ЗАКОННЫЯ ЖЕНЫ.
ЗАКОННЫЯ ЖЕНЫ.
(Очеркъ второй).
Bеb.
Bеb.
I.
——
——
Bеb, Шапир Ольга Андреевна, Год: 1892
Время на прочтение: 61 минут(ы)
— Погоди, погоди чуточку, Варя… Я кончаю! Ты должна прочитать.
— Bb, душечка, брось!.. Увряю тебя, это невозможно!!
— А я говорю, что возможно… Вотъ! Этого совершенно довольно…
Молодая женщина, присвшая на кончикъ стула передъ письменнымъ столомъ, быстро поднялась на ноги и съ торжествующей улыбкой протянула своей собесдниц листокъ почтовой бумаги.
Та, которую звали Варей, нершительно заглянула въ него. Она стояла въ шляпк и въ перчаткахъ. Больше часа прошло съ той минуты, какъ она начала прощаться.
‘Милый Пьеръ! Твоей Bb необходимо, необходимо денегъ. Только очень много, такъ много, что я даже боюсь! Но вдь ты мн повришь, что на этотъ разъ это очень, очень серьезно и ужасно какъ важно? И, неправда ли, мой принцъ будетъ такъ великодушенъ, что не станетъ допрашивать, зачмъ он понадобились мн? Я не могу сказать, потому что это не для меня, но я дала честное слово, что завтра въ двнадцать часовъ будутъ дв тысячи’.
Bb улыбалась, а разстроенное лицо Вари мучительно краснло.
…Какая странная записка!.. и когда въ сущности вовсе нельзя просить — вс говорятъ, что дла Жарцева очень разстроены… Одна Bb ничего не понимаетъ и не хочетъ стать когда-нибудь разумной женщиной.
Но деньги нужны Вари до отчаянія!.. Записка дрожитъ у нея въ рук, точно колеблемая вихремъ ея мятежныхъ думъ. Конечно, она знала слухъ о запутанныхъ длахъ Жарцева, когда хала сюда… подлиться своимъ горемъ съ Bb. Она горячо протестовала, она уговаривала кузину ни въ какомъ случа не просить этихъ денегъ у мужа для нея… но однако она больше часа простояла въ шляпк.
…Вдь ея судьба зависитъ отъ этихъ двухъ тысячъ! Наконецъ, если нельзя, то Жарцевъ откажетъ, и ничего больше. Въ сущности, это деньги Bb, и она иметъ право… Но, разумется, поэтому именно Жарцеву будетъ трудно отказать… Боже мой, да кто же можетъ знать чужія дла?! Вдь Bb все-таки не ребенокъ, а она и не заикается ни о какомъ разореніи!..
И Варя, десять разъ добросовстно повторившая въ этотъ вечеръ, что нельзя требовать у Жарцева такой большой суммы — сжимала теперь въ рук почтовый листокъ съ жгучимъ сознаніемъ, что онъ представляетъ т дв тысячи, отъ которыхъ зависитъ блаженство ея жизни…
Еслибъ отъ этихъ денегъ зависло какое-нибудь обыденное благополучіе — отъ нихъ не такъ трудно было бы отказаться. Обыденное благополучіе всегда какъ-нибудь да устраивается, никто не умираетъ отъ голода и не замерзаетъ отъ холода, потому что всегда отыщется кто-нибудь, чья обязанность придти на помощь. Но только одна легкомысленная и добрая Bb Жарцева, готова взять на себя устроить чужое блаженство. Неужели она должна добровольно отказаться отъ этой единственной возможности завтра же ссть въ вагонъ — вырваться изъ постылой жизни на встрчу любви и счастію?!.. Какія-нибудь дв тысячи — и он въ рукахъ!
Да, еслибъ дло шло не о блаженств, а о чемъ угодно другомъ, Варя, не задумываясь, разорвала бы этотъ листокъ. Она нершительно протянула его обратно кузин, и лицо ея сдлалось совсмъ, совсмъ жалкое…
— Завтра въ двнадцать часовъ можешь захать за твоими двумя тысячами,— проговорила съ апломбомъ Bb и обвела возбужденнымъ взглядомъ свой будуаръ.— Вотъ только не знаю, какъ бы лучше сдлать, чтобы Пьеръ увидлъ записку, какъ только вернется? Онъ не звонитъ — у него ключъ. Можетъ быть онъ вовсе не зайдетъ въ кабинетъ. А! une ide!!
Она радостно бросилась къ маленькому мозаиковому столику на бронзовой ножк, сбросила съ него какую-то книгу и съ нкоторымъ усиліемъ, — воздушный столикъ оказался довольно увсистымъ, — перенесла его на самую середину комнаты, она положила свою записку на столъ и улыбаясь отошла на нсколько шаговъ, чтобы полюбоваться эффектомъ.
Разумется, стола съ запиской, какъ разъ въ центр комнаты, невозможно было бы не замтить. Bb прибавила огня въ ламп и сказала, что она оставитъ дверь будуара открытой. Пьеръ увидитъ огонь и сейчасъ же испугается, что она не спитъ, но она ляжетъ, потому что онъ всегда огорчается, если она поздно ждетъ его.
Варя, какъ-будто пристыженная, подошла проститься.
Черезъ нсколько минутъ проворныя ножки почти бгомъ несли ее внизъ по лстниц.
Проводивъ гостью, Жарцева дйствительно сейчасъ же прошла къ себ въ спальню, раздумывая надъ этимъ приключеніемъ — внезапнымъ появленіемъ кузины Вари въ десять часовъ вечера и ея патетическимъ разсказомъ, обильно политымъ страстными слезами. Кого въ двадцать пять лтъ не взбудоражитъ живой романъ съ страдающей героиней, безумно влюбленнымъ героемъ и небеснымъ блаженствомъ, для котораго не хватаетъ всего только какихъ-нибудь двухъ тысячъ рублей?..
Сердце Bb билось частыми и сильными ударами. Она больше не думала объ общанныхъ деньгахъ, потому что никогда о деньгахъ не думала дольше, чмъ это неизбжно — но самая фантазія устроить чье-то запретное блаженство была слишкомъ необычайна. Вокругъ нея какъ-будто осталась атмосфера страсти, героизма и ревности, какою окружена была хорошенькая Варя… Разгоряченная мысль не могла сразу улечься, кровь быстре переливалась въ красивомъ тл. Хотлось и собственную жизнь почувствовать какъ-нибудь полне, напряженне…
Но совершенно счастливая жизнь похожа на, блый лучъ — въ ней слиты гармонически вс оттнки, и ни одного изъ нихъ нельзя усилить по произволу. Пьеръ не могъ бы быть лучше, чмъ онъ есть, и онъ не могъ обожать нжне свою балованную красотку-Beb. Маленькій Пьерчикъ и его крохотная сестренка не могутъ больше походитъ на херувимовъ, а еслибъ херувимовъ было не двое, а четверо, то это было бы гораздо хуже во многихъ отношеніяхъ. Расходившейся фантазіи нечего длать съ незыблимыми основами жизни и она поневол принуждена кружиться среди мелочей и пустяковъ, гд остается хоть какой-нибудь просторъ для произвола.
За послдніе два года Bb начала что-то очень ужъ много фантазировать, подталкиваемая какой-то безпокойной энергіей. Ей длается скучно, когда нечего ‘предпринимать’, какъ дразнитъ ее, посмиваясь, Пьеръ… Maman называетъ ее мотовкой, а кузины Стояновы (Варя тоже Стоянова, но она миле ихъ всхъ) всегда такъ язвительно восхищаются ея изящными, вкусами, какъ-будто дло вовсе не въ ея вкус и пониманіи, а единственно только въ томъ, что у нея больше денегъ, нежели у нихъ… Ну, Богъ съ ними — он просто завидуютъ! Она сознаетъ, что ей можно завидовать и потому охотно прощаетъ маленькія шпильки.
‘Предпринимать’ что-нибудь ужасно весело. Приключеніе съ Варей застало ея счастливую кузину какъ разъ въ разгаръ одной изъ подобныхъ затй: черезъ два дня рожденіе Пьера и ему готовится грандіозный сюрпризъ. Въ утро этого дня Петръ Алексевичъ не найдетъ больше стараго кабинета — все до послдней вещи (за исключеніемъ письменнаго стола, до котораго строжайше запрещено дотрогиваться) куплено и заказано новое, и въ самомъ что ни на есть солидно-модно-дорогомъ вкус. Это наполнило цлый мсяцъ увлекательными хлопотами и волненіями. Все готово и вышло просто безподобно! За ночь старая меблировка будетъ замнена новою, а стны кабинета затянутся вмсто обой — матеріей. Въ этой матеріи на стнахъ и заключается самый главный шикъ, и только это одно не перестаетъ еще волновать Bb: успютъ ли обойщики сдлать все въ одну ночь? Они клянутся, что успютъ, но вдь головы съ нихъ не снимешь, если и выйдетъ какая-нибудь задержка — но тогда ужъ половина эффекта потеряна!
Какъ ни занимателенъ былъ романъ Вари, но черезъ часъ Bb уже вовсе не думала о томъ, что она совершенно неожиданно поспособствовала какому-то роковому перевороту, она вся ушла въ свой кабинетъ и мысленно рисовала себ затйливыя комбинаціи модныхъ оттнковъ и фасоновъ… Всего миле, что Пьеру даже и не снится ничего подобнаго, и все будетъ исполнено съ такой феерической быстротой! О, онъ пойметъ, сколько она надъ этимъ хлопотала, трудилась и волновалась!.. Немножко поморщится, что дорого… (ужасно какъ дорого, потому что все заграничное и многое модели) — но впрочемъ она даже и не пыталась еще подводить итоговъ. И какъ-разъ въ это же время понадобились дв тысячи для Вари! Очевидно, ей придется теперь тратить какъ можно меньше до конца года — ничего, кром самаго необходимаго. Карету придется не мнять, хоть Пьеръ далъ слово еще весною… Ну, длать нечего, покатаются и въ старой до будущаго года и елку дтямъ можно сдлать на этотъ разъ поскромне… Однимъ словомъ, она будетъ усердно экономничать.
Но при мысли объ экономіи въ голов совершенно непроизвольно выскочила новая и уже совершенно готовенькая затя, робко скрывающаяся до поры до времени въ области фантазіи. Увы, это только для будущаго года!.. Однако никакъ нельзя отказать себ въ невинномъ удовольствіи помечтать. Удивительно, какъ вкусы быстро изощряются, а размры растутъ сами собою: теперь это уже не какія-нибудь отдльныя вещи, а не иначе какъ цлыя комнаты, вся обстановка. Всякая новинка оживляетъ на нкоторое время, и по крайней мр ей есть надъ чмъ хлопотать: она что-нибудь длаетъ, она не только наряжается, любуется на своихъ дтей и занимаетъ гостей…
Bb лежитъ въ постели въ очень пріятномъ состояніи посл хлопотливаго дня и всхъ неожиданныхъ волненій. Такъ какъ у нея нтъ никакой серьезной запретной мечты, то роль эту исполняютъ маленькія секретныя фантазіи. На этотъ разъ мечта Bb — голубая. Голубая спальня-палатка. Непремнно голубая съ блымъ, и непремнно палаткой — полосатая матерія, затягивающая въ одно стны и потолокъ… Непремнно тоже и потолокъ! Bb теперь въ полос матерчатыхъ стнъ, и ршительно ничто другое ей не нравится. Спальня у нея очень нарядная и совсмъ еще свженькая, и она когда-то очень восхищала ее. Но голубая палатка, хотя бы даже и изъ дешевой матеріи, совершенно вытснила уже драгоцнный помпадуръ, имющій тотъ несомннный порокъ, что здсь не къ чему приложить своей творческой фантазіи.
Только въ два часа Bb сладко заснула наконецъ въ своей голубой палатк.
Жарцевъ взглянулъ на часы и вскочилъ съ дивана.
Не унизительно-ли цлый часъ ждать передъ этимъ накрытымъ столомъ, съ пылающимъ огромнымъ канделябромъ, наполнявшимъ отдльный кабинетъ назойливымъ свтомъ, отъ котораго некуда спрятаться! А giorno хорошо для благополучныхъ лицъ. Дв матовыя лампы на стнахъ и девять свчей пирамидой безпощадно выдаютъ тревожный жаръ глазъ и несносную дрожь въ лвомъ углу рта. Въ ощущеніи есть что-то принижающее, точно воплощеніе безсилія… Небось, не дрожала губа, пока шло все какъ по маслу!.. румянецъ былъ на щекахъ, а аппетитъ такой, что бывало по два раза въ утро завернешь куда-нибудь перекусить. Сегодня всячески видъ длалъ, что обдаетъ, а вотъ накрытый столъ съ приготовленной тончайшей закуской прямо отвратителенъ. Въ кабинет духота, по но спин нтъ-нтъ и пробжитъ холодная струйка, пронизывая легкимъ болевымъ ощущеніемъ горячую кожу…
Свинья Кожухинъ — честное слово давалъ! Прідетъ. Подождешь — и не часъ, а два и три, кабы, по счастію, не ночь на двор. Давно кончилось общее собраніе. Заболтался, захалъ еще пожалуй куда-нибудь. Не бда, подождетъ! не шевельнется изъ кабинета, успвшаго пропахнуть сырами, копченіями и соленіями до противнаго ощущенія, похожаго на тошноту.,
Жарцевъ подошелъ къ окну, раздвинулъ гардину и нсколько минутъ смотрлъ на освщенную улицу, съ движущимися темными фигурами. Мельканіе фигуръ заставляло безсознательно приглядываться. Вдругъ онъ замтилъ, что усиленно вытягиваетъ шею, чтобы видть сани, останавливающіяся у подъзда. Это его взорвало. Онъ круто повернулъ назадъ, къ столу, налилъ рюмку коньяку и опрокинулъ въ ротъ. Но прежде чмъ онъ усплъ поставить обратно пустую рюмку — дверь распахнулась, и въ комнату проворно вошелъ невысокій, широкоплечій блондинъ, съ рыжеватымъ отливомъ усовъ и густой круглой бороды.
— Уличенъ!— флагранделитнйшимъ манеромъ уличенъ!!! ха-ха-ха расхохотался онъ сочнымъ баритономъ и развелъ короткими руками, съ ярко сверкнувшимъ перстнемъ.
Жарцевъ вдругъ почувствовалъ, что у него перестала дрожать губа, и вмст съ пріятной теплотой отъ коньяка разливается что-то похожее на успокоеніе. Онъ вытеръ салфеткой губы и, посмиваясь въ тонъ Кожухину, пошелъ ему навстрчу.
— Заморилъ?? не ругай, пожалуйста! Просто одолли два липкихъ провинціала, едва-едва выцарапался… Парламентъ нашъ затянулся: вопили, галдли, жестикулировали, забористыми словечками баловались — а въ конц концовъ, какъ водится, завернули покорно въ заране уготованный загонъ… Уфъ, усталъ!!!
Онъ бухнулся на стулъ и положилъ на свободный рядомъ свою шляпу и свернутый портфель. Яркій свтъ канделябра заигралъ на его свжихъ щекахъ, въ золотистыхъ волосахъ и блестящихъ влажныхъ глазахъ, заигралъ также въ брилліантовой булавк галстуха и въ крупныхъ запонкахъ блоснжной рубашки. Онъ наклонилъ голову и, разглаживая рукой бороду, обвелъ ласковымъ взглядомъ столъ и потянулъ носомъ.
— Ништо… балыкъ, повидимому, годится! Будь хозяиномъ, попоштуй, почтеннйшій Петръ Алексевичъ… Давненько мы такъ вдвоемъ не закусывали!
— Теб чего? коньяку?— спросилъ Жарцевъ.
— Э, нтъ, братецъ — все по порядку. Очищенной рассейской. Только вотъ что — позвони, теб ближе. Пусть намъ бальзамцу подадутъ. Нмецъ шельма — такую штуку придумалъ, что духъ занимается, а кличку пустилъ самую невинную… Ты не употребляешь?— спросилъ онъ, подливъ себ въ рюмку зеленоватой жидкости и передавая бутылку Жарцеву.
Изъ аппетитно улыбающихся глазъ неожиданно вылетлъ острый взглядъ и быстро охватилъ напряженное лицо Петра Алексевича.
— Нтъ, я коньякъ.
— Помнится, ты не дуракъ былъ выпить, — не знаю какъ нынче? Впрочемъ нашему брату, дловому человку, нельзя безъ этого. Печку не раскалишь безъ дровъ, а въ холодной печи ни черта не состряпаешь… Ха-ха, такъ, что-ли? Ну, да ты, какъ талантливый поваръ, долженъ самъ знать это!
У Жарцева потемнли глаза, и губу опять дергало.
— Это не насмшка, надюсь?— выговорилъ онъ перехваченнымъ голосомъ и уже безъ всякой уклончивости повернулъ къ пріятелю свое блдное лицо.
Кожухинъ лъ ложкой свжую икру, вкусно двигая розовыми губами. Онъ отмахнулся свободной рукой и мотнулъ головой всторону.
— Нтъ, ужъ мы безъ праздныхъ рчей обойдемся, Жарцевъ,— заговорилъ онъ дружески при первой возможности.— Видишь-ли, часъ поздній… Не приступить-ли прямо къ длу? а? Я люблю за дой о дл говорить. Легче переваривается — дло, я разумю, желудка моего, благодареніе Богу, никакія дла испортить не въ состояніи.
сть было противно. Еще противне смотрть, какъ лъ Кожухинъ, проворно и развязно, точно красуясь безцеремонными звуками сочнаго рта и размашистыми движеніями маленькихъ блыхъ рукъ, съ крупнымъ рубиномъ, сверкавшимъ точно капля алой крови.
Жарцевъ, сдвинувъ брови, выслушалъ предложеніе ‘приступить’ теперь-же. Вершить дла за накрытымъ столомъ — казалось-бы, чего лучше и не требуется! Хорошо знакомъ ему мощный подъемъ энергіи, связанный съ возліяніями, когда мозговая работа неудержимо клонитъ все въ положительную сторону, когда напрягается до высшаго градуса радостная способность быстро находить удачные исходы, открывать невидимыя возможности и создавать счастливыя комбинаціи, когда разожженъ во всю жуткій задоръ помряться силами со всей массой трудностей и осложненій, для того чтобы вырвать побдоносно блестящую звздочку удачи изъ тусклаго хаоса дловой сутолоки…
Да, конечно, Жарцеву больше чмъ кому-нибудь свойственъ былъ именно такой диллетантскій способъ дятельности — но въ эту минуту между его внутреннимъ настроеніемъ и старыми, привычными пріемами стояло что-то новое, гнетущее… То, что Кожухинъ расположенъ былъ ‘переварить’ наилегчайшимъ для себя способомъ за порціей устрицъ, для собесдника его перестало быть дломъ изъ разряда тхъ многихъ длъ, которыя въ нсколько лтъ создали ему шумную репутацію смлаго и талантливаго афериста. Это уже не ‘дло’ — а судьба его Bb и двухъ херувимовъ. Это — завтрашній день, открывающійся передъ нимъ въ вид черной пропасти, готовой поглотить свтлое гнздышко съ безпечно щебещущими пташками. Это — честь его имени, будущность его милыхъ — его жизнь или смерть.
Жарцевъ налилъ себ коньяку. Горлышко бутылки звякнуло о край рюмки въ его вздрагивавшей рук.
Еслибъ въ комнат было не такъ ужасно свтло, горлъ каминъ… Еслибъ не было этого накрытаго стола, заваленнаго всевозможной дой для одного человка… Еслибъ онъ не видлъ такъ близко передъ собою цвтущаго лица милліонера Кожухина, съ его перстнями и запонками, живо напоминавшаго однако розоваго, упитаннаго гимназиста, списывавшаго когда-то уроки изъ его тетрадокъ и отвчавшаго въ класс не иначе, какъ при его благосклонномъ участіи. Въ ученическихъ тетрадкахъ и классныхъ исторіяхъ было что-то унизительное въ связи съ этимъ ужиномъ, стоившимъ такихъ трудовъ! Кожухинъ ‘весь въ расход’ отъ утра и до ночи. Дядюшкины милліоны, не такъ давно прилившіе къ солидному отцовскому состоянію, подняли его выше береговъ, какъ поднимаетъ рку внезапно прорвавшаяся плотина. Дло, ршающее вопросъ жизни или смерти Жарцева, не больше какъ ничтожная щепка для глубокаго потока, свободно проносящагося надъ опасными порогами.
Жарцевъ проглотилъ свой коньякъ, по прежнему ничмъ не закусывая. Онъ мысленно встряхнулся, и тяжелый туманъ на мигъ разсялся… Чего онъ ждетъ? Лови моментъ, пока приливъ живительнаго возбужденія идетъ вверхъ, пока Кожухинъ не перелъ, не отяжеллъ отъ рижскаго бальзама и англійскаго портера, пока ему не наскучило сидть въ душномъ кабинет, глазъ на глазъ съ удрученнымъ пріятелемъ.
Унижаться — такъ до конца. Онъ судорожно стиснулъ зубы, такъ что гд-то хрустнуло, и двинулъ своимъ стуломъ.
— Н-ну… съ чего начинать прикажешь? Ты собственно при какихъ представленіяхъ на счетъ нашего дла?— спросилъ онъ и вдругъ принялся ловить на вилку скользкій маринованный грибокъ.
— Пхе! чего захотлъ!— усмхнулся Кожухинъ и долго вытиралъ салфеткой усы и бороду, неистово комкая ее въ обихъ рукахъ.— Никакихъ, батюшка, представленій, помимо того, что называется слухами. У меня правило — слушать все, а не врить ничему.
— Всего лучше! когда дло колеблется почему-нибудь, его всегда губитъ паника, создаваемая слухами. Теб этого нечего говорить…
— Надюсь!— уронилъ невозмутимо Кожухинъ и отрзалъ себ толстый ломоть сыра.
— Я, кажется, объяснялъ теб подробно весною, когда мы встртились въ Москв,— выговаривалъ все сдержанне Жарцевъ, между тмъ какъ вилка упорно гонялась по тарелк за увертливымъ блымъ грибкомъ.
— Знаешь что, Петръ Алексичъ?— перебилъ Кожухинъ,— скажи лучше прямо, чего ты собственно отъ меня хочешь. Этакъ короче…
Жарцевъ опустилъ вилку, и его блдныя щеки начали медленно краснть.
— Ты не угадываешь? Отчего-бы теб, Илья Семенычъ, при твоихъ капиталахъ, не пріобрсти въ собственность нашей фабрики? Дло врное, дло новое и поставлено роскошно — да, именно скажу, роскошно! Мы ухлопали безъ малаго милліонъ — ты возьмешь за полцны.
Кожухинъ, не отвчая, поднялся на ноги, чтобы закурить сигару, и Жарцевъ увидлъ прямо передъ свчами лицо какъ будто вытянувшееся, съ чуть-чуть прищуренными толстыми вками и подобранными губами.
…’Откажетъ!’ — пронеслось у него въ ум.
Кожухинъ слъ и посмотрлъ ему въ глаза.
— Я не того ждалъ. Посуди самъ, на кой прахъ мн еще какая-то фабрика, коли и за старыми длами усмотрть, какъ слдуетъ нтъ возможности?! Коли начать хвататься за все, что мн навязываютъ со всхъ сторонъ, такъ этакъ скоро отъ такъ называемыхъ ‘моихъ капиталовъ’ гроша не уцлетъ про черный день.
‘Черный день’ прозвучалъ прямымъ намекомъ. Отрзалъ категорически, открыто, безъ всякихъ пріятельскихъ подмазываній — по длецки. На Жарцева пахнуло холодомъ изъ той черной пропасти, которая раскрывается у самыхъ дверей сіяющаго по бальному рестораннаго кабинета…
Должно быть Кожухинъ почувствовалъ всю жесткость столь крутого оборота, онъ нахмурился и съ минуту смотрлъ напряженно на дымящійся кончикъ сигары.
— Я думалъ другое…— проговорилъ онъ въ раздумьи.— Вдь фабрика компанейская?
— Да. Это все равно. Я, разумется, предлагаю теб не потому, чтобы думалъ, что ты вообще гоняешься за длами…
Жарцеву казалось, что это проговорилъ уже не онъ, а кто-то другой на его мст. Этотъ другой вдругъ властно выдвинулся впередъ и началъ подсказывать, что необходимо сказать, для того, чтобы попытаться удержаться на краю черной пропасти…
Кожухинъ закинулъ голову назадъ и выпустилъ густую струю дыма.
— Дла я расписывать не стану — прізжай самъ и смотри. Теб извстно, что мы въ первый же годъ выдали дивидендъ. Администрація стоила огромныхъ денегъ…
— Вашъ англичанинъ надуваетъ васъ и еще гораздо похуже того!— вставилъ неожиданно сердито Кожухинъ.
…’Эге! да ты, оказывается, что-то знаешь?..— поглядлъ на него Жарцевъ.
— Весьма возможно. Мы безъ денегъ, ты понимаешь? Не разсчитали оборотнаго капитала и зарвались съ самаго начала. Дло большое. Такихъ дворцовъ нельзя возводить подъ фабрики, да и все отъ начала до конца могло быть вдвое проще и дешевле. Ты все это даромъ получишь, въ придачу!
Голосъ сорвался, и вокругъ шеи появилось точно огненное кольцо.
Кожухинъ вдругъ подался впередъ, поднялъ брови и заговорилъ тмъ особеннымъ тономъ, какимъ, въ порыв досады, отчитываютъ ближняго насчетъ его собственныхъ длъ.
— Васъ продаютъ — понимаешь же ты это?? Иностранная компанія хлопочетъ о разршеніи… Переведутъ сюда готовый заводъ, сразу спустятъ цпы на половину и возьмутъ васъ за что хотятъ — двсти, сто тысячъ… Вы должны будете сдаться! И для этого надо было только узнать въ точности, надолго-ли хватитъ воды въ вашемъ колес… И все это оборудовано тутъ же, подъ носомъ, вашимъ же служащимъ, который разъзжаетъ на резинахъ и содержитъ француженокъ!
Онъ всталъ и прошелся по комнат, расправляя короткія ноги и отдуваясь посл горячей тирады.
Жарцевъ слдилъ за нимъ горящими глазами. Наведены справки, подобраны вс сплетни и басни, хоть уврялъ будто ждалъ чего-то другого… Полный провалъ! Этого не собьешь. Не для чего и на фабрику возить. Конторскими книгами да торговыми баллансами нельзя бороться съ какими-то миическими комплотами, съ фантастическими сплетнями.
Но странно… Онъ все-таки говоритъ что-то, Жарцевъ, посл того какъ провалъ ясне Божьяго дня, посл того, какъ ему отказали. Онъ говоритъ о нелпости слуховъ — и тутъ же горячо принимается считаться съ нелпой басней, какъ съ дйствительнымъ фактомъ. Иностранная компанія можетъ задушить ихъ, потому что они безъ денегъ, но никто не пойдетъ на какіе-то акробатическіе фокусы съ милліонеромъ Кожухинымъ… Подобные коммерческіе пируэты, какъ и всякіе иные, разсчитываются только на большую быстроту, если вообще угодно считать ихъ правдоподобными. Во всякомъ случа Кожухину они не могутъ угрожать.
Тотъ и самъ это отлично понимаетъ. Но онъ не хочетъ датъ себ отчета, почему и сомнительные слухи, и несомннныя фактическія затрудненія, и коммерческіе промахи, въ которыхъ сознается чистосердечно одинъ изъ главныхъ учредителей знаменитой фабрики, и полное личное разореніе бдняги Жарцева — почему все это одинаково компрометтируетъ въ его глазахъ самое дло, хоть онъ долженъ понимать, что дла этого ему никогда и не предлагали-бы, если-бы тутъ не было промаховъ и разореній.
Полчаса проходятъ въ горячемъ спор, гд оба совершенно безплодно. истощаютъ собственныя силы и раздражаютъ чужіе нервы.
‘Провалъ, провалъ!’ — повторяетъ мысленно черезъ каждыя нсколько минутъ Жарцевъ. И чего ждалъ? Такому-ли разобраться въ истинной сути, не боясь устрашающихъ видимостей!— этому бездарному маменькиному сынку, закормленному купеческими кулебяками, раздувшемуся невзначай въ заправскаго милліонщика. Наше мсто свято! Будетъ плестись проторенной дорожкой, памятуя о черномъ дн, пока не угодитъ въ лапы какому-нибудь ловкачу, который съуметъ обобрать по простецки, по традиціонному! И на здоровье. Не фальсифицируй! Не перенимай блестящихъ аллюровъ, коли подъ ними кроется все та же промозглая костность… длецъ!!.
Его длинные блые пальцы судорожно мяли комокъ хлбнаго мякиша, горячее кольцо все тсне давило горло.
— Бросимъ-ка, Петръ Алексичъ… Этакъ, вдь, и до завтра проспорить можно! Такъ дла не длаются. Само собой я пріду на фабрику. Завтра — никакимъ манеромъ! Ну, скажемъ, въ субботу… Ладно что-ли?
Кожухинъ подошелъ и дружески опустилъ ему руку на плечо. Изъ его голоса исчезло раздраженіе, во взгляд появилась усталость. На секунду онъ задержался на лиц Жарцева,— бломъ, какъ млъ, въ черныхъ волосахъ, со зрачками, разлившимися во весь глазъ, съ судорожнымъ подергиваніемъ въ лвой щек.
— Я, знаешь, думалъ иначе, Жарцевъ,— проговорилъ онъ и сильне надавилъ плечо.— Въ память стараго товарищества я-бы охотно выручилъ лично тебя, кабы ты не былъ такимъ большимъ кораблемъ… тебя, поди, и не осилишь! Мое наслдство почти все въ длахъ. Я пока еще ничего не рушилъ… Кредитъ, ты самъ знаешь, торговому человку святе всего… Во всякомъ случа, если моя помощь…
Жарцевъ вдругъ всталъ, и рука съ рубиновымъ перстнемъ скользнула внизъ по обшлагу сюртука.
— Я у тебя ничего не прошу. Предлагаю купить нашу фабрику, если ты найдешь это для себя небезвыгоднымъ. Это меня спасетъ — и только это. Коли фабрика пойдетъ меньше пятисотъ тысячъ — меня нтъ больше. Моихъ личныхъ длъ нельзя выдлить, мы вс отвчаемъ своимъ имуществомъ.
Онъ прошелъ мимо Кожухина къ двери и надавилъ пуговку звонка. Вслдъ за этимъ произошла короткая борьба за то, кому платить по счету, и Кожухинъ смущенно отступилъ передъ гнвными нотами, прорвавшимися внезапно въ голос Жарцева. Неловкость его все росла.
…’Самъ вдь и не лъ ничего…’ — припомнилось ему, пока онъ хмуро созерцалъ, какъ Жарцевъ расплачивался за его ужинъ…— ‘Состояніе женино — у самого ничего не было… Разжился на первыхъ подрядахъ. У нея родня богатая, не дадутъ пропасть’ — думалъ онъ.
— Такъ стало быть — въ субботу?— повторилъ онъ еще разъ на подъзд, пожимая руку Жарцева.
Тотъ разсянно кивнулъ головой и быстро пошелъ по тротуару.
‘…Я дала честное слово, что завтра въ двнадцать часовъ будутъ дв тысячи’ — дочитывалъ часъ спустя Жарцевъ въ будуар записку Bb.
Какъ только онъ увидалъ мозаиковый столикъ съ запиской на самой середин пушистаго малиноваго ковра, въ глазахъ у него проступила улыбка. На мигъ точно подняло на поверхность черной пучины… надъ нимъ опять блеснулъ живой солнечный лучъ…
Лампа съ блдно-розовымъ тюльпаномъ заливала нжнымъ свтомъ просторный будуаръ съ свтлой шелковой мебелью, отненной кое-гд малиновымъ плюшемъ. Золотой стулъ, небрежно отброшенный у письменнаго столика… блая душегрйка, подбитая горностаемъ, соскользнувшая съ кушетки и повиснувшая на шелковомъ снурк… вазочка съ конфектами на кругломъ столик… но всего больше незапечатанная записка, выступающая съ своего необычайнаго мста единственной замтной точкой среди пестрой обстановки — все здсь дышетъ мирной жизнью, полно движенія, точно слышится еще шелестъ красиваго платья Bb при ея быстрыхъ и легкихъ движеніяхъ… Слышится милый смхъ, съ которымъ она приводитъ въ исполненіе внезапную выдумку, громоздитъ столъ въ цетр комнаты, для того, чтобы Пьеръ никакъ, никакъ не могъ миновать ея…
Съ улыбкой въ глазахъ и съ острой физической болью въ сердц Жарцевъ бережно взялъ записку и развернулъ ее. Въ минуты самаго мрачнаго горя, среди роковой тревоги мы прислушиваемся съ той-же радостной нжностью къ лепету дорогого ребенка…
Жарцевъ взялъ со стола розовую лампу и медленно направился черезъ нсколько комнатъ къ себ въ кабинетъ. Ни на минуту ему не пришло въ голову, что нельзя теперь выдать двухъ тысячъ. Онъ не спросилъ себя, на что могла понадобиться жен внезапно такая крупная сумма. Она, впрочемъ, и не показалась ему крупной, не сдлала вовсе никакого впечатлнія.
Онъ выдвинулъ одинъ изъ ящиковъ стола, взялъ большой конвертъ, въ которомъ лежало нсколько пачекъ сторублевыхъ бумажекъ, и отдлилъ изъ нихъ дв. Онъ не посмотрлъ, сколько такихъ пачекъ остается еще въ конверт, хотя и не помнилъ въ точности, пять или шесть тысячъ составлялъ остатокъ текущаго счета, который онъ на-дняхъ вынулъ изъ банка и привезъ домой.
…Его держало въ тискахъ общее, и подробности сами собою выпадали изъ ума. Дв возможности: Кожухинъ дастъ пятьсотъ тысячъ за фабрику — тогда онъ выкарабкается какъ-нибудь. Не легко, нтъ! не скоро — но онъ уже зналъ, за что схватиться, лишь-бы не задушили сейчасъ, дали-бы возможность пробалансировать…
Кожухинъ не дастъ… Черная пучина, гд онъ ничего не знаетъ? Не знаетъ даже, какъ надо думать объ этомъ. Для ночного мрака не существуетъ ни подробностей, ни общихъ очертаній…
Жарцевъ облокотился на столъ и смотрлъ на розовую лампу, напоминавшую Bb и все, что соприкасается съ нею. Улыбки… веселье… нжности… Чистое и безмятежное, какъ лтнее небо. Еслибъ въ эту минуту Bb вошла въ комнату и спросила, что съ нимъ — онъ началъ-бы цловать ее и уврять, что съ нимъ ровно ничего. Ей?!— что сказать ей?— какъ съ нею говорить?!
Это отдльные міры, никогда не сливающіеся. И для двухъ міровъ — два разныхъ человка, сливавшіеся только въ одномъ резюмирующемъ ощущеніи полноты жизни. Куда-бы ни завлекала упругая энергія безпокойнаго, творческаго ума — на какія-бы сдлки, извороты и уступки ни толкала предательская сила практической необходимости — въ этихъ стнахъ живетъ идеальный двойникъ, никогда не окупавшійся въ житейской грязи, не увлекавшійся хищными инстинктами, не вступавшій въ сдлки съ совстью, не клонившій своей гордости передъ чужой силой. Здсь не вдаютъ пораженій, угрызеній и страховъ. Здсь онъ только милый Пьеръ, идеальнйшій изъ людей, единственный источникъ любви и радостей, щедрый принцъ, не знающій отказовъ и затрудненій… ‘Ребенокъ! ребенокъ!!’.— твердилъ онъ сотни разъ съ умиленіемъ и гордостью. Дти очаровательны,— но дитя во всемъ блеск прелестной женщины, полной любви и страсти, разв это не послднее слово наслажденія?.. Могъ-ли онъ добровольно затуманить чмъ-нибудь это небо!..
Минуты бгутъ… Жарцевъ все смотритъ на розовый тюльпанъ. Толпятся, переплетаясь, знакомыя картины, то пестрые и яркіе, то нжные и трогательные обрывки счастливой жизни… Но въ душу закрадывается какое-то совсмъ новое ощущеніе оторванности отъ этой жизни… Она уже за плечами… она быстро уносится куда-то въ свтлую дань… Онъ остается одинъ — одинъ.
Онъ не быль одинъ, когда, бывало, точно также въ одиночку, ни съ кмъ не совтуясь и не длясь, онъ отважно все бралъ на себя, когда врилъ только своему уму, считался только съ собственной совстью, кидаясь одинъ на одинъ въ погоню за удачей, за всмъ, что онъ вырветъ для нихъ… Нтъ, одинъ онъ не былъ! онъ пріобщалъ ихъ ко всему, въ его жизни не было разорванности, два міра гармонически сливались въ одно цльное, трепетное и яркое чувство жизни. И вдругъ, внезапно, стихійно налетла минута разсчета и грозно обрушивается на него одного… Жизнь раскалывается на-двое. Нельзя связать прошлаго съ будущимъ — онъ, самъ онъ своимъ живымъ существомъ мшаетъ этому, онъ стоитъ преградой, мшающей движенію… Черезъ него должно перешагнуть то новое, что ждетъ ихъ впереди, оно будетъ, будетъ! Не бываетъ иначе — жизнь не останавливается! Для этого онъ долженъ быть выброшенъ, для него тамъ нтъ мста…
Для него впереди мелькаетъ какая-то зловщая тнь… Это только тнь. Это безформенная тнь, но по мр того, какъ минуты бгутъ, изъ ея мрака выдляется какой-то сокровенный смыслъ, еще не укладывающійся въ слова, и холодной змей проскальзываетъ въ душу. Безъ мыслей, безъ словъ, онъ чувствуетъ, что такое эта черная тнь, вошедшая въ его жизнь — теперь уже нераздльная съ нею… какъ нераздльна тнь.
Черты блднаго лица разглаживаются и застываютъ въ новомъ строгомъ выраженіи. Взоръ теряетъ свою напряженность и точно уходитъ внутрь. Онъ не хочетъ думать… но съ ужасомъ онъ чувствуетъ, что и ни о чемъ другомъ нельзя думать передъ лицомъ таинственной тни — мучительное, неестественное, ужасное ощущеніе остановки жизни…
Онъ сдавилъ руками больные виски и поднялся на ноги. Колни дрожатъ… Комната всколыхнулась вокругъ него… Онъ поспшно прислонился спиною къ стн и простоялъ такъ съ минуту.
Нтъ — нельзя, нельзя, жизнь остановиться не можетъ, такъ не бываетъ! Впереди всегда есть что-нибудь… Кожухинъ дастъ пятьсотъ тысячъ — что такое для Кожухина пятьсотъ тысячъ!.. Въ субботу прідетъ — вразумить, только вразумить нужно! Приготовить Пищалова, всхъ… Срокъ векселямъ черезъ четыре дня — надо заставить ршить это тутъ-же, да, заставить!..
Жизнь двинулась впередъ. Тяжело, еле-еле ощутимо — но и къ нему вернулась сейчасъ-же способность двигаться. Онъ взялъ со стола розовую лампу и понесъ ее обратно въ будуаръ.
Евгенія Васильевна Жарцева передъ трюмо въ будуар примряла новое платье. У нея такое множество изящныхъ туалетовъ всякихъ цвтовъ и фасоновъ, что задача изобрсти новый блый нарядъ для дня рожденія Пьера приводила ее въ раздраженіе. И теперь, когда платье готово, оно ей не нравится, весь этотъ греческій жанръ, такъ увлекшій ее въ первую минуту, кажется нелпымъ и претенціознымъ.
— Это пакетъ шерстяной матеріи, а не платье!— твердитъ она капризно раздосадованной портних, прилаживавшейся всячески къ ея неясной фантазіи и въ конц концовъ не угодившей.
— Вы такъ желали. Я вамъ говорила, что это не будетъ нарядно.
— Да-а, но вы прекрасно знаете, что намъ ужъ и выдумать нечего!— отвчаетъ Bb такимъ тономъ, какъ будто въ этомъ виновата m-me Вотаръ.— У меня два нарядныхъ блыхъ туалета, смшно было-бы опять громоздить шелкъ и кружева… Я хотла что-нибудь особенное.
— Оно къ вамъ очень идетъ, увряю васъ!— пробуетъ мягко модистка.
— Это хорошо какой-нибудь нмочк для конфирмаціи въ шестнадцать лтъ!— произноситъ сквозь зубы Bb.
Но длать нечего, придется надть завтра этотъ пакетъ блой шерсти, съ удивительнымъ, впрочемъ, золотымъ поясомъ, который одинъ только не разочаровалъ Bb. Конечно, еслибъ можно было выбросить несносные рукава и надть на прелестныя руки выше локтей золотые гладкіе браслеты — тогда было-бы очень красиво. А теперь ей такъ и видится бархатный молитвенникъ въ рукахъ и золотистые волосы, заплетенные въ дв косы.
Однако m-me Вотаръ совершенно права — это простое платье очень идетъ къ Карцевой, съ ея чистыми красками и нжными свтлокарими глазами, въ которыхъ Пьеръ открылъ какія-то золотистыя искорки… Но Bb и сама не знаетъ, чего ей хочется. Чего нибудь такого, что-бы восхитило, очаровало и развеселило Пьера. Онъ такъ мраченъ!
Она еще лежала въ постели, когда Пьеръ второпяхъ зашелъ передать ей деньги и предупредить, что у него весь день занятъ, пусть не ждутъ его къ завтраку, ни обдать. Она не огорчилась до слезъ только потому, что это, въ сущности, какъ нельзя боле удобно для ея грандіознаго сюрприза и для всевозможныхъ хлопотъ, но въ душ у нея усилилась безотчетная тревога.
Bb еще одвалась, когда къ ней въ комнату явилась экономка Домна Савельевна, совершенно разстроенная, съ запросомъ — какъ-же это у нихъ будетъ завтра? Обыкновенно баринъ все самъ, и обдъ закажетъ повару, и закуски и вина самъ выберетъ — а нынче Петръ Алексевичъ единымъ словечкомъ до сихъ поръ не обмолвился, и Домн Савельевн сдается, что онъ попросту запамятовалъ вовсе, какой у нихъ завтра и день-то. Ничего мудренаго въ такихъ заботахъ, прямо даже съ лица смнивши, словно вотъ посл болзни какой смертной…
У барыни начало тоскливо замирать сердце… Ужасно, когда и другіе подтверждаютъ т опасенія, которыя намъ хотлось-бы отогнать и разсять! Заработался… вдь упрямый, ни за что не послушается никогда… Вотъ и нужно хорошенько, хорошенько повеселить его, хоть насильно. Два дня не выпускать вовсе изъ квартиры, пусть хоть провалятся себ вс его отвратительныя дла!..
Барыня объявила Домн, что на этотъ разъ она сама займется обдомъ и ршительно всмъ, и чтобы отнюдь не смли ничмъ безпокоить Петра Алексича. Все утро ушло на это — на совщаніе съ поваромъ, на споры съ упрямой Домной Савельевной, которая непремнно хочетъ учить и на каждомъ шагу безцеремонно повторяла: — ‘ничего вы въ этомъ, сударыня, не можете понимать’ — пока наконецъ сударыня разсердилась не на шутку и возвысила хозяйскій голосъ. Это немного испортило радостное настроеніе Bb, заране торжествовавшей, что на этотъ разъ все сдлается помимо Пьера, и онъ будетъ просто сраженъ ея распорядительностью.
Въ промежутокъ зазжала Варя за деньгами и очень трогательно расплакалась отъ признательности, что еще больше развеселило Жарцеву… Потомъ принесли новое платьеце для маленькой Женички, и вышивки оказались просто изумительной красоты. Потомъ маленькій Пьеръ говорилъ выученные имъ для papa французскіе стихи. Вотъ тутъ Bb опять огорчилась, что мальчикъ такой неспособный — онъ все еще говоритъ стихи очень плохо, и бдняжка m-lle Alice краснетъ отъ отчаянія, считая это своей личной виной… Наконецъ явилось и ея собственное злополучное платье. Она думала, что это возьметъ всего нсколько минутъ, но вмсто того протомила цлый часъ ни въ чемъ неповинную m-me Вотаръ.
— Барыня! Тетушка Елена Ивановна пріхали. Я въ гостиную провела, — доложила совершенно неожиданно горничная, и тмъ ршила судьбу платья.
Жарцева начала поспшно переодваться, утшая себя тмъ, что завтра весь эффектъ будетъ вовсе не въ ея наряд, а въ великолпномъ новомъ кабинет. Она всегда умла быстро подыскать какое-нибудь утшеніе и никогда долго не огорчалась ничмъ.
…Смшная тетя, зачмъ-же она пріхала сегодня? Сказать ей или нтъ про кабинетъ?.. Конечно гораздо эффектне поразить всхъ сюрпризомъ, но съ другой стороны такъ пріятно разсказать… Сюрпризъ положительно начиналъ душить ее.
— ‘Ну, увижу, можетъ быть и скажу!’ — думала Bb, проворно накидывая копотъ изъ голубой фланели съ желтымъ кружевомъ, и замчая съ сожалніемъ, что онъ гораздо граціозне ея новаго платья.
Елена Ивановна Стоянова ждала въ гостиной.
— Не брани, не брани, chè,re Bb, я на одну минуточку! Сама знаю — не во-время гость хуже татарина…
Тетка необыкновенно любезно пошла на встрчу молодой женщин и ласково обняла ее.
Тети Елены Bb всегда немножко побаивалась… Тетя Елена, ‘очень эгрирована’, какъ выражается добрая тетя Маша, желая оправдать язвительныя шпильки, какія невстка ихъ расточаетъ всмъ и каждому. Особенно достается Bb, какъ вообще всмъ ‘счастливицамъ’ — это любимое словечко тети Елены. Счастливицы какъ будто виноваты въ томъ, что ея четыре дочери не могутъ похвалиться удачей. Только одна младшая, Варя, выскочила замужъ кое-какъ, что и привело ко всмъ прискорбнымъ исторіямъ. Остальныя три кузины, въ сущности тоже отнюдь не дурнушки, совершенно истомили несчастную maman, и обречены были ежеминутно тяжко искупать свою вину… Bb думать не могла безъ содраганія о жизни кузинъ въ ихъ нарядной квартир на Сергіевской: тамъ не просто живутъ, какъ вс люди, — а ежеминутно гнвно искушаютъ судьбу и призываютъ къ отвту цлый міръ. ‘Он наврное вышли-бы замужъ, еслибъ не такъ много думали объ этомъ!’ — увряла всегда съ искреннимъ сокрушеніемъ Жарцева.
— Вы себ не можете представить, ma tante, сколько хлопотъ — я буквально въ какомъ-то котл!— жаловалась сіяющая Bb, усадивъ тетку опять на диванъ.— Ну, вы знаете, все не можетъ идти гладко… Не удалось мое платье… Знаете — совсмъ не удалось… и еще разныя маленькія досады!
…’Мало еще платьевъ у тебя!.. велики твои досады!’ — думала раздражительно тетушка, кивая сочувственно головою и улыбаясь на этотъ разъ безъ всякой язвительности.
— А мой бдняжка новорожденный до того занятъ, что я его не вижу по цлымъ днямъ! разсказывала жалобно Bb.— Это право ужасно! Онъ непремнно сляжетъ, если это будетъ такъ продолжаться… Я такъ рада, что тутъ пришлось его рожденье — по крайней мр хоть одинъ день отдохнетъ хорошенько… Неправда-ли?..
…’Ничего не знаетъ,’ — сказала себ мысленно тетушка и нжно взяла Bb за подбородокъ.
— Разумется, разумется, chè,re enfant!.. Они увлекаются своими аферами совершенно также, какъ картами или женщинами… Encore tu tombes pas mal, надо сознаться!
— Да-а… Но это все-таки ужасно!— повторила плачевно Bb.
…’Нтъ, ршительно ничего не знаетъ…’ — подтвердила себ еще разъ мысленно гостья, и начала объяснять свое появленіе въ такое неудобное время: тетка Марья Андреевна очень больна уже нсколько дней. Въ такіе годы все опасно…
— Тетя Маша?.. Опасно — она при смерти??.— роняла испуганно вопросы Bb, чувствуя какъ что-то мрачное грозитъ ворваться въ ея торжество.
— Не знаю… доктора увряютъ — но, Боже мой, разв возможно врить докторамъ?.. Она сама сознаетъ это…
Bb молчала, испуганно вытянувшись на стул. ‘Надо създить… когда мн, Боже’мой?!’ — проносилось въ ея ум. Тетя жива… можетъ быть поправится… зачмъ заране оплакивать живыхъ людей!.. Но тетя Елена пріхала недаромъ…
— Тетя, вы боитесь, что это серьезно?.. Я сію минуту однусь и поду… бдная, милая тетя Маша!.. Я такъ люблю ее, — проговорила она дрожащимъ голосомъ.
— А, нтъ, нтъ, душа моя, — туда нельзя! Это только встревожитъ, ее запрещено волновать!— поспшила остановить ее тетушка.— Доктора успокаиваютъ, значитъ во всякомъ случа это не угрожаетъ еще такъ скоро… Но сестра (никогда раньше она не называла невстку сестрой) сама настолько благоразумна, что не хочетъ откладывать дольше того, что давнымъ давно уже должно-бы быть сдлано… Ты понимаешь, вдь могло случиться и хуже, она могла сразу лишиться сознанія!.. Вотъ какъ вс мы непростительно легкомысленны въ самыхъ важныхъ вещахъ!..
Елена Ивановна не досмотрла за своимъ голосомъ, и въ немъ прорвались привычныя ‘эгрированныя’ нотки.
Bb сейчасъ-же съ смущеніемъ уловила этотъ тонъ, но она не понимала, о чемъ говоритъ тетка. Та прочла это на ея лиц.
— Ты знаешь, разумется, что положеніе Marie самое лучшее изъ насъ всхъ… Конечно твоя мать всегда была счастливица, ей не на что жаловаться, слава Богу!.. А!.. еслибъ хоть одна изъ моихъ двочекъ была такъ счастлива, какъ ты — это кажется дало-бы мн силы выносить остальное… Но ты, конечно, знаешь? Безумная Варя дошла до конца, elle est partie Dieu sait o съ этимъ своимъ бариномъ… а!.. когда я только подумаю!..
Bb сидла красная. Что если тетка прямо спроситъ, знала-ли она объ этомъ? Что если она узнаетъ про дв тысячи?..
Bb ршила, что она солжетъ, если тетка предложитъ ей прямой вопросъ. Передъ Еленой Ивановной она всегда чувствовала себя совсмъ маленькой двочкой.
— Извстно, чмъ кончаются обыкновенно эти романическія исторіи!— продолжала съ жаромъ мать Вари, не обращая вниманія на смущеніе молодой хозяйки.— Наврное ко мн-же назадъ явится… я мать! Я вдь не могу прогнать ее! Другія по крайней мр хоть замужнихъ дочерей могутъ считать пристроенными… Ma petite! хоть ты и молода и очень неопытна, но ты все-таки замужняя женщина и можешь сколько-нибудь войти въ мое положеніе…
Это неожиданное обращеніе удивило, но и очень облегчило Bb. Она сейчасъ-же съ жаромъ заврила тетю, что она отъ всего сердца сочувствуетъ ей и желаетъ счастія своимъ милымъ кузинамъ.
— Ali ma cherie, кто-же не знаетъ отъ чего зависитъ наше счастье! Безъ приданаго можно выйти разв за такихъ голубчиковъ, какъ нашъ муженекъ… Ali non, par exemple!.. J’en ai assez!.. съ меня и одной пробы достаточно. Бдная Marie такъ добра, она конечно совершенно понимаетъ наше ужасное положеніе… Но ты врно помнишь, что доля моихъ двочекъ была выдлена нсколько лтъ тому назадъ, когда мы такъ бдствовали… Мы ни на что больше не имемъ права, потому что остальное состояніе составляетъ твою долю, за исключеніемъ этого именьица… Оно пойдетъ въ раздлъ… Но, душа моя, ты посуди сама — вдь тамъ и всего-то тысяча десятинъ! Если-бы по крайней мр въ одн руки…
Bb смотрла ей въ лицо испуганными глазами. Господи!.. тетя Маша еще жива — а тутъ ужъ длятъ… И то, что въ этомъ упомянута она — говорится о какой-то ея доли — заставляло ее страдать.
— Тетя, нтъ, ради Бога, — не будемъ говорить объ этомъ!.. Это такъ ужасно… Милая тетя Маша, она выздороветъ — вы увидите, что она выздороветъ!!.
И она заплакала больше отъ стыда, чмъ отъ огорченія.
Елена Ивановна вспыхнула и съ достоинствомъ выпрямила свой сухой станъ.
— Ma chè,re, ты ребячишься совсмъ точно маленькая двочка. Ты можетъ быть думаешь, что тетя Маша обязана будетъ умереть, посл того, какъ она сдлаетъ свое завщаніе?..
Но она сейчасъ-же образумилась и понизила тонъ:
— Allons, sois une fois raisonable, Bb! Чувство — чувствомъ, но дла все-таки требуютъ, чтобы о нихъ думали во-время… Я очень жалю, что приходится говорить съ тобою объ этомъ въ такой день. Ты очень разсянна сегодня и не хочешь понять, что все зависитъ отъ тебя одной…
Bb раскрыла во всю ширину свои золотистые глаза и покраснла.
— Ma tante, простите… я такая глупая! Я ничего не понимаю. Я съ радостью сдлаю все, чего вы желаете, но… я не знаю, право, о чемъ вы говорите!
Тетушка то блднла, то краснла, и плюшевая скатерть на стол каждый разъ сползала немного въ ея сторону, посл того какъ она порывисто мняла позу на диван. Она отлично видла, что тутъ нтъ и тни притворства, но въ такую минуту маленькая доза лицемрія раздражала-бы ее меньше, чмъ эта ‘святая невинность’.
— Ты меня ставишь въ очень трудное положеніе, Женни, — проговорила она, вспомнивъ почему-то христіанское имя Bb.— Нельзя диктовать своихъ условій, когда приходится взывать къ чужому великодушію… Ты имешь и безъ того гораздо больше, чмъ нужно, ты право самая счастливая женщина, какую только я знаю!.. Подумай, что мои бдныя двочки можетъ быть могли-бы еще встртить что-нибудь въ жизни…
— Ma tante, вы хотите, чтобы я уступила кузинамъ мою долю въ наслдств тети Маши, да? Я врно поняла васъ?
Глаза Bb зажглись радостью, оттого что она наконецъ поняла, и это положитъ конецъ ея пытк.
Тетушка какъ-то вся осла на своемъ мст. Лицо точно съежилось, глаза сдлались совсмъ узкіе. Это былъ мигъ, когда страшно проронить слово, потому что одно слово можетъ все испортить.
Но Bb ужасно спшила и вовсе не настаивала на отвт.
— Неужели вы могли сомнваться, ma tante, что я сдлаю все съ радостью для моихъ кузинъ? Я даже и не думала никогда объ этомъ! Мы право ни на какія наслдства не разсчитываемъ! Разумется, гораздо справедливе отдать вашимъ дтямъ. Я не знаю, конечно… но… вы все-таки будете боле обезпечены…
Тетка все еще молчала. У нея гудло въ голов и руки похолодли отъ сосредоточеннаго волненія. Она явилась просить объ отдач ‘именьица’ въ одн руки. Даже теперь, выслушавъ нсколько разъ, что имъ охотно готовы уступить всю долю въ наслдств Маріи Стояновой, — она все еще не ршалась поврить, хоть передъ нею сидлъ никто иной, какъ Bb Жарцева.
Но наконецъ мысли стали проясняться. Ковать желзо пока горячо!— сдлать сейчасъ, сію минуту, для того, чтобы это не стало невозможнымъ завтра — черезъ часъ быть можетъ, когда вернется Жарцевъ, и жена разскажетъ ему.
Она обняла племянницу съ искренними слезами горячей благодарности. Нтъ!.. она не въ силахъ говорить! за такія дла вознаграждаетъ только Богъ… Богъ воздастъ Bb и ея прелестнымъ дтямъ.
Сегодня должно быть сдлано завщаніе… бдная Marie такъ плоха! Нельзя отложить, и это можетъ быть успокоитъ ее… Bb могла-бы написать письмо тетк и даже это гораздо лучше, потому что письмо въ такомъ дл важне словъ. Никто по крайней мр впослдствіи не посметъ обвинять ихъ въ интригахъ… хотя конечно въ конц концовъ всякихъ сплетень не оберешься!..
Она собиралась долго еще говорить на эту тему, когда Bb уже сорвалась съ мста и убжала въ будуаръ писать это письмо. Теперь, когда она длала что-то такое, за что принято благодарить — можно было открыто спшить окончаніемъ несносной сцены. Разговаривая съ теткой, она все время слдила тревожно за бронзовыми часами на камин.
Но принявшись за письмо, Bb вспомнила, что тетя Маша очень больна — такъ больна, что ее нельзя тревожить, и можетъ случиться, что она вовсе не увидитъ ее живой… Слезы выступили на глаза и она невольно увлеклась. Вся начальная страница ушла на выраженіе самыхъ нжныхъ чувствъ. Потомъ было такъ ужасно перейти къ вопросу.о наслдств! Такъ неделикатно, такъ жестоко заговаривать объ этомъ съ больной… Она можетъ быть и не знаетъ — надется выздоровть. Bb долго не знала, что ей длать, пока не вспомнила, что сегодня всячески будетъ составлено завщаніе. Значитъ ужъ все равно, не она первая напомнитъ бдной тет Маш о смерти. Тогда въ нсколькихъ взволнованныхъ фразахъ, съ извиненіями и сожалніями, она попросила тетю Машу устроить судьбу этихъ бдныхъ кузинъ Стояновыхъ и завщать имъ все то, что она можетъ быть намревалась оставить ей.
Елена Ивановна нашла письмо Bb совсмъ недловымъ и вовсе не такимъ, какъ-бы она желала. Разв можно о такихъ важныхъ вещахъ говорить вскользь, между восклицаніями и многоточіями, среди трогательныхъ воспоминаній дтства и похвальныхъ упованій на Бога?
Она попробовала было вразумить племянницу, но Bb понесла такой вздоръ, что она предпочла оставить все, какъ есть… Всячески воля Евгеніи Васильевны Жарцевой выражена совершенно ясно, и должна быть обязательной для составителей завщанія. Глупенькая Bb и не подумала о томъ, что вс ея нжности будутъ читать нотаріусы и адвокаты.
Изъ прихожей, проводивъ наконецъ тетку, Bb бгомъ пронеслась во внутреннія комнаты, оборвавъ второпяхъ желтое кружево и придерживая его рукою.
— Наконецъ-то! скоре теперь, скоре! Домна! Иванъ! Mademoiselle Alice!— несся по всему дому звонкій голосъ молодой хозяйки.
Такъ и шелъ весь день водоворотомъ до поздняго вечера. Два раза Жарцева одвалась и узжала изъ дому. Она безпрестанно появлялась съ распоряженіями въ кухн и въ буфетной, гд ее обыкновенно почти никогда не видли. Она отвлекала отъ работы обойщиковъ, кроившихъ въ таинственно запертомъ зал тяжелую матерію для кабинета, заставляя объяснять себ, какъ именно будетъ задрапирована стнная ниша, и множество мелочей, которыя только теперь приходили ей въ голову. Между прочимъ черныя рамы картинъ необходимо перемнить на золотыя, для того, чтобы он не пропадали на темныхъ стнахъ, одна изъ поздокъ была вызвана именно этимъ экстреннымъ соображеніемъ.
Минутами ей длалось просто смшно оттого, сколько можно поспть сдлать въ одинъ день! Длинные ряды такихъ дней уходятъ у нея обыкновенно безъ всякаго дла. Сегодня ей. это кажется просто невыносимымъ — ей заране скучно думать о томъ, что все это кончится.
Пробило два часа, а виновникъ торжества все еще не просыпался. Сначала это утшало Bb, потому что въ десять часовъ, когда она начала вставать, Пьеръ пробормоталъ, чтобы ему ради Христо, дали сколько-нибудь поспать — онъ еще не засыпалъ.
Не спалъ въ десять часовъ утра! Встревоженная жена заперла дтей въ дтской и сердито шикала на каждаго, кому приходилось двигаться.
Потомъ это начало забавлять ее: герой дня сладко спитъ, когда кругомъ жизнь въ полномъ разгар! Столъ въ столовой все больше уставляется красивыми кондитерскими пирогами, вс ходятъ веселые и разряженные, и собственное оригинальное платье нравится Bb сегодня гораздо больше среди разныхъ модныхъ туалетовъ.
Три кузины Стояновы сидятъ въ гостиной, сдержанно сіяющія. Тетя Елена Ивановна но можетъ отлучиться отъ больной и прислала Bb такую роскошную бонбоньерку, какой ей никто еще не подносилъ — ни ея почтительные обожатели, ни даже самъ Пьеръ.
‘Бдная тетя, сочла нужнымъ разориться!’ — подумала племянница, вспомнивъ мелькомъ по этому поводу о вчерашнемъ событіи.
Правда, кузины пробовали было выражать ей свою признательность, но она сейчасъ-же прекратила это. Между молодыми это всегда устраивается очень просто, и только старшіе имютъ смшное пристрастіе добросовстно продлывать разныя тягостныя вещи.
Съ часу начался пріздъ гостей — мужчинъ, разумется. Ахаютъ и смются надъ тмъ, что хозяинъ спитъ. У нкоторыхъ, правда, вытягиваются лица, и они задаютъ какіе-то подозрительные вопросы, но хозяйка смется такъ безпечно, что лица сейчасъ-же разглаживаются. Пробовали также поддразнивать ее столь таинственными исчезновеніями супругу до поздней ночи, но Bb совершенно неуязвима со стороны глупой женской ревности, она знаетъ любовь своего Пьера, а больше ей совершенно ничего не нужно знать!
Жаль, что ея врный рыцарь, Борисъ Антоновичъ Лапатинъ, сегодня положительно не въ дух — только на него одного не дйствуетъ противоядіе ея очаровательныхъ улыбокъ. Онъ такъ серьезно замтилъ Евгеніи Васильевн, что не мпіало-бы ей нсколько больше интересоваться длами своего мужа, что Bb разсердилась не шутя, какъ она никогда почти не сердилась. Конечно она скоро развлеклась съ другими, но каждый разъ, когда она взглядывала на Лапатина, въ ней поднималась обида: онъ видитъ, что она сердится, но нерасположенъ вовсе каяться и остается такимъ-же серьезнымъ…
Наконецъ Bb начала терять терпніе: чего-нибудь да стоило продержать кузинъ съ двнадцати часовъ передъ закрытыми дверями кабинета! Сюрпризъ составлялъ главную тему разговоровъ, вс пробовали угадывать и конечно только смшили Bb. Нкоторые такъ и ухали, не дождавшись. Лапатинъ тоже было взялся за шляпу.
— Вы??— сказала только хозяйка, съ такимъ выразительнымъ изумленіемъ, что онъ въ смущеніи положилъ шляпу обратно.
Наконецъ Евгенія Васильевна разсердилась и ршительными шагами направилась, въ спальню.
…Просыпаться отъ поцлуевъ было, собственно говоря, удломъ Bb, а вовсе не Пьера, обыкновенно встававшаго рано. Онъ почувствовалъ поцлуи, прежде чмъ проснулся… Было нсколько минутъ — всего нсколько минутъ — пока сознаніе еще не пробилось сквозь гнетъ тяжелаго сна безъ сновидній. Онъ только ощущалъ прикосновеніе горячихъ губокъ Bb, объятый знакомымъ запахомъ духовъ и ея нжнымъ щебетаньемъ, не различая смысла словъ…
Онъ открылъ глаза и разомъ вернулось… не мысли, нтъ: одно цльное сознаніе, въ которомъ были вс мысли, вс факты, вс угрозы и вс терзанія послднихъ недль. Онъ сдлалъ движеніе и почувствовалъ себя еще боле разбитымъ, чмъ вчера вечеромъ, посл невроятныхъ трудовъ, посл лихорадочныхъ усилій все спасти въ нсколько часовъ, посл каторжнаго дня, когда минуты какъ будто растягивались въ часы… Въ голов какая-то странная пустота, и это давало отрадное ощущеніе отдыха.
Но пустоту сейчасъ-же наполнила собою Bb. Нжно журя и нжно лаская, въ перемежку со слезами и поцлуями, она говоритъ о знаменательномъ торжеств, которое этотъ безумецъ способенъ былъ позабыть изъ-за какихъ-то отвратительныхъ длъ. О, конечно, они вс тутъ этимъ жили, волновались, старались и теперь они требуютъ своего по праву — веселья и радости, въ обмнъ за всю ихъ любовь и прелесть…
Знакомая нжная и игривая мелодія вьется и звенитъ въ ушахъ, не нарушая медленной, таинственной работы гд-то въ глубочайшихъ ндрахъ его существа. Онъ отвчаетъ на поцлуи Bb и смотритъ на нее странными глазами, которые безотчетно волнуютъ ее… О! какъ онъ усталъ, замучился, какъ онъ мало бережетъ себя! У нея навертываются слезы, но она не уметъ упрекать и пилить. Она сейчасъ же все прощаетъ, не требуя никакихъ объясненій. Она совершенно уврена, что ничего не стоитъ перенести его на отдыхъ изъ его невдомаго и враждебнаго міра, въ ея собственный беззаботный міръ улыбокъ и радостей. Онъ боленъ, ея Пьеръ,— ей выпадала рдкая, милая забота ухаживать за нимъ и принять на себя, вмсто него, всю хлопотливую суету праздничнаго дня. Онъ будетъ ея гостемъ сегодня! Это восхищало ее, какъ ребенка, которому вдругъ позволили разыгрывать взрослаго и распоряжаться настоящими большими.
Тутъ-же, среди спшной и безпорядочной болтовни, Bb высказала, что и на будущее время было-бы гораздо справедливе, чтобы она одна занималась домомъ и Пьеръ не совался-бы во всякія мелочи со своимъ всезнаніемъ и распорядительностью.
Да-съ! она желаетъ принять въ свои руки бразды правленія и превращается изъ Bb въ солидную Евгенію Васильевну.
И Bb сіяла отъ новой фантазіи, какъ отъ новаго платья. Ей очень хотлось поговорить объ этомъ подробне, — но невозможно! она и такъ ужасно какъ заболталась. И она убжала, неистово разцловавъ его еще разъ, пообщавъ ему множество самыхъ прелестныхъ нововведеній для наступающаго новаго года его жизни, и отпустивъ ему ровно двадцать минутъ на совершеніе его туалета.
…Да, онъ забылъ, что сегодня его рожденье. Неизбжная картина выплывала сама собой во всей ея яркой, праздничной разцвтк, но безъ малйшаго впечатлнія. И вся одушевленная болтовня Bb ни на мигъ единый не задержала того, что быстро разросталось со дна души…
Уходя, Bb еще разъ повторила, что уже пробило два часа — однако Жарцевъ и тутъ ничего не вспомнилъ: не вспомнилъ, что сегодня въ двнадцать часовъ назначенъ осмотръ фабрики Кожухинымъ, отъ котораго зависитъ все… Неужели-же и это выпало изъ памяти въ числ подробностей?! Неужели не осталось никакого слда отъ вчерашняго дня, со всей его кипучей дятельностью, когда онъ азартно, пламенно думалъ, что все будетъ, будетъ спасено сегодня — когда Кожухинъ ни на минуту не выходилъ у него изъ ума, составлялъ пылающій центръ всхъ его помысловъ?.. Заснуть не могъ отъ страстнаго нетерпнія увидть свтъ дня, который принесетъ спасеніе. Какъ могло случиться, что нсколько часовъ сна точно отмели, какъ что-то наносное, вс сложныя построенія напряженныхъ усилій распаленнаго мозга — все, за что цплялось отчаяніе!
И вотъ опять онъ одинъ, лицомъ къ лицу съ тмъ, что охватило. впервые ночью въ кабинет, передъ розовой лампой, олицетворявшей розовую жизнь его Bb… Точно-ли вчера онъ врилъ въ спасеніе, или то были лишь судорожныя метанья на смерть раненаго звря, истощающаго послднія капли жизни въ безцльныхъ усиліяхъ?..
Bb заглянула въ спальню и была изумлена, что Пьеръ стоилъ у окна совсмъ одтый. Но отчего-же онъ не вышелъ сейчасъ-же, когда его такъ давно ждетъ весь домъ — дти, гости, прислуга, подарки?! Впрочемъ и это тутъ-же было прощено, Bb радостно взяла его подъ руку, прильнувъ къ нему всей гибкой фигуркой, какъ она умла, и повлекла его отъ одной обязанности къ другой по заране составленному плану.
Гости посл всего!— ничего, ничего, имъ не скучно, вдь тамъ три кузины и о, счастіе!— кузины сегодня веселыя!.. Она потомъ разскажетъ ему отчего. Прежде всего — подарки людямъ и объятія херувимовъ за ихъ маленькіе сюрпризы. Это ужасно! Онъ такъ долго спалъ, что Женичка успла залить шоколадомъ свои изумительныя вышивки… Конечно, бдный Пьерчикъ перепутаетъ свои стихи… но вдь и въ самомъ дл это черезчуръ трудно для такого крошки! Только не пропустить безъ вниманія подарка in-lie Alice, она такъ долго слпила глаза надъ своей вышивкой! И пожалуйста похвалить нянинъ крендель — Пьеръ смертельно оскорбитъ ее, если замтитъ, что тсто немного перекисло. Повару ни подъ какимъ видомъ не давать, денегъ до обда — она ставитъ это условіемъ, потому что за сегодняшній обдъ она отвчаетъ… Ну, пироговъ столько, что хоть разсылай кому нибудь. Кузины тоже явились съ подношеніями. Она находила это нововведеніе въ такой мр безтактнымъ ‘посл вчерашняго’, что какъ-то вскользь упомянула о дорогомъ иллюстрированномъ изданіи и о хорошенькомъ преспапье. Какъ бы то ни было, а въ нсколько минутъ Bb выдала вс секреты и обнаружила вс сюрпризы, кром своего собственнаго, заране торжествуя, но уже чуть-чуть и досадуя на то, что недогадливый Пьеръ не интересуется знать, что-же подаритъ ему она сама?
Впрочемъ, онъ не задавалъ никакихъ вопросовъ. Она чувствовала въ немъ какую то небывалую пассивность. Она испытывала совсмъ новое ощущеніе направлять его каждый шагъ и видть, что это принимается не съ прежней покровительственной готовностью называть хотя-бы черное блымъ ей въ угоду и тшиться этимъ — нтъ, въ его покорности на этотъ разъ была какая-то странная серьезность, начинавшая смущать ее… Въ самый знаменательный моментъ, когда маленькій Пьерчикъ немилосердно коверкалъ французскія строфы — въ голов Bb промелькнула ясная мысль, что большому Пьеру не до ихъ празднества, что онъ не на шутку измученъ чмъ-то.
Печальныя мысли приводили Bb въ такое безпомощное отчаяніе, что она обыкновенно спасалась отъ нихъ бгствомъ, въ ея жизни еще не было такой печали, передъ которой оказалось-бы безсильнымъ классическое средство. Она круто оборвала нить собственнаго плана и повлекла Пьера черезъ прихожую прямо въ кабинетъ. Скоре, скоре выпустить главный зарядъ, чтобы разсять сгущавшуюся тнь.
Неизвстно, чего собственно ждала Bè,be и какъ именно рисовался въ ея воображеніи восторгъ и изумленіе мужа передъ ея грандіознымъ сюрпризомъ. Она по-просту не врила своимъ глазамъ, когда Жарцевъ, ничего не замчая, разсянно прошелъ чрезъ всю комнату къ нетронутому столу, опустился въ кресло и уставился равнодушнымъ взглядомъ въ роскошную стну съ новыми золотыми рамами. Это было такъ невроятно, что она не замтила, сколько времени прошло въ оцпененіи, пока, наконецъ отчаянное восклицаніе само собою сорвалось съ ея устъ:
— Пьеръ??!…
Онъ вздрогнулъ и взглянулъ на нее. Она стояла блдная и смотрла на него пораженными глазами. Тогда и его лицо содрогнулось отъ испуга, онъ быстро поднялся на ноги. Bb закрыла лице руками и упала ему на грудь.
Жарцевъ не сразу понялъ въ чемъ дло, чмъ именно она сокрушена до такой степени — а когда понялъ, онъ точно обрадовался, какъ человкъ, ожидавшій гораздо худшаго.
Онъ тоже постичь не можетъ своей разсянности! Торжество Bb началось — запоздалое, блдное торжество, отравленное неподдльнымъ страданіемъ. Пьеръ расхаживалъ по кабинету и все усердно хвалилъ. Хвалилъ все одинаково, какими-то ненатуральными, преувеличенными, одинаковыми словами, и когда по очереди онъ принялся хвалить также и пуфы, которые Bb признавала ршительно неудачными, такими тяжеловсными, что она согласилась принять ихъ только подъ условіемъ, что они будутъ замнены новыми — о, въ эту минуту она поняла окончательно, что ея сюрпризъ не сдлалъ ровно никакого впечатлнія! Этотъ роскошный кабинетъ, который годился-бы для великаго князя, Пьеру совсмъ, совсмъ не понравился…
У нея заколебался подъ ногами новый коверъ, стоящій безразсудныхъ денегъ, и она, уничтоженная, опустилась на отоманку, такого новйшаго фасона, какого еще нтъ ни у кого изъ ихъ знакомыхъ.
Роскошная чужая комната смотрла на Жарцева всми незнакомыми вещами, вытснившими другія, съ которыми онъ сжился. Здсь ничего не осталось изъ старого, съ чмъ прежде всего связывалось для него представленіе о ‘дом’ — великолпная обстановка точно выталкивала его вонъ изъ этихъ стнъ… Ощущеніе не являлось неожиданнымъ диссонансомъ, напротивъ, оно какъ нельзя лучше сливалось съ общимъ зловщимъ тономъ.
Но вотъ, въ немъ шевельнулась глухая тревога, стушевавшаяся, подавленная тмъ, что сегодня, казалось, безповоротно переселитъ все… И Жарцевъ весь ожилъ отъ перваго движенія всколыхнувшейся мысли — улизнуть, спастись отъ медленно втягивающей пропасти!
Мысль забилась въ мозгу, какъ внезапно начинаетъ биться полумертвая птица.
‘Суббота!’ — вспыхнуло вдругъ огненными буквами въ его памяти. Онъ кинулся къ часамъ — къ своимъ старымъ часамъ на полк по новому задрапированнаго камина — ‘три часа!’ — онъ громко простоналъ это и безсознательнымъ движеніемъ схватился за голову: ‘Пропустилъ! пропустилъ!’
Онъ не зналъ, что думаетъ вслухъ, позабылъ что за нимъ слдятъ. Онъ кинулся къ столу, выхватилъ изъ ящика какія-то бумаги и стремительно направился къ двери.
Но блая фигура выросла передъ дверью, цпляясь за него дрожащими руками.
— Ты уходишь… сегодня!— едва выговорила Bb, сквозь душившія ее рыданія.
Онъ всмотрлся въ нее странными глазами, какъ будто удивленный тмъ, что она здсь, и повторилъ съ рзкимъ удареніемъ три раза:
— Нельзя! нельзя! нельзя!!
Bb не знала, онъ-ли оттолкнулъ ее, или она сама упала на стулъ около двери.
Кожухинъ меньше часа какъ ухалъ съ фабрики. Оказывается, что за ^Карцевымъ посылали три раза, но безъ всякаго результата. Посланный каждый разъ возвращался съ однимъ отвтомъ: Петръ Алексевичъ почиваетъ. Его не пустили дальше кухни. Въ дом гости, готовится обдъ на тридцать персонъ.
Два директора и бухгалтеръ не расходились изъ конторы, обсуждая непонятное поведеніе Жарцева и только что окончившійся осмотръ. Жарцевъ выискалъ Кожухина и поразилъ ихъ всхъ преувеличенными ожиданіями, какія онъ возлагалъ на школьную дружбу. Но въ крутую минуту и самая сомнительная надежда все-таки служитъ спасительнымъ глоткомъ живительнаго воздуха, лихорадочная энергія Жарцева сообщилась и его товарищамъ по несчастію, тмъ боле, что размры угрожающаго краха были далеко неодинаковы для всхъ.
И посл такихъ единодушныхъ приготовленій къ сегодняшнему дню — одинъ только Жарцевъ не явился! Это было безсмысленно, если не было подозрительно. Вс знали Жарцева за умнаго человка, стало быть ждали отъ него скоре подлости, нежели глупости. Разв онъ не могъ передумать въ послднюю минуту — воспользоваться Кожухинымъ для своихъ личныхъ цлей, предоставивъ общее дло его судьб? Домашнее, торжество съ обдомъ на тридцать персонъ, о которомъ онъ не обмолвился ни словомъ, являлось особенно подозрительнымъ. Какихъ дураковъ они розыграли въ угоду Петру Алексевичу! Съ какой стати раскрыли они вс свои коммерческія тайны передъ этимъ пріятелемъ, за котораго Жарцевъ только что не ручался своей головой? А что, коли цной частнаго кредита Жарцеву, сей почетный гражданинъ съ ухватками родовитаго бонвивана попросту купилъ себ возможность проглотить ихъ, за что ему вздумается, отпугнувъ надлежащимъ манеромъ всхъ стоющихъ конкуррентовъ? Не бываетъ разв подобныхъ примровъ? Спасалъ ихъ Жарцевъ или продавалъ открыто съ безпримрной наглостью?
Дловые конфликты имютъ фатальное свойство затемнять сознаніе и ставить самую ничтожную, но фактическую видимость превыше глубочайшихъ неосязаемыхъ оцнокъ. Положимъ, вс эти люди въ контор не первый день знали Петра Алексевича — но вдь фактъ-то оставался на лицо. Жарцевъ не.явился показывать товаръ лицомъ, не явился, въ помощь ихъ общимъ усиліямъ, подыгрывать еще и на той деликатной струнк, которая доступна ему одному. Люди — всегда люди. На что и не польстился-бы во вки здорово живешь, то иной разъ сдлаешь волей-неволей для спасенія пріятеля. Разумется, въ контор не врили, чтобъ Жарцевъ могъ попросту проспать назначенный часъ. Скорй-же онъ могъ вовсе глазъ не смыкать цлую ночь отъ чрезвычайной нервной ажитаціи, въ какой онъ прощался съ ними наканун.
Неисходныя сомннія царили въ роскошно отдланной контор фабрики, когда лихачъ-извощикъ подкатилъ къ подъзду Жарцева въ такую минуту, когда никто уже больше не ждалъ его. И одного взгляда на осунувшееся лицо, съ нескойственнымъ ему неровнымъ румянцемъ, и на безпокойные глаза, въ мигъ облетвшіе всхъ присутствующихъ,— было достаточно, чтобы очистить атмосферу и заставить всхъ съ облегченіемъ перевести духъ.
— Батюшка, Петръ Алексевичъ — безъ ножа зарзали!
— Отецъ родной, да что-же это вы съ нами сдлали?
Но Жарцевъ точно не слышалъ восклицаній, несшихся ему на встрчу.
— Ну? ну? Расказывайте скоре! Что сказалъ? Давно ухалъ? Посылали — Кожухинъ посылалъ? Что говорилъ?
Онъ сыпалъ вопросами, схватывая съ двухъ словъ отвтъ, и быстро поворачиваясь отъ одного къ другому.
— Да-а-а… Вы какъ полагаете, Николай Егорычъ, купитъ или нтъ? кинулъ онъ внезапно черезъ комнату молчавшему бухгалтеру.— Да Богъ-жеего вдаетъ, Петръ Алексичъ! Небось, слушалъ да выспрашивалъ, а не свое намъ докладывалъ.
— Нтъ, что вы думаете? Купитъ? повторилъ Жарцевъ.
— Такъ думаю, что плохо — не купитъ, — высказался вдругъ Николай Егорычъ, и не знавшій хорошенько до этой минуты, что именно онъ думаетъ.
— Позвольте, почему-же вдругъ такъ ршительно? вмшался съ нкоторой обидой второй директоръ, замнявшій Жарцева на смотр.— Съ такимъ неподдльнымъ интересомъ, входилъ во вс мелочи, больше двухъ часовъ тутъ путался, не для пустой-же забавы, надо думать!
— Стало быть, ваше внутреннее впечатлніе такое, что купитъ? Да? допросилъ сейчасъ-же и его Жарцевъ.
— М-м-м… какъ тутъ собственно сказать… затянулъ тотъ.
— Нтъ, стало быть? Вы вс уврены, что не купитъ! Но онъ вдь ничего не высказалъ?
— Конечно, если-бъ вы сами были на лицо, Петръ Алексевичъ, тогда совсмъ иное дло,— перемнилъ тонъ директоръ.— Съ вами онъ долженъ былъ-бы высказаться.
— А мн, признаться, показалось даже, что такъ оно ему больше по душ пришлось, — усмхнулся сумрачно бухгалтеръ.— Онъ особенно разошелся, когда стало очевидно, что Петръ Алексичъ не будетъ.
— Ну, ну, вы вчно съ вашей несносной подозрительностью, Николай Егорычъ!— замахали на него сердито руками.— Просилъ-же онъ послать вторично за.Петромъ Алексевичемъ.
Жарцевъ больше не слушалъ. Онъ стоялъ, какъ вошелъ, не снимая шубы и шапки, съ блествшими на мху маленькими капельками растаявшихъ снжинокъ.
— Вы не спросили разв, какъ будетъ съ отвтомъ? Съ чмъ онъ ухалъ? спросилъ онъ.
— А съ тмъ и укатилъ, что наговорилъ три короба любезностей — образцовый, молъ, порядокъ, роскошное помщеніе и прочія пустыя мста. Все твердилъ — ‘н-да! большое дло, большое…’ а чортъ-ли разберетъ у него то у самого вкусъ какой — большой или маленькій!