правда-ли, въ этомъ такъ и слышится барышня, которая хочетъ сказать: если ты не попросишь у меня немедленно руку и сердце — ты подлецъ!
Какую противоположность съ этой княжной представляетъ красивая черкешенка Бэла! Увезенная Печоринымъ, стыдливо умла она отклонять его ласки до тхъ поръ, пока въ самомъ дл не полюбила похитителя, но когда любовь дикарки созрла и Печоринъ угрозой уйти отъ нея вырываетъ ея признаніе,— съ какой безотвтностью она вся отдается любимому человку! Конечно Бэла не связана тми общественными условіями, въ которыхъ находится княжна Мери, но разв у ней нтъ своихъ нравственныхъ общественныхъ узъ, ей столь же дорогихъ и привычныхъ, жертвовать которыми также ей не легко, какъ и свтской княжн? Какая разница опять выказывается между ней и княжной — и къ невыгод послдней — въ положеніи, принятомъ черкешенкой, когда удовлетворенная любовь начала гаснуть въ Печорин.
— ‘Если онъ меня не любитъ, то кто ему мшаетъ отослать меня домой?’ говоритъ она Максимъ Максимычу, отеревъ слезы и гордо поднявъ голову. ‘А если это такъ будетъ продолжаться, то я сама уйду: я не раба его, я княжеская дочь!’ Вотъ это любовь, настоящая любовь, безъ всякой подмси. А то хороша любовь, которая говоритъ ‘обяжитесь меня содержать и возиться’со мною всю жизнь!’ Это уже гражданская, если не торговая, сдлка и мы находимъ, что если черкесская княжна не такъ предусмотрительна, какъ русская, то она, по крайней мр, искренне и послдовательне!
Есть еще женщина, оставленная въ тни и слабо обрисованная въ названномъ нами роман: это бдная и любящая Вра. Причина, по которой она полюбила Печорина, высказанная ею въ прощальной записк къ нему {Вотъ эти слова записки: ‘Мы разстаемся на вки, однакожъ ты можешь быть увренъ, что я никогда не буду любить другаго, моя душа истощила на теб вс свои сокровища, свои слезы и надежды. Любившая разъ тебя не можетъ смотрть безъ нкотораго презрнія на прочихъ мужчинъ, не потому, чтобы ты былъ лучше другихъ, о нтъ! Но въ твоей природ есть что то особенное, теб одному свойственное, что то гордое и таинственное, въ твоемъ голос, что бы ты ни говорилъ, есть власть непобдимая, никто не уметъ такъ постоянно хотть быть любимымъ, ни въ комъ зло не бываетъ такъ привлекательно, ни чей взоръ не общаетъ столько блаженства, никто не уметъ, лучше пользоваться своими преимуществами, и никто не можетъ быть такъ истинно несчастливъ, какъ ты, потому что никто столько не старается уврить себя въ противномъ’.}, боле уважаема, чмъ причина княжны Мери, потому что боле основана на нравственныхъ, нежели наружныхъ качествахъ. Въ этой причин много ошибочнаго, много навязаннаго увлеченіемъ страсти, много, съ хладнокровной точки зрнія, вызывающаго улыбку, но въ каждомъ слов самой записки видно столько женственности, преданности и искренняго чувства, что мы охотно прощаемъ этой ‘многой любви’ ея заблужденія того времени. По крайней мр Вра не торговалась со своею страстью. Она ей многимъ пожертвовала и еще большимъ рисковала. Она обманывала своего перваго мужа, обманула и втораго. Когда этотъ обманъ открылся впослдствіи, она могла потерять не только семейное спокойствіе, но и средства жизни, — хуже того, она могла остаться и остается во власти мужа, который изъ боязни огласки не броситъ ее, за то будетъ весь вкъ пилить и попрекать измной. Прибавимъ къ этому, что любовь Печорина, по словамъ Вры, ничего ей не дала, кром страданій. Но поставимъ эту страстно любящую женщину въ положеніе княжны Мери. Что если-бы Печоринъ внушилъ ей любовь и вздумалъ обнять въ то время, когда она была еще двушкой? Мы уврены, что и Вра точно также заговорила бы объ оскорбленіи и спросила бы Печорина, когда онъ обратится къ маменьк?— какъ это сдлала Мери, точно также какъ мы уврены, что любовь Мери къ Печорину не помшаетъ ей выйти замужъ за другаго. Вдь не помшала же Вр эта любовь, да еще страстная, выйти замужъ во второй разъ, хотя, какъ она выражается, женщина, полюбившая Печорина, не можетъ безъ нкотораго презрнія смотрть на другихъ мужчинъ! Все это показываетъ намъ, что женщины, выведенныя въ роман Лермонтова, были обыденныя явленія. Он съ своею любовью напоминаютъ намъ міръ, гд играютъ роль мундиры, помада, интересные мужчины со взоромъ, общающимъ пропасть блаженства, міръ, гд свободныя двушки оскорбляются, если имъ нашептываютъ о любви, не предлагая руку и сердце, а любящія женщины обманываютъ мужей, живя на ихъ счетъ и не отказывая другимъ въ ласкахъ, міръ, отъ котораго мы уже, по крайней мр въ литератур, начали отвыкать. Намъ могутъ возразить, что этотъ міръ и досел существуетъ и не только существуетъ, но составляетъ огромное большинство въ такъ называемомъ образованномъ класс. Совершенно справедливо. Но въ наше время уже не толкуютъ про этотъ міръ и эти отношенія. Имъ уже не занимаются, какъ образцовымъ и возбуждающимъ зависть ‘высшимъ свтомъ’ и все что можетъ онъ желать для себя лучшаго, чтобы его оставили спокойно забавляться его грошовыми интересами. Теперь уже есть и даже появляются и въ его замкнутомъ кружк другія женщины, съ другими взглядами и требованіями и вниманіе литературы обращено на этихъ женщинъ. Если-бы что либо подобное ныншнимъ лучшимъ женщинамъ, съ здравыми воззрніями, существовало во время Лермонтова, то нтъ сомннія, что замчательный талантъ, да еще склонный ко всему необыкновенному, не промолчалъ бы о подобныхъ женщинахъ. Нтъ, мы видимъ, что ничего подобнаго вопросамъ, которые задаетъ нын себ всякая гимназистка, тогда и не шевелилось. Если въ кругу тогдашнихъ лучшихъ мужчинъ таилось хоть не сознанное, загнанное, хоть ударившееся въ уродливость, по все-таки какое-то невольное стремленіе выйти изъ той спячки, низменности и придавленности, въ которыхъ обрталось общество, то между женщинами той поры мы и того не замчаемъ, он еще огуломъ и всецло покоились, волновались и страдали въ томъ мір, гд прежде всего обращаютъ вниманіе на перчатки и мундиръ, а если полюбятъ дйствительно замчательнаго мужчину, то потому, что (какъ выразилась Вра про Печорина) ‘ни чей взоръ, какъ его, не общаетъ такого блаженства!’