Беатриса, Бальзак Оноре, Год: 1839

Переводы
Время на прочтение: 311 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БАЛЬЗАКА

Томъ пятый

БЕАТРИСА

РОМАНЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16
1896.

Переводъ А. В. Погожевой.

Сар.

У береговъ Средиземнаго моря, тамъ, гд нкогда находилось государство, носившее ваше имя, въ ясную погоду просвчиваетъ сквозь прозрачную глубь моря цвтокъ рдкой красоты, но вся его прелесть — свжесть красокъ, причудливая форма и бархатистость узорчатой ткани, испещренной пурпуровыми, розовыми и лиловыми жилками,— все блднетъ и пропадаетъ, какъ только цвтокъ попадаетъ на берегъ. Такъ яркій свтъ гласности оскорбилъ бы вашу скромность. Поэтому, посвящая вамъ свое произведеніе, я вынужденъ утаить имя, которое составило бы гордость этой книги.
Но, благодаря моему остроумному умалчиванію, быть можетъ, ваши дивныя ручки пошлютъ ей напутственное благословеніе, ваше лучезарное чело склонится надъ ея страницами въ тихой задумчивости, ваши глаза, полные материнской любви, привтливо улыбнутся ей, и вашъ духъ будетъ парить надъ моимъ трудомъ, а сами вы останетесь скрытой отъ всхъ. Подобно тому чудному цвтку, вы будете покоиться на морскомъ дн, прозрачномъ и безмятежномъ, какъ ваша жизнь, и, какъ и онъ, будете защищены волнами отъ нескромныхъ взоровъ и видимы только немногимъ преданнымъ друзьямъ. Я хотлъ бы повергнуть къ вашимъ стопамъ произведеніе, которое гармонировало бы съ вашимъ совершенствомъ, но если это окажется несбыточнымъ, то у меня останется то утшеніе, что я, отвчая вашимъ душевнымъ склонностямъ, доставляю вамъ лишній случай быть добрымъ геніемъ моей книги.

Де-Бальзакъ.

Часть первая.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Во Франціи, а въ Бретани въ особенности, уцлло еще до нашихъ дней нсколько городковъ, которыхъ, совершенно не коснулось соціальное движеніе, характеризующее XIX вкъ. Не имя постоянныхъ и оживленныхъ сношеній съ Парижемъ, и благодаря плохимъ дорогамъ, только изрдка сообщаясь даже съ субъ-префектурой и съ своимъ губернскимъ городомъ, эти мстечки только въ качеств зрителей принимаютъ участіе въ ход цивилизаціи и, невольно удивляясь ея быстрому распространенію, не выражаютъ при этомъ никакихъ знаковъ одобренія: они остаются врны вкоренившимся въ нихъ обычаямъ старины и не то подсмиваются надъ прогрессомъ, не то робютъ передъ нимъ. Если бы какой-нибудь археологъ вздумалъ отправиться путешествовать съ цлью произвести научныя изысканія не въ области минералогіи, а надъ людьми, то въ одной изъ деревушекъ Прованса онъ увидалъ бы точное воспроизведеніе временъ Людовика XV, въ дальнемъ уголк Пуату онъ нашелъ бы во всей ея неприкосновенности жизнь вка Людовика XIV, а въ глухихъ мстностяхъ Бретани — нравы еще боле отдаленныхъ вковъ. Большинство такихъ городковъ иметъ свое славное прошлое, но о причинахъ ихъ упадка намъ ничего не говорятъ историки, которые вообще интересуются гораздо боле фактами и хронологіей, чмъ нравами и обычаями, но тмъ не мене воспоминаніе о быломъ величіи живетъ въ памяти Бретонцевъ, которые, въ качеств горячихъ патріотовъ, свято хранятъ преданія о прошломъ своей страны. Многіе изъ этихъ городковъ были когда-то столицами маленькихъ феодальныхъ государствъ, разныхъ графствъ, герцогствъ, завоеванныхъ впослдствіи королемъ или раздленныхъ между наслдниками за прекращеніемъ мужской линіи потомства.
Оставшись съ тхъ поръ не у длъ, города эти, бывшіе когда-то властелинами надъ другими, стали теперь простыми рабочими силами, которыя прозябаютъ и сохнутъ за неимніемъ никакой поддержки. Впрочемъ, за послднія тридцать лтъ такіе остатки старины стали попадаться все рже. Промышленность, работающая теперь для толпы, безпощадно истребляетъ созданія средневкового искусства, гд на первомъ план стояла индивидуальность какъ художника, такъ и потребителя. Теперь у насъ много ремесленныхъ издлій, но нтъ почти геніальныхъ твореній. Вс древніе памятники считаются въ наши дни своего рода археологическими рдкостями, съ точки зрнія промышленности важны только каменоломни, копи селитры, да склады хлопка. Пройдетъ еще нсколько лтъ, и послдніе своеобразные городки утратятъ свою оригинальную физіономію, и разв только на страницахъ этого очерка сохранится точное описаніе этихъ памятниковъ старины.
Геранда — одинъ изъ городковъ, гд наиболе врно сохранился духъ феодализма. Самое его имя должно пробудить тысячу воспоминаній у художниковъ, артистовъ и мыслителей и вообще у всхъ туристовъ, когда-либо постившихъ этотъ городокъ, этотъ перлъ феодальныхъ временъ, властвовавшій надъ моремъ и заливомъ съ вершины холма, по склонамъ котораго расположены не мене интересные для наблюдателя — Круазигъ и мстечко Батцъ. Посл Геранды разв только Витре, находящійся въ центр Бретани, и Авиньонъ на юг сохранили въ полной неприкосновенности свой средневковый видъ. Геранда и до нашихъ дней окружена крпкими стнами: ея рвы полны водою, зубцы стнъ вс цлы, бойницы не закрыты деревьями, квадратныя и круглыя башни не перевиты плющемъ. Сохранились и трое воротъ съ кольцами отъ опускныхъ ршетокъ, войти въ городъ нельзя иначе, какъ черезъ подъемный мостъ изъ дерева, скрпленнаго желзомъ: мостъ больше не поднимается, но его можно было бы поднять. Городская мэрія получила выговоръ за то, что въ 1820 г. насадила тополей вдоль водоотводныхъ каналовъ, чтобы гуляющіе могли пользоваться тнью. Мэрія возразила на это, что вотъ уже цлое столтіе, какъ длинная, красивая площадь около дюнъ, гд находятся укрпленія, усаженная рядомъ тнистыхъ вязей, обращена въ мсто прогулки, излюбленное всми городскими жителями. Дома въ этой части города ни на іоту не измнили своего стариннаго первоначальнаго вида: они и не увеличились и не уменьшились. Ни одинъ домъ не ощутилъ на своемъ фасад молотка архитектора или кисти маляра, ни одинъ не почувствовалъ тяжести надстроеннаго этажа. Вс они сохранили свой первобытный видъ. Нкоторые дома подперты деревянными столбами, образующими галлерею, по которымъ проходятъ жители и доски которыхъ гнутся, но не ломаются. Дома купцовъ вс очень низки и малы, съ черепичными фасадами. На окнахъ уцлли рельефныя украшенія изъ перегнившаго дерева, и мстами еще видны какія-то уродливыя фигуры людей и фантастическихъ животныхъ, которыя когда-то волшебной силой искусства дышали полной жизненностью. Эти уцлвшіе остатки старины особенно должны нравиться художникамъ своими темными красками и полуизгладившимися очертаніями. Улицы остались такими же, какъ и четыреста лтъ тому назадъ. Но такъ какъ число жителей не велико и общественная жизнь мало замтна, то, если бы какой-нибудь туристъ полюбопытствовалъ осмотрть этотъ городъ, прекрасный, какъ старинное вооруженіе, то ему пришлось бы въ грустномъ одиночеств ходить по пустынной улиц, гд часто въ домахъ попадаются окна, замазанныя глиной во избжаніе лишняго налога. Эта улица ведетъ къ выходу изъ города, гд теперь возвышается стна и гд живописно раскинулась группа деревьевъ, насаженныхъ рукой богатой бретонской флоры: рдко гд можно встртить во Франціи подобную разнообразную и роскошную растительность, какъ въ Бретани. Поэтъ или художникъ, случайно занесенный судьбой въ эти мста, наврное долго просидлъ бы здсь, наслаждаясь безмятежнымъ покоемъ, царящимъ подъ этими сводами, куда не долетаетъ никакого шума изъ тихаго городка, бойницы, гд въ былыя времена помщались стрлки, теперь имютъ видъ окошечекъ-бельведеровъ, съ чуднымъ видомъ на окрестности. Гуляя по городу, нельзя не перенестись мысленно къ обычаямъ и нравамъ старины: сами камни говорятъ вамъ о ней и много старинныхъ воззрній уцлли и до нашихъ дней. Появленіе здсь жандарма въ обшитой галуномъ шапк покажется вамъ своего рода анахронизмомъ, непріятно поражающимъ вашъ взглядъ, но здсь рдко можно встртить лица и вещи современнаго намъ міра. Жители избгаютъ даже современной одежды и выбираютъ изъ нея только то, что гармонируетъ, съ ихъ застывшимъ бытомъ и неподвижностью. На рынкахъ можно встртить бретонцевъ въ оригинальныхъ мстныхъ одеждахъ, ради которыхъ сюда нарочно прізжаютъ художники. Блая холщевая одежда рабочихъ, добывающихъ соль изъ солончаковыхъ болотъ, представляетъ рзкій контрастъ съ синими и коричневыми куртками крестьянъ и съ оригинальными старинными головными уборами женщинъ. Тутъ же толкаются и моряки въ матросскихъ и круглыхъ лакированныхъ шляпахъ: вс эти слои общества здсь такъ же строго разграничены между собой, какъ индійскія касты, такъ что здсь еще уцлло раздленіе жителей на три класса: на горожанъ, дворянъ и духовенство. Революція не могла осилить эти старинныя, плотно вкоренившіяся традиціи, быть можетъ, потому, что здшніе жители точно окаменли въ своемъ развитіи, здсь природа одлила людей такой же неспособностью къ видоизмняемости, какую мы видимъ въ царств животныхъ. Даже посл революціи 1830 г., Геранда продолжала представлять совершенно особенный городъ, съ яркимъ отпечаткомъ національныхъ, бретонскихъ чертъ, городъ крайне благочестивый, молчаливый, сосредоточенный, точно застывшій въ своей неподвижности и мало знакомый съ новыми вяніями.
Географическое положеніе Геранды объясняетъ причину этого явленія. Красивый городокъ этотъ расположенъ среди обширныхъ солончаковыхъ болотъ, такъ что добываемая здсь соль называется въ Бретани солью Геранды. Бретонцы гордятся ея высокимъ качествомъ и увряютъ, что только благодаря ея достоинству ихъ масло и сардины пользуются такой извстностью. Геранда соединяется съ Франціей только двумя дорогами — одна ведетъ въ уздный городъ Савене и проходитъ мимо С.-Вазера, другая ведетъ въ Каннъ и соединяетъ Геранду съ Морбиганомъ. Первый способъ сообщенія — сухопутный — ведетъ въ Нантъ, но пользуется имъ только администрація, самый же скорый и общеупотребительный способъ передвиженія отъ С.-Вазера до Нанта — моремъ. Но между С.-Вазеромъ и Герандой, по крайней мр, шесть лье и не ходятъ почтовые дилижансы, потому что едва-ли наберется три пассажира въ годъ. С.-Вазеръ отдленъ отъ Пембфа устьемъ Луары, имющей здсь четыре лье въ ширину. Песчаная мель очень затрудняетъ движеніе пароходовъ, и къ тому же въ 1829 г. у С.-Вазера не было пристани, такъ что, благодаря острымъ утесамъ, гранитнымъ рифамъ и огромнымъ камнямъ, которые представляютъ естественныя укрпленія для находящейся здсь живописной церкви, путешественники принуждены были подплывать къ берегу въ бурную погоду на лодкахъ, а въ хорошую — пробираться между скалами до мола, который тогда еще только строился. Быть можетъ, вс эти препятствія, конечно, вовсе не располагавшія случайныхъ туристовъ къ подобнымъ экскурсіямъ, существуютъ и до сихъ поръ. Во-первыхъ, администрація очень медлительна въ своихъ дйствіяхъ, а во-вторыхъ, жители этого клочка земли, выступающаго мысомъ на карт Франціи и простирающагося отъ С.-Вазера до городковъ Батца и Круазига, даже довольны этими неудобствами, потому что, благодаря имъ, страна ихъ защищена отъ вторженія иностранцевъ. Геранда — крайній пунктъ этой территоріи, и такъ какъ изъ нея хать дальше некуда, то въ нее никто и не здитъ, такъ что этотъ городокъ, счастливый своей неизвстностью, поглощенъ исключительно своими интересами. Центръ соляного промысла, одн пошлины съ котораго даютъ казн не мене милліона франковъ дохода, находится въ Круазиг, лежащемъ на полуостров. Отсюда можно похать въ Геранду или по сыпучимъ пескамъ, которые ночью заносятъ слды, оставленные днемъ, или на лодкахъ по морскому заливу, который служитъ портомъ для Круазига и нердко затопляетъ пески. Этотъ живописный городокъ представляетъ изъ себя своего рода Геркуланумъ феодальныхъ временъ съ тою только разницей, что онъ не былъ погребенъ подъ лавой. Онъ продолжаетъ стоять, хотя жизни въ немъ нтъ и если онъ еще существуетъ, то только потому, что никто его не разрушилъ. Прозжая въ Геранду черезъ Круазигъ, мимо солончаковыхъ болотъ, невольно поражаешься видомъ грандіозныхъ каменныхъ построекъ, еще совершенно не тронутыхъ временемъ. Красота мстоположенія и наивная прелесть окрестностей со стороны С.-Вазера очаровываютъ взглядъ. Кругомъ разстилаются чудныя, красивыя мста, изгороди пестрютъ цвтами, жимолостью, буксомъ, шиповникомъ и другими красивыми растеніями — настоящій англійскій садъ, распланированный геніальнымъ художникомъ. Эта богатая двственная природа вдругъ открывается передъ вами и радуетъ взоръ, точно букетъ цвтущихъ ландышей или фіалокъ, неожиданно открытый вами въ глухой лсной чащ. Красота вида особенно выигрываетъ отъ того, что кругомъ разстилается Африканская пустыня, а за ней — океанъ, кругомъ — голая, безъ всякаго признака растительности, безконечная пустыня, гд не слышно пнія птицъ, гд въ солнечные дни рабочіе, добывающіе соль, похожи въ своихъ блыхъ одеждахъ на арабовъ, закутанныхъ въ бурнусы. Вообще Геранда представляетъ изъ себя нчто невиданное туристами во Франціи по контрасту своего живописнаго мстоположенія съ разстилающейся рядомъ мертвой пустыней, отъ Круазига до Батца. Такая рзкая перемна въ природ поражаетъ зрителя. Самъ городъ производитъ крайне мирное, пріятное впечатлніе: онъ молчаливъ, какъ Венеція. Здсь вы не встртите другихъ экипажей, кром телжки почтальона, который перевозитъ пассажировъ и доставляетъ покупки и корреспонденцію изъ С.-Вазера въ Геранду и обратно. Почтальонъ Бернусъ былъ въ 1829 г. довреннымъ лицомъ всего округа: вс его знали и давали ему всевозможныя порученія. Здсь считалось цлымъ событіемъ, если мимо продетъ экипажъ: какая-нибудь женщина проздомъ черезъ Геранду въ Круазигъ, или больные, дущіе на морскія купанья, которыя своими цлебными свойствами значительно превосходятъ морскія купанья въ Болонь, Діеип и Сабли.
Крестьяне здятъ исключительно верхомъ и въ дорогу запасаются дой въ мшк. Они, какъ и рабочіе, прізжаютъ въ городъ за покупкой разныхъ украшеній, которыя получаетъ въ подарокъ каждая бретонская невста, или за холстомъ и сукномъ. На десять лье въ окружности Геранда все та же нкогда славная Геранда, гд былъ заключенъ извстный въ исторіи договоръ, она — береговой центръ, гд, какъ и въ Батц, досел сохранились нкоторые остатки былого величія. Украшенія, сукно, холстъ, ленты, шляпы — работаются вовсе не здсь, но обыватели продолжаютъ думать, что все это идетъ изъ Геранды. Прозжая по городу, всякій художникъ и даже простой смертный невольно принимается мечтать, подобно тмъ, кому удалось повидать Венецію, мечтать о томъ, какъ бы хорошо было мирно докончить здсь свое существованіе среди полнаго покоя, довольствуясь прогулкой по городской площади отъ однихъ воротъ до другихъ. Временами древній образъ Геранды снова встаетъ въ вашемъ воображеніи: увнчанная башнями, опоясанная стнами, она красуется въ своемъ роскошномъ одяніи, усыпанномъ чудными цвтами, потрясая золотой мантіей дюнъ, она вся точно дышеть опьяняющимъ ароматомъ лсныхъ, цвтущихъ тропинокъ, она овладваетъ вашимъ воображеніемъ и манитъ къ себ, точно какая-нибудь таинственная красавица, которую вы встртили въ далекой стран и чей образъ съ тхъ поръ царитъ въ вашемъ сердц.
Около церкви въ Геранд есть домъ, который составляетъ для города то же, что городъ для всей страны, то есть онъ представляетъ точное воспроизведеніе минувшей эпохи, онъ есть символъ утеряннаго величія, онъ — поэзія старины. Домъ этотъ принадлежитъ одной знатнйшей мстной фамиліи де-Гуэзникъ, которая нкогда богатствомъ и древностью рода настолько же была выше дю-Гекленовъ, насколько троянцы превосходили въ этомъ отношеніи римлянъ. Фамилія дю-Гекленовъ произошла отъ де-Гуэзникъ черезъ послдовательное измненіе орографіи этого имени. Гуэзники, древніе какъ бретонскій гранитъ, не были ни франками, ни галлами, они бретонцы или, еще врне, кельты. Нкогда они наврно были друидами, сбирали омелу въ священныхъ рощахъ и совершали на древнихъ жертвенникахъ человческія жертвы. Но безполезно перечислять, чмъ они были раньше. Эта фамилія, пренебрегшая княжескимъ титуломъ, по знатности равняется Роганамъ и встрчается въ исторіи гораздо раньше предковъ Гуго Капета, потомки этого никогда не вступавшаго въ брачные союзы съ другими не родственными домами владютъ теперь приблизительно двумя тысячами ливровъ годового дохода, домомъ въ Геранд и небольшимъ родовымъ замкомъ. Вс земли, принадлежащія этому первому бретонскому роду, заложены фермерамъ и приносятъ, несмотря на далеко не образцовую обработку, приблизительно до шестидесяти тысячъ ливровъ. Гуэзники номинально считаются владльцами этихъ земель, но, не будучи въ состояніи возвратить капитала, переданнаго двсти лтъ тому назадъ въ ихъ руки арендаторами земель, они не пользуются доходами. Они находятся въ положеніи французскаго королевскаго дома съ его кредиторами до 1789 года. Гд и когда бароны де-Гуэзники найдутъ данный имъ когда-то милліонъ? До 1789 года замокъ Гуэзниковъ получалъ отъ своихъ ленниковъ до пятидесяти тысячъ ливровъ, но Національное собраніе декретомъ уничтожило право владльцевъ взимать подати съ своихъ крестьянъ.
При такомъ положеніи длъ, представители этого доблестнаго рода, утратившаго теперь всякое значеніе, стали бы въ Париж мишенью для насмшекъ, здсь же они служатъ представителями всей Бретани и напоминаютъ бретонцамъ славное прошлое ихъ страны. Баронъ де-Гуэзникъ по прежнему считается однимъ изъ главнйшихъ бароновъ Франціи, выше котораго нтъ никого, кром короля. Теперь фамилія Гуэзниковъ, имвшая огромное значеніе въ исторіи, извстна только бретонцамъ: свднія о ней можно получить въ Шуанахъ или Бретань въ 1799 г., правописаніе этой фамиліи подвергалось разнымъ измненіямъ, исказившимъ ее, какъ и фамилію Гуэкленовъ. Теперь сборщикъ податей пишетъ ее, какъ и вс: Геникъ.
Въ глубин темнаго и сырого переулка, между заборами сосднихъ домовъ, виднется арка воротъ, какъ разъ настолько широкихъ и высокихъ, чтобы въ нихъ могъ свободно въхать всадникъ: обстоятельство, указывающее на то, что постройка эта относится еще къ той эпох, когда экипажей не существовало. Арка, поддерживаемая двумя столбами, вся гранитная. Ворота изъ потрескавшагося дуба усяны огромными гвоздями, составляющими разныя геометрическія фигуры. На гранитной арк изображенъ гербъ де-Гуэзниковъ, настолько хорошо сохранившійся, что можно подумать, что онъ только что вышелъ изъ рукъ скульптора. Щитъ этого герба привелъ бы въ восторгъ знатока геральдики своей простотой, въ которой сказалась древность и фамильная гордость этого рода. Гербъ остался все въ томъ же вид, какъ и во время крестовыхъ походовъ, когда христіане придумали себ разные аллегорическіе рисунки для того, чтобы легче отличать своихъ. Гуэзники ничего не измнили и ничего не выкинули изъ своего герба, онъ остался такъ же неизмненъ, какъ и гербъ французскаго королевскаго дома, который въ искаженномъ и сокращенномъ вид можно еще встртитъ на гербахъ старинныхъ дворянскихъ фамилій. Вотъ гербъ Гуэзниковъ въ томъ вид, какъ его можно видть въ Геранд: на красномъ фон рука, въ горноста, держитъ острую, длинную серебряную шпагу, а надъ этимъ грозный девизъ: ‘Дйствуй!’ Разв такой гербъ не чудо красоты? Надъ щитомъ изображена баронская корона, усыпанная жемчугомъ, блестящія украшенія герба почти полностью сохранились до сихъ поръ. Художникъ придалъ рук необыкновенно горделивый и энергичный взмахъ. Какъ смло и мужественно держитъ она шпагу, съ которой такъ часто приходилось имть дло де-Гуэзникамъ! Если вамъ случится быть въ Геранд посл того, какъ вы прочтете этотъ разсказъ, то вы, наврное, не будете въ состояніи смотрть на этотъ гербъ безъ нкотораго душевнаго волненія. Да и самый ярый республиканецъ былъ бы тронутъ той врностью, тмъ величіемъ и благородствомъ, какими отличались вс члены этой фамиліи. Де-Гуэзники много совершили великихъ длъ въ прошедшемъ и всегда готовы совершать ихъ и въ будущемъ. Дйствовать — вотъ славный девизъ рыцарства. ‘Ты хорошо дйствовалъ на войн’, — говаривалъ, бывало, верховный коннетабль, знаменитый дю-Гекленъ, изгнавшій англичанъ изъ Франціи. Подобно тому, какъ въ полной цлости сохранился гербъ, благодаря предохранившему его выступу арки, такъ и самый девизъ герба свято и ненарушимо сохраняется членами этой фамиліи. Въ открытыя ворота виденъ довольно большой дворъ, направо находятся конюшни, налво — кухня. Весь домъ сложенъ изъ каменныхъ плитъ отъ подваловъ до чердака. Фасадъ со стороны двора иметъ каменное крыльцо съ двойнымъ рядомъ перилъ, на площадк еще виднются полустертыя скульптурныя украшенія, въ которыхъ опытный глазъ увидалъ бы изображеніе той же руки со шпагой. Подъ этимъ красивымъ крыльцомъ, украшеннымъ поломанной кое-гд рзьбой, была ниша, гд помщалась цпная собака, перила, растрескавшіяся отъ времени, покрылись мхомъ и цвточками, точно такъ же, какъ, и покривившіяся, но не утратившія своей прочности ступеньки. Входная дверь очень красива и, насколько можно теперь судить, произведеніе художника венеціанской школы XIII вка. Въ ней замчается какое-то странное смшеніе византійскаго и мавританскаго стилей. Надъ ней находится выпуклый выступъ, покрытый розовыми, желтыми, голубыми или темными цвтами, смотря по сезону. Дубовая дверь ведетъ въ большую залу, въ глубин которой находится дверь съ такимъ же крыльцомъ, по спускающимся уже въ садъ. Зала эта удивительно сохранилась. Панели ея — каштановаго дерева, стны покрыты великолпной испанской кожей съ рельефными фигурами, позолота кое-гд потрескалась и покраснла отъ времени. Потолокъ сложенъ изъ красиво вызолоченныхъ и раскрашенныхъ досокъ. Позолота на нихъ едва замтна, но краски еще уцлли. Очень возможно, что если бы тщательно смыть накопившуюся грязь, то на потолк оказалась бы чудная живопись, подновленная, по всмъ вроятіямъ, въ царствованіе Людовика XI, какъ въ Тур, въ дом Тристана. Каминъ — огромныхъ размровъ съ такимъ вмстительнымъ очагомъ, что въ него сразу можно было положить чуть не сажень дровъ. Зальная мебель вся дубовая съ фамильнымъ гербомъ на спинкахъ. По стнамъ развшаны три англійскихъ ружья, одинаково пригодныхъ и для охоты и для войны, три сабли и рыболовныя и охотничьи принадлежности.
Рядомъ находится столовая, сообщающаяся съ кухней посредствомъ дверки, продланной въ угловой башенк: въ фасад дома, выходящемъ на дворъ, этой башенк соотвтствуетъ такая же башенка съ винтовой лстницей, ведущей въ верхніе этажи. Столовая обита ткаными шпалерами XIV вка, о чемъ свидтельствуетъ стиль и орографія надписей подъ изображенными фигурами: надписи же не переводимы, благодаря ихъ старинному слогу. Обои хорошо сохранились въ тхъ мстахъ, куда свтъ мало проникаетъ, они окружены панелью изъ дуба съ инкрустаціями, дубъ отъ времени совершенно потемнлъ. Потолокъ сложенъ изъ выпуклыхъ бревенъ съ различными украшеніями, пространство между бревнами занято окрашенными въ голубой цвтъ досками съ золотыми гирляндами. Въ столовой стоять два буфета для посуды. На полкахъ, за образцовой чистотой которыхъ особенно слдитъ кухарка Маріотта, стоятъ, какъ и въ т времена, когда короли въ 1200 г. были такъ же бдны, какъ де-Гуэзники въ 1830 г., четыре старыхъ серебряныхъ бокала, такая же погнутая суповая чашка и дв солонки, затмъ масса оловянныхъ тарелокъ, множество каменныхъ голубовато-срыхъ горшковъ съ украшеніями ввид арабесокъ и съ гербомъ де-Гуэзниковъ: все это прикрыто оловянной крышкой. Каминъ, повидимому, подновленъ, и вообще по всему видно, что, начиная съ предыдущаго вка, въ этой комнат всего чаще сидятъ члены семейства. Каминъ, въ стил Людовика XV, выдланъ изъ камня съ скульптурными украшеніями и по средин его помщается зеркало въ золоченой рамк: послднее обстоятельство наврное покоробило бы художника. Подзеркальникъ обитъ краснымъ бархатомъ и на немъ стоятъ два оригинальныхъ серебряныхъ канделябра и черепаховые часы съ мдными инкрустаціями. По середин комнаты находится большой квадратный столъ съ витыми ножками. Стулья деревянные, обитые матеріей. На кругломъ столик на одной ножк, имющемъ форму виноградной кисти и стоящемъ у окна, помщается оригинальная лампа. Она состоитъ изъ стекляннаго шара, размромъ немного меньше страусоваго яйца, острый, длинный конецъ его входитъ въ подставку. Изъ верхняго отверстія между двумя мдными желобками выходитъ плоскій фитиль, нижній конецъ котораго, согнутый подобно стеблю въ бокал, плаваетъ въ орховомъ масл, наполняющемъ резервуаръ. Къ комнат два окна: одно выходитъ въ садъ, а другое, напротивъ него, на дворъ, и оба обложены каменными плитами, въ окна вставлены шестигранныя стекла, крпко соединенныя свинцомъ, надъ ними висятъ занавси изъ старинной красной шелковой матеріи съ желтымъ отливомъ, называвшейся нкогда брокателью.
Въ каждомъ изъ двухъ этажей всего по дв комнаты. Первый этажъ занималъ глава семьи, а второй предназначался для дтей. Гости помщались въ антресоляхъ. Слуги ютились въ чердакахъ надъ кухнями и конюшнями. По середин остроконечной крыши находилось большое окно съ скульптурными украшеніями, а надъ нимъ до сихъ поръ скрипитъ еще флюгеръ.
Нельзя опустить еще одной подробности, которая иметъ большое значеніе для археологовъ. По винтовой лстниц, которая находится въ угловой стрльчатой башенк, можно черезъ небольшую дверцу выдти къ тому мсту, гд домъ прикасается къ каменной оград со стороны конюшенъ. Такая же башенка есть и у сада, но для разнообразія она иметъ пяти-угольную форму и заканчивается маленькой колоколенкой. Вотъ какъ искусно варьировали тогдашніе архитекторы форму построекъ. Въ первомъ этаж эти дв башенки соединены каменной галлереей, украшенной разными фигурами съ человческими лицами. Эта галлерея украшена удивительно изящно сдланной балюстрадой, а на фасад дома сдланъ изъ камня навсъ, врод тхъ балдахиновъ, какіе встрчаются въ церквахъ надъ статуями святыхъ. Въ обихъ башенкахъ прорублены двери съ стрльчатымъ кружаломъ, вы ходящими на галлерею. Вотъ какъ украшали архитекторы XIII вка фасады домовъ, которые у насъ теперь имютъ всегда такой холодный, бдный видъ. Не представляете-ли вы себ мысленно красавицу, которая выходила бывало по утрамъ на балконъ и любовалась, какъ солнце золотило морской песокъ и играло въ водахъ Океана? Разв не восхитителенъ этотъ фасадъ дома, весь покрытый скульптурой, съ двумя угловыми башенками, изъ которыхъ одна закруглена наверху, точно гнздо ласточки, а другая заканчивается стрльчатой дверкой, надъ которой изображена рука, вооруженная шпагой? Симметрія, которой тщательно придерживались архитекторы того времени, здсь соблюдена въ томъ, что со стороны сада есть тоже башенка, вполн похожая на башенку фасада, гд помщается лстница, соединяющая столовую и кухню. Въ первомъ этаж, тамъ, гд кончается лстница, сдланъ небольшой куполъ, подъ которымъ помщается статуя св. Калиста.
Садъ, раскинутый на полдесятин, очень хорошо содержится. У ограды растутъ шпалерныя деревья и разбиты гряды для овощей, за которыми ухаживаетъ слуга, по имени Гасселенъ: онъ же и конюхъ. Въ конц сада уцлла бесдка съ скамейкой. Дорожки посыпаны пескомъ, въ середин сада находятся солнечные часы. Со стороны сада домъ иметъ только одну башенку, тогда какъ съ фасада ихъ дв, но за то здсь есть витая колонка, надъ которой, по всей вроятности, въ былыя времена разввалось фамильное знамя, потому что на верхушк колонки сохранилась заржавленная, желзная петля, вокругъ которой теперь ростетъ какая-то жалкая травка. Судя по всей скульптур и по стилю колонки, можно утверждать, что архитекторъ принадлежалъ къ венеціанской школ: какъ изящна эта колонка, какъ ярко отразилась на ней тонкость вкуса и рыцарство Венеціи XIII вка. Но особенно рзко видно это изъ общаго стиля украшеній на замк де-Гуэзниковъ: изображенные на стнахъ трилистники всюду имютъ не три листа, а четыре. Произошла эта ересь оттого, что венеціанцы, ведя постоянныя сношенія съ востокомъ, стали примняться въ принятому тамъ мавританскими архитекторами изображенію трилистника съ четырьмя листиками, тогда какъ христіанскіе архитекторы оставались врны символическому изображенію Троицы. Глядя на такіе замки, невольно спрашиваешь себя, почему бы нашимъ современникамъ не подновить вс эти рдкіе памятники искусства? Вроятно потому, что въ наше время такіе замки чаще всего поступаютъ въ продажу, ихъ срываютъ до основанія и вмсто нихъ пролагаютъ новыя улицы. Теперь члены какой-нибудь фамиліи не уврены, что ихъ поколніе сохранитъ за собой родовое наслдіе, и сами они живутъ въ немъ точно въ гостинниц, какъ временные постояльцы. Между тмъ въ былыя времена замки воздвигались для нсколькихъ поколній, на вчныя времена. Оттого-то такъ много обращали вниманія на красоту архитектуры. Что касается внутренняго убранства и расположенія жилыхъ ко мнатъ, то на нихъ всецло отражались привычки и духъ обитателей.
Въ продолженіи полувка де-Гуэзники принимали только въ двухъ комнатахъ верхняго этажа, гд все, такъ же какъ во двор и въ наружныхъ украшеніяхъ фасада, все дышало умомъ, граціей и простотой старой и благородной Бретани. Характеръ владтелей этого замка никогда не обрисовался бы передъ вами такъ живо, если бы вы не ознакомились подробно съ топографіей города и съ наружностью самого замка, поэтому-то, прежде чмъ приступить къ описанію портретовъ, надо было описать ихъ рамки. Зданія оказываютъ иногда сильное вліяніе на людей. Трудно не проникнуться благоговніемъ, вступивъ подъ своды Бургскаго собора: душа невольно проникается тми образами, которые окружаютъ насъ и которые напоминаютъ ей объ ея высокомъ назначеніи. Такъ думали наши предки, но теперь насталъ иной вкъ, когда не придаютъ значенія такимъ вещамъ, когда каждое десятилтіе нравы совершенно мняются. Но если мняются люди, то окружающіе ихъ предметы остаются неизмнны и, глядя на этотъ замокъ, можете-ли вы себ представить барона де-Гуэзника иначе какъ не съ обнаженной шпагой въ рук?
Въ 1836 г. въ первыхъ числахъ августа — въ то время, какъ начинается дйствіе нашей повсти, семейство Гениковъ состояло изъ г-на и г-жи дю-Геникъ, двицы дю-Геникъ, старшей сестры барона и единственнаго сына, юноши двадцати едного года Годеберта-Калиста-Луи, названнаго такъ согласно фамильному обычаю. Отца звали Годебертъ-Калистъ-Шарль: обыкновенно мняли только послднее имя, а св. Годебертъ и Калистъ неизмнно оставались хранителями Гениковъ. Баронъ дю-Геникъ покинулъ Геранду, когда Вандея и Бретань взялись за оружіе и воевалъ вмст съ Шаретзомъ, Кателино, ля-Рошжакеленомъ, д’Ельбеемъ, Боншаномъ и принцемъ де-Лудономъ. Передъ отъздомъ онъ продалъ свои помстья старшей сестр, двиц Зефирин дю-Геникъ: подобная предусмотрительность только и встрчается единственный разъ въ лтописяхъ той эпохи. Переживъ всхъ героевъ войны, баронъ, спасшись какимъ-то чудомъ, не захотлъ подчиниться Наполеону. Онъ продолжалъ воевать до 1802 г., когда едва не былъ захваченъ, но пробрался въ Геранду, оттуда въ Круазигъ и, наконецъ, въ Ирландію, оставаясь врнымъ вковой ненависти бретонцевъ къ англичанамъ. Жители Геранды длали видъ, что имъ неизвстно мстопребываніе барона и никто не нарушилъ тайны въ продолженіи двадцати одного года. Двица дю-Геникъ получала доходы и пересылала ихъ брату черезъ рыбаковъ. Въ 1813 году г-нъ дю-Геникъ возвратился въ Геранду совершенно безшумно, какъ будто онъ только и отлучался, что на сезонъ въ Нантъ. Во время своего пребыванія въ Дублин, старый бретонецъ, несмотря на свои пятьдесятъ лтъ, влюбился въ прелестную ирландку, дочь благороднаго, но бднаго рода этого несчастнаго королевства. Миссъ Фанни О’Бріенъ было тогда двадцать одинъ годъ. Баронъ дю-Геникъ вернулся на родину за нужными для брака документами, снова ухалъ, обвнчался и возвратился только десять мсяцевъ спустя въ начал 1814 года уже съ женой, которая подарила его сыномъ Калистомъ въ самый день вступленія Людовика XVIII въ Калэ, благодаря чему онъ получилъ еще имя Луи. Старому доблестному бретонцу было тогда семьдесятъ три года, но партизанская война съ республикой, трудности морской переправы, испытанныя имъ пять разъ, наконецъ, жизнь въ Дублин, все это сильно повліяло на него: на видъ ему казалось лтъ сто. Никогда представитель рода дю-Гениковъ не былъ поэтому въ такой полной гармоніи съ стариннымъ замкомъ, помнившимъ еще ту отдаленную эпоху, когда Геранда имла своего повелителя и приближенный къ нему дворъ.
Г-нъ дю-Геникъ былъ старикъ высокаго роста, прямой, худощавый и нервный. Его овальное лицо было все изрыто безчисленными складками морщинъ, особенно часто собиравшихся вокругъ глазъ и надъ бровями и придававшихъ ему сходство съ стариками кисти Ванъ-Остада, Рембрандта, де-Шериса и Жерарда Доу, любоваться которыми надо въ увеличительное стекло. Все лицо его точно скрывалось за безчисленными бороздами, проведенными жизнью подъ открытымъ небомъ, привычкой быть на воздух и при восход, и при закат солнца. Но тмъ не мене на лиц его уцлли нкоторыя характерныя черты, которыя много говорятъ наблюдателю, даже если онъ видитъ передъ собой мертвую голову. Рзкія очертанія лица, форма лба, прямолинейность всхъ чертъ, прямой носъ,— все въ немъ говорило о неустрашимой отваг, о безграничной вр, о безпрекословномъ повиновеніи, о неизмнной преданности и постоянств въ любви. Онъ былъ твердъ и непреклоненъ, какъ бретонскій гранитъ. Зубовъ у барона не было вовсе. Его нкогда красивыя губы были теперь лиловатаго цвта и прикрывали одн только крпкія десны, которыми онъ жевалъ хлбъ, размоченный въ мокрой салфетк его женой, но все же ротъ его сохранилъ гордое и угрожающее выраженіе. Подбородокъ почти касался горбатаго носа, въ которомъ особенно выразилась его энергія и національное бретонское упорство. Кожа на лиц была покрыта красными пятнами, признакъ сангвиническаго пылкаго темперамента, не знавшаго усталости въ трудахъ, благодаря которымъ баронъ избгъ апоплексіи. Его сдые, серебристые волосы локонами разсыпались по плечамъ. Все лицо оживлялось огнемъ черныхъ глазъ, блествшихъ въ глубин темныхъ орбитъ, въ нихъ, казалось, сосредоточилась вся жизнь, весь огонь его благородной, прямой души. Брови и рсницы вс выпали, кожа сморщилась и огрубла. Старику трудно было бриться и онъ отпустилъ себ бороду веромъ. Но что особенно привлекло бы вниманіе художника въ этомъ могучемъ льв Бретани — это его руки, руки браваго воина, широкія, мускулистыя, обросшія волосами, такія же руки были, наврное, у дю-Геклена, руки эти нкогда были вооружены саблей, какъ Жанна д’Аркъ, онъ готовъ былъ разстаться съ оружіемъ только тогда, когда увидлъ бы королевское знамя разввающимся надъ Реймскимъ соборомъ, эти руки не разъ были оцарапаны до крови лсными кустарниками, не разъ брались за весла, когда была погоня за Синими, или когда нужно было плыть моремъ на встрчу Георгу, это были руки то партизана, то артиллериста, то рядового, то начальника, теперь руки барона стали боле блы и нжны, хотя старшая линія дома Бурбоновъ все еще оставалась въ изгнаніи. Впрочемъ, если вглядться, то по нкоторымъ еще не зажившимъ шрамамъ можно было заключить, что баронъ былъ съ королевой въ Ванде — теперь уже нтъ смысла держать этотъ фактъ въ секрет. Однимъ словомъ, руки барона служили блестящей иллюстраціей къ прекрасному девизу, хранимому всми Гениками: ‘fac!’ Лобъ его, съ золотистымъ слоемъ загара на вискахъ, былъ очень невеликъ, но казался больше отъ лысины, которая придавала ему еще боле величественности. Вообще лицо его носило — и вполн естественно — отпечатокъ его грубой натуры и, какъ вс бретонскія лица, носило выраженіе дикости, какого-то животнаго покоя, даже нкоторой тупости, вроятно, явившейся результатомъ полнаго покоя посл чрезмрныхъ трудовъ. Мысли рдко зарождались въ его мозгу, он исходили чаще изъ его сердца, которое и диктовало ему его поступки. Хорошо узнавши характеръ этого типичнаго старца, не трудно понять причину этого явленія. Ему не было надобности соображать, какъ поступать, потому что извстныя чувства и религіозныя воззрнія были у него врожденныя, а жизнь научила его распознавать, въ чемъ состоитъ его долгъ. За него думали законы, религія. Онъ и подобные ему люди, не останавливаясь мыслями на безполезныхъ вещахъ, о которыхъ думали за нихъ другіе, исключительно заняты были своими дйствіями, а не мыслями. Если же и зарождалась у нихъ какая-нибудь мысль, то она рождалась въ сердц и сохраняла назапятнанную близну, какъ рука на фамильномъ герб, потому-то и принятыя имъ ршенія были всегда глубоки и здравы, благодаря прямымъ, опредленнымъ и чистымъ его помысламъ. При такомъ объясненіи становилась понятна продажа всей собственности сестр передъ отъздомъ барона на войну: этой мрой онъ предусмотрлъ и свою смерть, и конфискацію земель, и изгнаніе. Все величіе характеровъ брата и сестры, жившей и дышавшей только братомъ, трудно даже понять теперь при нашихъ эгоистичныхъ нравахъ, причина которыхъ кроется въ неопредленности и непрочности современнаго намъ общественнаго строя. Если бы даже ангелъ заглянулъ въ сердце барона и его сестры, то не прочелъ бы въ нихъ ни одной эгоистичной мысли. Когда въ 1814 г. священникъ Геранды посовтовалъ барону дю-Геникъ похать въ Парижъ и требовать себ награды, то старушка-сестра, отличавшаяся большой скупостью въ хозяйств, воскликнула:
— Вотъ еще! разв мой братъ пойдетъ просить себ милостыни, какъ нищій?
— Еще подумаютъ, что я служилъ королю изъ корыстныхъ цлей,— сказалъ старикъ.— Вдь это его дло вспомнить обо мн. Да ему бдному и безъ того приходится трудно отъ всхъ осаждающихъ его просителей. Кажется, раздай онъ всю Францію по кусочкамъ, все-таки будутъ его осаждать просьбами.
Черезъ нсколько времени онъ, этотъ врный слуга Людовика XVIII, получилъ чинъ полковника, крестъ Св. Людовика и пенсію въ дв тысячи франковъ.
— Король вспомнилъ!— сказалъ онъ, получая рескриптъ.
Никто не вывелъ его изъ заблужденія. Всмъ этимъ онъ былъ обязанъ герцогу де-Фельтру, просматривавшему списки вандейской арміи и нашедшаго тамъ имя барона дю-Геника вмст съ нсколькими другими бретонскими фамиліями на икъ. Желая отблагодарить короля, баронъ въ 1815 году храбро выдерживалъ въ Геранд осаду генерала Траво и ни за что не хотлъ сдаться, когда же ему пришлось очистить крпость, то онъ убжалъ въ лса съ отрядомъ королевскихъ приверженцевъ и не покидалъ оружія до вторичнаго возвращенія Бурбоновъ. Геранда помнитъ еще объ этой послдней осад.
Если бы на помощь имъ пришли бретонскіе отряды, то встала бывея Вандея, одушевившись такимъ геройскимъ сопротивленіемъ. Мы должны добавить, что баронъ дю-Геникъ былъ совершенно необразованъ, не лучше простого крестьянина: онъ умлъ читать, писать и немного считать, зналъ военное искусство и геральдику, но кром своего молитвенника онъ врядъ-ли прочелъ три книги за всю жизнь. Одтъ онъ былъ всегда очень тщательно, но всегда въ одномъ и томъ же плать: на немъ были толстые башмаки, валяные чулки, панталоны изъ зеленаго бархата, суконный жилетъ и сюртукъ съ большимъ воротникомъ, къ которому пристегивался крестъ Св. Людовика. Лицо его дышало мирнымъ покоемъ: смерть, казалось, наложила уже на него свою печать, часто насылая на него своего младшаго брата-сонъ.
Уже боле года баронъ все больше и больше впадалъ въ сонливость, что, впрочемъ, нисколько не безпокоило ни его жену, ни слпую сестру, ни друзей: вс они почти ничего не смыслили въ медицин. Они очень просто объясняли себ его сонливость, которой отдавался теперь его утомленный, но безупречный духъ: баронъ исполнилъ свой долгъ. Этимъ все было сказано.
Вообще господствующимъ интересомъ въ замк была судьба развнчанныхъ монарховъ. Судьбы изгнанныхъ Бурбоновъ и католической церкви, а также вліяніе политическихъ событій на Бретань всецло поглощали вниманіе семьи барона. Помимо этого вс интересы ихъ были сосредоточены на единственномъ сын Калист, наслдник и единственной надежд славнаго дома дю-Гениковъ.
Старый вандеецъ, врный слуга короля, самъ вспомнилъ свою молодость нсколько лтъ тому назадъ, желая пріучить сына къ занятіямъ, необходимымъ для дворянина, если онъ хочетъ быть хорошимъ солдатомъ. Какъ только Калисту минуло шестнадцать лтъ, отецъ сталъ сопровождать его по болотамъ и лсамъ, знакомя его на охот со всми трудностями войны, во всемъ показывая ему самъ примръ, неутомимо и твердо сидя въ сдл и никогда не давая промаху: баронъ не останавливался ни передъ какими препятствіями и самъ наводилъ сына на опасность, какъ будто у него было еще человкъ десять дтей, а не единственный сынъ. Когда герцогиня Беррійская пріхала во Францію, чтобы завладть короной, отецъ взялъ съ собой сына, чтобы пріучить его къ длу, какъ требовалъ ихъ девизъ. Баронъ ухалъ ночью, ничего не сказавъ жен, которая, пожалуй, заставила бы его измнить своему ршенію, и какъ на праздникъ повезъ подъ огонь своего единственнаго сына, а за нимъ радостно мчался Гасселенъ, его единственный вассалъ. Шесть мсяцевъ не давали они о себ никакой всти ни баронесс, со страхомъ приступавшей къ чтенію ‘Ежедневника’, ни сестр, геройски скрывавшей свое волненіе подъ маской равнодушія. Три ружья, висвшія въ большой зал, сослужили поэтому свою службу относительно недавно. Баронъ, увидавши, что изъ этого дла ничего не выйдетъ, удалился до сраженія при Пениссьер, не поступи онъ такъ, очень можетъ быть, что родъ дю-Гениковъ прекратился бы въ настоящее время.
Когда бурною ночью отецъ съ сыномъ и слугой вернулись къ себ домой неожиданно для баронессы и старой двицы дю-Геникъ, которая своимъ тонкимъ, какъ у всхъ слпыхъ, слухомъ первая различила ихъ шаги по улиц, то баронъ, окинувъ взглядомъ своихъ домашнихъ, которые, еще не оправившись отъ тревоги, собрались около маленькаго столика, освщеннаго старинной лампой, произнесъ дрожащимъ голосомъ слдующія слова, въ которыхъ сказалась вся наивность феодала: ‘Не вс бароны исполнили свой долгъ’. Гасселенъ въ это время вшалъ на мсто три ружья и сабли. Когда это было исполнено, баронъ поцловалъ свою жену и сестру, слъ въ свое истертое кресло и веллъ подать ужинъ себ, сыну и Гасселену. Гасселенъ, закрывъ своимъ тломъ Калиста, получилъ рану въ плечо: поступокъ этотъ казался всмъ настолько естественнымъ, что дамы почти и не благодарили врнаго слугу. Ни баронъ, ни вс его домашніе не произнесли ни одного проклятія, никакой брани по адресу побдителей. Эта сдержанность составляетъ отличительную черту бретонскаго характера. За вс сорокъ лтъ, ни разу никто не услыхалъ изъ устъ барона какого-нибудь презрительнаго слова объ его противникахъ. Они служили своему длу, какъ онъ своему долгу. Такое глубокое молчаніе служить всегда признакомъ непреклонной воли. Но это послднее напряженіе силъ, этотъ послдній проблескъ энергіи окончательно отнялъ вс силы у барона, и онъ впалъ въ разслабленное состояніе. Въ душ его тяжело и больно отозвалось вторичное изгнаніе Бурбоновъ, столь же неожиданное, какъ и ихъ реставрація.
Въ тотъ день, какъ начинается нашъ разсказъ, баронъ, пообдавъ въ четыре часа, къ шести часамъ заснулъ, слушая чтеніе ‘Ежедневника’. Голова его была откинута на спинку кресла, стоявшаго въ углу у камина и повернутаго въ сторону сада.
Рядомъ съ нимъ, этимъ старымъ вковымъ дубомъ, сидла баронесса — типъ тхъ чудныхъ женщинъ, какихъ только и можно увидать въ Англіи, Шотландіи и Ирландіи. Только тамъ родятся такія красавицы, блыя, розовыя, съ золотистыми вьющимися волосами, надъ которыми точно сіяетъ лучезарный внецъ. Фанни О’Бріенъ имла видъ совершенной сильфиды и хотя умла быть твердой въ минуту горести, но была полна нжности и гармоніи, чиста, какъ лазурь ея глазъ и вся дышала той изящной и обаятельной прелестью, которую нельзя передать ни словами, ни кистью. Въ сорокъ два года она еще настолько сохранила красоту, что многіе почли бы за счастье жениться на ней — такъ походила она на зрлый, сочный плодъ, налившійся подъ жаркимъ августовскимъ солнцемъ. Баронесса держала газету въ своей пухлой ручк съ тонкими пальцами, кончавшимися продолговатыми ногтями той формы, которая встрчается на античныхъ статуяхъ. Полуразвалясь въ кресл съ непринужденной граціей, баронесса грла передъ каминомъ ножки, одта она была въ черное бархатное платье, потому что уже нсколько дней было довольно свжо. Высокій корсажъ позволялъ угадать роскошныя очертанія плечъ и бюста, который сохранилъ всю свою красоту, несмотря на то, что она сама кормила сына. Причесана она была по англійской мод съ локонами по об стороны лица. На затылк волоса были скручены въ большой узелъ съ черепаховымъ гребнемъ посередин. Цвтъ ея волосъ отливалъ на солнц золотомъ. Баронесса заплетала въ косу разввающіеся завитки волосъ на затылк, которые всегда служатъ признакомъ хорошей расы. Эта маленькая коса, терявшаяся въ общей масс высоко зачесанныхъ волосъ, позволяла любоваться красивой волнообразной линіей ея шеи. Эта маленькая подробность показываетъ, что она тщательно заботилась о своемъ туалет, желая этимъ доставить удовольствіе старику.
Какое милое, нжное вниманіе! Если вы видите женщину, которая кокетлива въ домашней жизни, знайте, что передъ вами достойная уваженія мать и супруга: она составляетъ свтъ и радость дома и семьи, она поняла истинную прелесть женственности и, окруженная изяществомъ, она и въ душ, и въ чувствахъ таитъ то же изящество, она живетъ и творитъ добро въ тайн, она отдается, не разсчитывая, она любитъ своихъ ближнихъ также безкорыстно, какъ и Бога. За все это, за всю свою чистую молодость, за ту святую жизнь, которую она вела около благороднаго старца, казалось, св. Два, подъ чьимъ покровомъ протекали ея дни, надлила ее какой-то лучезарной красой, передъ которой была безсильна рука времени. Платонъ назвалъ бы нкоторое измненіе въ ея красот только новымъ видомъ красоты. Цвтъ лица ея, блоснжный въ молодости, теперь принялъ перламутровые тоны, боле теплые, боле густые, такіе, которые особенно цнятъ художники. На широкомъ, красивомъ лбу нжно играли солнечные лучи. Глаза ея были бирюзоваго цвта и сіяли мягкимъ, меланхоличнымъ свтомъ изъ подъ рсницъ и красивыхъ бархатныхъ бровей. Подъ глазами лежала легкая тнь отъ синеватыхъ жилокъ. Носъ ея, орлиный, тоненькій, своей царственной формой говорилъ объ ея благородномъ происхожденіи. На ея прекрасныхъ, чистыхъ устахъ играла пріятная улыбка, выражавшая ея безграничную доброту и открывавшая маленькіе, бленькіе зубки. Хотя баронесса была довольно полна, но отъ этого нисколько не пострадала тонкость ея таліи и стройныя очертанія бедръ. Въ ней, казалось, соединился полный расцвтъ осенней красоты съ богатствомъ, лта и прелестью весны. Контуры ея рукъ были красиво закруглены, кожа была необыкновенно гладкая и упругая. Все лицо ея, съ открытымъ безмятежнымъ выраженіемъ, съ ясными, синими глазами, которые не могли бы выдержать нескромнаго взгляда — все въ ней говорило объ ея безконечной кротости и почти ангельской доброт.
По другую сторону камина сидла въ кресл восьмидесятилтняя сестра барона, вылитый его портретъ, и слушала чтенье газеты, не переставая вязать чулки, единственную работу, какую ей дозволяла длать слпота. На глазахъ у нея были бльма, но, несмотря на упорныя настоянія невстки, она ни за что не хотла согласиться на операцію. Никто, кром нея самой, не зналъ истинной причины ея упорства: она сваливала всю вину на недостатокъ мужества, но въ дйствительности ей очень не хотлось тратить на себя двадцать пять луидоровъ: это значило бы ввести новый расходъ въ бюджетъ. Но все же ей очень бы хотлось видть брата. Рядомъ съ этими двумя стариками, красота баронессы выступала особенно рельефно. Да и какая женщина не казалась бы красивой и молодой между г-немъ дю-Геникомъ и его сестрой? Мадемуазель Зефирина, благодаря своей слпот, не могла судить объ измненіяхъ, которымъ подверглась ея наружность къ восьмидесяти годамъ. Ея блдное, морщинистое лицо походило на мертвое, такое же страшное впечатлніе производили ея неподвижные блые глаза, оставшіеся три, четыре зуба выдались впередъ, придавая ей какой-то зловщій видъ, глаза глубоко запали и были обведены красными кругами, на подбородк и около губъ пробивались сдые волоски.
На голов ея красовался стеганый ситцевый чепчикъ съ рюшью, завязанный подъ подбородкомъ какимъ-то порыжвшимъ шнурочкомъ. Подъ платьемъ она носила толстую суконную юбку, въ которой, какъ въ матрас, покоились двойные луидоры, а къ поясу были пришиты внутренніе карманы, поясъ этотъ она снимала каждый вечеръ, чтобы на утро снова подвязать его. Поверхъ юбки былъ надтъ суконный казакинъ, національный бретонскій корсажъ, который заканчивается у шеи воротникомъ, сложеннымъ въ мелкія складочки. Изъ-за стирки этого воротника у нея были вчныя ссоры съ невсткой: ей казалось, что его довольно мнять только разъ въ недлю. Изъ подъ широкихъ ватныхъ рукавовъ казакина виднлись сухія, но мускулистыя блыя руки съ красноватыми оконечностями. Отъ постояннаго вязанья пальцы ея скрючились и были вчно въ движеніи, точно чулочно-вязальная машина, такъ что было бы даже странно видть ихъ въ поко. Отъ времени до времени мадемуазель дю-Геникъ брала длинную вязальную спицу, воткнутую на груди и проводила ею по своимъ сдымъ волосамъ. Со стороны было странно видть, какъ увренно, не боясь уколоться, втыкала она спицу на свое мсто, пряма она была, какъ колокольня. Въ этой манер держаться сказывалось старческое кокетство, доказывавшее лишній разъ, что тщеславіе тоже необходимо въ жизни. Улыбка у нея была веселая: она тоже исполнила свой долгъ въ жизни.
Фанни, увидавъ, что баронъ заснулъ, прекратила чтеніе. Въ комнату ударилъ солнечный лучъ и, золотымъ снопомъ раздливъ пополамъ эту старинную залу, заигралъ на темной мебели. Солнце проникло даже въ уголки, позолотило скульптурныя украшенія комнаты, на старинныхъ шкафахъ замелькали зайчики, дубовый столъ казался покрытымъ золотой скатертью, вся комната, темноватая, однотонная вдругъ точно повеселла отъ солнца, такъ же какъ веселла душа восьмидесятилтней старушки при звукахъ голоса Фанни. Между тмъ лучи стали изъ золотыхъ красновато-огненными и, постепенно темня, возвщали наступленіе сумерекъ. Баронесса впала въ глубокую задумчивость и погрузилась въ молчанье, что за послднія дв недли случалось съ ней не разъ, къ удивленію золовки, хотя она и не стала допрашивать баронессу о причин этой озабоченности, но тмъ не мене ей очень хотлось самой узнать, въ чемъ дло, руководствуясь развитымъ въ ней, какъ у всхъ слпыхъ, чутьемъ, благодаря которому они различаютъ блыя буквы на черныхъ страницахъ книги и въ прозорливой душ которыхъ всякій звукъ отдается правильнымъ эхомъ. Старушка, для которой темнота не была помхой, продолжала вязать, и среди глубокаго молчанья раздавался стукъ ея спицъ.
— Вы уронили газету, сестра, хотя, кажется, не спите,— замтила старушка съ нкоторымъ лукавствомъ въ голос.
Стало совсмъ темно, Маріотта зажгла лампу и поставила ее на квадратный столъ у камина, затмъ она принесла прялку, мотокъ нитокъ и маленькую табуретку, свъ около окна, выходившаго на дворъ, принялась прясть, какъ всегда по вечерамъ.
Гасселенъ возился еще во двор, заглянулъ къ лошадямъ барона и Калиста — все-ли въ порядк въ конюшн, покормилъ двухъ великолпныхъ охотничьихъ собакъ. Радостный лай ихъ былъ послднимъ звукомъ, который эхомъ раскатился по старому темному дому. Собаки и лошади были послдними остатками великолпія рыцарскихъ временъ. Лай собакъ, сопровождаемый лошадинымъ ржаньемъ и топотомъ, удивилъ бы мечтателя, который, сидя на ступенькахъ крыльца, погрузился бы въ созерцаніе поэтическихъ образовъ, которыми, казалось, еще былъ полонъ этотъ замокъ.
Гасселенъ представлялъ изъ себя типъ маленькаго, толстенькаго, приземистаго бретонца, черноволосаго, съ лицомъ темнобураго цвта, онъ былъ очень молчаливъ, медлителенъ, упрямъ, какъ мулъ, но неуклонно шелъ по разъ начертанному пути. Ему было сорокъ два года, а въ замк онъ жилъ уже двадцать пять лтъ. Барышня взяла въ услуженіе пятнадцатилтняго Гасселена, когда сдлалась извстна женитьба барона и явилось предположеніе, что онъ, можетъ быть, вернется на родину. Этотъ слуга считалъ себя членомъ семьи: онъ игралъ прежде съ Калистомъ, любилъ лошадей и собакъ, говорилъ съ ними и ласкалъ ихъ, точно он принадлежали ему. Одтъ онъ былъ въ синюю полотняную куртку съ маленькими карманами, болтавшимися около бедръ, жилетъ и панталоны были изъ той же матеріи, на ногахъ были синіе чулки и толстые, подкованные гвоздями башмаки. Когда было холодно или шелъ дождь, то онъ надвалъ на себя, по обычаю страны, козью шкуру. Маріотта, которой было тоже за сорокъ, представляла изъ себя такой же типъ, но женскій. Трудно было найти лучшую пару для запряжки: тотъ же ростъ, тотъ же цвтъ лица, т же быстрые черные глазки. Для всхъ казалось непонятнымъ, какъ это они не поженились, но, быть можетъ, это было бы преступленіемъ, до того они походили на брата съ сестрой. Маріотт платили тридцать экю, а Гасселену сто ливровъ, но предложи ему кто-нибудь тысячу ливровъ, онъ ни за что не разстался бы съ семействомъ дю-Гениковъ. Оба они были подъ командой старой барышни, которая съ начала войны въ Ванде и до возвращенія брата правила всмъ домомъ. Узнавъ, что баронъ привезетъ съ собой молодую хозяйку, она очень взволновалась, думая, что ей придется сложить съ себя бразды правленія и передать ихъ баронесс дю-Геникъ, а самой стать ея врноподданной.
Мадемуазель Зефирина поэтому была пріятно удивлена, увидвъ, что миссъ Фанни О’Бріенъ, какъ дочь высокопоставленныхъ родителей, не терпла никакихъ домашнихъ хлопотъ и, какъ вс возвышенныя души, предпочитала черствый хлбъ роскошному обду, если бы ей пришлось самой приготовить его, она готова была на вс трудныя обязанности материнства, на всякое лишеніе, но у нея не хватало мужества заниматься такимъ прозаичнымъ дломъ, какъ хозяйство. Такъ что, когда баронъ отъ имени своей робкой супруги попросилъ сестру взять на себя весь домъ, то старая двица поцловала баронессу съ нжностью матери: она стала обращаться съ ней, какъ съ дочерью, боготворила ее и была вполн счастлива, что можетъ не оставлять своихъ хлопотъ по хозяйству, которое она вела съ необыкновенной строгостью и удивительной экономіей, отъ которой отступала только въ важныхъ случаяхъ, напримръ, во время родовъ невстки, когда обращалось особенное вниманіе на ея питанье. Ничего не жалла она и для Калиста, котораго боготворилъ весь домъ. Хотя прислуга была пріучена къ строгому порядку и ни въ чемъ нельзя ее было упрекнуть, такъ какъ оба, и Маріотта и Гасселенъ, больше заботились объ интересахъ хозяевъ, чмъ о своихъ собственныхъ, но мадемуазель Зефирина продолжала неутомимо смотрть за всмъ.
Такъ какъ все вниманіе ея было посвящено исключительно хозяйству, то она могла безошибочно опредлить однимъ взглядомъ, какой запасъ орховъ былъ на чердак и сколько осталось овса въ закромахъ конюшни. У пояса ея казакина вислъ на синемъ шнурк свистокъ: однимъ свисткомъ она звала Маріотту, двумя — Гасселена. Высшимъ наслажденіемъ для Гасселена было ходить за садомъ и разводить хорошіе овощи и плоды. Ему такъ мало было дла, что, не будь этой работы, ему было бы скучно. Почистивъ утромъ лошадей, онъ натиралъ полы и убиралъ дв комнаты перваго этажа: около своихъ хозяевъ ему мало было дла. Но за то въ саду нельзя было увидать ни одной сорной травки, ни одного вреднаго наскомаго или зврка. Иногда онъ долго стоялъ подъ солнцемъ съ открытой головой, подкарауливая полевую мышь или отыскивая личинку майскаго жука, и съ какой дтской радостью бжалъ онъ затмъ показать своимъ господамъ сврка, котораго онъ подстерегалъ цлую недлю. Для него было также большое удовольствіе ходить въ постные дни за рыбой въ Круазигъ, гд она была дешевле, чмъ въ Геранд. Вообще едва-ли можно было еще гд встртить такую единодушно-сплоченную семью, какъ это святое достойное семейство. Господа и слуги были точно созданы другъ для друга. Въ продолженіи двадцати пяти лтъ въ дом не было ни ссоры, ни сильнаго волненія. Безпокойство вызывали только болзни ребенка, а ужасъ — только событія 1814 и 1830 годовъ. Все здсь совершалось всегда въ опредленные часы и кушанья за столомъ только зависли отъ смны временъ года, но сама эта монотонность, похожая на монотонность въ природ, гд поперемнно чередуются то дождь, то солнце, то тьма, дышала той любовью, которой были полны сердца, и тмъ сильне и плодотворне была эта любовь, что она опиралась на законы природы.
Когда совсмъ стемнло, въ залу вошелъ Гасселенъ и почтительно освдомился, не будетъ-ли онъ нуженъ на что-нибудь.
— Ты можешь идти со двора или, если хочешь, ложись спать посл молитвы,— сказалъ проснувшись баронъ,— если только моя супруга или сестра…
Об дамы въ знакъ согласія кивнули головой. Гасселенъ всталъ на колни, видя, что господа привстали съ своихъ мстъ для колнопреклоненія. Маріотта, съ своей стороны, также опустилась на колни. Старая двица дю-Геникъ произнесла громкимъ голосомъ вечернюю молитву. Когда она была окончена, раздался стукъ у наружной двери, Гасселенъ пошелъ открыть ее.
— Это, вроятно, священникъ, онъ почти всегда приходить первымъ,— сказала Маріотта.
И дйствительно, по звуку шаговъ по гулкимъ ступенямъ крыльца вс узнали священника. Войдя въ комнату, онъ почтительно поклонился тремъ находившимся въ ней лицамъ, обратившись затмъ къ барону и къ обимъ дамамъ съ елейно-любовными словами, какія умютъ говорить только священники. Хозяйка дома разсянно поздоровалась съ нимъ, и онъ посмотрлъ на нее инквизиторскимъ окомъ.
— Вы чмъ-то озабочены, баронесса, или, быть можетъ, нездоровы?— спросилъ онъ.
— Благодарю васъ, ничего,— отвчала она.
Г. Гримонъ средняго роста, ему пятьдесятъ лтъ. Одтъ онъ въ черную рясу, изъ подъ которой видны его ноги, обутыя въ толстые башмаки съ серебряными пряжками. Изъ-за брыжжей воротника выглядываетъ полное лицо, обыкновенно блое, а теперь слегка загорвшее. Руки у него пухлыя. Онъ похожъ отчасти на голландскаго бургомистра, благодаря блому цвту лица и кожи, а отчасти напоминаетъ бретонскаго крестьянина, благодаря плоскимъ чернымъ волосамъ и живымъ чернымъ глазамъ, блескъ которыхъ онъ старался смягчить изъ уваженія къ своему духовному сану. Характера онъ былъ веселаго и, какъ вс люди съ спокойною совстью, любилъ пошутить. Вообще въ немъ ничто не напоминало бдныхъ, вчно безпокойныхъ и угрюмыхъ священниковъ, авторитетъ которыхъ обыкновенно очень слабъ среди прихожанъ. Вмсто того, чтобы быть, какъ говорилъ Наполеонъ, нравственными руководителями своей паствы и миротворцами, такіе священники находятся съ приходомъ въ вчно враждебныхъ отношеніяхъ. Но довольно было увидать г. Гримона шествующимъ по Геранд, чтобы даже самый недоврчивый туристъ понялъ, что передъ нимъ полновластный господинъ этого католическаго городка. Но онъ покорно уступалъ первое мсто феодальному верхоенству дю-Геникъ и въ этой зал держалъ себя, какъ капелланъ впередъ своимъ господиномъ. Въ церкви, благословляя народъ, онъ прежде всего простиралъ руки по направленію часовни дю-Гениковъ, гд надъ фронтономъ изображена была вооруженная рука.
— Я думалъ, что мадемуазель де-Пен-Холь уже здсь,— сказалъ священникъ, поцловавъ у баронессы руку и усаживаясь на мсто,— Она стала неаккуратна. Ужь не заразилась-ли и она легкомысліемъ? Вотъ и молодой шевалье до сихъ поръ не вернулся отъ Тушъ.
— Не говорите ничего объ его визитахъ къ нимъ при мадемуазель де-Пен-Холь,— тихо сказала старая двица.
— Ахъ, барышня,— возразила Маріотта,— разв можно всему городу запретить болтать объ этомъ?
— А что же болтаютъ?— спросила баронесса.
— Вс — и молодыя двушки, и кумушки, однимъ словомъ, вс думаютъ, что онъ влюбленъ въ барышню изъ Тушъ.
— Такой молодой человкъ, какъ Калистъ, долженъ влюблять въ себя,— сказалъ баронъ.
— А вотъ и мадемуазель де-Пен-Холь,— сказала Маріотта.
Дйствительно, по песку слышались осторожные шаги этой двицы, впереди которой шелъ съ фонаремъ маленькій слуга. Увидавъ его, Маріотта перенесла свою резиденцію въ большую залу, чтобы поболтать съ нимъ при свт осмоленной свчи, которую она нарочно не потушила, чтобы съэкономить хозяйское освщеніе и попользоваться отъ богатой и скупой гостьи.
Это была худая и высохшая старая два, желтая, какъ старый пергаментъ, вся въ морщинахъ, точно озеро, покрытое рябью. У нея были срые глаза, длинные выдавшіеся впередъ зубы, руки совершенно мужскія, роста она была небольшого, немного крива и даже горбата. Но никто никогда не интересовался вообще ея достоинствами и недостатками. Одта она была похоже на старуху дю-Геникъ, и всякій разъ, какъ ей надо было попасть въ карманъ, она долго шарила рукой, не будучи въ состояніи скоро разобраться въ безчисленныхъ своихъ юбкахъ, причемъ все время раздавалось звяканье ключей и звонъ мелкихъ денегъ. Съ одного бока у нея висли вс ключи по дому, а съ другой — серебряная табакерка, наперстокъ, вязанье и тому подобные предметы, которые и производили этотъ шумъ. Вмсто чепчика, какъ у двицы дю-Геникъ, на голов ея красовалась зеленая шляпа, служившая ей и на огород. Цвтъ ея изъ зеленаго сталъ рыжимъ, а формой она напоминала шляпы биби, какія спустя двадцать лтъ снова вошли въ моду въ Париж. Шляпу эту длали ея племянницы подъ ея наблюденіемъ: сдлана она была изъ зеленой тафты, купленной въ Геранд, что касается каркаса, то она покупала его въ Нант разъ въ пять лтъ, такъ что онъ возобновлялся при каждомъ законодательномъ собраніи. Платья, всегда одного неизмннаго фасона, ей шили также племянницы. Въ рукахъ у нея была тросточка съ маленькимъ наконечникомъ, какъ носили дамы въ начал царствованія Маріи-Антуанеты. Двица происходила изъ одного изъ самыхъ благородныхъ семействъ Бретани. На ея герб была герцогская корона. Она съ сестрой были послдніе отпрыски славной бретонской фамиліи Пен-Холь.
Младшая сестра вышла замужъ за Кергаруэта, который, не обращая вниманія на общее неодобреніе, прибавлялъ къ своей фамиліи и имя Пен-Холь и веллъ себя именовать виконтомъ де-Кергаруэтъ-Пен-Холь.
— Небо наказало его,— говорила старая двица,— у него только дочери, такъ что имя Кергаруэтовъ-Пен-Холь должно прекратиться.
У мадемуазель де-Пен-Холь были помстья, приносившія до семи тысячъ ливровъ годового дохода. Съ тридцати шести лтъ она сама управляла своимъ имньемъ, верхомъ объзжала поля и проявляла въ своихъ длахъ большую энергію, которой отличаются обыкновенно горбатые. Ея скупость была извстна въ окружности на десять лье и нигд не возбуждала порицанія. Весь ея домашній штатъ состоялъ изъ одной женщины и маленькаго лакея. Тратила она, если не считать налоговъ, не боле тысячи франковъ въ годъ. Благодаря всему этому, за ней сильно ухаживали Кергаруэты-Пен-Холь, проводившіе зиму въ Нант, а лто въ своемъ имньи на берегу Луары, немного ниже Индра. Они знали, что тетка откажетъ свой капиталъ и вс свои сбереженія той племянниц, которая ей больше придется по сердцу. И вотъ разъ въ три мсяца, одна изъ четырехъ двицъ де-Кергаруэтъ — изъ которыхъ младшей было десять, а старшей двадцать лтъ — прізжала на нсколько дней въ старушк. Жакелина де-Пен-Холь, старинная подруга Вефирины дю-Геникъ, была воспитана въ благоговйномъ преклоненіи передъ величіемъ дю-Гениковъ и съ самаго рожденія Калиста строила планы о томъ, чтобы завщать все свое имущество молодому шевалье, женивъ его на будущей дочери виконтессы де-Кергаруэтъ. Она подумывала также выкупить нкоторыя лучшія владнія дю-Гениковъ, выплативъ ихъ стоимость арендаторамъ. Разъ скупость иметъ какую-нибудь опредленную цль, она перестаетъ уже быть порокомъ и ее можно считать почти добродтелью: вс лишенія превращаются въ добровольныя пожертвованія и подъ ничтожными мелочами скрывается одна главная цль. Можетъ быть, Зефирина была посвящена въ тайныя мечты Жакелины. И баронесса съ своей стороны въ своей безпредльной любви къ сыну и нжности къ его отцу тоже отдала кое-что, видя, съ какой коварной настойчивостью мадемуазель де-Пен-Холь приводила къ нимъ каждый день свою любимицу пятнадцатилтнюю Шарлотту де-Кергаруэтъ. Священникъ Гримонъ былъ тоже въ заговор: не даромъ онъ давалъ старой двиц совты, какъ выгодне помщать деньги. Но если бы у мадемуазель де-Пен-Холь было не только триста тысячъ франковъ золотомъ — цифра ея сбереженій, а имй она помстій въ десять разъ больше, все-таки дю-Геники ни за что не стали бы ей оказывать особаго вниманія, чтобы она не могла подумать, что на ея деньги имютъ виды. Напротивъ, Жакелина де-Пен-Холь, какъ истая бретонка, была счастлива благоволеніемъ, которое ей выказывали дю-Геники и ея старая пріятельница Зефирина, и ощущала большую гордость посл всякаго посщенія, которымъ удостоивали ее дочь Ирландскихъ королей и Зефирина. Она не показывала вида, что для нея немалая жертва каждый вечеръ позволять своему лакею жечь у дю-Гениковъ свчку, цвтомъ напоминавшую пряникъ: такія свчи употребляются въ нкоторыхъ мстностяхъ на запад. Итакъ, эта старая богатая двица представляла олицетвореніе родовитости, гордости и величія души. Для дополненія ея характеристики можетъ послужить болтливость аббата Гримона, благодаря которой мы узнаемъ, что въ тотъ самый вечеръ, когда старикъ баронъ съ молодымъ шевалье и Гасселеномъ, вооружившись саблями и охотничьими ружьями, собирались ухать въ Вандею къ великому ужасу Фанни и къ радости бретонцевъ и присоединиться тамъ къ королев, въ тотъ самый вечеръ мадемуазель де-Пен-Холь вручила барону десять тысячъ ливровъ золотомъ, къ этой сумм, отдать которую стоило ей не мало мужества, она прибавила еще десять тысячъ ливровъ, собранныхъ священникомъ: старый партизанъ долженъ былъ вручить эту послднюю сумму матери Генриха V отъ имени Пен-Холь и отъ прихожанъ Геранды.
Старая двица считала, что иметъ права надъ Калистомъ, сообразно съ этимъ и вела себя по отношенію къ нему и зорко слдила за нимъ. Хотя она, какъ вс старые люди монархическаго правленія, смотрла снисходительно на сердечныя похожденія, но за то не выносила революціоннаго духа. Такъ что Калистъ могъ своими романами съ бретонками только выиграть въ ея мнніи, но вдайся онъ въ новшества, онъ сразу упалъ бы въ ея глазахъ. Мадемуазель де-Пен-Холь наскребла бы откуда-нибудь денегъ, чтобы задобрить обезчещенную имъ двушку, но, увидвъ его въ тильбюри или услыхавъ, что онъ поговариваетъ о поздк въ Парижъ, она сочла бы Калиста мотомъ. Застань она его за чтеніемъ безбожныхъ книгъ или журналовъ — кто знаетъ, на что она была способна. По ея мннію, новыя идеи — это конецъ земельной собственности, это раззореніе подъ фирмой какихъ-то улучшеній и системъ, которыя въ результат приведутъ владльцевъ къ залогу имній. Только путемъ благоразумія, говорила она, можно себ составить состояніе. А для этого надо хорошо управлять своимъ имніемъ, т. е. складывать въ амбары гречиху, рожь и коноплю, а затмъ ждать хорошихъ цнъ и, не боясь прослыть алчной, сидть на своихъ мшкахъ. До сихъ поръ ея теорія всегда приводила къ блестящимъ результатамъ, вроятно, потому общественное мнніе признало ее очень ловкой и хитрой, въ дйствительности она была просто глупа, но такого лестнаго отзыва удостоилась, благодаря своей чисто голландской аккуратности, своей кошачьей осторожности и, наконецъ, благодаря настойчивости, достойной духовнаго лица: это послднее качество особенно упрочило за ней репутацію ума.
— Увидимъ-ли мы сегодня г-на дю-Хальга?— спросила старая двица, снимая свои вязаныя шерстяныя митенки, посл обмна привтствій.
— Какъ же, мадемуазель, я видлъ его: онъ водилъ свою собачку погулять,— отвчалъ священникъ.
— Ага! значитъ, наша мушка будетъ сегодня въ полномъ состав. Вчера насъ было только четверо.
Услышавъ слово мушка, священникъ всталъ съ своего мста и направился къ шкапчику, изъ ящика онъ вынулъ маленькую соломенную корзинку съ костяными кружками, которые отъ двадцатилтняго употребленія стали желтыми, какъ турецкій табакъ, и карты, до того засаленныя, что, вроятно, такими же играютъ таможенные служащіе въ С.-Вазер. Аббатъ самъ разложилъ на стол кружки для каждаго игрока, поставилъ корзину около лампы и продлывалъ все это съ дтской поспшностью, и видно было, что ему это случалось длать не впервые. Сильный, по военному, стукъ въ дверь вдругъ нарушилъ безмолвіе стариннаго замка. Маленькій лакей мадемуазель де-Пен-Холь съ важнымъ видомъ пошелъ отворять дверь. Вслдъ затмъ на полутемномъ фон двери показалась высокая, худая фигура шевалье дю-Хальга, отставного капитана судна, которымъ командовалъ адмиралъ Кергаруэтъ.
— Скоре, шевалье,— закричала мадемуазель Пен-Холь.
— Жертвенникъ уже готовъ,— сказалъ священникъ.
Шевалье отличался очень слабымъ здоровьемъ и потому постоянно носилъ отъ своихъ ревматизмовъ фланель, на голов черную шелковую шапочку и, кром того, спенсеръ, который предохранялъ его драгоцнную грудь отъ втровъ, которые сразу иногда охлаждаютъ атмосферу въ Геранд. Въ его рукахъ всегда была трость съ золотымъ яблокомъ въ вид набалдашника: онъ ей отгонялъ собакъ, которыя имли дерзость ухаживать за его собачкой. Этотъ господинъ, теперь мелочный, какъ женщина, старавшійся обойти всякое встрчающееся ему на пути препятствіе, говорившій постоянно тихимъ голосомъ, чтобы сохранить уцлвшіе остатки его, считался въ свое время однимъ изъ самыхъ ученыхъ и храбрыхъ морскихъ офицеровъ. Онъ пользовался большимъ уваженіемъ судьи Суфферена и былъ удостоенъ дружбы графа де-Портандюэръ. Впрочемъ, лицо его, все покрытое шрамами отъ ранъ, достаточно ясно говорило о подвигахъ капитана. А теперь, увидвъ его, нельзя было бы поврить, что его зоркое око видло все далеко вокругъ, что этотъ бретонскій морякъ не имлъ себ соперниковъ въ храбрости. Онъ не курилъ, не употреблялъ въ разговор бранныхъ словъ и своею кротостью и спокойствіемъ походилъ на молодую двушку, за своей любимицей, собачкой Тизбе, онъ ухаживалъ такъ умло и заботливо, какъ истая старая барыня. Здсь сказывалась его прежняя галантность къ женщинамъ. Самъ онъ никогда ничего не разсказывалъ о своихъ славныхъ дяніяхъ, которыя вызвали восхищеніе графа д’Эстенга. Хотя онъ теперь выглядывалъ совершеннымъ инвалидомъ, двигался такъ осторожно, какъ будто съ каждымъ сдланнымъ шагомъ ему угрожала опасность раздавить подъ своими ногами яйца, хотя онъ постоянно жаловался то на холодный втеръ, то на палящій зной солнца, то, наконецъ, на сырой туманъ, тмъ не мене его блые зубы съ красными деснами краснорчиво протестовали противъ его болзни, стоившей ему къ тому же очень дорого, такъ какъ, благодаря ей, онъ долженъ былъ сть непремнно четыре раза въ день и не какъ-нибудь, а очень сытно. Фигура его была крпкая, хотя худая, какъ и фигура барона, она состояла изъ однхъ костей, обтянутыхъ кожей, желтой, какъ пергаментъ и крпко обтягивающей кости, точно кожа арабскаго скакуна, блестящая на солнц. Цвтъ лица у него былъ темнобурый и сталъ такимъ посл его путешествій въ Индію, откуда онъ не привезъ никакихъ впечатлній, никакихъ новыхъ воззрній. Въ свое время онъ эмигрировалъ, потерялъ состояніе, потомъ получилъ крестъ Св. Людовика и пенсіонъ въ дв тысячи франковъ, вполн заслуживъ его своей службой и получая его изъ кассы моряковъ-инвалидовъ. Когда-то онъ служилъ въ морскомъ флот въ Россіи, до тхъ поръ, пока императоръ Александръ не вознамрился заставить его воевать съ Франціей, тогда онъ подалъ въ отставку и поселился въ Одесс съ герцогомъ Ришелье, съ которымъ и вернулся на родину, герцогъ выхлопоталъ ему пенсіонъ, какъ славному представителю стариннаго бретонскаго флота. Посл смерти Людовика XVIII, т. е. приблизительно вскор посл того, какъ шевалье дю-Хальга вернулся въ Геранду, его назначили городскимъ мэромъ. Священникъ, шевалье и мадемуазель де-Пен-Холь пятнадцать лтъ подрядъ проводили вечера въ отел дю-Гениковъ, куда нердко собирались и другіе дворяне изъ города и окрестностей. Дю-Геники были во глав С.-Жерменскаго предмстья этого городка и къ нимъ не имло доступа ни одно должностное лицо, посланное новой администраціей государства. Уже шесть лтъ, какъ священникъ начинаетъ усиленно кашлять за обдней при щекотливыхъ словахъ: Боже, спаси короля! Вотъ въ какомъ положеніи была въ Геранд политика.
Мушка — это игра, въ которой играющимъ сдаютъ по пяти картъ, а шестую открываютъ. Открытая карта опредляетъ козыри. При всякой сдач играющій можетъ по желанію пассовать или принять участіе въ игр. Въ первомъ случа онъ проигрываетъ только свою ставку, такъ какъ пока въ корзин нтъ ремизовъ, каждый играющій вноситъ небольшую сумму. Если играющій принимаетъ участіе въ игр, то онъ долженъ взять взятку, стоимость которой является сообразно съ ставкой: если въ корзин набралось пять су, то взятка оцнивается въ одно су. Если онъ взятки не возьметъ, то онъ попадаетъ въ мушку, т. е. онъ долженъ заплатить всю ставку, такъ что при слдующей сдач содержимое корзины значительно увеличивается. Вс мушки записываются, и жетоны, которыми производится временная расплата, складываются въ корзину, причемъ жетоны, означающіе боле крупную стоимость, кладутся раньше. Т играющіе, которые спассовали, тоже сбрасываютъ карты, но это не идетъ въ разсчетъ. Карты, оставшіяся посл сдачи, раздаются играющими, какъ и въ экартэ, но въ мушк соблюдается очередь. Вс берутъ по стольку картъ, по скольку хотятъ, такъ что можетъ случиться, что картъ хватитъ только на двухъ играющихъ. Открытая карта принадлежитъ сдававшему, т.е. послднему въ очереди: онъ иметъ право обмнить на нее какую-нибудь свою карту. Особенно важное значеніе иметъ одна карта, подъ названіемъ Мистигри: валетъ трефъ. Игра эта, очень въ сущности простая, не лишена занимательности. Въ ней можетъ проявиться у игроковъ свойственная людямъ алчность, и тонкая дипломатія, и выразительная игра лица. Въ замк дю-Гениковъ играющіе брали по двадцати жетоновъ всего на сумму пять су, что составляло ставку въ пять ліардовъ, сумму крупную въ глазахъ игроковъ. При очень большомъ счасть можно было выиграть пятьдесятъ су, т. е. столько, сколько никто не тратилъ въ Геранд въ день. Поэтому не удивительно, что мадемуазель де-Пен-Холь относилась къ этой игр, которая по своимъ невиннымъ свойствамъ можетъ быть приравнена, если врить словамъ Академіи, только къ игр въ пьяницы, со всей страстью, которую можетъ проявить охотникъ по какой-нибудь очень интересной охот. Мадемуазель Зефирина, участвовавшая въ половин ставки баронессы, относилась къ мушк съ такимъ же интересомъ. Поставить одинъ ліардъ съ шансами выиграть сразу пять, это для старой скопидомки была цлая сложная финансовая операція и она ршалась на нее съ такимъ же душевнымъ трепетомъ, какое можетъ разв испытать жадный биржевой спекуляторъ на бирж при игр на пониженіе и повышеніе. По дипломатическому договору, состоявшемуся въ сентябр 1825 г., посл одного вечера, когда мадемуазель де-Пен-Холь проиграла тридцать семь су, было постановлено, что игра прекращается, какъ только проигравшій десять су изъявитъ на то желаніе. Вжливость не позволяла причинять другому игроку непріятность видть, что игра въ мушку продолжается безъ его участія. Но всякая страсть ведетъ къ обходу закона. Шевалье и баронъ, эти два престарлые политикана, нашли способъ обойти постановленіе. Если у игроковъ будетъ сильное желаніе продолжать интересную партію, то отважный шевалье дю-Хальга, очень расточительный и щедрый на то, что не касалось лично его издержекъ, всегда предлагалъ впередъ десять жетоновъ мадемуазель де-Пен-Холь или Зефирин, если только одна изъ нихъ или об вмст успвали проиграть по пяти су: при первомъ выигрыш он должны ему уплатить долгъ. Старый холостякъ можетъ позволить такую любезность по отношенію къ барышнямъ. Баронъ съ своей стороны также предлагалъ жетоны старымъ двамъ, чтобы продолжать партію. Об скупыя старухи всегда соглашались на это, но предварительно, по обычаю барышень, долго заставляли себя упрашивать. Особенно была оживленна мушка, когда у тетки гостила одна изъ двицъ Кергаруэтъ — просто Кергаруэтъ: здсь никто изъ нихъ не могъ добиться, чтобы ихъ называли Кергаруэтъ де-Пен-Холь, даже слуги получили на этотъ счетъ такое приказаніе разъ навсегда. Тетка брала ее съ собой на мушку къ дю-Геникамъ, какъ на какое-нибудь величайшее веселье. Молодой двушк при этомъ внушалось, чтобы она была какъ можно любезне, что, впрочемъ, ей не было трудно, если тутъ находился красавецъ Калистъ, обожаемый всми четырьми барышнями де-Кергаруэтъ. Молодыя двицы эти, воспитанныя по новому, нисколько не дорожили пятью су и за ними записывались мушка за мушкой: иногда за ними числилось до ста су, суммами отъ двухъ съ половиной су до десяти. Эти вечера очень волновали старую слпую. Взятки именовались въ Геранц руками. Баронесса пожимала ногу своей золовки столько разъ, сколько по ея картамъ можно было разсчитывать взять врныхъ взятокъ. Играть или не играть, особенно когда корзина была полна, было вопросомъ очень важнымъ и въ душ играющихъ жадность наживы и боязнь рискнуть производили мучительную тревогу. Каждый спрашивалъ остальныхъ: ‘будете-ли вы ходить?’ и при этомъ съ завистью смотрлъ на тхъ, у кого карты были достаточно хороши, чтобы попытать счастья, и чувствовалъ отчаяніе, если самому приходилось пассовать. Если Шарлотта де-Кергаруэтъ, слывшая у нихъ за отчаянную, благодаря смлой игр, рисковала счастливо, то на возвратномъ пути ея тетка, въ случа, если сама не была въ выигрыш, обращалась съ ней холодно и читала ей наставленіе: у нея характеръ слишкомъ ршительный, молодая особа не должна такъ идти на проломъ, играя съ почтенными и уважаемыми особами, и манера схватывать корзину, и бросать карты у нея слишкомъ рзка, для молодой двушки нужно побольше сдержанности и скромности, надъ чужимъ несчастьемъ нельзя смяться и т. д. Тысячу разъ въ годъ повторялись въ ихъ кружк одн и т же, но всякій разъ казавшіяся новыми шуточки о томъ, кого надо запречь въ корзинку, если она слишкомъ была полна: одинъ предлагалъ запречь быковъ, другой — слоновъ, лошадей или ословъ, собакъ. И за двадцать лтъ никому не пришло въ голову, что эти шутки повторяются изо дня въ день. Такія предложенія всегда встрчались улыбкой. Повторялись каждый разъ и слова сожалнія, вырывавшіяся у тхъ, кто оставался постороннимъ зрителемъ, когда полная корзина доставалась одному изъ игроковъ. Карты сдавались очень медленно размренными движеніями. Разговаривали играющіе между собой не иначе, какъ прижавъ карты къ груди. Эти благородные и уважаемые люди имли очаровательную слабость — не доврять другъ другу въ игр. Мадемуазель деПен-Холь почти всегда укоряла священника въ плутовств, если онъ бралъ себ корзину.
— Странно, однако,— возражалъ священникъ,— что меня никогда не обвиняютъ въ плутовств, если я проигрываю.
Каждая карта сбрасывалась на столъ только посл зрлаго обсужденія, причемъ играющіе обмнивались тонкими и слегка ядовитыми замчаніями и обнаруживали необыкновенную проницательность. Между двумя сдачами, само собой, велись разговоры о городскихъ происшествіяхъ и споры о политик. Зачастую играющіе, крпко прижавъ карты къ груди, тратили цлую четверть часа, увлекшись разговоромъ. Вслдъ за такимъ перерывомъ, если вдругъ оказывалось, что въ корзин не хватало одного жетона, то каждый принимался уврять, что твердо помнитъ, что положилъ свою ставку. Почти всегда эти прерыванья кончались тмъ, что шевалье пополнялъ недостающую сумму, причемъ на него сыпались обвиненія, что онъ, вроятно, задумался о своемъ шум въ ушахъ, о головной боли, обо всхъ этихъ грозныхъ болзненныхъ призракахъ и совершенно забылъ положить свою долю. Но какъ только онъ клалъ свой жетонъ, такъ тотчасъ же являлись угрызенія совсти у старой Зефирины и у хитрой горбуньи: он принимались съ своей стороны уврять, что, можетъ быть, это ихъ недосмотръ, что, какъ будто, он забыли положить, что утверждать это он не берутся, но, что имъ сдается, что он, какъ будто, не клали жетона: хотя, конечно, шевалье достаточно богатъ, чтобы исправить это маленькое несчастье. Особенно часто случались промахи со стороны барона, если рчь заходила о несчастьяхъ королевскаго дома. Нердко также игра кончалась ничмъ, къ удивленію игравшихъ, которые вс разсчитывали на выигрышъ: черезъ извстное число партій жетоны пересчитывались и вс расходились по домамъ въ виду поздняго часа, не получивъ въ результат ни выигрыша, ни проигрыша. Тогда на мушку воздвигалось общее гоненіе: она не была вовсе оживлена и интересна въ такіе вечера, они сердились на нее, точно негры, которые бьютъ отраженіе луны въ вод, когда стоитъ неблагопріятная погода. Вс находили, что вечеръ прошелъ вяло и не стоило хлопотать изъ-за такого пустяшнаго результата. Однажды виконтъ и виконтесса Кергаруэтъ въ одно изъ своихъ посщеній заговорили о вист и бостон, какъ объ играхъ боле интересныхъ, чмъ мушка, баронесса, которой мушка порядочно наскучила, попросила ихъ объяснить сущность этихъ игръ, все общество примкнуло къ ея просьб, хотя не безъ нкотораго протеста противъ нововведеній. Но заставить ихъ уразумть новыя игры оказалось невозможно, какъ только Кергаруэты ухали, то общимъ голосомъ было ршено, что игры эти слишкомъ головоломны, страшно замысловаты, точно алгебраическія исчисленія. Вс стояли за милую, маленькую и пріятную мушку, и такимъ образомъ она восторжествовала надъ новыми играми, какъ и вс старые порядки торжествовали въ Бретани надъ новыми.
Пока священникъ сдавалъ карты, баронесса предлагала шевалье дю-Хальга каждый день повторявшіеся вопросы относительно его здоровья. Тотъ очень гордился тмъ, что у него всегда объявлялись новыя болзни. Хотя вопросы ему предлагались всегда одни и т же, но отвты свои онъ непремнно варьировалъ. Сегодня, напримръ, у него была боль въ боку. Любопытне всего было, что шевалье никогда не жаловался на свои раны, все, что у него болло дйствительно, нисколько не тревожило и не удивляло его — онъ былъ готовъ къ этому, его пугали неожиданныя боли: то у него болла голова, то ему казалось, что ему собаки грызутъ желудокъ, то въ ушахъ звенли колокола и тому подобные ужасы. Онъ очень основательно считалъ себя неизлечимымъ, потому что доктора не придумали еще средства отъ несуществующихъ болзней.
— Вчера, мн помнится, у васъ были боли въ ногахъ?— серьезно говорилъ священникъ.
— Она идетъ все выше,— отвчалъ шевалье.
— Отъ ногъ къ бокамъ?— спросила мадемуазель Зефирина.
— А по дорог не останавливается?— съ улыбкой спросила мадемуазель де-Пен-Холь.
Шевалье въ отвтъ отрицательно покачалъ головой, сдлавъ при этомъ комическій жестъ, изъ котораго всякій посторонній наблюдатель могъ бы заключить, что морякъ въ своей молодости былъ уменъ, любилъ и былъ любимъ. Можетъ быть, его скромная жизнь въ Геранд была богата воспоминаніями. И когда онъ, крпко опираясь на об ноги, точно цапля, стоялъ на набережной, любуясь на свою рзвую собачку, или задумчиво устремлялъ глаза на море, можетъ быть, онъ уносился воспоминаніями въ прошлое, которое было для него, быть можетъ, своего рода земнымъ раемъ.
— Вотъ и умеръ старый герцогъ де-Ленонкуръ,— сказалъ баронъ, возвращаясь къ извстію изъ ‘Ежедневника’, на которомъ остановилась его супруга.— Да, первое лицо при двор не на много пережило своего государя. Скоро и я отправлюсь за ними.
— Другъ мой, другъ мой!— сказала ему жена, слегка похлопавъ рукой по худой и огрублой рук мужа.
— Пускай себ говоритъ, сестра,— сказала Зефирина,— пока я буду на земл, онъ не будетъ лежать подъ землей: вдь онъ моложе меня.
Веселая улыбка мелькнула на губахъ старой двицы. Обыкновенно въ такихъ случаяхъ вс играющіе и случавшіеся здсь гости, услыхавъ такія печальныя рчи барона, начинали съ выраженіемъ испуга переглядываться, чувствуя себя неспокойными при вид грустнаго настроенія короля Геранды. При разставаньи, расходясь по домамъ, они говорили обыкновенно въ такихъ случаяхъ: ‘Г. дю-Геникъ былъ сегодня очень грустный. Вы обратили вниманіе, что онъ все спитъ?’ А на завтра объ этомъ говорила вся Геранда. ‘Баронъ дю-Геникъ все слабетъ!’ этой фразой начинался разговоръ въ каждомъ дом.
— А Тизбе здорова?— спросила мадемуазель де-Пен-Холь у шевалье, когда карты были, сданы.
— Эта бдняжка, какъ и я, страдаетъ нервами, она, когда бжитъ, постоянно поднимаетъ то одну, то другую лапку. Вотъ такъ, смотрите!
Желая представить свою собачку и, согнувъ одну руку, шевалье показалъ вс свои карты своей горбатой сосдк, которой только и нужно было знать, есть-ли у него козыри и Мистигри. Онъ попался въ ея ловушку.
— О!— сказала баронесса,— кончикъ носа у г-на аббата побллъ, у него наврное Мистигри.
Священникъ всегда приходилъ въ такой восторгъ, когда ему попадался Мистигри, что не могъ скрыть этого. На лиц у всякаго человка есть черта, которая выдаетъ самые сокровенные сердечные помыслы. Опытные и зоркіе глаза его партнеровъ, по прошествіи нсколькихъ лтъ, нашли слабую сторону священника: всякій разъ, какъ къ нему приходилъ Мистигри, кончикъ его носа бллъ, и тогда никто не рисковалъ играть.
— У васъ сегодня были гости?— спросилъ шевалье у мадемуазель де-Пен-Холь.
— Да, прізжалъ одинъ изъ кузеновъ моего зятя. Онъ очень удивилъ меня, сообщивъ о свадьб графини де-Кергаруэтъ, рожденной де-Фонтенъ…
— Дочери Большого-Жака!— воскликнулъ шевалье,— который во время пребыванія въ Париж неотлучно находился при своемъ адмирал.
— Графиня его единственная наслдница, она вышла за бывшаго посланника. Кром того, онъ мн разсказалъ много страннаго о нашей сосдк, мадемуазель де-Тушъ, но такого страннаго, что я отказываюсь этому врить. Калистъ не сталъ бы такъ часто сидть у нея, у него достаточно здраваго смысла, чтобы замтить такіе ужасы.
— Ужасы?— спросилъ баронъ, проснувшись при этомъ слов.
Баронесса и священникъ обмнялись многозначительнымъ взглядомъ. Карты были уже сданы и такъ какъ Мистигри былъ у нея, то старая двица прекратила разговоръ, вполн довольная тмъ, что, возбудивъ общее недоумніе этимъ словомъ, можетъ скрыть свою радость.
— Кладите карту, баронъ,— сказала она, крпко прижавъ къ себ свои карты.
— Мой племянникъ не изъ тхъ молодыхъ людей, которые восхищаются разными ужасами,— сказала Зефирина, въ раздумьи перебирая свои волосы.
— Мистигри!— закричала мадемуазель де-Пен-Холь, не отвчая своей пріятельниц.
Священникъ, который, повидимому, хорошо былъ освдомленъ о положеніи длъ между Калистомъ и мадемуазель де-Тушъ, не вступалъ въ споръ.
— А что же она длаетъ такого необыкновеннаго, эта барышня?— спросилъ баронъ.
— Она курить,— отвчала мадемуазель де-Пен-Холь.
— Это очень здорово,— возразилъ шевалье.
— Ну, а ея земли?..— спросилъ баронъ.
— Свои земли она продаетъ,— отвчала старая двица.
— Вс играли и на всхъ записывается мушка. У меня король, дама, валетъ козырный, Мистигри и еще король, — сказала баронесса.— Корзина наша, сестра!
Эта партія, выигрынная безъ всякой игры, поразила мадемуазель де-Пен-Холь, изъ головы которой моментально вылетлъ и Калистъ и мадемуазель де-Тушъ. Въ девять часовъ въ зал остались только баронесса и священникъ. Вс старички разошлись спать. Шевалье, по своему обыкновенію, отправился провожать мадемуазель де-Пен-Холь до ея дома на городской площади, дорогой они обмнивались замчаніями о томъ, какъ ловко была ведена послдняя партія, везло имъ или нтъ въ этотъ вечеръ, съ какою радостью прятала въ карманъ свой выигрышъ старая слпая, не стараясь скрыть своего восторга. У двери, когда маленькій лакей оставилъ ихъ однихъ, старая двица въ отвть на выраженное шевалье предположеніе, что могло бы быть причиной озабоченности баронессы, отвчала: — Я знаю, въ чемъ тутъ дло. Калистъ погибъ, если мы его не женимъ, какъ можно скоре. Онъ любитъ мадемуазель де-Тушъ, комедіантку.
— Въ такомъ случа вызовите Шарлотту.
— Завтра же моя сестра получитъ отъ меня письмо,— сказала мадемуазель де-Пен-Холь, прощаясь съ шевалье.
Вы можете судить, прочтя описаніе этого вечера, о томъ, какой переполохъ, какое смятеніе возбуждало въ Геранд проздъ какого-нибудь новаго лица или его пребываніе въ город.
Когда все стихло въ комнатахъ барона и его сестры, г-жа дю-Геникъ посмотрла на священника, задумчиво перебиравшаго жетоны.
— Я угадала, что и вы также тревожитесь за Калиста,— сказала она.
— Замтили-ли вы недовольный видъ мадемуазель де-Пен-Холь?— спросилъ священникъ.
— Да, — отвчала баронесса.
— Она, я знаю, очень расположена къ нашему милому Калисту и любитъ его, какъ сына: его поведеніе въ Ванде, похвалы, которыя высказала ему королева за его преданность, еще боле укрпили ея чувство къ нему. Она при своей жизни передастъ все свое состояніе той племянниц, на которой женится Калистъ. Я знаю, что у васъ въ Ирландіи есть еще боле выгодная партія для нашего дорогого Калиста, но всегда лучше имть дв тетивы на лук. Если бы ваши родные не взяли бы на себя отвтственности женить Калиста, то у насъ все-таки останется состояніе мадемуазель де-Пен-Холь: онъ можетъ всегда получить за женой семь тысячъ ливровъ годового дохода, но гд вы найдете сбереженія за сорокъ лтъ, и земли, которыя были бы въ такомъ блестящемъ положеніи, какъ въ рукахъ мадемуазель де-Пен-Холь. Эта нечестивая женщина, мадемуазель де-Тушъ, все испортила. Теперь ее вс узнали хорошо.
— Ну и что же?— спросила мать.
— Э, что! она просто неприличная женщина,— воскликнулъ священникъ,— особа сомнительной нравственности, вся преданная театру, она въ большой дружб съ актерами и актерками и продаетъ свое состояніе съ какими-то газетными писаками, съ художниками, музыкантами, однимъ словомъ, въ дьявольскомъ обществ. Она пишетъ свои книги подъ псевдонимомъ, который пользуется гораздо большей извстностью, чмъ имя Фелиситэ де-Тушъ. Она просто какая-то комедіантка, которая съ самаго перваго причастія входитъ въ церкви только затмъ, чтобы разсматривать тамъ статуи и картины. Она истратила чуть не цлое состояніе на то, чтобы совершенно неприличнымъ образомъ разукрасить свое имнье и обратить его въ такой рай Магомета, гд гуріи не женщины. Тамъ, во время ея пребыванія, выпивается столько разныхъ тонкихъ винъ, сколько во всей Геранд не выпьютъ за годъ. Двицы Буньоли въ прошломъ году отдавали у себя помщеніе какимъ-то людямъ съ козлиными бородами, которыхъ нкоторые считали за синихъ. Вс они приходили къ ней въ гости и у себя распвали такія неприличныя псни, что скромныя барышни, ихъ хозяйки, краснли и плакали отъ стыда. Вотъ что такое та женщина, которую боготворитъ молодой шевалье. Пожелай эта тварь имть сегодня вечеромъ одну изъ этихъ безбожныхъ книгъ, въ которыхъ атеисты смются надъ всмъ, и онъ осдлаетъ свою лошадь и галопомъ поскачетъ за ней въ Нантъ. Не думаю, чтобы Калистъ былъ бы способенъ сдлать это, если бы это потребовала отъ него Церковь. Наконецъ, эта бретонка даже не роялистка. Если бы нужно было идти воевать за благое дло, и еслибы мадемуазель де-Тушь или, врне, Камиль-Moпенъ — я теперь вспомнилъ ея прозвище — пожелала бы его удержать около себя,— то старику-отцу пришлось бы отправиться одному.
— Нтъ,— сказала баронесса.
— Я не хочу подвергать его такому испытанію, вы слишкомъ терзались бы,— сказалъ священникъ.— Вся Геранда встревожена страстью шевалье къ этой амфибіи — не мужчин и не женщин,— которая куритъ, какъ гусаръ, пишетъ, какъ журналистъ, и въ данную минуту приняла къ себ самаго опаснаго изъ всхъ сочинителей, если врить почтъ-директору, который знакомъ со всми журналами. Въ Нант много идетъ разговоровъ объ этомъ. Сегодня утромъ этотъ кузенъ Кергаруэтъ, который желалъ бы выдать Шарлотту за человка съ шестьюдесятью тысячами ливровъ годового дохода, прізжалъ къ мадемуазель де-Пен-Холь и взвинтилъ ее своими разсказами о мадемуазель де-Тушъ, которые длились семь часовъ кряду. Однако, вотъ уже безъ четверти десять, а Калиста все нтъ. Онъ, конечно, въ Туш и вернется, можетъ быть, только утромъ.
Баронесса молча слушала священника, который незамтно перешелъ съ діалога на монологъ, его духовная дочь не могла скрыть своего безпокойства при его словахъ и то краснла, то принималась дрожать. Когда аббатъ Гримонъ увидалъ, что изъ чудныхъ глазъ взволнованной матери потекли слезы, онъ смягчился.
— Я завтра повидаю мадемуазель де-Пен-Холь, успокойтесь,— сказалъ онъ, стараясь ее утшить.— Можетъ быть, бда еще не такъ велика, я все узнаю. Къ тому же мадемуазель Жакелина вполн довряетъ мн. Да, наконецъ, вдь Калистъ нашъ воспитанникъ и не поддастся искушенію дьявола. Онъ не захочетъ лишать свою семью мира и спокойствія и не разстроитъ плановъ, которые мы вс строимъ относительно его будущности. Итакъ, не плачьте, не все еще погибло: ошибка не есть неисправимый порокъ.
— Вы мн сообщили только подробне то, что я и раньше знала,— сказала баронесса.— Разв не я первая замтила въ Калист перемну? Всякая мать сейчасъ чувствуетъ, если она отступаетъ на второй планъ въ сердц сына, или если она не одна царитъ въ немъ. Этотъ фазисъ жизни очень тяжелъ для матери, и хотя я всегда ждала этого момента, но не думала, что онъ настанетъ такъ скоро. Наконецъ, я желала бы, чтобы онъ, по крайней мр, отдалъ свое сердце особ достойной, а не какой-то фиглярк, комедіантк, женщин, живущей почти въ театр, какой-то писательниц, которая привыкла быть неискренней въ своихъ чувствахъ, однимъ словомъ, дурной женщин, которая будетъ его обманывать и сдлаетъ несчастнымъ. У нея уже были романы?..
— Нсколько даже,— отвчалъ аббатъ Гримонъ.— А между тмъ эта нечестивая женщина родилась въ Бретани! Она портитъ нашу страну. Я скажу въ воскресенье проповдь на эту тему.
— Ради Бога не длайте этого,— воскликнула баронесса.— Рабочіе и крестьяне, пожалуй, бросятся на Тушъ. Калистъ истый бретонецъ и достойный представитель своего рода, случись онъ тутъ, быть несчастью, потому что онъ будетъ защищать ее, какъ будто дло идетъ о Пр. Дв.
— Вотъ и десять часовъ, желаю вамъ спокойной ночи,— сказалъ аббатъ Гримонъ, зажигая свой фонарь, который весь блестлъ чистотой, свидтельствуя, какъ заботливо смотрла за его хозяйствомъ его экономка.— Кто могъ бы подумать,— продолжалъ онъ,— что молодой человкъ, вами выкормленный, мною воспитайный въ христіанскихъ воззрніяхъ, горячій католикъ, ребенокъ, жившій, какъ невинный младенецъ, вдругъ погрязнетъ въ такой тин?
— Да врно-ли все это?— сказала мать.— Какая же женщина можетъ устоять передъ Калистомъ?
— Лучшимъ доказательствомъ этого служитъ долгое пребываніе этой чаровницы въ Туш. За вс двадцать четыре года, прошедшіе съ ея совершеннолтія, она никогда такъ долго не засиживалась здсь. Къ счастью для насъ, ея появленіе было всегда недолговременно.
— И сороколтняя женщина, — продолжала баронесса.— Я слышала въ Ирландіи, что такія женщины особенно опасны для молодыхъ людей.
— Въ этомъ я совершенный профанъ, — сказалъ священникъ.— И умру въ такомъ же невдніи.
— Ахъ, и я также,— наивно возразила баронесса.— Какъ бы хотлось знать, что такое любовь, чтобы слдить за Калистомъ, чтобы дать ему совть и утшить его.
Священникъ вышелъ на чистенькій дворикъ не одинъ: за нимъ послдовала и баронесса въ надежд, не услышитъ-ли шаги Калиста по Геранд: но до нея только доносился стукъ медленныхъ, тяжелыхъ шаговъ священника, которые постепенно замолкли вдали и прекратились, когда передъ нимъ открылись церковныя ворота. Бдная мать вернулась въ домъ съ отчаяніемъ, думая о томъ, что весь городъ уже знаетъ про то, что она считала тайной отъ всхъ. Она сла, подрзала фитиль въ старинной ламп и взяла въ руки вышиванье въ ожиданіи Калиста. Баронесса льстила себя надеждой, что такимъ путемъ она заставитъ сына возвращаться домой раньше и проводить меньше времени у мадемуазель де-Тушъ. Но разсчеты ея материнской ревности оказались неврны. Изо дня въ день, визиты Калиста въ Тушъ длались все продолжительне и возвращался онъ домой каждый вечеръ все поздне: наканун онъ вернулся только въ полночь. Баронесса, поглощенная своими тревожными материнскими думами, быстро длала крестики по привычк думать и работать одновременно. Если бы кто увидалъ ее, склоненную надъ работой при свт лампы, среди стнныхъ панелей, которымъ было, по крайней мр, лтъ четыреста, всякій восхитился бы этой чудной картиной. Цвтъ лица Фанни былъ настолько прозраченъ и кожа такъ нжна, что, казалось, вс ея мысли можно было прочесть на ея свтломъ чел. Она спрашивала себя, вдругъ охваченная любопытствомъ, которое иногда овладваетъ невинною душой нравственной женщины, какими демонскими тайнами владютъ эти жрицы Ваала, что такъ чаруютъ мужчинъ и заставляютъ ихъ забыть и мать, и всю семью, и родину и свои интересы. То ей вдругъ сильно хотлось увидать эту женщину, чтобы самой судить о ней. Въ ея ушахъ еще звучали слова священника о вредномъ вліяніи ныншняго вка на молодые умы, и она со страхомъ представляла себ, какъ испортится нравственность ея сына, бывшаго до сихъ поръ невиннымъ, какъ молодая двушка, съ которой онъ могъ поспорить своей чистой красотой.
Калистъ, въ жилахъ котораго текла кровь бретанская и ирландская, этотъ благородный отпрыскъ двухъ знатныхъ родовъ, былъ очень заботливо воспитанъ матерью. До той самой минуты, какъ баронесса передала его на руки священника Геранды, онъ, она твердо была уврена въ этомъ, не слышалъ ни одного безнравственнаго слова, не имлъ понятія ни о чемъ дурномъ. Мать его, вскормивъ его своимъ молокомъ и такимъ образомъ дважды подлившись съ нимъ своей плотью и кровью, передала его священнику совершенно чистымъ душой, и онъ изъ уваженія къ ихъ семь общалъ дать ему вполн законченное образованіе на христіанскихъ началахъ. Калистъ прошелъ полный курсъ той семинаріи, гд учился самъ аббатъ Гримонъ. Баронесса съ своей стороны научила его англійскому языку. Не безъ труда удалось имъ найти учителя математики среди служащихъ въ С.-Назер. Само собой понятно, что Калистъ совершенно былъ незнакомъ съ новой литературой и съ тми новыми открытіями, которыми обогатилась наука за послднее время. Въ курсъ его ученья вошла географія, общая исторія, въ томъ размр, какъ ее проходятъ въ женскихъ пансіонахъ, затмъ латинскій и греческій языкъ, въ объем курса семинарій, древніе классики и французскіе авторы въ очень ограниченномъ числ. Когда, шестнадцати лтъ, онъ приступилъ къ изученію философіи, которую ему преподавалъ также аббатъ Гримонъ, то онъ оставался не мене чистымъ, какъ и когда Фанни передала его кюрэ. Церковь была съ нимъ такъ же осторожна и такъ же берегла его, какъ и мать. Не будучи очень набожнымъ, боготворимый всми, юноша былъ тмъ не мене ревностнымъ католикомъ. Баронесса мечтала устроить спокойную, незамтную и тихую жизнь своему красивому и неиспорченному нравственно сыну. Она ждала отъ одной старой тетки наслдство въ дв или три тысячи ливровъ стерлинговъ. Эта сумма, плюсъ теперешнее состояніе дю-Гениковъ, давала Калисту возможность выбирать себ невсту съ двнадцатью или пятнадцатью тысячами ливровъ дохода. Будь то Шарлотта де-Кергаруэтъ, съ богатымъ наслдствомъ отъ тетки, или какая-нибудь богатая ирландка, для баронессы это было безразлично, любви она сама не знала и въ брак видла, какъ и вс окружавшіе ее, только выгодную аферу. Страсти были чужды этимъ старикамъ, исключительно занятымъ спасеніемъ своей души, Богомъ, королемъ и своимъ состояніемъ.. Не удивительно поэтому, что грустныя мысли наполняли умъ баронессы и что ея материнскія чувства были жестоко оскорблены поведеніемъ сына, любовью и интересами котораго только и жила она. Если бы молодая чета стала жить экономно и благоразумно, то ихъ дти, въ свою очередь живя разсчетливо, могли бы выкупить земли и снова вернуть себ богатство. Баронесса хотла бы дожить до глубокой старости, чтобы увидать свое потомство въ полномъ денежномъ довольств. Мадемуазель дю-Геникъ также одобряла этотъ планъ и вдругъ все гибло черезъ мадемуазель де-Тушъ. Баронесса съ ужасомъ услыхала, что уже била полночь. Еще цлый часъ пришлось ей томиться, а Калиста все не было.
— Неужели онъ останется тамъ?— сказала она себ.— Это было бы еще впервые. Мое бдное дитя!
Въ эту минуту раздались по переулку шаги Калиста. Бдная мать, въ сердц которой радость смнила собой безпокойство, порхнула къ двери залы и открыла ее сыну.
— Ахъ!— съ огорченіемъ воскликнулъ Калистъ, — дорогая матушка, зачмъ было меня ждать? Вдь у меня есть ключъ и огниво.
— Ты вдь знаешь, дитя мое, что я не въ состояніи заснуть, пока тебя нтъ дома,— сказала она, цлуя его.
Вернувшись въ залу, баронесса внимательно посмотрла на сына, надясь по выраженію лица угадать, какъ онъ провелъ этотъ вечеръ, но глаза ея тотчасъ затуманились отъ радостнаго смущенія и гордости, которыя невольно испытываетъ любящая мать, любуясь на свое дтище.
Калистъ наслдовалъ отъ отца большіе, энергичные, огненные глаза, а отъ матери — чудные блокурые волосы, орлиный носъ, очаровательный ротъ, красивыя руки, нжный цвтъ лица и удивительно блую и тонкую кожу. Хотя своей наружностью онъ скоре походилъ на молодую двушку, но былъ одаренъ силой Геркулеса. Его мускулы были упруги и крпки, какъ сталь, и нсколько странный взглядъ его глазъ имлъ въ себ какую-то притягательную силу. Растительности на лиц у него не было никакой. Говорятъ, что это знакъ долгой жизни. На немъ была черная бархатная, какъ платье его матери, курточка съ серебряными пуговицами, срыя тиковыя панталоны и на ше синій фуляръ. На его блоснжномъ лбу лежалъ отпечатокъ сильнаго утомленія, но незамтно было, чтобы Калиста мучили тяжелыя думы. Мать его, не догадываясь о томъ, какъ болло его сердце, приписала его утомленный видъ избытку счастья. Калистъ былъ красивъ, какъ греческій богъ, но не былъ влюбленъ въ себя: во-первыхъ, онъ привыкъ видть красоту своей матери, а во-вторыхъ, онъ мало интересовался своей красотой, которую считалъ для себя совершенно лишней.
— Неужели эти свжія, чистыя щеки, подъ наружнымъ покровомъ которыхъ играетъ молодая, кипучая кровь, неужели этотъ лобъ, безмятежный, какъ чело молодой двушки, принадлежитъ чужой женщин? Страсть изсушитъ ихъ свжесть и заставитъ померкнуть эти глаза, влажные, какъ у ребенка.
Эти горькія мысли сжали сердце баронессы и радостное чувство смнилось грустью. Пожалуй, покажется страннымъ, что, имя всего три тысячи ливровъ дохода на семью изъ шести человкъ, баронесса и сынъ ея были одты въ бархатъ, но дло въ томъ, что у Фанни д’Обріенъ было много богатыхъ тетокъ и родственниковъ въ Лондон и они напоминали о себ бретонк разными подарками. Нкоторыя изъ ея сестеръ, сдлавшія богатыя партіи, интересовались Калистомъ и искали ему богатую невсту, зная, что онъ такъ же красивъ и благороденъ, какъ и ихъ дорогая изгнанница.
— Вы, дорогое дитя мое, сегодня дольше оставались въ Тушъ, чмъ вчера,— взволнованнымъ голосомъ замтила она.
— Да, матушка,— отвтилъ онъ, не вдаваясь въ поясненія.
Сухость отвта отуманила чело баронессы, которая ршила отложить объясненіе до завтра. Обыкновенно матери, безпокоясь за своихъ сыновей, какъ баронесса въ данное время, начинаютъ точно бояться ихъ, он инстинктивно чувствуютъ, какъ они эмансипируются подъ вліяніемъ чувства любви и понимаютъ, что сыновья отнимаютъ отъ матерей часть своего сердца, но вмст съ тмъ он счастливы счастьемъ сыновей и въ сердц ихъ вчно сталкиваются самыя разнородныя чувства. Матери рдко охотно отрекаются отъ своихъ обязанностей: имъ пріятне видть сына маленькимъ, нуждающимся въ защит, нежели большимъ и вполн сложившимся мужчиной. Можетъ быть, въ этомъ и есть разгадка, почему матери особенно любятъ слабыхъ, несчастныхъ дтей, съ какимъ-нибудь физическимъ недостаткомъ.
— Ты усталъ, дорогое дитя мое, ложись,— сказала она, съ трудомъ удерживая слезы.
Если мать, любящая своего сына, какъ Фанни, и также любимая имъ, не знаетъ чего-нибудь изъ того, что онъ длаетъ, то для нея кажется, что все погибло. Да, пожалуй, и не такая мать, какъ г-жа дю-Геникъ, испугалась бы. Труды, положенные на сына въ теченіе двадцати лтъ, могли оказаться совершенно безъ результата. Все, что было благороднаго, религіознаго и благоразумнаго въКалист, все подвергалось сильной опасности и женщина могла разрушить все счастье его жизни.
На другой день Калистъ проспалъ до полудня, потому что мать запретила его будить, Маріотта снесла балованному дтищу завтракъ въ постель. Передъ его капризами ничего не значили разъ на всегда установленные часы для ды.
И когда у мадемуазель дю-Геникъ надо было вытащить ключи, чтобы достать что-нибудь не въ урочные часы, то, чтобы избгнуть долгихъ переговоровъ, всегда выставляли предлогомъ желаніе молодого шевалье. Около часу дня, баронъ, его женаи мадемуазель дю-Геникъ собрались въ зал: обдъ всегда подавался въ три часа. Баронесса взяла ‘Ежедневникъ’ и стала читать вслухъ мужу, который почти всегда бодрствовалъ въ это время. Кончая чтеніе, г-жа дю-Геникъ услышала шаги своего сына надъ ними и уронила на полъ газету со словами:
— Калистъ одвается, онъ наврное идетъ обдать въ Тушъ.
— Пускай себ веселится, наше милое дитя,— сказала старушка и свистнула въ свой серебряный свистокъ.
Маріотта прошла черезъ башенку и показалась въ дверяхъ ея, скрытыхъ за портьерой, изъ такой же шелковой матеріи, какъ и гардины.
— Что прикажете,— спросила она,— вамъ нужно что-нибудь?
— Шевалье обдаетъ въ Туш, отмните одно блюдо.
— Но вдь мы еще неуврены въ этомъ,— сказала ирландка.
— Вы недовольны этимъ, сестра, я слышу это по вашему голосу,— сказала слпая.
— Г-нъ Гримонъ собралъ много важныхъ свдній о мадемуазель де-Тушъ, которая за этотъ годъ очень перемнила намъ нашего дорогого Калиста.
— Въ чемъ это?— спросилъ баронъ.
— Но онъ сталъ читать разныя книги.
— А! а!— сказалъ баронъ,— вотъ почему онъ сталъ пренебрегать охотой и верховой здой.
— Нравственность ея на очень низкомъ уровн и вдобавокъ она носитъ мужское имя,— продолжала г-жа дю-Геникъ.
— Какъ вс на войн,— сказалъ старикъ.— Меня звали Отвтчикомъ, графа де-Фонтена — Большимъ Жакомъ, а маркиза де-Монторана — Мальчикомъ. Я былъ другомъ Фердинанда, который такъ же, какъ и я, не хотлъ сдаваться. Хорошее было время. Порой обмнивались ружейными выстрлами, а порой и веселились.
Эти воспоминанія, которыми отецъ интересовался больше, чмъ сыномъ, были не совсмъ пріятны Фанни. Что касается до нея, то разговоръ съ священникомъ и недостатокъ доврія со стороны сына не дали ей уснуть всю ночь.
— Да, если г-нъ шевалье и любитъ мадемуазель де-Тушъ, что за бда?— спросила Маріотта.— У негодяйки тридцать тысячъ экю дохода и она къ тому же красива.
— Что ты говоришь, Маріотта?— воскликнулъ старикъ.— Чтобы одинъ изъ дю-Гениковъ женился на де-Тушъ! Да они были нашими конюхами, когда дю-Гекленъ считалъ за великую честь породниться съ нами.
— Женщина, носящая мужское имя — Камиль Мопенъ,— сказала баронесса.
— Мопенъ — древняя фамилія, — сказалъ старикъ,— они изъ Нормандіи, у нихъ гербъ съ тремя… (онъ остановился).— Но она никакъ не можетъ быть и Мопенъ и де-Тушъ въ одно время.
— Она извстна въ театр подъ именемъ Мопенъ.
— Де-Тушъ не можетъ быть комедіанткой,— сказалъ баронъ.— Если бы я не зналъ васъ, Фанни, подумалъ бы, что вы сошли съума.
— Она пишетъ пьесы,— продолжала баронесса.
— Книги?— переспросилъ онъ, посмотрвъ на жену съ такимъ изумленнымъ видомъ, точно она ему сообщила о какомъ-нибудь чуд.— Я слыхалъ, что мадемуазель Скюдери и г-жа де-Севинье писали что-то, но не хвалю ихъ за это. Для этого нуженъ былъ дворъ Людовика XIV.
— Вдь вы обдаете въ Туш, не правда-ли, сударь?— спросила Маріотта появившагося въ это время Калиста.
— По всему вроятію,— отвтилъ молодой человкъ.
Маріотта была не любопытна и ушла, не дослушавъ, что говорила баронесса сыну.
— Вы опять идете въ Тушъ, мой Калистъ (она сдлала удареніе на слов ‘мой’ Калистъ). А вдь это вовсе не приличный и не порядочный домъ. Хозяйка его ведетъ бшеный образъ жизни, она испортитъ нашего Калиста. Камиль Мопенъ даетъ ему читать разныя книги, у нея было много приключеній въ жизни. И вы все знали это, злое дитя, и ничего не сказали объ этомъ своимъ старымъ друзьямъ.
— Шевалье отличается скромностью,— сказалъ отецъ, — это считалось искони очень достойнымъ качествомъ.
— Онъ уже слишкомъ скрытенъ, — сказала ирландка, видя, что краска покрыла лобъ ея сына.
— Дорогая матушка, — сказалъ Калистъ, становясь передъ матерью на колни, — мн кажется, не къ чему кричать повсюду о моей неудач. Мадемуазель де-Тушъ, или, если хотите, Камиль Мопенъ отвергла мою любовь полтора года тому назадъ, въ послдній пріздъ сюда. Она очень ласково посмялась надо мной: она годится мн въ матери,— увряла она меня, — сорокалтняя женщина, полюбившая несовершеннолтняго юношу, но ея мннію, виновна въ тяжкомъ грх, и на такой безнравственный поступокъ она ни за что не ршится. Она всячески подшучивала надо мной, а такъ какъ она умна, какъ ангелъ, то шутки ея очень задвали и обижали меня. Наконецъ, когда она увидала, что я плачу горькими слезами, она предложила въ очень благородныхъ выраженіяхъ свою дружбу. У нея сердца еще больше, чмъ таланта, и она не мене великодушна, чмъ вы. Я теперь точно ея сынъ. Когда она пріхала сюда вторично, и я узналъ, что она любитъ другого, то я покорился своей участи. Не повторяйте же т клеветы, которыя другіе распускаютъ про нее: Камиль — артистка, она необыкновенно талантлива и вся жизнь ея сложилась такъ, что ее нельзя подвести подъ уровень другихъ.
— Дитя мое,— сказала религіозная Фанни,— женщин непростительно вести себя не такъ, какъ насъ учитъ Церковь. Она не исполняетъ своего долга передъ Богомъ и передъ обществомъ, пренебрегая религіей, которой должна дорожить всякая, женщина. Женщина уже гршитъ тмъ, что посщаетъ театры, но писать нечестивыя вещи, которыя потомъ играютъ актеры, странствовать по свту то съ ненавистникомъ папской власти, то съ музыкантомъ — ахъ! Калистъ, вамъ много будетъ стоить труда убдить меня въ томъ, что такіе поступки достойны человка порядочнаго, надющагося на загробную жизнь, человка, длающаго кому-нибудь добро. Богъ далъ ей состояніе, чтобы она имла возможность помогать ближнимъ, а она на что тратитъ его?
Калистъ быстро поднялся, взглянулъ на свою мать и сказалъ:
— Матушка, Камиль — мой другъ и я не могу позволить говорить о ней такимъ образомъ, я за нее готовъ отдать жизнь.
— Твою жизнь?— съ ужасомъ переспросила баронесса.— Твоя жизнь принадлежитъ намъ.
— Мой племянникъ сказалъ много такихъ словъ, которыхъ я даже совсмъ не понимаю, — тихо промолвила, оборачиваясь къ нему, слпая старушка.
— А гд онъ имъ научился?— сказала мать.— Въ Туш.
— Но, дорогая матушка, вдь до нея я былъ совершеннымъ невждой.
— Ты зналъ все самое нужное, если зналъ твои обязанности, налагаемыя на тебя религіей,— возразила баронесса.— Ахъ! эта женщина отниметъ у тебя святую, благородную вру.
Старая двица вдругъ встала и торжественно указала рукой на своего дремавшаго брата.
— Калистъ, — сказала она прочувствованнымъ голосомъ,— твой отецъ никогда не открывалъ ни одной книги, онъ говоритъ только по бретонски, но сражался за короля и за Бога. А люди ученые только умли длать дурное и вс начитанные дворяне измнили своей родин. Итакъ, учись, если хочешь!
Она услась затмъ и снова принялась вязать, быстро, съ волненіемъ, перебирая спицами. Калистъ былъ невольно пораженъ ея рчью, сказанной по образцу Фокіона.
— Однимъ словомъ, ангелъ мой, у меня есть предчувствіе, что теб грозитъ несчастье въ томъ дом,— сказала мать, еле сдерживая рыданія въ голос.
— Кто заставляетъ Фанни плакать?— спросилъ баронъ, проснувшись сразу при звукахъ голоса жены.— Что случилось?
— Ничего, другъ мой,— отвчала, баронесса.
— Матушка,— сказалъ на ухо своей матери Калистъ,— намъ неудобно продолжать теперь разговоръ, а если вамъ угодно, мы поговоримъ сегодня вечеромъ. Когда вы узнаете все, вы будете благословлять мадемуазель де-Тушъ.
— Матери не охотно проклинаютъ кого бы то ни было,— сказала баронесса,— и я не стану проклинать ту женщину, которая полюбитъ моего Калиста.
Молодой человкъ простился съ отцомъ и вышелъ. Баронъ и жена его приподнялись съ мста и смотрли ему вслдъ, пока онъ проходилъ по двору, отперъ дверь и скрылся. Баронесса была слишкомъ взволнована и не стала продолжать читать газету. Въ ихъ тихой, мирной жизни подобный споръ казался большимъ событіемъ и произвелъ такое же тяжелое впечатлніе, какъ настоящая ссора. Мать далеко не успокоилась. Куда приведетъ Калиста эта дружба, ради которой онъ готовъ на всякую опасность, готовъ отдать жизнь? И изъ-за чего ей придется благословлять мадемуазель де-Тушъ? Эти два вопроса были такъ же важны для ея простой души, какъ какая-нибудь ярая революція для дипломатовъ. Камиль Мопенъ была такой революціей въ ихъ спокойной и мирной жизни.
— Я очень боюсь, что эта женщина испортитъ его намъ,— сказала она, взявши газету.
— Дорогая Фанни,— сказалъ веселымъ голосомъ баронъ,— вы такой ангелъ, что вамъ такихъ вещей не понять. Мадемуазель деТушъ, говорятъ, черна, какъ галка, толста, какъ турокъ, ей сорокъ лтъ и поэтому нтъ ничего удивительнаго, что Калистъ влюбился въ нее. Онъ будетъ скрывать свое счастье подъ разными благовидными, лживыми увреніями. Пускай себ тшится этой любовной исторіей.
— Если бы это была другая женщина…
— Но, дорогая Фанни, будь эта женщина святая, она отвергла бы нашего сына.
Баронесса снова взяла газету.
— Я поду къ ней,— продолжалъ старикъ,— и разскажу вамъ, что она такое.
Прошу запомнить его слова. Посл біографіи Камиль Мопенъ вамъ очень любопытно будетъ представить себ барона, бесдующаго съ этой замчательной женщиной.
Городъ Геранда, уже два мсяца видвшій, какъ Калистъ, лучшій цвтъ его и высшая гордость, ежедневно и утромъ и вечеромъ отправляется въ Тушъ, былъ увренъ, что мадемуазель Фелиситэ де-Тушъ страстно была влюблена въ этого красиваго юношу и всевозможными чарами приворожила его къ себ. Не одна молодая двушка и не одна молодая женщина спрашивала себя, что такое есть въ этихъ старыхъ женщинахъ, что он могутъ такъ завладть такимъ невиннымъ ангеломъ? Когда Калистъ проходилъ по главной улиц, по направленію къ воротамъ, ведущимъ въ Круазигъ, на него устремились взгляды горожанъ.
Необходимо теперь объяснить, откуда шли вс росказни о той особ, къ которой шелъ Калистъ. Эти сплетни, все разроставшіяся, переходя изъ устъ въ уста, благодаря невжеству общества, готоваго врить всему, дошли до слуха священника. Сборщикъ податей, мировой судья, начальникъ С.-Нантской таможни и другіе образованные люди этого округа своими разсказами о необыкновенной жизни женщины-артистки, скрывавшейся подъ именемъ Камиль Мопенъ, немало поразили его. Она еще не стъ, правда, маленькихъ дтей, не убиваетъ рабовъ, какъ Клеопатра, не бросаетъ людей въ рку, какъ ложная молва разсказывала про героиню ‘Башни Несль’, но, по мннію аббата Гримона, это ужасное существо, что-то среднее между сиреной и атеисткой, это безнравственное воплощеніе женщины и философа нарушало вс соціальные законы, которыми были предусмотрны вс слабости и вс достоинства женщины.
Подобно тому, какъ Клара Газюль есть женскій псевдонимъ умнаго мужчины, а Жоржъ Зандъ мужской псевдонимъ геніальной женщины, Камиль Мопенъ служилъ маской, за которой скрывалась очаровательная двушка, хорошаго происхожденія, бретонка, по имени Фелиситэ де-Тушъ, та женщина, которая причиняла такое безпокойство баронесс дю-Геникъ и доброму священнику. Эта фамилія не иметъ ничего общаго съ Тушами изъ Турени, къ которымъ принадлежитъ посланникъ Регента, и до сихъ поръ боле извстна своими литературными заслугами, чмъ дипломатическими способностями. Камиль Мопенъ, одна изъ знаменитыхъ, женщинъ XIX столтія, долго считалась мужчиной по своему дебюту на литературномъ поприщ. Всмъ знакомы два тома театральныхъ пьесъ, которыя были неудобны для сцены, написанныхъ по образцу Шекспира и Лопе де-Вега и изданныхъ въ 1822 г. Это сочиненіе произвело въ литератур цлый переворотъ: въ это время, повсюду и въ академіи, и въ кружкахъ, и въ газетахъ только и говорилось, что о романтикахъ и классикахъ. Посл этого, Камиль Мопенъ еще написала нсколько пьесъ и одинъ романъ, которые имли не меньшій успхъ, чмъ первое ея произведеніе, почти всми теперь забытое. Какъ объяснить, вслдствіе какого сплетенія обстоятельствъ молодая двушка приняла мужской складъ ума, какъ изъ Фелиситэ де-Тушъ образовался мужчина и авторъ, какъ она, боле счастливая въ этомъ отношеніи, чмъ г-жа де-Сталь, осталась свободной, благодаря чему ей боле прощали ея извстность. Отвтивъ на эти вопросы, можно было бы удовлетворить общему любопытству и тогда понятне былъ бы одинъ изъ этихъ рдкихъ феноменовъ природы, которые тмъ боле славны, что они очень рдки, такъ что точно столпы возвышаются надъ остальнымъ человчествомъ. За двадцать столтій можно едва насчитать двадцать знаменитыхъ женщинъ. Итакъ, хотя оно не главное дйствующее лицо этого романа, но такъ какъ она имла большое вліяніе на Калиста и, кром того, играла видную роль въ современной намъ литератур, то, наврное, никто не пожалетъ, если бы мы остановились на ней нсколько доле, чмъ велитъ намъ современная піитика.
Мадемуазель Фелиситэ де-Тушъ осталась сиротой въ 1793 г. Поэтому ея земли избгли конфискаціи, которой непремнно подпали бы ея отецъ или братъ. Первый умеръ 10 августа, онъ былъ убитъ на порог дворца, защищая короля, на своемъ посту маіора королевской охраны. Ея братъ, молодой гвардеецъ, былъ убитъ при Карм. Мадемуазель де-Тушъ было два года, когда умерла ея мать, убитая горемъ, посл вторично обрушившагося на нее несчастья. Умирая, г-жа де-Тушъ поручила дочь своей сестр, монахин въ Шелл. Г-жа де-Фокомбъ, монахиня, изъ предосторожности увезла сиротку въ Фокомбъ, довольно значительное имніе около Нанта, которое принадлежало г-ж де-Тушъ, и гд монахиня поселилась съ тремя сестрами изъ монастыря. Жители Нанта въ послдніе дни террора разрушили замокъ, схватили монахинь и мадемуазель де-Тушъ и посадили ихъ въ тюрьму на основаніи взведеннаго на нихъ обвиненія, что он принимали у себя шпіоновъ Питта и Кобурга. 9-е Термидора спасло ихъ. Тетка Фелиситэ умерла отъ страха. Дв монахини совсмъ покинули Францію, а третья препоручила маленькую де-Тушъ ея родственнику, теперь самому близкому ей, ддушк по матери, г-ну де-Фокомбу, жившему въ Нант, исполнивъ это, она послдовала за своими подругами. Г-нъ де-Фокомбъ, шестидесятилтній старикъ, женился на молодой женщин, которая вела вс его дла. Онъ самъ былъ всецло поглощенъ археологіей, одной изъ тхъ страстей, или, врне сказать, маній, которыя помогаютъ старцамъ считать себя живымъ членомъ общества. Воспитаніе ввренной ему внучки было совершенно заброшено. Фелиситэ сама воспитала себя на мальчишечій ладъ, оставаясь почти безъ призора около молодой женщины, всецло предававшейся веселью въ періодъ императорской власти. Она сидла часто съ г-немъ де-Фокомбъ въ его библіотек и читала все, что ей было угодно. Такимъ образомъ, она въ теоріи хорошо узнала, что такое жизнь и, оставаясь невинной плотью, совершенно была развита умственно и ничто не было тайной для нея. Умъ ея былъ насыщенъ всмъ отвратительнымъ реализмомъ науки, а сердце осталось чисто. Знанія ея были необыкновенно обширны, потому что она до безумія любила чтеніе и надлена была замчательной памятью.
Въ восемнадцать лтъ она была такъ начитана, какъ желательно было бы видть ныншнихъ молодыхъ авторовъ. Чтеніе всевозможныхъ книгъ помогло ей гораздо лучше обуздать свои страсти, чмъ монастырская жизнь, гд только хуже разгорячается воображеніе молодыхъ двушекъ. Ея умъ, наполненный массой не переработанныхъ и не классифицированныхъ свдній, руководилъ ея дтскимъ сердцемъ. Ея воображеніе было загрязнено, но не повліяло на чистоту ея плоти, это обстоятельство, конечно, крайне удивило бы философа и наблюдательнаго человка, если бы кто-нибудь въ Нант могъ заподозрить, что за личность была мадемуазелй де-Тушъ. Результатъ былъ совершенно неожиданный: Фелиситэ не имла никакого влеченія къ чему-нибудь дурному, она довольствовалась тмъ, что знала объ его существованіи. Старика Фокомба она приводила въ восхищеніе тмъ, что помогала ему: она написала подъ его именемъ три сочиненія, которыя онъ всецло приписывалъ себ, въ своемъ ослпленіи. Такой усиленный трудъ, несоразмрный съ ея физическимъ развитіемъ, привелъ къ тому, что Фелиситэ заболла, кровь слишкомъ сильно закипла въ ней и съ ней чуть не сдлалось воспаленіе въ груди. Доктора предписали ей здить верхомъ и разныя другія развлеченія. Мадемуазель де-Тушъ вскор стала очень искусной наздницей и совершенно поправилась нсколько мсяцевъ спустя. Восемнадцати лтъ она стала вызжать и произвела такой фуроръ, что въ Нант ее иначе не называли, какъ красавицей, но восторгъ, который она возбуждала, нисколько не радовалъ ее и оставлялъ совершенно равнодушной. Она стала здить въ свтъ подъ минутнымъ вліяніемъ совершенно женскаго чувства, отъ котораго, какъ ни будь умна женщина, ей почти невозможно избавиться. Чувствуя себя обиженной насмшками тетки и ея кузины надъ ея занятіями и ихъ увреніями, что она ведетъ такой уединенный образъ жизни потому только, что не иметъ надежды нравиться, Фелиситэ ршила сдлаться кокетливой и втренной, т. е. стать вполн женщиной. Она ожидала встртить обмнъ мыслей, ожидала увлечь всхъ своимъ умственнымъ развитіемъ и обширными познаніями и съ отвращеніемъ увидала, что въ свт ведутся только самые обыкновенные разговоры и говорятъ самые пошлые комплименты, особенно ее поражало царство военныхъ, передъ которыми все преклонялось. Понятно, что она вовсе не занималась никакими искусствами. Видя, что ей приходится стушевываться передъ разными куклами, которыя играли на роял и кокетничали своимъ платьемъ, она также захотла быть музыкантшей. Она снова уединилась и усердно принялась учиться подъ руководствомъ лучшаго учителя въ город. Будучи богата, она, къ великому удивленію всхъ, выписала для полнаго усовершенствованія Штейбелта. До сихъ поръ этого не можетъ никто забыть. Учитель этотъ обошелся ей въ двнадцать тысячъ франковъ, но за то она стала прекрасной музыкантшей. Поздне, въ Париж, она стала брать уроки гармоніи и контрапункта и написала дв оперы, которыя имли большой успхъ, хотя авторъ ихъ остался для публики неизвстенъ. Вс считали авторомъ ихъ нкоего Конти, одного изъ самыхъ извстныхъ артистовъ нашихъ временъ, но тутъ замшанъ романъ, и мы остановимся на этомъ обстоятельств поздне. Ничтожество интересовъ въ провинціи до того опротивло Фелиситэ, а сама она мечтала о такихъ грандіозныхъ вещахъ, что вскор она перестала появляться въ свт, добившись своего — затмивъ всхъ своей красотой, своей игрой, доказавъ своимъ кузинамъ, на что она способна, и отвергнувъ двухъ влюбленныхъ, она снова вернулась къ своимъ книгамъ, къ роялю, къ твореніямъ Бетховена и къ своему старику Фокомбу.
Въ 1812 г. ей исполнилось двадцать одинъ годъ, и археологъ отдалъ ей отчетъ по опек. Съ этого времени она сама стала завдывать своимъ состояніемъ, которое составляли: пятнадцать тысячъ ливровъ дохода съ Туша, отцовскаго имнія, двнадцать тысячъ франковъ съ земель Фокомба, доходъ этотъ увеличился на одну треть при возобновленіи аренды, и, наконецъ, капиталъ въ триста тысячъ франковъ, накопленный опекуномъ. Изъ своего пребыванія въ провинціи Фелиситэ вынесла только умнье разумно обращаться съ деньгами, составлявшее противовсъ стремленію помщать свои капиталы непремнно въ Парижъ. Она вынула свои триста тысячъ франковъ изъ конторы, куда помстилъ ихъ археологъ, и помстила ихъ на текущій счетъ, выбравъ минуту, когда царила паника посл неудачнаго похода въ Москву. Она сразу получила на тридцать тысячъ франковъ въ годъ больше. За вычетомъ всхъ расходовъ, у нея оставалось свободныхъ пятьдесятъ тысячъ франковъ въ годъ. Двушка двадцати одного года съ такой энергіей можетъ считать себя равноправной съ мужчиной тридцати лтъ. Развитіе ея ума достигло между тмъ еще большихъ размровъ, а вслдствіе ея склонности къ анализу она очень здраво могла судить о людяхъ, объ искусств, о политик, однимъ словомъ, обо всемъ. Ей очень хотлось ухать изъ Нанта, но старикъ Фокомбъ заболлъ и боле не выздоравливалъ. Она въ продолженіи полутора года замняла жену у изголовья больного и ходила за нимъ, какъ ангелъ-хранитель. Онъ умеръ у нея на рукахъ въ то время, какъ Наполеонъ сражался со всей Европой, стоя на растерзанномъ труп Франціи. Она отложила свой отъзлъ въ Парижъ до конца войны. Какъ только Бурбоны вернулись въ Парижъ, она, роялистка въ душ, похала туда привтствовать ихъ. Тамъ ее пріютили Гранлье, дальніе ея родственники, затмъ наступили событія 20 Марта, сильно взволновавшія ее. Она была свидтельницей послднихъ минутъ существованія Имперіи, она видла, какъ великая армія выстроилась на Марсовомъ пол, точно нкогда въ цирк гладіаторы, и привтствовали въ послдній разъ своего Цезаря, отправляясь на смерть подъ Ватерлоо. Благородная, высокая душа Фелиситэ была глубоко потрясена этимъ драматическимъ эпизодомъ. Политическія волненія, феерія, длившаяся три мсяца и извстная въ исторіи подъ названіемъ ‘Ста Дней’, все это такъ занимало ее, что ей было не до сердечныхъ увлеченій: вся партія роялистовъ, къ которой она принадлежала, распалась. Гранлье послдовали за Бурбонами въ Гентъ и оставили свой отель мадемуазель де-Тушъ. Но Фелиситэ, не желавшая ни отъ кого зависть, купила за сто тридцать тысячъ франковъ одинъ изъ лучшихъ отелей въ улиц Монъ-Бланъ и поселилась въ немъ въ 1815 г., когда была реставрація Бурбоновъ. Теперь одинъ садъ этого отеля цнится въ два милліона. Съ дтства привыкнувъ къ самостоятельности, Фелиситэ любила быть вчно занятой чмъ-нибудь, какъ мужчины. Въ 1816 г. ей минуло двадцать пять лтъ. Она оставалась двушкой и смотрла на бракъ, какъ на большое неудобство, теоретически обсуждая его въ своемъ ум. Фелиситэ, благодаря своему феноменальному умственному развитію, никакъ не могла примириться съ тмъ, что замужняя женщина отрекается отъ личной жизни: сама она слишкомъ высоко цнила свою независимость и къ материнскимъ обязанностямъ чувствовала отвращеніе. Необходимо объяснить, почему въ Камиль Мопенъ было столько аномалій. Въ дтств она была лишена и отца, и матери и рано стала зависть отъ себя одной. Такъ какъ опекунъ ея былъ археологомъ, то судьба натолкнула ее на путь научныхъ и литературныхъ занятій, вмсто того, чтобы ограничить ея образованіе общимъ женскимъ узкимъ кругозоромъ, вмсто того, чтобы научить ее тому, чему учитъ мать дочерей, т. е. заботамъ о туалет, умнью лицемрить и искусству плнять сердца. Въ виду такого воспитанія, еще за долго до того, какъ она стала извстностью, всякій, увидавъ ее, сразу могъ понять, что она въ дтств скоро забросила свои куклы.
Къ концу 1817 года Фелиситэ де-Тушъ замтила, что красота ея, хотя и не пропала еще, но начинаетъ какъ будто увядать. Она поняла, что скоро подурнетъ, если не выйдетъ замужъ, а красотой своей она тогда еще очень дорожила. Наука говорила ей, что природа одинаково безпощадно относится къ людямъ, незнакомымъ съ ея законами, и къ людямъ, которые чрезмрно злоупотребляютъ ими — въ результат получается быстрое увяданье. Передъ ней ясно встало изможденное, старческое лицо ея тетки, и она вся вздрогнула отъ ужаса. Ей пришлось выбирать между бракомъ и свободной любовью — она предпочла остаться независимой и не съ прежнимъ равнодушіемъ принимала ухаживаніе своихъ поклонниковъ. Въ описываемую нами эпоху она очень мало измнилась въ сравненіи съ 1817 годомъ: восемнадцать лтъ пролетли, почти не коснувшись ея наружности. Хотя теперь ей было не мало лтъ, ей было уже сорокъ лтъ, но ей свободно можно было дать двадцать пять. Если бы кто захотлъ описать ее, какова она была въ 1836 г., тотъ могъ спокойно изобразить ее такой, какова она была въ 1817 г. Т женщины, которыя знаютъ, какова должна быть красота и какой надо имть темпераментъ, чтобы время оказалось безсильно наложить на женщину свою роковую печать, изъ описанія ея наружности, на которое мы не пощадимъ красокъ, чтобы сдлать его вполн блестящимъ, поймутъ, что Фелиситэ де-Тушъ обладала всми тми свойствами, которыя нужны для того, чтобы не бояться губительнаго времени.
Въ Бретани сразу бросается въ глаза, что почти вс женщины темноволосы, черноглазы и имютъ темный цвтъ лица. Это особенно странно, потому что ничего подобнаго нельзя встртить въ сосдней съ нею Англіей, которая между тмъ находится въ одинаковыхъ съ нею климатическихъ условіяхъ. Отчего это происходитъ: благодаря какимъ-нибудь физическимъ причинамъ или вслдствіе расоваго различія? Быть можетъ, ученые обратятъ когда-нибудь вниманіе на эту странность, тмъ боле, что въ Нормандіи она исчезаетъ. А пока фактъ на лицо: между бретонками очень рдки блондинки, глаза у нихъ отличаются такою же живостью, какъ у южанокъ, но он вовсе не высоки и не такъ тонки, какъ итальянки и испанки: въ большинств случаевъ он роста небольшого, плотнаго сложенія, мускулисты, исключеніе представляетъ высшій классъ, благодаря бракамъ съ аристократическими фамиліями. Мадемуазель де-Тушъ, какъ истая родовитая бретонка, средняго роста, хотя кажется выше, благодаря своей фигур. Цвтъ лица ея немного оливковый днемъ и совершенно блый при вечернемъ освщеніи длаетъ ее похожей на итальянку, у которыхъ цвтъ лица всегда напоминаетъ темный цвтъ слоновой кости. Свтъ скользитъ по ея гладкой кож и придаетъ ей какой-то особенный тонъ. Нужно очень сильное волненіе, чтобы вызвать на ея щеки слабую краску, которая быстро пропадаетъ. Благодаря этому, лицо ея всегда безстрастно. Окладомъ лица, скоре продолговатымъ, члъ овальнымъ, она напоминаетъ Изиду на египетскихъ барельефахъ. Глядя на ея черты, вамъ вспоминаются головы сфинксовъ, которыхъ ласкаетъ египетское солнце и полируетъ знойная пустыня. Цвтъ лица вполн гармонируетъ у нея съ классическими чертами. Черные, густые волосы она носитъ заплетенными въ косы, и вся прическа напоминаетъ Мемфисскихъ статуй съ ихъ двойной охватывающей голову повязкой. Лобъ у нея широкій, выпуклый на вискахъ, линія его идетъ не прямо, а съ небольшими извилинами и напоминаетъ лобъ Діаны-охотницы. Такой лобъ означаетъ характеръ могучій и самовластный, молчаливый и спокойный. Брови рзко очерчены, глаза вдругъ загораются, какъ дв звзды. Глазное яблоко не отливаетъ синевой, на немъ нтъ никакихъ красныхъ жилокъ, хотя оно и не иметъ молочноблаго оттнка: оно все сплошное, какъ изъ цльнаго рога, и иметъ какую-то темную окраску. Зрачекъ обведенъ оранжевой полоской: точно бронза въ золотой оправ, если бы можно было себ представить живую бронзу. На зрачк нтъ амальгамы, какъ бываетъ въ нкоторыхъ глазахъ, которые отражаютъ свтъ и пріобртаютъ поэтому сходство съ глазами тигра или кошки, въ немъ нтъ также этой страшной неподвижности, которая невольно заставляетъ нервнаго человка вздрогнуть, но въ немъ есть какая-то безконечная глубина, хотя нтъ блеска. Опытному глазу наблюдателя легко читать вс ея мысли въ ея взгляд, хотя выраженіе ея бархатныхъ глазъ постоянно мняется, сообразно съ тмъ, какъ мняются ея душевныя ощущенія. Особенно красивы глаза Камиль Мопенъ, когда они зажигаются страстью: тогда золотой зрачекъ какъ будто золотитъ и желтоватое яблоко и въ нихъ появляются золотыя искорки. Но въ спокойномъ состояніи взглядъ ея тусклъ и благодаря тому, что она часто бываетъ погружена въ различныя серьезныя соображенія, даже кажется иногда безсмысленнымъ. Въ связи съ этимъ тускнетъ и все лицо. Рсницы у нея коротки, но очень густы и часто посажены, точно хвостъ горностая. Вки нсколько темноваты и усяны красноватыми жилочками, что придаетъ лицу выраженіе какой-то внутренней силы и вмст прелести, два качества эти очень рдко встртишь у женщины.
Вокругъ глазъ кожа совершенно гладкая, безъ всякаго признака морщинъ, точно на египетской стату, которая отъ времени точно стала казаться живой. Скулы у нея нсколько боле выдаются, чмъ у всхъ женщинъ и еще боле подчеркиваютъ выраженіе энергіи, которой дышетъ все ея лицо. Носъ очень тонкій и прямой съ раздувающимися розовыми нжными ноздрями. Очень изящной линіей онъ соединенъ со лбомъ и замчательно блъ, ноздри очень легко начинаютъ раздуваться, какъ только Камиль взволнуется или разсердится. Этимъ свойствомъ, по словамъ Тальмы, отличаются вс великіе люди въ минуты гнва или ироніи. Неподвижность ноздрей всегда говоритъ о нкоторой душевной сухости. Носъ скупого человка всегда неподвиженъ — онъ вчно сжатъ, какъ и его губы и все лицо его точно замкнуто, какъ и его душа. Ротъ, съ красивымъ изгибомъ въ уголкахъ и ярко красными губами, необыкновенно красивъ и своими мягкими очертаніями представляетъ полный контрастъ съ величественнымъ и серьезнымъ складомъ лица. Верхняя губа ея очень тонка и линія, соединяющая носъ со ртомъ, очень выгнута и близко подходитъ къ верхней губ, такъ что легкое вздергиванье губы сразу придаетъ лицу Камиль необыкновенно презрительное выраженіе. Нижняя губа толще и ослпительно краснаго цвта. Выраженіе губъ замчательно мягкое и пріятное и ротъ ея, точно изваянный рзцомъ Фидія, производитъ впечатлніе полуоткрытой гранаты. Подбородокъ довольно полный, но его твердыя линіи доказываютъ ея ршимость и вполн гармонируютъ со всмъ ея профилемъ, достойнымъ богини. Надъ верхней губой ростетъ легкій пушокъ, природа сдлала бы большую ошибку, если бы лишила ее этихъ легкихъ, какъ дымка, усиковъ. Уши, очень красивой формы, доказываютъ все изящество ея натуры. Бюстъ довольно полонъ, талія тонкая. Бедра не пышны, но граціозно округлены и своими контурами напоминаютъ скоре Вакха, чмъ Венеру Каллипигійскую. Здсь особенно замтны нюансы, отличающіе женщину знаменитую отъ всхъ обыкновенныхъ женщинъ: первая всегда иметъ нсколько мужской складъ тла, не иметъ той гибкости и тхъ широкихъ контуровъ, которыми отличаются женщины, предназначенныя судьбой къ обязанностямъ материнства. Въ свою очередь, мужчины хитрые, лживые, трусливые, очень часто бываютъ надлены почти женскими бедрами. Шея Камиль одной покатой линіей соединяется съ плечами, и на затылк не иметъ ни впадины, ни изгиба: опять доказательство силы. Плечи ея очень красивы, но настолько широки, что можно подумать, что они принадлежатъ женщин-колоссу. Форма рукъ очень красива и оконечности ихъ своимъ изяществомъ напоминаютъ руки англичанокъ: он вс усяны ямочками, довольно полны и оканчиваются розовыми, миндалевидными ногтями. Цвтъ кожи на рукахъ замчательно блъ, изъ чего можно заключить, что все ея тло, крупное, полное, иметъ кожу совершенно другого оттнка, чмъ на лиц. Вся голова ея придаетъ ей нсколько холодный и очень ршительный видъ, который смягчается подвижностью рта, очень часто мняющаго свое выраженіе, точно такъ же, какъ и подвижныя ноздри носа. Не всякому сразу бросится въ глаза, сколько общаетъ эта живая игра лица, сколько въ этомъ заманчивой прелести, и на первый взглядъ лицо ея кажется вызывающе холоднымъ. На немъ точно лежитъ отпечатокъ какой-то печали, ему боле присуще меланхоличное сосредоточенное выраженіе, нежели кокетливое. Мадемуазель де-Тушъ больше слушаетъ, чмъ говоритъ сама. Своимъ молчаніемъ и пристальнымъ, глубокимъ взглядомъ глазъ она можетъ смутить собесдника. Всякій образованный человкъ, видя ее, невольно сравнивалъ ее съ Клеопатрой, которая едва не произвела большого переворота въ исторіи народовъ. Но Камиль представляетъ собой женщину львицу, полную силъ и замчательно совершенную въ умственномъ и физическомъ отношеніи.
Мужчина, съ нсколько восточными воззрніями на женщинъ, наврное пожаллъ бы, что она такъ умна и хотлъ бы увидать ее боле женственной. Непріятно подумать, что вдругъ имешь дло съ женщиной-демономъ, испорченной до мозга костей. Способна-ли она испытать страсть, будучи вчно занята холоднымъ анализомъ и положительными науками? Разумъ не убилъ-ли въ ней сердце или, можетъ быть, какъ это ни странно, она чувствуетъ и анализируетъ свои чувства одновременно? Существуютъ-ли для нея преграды, или такъ какъ ея уму все доступно, то, въ противоположность другимъ женщинамъ, она не остановится ни передъ чмъ? Будучи такъ умна, можетъ-ли она открыть свое сердце, способной желать нравиться? Снизойдеть-ли до разныхъ трогательныхъ мелочей, которыми женщины стараются занять и заинтересовать любимаго человка? Если, по ея мннію, чувство не достигаетъ того идеала, къ которому она стремится, не покончитъ-ли она съ нимъ сразу? Какъ угадать, что таится въ глубин ея глазъ? Невольно ждешь отъ нея какой-то неукротимости, чего-то невдомаго. Вообще женщина съ большой душевной силой хороша только какъ аллегорія, но не въ дйствительности.
Камиль Мопенъ немного напоминала собой Изиду Шиллера, стоявшую въ полумрак храмовъ и у ногъ которой жрецы находили трупы отважныхъ людей, приходившихъ вопрошать о своей судьб. О Камиль ходило много разсказовъ, которыхъ она не опровергала, и поэтому есть вроятіе, что въ нихъ была доза правды. Или ей нравились такіе слухи? Типъ ея красоты игралъ не малую роль въ ея слав: она послужила ея цлямъ, такъ же какъ ея богатство и хорошее происхожденіе помогли ей удержать положеніе въ свт. Если бы ваятель задумалъ изваять статую Бретани, то онъ не могъ бы найти лучшей модели, чмъ мадемуазель де-Тушъ. Только такіе характеры, сангвиническіе и самовластные, могутъ не бояться губительнаго времени. Ея крпкое сложеніе, упругая здоровая кожа и безстрастное лицо, точно кнрасса, предохраняютъ ее отъ морщинъ и длаютъ ее въ этомъ отношеніи счастливе другихъ женщинъ. Въ 1817 г. эта интересная двушка открыла двери своего дома для артистовъ, извстныхъ авторовъ, ученыхъ и публицистовъ, къ которымъ она чувствовала инстинктивное влеченіе. Салонъ ея сталъ извстенъ не мене салона барона Жерарда, у нея аристократія сталкивалась съ знаменитостями, и можно было встртить самое лучшее парижское общество. Вліятельная родня мадемуазель де-Тушъ и большое состояніе, еще увеличившееся посл наслдства отъ тетки-монахини, много содйствовали ей въ этой трудной задач: создать себ кругъ знакомыхъ. Успху ея въ этомъ много помогла и ея независимость. Многія честолюбивыя матери стали лелять надежду женить на ней своихъ сыновей, состояніе которыхъ нсколько уступало красот ихъ гербовъ. Нкоторые пэры Франціи, которыхъ приманилъ ея годовой доходъ въ восемьдесятъ тысячъ ливровъ и роскошный домъ, прізжали къ ней съ своими родственницами, которыя считались очень разборчивыми и неприступными. Дипломатическій міръ, которому нужна пища для ума, находилъ въ ея обществ большое удовольствіе. Окруженная всми этими типами, мадемуазель де-Тушъ могла наблюдать, какія комедіи могутъ разыгрывать люди подъ давленіемъ страсти, алчности и честолюбія. Она рано поняла людей и обстоятельства сложились для нея такъ удачно, что она на первыхъ порахъ не имла случая испытать силу любви, которая завладваетъ умомъ и всмъ существомъ женщины и лишаетъ ее возможности здраво судить объ окружающемъ. Обыкновенно женщина живетъ сначала чувствомъ, потомъ наслажденіями и, наконецъ, разсудкомъ: отсюда три возраста, изъ которыхъ послдній, самый печальный — старость. Въ жизни мадемуазель де-Тушъ порядокъ былъ совершенно другой: молодость ея была окружена снгами наукъ и холодомъ размышленій. Этой ненормальностью отчасти объясняется оригинальность ея образа жизни и свойство ея таланта. Она уже изучала всхъ мужчинъ въ томъ возраст, когда женщины всецло бываютъ поглощены однимъ героемъ, она презирала то, чмъ он восхищались, она видла лживость той лести, которую женщины принимаютъ за правду и смялась надъ тмъ, что имъ казалось очень важнымъ. Эта неестественная жизнь длилась очень долго и имла роковую развязку: она только тогда ощутила въ себ первую, молодую, свжую любовь, когда женщины по законамъ природы почти перестаютъ думать о любви. Первая ея связь была сохранена въ такой тайн, что никто не зналъ о ней. Фелиситэ, уступивъ, какъ вс женщины, приговору сердца, думала, что красота физическая должна, наврное, соотвтствовать и душевной красот человка, влюбившись въ одну вншность, она вскор увидала глупость своего возлюбленнаго: онъ видлъ въ ней только женщину. Нескоро оправилась она отъ чувства отвращенія, которое оставила въ ней эта нелпая связь. Другой замтилъ ея горе, принялся утшать ее безъ всякой затаенной мысли, или, по крайней мр, хорошо скрывъ свои тайныя цли. Фелиситэ показалось, что въ немъ она найдетъ, наконецъ, то благородное сердце и умъ, котораго не хватало первому франту. Онъ былъ однимъ изъ самыхъ оригинальныхъ и умныхъ людей своего времени, онъ писалъ подъ псевдонимомъ и первое его сочиненіе было полно восторженныхъ отзывовъ объ Италіи. Фелиситэ пришлось путешествовать, чтобы не остаться невждой въ этомъ отношеніи. Онъ относился во всему скептически и насмшливо, но тмъ не мене повезъ Фелиситэ познакомиться съ страной искусствъ. Можно по справедливости сказать, что этотъ знаменитый человкъ создалъ Камиль Мопенъ. Онъ упорядочилъ вс ея безчисленныя познанія, увеличилъ ихъ знакомствомъ съ памятниками искусства Италіи и передалъ ей свой слогъ, остроумный и мткій, насмшливый и глубокій, который составляетъ отличіе его причудливаго таланта. Камиль Мопенъ отъ себя измнила его по своему, прибавила женскую остроту ума и способность воспринимать самыя нжныя ощущенія. Кром того, онъ познакомилъ ее съ произведеніями англійской и нмецкой литературы и во время путешествія научилъ ее этимъ двумъ языкамъ. Въ Рим въ 1820 г. онъ покинулъ ее для итальянки, это горе помогло ей стать знаменитой женщиной. Наполеонъ называлъ Несчастье воспріемникомъ Генія. Посл этого тяжелаго для нея событія мадемуазель де-Тушъ разъ навсегда почувствовала презрніе къ всему человчеству, вслдствіе чего и пріобрла такую силу духа. Фелиситэ умерла, и родился Камиль. Она вернулась въ Парижъ съ Конти, извстнымъ музыкантомъ, для котораго она написала два оперныхъ либретто. Но сама она навсегда утратила прежнія иллюзіи и тайно отъ всхъ обратилась въ своего рода Донъ-Жуана женщину, но только безъ долговъ и безъ побдъ. Ободренная первымъ успхомъ, она издала два тома драматическихъ произведеній, которыя сразу поставили Камиль Мопенъ на ряду съ самыми знаменитыми анонимами. Въ замчательномъ, небольшомъ роман, который считается однимъ изъ геніальныхъ произведеній этой эпохи, она описала свою обманутую любовь. Книга эта, которую помстили въ разрядъ опасныхъ, попала въ категорію съ Адольфомъ, гд излиты очень неудачно жалобы на ту же тему, но отъ лица обвиняемыхъ ею мужчинъ. До сихъ поръ многимъ осталось непонятно, зачмъ она прибгла къ такой метаморфоз въ литератур. Только нкоторые проницательные люди поняли, что сдлано это было изъ чувства великодушія: съ одной стороны, критика всегда мене щадитъ мужчину, а съ другой — оставаясь въ неизвстности, она, какъ женщина, добровольно отказывалась отъ славы. Но, несмотря на ея желаніе оставаться въ тни, извстность ея росла съ каждымъ днемъ, отчасти благодаря ея салону, отчасти благодаря ея остроумію, врному взгляду на вещи и основательнымъ знаніямъ. Она имла извстный авторитетъ, ея слова передавались отъ одного къ другому и волей неволей ей пришлось нести обязательства, которыя наложило на нее парижское общество. Она была существомъ исключительнымъ, однако, всми признаннымъ. Свтъ преклонился передъ талантомъ и богатствомъ этой оригинальной двушки, онъ призналъ и освятилъ ея любовь къ независимости: женщины восхищались ея умомъ, мужчины — красотой. Впрочемъ, поведеніе ея было вполн согласно съ общепринятыми приличіями, и привязанности ея имли по наружности видъ совершенно платоническихъ. Она ничмъ не напоминала женщинъ-писательницъ. Мадемуазель де-Тушъ была очаровательная свтская особа, умвшая кстати выказать себя то слабенькой, любящей праздную жизнь, то кокетливой, занятой туалетами женщиной, приходящей въ восторгъ отъ тхъ глупостей, какими восхищаются женщины и поэты. Она очень хорошо поняла, что посл г-жи де-Сталь, въ этомъ столтіи не хватитъ мста для другой Сафо, и что Нинонъ не можетъ существовать въ Париж безъ вельможъ и безъ двора. Она ршила стать второй Нинонъ по уму, по своему преклоненію передъ искусствомъ и художниками: она поэта мняла на музыканта, ваятеля на писателя. Ея великодушіе и благородство доходило до наивности, и она не замчала обмаг новъ, такъ велико было ея состраданіе къ несчастью и презрніе къ счастливымъ людямъ. Съ 1830 г. она составила себ избранный кругъ испытанныхъ друзей, любящимъ и уважающихъ другъ друга, и замкнулась въ этомъ кружк. Будучи такъ же далека отъ громкой извстности г-жи де-Сталь, какъ и отъ политической борьбы, она частенько поднимаетъ на-смхъ Камиль Мононъ, младшаго брата Жоржъ Зандъ, которую она называетъ своимъ Каиномъ, потому что ея молодая слава предала забвенію ея собственную извстность. Мадемуазель де-Тушъ съ ангельской кротостью восхищается своей соперницей, не чувствуя къ ней никакой зависти.
До той минуты, съ которой начинается эта повсть, она вела самый счастливый образъ жизни, какой только можетъ желать женщина, если она въ силахъ постоять за себя. Съ 1817 по 1839 годъ она прізжала въ Тушъ разъ пять, шесть. Въ первый разъ это было въ 1818 году, посл испытаннаго ею разочарованія. Жить въ главномъ дом оказалось невозможнымъ, тогда она отправила своего управляющаго въ Геранду, а сама заняла въ Туш его помщеніе. Не предчувствуя будущей своей славы, она была очень грустна, никого не принимала и хотла сосредоточиться въ своихъ мысляхъ и чувствахъ посл постигшаго ее несчастья. Затмъ она написала о своемъ желаніи уединиться своей пріятельниц въ Парижъ, прося ее купить необходимую мебель для обстановки дома. Мебель была привезена водой до Нанта, затмъ была доставлена въ Круазигъ и оттуда съ большими затрудненіями ее привезли по пескамъ въ Тушъ. Она выписала изъ Парижа рабочихъ и поселилась въ Туш, который ей очень нравился общимъ своимъ видомъ. Здсь, какъ бы въ привилегированномъ монастырскомъ заключеніи, ей хотлось мысленно пережить событія, которыя пришлось испытать въ жизни. Въ начал зимы она вернулась въ Парижъ. Маленькая Геранда была тогда охвачена ужаснымъ любопытствомъ: везд только и было разговора, что о восточной роскоши обстановки мадемуазель де-Тушъ. Нотаріусъ, довренное ея лицо, позволилъ осматривать домъ. И вотъ туда потянулись любопытные изъ мстечка Батца, изъ Круазига, изъ Савене. Благодаря этому наплыву постителей, привратникъ и садовникъ собрали за два года огромную сумму, цлыхъ семнадцать франковъ. Фелиситэ вернулась въ Тушъ только два года спустя, возвратившись изъ Италіи, черезъ Круазигъ. Въ Геранд нкоторое время не знали, что она здсь и съ композиторомъ Конти. Ея появленіе прошло почти незамтно для нелюбопытныхъ жителей Геранды. Одинъ только управляющій ея, да нотаріусъ были посвящены въ тайну существованія знаменитаго Камиль Мопенъ. Впрочемъ, въ Геранд въ это время уже стали бродить новыя вянія и нкоторыя лица знали о раздвоеніи личности мадемуазель де-Тушъ. Почтъ-директоръ получалъ письма, адресованныя Камиль Мопенъ, въ Тушь. Наконецъ, завса разодралась. Въ такой ярой католической и отсталой стран, полной предразсудковъ, странная жизнь этой знаменитой женщины неминуемо должна была вызвать разные толки, испугавшіе аббата Гримона, ее никто не могъ здсь понять, въ ихъ умахъ составилось о ней самое ужасное представленіе. Фелиситэ, была не одна въ Туш: у нея былъ гость. Это былъ Клодъ Виньонъ, писатель, отличавшійся очень гордымъ и презрительнымъ умомъ, хотя онъ не писалъ ничего, кром критическихъ статей, но съумлъ облагородить вкусы публики и способствовалъ возвышенію уровня литературныхъ произведеній. Фелиситэ принимала его у себя за послднія семь лтъ на ряду съ сотнями другихъ писателей, журналистовъ, артистовъ и свтскихъ людей и хорошо изучила его безхарактерность, лнь его, ужасную бдность и его полное равнодушіе и презрніе во всему, она вела себя по отношенію къ нему такъ, что, казалось, хотла сдлать его своимъ мужемъ. Свое непонятное для ея друзей поведеніе она объясняла честолюбіемъ и страхомъ передъ наступающей старостью, по ея словамъ, ей хотлось провести остатокъ своей жизни съ талантливымъ человкомъ, для котораго ея состояніе было бы средствомъ выдвинуться и упрочить ея значеніе въ литературномъ мір. Она увезла Клода Виньона изъ Парижа въ Тушъ, какъ орелъ уноситъ въ когтяхъ козленка, увезла, чтобы хорошенько узнать его и придти къ какому-нибудь окончательному ршенію. Но она одновременно обманывала и Клода и Калиста и вовсе не помышляла о брак: въ данное время она находилась въ період страшнаго внутренняго разлада, какой только можетъ испытать женщина съ такимъ сильнымъ духомъ, видя, что надежды, возложенныя ею на умственную жизнь, обманули ее и видя, что жизнь ея слишкомъ поздно, къ несчастью, озарилась свтомъ любви, такимъ ослпительнымъ свтомъ, какой горитъ только въ сердцахъ двадцатилтнихъ юныхъ существъ. Опишемъ теперь мсто уединенія Камила.
Въ нсколькихъ сотняхъ шаговъ отъ Геранды прекращается бретонская почва и начинаются соляныя болота и дюны. Здсь начинается песчаная пустыня, которую море положило преградой между собой и землей, дорога, ведущая къ пескамъ, вся изрытая и неровная, никогда не видла ни одного экипажа. Пустыня эта покрыта безплодными песками и болотами, съ тинистыми кочками, изъ которыхъ добывается соль, маленькій рукавъ моря отдляетъ отъ материка полуостровъ Круазигъ. Хотя географически онъ считается полуостровомъ, но въ виду того, что онъ соприкасается съ Бретанью песчаною полосою со стороны Батца, а пески эти очень сыцучіе и раскаленные крайне затрудняютъ сношеніе, то Круазигъ легко можетъ сойти за островъ. Въ томъ мст, гд дорога изъ Круазига на Геранду опять идетъ по ровной земл, находится дача, окруженная садомъ, въ которомъ сразу бросаются въ глаза изогнутыя, искривленныя сосны, то широко раскинувшія втви, то почти обнаженныя, съ красноватыми стволами, съ которыхъ слзла мстами кора. Деревья эти — жертвы урагановъ, но стоятъ невредимо, несмотря на бури и морскіе приливы. Они приготовляютъ зрителя къ грустному и странному зрлищу соляныхъ болотъ и дюнъ, которыя имютъ видъ окаменлаго моря. Домъ, довольно хорошо построенный изъ сланцевыхъ камней съ известью, украшенный гранитными столбами, не иметъ никакого стиля, а представляетъ голую стну, съ равномрно пробитыми оконными отверстіями. Окна въ первомъ этаж имютъ цльныя, большія стекла, а въ нижнемъ — маленькія, узкія. Надъ первымъ этажемъ находятся чердаки, тянущіеся по всему протяженію высокой, остроконечной крыши съ двумя щипцами и двумя большими слуховыми окнами по фасаду. Внутри треугольника, образуемаго щипцомъ, находится большое окно, выходящее на западъ къ морю, а на востокъ — къ Геранд. Одной стороной домъ выходитъ на дорогу, ведущую въ Геранд, а другой — въ пустыню, въ конц которой находится Круазигъ, а за нимъ открытое море. Ручеекъ вытекаетъ изъ отверстія въ стн парка, течетъ вдоль дороги въ Круазигъ, затмъ пересваетъ ее и теряется среди песковъ въ маленькомъ соленомъ озер, опоясанномъ дюнами и болотами и возникшемъ посл наводненія. Дорога въ нсколько саженъ ведетъ къ дому. Черезъ большія ворота входятъ во дворъ, вокругъ него расположены довольно скромныя деревенскія постройки: конюшня, каретный сарай и домикъ садовника, возл котораго находится птичій дворъ со всми относящимися къ нему службами, всмъ этимъ гораздо больше пользуется привратникъ, чмъ господа. Сроватая окраска дома прекрасно гармонируетъ съ окружающимъ ее пейзажемъ. Паркъ представляетъ изъ себя оазисъ въ пустын, у входа въ него путешественникъ видитъ прежде всего глиняную хижинку, гд живутъ сторожа изъ таможни. Этотъ домъ безъ земли, или врне, съ землями, которыя расположены въ территоріи Геранды, иметъ съ болотъ до десяти тысячъ ливровъ дохода и сверхъ того, доходныя мызы, разбросанныя вокругъ. Таково было помстье Тушей, посл того, какъ революція лишила ихъ феодальныхъ налоговъ. Въ настоящее время это обыкновенное имніе, но рабочіе продолжаютъ называть домъ замкомъ и, пожалуй, стали бы говорить государь, еслибы это слово не утратило теперь смыслъ. Когда Фелиситэ принялась за поправку Туша, то, какъ истая артистка въ душ, она ничего не измнила въ наружномъ вид меланхоличнаго дома, длающемъ его похожимъ на тюрьму. Только ворота были украшены двумя кирпичными колонками, образующими арку, подъ которой можетъ прохать экипажъ. Дворъ она велла усадить деревьями.
Распредленіе комнатъ нижняго этажа такое же, какъ и въ большинств домовъ, выстроенныхъ въ прошломъ столтіи. По всмъ признакамъ, домъ этотъ былъ выстроенъ на развалинахъ какого-нибудь маленькаго замка, служившаго соединительнымъ звеномъ между Круазигомъ и мстечкомъ Батцомъ, съ одной стороны и Герандой съ другой, и отсюда можно было распоряжаться всми окрестными болотами. Внизу лстницы былъ вестибюль. Затмъ шла большая комната съ досчатымъ поломъ: здсь Фелиситэ поставила билліардъ, затмъ дальше огромная зала съ шестью окнами, два изъ нихъ, пробитыя до низу стны, образуютъ двери, лстница изъ двнадцати ступеней ведетъ въ садъ, этимъ дверямъ въ зал соотвтствуютъ другія двери, ведущія въ билліардную и въ столовую. Кухня находится въ другомъ конц и сообщается съ столовой посредствомъ буфетной комнаты. Лстница отдляетъ билліардную отъ кухни, изъ которой была еще дверь въ вестибюль, но мадемуазель де-Тушъ забраковала ее и велла прорубить дверь съ выходомъ во дворъ. Благодаря высокимъ большимъ комнатамъ, Камиль могла убрать весь этотъ этажъ въ очень простомъ, но благородномъ стил. Въ убранств не было никакой роскоши. Зала, съ окрашенными въ срый цвтъ стнами, обставлена старинной мебелью изъ краснаго дерева съ зеленой шелковой обивкой, на окнахъ висли блыя каленкоровыя занавси съ зеленой каймой, затмъ были дв консоли и круглый столъ, посредин лежалъ коверъ съ большими шашками, на большомъ камин съ громаднымъ зеркаломъ стояли часы, изображавшіе солнечный дискъ, а по бокамъ два канделябра въ стил имперіи. Билліардъ накрытъ срымъ, съ зеленой каймой, чехломъ, въ этой же комнат стоятъ еще два дивана. Мебель столовой состоитъ изъ четырехъ буфетовъ краснаго дерева, изъ стола, дюжины красныхъ стульевъ, съ волосяными сидньями, по стнамъ въ рамкахъ изъ краснаго дерева висятъ чудныя гравюры Одрана. Съ потолка спускается изящный фонарь, какой бываетъ на лстницахъ богатыхъ отелей, въ немъ помщаются дв лампы. Потолки, съ выдающимися балками, везд окрашены подъ натуральный цвтъ дерева. Старинная лстница, деревянная съ толстыми перилами, сверху до низу, покрыта ковромъ.
Въ верхнемъ этаж было дв половины, раздленныя лстницей. Камиль взяла для себя то помщеніе, которое выходитъ окнами къ болотамъ, въ морю и къ дюнамъ, она устроила себ маленькую гостиную, большую спальню, два кабинета: одинъ служитъ ей уборной, другой рабочей комнатой. На другой половин она устроила два отдльныхъ помщенія, которыя каждое заключались въ передней и одной комнат. Для прислуги были комнаты подъ крышей. Помщенія для гостей сначала имли только самую необходимую мебель. Вся же роскошная художественная обстановка, выписанная изъ Парижа, предназначалась для ея личной половины. Ей захотлось обставить самой причудливой художественной меблировкой этотъ мрачный и меланхоличный домъ съ его мрачнымъ и меланхоличнымъ мстоположеніемъ. Гостиная ея была вся обтянута чудными гобеленами въ восхитительныхъ панеляхъ съ скульптурными украшеніями. На окнахъ висли тяжелыя старинныя занавси изъ великолпнаго брокара съ отливомъ, отдающимъ то золотомъ, то краснымъ цвтомъ, то желтымъ, то зеленымъ, занавси же падали тяжелыми складками, съ богатымъ аграмантомъ на концахъ и съ кистями, которыя были такъ роскошны, что могли бы служить церковнымъ украшеніемъ. Въ гостиной стоялъ шкафъ, розысканный для нея повреннымъ, стоющій въ настоящее время семь, восемь тысячъ франковъ, затмъ столъ изъ чернаго дерева съ вырзными украшеніями, секретеръ съ тысячью ящичковъ, съ арабесками изъ слоновой кости, изъ Венеціи, и разная чудная мебель въ готическомъ стил. Въ гостиной была масса картинъ и статуэтокъ и всякія рдкости, которыя собралъ для нея одинъ изъ ея друзей, художникъ. Продавцы этихъ цнныхъ рдкостей въ 1815 году не подозрвали еще о той высокой цн, которой стали современемъ оцниваться такія сокровища. На столахъ стояли чудныя японскія вазы съ причудливыми узорами. На полу лежалъ персидскій коверъ, контрабандой провезенный черезъ дюны. Спальня ея во вкус Людовика XV и стиль соблюденъ до мелочей. Кровать деревянная, съ рзными украшеніями, окрашена въ блый цвтъ, оба заголовка дугообразной формы и заканчиваются амурами, перебрасывающимися цвтами, они обиты шелковой матеріей, затканной цвтами, балдахинъ надъ кроватью украшенъ четырьмя султанами изъ перьевъ, стны комнаты обиты персидской матеріей, подхваченной шелковыми бантами и шнурами. Каминъ выложенъ раковинами, на немъ стоятъ часы изъ толченаго золота между двумя большими севрскими вазами небесно-голубого цвта съ украшеніями изъ позолоченной бронзы, зеркало заключено въ рамку того же стиля, какъ и вся комната, здсь же стоить и туалетъ Помпадуръ, весь въ кружевахъ, съ зеркаломъ, остальная мебель состоитъ изъ всевозможныхъ изогнутыхъ креселъ, изъ качалокъ, изъ маленькаго жесткаго диванчика, тутъ же грлка съ обитой спинкой, лакированныя ширмы, шелковыя портьеры изъ той же матеріи, что и мебельная обивка, съ розовой атласной подкладкой, задрапированныя шнурами, повсюду разбросаны ковры и разныя элегантныя, богатыя и изящныя вещицы, которыя служили декораціей для красавицъ XVIII вка, занимавшихся любовными длами. Въ рабочемъ кабинет обстановка современная, совершенно не похожая на прихотливую мебель вка Людовика XV. Комната обставлена мебелью краснаго дерева, библіотека заставлена книгами, кабинетъ похожъ скоре на будуаръ, потому что въ немъ стоитъ диванъ. Повсюду разбросаны изящные пустячки, которые такъ любятъ женщины и вс они современнаго издлья: тутъ и книги съ секретными замками, и ящички для платковъ и перчатокъ, и фарфоровые абажуры съ рисунками, и статуэтки, тутъ и китайскія бездлушки, и письменные приборы, нсколько альбомовъ, разныя прессъ-папье и тому подобныя модныя вещицы. Съ невольнымъ удивленіемъ замчаешь здсь пистолеты, кальянъ, хлыстикъ, гамакъ, трубку, охотничье ружье, блузу, табакъ и солдатскій мшокъ — весь этотъ причудливый сборъ вещей даетъ представленіе о томъ, какова была Фелиситэ.
Изъ окна открывается своеобразно-красивый видъ на безконечныя саванны, начинающіяся за паркомъ, которымъ оканчивается растительность этого кусочка материка. Дальше идутъ печальныя водяныя солоноватыя лужицы, а между ними маленькія, блыя тропинки, по которымъ двигаются рабочіе, одтые вс въ блое, они сравниваютъ и собираютъ соль въ кучки, мсто это совершенно лишено растительности и, благодаря солянымъ испареніямъ, даже птицы избгаютъ пролетать вблизи него, а на пескахъ кое-гд растетъ жесткая, маленькая травка съ розоватыми цвточками и дикая гвоздика, дале озеро морской воды, съ песками дюнъ, а вдалек Круазигъ, который представляетъ изъ себя въ миніатюр городъ, окруженный, какъ Венеція, отовсюду открытымъ моремъ, а еще дальше — безбрежный океанъ, волны котораго разбиваются о гранитные рифы и, оставляя посл себя пнистый слдъ, длаютъ еще боле рельефными причудливыя формы скалъ. Общій видъ этой картины дйствуетъ на душу облагораживающимъ образомъ, но вызываетъ чувство грусти, какъ и все прекрасное, онъ пробуждаетъ сожалніе о чемъ-то невдомомъ, о чемъ-то безгранично-высокомъ, доступномъ только избраннымъ душамъ. Поэтому дикая прелесть этого мста могла нравиться только людямъ, обладающимъ высокимъ умомъ или испытавшимъ большое несчастье. Эта пустыня, гд солнце отражается въ вод и въ пескахъ и блымъ свтомъ заливаетъ мстечко Батцъ и наводняетъ снопомъ лучей Круазигъ, поглощала цлыми днями вниманіе Камиль. Она рдко оборачивалась въ сторону очаровательно-зеленаго пейзажа, въ сторону рощъ и цвтущихъ изгородей Геранды, которая стоитъ, точно невста, вся въ цвтахъ, въ лентахъ, въ вуал и полномъ наряд. Всякій разъ при этомъ Фелиситэ испытывала чувство щемящей, невдомой ей раньше боли.
Калистъ, едва завидвъ флюгеры ея дома изъ-за терновника и изогнутыхъ верхушекъ сосенъ, почувствовалъ сразу, что ему точно стало легче дышать. Геранда была для него тюрьмой, вся жизнь его сосредоточилась въ Туш. Кто не пойметъ, какой магнитъ привлекалъ сюда этого молодого, чистаго юношу? Любовь, похожая на любовь херувима, заставлявшая его пасть къ ногамъ той, которая была для него недосягаемо-высокимъ существомъ еще раньше, чмъ стала для него женщиной, любовь эта была настолько сильна въ немъ, что не слабла, несмотря на непонятный отказъ Фелиситэ. Чувство это, скоре потребность любить, чмъ любовь, вроятно, не избгло безпощаднаго анализа Камиль Мопенъ, и въ этомъ крылась причина ея упорства. Калистъ, конечно, не подозрвалъ этого благороднаго движенія ея души. Кром того, здсь повсюду блестли чудеса современной цивилизаціи тмъ боле ярко, что они представляли полный контрастъ съ Герандой, гд казалась роскошью даже бдность дю-Гениковъ. Здсь передъ восхищенными взорами молодого невжды, знакомаго только съ бретонскими лошадьми да съ вересками Вандеи, открылась вся парижская утонченность новаго для него міра, здсь онъ впервые услыхалъ невдомый, звучный языкъ. Калистъ услыхалъ здсь поэтическіе аккорды чудной, удивительной музыки XIX столтія, гд мелодія и гармонія одинаково хороши, гд пніе и инструментовка достигли необыкновеннаго совершенства. Онъ познакомился съ произведеніями богатйшей живописи французской школы, замстительницы итальянскихъ, испанскихъ и фландрскихъ школъ: талантливыя произведенія стали встрчаться такъ часто, что вс глаза, вс сердца, утомленные лицезрніемъ только талантовъ, громко требуютъ геніальнаго творенія. Онъ прочелъ богатыя содержаніемъ, глубокія сочиненія современной литературы и они произвели большое впечатлніе на его юное сердце. Весь великій XIX вкъ открылся передъ нимъ во всемъ своемъ блеск, съ своими богатыми вкладами въ критику, съ своими новыми идеями, съ геніальными начинаніями, достойными гиганта, который, спеленавъ юный вкъ въ знамена, укачивалъ его подъ звуки военнаго гимна, подъ пушечный аккомпаниментъ. Калистъ, посвященный Фелиситэ въ значеніе этихъ великихъ событій, которыя нердко проходятъ незамтно для самихъ дйствующихъ въ нихъ герояхъ, нашелъ въ Туш полное удовлетвореніе непреодолимому влеченію ко всему чудесному, которымъ всегда отличается его возрастъ, здсь испыталъ онъ впервые преклоненіе передъ прекраснымъ, испыталъ первую юношескую любовь, которая не переноситъ никакой критики. Вдь такъ естественно, что легкій огонекъ быстро разростается въ сильное пламя! Онъ здсь прислушивался къ легкой парижской ироніи, къ изящному, насмшливому разговору, который составляетъ особенность французской націи, въ немъ здсь стали пробуждаться тысячи мыслей, дремавшихъ въ немъ раньше, благодаря полусонной домашней ббстановк. Для его ума мадемуазель де-Тушъ была настоящей матерью, которую онъ могъ любить, не совершая преступленія. Она была такъ добра къ нему: вдь женщина, которую любитъ мужчина, всегда кажется ему очаровательной, хотя бы она и не платила ему взаимностью. Въ данное время Фелиситэ давала ему уроки музыки. Ему казалось, что и эти большія комнаты нижняго этажа, казавшіяся еще больше отъ сосдства съ разстилавшимися вокругъ лугами и деревьями парка, и эта лстница, заставленная разными произведеніями кропотливыхъ итальянскихъ мастеровъ, съ своими рзными, деревянными украшеніями, съ венеціанской и флорентицской мозаикой, съ барельефами изъ слоновой кости, мрамора, со всми рдкостями, точно созданными по заказу волшебницъ среднихъ вковъ,— что все это уютное, кокетливое, утонченно-художественное помщеніе было одухотворено какимъ-то страннымъ сверхъестественнымъ, неуловимымъ свтомъ и дышало разлитымъ здсь особеннымъ воздухомъ, атмосферой ума. Новый, современный міръ со всей своей поэзіей составлялъ рзкій контрастъ съ скучнымъ патріархальнымъ міромъ Геранды. Калистъ мысленно сопоставилъ ихъ: съ одной стороны, тысячи произведеній искусства, съ другой — однообразіе невжественной Бретани.
Всякому понятно теперь, почему этотъ бдный ребенокъ, которому, какъ и его матери, надоли тонкости игры въ мушку, почему онъ съ радостнымъ трепетомъ входилъ въ этотъ домъ, радостно звонилъ, радостно шелъ по двору. Надо замтить, что такой сердечный трепетъ и разныя предчувствія совершенно перестаютъ волновать людей уже сложившихся, закаленныхъ жизненными неудачами, людей, которые ничему уже боле не удивляются и ничего не ждутъ. Отворивъ дверь, Калистъ услыхалъ звуки фортепіано и подумалъ, что Камиль Мопенъ въ гостиной, но когда онъ вошелъ въ билліардную, звуки рояля перестали доноситься до него. Вроятно, Камиль играла на маленькомъ прямомъ роял, который ей привезъ изъ Англіи Конти и который стоялъ въ гостиной наверху. Поднимаясь по лстниц неслышными шагами, благодаря мягкому ковру, Калисгъ шелъ все тише и тише. Ему почудилось въ этой музык что-то особенное. Фелиситэ играла сама для себя, бесдовала сама съ собой. Не желая входить, молодой человкъ слъ на готическую скамью, обитую зеленымъ бархатомъ, стоявшую на площадк подъ окномъ, артистически украшенномъ рзными работами, лакированномъ подъ орхъ. Импровизація Камиль дышала какой-то таинственной меланхоліей: точно будто изъ глубины могилы чья-нибудь душа взывала къ Богу съ пснью Dе profundis. Молодой влюбленный услыхалъ въ этихъ звукахъ мольбу безнадежной любви, нжную, покорную жалобу и стенанія сдерживаемаго горя. Камиль разработала, измнила и варіировала вступленіе къ каватин ‘Сжалься надъ тобой, сжалься надо мной’, которая проходитъ почти во всемъ четвертомъ акт ‘Роберта-Дьявола’. Она вдругъ запла это мсто съ выраженіемъ глубокаго отчаянія — и сразу замолкла. Калистъ вошелъ и понялъ причину внезапно наступившаго молчанія. Бдная Камиль Мопенъ, красавица Фелиситэ, безъ всякаго кокетства показала Калисту свое мокрое отъ слезъ лицо, взяла платокъ, отерла слезы и сказала совершенно простымъ тономъ:
— Здравствуйте!
Она была очаровательна въ утреннемъ туалет. На голов у нея была надта сточка изъ краснаго бархата, бывшая тогда въ большой мод, изъ подъ нея выбивались блестящія пряди ея черныхъ волосъ. Короткій сюртукъ нсколько походилъ на греческую тунику и изъ подъ него виднлись батистовыя панталоны съ вышитой оборкой на конц, на ногахъ были прелестныя турецкія туфли, красныя съ золотомъ.
— Что съ вами?— спросилъ Калистъ.
— Онъ не возвратился еще, — сказала она, ставъ у окна и устремивъ взглядъ на пески, болота и морской рукавъ.
Эти слова объясняли ея туалетъ. Камиль, повидимому, ждала Клода Виньона и безпокоилась, что его нтъ, точно женщина, видящая, что старанія ея пропали даромъ. Калистъ только замтилъ, что Камиль страдаетъ.
— Вы безпокоитесь?— спросилъ онъ.
— Да,— отвчала она съ меланхоліей, въ которой трудно было разобраться этому ребенку.
Калистъ быстро поднялся.
— Куда вы?
— За нимъ,— отвчалъ онъ.
— Дорогое дитя мое!— сказала она, взявъ его за руку, и, удерживая ее въ своей рук, она подарила его влажнымъ взглядомъ, лучшей наградой для юнаго сердца.— Вы съ ума сошли? Гд вы его найдете на этомъ берегу?
— Я найду его.
— Ваша мать будетъ страшно безпокоиться. Оставайтесь, ну же, я хочу, чтобы вы остались,— сказала она, усаживая его на диванъ.— Не проникайтесь такимъ сожалніемъ ко мн. Эти слезы нравятся намъ, женщинамъ. Мы имемъ особенную способность, которой нтъ у мужчинъ, способность отдаваться нашей нервности и всячески раздувать наши чувства. Воображая себ разныя случайности и рисуя ихъ себ, мы часто доводимъ себя до слезъ, а иногда и до боле серьезныхъ послдствій, до ненормальности. Для насъ фантазія игра не ума, а сердца. Вы пришли очень кстати, мн вредно оставаться въ одиночеств. Я не поддалась на ловушку, разставленную имъ подъ предлогомъ посщенія Круазига, Батца и соляныхъ болотъ. Я знала, что онъ употребитъ на это не одинъ день, а нсколько. Ему хотлось насъ оставить вдвоемъ: онъ ревнуетъ, или, скоре, играетъ въ ревность. Вы молоды, красивы.
— Такъ что же вы мн не говорили этого? Мн не надо больше бывать у васъ?— спросилъ Калистъ, не въ силахъ сдержать слезъ, которыя растрогали Фелиситэ.
— Вы ангелъ!— воскликнула она.
Затмъ она весело запла ‘Останься’ Матильды изъ ‘Вильгельма Теля’, чтобы отнять отъ отвта принцессы ея подданному всякій оттнокъ серьезности.
— Онъ хотлъ такимъ поведеніемъ,— продолжала она,— заставить меня поврить, что онъ чувствуетъ ко мн боле сильное чувство, чмъ оно есть въ дйствительности. Онъ знаетъ, что я ему желаю только добра,— сказала она,— пристально смотря на Калиста.— Но его гордость страдаетъ отъ сознанія, что въ этомъ отношеніи онъ уступаетъ мн. А можетъ быть, у него зародились подозрнія на вашъ счетъ и онъ хочетъ насъ застать врасплохъ. Но если бы даже вся вина его была въ томъ, что онъ пожелалъ насладиться прелестью этой прогулки безъ меня, что онъ не принялъ меня себ въ спутники въ этой экскурсіи, не раздлялъ со мной мыслей, которыя зародились у него при вид этихъ красотъ, что онъ заставляетъ меня смертельно безпокоиться,— разв всего этого мало? Меня такъ же мало любитъ этотъ мыслитель, какъ и музыкантъ, какъ и великій остроумецъ, какъ и офицеръ. Стернъ правъ: имена имютъ свое значеніе, а мое — это грубая насмшка. Я умру, не найдя ни въ одномъ мужчин отвта на любовь, которой полно мое сердце, на ту поэзію, которой дышетъ моя душа.
Она замолкла, безсильно опустивъ руки, голова ея откинулась на подушку, глаза сдлались безсмысленными, погрузясь въ задумчивость, она пристально смотрла на цвтокъ ковра. Горе великихъ людей иметъ въ себ что-то грандіозное, внушающее уваженіе: передъ зрителемъ точно открываются тайники ихъ души, великой и безгранично могучей. Горе великихъ людей похоже на горе царственныхъ особъ, которое отражается въ сердцахъ всхъ и заставляетъ страдать цлый народъ.
— Зачмъ вы меня?…— сказалъ Калистъ и не докончилъ.
Красивая горячая рука Камиль Мопенъ коснулась его руки и прервала его.
— Природа измнила для меня свои законы и дала мн еще пять, шесть лтъ молодости. Я отвергла васъ изъ эгоизма. Рано-ли, поздно-ли, разница въ возраст принудила бы насъ разстаться. Мн и такъ на тринадцать лтъ больше, чмъ ему: и этого довольно.
— Вы и въ шестьдесятъ лтъ будете прекрасны!— геройски воскликнулъ Калистъ.
— Дай Богъ!— съ улыбкой отвчала она,— къ тому же, дорогое дитя мое, я хочу любить его. Несмотря на его холодность, на отсутствіе всякой творческой фантазіи, на его трусливую беззаботность и зависть, мучащую его, я убждена, что подъ этими лохмотьями скрывается величіе духа, я надюсь, что смогу наэлектризовать его, спасти его отъ самого себя и привязать ко мн. Увы! у меня очень здравый умъ, но слпое сердце.
Она до ужаса ясно видла свой внутренній міръ. Она страдала и анализировала свое страданіе, врод того, какъ Кювье и Дюпюитренъ объясняли своимъ друзьямъ роковой ходъ своихъ болзней и постепенное приближеніе смерти. Камиль Мопенъ такъ же хорошо знала чувство любви, какъ двое ученыхъ — анатомію.
— Я пріхала сюда, чтобы хорошенько изучить его: онъ уже сталъ скучать. Ему не хватаетъ Парижа, я говорила ему это: у него болзненная потребность критиковать кого-нибудь, а тутъ нельзя ни отдлать автора, ни осудить какую-нибудь систему, ни повергнуть въ отчаянье поэта, къ тому же здсь онъ не сметъ предаться разгулу, который освободилъ бы его отъ тяжелаго наплыва мыслей. Увы! можетъ-быть, и моя любовь къ нему недостаточно искренна, чтобы заставить его отршиться отъ умственной жизни. Я недостаточно заставляю его терять голову! Напейтесь оба съ нимъ сегодня вечеромъ, а я скажусь больной и не выйду изъ своей комнаты: тогда я и узнаю, права я, или нтъ.
Калистъ покраснлъ, какъ вишня, отъ подбородка до волосъ, даже уши его загорлись.— Боже мой!— воскликнула она,— вдь я нисколько не подумала о томъ, что развращаю тебя, вдь ты невиненъ, какъ молодая двушка. Прости меня, Калисгь! Когда ты полюбишь, то узнаешь, что можно даже взяться зажечь Сену, только бы доставить хотя небольшое удовольствіе своему предмету, какъ любятъ выражаться ворожеи на картахъ.
Она на минуту замолчала.
— Бываютъ на свт люди съ гордымъ и строго послдовательнымъ характеромъ, которые въ извстномъ возраст говорятъ: ‘Если бы мн пришлось начать жизнь съизнова, то я поступилъ бы точно также!’ А я хотя и не считаю себя малодушной, говорю: ‘Я хотла бы быть такой женщиной, какъ ваша мать, Калистъ!’ Имть такого Калиста, какое это счастье! Будь мой мужъ величайшимъ глупцомъ, я все-таки была бы ему покорной и смиренной женой. А между тмъ я не знаю за собой никакой вины по отношенію къ обществу: въ жизни я вредила только сама себ. Увы! дорогое дитя мое, женщина не можетъ прожить одна въ обществ.
‘Привязанности, которыя не находятся въ полной гармоніи съ соціальными и естественными законами, привязанности необязательныя — не прочны. Страдать, чтобы страдать — нтъ, лучше хоть кому-нибудь быть полезной. Что мн за дло до моихъ кузинъ Фокомбъ, которыя уже перестали быть Фокомбами, которыхъ я не видла въ теченіе двадцати лтъ и которыя вдобавокъ вышли замужъ за негоціантовъ! Вы для меня сынъ, не доставившій мн непріятныхъ обязанностей материнства, я оставлю вамъ свое состояніе, и вы будете счастливы, по крайней мр, въ этомъ отношеніи благодаря мн, вы, дорогое воплощеніе красоты и прелести, котораго не должна коснуться никакая перемна, никакая порча.’
Сказавъ это прочувствованнымъ тономъ, она опустила свои длинныя рсницы, чтобы онъ не могъ ничего прочесть въ ея глазахъ.
— Вы ничего не захотли отъ меня,— сказалъ Калистъ, — и я отдамъ ваше состояніе вашимъ наслдникамъ.
— Дитя!— сказала Камиль низкимъ голосомъ и по щекамъ ея потекли слезы.— Неужели ничто не спасетъ меня отъ меня самой!
— Вы хотли мн разсказать одну исторію и письмо…— сказалъ великодушный юноша, желая отвлечь ее отъ охватившей ее грусти.
Но онъ не докончилъ, она прервала его рчь.
— Вы правы, прежде всего надо быть честной женщиной. Вчера уже было слишкомъ поздно, ну, а сегодня, повидимому, много есть свободнаго времени впереди,— съ горькой ироніей замтила она.— Чтобы исполнить мое общаніе, я сяду такимъ образомъ, чтобы видть далеко вдаль по берегу.
Калистъ повернулъ ей большое готическое кресло и открылъ окно. Камиль Мопенъ, раздлявшая восточные вкусы знаменитой писательницы-женщины, взяла великолпный персидскій кальянъ, подаренный ей посланникомъ, она положила пачули въ жаровню, вычистила мундштукъ, надушила перышко, которое она употребляла только одинъ разъ, подожгла желтые листья, поставила сосудъ съ длиннымъ, покрытымъ синей эмалью и золотомъ, горлышкомъ, составлявшій главную часть этого красиваго, созданнаго для наслажденія изобртенія и, позвонивъ, велла подать чаю.
— Можетъ быть, вы выкурите папиросу? Ахъ! Я все забываю, что вы не курите. Вдь такъ можно рдко встрчать такого чистаго юношу! Чтобы коснуться атласнаго пушка, покрывающаго ваши щеки, по моему, нужно руку Евы, только что вышедшей изъ рукъ Бога.
Калистъ покраснлъ и слъ на табуретъ, не замтивъ глубокаго смущенія, отъ котораго Камиль вся покраснла.
— Особа, отъ которой я получила вчера это письмо, и которая, можетъ быть, завтра прідетъ, маркиза де-Рошефильдъ, — начала Фелиситэ.— Выдавъ свою старшую дочь за знатнаго-португальскаго вельможу, навсегда поселившагося во Франціи, старый Рошефильдъ, который уступаетъ вамъ въ древности рода, пожелалъ черезъ сына породниться съ стариннымъ дворянствомъ, чтобы доставить сыну пэрство, которое не удалось ему получить самому. Графиня де-Монткорне указала ему въ департамент Орна на мадемуазель Беатрису-Максимиліенну-Розу де-Кастеранъ, младшую дочь маркиза де-Кастеранъ, который не хотлъ давать приданаго за своими двумя дочерьми, чтобы оставить все состояніе своему сыну, графу де-Кастеранъ. Кастераны, повидимому, доводятъ свою родословную до Адама. Беатрис, которая родилась и выросла въ замк Кастерановъ, было тогда — бракъ этотъ состоялся въ 1828 году — лтъ двадцать. Она отличалась тмъ свойствомъ, которое вы, провинціалы, называете оригинальностью, но которое только доказываетъ возвышенность воззрній, нкоторую восторженность, любовь ко всему изящному и художественному. Поврьте опытности женщины, которая сама была на этомъ скользкомъ пути — для женщины нтъ ничего опасне такихъ вкусовъ: удовлетворяя имъ, можно дойти до того состоянія, въ какомъ нахожусь теперь я и до чего дошла маркиза… до паденія въ пропасть. Одни мужчины всегда имютъ при себ палку, съ помощью которой они удерживаются на краю пропасти, у нихъ есть сила, которой у насъ нтъ, и которая длаетъ изъ насъ чудовищъ, если она у насъ только есть. Старая бабушка ея, вдовствующая де-Кастеранъ, была очень довольна, что она вышла за человка, котораго она превосходила по благородству и по своимъ воззрніямъ. Рошефильды повели себя прекрасно по отношенію казней, и Беатриса могла только хвалить ихъ, точно также и Рошефильды были вполн довольны Кастеранами, такъ какъ т, благодаря своему родству съ Вернелями, съ д’Эгриньонами и Труавилями, доставили пэрство своему зятю во время щедрой раздачи пэрства Карломъ X, которая была признана недйствительной во время іюльской революціи. Рошефильдъ довольно глупъ, но тмъ не мене онъ началъ съ того, что заполучилъ себ сына и такъ какъ онъ слишкомъ скоро усплъ надость своей жен, то она скоро отдалилась отъ него. Первые дни брачной жизни часто составляютъ камень преткновенія, какъ для неумныхъ людей, такъ и сильной любви. Будучи очень недалекъ, Рошефильдъ неопытность жены въ сердечныхъ длахъ принялъ за холодность и поставилъ Беатрису въ разрядъ лимфатическихъ и холодныхъ, она блондинка — на этомъ основаніи онъ счелъ себя вполн въ безопасности и сталъ вести холостую жизнь, вполн полагаясь на воображаемую холодность маркизы, на ея гордость и на открытую жизнь, которая создаетъ тысячу преградъ для парижанки. Вы поймете, о чемъ я говорю, когда побываете въ этомъ город. Т, кто хотлъ извлечь выгоду изъ его беззаботнаго спокойствія, говорили ему: ‘Какъ вы счастливы, у васъ такая холодная жена, что она неспособна влюбиться, она вполн довольствуется тмъ, что блистаетъ въ свт, вс ея прихоти чисто артистическія, вс ея желанія и ревность удовлетворены будутъ, если она себ создастъ салонъ, гд будутъ собираться остроумные люди, она готова устроить шабашъ музыки, цлую оргію литературы’. А мужъ былъ въ восторг отъ этихъ шуточекъ, которыми въ Париж одурачиваютъ глупцовъ.
‘Впрочемъ, Рошефильдъ не совсмъ обыкновенный глупецъ: у него тщеславія и гордости столько же, сколько у умнаго человка, съ тою только разницей, что умные люди надваютъ на себя личину скромности и обращаются въ кошекъ, которыя ласкаются къ вамъ, чтобы и вы ихъ приласкали, а самолюбіе Рошефильда очень откровенно и грубо, и очень любитъ восторгаться само собой. Тщеславіе его было низменнаго свойства и, помсти его въ конюшню, онъ и тутъ нашелъ бы пищу для самохвальства. Бываютъ у людей такіе недостатки, о которыхъ знаютъ только. близкіе люди и которые появляются только въ скрытой отъ всхъ интимной жизни, въ свт же, по отзыву общества, такіе люди слывутъ за пріятныхъ людей. Рошефильдъ по всмъ даннымъ долженъ былъ стать нестерпимымъ, едва только въ немъ явилось бы подозрніе, что его семейному очагу грозитъ опасность: его ревность мелочна и труслива, будучи застигнутъ врасплохъ, онъ способенъ стать звремъ, онъ будетъ трусливо таить свою ревность въ теченіе шести мсяцевъ и совершитъ убійство на седьмой мсяцъ. Онъ думалъ, что очень ловко обманываетъ жену, и вмст съ тмъ боялся ея: два повода къ деспотизму, разъ онъ замтитъ, что маркиза изъ милости длаетъ видъ, что совершенно равнодушно смотритъ на его неврность. Я нарочно разбираю его характеръ, чтобы объяснить вамъ поведеніе Беатрисы. Маркиза искренно восхищалась мной, но отъ восхищенія до зависти — одинъ шагъ. Моя гостиная считается одной изъ самыхъ интересныхъ въ Париж: ей захотлось устроить у себя такой же салонъ и она всячески переманивала отъ меня моихъ знакомыхъ. Я никогда не умю удерживать тхъ, кто иметъ намреніе отойти отъ меня. У нея стали собираться разные поверхностные люди, которые отъ скуки сходятся со всми, входя въ гостиную, они уже думаютъ, какъ бы уйти, но кружка ей не удалось создать. Въ этотъ періодъ она, по моему, жаждала стать извстной. Она всегда отличалась величіемъ души, царственной горделивостью, въ ея ум постоянно зарождались новыя мысли, она удивительно легко схватывала и понимала всевозможныя свднія: сейчасъ она будетъ говорить съ вами о метафизик и музык, сейчасъ о богословіи и живописи. Вы увидите ее теперь вполн сложившейся женщиной, но въ ней произошло мало перемны съ тхъ поръ, какъ мы ее видли молодой новобрачной. Въ ней замтна нкоторая аффектація: она слишкомъ старается показать, что знаетъ разныя трудныя вещи — китайскій и еврейскій языки, что она иметъ понятіе объ іероглифахъ и можетъ прочесть содержаніе папирусовъ, которыми обернуты муміи. Беатриса — свтлая блондинка, передъ которой покажется негритянкой свтлокудрая Ева. Она очень тонка и пряма, какъ свчка, бла, какъ хлбъ для причастія, овалъ ея лица довольно длинный и острый, цвтъ лица очень измнчивъ: сегодня она бла, какъ полотно, а завтра лицо ея вдругъ длается смуглымъ и все точно покрывается подкожными точечками, какъ будто въ одну ночь кровеносные шарики покрылись пылью, у нея чудный, но нсколько вызывающій лобъ, зрачки глазъ блдно-зеленые, глазное яблоко совершенно благо цвта, брови мало замтны, вки точно отяжелли. Подъ глазами часто бываютъ круги. Носъ ея, изогнутый, съ узкими ноздрями, говоритъ объ ея хитрости и придаетъ ей суровое выраженіе. Ротъ у нея австрійскій, верхняя губа толще нижней, которую она часто презрительно отставляетъ. Она всегда блдна и длается розовой только отъ сильнаго волненія. Подбородокъ ея довольно толстъ, мой также не тонокъ и, можетъ быть, мн не слдовало бы поэтому говорить вамъ, что женщины съ жирнымъ подбородкомъ очень требовательны въ любви. Я рдко встрчала такую красивую талію, какъ у нея, спина ея ослпительно бла, прежде она была слишкомъ плоска, а теперь, говорятъ, она округлилась, пополнла, но бюстъ и руки остались худощавы, не пополнли, какъ плечи. Вообще у нея такая фигура и такія непринужденныя манеры, что он заставляютъ забыть объ ея недостаткахъ и рельефно выдвигаютъ ея красоту. Природа надлила ее той царственной осанкой, которую пріобрсти нельзя и которая такъ идетъ къ ней, выставляя на видъ благородство ея происхожденія, все въ ней гармонично, и нсколько худыя, но красивой формы бедра, и чудная ножка, и роскошные, ангельскіе, точно залитые сіяніемъ, волосы, которые особенно любилъ рисовать Жироде. Не будучи безупречной красавицей, она, если захочетъ, можетъ произвести сильное, неизгладимое впечатлніе. Ей стоитъ только одться въ бархатъ вишневаго цвта, съ кружевами, вколоть въ голову красныя розы, и она становится божественно красивой. Если бы какимъ-нибудь чудомъ она могла бы одться въ костюмъ тхъ временъ, когда женщины носили лифа съ массой лентъ, кончающіеся узкимъ мысомъ и переходящіе въ широкія, торчащія складки парчевыхъ юбокъ, когда женщины окутывались въ сложенныя крупными складками фрезы, прятали руки въ рукава съ прорзами и кружевными буфами, такъ что видны были только концы пальцевъ, точно пестикъ въ чашечк цвтка, когда он сверхъ завитыхъ въ букли волосъ надвали перевитый драгоцнными каменьями шиньонъ — вотъ тогда Беатриса могла бы съ успхомъ соперничать съ такими идеальными красавицами, какихъ вы здсь видите.
Фелиситэ указала Калисту на прекрасную копію съ картины Міериса, гд изображена женщина въ бломъ атласномъ плать, которая стояла съ нотами въ рукахъ и пла брабантскому знатному вельмож, негръ наливаетъ въ стаканъ на ножк старое испанское вино, а старая экономка укладываетъ печенье.
— Блондинки,— продолжала она, — имютъ надъ нами, брюнетками, то преимущество, что он боле разнообразны: есть блондинки ста разныхъ оттнковъ, а брюнетки вс похожи другъ на друга. Блондинки женственне насъ, мы, француженки-брюнетки, больше похожи на мужчинъ. Неужели,— сказала она,— вы не влюбитесь въ Беатрису посл нарисованнаго мною портрета, какъ это сдлалъ какой-то принцъ въ Тысяч одномъ дн? Но и тутъ ты опять опоздалъ, бдное дитя мое. Но утшься. Вдь всегда первому достаются кости!
Это было сказано ею съ извстной цлью. Восторгъ, написанный на лиц юноши, больше относился въ портрету, чмъ къ художнику, труды котораго, такимъ образомъ, не достигали цди.
— Хотя Беатриса и блондинка,— продолжала она,— но она не такъ воздушна, какъ ей бы слдовало быть, черты лица очень строги, она изящна, но въ ней есть что-то жесткое, окладъ лица ея нсколько суховатъ, можно подумать, что она способна запылать тропическимъ знойнымъ огнемъ. Она похожа на ангела, который пылаетъ и сохнетъ. Глаза ея точно вчно томятся жаждой. Когда она смотритъ прямо, она всего лучше, а въ профиль ея лицо кажется точно сплюснутымъ между двумя дверями. Вы сами увидите, права-ли я. Вотъ изъ-за чего мы стали близкими подругами. Беатриса въ теченіе трехъ лтъ, съ 1828 года до 1881-го, веселилась на послднихъ пирахъ Реставраціи, бывала въ свт, при двор, служила украшеніемъ костюмированныхъ баловъ Елисейскаго дворца Бурбоновъ и судила о людяхъ, о вещахъ и о событіяхъ очень осмысленно и умно. Умъ ея былъ занятъ. Нсколько ошеломленная бурнымъ потокомъ свтской жизни, она не жила сердцемъ, оно молчало, такъ какъ ей пришлось познакомиться съ прелестями брака: явился ребенокъ, роды, однимъ словомъ, вс эти материнскія обязанности, которыя я такъ не люблю. Я не выношу дтей: они доставляютъ только одно огорченіе и вчное безпокойство. Я всегда находила, что для насъ иметъ неоцненное значеніе свобода, предоставленная намъ въ наше время и утраченная нами благодаря этому лицемру Жанъ-Жаку, свобода длаться матерью или нтъ, смотря по желанію. Не я одна такъ думаю, но высказываю это я одна. Беатриса провела бурный годъ отъ 1880—1831 года въ имніи мужа и скучала тамъ, какъ праведники въ раю. Вернувшись въ Парижъ, маркиза не безъ основанія ршила, что революція, которая, по мннію нкоторыхъ, имла только политическое значеніе, произведетъ и нравственный переворотъ. Тотъ міръ, къ которому она принадлежала, не смогъ возродиться за время неожиданнаго пятнадцатилтняго торжества Реставраціи и поэтому онъ долженъ неминуемо искрошиться въ мелкіе куски подъ ударами тарана, который быль въ рукахъ буржуазіи. Она слышала великія слова г-на Лене: ‘Короли сходятъ со сцены!’ Мн кажется, этотъ переворотъ сильно отразился на ея послдующей жизни. Она принялась изучать новыя доктрины, которыя возникали цлыми массами въ трехлтій промежутокъ, слдовавшій за іюльской революціей: вс эти новыя ученія роились одно за другимъ, точно мушкара на солнечномъ лугу, и увлекли многихъ женщинъ. Но, какъ и вс дворяне, она, хотя находила вс эти новыя идеи превосходными, но все же хотла спасти дворянство. Видя, что личныя качества не ставятся ни во что, видя, что знатнйшія фамиліи держатся того же молчаливаго протеста, который они оказывали Наполеону, и этимъ ограничивается вся ихъ роль въ эпоху великихъ событій и дяній, а подобная роль во время нравственнаго переворота равносильна подач въ отставку, сознавая все это, Беатриса предпочла счастье этому молчаливому недовольству. Когда мы вздохнули свободне, маркиза встртила у меня человка, съ которымъ я надялась провести всю остальную жизнь — Женнаро Конти, талантливаго композитора, неаполитанца по происхожденію, по родившагося въ Марсели. Конти очень уменъ, талантливый композиторъ, хотя онъ никогда не могъ бы составить себ первоклассную извстность. Не будь Мейербера и Россини, онъ, можетъ быть, и прослылъ бы геніемъ. Но онъ иметъ надъ ними большое преимущество: онъ въ вокальной музык занимаетъ то же мсто, что Паганини на скрипк, Листъ на роял, Тальони въ танцахъ, и мсто знаменитаго Тара, котораго онъ напоминаетъ.. Это не голосъ, другъ мой, это сама душа! Когда пніе можетъ затронуть нкоторыя душевныя струны и отвчаетъ тому необъяснимому настроенію, которое въ данную минуту охватываетъ женщину, то она погибла. Услыхавъ пніе Женнаро, маркиза безумно влюбилась въ него и похитила его у меня. Хотя это пахнетъ провинціей, но вполн свойственно натур человка. Она снискала мое уваженіе и дружбу своимъ дальнйшимъ поведеніемъ относительно меня. Она считала меня за женщину, которая будетъ защищать свою собственность, а не знала того, что для меня смшнымъ становится человкъ, изъ-за котораго ведется борьба. Она пріхала ко мн. Эта гордая женщина была такъ влюблена, что повдала мн свою тайну и отдала свою судьбу въ мои руки. Она была очаровательна и осталась одновременно женщиной и маркизой въ моихъ глазахъ. Я должна вамъ сказать, другъ мой, что женщины часто поступаютъ дурно, но у нихъ есть скрытое величіе души, которое никогда не оцнятъ мужчины. Итакъ, теперь, когда въ виду близящейся старости я могу уже писать свое завщаніе, я скажу вамъ, что была врна Конги и осталась бы таковой до смерти, но все-таки я хорошо узнала его. Онъ принадлежитъ къ числу людей, которые очаровательны на видъ, но въ дйствительности отвратительны. Онъ большой шарлатанъ въ сердечныхъ длахъ. Бываютъ мужчины, какъ, напримръ, Натанъ, о которомъ я вамъ говорила, они обманываютъ женщинъ вполн искренне: они лгутъ сами себ. Поднявшись на ходули, они воображаютъ, что стоятъ на собственныхъ ногахъ и вполн простосердечно продлываютъ разные фокусы. Тщеславіе у нихъ въ крови, они такъ и родились комедіантами, хвастунами, съ разными вычурами, точно китайская ваза, они готовы смяться сами надъ собой. Но они очень великодушны и, благодаря этому, притягиваютъ къ себ опасность, точно блестящее царственное одяніе Мюрата. Но мошенничество Конти узнаетъ только его любовница. Въ немъ скрывается знаменитая итальянская ревность, заставившая Карлоне убить Піолу и нанесшая Паэзіелло ударъ кинжаломъ. Это ужасное чувство онъ скрываетъ подъ видомъ самаго любезнаго дружелюбія. Конти не отваживается смло признаться въ своемъ порок: онъ улыбается Мейерберу и говоритъ ему комплименты, когда въ душ разорвалъ бы его на клочки. Сознавая свою слабость, онъ притворяется сильнымъ, его тщеславіе такъ велико, что онъ изображаетъ разныя напускныя чувства, которыхъ вовсе нтъ въ его сердц. Онъ выдаетъ себя за артиста, вдохновляемаго небомъ. Для него искусство, говорить онъ, святая и священная вещь. Онъ длается фанатикомъ въ разговор съ свтскими людьми, хотя въ душ издвается надъ ними, онъ говоритъ такъ краснорчиво, что можно подумать, что онъ глубоко убжденъ въ этомъ. Это какой-то ясновидящій, какой-то демонъ, богъ, ангелъ. И все-таки, Калисть, хотя бы вы и были предупреждены, вы подпадете подъ его очарованіе. Этотъ южанинъ, этотъ пламенный артистъ въ дйствительности холоденъ, какъ ледъ. Послушайте его: артистъ — это миссіонеръ, искусство — это религія, которая иметъ своихъ жрецовъ и должна имть своихъ мучениковъ. Вступивши на эту почву, Женнаро доходитъ до самаго безпорядочнаго паоса, на который только способенъ въ своей аудиторіи какой-нибудь профессоръ нмецкой философіи. Вы восхищаетесь его убжденностью, а онъ не вритъ ни во что. Возвышая васъ до небесъ своимъ пніемъ, которое вливаетъ вамъ въ душу сладостный нектаръ любви, онъ бросаетъ на васъ восторженные взгляды, но въ то же время взвшиваетъ силу вашего восторга, и спрашиваетъ себя: ‘Кажусь-ли я имъ богомъ?’ Въ то же время онъ мысленно добавляетъ: ‘Я полъ слишкомъ много макаронъ’. Вы думаете, что онъ васъ любитъ, а онъ васъ ненавидитъ, а вы не знаете почему. Но я-то это знала: онъ вчера увидалъ какую-нибудь женщину, въ которой почувствовалъ влеченіе и издвался надо мной, расточая лицемрныя ласки, фальшивыя увренія въ любви, дорого заставлялъ платить меня за вынужденную врность. Онъ ненасытенъ въ своей жажд рукоплесканій, онъ смется надъ всмъ, все копируетъ, одинаково хорошо можетъ изобразить и горе и радость, но достигаетъ при этомъ блестящаго результата: онъ, если захочетъ, можетъ понравиться, можетъ заставить восхищаться собой, любить себя. Когда я разсталась съ нимъ, онъ ненавидлъ свой голосъ, а между тмъ своимъ успхомъ онъ обязанъ гораздо больше ему, чмъ своему композиторскому таланту, а ему хотлось бы больше быть геніальнымъ творцомъ врод Россини, чмъ такимъ исполнителемъ, какъ Рубини. Я сдлала большую ошибку, привязавшись къ нему, но разъ это случилось, я ршилась внчать лаврами своего кумира до конца. Конти, какъ и многіе артисты, большая лакомка, онъ любитъ комфортъ, удовольствія, онъ очень кокетливъ, вылощенъ, франтовато одтъ, и я поощряла въ немъ вс эти вкусы, я любила эту слабую, лживую натуру. Мн завидовали, а я иногда съ сожалніемъ улыбалась. Я уважала въ немъ его мужество, онъ храбръ, а храбрость, говорятъ, единственная чуждая лицемрія добродтель. Въ путешествіяхъ я разъ подвергла его храбрость испытанію, онъ дйствительно рисковалъ жизнью, которую такъ любитъ, но, странное дло, въ Париж онъ часто совершалъ поступки, которые я называю трусостью ума. Другъ мой, я все это знала и потому сказала бдной маркиз: ‘Вы не знаете, въ какую пропасть вы готовы броситься. Вы, какъ Персей бдной Андромеды, освобождаете меня отъ утеса. Если онъ васъ любитъ, тмъ лучше, но я сомнваюсь въ этомъ, онъ любитъ только себя одного’. Женнаро былъ на седьмомъ неб отъ гордости. Я не была маркизой, рожденной Кастеранъ, и онъ меня забылъ въ одинъ день. Я доставила себ жгучее наслажденіе изслдовать до мелочей этого человка. Зная заране развязку, мн любопытно было видть, какъ будетъ Конти изворачиваться. Бдное дитя мое, мн пришлось за недлю быть свидтельницей разныхъ дикихъ чувствъ, разныхъ безобразныхъ комедій. Я ничего не скажу вамъ объ этомъ, вы увидите этого человка здсь. Но теперь, такъ какъ онъ знаетъ, что я его хорошо поняла, онъ ненавидитъ меня. Если бы онъ могъ меня зарзать безъ опасности для себя, то я не прожила бы и двухъ секундъ. Беатрис я не говорила ни слова. Послднее оскорбленіе, которое Женнаро до сихъ поръ наноситъ мн, это-думать, что я способна подлиться своими грустными наблюденіями съ маркизой. Онъ сталъ теперь вчно озабоченнымъ, задумчивымъ, потому что не вритъ ни въ чью порядочность. До сихъ поръ по отношенію ко мн онъ разыгрываетъ роль человка, который не можетъ утшиться, что покинулъ меня. Онъ обращается со мной самымъ нжнымъ, вкрадчивымъ образомъ, онъ ласковъ, относится ко мн по рыцарски. Для него всякая женщина-мадонна. Надо долго прожить съ нимъ, чтобы разгадать его фальшивое простодушіе и понять невидимую причину этой мистификаціи. Самъ Богъ поврилъ бы ему, такой у него искренній видъ. Онъ обойдетъ васъ своими кошачьими манерами, такъ что вы ни за что не поврите, что въ его ум происходитъ самая тщательная математическая выкладка. Оставимъ его. Я простерла свое равнодушіе до того, что принимала ихъ у себя. Благодаря этому, самое проницательное въ свт парижское общество ничего не узнало объ этой интриг. Женнаро, хотя и опьяненный гордостью, считалъ, вроятно, необходимымъ играть передъ Беатрисой роль: онъ ни чмъ не выдалъ себя. Я очень удивилась его поведенію, мн все казалось, что онъ пожелаетъ скандала. Сама маркиза компрометировала себя черезъ годъ счастья, подвергавшагося всякимъ превратностямъ и случайностямъ парижской жизни. Она нсколько дней сряду не видала Женнаро. Я его пригласила къ себ обдать, а она должна была пріхать вечеромъ. Рошефильдъ ничего не подозрвалъ, но Беатриса такъ хорошо знала своего мужа, что, по ея словамъ, она предпочла бы испытать всякія несчастія скоре, чмъ выносить ту жизнь, которая ждала ее, если онъ будетъ имть право презирать или мучить ее. Я выбрала тотъ день, когда по вечерамъ собирались гости у нашей близкой пріятельницы графини де-Монкорне. Видя, что мужу подали кофе, Беатриса вышла изъ столовой, чтобы идти переодваться, хотя обыкновенно она не принималась такъ рано за свой туалетъ.
‘— Вдь вашъ куаферъ еще не пришелъ,— замтилъ Рошефильдъ, узнавъ, почему она собирается уходить.
‘— Меня причешетъ Тереза,— отвчала она.
‘— Да куда же вы дете? Вдь не къ г-ж де-Монкорне вы собираетесь забраться съ восьми часовъ.
‘— Нтъ, — отвчала она, — но я хочу прослушать первый актъ у итальянцевъ.
‘Болтливый судья въ ‘Грубіян’ Вольтера сойдетъ за нмого по сравненію съ праздными мужьями. Беатриса убжала, чтобы избжать дальнйшихъ вопросовъ и не слыхала словъ мужа:
‘— Въ такомъ случа мы подемъ вмст.
‘Онъ сказалъ это спроста, не имя никакого подозрнія на счетъ своей жены, вдь она пользовалась такой свободой! Онъ старался ни въ чемъ не стснять ее, онъ считалъ это согласнымъ съ чувствомъ собственнаго достоинства. Къ тому же поведеніе Беатрисы не давало никакой пищи для самой строгой критики. Маркизъ собирался похать въ другое мсто, можетъ быть, въ своей любовниц. Онъ одлся еще до обда, и ему оставалось надть шляпу и перчатки, когда онъ услыхалъ стукъ кареты, поданной въ подъзду. Онъ прошелъ къ ней и нашелъ ее совсмъ готовой, она крайне удивилась при вид его.
‘— Куда вы?— спросила она.
‘— Разв я не сказалъ вамъ, что поду съ вами въ итальянцамъ?
‘Маркиз удалось побороть въ себ чувство неудовольствія, но щеки ея такъ покраснли сразу, точно она нарумянила ихъ.
‘— Такъ подемъ,— сказала она.
‘Рошефильдъ пошелъ за ней, не замтивъ, что голосъ ея дрогнулъ отъ волненія и отъ охватившаго ее гнва.
‘— Въ Итальянскую оперу!— сказалъ мужъ.
‘— Нтъ!— воскликнула Беатриса,— къ мадемуазель де-Тушъ. Мн надо ей сказать нсколько словъ,— добавила она, когда дверцы захлопнулись.
‘Карета покатилась.
‘— Если хотите,— продолжала Беатриса,— я завезу васъ сначала къ итальянцамъ, а потомъ уже поду къ ней.
‘— Нтъ, зачмъ же,— возразилъ маркизъ,— если вамъ надо только сказать ей нсколько словъ, то я подожду въ карет, теперь только половина восьмого.
‘Если бы Беатриса сказала мужу: ‘Позжайте къ итальянцамъ и оставьте меня въ поко!’, то онъ спокойно повиновался бы. Какъ умная женщина, она побоялась возбудить въ немъ подозрніе, чувствуя за собой вину, и покорилась участи. Когда она ухала изъ оперы ко мн, мужъ похалъ съ ней. Она вошла, вся красная отъ гнва и нетерпнія. Подойдя ко мн, она съ самымъ спокойнымъ видомъ сказала мн на ухо:
‘— Милая Фелиситэ, завтра вечеромъ я ду съ Конти въ Италію. Попросите его сдлать вс нужныя приготовленія и быть здсь съ каретой и паспортомъ.
‘Затмъ она ухала въ сопровожденіи мужа. Всякая сильная страсть жаждетъ свободы. Беатриса цлый годъ терзалась тмъ, что такъ рдко и съ такими затрудненіями видалась съ Женнаро, съ которымъ считала себя связанной навсегда. Поэтому я ничему не удивлялась. Будь на ея мст я съ моимъ характеромъ, я поступила бы точно также. Она ршилась на огласку, не будучи въ состояніи вынести, что мужъ совершенно невольно пошелъ на перекоръ ея планамъ. Она предотвратила несчастье еще большимъ несчастьемъ. Конти былъ такъ счастливъ, что привелъ меня въ отчаянье: его тщеславіе было польщено.
‘— Вотъ это называется быть любимымъ!— восклицалъ онъ среди взрывовъ восторга.— Много-ли найдется женщинъ, готовыхъ пожертвовать своей жизнью, состояніемъ, уваженіемъ общества!
‘— Да, она васъ любитъ,— сказала я ему,— а вы ее не любите.
‘Онъ пришелъ въ бшенство и сдлалъ мн сцену: принялся ораторствовать, ссориться со мной, описывалъ свое чувство къ ней и уврялъ, что онъ никогда не считалъ себя способнымъ на такую сильную любовь. Я стояла на своемъ, но ссудила его деньгами на путешествіе, застигнувшее его врасплохъ. Беатриса оставила Рошефильду письмо и на другой день вечеромъ ухала въ Италію. Тамъ она оставалась два года, нсколько разъ писала мн самыя очаровательныя дружескія письма: бдное дитя привязалось ко мн, единственной женщин, которая поняла ее. Она увряла, что обожаетъ меня. Нуждаясь въ деньгахъ, Женнаро написалъ оперу, не находя въ Италіи той матеріальной поддержки, какую видятъ композиторы въ Париж. Вотъ письмо Беатрисы, вы съумете понять его теперь, если только въ ваши года можно браться судить о серьезныхъ длахъ,— сказала она, протягивая ему письмо.
Въ эту минуту вошелъ Клодъ Виньонъ. И Калистъ, и Фелиситэ, пораженные его неожиданнымъ появленіемъ, на минуту замолкли: она отъ удивленія, онъ — отъ смутной тревоги. Огромный, высокій лобъ этого молодого человка, уже лысаго въ тридцать семь лтъ, казалось, заволокли грозныя тучи. Ршительный, умный ротъ выражалъ холодную иронію. У Клода Виньона былъ очень внушительный видъ, несмотря на рано увядшее лицо съ багровымъ цвтомъ кожи: прежде оно было рдкой красоты. Въ возраст отъ восемнадцати до двадцати пяти лтъ онъ нсколько напоминалъ божественнаго Рафаэля, но съ годами носъ его, черта, которая всего легче мняется, заострился, лицо, благодаря невдомому внутреннему процессу, огрубло, контуры сдлались слишкомъ аляповаты, кожа приняла свинцовый оттнокъ, все лицо казалось сильно утомленнымъ, причина этого утомленія была неизвстна — можетъ бытъ, оно было плодомъ горькаго одиночества или злоупотребленія умственнымъ трудомъ. Онъ ежеминутно анализируетъ чужія мысли, безъ всякой цли и системы, и остріе его критики все разрушаетъ, никогда ничего не создавая. Поэтому и утомленіе его не усталость архитектора, а просто рабочаго. Глаза, блдно-голубые, были когда-то очень блестящими, а теперь померкли отъ скрытаго горя, потускнли отъ мрачной печали. Кутежи провели подъ глазами черные круги, виски потеряли свжесть, подбородокъ, очень изящной формы, сталъ двойнымъ и потерялъ свое благородное очертаніе. Голосъ, довольно глухой отъ природы, сталъ еще слабе, хотя онъ и не пропалъ совсмъ и не сталъ хриплымъ, но представляетъ нчто среднее между однимъ и другимъ. Подъ безстрастнымъ выраженіемъ этого красиваго лица, подъ пристальнымъ взоромъ скрывается его полная нершительность и слабость характера, которую выдаетъ умная и насмшливая улыбка. Слабость эта касается дйствій, а не ума, лобъ его говоритъ объ его энциклопедическомъ ум, о томъ же говоритъ все его лицо, дтское и мужественное въ одно и то же время. Странность его характера проявляется еще въ одной подробности: онъ высокаго роста, но уже немного согнулся, какъ вс люди, живущіе въ области мышленія. Такіе большіе, длинные люди никогда не отличаются ни энергіей, ни творческой дятельностью. Карлъ Великій, Нарзесъ, Велизарій и Константинъ представляютъ рзкія исключенія изъ этого правила. Клодъ Виньонъ вообще очень загадочная личность. Во-первыхъ, онъ и простъ, и хитеръ одновременно. Хотя онъ, точно куртизанка, способенъ предаваться всякимъ излишествамъ, по способность мыслить никогда не покидаетъ его. Люди съ такимъ направленіемъ умственнаго развитія, при всемъ своемъ талант критически разбирать искусство, науку, литературу, политику, не способны заботиться объ условіяхъ своей жизни. Клодъ вчно погруженъ въ царство мысли и относится къ своей вншности съ безпечностью Діогена. Довольствуясь тмъ, что онъ все постигаетъ, онъ презрительно относится въ матеріальнымъ вещамъ, но едва только онъ собирается создать что-нибудь, какъ его начинаетъ обуревать сомнніе, онъ, не замчая красотъ, видитъ одни препятствія и только раздумываетъ, какъ бы приступить къ длу, такъ что въ результат не двинетъ пальцемъ. Онъ своего рода турокъ, его умъ находится въ полу-дремот отъ вчныхъ мечтаній, критика — его опіумъ, гаремъ уже написанныхъ другими книгъ внушилъ ему отвращеніе къ собственному творчеству. Будучи совершенно равнодушенъ какъ къ важнымъ, такъ и къ ничтожнымъ вещамъ, онъ, благодаря всу мозга, неминуемо долженъ предаться разгулу, чтобы хотя на нсколько мгновеній отршиться отъ рокового тяготнія своего всемогущаго анализа. Онъ слишкомъ поглощенъ внутреннимъ, умственнымъ міромъ, поэтому понятно, что Камиль Мопенъ такъ стремилась вернуть его на прямую дорогу. Эта задача имла свою прелесть. Клодъ Виньонъ считалъ себя политикомъ, такимъ же великимъ, какимъ онъ былъ, какъ писатель. Но этотъ маленькій Маккіавели въ душ смялся надъ честолюбцами: зная свои силы, онъ инстинктивно строилъ свое будущее, соображаясь съ своими способностями, онъ сознаетъ свою мощь, замчаетъ препятствія, видитъ глупость выскочекъ, иногда пугается, иногда испытываетъ чувство отвращенія, и, ни за что не принимаясь, спокойно слдитъ за теченіемъ времени. Какъ и Степанъ Лусто, фельетонистъ, какъ и Натанъ, знаменитый драматическій писатель, какъ и Блонде, тоже журналистъ, онъ вышелъ изъ буржуазной среды, подобно большинству нашихъ великихъ писателей.
— Какъ вы прошли?— спросила мадемуазель де-Тушъ, красня отъ удовольствія и неожиданности.
— Черезъ дверь,— сухо отвчалъ Клодъ Виньонъ.
— Но,— воскликнула она, пожимая плечами, — я отлично знаю, что вы не изъ тхъ людей, которые входятъ черезъ окно.
— Такой способъ вхожденія своего рода почетный орденъ для любимой женщины.
— Довольно,— сказала Фелиситэ.
— Я вамъ мшаю?— спросилъ Клодъ Виньонъ.
— Мосье,— наивно замтилъ Калистъ,— это письмо…
— Оставайтесь съ нимъ, я ни о чемъ не спрашиваю, въ нашъ возрастъ пора понимать такія вещи,— насмшливо прервалъ онъ Калиста.
— Но, мосье…— негодующе воскликнулъ Калистъ.
— Успокойтесь, молодой человкъ, я очень снисходителенъ къ чувствамъ другихъ.
— Милый Калистъ,— начала Камиль.
— Милый?— прервалъ ее Виньонъ.
— Клодъ шутитъ,— сказала Камиль Калисту, продолжая начатую фразу,— это неумстно по отношенію къ вамъ, такъ какъ вы совершенно не посвящены въ шутливый парижскій тонъразговора.
— Я и не думалъ шутить,— серьезно возразилъ Виньонъ.
— По какой дорог пришли вы? Вотъ уже два часа, какъ я, не отводя глазъ, смотрю въ сторону Круазига.
— Вы не все время смотрли туда.
— Вы невыносимы съ вашими шутками.
— Я шучу?
Калистъ всталъ.
— Вамъ здсь не такъ плохо, чтобы надо было уходить,— сказалъ Виньонъ.
— Наоборотъ,— сказалъ горячій юноша, Камиль Мопенъ протянула ему руку и онъ, вмсто пожатія, поцловалъ ее, оставивъ на ней жгучую слезу.
— Я желалъ бы быть на мст этого маленькаго юноши,— сказалъ критикъ, усаживаясь и принимаясь за кальянъ.— Какъ онъ будетъ любить!
— Слишкомъ, и значитъ его не будутъ любить,— сказала мадемуазель де-Тушъ.— Сюда детъ г-жа де-Рошефидьдъ.
— Ну,— сказалъ Клодъ.— Вмст съ Конти?
— Останется она у меня одна, онъ только довезетъ ее.
— Произошла ссора?
— Нтъ.
— Сыграйте мн сонату Бетховена, я ничего не знаю изъ его фортепіанныхъ вещей.
Клодъ принялся накладывать турецкій табакъ въ жаровню дымившагося кальяна и гораздо пристальне наблюдая за Камиль, чмъ она думала, его занимала одна ужасная мысль: ему казалось, что эта женщина вполн убждена, что провела его. Для него такое положеніе вещей было ново.
Калистъ, уходя, совершенно забылъ и о Беатрис Рошэфильдъ, и объ ея письм, онъ былъ взбшенъ на Клода Виньонъ, возмущался его — какъ ему казалось — неделикатностью и жаллъ о бдной Фелиситэ. Какъ можно, будучи любимымъ этой несравненной женщиной, не молиться на нее, стоя на колняхъ, какъ не поврить одному ея взгляду, улыбк? Будучи свидтелемъ горя, которымъ терзалась Фелиситэ, ожидая его возвращенія, видя, какъ она постоянно оборачивалась въ сторону Круазига, Калисту захотлось разорвать этотъ блдный, холодный скелетъ, какъ выразилась про него Фелиситэ, онъ дйствительно совершенно былъ незнакомъ съ изворотливостью ума, которымъ отличаются остряки прессы. Но его мннію, любовь должна быть своего рода религіей для человка. Увидавъ Калиста, мать не могла сдержать радостнаго крика, а мадемуазель де-Генигъ немедленно свиснула Маріотту.
— Маріотта, наше дитя дома, можешь добавить еще блюдо.
— Я его видла, мадемуазель,— отвчала кухарка.
Мать, немного встревоженная при вид облака печали на чел Калиста, не подозрвая, что оно вызвано воображаемымъ дурнымъ обхожденіемъ Виньонасъ Фелиситэ, принялась за вышиваніе. Старая тетка взялась за вязанье. Баронъ уступилъ свое кресло сыну, а самъ принялся ходить по зал, разминая ноги передъ прогулкой по саду. Ни на одной фламандской или голландской картин не найдете вы домашней обстановки съ такими темными тонами, съ такими гармоничными, подходящими къ общему фону человческими фигурами. Этотъ красивый юноша въ черномъ бархат, эта еще красивая мать, эти два старца въ этой старинной обстановк представляли умилительную, вполн гармонирующую съ общей картиной, семейную группу. Фанни очень хотлось разспросить Калиста, но онъ вынулъ изъ кармана письмо Беатрисы, которой, быть можетъ, суждено было разрушить счастье этого достойнаго семейства. Пока онъ развертывалъ его, въ живомъ воображеніи Калиста отчетливо представилась маркиза, въ той фантастической одежд, въ какой ее описывала Камиль Мопенъ.

Письмо Беатрисы къ Фелстьэ.

Генуя, 2 іюня.

‘Я не писала вамъ, дорогой другъ мой, съ тхъ поръ, какъ мы были во Флоренціи. Но Венеція и гицъ всецло поглощали мое время, и къ тому же, какъ вы знаете, счастье попало занимаетъ мста въ жизни. Мы не будемъ считаться письмами. Я немного устала. Мн хотлось все видть, а когда душа наша не слишкомъ легко испытываетъ чувство пресыщенія, то частая смна наслажденій, наконецъ, вызываетъ утомленіе. Другъ нашъ имлъ большой тріумфъ въ театр Скала, въ Ренис и недавно въ Санто-Карло. Три италіянскія оперы за два года, вы не можете сказать, что любовь располагаетъ его къ лни. Насъ везд великолпно принимали, но я предпочла бы уединеніе и молчаніе. Это, по моему, единственныя условія жизни, возможныя для женщины, которая разорвала со свтомъ? Я думала, что все такъ и будетъ. Любовь, дорогая моя, властелинъ еще боле требовательный, чмъ бракъ: но повиноваться ему такъ сладко! Отдавши всю свою жизнь любви, я не думала, что мн придется хотя бы мелькомъ бывать въ свт и любезный пріемъ, оказанный мн, только растравилъ мои раны. Я не могла, какъ прежде, стоять на равной ног съ высокопоставленными дамами. Чмъ больше вниманія мн оказывали, тмъ боле подчеркивали мое ничтожество. Женнаро не понялъ этихъ тонкостей, но онъ былъ такъ счастливъ, что мн было бы стыдно не пожертвовать своимъ мелкимъ самолюбіемъ для такого важнаго дла, какъ жизнь артиста. Мы, женщины, живемъ одной любовью, а мужчины живутъ и любовью и своей дятельностью, иначе они не были бы мужчинами. Тмъ не мене, для насъ, женщинъ, есть много непріятнаго въ томъ положеніи, въ которое я себя поставила и котораго вы избгли: вы остались на высот своего положенія передъ судомъ общества, которое не имло никакихъ правъ на васъ, вы сохранили свободу воли, а я ее утратила. Я говорю это исключительно о сердечныхъ длахъ, а не объ общественныхъ вопросахъ, отъ которыхъ я совершенно отказалась. Вы можете быть кокетливой, капризной, вы сохранили всю привлекательность женщины, которая свободна и можетъ по желанію все дать или во всемъ отказать, вы сохранили за собой привилегію капризничать, въ интересахъ самой вашей любви и любви того человка, который вамъ нравится. Однимъ словомъ, до сихъ поръ сохранили полную независимость, а я утратила свободу сердца, что, по моему, составляетъ одно изъ очарованій во всякой любви, даже когда страсть сильна до безконечности. Я не имю больше возможности ссориться полушутя: мы не даромъ такъ дорожимъ этимъ пріемомъ. Разв это не лучшее средство вывдать тайну сердца? Я не могу грозить, я должна заковать всю мою привлекательность въ броню безграничной кротости и покорности, я должна заслужить уваженіе силой своей любви. Я предпочту скоре умереть, чмъ покинуть Женнаро, потому что все мое искупленіе состоитъ въ святости моей любви. Я не колебалась ни минуты между общественнымъ уваженіемъ и моимъ уваженіемъ къ самой себ, которая составляетъ тайну моей совсти. Хотя у меня и бываютъ минуты меланхоліи, которыя пробгаютъ тучками по ясному небу и которыми мы, женщины, любимъ отдаваться, но я прогоняю ихъ, я не хочу, чтобы это походило на сожалнія. Боже мой, я такъ хорошо поняла обширность моихъ обязанностей, что вооружилась полной снисходительностью, но до сихъ поръ Женнаро не возбуждалъ моей ревности, которая вчно на-сторож. Я не вижу, въ чемъ можетъ провиниться мой чудный геній. Я, ангелъ мой, немного напоминаю тхъ набожныхъ людей, которые ведутъ бесду съ Богомъ, вдь, разв не вамъ я обязана своимъ счастьемъ? Поэтому будьте уврена, что я часто думаю о васъ. Я увидла Италію, наконецъ-то узрла такъ, какъ и вы ее видли и какъ надо ее видть, съ душой, освщенной любовью, какъ и Италія освщена чуднымъ солнцемъ и произведеніями искусства. Мн жаль того, кто долженъ одинъ восхищаться ея красотами, кто не иметъ никого, кому бы онъ могъ въ минуту восторга пожать руку, съ кмъ могъ бы выдлиться избыткомъ волнующихъ васъ чувствъ, которыя, нисколько не слабя отъ этого, длаются нсколько спокойне. Эти два года составляютъ всю мою жизнь и дадутъ обильную жатву для моихъ воспоминаній. Не строили-ли вы, какъ и я, планы останься въ Кіавари, купить дворецъ въ Венеціи, домикъ въ Сорренто, виллу во Флоренціи? Разв вс любящія женщины не боятся людей? А я, выброшенная за бортъ, могу-ли пожелать на вкъ погребсти себя въ этомъ чудномъ пейзаж, среди цвтовъ, у этого красиваго моря или въ долин, которая равняется красот моря, какъ, напримръ, долина, видимая изъ Физоля? Но увы! мы бдные артисты, и деньги призываютъ въ Парижъ двухъ цыганъ. Женнаро не хочетъ, чтобы я пожалла объ утраченной мной роскоши и детъ въ Парижъ репетировать свое новое произведеніе, большую оперу. Вы, ангелъ мой, такъ же, какъ и я, понимаете, что я не могу показаться въ Париж. Несмотря на всю мою любовь, я не могла бы перенести презрительнаго взгляда мужчины или женщины — я скоре готова совершить убійство. Да, я разрубила бы на куски того, кто удостоилъ бы меня сожалнія и милостиво обошелся бы со мной: восхитительная Шатонфъ нкогда, кажется, при Генрих III, растоптала лошадью парижскаго городского голову за подобное преступленіе. Я вамъ пишу съ тмъ, чтобы извстить васъ, что не замедлю присоединиться къ вамъ въ Туш и въ вашемъ монастыр буду ожидать нашего Женнаро. Вы видите, какъ я смло обращаюсь съ моей благодтельницей и сестрой! Но тягость благодянія не приведетъ меня, какъ нкоторыхъ, къ неблагодарности. Вы мн такъ много говорили о трудности сообщенія, что я постараюсь пріхать въ Круазигъ моремъ. Эта мысль мн пришла, когда я узнала здсь, что маленькое датское судно, нагруженное мраморомъ, детъ къ вамъ за солью, возвращаясь къ себ, на Балтійское море. Такимъ образомъ я избгала утомленія и издержекъ перезда на почтовыхъ лошадяхъ. Я знаю, что вы не одна и очень довольна этимъ: посреди моего счастья у меня иногда являлись угрызенія совсти. Вы единственный человкъ, съ которымъ я могу остаться одна, безъ Конти. Можетъ быть, и для васъ будетъ пріятно видть около себя женщину, которая пойметъ ваше счастье и не будетъ завидовать ему? Итакъ, до скораго свиданія. Втеръ попутный, я отправляюсь, мысленно пославъ вамъ поцлуй’.
— И она тоже любитъ,— сказалъ себ Калистъ, съ грустнымъ видомъ складывая письма.
Эта печаль отозвалась въ сердц матери, точно внезапный свтъ озарилъ для нея черную пропасть. Баронъ только что вышелъ.
Фанни заперла на засовъ дверь башенки и облокотилась на спинку кресла, гд сидлъ ея сынъ, точно сестра Дидоны на картин Герена, она поцловала его въ лобъ со словами:
— Что огорчаетъ тебя, мой Калистъ? Ты мн общалъ объяснить твои частые визиты въ Тушъ, я должна, говоришь ты, благословлять владлицу его?
— Да, конечно, — отвчалъ онъ,— она доказала мн, дорогая матушка, всю неполноту моего образованія въ нашъ вкъ, когда дворянство должно себ пріобрсти личныя заслуги, чтобы воскресить свое имя. Я такъ же былъ далеко отъ вка, какъ Геранда отъ Парижа. Она была матерью моего ума.
— За это я не буду благословлять ее,— сказала баронесса, съ глазами, полными слезъ.
— Матушка!— воскликнулъ Калистъ, на голову котораго, какъ жемчужины, скатились дв жгучія слезинки огорченной матери,— матушка, не плачьте, я сегодня собирался, чтобы услужить ей, обойти весь нашъ берегъ отъ таможенной будки до мстечка Батца, а она мн сказала: ‘Какъ стала бы безпокоиться ваша мать! ‘
— Она сказала это? За одни эти слова я многое могу простить ей,— сказала Фанни.
— Фелиситэ желаетъ только моего блага, — продолжалъ Калистъ,— она часто удерживаетъ рзкія и двусмысленныя выраженія, которыя въ ходу у артистовъ, чтобы ничмъ не поколебать во мн вры: она не знаетъ, что моихъ врованій поколебать нельзя. Она разсказывала мн, какъ живутъ въ Париж молодые дворяне, такіе же провинціалы, какъ и я, какъ они оставляютъ семью, не располагая никакими средствами въ жизни и понемногу составляютъ себ большое состояніе, благодаря, своей твердой вол и уму. Я могу сдлать то же, что баронъ де-Растиньякъ, служащій теперь въ министерств. Она даетъ мн уроки музыки, итальянскаго языка, она знакомитъ меня съ разными соціальными вопросами, о которыхъ никто и не думаетъ въ Геранд. Она не надлила меня главнымъ сокровищемъ — своей любовью, но за то длится со мною своими обширными знаніями, богатствомъ своего таланта и ума. Она хочетъ быть для меня не утхой, а свточемъ, она не оспариваетъ ни одной изъ чтимыхъ мной святынь: она врить въ благородство дворянства, она любитъ Бретань, она…
— Она перемнила намъ нашего Калиста, — прервала его старая слпая,— потому что я не могу понять его словъ! У тебя есть хорошій домъ, мой прекрасный племянникъ, есть старые родные, которые боготворятъ тебя, есть добрые старые слуги, ты можешь жениться на славной молодой бретонк, на религіозной, вполн хорошей двушк, которая сдлаетъ тебя счастливымъ, а твои честолюбивые планы прибереги для твоего старшаго сына, который будетъ втрое богаче, чмъ ты теперь, если только ты съумешь прожить спокойно и экономно, подъ Божьимъ благословеніемъ, и если ты выкупишь заложенныя родовыя земли. Все это такъ же безхитростно, какъ и сердце бретонца. Ты не такъ скоро, но за то врно, сдлаешься богатымъ дворяниномъ.
— Тетка твоя права, ангелъ мой, она такъ же горячо заботится о твоемъ счасть, какъ и я. Если мн не удастся женить тебя на миссъ Маргарит, дочери твоего дяди, лорда Фитцъ-Вилльяма, то мы почти уврены, что мадемуазель де-Пен-Холь отдастъ все свое состояніе той племянниц, которую ты выберешь себ въ супруги.
— Да и дома наберется нсколько экю,— сказала таинственнымъ, тихимъ голосомъ старая тетка.
— Мн, жениться въ мои года?— сказалъ онъ, бросая на мать взглядъ, передъ которымъ не можетъ устоять холодная практичность матери.— Неужели я буду лишенъ чудныхъ, безумныхъ увлеченій? Не буду трепетать, волноваться, дышать, ложиться спать, думая лишь о томъ, какъ бы смягчить ея неумолимый взоръ? Неужели я не узнаю прелесть свободы, прихоти души, облачка, пробгающаго по лазури счастья и развевающагося отъ дуновенія радости? Я значитъ не буду блуждать по окольнымъ тропинкамъ, мокрымъ отъ росы? Не буду стоять подъ дождемъ, не замчая его, какъ влюбленные у Дидро? Не буду брать, какъ герцогъ де-Лорьенъ, горячіе угли въ руку? Не буду взбираться по шелковымъ лстницамъ? висть на старой, перегнившей ршетк, не ломая ея? не буду прятаться въ шкафу или подъ постелью? Неужели я въ женщин узнаю только супружескую покорность, въ любви — ровный свтъ лампы? Неужели любопытство мое будетъ пресыщено раньше, чмъ оно родилось? Значитъ, я проживу, не узнавъ сердечныхъ бурь, которыя укрпляютъ силы мужчины? Буду супругомъ-затворникомъ? Нтъ! я уже вкусилъ отъ плода парижской цивилизаціи. Неужели вы не видите, что вы сами, съ своими чистыми, чуждыми всхъ вопросовъ, семейными нравами подготовили пожирающій меня огонь, и я погибну, не узнавъ, гд мой кумиръ, который я вижу повсюду — и въ зеленой листв, и въ облитыхъ солнцемъ пескахъ, и въ каждой красивой, благородной и изящной женщин, описываемыхъ въ книгахъ и поэмахъ, которыя я поглотилъ у Камиль! Увы! въ Герандесть только одна такая женщина — вы, матушка! Вс мои волшебныя мечты навяны Парижемъ, или дышатъ страницами лорда Байрона, Скотта: это Паризина, Эффи, Минна! Это та герцогиня королевской крови, которую я видлъ въ ландахъ, черезъ верескъ и терновникъ, сидя на кон, при вид которой вся кровь приливала мн къ сердцу!
Баронесса гораздо ясне, поэтичне и рельефне представила себ мысленно все то, что здсь читаетъ читатель, и во взгляд сына прочла вс его мысли, сыпавшіяся, какъ стрлы изъ опрокинутаго колчана помышленія. Хотя она никогда не читала Бомарше, но сейчасъ же поняла женскимъ чутьемъ, что женить этого херувима было бы преступленіемъ.
— Ахъ! дорогое дитя мое, — сказала она, прижимая его къ себ и цлуя его чудные волосы, еще всецло принадлежавшіе ей,— женись, когда хочешь, только будь счастливъ! Цль моей жизни не въ томъ, чтобы мучить тебя.
Маріотта стала накрывать на столъ. Гасселенъ отправился выводить лошадь Калиста, который уже два мсяца, какъ пересталъ здить верхомъ. Вс три женщины: мать, тетка и Маріотга съ обычной женщинамъ хитростью старались ублажать Калиста, когда онъ обдалъ дома. Бретонская скудная обстановка, съ помощью дтскихъ привычекъ и воспоминаній, всячески старалась соперничать съ парижской цивилизаціей, которую можно было видть въ Туш, въ двухъ шагахъ отъ Геранды. Маріотта старалась сдлать своего молодого господина равнодушнымъ къ искусной кухн Камиль Мопенъ, а мать и тетка другъ передъ другомъ старались окружать его заботами, чтобы опутать его стями нжности и сдлать всякое сравненіе немыслимымъ.
— У васъ сегодня будетъ рыба, господинъ Калистъ, бекассы и блинчики, какихъ вы нигд никогда не найдете,— сказала Маріотта съ торжествующимъ, лукавымъ видомъ, любуясь убранствомъ стола.
Посл обда, когда старая тетка снова принялась за вязанье, когда пришли священникъ и шевалье дю-Хальга на обычную партію въ карты, Калистъ отправился въ Тушъ, подъ предлогомъ возвратить письмо Беатрисы.
Клодъ Виньонъ и мадемуазель де-Тушъ еще не обдали. Великій критикъ имлъ нкоторую склонность къ гастрономіи и недостатокъ этотъ усердно поощряла Фелиситэ, знавшая, что ничмъ такъ женщина не можетъ къ себ привязать мужчину, какъ угодливостью. Столовая, въ которой за послдній мсяцъ она сдлала еще нсколько важныхъ приспособленій, ясно говорила о томъ, какъ быстро можетъ женщина постичь характеръ, вкусы и наклонности того человка, котораго она любитъ или хочетъ любить. Столъ былъ убранъ съ необыкновенно утонченной роскошью и со всми новйшими изобртеніями этой отрасли.
Бдные, благородные Гениги не знали, съ какимъ противникомъ имъ приходилось соперничать, они и не подозрвали, какое надо было имть состояніе, чтобы тягаться съ подновленнымъ въ Париж серебромъ, привезеннымъ мадемуазель де-Тушъ, съ фарфоромъ, который она считала еще годнымъ для деревни, съ этимъ чуднымъ столовымъ бльемъ, съ позолоченными украшеніями, красовавшимися на стол и, наконецъ, съ искусствомъ повара.
Калистъ отказался отъ предложеннаго ему ликера, налитаго въ великолпные графинчики изъ цннаго дерева, похожіе на дарохранительницы.
— Вотъ ваше письмо,— сказалъ онъ съ наивной настойчивостью, взглянувъ на Клода, который медленно отхлебывалъ изъ рюмки привозный ликеръ.
— Ну, что же вы скажете о немъ?— спросила мадемуазель де-Тушъ, перебрасывая черезъ столъ письмо Виньону, который принялся его читать, прихлебывая ликеръ.
— Но… я скажу, что женщины въ Париж очень счастливы, у всякой есть какой-нибудь геніальный человкъ, котораго он боготворятъ и который ихъ любитъ.
— Ну, такъ вы совершенно деревенскій простакъ, — смясь возразила Фелиситэ.-Какъ! вы не замтили, что она его уже меньше любитъ и что…
— Это несомннно,— сказалъ Клодъ Виньонъ, который усплъ пробжать только первую страницу.— Разв, когда любишь, можно анализировать свое положеніе? разв можно вдаваться въ такія тонкости, какъ маркиза? можно разв взвшивать, различать что-нибудь? Только гордость привязываетъ Беатрису къ Конти, она осуждена любить его во что бы то ни стало.
— Бдная женщина!— сказала Камиль.
Калистъ пристально, ничего не видя, смотрлъ на столъ. Красавица въ фантастической одежд, какъ ее сегодня утромъ описывала ему Фелиситэ, предстала передъ нимъ въ своей лучезарной крас, она улыбалась ему, обмахивалась веромъ, а другая блая ручка выглядывала изъ подъ кружевной фрезы, вишневаго бархата и терялась въ буфахъ роскошнаго платья.
— Вотъ вамъ занятіе,— сказалъ Калисту, сардонически улыбаясь, Клодъ Виньонъ. Калиста покоробило отъ слова занятіе.
— Не вбивайте въ голову этому милому ребенку мысли о такой интриг, вы не знаете, какъ опасны такія шутки. Я знаю Беатрису, у нея слишкомъ много благородства, чтобы мняться, къ тому же, Конти будетъ здсь.
— А!— насмшливо замтилъ Клодъ Виньонъ,— это что-то похоже на ревность?..
— Вы можете такъ думать?— гордо спросила Камиль.
— Вы боле прозорливы, чмъ иная мать,— отвчалъ Клодъ.
— Разв это можетъ быть?— сказала Камиль, показывая на Калиста.
— Однако,— возразилъ Виньонъ,— они очень подходили бы другъ къ другу. Ей на десять лтъ больше, чмъ ему, и онъ въ данномъ случа будетъ играть роль молодой двушки.
— Молодая двушка, мосье, уже два раза была подъ выстрлами въ Ванде. Если бы нашлось еще двадцать тысячъ такихъ двушекъ…
— Я сказалъ вамъ это въ похвалу, — сказалъ Виньонъ,— и мн это было гораздо легче сдлать, чмъ вамъ побрить бороду.
— У меня есть шпага, которой я могу побрить бороду тому, у кого она слишкомъ длинна,— отвчалъ Калистъ,
— А я прекрасно могу писать эпиграммы,— улыбаясь замтилъ Виньонъ,— мы оба французы, дло можно сладить.
Мадемуазель де-Тушъ бросила на Кадиста умоляющій взглядъ, который сразу охладилъ его пылъ.
— Почему, — спросила Фелиситэ, — молодые люди, какъ мой Калистъ, любятъ всегда женщинъ извстнаго возраста?
— Нтъ ни одного чувства, которое было бы такъ наивно и вмст благородно,— отвтилъ Виньонъ,— оно вытекаетъ изъ отличительныхъ свойствъ очаровательной юности. Кром того, чмъ, какъ не такой любовью могутъ кончить старыя женщины? Вы молоды, красивы и останетесь такой еще лтъ двадцать, поэтому я могу говорить объ этомъ при васъ,— сказалъ онъ, бросивъ хитрый взглядъ на мадемуазель де-Тушъ.— Во-первыхъ, полупожилыя женщины, на которыхъ обращаютъ свое вниманіе молодые люди, умютъ гораздо лучше любить, чмъ молодыя женщины. Юноша слишкомъ иметъ много общаго съ молодой женщиной, чтобы она могла ему нравиться. Такое увлеченіе напоминаетъ миъ о Нарцисс. Кром того, мн кажется, ихъ раздляетъ обоюдная неопытность. Поэтому-то сердце молодой женщины легче понимаютъ т мужчины, у которыхъ за искренней или притворною страстью скрывается извстная опытность, по этой же причин, если не принимать во вниманіе различіе умственнаго развитія, женщина среднихъ лтъ легче можетъ увлечь юношу: онъ прекрасно сознаетъ, что будетъ у нея имть успхъ, а женское тщеславіе съ другой стороны бываетъ очень польщено его преслдованіемъ. Юношество любитъ набрасываться на плоды, а женщина въ осенній расцвтъ свой представляетъ чудный, сочный плодъ. Какъ много значатъ взгляды смлые и сдержанные, а когда нужно, томные, взгляды сладостные, горячіе, озаренные послдними лучами любви! А искусство говорить, а роскошныя, золотистыя плечи, красивыя, полныя формы, руки съ ямочками, свжая, упругая кожа, а лучезарное чело съ печатью глубокихъ думъ и чувствъ, а волосы, такъ искусно положенные, такъ заботливо охраняемые, волосы, съ тонкой линіей пробора, гд блется нжная кожа, а эти воротники, сложенные въ красивыя складки, а разныя ухищренія, благодаря которымъ особенно рельефно и вызывающе оттняется близна кожи на затылк, тамъ, гд кончается прическа, точно этимъ контрастомъ женщины хотятъ подчеркнуть плнительную силу жизни и любви? Въ эти года и брюнетки чаще всего принимаютъ боле свтлый оттнокъ, цвтъ янтаря. Женщины и улыбкой, и словами показываютъ свое умнье жить въ свт: он отлично умютъ разговаривать, чтобы заставить васъ улыбнуться, он готовы вамъ разсказать, что угодно, он умютъ напустить на себя необыкновенное достоинство и гордость, могутъ притворно испускать крики отчаянія, отъ которыхъ, кажется, душа рвется на части, он посылаютъ послднее прости любви, но только пользуются имъ, чтобы разжечь страсть. Он молодютъ, усердно играя роль наивныхъ простушекъ, он заставляютъ говорить себ самыя горячія увренія въ уваженіи, кокетливо распространяясь о своемъ паденіи, опьяненіе, которое доставляетъ имъ ихъ торжество, дйствуетъ заразительно, преданы он безконечно: он будутъ васъ слушать, любить, он цпляются за любовь, какъ приговоренный къ смерти цпляется за жизнь, он похожи на адвокатовъ, которые умютъ, не надодая суду, горячо отстаивать свое дло, он пользуются всевозможными средствами и только у нихъ можно узнать, что такое безграничная любовь. Я не думаю, чтобы ихъ можно было бы забыть когда-нибудь, какъ не забывается ничто великое, недосягаемое. У молодыхъ женщинъ есть тысяча развлеченій, а у этихъ женщинъ нтъ ихъ вовсе, у нихъ нтъ боле ни самолюбія, ни суетности, ни мелочности, ихъ любовь — это Луара у своего истока: она безконечно велика, она разрослась изъ всхъ разочарованій, изъ всхъ жизненныхъ притоковъ, и вотъ почему… моя дочь нма,— докончилъ онъ, видя экстазъ мадемуазель де-Тушъ, которая съ силой сжимала руку Калиста, вроятно, желая поблагодарить его за то, что онъ былъ невольной причиной этого лестнаго панегирика, за которымъ она не видла никакой западни.
Весь вечеръ Клодъ Виньонъ и Фелиситэ блистали необычайнымъ остроуміемъ, разсказывали анекдоты и описывали парижское общество Калисту, который былъ теперь совершенно очарованъ Клодомъ: на людей съ нжнымъ сердцемъ всегда неотразимо дйствуютъ умные люди.
— Я нисколько не удивлюсь, если завтра прідутъ маркиза де-Рошефильдъ и Конти, который, по всмъ вроятіямъ, сопровождаетъ ее,— сказалъ Клодъ уже поздно вечеромъ,— когда я уходилъ изъ Круазига, моряки замтили маленькое судно, датское, шведское или норвежское.
Его слова вызвали краску на лиц спокойной Камиль. Въ этотъ вечеръ г-ж дю-Геникъ пришлось своего сына прождать опять до часу утра, она никакъ не могла понять, что онъ длаетъ въ замк Тушъ, когда онъ самъ сказалъ ей, что Камиль не любитъ его.
— Онъ имъ только мшаетъ, — говорила себ эта чудная мать.— О чемъ вы тамъ говорили?— спросила она его, когда онъ вошелъ.
— Ахъ, матушка! Я никогда еще такъ восхитительно не проводилъ вечера. Великая, чудная вещь — талантъ. Отчего ты меня не надлила имъ? Люди талантливые могутъ выбрать себ любимую женщину, никто не устоитъ передъ ними.
— Но ты красивъ, мой Калистъ.
— Красота только въ вашихъ глазахъ иметъ значеніе. Клодъ Виньонъ къ тому же красивъ. У геніальныхъ людей всегда лучезарное чело, глаза блестятъ и метаютъ молніи, а я, несчастный, только и умю, что любить.
— Говорятъ, что этого довольно, ангелъ мой, — сказала она, цлуя его въ лобъ.
— Правда?
— Мн говорили такъ, сама я этого никогда не испытала.
Калистъ съ благоговніемъ поцловалъ у матери руку.
— Я буду тебя любить и замню всхъ тхъ, которые могли бы преклоняться передъ тобой,— сказалъ онъ ей.
— Дорогое дитя! Это отчасти твой долгъ, я отдала теб все мое сердце. Не будь же неостороженъ, постарайся любить только достойныхъ женщинъ, если ужь теб суждено любить.
Какой молодой человкъ, полный любви и рвущійся къ жизни, не возымлъ бы побдную мысль пойти въ Круазигъ, чтобы видть, какъ прідетъ г-жа де-Рошефильдъ и разсмотрть ее инкогнито? Калистъ непріятно поразилъ отца и мать, ничего не знавшихъ о прибытіи красавицы маркизы, тмъ, что вышелъ изъ дому съ утра и не захотлъ завтракать. Ноги молодого бретонца едва касались земли, Его точно влекла какая-то невдомая сила, онъ чувствовалъ себя замчательно легкимъ и проскользнулъ мимо стнъ Туша, чтобы не быть замченнымъ. Очаровательный ребенокъ стыдился своего пыла, а, можетъ быть, всего больше боялся вышучиванья: Фелиситэ и Клодъ Виньонъ были такъ проницательны! Обыкновенно, молодые люди въ подобныхъ случаяхъ думаютъ, что ихъ лобъ длается прозрачнымъ, что мысли ихъ могутъ прочесть вс. Онъ шелъ по дорог, между лабиринтомъ соляныхъ болотъ, дошелъ до песковъ и, несмотря на палящій солнечный зной, миновалъ ихъ въ одно мгновенье. Затмъ онъ дошелъ до края откоса, который выложенъ камнями для прочности, внизу находится домъ, гд путешественники находятъ пріютъ отъ бури, сильнаго морского втра, дождя и урагана. Не всегда бываетъ возможно переправиться черезъ узкій морской рукавъ, не всегда здсь бываютъ лодки, а пока он прідутъ изъ гавани, иногда бываетъ необходимо поставить въ крытое мсто лошадей, ословъ, товаръ или багажъ пассажировъ. Отсюда видно открытое море и городъ Круазигъ, отсюда Калистъ вскор увидалъ приближающіяся дв лодки, нагруженныя вещами, пакетами, сундуками, несессерами и ящиками, всмъ своимъ видомъ говорившими мстнымъ обитателямъ, что въ нихъ находятся разныя необыкновенныя вещи, которыя могутъ принадлежать только привиллегированнымъ путешественникамъ. Въ одной изъ лодокъ сидла молодая женщина, въ соломенной шляп съ зеленымъ вуалемъ, и съ ней мужчина. Ихъ лодка пристала первая. Калистъ вздрогнулъ, но, увидавъ ихъ, онъ разглядлъ, что это лакей и горничная и не осмлился обратиться къ нимъ съ разспросами.
— Вы въ Круазигъ, господинъ Калистъ?— спросили матросы, знавшіе его, но онъ отрицательно покачалъ головой, сконфуженный тмъ, что его имя было произнесено.
Калистъ пришелъ въ восторгъ при вид большого ящика, затянутаго засмоленнымъ полотномъ, на которомъ было написано: ‘Г-жа маркиза де-Рошефильдъ’. Эта фамилія блеснула передъ нимъ, какъ талисманъ, въ ней ему почудилось что-то роковое, онъ ни минуты не сомнвался, что полюбитъ эту женщину: малйшія подробности, касавшіяся ея, уже интересовали его, занимали и возбуждали его любопытство. Почему? Молодость, полная безпричинныхъ и безграничныхъ кипучихъ желаній, со всей силой отдается власти чувства, вызваннаго въ ней первой встртившейся на пути женщиной. Беатриса получила по наслдству любовь, которую отвергла Фелиситэ. Калистъ смотрлъ за разгрузкой, не покидая надежды увидать лодку, выходящую изъ гавани, увидть, какъ она подойдетъ къ маленькому мысу, около котораго ревутъ морскія волны, и покажетъ ему Беатрису ставшей для него тмъ же, чмъ была Беатриче для Данте — безсмертной, мраморной статуей, которую онъ хотлъ бы увнчать цвтами и гирляндами. Скрестивъ руки, онъ погрузился въ мечтательное ожиданіе.
Мы мало обращаемъ вниманія на одинъ фактъ, который стоитъ того, чтобы его замтили: мы часто заставляемъ наши чувства подчиняться одному желанію и точно иногда заключаемъ сами съ собой договоръ, который ршаетъ нашу судьбу, случай играетъ здсь гораздо меньшую роль, чмъ мы думаемъ.
— Я не вижу лошадей,— сказала горничная, усаживаясь на чемоданъ.
— А я не вижу проложенной дороги,— сказалъ лакей.
— А между тмъ сюда подъзжали лошади,— сказала горничная, указывая на ихъ слды.— Сударь, сказала она, обращаясь къ Калисту,— будьте добры сказать мн, та-ли это самая дорога, которая ведетъ въ Геранду?
— Да,— отвчалъ онъ.— Кого вы ждете?
— Намъ сказали, что за нами прідутъ изъ Туша. Если они промедлятъ, то я не знаю, какъ будетъ одваться маркиза,— сказала она лакею.— Вамъ слдовало бы пойти къ мадемуазель де-Тушъ. Какая дикая страна!
У Калиста явилось смутное предчувствіе, что онъ попалъ въ фальшивое положеніе.
— Ваша госпожа детъ въ Тушъ?— спросилъ онъ.
— Барышня увезла ее сегодня утромъ въ семь часовъ,— отвчала она.— А! вотъ и лошади…
Калистъ бросился къ Геранд съ быстротой и легкостью серны, сдлавъ большой крюкъ, чтобы не быть узнаннымъ прислугой изъ Туша, но на узкой дорог, между болотъ, онъ все-таки столкнулся съ двумя слугами.
— Войти? или нтъ?— думалъ онъ, завидвши вдали сосны Туша.
Но онъ не ршился войти и весь сконфуженный и растерянный вернулся въ Геранду и, прогуливаясь по главной алле, продолжалъ раздумывать. Увидавъ Тушъ, онъ весь вздрогнулъ и принялся разглядывать флюгера на дом.
— Она не подозрваетъ о моемъ волненіи, говорилъ онъ себ.
Эти мысли точно остріемъ кололи его прямо въ сердце, и въ немъ все глубже вндрялся образъ маркизы. Калистъ не испыталъ по отношенію къ Камиль ни этихъ преждевременныхъ страховъ, ни радостей: онъ встртилъ ее, когда она хала верхомъ, и въ немъ сразу разгорлось влеченіе къ ней, какъ при вид красиваго цвтка, который ему захотлось бы сорвать.
Чувство нершительности, охватившее его теперь, составляетъ своего рода поэму робкихъ людей. Они раздуваютъ въ сердц искру, заброшенную туда ихъ собственнымъ воображеніемъ, начинаютъ волноваться, то раздражаются, то успокоиваются и на един сами съ собой доходятъ до апогея любви, еще ни разу не видавъ объекта своихъ треволненій. Калистъ замтилъ издали шевалье дю-Хальга, гулявшаго съ мадемуазель де-Пен-Холь, услыхавъ свое имя, онъ спрятался. Шевалье и старая барышня, думая, что они одни, говорили громко.
— Такъ какъ Шарлотта де-Каргаруэтъ прізжаетъ,— говорилъ шевалье,— удержите ее здсь три-четыре мсяца. Какъ ей пококетничать съ Калистомъ? она никогда не остается здсь достаточно долгое время, чтобы приняться за это, если же они будутъ видаться каждый день, то наши милыя дти въ конц концовъ почувствуютъ другъ къ другу сильную страсть и вы ихъ пожените будущей зимой. Если вы скажете Шарлотт два словечка о вашихъ планахъ, то она не замедлитъ сказать Калисту четыре, и шестнадцатилтняя двушка, конечно, безъ труда одержитъ побду надъ женщиной сорока слишкомъ лтъ.
Оба старика повернули назадъ, Калистъ не слыхалъ больше ничего, но онъ проникъ въ планы мадемуазель де-Пен-Холь. Это имло роковыя послдствія при его настоящемъ душевномъ состояніи. Молодой человкъ, влюбленный, полный надеждъ, можетъ-ли согласиться взять въ жены навязываемую молодую двушку? Калистъ, до сихъ поръ относившійся къ Шарлотт де-Кергаруэтъ совершенно равнодушно, чувствовалъ, что теперь въ немъ поднимается къ ней непріязненное чувство. Его не интересовали денежныя соображенія, такъ какъ онъ съ дтства привыкъ къ скромной жизни въ родительскомъ дом, да къ тому же онъ и не подозрвалъ, какое большое состояніе у мадемуазель де-Пен-Холь, видя, что она ведетъ такую же бдную жизнь, какъ и дю-Геники. Вообще молодой человкъ такого воспитанія, какъ Калистъ, главнымъ образомъ обращаетъ вниманіе на чувство, а онъ всми своими помышленіями стремился къ маркиз. Что такое ничтожная Шарлотта въ сравненіи съ тмъ образомъ, который нарисовала ему Камиль? Она была для него подругой дтства, съ которой онъ обращался, какъ съ сестрой. Домой онъ вернулся только къ пяти часамъ. Когда онъ вошелъ въ залу, мать съ грустной улыбкой протянула ему письмо отъ мадемуазель де-Тушъ.
‘Дорогой Калистъ, красавица маркиза Рошефильдъ пріхала, и мы разсчитываемъ на васъ, чтобы отпраздновать ея пріздъ. Клодъ, вчный насмшникъ, увряетъ, что вы будете Беатриче, а она Данте. Честь Бретани и дю-Гениковъ требуетъ, чтобы урожденная Кастеранъ была хорошо встрчена. Итакъ, до скораго свиданія.

Вашъ другъ Камиль Мопенъ’.

‘Приходите безъ церемоніи, въ чемъ сидите, а то мы покажемся смшными’.
Калистъ показалъ письмо матери и ушелъ.
— Кто такіе Кастераны?— спросила она барона.
— Это древняя нормандская фамилія въ родств съ Вильгельмомъ Завоевателемъ,— отвчалъ онъ.— Ихъ гербъ-лазурное поле съ красными и желтыми пятнами и на немъ серебряная лошадь съ золотыми подковами. Красавица, изъ-за которой былъ убитъ мой другъ въ 1800 году, въ Фужер, была дочь одной изъ Кастеранъ, которая посл того, какъ ее покинулъ герцогъ Вернель, постриглась въ монахини въ Сеец и стала тамъ настоятельницей.
— А Рошефильды?
— Я не знаю этой фамиліи, надо бы посмотрть ихъ гербъ,— сказалъ онъ.
Баронесса нсколько успокоилась, узнавъ, что маркиза Беатриса де-Рошефильдъ принадлежитъ къ старинному роду, но все же ей было странно, что сынъ подвергается новому искушенію.
Калистъ по дорог испытывалъ сладостное и вмст жгучее чувство, горло его сжималось, сердце билось, голова отказывалась работать, его била лихорадка. Ему хотлось идти медленне, но неотразимая сила увлекала его впередъ.
Этотъ подъемъ всхъ чувствъ, вызванный мелькающей вдали смутной надеждой, испытываютъ вс юноши: въ такія минуты въ душ яркимъ пламенемъ горитъ огонь и распространяетъ вокругъ нихъ сіяніе, вся природа кажется лучезарной, а вдали въ сіяніи лучей, точно священное изображеніе, рисуется свтлый образъ женщины. О сами юноши, какъ и прежніе святые, разв не полны вры, надежды, горячаго пыла, душевной чистоты? Молодой бретонецъ нашелъ все общество въ сбор въ маленькой гостиной на половин Камиль. Было около шести часовъ, солнце озаряло окна красноватымъ свтомъ, ослабляемымъ деревьями, въ воздух стояла тишина, въ гостиной царилъ полумракъ, который такъ любятъ женщины.
— Вотъ представитель Бретани,— съ улыбкой сказала своей пріятельниц Камиль Мопенъ, указывая на Калиста, когда тотъ приподнялъ портьеру на двери,— онъ аккуратенъ, какъ король.
— Вы узнали его шаги?— спросилъ Клодъ Виньонъ у мадемуазель де-Тушъ.
Калистъ низко поклонился маркиз, отвтившей ему намо немъ головы, онъ не взглянулъ на нее. Затмъ онъ взялъ протянутую руку Клода Виньона и пожалъ ее.
— Вотъ тотъ великій человкъ, о которомъ мы только что такъ много говорили, Женнаро Конти,— сказала ему Камиль, не отвчая Клоду.
Она указала Калисту на человка средняго роста, тонкаго и худощаваго, ‘хь каштановыми волосами, красноватыми глазами, съ блымъ, покрытымъ веснушками лицомъ. Вообще онъ необыкновенно напоминалъ Байрона, только съ боле горделивой посадкой головы. Конти очень гордился этимъ сходствомъ.
— Я очень счастливъ, что мн удалось увидть васъ въ мое кратковременное, однодневное пребываніе въ Туш, — сказанъ Женнаро.
— Я долженъ былъ бы сказать это вамъ,— довольно развязно возразилъ Калистъ.
— Онъ красивъ, какъ ангелъ,— сказала маркиза Фелиситэ.
Калистъ, очутившійся между диваномъ съ одной стороны и двумя дамами съ другой, смутно разслышалъ эти слова, хотя они были сказаны шепотомъ и на ухо. Онъ слъ въ кресло и бросилъ украдкой взглядъ на маркизу. Въ пріятномъ свт вечерняго солнца онъ увидалъ блую, гибкую фигуру, точно рукой ваятеля брошенную въ граціозной поз на диванъ, у него потемнло въ глазахъ. Сама того не подозрвая, Фелиситэ оказала хорошую услугу пріятельниц своимъ описаніемъ. Беатриса въ дйствительности была лучше, чмъ тотъ неприкрашенный портретъ, который нарисовала ему вчера Камиль. Не для гостя-ли отчасти вотъ кнула Беатриса въ свою прическу букетъ васильковъ, отъ котораго много выигрывалъ свтлый цвтъ ея вьющихся волосъ, буклями спускавшихся по щекамъ. Подъ глазами отъ усталости были темные круги, кожа была бла и прозрачна, точно самый чистый перламутръ, цвтъ лица былъ такъ же ослпителенъ, какъ и блескъ ея глазъ. Сквозь блую кожу, тонкую, какъ кожица яйца, сквозили синеватыя жилки. Черты лица были удивительно тонки. Лобъ казался прозрачнымъ. Вся головка, чудно изящная и воздушная, красиво сидла на длинной красивой формы ше, выраг женіе лица было необыкновенно измнчиво. Талія была такъ тонка, что ее можно было охватить десятью пальцами, и отличаг лась очаровательной гибкостью. Открытыя плечи блестли въ тни, какъ блая камелія въ темныхъ волосахъ. Бюстъ былъ полуоткрытъ и изящныя очертанія груди сквозили сквозь легкую косынку. На маркиз было надто блое муслиновое платье съ голубыми цвтами, съ большими рукавами, съ корсажемъ, оканчивавшимся мысомъ и безъ пояска, на ногахъ были туфли, формой похожія на древнія котурны, перекрещивавшіяся на фильдекосовомъ чулк: все обличало большое умнье одваться. Серебряныя филиграновыя серьги, чудо генуэзскаго ювелирнаго искусства, которыя теперь, наврное, будутъ въ мод, вполн гармонировали съ воздушной прической ея блокурыхъ волосъ, украшенныхъ васильками. Калистъ однимъ жаднымъ взглядомъ оцнилъ вс эти прелести и запечатллъ ихъ въ своемъ сердц. Блокурая Беатриса и брюнетка Фелиситэ представляли контрастъ, столь цнимый въ кипсэкахъ англійскими художниками. Съ* одной стороны сила, съ другой слабость — настоящая антитеза. Эти дв женщины никогда не могли быть соперницами, каждая имла свою область: очаровательная барвинка, лилія, около роскошнаго, блестящаго и красиваго мака, бирюза около рубина. Въ одну минуту Калистъ былъ охваченъ жгучей любовью, явившейся результатомъ его тайныхъ надеждъ, его страховъ и колебаній. Мадемуазель де-Тушъ разбудила его чувственность, а Беатриса зажгла его сердце и умъ. Молодой бретонецъ вмст съ тмъ ощутилъ въ себ силу все побдить, ничего не пощадить. Поэтому онъ бросилъ на Конти взглядъ, полный зависти, ненависти, мрачный и боязливый взглядъ соперника, какимъ онъ никогда не глядлъ на Кло да Виньона. Калистъ долженъ былъ употребить всю свою энергію, чтобы сдержаться, но онъ невольно подумалъ, что турки правы, запирая своихъ женщинъ, что надо было бы запретить этимъ красивымъ созданіямъ показываться во всеоружіи раздражающаго кокетства передъ взглядами юношей, пылающихъ любовью. Но сердечная буря мгновенно стихала въ немъ, какъ только устремлялись на него глаза Беатрисы и раздавалась ея тихая рчь, бдное дитя уже благоговло передъ ней, какъ передъ Богомъ. Раздался звонокъ къ обду.
— Калистъ, предложите руку маркиз,— сказала мадемуазель де-Тушъ, взявъ подъ руку Конти съ правой стороны и Виньона съ лвой и пропуская впередъ молодую парочку.
Сходить по старинной лстниц подъ руку съ маркизой стоило не мало труда Калисту: сердце у него замерло, языкъ отказывался слушаться, холодный потъ выступилъ на лбу и морозъ пробжалъ по спин, рука его такъ сильно дрожала, что на послдней ступени маркиза спросила его:
— Что съ вами?
— Я, — отвчалъ онъ сдавленнымъ голосомъ, — никогда во всю мою жизнь не видалъ женщины красиве васъ, за исключеніемъ моей матери, и я не могу совладать съ своимъ волненіемъ.
— Разв у васъ нтъ здсь Камиль Мопенъ?
— Ахъ! какая разница!— сказалъ наивно Калистъ.
— Хорошо, Калистъ, — шепнула ему на ухо Фелиситэ, — я вамъ говорила, что вы меня сейчасъ же забудете, какъ будто бы я никогда не существовала. Садитесь здсь, направо отъ нея, а Виньонъ сядетъ налво. А что касается до тебя, Женнаро, ты останешься со мной, — добавила она со смхомъ, — мы будемъ смотрть, какъ онъ кокетничаетъ.
Особенное удареніе, съ которымъ Камиль произнесла это, поразило Клода, который бросилъ на нее подозрительный, но притворно разсянный взглядъ, которымъ онъ всегда прикрывался, когда желалъ наблюдать за кмъ-нибудь. Онъ продолжалъ слдить за мадемуазель де-Тушъ во все время обда.
— Кокетничать,— отвчала маркиза, снимая перчатки и показывая свои красивыя руки,— есть, по крайней мр, съ кмъ. У меня съ одной стороны,— сказала она, показывая на Клода,— поэтъ, а съ другой — сама поэзія.
Женнаро Конти бросилъ на Калиста взглядъ, полный одобренія.
При освщеніи Беатриса казалась еще красиве. Блый свтъ свчей игралъ на ея лбу, зажигалъ огоньки въ ея глазахъ газели и игралъ на ея шелковистыхъ, отливавшихъ золотомъ локонахъ. Она граціознымъ жестомъ отбросила газовый шарфъ и открыла свою чудную шею. Калистъ увидалъ блый, какъ молоко, изящный затылокъ, красивой мягкой линіей сливавшійся съ плечами замчательной красоты. Эта легкая перемна въ костюм проходитъ почти незамтно въ глазахъ свтскаго человка, всмъ пресыщеннаго, но на новичка, подобно Калисту, производитъ огромное впечатлніе. Шея Беатрисы, совершенно другой формы, чмъ у Камиль, говорила о совсмъ другомъ характер. Въ этихъ очертаніяхъ сказалась горделивость расы, нкоторое упорство, свойственное родовитымъ людямъ, въ посадк шеи было что-то жесткое, точно въ этомъ сказалось послднее проявленіе наслдственности отъ предковъ-завоевателей.
Калистъ употреблялъ много усилій, чтобы длать видъ, что сть, онъ былъ въ такомъ нервномъ состояніи, что сть ему вовсе не хотлось. Какъ у всхъ молодыхъ людей, каждый фибръ его души былъ затронутъ и объятъ трепетомъ, который всегда предшествуетъ первой любви и благодаря которому она такъ глубоко запечатлвается въ душ. Въ его годы сердечный пылъ вступаетъ въ споръ съ нравственнымъ чувствомъ и этимъ объясняется долгая почтительная нершительность, глубокая нжность и отсутствіе всякаго разсчета, особенно привлекательное въ молодыхъ людяхъ, жизнь и сердце которыхъ вполн чисты. Украдкой, чтобы не возбуждать подозрній ревниваго Женнаро, онъ подробно, до мелочей, разглядывалъ благородную красоту маркизы де-Рошефильдъ. Калистъ былъ совершенно подавленъ величественной красотой любимой женщины, онъ чувствовалъ себя такимъ маленькимъ передъ этой женщиной съ гордымъ взглядомъ глазъ, съ величавымъ выраженіемъ тонкаго, аристократическаго лица, съ необычайно граціозными движеніями и жестами: все это было вовсе не такъ заучено-пластично, какъ можно было бы подумать. Вс эти мельчайшія измненія женской физіономіи всегда соотвтствуютъ душевнымъ движеніямъ и тончайшимъ внутреннимъ ощущеніямъ. Ложное положеніе, въ которомъ находилась Беатриса, заставляло ее зорко слдить за собой и, стараясь не казаться смшной, принимать важный видъ: великосвтскія женщины всегда умютъ достигнуть своей цли, что никогда не удается зауряднымъ женщинамъ.
Во взгляд Фелиситэ Беатриса прочла восхищеніе, которое чувствовалъ къ ней ея сосдъ, ей показалось недостойнымъ себя поощрять это чувство и, улучивъ удобную минуту, она бросила на него одинъ-два холодныхъ взгляда, которые обрушились на него, какъ снжный обвалъ. Несчастный юноша пожаловался мадемуазель де-Тушъ, бросивъ на нее взглядъ, краснорчиво говорившій, сколько усилій стоило ему сдержать слезы. Фелиситэ ласковымъ голосомъ спросила его, почему онъ ничего не стъ, Калистъ принялся насильно за ду и сдлалъ видъ, что принимаетъ участіе въ разговор. Его мучила невыносимая мысль, что онъ навязчивъ и не нравится ей. Ему сдлалось еще боле не по себ, когда за стуломъ маркизы онъ увидалъ лакея, котораго онъ утромъ видлъ на морскомъ берегу и который наврное разскажетъ объ его любопытств. Но г-жа де-Рошефильдъ не обращала никакого вниманія на своего сосда, на его радости и печаль. Мадемуазель де-Тушъ навела разговоръ на ея путешествіе по Италіи и она съумла очень остроумно разсказать о моментальной страсти, которую она удостоилась внушить одному русскому дипломату во Флоренціи и зло подсмялась надъ юношами, бросающимися на женщинъ, какъ кузнечики на зелень. Она разсмшила Клода Виньона, Женнаро и самое Фелиситэ, по ея насмшки уязвили до глубины души Калиста, такъ что въ голов и въ ушахъ у него поднялся такой шумъ, что до него доносились только отдльныя слова. Бдный юноша не давалъ себ клятвы, какъ нкоторые упрямцы, что онъ будетъ обладать этой женщиной во что бы то ни стало, нтъ, онъ не сердился, онъ страдалъ.
Увидавъ, что Беатриса хотла унизить его передъ Женнаро, онъ подумалъ: ‘хоть чмъ-нибудь ей быть полезнымъ!’ и съ кротостью агнца позволялъ ей дурно обращаться съ собой.
— Вы такая поклонница поэзіи, — сказалъ маркиз Клодъ Виньонъ,— почему же вы такъ плохо встрчаете ее? Это наивное восхищеніе, такъ мило проявляющееся, чуждое всякаго разсчета, полное преданности, разв это не поэзія сердца? Сознайтесь, что оно производитъ на васъ пріятное, умиротворяющее впечатлніе.
— Правда,— сказала она,— но мы считали бы себя очень несчастными и, главное, очень низко падшими, если бы всегда отвчали на чувство, которое мы вызываемъ.
— Если бы вы не выбирали, — сказалъ Конти,— то мы перестали бы гордиться вашей любовью.
— Когда же меня изберетъ и отличитъ какая-нибудь женщина?— спросилъ себя Калистъ, едва сдерживая сильное волненіе.
Онъ покраснлъ, точно больной, до раны котораго нечаянно коснулась чья-нибудь рука. Мадемуазель де-Тушъ была поражена выраженіемъ его лица и постаралась утшить его ласковымъ взглядомъ. Клодъ Виньонъ подмтилъ этотъ взглядъ. Съ этой минуты писатель сталъ необыкновенно веселъ и не скупился на сарказмы: онъ уврялъ Беатрису, что любовь есть минутная прихоть, что большинство женщинъ ошибаются въ своемъ чувств, что иногда он любятъ кого-нибудь вслдствіе невдомой ни другимъ, ни имъ самимъ причины, что он нарочно обманываютъ сами себя, что самыя достойныя изъ нихъ бываютъ самыми отчаянными притворщицами.
— Довольствуйтесь книгами, не критикуйте нашихъ чувствъ,— съ повелительнымъ взглядомъ сказала ему Камиль.
Обдающіе вдругъ утратили веселое настроеніе. Насмшки Клода Виньона заставили обихъ женщинъ задуматься. Калистъ испытывалъ ужасное терзаніе, хотя лицезрніе Беатрисы въ то же время наполняло его душу счастьемъ. Конти старался прочесть въ глазахъ маркизы ея мысли. Когда обдъ кончился, мадемуазель де-Тушъ взяла подъ руку Калиста, двое другихъ мужчинъ пошли впереди съ Беатрисой. Она пропустила ихъ нарочно впередъ и сказала молодому человку:
— Дорогое дитя мое, если маркиза полюбитъ васъ, то она выброситъ Конти за окно, но въ данную минуту вы ведете себя такъ, что только тсне сближаете ихъ. Даже если бы она была въ восторг отъ вашего поклоненія ей, разв она можетъ обратить на него вниманіе? Сдержите свои чувства.
— Она была очень жестока со мной, она никогда не полюбитъ меня,— сказалъ Калистъ,— а если она меня не полюбитъ, то я умру.
— Умереть! вамъ, дорогой Калистъ?— сказала Камиль.— Вы совершенное дитя. А изъ-за меня вы не умерли бы?
— Вы сами захотли быть только моимъ другомъ, — отвчалъ онъ.
Посл легкой бесды за кофеемъ, Виньонъ попросилъ Конти спть что-нибудь. Мадемуазель де-Тушъ сла за рояль, они спли вмст: ‘Наконецъ, моя дорогая, ты будешь моей’, послдній дуэтъ изъ ‘Ромео и Джульеты’, Цингарелли, чудный патетическій образецъ новйшей музыки. То мсто, гд они поютъ: ‘Такой сердечный трепетъ’, представляетъ настоящій апоезъ любви. Калистъ, сидя въ томъ кресл, съ котораго Фелиситэ ему разсказывала исторію маркизы, съ благоговніемъ слушалъ. Беатриса и Виньонъ стояли по обимъ сторонамъ рояля. Чудный голосъ Конти умло сливался съ голосомъ Фелиситэ. Оба часто пли раньше эту вещь и хорошо изучили ее, такъ что въ ихъ исполненіи еще ярче выступала красота музыки. Они именно исполнили ее такъ, какъ хотлъ композиторъ: это была музыкальная поэма, полная неземной грусти, это была лебединая пснь двухъ влюбленныхъ, прощавшихся съ жизнью. Когда дуэтъ окончился, никто не хлопалъ, такъ сильно было впечатлніе, охватившее всхъ слушателей.
— Ахъ, музыка выше всхъ другихъ искусствъ!— сказала маркиза.
— А Камиль выше всего цнитъ молодость и красоту, которая составляетъ въ ея глазахъ высшую поэзію,— сказалъ Клодъ Виньонъ.
Мадемуазель де-Тушъ съ плохо скрываемой тревогой взглянула на Клода. Беатриса, не видя Калиста, повернула голову, чтобы посмотрть, какое впечатлніе произвела на него музыка, не столько интересуясь этимъ ради него самого, сколько ради Конти, она увидла въ амбразур окна его блдное лицо, по которому текли крупныя слезы. Она тотчасъ же отвернула голову, точно вдругъ ее что-нибудь кольнуло, и посмотрла на Женнаро. Калистъ не только проникся музыкой, которая коснулась его своимъ магическимъ жезломъ и открыла ему глаза на окружающій его міръ, онъ, кром того, былъ подавленъ талантомъ Конти. Несмотря на то, что ему разсказывала Камиль Мопенъ объ его характер, онъ готовъ былъ думать, что у него чудная душа и что сердце его полно любви. Какъ ему соперничать съ такимъ артистомъ? Какъ женщин не испытывать къ нему вчнаго чувства преклоненія? Бдное дитя было одинаково потрясено и поэзіей и отчаяніемъ: онъ сознавалъ себя такимъ ничтожнымъ! Это наивное сознаніе своего ничтожества было ясно написано у него на лиц, вмст съ вожделніемъ. Онъ не замтилъ жеста Беатрисы, которая, вновь обернувшись къ Калисту, движимая симпатіей къ его искреннему чувству, знакомъ указала на него мадемуазель де-Тушъ.
— Ахъ, какое золотое сердце!— сказала Фелиситэ.— Конти, вс апплодисменты, которые когда-либо еще выпадутъ на вашу долю, не сравнятся, съ поклоненіемъ, которое чувствуетъ къ вамъ этотъ ребенокъ. Споемъ тріо. Беатриса, милая, идите сюда!
Когда маркиза, Камиль и Конти подошли къ роялю, Калистъ всталъ незамтно для нихъ, бросился на софу въ ея спальн, дверь которой была отворена и остался тамъ наедин съ охватившимъ его чувствомъ безграничнаго отчаянія.

Часть вторая.

ДРАМА.

— Что съ вами, дитя мое?— спросилъ его Клодъ, который молча подошелъ къ нему и слъ рядомъ, взявъ его за руку.— Вы любите и считаете себя отвергнутымъ? Но этого вовсе нтъ. Черезъ нсколько дней вамъ будетъ предоставлено поле сраженія, вы будете одинъ царить здсь, васъ полюбятъ, и не одна женщина, вообще, если съумете повести себя, какъ слдуетъ, то заживете здсь, какъ султанъ.
— Что вы мн говорите?— воскликнулъ Калистъ, вскакивая съ мста и жестомъ увлекая за собой Клода въ библіотеку.— Кто меня здсь любитъ?
— Камиль,— отвчалъ Клодъ.
— Камиль любитъ меня!— вскричалъ Калистъ.— А вы-то?
— Я,— возразилъ Клодъ,— я…
Онъ не кончилъ, слъ и въ глубокой меланхоліи положилъ голову на подушку.
— Мн надола жизнь и вмст съ тмъ не хватаетъ мужества покончить съ ней,— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.— Я очень бы хотлъ ошибиться относительно того, что я только что сказалъ вамъ, но вотъ уже нсколько дней, какъ это стало для меня почти несомнннымъ. Не ради собственнаго удовольствія я прогуливался среди скалъ Круазига, клянусь своей душой! Горькая иронія словъ, сказанныхъ мною, когда я, вернувшись, засталъ васъ въ бесд съ Камиль, была вызвана оскорбленнымъ самолюбіемъ. Я вскор переговорю съ Камиль. Два такихъ проницательныхъ человка, какъ она и я, не могутъ обманывать другъ друга. Между двумя профессіональными дуэлистами поединокъ будетъ короткій. Поэтому я могу заране сообщить вамъ, что узжаю. Да, я оставлю Тушъ, даже завтра, можетъ быть, вмст съ Конти. Конечно, безъ насъ здсь произойдутъ странныя, даже страшныя, событія, и мн жаль, что не буду присутствовать при борьб страстей, столь драматичной и столь рдкой во Франціи. Вы слишкомъ молоды для такой опасной борьбы: вы внушаете мн симпатію. Если бы я не чувствовалъ такого глубокаго отвращенія къ женщинамъ, я остался бы, чтобы помочь вамъ выиграть игру: она очень трудна, вы можете проиграть ее, вамъ придется имть дло не съ заурядными женщинами, а вы уже слишкомъ влюбились въ одну, чтобы умть воспользоваться другой. У Беатрисы, повидимому, много упрямства въ характер, у Камиль есть благородство. Можетъ быть, какъ хрупкое и деликатное существо, вы будете раздавлены двумя скалами, васъ увлечетъ могучая волна страсти. Берегитесь!
Калистъ былъ такъ ошеломленъ этими словами, что Клодъ Виньонъ усплъ сказать ихъ и оставить молодого бретонца, а тотъ все стоялъ неподвижно, точно туристъ въ Альпахъ, которому гидъ далъ бы понятіе о глубин пропасти, бросивъ въ нее камень. Узнать изъ устъ самого Клода, что его, Калиста, любитъ Камиль и это въ ту минуту, когда онъ почувствовалъ себя влюбленнымъ въ Беатрису на всю жизнь! Это стеченіе обстоятельствъ было слишкомъ тяжело для наивной молодой души. Его терзало сожалніе за прошлое, убивало затруднительное положеніе настоящей минуты между Беатрисой, которую онъ любить, и Камиль, которую онъ больше не любилъ, но которая, по увреніямъ Клода, любила его, бдный ребенокъ былъ въ отчаяніи, въ нершимости и весь предался своимъ мыслямъ. Напрасно искалъ онъ причину, которой руководствовалась Федиситэ, когда отвергла его любовь и помчалась въ Парижъ за Клодомъ Виньономъ. Временами до его ушей долеталъ чистый, свжій голосъ Беатрисы и его охватывало сильное волненіе, отъ котораго онъ убжалъ изъ маленькой гостиной. Не разъ уже онъ чувствовалъ, что не можетъ совладать съ бшенымъ желаніемъ схватить ее и унести. Что съ нимъ теперь будетъ? Вернется-ли онъ въ Тушъ? Зная, что Камиль любитъ его, какъ можетъ онъ преклоняться здсь передъ Беатрисой? Изъ этого затрудненія, казалось ему, нтъ выхода. Мало по малу, въ дом наступила тишина. Онъ, не отдавая себ отчета, слышалъ, какъ запирались двери. Вдругъ онъ разслышалъ, что часы въ сосдней комнат пробили полночь, голоса Камиль и Клодъ вывели его изъ полубезсознательнаго состоянія, въ которое онъ погрузился, думая о своемъ будущемъ, гд среди мрака мерцалъ огонекъ. Раньше чмъ онъ усплъ выйти къ нимъ, ему пришлось выслушать ужасныя слова, произнесенныя Виньономъ.
— Вы пріхали въ Парижъ, безумно влюбленная въ Калиста,— говорилъ онъ Фелиситэ,— но васъ ужасали послдствія такой страсти въ ваши годы, она вела васъ къ пропасти, къ аду, можетъ быть, къ самоубійству! Любовь можетъ существовать только, когда мнитъ себя вчной, а вы въ нсколькихъ шагахъ отъ себя уже видли ужасную разлуку: отвращеніе и старость скоро должны были положить конецъ чудной поэм. Вы вспомнили объ Адольф, ужасномъ конц любви г-жи де-Сталь и Бенжамена Констана, которые, тмъ не мене, ближе подходили другъ къ другу по годамъ, чмъ вы съ Калистомъ. Тогда вы взяли меня, какъ берутъ на войн фашины, чтобы сдлать окопъ между собой и непріятелемъ. Но если вамъ такъ хотлось, чтобы я полюбилъ Тушъ, то не съ той-ли цлью, чтобы вы могли проводить здсь свои дни, тайно поклоняясь своему кумиру? Чтобы привести въ исполненіе этотъ планъ, и постыдный и высокій, вамъ надо было поискать человка зауряднаго или человка, настолько погруженнаго въ выспренныя мечтанія, что его легко было бы обмануть. Вы сочли меня простякомъ, котораго легко обмануть, какъ всякаго геніальнаго человка. Но, повидимому, я только умный человкъ: я понялъ васъ. Когда вчера я прославлялъ женщинъ вашего возраста, объясняя вамъ, почему васъ любитъ Калистъ, неужели вы думали, что я приму на свой счетъ ваши восхищенные, блестящіе, довольные взгляды? Разв я не читалъ уже тогда въ вашей душ? Глаза ваши были обращены на меня, но сердце билось для Калиста. Васъ никогда не любили, моя бдная Мопенъ, и никогда никто не полюбитъ боле, если вы откажетесь отъ чуднаго плода, который судьба посылаетъ вамъ у вратъ женскаго чистилища, двери котораго готовы закрыться, подъ напоромъ цифры 50!
— Почему же любовь бжала меня?— спросила она измнившимся голосомъ.— Скажите мн, вы вдь все знаете!..
— Но васъ трудно любить,— возразилъ онъ,— вы не сгибаете головы передъ любовью, а она должна примняться къ вамъ. Вы, можетъ быть, еще способны на проказы и на мальчишеское веселье, но ваше сердце утратило свою юность, вашъ умъ слишкомъ глубокъ, вы никогда не были наивны и не можете стать наивной теперь. Ваша прелесть въ вашей таинственности, она иметъ въ себ что-то отвлеченное, не существующее въ дйствительности. Наконецъ, ваша сила отдаляетъ отъ васъ сильныхъ людей, которые предвидятъ стычку. Ваше могущество можетъ нравиться молодымъ существамъ, которыя, какъ Калистъ, любятъ, чтобы имъ покровительствовали, но съ теченіемъ времени оно утомляетъ. Вы велики и недосягаемы: несите же неудобства этихъ двухъ достоинствъ,— они надодаютъ.
— Какой приговоръ!— воскликнула Камиль.— Разв я не могу быть женщиной? разв я чудовище?
— Можетъ быть.
— Мы увидимъ это!— воскликнула женщина, задтая за живое.
— Прощайте, дорогая, завтра я узжаю. Я не сержусь на васъ, Камиль, и считаю васъ величайшей изъ женщинъ, но, если бы я сталъ служить для васъ ширмой или экраномъ,— продолжалъ Клодъ, умло придавъ своему голосу дв совершенно разныхъ интонаціи,— то вы бы стали презирать меня. Мы разстанемся безъ сожалній и безъ упрековъ: намъ нечего сожалть ни о потерянномъ счасть, ни объ обманутыхъ надеждахъ. Для васъ, какъ для нсколькихъ, очень рдкихъ, геніальныхъ людей, любовь не есть то, чмъ ее сдлала природа: могучая потребность, въ удовлетвореніи которой есть жгучее, но скоро преходящее удовольствіе, и не иметъ вчности, вы смотрите на любовь съ точки зрнія христіанской религіи: это идеальное царство, полное благородныхъ чувствъ, большихъ мелочей, поэзіи, умственныхъ наслажденій, самоотверженія, цвтовъ нравственности, очаровательныхъ гармоній и лежащее выше земной грубости, къ нему поднимаются два существа, руководимыя ангеломъ, и возносятся на крыльяхъ блаженства. Вотъ на что и я надялся, я мечталъ завладть ключемъ, который открылъ бы намъ двери, запертыя для многихъ людей, двери, черезъ которыя можно проникнуть въ вчность. Вы уже опередили меня! Вы обманули меня. Я возвращаюсь къ своей нищет, къ своей огромной парижской тюрьм. Этого обмана, случись онъ въ начал моего пути, было бы достаточно, чтобы заставить меня избгать женщинъ, а теперь онъ только внушилъ мн такое разочарованіе, что я навсегда осужденъ на ужасное одиночество, и я даже лишенъ той вры, которая помогала св. отцамъ населять свое одиночество священными образами. Вотъ, дорогая Камиль, къ чему насъ приводитъ превосходство ума, мы можемъ вдвоемъ пропть тотъ ужасный гимнъ, который поэтъ вложилъ въ уста Моисея, бесдующаго съ Богомъ:

Господь, Ты сдлалъ себя могучимъ и одинокимъ!

Въ эту минуту показался Калистъ.
— Я не хочу оставлять васъ въ невдніи, что я здсь,— сказалъ онъ.
Мадемуазель де-Тушъ сильно испугалась и краска огненнымъ заревомъ залила ея спокойное лицо. Въ продолженіи всей этой сцены она была такъ хороша, какъ никогда.
— Мы думали, что вы ушли, Калистъ,— сказалъ Клодъ,— но эта невольная обоюдная нескромность не можетъ имть вредныхъ послдствій, можетъ быть, вы даже лучше будете себя чувствовать въ Туш, узнавъ вполн хорошо Фелиситэ. Ея молчаніе доказываетъ, что я не ошибся насчетъ той роли, которую она мн назначила. Она любитъ васъ, какъ я уже говорилъ вамъ, но любитъ въ вашемъ лиц васъ самихъ, а не себя, мало женщинъ могутъ понять и испытать это чувство: немногія изъ нихъ понимаютъ сладость мученій, которыя даетъ намъ страсть, это высокое чувство обыкновенно предоставляется мужчинамъ, но вдь она немного мужчина,— насмшливо добавилъ онъ.— Ваше увлеченіе Беатрисой заставитъ ее страдать и сдлаетъ ее въ то же время счастливой.
Слезы показались на глазахъ мадемуазель де-Тушъ, которая не смла посмотрть ни на жестокаго Клода Виньона, ни на невиннаго Калиста. Она ужасалась того, что ее поняли, она не врила, чтобы человкъ, хотя бы и стоящій выше другихъ по развитію, могъ отгадать такую жестокую деликатность, такое возвышенное геройство, какъ у нея. Видя, что она подавлена тмъ, что ея величіе развнчано, Калистъ самъ проникся волненіемъ этой женщины, которую онъ вознесъ такъ высоко и которую онъ теперь видлъ низверженной. Калистъ съ неудержимымъ порывомъ бросился къ ногамъ Камиль и сталъ цловать ея руки, пряча свое лицо, омоченное слезами.
— Клодъ,— сказала она,— не покидайте меня, что будетъ со мной?
— Чего вамъ бояться?— отвчалъ критикъ.— Калистъ уже влюбленъ въ маркизу, какъ безумный. Вамъ, безъ всякаго сомннія, никогда бы не найти боле врной преграды между вами и имъ, какъ эта любовь, вызванная вами самой. Эта страсть можетъ вамъ замнить меня. Вчера еще была опасность для васъ и для него, а сегодня вы можете наслаждаться материнскимъ счастьемъ,— сказалъ онъ съ насмшливымъ взглядомъ — Вы будете гордиться его успхами.
Мадемуазель де-Тушъ взглянула на Калиста, который при этихъ словахъ быстрымъ движеніемъ поднялъ голову. Клодъ Виньонъ мстилъ за себя и наслаждался смущеніемъ Фелиситэ и Калиста.
— Вы сами его толкнули къ г-ж де-Рошефильдъ,— продолжалъ Клодъ Виньонъ,— онъ теперь находится подъ ея обаяніемъ. Вы сами вырыли себ могилу. Если бы вы доврились мн, то избгли бы всхъ ожидающихъ васъ несчастій.
— Несчастій!— воскликнула Камиль Мопенъ, взявъ Калиста за голову, она осыпала его волосы поцлуями и смачивала ихъ слезами.— Нтъ, Калистъ, забудьте все, что вы только что слышали, не придавайте этому никакого значенія!
Она встала, выпрямилась во весь ростъ передъ двумя мужчинами, оба они были поражены, такимъ огнемъ заблистали ея глаза, въ которыхъ сказалась вся ея душа.
— Пока Клодъ говорилъ,— продолжала она,— я поняла всю красоту, все величіе безнадежной любви, это единственное чувство, которое можетъ приблизить насъ къ Богу! Не люби меня, Калистъ, а я, я буду любить тебя такъ, какъ никакая другая женщина никогда не будетъ любить.
Этотъ яростный крикъ вырвался у нея, какъ у раненаго орла. Клодъ склонилъ колно, взялъ руку Фелиситэ и поцловалъ.
— Оставьте насъ, другъ мой,— сказала мадемуазель де-Тушъ молодому человку,— ваша мать, пожалуй, будетъ безпокоиться.
Калистъ вернулся въ Геранду медленнымъ шагомъ, обертываясь назадъ, чтобы еще разъ увидать огонь въ окнахъ Беатрисы. Онъ самъ удивлялся, какъ мало сочувствія было у него въ душ къ Камиль, онъ былъ почти сердитъ на нее за то, что она лишила его пятнадцатимсячнаго счастья. Потомъ вдругъ онъ снова ощущалъ въ себ волненіе, которое только что возбудила въ немъ Камиль, онъ чувствовалъ на своихъ волосахъ пролитыя ею слезы, онъ страдалъ ея страданіями, ему казалось, что онъ слышитъ стоны, которые испускаетъ эта великая женщина, еще нсколько дней тому назадъ бывшая для него такой желанной. Отворяя дверь родительскаго дома, гд царило глубокое молчаніе, онъ увидалъ въ окн, при свт лампы такого наивнаго устройства, свою мать, работавшую въ ожиданіи его. При вид ея слезы показались въ глазахъ Калиста.
— Что случилось съ тобой?— спросила Фанни, лицо которой выражало ужасное безпокойство.
Вмсто отвта Калистъ заключилъ ее въ свои объятія и сталъ осыпать поцлуями ея щеки, лобъ, волосы съ страстнымъ порывомъ, который такъ любятъ матери и который точно зажигаетъ въ нихъ пламя той жизни, которую они дали.
— Тебя одну я люблю,— сказалъ Калистъ своей матери, которая вся покраснла и казалась немного смущенной,— тебя, которая только и живетъ мной, тебя, которую мн хотлось бы видть счастливой.
— Но ты не совсмъ въ своей тарелк, дитя мое,— сказала баронесса, посмотрвъ на сына.— Что съ тобой случилось?
— Камиль любитъ меня, а я ея больше не люблю, — сказалъ онъ.
Баронесса, притянувъ къ себ Калиста, поцловала его въ лобъ и Калистъ, среди полной тишины этой темной залы, услыхалъ быстрое біеніе материнскаго сердца. Ирландка ревновала его къ Камиль и предчувствовала истину. Дожидаясь сына каждую ночь, она угадала страстное чувство этой женщины, благодаря постояннымъ размышленіямъ, она проникла въ сердце Камиль и, не давая себ отчета почему, ей представилось, что у этой особы явится фантазія разыграть роль его матери. Разсказъ Калиста привелъ въ ужасъ его простую, наивную мать.
— Ну, что же,— сказала она посл нкоторой паузы, — люби г-жу де-Рошефильдъ, она не причинитъ мн огорченій.
Беатриса не была свободна, она не разстраивала плановъ, касавшихся счастья Калиста, такъ, по крайней мр, думала Фанни, ей казалось, что Беатрису она можетъ полюбить, какъ будто та была ея невсткой и что ей не придется отстаивать свои материнскія права передъ другой матерью.
— Но Беатриса не любитъ меня!— воскликнулъ Калистъ.
— А можетъ быть,— замтила баронесса хитрымъ тономъ.— Ты вдь, кажется, сказалъ мн, что она завтра будетъ одна?
— Да.
— Ну, дитя мое!— прибавила мать, красня.— Ревность тагится въ глубин каждаго сердца, я никогда не предполагала, что для нея найдется мсто и въ моемъ сердц, такъ какъ не ожидала, что кто-нибудь будетъ оспаривать у меня любовь моего Калиста! (Она вздохпула.) Я думала,— продолжала она,— что бракъ будетъ для тебя тмъ же, чмъ былъ для меня. Но какой свтъ пролилъ ты въ мою душу за эти два мсяца! Какими яркими красками играетъ твоя, столь естественная любовь, бдный ангелъ мой! Притворись, что все еще любишь твою мадемуазель де-Тушъ, маркиза станетъ ревновать и будетъ твоей.
— О! добрая матушка, Камиль не сказала бы мн этого!— воскликнулъ Калистъ, взявъ мать за талію и цлуя ее въ шею.
— Ты совсмъ портишь меня, негодный ребенокъ, — сказала она, счастливая тмъ, что лицо сына просіяло надеждой, онъ весело взбжалъ на лстницу башенки.
На другое утро Калистъ приказалъ Гасселену сторожить дорогу изъ Геранды въ С.- Назеръ, ждать, пока не продетъ карета мадемуазель де-Тушъ и сосчитать, сколько лицъ будетъ въ ней сидть.
Гасселенъ вернулся въ ту минуту, когда вся семья была въ сбор и завтракала.
— Что случилось?— спросила мадемуазель дю-Геникъ,— Гасселенъ бжитъ, какъ будто Геранда горитъ.
— Онъ наврное поймалъ полевую мышь,— сказала Маріотта, принесшая кофе, молоко и поджаренный хлбъ.
— Онъ идетъ изъ города, а не изъ сада,— отвчала мадемуазель дю-Геникъ.
— Но вдь у мыши есть норка за стной, со стороны площади,— сказала Маріотта.
— Господинъ шевалье, ихъ было пятеро, четверо внутри и кучеръ.
— Въ глубин сидли дв дамы?— спросилъ Калистъ.
— А два господина впереди — отвчалъ Гасселенъ.
— Осдлай лошадь моего отца, позжай за ними, постарайся поспть въ С.-Назеръ, когда судно будетъ отплывать въ Пембефъ и если оба мужчины удутъ, то мигомъ скачи ко мн съ этимъ извстіемъ.
Гасселенъ вышелъ.
— Племянничекъ, у васъ сегодня точно огонь въ жилахъ!— сказала старая Зефирина.
— Пускай себ тшится, сестра,— воскликнулъ баронъ,— онъ былъ мраченъ, какъ сова, а теперь веселъ, какъ зябликъ.
— Вы, можетъ быть, сообщили ему, что прізжаетъ наша милая Шарлотта?— спросила старая двица, оборачиваясь въ сторону невстки.
— Нтъ, не говорила,— отвчала баронесса.
— Я думала, что онъ собирается хать къ ней на встрчу,— лукаво замтила мадемуазель дю-Геникъ.
— Если Шарлотта останется у тетки три мсяца, то у него будетъ еще время увидать ее,— возразила баронесса.
— О, сестра! что же случилось съ вчерашняго дня?— спросила старая двица.— Вы были такъ счастливы, когда узнали, что мадемуазель де-Пен-Холь детъ сегодня утромъ за своей племянницей!
— Жакелина хочетъ меня женить на Шарлотт, чтобы спасти меня отъ погибели, тетушка, сказалъ со смхомъ Калистъ, бросая многозначительный взглядъ на мать.— Я былъ на городской прогулк, когда мадемуазель де-Ней-Холь говорила объ этомъ съ г-номъ дю-Хальга, а она не подумала о томъ, что для меня будетъ еще боле ужасной погибелью жениться въ моемъ возраст.
— Врно, написано на неб, — воскликнула старая двица, прерывая Калиста,— что я такъ и умру, не видавъ ни покоя, ни счастья. Я хотла бы, чтобы нашъ родъ продолжился, хотла бы видть нкоторыя земли выкупленными, ничего этого не будетъ. Можешь-ли ты, мой прекрасный племянникъ, что-нибудь противопоставить такимъ обязательствамъ?
— Но,— сказалъ баронъ,— разв мадемуазель де-Тушъ помшаетъ Калисту жениться, когда будетъ нужно? Я долженъ повидаться съ ней.
— Я могу уврить васъ, отецъ, что Фелиситэ никогда не будетъ помхой моему браку.
— Я ничего тутъ не понимаю, — сказала старая слпая, ничего не знавшая о внезапной страсти своего племянника къ маркиз де-Рошефильдъ.
Мать сохранила тайну сына, въ такихъ случаяхъ всякая женщина уметъ инстинктивно молчать. Старая барышня впала въ глубокую задумчивость, стараясь въ то же время слушать изъ всхъ силъ, вслушиваясь въ разговоръ и ловя всякій шумъ, чтобы разгадать тайну, которую скрывали отъ нея. Гасселенъ вернулся вскор и доложилъ своему молодому господину, что ему не зачмъ было хать въ С.-Назеръ, чтобы узнать, вдвоемъ-ли вернутся назадъ мадемуазель де-Тушъ съ пріятельницей: ему это сообщилъ въ город Берну съ, который везъ вещи обоихъ мужчинъ.
— Он будутъ одн на возвратномъ пути!— воскликнулъ Калистъ.— Сдлай мн лошадь.
По тону молодого хозяина Гасселенъ подумалъ, что дло идетъ о чемъ-нибудь важномъ, онъ отправился сдлать обихъ лошадей, зарядилъ пистолеты, ничего не сказавъ никому, и одлся, чтобы сопровождать Калиста. Калистъ былъ такъ доволенъ, узнавъ, что Клодъ и Женнаро ухали, что не думалъ о встрч, которая ему предстояла въ С.— Лазер, онъ только и думалъ о счастьи сопровождать маркизу, онъ взялъ руки старика отца и нжно жалъ ихъ, цловалъ мать, обнималъ за талію старую тетку.
— Все-таки онъ мн больше нравится такимъ, чмъ грустнымъ,— сказала старая Зефирина.
— Куда ты, шевалье?— спросилъ его отецъ.
— Въ С.-Назеръ.
— Чортъ возьми! А когда же свадьба?— спросилъ баронъ, думавшій, то сынъ торопится увидать Шарлотту де-Кергаруэтъ.— Мн давно хочется быть ддушкой, давно пора.
Когда Гасселенъ показался съ явнымъ намреніемъ сопровождать Калиста, молодой человкъ подумалъ, что онъ можетъ вернуться въ экипаж Камиль съ Беатрисой и оставить лошадь Гасселену, онъ хлопнулъ его по плечу, со словами:
— Молодецъ, что сообразилъ,
— Я полагаю,— отвчалъ Гасселенъ.
— Сынокъ,— сказалъ отецъ, выходя съ Фанни на крыльцо, побереги лошадей, вдь имъ придется сдлать двнадцать лье.
Калистъ ухалъ, обмнявшись глубокимъ, значительнымъ взглядомъ съ матерью.
— Дорогое сокровище,— сказала она, когда онъ вызжалъ изъ арки воротъ, нагнувъ голову
— Да сохранитъ его Богъ!— отвчалъ баронъ,— намъ такого уже не сдлать больше.
Баронессу передернуло отъ этихъ словъ, вполн соотвтствовавшихъ гривуазному тону провинціальныхъ дворянъ.
— Племянникъ мой вовсе не настолько любитъ Шарлотту, чтобы хать къ ней навстрчу,— сказала старая барышня Маріотт, убиравшей со стола.
— Въ Тушъ пріхала знатная дама, маркиза, вотъ онъ и бгаетъ за ней. Что же! это ему по годамъ,— сказала Маріотта.
— Он намъ его убьютъ,— сказала мадемуазель дю-Геникъ.
— Это не убьетъ его, барышня, напротивъ,— возразила Маріотта, повидимому, счастливая счастьемъ Калиста.
Калистъ скакалъ такъ, точно собирался зарзать лошадь, Гасселенъ очень кстати спросилъ у него, собирается-ли онъ пріхать до отхода судна, но это вовсе не входило въ его разсчеты, ему не хотлось ни видть Клода и Конти, ни чтобы они увидали его. Тогда молодой человкъ замедлилъ шагъ лошади и съ нжностью устремилъ взглядъ на слды отъ колесъ кареты, оставшіеся на песчаной дорог: Его охватывала безумная радость при одной мысли: ‘Она прозжала здсь, она опять будетъ здсь возвращаться, ея взоръ останавливался на этихъ лсахъ, на этихъ деревьяхъ!’
— Прекрасная дорога,— сказалъ онъ Гасселену.
— Ахъ, сударь, Бретань самая красивая страна въ мір, — отвчалъ слуга.— Разв есть еще гд-нибудь такіе цвты на изгородяхъ, такія извилистыя свжія тропинки?
— Ни въ какой другой стран, Гасселенъ.
— Вотъ экипажъ Бернуса,— сказалъ Гасселенъ.
— Мадемуазель де-Пен-Холь и ея племянница наврное дутъ, спрячемся,— сказалъ Калистъ.
— Здсь, сударь? Въ ум-ли вы? Вдь мы окружены песками.
Экипажъ, поднимавшійся на песчаный холмъ, лежавшій выше С.-Назера, предсталъ глазамъ Калиста во всей наивной простот своего бретонскаго устройства.
— Мы оставили въ большомъ безпокойств мадемуазель де-Пен-Холь, ея сестру и племянницу, вс мста были заказаны таможней,— сказалъ Гасселену кондукторъ.
— Я погибъ!— воскликнулъ Калистъ.
Дйствительно, весь экипажъ былъ наполненъ служащими, которые, безъ сомннія, должны были смнить своихъ товарищей у соляныхъ болотъ. Когда Калистъ пріхалъ на небольшую площадь, которая идетъ кругомъ церкви С.-Назера и съ которой открывается видъ на Пембефъ и на величественное устье Луары, выдерживающей натискъ моря, онъ нашелъ здсь Камиль и маркизу, он махали платками въ знакъ послдняго прости двумъ отъзжавшимъ на пароход. Беатриса была очаровательна въ этой поз: на лицо ея падала слабая тнь отъ соломенной шляпы съ раковинами и лептой пунцоваго цвта, на ней было муслиновое платье съ цвтами, выставленная впередъ узенькая ножка была обута въ зеленыя ботинки, она опиралась на тонкій зонтикъ и показывала свою изящную ручку въ прекрасной перчатк. Женщина на скал — точно статуя на пьедестал — представляетъ необыкновенно грандіозную картину. Конти могъ видть, какъ Калистъ подошелъ къ Камиль.
— Я подумалъ,— сказалъ молодой человкъ мадемуазель де-Тушъ,— что вамъ придется возвращаться однмъ.
— Вы хорошо сдлали, Калистъ, — отвчала она, пожимая ему руку.
Беатриса обернулась, посмотрла на своего юнаго влюбленнаго и метнула на него одинъ изъ самыхъ повелительныхъ взглядовъ своего репертуара. Улыбка, подмченная маркизой на краснорчивыхъ губахъ Камиль, заставила ее понятъ всю вульгарность этого пріема, достойнагодщанки. Тогда г-жа де-Рошефильдъ, улыбаясь сказала Калисту:
— Разв это не дерзость, думать, что я дорогой могу надость Камиль?
— Милая моя, одинъ мужчина для двухъ вдовъ не лишній,— сказала мадемуазель де-Тушъ, беря подъ руку Калиста и предоставляя Беатрис смотрть въ слдъ пароходу.
Въ эту минуту Калистъ услыхалъ по наклонной улиц, ведшей къ такъ называемой С.-Назерской пристани, голоса мадемуагзель де-Пен-Холь, Шарлотты и Гасселена, болтавшихъ точно сороки. Старая двица разспрашивала Гасселена, зачмъ онъ съ своимъ господиномъ очутились въ С.— Назср, экипажъ мадемуазель де-Тушъ надлалъ много шума. Молодой человкъ не усплъ отойти, его замтила Шарлотта.
— Вотъ Калистъ!— воскликнула маленькая бретонка.
— Предложите имъ мсто въ моемъ экипаж, ихъ горничная можетъ ссть рядомъ съ кучеромъ,— сказала Камиль, знавшая, что г-жа де-Кергаруэтъ, ея дочь и мадемуазель де-Пен-Холь остались безъ мстъ.
Калистъ, который не могъ не повиноваться Камиль, отправился исполнить ея порученіе. Узнавъ, что ей предстоитъ хать съ маркизой де-Рошефильдъ и съ знаменитой КамильМопенъ, г-жа де-Кергаруэтъ не захотла обращать вниманія на отнкиванія своей старшей сестры, которая ни за что не хотла пользоваться экипажемъ діавола. Въ Нант они были подъ большей широтой цивилизаціи, чмъ въ Геранд: тамъ восхищались Камиль, она была въ* ихъ глазахъ музой Бретани, гордостью страны, и возбуждала одновременно общее любопытство и зависть. Отпущеніе, данное ей въ Париж великосвтскимъ обществомъ и модой, было еще боле освящено огромнымъ состояніемъ мадемуазель де-Тушъ и, можетъ быть, ея прежними успхами въ Нант, гордившемся, что онъ былъ колыбелью Камиль Мопенъ. Поэтому старая виконтесса, сходя съ ума отъ любопытства, потащила свою старую сестру, не обращая вниманія на ея іереміады.
— Здравствуй, Калистъ!— сказала молодая бретонка.
— Здравствуй, Шарлотта!— отвтилъ Калисгц, не предлагая ей руки.
Оба, немного оторопвшіе,— она отъ такой холодности, онъ отъ своей жестокости, поднялись по прорытому оврагу, который носилъ названіе улицы въ С.-Назер и молча пошли за двумя сестрами. Въ одну минуту рухнули вс воздушные замки, воздвигнутые романическими надеждами молодой двушки. Она съ Калистомъ такъ часто играла въ дтств, она такъ всегда была близка съ нимъ, что думала, что будущая судьба ея упрочена. Она прилетла сюда, полная легкомысленнаго счастья, какъ птичка на ржаное поле: ее остановили на лету, когда она не предвидла никакого препятствія.
— Что съ тобой, Калистъ?— спросила она, взявъ его за руку.
— Ничего,— отвчалъ молодой человкъ и быстро отдернулъ руку, вспомнивъ о планахъ тетки и мадемуазель де-Пен-Холь.
На глазахъ Шарлотты показались слезы. Она безъ всякой злобы взглянула на красавца Калиста, но ей вскор пришлось впервые познакомиться съ ревностью и почувствовать ужасную ярость, увидавъ соперницъ въ лиц этихъ двухъ красивыхъ парижанокъ и заподозрвъ причину холодности Калиста.
Средняго роста, Шарлотта де-Кергаруэгь отличалась заурядной свжестью, у нея было маленькое, круглое лицо, оживленное двумя умными черными глазами, хорошіе каштановые волосы, кругленькая фигурка, плоская спина, худыя руки. Манера разговаривать у нея была рзкая и отрывистая, какъ у всхъ провинціалокъ, которыя не хотятъ прослыть дурочками. Она была любимицей въ семь, благодаря предпочтенію, оказываемому ей теткой. На ней было надто манто изъ шотландскаго мериноса съ большими клтками, подбитое зеленымъ шелкомъ, въ которомъ она была и на пароход, и дорожное платье, изъ довольно простой англійской матеріи, съ корсажемъ, скромно украшеннымъ нагрудникомъ и воротникомъ, сложеннымъ въ маленькія складки, все это ей должно было показаться жалкимъ при вид свжихъ туалетовъ Беатрисы и Камиль. Ей приходилось страдать за свои блые чулки, загрязнившіеся среди скалъ и въ лодкахъ, куда она прыгала, за грубыя козловыя ботинки, которыя были надты нарочно затмъ, чтобы не портить въ дорог хорошей обуви, согласно обычаямъ и нравамъ провинціи. Что касается виконтессы де-Кергаруэтъ, она представляла изъ себя типичную провинціалку. Большого роста, сухая, увядшая, полная скрытыхъ претензій, которыя проявлялись на свтъ только, когда кто-нибудь задвалъ ихъ, болтливая, схватывающая среди болтовни кое-какія мысли, какъ на билліард карамболемъ, и благодаря этому получившая репутацію умной женщины, старавшаяся унизить парижанокъ притворнымъ добродушіемъ своей провинціальной разсудительности и вчно выставляемымъ на видъ несуществующимъ счастьемъ, унижавшая себя, чтобы ее возвышали, и злившаяся, если ее оставляли на земл, ловившая, по англійскому выраженію, на свою удочку комплименты, которые не всегда попадались, одтая и преувеличенно-изысканно и вмст неряшливо, принимавшая недостатокъ любезности за дерзость и воображавшая, что, не обращая никакого вниманія на кого-нибудь, она этимъ ужасно поразить его, вчно отказывается отъ того, чего ей хотлось, для того, чтобы ей предложили это ещ разъ и чтобы казалось, что ее настойчиво упрашиваютъ согласиться, очень занятая тмъ, о чемъ уже давно вс перестали говорить и поэтому къ своему крайнему удивленію узнающая, что она отстала отъ моды, наконецъ, не бывшая въ состояніи прожить и часа безъ того, чтобы не заговорить о Нант, о тиграхъ Нанта, о длахъ высшаго Нантскаго свта, жалуясь на Нантъ, критикуя Нантъ, принимая на свой счетъ фразы, вырывавшіяся изъ любезности у слушателей, которые по разсянности готовы были многое сказать въ томъ же дух. Ея манеры, разговоръ и воззрнія боле или мене передались и ея четыремъ дочерямъ. Познакомиться съ Камиль Мопенъ и, съ г-жей де-Рошефильдъ — да вдь это въ будущемъ тема для безчисленныхъ разговоровъ!.. Поэтому она шла къ церкви съ такимъ видомъ, точно собиралась брать ее приступомъ и махала платкомъ, нарочно развернувъ его, чтобы видны были углы съ домашней вышивкой, обшитые старенькимъ кружевомъ. Походка ея была у довольно развязна, что, впрочемъ, было безразлично ввиду ея сорока семи лтъ.
— Г-нъ шевалье,— сказала она Камиль и Беатрис, указывая на Калиста, плачевно выступавшаго рядомъ съ Шарлоттой,— передалъ намъ ваше любезное предложеніе, но мы, моя сестра, дочь и я, боимся стснить васъ.
— Я-то во всякомъ случа не стсню этихъ дамъ, сестра,— кислымъ тономъ возразила старая двица,— потому что могу найти въ С.-Назер для себя лошадь.
Камиль и Беатриса обмнялись украдкой взглядомъ, который Калистъ перехватилъ, этого взгляда было достаточно, чтобы изгладить вс воспоминанія дтства, всю его вру въ Кергаруэтъ-Пен-Холь и навсегда разрушить планы, воздвигнутые обими семьями.
— Мы прекрасно можемъ помститься впятеромъ въ экипаж,— отвчала мадемуазель де-Тушъ, къ которой Жакелина обернулась спиной,— Даже если бы мы были ужасно стснены, что совершенно невозможно, въ виду тонкости вашего сложенія, я все таки была бы вознаграждена удовольствіемъ оказать услугу друзьямъ Калиста. Ваша горничная, сударыня, найдетъ себ мсто, а вашъ багажъ, если онъ имется, можно прикрпить за коляской — я не привезла съ собой лакея.
Виконтесса разсыпалась въ любезностяхъ и стала бранить свою сестру Жакелину, что та такъ скоро захотла видть у себя племянницу, что не позволила ей хать на лошадяхъ, правда, что почтовая дорога не только очень длинна, но и дорога, ей скоро придется возвращаться въ Нантъ, гд она оставила еще трехъ кошечекъ, ожидающихъ ее съ нетерпніемъ,— сказала она, ласково гладя шею дочери. Шарлотта, поднявъ глаза на мать, имла въ эту минуту немножко видъ жертвы, можно было заподозрить, что виконтесса ужасно надола своимъ четыремъ дочерямъ и такъ же часто заводила о нихъ рчь, какъ капралъ Тримъ о своемъ колпак въ ‘Тристрам Шенди’.
— Вы счастливая мать и вы должны…— начала Камиль и тотчасъ остановилась, вспомнивъ, что маркиза должна была разлучиться съ сыномъ, чтобы послдовать за Конти.
— О!— продолжала виконтесса, — если я имю несчастье жить всю мою жизнь въ деревн и въ Нант, за то мое утшеніе въ томъ, что меня боготворятъ мои дти. У васъ есть дти?— спросила она у Камиль.
— Моя фамилія мадемуазель де-Тушъ,— отвчала Камиль.— Эта дама — маркиза де-Рошефильдъ.
— Такъ надо васъ пожалть, что вы не знаете величайшаго счастья, которое есть у насъ, простыхъ женщинъ, не правда-ли, сударыня?— сказала виконтесса маркиз, желая исправить свой промахъ.— Но для васъ есть столько утшеній!
Она увидала слезу на глазахъ Беатрисы, которая, быстро повернувшись, отошла къ грубо сдланнымъ периламъ у скалы. Калистъ послдовалъ за ней.
— Сударыня,— сказала Камиль на ухо виконтесс,— разв вы не знаете, что маркиза разошлась съ мужемъ, что она уже два года не видла своего сына и не знаетъ, когда увидитъ его?
— А!— сказала г-жа де-Кергаруэтъ,— бдная дама! Судебнымъ порядкомъ?
— Нтъ, во собственному желанію,— сказала Камиль.
— Ну, я понимаю это,— храбро замтила виконтесса.
Старая Пен-Холь, въ отчаяніи, что попала въ непріятельскій лагерь, отстала шага на четыре съ своей милой Шарлоттой. Калистъ, осмотрвшись, не видитъ-ли ихъ кто, схватилъ руку маркизы и поцловалъ ее, оставивъ на ней слезу. Беатриса обернулась: гнвъ осушилъ ея глаза, она собиралась сказать что-нибудь очень рзкое и ничего не могла вымолвить, увидавъ отвтъ на свои слезы въ слезахъ этого красиваго ангельскаго лица, онъ, казалось, былъ взволнованъ не мене ея.
— Богъ мой, Калистъ,— сказала ему на ухо Камиль, когда онъ вернулся съ г-жей де-Рошефильдъ,— вотъ эта будетъ вашей тещей, а эта маленькая дурочка — вашей женой!
— Потому что ея тетка богата,— иронически отвчалъ Калистъ.
Все общество направилось къ постоялому двору, виконтесса сочла своей обязанностью сдлать Камиль нсколько сатирическихъ замчаній относительно дикарей С.-Назера.
— Я люблю Бретань, сударыня, — серьезно] отвчала Фелиситэ,— я родилась въ Геранд.
Калистъ невольно восхищался мадемуазель де-Тушъ, которая звукомъ своего голоса, спокойствіемъ во взгляд и въ манерахъ точно хотла успокоить его посл ужасныхъ признаній ночной сцены. Она тмъ не мене казалась немного утомленной: черты лица, точно отяжелвшія, говорили о безсонной ночи, но безстрастное, безжалостно спокойное чело не давало внутренней бур прорваться наружу.
— Настоящія королевы!— сказалъ онъ Шарлотт, указывая на маркизу и Камиль и предлагая ей руку, къ большому удовольствію мадемуазель де-Пен-Холь.
— Что за фантазія у твоей матери, — сказала старая двица, также ведя свою племянницу подъ руку,— заводить знакомство съ этой отчаянной?
— О! тетя, эта женщина — слава Бретани.
— Стыдъ, дитя мое. Ужь и ты не собираешься-ли ласкаться въ ней?
— Мадемуазель Шарлотта права, вы несправедливы, — сказалъ Калистъ.
— Ну, вы,— возразила мадемуазель де-Пен-Холь,— вы очарованы ею.
— Я чувствую къ ней.— сказалъ Калистъ,— такую же дружбу, какъ и къ вамъ.
— Съ какихъ это поръ дю-Геники начали лгать?— спросила старая двица.
— Съ тхъ поръ какъ Пен-Холь оглохли,— отвчалъ Калистъ.
— Ты не влюбленъ въ нее?— въ восторг воскликнула старая двица.
— Былъ, а теперь не влюбленъ больше,— отвчалъ онъ.
— Злое дитя! Зачмъ же ты намъ причинилъ столько заботъ? Я знала, что любовь глупость, только бракъ проченъ,— сказала она, глядя на Шарлотту.
Шарлотта, немного ободрившись, снова стала надяться вернуть вс свои права, опираясь на воспоминанія дтства, она прижала къ себ руку Калиста, который мысленно ршилъ окончательно объясниться съ маленькой наслдницей.
— Ахъ! какую славную мушку мы устроимъ, Калистъ,— сказала она,— какъ мы будемъ смяться.
Лошади были готовы, Камиль посадила на заднюю скамейку виконтессу и Шарлотту, такъ какъ Жакелина исчезла, а сама съ маркизой сла на переднюю. Калистъ, принужденный отказаться отъ общаннаго себ удовольствія, сопровождалъ экипажъ верхомъ, утомленныя лошади хали довольно медленно, такъ что онъ могъ смотрть на Беатрису. Исторія не сохранила странныхъ разговоровъ четырехъ личностей, соединенныхъ игрой страннаго случая въ одномъ экипаж: невозможно представить себ вс т сотни версій, которыя ходятъ по Нанту о разсказахъ, отвтахъ и словахъ, которые виконтесса слышала отъ самой знаменитой Камиль Мопенъ. Она, конечно, тщательно оставила для себя, даже не понявъ хорошенько, отвты мадемуазель де-Тушъ на т нелпые вопросы, которые такъ часто приходится слышать авторамъ и которые заставляютъ ихъ жестоко искупать рдкія счастливыя минуты.
— Какъ вы написали ваши книги?— спрашивала виконтесса.
— Также, какъ вы длаете ваши женскія работы, ваше филе или вышиванье,— отвчала Камиль.
— А гд вы взяли эти глубокія замчанія, эти чудныя картины?
— Тамъ, гд вы берете т умныя вещи, которыя вы говорите, сударыня. Нтъ ничего легче, какъ писать, и если бы вы только захотли…
— А! все дло въ желаніи? Я никакъ не думала. А какое самое любимое ваше произведеніе?
— Трудно оказать предпочтеніе одному изъ этихъ пустячковъ передъ другими.
— Вы такъ избалованы комплиментами, что трудно вамъ сказать что-нибудь новое.
— Поврьте, сударыня, что я очень цню вашу манеру говорить ихъ.
Виконтесса, чтобы не казалось, что она пренебрегаетъ маркизой, сказала ей, хитро взглянувъ на нее:
— Я никогда не забуду этого путешествія между умомъ и красотой.
— Вы льстите мн, сударыня,— смясь отвчала маркиза,— это не въ порядк вещей замчать умъподл генія, а я еще ничего почти не сказала.
Шарлотта, чувствовавшая, что мать ея смшна, посмотрла на нее, чтобы остановить ее, но виконтесса продолжала храбро состязаться съ насмшливыми парижанками. Молодой человкъ, медленнымъ шагомъ хавшій около коляски, могъ видть только двухъ женщинъ, сидящихъ впереди, и взглядъ его, полный грустныхъ мыслей, скользилъ отъ одной къ другой. Беатриса, которая не могла скрыться отъ его взоровъ, все время избгала смотрть на него, съ уловкой, особенно невыносимой для влюбленныхъ, она закуталась въ шаль, скрестила подъ ней руки и, повидимому, погрузилась въ глубокую задумчивость. Въ одномъ мстечк, гд дорога была тниста, свжа и зелена, точно очароваг тельная лсная тропинка, гд едва слышенъ былъ стукъ коляски и листья касались шляпъ, Камиль обратила общее вниманіе на этотъ уголокъ, дышавшій гармоніей и, положивъ руку на колно Беатрисы, сказала ей, указывая на Калиста:
— Какъ онъ хорошо зртъ верхомъ!
Калистъ!— воскликнула виконтесса.— Это очаровательный кавалеръ.
— О! Калистъ очень милъ,— сказала Шарлотта.
— Столько англичанъ, похожихъ на него!, — отвчала небрежно маркиза, не докончивши фразы.
— Его мать ирландка, рожденная О’Бріенъ,— возразила Шарлотта, точно ее лично задли.
Камиль и маркиза въхали въ Геранду вмст съ виконтессой де-Кергаруэтъ и ея дочерью къ великому удивленію озадаченнаго города, он оставили своихъ дорожныхъ спутницъ у входа въ переулокъ дю-Геникъ, гд чуть не собралась толпа. Калистъ пришпорилъ лошадь, чтобы предупредить тетку и мати о прибытіи гостей, которыхъ ожидали къ обду. По условію обдъ отсрочили до четырехъ часовъ. Шевалье вернулся предложить руку двумъ дамамъ, затмъ онъ поцловалъ руку Камиль, надясь, что и маркиза дастъ ему свою, но она упорно сидла, скрестивъ руки, онъ бросилъ на нее влажный взглядъ, полный самой горячей мольбы.
— Глупый, — сказала ему Камиль, скользнувъ по его уху скромнымъ дружескимъ поцлуемъ.
— Правда,— мысленно сказалъ себ Калистъ, пока коляска поворачивала назадъ,— я все забываю совты моей матери и врно вчно буду ихъ забывать.
Мадемуазель де-Пен-Холь, храбро пріхавшая въ наемномъ экипаж, виконтесса де-Кергаруэтъ и Шарлотта нашли столъ уже накрытымъ и были приняты дю-Гениками очень радушно, если не роскошно. Старая Зефирина указала, какія тонкія вина надо взять въ погреб, а Маріотта превзошла себя въ своихъ бретонскихъ кушаньяхъ. Виконтесса, въ восторг отъ того, что совершила путешествіе съ знаменитой Камиль Мопенъ, попробовала объяснить имъ современную литературу и положеніе, занимаемое въ ней Камиль, но съ литературой случилось тоже, что и съ вистомъ: ни дю-Геники, ни подошедшіе священникъ и шевалье дю-Хальга ничего въ ней не поняли. Аббатъ Гримонъ и старый морякъ попробовали за дессертомъ ликеры. Какъ только Маріотта, съ помощью Гасселена и горничной виконтессы, убрала со стола, раздалось восторженное требованіе мушки. Радость царила во всемъ дом. Вс считали Калиста свободнымъ и уже видли его женатымъ вскор на маленькой Шарлотт. Калистъ былъ молчаливъ. Въ первый разъ въ жизни онъ сравнивалъ Кергаруэтовъ съ тми двумя элегантными, умными, обладавшими такимъ вкусомъ, дамами, смявшимися теперь, по всму вроятію, если судить по первому взгляду, которымъ он обмнялись, надъ обими провинціалками. Фанни, знавшая тайну Калиста, видла грусть сына, на котораго мало дйствовали кокетничанья Шарлотты и нападки виконтессы. Видно было, что ея дорогой ребенокъ скучалъ, тло его было здсь въ зал, гд прежде и онъ принялъ бы участіе въ шуточкахъ за мушкой, но душа его была въ Туш. Какъ бы его послать къ Камиль? спрашивала себя мать, которая, сочувствуя сыну всмъ сердцемъ, любила и скучала вмст съ нимъ. Ея нжность придала ей ума.— Ты сгораешь отъ желанія пойти въ Тушъ увидать ее?— спросила Фанни Калиста на ухо.
Онъ отвчалъ улыбкой, съ краской на лиц, и очаровательная мать затрепетала всми фибрами сердца.
— Сударыня,— сказала она виконтесс,— вамъ завтра будетъ очень неудобно въ почтовой телжк, особенно же потому, что придется выхать рано утромъ, не лучше-ли вамъ взять экипажъ мадемуазель де-Тушъ? Поди, Калистъ,— сказала она, посмотрвъ на сына,— устрой это, но возвращайся къ намъ поскоре.
— Мн потребуется на это не боле десяти минутъ — воскликнулъ Калистъ, съ бшеннымъ порывомъ цлуя мать на крыльц, куда она вышла съ нимъ.
Калистъ побжалъ съ быстротой оленя и очутился въ вестибюл Туша, когда Камиль и Беатриса выходили посл обда изъ большой залы. Онъ догадался предложить руку Фелиситэ.
— Вы для насъ покинули виконтессу и ея дочку, — сказала она, пожимая его руку,— мы можемъ оцнить принесенную вами жертву.
— Эти Кергаруэты не родственники-ли Портендуэрамъ и старому адмиралу Кергаруэту, вдова котораго вышла замужъ за Шарля де-Ванденесъ?— спросила Камиль маркиза де-Рошефильдъ.
— Мадемуазель Шарлотта внучка адмирала, — отвчала Камиль.
— Она очень милая особа,— сказала Беатриса, усаживаясь въ готическое кресло,— она совсмъ подходить г-ну дю-Геникъ.
— Этого брака никогда не будетъ,— быстро промолвила Камиль.
Ошеломленный холоднымъ и спокойнымъ тономъ маркизы, указавшей на маленькую бретонку, какъ будто она была единственное существо ему подъ пару, Калистъ стоялъ безъ словъ и безъ мысли.
— А почему, Камиль?— спросила маркиза.
— Милая моя,— продолжала Камиль, видя отчаяніе Калиста,— я не совтовала Конти жениться и считаю, что была права, вы не великодушны.
Беатриса взглянула на пріятельницу съ изумленіемъ, смшаннымъ съ смутнымъ подозрніемъ. Калистъ понялъ самоотверженіе Камиль, видя, что на ея лиц выступила слабая краска, врный признакъ сильнйшаго внутренняго волненія, онъ довольно неловко подошелъ къ ней, взялъ ея руку и поцловать. Камиль съ небрежнымъ видомъ сла за рояль, какъ женщина, вполн увренная въ своей пріятельниц и въ поклонник, котораго она приписывала себ, повернувшись къ нимъ спиной и оставивъ ихъ почти наедин. Она принялась импровизировать варіаціи на темы, безсознательно приходившія ей на умъ, потому что вс он были очень меланхоличны. Маркиза длала видъ, что слушаетъ, но сама наблюдала за Калистомъ, который, будучи слишкомъ юнъ и наивенъ для роли, предоставленной ему Камиль, въ экстаз любовался своимъ настоящимъ кумиромъ. По прошествіи часа, въ теченіе котораго мадемуазель де-Тушъ испытывала мученіе вполн естественной ревности, Беатриса удалилась къ себ. Камиль тотчасъ увела Калиста въ свою комнату, такъ какъ вс женщины обладаютъ инстинктомъ недоврія,
— Дитя мое,-* сказала она ему,— притворяйтесь, что любите меня, или ваше дло проиграно. Вы настоящій ребенокъ, вы совсмъ не знаете женщинъ, а умете только любить. Любить и заставить полюбить себя — это дв совершенно разныя вещи. Вамъ предстоятъ ужасныя терзанія, а я хочу васъ видть счастливымъ. Если вы неосторожно заднете Беатрису, не только гордость, даже упрямство Беатрисы, то она способна умчаться въ окрестности Парижа, къ Конти. Что будетъ съ вами тогда?
— Я буду любить ее,— отвчалъ Калистъ.
— Вы не увидите ее боле.
— Увижу,— отвчалъ онъ.
— Какимъ образомъ?
— Я послдую за ней.
— Но вдь ты будешь, какъ Іовъ, дитя мое.
— Мой отецъ, Гасселенъ и я, мы пробыли три мсяца въ Ванде со ста пятьюдесятью франками, въ поход днемъ и ночью.
— Калистъ, — сказала мадемуазель де-Тун, — выслушайте меня хорошенько. Я вижу, что вы слишкомъ чисты сердцемъ, чтобы играть роль, я H хочу развращать такую хорошую натуру, какъ ваша, я беру все на себя. Вы будете любимы Беатрисой.
— Возможно-ли?— спросилъ онъ, всплеснувъ руками.
— Да,— отвчала Камиль,— но придется побдить тотъ договоръ, который она заключила сама съ собой. Я буду лгать за васъ. Только не портите мн ничего въ этомъ довольно трудномъ дл, предпринимаемомъ мной. Маркиза обладаетъ тонкостью аристократки, она умна и недоврчива, никогда охотнику не приходилось имть дло съ добычей, такъ трудно дающейся въ руки: здсь, бдный мой мальчикъ, охотникъ долженъ слушаться своей собаки. Общаете-ли вы мн слпое послушаніе? Я буду вашимъ Фоксомъ,— сказала она, взявъ имя лучшей борзой Калиста.
— Что надо мн длать?— спросилъ юноша.
— Самые пустяки,— отвчала Камиль.— Вы будете приходить сюда ежедневно въ полдень. Точно нетерпливая любовница, я буду стоять у окна въ корридор, откуда видна дорога въ Геранду, и сгорожить вашъ приходъ. Затмъ я буду скрываться въ свою комнату, чтобы не быть замченной и не показывать вамъ всю силу моей страсти, которая вамъ въ тягость, но вы все-таки изрдка можете увидать меня и махать мн платкомъ. Входя во дворъ и поднимаясь по лстниц, сохраняйте на лиц скучающее выраженіе. Вдь это притворство не будетъ теб очень тяжело, дитя мое, неправдагли?— сказала она, прнясимаясь головой къ его груди.— Иди не скоро, смотри въ окно лстницы, которое выходитъ въ садъ, точно ищешь Беатрису. Если она будетъ тамъ
(а она будетъ гулять, будь спокоенъ) и замтитъ тебя, входи медленными шагами въ маленькую гостиную и оттуда въ мою комнату. Если ты увидишь меня у окна, подсматривающей за твоей измной мн, скоре отскочи назадъ, чтобы я не увидала, какъ ты молишь взгляды Беатрисы. Разъ ты попадешь въ мою комнату, я длаю тебя своимъ плнникомъ. Мы будемъ оставаться вмст до четырехъ часовъ. Въ это время вы можете читать, я буду курить, хотя вамъ и скучно будетъ не видать ея, но я найду вамъ интересное чтеніе. Вы еще ничего не читали изъ сочиненій Жоржъ Зандъ, я сегодня ночью пошлю человка въ Нантъ за ними и за книгами другихъ авторовъ, незнакомыхъ вамъ. Я буду выходить первая, а вы оставляйте книгу и приходите въ маленькую гостиную только тогда, когда услышите, что я разговариваю съ Беатрисой. Всякій разъ, какъ вы увидите на роял раскрытую тетрадь нотъ, просите меня не уходить. Я позволяю вамъ быть грубымъ со мной, если можете, все пойдетъ хорошо.
— Я знаю, Камиль, что вы питаете ко. мн рдкую привязанность, такъ что я даже готовъ пожалть, что увидалъ Беатрису,— искреннимъ тономъ сказалъ онъ,— но чего вы ждте отъ этого?
— Черезъ недлю Беатриса будетъ безъ ума отъ васъ.
— Боже! возможно-ли?— сказалъ онъ, сложивъ руки и падая на колни передъ растроганной Камиль, которая была счастлива, что можетъ дать ему радость хотя бы и на счетъ своего сердца.
— Слушайте меня хорошенько,— сказала она.— Если вы съ маркизой будете имть даже не продолжительный разговоръ, а только обмняетесь съ ней нсколькими словами, если позволите ей разспрашивать васъ, если отступите отъ данной вамъ роли безъ рчей, которую сыграть очень легко, то знайте,— серьезнымъ тономъ сказала она,— вы потеряете ее навсегда.
— Я ничего не понимаю изъ того, что вы мн говорите, Kar миль,— воскликнулъ Калистъ съ очаровательной наивностью.
— Если бы ты понималъ, ты не былъ бы идеальнымъ ребенкомъ, благороднымъ и красивымъ Калистомъ, — отвчала она, взявъ его за руку и цлуя ее.
Калистъ сдлалъ тогда то, чего никогда ере не длалъ: онъ взялъ Камиль за талію и поцловалъ ее въ шею, хотя не съ любовью, но съ. нжностью, какъ онъ цловалъ мать. Мадемуазель де-Тушъ не могла удержать потока слезъ.
— Идите прочь, дитя мое, и скажите вашей виконтесс, что мой экипажъ къ ея услугамъ.
Калисту хотлось остаться, но онъ былъ вынужденъ повиноваться повелительному и властному жесту Камиль, домой онъ вернулся, исполненный радости, что черезъ недлю его полюбитъ красавица Рошефильдъ. Игроки въ мушку снова увидали его тмъ Калистомъ, какимъ онъ былъ два мсяца тому назадъ, Шарлотта приписывала это измненіе себ. Мадемуазель де-Пен-Холь очень мило дразнила Калиста. Аббатъ Гримонъ старался прочесть въ глазахъ баронессы причину ея спокойствія. Шевалье дю-Хальга потиралъ руки. Об старыя барышни были оживлены, точно дв ящерицы. Виконтесса должна была въ мушку двсти су. Алчность Зефирины такъ разожглась, что она жалла, что не видитъ каргъ и сказала нсколько рзкихъ словъ невстк, которая была разсяна, видя счастье Калиста, и принималась нсколько разъ его разспрашивать, хотя ничего не могла понять изъ его отвтовъ. Игра продолжалась до одиннадцати часовъ. Двое сдались раньше: баронъ и шевалье заснули, сидя въ креслахъ другъ противъ друга. Маріотта спекла черныя ржаныя лепешки, баронесса пошла за чаемъ. Знаменитый домъ дю-Гениковъ, передъ тмъ какъ Кергаруэты и мадемуазель де-Пен-Холь собрались уходить, предложилъ имъ закуску изъ свжаго масла, фруктовъ^ливокъ, для чего изъ буфета достали серебряный чайникъ и англійскій фарфоръ, присланный баронесс одной изъ ея тетокъ. Было что-то чарующее въ этомъ намек на современную роскошь въ старинной зал, баронесса была очаровательна: она, какъ истая ирландка, была воспитана на умніи готовить и разливать чай,— это занятіе играетъ важную роль въ жизни англичанокъ. Самая безумная роскошь не произвела бы того простого, скромнаго и благороднаго эффекта, какъ это радостное гостепріимство. Когда въ зал осталась только баронесса съ сыномъ, она съ любопытствомъ взглянула на Калиста.
— Что произошло съ тобой въ Туш?— спросила она.
Калистъ разсказалъ о внушенной ему Камиль надежд и о странной полученной имъ инструкціи.,
— Бдная женщина!— воскликнула ирландка, всплеснувъ руками и въ первый разъ пожалвъ мадемуазель де-Тушъ.
Нсколько минутъ спустя посл ухода Калиста, Беатриса, слышавшая, что онъ ушелъ, вернулась къ своей пріятельниц и нашла ее, съ глазами, полными слезъ, полулежавшей на соф.
— Что съ тобой, Фелиситэ?— спросила маркиза.
— Мн сорокъ лтъ и я люблю, дорогая моя!— сказала съ яростью мадемуазель де-Тушъ и глаза ея сразу сдлались сухими и блестящими.— Если бы ты знала, Беатриса, сколько слезъ проливаю я о погибшихъ дняхъ моей молодости! Быть любимой изъ жалости, знать, что твое счастье — результатъ долгихъ трудовъ, кошачьихъ хитростей, западни, разставленной невинному и добродтельному ребенку, разв это не позорно? Къ счастью, можно найти себ нкоторое искупленіе въ безграничности той страсти, въ сил счастья, въ увренности, что ты всегда будешь выше другихъ женщинъ и что воспоминаніе о теб запечатлется въ молодомъ сердц, благодаря неизгладимымъ наслажденіямъ и безконечному самопожертвованію. Да, попроси онъ, и я по одному его знаку брошусь въ море. Бываютъ минуты, когда я ловлю себя на желаніи, чтобы онъ захотлъ этого, это было бы жертвой, а не самоубійствомъ. Ахъ! Беатриса, ты заставила меня нести тяжкій крестъ, пріхавъ сюда. Я знаю, что мн трудно соперничать съ тобой, но ты любишь Конти, ты великодушна и благородна и не обманешь меня, ты, напротивъ, поможешь мн сохранить моего Калиста. Я предчувствовала впечатлніе, которое ты произведешь на него, но я остереглась выказать ревность, это только ухудшило бы зло. Напротивъ, я приготовила его къ знакомству съ тобой, описавъ тебя такими яркими красками, чтобы ты не могла затмить свой портретъ, а ты, къ несчастью, еще похорошла.
Эта страстная элегія, гд правда перемшалась съ обманомъ, совершенно убдила г-жу де-Рошефильдъ. Клодъ Виньонъ сообщилъ Конти мотивы своего отъзда, Беатриса, конечно, узнала ихъ и изъ великодушія выказывала Калисту холодность, но въ эту минуту въ ея душ поднялось радостное чувство, которое заставляетъ трепетать сердце женщины, когда она узнаетъ, что ее любятъ. Любовь, внушаемая женщиной мужчин, всегда бываетъ неразлучна съ нелицемрнымъ восхваленіемъ, которымъ нельзя не упиваться, но, когда этотъ мужнина собственность пріятельницы, тогда его поклоненіе возбуждаетъ не только радость, но небесное блаженство. Беатриса, свъ рядомъ съ подругой, принялась ласкать ее.
— У тебя нтъ ни одного сдого волоса, — сказала она,— ни одной морщины, виски совершенно, какъ у молодой женщины, между тмъ, какъ я знаю женщинъ тридцати лтъ, которымъ приходится закрывать ихъ. Смотри, милая моя, — сказала она, приподнимая свои букли,— вотъ что стоило мн мое путешествіе!
Маркиза показала ей едва замтное увяданіе своей нжной кожи, подняла рукавъ и показала такіе же слды на запясть руки, гд подъ прозрачной, немного сморщившейся кожей, виднлись вздувшіяся жилки и три глубокія линіи образовали вокругъ руки браслетъ изъ морщинъ.
— Неправда-ли, какъ врно замтилъ писатель, знакомый съ нашими несчастьями, вотъ два мста, которыя никогда не лгутъ!— сказала она.— Надо много перестрадать, чтобы увидать правдивость его безжалостнаго замчанія, но, на наше счастье, большинство мужчинъ не знаютъ про это и не читаютъ этого безбожнаго автора.
— Твое письмо все сказало мн,— отвчала Камиль,— счастье чуждо похвальбы, а ты въ немъ слишкомъ хвалилась своимъ счастьемъ. Въ любви, не правда-ли, правда бываетъ всегда глуха, нма и слпа? Поэтому, зная, что у тебя есть много причинъ покинуть Конти, я и боялась твоего пребыванія у меня. Дорогая моя, Калистъ это ангелъ, онъ такъ же добръ, какъ и красивъ, бдный простякъ не будетъ въ состояніи выдержать одного твоего взгляда, онъ слишкомъ восхищается тобой, чтобы по первому ободренію не полюбить тебя, твое пренебреженіе сохранитъ мн его. Я признаюсь теб со всей слабостью истинной страсти: взять его отъ меня, значитъ убить меня. Адольфъ, эта отвратительная книга Бенжамена Констана, говоритъ намъ только о страданіяхъ Адольфа, а женское страданье? да что! онъ недостаточно изучилъ ихъ, чтобы описывать, а какая женщина осмлится сознаться въ нихъ? они опозорили бы нашъ полъ, унизили бы наши добродтели, раздули бы наши пороки. Ахъ! если судить о нихъ по страху, который я испытываю, страданія эти напоминаютъ адскія муки. Но въ случа измны, моя роль готова.
— А на что ты ршилась?— спросила Беатриса съ живостью, отъ которой Камиль вся вздрогнула.
Об пріятельницы смотрли другъ на друга съ вниманіемъ двухъ венеціанскихъ инквизиторовъ и обмнялись быстрымъ взглядомъ, въ которомъ ихъ души скрестились, и какъ два кремня блеснули искрами, маркиза опустила глаза.
— Посл человка остается только Богъ,— серьезно отвчала знаменитая женщина.— Богъ, это — неизвстность. Я брошусь къ нему, какъ въ пропасть. Калистъ только что клялся мн, что будетъ восхищаться тобой, какъ картиной, но ты въ свои двадцать восемь лтъ блистаешь полнымъ расцвтомъ красоты. Между нимъ и мной уже съ этой лжи началась борьба. Къ счастью, я знаю, что надо длать, чтобы одержать верхъ.
— Какъ ты будешь дйствовать?
— Это моя тайна, милая моя. Предоставь мн преимущества моего возраста. Если Клодъ Виньонъ грубо бросилъ меня въ бездну, меня, которая считала себя почти недосягаемо высокой, то я, по крайней мр, буду срывать блдные, запахнувшіе, но очаровательные цвты, ростущіе на дн пропасти.
Маркиза была точно воскъ въ искусныхъ рукахъ мадемуазель де-Тушъ, которой доставляло жгучее удовольствіе оплетать ее своими стями. Камиль простилась съ пріятельницей, которая вся горла любопытствомъ и была полна не то зависти, не то великодушія и несомннно занята Калистомъ.
— Она будетъ въ восторг провести меня, — сказала себ Камиль, цлуя ее на прощанье.
Когда она осталась одна, авторъ уступилъ мсто женщин, она разразилась слезами, наложила табаку съ опіумомъ на жаровню своего курительнаго прибора и провела за куреньемъ почти всю ночь, стараясь отогнать свою скорбь и видя въ клубахъ дыма очаровательную голову Калиста.
— Какую прекрасную книгу можно было бы написать, если разсказать мои страданія!— говорила она себ,— но она уже написана. Сафо жила до меня, Сафо была молода. Какая красивая и трогательная героиня, женщина сорока лтъ, не правда-ли? Кури свой кальянъ, бдная Камиль, у тебя даже нтъ надежды опоэтизировать твое несчастье, оно дошло до своего зенита!
Она легла спать на зар, то предаваясь слезамъ, припадку бшенства и принимая внезапныя ршенія, то погружаясь въ глубокія размышленія о тайнахъ католической религіи, о которой она никогда не думала, ведя жизнь безпечной артистки и неврующей писательницы.
На другой день, Калистъ, которому мать велла въ точности слдовать совтамъ Камиль, пришелъ въ полдень и таинственно пробрался въ комнату мадемуазель де-Тушъ, гд нашелъ книги. Фелиситэ осталась, какъ была, въ кресл у окна и продолжала курить, любуясь то дикой картиной болотъ, то моремъ, то Калистомъ, съ которымъ она обмнялась нсколькими словами о Беатрис. Когда она увидла, что маркиза гуляетъ въ саду, она, нарочно на глазахъ у пріятельницы, задернула занавси, оставивъ только узкую полосу свта, направленнаго на книгу Калиста.
— Сегодня, дитя мое, я попрошу тебя остаться обдать,— сказала она, растрепавъ ему волосы,— а ты откажись и смотри при этомъ на маркизу, такимъ образомъ, ей легко будетъ понять, какъ ты сожалешь, что не можешь остаться.
Въ четыре часа Камиль пошла разыгрывать передъ маркизой жестокую комедію ложнаго счастья. Калистъ вышелъ изъ комнаты и понялъ въ эту минуту весь стыдъ своего положенія. Взглядъ, брошенный имъ на Беатрису, котораго ожидала Фелиситэ, былъ еще боле выразителенъ, чмъ она ожидала. Беатриса была въ очаровательномъ туалет.
— Какъ вы кокетливо одты сегодня, милочка,— сказала Камиль, когда Калистъ ушелъ.
Эта игра продолжалась шесть дней, дополнялась она безъ вдома Калиста, искусными разговорами Камиль съ подругой. Между двумя женщинами шла безпрерывная дуэль, гд он пускали въ ходъ хитрости, притворство, фиктивное великодушіе, лживую откровенность, хитрыя признанія, въ которыхъ одна скрывала, а другая выставляла на видъ свою любовь къ Калисту, въ которыхъ остріе стрлы, разожженной предательскими рчами Камиль, пронзало сердце ея пріятельницы и зарождало въ немъ дурныя чувства, съ которыми очень трудно совладать честнымъ женщинамъ. Беатриса стала, наконецъ, обижаться на недовріе Камиль, она считала его недостойнымъ и себя, и ея, она была въ восторг, что и у великой писательницы есть слабости ея пола и ей захотлось сдлать себ удовольствіе, показать ей, что здсь кончается ея превосходство и что можно ее унизить.
— Милая моя, что ты скажешь ему сегодня?— спросила она, съ злостью взглянувъ на свою пріятельницу въ ту минуту, какъ фиктивный любовникъ просилъ позволенія остаться.— Въ понедльникъ, намъ надо было поговорить, во вторникъ, обдъ никуда не годился, въ среду, ты не хотла навлекать на себя гнвъ баронессы, въ четвергъ, собирались гулять со мной, вчера, ты простилась съ нимъ раньше, чмъ онъ усплъ открыть ротъ, ну, а сегодня я хочу, чтобы онъ остался, бдный мальчикъ.
— Уже, милая моя!— съ ядовитой ироніей замтила Беатрис Камиль.
Маркиза покраснла.
— Останьтесь, г-нъ дю-Геникъ, — сказала мадемуазель де-Тушъ Калисту, принявъ видъ королевы и оскорбленной женщины, Беатриса стала вдругъ холодна и сурова, рзка, насмшлива и дурно обращалась съ Калистомъ, котораго его мнимая любовница услала играть въ мушку съ мадемуазель Кергаруэтъ.
— Она не опасна,— съ улыбкой сказала Беатриса.
Молодые влюбленные похожи на голодныхъ, ихъ не удовлетворяютъ предварительныя приготовленія повара, они слишкомъ много думаютъ о развязк, чтобы понимать употребляемыя средства. Возвращаясь въ Геранду, Калистъ былъ полонъ Беатрисы: ему было неизвстно, какую тонкую женскую хитрость проявляла Фелиситэ, чтобы, по общепринятому выраженію, подвинуть его дла. Во всю эту недлю маркиза написала Конти только одно письмо и этотъ симптомъ равнодушія не ускользнулъ отъ Камиль. Вся жизнь Калиста сосредоточивалась на тхъ короткихъ минутахъ, когда онъ видлъ Беатрису. Эта капля воды, далеко не утоляя его жажды, только усиливала ее. Магическое слово: ‘Ты будешь любимъ!’, сказанное Камиль и подтвержденное матерью, было талисманомъ, которое помогало ему сдерживать силу своей стратеги. Онъ пожиралъ время, не спалъ, заглушая безсонницу чтеніемъ, каждый вечеръ привозилъ съ собой возы книгъ, по выраженію Маріотты. Его тетка проклинала мадемуазель де-Тушъ, но баронесса, нсколько разъ ходившая къ сыну, видя у него свтъ, знала причину его безсонницъ. Хотя она была такъ же робка, какъ невинная молодая двушка и для нея любовь была невдомой книгой, тмъ не мене Фанни въ своей материнской нжности дошла до многихъ новыхъ мыслей, но вся глубина этого чувства была непонятна ей, и она ужасалась, видя состояніе сына, и трепетала передъ этимъ единственнымъ, непонятнымъ ей желаніемъ, пожиравшимъ его. У Калиста была теперь только одна мысль: ему все казалось, что передъ нимъ Беатриса. Вечеромъ, за игрой, его разсянность походила на сонливость отца. Видя его совсмъ не такимъ, каковъ онъ былъ, когда думалъ, что любитъ Камиль, баронесса съ нкоторымъ ужасомъ слдила за всми этими признаками настоящей любви, чувства совершенно неизвстнаго въ старомъ замк. Лихорадочная раздражительность, постоянная сосредоточенность длали Калиста какимъ-то растеряннымъ. Зачастую онъ цлыми часами сидлъ, уставившись глазами на какую-нибудь фигуру обоевъ. Утромъ она ему посовтовала не ходить больше въ Тушъ и оставить этихъ двухъ женщинъ.
— Не ходить больше въ Тушъ!— воскликнулъ Калистъ.
— Иди, иди, не сердись, дорогой мой,— отвчала она, цлуя его глаза, сверкнувшіе огнемъ.
Но Калистъ едва не лишился плода искусныхъ маневровъ Камиль, благодаря бретонскому пылу своей любви, съ которой не могъ боле совладать. Онъ поклялся, не взирая на свои общанія Фелиситэ, увидать Беатрису и говорить съ ней. Ему хотлось читать въ ея глазахъ, пожирать въ нихъ свой взглядъ, разглядть мельчайшія подробности ея туалета, вдохнуть ея духи, услышать музыку ея голоса, слдить за элегантными ея движеніями, однимъ взглядомъ окинуть ея талію, однимъ словомъ, разсмотрть ее такъ, какъ славный генералъ разсматриваетъ поле, гд произойдетъ ршительное сраженіе, ему хотлось этого, какъ и всмъ влюбленнымъ, имъ овладло такое желаніе, что онъ ничего не слышалъ, разсудокъ его ослаблъ, онъ весь былъ въ болзненномъ состояніи, не замчалъ ни препятствій, ни разстоянія, не чувствовалъ, есть-ли у него даже тло. Онъ придумалъ пойти въ Тушъ раньше условленнаго часа, надясь въ саду найти Беатрису. Онъ зналъ, что она прогуливается по утрамъ до завтрака. Мадемуазель де-Тушъ и маркиза утромъ ходили къ солянымъ болотамъ и къ бассейну, окруженному пескомъ, куда достигаетъ море, бассейнъ этотъ похожъ на озеро среди дюнъ. Он вернулись домой и разговаривали, блуждая по маленькимъ аллеямъ по лужку.
— Если васъ интересуютъ эти виды,— сказала Камиль,— то вамъ надо обойти съ Калистомъ вокругъ Круазига. Тамъ есть чудныя скалы, гранитные каскады, маленькія бухты съ естественными водоемами, тамъ можно видть самыя причудливая вещи, и, наконецъ, море съ тысячами мраморныхъ обломковъ, съ массой интереснаго. Вы увидите, какъ женщины длаютъ дрова: он прилпляютъ коровій навозъ по стнамъ, сушатъ его и кладутъ глыбами, какъ въ Париж, а зимой здсь грются этими дровами.
— Вы рискуете Калистомъ?— смясь спросила маркиза, намекая тономъ на то, что вчера Камиль, сердясь на Беатрису, заставила ее занимать Калиста.
— Ахъ, милая моя, когда вы узнаете ангельскую душу этого ребенка, вы поймете меня. Въ немъ красота это не главное, надо узнать это чистое сердце, эту наивность, это удивленіе при каждомъ новомъ шаг, сдланномъ въ области любви. Какая вра! какая чистота! какая прелесть! Древніе были правы, окружая культомъ святую красоту. Не помню, кто изъ путешественниковъ говорилъ намъ, что лошади на свобод выбираютъ себ въ глазами самую красивую. Красота, милая моя, это геній, она врная примта, данная природой самымъ совершеннымъ ея твореніямъ, она самый врный символъ точно также, какъ и величайшая случайность. Можно-ли вообразить себ ангела съ уродливой фигурой? разв у нихъ красота не соединяется всегда съ силой? Что насъ заставляетъ цлыми часами простаивать въ Италіи передъ иными картинами, гд геній въ продолженіи нсколькихъ лтъ старался изобразить одну изъ случайностей природы? Положа руку на сердце, разв къ нравственному величію мы не хотли бы всегда добавить идеальную красоту? Калистъ — это осуществившаяся мечта, онъ храбръ, какъ левъ, который спокоенъ, не подозрвая, что онъ царь. Когда Калистъ не стсняется, онъ уменъ, мн нравится въ немъ эта застнчивость молодой двушки. Душа отдыхаетъ на этомъ сердц отъ всей испорченности, отъ научныхъ мыслей, отъ литературы, отъ свта, отъ политики, отъ всхъ этихъ безполезныхъ вещей, которыя губятъ наше счастье. Я сдлалась теперь тмъ, чмъ никогда не была, ребенкомъ! Я уврена въ немъ, но я нарочно притворяюсь ревнивой, онъ бываетъ всегда такъ доволенъ этимъ. Впрочемъ, это тоже мой секретъ.
Беатриса прогуливалась, задумчивая и молчаливая, а Камиль выносила невыносимую муку и бросала на нее украдкой огненные взгляды.
— Ахъ, милая, ты счастлива,— сказала Беатриса, опираясь на руку Камиль, точно истомившись отъ какой-то внутренней борьбы.
— Да, очень счастлива!— отвчала съ горечью бдная Фелиситэ.
Об женщины въ полномъ изнеможеніи упали на скамейку.
Ни одна женщина не была никогда подвержена такому искушенію, такому тонкому маккіавелизму, какъ маркиза за эту недлю.
— А я! видть неврности Конти, переносить ихъ!..
— А почему теб не бросить его?— сказала Камиль, видя, что настала благопріятная минута нанести ршительный ударъ.
— Да разв я могу?
— О! бдное дитя…
Об машинально смотрли на группу деревьевъ.
— Я пойду потороплю завтракъ,— сказала Камиль,— наша прогулка придала мн аппетитъ.
— А нашъ разговоръ лишилъ меня его,— сказала Беатриса.
Беатриса въ утреннемъ туалет вырисовывалась своей блой фигурой очень отчетливо на золотомъ фон листвы. Калистъ, прокравшійся черезъ гостиную въ садъ, шелъ медленно по алле, чтобы какъ будто нечаянно встртиться съ маркизой, Беатриса, увидавъ его, слегка вздрогнула.
— Чмъ я не понравился вамъ вчера?— спросилъ Калистъ, обмнявшись нсколькими банальными фразами.
— Вы мн такъ же мало нравитесь, какъ и не нравитесь,— сказала она кроткимъ голосомъ.
Тонъ, весь видъ и чарующее обаяніе маркизы придали Калисту бодрости.
— Я ничего не составляю для васъ,— сказалъ онъ взволновашимъ голосомъ, съ глазами, затуманившимися отъ слезъ.
Разв мы не должны быть чужими другъ другу?— отвчала маркиза.— У каждаго изъ насъ есть своя искренняя привязанность…
— Ахъ!— быстро возразилъ Калистъ,— я любилъ Камиль, но не люблю ужь больше.
— А что же вы длаете каждый день, цлое утро?— спросила она съ ядовитой улыбкой,— Я не могу поврить, чтобы, несмотря на свою страсть къ табаку, Камиль предпочитала сигару вамъ, и, что вы, несмотря на ваше поклоненіе женщинамъ-авторамъ, проводили бы четыре часа за чтеніемъ женскихъ романовъ.
— Вы знаете?..— воскликнулъ наивный бретонецъ, все лицо котораго сіяло отъ счастья, что онъ видитъ свой кумиръ.
— Калистъ,— порывисто воскликнула Камиль, внезапно показываясь передъ ними, она прервала его слова, схватила за руку и увлекла на нсколько шаговъ дальше,— Калистъ, это-ли вы мн общали?
Маркиза могла разслышать упрекъ мадемуазель де-Тушъ, которая увела Калиста, продолжая бранить его, она была поражена признаньемъ Калиста и ничего не понимала изъ того, что длалось вокругъ нея. Г-жа де-Рошефильдъ не была такъ умна, какъ Клодъ Виньонъ. Ужасная и вмст высокая роль, которую играла здсь Камиль, относится къ разряду тхъ постыдныхъ, хотя и великихъ дяній, которыя женщина допускаетъ только въ самомъ крайнемъ случа.
Это предлъ, гд разбиваются ихъ сердца, гд замолкаютъ женскія чувства, здсь начинается для нихъ самоотреченіе, которое низводитъ ихъ въ преисподнюю или возноситъ на небо.
Во время завтрака, къ которому былъ приглашенъ Калистъ, маркиза, чувства которой отличались горделивостью и благородствомъ, уже справилась съ собой и постаралась вырвать изъ своего сердца зачатки любви. Она съ Калистомъ обращалась уже не холодно и не жестко, а безразлично-ласково, что повергло его въ отчаяніе. Фелиситэ завела разговоръ о томъ, чтобы устроить послзавтра экскурсію въ оригинальную мстность, лежащую между Тушемъ, Круазигомъ и мстечкомъ Батцъ. Она просила Калиста употребить завтрашній день на то, чтобы достать лодку и матросовъ, на случай прогулки по морю. Она беретъ на себя провизію, лошадей, однимъ словомъ, все, что нужно было имть подъ рукой, чтобы не испытывать усталости. Беатриса отказалась на отрзъ, сказавъ, что она не можетъ разъзжать такимъ образомъ по окрестностямъ. Лицо Калиста, выражавшее живую радость, сразу точно подернулось облакомъ.
— А чего вы боитесь, милая моя?— спросила Камиль.
— Мое положеніе слишкомъ щекотливо, чтобы мн рисковать не репутаціей, а своимъ счастьемъ,— съ паосомъ сказала она, глядя на молодого бретонца.— Вы знаете, какъ ревнивъ Конти, если онъ узнаетъ…
— А кто ему скажетъ объ этомъ?
— Разв онъ не долженъ пріхать за мной?
Калистъ поблднлъ при этихъ словахъ. Несмотря на настояніе Фелиситэ и молодого бретонца, г-жа де-Рошефильдъ осталась неумолима и выказала, по словамъ Камиль, свое упрямство. Калистъ, не взирая на надежду, внушавшуюся ему мадемуазель де-Тушъ, покинулъ Тушъ, полный огорченій, любви, которая наполняла его душу своей силой, доходящей до безумія. Вернувшись въ замокъ, онъ вышелъ изъ комнаты только къ обду и вскор опять ушелъ къ себ. Въ десять часовъ встревоженная мать пришла провдать его и увидала, что онъ пишетъ что-то, вокругъ валялись перечеркнутые и изорванные листы бумаги, онъ писалъ Беатрис, такъ какъ не доврялъ больше Камиль, выраженіе лица маркизы во время ихъ свиданія въ саду очень ободрило его. Первое любовное письмо никогда не выливается сразу, какъ пламенный крикъ души, хотя казалось бы, оно должно бы быть такимъ. Письмо молодого, не испорченнаго существа бываетъ всегда полно слишкомъ большого огня, слишкомъ много въ немъ кипучаго матеріала, такъ что приходится написать, разорвать и снова сочинять нсколько писемъ, пока, наконецъ, одно письмо явится резюме всего этого. Вотъ на чемъ остановился Калисть и вотъ письмо, которое онъ прочелъ своей бдной удивленной матери. Ей казалось, что весь старый домъ занялся огнемъ, любовь сына горла точно зарево пожара.

Калистъ Беатрис.

‘Я любилъ васъ, когда вы для меня еще были мечтой, судите же, какъ сильна стала моя любовь, когда я увидлъ васъ. Дйствительность превзошла мечту мою. Къ моему огорченію, я не скажу вамъ ничего новаго, сказавъ вамъ, что вы чудно хороши, но наврядъ-ли въ комъ-нибудь красота ваша вызывала такое чувство, какъ у меня. Вы красивы и не только однимъ видомъ красоты, я изучилъ васъ, думая о васъ и днемъ и ночью, я проникъ во вс тайны вашей наружности, во вс скрытые изгибы вашего сердца, узналъ всю вашу неоцненную другими деликатность. Разв васъ кто-нибудь понялъ, боготворилъ, какъ вы того заслуживаете? Знайте же, каждая ваша черта нашла отголосокъ въ моемъ сердц: ваша гордость равняется моей, благородство вашего взгляда, обаяніе вашихъ манеръ, изящество движеній — все въ васъ находится въ гармоніи съ мыслями и желаніями, таящимися въ глубин вашей души и, угадавъ ихъ, я счелъ себя достойнымъ васъ. Если бы за эти нсколько дней я не сталъ вашимъ двойникомъ, сталъ-ли бы я говорить о себ? Читать въ себ, было бы эгоизмомъ, здсь дло идетъ гораздо больше о васъ, чмъ о Калист. Чтобы писать вамъ, Беатриса, я заставилъ замолкнуть свои двадцать лтъ, я постарался состариться умомъ или, можетъ быть, вы сами его состарили во мн этой недлей ужасныхъ мученій, которыя вы невольно причинили мн. Не принимайте меня за зауряднаго влюбленнаго, надъ которыми вы вполн основательно смялись. Хороша заслуга любить молодую, красивую, умную и благородную женщину! Увы! я даже не думаю о томъ, чтобы заслужить васъ. Что такое я для васъ? ребенокъ, привлеченный блескомъ вашей красоты и нравственнымъ величіемъ, какъ бабочка огнемъ. Вы только и можете, что наступить ногой на цвты моей души, но я счастливъ уже тмъ, что вы растопчете ихъ. Полная преданность, безграничная преданность, безумная любовь, вс богатства любящаго, правдиваго сердца — ничто, они только помогаютъ любить, изъ-за нихъ нельзя заставить себя полюбить. Временами я не могу понять, какъ такой пламенный фанатизмъ не согретъ моего кумира, но когда я вижу ваши суровые и холодные глаза — я весь леденю. Ваше презрніе, а не мое поклоненіе, одерживаетъ верхъ.
Почему? Вы не можете такъ ненавидть меня, какъ я люблю васъ, такъ почему же боле слабое чувство должно осиливать боле глубокое? Я любилъ Фелиситэ всей силой сердца, но я забылъ ее въ одинъ день, въ одну минуту, увидавъ васъ. Она была ошибкой, а истина — вы, вы сами, не зная, разрушили мое счастье, но ничего не должны мн за это. Я любилъ Камиль безнадежно, и вы также не даете мн никакой надежды: ничего не измнилось, кром самого божества. Я былъ идолопоклонникомъ, а теперь сталъ христіаниномъ, вотъ и все. Вы научили меня тому, что любить — это величайшее счастье, быть любимымъ — слдуетъ за нимъ. По мннію Камиль, любовь на нсколько дней не значитъ любить, любовь, которая не разростается все больше въ каждымъ днемъ, жалкая страсть, чтобы все рости, любовь не должна видть своего предла, а Камиль видла закатъ нашей любви. Увидавъ васъ, я понялъ ея слова, которыя я оспаривалъ со всей юностью, со всей силой своего желанія, съ деспотичнымъ самомнніемъ своихъ двадцати лтъ. Великая, несравненная Камиль смшала свои слезы съ моими. Итакъ, я могу васъ любить на земл и на неб, какъ любятъ Бога. Если бы вы полюбили меня, вамъ не пришлось бы приводить мн т доводы, которыми Камиль сковывала вс мои старанія. Мы оба молоды, мы можемъ подняться на однихъ крыльяхъ, летать подъ однимъ небомъ, не боясь грозы, которой страшилась эта орлица. Но что я говорю? Я слишкомъ далеко унесся отъ моихъ скромныхъ желаній! Вы, пожалуй, не будете больше врить моей покорности, моему терпнію и молчаливому поклоненію, которое я усердно молю васъ не терзать понапрасну. Я знаю, Беатриса, что вы не можете полюбить меня иначе, какъ утративъ отчасти уваженіе къ себ. Поэтому я не прошу отвта. Камиль говорила какъ-то по поводу своего имени, что имена имютъ свой фатумъ. Этотъ фатумъ я предчувствовалъ для себя въ вашемъ, когда въ Геранд на взморь оно впервые бросилось мн въ глаза на берегу океана. Вы пройдете въ моей жизни, какъ Беатриче въ жизни Данте. Мое сердце будетъ служить пьедесталомъ для блдной, мстительной, гнетущей статуи. Вамъ запрещено меня любить, вы будете испытывать смертельныя муки, вамъ будутъ измнять, унижать васъ, длать несчастной: въ васъ есть демоническая гордость, которая приковываетъ васъ къ столбу, избранному вами, вы погибнете около него, разрушивъ храмъ, какъ сдлалъ Сампсонъ. Я не самъ угадалъ это, любовь моя слишкомъ слпа для этого, мн сказала объ этомъ Камиль. Здсь говоритъ ея умъ, а не мой, у меня же нтъ боле ума, когда дло идетъ о васъ, сердце мое наполняется кровью и отъ нея темнетъ разсудокъ, слабютъ силы, костенетъ языкъ, подгибаются колна. Что бы вы ни длали, я только могу боготворить васъ. Камиль называетъ вашу ршительность упрямствомъ, я защищаю васъ и считаю ее добродтелью. Отъ этого вы длаетесь еще красиве въ моихъ глазахъ. Я знаю мою судьбу: гордость Бретани стоитъ на одномъ уровн съ женщиной, сдлавшей себ добродтель изъ своей гордости. Милая Беатриса, будьте же добры и утшьте меня. Когда жертвы были уже намчены, ихъ увнчивали цвтами: вы должны меня осыпать цвтами сожалнія, усладить меня гармоніей самопожертвованія. Разв не служу я доказательствомъ вашего величія, разв вы не будете еще боле велики отъ моей любви, презрнной вами, не взирая на ея искренность, на ея безсмертный огонь? Спросите Камиль, какъ я велъ себя съ того дня, какъ она мн сказала, что любитъ Клода Виньонъ. Я замолкъ, я страдалъ молча. Для васъ я найду въ себ еще больше силъ, если только вы не повергнете меня въ отчаяніе, если вы оцните мое геройство. Одна ваша похвала дастъ мн силы, подобно мученику, вынести вс терзанія. Если вы будете упорствовать въ этомъ холодномъ молчаніи, въ этомъ убійственномъ пренебреженіи, я могу подумать, что я опасенъ. Ахъ! будьте со мной такой, какая вы есть, любящей, веселой, умной, очаровательной. Говорите мн про Женнаро, какъ Камиль говорила мн про Клода. У меня нтъ другого таланта, кром любви, меня нечего опасаться, я буду вести себя съ вами, какъ будто не люблю васъ. Неужели вы отвергнете мольбу смиренной любви бднаго ребенка, который какъ милости проситъ, чтобы его огонь свтилъ ему, чтобы солнце согрвало его? Человкъ, котораго вы любите, всегда будетъ видть васъ, а у бднаго Калиста мало времени впереди, вы скоро покончите съ нимъ всякіе разсчеты. Итакъ, я завтра приду въ Тушъ, неправда-ли? вы не откажете опереться на мою руку и осмотрть Круазигъ и Батцъ? Если вы не пойдете, то это будетъ отвтъ, понятный для Калиста’.
Затмъ слдовали еще четыре мелко исписанныхъ страницы, гд Калистъ пояснялъ угрозу, заключавшуюся въ этихъ послднихъ словахъ и разсказывалъ про свою жизнь, про дтство, онъ чаще всего прибгалъ къ восклицаніямъ и щедро разсыпалъ многоточіе, принятое современной литературой въ неудобныхъ пассажахъ, благодаря этимъ мостикамъ, воображеніе читателя легко шагаетъ черезъ пропасть. Было бы излишнимъ повторять его наивное повствованіе, если оно не тронуло г-жу де-Рошефильдъ, то едва-ли заинтересуетъ любителей сильныхъ ощущеній. Но мать разразилась слезами и спросила сына:
— Значитъ, ты не былъ счастливъ?
Эта печальная поэма чувства, какъ ураганъ, ворвавшагося въ сердце Калиста и увлекающаго за собой душу другого существа, ошеломили баронессу: она въ первый разъ въ жизни прочла любовное письмо. Калистъ былъ, въ полномъ недоумніи, какъ переслать письмо. Въ зал еще сидлъ шевалье дю-Хальга и еще шла послдняя оживленная партія въ мушку. Шарлотта де-Кергаруэтъ, въ отчаяніи отъ равнодушія Калиста, старалась понравиться старикамъ и черезъ нихъ упрочить надежду на бракъ. Калистъ послдовалъ за матерью и явился въ залу съ письмомъ, жегшимъ его сердце, онъ волновался, ходилъ взадъ и впередъ, точно нечаянно влетвшая въ комнату бабочка. Наконецъ, мать съ сыномъ увлекли шевалье дю-Хальга въ большую залу и отослали оттуда маленькаго слугу мадемуазель де-Пен-Хольр Маріотту.
— Что имъ нужно отъ шевалье?— спросила старая Зефирина у старой Пен-Холь.
— Калистъ иметъ видъ сумасшедшаго,— отвчала она.— Онъ также мало оказываетъ вниманія Шарлотт, какъ работниц.
Баронесса сообразила, что въ 1780 г. шевалье дю-Хальга плавалъ въ водахъ сердечныхъ длъ и сказала Калисту спросить его совта.
— Какъ лучше всего тайно передать любимой женщин письмо?— спросилъ Калистъ шевалье на ухо.
— Надо письмо вложить въ руку горничной и прибавить къ нему нсколько золотыхъ, потому что рано или поздно горничная будетъ посвящена въ тайну, такъ лучше заручиться ею сейчасъ же,— отвчалъ шевалье, на лиц котораго показалась улыбка,— но лучше всего передать письмо самому.
— Золотыхъ!— воскликнула баронесса.
Калистъ вернулся, взялъ шляпу и побжалъ въ Тушъ, гд явился, точно призракъ, въ маленькую гостиную, откуда слышались голоса Беатрисы и Камиль. Об сидли на диван провидимому, въ совершенно мирномъ настроеніи. Калистъ съ сообразительностью, которую иногда даетъ любовь, очень развязно бросился на диванъ подл маркизы, взялъ руку ея и вложилъ въ нее письмо, такъ что Фелиситэ, внимательно слдившая за нимъ, не успла ничего замтить. Сердце Калиста затрепетало отъ остраго и сладкаго чувства, когда руку его пожала рука Беатрисы, спокойно продолжавшей разговоръ и ни мало не смущенной: письмо она засунула за перчатку.
— Вы бросаетесь на женщинъ такъ же, какъ и на диваны,— смясь сказала она.
— А между тмъ, онъ не магометанской вры,— сказала Фелиситэ, не упустивъ случая сказать эпиграмму.
Калистъ всталъ, взялъ руку Камиль и поцловалъ ее, затмъ подошелъ къ роялю и провелъ пальцемъ по всмъ клавишамъ. Эта внезапная веселость очень заинтересовала Камиль, она подошла къ нему.
— Что съ вами?— спросила она его на ухо.
— Ничего,— отвчалъ онъ.
‘Между ними что-то есть’, сказала себ мадемуазель де-Тушь.
Маркиза оставалась непроницаемой. Камиль старалась разговорить Калиста, въ надежд, что онъ выдастъ себя, но онъ, подъ предлогомъ безпокойства матери, ушелъ изъ Туша къ одиннадцати часамъ, сопровождаемый проницательнымъ взглядомъ огненныхъ глазъ Камиль, которая впервые слышала отъ него эту фразу.
Калистъ провелъ безпокойную ночь, занятый одной Беатрисой и на другое утро разъ двадцать бгалъ въ Геранду за отвтомъ, наконецъ, горничная маркизы пришла въ замокъ дю-Геникъ и нередала Калисту отвтъ, который онъ отправился читать въ глубь сада, въ бесдку.

Беатриса Калисту.

‘Вы — благородное дитя, но вы дитя. Вы принадлежите Камиль, которая боготворить васъ. Во мн вы не найдете ни совершенствъ, которыми она обладаетъ, ни того счастья, которымъ она осыпаетъ васъ. Думайте, что хотите, но она молода, а я стара, ея сердце полно богатствъ, а мое — пусто, она относится къ вамъ съ преданностью, которую вы недостаточно цните, она отршилась отъ всякаго эгоизма и живетъ вами однимъ, а меня вчно будутъ мучить сомннія, я заставлю васъ раздлять со мной скучную, лишенную всякаго благородства, по моей вин испорченную жизнь. Камиль ничмъ не связана, она свободна въ своихъ поступкахъ, а я — раба. Наконецъ, вы забываете, что я люблю и любима. Положеніе мое должно бы охранить меня отъ всхъ ухаживаній. Любить, или сказать мн, что меня любятъ, это со стороны мужчины оскорбленіе. Новое паденіе разв не низведетъ меня на уровень самыхъ низкихъ существъ моего пола. Вы, такой юный и тактичный, какъ можете вы заставлять меня говорить вамъ эти вещи, которыя раздираютъ мое сердце? Я предпочла огласку и непоправимое зло позору постояннаго обмана, предпочла погибнуть сама, но остаться честной, въ глазахъ многихъ лицъ, уваженіемъ которыхъ я дорожу, я еще стою высоко: измнившись, я упаду на нсколько ступеней ниже. Свтъ бываетъ снисходителенъ къ тмъ, которые хотя и наслаждаются незаконнымъ счастьемъ, но не измняютъ ему, но онъ неумолимъ къ пороку. Я не чувствую къ вамъ ни пренебреженія, ни гнва, я отвчаю вамъ просто и искренно. Вы молоды, не знаете свта, вы охвачены мечтой и неспособны, какъ и вс люди съ незапятнанной жизнью, предаваться такимъ размышленіямъ, которыя подсказываютъ намъ горе. Пойду еще дальше. Даже если мн суждено быть самой униженной женщиной, я старалась бы скрыть мои ужасныя несчастія, будь я брошена, обманута, на что, слава Богу, мало вроятія, но даже если бы небо въ своемъ возмездіи послало это на мою долю, то никто не увидалъ бы меня больше. Да, я почувствовала бы тогда въ себ силу убить того человка, который сталъ бы мн говорить о любви, если бы при моихъ тогдашнихъ обстоятельствахъ до меня могъ проникнуть какой-нибудь мужчина. Вотъ каковы мои убжденія. Мн, пожалуй, надо скоре поблагодарить васъ, что вы написали мн. Посл вашего письма, а посл моего отвта въ особенности, я буду себя чувствовать въ Туш боле по себ, могу не скрывать своего характера, какъ вы просите меня. Я не говорю вамъ о томъ смшномъ положеніи, въ которомъ я очутилась бы, если бы мои глаза перестали выражать т чувства, на которыя вы жалуетесь. Совершить у Камиль вторичную кражу, значило бы признать свое полное безсиліе, на что женщина никогда не ршится два раза. Люби я васъ безумно, слпо, до забвенія всего, все передо мной будетъ стоять Камиль! Ея любовь къ вамъ слишкомъ высокое препятствіе, никакая сила не совладаетъ съ нимъ, черезъ него не перелетитъ даже ангелъ на своихъ крыльяхъ: только демонъ не отступитъ передъ позорнымъ предательствомъ. Здсь, дитя мое, существуетъ масса причинъ, которыя имютъ значеніе для благородной, чуткой женщины и въ которыхъ вы, мужчины, ничего не смыслите, даже если бы вс походили на насъ такъ, какъ вы въ данное время. У васъ есть мать, показавшая вамъ, какой должна быть женщина въ своей жизни, она чиста, незапятнана и свято выполнила свой долгъ, то, что я знаю о ней, вызвало слезы на мои глаза и въ глубин сердца я почувствовала къ ней зависть. И я могла бы быть такой! Калистъ, такова должна быть ваша жена, такова должна быть ея жизнь. Я не отошлю васъ со злостью, какъ раньше, къ маленькой Шарлотт, которая скоро прискучила бы вамъ, но пожелаю вамъ какую-нибудь чудную молодую двушку, достойную васъ. Если бы я согласилась принадлежать вамъ, я испортила бы всю вашу жизнь. Вамъ пришлось бы или выказать мало доврія и постоянства, или вознамриться посвятить мн всю жизнь: я буду искренна, я взяла бы ее и увезла бы съ собой куда-нибудь далеко отъ всхъ, я сдлала бы васъ несчастнымъ, ревновала бы, видла бы разные ужасы въ капл воды, я не могу примириться съ нкоторыми непріятностями, съ которыми справляются другія женщины, во мн поднимались бы разныя невыносимыя мысли, которыя, исходя отъ меня, а не отъ васъ, все-таки смертельно оскорбляли бы меня. Когда человкъ на десятомъ году счастья не такъ же почтителенъ и деликатенъ, какъ наканун того дня, когда онъ молилъ о ласк, онъ подлъ и презрненъ въ моихъ глазахъ! Такой любовникъ не вритъ боле Амадисамъ и Кирамъ моихъ мечтаній. Въ наше время чистая любовь — легенда, и я вижу съ вашей стороны только тщеславный капризъ, конецъ котораго вамъ не извстенъ. Мн нтъ сорока лтъ, я еще не могу подчинить мою гордость авторитету своей опытности, у меня нтъ той любви, которая длаетъ смиренной, однимъ словомъ — я женщина съ характеромъ слишкомъ еще юнымъ, чтобы не быть отвратительнымъ. Я не могу поручиться за свое настроеніе, вся моя представительность — чисто вншняя. Быть можетъ, я еще недостаточно выстрадала, чтобы получить то снисходительное обращеніе и безграничную нжность, которымъ научаютъ насъ безжалостные обманы и измны, счастье всегда заносчиво и я очень заносчива. Камиль будетъ для васъ всегда преданной рабой, а я — безразсуднымъ тираномъ. Къ тому же, Камиль точно послана вамъ вашимъ ангеломъ-хранителемъ, чтобы довести васъ до того момента, съ котораго вы можете вступить въ предназначенную для васъ жизнь, отъ которой вы не должны отклоняться? Я знаю Фелиситэ! ея нжность неистощима, ей, пожалуй, нсколько чужда грація нашего пола, но у нея за то избытокъ плодотворной силы, постоянства и благородныхъ порывовъ, за которые можно все простить. Она женитъ васъ, хотя будетъ испытывать ужасныя терзанія, она суметъ найти для васъ свободную Беатрису, если Беатриса соотвтствуетъ вашему идеалу женщины и вашимъ грезамъ, она устранитъ вс трудности съ вашего пути, отъ продажи одной десятины ея земли въ Париж можно выкупить ваши владнія въ Бретани, она сдлаетъ васъ своимъ наслдникомъ, разв не сдлала она васъ своимъ пріемнымъ сыномъ? Увы! а что могу я сдлать для вашего счастья? Ничего. Не измняйте же этой безграничной любви, которая довольствуется материнскими обязанностями. Я нахожу, что она такъ счастлива, Камиль!.. Влеченіе, которое вы чувствуете къ Беатрис,— одна изъ тхъ шалостей, къ которымъ очень снисходительны женщины въ возраст Камиль. Когда он уврены въ томъ, что ихъ любятъ, он за постоянство могутъ простить и неврность, для нихъ даже составляетъ большое удовольствіе восторжествовать надъ молодостью своихъ соперницъ. Камиль стоитъ выше всхъ другихъ женщинъ: я говорю это не для нея, а только для того, чтобы успокоить вашу совсть. Я хорошо изучила Камиль, въ моихъ глазахъ она одинъ изъ величайшихъ людей нашего времени. Она умна и добра — два качества, почти непримиримыя въ одной женщин, великодушна и проста — еще дв добродтели, очень рдко встрчающіяся вмст. Я заглянула въ ея сердце: оно полно рдкихъ сокровищъ. Мн кажется, что это для нея написалъ Данте въ своемъ Раю чудную строфу о вчномъ блаженств, которую она вамъ объясняла какъ-то вечеромъ и которая кончается словами: Senza brama sicura rich ezza. Она разсказывала мн о своей судьб, о своей жизни и доказывала мн, что любовь, этотъ предметъ нашихъ желаній, нашей мечты, всегда бжала отъ нея, а я ей отвчала, что она только можетъ доказать мн этимъ, какъ трудно встртиться двумъ идеальнымъ личностямъ и какъ часто отъ этого происходятъ несчастья. Вы одна изъ тхъ ангельскихъ душъ, которой почти невозможно найти себ родственную душу. Отъ этого несчастья, дорогое дитя мое, васъ спасетъ Камиль, она найдетъ вамъ, хотя бы ей пришлось умереть, существо, съ которымъ вы могли бы быть счастливымъ въ брак.
Я протягиваю вамъ дружески руку и разсчитываю, что не ваше сердце, но вашъ умъ, поможетъ намъ теперь чувствовать себя вмст, какъ братъ и сестра, и покончимъ на этомъ нашу переписку, между Тушемъ и Герандой, которая представляетъ довольно оригинальное явленіе.

Беатриса де-Кастеранъ’.

Баронесса, до крайности взволнованная всми мелочами и ходомъ любви сына къ красавиц де-Рошефильдъ, не могла спокойно сидть въ зал за вышиваньемъ и поминутно взглядывала на него. Наконецъ, она встала съ кресла и подошла къ нему, съ смлымъ и вмст нершительнымъ видомъ. Она была въ эту минуту похожа на куртизанку, которая хочетъ добиться какой-нибудь уступки.
— Ну, что?— спросила она, вся дрожа, не упоминая прямо о письм. Калистъ показалъ ей бумагу и прочелъ письмо. Оба эти чудныя существа въ своей наивной простот не увидали въ этомъ ршительномъ, но коварномъ отвт лукавства и западни, разставленной ему маркизой.
— Она благородная, чудная женщина!— сказала баронесса, глаза которой стали влажными.— Я буду за нее молить Бога. Я не думала, что женщина, покинувшая мужа и ребенка, можетъ остаться такой добродтельной! Она достойна прощенія.
— Разв я не правъ, боготворя ее?— сказалъ Калистъ.
— Но къ чему приведетъ тебя эта любовь?— воскликнула баронесса.— Ахъ! дитя мое, какъ опасны женщины съ такими благородными чувствами! Дурныхъ можно меньше опасаться. Женись на Шарлотт де-Кергаруэтъ, выкупи дв трети нашихъ фамильныхъ земель. Продавъ нсколько фермъ, мадемуазель де-Пен-Холь можетъ сдлать это великое дло и будетъ заботиться о твоихъ владніяхъ. Ты можешь оставить твоимъ дтямъ хорошее имя, хорошее состояніе…
— Забыть Беатрису?— сказалъ Калисть глухимъ голосомъ, устремивъ глаза внизъ.
Онъ оставилъ баронессу и пошелъ къ себ, чтобы отвтить маркиз. Г-жа дю-Геникъ запечатлла въ своемъ сердц письмо г-жи де-Рошефильдъ, ей хотлось знать, на что можетъ надяться Калисть. Въ эти часы, шевалье дю-Хальга гулялъ обыкновенно съ своей собачкой, баронесса, увренная, что встртитъ его на прогулк, надла шляпу, шаль и вышла. Видть баронессу дю-Геникъ въ Геранд въ другомъ мст, кром церкви или на двухъ аллеяхъ, излюбленномъ мст праздничныхъ прогулокъ, въ сопровожденіи мужа и мадемуазель де-Пен-Холь, было такимъ необычайнымъ явленіемъ, что по всему городу черезъ два часа только и было разговору при встрч:
— Г-жа дю-Геникъ выходила сегодня, вы знаете?
Вскор эта новость достигла ушей мадемуазель де-Пен-Холь, которая сказала племянниц:
— У дю-Гениковъ происходитъ что-то особенное.
— Калисть безумно влюбленъ въ красавицу маркизу де-Рошефильдъ,— сказала Шарлотта,— мн нужно бы ухать изъ Геранды и возвратиться въ Нантъ.
Въ эту минуту, шевалье дю-Хальга, удивленный тмъ, что его искала баронесса, отвязалъ свою Тизбе, видя, что ему невозможно длить свое вниманіе.
— Шевалье, занимались-ли вы когда-нибудь романами?— спросила баронесса.
Капитанъ дю-Хальга самодовольно выпрямился. Г-жа дю-Геникъ, не упоминая ни про сына, ни про маркизу, повторила ему любовное письмо и спросила, какъ надо понимать такой отвтъ. Шевалье насторожился и гладилъ подбородокъ, слушая и изрдка длая маленькія гримасы. Наконецъ, онъ съ хитрымъ видомъ посмотрлъ пристально на баронессу.
— Когда кровные скакуны должны брать барьеры, они сначала подходятъ и обнюхиваютъ ихъ,— сказалъ онъ.— Калисть будетъ счастливйшимъ малымъ на свт.
— Тише,— сказала баронесса.
— Я нмъ. Прежде, это было моимъ единственнымъ преимуществомъ,— сказалъ старый шевалье.— Погода хорошая,— продолжалъ онъ, помолчавъ,— втеръ сверо-восточный. Чортъ возьми!
какъ шла хорошо по этому втру ‘Красавица-Курица’ въ тотъ день, когда… Но,— вдругъ сказалъ онъ, — у меня звенитъ въ ушахъ и боль въ бокахъ, погода перемнится. Вы знаете, что битва, которую выдержала ‘Красавица-Курица’, стала такъ извстна, что женщины даже носили уборы ея имени. Г-жа де-Кергаруэтъ первая явилась въ оперу въ такомъ убор. ‘Вы причесаны, какъ побдительница’, сказалъ я ей. Эти слова стали повторять во всхъ ложахъ.
Баронесса снисходительно слушала старика, который, врный законамъ галантности, проводилъ ее до переулка, оставивъ Тизбе. У шевалье вырвалась тайна рожденія Тизбе, Тизбе была внучка очаровательной Тизбе, собачки адмиральши де-Кергаруэтъ, первой жены графа де-Кергаруэтъ. Этой послдней Тизбе было восемнадцать лтъ. Баронесса быстро вбжала къ Калисту, ^чувствуя себя такъ легко и радостно, точно сама любила. Калиста не было, Фанни увидала на стол сложенное, но не запечатанное письмо, адресованное г-ж де-Рошефильдъ. Непреодолимое любопытство толкнуло встревоженную! мать прочесть отвтъ сына. Ея нескромность была жестоко наказана. Она почувствовала ужасную боль, увидавъ, въ какую пропасть толкаетъ Калиста его любовь.

Калистъ Беатрис.

‘Что значитъ для меня родъ дю-Геникъ и особенно въ наше время, дорогая Беатриса! Имя ‘Беатриса’ — все для меня: ея радость — моя радость, ея жизнь — моя жизнь, ея счастье — мое счастье. Земли наши заложены уже два столтія и могутъ оставаться въ такомъ положеніи еще два вка, он отданы фермерамъ и отнять ихъ не можетъ никто. Религія моя — видть васъ, любить васъ. Мысль о женитьб сводитъ меня съ ума. Двухъ Беатрисъ не существуетъ, я женюсь только на васъ, хотя бы пришлось ждать для этого двадцать лтъ, я молодъ, а вы останетесь всегда такой же прекрасной, какъ теперь. Мать моя святая женщина, и я не смю осуждать ее, но она никогда не любила. Я понимаю теперь, какъ много она потеряла и какую жертву пришлось ей принести. Вы, Беатриса, научили меня еще больше любить мою мать, въ моемъ сердц она живетъ вмст съ вами, эта единственная ваша соперница, и надо-ли говорить, что вы царите въ немъ безраздльно. Доводы ваши оказались безсильны для моего ума. Скажите мн слово, я попрошу Камиль, и она сама увритъ васъ, что я не люблю ее. Она расширила мой умственный кругозоръ,— и только. Съ тхъ поръ, какъ я увидлъ васъ, она сдлалась для меня сестрой, другомъ, и кром дружбы у насъ нтъ никакихъ другихъ правъ другъ на друга.
Я видлъ въ ней женщину до момента встрчи съ вами. Вы мн доказали обратное. Камиль плаваетъ, охотится, здитъ верхомъ, куритъ, пьетъ, пишетъ, анализируетъ сердца и книги, въ ней нтъ никакой женственности, — она сильна и крпка, какъ мужчина. Въ ней нтъ ни вашихъ легкихъ движеній, ни вашей походки, напоминающей полетъ птицъ, нтъ вашего нжнаго голоса, вашего чистаго взгляда, вашихъ граціозныхъ манеръ. Она просто Камиль Мопенъ — и только. Въ васъ же соединено все, что я люблю. При первой моей встрч съ вами, мн показалось, что вы созданы для меня. Вы сметесь, конечно, надъ этимъ чувствомъ, но оно роетесь все больше и мн кажется невозможнымъ теперь быть разъединеннымъ съ вами. Вы моя душа, и жизнь безъ васъ не мыслима для меня. Дайте же мн любить васъ. Убжимъ въ страну, гд мы будемъ одни, и въ сердц вашемъ останется только Богъ и я. Мать моя, которая любитъ васъ уже теперь, прідетъ провести съ нами нсколько дней. Въ Ирландіи столько замковъ, и семья, моей матери предложитъ намъ одинъ изъ нихъ. Боже мой! удемте! Корабль съ матросами умчитъ насъ раньше, чмъ узнаютъ, куда скроемся мы отъ свта, котораго вы такъ боитесь. Васъ не любили, я чувствую это, читая ваши письма, и если бы не существовали причины, о которыхъ вы говорили, вы отдались бы моей любви. Святая любовь, Беатриса, стираетъ прошлое. При вид васъ возможно-ли думать о чемъ-нибудь другомъ? Любовь моя такъ сильна, что если бы вы были даже въ тысячу разъ хуже, я обожалъ бы васъ, какъ самое святое существо.
Чувство мое къ вамъ вы называете оскорбленіемъ? Ахъ, Беатриса! Любовь такого благороднаго ребенка (вдь такъ называете вы меня) осчастливила бы королеву. Итакъ, влюбленные мы уйдемъ завтра въ скалы, къ морю. Подарите мн день счастья, и эта ничтожная милость, не оставляя воспоминанія въ васъ, составитъ для Калиста цлое богатство…’
Баронесса выронила письмо, не докончивъ его. Опустясь на колни, она мысленно произнесла молитву, прося Бога спасти сына отъ безумія, удалить его съ ложнаго пути, на которомъ онъ стоялъ.
— Что ты длаешь?— спросилъ Калистъ.
— Молюсь за тебя,— отвтила мать, смотря на сына глазами, полными слезъ.— Я сдлала большую ошибку, прочитавъ это письмо: мой Калистъ сошелъ съ ума.
— Это самое пріятное безуміе,— сказалъ юноша, цлуя мать.
— Мн очень бы хотлось видть эту женщину.
— Отлично, мама. Завтра мы демъ въ Круази,— выйди на плотину.— Онъ запечаталъ письмо и ухалъ въ Тушъ. Баронесса была сильно взволнована. Инстинктомъ сознавала она, что чувство сына какъ бы поддерживалъ другой, вполн опытный человкъ. Казалось, Калистъ писалъ къ Беатрис по совту шевалье дю-Хальга.
Глупымъ и недалекимъ существамъ доставляетъ, вроятно, удовольствіе играть чужой душой, разставляя ей сти. Беатриса знала, что стоитъ ниже Камиль. Это сказывалось не только въ умственныхъ способностяхъ, доходящихъ до геніальности, но также и въ умнь чувствовать, въ сил любви, переходящей въ страсть.
Когда Калистъ прізжалъ въ Тушъ, летя съ пылкостью первой любви на крыльяхъ надежды, маркиза ощущала живой восторгъ быть любимой этимъ прелестнымъ юношей.,
Она не хотла поддаваться этому чувству, всми силами старалась побороть этотъ капризъ (cpriccio, какъ говорятъ итальянцы), думая такимъ образомъ подняться на одинъ уровень съ подругой. Она была счастлива сознаніемъ, что приноситъ жертву для Камиль. Одн француженки обладаютъ тмъ особеннымъ, неуловимымъ кокетствомъ, которое даетъ имъ превосходство надъ другими женщинами. Въ маркиз это кокетство доходило до совершенства. Сопротивляясь такой масс искушеній, она въ душ прислушивалась къ чуднымъ, полнымъ похвалъ напвамъ добродтели.
Об женщины, безстрастныя на видъ, полулежали теперь на диван, въ маленькой уютной гостиной,-среди массы цвтовъ. Окно было открыто. Южный палящій втеръ подергивалъ серебристою зыбью соленое озеро, разстилавшееся передъ ихъ глазами. Солнце ярко золотило песокъ.
Въ душ он были настолько взволнованы, насколько природа казалась покойной, отдыхая подъ вліяніемъ свта и тепла, подъ безоблачнымъ кровомъ лазурнаго неба. Запутанная какъ бы въ колесахъ машины, которую сама она привела въ движеніе, Камиль зорко слдила за собой около своего проницательнаго дружественнаго врага, котораго она сама засадила въ одну клтку съ собой.
Чтобы не выдать своей тайны, Камиль погрузилась въ созерцаніе таинственной природы. Заглушая страданія, она старалась отыскать смыслъ въ природ и успокоивалась, находя Бога въ чудномъ безпредльномъ неб. Когда неврующій познаетъ Бога, онъ весь предается вр, которая одна только даетъ полное удовлетвореніе. Утромъ Камиль вышла къ маркиз взволнованная безсонною ночью. Калистъ казался ей небеснымъ видніемъ и, преданная ему безгранично, она представляла его себ ангеломъ-хранителемъ.
Разв не онъ довелъ ее до такой высоты религіи, гд страданія смолкаютъ и тонутъ въ непонятной безконечности.
Торжествующій видъ Беатрисы положительно безпокоилъ Камиль. Женщина не можетъ скрыть отъ соперницы своего торжества, даже если она отрицаетъ свою побду. Удивительна была эта нравственная глухая борьба двухъ подругъ. Каждая изъ нихъ старалась скрыть свою тайну, каждая считала себя жертвой.
Калистъ вошелъ, держа письмо въ перчатк, ожидая удобной минуты, чтобы передать его Беатрис. Перемна въ подруг не ускользнула отъ наблюдательной Камиль, и она, длая видъ, что не обращаетъ на нее вниманіе, зорко стала наблюдать за ней въ зеркал, какъ только вошелъ Калистъ. Минута встрчи самая предательская для всхъ женщинъ. И умныя, и глупыя, правдивыя и лживыя не въ состояніи скрыть своей тайны. То слишкомъ много осторожности, то лишнее пренебреженіе, взглядъ слишкомъ простой, или полный огня, опущенныя рсницы — все выдаетъ чувство, при всемъ стараніи скрыть его, и только одно равнодушіе никогда не требуетъ вуали. Женщины геніальны въ своихъ оттнкахъ, прибгая такъ часто къ нимъ, он постигаютъ ихъ въ совершенств. Въ этихъ случаяхъ она взглядомъ окидываетъ соперницу съ ногъ до головы, ей понятно все. Она отгадываетъ чуть-чуть замтное движеніе ноги, непримтное волненіе, находя значеніе въ томъ, что не иметъ смысла для мужчины. Трудно себ представить лучшую комедію, какъ дв наблюдающія другъ за другомъ женщины.
— Калистъ сдлалъ опятъ глупость,— думала Камиль, наблюдая ихъ неуловимые взгляды, понятные имъ однимъ.
Маркиза смотрла на Калиста, какъ на вещь, принадлежащую ей, въ ней не было ни холодности, ни притворнаго равнодушія. Калистъ былъ понять. Онъ покраснлъ, какъ виноватый, но счастливый человкъ. Въ Тушъ онъ пришелъ узнать о распоряженіяхъ на слдующій день.
— Такъ вы наврное идете, моя милая?— спросила Камиль.
— Иду,— отвчала Беатриса.
— А какъ вы узнали объ этомъ?— обратилась мадемуазель де-Тущъ къ Калисту.
— Я только что слышалъ ваши предположенія,— поспшилъ отвтить онъ, замтя взглядъ, брошенный на него m-me Рошефильдъ. Она не хотла, чтобы Камиль знала объ ихъ переписк.
— Какъ они понимаютъ другъ друга,— подумала Камиль, отъ которой не ускользнули ихъ взгляды…— Все кончено. Мн остаемся только исчезнутъ.
Мысль эта давила ее, а измнившееся лицо заставило вздрогнуть Беатрису.
— Что съ тобой, душечка?
— Ничего,— отвчала Камиль.— Итакъ, Калистъ, вы пришлете моихъ и вашихъ лошадей въ Круази, чтобы намъ вернуться от
туда на лошадяхъ черезъ городъ Батцъ. Мы позавтракаемъ въ Круази, обдать же будемъ въ Туш. Позаботьтесь также и о перевозчикахъ. Выдемъ мы утромъ, около восьми часовъ. Какая чудная панорама откроется передъ вами,— говорила она Беатрис.— Вы увидите Камбремера, добровольно наложившаго на себя покаяніе на этой скал за то, что убилъ сына. О, теперь вы въ первобытной стран, гд чувства у людей необыкновенны. Калистъ разскажетъ вамъ эту исторію,— говорила Камиль, уходя въ свою комнату. Она задыхалась.
Калистъ отдалъ письмо Беатрис.и послдовалъ за мадемуазель де-Тушъ.
— Калистъ, васъ любятъ, это врно, но вы скрываете отъ меня что-то, не слдуете моимъ совтамъ.
— Любимъ, я!— воскликнулъ Калистъ, падая въ кресло.
Камиль подошла къ двери. Беатриса исчезла, это было боле чмъ странно. Женщина уходитъ изъ комнаты, гд находится предметъ ея любви, только тогда, когда ей предстоитъ что-нибудь лучшее.
— Можетъ быть, она получила письмо отъ Калиста, — промелькнуло у ней въ ум. Но на такую смлость, ей казалось, невинный бретонецъ не былъ способенъ.
— Если ты не послушаешь меня, все будетъ потеряно изъ-за твоей ошибки,— строго говорила Камиль.— Теперь оставь меня, иди, готовься къ радостямъ завтрашняго дня.
Она сдлала знакъ и Калистъ повиновался ей. Иногда и нмыя страданія говорятъ съ деспотическимъ краснорчіемъ.
Отправляясь съ лодочниками въ Круази, проходя песками и болотами, Калисту длалось страшно: что-то фатальное звучало въ послдней фраз Камиль.
Черезъ четыре часа онъ возвратился усталый, думая отобдать въ Туш. Его встртила у дверей горничная Камиль и сказала, что этотъ вечеръ его принять не могутъ. Удивленный Kar листъ хотлъ поразспросить горничную, но она заперла дверь и убжала.
Пробило шесть часовъ на колокольн Геранды. Калистъ возвратился домой, веллъ подать обдъ и въ самомъ мрачномъ настроеніи слъ играть въ мушку. Эти переходы отъ счастья къ несчастью, отъ безнадежности къ увренности быть любимымъ убивали молодую душу, которая уносилась къ небесамъ такъ высоко, что паденіе должно было быть боле чмъ ужасно.
— Что съ тобой, мой Калистъ?— шепнула ему на ухо мать.
— Ничего,— отвтилъ юноша, смотря на нее потухнувшимъ взглядомъ.
Не надежда, а безнадежность служитъ мриломъ нашего честолюбія. Каждый отдается чуднымъ грезамъ надежды въ тайн, страданія же не прикрываются флеромъ.
— Какой вы нелюбезный,— говорила Шарлотта, когда истощился весь запасъ ея мелкаго, провинціальнаго кокетства, переходящаго въ придирчивость.
— Я усталъ,— проговорилъ Калистъ, вставая и прощаясь со всми.
— Калистъ очень измнился,— сказала мадемуазель Пен-Холь.
— Еще бы, у насъ нтъ красивыхъ платьевъ, отдланныхъ кружевами, мы не подымаемъ такъ рукава, мы не позируемъ, не умемъ смотрть въ сторону, поворачивать голову, — говорила Шарлотта, передразнивая и утрируя позы и взгляды маркизы.— У насъ нтъ голоса, исходящаго какъ бы изъ головы, ни этого маленькаго, интереснаго кашля — кхе! кхе! напоминающаго вздохъ тни. Несчастіе наше заключается въ нашемъ крпкомъ здоровь. Мы любимъ друзей нашихъ просто и безъ кокетства, смотря на нихъ, мы не хотимъ ужалить ихъ и не бросаемъ на нихъ лицемрныхъ взглядовъ. Мы не умемъ опускать голову на подобіе плакучей ивы и казаться любезными, поднимая ее такимъ образомъ.
Мадемуазель Пен-Холь не могла удержаться отъ смха, смотря на гримасы племянницы, но ни шевалье, ни баронъ не поняли этой сатиры провинціи на Парижъ.
— А все же маркиза очень красивая женщина, — сказала старая два.
— Завтра она подетъ въ Круази. Пойдемъ туда, другъ мой,— обратилась баронесса къ мужу,— мн такъ хочется видть ее.
Въ то время, какъ Калистъ ломалъ себ голову, думая, отчего его не приняли, въ Туш между двумя подругами разыгралась сцена, отразившаяся на событіяхъ слдующаго дня. Письмо Калиста вызвало въ m-me Рошефильдъ особенное, ей совсмъ незнакомое, волненіе. На долю очень не многихъ женщинъ выпадаетъ такая молодая, чистая и искренняя любовь. До сихъ поръ Беатриса больше любила сама, чмъ была любима. Посл рабства она испытывала невыразимое удовольствіе изобразить въ свою очередь тирана. Когда она перечитывала письмо Калиста, радость ея была отравлена одною мыслью: если Калистъ и Камиль не любили другъ друга, зачмъ проводили они цлые дни вмст посл отъзда Клодъ Виньона. Быстро припомнились ей и вс разговоры Камиль. И, какъ бы вызванный силой нечистаго духа, раздражая ее, предсталъ передъ ней, какъ въ зеркал, весь образъ этой героини двушки со всми ея жестами и манерами. Беатриса чувствовала, что не только не сравнялась съ Камиль, но уничтожена, раздавлена ею, не она вела игру, какъ хотлось ей, а ею играли. Въ рукахъ Камиль она была просто игрушкой, которую та хотла дать ребенку, любимому особенною любовью.
Открытіе это для такой женщины, какъ Беатриса, было цлымъ взрывомъ. До тонкости припомнилась ей вся недля. Ясно понимала она об роли и чувствовала себя положительно уничтоженной. Въ порыв ревности, она заподозрила въ Камиль намреніе отомстить Конти.
Возможно, что все прошлое этихъ двухъ лтъ отразилось въ двухъ послднихъ недляхъ. Подстрекаемая сомнніями, недовріемъ и злобой, Беатриса была вн себя. Взволнованная она ходила по комнат, присаживаясь на минутку, чтобы придти къ какому-нибудь ршенію, и не останавливалась ни на чемъ. Къ обду она вышла въ дезабилье. При одномъ взгляд на соперницу, Камиль угадала все. Холодный молчаливый видъ, нежеланіе одться, все показывало Камиль, до какой степени была раздражена Беатриса. Мадемуазель де-Тушъ вышла и отдала распоряженіе, такъ удивившее Калиста. Она боялась, что онъ явится во время ссоры и, безумно влюбленный и наивный, натворитъ неловкостей, и тогда Беатриса исчезнетъ для него навсегда. Ей хотлось остаться одной съ Беатрисой. Она знала черствую душу подруги, знала, сколько мелочности скрывалось за ея кажущейся гордостью, которую она такъ удачно называла упрямствомъ.
Обдъ прошелъ скучно. Тактичныя об, он не хотли объясняться при служащихъ или давать имъ возможность слушать ихъ разговоръ у дверей. Камиль была добра и мягка, она сознавала свое превосходство, маркиза, на оборотъ, рзка и придирчива, такъ какъ была уврена, что ею играютъ, какъ ребенкомъ.
Эта борьба взглядовъ, жестовъ, недосказанныхъ словъ, непонятныхъ для прислуги, предвщала сильную грозу. Посл обда, поднимаясь наверхъ, Камиль предложила шутливо руку маркиз, но Беатриса сдлала видъ, что не замтила этой любезности, и убжала одна. Когда слуга подалъ кофе, мадемуазель де-Тушъ сказала ему: ‘Оставьте насъ’, и это былъ знакъ къ сраженію.
— Вы ведете романы гораздо опасне тхъ, которые пишете, моя милочка,— проговорила маркиза.
— И они обладаютъ большимъ преимуществомъ, — отвтила Камиль, закуривая папироску.
— Какимъ же, именно?
— Они не изданы, мой ангелъ.
— Будетъ-ли, по крайней мр, напечатанъ тотъ, въ которомъ вы изобразите меня?— говорила Беатриса.
— Я не обладаю призваніемъ Эдипа, и хотя признаю въ васъ умъ и красоту сфинкса, но прошу не задавать мн загадокъ, милая Беатриса.
— Мы не гнушаемся ничмъ для того, чтобы дать счастье мужчинамъ, чтобы ихъ позабавить, разсять, мы готовы на все…
— И получаемъ взамнъ только упреки за наши усилія и старанія, все это приписываютъ испорченности, — перебила ее Камиль, бросая папироску.
— Они забываютъ всегда, что любовь, увлекающая насъ, оправдываетъ нашу несдержанность, такъ какъ чего только не творимъ мы, если любимъ. И тогда мужчины вполн показываютъ себя, они всегда неблагодарны и несправедливы, — продолжала Беатриса.— Вс женщины хорошо знаютъ, насколько он лучше, благородне и даже добродтельне мужчинъ. Но теперь я только узнала, какъ справедливо мнніе о васъ, на которое вы когда-то жаловались. Въ васъ, милочка, есть, дйствительно, что-то мужское, вы ведете себя, какъ они, ни передъ чмъ не останавливаетесь, у васъ ихъ умъ и ихъ взгляды на насъ. Я слишкомъ откровенна и не скрываю моего неудовольствія на васъ, никто еще не наносилъ мн такой раны, отъ которой я страдаю теперь. Если вы не можете любитъ, какъ женщина, вы все же женщина по мстительности. Надо быть геніальной, чтобы выбрать такъ удачно самую больную струнку. Я говорю о Калист и о всхъ вашихъ хитростяхъ, придуманныхъ вами для меня. До чего вы дошли, Камиль Мопенъ, и что у васъ за намренія!
— Все больше и больше я вижу сфинкса.— вставила, смясь, Камиль.
— Вы вообразили, что я наброшусь на Калиста?— продолжала Беатриса,— слишкомъ я молода для этого. Мн еще понятна любовь съ ея ужасною ревностью, съ ея неодолимыми прихотями. Я не авторъ. Я не умю искать въ чувствахъ смыслъ и идею,— горячилась Беатриса.
— Успокойтесь, мой другъ, на глупую любовь вы не способны, для этого вы слишкомъ умны, — говорила Камиль, — и слишкомъ холодны для того, чтобы ваша голова не принимала участія въ длахъ вашего сердца.
Маркиза вспыхнула отъ этой насмшки. Она бросила на Камиль взглядъ, полный ненависти и злобы, и самыя острыя стрлы изъ ея колчана полетли въ отвтъ.
Куря папироску, холодно слушала Камиль эту раздраженную тираду, полную ужасныхъ несправедливостей. Выведенная изъ себя спокойствіемъ соперницы, Беатриса дошла до того, что уколола ее годами.
— Вы кончили?— спросила Камиль, выпуская облачко дыма.— Вы любите Калиста?
— Конечно, нтъ.
— Тмъ лучше. Я люблю его и даже слишкомъ, мой покой нарушенъ. Можетъ быть, онъ и увлекается вами,— говорила Камиль.— Вы вдь самая обворожительная блондинка въ мір, я же черна, какъ кротъ. Вы стройны и гибки, у меня же слишкомъ много величія въ фигур, а главное, вы молоды, и тутъ вы не хотли пощадить меня. Перечисляю ваши превосходства надо мной, какъ женщиной, вы сильно напоминаете журналъ, который злоупотребляетъ шутками. Я сдлала все, чтобы помшать тому, что происходитъ,— продолжала Камиль, поднимая глаза къ небу,— и если во мн и мало женственности, то все же я достаточно еще женщина для того, чтобы соперница могла побдить меня только при моемъ же содйствіи. (Послднее замчаніе, сказанное очень просто, особенно задло маркизу). Вы должны считать меня очень недалекой, если думаете, что я такая, какой вамъ рисуетъ меня Калистъ. Я не такъ возвышенна и не такъ низка, я просто женщина, я слишкомъ женщина. Бросьте же этотъ тонъ и лучше дайте мн вашу руку,— сказала Камиль, овладвая рукой Беатрисы.— Суть вдь въ томъ, что вы не любите Калиста, не горячитесь же, будьте съ нимъ завтра холодны и строги. Въ конц концовъ онъ покорится, я же сначала устрою съ нимъ ссору, а потомъ примиреніе. Еще не все потрачено изъ нашего арсенала. Калистъ, впрочемъ, бретонецъ, если онъ станетъ продолжать свое настойчивое ухаживаніе, скажите мн откровенно и узжайте тогда ко мн на дачу близь Парижа. Вы будете пользоваться тамъ всми удобствами, а Конти можетъ пріхать туда. Пускай Калистъ бранитъ меня! Боже мой, самая чистая любовь и та лжетъ не мене шести разъ въ день. Лишній обманъ только доказываетъ силу любви.
Лицо Камиль, полное холоднаго самообладанія, пугало и волновало маркизу. Она не находила отвта. Камиль нанесла ей послдній ударъ.
— Я слишкомъ доврчива и не такъ язвительна, какъ вы,— продолжала Камиль,— я не подозрваю въ васъ намренія скрыть подъ видомъ обвиненія цлую аттаку, которая испортила бы мою жизнь. Я не переживу потери Калиста, а рано или поздно я должна его потерять. Калистъ любитъ меня, въ этомъ я больше чмъ уврена.
— Вотъ его отвтъ на мое письмо, гд я говорила только о васъ,— сказала Беатриса, протягивая письмо Калиста.
— Камиль взяла его и стала читать. Глаза ея наполнились слезами. Она плакала, какъ плачутъ женщины въ самой глубокой печали.
— Боже мой!— сказала она,— онъ любитъ ее. Мн суждено, значитъ, умереть непонятой, нелюбимой. Нсколько минутъ она молчала, опустивъ голову на плечо Беатрисы. Горе ея было искренно. Она была убита также, какъ баронесса дю-Геникъ при этомъ же письм.
— Любишь-ли ты его?— спросила она, выпрямляясь и смотря на Беатрису.— Есть-ли въ теб то безпредльное обожаніе, которое торжествуетъ надъ всякимъ горемъ, переживаетъ пренебреженіе, измну и даже сознаніе, что тебя не любятъ? Любишь-ли ты его ради него самого, и доставляетъ-ли теб радость твоя любовь къ нему?
— Милый другъ,— сказала растроганная маркиза,— успокойся, я уду завтра.
— Нтъ, не узжай, онъ любитъ тебя, а моя любовь къ нему такъ сильна, что я буду удручена его горемъ, его несчастіемъ. Ахъ, сколько предположеній было у меня, и вотъ всему конецъ. Онъ любитъ тебя.
— И я люблю его,— проговорила тогда, красня, маркиза съ обворожительною невинностью.
— Любишь и сопротивляешься!— воскликнула Камиль.— Нтъ, это не любовь.
— Онъ пробудилъ во мн что-то новое, я стыжусь самой себя,— говорила Беатриса.— Теперь мн хочется быть добродтельной, хочется дать ему что-нибудь больше обломковъ моего сердца и этихъ позорныхъ цпей. Я не хочу неполнаго счастья ни для него, ни для себя.
— Ты ледъ. Любить и разсуждать!— почти съ ужасомъ воскликнула Камиль.
— Я не хочу губить его жизни, висть камнемъ на его ше, вызвать въ немъ вчныя сожалнія. Если я не могу сдлаться его женой, я не буду его любовницей. Вы посметесь, конечно, надо мной, но любовь его облагораживаетъ меня.
Камиль посмотрла на Беатрису взглядомъ, полнымъ ненависти, какимъ только можетъ смотрть ревнивая женщина на свою соперницу.
— Здсь, въ этомъ мстечк, по крайней мр, я думала, что буду одна. Разстанемся, теперь мы больше не друзья, Беатриса. Ужасная борьба начнется между нами, прибавлю одно: или ты сдашься, или исчезнешь навсегда. Съ лицомъ разъяренной львицы Фелиситэ бросилась въ свою комнату. Черезъ нсколько времени Камиль спросила, приподнимая портьеру:
— Завтра вы пойдете въ Круазигъ?..
— Непремнно,— гордо отвтила маркиза.— Я не убгу и не сдамся.
— Я играю съ открытыми картами, я напишу Конти,— говорила Камиль.
Беатриса поблднла, какъ ея блый газовый шарфъ.
— Каждая изъ насъ ставитъ на карту свою жизнь,— проговорила она,— не зная, какое ршеніе принять.
Буря, поднятая этой сценой въ душ двухъ женщинъ, утихла за ночь, об ршили отдаться теченію времени, къ чему прибгаетъ большая часть женщинъ. Система восхитительная между женщиной и мужчиной, и очень плохая между двумя женщинами. Фелиситэ де-Тушъ слушала только свой внутренній голосъ, полный отваги, Беатриса же помнила строгій судъ свта, пугалась презрнія общества. Итакъ, послдняя уловка Фелиситэ, вызванная самою ужасною ревностью, увнчалась полнымъ успхомъ. Ошибка Калиста на этотъ разъ была исправлена, но еще одна неосторожность, и вс ея надежды могли рушиться.
Наступалъ конецъ августа. Небо было прозрачной синевы. Безконечный океанъ, сливаясь съ горизонтомъ, серебрился на подобіе южныхъ морей. У береговъ играли чуть замтныя волны. Золотистыя пылинки сверкали въ солнечныхъ, перпендикулярныхъ лучахъ, воздухъ становился тропическимъ. Въ ямахъ для стока воды соль покрывалась маленькими, бленькими пузырьками. Храбрые соловары, одтые преимущественно въ блое, для противодйствія солнцу, съ утра стояли на мстахъ, вооруженные длинными лопатками. Одни, прислонясь къ землянымъ валамъ, отдляющимъ одно владніе отъ другого, созерцали эту химическую работу природы, знакомую имъ съ дтства, другіе весело играли съ дтьми и женами. Надсмотрщики покойно курили длинныя трубки. Чмъ-то восточнымъ вяло отъ всей этой картины, и парижанинъ, неожиданно перенесенный сюда, не могъ бы представить себя во Франціи. Баронъ и баронесса пришли, подъ предлогомъ посмотрть сборъ соли. Они стояли на плотин, восхищаясь молчаливой картиной. Слышался только ровный прибой морскихъ волнъ, виднлись лодки, а зеленыя полосы обработанной земли были полны особенной прелестью, такъ какъ ихъ рдко можно было видть на всегда пустынныхъ берегахъ океана.
— Какъ я радъ, что увидлъ болота Геранды еще разъ, прежде чмъ умереть, друзья мои, — говорилъ баронъ соловарамъ, толпившимся вокругъ него.
— Разв дю-Геникъ умираетъ!— сказалъ одинъ изъ соловаровъ.
Въ это время компанія изъ Туша подошла къ маленькой дорожк. Маркиза одна впереди, за нею подъ руку Калистъ и Камиль. Шагахъ въ двадцати сзади Гасселенъ.
— Мой отецъ и моя мать,— сказалъ Калистъ, указывая на барона и баронессу.
Маркиза остановилась. Баронесса дю-Геникъ почувствовала сильное волненіе при вид Беатрисы, одтой очень къ лицу. На ней была итальянская шляпа съ большими полями, украшенными незабудками и свтло-срое платье съ длиннымъ голубымъ кушакомъ. Вся она имла видъ принцессы, переодтой въ пастушку.
‘Женщина безъ сердца’, мелькнуло въ ум баронессы.
— Баронесса дю-Геникъ и мой отецъ,— сказалъ Калистъ Камиль.
Потомъ, обращаясь къ отцу и къ матери:
— Мадемуазель де-Тушъ и маркиза де-Рошефильдъ, рожденная Кастеранъ.
Баронъ поклонился мадемуазель де-Тушъ. Она отвтила баронесс скромнымъ, полнымъ признательности, поклономъ.
— Эта любитъ моего сына, — подумала Фанни, — она какъ будто благодаритъ меня за то, что я произвела на свтъ Калиста.
— Вы, вроятно, пришли сюда, такъ же, какъ и я, посмотрть на сборъ соли? У васъ, впрочемъ, больше основанія интересоваться этимъ,— говорилъ баронъ Камиль,— такъ какъ это отчасти ваши владнія.
— Барышня самая богатая изъ владтелей,— сказалъ одинъ изъ соловаровъ,— и да хранитъ ея Богъ за доброту.
Об компаніи раскланялись и разошлись.
— Мадемуазель де-Тушъ нельзя дать больше тридцати лтъ — говорилъ баронъ.— Она еще очень красива. Удивляюсь, какъ Калистъ предпочитаетъ эту клячу, парижскую маркизу, восхитительной двушк Бретани.
— Къ сожалнію, это такъ,— отвтила баронесса.
Лодка ждала у плотины, и компанія отчалила въ далеко не радостномъ настроеніи. Маркиза сидла гордая и холодная. Камиль побранила Калиста за непослушаніе, и сказала ему, въ какомъ состояніи находились его сердечныя дла. Онъ, удрученный глубокой безнадежностью, бросалъ на Беатрису взгляды, полные любви и ненависти. Молча прохала компанія отъ Геранды до Круази, мста нагрузки соли. Женщины носятъ соль въ большихъ чашахъ, держа ихъ на голов, и имютъ видъ каріатидъ. Женщины ходятъ босикомъ и носятъ только коротенькую юбочку, у многихъ свободно развваются платки, прикрывающіе ихъ бюстъ. Многія одты только въ одн рубашки, он гордятся этимъ, такъ какъ, чмъ меньше одежды на женщин, тмъ больше выказываетъ она благороднаго цломудрія.
Нагрузка маленькаго датскаго судна уже кончалась. Пріздъ двухъ красивыхъ особъ вызвалъ любопытство носильщицъ соли. Чтобы избавиться отъ нихъ, а также изъ желанія услужить Калисту, Камиль быстро скрылась въ скалахъ, оставивъ его Беатрис. Гасселенъ шелъ въ ста шагахъ отъ нихъ. Со стороны моря полуостровъ Круази окруженъ гранитными скалами самыхъ причудливыхъ формъ, оцнить которыя могутъ только путешественники, изучающіе величіе этой дикой природы.
Возможно, что скалы Круази и даютъ ту красоту дороги La grande Chartreuse, которая отличаетъ ее отъ другихъ узкихъ долинъ. Ни берега Корсики, гд гранитъ образуетъ самые разнообразные рифы, ни природа Сардиніи, полная грандіозныхъ ужасающихъ эффектовъ, ни базальтовыя скалы сверныхъ морей, не могутъ дать такой законченной характеристики. Фантазія представляетъ здсь безконечныя арабески, самыхъ причудливыхъ фигуръ. Тутъ можно встртить всевозможныя формы. Воображеніе удовлетворяется вполн въ этой безконечной чудовищной галлере, куда во время бурь яростно врывается море, сглаживая вс неровности. Подъ природнымъ сводомъ, только отчасти напоминающимъ Брунелески, потому что самое высшее искусство остается всегда скромнымъ подражаніемъ природ, вы видите отшлифованный бассейнъ, въ вид мраморной купальни, усыпанной ровнымъ, тонкимъ и блымъ пескомъ, купаться здсь можно безопасно на глубин четырехъ футовъ тепловатой воды. Дальше, вы любуетесь небольшими бухтами, крытыми портиками, высченными изъ камня, хотя грубо, но величественно, на подобіе дворца Питти, еще одно изъ подражаній капризамъ природы. Вы встрчаете здсь массу неожиданностей, и самой требовательной фантазіи не остается желать ничего большаго. Здсь встрчается растеніе въ вид кустарника, родъ бука, который составляетъ особенную рдкость въ Круази, гд не растутъ деревья, кустарникъ этотъ растетъ въ одной мил отъ гавани, на самой высокой точк берега. На одномъ изъ южныхъ мысовъ, образованномъ гранитомъ, на высот, до которой даже во время сильныхъ бурь не достигаютъ волны, благодаря дождевымъ прихотямъ, образовалась впадина фута въ четыре глубиной. Въ этой разслин случаемъ, а, можетъ быть, и человкомъ, нанесена плодородная земля, достаточная для роста невысокаго, густого бука, посяннаго, вроятно, птицами. Форма корней показываетъ, что они существуютъ, по крайней мр, лтъ триста. Внизу скала неожиданно и круто обрывается. Землетрясеніе, слды котораго оставили здсь неизгладимый, характерный отпечатокъ, унесло неизвстно куда обломки гранита. Не встрчая подводныхъ рифовъ, море свободно подходитъ къ подножію этой обрзанной скалы, гд глубина равняется пятистамъ футамъ. Скалы, идущія кругомъ, лежатъ на уровн моря, что ясно показываетъ клокотаніе пны, представляющей грандіозное зрлище. Много надо имть мужества и ршительности, чтобы взобраться на этотъ маленькій Гибралтаръ, съ совершенно круглой вершиной. Нсколько порывовъ втра свободно сносятъ любопытнаго въ море, или, еще хуже, сбрасываютъ его въ скалы. Этотъ гигантскій стражъ напоминаетъ собою башню стараго замка, откуда слдили за нападеніями, окидывая взоромъ всю страну. Оттуда виднются колокольни, безплодныя земли Круази, пески и дюны, угрожающіе воздланнымъ полямъ и завладвшіе почти всми окрестностями города Батцъ. Многіе старцы увряютъ, что въ далекомъ прошломъ здсь стоялъ укрпленный замокъ. Этой далеко виднющейся въ мор скал рыбаки дали какое-то названіе. Въ настоящее время это трудное бретонское имя совершенно забыто.
Калистъ поднялся съ Беатрисой на эту скалу, откуда открывался дивный видъ, гд гранитныя декораціи превосходили вс ожиданія. Надо-ли объяснять, почему Камиль скрылась такъ быстро. Какъ дикое раненое животное, стремилась она къ уединенію. Своимъ неожиданнымъ появленіемъ она спугивала изъ норокъ крабовъ, занятыхъ своеобразной жизнью, застигая ихъ врасплохъ. Чтобы не быть связанной женскимъ платьемъ, она надла вышитыя панталоны, короткую блузу, касторовую шляпу, палку ей замнилъ хлыстикъ. Камиль всегда гордилась силой и ловкостью. Въ этомъ костюм она выглядла гораздо красиве Беатрисы. Небольшая красная шелковая косынка по дтски перекрещивалась у нея на груди. Блуждающимъ огонькомъ мелькала Камиль передъ Беатрисой и Калистомъ по возвышенностямъ и надъ пропастями, пренебрегая опасностями, стараясь заглушить страданія. Она первая достигла скалы, поросшей букомъ, сла подъ тнью и глубоко задумалась.
Чего могла ждать женщина отъ жизни въ ея годы? Она испила чашу своей славы, какъ вс великіе таланты, которые слишкомъ жадны для того, чтобъ вкушать по частицамъ пустыя радости честолюбія, и осушаютъ ихъ однимъ глоткомъ.
Тамъ подъ вліяніемъ одного ничтожнаго обстоятельства, которое людямъ зауряднымъ кажется всегда пустымъ вздоромъ, а въ людяхъ глубокихъ вызываетъ часто бездну идей, она приняла ршеніе покончить съ общественной жизнью. Она вынула коробочку съ земляничными пастилками и съла нсколько изъ нихъ.
Глотая ихъ, она не могла не замтить, что хотя самой земляники и не было, но весь ароматъ ея сохранился. Такъ, думала она, можетъ быть и съ людьми. Безконечность раскинутаго передъ ней моря наводила ее на мысль о безсмертіи души. Она вынула флаконъ съ португальской водой и стала вдыхать ея ароматъ. Но разъ возникшая мысль не оставляла ее. Ея старанія бросить Беатрису въ объятія Калиста казались ей теперь такими ничтожными. Она чувствовала, какъ умирала въ ней женщина. Освобождаясь отъ тлеснаго одянія, какъ бы выдлялось другое чистое, ангельское существо. Къ чему привели ее знанія, умъ и ложное чувство? Что дали они? Одна только всепрощающая мать и утшительница скорбящихъ, римская церковь, поэтичная для поэтовъ, ласковая для дтей, полная глубины и таинственности для безпокойныхъ, неразвитыхъ умовъ, одна она даетъ удовлетвореніе безконечнымъ сомнніямъ. Припомнились ей вс уловки, которыя заставлялъ ее продлывать Калистъ, и Камиль невольно сравнила ихъ съ извилинами дороги въ этихъ скалахъ. Калистъ представлялся ей все же встникомъ неба, божественнымъ указателемъ пути. Она заглушала любовь земную ради небесной.
Молча шли Калистъ и Беатриса. Красота океана, такъ отличающаяся отъ Средиземнаго моря, вызвала восторженныя восклицанія и Беатрисы, и Калистъ не могъ не сравнить свою любовь по глубин и вчности съ этимъ безпредльнымъ океаномъ.
— И она окружена скалами,— сказала смясь Беатриса.
— Не говорите такъ со мною,— сказалъ онъ, бросая на нее божественный взглядъ,— у меня ангельское терпніе, когда я съ вами, когда я вижу васъ, слушаю васъ, но вы бы сжалились надъ мной, если бы могли видть меня, когда я остаюсь одинъ. Моя мать не можетъ удержать слезъ при вид моихъ страданій.
— Послушайте, Калистъ, надо покончить съ этимъ,— сказала маркиза, ступая на песчаную дорожку.— Можетъ быть, для нашихъ разговоровъ это самое подходящее мсто, по крайней мр, въ моей жизни никогда такъ природа не гармонировала съ моими мыслями. Я видла Италію, гд все говоритъ о любви, Швейцарію, полную счастія, счастья труда, гд зелень и воды, и чудныя очертанія, все окружено снговыми Альпами, и ничто не рисовало мн такъ рельефно пустоту моей жизни, какъ эта маленькая равнина, высохшая отъ морского втра, изрытая морскими приливами, съ ея песчаной растительностью, такой ничтожной въ сравненіи съ цвтущей Бретанью, откуда подымаются башни вашей Геранды. Я вся здсь передъ вами, Калистъ. Не привязывайтесь ко мн. Я люблю васъ, но я никогда не буду принадлежать вамъ. Слишкомъ сильно во мн сознаніе моей внутренней пустоты. Если бы знали, какъ жестоко я поступаю съ собой, говоря вамъ все это. Нтъ, вы не увидите вашего идола, если только я идолъ для васъ, обезславленнымъ, онъ не падетъ съ той высоты, на которую вы возвели его. Я страшусь теперь страсти, порицаемой свтомъ и религіей. Я не хочу униженій, и я не могу прятать свое счастье, Я останусь тмъ, чмъ я есть, этой песчаной пустыней, лишенной растительности, безъ единаго цвтка, безъ зелени.
— А если васъ бросятъ?— спросилъ Калистъ.
— Я буду молить о милости, я унижусь передъ человкомъ, котораго оскорбила, но никогда не рискну отдаться счастью, близкій конецъ котораго я предвижу.
— Конецъ?!.— воскликнулъ Калистъ.
— Да, конецъ,— сказала маркиза, перебивая его тономъ, не допускающимъ возраженія.
Эти слова вызвали въ Калист внутреннее раздраженіе, такъ хорошо знакомое безнадежно влюбленнымъ. Молча прошли они еще триста шаговъ, не замчая ни моря, ни скалъ, ни полей Круази.
— Я сдлалъ бы васъ такой счастливой,— заговорилъ опять Калистъ.
— Каждый изъ васъ общаетъ намъ счастье, а вмсто него насъ ожидаетъ обманъ, пренебреженіе и измна. Я не хочу упрекать того, кому должна остаться врной. Онъ ничего не сулилъ мн, я сама добровольно ушла съ нимъ. Я остаюсь врна первой сдланной мною ошибк. Къ чему вторая? Только одной, единственною, вчною привязанностью могу я искупить, хотя до нкоторой степени, свою вину.
— Скажите лучше, что просто не любите меня,— заговорилъ Калистъ.— Полюбивъ васъ, я узналъ, что чувство не разсуждаетъ. Нтъ жертвы, на которую я не былъ бы способенъ. Приказывайте, я сдлаю все невозможное. Тотъ не любилъ, кто возненавидлъ любимую женщину за то, что, бросивъ перчатку львамъ, она требовала возвратить ей ее обратно. Онъ не признавалъ вашего права испытывать наше чувство, не понималъ, что вы сдаетесь только тому, кто заставляетъ васъ сложить оружіе нечеловческими усиліями. Я жертвую для васъ всмъ: семьей, именемъ, моимъ будущимъ.
— Жертва, жертва! Это слово уже оскорбленіе, — сказала Беатриса съ упрекомъ.
Только одн женщины, дйствительно любящія или просто кокетки, могутъ такимъ образомъ воспользоваться неудачнымъ словомъ, чтобы показать величіе своей души. Умъ и чувство тутъ выражаются одинаково, разница только въ томъ, что любящая женщина огорчается, кокетка же чувствуетъ презрніе.
— Вы правы, — отвчалъ тоскливо Калистъ, — и слово это вырвалось у меня невольно, какъ самое сильное доказательство моего чувства.
— Молчите,— проговорила Беатриса, тронутая искреннимъ чувствомъ Калиста,— довольно ошибокъ, не искушайте меня!
Они подошли къ подножію скалы. Калистъ испытывалъ несказанный восторгъ, поддерживая маркизу и взбираясь вмст съ нею, она хотла непремнно дойти до самой вершины. Онъ держалъ ее за талію, чувствовалъ ея волненіе: онъ былъ нуженъ для нея. Все это кружило ему голову и, не помня себя, онъ обхватилъ талію Беатрисы.
— Это еще что?— проговорила она строго.
— Неужели вы никогда не будете моей?— спрашивалъ Калистъ, задыхаясь.
— Никогда, мой другъ,— отвчала она,— Беатриса останется для васъ навсегда мечтой. И, врьте, такъ лучше: не будетъ ни горя, ни раскаянія.
— Значитъ, вы опять возвратитесь къ Конти?
— Конечно!
— Такъ никому же ты не достанешься!— крикнулъ Калистъ, бшено толкнувъ маркизу. Онъ хотлъ услыхать шумъ ея паденія, прежде чмъ броситься за ней, но онъ услыхалъ только глухой стонъ, рзкій звукъ рвущейся матеріи и, наконецъ, тяжелый шумъ упавшаго на землю тла. Беатриса должна была бы полетть въ море, но она, пошатнувшись, упала въ чащу бука, она все равно покатилась бы въ бездну, если бы разорванное платье не зацпилось за выступъ скалы и не удержало бы тло въ кустарник.
Мадемуазель де-Тушъ видла эту сцену, отъ ужаса она не могла кричать и сдлала только знакъ Гасселену, призывая его на помощь. Калистъ наклонился изъ чисто животнаго любопытства и содрогнулся, увидвъ опасное положеніе Беатрисы. Казалось, она молилась въ ожиданіи смерти, чувствуя, что букъ не сдержитъ ея. Съ внезапной ловкостью и легкостью, которыя придаютъ любовь и молодость при вид опасности, Калистъ соскользнулъ съ девяти футовой высоты до выступа скалы, цпляясь за ея неровности. Поднявъ во время маркизу, онъ взялъ ее на руки, рискуя упасть съ ней вмст въ море. Беатриса была безъ сознанія. Въ этомъ воздушномъ пространств онъ чувствовалъ ее своей, и радость охватила его,— Простите меня,— говорилъ Калистъ.— Откройте глаза, или я умру вмст съ вами.
— Умереть!— открывая глаза, прошептала маркиза блдными губами.
Слово это Калистъ встртилъ поцлуемъ. Дрожь же, пробжавшая по маркиз, еще боле восхитила его.
Наверху послышались желзные сапоги Гасселена, за нимъ слдовала Камиль. Они придумывали средство спасти влюбленныхъ.
— Остается только одно, барышня,— говорилъ Гасселенъ,— я брошусь туда, они встанутъ мн на плечи, а вы протяните имъ руки.
— А ты-то какъ же?— спросила Камиль.
Слуга былъ пораженъ, что могли думать о немъ, когда господинъ его находился въ опасности.
— Иди за лстницей въ Круазигъ,— проговорила Камиль въ полномъ изнеможеніи.
— Трудновато это, однако,— говорилъ Гасселенъ, спускаясь внизъ.
Беатриса слабымъ голосомъ попросила положить ее, она совершенно обезсилла. Калистъ тотчасъ положилъ ее между гранитомъ и букомъ на свжую землю.
— Я все видла,— обратилась Камиль къ Калисту.— Умретъ-ли Беатриса, или нтъ, происшествіе это останется простою случайностью.
— Она возненавидитъ меня,— тоскливо сказалъ Калистъ съ влажными отъ слезъ глазами.
— Напротивъ, она станетъ обожать тебя, — отвтила двушка.— Прогулка наша кончена. Надо перенести Беатрису въ Тушъ.
— А что было бы съ тобой, если бы она умерла?— спросила Камиль.
— Я послдовалъ бы за ней.
— А мать твоя?— потомъ помолчавъ немного:— А я?— тихо сказала она.
Прислонясь къ граниту, Калистъ стяолъ весь блдный и недвижимый.
Быстро возвратился Гасселенъ съ лстницей, добытой имъ на одной изъ маленькихъ фермъ, разбросанныхъ въ пол. Беатриса немного пришла въ себя. Гасселенъ спустилъ лстницу, попросивъ Калиста продть красную шаль Камиль подъ руки Беатрисы и перебросить ему конецъ, онъ помогъ маркиз приподняться на круглую площадку. Тогда Гасселенъ взялъ ее на руки, какъ ребенка, и снесъ на берегъ.
— Отъ смерти я не отказалась бы, но страданія!— слабымъ голосомъ сказала Беатриса Камиль. Маркиза была такъ слаба и разбита, что ршили отнести ее на ферму, гд Гасселенъ взялъ лстницу. Вс трое сняли съ себя лишнюю одежду, устроили изъ нея на лстниц родъ матраца и, положивъ Беатрису, понесли ее какъ на носилкахъ. На ферм ее положили на кровать. Гасселенъ отыскалъ лошадей, которыя поджидали гуляющихъ, и ухалъ за хирургомъ въ Круазигъ, приказавъ лодочникамъ ждать въ самой ближайшей бухт отъ фермы. Калистъ слъ на скамейку и только движеніемъ головы и односложными словами отвчалъ на вопросы Камиль, сильно взволнованной состояніемъ Беатрисы и Калиста. Больной стало легче, какъ только ей пустили кровь. Она заговорила, согласилась хать. И въ пять часовъ вечера была въ Туш, гд и ждалъ докторъ. Съ невыразимой быстротой слухъ о происшествій распространился между изрдка показывающимися обитателями этой пустынной стороны.
Калистъ вмст съ Камиль провелъ ночь въ Туш у кровати Беатрисы. Докторъ уврялъ, что на завтра у маркизы останется одна только слабость. У Калиста отчаяніе смшивалось съ радостью. Онъ сидлъ у кровати Беатрисы, смотрлъ, какъ она спала или пробуждалась, видлъ ея блдное лицо, слдилъ за ея каждымъ движеніемъ. Камиль грустно улыбалась, отгадывая, что Калистъ полонъ страсти, которая кладетъ неизгладимый отпечатокъ на душу и способности человка, если охватываетъ его въ эпоху юности, когда никакая работа, никакія заботы не могутъ помшать ея развитію. Никогда Калистъ не узнаетъ настоящей Беатрисы. Какъ старается онъ отгадать ея малйшее, желаніе! Находясь въ ея комнат, у ея кровати, онъ думалъ, что она уже его. Съ какимъ вниманіемъ слдилъ онъ за каждымъ ея движеніемъ. Его нжная внимательность и его счастіе проявлялись такъ наивно, что одну минуту об женщины, улыбаясь, перекинулись взглядами. Когда Калистъ замтилъ въ красивыхъ зеленоватыхъ глазахъ больной выраженіе любви и смущенія, смшаннаго съ насмшкой, онъ покраснлъ и отвернулся.
— Не говорила-ли я вамъ, Калистъ, что вы, мужчины, сулите намъ счастіе, а кончаете тмъ, что бросаете насъ въ пропасть,— сказала Беатриса.
— Услышавъ эту шутку, сказанную ласковымъ голосомъ, обозначающимъ какъ бы перемну въ сердц маркизы, Калистъ, опустясь на колни, поцловалъ ея влажную руку съ полной покорностью.
— Вы въ прав оттолкнуть мою любовь навсегда, и я не скажу ни слова,— проговорилъ онъ.
— Ахъ!— воскликнула Камиль, замтивъ выраженіе лица Беатрисы и вспомнивъ жалкіе результаты своей дипломатіи,—любовь умне всего на свт.
— Примите успокоительное и старайтесь уснуть, мой другъ,— сказала она Беатрис. Ночь эту Калистъ проводилъ у мадемуазель де-Тушъ. Она просматривала книги по мистической теологіи, Калистъ читалъ Индіану, первое произведеніе знаменитой соперницы Камиль, гд изображался молодой человкъ, любившій преданно, раболпно, скрытно и настойчиво женщину въ такомъ же ложномъ положеніи, какъ и Беатриса. Эта книга послужила роковымъ примромъ для Калиста.
Ночь эта оставила неизгладимые слды въ сердц бднаго юноши, которому Фелиситэ постаралась дать понять, что всякая женщина, если только она не чудовище, должна быть польщена и счастлива, что послужила поводомъ для преступленія.
— Меня вы, наврно, не бросили бы въ воду,— прибавила бдная Камиль сквозь слезы.
Только къ утру заснулъ усталый Калистъ въ кресл. Теперь была очередь маркизы любоваться этимъ прелестнымъ ребенкомъ, поблднвшимъ отъ впечатлній и волненій первой любви, она услышала, какъ онъ прошепталъ ея имя во сн.
— Онъ любитъ меня, даже когда спитъ,— сказала маркиза Kar миль.
— Надо отправить его спать домой,— сказала Фелиситэ и разбудила его.
Въ замк дю-Геникъ никто не безпокоился: Фелиситэ написала раньше нсколько словъ баронесс. Къ обду Калистъ вернулся въ Тушъ.
Беатриса встала блдная, слабая, изнеможенная, но въ ея взгляд и въ голос не было ни малйшей жесткости. Въ этотъ вечеръ все было мирно въ Туш. Камиль сла за рояль, давая возможность Калисту остаться съ Беатрисой. Калистъ молча жалъ руку маркизы. Фелиситэ какъ бы больше не существовало. Женщины холодныя, гордыя, хрупкія, слабыя, какъ маркиза Решефильдъ, женщины, которыми оскорбительно увлекаются ради ихъ красивой шеи, напоминаютъ собою кошачью породу, съ душою, вполн подходящей къ цвту ихъ свтлыхъ, зеленыхъ и срыхъ глазъ. И чтобы пробить такіе камни, необходимъ взрывъ.
Бшеная любовь Калиста, его покушеніе на ея жизнь были для Беатрисы тмъ ударомъ грома, которому повинуется все и покоряются натуры самыя мятежныя и упорныя. Беатриса чувствовала себя перерожденной: искренняя, чистая любовь наполняла ея сердце чистой радостью. Она наслаждалась незнакомыми ощущеніями, чувствуя себя и лучше и возвышенне, какъ бы достигая того пьедестала, на которомъ стоятъ женщины Бретани. Она восхищалась обожаніемъ этого ребенка, счастье котораго удовлетворялось ея жестомъ, взглядомъ и словомъ. За ничто она получала цлое-сердце, и это особенно умиляло ее. Перчатка ея была для него дороже, чмъ вся она для того, кто долженъ былъ бы боготворить ее. Какая женщина устоитъ противъ подобнаго обожанія! Ее поняли, ей поклоняются! Скажи она Калисту пожертвовать жизнью ради ея минутной прихоти, онъ, не задумываясь, исполнилъ бы ея желаніе.
Въ Беатрис проглядывало теперь что-то благородное и возвышенное. Узнавъ такую глубокую любовь, она старалась казаться лучшей женщиной въ глазахъ Калиста, желая властвовать надъ нимъ безгранично. Чмъ слабе чувствовала она себя, тмъ боле ухищрялась въ своемъ кокетств. Съ обворожительной ловкостью представлялась она больной цлую недлю. Подъ руку съ Калистомъ ходила она по саду и заставляла Камиль снова переживать т страданія, которыя она испытала первую недлю ея пребыванія въ Тушъ.
— Ахъ, моя милая, ты заставляешь его длать слишкомъ большой обходъ,— сказала Камиль маркиз.
Какъ-то вечеромъ, еще до прогулки въ Круази, об женщины болтали о любви, смялись надъ разными способами мужчинъ длать объясненія, соглашаясь, что самые ловкіе, и мене любящіе, не долго блуждаютъ въ лабиринт чувствительности, и, конечно, правы, а что съ любящими искренно женщины всегда сначала очень дурно обращаются.
— Они приступаютъ къ женщинамъ, какъ Лафонтенъ въ Академіи,— сказала тогда Камиль.
Замчаніе это заставило маркизу вспомнить весь разговоръ, и она не могла не упрекнуть себя въ фальш. Маркиза Рошефильдъ имла неограниченную власть надъ Калистомъ: однимъ жестомъ или взглядомъ она напоминала ему его необузданность на берегу моря. Онъ умолкалъ, заглушая въ себ желанія и страданія съ такимъ геройствомъ, которое тронуло бы всякую другую женщину. Своимъ кокетствомъ она довела его до такого отчаянія, что онъ какъ-то бросился на шею Камиль, умоляя ее дать ему совтъ.
Изъ письма Калиста Беатриса сдлала выписку, гд говорилось, что любить — это первое счастье, быть любимымъ — второе. И этой аксіомой она удерживала его страсть въ границахъ почтительнаго обожанія, что нравилось ей. Она упивалась восторженными словами любви и благоговнія, которыя сама природа подсказываетъ юношамъ. Сколько неподдльнаго искусства, невиннаго соблазна въ голос, мольбы въ восклицаніяхъ, сколько надежды на будущее! Но Беатриса ничего не общала. Она уже сказала, что боится.
Ребенокъ этотъ, не думая о своемъ счасть, молилъ только о позволеніи любить ее, стремясь овладть ея нравственнымъ міромъ’. Женщина, сильная на словахъ, на дл часто оказывается очень слабой. Столкнувъ Беатрису въ море и этимъ какъ бы достигнувъ нкотораго успха въ любви, Калистъ не сталъ добиваться счастія подобнымъ путемъ. Восторженная святая любовь юноши стремится всегда достигнуть всего духовной силой, въ чемъ и заключается ея возвышенность. Наконецъ, выведенный изъ терпнія, горя желаніемъ, Калистъ сталъ горячо жаловаться Камиль на поведеніе Беатрисы.
— Я думала, что излечу тебя, если помогу теб поскоре сойтись съ ней, но ты самъ все испортилъ своимъ нетерпніемъ. Десять дней назадъ ты господствовалъ надъ ней, теперь же ты опять рабъ, мой бдный мальчикъ. Врно у тебя не хватитъ никогда силъ исполнять мои приказанія,— говорила Камиль.
— Что же я могу сдлать?— спрашивалъ Калистъ.
— Попробуй затять съ ней ссору изъ-за ея холодности: женщины вспыльчивы въ разговор, пусть она обидитъ тебя, а ты не приходи въ Тушъ, пока она не позоветъ тебя,— сказала Камиль.
Сильная болзнь заставляетъ больного принимать противное лекарство и ршаться на самыя опасныя операціи. Въ такомъ состояніи былъ теперь Калистъ. Онъ выслушалъ совтъ Камиль и пробылъ два дня дома, но на третій уже стучался въ дверь комнаты маркизы, говоря, что Камиль и онъ ждутъ ее завтракать.
‘Опять промахъ’, думала Фелиситэ, видя несдержанность Калиста.
Во время этихъ двухъ дней Беатриса часто подходила къ окну, откуда виднлась дорога въ Геранду. Когда же Камиль заставала ее, Беатриса длала видъ, что любуется эффектными золотистыми цвтами, ярко освщенными сентябрьскимъ солнцемъ. Камиль открыла секретъ маркизы, и однимъ словомъ могла бы осчастливить Калиста, но она молчала. Слишкомъ еще она была женщина, чтобы толкнуть его на поступокъ, котораго такъ боятся юныя сердца, какъ бы предчувствуя, что этимъ они могутъ погубить свой идеалъ.
Беатриса не выходила долго. Другому это было бы понятно, потому что въ туалет маркизы проглядывало желаніе обворожить Калиста, сдлать его отсутствіе невозможнымъ. Посл завтрака Беатриса ушла въ садъ, выражая желаніе побывать на скал, гд чуть не погибла. Влюбленный юноша былъ вн себя отъ радости.
— Пойдемте туда одни,— просилъ онъ умоляющимъ голосомъ.
— Если я не соглашусь, вы, пожалуй, подумаете, что я боюсь васъ,— сказала Беатриса,— я говорила вамъ тысячу разъ и повторяю, что принадлежу другому и останусь врна, хотя, отдаваясь ему, я не имла понятія о любви. Двойная ошибка вызываетъ двойное наказаніе.
Когда она говорила такъ съ чуть замтными слезами на глазахъ, къ чему такъ часто прибгаютъ подобныя женщины, Калистъ чувствовалъ къ ней состраданіе, и раздраженіе его смягчалось. Въ эти минуты онъ боготворилъ ее, какъ Мадонну. Отъ различныхъ характеровъ также нельзя требовать одинаковаго выраженія чувствъ, какъ нельзя требовать одинаковые плоды съ разныхъ деревьевъ.
Въ эту минуту въ Беатрис происходила сильная борьба: она выбирала между собой и Калистомъ, между свтомъ, въ который надялась еще вернуться, и полнымъ счастьемъ, между надеждой на общественное прощеніе за свою первую вину и между второй страстью, которая должна была погубить ее навсегда.
Она слушала безъ всякаго раздраженія, хотя бы напускного, слова слпой любви, она отдавалась нжнымъ рукамъ состраданія. Уже не разъ она была растрогана до слезъ общаніями Калиста вознаградить ее своей любовью за все, что теряла она въ свт. Онъ упрекалъ ее за привязанность къ такому фальшивому человку, какъ Конти. Беатриса давала ему высказаться. Сама она разсказывала ему о гор и страданіяхъ своихъ въ Италіи, когда она узнала, что не одна царитъ въ сердц Конти. Уроки Камиль не пропали даромъ. Калистъ умлъ воспользоваться ими.
— Я буду любить васъ самоотверженно,— сказалъ онъ,— вы не найдете во мн генія, я не доставлю вамъ радостей, какія даетъ растроганная толпа высокому таланту. Моя любовь къ вамъ, вотъ мой единственный талантъ, ваши радости будутъ моими радостями, другія женщины не будутъ существовать для меня, бояться соперницъ вамъ будетъ нечего, бывать я буду только тамъ, гд будете приняты вы,— говорилъ Калистъ, цлуя руки маркизы.
Она слушала его, опустивъ голову, молча соглашаясь, что она въ самомъ дл была непризнаннымъ ангеломъ.
— Прошлое не даетъ мн покоя, оно отравитъ мн будущее.
Утро, когда Калистъ, придя въ Тушъ въ семь часовъ, замтилъ у окна Беатрису въ той же шляп, въ которой она была въ день прогулки, было для него полно прелести. У него кружилась голова: вс мелочи туалета усиливаютъ страсть. Одн француженки обладаютъ особеннымъ умньемъ поражать тонкостями кокетства, благодаря своему уму, который у нихъ никогда не мшаетъ сил чувства. Идя подъ руку съ Калистомъ, маркиза почти не опиралась на нее. Изъ сада они вышли прямо на дюны, Беатриса любовалась песками. Замтивъ небольшое жесткое растеніе съ розовыми цвтами, она сорвала нсколько цвтковъ, прибавила къ нимъ гвоздики Шартрзъ, встрчающейся тоже въ этихъ сухихъ пескахъ, и съ особеннымъ значеніемъ отдала половину Калисту, для котораго эти цвты и эта зелень должны были обратиться въ вчный образъ всего мрачнаго и зловщаго.
— Мы прибавимъ туда еще немного буку, — шутила Беатриса. Они остановились на плотин, Калистъ въ ожиданіи лодки разсказывалъ о своихъ ребяческихъ выходкахъ въ день ея прізда.
— Я знала объ этомъ, оттого и была такъ холодна съ вами, — сказала она.
Во все время прогулки, маркиза говорила шутливымъ тономъ любящей женщины, ласково и непринужденно. Калистъ могъ думать, что любимъ ею. Проходя песками вдоль скалъ, они спустились въ прелестную бухточку, куда волны набросали необыкновенные разноцвтные обломки самаго поразительнаго мрамора. Они шалили и забавлялись, какъ дти, отыскивая лучшіе изъ нихъ. Но когда, не помня себя отъ восторга, Калистъ предложилъ Беатрис бжать въ Ирландію — она вдругъ преобразилась, и приняла опять гордый видъ. Взявъ подъ руку Калиста, она направилась съ нимъ къ скал, которую называла своей Тарпейской скалой.
— Другъ мой, — сказала Беатриса, медленно поднимаясь по чудной гранитной скал, которая должна была сдлаться ея пьедесталомъ.— Я не могу больше сдерживаться, я скажу вамъ все
Въ продолженіи десяти лтъ не испытывала я подобнаго счастія, какимъ была полна сейчасъ, собирая раковины и камешки, я закажу изъ нихъ ожерелье и буду цнить его дороже брилліантовъ, я чувствовала себя ребенкомъ, двочкой четырнадцати — пятнадцати лтъ, когда только я собственно и была достойна васъ, любовь ваша возвысила меня въ моихъ собственныхъ глазахъ, со мной произошло что-то магическое, вы сдлали меня самой гордой, самой счастливой женщиной. Воспоминанія о васъ будутъ жить во мн долго, и скоре вы забудете меня, чмъ я васъ.
Они достигли вершины скалы, откуда съ одной стороны про стирался безконечный океанъ, съ другой разстилалась Бретань съ ея золотыми островами, феодальными башнями, цвтущими растеніями. Лучшей декораціи не могло быть для признанія.
— Я не принадлежу себ,— продолжала она,— связала я сама себя сильне всякаго закона. Поймите же мое несчастье и довольствуйтесь тмъ, что мы страдаемъ оба. Вдь Данте не удалось увидть еще разъ Беатриче, Петрарка никогда не обладалъ Лаурой. Такія невзгоды постигаютъ только великія души! Ахъ, если меня бросятъ, если я опущусь еще ниже, если отъ твоей Беатрисы отречется свтъ, что будетъ боле, чмъ ужасно, тогда, милое дитя мое, ты одинъ будешь знать, что она лучше всхъ, а, опираясь на тебя, она станетъ выше всхъ. Когда же, мой другъ, ты захочешь бросить ее, не удерживай удара: конецъ твоей любви — конецъ моей жизни.
Калистъ обнялъ ее и прижалъ къ сердцу. Маркиза Рошефильдъ закончила свои слова, поцловавъ Калиста въ лобъ самымъ чистымъ, самымъ робкимъ поцлуемъ. Они сошли съ вершины, мирно разговаривая между собою, какъ люди, хорошо понимающіе другъ друга. Она была уврена, что успокоила Калиста, онъ же не сомнвался въ своемъ счасть — и оба ошибались. Основываясь на замчаніяхъ Камиль, Калистъ надялся, что Конти будетъ радъ оставить Беатрису. Маркиза же отдавалась теченію обстоятельствъ, ожидая удобнаго случая. Но Калистъ былъ слишкомъ невиненъ и любилъ слишкомъ сильно для того, чтобы устроить этотъ случай. Они вернулись въ садъ Туша въ самомъ радостномъ настроеніи. Было шесть часовъ вечера. Опьяняющее благоуханіе, теплый воздухъ, золотистые отблески вечерней зари — все гармонировало съ ихъ настроеніемъ, съ ихъ нжными рчами. И походка, и вс движенія ихъ выражали любовь и полное согласіе мыслей. Въ Туш царила глубокая тишина. Стукъ, произведенный. калиткой, раздался по всему саду. Калистъ и Беатриса сказали все другъ другу, волненія утомили ихъ, и теперь они шли тихо, не произнося ни слова. На новорот аллеи Беатриса вдругъ вздрогнула, какъ бы отъ прикосновенія гада. Страхъ этотъ сообщился и Калисту раньше, чмъ онъ узналъ причину. На скамь, подъ развсистыми втвями ясеня, сидли Конти и Камиль. Дрожь, пробжавшая по Беатрис, доказала Калисту, насколько онъ былъ дорогъ этой женщин, которая подняла уже завсу между нимъ и ею и черезъ нсколько дней должна была быть его. Въ одну минуту цлая трагическая драма разыгралась въ ихъ сердцахъ.
— Вы не ждали меня такъ скоро,— говорилъ артистъ, здороваясь къ Беатрисой.
Маркиза освободила руку изъ руки Калиста и подала ее Конти. Это движеніе и безпрекословное повиновеніе, оскорблявшее ихъ чувство новой любви, удручало Калиста. Онъ бросился на скамью возл Камиль, холодно кланяясь своему сопернику. Масса ощущеній боролись у него въ душ. Увренный въ любви Беатрисы, Калистъ хотлъ крикнуть, что она его, и вырвать ее у артиста. Но внутреннее содроганіе этой несчастной женщины, выдававшее ея страданія, которыми теперь она расплачивалась за свои ошибки, такъ растрогало Калиста, что онъ остался недвижимъ, покоряясь, какъ и она, неизбжной дйствительности. Съ тхъ поръ, какъ онъ любилъ Беатрису, онъ ни разу не испытывалъ такого сильнаго волненія, какое произвела въ немъ теперь борьба двухъ противоположныхъ ощущеній. Калистъ лежалъ на скал возл Камиль. Маркиза, проходя съ Конти мимо нихъ, бросила на свою соперницу одинъ ихъ тхъ ужасныхъ взглядовъ, которыми женщины говорятъ все. Беатриса избгала взгляда Калиста, длая видъ, что слушаетъ Конти, который, казалось, подшучивалъ надъ нею.
— Что могутъ говорить они?— спросилъ Калистъ Камиль.
— Ахъ, — отвчала Камиль,— сколько ужасныхъ правъ еще остается у мужчинъ надъ женщиной, если даже у нея нтъ больше любви къ нему. Беатриса должна была подать ему руку. Теперь онъ, наврно, вышучиваетъ ея чувство, которое онъ не могъ не угадать по вашему отношенію къ нему.
— Какъ онъ сметъ глумиться надъ нею!— крикнулъ гнвно юноша.
— Не волнуйся, пожалуйста, — уговаривала его Камиль,— иначе ты потеряешь и послднюю надежду на счастіе. Если онъ будетъ слишкомъ колоть ея самолюбіе, она, не задумываясь, сама растопчетъ его, но онъ слишкомъ уменъ и хитеръ, чтобы обходиться съ ней такимъ образомъ. Ему въ голову не придетъ, что гордая маркиза Рошефильдъ можетъ измнить ему. Было бы слишкомъ, конечно, любить человка только за его красоту. Беатрис онъ изобразитъ тебя тщеславнымъ ребенкомъ, желающимъ увлечь маркизу и держать въ рукахъ судьбу двухъ женщинъ. Конти придумаетъ самыя обидныя подозрнія, чтобы оправдать себя. Беатриса должна будетъ все отрицать, а онъ потомъ воспользуется ея словами, чтобы снова овладть ею.
— Онъ не любитъ ее,— говорилъ Калистъ.— Я бы предоставилъ ей свободу, когда любишь, можно все терпть: жертвы укрпляютъ чувства, слдующій день оправдываетъ предъидущій, увеличивая цну нашихъ радостей. Чрезъ нсколько дней онъ уже не засталъ бы насъ здсь. И что привело его сюда?
— Шутливое замчаніе одного журналиста, — отвчала Камиль.— Опера, на успхъ которой онъ разсчитывалъ, провалилась окончательно. ‘Тяжело терять за разъ и славу и любовницу!’ — сказалъ въ фойе Клодъ Виньонъ, — и эти слова оскорбили тщеславіе Конти. Любовь, основанная на мелочахъ, безжалостна. Я говорила съ нимъ, но какъ врить такой лживой натур? Онъ, кажется, удрученъ своимъ несчастіемъ, своей любовью, жизнь прискучила ему. Онъ жалетъ, что такъ открыто сошелся съ маркизой и, разсказывая о своемъ минувшемъ счастіи, онъ создалъ мн цлую грустную поэму, черезчуръ, впрочемъ, умную, для того, чтобы быть правдивой. Осыпая меня любезностями, онъ, вроятно, разсчитывалъ узнать отъ меня про вашу любовь.
— Ну, и что же дальше?— спрашивалъ Калистъ, слдя за Конти и Беатрисой, и не слушая больше.
Камиль изъ осторожности приняла оборонительное положеніе, она не выдала секрета Беатрисы и Калиста. Конти могъ обойти всхъ. Она совтовала Калисту остерегаться его.
— Для тебя насдаетъ теперь критическое время,— говорила Камиль,— вооружись ловкостью и осторожностью, если не хочешь быть игрушкой въ рукахъ этого человка. Теперь я ничмъ не могу уже помочь теб.
Колоколъ зазвонилъ къ обду. Конти предложилъ руку Камиль. Беатриса пошла съ Калистомъ. Камиль пропустила впередъ маркизу и, приложивъ палецъ къ губамъ, длала знаки Калисту, совтуя быть сдержаннымъ. Конти былъ особенно веселъ за обдомъ. Можетъ быть, это была просто уловка для того, чтобы наблюдать за маркизой, которая плохо выдерживала свою роль. Если бы она кокетничала, она могла бы обмануть Конти, но она любила, и онъ отгадалъ это. Хитрый музыкантъ, казалось, не видлъ ея замшательства. За дессертомъ онъ завелъ разговоръ о женщинахъ, восхваляя благородство ихъ чувствъ.
— Женщины,— говорилъ онъ,— часто готовы бросить насъ въ счастіи, но жертвуютъ всмъ для насъ, если мы несчастны. Въ постоянств женщины стоятъ неизмримо выше мужчины, надо сильно оскорбить ее, чтобы оторвать отъ перваго любовника, она дорожитъ имъ, какъ счастьемъ, вторую любовь женщины уже считаютъ постыдной и т. д. и т. д.
Конти казался въ высшей степени благороднымъ. Онъ курилъ иміамъ передъ жертвенникомъ, гд обливалось кровью сердце, пронженное тысячью стрлъ. Только Камиль и Беатриса понимали всю жестокость его похвалъ, прикрывавшихъ самыя злыя эпиграммы. Минутами об вспыхивали, но сдерживались по мр возможности. Посл обда Беатриса и Камиль поднялись подъ руку наверхъ и, какъ бы по взаимному соглашенію, прошли по темной зал, гд нсколько минутъ могли остаться одн.
— Я не могу позволить Конти такъ обращаться со мной,— говорила тихо Беатриса.— Каторжникъ всегда вдь въ зависимости отъ своего товарища по цпи. Опять должна я нести иго любви, возврата мн нтъ. И ты довели меня до этого, вы нарочно выписали его, я узнаю вашъ адскій авторскій талантъ. Месть ваша удалась: развязка близка.
— Я могла сказать, что напишу, но сдлать это… я не способна!— воскликнула Камиль.— Ты страдаешь и я прощаю теб.
— Что будетъ съ Калистомъ?— продолжала маркиза съ наивнымъ самолюбіемъ.
— Разв Конти увозитъ васъ?— спросила Камиль.
— А вы уже думаете торжествовать?— воскликнула Беатриса. И ненависть исказила ея прекрасныя черты. Камиль, подъ напускной грустью, старалась скрыть свое счастье, но блескъ глазъ выдавалъ ее. Беатриса не могла ошибаться, сама хорошо изучивъ искусство притворяться. Когда зажгли огонь и он сли на диванъ, гд въ продолженіи трехъ недль разыгрывалось столько комедій и началась, наконецъ, трагедія, об женщины въ послдній разъ окинули другъ друга взглядомъ. Глубокая ненависть раздляла ихъ.
— Калистъ остается съ тобою, — говорила маркиза, слдя за Камиль,— но въ сердц его буду жить только я, ни одной женщин не удастся замнить меня.
Отвтъ Камиль, полный неподражаемой ироніи, задлъ Беатрису: она привела ей извстныя слова, сказанныя племянницей Мазарини Людовику XIV:
‘Ты царствуешь, ты любишь и ты узжаешь’.
Въ продолженіи этой горячей сцены ни та, ни другая не замтили отсутствія Конти и Калиста. Артистъ остался за столомъ, прося юношу составить ему компанію и допить оставшуюся бутылку шампанскаго.
— Намъ есть о чемъ поговорить,— сказалъ Конти, предупреждая отказъ Калиста.
При ихъ отношеніяхъ молодому бретонцу было неудобно уйти.
— Другъ мой,— сказалъ музыкантъ ласковымъ голосомъ, когда юноша выпилъ два стакана вина,— мы оба славные малые и можемъ поговорить откровенно. Меня привело сюда вовсе не подозрніе: я знаю, что Беатриса любитъ меня,— прибавилъ онъ самодовольно,— но я не люблю ея. Не увезти ее пріхалъ я, а покончить съ ней, предоставляя ей всю честь этого разрыва. Вы слишкомъ молоды, чтобы понять, какъ выгодно казаться жертвою, когда чувствуешь себя палачемъ. Молодые люди мечутъ громъ и молнію, порывая съ женщиной и, презирая ее, они часто вызываютъ въ ней ненависть. Люди опытные заставляютъ женщину отказаться отъ нихъ, принимаютъ огорченный видъ, вызывая такимъ образомъ въ женщин и сожалніе къ нимъ, и сознаніе ея превосходства. Немилость божества еще можно смягчить, отреченіе же отъ него кладетъ конецъ всему. Къ счастью, вы незнакомы съ тми безумными общаніями, которыхъ по глупости женщины требуютъ отъ насъ. Мы же плетемъ эту паутину только для того, чтобы пополнить счастьемъ свободное время. Клянутся, вдь, даже вчно принадлежать другъ другу. Когда ухаживаешь за женщиной, увряешь ее, что отдаешь ей всю жизнь, съ нетерпніемъ какъ будто ждешь смерти мужа, желая въ душ ему полнаго здравія. Встрчаются провинціалки, забавныя дурочки, которыя посл смерти мужа прибгаютъ къ вамъ, говоря:— Я ваша, я свободна!— Никто изъ насъ не свободенъ. Это умершая любовь является къ вамъ обыкновенно совершенно неожиданно, но въ полный разгаръ новыхъ тріумфовъ и новаго счастья. Я замтилъ ваши чувства къ Беатрис и, не сводя ея съ пьедестала, оставилъ кокетничать съ вами, чтобы подразнить этого ангела Камиль Мопенъ. Итакъ, мой другъ, любя ее, вы мн оказываете большое одолженіе. Ея гордость и добродтель совсмъ не по мн. Но возможно все же, что, несмотря на мое согласіе, для такого chass-crois потребуется не мало времени. Гуляя съ ней сейчасъ, я думалъ сказать ей все и поздравить съ новымъ счастьемъ, но она разсердилась. Самъ я безумно влюбленъ теперь въ молодую красавицу m-elle Фальконъ и хочу жениться на ней. Да, я дошелъ до этого. Если когдат-нибудь вамъ удастся быть въ Париж, вы увидите, что маркизу замнила королева.
На лиц Калиста выражалось счастье: онъ признался въ своей любви, а Конти только этого и хотлъ.
Какъ бы человкъ ни былъ пресыщенъ и испорченъ, но въ моментъ, когда грозитъ опасное соперничество, чувство вспыхиваетъ въ немъ опять, желая бросить женщину, никто не хочетъ быть брошеннымъ ею. Въ этомъ положеніи и мужчина, и женщина стараются оставить первенство за собою, ]рана, нанесенная самолюбію, всегда слишкомъ глубока. Возможно, что здсь играетъ роль больше общественное мнніе, чмъ личное самолюбіе, кажется будто лишаешься всего капитала, а не одного только дохода. На вопросы артиста Калистъ разсказалъ все, что произошло за эти недли, и остался въ восторг отъ Конти, который скрылъ свой гнвъ подъ видомъ чарующаго добродушія.
— Поднимемтесь,— проговорилъ музыкантъ,— женщины недоврчивы, он врно вообразятъ, что мы передрались и, пожалуй, еще подслушаютъ наши разговоры. Я же стану помогать вамъ насколько возможно. Съ маркизой буду невыносимъ, грубъ, ревнивъ, стану упрекать ее въ измн, и это лучшее средство заставить женщину измнить на самомъ дл. Вы получите счастье, я — свободу. Возьмите сегодня на себя роль неотступнаго влюбленнаго, я же изображу подозрительнаго и ревниваго. Умоляйте маркизу отдаться вамъ, плачьте, наконецъ, вы молоды, вы можете плакать, я же не могу, а потому и успхъ останется на вашей сторон.
По просьб своего соперника Конти сплъ лучшія музыкальныя произведенія, возможныя для исполненія любителей, изъ извстной Pria che spunti Гогога, которую и самъ Рубини не начиналъ безъ волненія и которая такъ часто доставляла полный тріумфъ Конти. Въ этотъ вечеръ самъ онъ былъ какой-то особенный, масса ощущеній волновала его грудь. Калистъ былъ на седьмомъ неб. Съ первыхъ словъ каватины, Конти бросилъ взглядъ на маркизу, придавая особое значеніе словамъ, и все было понято. Камиль, аккомпанируя, замтила этотъ приказъ, заставившій Беатрису опустить голову. Ей казалось, будто Калистъ опять попался, несмотря на вс ея совты. Еще больше уврилась она въ этомъ, когда Калистъ, прощаясь съ Беатрисой, поцловалъ ей руку, пожимая ее съ самонадяннымъ, лукавымъ видомъ.
Въ то время, какъ Калистъ возвращался въ Геранду, люди укладывали вещи въ карету Конти, которая съ восходомъ солнца, какъ онъ сказалъ, должна была увезти Беатрису на лошадяхъ Камиль до первой станціи. Темнота давала возможность маркиз Рошефильдъ бросить послдній взглядъ на Геранду съ ея башнями, освщаемыми утренней зарей.
Глубокая грусть охватила Беатрису, здсь оставляла она лучшій цвтъ своей жизни: такую любовь, о которой могутъ мечтать только самыя юныя двушки. Страхъ передъ обществомъ разбивалъ первую искреннюю любовь этой женщины, оставляя въ ней слды на всю жизнь. Какъ свтская женщина, маркиза подчинялась законамъ свта, она приносила любовь въ жертву приличіямъ, какъ многія женщины приносятъ его въ жертву религіи и долга. Гордость заставляетъ часто женщину быть добродтельной. Какъ много женщинъ подвергаются подобной участи.
На слдующій день Калистъ пришелъ въ Тушь въ полдень. У окна, гд вчера онъ видлъ Беатрису, теперь стояла Камиль. Она бросилась къ нему на встрчу и внизу лстницы бросила ему жестокое слово: ‘ухала!’
— Беатриса?— спросилъ пораженный Калистъ.
— Конти обманулъ васъ и я… ничего не могла подлать, такъ какъ вы ничего не сказали мн.
Она привела Калиста въ маленькую гостиную, онъ упалъ на диванъ, гд такъ часто сидла Беатриса, и зарыдалъ. Фелиситэ молча курила, понимая невозможность облегчить первый взрывъ такого глубокаго, жгучаго горя. Не зная на что ршиться, Калистъ цлый день былъ въ какомъ-то оцпенніи. Посл обда Камиль удалось заставить Калиста выслушать ее.
— Страданія, которыя ты причиняешь мн, боле, чмъ ужасны, мой другъ,— говорила она,— а впереди у меня нтъ тхъ радостей, какія испытаешь еще ты. И весна, и любовь, исчезли навсегда для меня, утшеніе свое найду я только въ Бог. Наканун прізда Беатрисы я говорила теб много о ней, показывала ея карточку, обрисовывая ее, я не хотла бранить ее, думая, что ты припишешь все это моей ревности. Сегодня я выскажусь откровенно. Пойми, наконецъ, что Беатриса недостойна тебя, паденіе ея не требовало вовсе огласки, она съ умысломъ надлала шуму, чтобы обратить на себя вниманіе, это одна изъ тхъ женщинъ, которыя предпочитаютъ блестящій скандалъ покойному счастью, бросая вызовъ обществу, он взамнъ получаютъ заслуженное злословіе, во что бы то ни стало, он стремятся заставить говорить о себ. Тщеславіе не даетъ ей покоя. Богатствомъ и умомъ она не достигла того пьедестала, къ которому она стремилась. Она хотла добиться извстности графини де-Ланге и виконтессы Босеанъ, но свтъ справедливъ: онъ признаетъ только истинное чувство. Итакъ, играя комедію, Беатриса и была признана актрисой второго разряда. Къ побгу ея не было препятствій, Дамокловъ мечъ вовсе не угрожалъ ея любви. Въ Париж можно быть счастливой, если любить искренно и держаться въ сторон. Во всякомъ случа, если бы она любила тебя, она не могла бы ухать съ Конти.
Долго и краснорчиво говорила Камиль, но вс ея старанія оказались тщетными. Калистъ движеніемъ выражалъ свою полную вру въ Беатрису. Фелиситэ принудила его сидть во время обда, сть онъ не могъ, только въ молодости испытываются подобныя волненія, поздне человческая натура грубетъ и привыкаетъ ко всему. Нравственныя потрясенія только тогда могутъ взять верхъ надъ физической системой и привести къ смертельной болзни, когда организмъ сохраняетъ еще свою первоначальную хрупкость. Горе, убивающее юношу, переживается въ зрломъ возраст не только однми нравственными, но и окрпшими физическими силами. Мадемуазель де-Тушъ была испугана покойнымъ состояніемъ Калиста, посл перваго взрыва отчаянія. Раньше, чмъ покинуть Тушь, онъ вошелъ въ комнату маркизы и легъ на подушку, гд такъ часто покоилась голова Беатрисы.
— Я безумствую, — говорилъ онъ, прощаясь съ глубокой грустью съ Камиль.
Возвратясь домой, онъ засталъ тамъ, какъ всегда, все общество за пулькой и просидлъ цлый вечеръ возл матери. Священникъ, шевалье дю-Хальга, мадемуазель Пен-Холь, вс знали объ отъзд маркизы Рошефильдъ и вс радовались, что Калистъ снова вернулся къ нимъ. Молчаливость его ни отъ кого не укрылась, но никто въ старомъ замк но могъ себ представить, чмъ кончится эта первая искренняя, чистая любовь Калиста.
Первые дни Калистъ аккуратно посщалъ Тушъ, онъ каждый день бродилъ по лугамъ, гд столько разъ гулялъ подъ руку съ Беатрисой, часто доходилъ до Круази, поднимался на скалу, откуда бросилъ ее. Цлыми часами лежалъ въ тни бука и, изучивъ вс точки опоры этого откоса, онъ свободно спускался и подымался по немъ.
Эти одинокія, прогулки, молчаливость и мрачное настроеніе духа пугали мать Калиста. Черезъ дв недли, въ продолженіи которыхъ Калистъ напоминалъ собою звря, запертаго въ клтку, мткой же этого безнадежно-влюбленнаго, по выраженію Лафоитэна, были мста, освященныя слдами ногъ и освщенныя глазами Беатрисы. Онъ превратилъ свои прогулки къ морю. У него едва хватило силъ, чтобы дойти до дороги Геранды, откуда виднлось окно, въ которомъ онъ видлъ Беатрису. Семья его, счастливая отъздомъ ‘Парижанъ’, какъ называли ихъ провинціалы, не замчала въ Калист ничего болзненнаго и опаснаго. Об старыя двы и священникъ, преслдуя цль, удерживали Шарлотту Кергаруэтъ, которая вечерами -кокетничала съ Калистомъ, получая отъ него въ отвть только совтъ, какъ играть въ мушку. Калистъ сидлъ обыкновенно Между матерью и своей бретонской невстой. Священникъ, тетка и Шарлотта наблюдали за нимъ, а возвращаясь домой, говорили объ его удрученномъ состояніи духа, равнодушіе его приписывали его согласію на ихъ планы. Какъ-то разъ Калистъ рано простился и ушелъ спать, вс оставили карты и тоскливо переглянулись, смотря вслдъ юнош.
— Съ Калистомъ что-то происходить,— сказала баронесса, вытирая слезы.
— Ровно ничего, просто надо его женить,— отвчала мадемуазель Пен-Холь.
— И вы думаете, что это разсетъ его?— проговорилъ шевалье.
Шарлотта сердито посмотрла на дю-Хальга. Въ этотъ вечеръ онъ былъ ей особенно непріятенъ. Она находила его испорченнымъ, безнравственнымъ и смшнымъ съ его собакой, несмотря на замчанія тетки, которая защищала стараго моряка.
— Завтра я побраню Калиста,— проговорилъ баронъ, котораго считали уснувшимъ.— Передъ смертью мн такъ хотлось бы видть внука, бленькаго, розовенькаго дю-Геника, въ бретонскомъ чепчик, въ колыбельк.
— Онъ такъ молчаливъ и почти ничего не стъ,— продолжала старая Зефирина,— и если онъ питается въ Туш, то эта дьявольская кухня не приноситъ ему пользы.
— Просто онъ влюбленъ,— застнчиво рискнулъ высказать свое мнніе шевалье.
— Ай-да старый угадчикъ,— шутила мадемуазель Пен-Холь,— вы ничего не положили въ корзину. Онъ забываетъ все, когда начинаетъ вспоминать свою молодость.
— Приходите къ намъ завтра завтракать,— предложила Зефирина Шарлотт и Жозефин.— Братъ мой вразумитъ сына, мы покончимъ вопросъ. Клинъ клиномъ вышибаютъ.
— Только не у бретонцевъ,— вставилъ шевалье.
На другой день Шарлотта одлась съ особеннымъ стараніемъ. Калисгъ, слушая рчь отца о брак, не находилъ отвта.
Знакомый съ невжествомъ отца, матери, тетки и ихъ друзей, занимаясь и пріобртая знанія, онъ чувствовалъ себя одинокимъ, и семья ему была чужда. Онъ просилъ отца подождать нсколько дней, что очень обрадовало старика и онъ не замедлилъ передать эту пріятную новость баронесс Завтракъ прошелъ весело, Шарлотта, которой баронъ сдлалъ знакъ, была оживлена. Черезъ Гасселена новость эта разнеслась по всему городу, вс говорили о союз семьи дю-Геникъ съ Кергаруэтъ. Посл завтрака Шарлотта и Калистъ ушли въ садъ, онъ предложилъ ей руку и повелъ къ бесдк. Родственники стояли въ это время у окна, нжно смотря на нихъ!
Шарлотта, взволнованная молчаніемъ жениха, обернулась къ красивому фасаду дома и воспользовалась этимъ обстоятельствомъ, чтобы начать разговоръ.
— Они наблюдаютъ за нами,— сказала она.
— Но не слышатъ насъ,— отвтилъ ей Калистъ.
— А все же видятъ.
— Сядемте здсь, — взявъ ее за руку, ласково проговорилъ Калистъ.
— Правда-ли, что когда-то вашъ флагъ разввался на этой витой колонн?— спрашивала Шарлота, любуясь домомъ, какъ своимъ собственнымъ.— Это было красиво! Какъ можно счастливо жить тамъ! Конечно, вы ся лаете только нкоторыя измненія внутри дома.
— Врядъ-ли успю, милая Шарлотта,— отвтилъ Калистъ, цлуя ея руки.— Признаюсь вамъ, я слишкомъ глубоко люблю одну особу, которую вы видли, и которая любить меня, чтобы составить счастье другой женщины, а между тмъ я знаю, что насъ предназначили другъ для друга съ дтства.
— Вдь она замужемъ, Калистъ,— сказала Шарлотта.
— Я буду ждать,— отвчалъ юноша.
— И я тоже,— сказала Шарлотта съ слезами на глазахъ.— Вы не можете любить долго женщину, которая, какъ говорятъ, ухала съ пвцомъ.
— Выходите замужъ, милая Шарлотта, — перебилъ ее Калистъ,— съ капиталомъ, какой предназначаетъ вамъ тетя, и который считается громаднымъ въ Бретани, вы выберете кого-нибудь лучше меня, вы найдете человка съ титуломъ. Я привелъ васъ сюда не для того, чтобы говорить о томъ, что вы уже знаете, но умолить васъ, во имя нашей дтской дружбы, взять на себя нашъ разрывъ, отказать мн. Скажите, что вы не хотите человка, сердце котораго не свободно, и такимъ образомъ страсть моя, по крайней мр, не причинитъ вамъ горя. Если бы вы знали, какъ тяжела мн жизнь, я не способенъ ни на какую борьбу, я обезсиллъ, какъ человкъ, потерявшій и душу и принципы жизни. Если бы смерть моя не причинила горя матери и тет, я бросился бы въ море. И въ тотъ день, когда я почувствовалъ этотъ неодолимый соблазнъ, я прекратилъ прогулки въ скалы Круази. Не говорите никому объ этомъ, прощайте, Шарлотта!
Поцловавъ двушку въ голову, Калистъ скрылся въ аллеи и ушелъ къ Камиль, гд оставался до глубокой ночи. Возвратясь въ часъ ночи, онъ засталъ мать за вышиваніемъ, она дожидалась его. Онъ вошелъ тихо, пожалъ ей руку и сказалъ:
— Шарлотта ухала?
— Она узжаетъ завтра съ своей теткой, об въ отчаяніи. Удемъ въ Ирландію, мой Калисть,— говорила она.
— Сколько разъ мечталъ я бжать туда,— сказалъ онъ.
— Вотъ какъ!— воскликнула баронесса.
— Только съ Беатрисой,— прибавилъ онъ.
Черезъ нсколько дней по отъзд Шарлотты Калисть гулялъ съ шевалье дю-Хальга по площадк для прогулокъ, онъ слъ на скамью на солнышк и смотрлъ на виднющіеся флюгера Туша и рифы, обозначенные пнящейся волной, играющей на подводныхъ камняхъ. Калисть выглядывалъ слабымъ и блднымъ, силы измняли ему, лихорадочная дрожь пробгала по немъ. Въ глазахъ его, окруженныхъ синевой, свтилось выраженіе, которое бываетъ у людей, преслдуемыхъ одной неотвязной мыслью, или ршающихся на битву. Одному рыцарю только поврялъ онъ иногда свои мысли, угадывая въ старик сторонника своей религіи, угадывая въ немъ такую же вчную преданность первой любви.
— Любили вы въ своей жизни нсколькихъ женщинъ?— спросилъ Калистъ, когда они во второй разъ совершали второй кругъ.
— Одну, единственную,— отвчалъ капитанъ дю-Хальга.
— Свободную?
— Нтъ,— отвчалъ капитанъ,— мн много пришлось страдать, она была жена моего товарища, моего покровителя, моего начальника. Но мы такъ любили другъ друга!
— Она любила васъ?— спросилъ Калистъ.
— Страстно,— отвчалъ шевалье съ несвойственной ему живостью.
— Были вы счастливы?
— До конца ея жизни. Она умерла сорока девяти лтъ въ Петербург, куда она эмигрировала и климатъ котораго убилъ ее. Ей должно быть очень холодно въ могил.. Мн часто приходитъ на мысль положить ее въ нашей дорогой Бретани возл меня. Но она живетъ въ моемъ сердц.
Рыцарь вытеръ слезы. Калистъ крпко сжалъ его руки.
— Я больше дорожу этой собакой, чмъ моей жизнью,— продолжалъ онъ, показывая на животное,— она напоминаетъ мн ту, которая ласкала ее своими прелестными ручками, брала на колни, смотря на Тизбе, я вижу всегда руки адмиральши.
— Видли вы мадамъ Рошефильдъ?— спросилъ Калистъ шевалье.
— Вотъ уже пятьдесятъ восемь лтъ какъ я не обращаю вниманія на женщинъ, исключая вашей матери, въ цвт лица которой есть что-то напоминающее мн адмиральшу.
Черезъ три дня, гуляя по площадк, шевалье говорилъ Калисту:
— Дитя мое, у меня всего сто сорокъ луидоровъ, когда вы узнаете, гд находится мадамъ Рошефильдъ, возьмите ихъ и позжайте къ ней.
Калистъ поблагодарилъ старика, жизни котораго онъ завидовалъ. Съ каждымъ днемъ Калистъ становился мрачне, онъ сторонился всхъ, ему казалось, что вс его оскорбляютъ, онъ былъ по прежнему ласковъ только съ баронессой, которая съ страхомъ слдила за прогрессирующей болзнью и одна умла заставить Каглиста състь что-нибудь. Въ начал октября, больной юноша прекратилъ прогулки съ шевалье, несмотря на просьбы и шутки старика.
— Мы поболтаемъ о маркиз Рошефильдъ, я разскажу вамъ свое первое любовное приключеніе.
— Вашъ сынъ положительно боленъ,— сказалъ рыцарь баронесс, когда вс его усилія оказывались тщетными.
На вс вопросы Калистъ отвчалъ, что чувствуетъ себя отлично и, какъ вс юные меланхолики, мечталъ о смерти. Онъ никуда не ходилъ и цлые дни проводилъ въ саду, грясь подъ слабыми лучами осенняго солнца, сидя на скамь, одинъ съ своей думой, избгая людей.
Съ того дня, какъ Калистъ пересталъ ходить къ Камиль, она просила священника изъ Геранды навщать ее. Частыя посщенія аббата Гримона, который каждое утро проводилъ въ Туш, оставаясь иногда и обдать тамъ, скоро заинтересовали весь городъ, слухъ о нихъ дошелъ даже до Нанта. Несмотря на это, священникъ каждый вечеръ проводилъ въ отел дю-Геникъ, гд царило горе. Хозяева и слуги, вс были удручены упрямствомъ Калиста, но никто не подозрвалъ угрожающей ему опасности, никому не приходило въ голову, что юноша могъ умереть отъ любви. Во всхъ путешествіяхъ и воспоминаніяхъ шевалье не было примра подобной смерти. Вс думали, что Калистъ худетъ отъ недостатка питанія. Мать становилась передъ нимъ на колни, умоляя състь что-нибудь. И чтобы успокоить мать, Калистъ побждалъ свое отвращеніе, но пища, принятая насильно, производила изнурительную лихорадку, сндавшую юношу.
Въ послднихъ числахъ октября Калистъ не могъ подниматься больше во второй этажъ. Кровать его перенесли внизъ. Онъ почти все время проводилъ въ семь, которая, наконецъ, обратилась къ помощи врача Геранды. Докторъ попробовалъ остановить лихорадку хиной, и на самомъ дл на нсколько дней она прекратилась. Онъ предписалъ Калисту физическія упражненія и разнаго рода развлеченія. Тогда баронъ нашелъ въ себ настолько силы, чтобы сбросить свою апатію, и помолодлъ въ то время, когда сынъ его выглядывалъ старикомъ. Взявъ Калиста, Гасселена и двухъ чудныхъ охотничьихъ собакъ, баронъ пошелъ съ ними охотиться на нсколько дней. Они бродили изъ лса въ лсъ, посщали друзей въ сосднихъ замкахъ, но ничто не могло вызвать веселости и улыбки у Калиста. Его блдное, угрюмое лицо выражало полную пассивность.
Баронъ вернулся домой въ полномъ изнеможеніи. Калистъ находился въ томъ же состояніи. Вскор по возвращеніи отецъ и сынъ опасно заболли и, по совту доктора Геранды, послали въ Нантъ за двумя знаменитостями. Наружный видъ Калиста поражалъ барона. Проникнутый тмъ поражающимъ даромъ ясновиднія, какимъ природа одляетъ умирающихъ, баронъ дрожалъ, какъ ребенокъ, при мысли, что его родъ можетъ исчезнуть, онъ ни говорилъ ни слова, но складывалъ руки и молился Богу. При каждомъ движеніи своего сына онъ вздрагивалъ, какъ будто бы колебалось пламя его жизни.
Баронесса все время проводила въ этой комнат, гд у камина съ вязаньемъ въ рукахъ сидла Зефирина, охваченная страшнымъ безпокойствомъ. У нея требовали дровъ, такъ какъ отецъ и сынъ постоянно зябли, длали нападенія на провизію, и она просила освободить ее отъ ключей, не будучи въ состояніи поспвать за Маріоттой, но знать она хотла все и вполголоса, отводя въ сторону, разспрашивала Маріотту и невстку о здоровь брата и племянника. Однажды вечеромъ, когда Калистъ и отецъ находились въ полудремотномъ состояніи, Пен-Холь сказала, что надо быть готовымъ къ смерти барона: вязаніе выпало у Зефирины изъ рукъ. Она вынула изъ кармана четки чернаго дерева и, перебирая ихъ, произнесла горячую молитву, которая вызвала такое чудное, выраженіе на ея старомъ высохшемъ лиц, что подруга послдовала ея примру, и по знаку священника вс присоединились къ молитв мадемуазель дю-Геникъ.
— Я первая обратилась къ Богу,— говорила баронесса, вспоминая роковое письмо Калиста, — но Богъ не хотлъ услышать меня!
— Не будетъ-ли лучше, если мы попросимъ мадемуазель де-Тушъ навстить Калиста?— предложилъ священникъ.
— Ее, эту виновницу нашихъ несчастій,— возмутилась старая Зефирина.— Она отняла его у семьи, у всхъ насъ, давая ему безнравственныя книги, сдлала его еретикомъ. Да будетъ она проклята, пусть Господь никогда не проститъ ей этого! Она разрушила семью дю-Геникъ.
— Она и возстановитъ ее,— уговаривалъ мягко священникъ.— Это святая и добродтельная особа, я ручаюсь за нее, у нея хорошія намренія, дай только Богъ привести ей ихъ въ исполненіе.
— Пожалуйста, только предупредите меня объ ея прізд, я уйду,— кричала старуха,— она убила отца и сына. Вы думаете, я не слышу слабаго голоса Калиста, онъ насилу говоритъ.
Въ эту минуту вошли три доктора. Они утомили Калиста разспросами, объ отц же вопросъ былъ ршенъ быстро и безповоротно, они удивлялись, что онъ еще живъ. Относительно Калиста докторъ Геранды передалъ баронесс, что ему придется, пожалуй, хать въ Парижъ, чтобы посовтоваться тамъ съ свтилами науки, выписать же ихъ сюда обойдется боле ста луидоровъ.
— Отъ всего умираютъ, только не отъ любви,— утшала Пен-Холь.
— Какая бы ни была причина,— говорила баронесса,— врно только то, что Калистъ умираетъ, у него вс признаки чахотки, этой самой страшной болзни моей родины.
— Калистъ умираетъ,— проговорилъ баронъ, открывая глаза, дв крупныя слезы медленно покатились по его морщинамъ. Можетъ быть, это были первыя слезы въ его жизни.
Онъ всталъ, приблизился къ кровати сына и, не спуская съ него взгляда, взялъ его за руки.
— Что ты хочешь, отецъ?— спросилъ Калистъ.
— Хочу, чтобы ты жилъ!— вскричалъ баронъ.
— Я не могу жить безъ Беатрисы, — отвтилъ Калистъ старику, сново упавшему въ кресло.
— Гд достать сто луидоровъ, чтобы выписать докторовъ изъ Парижа, пока еще не поздно?— сказала баронесса.
— Разв сто луидоровъ могутъ спасти Калиста?— вскрикнула Зефирина.
Не дожидаясь отвта, она развязала нижнюю юбку, которая, падая, произвела глухой звукъ. Отлично зная мста, гд были зашиты луидоры, она распорола ее въ одинъ моментъ, и золотыя монеты, звеня, падали на юбку одна за другою. Въ нмомъ изумленіи смотрла на нее Пен-Холь.
— Вдь васъ вс видятъ,— говорила она на ухо подруг.
— Тридцать семь, — отвчала Зефирина, продолжая считать.
— Вс слышатъ, какъ вы считаете.
— Сорокъ два,— продолжала Зефирина.
— Новые двойные луидоры! откуда они у васъ? Вдь, вы ничего не видите?
— Я пробовала ихъ на ощупь.
— Вотъ сто сорокъ луидоровъ, — крикнула Зефирина, — довольно этого?
— Что случилось?— спросилъ вошедшій шевалье, пораженный видомъ старой подруги съ юбкой, полной луидоровъ.
Въ двухъ словахъ Пен-Холь объяснила все.
— Я зналъ объ этомъ и въ свою очередь принесъ сто сорокъ луидоровъ въ распоряженіе Калиста.
Рыцарь вынулъ два свертка. При вид такого богатства, Марріотта велла Гасселену затворить дверь.
— Золото не возвратитъ ему здоровье,— сказала баронесса съ слезами на глазахъ.
— По крайней мр, это даетъ ему возможность послдовать за маркизой. Такъ вдь, Калистъ?— прибавилъ шевалье.
Калистъ привсталъ на постели и радостно вскрикнулъ:
— хать, хать!
— Онъ будетъ жить!— проговорилъ баронъ упавшимъ голосомъ.— Я могу умереть спокойно: пошлите за священникомъ.
Слова эти объяли всхъ ужасомъ. Калистъ плакалъ, видя, какъ поблднлъ отецъ отъ волненія.
Священникъ, зная приговоръ врачей, пошелъ за мадемуазель де-Тушъ. Прежняя ненависть къ ней смнилась теперь восторженнымъ поклоненіемъ, и онъ защищалъ ее, какъ пастырь свою любимую овечку. Всть о безнадежномъ положеніи барона собрала на улиц цлую толпу. Крестьяне, соловары и слуги Гераиды стояли на колняхъ, пока священникъ напутствовалъ стараго бретонскаго воина. Вс смотрли на прекращеніе такого древняго бретонскаго рода, какъ на общественное несчастіе. Обрядъ этотъ поразилъ Калиста, и на минуту горе заглушило любовь. Во время агоніи стойкаго защитника монархіи, Калистъ стоялъ на колняхъ и, рыдая, слдилъ за приближеніемъ смерти. Старикъ скончался въ кресл, окруженный семьей.
— Я умираю врный королю и религіи. Да продлитъ Господь за мое усердіе жизнь Калисту,— шепталъ онъ.
— Я буду жить, отецъ, и буду повиноваться вамъ, -отвчалъ юноша.
— Если ты хочешь, чтобы смерть моя была такъ же спокойна, какъ моя жизнь съ Фанней, дай мн слово, что женишься.
— Я общаю теб, отецъ.
Много трогательнаго было въ Калист или, лучше сказать, въ призрак Калиста, поддерживаемомъ шевалье, который слдовалъ за гробомъ: Казалось, привидніе вело тнь. Церковь и маленькая площадка передъ ней были полны народу, который стекался сюда на десять миль въ окружности.
Баронесса и Зефирина были сильно огорчены, замтивъ, что, несмотря на желаніе повиноваться отцу, Калистъ по прежнему находился въ мрачной апатіи. Въ день погребенія баронесса ушла съ нимъ въ садъ, сла на скамейку и долго разспрашивала его. Онъ отвчалъ ласково и покорно, но въ отвтахъ его звучала полная безнадежность.
— Мама,— говорилъ онъ,— пойми, что нтъ во мн жизни, пища не питаетъ меня, воздухъ не живитъ мою кровь, солнце не гретъ меня, и когда оно освщаетъ нашъ домъ, какъ теперь, когда ты видишь нашъ домъ, залитый свтомъ, мн онъ представляется неяснымъ туманнымъ пятномъ. Будь Беатриса здсь, все засіяло бы мн. Напоминаютъ ее мн только вотъ эти цвты,— говорилъ онъ, вынимая спрятанный на груди завялый букетикъ, подаренный маркизой.
Баронесса ни о чемъ больше не спрашивала Калиста: отвты его причиняли ей еще больше горя, чмъ его молчаніе. Увидавъ Камиль въ окно, Калистъ вздрогнулъ, такъ сильно напомнила она ему Беатрису. Этой радостной минутой об убитыя горемъ женщины были обязаны Камиль.
— Калистъ,— сказала Фелиситэ,— карета готова, отправимся вмст искать Беатрису.
Блдное изнеможенное лицо юноши вспыхнуло и улыбка на минуту оживила его.
— Мы спасемъ его,— сказала мадемуазель де-Тушъ матери, которая со слезами радости сжимала ея руки.
Итакъ, чрезъ недлю посл смерти барона, мадемуазель де-Тушъ и Калистъ съ матерью ухали въ Парижъ, оставивъ вс дла на рукахъ Зефирины. Фелиситэ готовила Калисту чудную будущность.
Связанная родствомъ съ семьей де-Грандль, герцогская втвь которыхъ заканчивалась пятью дочерями, Камиль описала герцогин де-Грандль всю исторію Калиста, извщая ее, что продала свой домъ на улиц Монбланъ, за который, спекуляторы предлагали два милліона пятьсотъ тысячъ франковъ, вмсто него, ея повренный пріобрлъ красивый отель въ улиц Бурбонъ, за семьсотъ тысячъ франковъ. Изъ оставшихся денегъ отъ продажи дома милліонъ назначался на выкупъ земель дю-Геникъ, а все свое остальное богатство она завщала Сабин де-Грандль. Она знала намреніе герцога и герцогини отдать младшую дочь за виконта де-Грандль, наслдника ихъ титула, знала также, что вторая дочь Клотильда-Фредерика не хотла выходить замужъ, но не постригалась въ монахини, какъ старшая, оставалась только предпослдняя, хорошенькая двадцатилтняя Сабина, ей и поручила Камиль излечить Калиста отъ его страсти къ маркиз Рошефильдъ. Во время путешествія Фелиситэ посвятила баронессу въ свои намренія. Отель въ улиц Бурбонъ предназначался Калисту, если бы ея планъ увнчался успхомъ.
Вс трое остановились въ отел де-Грандль, гд баронессу встртили съ должнымъ ей почетомъ. Камиль совтовала Калисту осмотрть Парижъ, пока она займется розысками Беатрисы, и познакомила его съ всевозможными удовольствіями парижской жизни. Герцогиня, дв ея дочери и ихъ подруги показали Калисту Парижъ въ самый сезонъ праздниковъ. Движеніе Парижа доставляло громадное развлеченіе юному бретонцу. Онъ находилъ большое сходство по уму между маркизой Рошефильдъ и Сабиной, которая къ тому же была самая красивая и самая прелестная двушка парижскаго общества. Онъ поддался ея кокетству, чего не могла бы достичь ни одна другая женщина. Сабина де-Грандль особенно удачно исполняла свою роль, потому что Калистъ ей чрезвычайно нравился. Все шло такъ хорошо, что зимою 1837 года юный баронъ дю-Геникъ, цвтущій здоровьемъ и молодостью, выслушалъ спокойно свою мать, которая напомнила ему объ общаніи, данномъ отцу, и совтовала жениться на Сабин. Но, исполняя свое общаніе, Калистъ все же не могъ скрыть тайнаго равнодушія, такъ хорошо знакомаго баронесс. Но она надялась, что счастливый бракъ разсетъ его послднюю печаль. Въ день, когда вся семья де-Грандль и баронесса съ родственниками, пріхавшими изъ Англіи, сидли въ большой зал отеля, и Леопольдъ
Ганнекенъ, ихъ нотаріусъ, объяснялъ контрактъ, прежде чмъ прочесть его, Калистъ съ мрачнымъ видомъ наотрзъ отказался воспользоваться тмъ, что предназначала ему мадемуазель де-Тушъ, видя въ этомъ жертву со стороны Камиль, которая теперь, какъ онъ думалъ, разыскивала Беатрису. Въ этотъ моментъ къ удивленію всей семьи вошла Сабина. И туалетъ ея, и вся она, хотя брюнетка, сильно напоминала собою мадамъ Рошефильдъ. Сабина передала Калисту слдующее письмо.

Камилъ — Калисту.

‘Калистъ, я навсегда ухожу въ монастырь. Прощаясь съ міромъ, мн хочется взглянуть на него въ послдній разъ. Окидывая его взоромъ, я вижу васъ одного, въ васъ послднее время заключалась вся моя жизнь. По разсчетамъ, строки эти должны дойти до васъ во время церемоніи, на которой я не въ состояніи присутствовать. Когда вы станете передъ алтаремъ съ молодой красивой двушкой, отдавая ей свою руку, и она открыто будетъ любить васъ передъ небомъ и землею, въ тотъ день и я предстану предъ алтаремъ, но только невстой Того, Кто не обманываетъ, не измняетъ никогда. Я не хотла бы огорчить васъ, но я прошу васъ, не отказывайтесь изъ ложной деликатности отъ имущества, которое я ршила передать вамъ посл же первой встрчи съ вами. Не лишайте меня правъ, которыя я пріобрла такой дорогою цною. Если любовь есть страданіе, то я сильно любила васъ, Калистъ! Но не мучьте себя упреками, знайте, что всми радостями этой жизни я обязана вамъ, несчастія свои создала я сама. За все прошлое мое горе сдлайте меня счастливой навсегда. Дайте возможность бдной Камиль быть чмъ-нибудь въ вашемъ будущемъ счасть. Дайте мн, дорогой мой, быть какъ бы ароматомъ цвтовъ вашей жизни, слиться съ нею навсегда, незамтно для васъ. Вамъ я обязана блаженствомъ вчной жизни. Неужели же вы не захотите принять отъ меня ничтожное, земное богатство? Или въ васъ нтъ великодушія? Или вы примите это за послднюю уловку отвергнутой любви? Міръ безъ васъ, Калистъ, потерялъ для меня значеніе. Вы сдлали изъ меня самую суровую отшельницу. Неврующую Камиль Шопенъ, автора книгъ и пьесъ, отъ которыхъ я навсегда отказываюсь теперь, эту безстрашную нечестивую двушку, вы смирили и привели къ Господу. Теперь я стала невиннымъ ребенкомъ, какимъ должна была быть давно. Слезы раскаянія обновили меня. Я предстану предъ алтаремъ, приведенная къ нему ангеломъ, мною любимымъ Калистомъ. Съ какой нжностью произношу я это имя, освященное моимъ ршеніемъ. Я люблю васъ безкорыстно, какъ любитъ мать своего сына, какъ любитъ церковь своихъ дтей. Я молюсь за васъ и за вашу семью, думая только о вашемъ счасть. Если бы вы могли понять всю прелесть покоя, какой я испытываю, уходя отъ всхъ мелкихъ общественныхъ интересовъ, какъ пріятно мн сознаніе, что я исполняю свой долгъ, согласно вашему девизу, вы, не задумываясь, вступили бы въ счастливую жизнь, ожидающую васъ. Дорогой мой, общество, въ которомъ придется вращаться вамъ, не могло бы, конечно, существовать безъ религіи, отдаваясь страсти и мечтамъ, какъ прежде длала я, вы потеряете ее такъ же, какъ потеряла я. Женщина только тогда равна мужчин, когда ея жизнь длается сплошной жертвой, какъ жизнь мужчины должна быть безпрерывной борьбою. Моя жизнь была полна эгоизма и возможно, что на ея закат Богъ послалъ мн васъ, какъ встника наказанія и будущаго милосердія. Выслушайте это признаніе женщины, слова которой послужили ей маякомъ къ свту и привели ее на путь истины. Будьте мужественны, пожертвуйте вашей фантазіей ради главы семьи, обязанностей мужа и отца! Подымите упавшее знамя древней фамиліи дю-Геникъ. И въ этотъ вкъ, безъ религій и принципа, будьте благороднымъ человкомъ въ полномъ смысл этого слова. Разршите мн, дорогое дитя мое, ненадолго взять на себя роль матери, обожаемая Фанни не станетъ ревновать двушку, умершую для міра, руки которой отнын будутъ простираться только къ небесамъ. Боле чмъ когда, вамъ необходимы средства теперь. Возьмите же частицу моихъ, Калистъ, употребите ихъ съ пользою: это не подарокъ, это мое завщаніе. Предлагая вамъ пользоваться доходами, накопившимися съ моихъ имній близь Парижа, я забочусь о вашихъ дтяхъ, о вашемъ старомъ бретонскомъ дом’.
— Подпишемъ,— сказалъ молодой баронъ къ удовольствію всего общества.

Часть третья.

ИЗМНА.

Чрезъ недлю посл свадьбы, которая, по обычаю нкоторыхъ семействъ С.- Жерменскаго предмстья, состоялась въ семь часовъ въ церкви св. омы Аквинскаго, Калисть и Сабина садились въ карету, сопутствуемые поцлуями, поздравленіями и слезами лицъ, толпившихся у отеля Грандль. Слышались поздравленія четырехъ свидтелей и слугъ. Слезы стояли на глазахъ герцогини Грандль и ея дочери Клотильды, и обихъ волновала одна и та же мысль.
Бдная Сабина вступаетъ въ новую жизнь съ человкомъ, женившимся не совсмъ по своей вол. Замужество состоитъ не изъ однихъ легкихъ удовольствій, счастіе зависитъ отъ сходства темперамента, физическаго влеченія, сходства характеровъ, что собственно и длаетъ изъ этого соціальнаго учрежденія вчную загадку. Двушки-невсты и матери, хорошо знакомыя съ этой опасной лоттереей, знаютъ, какія обязанности он должны будутъ нести. Вотъ почему женщины плачутъ на свадьб, тогда какъ мужчины улыбаются, они ничего не теряютъ, тогда какъ женщины знаютъ, чмъ рискуютъ. Впереди новобрачныхъ хала баронесса. Къ ней обратилась герцогиня.
— Вы мать, хотя только единственнаго сына, но по мр возможности постарайтесь замнить Сабин меня.
На передк этой кареты сидлъ егерь, замнявшій курьера, сзади дв горничныя. Четыре форейтора, въ красивыхъ мундирахъ (каждая карета была запряжена въ четыре лошади) съ букетиками въ бутоньеркахъ и лентами на шляпахъ, герцогъ Грандль на-силу могъ упросить ихъ снять ленты, давъ имъ за это денегъ Французскій почтальонъ большею частью очень смышленъ, но любитъ позабавиться, они взяли деньги, а у заставы опять надли свои ленты.
— Прощай же, Сабина, — говорила герцогиня, — не забывай общанія, пиши почаще. Вамъ, Калистъ, я ничего не говорю, вы поймете меня и безъ словъ.
Клотильда, опираясь на младшую сестру Атенаисъ, которой улыбался виконтъ Жюстъ Грандль, смотрла на новобрачныхъ глазами, полными слезъ, и слдила взглядомъ за каретой, исчезающей при хлопаньи четырехъ бичей, напоминающихъ выстрлы изъ револьвера. Въ нсколько секундъ веселый поздъ достигъ площади Инвалидовъ, миновалъ Іенскій мостъ, заставу Посси, дорогу въ Версаль и выхалъ на большую дорогу, ведущую въ Бретань.
Не странно-ли, что швейцарскіе и германскіе ремесленники, и лучшія семьи Франціи и Англіи слдуютъ одному и тому же обычаю: дутъ путешествовать посл свадьбы. Боле важныя усаживаются въ душную и маленькую каретку, въ вид коробочки, которая увозитъ ихъ. Боле мелкія весело путешествуютъ по дорог, останавливаются въ лсахъ, пируютъ въ трактирахъ, пока не истощается запасъ ихъ веселья или, врне, денегъ. Моралистъ затруднился бы ршить, гд кроется больше стыдливости: въ буржуазіи-ли, гд брачная жизнь начинается въ семь, вдали отъ свта, или въ аристократіи, гд новобрачные дутъ изъ семьи на большую дорогу, къ чужимъ лицамъ? Возвышенныя души стремятся къ уединенію и одинаково сторонятся, какъ общества, такъ и семьи. Бракъ по страсти можно только сравнить съ брилліантомъ, съ лучшей драгоцнностью, чувство это должно быть скрытымъ сокровищемъ сердца. Кто можетъ разсказать о медовомъ мсяц лучше самой новобрачной? Время это, продолжающееся у однихъ дольше, у другихъ меньше (иногда только одну ночь) и есть вступленіе въ супружескую жизнь. Въ первыхъ трехъ письмахъ къ матери Сабина говоритъ, къ несчастію, о томъ, что уже знакомо нкоторымъ молодымъ новобрачнымъ и многимъ пожилымъ женщинамъ. Вышедшія замужъ, какъ Сабина, за человка съ разбитымъ сердцемъ, он не сразу замчаютъ это, но умныя двушки С.-Жерменскаго предмстья равняются по своему развитію женщинамъ. До замужества, воспитываясь матерями и обществомъ, он получаютъ хорошія манеры. Герцогини, желающія передать своимъ дочерямъ семейныя традиціи, не понимаютъ часто сами значенія своихъ наставленій. ‘Такое движеніе неприлично’, ‘Надъ этимъ не слдуетъ смяться’, ‘На диванъ не бросаются, а просто садятся’, ‘Не жеманничай’, ‘Это не принято, моя дорогая’ и т. д. Строгая буржуазія несправедливо отказала бы въ невинности и въ добродтели такимъ двушкамъ, какъ Сабина, вполн чистымъ по мысли, но съ великосвтскими манерами, съ гордымъ видомъ и тонкимъ вкусомъ, въ шестнадцать лтъ умющихъ подчинять себ своихъ сверстницъ. Для того, чтобы подчиниться всмъ соображеніямъ, придуманнымъ мадемуазель де-Тушъ, чтобы выдать ее замужъ, Сабина должна была пройти школу мадемуазель де-Шоль. Врожденная чуткость и природныя способности сдлаютъ эту женщину такой же интересною, какъ героиня ‘Mmoires de deux jeunes maries’, когда она пойметъ всю пустоту общественнаго преимущества замужней жизни, гд такъ часто все гибнетъ подъ тяжестью несчастія или страсти.

Герцогин Гранддье.

‘Геранда, апрль, 1838.

‘Милая мама, вы поймете, отчего не писала я вамъ въ дорог: не соберешься съ мыслями, кажется, и он убгаютъ вмст съ колесами. Но вотъ уже два дня, какъ я въ Бретани, въ отел дю-Геникъ. Красивый домъ напоминаетъ собою кокосовую коробочку. Несмотря на нжное вниманіе, которымъ окружаетъ меня семья Калиста, я полна желаніемъ улетть къ вамъ, сказать вамъ массу тхъ вещей, которыя, цо моему, возможно поврить только матери. Калистъ женился на мн, дорогая мама, съ разбитымъ сердцемъ, вс мы знали объ этомъ и вы не скрывали отъ меня всю трудность моего положенія. Увы! все оказалось гораздо тяжеле, чмъ можно было предполагать. Сколько опытности пріобртаемъ мы въ нсколько дней, удастся-ли мн разсказать ее вамъ въ нсколько часовъ? Вс ваши наставленія оказались безполезными, по одной фраз поймете вы почему. Я люблю Калиста, какъ будто онъ не былъ моимъ мужемъ, т. е. если бы я была замужемъ за другимъ и путешествовала бы съ Калистомъ, я люблю его, и ненавидла бы мужа. Извольте же присматриваться къ человку, любимому такъ безгранично, невольно, всецло, самоотверженно, однимъ словомъ, прибавляйте нарчій сколько хотите. Вопреки вашимъ совтамъ, я порабощена. Чтобы пріобрсти любовь Калиста, вы совтовали мн принять величественный видъ, полный достоинства, держаться важно и гордо для того, чтобы привязать его ко мн на всю жизнь. Только умомъ и уваженіемъ къ себ пріобртаетъ женщина положеніе въ семь. Вы были правы, конечно, нападая на молодыхъ женщинъ нашего времени, которыя, чтобы достичь счастливой замужней жизни, обращаются съ своими мужьями слишкомъ добродушно, слишкомъ ласково и даже фамильярно, слишкомъ походятъ на ‘этихъ женщинъ’, какъ вы говорили (слово, непонятное для меня до сихъ поръ). Женщины эти, если врить словамъ вашимъ, напоминаютъ мн почтовыхъ лошадей, он быстро достигаютъ равнодушія и даже презрнія.
‘Не забывай, что ты одна изъ Гранддь’, шептали вы мн на ухо. Наставленія эти полны материнскаго краснорчія. Дедалы подверглись судьб всхъ миологическихъ сказаній. Неужели вы могли предположить, любимая моя мама, что я начну съ катастрофы, которой по вашему кончается обыкновенно медовый мсяцъ нашихъ молодыхъ женщинъ?
‘Оставшись одни въ карет, мы чувствовали себя въ самомъ глупомъ положеніи. Сознавая всю силу, все значеніе перваго сказаннаго слова, перваго взгляда, растерянные оба, мы смотрли въ разныя стороны. Это было комично. Передъ заставой онъ взволнованнымъ голосомъ сказалъ мн рчь, приготовленную заране, какъ вс импровизаціи. Я слушала ее съ бьющимся сердцемъ и постараюсь теперь изложить ее вамъ.
‘Дорогая Сабина, я хочу, чтобы вы были счастливы, а главное, счастливы такъ, какъ вы сами того хотли бы,— говорилъ онъ.— Въ нашемъ положеніи было бы совершенно липшее разными любезностями вводить другъ друга въ заблужденіе насчетъ нашихъ характеровъ и чувствъ. Постараемся сдлаться сразу такими, какими мы были бы черезъ нсколько лтъ. Смотрите на меня, какъ на брата, а я буду видть въ васъ сестру’.
‘Все это было сказано очень деликатно. Но этотъ первый спичъ супружеской любви совсмъ не отвчалъ моему душевному настроенію. Я отвтила, что вполн согласна, что именно такія чувства испытываю и я. Но долго потомъ сидла задумавшись. Посл нашего объясненія въ взаимной холодности, мы самымъ любезнымъ образомъ говорили о погод, о природ и разныхъ пустякахъ. Я смялась тихимъ принужденнымъ смхомъ, онъ казался разсяннымъ. Когда мы выхали изъ Версаля, я прямо обратилась къ Калисту, котораго звала теперь ‘милый Калистъ’, такъ же, какъ и онъ меня ‘милая Сабина’, съ просьбой разсказать мн событія, которыя чуть было не довели его до смерти и которымъ я обязана моему браку съ нимъ. Онъ долго не соглашался. Между нами произошелъ маленькій споръ, такъ мы прохали три станціи. Я непремнно хотла поставить на своемъ и начала дуться. Онъ какъ бы раздумывалъ надъ вопросомъ, помщеннымъ въ газетахъ въ вид вызова Карлу X: ‘сдастся-ли король?’ Прохавъ почтовую станцію Вернегль и взявъ съ меня клятву, которая удовлетворила бы цлыхъ три династіи, не упрекать его этимъ безуміемъ и не относиться къ нему холодне, онъ описалъ мн свою любовь къ маркиз Рошефильдъ. Я хочу, чтобы между нами не было тайнъ, кончилъ онъ! Бдный, дорогой Калистъ не подозрвалъ, что его другъ, мадемуазель де-Тушъ, и вы должны были посвятить меня во все, одвая къ внцу. Съ такой нжной матерью, какъ вы, можно быть вполн откровенной. Итакъ, мн было очень больно замтить, что онъ разсказывалъ о своей страсти скоре для собственнаго удовольствія, чмъ для того, чтобы исполнить мое желаніе. Не осуждайте, дорогая мама, мое любопытство узнать глубину этого горя, этой сердечной раны, о которой вы уже говорили мн. Черезъ восемь часовъ посл благословенія священника церкви св. омы Аквинскаго ваша Сабина чувствовала себя въ довольно ложномъ положеніи молодой супруги, выслушивающей отъ мужа признаніе его обманутой любви и каверзы своей соперницы. Я переживала цлую драму, гд молодая женщина узнаетъ, что бракъ ея состоялся только потому, что ея мужемъ раньше пренебрегла какая-то блондинка. Изъ этого разсказа я узнала все, что хотла. Что именно? спросите вы. Ахъ! дорогая мама, какое чувство не стираетъ время, чего не бываетъ до брака и кому неизвстно все это! Калистъ закончилъ поэму воспоминаній горячими общаніями забыть свое безуміе. Каждое общаніе должно быть подтверждено, несчастный счастливецъ поцловалъ мою руку и долго держалъ ее въ своей. Послдовало другое объясненіе. Это мн казалось боле подходящимъ къ нашему положенію. Этому счастью я была обязана своему негодованію на плохой вкусъ глупой женщины, не любившей моего красиваго, восхитительнаго Калиста. Сейчасъ меня зовутъ играть въ карты. Эту игру я еще плохо понимаю. Завтра напишу еще. Разстаться съ вами въ эту минуту для того, чтобы быть пятой въ мушк, это возможно только въ Бретани.

‘6-е мая.

‘Я продолжаю свою одисеею. Вотъ уже три дня, какъ ваши дти замнили холодное ‘вы’-сердечнымъ ‘ты’. Моя belle-m&egrave,re въ восторг отъ нашего счастья и всми силами старается замнить мн васъ, дорогая мама, и какъ вс, кто беретъ на себя ‘роль заставить забыть воспоминанія, она такъ обворожительна, что почти равняется вамъ. Она поняла все геройство моего поведенія. Въ путешествіи она особенно старалась скрыть свое безпокойство, боясь выразить его излишней предупредительностью. Когда показались башни Геранды, я шепнула на ухо вашему зятю: ‘Помнишь еще ее?’ Мой мужъ, котораго теперь я назвала ‘мой ангелъ’, не имлъ, вроятно, представленія о чистой искренней любви, потому что это незначительное ласковое слово обрадовало его несказанно. Къ несчастію, желаніе заставить его забыть маркизу Рошефильдъ завело меня слишкомъ далеко. Что длать? Я люблю Калиста! во мн португальская кровь, такъ какъ я больше похожа на васъ, чмъ на отца. Я отдала Калисту всю себя, какъ отдаютъ обыкновенно все балованнымъ дтямъ. Онъ къ тому же единственный сынъ. Между нами, скажу вамъ, что если у меня будетъ дочь, я никогда не отдамъ ее за единственнаго сына. Довольно подчиняться и одному тирану, а единственный сынъ изображаетъ изъ себя нсколькихъ. Итакъ, мы обмнялись ролями, я веду себя, какъ самая преданная женщина. Въ полной преданности есть своя опасность, теряется чувство собственнаго достоинства. Я возвщаю вамъ крушеніе одной изъ моихъ небольшихъ доблестей. Достоинство это ширмы гордости, за которыми скрываются всевозможныя страданія.
‘Что длать, мамочка?.. Васъ не было здсь, я же видла пропасть передъ собою. Сохраняя свое достоинство, я готовила себ холодныя муки такъ называемыхъ братскихъ отношеній, которыя приводятъ обыкновенно къ полному равнодушію. Какая будущность ожидала бы меня? Преданность моя довела меня до порабощенія. Возможенъ-ли выходъ изъ такого положенія, покажетъ будущее. Теперь мн хорошо. Я люблю Калиста, люблю безгранично, слпой любовью матери, которая восхищается всмъ, что творитъ ея сынъ, даже когда онъ немного бьетъ ее!

’15-е мая.

‘До сихъ поръ, дорогая мама, бракъ рисуется мн въ самомъ чудномъ вид. Всю мою нжность я отдаю лучшему человку, которымъ пренебрегла глупая женщина ради какого-то плохенькаго музыканта. Глупость ея очевидна: она должна быть самой холодной и самой глупой изъ дуръ. Я слишкомъ добра въ своей законной страсти и, исцляя раны, я длаю ихъ вчными для себя. Да, чмъ больше я люблю Калиста, тмъ сильне чувствую, что умру отъ горя, если счастье наше рушится. Пока меня боготворитъ и семья, и общество, посщающее отель дю-Геникъ. Вс они имютъ видъ фигуръ, вытканныхъ на коврахъ, которыя встали и двигаются, какъ бы доказывая, что и сверхъестественное можетъ существовать. Когда-нибудь я опишу мою тетку Зефирину, Пен-Холь, шевалье дю-Хальга, барышень Кергаруэтъ и т. п. Здсь положительно вс, включая и двухъ слугъ, Гасселена и Маріотту, которыхъ я надюсь привезти въ Парижъ, вс смотрятъ на меня, какъ на сшедшаго съ небесъ ангела и вздрагиваютъ при каждомъ моемъ слов. Такъ смотрятъ на меня вс, кром фигуръ за стеклянными колпаками. Моя belle-m&egrave,re торжественно отвела намъ помщеніе, занимаемое прежде ею и ея покойнымъ мужемъ. Сцена эта была боле, чмъ трогательна.
‘— Здсь протекла моя счастливая замужняя жизнь,— говорила она.— Пусть это будетъ хорошимъ предзнаменованіемъ для васъ, дорогія дти. Сама она перебралась въ комнату Калиста.
Казалось, эта святая женщина отршалась отъ воспоминаній своей счастливой замужней жизни, чтобы передать ее намъ вполн. Провинція Бретань, этотъ городъ, эта семья, древніе обычаи, несмотря на свои смшныя стороны, которыя подмчаемъ только мы, насмшливыя парижанки, все носитъ отпечатокъ чего-то необъяснимаго, грандіознаго даже въ мелочахъ, что можно опредлить только однимъ словомъ ‘священное’. Арендаторы громадныхъ владній дома дю-Геникъ, выкупленныхъ, какъ вы знаете, мадемуазель де-Тушъ, которую мы должны навстить въ монастыр, пришли привтствовать насъ. Эти честные люди, въ праздничныхъ одеждахъ, выражали явную радость видть Калиста опять хозяиномъ. Мн они напомнили Бретань, феодализмъ и старую Францію. Это былъ полный праздникъ, не стану описывать его, лучше разскажу при свиданіи. Эти добродтельные малые принесли и закладную, которую мы подпишемъ посл осмотра нашихъ земель, заложенныхъ въ продолженіи полутораста лтъ. Мадемуазель Пен-Холь говорила, что эти люди показывали доходъ съ точностію, незнакомой жителямъ Парижа. Мы отправимся черезъ три дня и подемъ верхомъ. По возвращеніи, дорогая мама, я напишу вамъ опять. Но что могу сказать вамъ, если теперь я наверху блаженства. Напишу, что вы уже знаете, скажу, какъ сильно я люблю васъ!’

Отъ той же къ той же.

‘Нантъ. Іюнь.

‘Въ роли владлицы я боготворима своими вассалами, какъ будто революціи тысяча восемьсотъ тридцатаго и тысяча семьсотъ восемьдесятъ девятаго года не сдлали никакой перемны. Кавалькады въ лсахъ, стоянки на фермахъ, обды на старинныхъ столахъ, покрытыхъ такими же старинными скатертями, гомерическія блюда на допотопной посуд, восхитительное вино въ кубкахъ, похожихъ на кубки фокусниковъ, пальба изъ ружей и оглушительное: ‘Да здравствуетъ дю-Геникъ’, балъ, оркестръ съ трубой, въ которую неистово трубитъ человкъ въ продолженіи десяти часовъ, и букеты, букеты безъ конца!
‘Новобрачные приходятъ просить нашего благословенія. Пріятная усталость, исцленіе которой находишь въ постели, во сн, о какомъ до сихъ поръ я не имла понятія, чудное пробужденіе, полное любви, лучезарное, какъ солнце, лучи котораго свтятъ вамъ и сверкаютъ, смшанные съ тысячью мошекъ, жужжащихъ что-то на старомъ бретонскомъ нарчіи!.. Наконецъ, посл веселаго пребыванія въ замк дю-Геникъ, съ окнами, напоминающими ворота, съ залами, въ которыхъ коровы свободно могли бы щипать выросшую тутъ траву, милый замокъ, который мы помялись реставрировать, чтобы прізжать сюда каждый годъ при радостныхъ крикахъ молодыхъ людей, одинъ изъ которыхъ теперь несъ наше знамя, уфъ! я въ Нант!..
‘Въ день нашего возвращенія въ дю-Геникъ священникъ и мать со свчами, украшенными цвтами, встртили и благословили насъ, выражая радость свиданія. Слезы навертываются у меня на глазахъ, когда я описываю вамъ все это. Въ роли владльца Калистъ напомнимъ героя Вальтеръ-Скотта. Все должное почтеніе принималъ онъ, какъ будто жилъ самъ въ XIII вк. Подобно хору изъ комической оперы, двушки и женщины говорили: ‘какой у насъ красивый господинъ!’ Старые спорили другъ съ другомъ о сходств Калиста съ тми дю-Геникъ, которыхъ они знавали. Благородная и прекрасная Бретань, страна вры и религіи! Но прогрессъ идетъ: строятся мосты, прокладываются дороги, явятся другія мысли, прощай, все возвышенное!
‘Крестьяне не будутъ такими доврчивыми и простыми, какими я вижу ихъ теперь, когда имъ докажутъ ихъ равенство съ Калис-томъ, если, конечно, они поврятъ этому! Посл поэмы этой миролюбивой реставраціи, подписавъ контрактъ, мы покинули эту восхитительную страну, то цвтущую и веселую, то мрачную и пустынную, и пріхали сюда, принося наше счастіе той, которой мы обязаны имъ. Оба мы были полны желаніемъ поблагодарить монахиню ордена Визитаціи. Въ память Камиль Калистъ прибавитъ къ своему гербу часть герба де-Тушъ. Онъ возьметъ серебрянаго орла съ слдующимъ прелестнымъ женскимъ девизомъ: ‘Помни обо мн!’ Итакъ, мы отправились въ монастырь Визитаціи, куда проводилъ насъ аббатъ Гримонъ, другъ семьи дю-Геникъ. Онъ сказалъ, мама, что ваша дорогая Фелиситэ святая женщина. Для него она, конечно, должна быть такой, такъ какъ, благодаря только ея чудесному превращенію, онъ сдлался викаріемъ всей епархіи. Мадемуазель де-Тушъ не хотла принять Калиста и видлась только со мной. Она перемнилась, похудла и поблднла, казалось, она очень обрадовалась мн.
‘Скажи Калисту,— такъ сказала она,— что мн разршено свиданіе съ нимъ, но такъ поступаю я ради своей совсти и послушанія. Я предпочитаю лишить себя нсколькихъ минутъ счастія, чмъ потомъ испытывать за нихъ цлые мсяцы страданія. Ахъ, если бы ты знала, какъ мн трудно отвчать на вопросы: ‘о чемъ вы думаете?’ Начальница же послушницъ не можетъ себ представить всю массу мыслей, толпящихся у меня въ голов. Порой мн представляются и Италія, и Парижъ въ связи, конечно, съ Калистомъ, солнцемъ моихъ воспоминаній’. Говорила она съ той прелестной, поэтичной манерой, которая такъ хорошо вамъ знакома въ ней.’ Я была слишкомъ стара для ордена Кармелитокъ и поступила въ орденъ св. Франциска Салійскаго, ради его изрченій: я умерщвлю ваши мысли, вмсто того, чтобы умерщвлять вашу плоть. Больше всего конечно, гршитъ голова. Святой епископъ совершенно основательно издалъ строгія, ужасныя правила, чтобы обуздать умъ и волю, къ этому именно я и стремилась. Такъ какъ голова моя самая преступная, она обманывала меня въ моемъ сердц до того фатальнаго возраста, когда если и выпадаютъ минуты въ сорокъ разъ счастливе юношескихъ, за то поздне расплачиваешься за нихъ въ пятьдесятъ разъ большимъ горемъ’.
‘— Счастлива-ли ты?— спрашивала она меня, съ видимымъ удовольствіемъ, превращая разговоръ о себ’.
‘— Вы видите меня въ упоеніи любви и счастія,— отвчала я.
‘— Калистъ такъ же добръ и невиненъ, какъ благороденъ и красивъ,— сказала она серьезно.— Я сдлала тебя моей наслдницей, ты же обладаешь не только моимъ богатствомъ, но и двойнымъ идеаломъ, о которомъ мечтала я!.. Я радуюсь тому, что сдлала. Не обольщайся только черезчуръ, дитя мое, слишкомъ легко досталось теб счастіе, ты только протянула за нимъ руку, старайся же сохранить его. Совты моей опытности пусть заплатятъ теб за путешествіе ко мн. Калистъ въ настоящую минуту переживаетъ страсть, которой ты заразила его, но не зажгла въ немъ. Чтобы продлить твое счастіе, старайся, дитя, исправить это. Въ интересахъ васъ обоихъ попробуй быть капризной, кокетливой, немного суровой,— все это необходимо. Я учу тебя не гнуснымъ разсчетамъ или тиранству, а преподаю цлую науку. Между скаредностью и расточительностью существуетъ еще экономія, моя дорогая. Умй честно пріобрсти власть надъ Калистомъ. Это мои послднія свтскія слова, ихъ я берегла для тебя, совсть мучила меня, что я принесла тебя въ жертву ради спасенія Калиста. Привяжи же его къ себ, дай ему дтей, пусть онъ уважаетъ въ теб ихъ мать… Главное, устрой такъ,— продолжала она взволнованнымъ голосомъ,— чтобы онъ никогда не видалъ Беатрисы!..
‘Имя это привело насъ въ какое-то оцпенніе, и мы молча смотрли другъ на друга, испытывая одинаково сильное волненіе.
‘— Вы возвращаетесь въ Геранду?— спросила она.
‘— Да,— отвчала я.
‘— Помните же, никогда не ходите въ Тушъ…— Я сдлала ошибку, отдавъ его вамъ.
‘— Отчего?
‘— Тунгъ для тебя, дитя, тотъ же кабинетъ Синей Бороды Нтъ ничего опасне, какъ разбудить уснувшую страсть.
‘Вотъ, дорогая мама, сущность нашего разговора. Заставивъ меня говорить, мадемуазель де-Тушъ заставила много и думать. Оцьяненная путешествіемъ и увлеченная Калистомъ, я забыла о своемъ тяжеломъ нравственномъ состояніи, о которомъ писала вамъ въ первомъ письм.
‘Полюбовавшись Нантомъ, этимъ чуднымъ, восхитительнымъ городомъ, постивъ на Бретонской площади мсто благородной гибели Шарета, мы проектировали возвратиться по Луар въ С.-Назеръ, такъ какъ сухимъ путемъ хали изъ Нанта въ Геранду. По моему, пароходъ хуже кареты. Путешествіе въ обществ положительно модная чудовищная выдумка, монополія. Три молодыхъ, довольно красивыхъ женщины изъ Нанта кривлялись на палуб, доходя до того, что я называю ‘кергаруэтизмомъ’, шутка, которую вы поймете, когда я опигау вамъ семью Кергаруэтъ. Калистъ велъ себя очень хорошо и, какъ настоящій джентльменъ, нашелъ меня лучше ихъ. Удовлетворенная вполн, какъ ребенокъ, получившій первый барабанъ, я нашла, что теперь-то и представился лучшій случай испытать систему Камиль Мопенъ. Вдь не отъ монахини же я слушала все это.— Я надулась. Калистъ встревожился, на вопросъ: что съ тобой?… сказанный мн на ухо, я отвчала правду:— Ничего! И тутъ только поняла, какъ мало успха иметъ правда. Ложь — лучшее средство, когда требуется быстро спасти женщину или государство. Калистъ сдлался особенно внимателенъ и казался взволнованнымъ. Я повела его на переднюю часть парохода, гд была навалена масса веревокъ, и голосомъ, полнымъ тревоги, если не слезъ, сказала ему о своемъ гор, объ опасеніяхъ женщины, мужъ которой первый красавецъ въ свт.
‘— Ахъ, Калистъ,— говорила я,— въ нашемъ союз кроется большое несчастіе. Вы не любили меня, и не вы избрали меня. Вы не остановились вкопаннымъ, какъ передъ статуей, увидвъ меня въ первый разъ. Своей любовью, привязанностью и нжностью вызвала я ваше чувство ко мн, и когда-нибудь вы накажете меня упреками за принесенныя вамъ сокровища чистой, невольной любви молодой двушки. Я должна быть злой кокеткой и не нахожу для этого силъ. Если бы ужасная женщина, пренебрегшая вами, была на моемъ мст, вы, конечно, не обратили бы вниманія на этихъ двухъ невозможныхъ женщинъ, которыхъ Парижъ въ прав причислять къ разряду животныхъ.
‘У Калиста, мама, навернулись слезы, и, чтобы скрыть ихъ отъ меня, онъ отвернулся. Онъ увидлъ Нижнюю-Индру и пошелъ просить капитана высадить насъ здсь. Такіе вопросы не остаются безъ отвта, особенно, когда приходится сидть въ плохой гостинниц Нижней-Индры, гд завтракъ нашъ состоялъ изъ холодной рыбы, въ маленькой комнатк, какія обыкновенно изображаютъ жанровые художники, въ окна несся шумъ кузницъ съ другого берега Луары. Увидвъ, какъ удаченъ былъ этотъ первый опытъ, я воскликнула:
‘— О! милая Фелиситэ! {Flicit — счастіе, блаженство.}.
‘Калистъ, не способный подозрвать совты монахини и лукавства моего поведенія, сложилъ чудный каламбуръ и прервалъ меня слдующими словами:
‘— Сохранимъ воспоминаніе объ этомъ, пришлемъ художника снять пейзажъ.
‘Я такъ разсмялась, милая мама, что совсмъ смутила Калиста, и онъ чуть не разсердился.
‘— Но,— сказала я,— этотъ пейзажъ, эта сцена составятъ въ моемъ сердц неизгладимую картину, полную неподражаемыхъ красокъ.
‘Ахъ! милая мама, я такъ люблю Калиста, что не могу даже притвориться злой или капризной. Калистъ всегда сдлаетъ изъ меня все, что захочетъ. Это его первая слеза, данная мн, и насколько она дороже второго объясненія о нашихъ правахъ… Женщина безъ сердца посл сцены на пароход сдлалась бы госпожей, повелительницей, я же опять потерялась. По вашей систем выходитъ, что, чмъ больше я замужемъ, тмъ боле длаюсь похожа на ‘этихъ женщинъ’, потому что я безсильна въ счастіи и не выдерживаю ни одного взгляда моего повелителя. Я не отдаюсь любви, но привязываюсь, какъ мать къ ребенку, прижимая его къ сердцу, пугаясь несчастія’.

Отъ той же къ той же.

‘Іюль. Геранда.

‘Ахъ, дорогая мама, чрезъ три мсяца я уже знакома съ мученіями ревности! Сердце мое переполнено и ненавистью, и глубокою любовью! Мн больше, чмъ измнили, меня не любятъ!.. Какъ счастлива я, имя такую мать, такое сердце, которому могу жаловаться и роптать, сколько хочу. Намъ, женщинамъ, сохранившимъ еще что-то двичье, намъ вполн достаточно сказать:
‘Вотъ заржавленный ключъ воспоминаній въ вашемъ дворц: входите всюду, пользуйтесь всмъ, но берегитесь Тушъ!’ И мы непремнно пойдемъ туда при первомъ удобномъ случа, подстрекаемыя любопытствомъ Евы. Сколько раздраженія внесла мадемуазель де-Тушъ въ мое чувство! Зачмъ было запрещать мн Тушъ? Что это за счастіе, если его можетъ разрушить прогулка, какая-нибудь бретонская конура? Чего мн бояться? Наконецъ, прибавьте къ исторіи Синей Бороды желаніе, сндающее всхъ женщинъ, узнать силу своей власти, и вы поймете, почему я какъ-то, принявъ равнодушный видъ, спросила:
‘— Что изъ себя представляетъ Тушъ?
‘— Тушъ принадлежитъ вамъ, — отвтила мн моя дивная belle-m&egrave,re.
‘— Ахъ,— воскликнула тетка Зефирина, качая головой,— если бы Калистъ никогда не ходилъ въ Тушъ!.
‘— Онъ никогда не былъ бы тогда моимъ мужемъ,— перебила я тетю.
‘— Значитъ, вамъ извстно, что тамъ произошло?— тонко вставила belle-m&egrave,re.
‘— Это мсто погибели,— сказала Пен-Холь.— Мадемуазель де-Тушъ натворила тамъ много грховъ и кается теперь передъ Богомъ.
‘— Что жь?— воскликнулъ шевалье дю-Хальга,— все это послужило только къ спасенію благородной души двушки. Аббатъ Гримонъ говорилъ, что она пожертвовала монастырю Визитаціи сто тысячъ франковъ.
‘— Хотите пойти въ Тушъ?— спросила меня баронесса,— его стоитъ посмотрть.
‘— Нтъ, нтъ!— быстро проговорила я.
‘Эта маленькая сцена не напомнитъ-ли вамъ страничку изъ какой-нибудь дьявольской драмы? Она повторилась въ двадцати различныхъ видахъ. Наконецъ, баронесса сказала:
‘— Я знаю, отчего вы не хотите идти въ Тушъ, и вполн оправдываю васъ.
‘Вы согласитесь, мама, что такой, хотя и невольный ударъ кинжала, вызвалъ бы въ васъ ршеніе проврить, неужели ваше счастіе такъ ничтожно, что можетъ рушиться отъ малйшаго толчка. Я отдаю полную справедливость Калисту, онъ никогда не предлагалъ мн постить этотъ загородный, доставшійся ему домъ. Когда мы любимъ, мы теряемъ разсудокъ, меня оскорбляло его молчаніе и его сдержанность, и я спросила какъ-то:
‘— Одинъ ты никогда не говоришь про Тушь, ты боишься его?
‘— Я была поймана, какъ вс женщины, идущія на это и ожидающія потомъ случая, чтобы распутать Гордіевъ узелъ своей нершительности.
‘Мы пошли въ Тушъ.
‘Восхитительно, все артистически прекрасно! Мн нравится эта пропасть, куда такъ строго запрещала мн спускаться мадемуазель де-Тушъ. Вс ядовитые цвты восхитительны, сялъ ихъ, конечно, сатана, такъ какъ есть вдь цвты діавола и цвты Бога, и надо только углубиться въ себя, и мы поймемъ, что свтъ творили они пополамъ. Сколько остраго наслажденія въ этой мстности, гд я играла уже не огнемъ, а только пепломъ. Мн надо было* узнать, все-ли погасло въ Калист, и я слдила за нимъ до мелочей. Я всматривалась въ его лицо, проходя изъ комнаты въ комнату, отъ одной мебели къ другой, напоминая собою ребенка, ищущаго спрятанную вещь. Калистъ былъ задумчивъ и я мечтала уже, что побдила его. Чувствуя себя вполн увренной и сильной, я заговорила о маркиз Рошефильдъ, которую посл происшествія съ ней на скал въ Круазиг зову Рошеперфидъ {Roche — скала, perfide — коварная.}. Наконецъ, мы отправились къ знаменитому буку, удержавшему Беатрису, когда Калистъ, не желая, чтобы она досталась кому бы то ни было, бросилъ ее въ море.
‘— Она должна была быть очень легка, чтобы удержаться здсь,— сказала я, смясь.
‘Калистъ промолчалъ.
‘— Надо уважать мертвыхъ,— продолжала я.
‘Калистъ все молчалъ.
‘— Ты сердишься на меня?
‘— Нтъ, но перестань гальванизировать эту страсть,— отвчалъ онъ.
‘Какое слово!.. Замтивъ мою грусть, Калистъ удвоилъ свое нжное вниманіе ко мн.

‘Августъ.

‘Увы! я была на дв пропасти и беззаботно рвала тамъ цвты, какъ бдныя невинныя женщины всхъ мелодрамъ. И вдругъ ужасная мысль омрачила мое счастіе. Я угадала, что любовь Калиста ко мн усиливается отъ этихъ воспоминаній. Можетъ быть, онъ переносилъ на меня свою страсть къ Беатрис, которую я ему напоминала. И такая натура, зловредная и холодная, настойчивая и слабая, напоминающая собою и молюскъ и кораллъ, сметъ носить имя ‘Беатрисы’. Видите, дорогая мама, я начинаю уже подозрвать, хотя сердце мое еще полно Калистомъ. Не катастрофами это, когда наблюдательность одерживаетъ верхъ надъ чувствомъ, когда подозрнія оказываются справедливыми?
‘Разъ утромъ я сказала Калисту:
‘— Мсто это дорого мн, потому что я обязана ему моимъ счастіемъ, потому я извиняю и тебя, если ты иногда видишь во мн другую.
‘Честный бретонецъ покраснлъ. Я бросилась къ нему на шею, но покинула Тушъ и никогда не вернусь туда. Ненависть, заставляющая меня желать смерти маркиз Рошефильдъ (конечно, отъ какой-нибудь грудной болзни или отъ несчастнаго случая), дала мн возможность узнать всю глубину моей любви къ Калисту. Женщина эта испортила мой сонъ, она снится мн, неужели я когда-нибудь должна встртить ее? Ахъ, какъ права была монахиня изъ монастыря Визитаціи: Тушъ на самомъ дл роковое мсто — вс прежнія впечатлнія воскресли въ Калист, и они сильне нашей любви. Узнайте, мама, въ Париж-ли маркиза Рошефильдъ, тогда я остаюсь въ Бретани. Бдная мадемуазель де-Тушъ, какъ раскаивается она теперь! Разсчитывая на полный успхъ, она одла меня Беатрисой въ день свадьбы. Если бы она могла знать, до какой степени меня принимаютъ за нашу гнусную соперницу, что сказала бы она? Но это проституція!.. Я длаюсь не я, мн совстно!.. Какъ страстно стремлюсь я теперь оставить Геранду и пески Круазига!

’23 Августа.

‘Ршительно я возвращаюсь къ руинамъ дю-Геникъ. Волненіе мое тревожитъ Калиста. Или онъ мало знаетъ свтъ, если ни о чемъ не догадывается, а если знаетъ причину моего бгства, то онъ положительно не любитъ меня. Я такъ боюсь увидть ужасную дйствительность, если стану доискиваться ея, что невольно закрываю глаза руками, какъ длаютъ дти при внезапномъ шум или треск. О, мама, меня не любятъ такъ, какъ люблю я. Правда, Калистъ восхитителенъ, но какой человкъ, если онъ только не чудовище, не былъ бы любезенъ и милъ, получая все очарованіе первой любви молодой двадцатилтней двушки, воспитанной вами, невинной, любящей и красивой, какъ отзывались обо мн вамъ многія женщины…

‘Дю-Геникъ. 18 сентября.

‘Забылъ-ли онъ? Вотъ единственная мысль, не дающая мн покоя. Ахъ, мама, неужели каждой женщин приходится бороться съ воспоминаніями. Слдовало бы выдавать замужъ молодыхъ невинныхъ двушекъ за неиспорченныхъ юношей. Но это, впрочемъ, только обманчивая утопія, и лучше имть соперницу въ прошедшемъ, чмъ въ будущемъ. Ахъ, пожалйте меня, мама, хотя бы за то, что счастливая, теперь, я пугаюсь потерять счастіе и цпляюсь за него, что иногда приводитъ къ гибели, какъ говорила умная Клотильда. Я замчаю, что въ продолженіи пяти мсяцевъ я думаю только о себ, т. е. врне, о Калист. Передайте Клотильд, что теперь мн часто вспоминаются ея грустныя разсужденія: Счастливая! Оставаясь врна покойнику, она не боится соперницъ. Дорогую Атенаисъ цлую, вижу, что Жюстъ отъ нея безъ ума. Судя по вашему послднему письму, онъ боится, что ее не отдадутъ за него. Совтую поддерживать этотъ страхъ, какъ самый драгоцнный цвтокъ. Атенаисъ будетъ госпожею, я же, боясь потерять Калиста, останусь навсегда рабою. Тысячу поцлуевъ, моя дорогая. Ахъ, если мои опасенія оправдаются, Камиль Шопенъ слишкомъ дорого заставитъ меня заплатить за свое состояніе. Искренній привтъ отцу’.
Письма эти рисуютъ вполн внутреннее состояніе мужа и жены. Сабина смотрла на свой бракъ, какъ на союзъ любви, для Калиста же онъ былъ однимъ обязательствомъ, и медовый мсяцъ не совсмъ согласовался съ правилами, принятыми обществомъ. Во время пребыванія молодыхъ въ Бретани шла поправка и отдлка дворца дю-Геникъ извстнымъ архитекторомъ Грендо, подъ наблюденіемъ Клотильды, герцога и герцогини Грандль. Были приняты вс мры, чтобы въ декабр 1838 года молодая чета могла бы пріхать въ Парижъ. Съ удовольствіемъ поселилась Сабина въ улиц Бурбонъ. Ее особенно занимала мысль, какъ посмотрятъ родные на ея бракъ, роль же хозяйки такого дома уходила на второй планъ. Калистъ съ полнымъ равнодушіемъ разршилъ своей тещ и своячениц Клотильд ввести его въ свтъ. Он вполн оцнили такую покорность съ его стороны. Онъ занялъ положеніе, соотвтствующее его имени, богатству и связямъ. Успхи жены, какъ самой очаровательной женщины, развлеченія высшаго общества, исполненіе обязанностей, зимнія удовольствія Парижа — все это длало немного счастливе семью, гд время отъ времени поднимались волненія, стихавшія, впрочемъ, безъ послдствій. Счастливая Сабина забыла свои мрачныя мысли, а мать и сестра объясняли холодность Калиста англійскимъ воспитаніемъ, и страхъ Сабины казался теперь химерой. Наконецъ, беременность Сабины, по мннію многихъ опытныхъ женщинъ, была лучшей гарантіей ихъ союза. Въ октябр 1839 года у молодой баронессы родился сынъ. Она кормила его сама и разсуждала такъ же, какъ разсуждаютъ вс женщины въ подобныхъ случаяхъ: возможно-ли не быть всецло матерью ребенка отъ боготворимаго мужа! Въ конц слдующаго лта въ август 1840 года Сабина кончила кормить сына. Въ продолженіи двухлтняго пребыванія въ Париж, Калистъ не былъ уже такъ невиненъ, какъ во время своей первой любви.
Калистъ, друзья котораго были: молодой герцогъ Георгъ де-Мофриньезъ, женатый на богатой наслдниц, Бертъ де-Сенкъ-Синь, виконтъ Савиньенъ де-Портендюфъ, герцогъ и герцогиня деРеторэ, герцогъ и герцогиня де-Ленонкуръ-ПІоль и вс посщающіе салонъ герцогини Грандль. Ему вполн стала понятна разница жизни провинціи съ жизнью Парижа. И у богатыхъ людей есть тоже свои мрачные часы и свои досуги, Парижъ же лучше другихъ столицъ уметъ развлечь, занять и разсять ихъ. Постоянныя сношенія съ молодыми мужьями, оставляющими прекрасныя, чистыя созданія ради сигаръ, виста, клуба и ипподрома, губили многія семейныя добродтели молодого бретонца. Каждая женщина, боясь надость мужу, старается сама отыскать ему развлеченія и гордится возвращеніемъ къ ней человка, которому сама дала свободу. Какъ-то вечеромъ, въ октябр, чтобы избжать крика ребенка, котораго отнимали отъ груди, Калистъ, по совту Сабины, отправился въ театръ Варьете. Давалась новая пьеса. Лакею приказано было достать мсто ближе къ оркестру, онъ взялъ его въ части зала, называемой авансценой. Въ первомъ антракт, осматривая публику, Калистъ увидлъ въ одной изъ ложъ авансцены маркизу Рошефильдъ… ‘Беатриса въ Париж! Беатриса въ свт!’ промелькнуло въ голов Калиста. Чрезъ три года опять увидть ее! Какое волненіе испытывалъ Калистъ, который не только не забылъ Беатрису, но представлялъ себ ее такъ часто въ своей жен, что и та не могла не замтить этого. Ясно, что отвергнутая, непризнанная, но сохранившаяся въ его сердц любовь заставляла его холодно относиться къ ласкамъ и нжностямъ молодой жены!
Беатриса соединяла въ себ свтъ, жизнь, день и вс незнакомыя ему ощущенія, Сабина же представляла собою долгъ, мракъ, въ ней для него не было ничего загадочнаго. Одна сулила наслажденіе, другая скуку. Это былъ ударъ молніи.
Былъ моментъ, когда благородный мужъ Сабины думалъ уже выйти изъ зала, но, подходя въ оркестру, онъ увидлъ полуоткрытую дверь ложи и помимо воли очутился тамъ.
Беатриса сидла между двумя знаменитостями — одинъ литераторъ, другой политическій дятель — Каналисъ и Натанъ. За три года маркиза Рошефильдъ сильно измнилась, но перемна эта длала ее въ глазахъ Калиста еще поэтичне и привлекательне. До тридцати лтъ красивыя парижанки не требуютъ особенныхъ туалетовъ, но, перейдя фатальный тридцатилтній возрастъ, он прибгаютъ къ чарамъ и красотамъ наряда: онъ придаетъ столько прелести и оригинальности молодости, служитъ достиженіемъ цли, и женщины изучаютъ самые ничтожные аксессуары, переходя отъ природы къ искусству. М-me Рошефильдъ пережила уже вс перепитіи драмы, которую въ исторіи французскихъ нравовъ XIX столтія называли драмой покинутой женщины. Брошенная Конти, она, конечно, изучила въ совершенств туалетъ, кокетство и все искусство подобнаго рода.
— Разв нтъ здсь Конти?— спросилъ тихо Калистъ у Каналиса, посл банальныхъ привтствій, которыми обыкновенно начинаются вс встрчи въ свт. Прежній знаменитый поэтъ Сенъ Жерменскаго предмстья, который былъ дважды министромъ, въ четвертый разъ сдлался ораторомъ и теперь стремился въ новому назначенію, приложилъ палецъ къ губамъ, жестомъ этимъ онъ объяснилъ все.
— Какъ я рада васъ видть,— вкрадчиво говорила Беатриса Калисту.— Я узнала васъ, когда вы еще не видли меня, и была уврена, что вы не отречетесь отъ меня. Ахъ! зачмъ вы женились, мой Калистъ, и еще на такой дурочк!..— сказала она ем/ на ухо.
Когда женщина приглашаетъ вошедшаго въ ложу ссть съ ней рядомъ и говоритъ ему на ухо, свтскіе люди всегда отыщутъ предлогъ оставить ихъ однихъ.
— Пойдемте, Патанъ!— сказалъ Каналисъ.— Маркиза разршитъ мн сказать нсколько словъ Артезу: онъ тамъ съ принцессой де-Кодиньянъ. Интересно узнать о комбинаціи завтрашняго засданія.
Это добровольное исчезновеніе дало Калисту возможность придти въ себя посл испытаннаго волненія. У него опять кружилась голова отъ духовъ, чарующихъ его, и хотя ядовитыхъ, но полныхъ поэзіи. Худая и поблекшая, съ измнившимся цвтомъ лица, съ синяками подъ глазами, она подцвтила въ этотъ вечеръ свои преждевременныя развалины всевозможными ухищреніями articles de Paris.
Какъ вс покинутыя женщины, она ршила придать себ двственный видъ, напоминая массой блой матеріи двушекъ Шотландіи, такъ поэтично изображаемыхъ Жироде. Свтлые волосы обрамляли ея длинное лицо волнистыми локонами, напомаженные, они блестли отъ падающаго на нихъ свта рампъ. Ея лобъ блисталъ. Блдное лицо, смоченное водой изъ отрубей, было чуть нарумянено, совершенно незамтно для глазъ. Шарфъ, тонкость котораго заставляла сомнваться, что люди въ состояніи выдлывать подобныя вещи изъ шелка, обвивалъ шею, уменьшая ея длину и, ниспадая, прикрывалъ фигуру, искусно скрытую корсетомъ,— талія была верхъ совершенства! О поз ея довольно сказать, что труды, положенные на изученіе ея, увнчались полнымъ успхомъ. Жесткія худыя руки скрывались подъ эффектными буффами намренно широкихъ рукавовъ. Она представляла смсь фальшиваго блеска, шелка, легкаго газа, завитыхъ волосъ, живописности, спокойствія и движенія и такъ называемаго ‘чего-то такого’. Всмъ хорошо извстно, въ чемъ заключается это ‘что-то такое’. Это соединеніе ума, вкуса и темперамента. Такими женщинами многіе увлекаются, какъ игрою въ карты. Вотъ почему подобное кокетство возбуждаетъ въ мужчин чувственность. Онъ говоритъ себ: женщина, умющая сдлать себя красивой, обладаетъ, наврно, и другими чарами. И это врно. Бросаютъ тхъ женщинъ, которыя просто любятъ, и предпочитаютъ тхъ, которыя умютъ любить. И если урокъ итальянца былъ жестокъ для самолюбія Беатрисы, то и она была слишкомъ искусственна отъ природы для того, чтобы не воспользоваться имъ.
— Вамъ мало любви,— говорила она за нсколько минутъ до прихода Калиста,— васъ надо мучить — вотъ секретъ для того, чтобы удержать васъ. Драконы, охраняющіе сокровища, вооружены когтями и крыльями!..
— Ваша мысль могла бы послужить для сонета, — говорилъ Каналисъ при вход Калиста.
Однимъ-взглядомъ угадала Беатриса внутреннее состояніе Калиста. Она видла слды цпи, надтой на его шею въ Туш. Калистъ, задтый словомъ о жен, колебался между желаніемъ заступиться за честь жены и боязнью оскорбить женщину, съ которой онъ былъ связанъ столькими воспоминаніями и сердце которой, какъ ему казалось, все еще страдало. Маркиза замтила его колебаніе, слово это она бросила только для того, чтобы проврить, какъ сильна была еще ея власть надъ нимъ. Видя его слабость, она сама пришла къ нему на помощь, чтобы выручить его изъ неловкаго положенія.
— И такъ, мой другъ, я одна, совершенно одна во всемъ мір.
— Значитъ, вы забыли меня?— проговорилъ Калистъ.
— Васъ! да вдь вы женаты?— воскликнула она.— Это было одно изъ главныхъ моихъ несчастій среди многихъ другихъ, выпавшихъ на мою долю посл нашей разлуки. Я теряла не только любовь, но и дружбу, въ которую врила, какъ только можно врить бретонской дружб. Со всмъ, впрочемъ, свыкаешься, и я меньше страдаю теперь, хотя совершенно разбита. Давно не была я такъ откровенна. Я должна быть горда съ тми, кто равнодушенъ ко мн, сурова съ тми, кто хочетъ ухаживать за мной, я потеряла Фелиситэ, и мн некому было шепнуть: я страдаю, поймите же, какое страданіе испытывала я, когда увидла васъ въ четырехъ шагахъ отъ меня, думала, что вы не узнаете меня, и какъ я рада теперь, когда вы около меня… Да,— сказала она на жестъ Калиста,— это почти врность. Вотъ что значитъ быть несчастной! Какая-нибудь малость, одно ничтожное свиданіе — для нихъ все. Да, вы любили меня такъ, какъ долженъ былъ бы любить меня тотъ, кто растопталъ ногами вс сокровища, которыя я принесла ему. Къ моему несчастью, я не умю забывать. Я люблю и останусь врна безвозвратному прошлому.
Произнося эту тираду, она играла глазами, придавая эффекта словамъ, лившимся, какъ казалось, изъ души неудержимымъ искреннимъ потокомъ. Калистъ молчалъ. Глаза его были полня слезъ. Беатриса взяла его руку и, сжимая ее, заставила его поблднть!
— Благодарю, Калистъ, благодарю, дорогой мой! Вотъ искренній отвтъ на горе друга. Не отвчайте, уходите, на насъ смотрятъ и вы огорчите вашу жену, если до нея случайно дойдетъ это наше, хотя и невинное свиданіе среди массы лицъ… Прощайте! У меня много силъ, не правда-ли?..
Она сдлала видъ, что вытерла слезы, жестъ, который въ женской реторик долженъ бы называться антитезой въ дйствіи.
— Я буду смяться, какъ смются осужденные на смерть, среди равнодушныхъ людей, которые забавляютъ меня. Я встрчаюсь съ артистами, писателями, съ которыми познакомилась у Камиль Мопенъ. Она, пожалуй, права: обогатить, кого любишь, и исчезнуть, говоря: ‘я слишкомъ стара для него!’ Такъ кончаютъ мученики. И это лучшій исходъ, когда нельзя умереть двушкой.
Она засмялась, какъ бы желая разсять грустныя впечатлнія, навянныя на прежняго поклонника.
— Но гд же я могу видть васъ?— спрашивалъ Калистъ.
— Я скрылась въ улиц де-Шартъ, близь парка Монсо, въ маленькомъ отел, соотвтствующемъ моимъ средствамъ, и набиваю себ голову литературой ради собственнаго развлеченія. Избави меня Богъ отъ маніи нашихъ дамъ!.. Идите, оставьте меня, я не могу привлекать вниманіе свта. Что подумаютъ о насъ? А, главное, если вы останетесь, Калистъ, я расплачусь.
Уходя, Калистъ взялъ руку Беатрисы и почувствовалъ второй разъ какое-то странное ощущеніе отъ этого пожатія.
— Боже мой, никогда Сабина ничего подобнаго не возбуждала во мн, — подумалъ онъ, выйдя въ корридоръ.
Въ продолженіи всего вечера, Беатриса хотя и не смотрла прямо на Калиста, но искоса бросала на него взоры, которые надрывали душу молодому человку, еще полному первой отвергнутой любовью.
Когда баронъ возвратился домой, роскошь его обстановки заставляла его подумать о скромныхъ средствахъ Беатрисы. Онъ возненавидлъ свое богатство за то, что оно не принадлежало этому падшему ангелу. Узнавъ, что Сабина давно легла, онъ былъ очень доволенъ, что можетъ остаться одинъ съ своими волненіями. Онъ проклиналъ проницательность любви Сабины. Женщина, боготворя мужчину, читаетъ въ его лиц, какъ въ книг. Ей знакомы малйшія движенія мускуловъ, она отгадываетъ, отчего онъ покоенъ, доискивается причины его грусти, обвиняя часто себя, изучаетъ особенно глаза, которые, по ея мннію, выражаютъ главную мысль: любима она или нтъ. Калисту хорошо было извстно это глубокое, наивное поклоненіе ему и онъ сомнвался въ возможности скрыть на лиц нравственную перемну, происходившую съ нимъ.
— Что я буду длать завтра,— думалъ онъ, засыпая и предвидя этотъ своего рода молчаливый допросъ Сабины. Сабина по утрамъ и даже въ продолженіи дня нердко спрашивала его: — ‘Ты еще любишь меня?’ или ‘я не надола теб?’ Милые вопросы, различные, смотря по характеру и уму женщины, и за которыми скрывается ихъ искреннее или притворное безпокойство.
Поверхность самыхъ благородныхъ сердецъ часто мутятъ житейскіе ураганы. На слдующій день Калистъ, хотя и любившій своего сына, несказанно обрадовался, узнавъ, что Сабина, замтивъ конвульсіи у ребенка и боясь крупа, не хотла оставить маленькаго Калиста. Подъ предлогомъ дла баронъ вышелъ, чтобы не завтракать съ женой. Онъ ускользнулъ, какъ узникъ, довольный, что можетъ идти пшкомъ, пройтиться по мосту Людовика XVI, по Елисейскимъ полямъ и позавтракать съ большимъ удовольствіемъ, какъ холостой, въ одномъ изъ кафе бульвара.
Что такое любовь? Не есть-ли она протестъ природы противъ ига, налагаемаго на нее обществомъ?.. или природа хочетъ, чтобы извстный порывъ жизни, самопроизвольный и свободный, былъ бы бурнымъ потокомъ, разбивающимся о скалы противорчія и кокетства, вмсто того, чтобы быть источникомъ, спокойно текущимъ между берегами религіи и долга. Есть-ли у нея цль, когда она подготовляетъ эти вулканическіе взрывы, которыхъ не могутъ избжать и великіе люди? Трудно найти юношу, воспитаннаго боле религіозно, чмъ Калистъ, непорочнаго и врующаго, и онъ стремился въ женщин, недостойной его, когда Провидніе послало ему въ баронесс дю-Геникъ молодую двушку, аристократической красоты, умную, религіозную, любящую, привязанную только къ нему, ангельской доброты, полную до сихъ поръ еще, несмотря на бракъ, любовью къ нему, страстной любовью, подобной его любви къ Беатрис. Можетъ быть, въ природ мужчинъ, даже самыхъ благородныхъ, сохранилась частица земли, изъ которой они созданы, почему ихъ и влечетъ въ низменному. Женщины же, несмотря на вс ихъ ошибки и безразсудства, существа боле возвышенныя. М-me Рошефильдъ, несмотря на свое паденіе, принадлежала къ высшему обществу, въ натур ея было больше небеснаго, чмъ земного, и куртизанка въ ней скрывалась подъ аристократической вншностью, но это не объясняетъ непонятной страсти Калиста. Возможно, что причина была въ глубоко скрытомъ тщеславіи. Есть вдь благородные* и красивые люди, какъ Калистъ, богатые и воспитанные, которымъ надодаетъ, помимо ихъ воли, бракъ съ существомъ, подобнымъ имъ. Натуры благородныя не поражаются возвышенностью, деликатностью и всмъ, что есть въ нихъ самихъ — это даетъ имъ слишкомъ много покоя, они стремятся къ натурамъ низшимъ и падшимъ, какъ бы для признанія своего превосходства надъ ними или просто ища похвалъ себ. Ихъ занимаетъ контрастъ между нравственнымъ паденіемъ и возвышенностью чувствъ. Противоположности интересны: Сабина не могла безпокоить Калиста, она была безупречна и онъ всми силами своей нетронутой души стремился къ Беатрис. Если великіе люди часто на нашихъ глазахъ, подобно Христу, протягиваютъ руку гршницамъ, то почему не поступать также обыкновеннымъ людямъ? Калистъ дожидался, когда пробьетъ два часа, повторяя одну и туже фразу: ‘я увижу ее’. Какая поэма заключается въ словахъ, и какъ часто они длаютъ незамтными и семьсотъ верстъ. Быстрымъ шагомъ направился Калистъ въ улицу Курсель. Никогда не видавъ дома, онъ узналъ его сразу, но былъ остановленъ внизу лстницы, онъ, зять герцога Грандль, богатый и знатный, какъ Бурбоны, — вопросомъ слуги:
— Ваша фамилія, сударь?
Калистъ понялъ, что долженъ предоставить Беатрис свободу принять или не принять его, онъ сталъ осматривать садъ и стны, покрытыя черными и желтыми линіями, которыя производятъ дожди на штукатурк парижскихъ домовъ.
М-me Рошефильдъ, какъ почти вс знатныя дамы, порвавъ съ мужемъ, ушла отъ него, оставивъ ему все свое состояніе. Она не хотла обращаться за помощью къ своему тирану.
Конти и Камиль не давали ей замтить скудость ея матеріальнаго обезпеченія, къ тому же ея мать тоже не помогала ей. Оставшись одна, Беатриса должна была прибгнуть къ экономіи, довольно тяжелой для женщины, привыкшей къ роскоши. Она поселилась на возвышенномъ холм, гд разстилается паркъ Монсо, въ небольшомъ старинномъ домик одного вельможи. Домъ выходилъ на улицу, но передъ нимъ былъ небольшой садикъ, платила она не свыше тысячи восьмисотъ франковъ.
Служилъ ей старый слуга, горничная и кухарка изъ Алансона, привязавшаяся къ ней въ ея невзгодахъ. Бдность Беатрисы составила бы богатство многихъ честолюбивыхъ буржуазокъ. Калистъ поднялся по каменнымъ шлифованнымъ ступенькамъ лстницы съ площадками, уставленными цвтами. Въ первомъ этаж его встртилъ старый лакей и проводилъ въ комнату съ двойной дверью, обитой краснымъ бархатомъ, съ ромбами краснаго шелка и золотыми гвоздочками. Шелкъ и бархатъ покрывали комнаты, по которымъ проходилъ Калистъ. Ковры самыхъ строгихъ рисунковъ, драпри на окнахъ и гарниры на дверяхъ, все внутри противорчило наружности дома, о которомъ такъ мало заботился владлецъ его. Калистъ ожидалъ Беатрису въ гостиной строгаго стиля, роскошь которой заключалась въ простот. Комната эта, обитая гранатовымъ бархатомъ, оживлялась блдно-желтыми шелковыми драпировками и темно-краснымъ ковромъ. Окна имли видъ оранжерей, такъ много было цвтовъ въ жардиньеркахъ. Свтъ почти не проникалъ въ эту комнату, и Калистъ едва замтилъ на камин дв старыхъ красивыхъ вазы. Между ними блестлъ серебряный кубокъ Бенвенуто Челлини, пріобртенный Беатрисой въ Италіи. Золоченая мебель, обитая бархатомъ, великолпные кронштейны, на одномъ изъ которыхъ стояли очень интересные часы, и столъ съ персидской скатертью, все доказывало прежнее богатство, остатки котораго такъ искусно были разложены здсь. На одномъ изъ креселъ Калистъ увидлъ книгу, въ которой блестла вся украшенная драгоцнностями ручка кинжала,— символъ критики. На стн въ красивыхъ рамкахъ висло десять акварелей, на нихъ были изображены спальни разныхъ жилищъ, куда забрасывала Беатрису ея кочующая жизнь. Откровенность изображенія доходила до невроятія. Шелестя шелковымъ платьемъ, вошла страдалица, туалетъ ея былъ вполн изученъ, и опытный человкъ понялъ бы, конечно, что его ожидали. Платье, сшитое, какъ капотъ, позволяло ей показать часть блой груди, было изъ блдно сраго муара, съ длинными откидными рукавами, обшитыми кружевомъ, изъ подъ которыхъ виднлись руки въ другихъ узкихъ рукавахъ съ двойными буффами, раздленными прошивкой и съ кружевомъ на конц. Чудные волосы, подобранные гребенкой, выбивались изъ подъ чепчика, сдланнаго изъ кружевъ и цвтовъ.
— Уже?..— сказала она, улыбаясь.— Точне не могъ бы быть даже и влюбленный человкъ. Вы пришли, конечно, сообщить мн какой-нибудь секретъ?
Она опустилась на козетку, приглашая знакомъ Балиста ссть рядомъ. Случайно или, можетъ быть, нарочно (вдь женщины обладаютъ двойной памятью ангела и демона) Беатриса надушилась тми духами, которые употребляла въ Туш при знакомств съ Калистомъ. Этотъ запахъ, прикосновенія къ ея платью, взглядъ ея глазъ въ этой полутемной комнат — все кружило голову Калисту. Его охватывалъ опять тотъ порывъ, отъ котораго чуть не погибла Беатриса. На этотъ разъ, впрочемъ, маркиза была на козетк, а не на берегу океана.
Она встала, позвонила, приложила палецъ къ губамъ. Знакъ этотъ заставилъ Калиста придти въ себя. Онъ понялъ, что у нея не было никакихъ воинственныхъ намреній.
— Антонъ, меня нтъ дома,— сказала она старому слуг,— прибавьте дровъ въ каминъ.
— Видите, Калистъ, я приняла васъ, какъ друга,— проговорила она съ достоинствомъ, когда вышелъ слуга.— Не смотрите же на меня, какъ на любовницу. Выслушай мои два замчанія: во-первыхъ, я никогда не стану безразсудно противиться любимому человку, во-вторыхъ, я больше никому не хочу принадлежать, я была уврена, что меня любитъ своего рода Риччіо, человкъ вполн свободный, не связанный никакими обязательствами, и видите, къ чему привело меня это фатальное увлеченіе? Вами же должно руководить чувство самаго святого долга. У васъ молодая прелестная жена, и вы — отецъ. Для меня такъ же какъ и для васъ не было бы никакого оправданія, мы оба были бы сумасшедшими…
— Дорогая Беатриса, вс ваши доводы я могу разбить однимъ словомъ: я никого не любилъ, кром васъ, и меня женили противъ моей воли.
— Это продлка мадемуазель де-Тушъ,— сказала она, улыбаясь.
Въ продолженіи трехъ часовъ распространялась Беатриса о брак, ставя Калисту ужасный ультиматумъ: полнаго отреченія отъ Сабины. Она говорила, что только это даетъ ей вру въ любовь Калиста. Для Сабины это не составляетъ большой жертвы, она хорошо ее знаетъ!
— Эта женщина, мой дорогой, всегда останется такой, какой она была двушкой. Она настоящая Грандль брюнетка, какъ ея мать, португалка, почти шафрановая и сухая, какъ ея отецъ. Говоря откровенно, вашей жен нечего опасаться, она, какъ мужчина, можетъ свободно расхаживать везд одна. Бдный мой Калистъ, не такую жену нужно было бы вамъ. У нея красивые глаза, но глаза эти слишкомъ ужь обыкновенны въ Италіи, Испаніи и Португаліи. Можно-ли любить такихъ худыхъ женщинъ! Ева была блондинка. Брюнетки происходятъ отъ Адама, блондинки же отъ Бога, Который далъ въ Ев послднюю мысль творенія.
Въ шесть часовъ Калистъ съ отчаяніемъ взялся за шляпу.
— Да, уходи, мой бдный другъ, не огорчай ее, не заставляй обдать безъ тебя!..
Калистъ остался. Онъ былъ слишкомъ молодъ и легко было подйствовать на его дурныя стороны.
— Вы не боитесь обдать со мной?— говорила Беатриса, принимая удивленный видъ.— Мой скромный столъ не пугаетъ васъ? И неужели вы настолько самостоятельны, что въ состояніи порадовать меня этимъ маленькимъ доказательствомъ вашего чувства ко мн?
— Разршите только написать нсколько словъ Сабин, иначе она прождетъ меня до девяти часовъ вечера.
— Вотъ мой письменный столъ,— предложила Беатриса. Она сама зажгла свчи и поставила ихъ на столъ для того, чтобы прочитать, что напишетъ Калистъ.
— ‘Дорогая Сабина’…
— Дорогая! Правда, она дорога вамъ?— говорила Беатриса, смотря на него такъ холодно, что кровь застыла въ его жилахъ,— такъ идите же, идите обдайте съ ней!…
— ‘Я обдаю съ друзьями въ ресторан’…
— Ложь! фи! Вы недостойны ни моей, ни ея любви!.. Вс мужчины поступаютъ подло съ нами! Идите же обдать съ вашей дорогой Сабиной.
Калистъ, блдный, какъ смерть, откинулся на спинку кресла. У бретонцевъ много мужества, которое помогаетъ имъ бороться съ трудностями жизни. Молодой баронъ выпрямился, положилъ локоть на столъ, опустилъ голову на руки и посмотрлъ на безжалостную Беатрису взглядомъ, полнымъ огня. Онъ былъ такъ хорошъ, что женщина свера или юга бросилась бы передъ нимъ на колни, со словами. ‘Я твоя!’, но Беатриса, рожденная на границ Нормандіи и Бретани, принадлежала къ роду Кастеранъ. Посл разрыва съ Конти въ ней развилась жестокость франковъ и злость нормандцевъ. Она жаждала мести и не уступила этому взгляду.
— Диктуйте, что писать, я повинуюсь вамъ, — проговорилъ бдный юноша.— Но только…
— Хорошо, хорошо,— говорила она.— Вдь ты любишь меня также, какъ любилъ въ Геранд? Пиши же. ‘Не жди меня, я обдаю въ город’.
— Все?— спросилъ Калистъ, ожидая большаго.
— Все. Подпишите ваше имя. Хорошо,— сказала она, хватая записку съ сдержанной радостью,— я пошлю сейчасъ же съ посыльнымъ.
— Теперь!..— воскликнулъ онъ, поднимаясь, какъ вполн счастливый человкъ.
— Надюсь, я сохранила мою свободу, — сказала она, останавливаясь между каминомъ и столомъ и звоня слуг.
— Антонъ, велите отнести эту записку по адресу, баринъ обдаетъ здсь.
Калистъ возвратился домой въ два часа ночи.
Сабина, прождавъ его до половины перваго, легла спать. Она опала, хотя лаконическая записка мужа и задла ее, но она постаралась найти объясненіе. Истинная любовь всегда старается оправдать любимаго человка.
— Калистъ, врно, очень торопился,— говорила она себ. На другой день ребенокъ былъ здоровъ, и волненія матери улеглись. Съ сыномъ на рукахъ, съ веселымъ смхомъ, Сабина подошла на нсколько минутъ до завтрака къ Калисту, забавляясь и болтая тотъ вздоръ, какой обыкновенно говорятъ молодыя матери, играя съ ребенкомъ. Эта семейная сцена дала Калисту возможность не выдать себя. Онъ былъ очень нженъ съ женой, хотя въ душ и считалъ себя чудовищемъ. Онъ игралъ, какъ ребенокъ, съ своимъ сыномъ, игралъ даже слишкомъ много, черезчуръ утрировалъ свою роль. Но Сабина не дошла еще до такого недоврія, чтобы подмчать такіе тонкіе оттнки.
За завтракомъ Сабина спросила:
— Что ты длалъ вчера?
— Портандюэръ оставилъ меня обдать, — отвчалъ онъ,— потомъ мы отправились въ клубъ и играли тамъ въ вистъ.
— Что за безтолковая жизнь,— сказала Сабина, — молодые люди нашего времени должны бы позаботиться о пріобртеніи земель, прожитыхъ ихъ отцами. Для того, чтобы жить, не достаточно курить сигары, играть въ вистъ, ничего не длать, давая полную возможность выскочкамъ занимать лучшія мста, и отдаляться отъ народа, которому они должны были бы отдать умъ и душу, и служить ему Провидніемъ. Вмсто того, чтобы составлять партію, вы составляете только мнніе, по выраженію Марсей. Если бы ты зналъ, сколько я передумала, пока кормила ребенка. Мн бы хотлось, чтобы древнее имя дю-Геникъ сдлалось извстнымъ въ исторіи.
Вдругъ пристально смотря въ глаза Калисту, который задумчиво слушалъ ее, она проговорила:
— Признайся, что твоя первая записка ко мн была немного суха.
— Я хотлъ только предупредить тебя, что въ клуб…
— Но ты писалъ мн на бумаг женщины: она такъ пахла духами.
— Ты знаешь вдь, сколько причудъ у этихъ директоровъ клуба!..— отвчалъ Калистъ.
Виконтъ Портандюэръ и жена его представляли изъ себя прелестную семью. Они настолько сблизились съ дю-Гениками, что взяли пополамъ итальянскую ложу. Дружба молодыхъ женщинъ, Урсулы и Сабины, началась съ разговоровъ о дтяхъ.
Въ то время, какъ Калистъ, не умя еще обманывать, думалъ пойти предупредить Савиньена, Сабина думала: кажется мн, что на бумаг была корона!..’ Мысль эта промелькнула у нея въ голов, и она упрекнула себя за нее, но все же ршила отыскать письмо, которое вчера, въ заботахъ о ребенк, бросила въ свой ящикъ съ письмами.
Посл завтрака Калистъ ушелъ изъ дома, сказавъ Сабин, что скоро вернется. Онъ слъ въ маленькую низкую каретку въ одну лошадь, эти экипажи начали замнять неудобные кабріолеты нашихъ предковъ. Въ нсколько минутъ онъ дохалъ до улицы С.-Пэръ, гд жилъ виконтъ, умоляя его солгать, если Сабина обратится къ виконтесс за разспросами, общая въ свою очередь услужить ему при удобномъ случа: затмъ приказалъ хать какъ можно скоре, онъ въ нсколько минутъ очутился изъ улицы С.-Пэръ въ улиц де-Шартэ. Ему хотлось узнать, какъ провела Беатриса остальную часть ночи. Несчастная счастливица только что вышла изъ ванны. Свжая и хорошенькая, она завтракала съ большимъ аппетитомъ. Калистъ, любуясь, какъ этотъ ангелъ кушалъ яйца, восхищался золотымъ сервизомъ, подаркомъ одного лорда, страстнаго любителя музыки. Конти посвятилъ ему нсколько романсовъ, въ которыхъ мысль принадлежала лорду и которые лордъ издалъ за свои собственные. Онъ выслушалъ нсколько колкостей, остроумныхъ замчаній своей богини, поставившей себ задачей забавлять его. Каждый разъ, какъ Калистъ собирался уйти, она раздражалась и плакала. Думая пробыть здсь полчаса, онъ просидлъ до трехъ. Красивая англійская лошадь, подарокъ виконтессы Грандль, была вся въ мыл. Сабина стояла у окна, выходящаго на дворъ, безотчетно волнуясь отсутствіемъ Калиста. Видъ лошади съ пной у рта поразилъ ее.
— Откуда онъ?
Этотъ вопросъ былъ подсказанъ ей той силой, которую нельзя назвать ни совстью, ни демономъ, ни ангеломъ, но которая видитъ, предчувствуетъ, объясняетъ намъ извстное, заставляетъ вритъ въ существа высшія, въ созданія, вымышленныя нашимъ умомъ, рождающіяся, умирающія и живущія въ невдомой сфер идей.
— Откуда ты, мой ангелъ?— спросила Сабина Калиста, спускаясь на первую площадку лстницы.— Абдель Кордъ совсмъ разбитъ, и ты ушелъ на минутку, а я жду тебя цлыхъ три часа.
Калистъ, начинавшій уже привыкать къ обману, подумалъ: я выручу себя подаркомъ.
— Милая моя,— сказалъ онъ жен, ласково обнимая ее, что никогда бы не сдлалъ, если бы не былъ виноватъ.— Я вижу теперь, что отъ женщины, которая любитъ насъ, нельзя скрыть никакого секрета, какъ бы невиненъ ни былъ онъ…
— На лстниц нельзя поврять секретовъ,— отвтила Сабина, смясь.
— Войдемъ.
Въ зеркал зала отразилась фигура Калиста. Онъ не думалъ, что за нимъ наблюдаютъ, и не могъ скрыть своей усталости и волновавшихъ его чувствъ. Улыбка исчезла съ его лица.
— Какой же секретъ?— спросила Сабина, обернувшись.
— Твое геройское кормленіе сдлало еще дороже для меня наслдника дома дю-Геникъ. Мн хотлось приготовить теб сюрпризъ, совершенно какъ буржуа въ улиц С.— Дени. Я заказалъ теб туалетъ, надъ которымъ работаютъ лучшіе артисты, мама и тетя Зефирина очень способствовали этому,— говорилъ онъ.
Сабина обняла Калиста и опустила голову къ нему на плечо, слабя подъ наплывомъ счастья, не отъ подарка, а отъ того, что подозрнія ея разсялись. Это былъ одинъ изъ тхъ чудныхъ порывовъ, которые и при сильной любви бываютъ рдки, иначе жизнь сгорла бы слишкомъ быстро. Мужчины, въ т минуты, должны были бы падать къ ногамъ женщинъ, боготворя ихъ. Въ этотъ чудный моментъ слезы сердца и ума льются, подобно вод, струящейся изъ наклоненной урны нимфы. Сабина плакала.
Вдругъ, какъ бы ужаленная змей, она отскочила отъ Калиста, бросилась на диванъ и упала въ обморокъ. Переходъ отъ восторга къ разочарованію чуть не убилъ ее. Отдаваясь своей радости, обнимая Калиста, она вдругъ почувствовала духи письма…
Значитъ, голова другой женщины касалась груди его, и запахъ ея волосъ и ея лица еще не исчезъ. Сабина цловала мсто, гд оставались еще слды горячихъ поцлуевъ соперницы!..
— Что съ тобой?— спрашивалъ Калистъ, приводя Сабину въ чувство, вспрыскивая ей лицо и давая нюхать соли.
— Позжайте за докторомъ и акушеромъ: я чувствую, что молоко бросается мн въ голову,— говорила Сабина.— Позжайте сами, иначе они н прідутъ….
Это ‘вы’ поразило Калиста, и, перепуганный, онъ быстро вышелъ.
Когда дверь за Калистомъ закрылась, Сабина встала и, какъ испуганная лань, начала бгать по зал съ безумнымъ крикомъ:
— Боже, Боже мой!
Въ этихъ двухъ словахъ выразилось все ея горе. Болзнь, придуманная, какъ предлогъ, теперь давала себя знать на самомъ дл. Волосы кололи ее, какъ раскаленныя иглы, казалось, изъ поръ выходила воспаленная кровь, и на минуту Сабина потеряла зрніе.
— Я умираю!— вскрикнула она тогда. На этотъ ужасный крикъ прибжала горничная, подняла ее и уложила въ постель. Когда въ Сабин вернулось зрніе и соображеніе, она первымъ долгомъ послала за своимъ другомъ m-me Портандюеръ. Мысли кружились въ голов Сабины, какъ соломинка въ вихр урагана.
— Он проносились въ голов моей цлыми миріадами,— говорила она поздне.
Позвонивъ лакея, Сабина, пересиливая лихорадку, написала слдующее письмо. Вся она горла желаніемъ узнать истину.

Баронесс дю-Геникъ.

‘Милая мама! когда вы прідете въ Парижъ, какъ вы общали, я лично поблагодарю васъ за чудный подарокъ, которымъ вы, тетя Зефирина и Калистъ хотли порадовать меня за исполненіе моихъ обязанностей. Счастье мое вознаграждаетъ уже меня за все… Я не въ состояніи выразить вамъ, какъ я довольна этимъ туалетомъ, я скажу вамъ это при свиданіи. Поврьте, что, надвая такую драгоцнность, я, какъ римлянка, буду думать каждый разъ, что лучшее мое украшеніе это нашъ маленькій дорогой ангелъ’ и т. д. и т. д.
Письмо это она отослала въ Геранду. Когда вошла мадамъ деПортандюеръ, Сабина вся дрожала отъ лихорадки, которую вызвало сильное возбужденіе.
— Урсула, я умираю,— говорила молодая женщина.
— Что съ вами, моя дорогая?
— Куда отправились вчера посл обда у васъ Савиньенъ и Калистъ?
— Какой обдъ?— возразила Урсула, не предупрежденная еще своимъ мужемъ,— мы обдали вчера вдвоемъ, а потомъ похали въ Итальянскую оперу, но только безъ Калиста.
— Милая, дорогая Урсула! ради твоей любви къ Савиньену сохрани въ тайн все, что ты сказала, и все, что услышишь отъ меня. Ты одна будешь знать причину моей смерти… Мн измнили черезъ три года, мн, двадцати-двухлтней женщин!…
Зубы ея стучали, глаза смотрли холодно и тускло, лицо приняло зеленоватый оттнокъ стараго венеціанскаго стекла.
— Вамъ, такой красивой!.. И ради кого же?..
— Не знаю, не знаю! Но Калистъ два раза обманулъ меня. Не жалй меня, не раздражайся, сдлай видъ, что ничего не знаешь, и, можетъ быть, теб удастся узнать, кто она. О, это вчерашнее письмо!.. И дрожа, въ одной рубашк, она бросилась къ столику и вынула письмо.
— Корона маркизы,— говорила она, ложась въ постель.— Узнай, въ Париж-ли m-me Рошефильдъ?.. Сердце мое разорвется отъ слезъ и горя! О, дорогая моя, и вра, и поэзія, и счастье — все разбито, все потеряно!.. Нтъ больше Бога на неб, нтъ любви на земл, нтъ жизни во мн, ничего нтъ — все погибло!.. И день, и солнце померкли для меня!.. Несчастіе мое такъ велико, что заглушаетъ ужасныя боли, терзающія мн грудь и лицо. Хорошо, что я отняла раньше сына, теперь мое молоко отравило бы его!
При этой мысли потоки слезъ брызнули изъ глазъ Сабины. Хорошенькая m-me де-Портандюеръ, держа въ рукахъ роковое письмо, растерянно смотрла на это истинное горе, на эту агонію любви, не понимая ничего изъ несвязныхъ словъ Сабины. И вдругъ счастливая мысль озарила Урсулу, мысль искренняго друга.
— Ее надо спасти!— думала она.— Подожди меня, Сабина,— сказала она ей,— я сейчасъ узнаю, въ чемъ дло.
— Ахъ! и въ могил я буду любить тебя!..— воскликнула Сабина.
Виконтесса похала къ герцогин Грандль и описала ей состояніе Сабины.
— Согласны вы,— говорила она,— что для спасенія Сабины отъ ужасной болзни и, можетъ быть, сумасшествія необходимо все разсказать доктору и сочинить какую-нибудь басню объ этомъ ужасномъ Калисгъ, чтобы хотя на время оправдать его?
— Хорошая моя,— отвчала герцогиня, холодя отъ всего того, что слышала.— Дружба васъ длаетъ опытной не по годамъ. Я знаю, какъ любитъ Сабина мужа, и вы правы, она можетъ сойти съума.
— Болзнь эта можетъ изуродовать ее, вотъ что ужасно!— сказала виконтесса.
— Бжимъ!— воскликнула герцогиня.
Герцогиня и виконтесса пріхали за нсколько минутъ до акушера.
— Урсула мн все передала,— сказала герцогиня дочери,— и какъ ты сильно ошибаешься… Во-первыхъ, Беатрисы даже нтъ въ Париж… Твой же мужъ вчера много проигралъ, и теперь не знаетъ, чмъ уплатить за твой туалетъ.
— А это что?— спрашивала Сабина, протягивая письмо.
— Ахъ,— засмялась герцогиня,— это бумага Жокей-Клуба, теперь вс пишутъ на бумаг съ коронами, скоро наши подмастерья будутъ титулованными.
И предусмотрительная мать бросила злополучное письмо въ огонь. Герцогин доложили о приход Калиста и акушера Доммонге. Она оставила Сабину съ Портюндюеръ и вышла къ нимъ.
— Жизнь Сабины въ опасности,— говорила она Калисту.— Вы измнили ей ради мадамъ Рошефильдъ.
Калистъ покраснлъ, какъ двушка, провинившаяся въ первый разъ.
— Вы не умете еще обманывать!— продолжала она,— надлали столько неловкостей, что Сабина отгадала все. Я поправила дло. Конечно, вы не желаете смерти моей дочери? Вотъ, докторъ, причина болзни Сабины,— обратилась она къ акушеру.— Вы же, Калистъ, знайте, что хотя мн, какъ пожилой женщин, и понятенъ вашъ проступокъ, но простить его я не могу. Такое прощеніе пріобртается цною счастья цлой жизни. Если хотите сохранить во мн уваженіе къ вамъ, спасите мою дочь, забудьте мадамъ Рошефильдъ. Подобныя женщины заманчивы, вдь, не надолго! Съумйте обмануть Сабину, несите искупленіе за вашъ проступокъ. Сколько выдумывала я, и сколько наказанія должна буду принести за этотъ смертельный грхъ!..
И она разсказала Калисту, что она придумала, чтобы обмануть Сабину.
Искусный акушеръ, сидя у изголовья больной, слдилъ за симптомами болзни, изыскивая средства помощи. Онъ отдавалъ приказанія, успхъ завислъ вполн отъ быстроты ихъ исполненія. Калистъ сидлъ у ногъ Сабины и смотрлъ на нее, стараясь придать особенную нжность своему взгляду.
— Неужели это отъ игры у васъ такіе синяки подъ глазами?— слабо спрашивала она.
Фраза эта ужаснула доктора, мать и виконтессу, и они незамтно переглянулись. Калистъ вспыхнулъ.
— Вотъ видите, къ чему приводитъ кормленіе, — находчива сказалъ докторъ грубоватымъ тономъ.— Мужья скучаютъ безъ женъ и отправляются играть въ клубъ. Но не жалйте тридцати тысячъ франковъ, проигранныхъ барономъ въ эту ночь.
— Тридцать тысячъ франковъ!..— воскликнула удивленна Урсула.
— Да,— продолжалъ докторъ,— мн сказали объ этомъ сегодня утромъ у молодой герцогини Берты де-Мофриньезъ. Вы проиграли де-Трайлю, — сказалъ онъ Калисту, — и какъ только вы могли играть съ подобнымъ человкомъ? Мн совершенно понятно теперь ваше смущеніе.
Слушая слова религіозной герцогини, молодой, счастливой виконтессы, стараго акушера, извстнаго эгоиста, видя, какъ всони лгали, точно торговцы старьемъ, стараясь обмануть Сабину, добрый, благородный Калистъ понялъ всю опасность ея положенія, слезы, показавшіяся на его глазахъ, заставили Сабину поврить.
— Баронъ дю-Геникъ,— сказала она, поднимаясь на постели и смотря раздраженнымъ взглядомъ на Домманге, — онъ можетъ проиграть тридцать, пятьдесятъ и даже сто тысячъ франковъ, если это ему угодно, и никто не сметъ упрекать его и читать ему нравоученіе. Во всякомъ случа пріятне проиграть де-Трайлю, чмъ выиграть съ него.
Калистъ обнялъ жену и шепнулъ ей на ухо, цлуя ее:
— Сабина, ты ангелъ!
Черезъ два дня молодая женщина считалась вн опасности. И на слдующій день Калистъ уже былъ у Беатрисы, требуя отъ нея награды за свой проступокъ.
— Беатриса,— говорилъ онъ,— вы должны дать мн счастье. Я пожертвовалъ для васъ своей женой, она все узнала. Это роковое письмо съ вашимъ именемъ и вашей короной, которой я не замтилъ!.. Я видлъ только васъ одну. Къ счастью, буква Б. была почти стерта, но духи ваши и уловки, къ которымъ я прибгалъ, выдали меня. Сабина чуть не умерла, молоко бросилось ей въ голову, теперь у нея рожа и возможно, что слды останутся на всю жизнь, это будетъ боле, чмъ ужасно.
Слушая эту тираду, Беатриса смотрла на него такъ холодно, что ледяной взглядъ ея глазъ могъ бы заморозить Сену.
— Что же, тмъ лучше,— отвчала она, — можетъ быть, это сдлаетъ ее бле.
Беатриса сдлалась жестка, какъ ея кости, капризна, какъ цвтъ ея лица и рзка, какъ ея голосъ. Въ томъ же тон продолжала она эту тираду ужасныхъ эпиграммъ. Нтъ большей неловкости со стороны мужа, какъ говорить любовниц о достоинствахъ жены, а жен — о красот любовницы. Но Калистъ не получить еще парижскаго воспитанія въ этомъ отношеніи, и не зналъ, что страсти имютъ своего рода вжливость. Онъ не умлъ ни обманывать жены, ни говорить правды любовниц. У него было слишкомъ мало опытности въ обращеніи съ женщинами. Въ продолженіи двухъ часовъ Калистъ долженъ былъ умолять Беатрису о прощеніи, но раздраженный ангелъ, съ поднятыми къ небу глазами, казалось, не замчалъ виновнаго. Наконецъ, сила его страсти побдила маркизу, она заговорила взволнованнымъ голосомъ, казалось, даже она плакала, вытирая украдкой слезы кружевнымъ платкомъ.
— Говорить мн о своей жен почти на другой день моего паденія!.. Не доставало еще, чтобы вы начали восхвалять предъ мной ея добродтели! Я знаю, она находитъ васъ красавцемъ и восхищается вами! Вотъ заблужденіе! Я люблю только вашу душу! Врьте мн, что вы вовсе не такъ интересны, и мн, по крайней мр, вы сильно напоминаете пастушка изъ Римской Кампаньи!
Эти странныя фразы вполн доказывали обдуманную систему Беатрисы въ третьемъ ея увлеченіи: каждая новая страсть мняетъ женщину, и она все боле и боле изощряется въ хитростяхъ, необходимыхъ въ подобныхъ случаяхъ. Маркиза судила себя по своему. Умныя женщины не ошибаются въ себ, он слишкомъ слдятъ за собой, замчаютъ малйшія свои морщинки, сознаютъ свой зрлый возрастъ и изучаютъ себя до мелочей, что доказываетъ ихъ страстное желаніе сохраниться, чтобы превзойти прекрасную молодую женщину, взять надъ ней перевсъ. Беатриса прибгала ко всмъ уловкамъ куртизанки. Не понимая всей гнусности этого плана, увлеченная красивымъ Калистомъ, къ которому горла страстью турчанки, она ршила уврить его, что онъ некрасивъ, неловокъ, плохо сложенъ, и притвориться, что ненавидитъ его. Это одна изъ лучшихъ системъ, чтобы удержать мужчинъ съ сильнымъ характеромъ. Побда надъ такимъ презрніемъ особенно заманчива для нихъ, тутъ лесть скрывается подъ видомъ ненависти, и правда прикрыта обманомъ, какъ во всхъ метаморфозахъ, плняющихъ насъ. Мужчины говорятъ въ этихъ случаяхъ: ‘Я неотразимъ!’ или ‘Любовь моя пересиливаетъ ея презрніе ко мн!’. Кто отвергаетъ подобный способъ, употребляемый кокетками и куртизанками всхъ странъ, тотъ долженъ отвергнуть и ученыхъ, и изслдователей, которые убиваютъ цлые годы, чтобы открыть тайную причину какого-нибудь явленія. Длая видъ, что презираетъ Калиста, Беатриса старалась подйствовать на него постояннымъ сравненіемъ своего поэтичнаго уютнаго уголка съ отелемъ дю-Геникъ. Покинутая женщина большею частью бываетъ такъ удручена, что не въ состояніи заботиться о дом, въ виду этогр мадамъ Рошефильдъ и начала нападать на глупую, какъ она выразилась, роскошь С.— Жерменскаго предмстья. Сцена примиренія, когда Беатриса’заставила его поклясться въ ненависти къ женщин, разыгравшей, по ея мннію, комедію больной, у которой будто бы бросилось молоко въ голову, происходила въ комнат, напоминающей собой настоящую рощицу, гд Беатриса кокетничала среди восхитительныхъ цвтовъ и великолпныхъ жардиньерокъ, поражающихъ роскошью. Она дошла до совершенства въ умніи расположить со вкусомъ модныя мелочи и разнаго рода бездлушки. Покинутая Конти, она жаждала добиться извстности хотя въ мір разврата. Несчастіе молодой женщины, одной изъ Грандль, красивой и богатой, могла бы, какъ казалось Беатрис, послужить ей пьедесталомъ.
Когда женщина кончаетъ кормить ребенка и возвращается къ своей обыкновенной жизни, она кажется всмъ интересне и красиве, и если женщины хорошютъ даже въ боле зрломъ возраст, то молодымъ это придаетъ какую-то пикантную прелесть, въ нихъ столько жизни и столько граціи! Стараясь повторить свой медовый мсяцъ, Сабина не могла не замтить перемны въ Калист. Она должна была наблюдать вмсто того, чтобы предаваться восторгамъ счастія, роковые духи преслдовали ее. Она не доврялась больше ни матери, ни подруг, которая изъ любви къ ней обманывала ее. Она стремилась узнать правду, и правда не заставила себя ждать. Она явилась вдругъ, какъ солнце, ослпляя сразу, требуя вуаля или занавса. Въ любви повторяется сказка дровоска, призывающаго смерть, и мы, любя, жаждемъ и пугаемся правды.
Однажды утромъ, черезъ дв недли посл болзни, Сабина получила слдующее ужасное письмо:

‘Баронес дю-Геникъ

‘Геранда.

‘Милая моя Сабина, Зефирина и я не можемъ понять, о какомъ туалет говорите вы въ вашемъ послднемъ письм къ намъ. Калисту я написала объ этомъ, и вы извините намъ наше незнаніе. Не сомнвайтесь въ нашей любви къ вамъ, мы всми силами стараемся увеличить вашъ капиталъ. Благодаря совтамъ мадемуазель Пен-Холь, черезъ нсколько лтъ вы пріобртете еще новый капиталъ, не считая доходовъ. Дорогая моя, я люблю васъ, какъ собственную дочь, и письмо ваше удивило меня своимъ лаконизмомъ. Вы ничего не сказали мн о маленькомъ Калист, о взросломъ говорить нечего, въ его счастіи я уврена, но…’ и т. дНаписавъ на этомъ письм поперекъ: ‘Благородная Бретань не уметъ лгать’, Сабина положила его на столъ Калисту. Онъ прочелъ его и, узнавъ почеркъ жены, сжегъ, ршивъ сдлать видъ, что не получалъ ничего. Цлую недлю мучилась Сабина тоскою, испытываемой только чистыми одинокими душами, которыхъ не коснулось еще крыло злого ангела. Молчаніе Калиста пугала Сабину.
— Вмсто того, чтобы составить его счастіе, сдлаться его единственной радостью, я уже надола ему. Добродтель моя раздражаетъ его. Я оскорбила мое божество,— думала она.
Мысли эти не давали ей покоя. Она уже хотла просить прощенія у Калиста, когда подозрнія ея получили новое подтвержденіе.
Какъ-то разъ смлая и дерзкая Беатриса отослала письмо прямо на домъ къ Калисту. Сабина получила его и, не распечатавъ, отдала мужу. Съ похолодвшимъ сердцемъ она сказала ему измнившимся голосомъ:
— Другъ мой, письмо это, конечно, изъ Жокей-Клуба, я узнала духи и бумагу…
Калистъ покраснлъ и спряталъ письмо въ карманъ.
— Отчего ты не читаешь его?
— Я знаю его содержаніе!
Молодая женщина сла, съ ней не сдлалось лихорадки, она не плакала, но вся она была полна тмъ негодованіемъ, которое толкаетъ самыя слабыя существа на ужасныя преступленія, заставляетъ ихъ отравляться или отравлять своихъ соперницъ. Внесли маленькаго Калиста, и Сабина взяла его на руки. Ребенокъ, отнятый отъ груди, искалъ, ее.
— Этотъ еще помнитъ,— проговорила она тихо и зарыдала. Она плакала такъ, какъ плачутъ женщины, когда остаются одн.
Горе, какъ и радость, проходитъ черезъ разныя ступени, и первый кризисъ, стоившій Сабин чуть не жизни, не повторился. Ничто не повторяется въ жизни. Важны первыя сильныя потрясенія, къ остальнымъ уже привыкаютъ, первый ударъ измряетъ запасъ нравственныхъ силъ для противодйствія несчастью. Сабина, увренная теперь въ измн мужа, просидла, какъ пригвожденная три часа съ сыномъ на рукахъ, и удивилась, когда вошедшій слуга сказалъ:
— Кушать подано.
— Доложите барину.
— Баронъ не обдаетъ дома,— отвчалъ слуга.
Возможно-ли описать т нравственные мученія, какія переживала молодая двадцати трехлтняя женщина, сидя одна въ громадной столовой античнаго отеля, пользуясь услугами безвмодныхъ, въ подобныхъ случаяхъ, слугъ.
— Скажите заложить лошадей,— вдругъ сказала она,— я ду въ Итальянскую оперу.
Сабина надла восхитительный туалетъ. Она хотла появиться одна, сіяющей, радостной и счастливой. Несмотря на мученія, причиненныя ей письмомъ, она твердо ршила побдить, возвратить себ Калиста лаской, нжностью и покорностью агнца. Она мечтала обмануть весь Парижъ. Она любила любовью куртизанки и ангела, въ чувств ея была и гордость и униженіе. Шелъ ‘Отелло’. И при словахъ Рубини: ‘il mio car si divide’, она скрылась. Музыка часто дйствуетъ сильне поэта и актера, даже если эти дв силы соединяются въ одну. Савиньенъ Портандюэръ проводилъ Сабину до выхода, удивляясь ея внезапному бгству.
Для баронессы настало теперь время особенно сильныхъ мученій, свойственныхъ аристократкамъ. Когда вы встрчаете ревнивыхъ, несчастныхъ страдающихъ женщинъ, руки которыхъ покрыты золотыми змйками, съ брилліантовыми головками, съ чудными ожерельями на ше, съ восхитительными аграфами, приходитъ-ли вамъ въ голову, что зми эти жалятъ, что ожерелья полны яда, что вс эти на видъ мягкія оковы жгутъ нестерпимо тло. Какою дорогою цною пріобртается эта роскошь. Женщины въ положеніи Сабины проклинаютъ удовольствія и богатство. Он не замчаютъ ни золоченыхъ залъ, ни шелка, ни мебели. Экзотическіе цвты обращаются для нихъ въ крапиву, благоуханія теряютъ свою прелесть. Искусно приготовленныя кушанья какъ ячмень царапаютъ имъ горло, и жизнь принимаетъ видъ Мертваго моря. Двухъ-трехъ примровъ достаточно, чтобы вполн обрисовать подобное состояніе женщинъ, и каждая изъ нихъ испытываетъ одни и т же ощущенія.
Увренная вполн, что у нея есть соперница, Сабина зорко слдила за Калистомъ. Когда онъ выходилъ, она смотрла на него, стараясь отгадать, какъ проведетъ онъ день. Съ какимъ настойчивымъ терпніемъ предается сама женщина этой невыносимой для нея пытк раскаленнаго желза. Сколько было радостей, если Калистъ не халъ въ улицу де-Шартъ. При вход мужа, она разглядывала его прическу, глаза, лицо, до мелочей интересуясь всмъ и до тонкости разбирая его туалетъ. Въ такомъ состояніи женщина, конечно, теряетъ благородство и достоинство. Эти мучительныя изслдованія, скрытыя въ глубин души, подтачивали нжный корень чудныхъ цвтовъ доврія, заставляли меркнуть золотыя звздочки любви и отнимали вс прелести воспоминаній.
Какъ-то Калистъ былъ не въ дух, остался дома, придираясь ко всему, Сабина сейчасъ же сдлалась вкрадчивой, ласковой, веселой и остроумной.
— Ты дуешься на меня, Калистъ? Я плохая жена? Что теб не по вкусу здсь?— спрашивала она мягко.
— Ахъ,— говорилъ онъ,— эти комнаты такъ неуютны, такъ пусты, вы не умете обставить ихъ.
— Что же не хватаетъ здсь?
— Цвтовъ.
— Значитъ,— думала про себя Сабина,— мадамъ Рошефильдъ любитъ цвты.
И черезъ два дня чудные цвты отеля дю-Геникъ удивляли весь Парижъ.
Черезъ нсколько времени, какъ-то вечеромъ Кадистъ жаловался на холодъ. Онъ вжился на козетк, оглядывался кругомъ, какъ бы ища чего-то. Сабина долго не могла догадаться, что означала эта новая фантазія, такъ какъ въ отел и корридоры и лстницы отапливались калориферомъ.
Наконецъ, черезъ три дня ей мелькнула мысль, что у соперницы должны быть ширмы, которыя придаютъ полусвтъ, выгодный для увядшаго лица. Сабина пріобрла чудныя зеркальныя ширмы.
— Что будетъ дальше?— думала она. Запасъ выдумокъ соперницы еще не истощился. Калистъ лъ такъ неохотно дома, что выводилъ изъ себя Сабину. Онъ проглатывалъ два-три кусочка чего-нибудь и возвращалъ тарелку лакею.
— Разв не вкусно?— спрашивала Сабина, огорчаясь, что вс ея хлопоты и переговоры съ поваромъ оказываются тщетными.
— Нтъ, ничего,— отвчалъ онъ,— только я сытъ, мой другъ.
Женщина, сжигаемая страстью, желающая, какъ Сабина, во что бы то ни стало побдить соперницу, часто переходитъ границу. Эта усиленная горячая борьба отражалась не на однхъ наружныхъ, видимыхъ вещахъ, но дйствовала и на внутреннее душевное состояніе. Сабина начала тщательно заниматься своими манерами, туалетомъ, она наблюдала за собою въ малйшихъ проявленіяхъ своего чувства.
Съ мсяцъ возилась Сабина со столомъ. При помощи Маріотты и Гасселена она пошла на водевильную хитрость, чтобы узнать, какія кушанья готовитъ Калисту маркиза Рошефильдъ. Гасселенъ замнилъ мнимо больного кучера, вошелъ въ дружбу съ кухаркой Беатрисы, и Сабина начала приготовлять Калисту т же кушанья, только въ лучшемъ вид.
— Что теб?— спрашивала она.
— Ничего,— отвчалъ Калистъ, старюсь что-то отыскать на стол.
— Придумала, придумала,— говорила на другой день Сабина. Калистъ искалъ толченыхъ майскихъ жучковъ, это англійское снадобье продается въ аптекахъ въ вид масла, маркиза Рошефильдъ пріучаетъ его ко всмъ пряностямъ!
Сабина пріобрла и это, но все же не была въ состояніи услдить за всми выдумками соперницы.
Такъ жили они нсколько мсяцевъ. Борьба заставляетъ изыскивать средства, этого требуетъ жизнь. Раны и боли переносятся терпливе, чмъ пренебреженіе и равнодушіе, это своего рода-нравственная смерть.
Терпніе у Сабины истощилось. Какъ-то вечеромъ она надла свой лучшій туалетъ, думая превзойти-соперницу, Калистъ увидя ее, усмхнулся…
— Какъ ни старайся, мой другъ,— сказалъ онъ,— а ты все же останешься только красивой андалузкой.
— Увы!— отвчала она, падая на козетку,— я не въ состояніи обратиться въ блондинку, но если это будетъ продолжаться, я скоро буду имть видъ тридцатипятилтней женщины!
Она не похала въ итальянскую оперу, оставшись одна дома, она вырвала цвты изъ прически и растоптала ихъ. Платье, шарфъ и весь ея туалетъ полетлъ на подъ, подвергаясь той же участи.
Сабина напоминала собою пойманную дикую козочку, которая рвется изъ силка, пока не наступитъ смерть. Она легла. Вошла горничная. Можно себ представить ея удивленіе.
— Ничего,— говорила ей Сабина,— это все баринъ надлалъ.
Несчастныя женщины такъ часто прибгаютъ къ уловкамъ и маленькимъ обманамъ, когда затрогивается ихъ женское самолюбіе. Сабина худла, горе сндало ее, но изъ взятой на себя роли она не выходила. Лихорадочно-возбужденная, съ готовыми всегда сорваться съ губъ жестокими словами, внушаемыми ей горемъ, Сабина сдерживала блескъ метавшихъ молніи чудныхъ, черныхъ глазъ, придавая имъ выраженіе нжности и покорности. Истощеніе Сабины длалось замтнымъ. Герцогиня, любящая мать, несмотря на благочестіе, которое становилось въ ней все боле и боле португальскимъ, пугалась, какъ бы болзненное состояніе Сабины не довело ее до смерти. Связь Калиста съ Беатрисой была ей извстна. Она уговорила дочь пріхать къ ней, думая облегчить ея сердечную рану и удалить отъ новыхъ страданій. Не желая посредниковъ между собою и Батистомъ, Сабина долго скрывала свое горе, увряя, что вполн счастлива. Въ ней опять заговорила гордость. Но черезъ мсяцъ, окруженная ласками матери и сестры Клотильды, она разсказала свое горе, призналась въ своихъ мукахъ, проклинала жизнь и говорила, что съ радостью ожидаетъ смерти. Она просила Клотильду, не желавшую выходить замужъ, замнить мать маленькому Калисту, который, по ея мннію, былъ такъ красивъ, что красот его могли бы позавидовать вс члены королевскаго рода.
Какъ-то вечеромъ, сидя съ сестрой Атенаисъ, свадьба которой назначена была посл поста, съ Клотильдой и матерью, Сабина, измученная униженіями, не выдержала тоски, переполнявшей ея сердце и начала громко роптать.
— Атенаисъ,— говорила она, когда виконтъ Жюстъ Грандль ухалъ.— Ты выходишь замужъ, я могу служить теб лучшимъ примромъ. Бойся, какъ преступленія, обнаруживать твои лучшія качества. Изъ желанія понравиться Жюсту, не наряжайся очень, будь спокойна, холодна, полна достоинства, размряй свое счастье и давай его столько, сколько получишь сама. Это нечестно, но это необходимо. Видишь, я гибну, все, что есть во мн хорошаго, святого, возвышеннаго, вс мои достоинства оказались рифами, о которые разбилось мое счастье. Я не нравлюсь, потому что я молода. Въ глазахъ многихъ мужчинъ молодость не иметъ ровно никакого значенія. Въ наивномъ лиц нтъ ничего загадочнаго. Мой искренній смхъ не нравится. Чтобы плнять, надо имть ту меланхолическую улыбку, къ какой прибгаютъ эти падшіе ангелы, принужденные скрывать свои длинные желтые зубы. Свжій цвтъ лица однообразенъ! Предпочитаютъ куклу, размалеванную румянами, блилами и кольдъ-кремомъ. Искренность не нужна, требуется развращенность! Я люблю всей душой, какъ честная женщина, а нужна обманщица, фокусница, актриса. Мужъ мой самый чудный человкъ во Франціи, и я, упоенная счастьемъ, наивно говорю ему, что онъ изященъ, граціозенъ и красивъ, и опять не то. Чтобы ему понравиться, надо пугливо отвернуть отъ него голову, не выражать своего чувства, говорить ему, что все его изящество заключается въ болзненномъ вид, и восхищаться плечами Геркулеса. Доводя его до раздраженія, надо защищаться, какъ бы ища въ борьб уловку, чтобы скрыть т свои недостатки, которые способны убить любовь. Любуясь прекраснымъ, поэтическимъ и красивымъ, я не прибгаю къ злой завистливой критик, которая возвысила бы меня въ глазахъ другихъ. Каналисъ и Натанъ не воспваютъ меня ни въ проз, ни въ стихахъ. Я бдный, наивный ребенокъ, принадлежащій только Калисту. Если бы я объхала свтъ, ‘какъ она’, если бы я говорила ‘люблю тебя’ на всхъ языкахъ Европы, ‘какъ она’, меня цнили бы, жалли и боготворили бы тогда, я бы считалась лучшимъ даромъ космополитической любви. Паша ласка и нжность цнятся только тогда, когда он чередуются съ злобными выходками. Я, честная женщина, должна прибгать къ разсчетамъ непорядочныхъ женщинъ, къ ихъ уловкамъ!.. Калистъ одурманенъ всмъ этимъ кривляньемъ. О, дорогія мои, рана моя смертельна! Моя гордость плохая защита. Ничто не можетъ спасти меня отъ муки. Я, безумно люблю мужа, но чтобы вернуть его, должна принимать видъ полнаго равнодушія.
— Глупенькая,— шепнула ей на ухо Клотильда — притворись, что хочешь ему отомстить.
— Нтъ, я хочу умереть безупречно и не дать никакого повода къ подозрнію,— отвчала Сабина,— месть наша должна быть достойна любви!..
— Дитя мое,— уговаривала герцогиня дочь,— какъ мать, я смотрю на вещи гораздо спокойне тебя, поврь мн, что любовь вовсе не цль семейной жизни, а только одно изъ ея условій. Не вздумай подражать несчастной молоденькой баронесс де-Макюмеръ. Чрезмрная страсть безполезна и даже смертельна. Наконецъ, Господь посылаетъ намъ скорби для испытанія… Посл свадьбы Атенаисъ я займусь тобою. Отцу твоему я уже говорила о теб, также сказала я герцогу Шольб и д’Ажюда, вс мы постараемся вернуть теб Калиста.
— Есть средство и противъ маркизы,— говорила, смясь Клотильда.— Она быстро мняетъ своихъ обожателей.
— Д’Ажюда, — сказала герцогиня,— приходится шуриномъ маркизу Рошефильдъ. Если нашъ дорогой духовникъ одобрить маленькія уловки, необходимыя для исполненія плана, который я уже изложила твоему отцу, я ручаюсь теб за возвращеніе Калиста. Прибгая къ подобнымъ средствамъ, я поступаю противъ совсти, а потому хочу непремнно посовтоваться съ аббатомъ Бросетомъ.
— Дитя мое, не доходи до отчаянія, поврь, что мы поможемъ теб. Не теряй надежды! Сегодня горе твое такъ сильно, что я выдала мою тайну, но я не могу также не ободрить тебя.
— А Калистъ не будетъ огорченъ?— спрашивала Сабина съ видимымъ волненіемъ.
— Богъ мой, неужели я буду такъ глупа!— наивно воскликнула Атенаисъ.
— О, моя двочка, ты еще не знаешь, до чего доходитъ добродтель, руководимая любовью!— отвчала обезумвшая отъ горя Сабина.
Фраза эта была сказана съ такой горечью, что герцогиня подумала, нтъ-ли у нея еще какого скрытаго горя.
— Уже полночь, идите, дти,— говорила герцогиня двумъ дочерямъ, въ глазахъ которыхъ сквозило любопытство.
— Несмотря на мои тридцать шесть лтъ, я все же лишняя?— насмшливо спросила Клотильда.
Пока Атенаисъ прощалась съ матерью, она успла шепнуть Сабин:
— Ты мн скажешь, въ чемъ дло, завтра я буду обдать съ тобой, и если мама побоится согршить, я сама вырву Калиста изъ рукъ нечестивой.
— Что же, Сабина?— спрашивала герцогиня, уходя съ дочерью въ спальню,— есть что-нибудь новое?
— Ахъ, мама, я погибла!
— Что случилось?
— Я хотла побдить эту ужасную женщину, и побдила — я беременна. А Калистъ такъ любитъ ее, что въ скоромъ времени наврно броситъ меня совсмъ. Неврность его взбситъ Беатрису. Я же такъ измучена, что положительно не въ состояніи больше бороться. Къ ней онъ идетъ всегда такой радостный, домой же возвращается мрачне тучи. Онъ не старается даже скрыть, что не выноситъ меня. Вліяніе этой женщины на него такъ же зловредно, какъ ея тло и душа. Увидишь, мама, что за свое примиреніе съ нимъ она потребуетъ полнаго разрыва со мной. Она увезетъ его отъ меня въ Швейцарію и Италію. Теперь ужь онъ находитъ смшнымъ, что совсмъ не знаетъ Европы. Понятно, къ чему клонятся эти разговоры. Если черезъ мсяцъ Калистъ не измнится, я не ручаюсь ни за что… Я знаю, я убью себя!
— Опомнись, несчастное дитя!— говорила герцогиня,— самоубійство вдь смертный грхъ.
— Поймите,— говорила Сабина,— эта женщина пойдетъ на все, она въ состояніи дать ему ребенка! Если Калистъ полюбитъ его больше, чмъ моего! О! тогда конецъ моему терпнію, моимъ уступкамъ!
Она упала въ кресло, она высказала послднюю свою мысль. Больше въ ней не было скрытаго горя, которое, подобно желзному стержню, употребляемому скульпторами, поддерживаетъ все, служитъ основой всего!
— Успокойся, моя страдалица!— говорила герцогиня.— Въ виду такихъ несчастій аббатъ наврно отпуститъ мн грхи, на которые толкаетъ насъ коварство свта.
— Теб пора хать,— продолжала она, направляясь къ своему кіоту.— Сегодня я особенно буду молитъ Спасителя и Пресвятую за тебя. Надйся на Бога, особенно, если хочешь имть успхъ.
— Ахъ,— отвчала Сабина,— побда наша поможетъ спасти только семью во мн же, мама, Калистъ погасилъ святой огонь любви, притупилъ во мн все, даже горе. Что это за медовый мсяцъ, когда съ первыхъ дней брака я уже чувствовала измну.
На другой день въ часъ дня одинъ изъ священниковъ С.-Жерменскаго предмстья, назначавшійся епископомъ въ одну епархію 1840 г., отъ чего онъ, впрочемъ, отказывался три раза, аббатъ Бросетъ, самый популярный священникъ въ Париж, направлялся къ отелю Грандльб. Походка его согласовалась вполн съ его саномъ, такъ много было въ ней скромности, спокойствія, степенности и даже достоинства. Это былъ маленькій, худой человкъ, лтъ пятидесяти, съ поблекшимъ лицомъ, истощеннымъ постами, носившимъ отпечатокъ пережитыхъ страданій. Глаза, горвшіе огнемъ вры и смягчавшіеся выраженіемъ скоре чего-то затаеннаго, чмъ мистическаго, оживляли лицо этого служителя Бога. Улыбаясь, поднимался аббатъ по лстниц, мало вря, что у герцогини могла быть-какая-нибудь важная причина для того, чтобы позвать его. Но руки герцогини такъ щедро сыпали милость, что онъ не могъ не удлить ей время, которое обыкновенно посвящалъ дйствительно несчастнымъ своего прихода. При вход священника герцогиня встала и сдлала нсколько шаговъ къ нему на встрчу. Такое исключеніе допускалось съ ея стороны только для кардиналовъ, епископовъ, священниковъ, для герцогинь, старшихъ ея по возрасту, и для особъ королевской крови,
— Дорогой аббатъ, — тихо говорила она, указывая ему на кресло,— мн необходимъ авторитетъ вашей опытности. Раньше, чмъ начать злую интригу, изъ которой, впрочемъ, должно выйти много хорошаго, мн хотлось бы узнать, не послужитъ-ли это терніемъ на пути моемъ къ спасенію…
— Герцогиня,— отвчалъ священникъ,— пожалуйста, только не смшивайте духовныя отношенія съ свтскими, они часто не согласуются. Разскажите, въ чемъ дло.
— Вамъ извстно, что дочь моя умираетъ отъ горя, мужъ ей измнилъ ради маркизы Рошефильдъ.
— Это очень серьезно, это даже ужасно,— сказалъ священникъ,— но вы должны также знать, что говорить въ подобныхъ случаяхъ святой Францискъ Салійскій. Припомните мадамъ Гюпонъ, которая была недовольна слишкомъ большими требованіями законной любви, она была бы въ восторг имть для своего мужа маркизу Рошефильдъ.
— Сабина очень кротка и большая христіанка, но въ ней нтъ никакой склонности къ мистицизму.
— Бдная женщина,— тонко проговорилъ священникъ.— Какое же средство нашли вы противъ ея несчастія?
— Я согршила,— сказала герцогиня, — думая найти для m-me Рошефильдъ другого красиваго, испорченнаго юношу, который заставилъ бы удалиться моего зятя.
— Дочь моя,— отвчалъ священникъ,— мы сошлись здсь не ради покаянія, и не судить васъ пришелъ я сюда, а съ точки зрнія свта планъ вашъ можетъ имть успхъ…
— Да, но средства мн кажутся черезчуръ дурными,— сказала герцогиня.
— Отчего? Конечно, каждая христіанка должна скоре стараться удалить погибшую женщину съ ложнаго пути, чмъ толкать ее туда, но если это такъ-же немыслимо, какъ съ мадамъ Рошефильдъ, то рука человка безсильна — подобныхъ гршницъ спасаетъ только Богъ. Чтобы обратить ихъ, нужны громъ и молнія.
— Отецъ,— продолжала герцогиня,— благодарю васъ за снисхожденіе ко мн. Мой зять честный бретонецъ, онъ положительно рыцарь по отношенію къ этой дам. Если молодой втренникъ согласится на любовь съ маркизой Рошефильдъ и поспоритъ съ Калистомъ, какъ бы не было дуэли…
— Это глубокая мысль, герцогиня, она доказываетъ, что на кривомъ пути всегда встрчаются камни преткновенія,— проговорилъ священникъ.
— Но, дорогой аббатъ, можетъ быть, мн удастся сдлать добро. Удаляя маркизу Рошефильдъ съ рокового пути, на которомъ она стоитъ теперь, я возвращу Калиста жен, и возможно, что спасу отъ мученій ада бдное заблудшее созданіе…
— Къ чему же вамъ мой совтъ?— улыбаясь говорилъ священникъ.
— Ахъ,— возражала герцогиня,— все же придется прибгнуть къ некрасивымъ средствамъ.
— Вы вдь не намрены красть?
— Напротивъ, я истрачу сама массу денегъ…
— Вы вдь не будете клеветать?
— О!
— Вы не станете вредить ближнему?
— За это я не могу ручаться.
— Такъ разскажите вашъ новый планъ,— сказалъ заинтересованный священникъ.
— Если мн не удастся выбить клинъ клиномъ (такъ думала я, моля Пресвятую Дву просвтить меня), я заставлю Калиста возвратиться, уговоривъ маркиза Рошефильда сойтись съ женой. Такимъ образомъ, не д лая зла, я дамъ счастіе моей дочери, я сдлаю доброе дло съ помощью такого же добраго дла.
Священникъ задумчиво смотрлъ на португалку.— Конечно, эта мысль,— проговорилъ онъ,— оснила васъ тогда…
— Да, да, я уже возблагодарила Пресвятую Дву,— проговорила герцогиня,— и дала общаніе, кром девятидневной молитвы, отдать одной бдной семь тысячу двсти франковъ, если дло будетъ имть успхъ. Но когда этотъ планъ я изложила моему мужу, онъ сказалъ, смясь, что, кажется, самъ дьяволъ сидитъ во мн.
— Герцогъ отвтилъ то же, что хотлъ я сказать вамъ, когда вы перебили меня,— улыбаясь проговорилъ священникъ.
— Но, отецъ, если вы одобряете планъ, вы, можетъ быть, не одобрите средство къ исполненію его? Все, что я предполагала сдлать съ маркизой Рошефильдъ, я должна продлать съ извстной мадамъ Шонцъ, своего рода Беатрисой квартиры С.-Жоржъ, для того, чтобы вернуть маркиза къ жен.
— Я увренъ, что вы не сдлаете ничего дурного,— говорилъ священникъ, который, одобривъ планъ, хотлъ уйти.— Во всякомъ случа вы посовтуетесь со мною, когда совсть заговоритъ въ васъ,— прибавилъ онъ,— и если вы избавите эту даму изъ улицы С.-Жоржъ отъ дурной жизни и выдадите ее замужъ.
— Ахъ,— воскликнула герцогиня,— вашими словами вы очищаете мой планъ отъ зла. Вы достойны быть архіепископомъ, и я надюсь, что не умру, не назвавъ васъ: ваше высокопреосвященство.
— Я предвижу только одно затрудненіе,— сказалъ священникъ.
— Какое?— спросила герцогиня.
— Если маркиза Рошефильдъ, сойдясь съ мужемъ, все же не захочетъ оставить барона?
— Но объ этомъ позабочусь ужь я,— проговорила герцогиня,— кто не знакомъ съ интригами, тотъ ведетъ ихъ всегда…
— Дурно и очень дурно, привычка нужна во всемъ. Завербуйте кого-нибудь поопытне въ вашу интригу и спрячьтесь за него.
— Ахъ, отецъ мой,— говорила герцогиня,— если мы станемъ служить аду, будетъ-ли небо помогать намъ?..
— Вы вдь не на исповди, такъ спасайте же свою дочь,— проговорилъ аббатъ, уходя.
Въ восторг отъ священника, герцогиня проводила его до дверей зала.
Гроза собралась надъ головой маркиза Рошефильда, въ то время, какъ онъ наслаждался всевозможными радостями парижанина.
Мадамъ Шонцъ замнила ему Беатрису, и герцогъ Грандль справедливо замтилъ жен, что не хорошо было бы врываться въ ихъ прелестную, полную согласія жизнь.
Необходимо познакомиться съ нкоторыми подробностями жизни маркиза съ тхъ поръ, какъ онъ былъ покинутъ женой, тогда будетъ понятно, какую громадную разницу создали законы и нравы въ существованіи мужчины и женщины при однихъ и тхъ же условіяхъ. Все, въ чемъ заключается несчастье покинутой жены, все это составляетъ, наоборотъ, счастье для покинутаго мужа. Этотъ поражающій контрастъ и удерживаетъ молодыхъ женщинъ въ семь, и он борятся, какъ Сабина дю-Геникъ, выбирая или самое убійственное, или самое безобидное средство.
Спустя нсколько времени посл бгства Беатрисы, Артуръ де-Рошефильдъ, оставшись единственнымъ сыномъ посл смерти своей бездтной сестры, первой жены маркиза д’Ажюда Пинто, сдлался наслдникомъ отеля Рошефильдъ въ улиц д’Анжу Сентъ-Оноре и получилъ еще двсти тысячъ франковъ, завщанныя ему отцомъ. Это богатое наслдство въ соединеніи съ тмъ, что онъ имлъ, включая и состояніе жены, увеличило его доходъ до тысячи франковъ въ день. При его характер, который такъ мтко обрисовала въ нсколькихъ словахъ мадемуазель де-Тушъ Калисту, подобное состояніе было уже само по себ полное счастье. Въ то время, какъ маркиза Рошефильдъ предавалась любви, маркизъ наслаждался огромнымъ состояніемъ, расходуя его очень разсудительно. Тщеславіе его, удовлетворенное вполн красивой наружностью, доставившей ему уже нсколько побдъ, позволяло ему пренебрегать женщинами и стремиться въ побд въ области ума. Одаренный умомъ, который обыкновенно называется рефлективнымъ, онъ присвоивалъ себ чужія остроты, взятыя изъ театральныхъ пьесъ, разныхъ мелкихъ газетъ, и удачно повторялъ ихъ, длая видъ, что самъ подсмивается надъ ними, шаржируя ихъ, онъ тмъ не мене заставлялъ другихъ врить въ неоспоримость своихъ изреченій. Его военная веселость (онъ служилъ въ королевской гвардіи), придавая особенную прелесть его разговору, заставляла недалекихъ женщинъ превозносить его умъ, другія же не ршались противорчить ему. Такой системы Артуръ придерживался во всемъ. Благодаря геніальному природному дару, онъ подражалъ восхитительно, не обладая вкусомъ, маркизъ всегда первый воспроизводилъ моду и первый оставлялъ ее. Онъ заботился очень много о своемъ туалет, носилъ корсетъ и принадлежалъ къ тому сорту людей, которые не надодаютъ никогда своими разговорами и шутками, всегда съумютъ приноровиться къ обстоятельствамъ и никогда не старютъ. Это герои посредственности.
Артура жалли, поступокъ Беатрисы, покинувшей такого чуднаго мужа, находили непростительнымъ, и осмяна была только она. Членъ всхъ клубовъ, подписчикъ всякаго вздора, разныхъ партій, услужливый и любезный, за что его особенно цнили, этотъ честный, добродушный, на самомъ дл недалекій человкъ, на котораго, къ несчастью, походятъ очень многіе богатые люди, стремился отличиться какой-нибудь модной маніей. Особенно славился онъ, какъ султанъ гарема лошадей, за которыми наблюдалъ старый англійскій конюхъ, получавшій въ мсяцъ отъ четырехъ до пяти тысячъ франковъ. Спеціальность Артура были ‘бга’. Ко всему, что касалось лошадей, онъ относился очень ревностно и, мало понимая въ нихъ толкъ, полагался вполн на своего конюшаго. Въ Артур не было ничего своего, ни ума, ни вкуса, ни положеніями шутокъ, состояніе и то перешло къ нему отъ предковъ. Испытавъ вс прелести супружеской жизни, онъ былъ очень радъ снова сдлаться холостымъ, и весело говорилъ друзьямъ: ‘Я родился въ сорочк!’
Онъ былъ счастливъ, что можетъ избгнуть расходовъ на представительство дома, что необходимо женатому человку. Отель его, оставленный безъ перемны посл смерти отца, напоминалъ дома, хозяева которыхъ находятся въ постоянныхъ путешествіяхъ. Маркизъ почти не жилъ въ немъ, никогда не обдалъ и очень рдко ночевалъ. Подобное равнодушіе объясняется слдующей причиной.
Посл многихъ любовныхъ приключеній, пресыщеній свтскими женщинами, скучными на самомъ дл, отравляющими счастіе безконечными шипами, онъ сошелся, какъ это видно будетъ дальше, съ извстной мадамъ Шонцъ, знаменитой въ свт Фанни Бопре, Сусанны Валь-Нобль, Марьеты, Фларонтины, Жени Кадины и т. д. Это тотъ міръ, о которомъ такъ умно выразился одинъ изъ писателей, показывая его въ вихр бала въ опер:— Когда подумаешь, что все это иметъ квартиру, одвается, живетъ хорошо, тогда только поймешь, что за существо мужчины.
Опасный міръ этотъ уже проникъ въ исторію нравовъ черезъ типичные образы Флорины и знаменитой Малага въ произведеніяхъ ‘Дочь Евы’ и ‘Ложная любовница’. Но чтобы врно изобразить намъ этотъ міръ, писатель долженъ взять въ извстной пропорціи число существующихъ такимъ образомъ женщинъ и различныя развязки ихъ существованія, которое кончается большею частью ужасной нуждой и неестественной смертью, а иногда, впрочемъ, счастливыми браками и богатствомъ.
Мадамъ Шонцъ, извстная подъ именемъ ‘маленькой Авреліи’ въ отличіе отъ одной изъ ея соперницъ, стоявшей много ниже ея по уму, принадлежала къ высшему классу тхъ женщинъ, въ общественной польз которыхъ не усомнился бы ни префектъ Сены, ни вс лица, заинтересованныя благосостояніемъ Парижа. А т, которые должны были бы бороться съ подобнымъ способомъ наживы, какъ бы сами соперничаютъ съ людьми двусмысленнаго поведенія.
Безъ Аспазіи квартала Notre-Dame de Larette въ Париж не строилось бы столько домовъ. Первые обитатели новыхъ домовъ, он вмст съ спекулянтами подвигаются къ холмамъ Монмартра, втыкаютъ колья своихъ палатокъ въ пустынныхъ каменныхъ домахъ, которыми застроены европейскія улицы Амстердама, Милана, Стокгольма и т. д. Втеръ, свободно гуляя въ подобныхъ архитектурныхъ стнахъ, колышетъ массу наклеенныхъ билетиковъ съ надписями: ‘Отдаются внаймы квартиры’ ясно показываетъ ихъ необитаемость. Положеніе женщины опредляется здсь положеніемъ ея квартиры. Если она живетъ въ дом недалеко отъ улицы Провансъ,— значитъ, она иметъ доходъ, и за бюджетъ ея опасаться нечего, если же она поселяется ближе къ вншнимъ бульварамъ или въ ужасномъ Батиньол, она — безъ всякихъ средствъ. Когда маркизъ Рошефильдъ встртилъ ныне Шонцъ, она жила въ третьемъ этаж единственнаго оставшагося дома въ улиц Берлинъ, она была слдовательно на краю бдности и на краю Парижа. Имя этой женщины полусвта, конечно, не было ни Шонцъ, ни Аврелія, она скрывала свое происхожденіе. Отецъ ея старый солдатъ имперіи, вчный полковникъ, одинъ изъ тхъ, которые имются въ начал жизни каждой изъ этихъ женщинъ въ роли отца или въ роли обольстителя. Мадамъ Шонцъ воспитывалась даромъ въ Сентъ-Дени, гд молодыя двушки получаютъ великолпное воспитаніе, но при выход ихъ не имютъ ни мужей, ни другихъ средствъ къ существованію. Этимъ чуднымъ создавшимъ, воспитаннымъ императоромъ, не достаетъ только одного: ‘самого императора’! ‘На то я, чтобы поддерживать дочерей моихъ воиновъ’, отвчалъ императоръ на замчаніе одного изъ своихъ министровъ, предвидвшаго будущность двушекъ. Наполеонъ говорилъ тоже ‘я буду помогать!’, когда вопросъ шелъ о членахъ Института, которыхъ лучше было бы лишить всякаго содержанія, чмъ выдавать имъ восемьдесятъ три франка въ мсяцъ, жалованье, меньше получаемаго каждымъ конторщикомъ. Аврелія была дочь отважнаго полковника Шильца, начальника тхъ храбрыхъ эльзаскихъ партизановъ, которые чуть не спасли императора во французскую кампанію, онъ умеръ въ Метц, ограбленный, раззоренный въ 1814 году. Наполеонъ помстилъ маленькую девятилтнюю Жозефину Шильцъ въ Сентъ-Дени. Бдная двочка, какъ круглая сирота, безъ средствъ и крова, не была удалена изъ института и при второмъ возвращеніи Бурбоновъ. Она оставалась преподавательницей до 1827 года, больше терпнія у нея не хватило, она слишкомъ увлекалась своей красотой. Совершеннолтняя Жозефина, крестница императора, начала жизнь куртизанки, побуждаемая къ такой сомнительной будущности примромъ своихъ подругъ, подобно ей безъ средствъ и очень довольныхъ избранной ими дорогой. Свое настоящее имя она замнила именемъ Авреліи. Живая, умная и образованная, она увлекалась чаще, чмъ ея глупыя подруги, любовь которыхъ всегда была основана на матеріальномъ интерес. Посл знакомства съ писателями бдными, но не честными, умными, но обремененными долгами, испробовавъ нсколькихъ богатыхъ людей, разсчетливыхъ и глупыхъ, пожертвовавъ всмъ для истинной любви, пройдя вс школы, гд пріобртается опытность, она однажды, въ моментъ крайней нужды, очутилась у Валентино, первый этажъ на пути къ Мюзоре, и танууя здсь въ чужомъ плать, шляп и мантиль, она привлекла вниманіе Артура, пріхавшаго посмотрть знаменитый галопъ. Она поработила своимъ умомъ этого молодого человка, который стремился отдаться какой-нибудь страсти. Спустя два года посл отъзда Беатрисы, умъ которой такъ часто оскорблялъ его, связь маркиза въ 3-мъ округ Парижа съ какой-то случайной Беатрисой не вызвала порицанія.
Опишемъ четыре времени года этого счастья. Необходимо замтить, что теорія брака третьяго округа всегда одна и та же. Будь то маркизъ, сорокалтній, шестидесятилтній, купецъ милліонеръ, капиталистъ (см. ‘Первые шаги на жизненномъ пути’), вельможа или буржуа, — стратегія страсти у всхъ одинакова, кром незначительнаго исключенія въ соціальномъ положеніи. Сердца и средства останутся всегда въ точно опредленномъ отношеніи. Вамъ понятно будетъ затрудненіе, встрчаемое герцогиней при выполненіи ея благого намренія.
Нельзя себ представить, какое вліяніе имютъ во Франціи ‘слова’ на людей заурядныхъ, и какое зло приносятъ умные люди, выдумывая ихъ такимъ образомъ, ни одинъ бухгалтеръ не могъ бы сосчитать точную цифру суммъ, оставшуюся непроизводительной, замкнутую въ благородныхъ сердцахъ и ящикахъ, благодаря слдующей недостойной фраз: ‘надо оплести его’.
Слово это настолько распространено, что приходится употреблять его. Къ тому же, проникая въ тринадцатый округъ, надо знать и его образную рчь. Маркизъ Рошефильдъ, какъ вс недалекіе люди, всегда боялся, чтобы его не ‘оплели’. Съ самаго начала своей страсти къ Шонцъ, Артуръ былъ на страж и очень скупъ, мадамъ Шонцъ была слишкомъ умна и слишкомъ хорошо знала людей, чтобы не мечтать о лучшемъ будущемъ при такомъ начал. Рошефильдъ назначилъ пятьсотъ франковъ въ мсяцъ на ея расходы, нанялъ ей квартиру въ тысячу двсти франковъ, очень скудно обставивъ ее, она находилась во второмъ этаж, въ улиц Кокенаръ. Потомъ онъ занялся изученіемъ характера Авреліи, а она, замтивъ эту уловку, доставила ему достаточный матеріалъ для наблюденія. Рошефильдъ былъ радъ встртить двушку съ такимъ чуднымъ характеромъ, но удивительнаго ничего не находилъ, мать ея была одна изъ Барнгеймъ изъ Бадена, женщина хорошаго тона, къ тому же, Аврелія получила хорошее воспитаніе. Говоря по англійски, по нмецки и по итальянски, она хорошо знала иностранную литературу, могла соперничать въ игр съ піанистами второго разряда и, какъ женщина хорошаго происхожденія, никогда не кричала о своихъ талантахъ. Она брала кисть, шутя мазала ею, и такъ ловко изображала лица, что вызывала общее удивленіе. Въ свободное время, томясь ролью учительницы, она немножко занималась науками. Жизнь куртизанки заглушила, конечно, добрыя смена, и, понятно, какъ гордился Артуръ, что вызвалъ ихъ снова къ жизни. Аврелія стала высказывать ему столько же безкорыстія, сколько страсти, и, благодаря этому, маленькая лодочка скоро крпко прицпилась къ большому кораблю.
Несмотря на это, къ концу перваго года, входя въ переднюю, когда она знала, что маркизъ ждалъ ее, Аврелія намренно стучала своими грубыми башмаками и, длая видъ, что прячетъ свой грязный подолъ, старалась показать его. Наконецъ, она такъ ловко съумла убдить своего ‘милаго папашу’, что она вполн удовлетворяется скромнымъ буржуазнымъ существованіемъ, что черезъ десять мсяцевъ посл ихъ встрчи наступилъ второй лучшій періодъ ея жизни.
М-me Шонцъ перешла въ красивую квартиру въ улиц св. Георгія. Артуръ больше не скрывалъ своего состоянія, далъ ей чудную обстановку, серебро, тысячу двсти франковъ въ мсяцъ, и небольшую наемную каретку въ одну лошадь. Но мадамъ Шонцъ не была признательна за такую щедрость и видла въ подобномъ поведеніи Артура только разсчетливость скряги. Пресыщенный ресторанной жизнью съ невозможнымъ столомъ, гд сколько-нибудь порядочный обдъ на одну персону стоитъ шестьдесятъ франковъ и двсти, если пригласить хотя бы троихъ друзей, Рошефильдъ предложилъ m-me Шонцъ сорокъ франковъ въ день за свой столъ съ тмъ, чтобы можно было пригласить и кого-нибудь изъ друзей. Аврелія согласилась. Въ продолженіи года мадамъ Шонцъ вполн покорялась требованіямъ Рошефильда, и когда попросила прибавить ей пятьсотъ франковъ въ мсяцъ на туалетъ, для того, чтобы не конфузить ‘милаго папашу’ передъ товарищами, принадлежащими къ Жокей-клубу, онъ съ удовольствіемъ исполнилъ эту просьбу. ‘Хорошо было бы,— говорила она,— если бы Растиньякъ, Максимъ де-Трайль, д’Эгриньонъ, Ларошъ Югонъ, Ранкероль, Лягинскій, Ленонкуръ и другіе увидли васъ съ женщиной, одтой какъ m-me Эвераръ! Во всякомъ случа, не сомнвайтесь во мн, этимъ вы только выиграете’.
И въ самомъ дл, въ этомъ новомъ фазис жизни, Аврелія всми силами старалась показать новыя достоинства своей особы. Взявъ на себя роль хозяйки, она такъ хорошо исполняла ее, что безъ долговъ умла сводить концы съ концами, получая дв тысячи франковъ въ мсяцъ, что было не слыхано въ С.-Жерменскомъ предмсть тринадцатаго округа. А обды ея были гораздо лучше, чмъ у Нюсингена, вина подавались восхитительныя, въ десять и двнадцать франковъ бутылка, Рошефильдъ, вполн счастливый, что можетъ часто приглашать друзей къ своей содержанк, не нарушая бюджета, говорилъ, обнимая ее:
— Ты сокровище!..
Скоро онъ абонировалъ для нея третью часть ложи итальянской оперы и кончилъ тмъ, что сталъ вывозить ее на первыя представленія, онъ обращался къ Авреліи за совтами, цризнавая ея превосходство, подхватывалъ ея остроумныя замчанія, повторяя ихъ при удобномъ случа, что поднимало его репутацію интереснаго человка. Онъ убдился, что его любятъ дйствительно ради него самого. Аврелія отказалась составить счастіе одного стараго русскаго князя, предлагавшаго ей пять тысячъ франковъ въ мсяцъ.
— Какой вы счастливецъ, дорогой маркизъ, — говорилъ старый князь Галактіонъ, кончая въ клуб партію виста, — вчера, когда вы оставили меня съ мадамъ Шонцъ, я хотлъ отнять ее у васъ, но она отвчала мн: — ‘Князь, вы некрасивы и вы старше Рошефильда, вы, можетъ быть, стали бы бить меня, онъ же замняетъ мн отца. Отыщите хотя какую-нибудь причину для перемны моей жизни. Правда, у меня нтъ той безумной страсти, какую я испытывала къ втренникамъ, долги которыхъ я платила сама, но я люблю маркиза, какъ честная жена любитъ мужа’, — и съ этими словами она выгнала меня вонъ.
Этотъ разговоръ, нисколько не шаржированный, очень много способствовалъ полному запустнію отеля Рошефильдъ. Вскор Артуръ перенесъ всю свою жизнь и удовольствія къ мадамъ Шонцъ и чувствовалъ себя хорошо еще и потому, что въ конц третьяго года онъ съэкономилъ четыреста тысячъ франковъ.
Наступилъ третій періодъ ихъ жизни: мадамъ Шонцъ стала самой нжной матерью для сына Артура, она отводила и приводила домой мальчика изъ училища, она задаривала ребенка подарками, лакомствами и деньгами. Онъ называлъ ее ‘мамочкой’ и положительно обожалъ ее. Мадамъ Шонцъ руководила денежными длами своего Артура, она заставила купить понизившіяся акціи раньше знаменитаго лондонскаго договора, благодаря которому пало министерство перваго марта. Артуръ получилъ двсти тысячъ франковъ, и Аврелія не попросила ни одной копйки.
Будучи джентльменомъ, Рошефильдъ помстилъ шестьсотъ тысячъ франковъ въ банкъ, половину положилъ на имя Жозефины Шильцъ. Маленькій отель, нанятый въ улиц Ла-Брюеръ, былъ отданъ въ руки Грэндо, знаменитаго архитектора, обладавшаго талантомъ изящно украшать дома, съ тмъ, чтобы онъ придалъ ему видъ роскошной бонбоньерки. Съ этихъ поръ Рошефильдъ не считался съ мадамъ Шонцъ, она получала доходы и платила по счетамъ.
Сдлавшись его женой… по оказываемому ей доврію, она оправдывала его, стараясь доставить ‘своему папаш’ еще больше счастья.
Аврелія отгадывала его маленькія увлеченія и удовлетворяла ихъ, напоминая Помпадуръ, поощрявшую фантазіи Людовика XV. Мадамъ Шонцъ сдлалась настоящей, неоспоримой хозяйкой дома. Теперь она разршала себ покровительствовать прелестнымъ юношамъ, артистамъ, писателямъ, выступающимъ на литературное поприще, отвергающимъ и древнихъ, и современныхъ классиковъ и жаждущихъ пріобрсти огромную извстность съ очень маленькими силами.
Объ ум Авреліи можно судить по ея необыкновенно тактичному поведенію.
Во-первыхъ, десять, двнадцать юношей, занимая Рошефильда, снабжали его остротами, тонкими сужденіями обо всемъ, не подвергая въ то же время никакому сомннію врность хозяйки дома, вс они считали Аврелію необыкновенно умной женщиной. Эти живыя, странствующія объявленія кричали о мадамъ Шонцъ, какъ о женщин, самой пріятной и милой въ тринадцатомъ округ. Ея соперницы, какъ Сюзанна Гальяръ, имвшая надъ ней перовсъ, потому что въ 1838 году вступила въ законный бракъ, Фанни Бояре, Марьеттъ, Антонія, вс старались распускать боле чмъ нелпыя сплетни о красивыхъ юношахъ, посщающихъ Аврелію и о любезностяхъ, съ какою принималъ ихъ Артуръ. Мадамъ Шонцъ, называвшая этихъ трехъ дамъ хвастуньями, однажды за ужиномъ, даннымъ Натаномъ у Флорины посл бала въ опер, разсказавъ имъ сначала, какъ она достигла богатства и успха.
— Попробуйте сдлать тоже!— произнесла она такимъ тономъ, что объ этихъ словахъ долго помнили.
Въ этотъ періодъ Аврелія Шонцъ заставила Артура распродать скаковыхъ лошадей, приводя доводы, заимствованные ею наврно у Клода Виньона, одного изъ ея постоянныхъ постителей.
— Я поняла бы,— говорила она однажды вечеромъ, вдоволь насмявшись надъ этой страстью къ лошадямъ,— увлеченіе скачками со стороны принцевъ и богатыхъ людей, если бы они думали о благ страны, а не объ удовлетвореніи только собственнаго тщеславія. Если бы у васъ были конные заводы въ вашихъ владніяхъ, если бы вы воспитывали въ нихъ отъ тысячи до тысячи двухсотъ лошадей, если бы каждый изъ васъ выводилъ на скачки лучшихъ изъ нихъ и если бы вс конные заводы Франціи и Навары устраивали бы состязаніе при каждомъ торжественномъ случа,— это было бы достойно и прекрасно. Но вы покупаете ихъ, какъ антрепренеры актеровъ, вы унижаете профессію, длая изъ нея игру. Это просто биржа ногъ, какъ существуетъ биржа доходовъ — и это недостойно и неблагородно. Неужели вамъ не жаль бросить шестьдесятъ тысячъ франковъ, чтобы прочитать въ газетахъ: ‘Леліа’ Маркиза Рошефильда перегнала ‘Флръ-де-Жене’, герцога Реторе?!. Ужь лучше отдать эти деньги поэтамъ, какъ Монтіонъ, они увковчили бы ваше имя въ стихахъ или проз. Эти разсужденія заставили, наконецъ, маркиза понять всю пустоту бговъ и, распродавъ лошадей, онъ составилъ экономію въ шестьдесятъ тысячъ франковъ. На слдующій годъ мадамъ Шонцъ сказала ему:
— Теперь я теб ничего не стою, Артуръ!
Многіе богатые люди завидовали маркизу и старались отбить у него Аврелію, но, какъ и русскій князь, они не добились ничего.
— Послушай, мой другъ,— говорила какъ-то Аврелія Шонцъ разбогатвшему Фино,— я уврена, что Артуръ простилъ бы мн маленькую страсть, если бы я увлеклась на самомъ дл, но мыслимо-ли бросить настоящаго маркиза для такого выскочки, какъ ты, ты не могъ бы мн доставить такого положенія, какое даетъ мн Артуръ. Онъ ставитъ меня почти наравн съ женщинами его круга, ты же не могъ бы сдлать этого, даже если бы женился на мн.
Это былъ послдній гвоздь въ кандалахъ счастливаго узника. Разговоръ, конечно, былъ переданъ тому, для кого онъ предназначался.
Начался четвертый періодъ, періодъ привычки. Была одержана послдняя побда намченнаго плана кампаніи, и она теперь свободно могла сказать: ‘Онъ мой!’
Рошефильдъ купилъ маленькій отель на имя Жозефины Шильцъ, бездлушку въ восемьдесятъ тысячъ франковъ и около того времени, когда герцогиня задумала свой походъ, дошелъ до того, что сталъ гордиться своей содержанкой, называя ее: ‘Нинонъ II’, восхваляя такимъ образомъ строгую честность, чудныя манеры, образованіе и умъ Авреліи. Онъ приноровилъ къ мадамъ Шонцъ вс свои недостатки, хорошія качества, вкусы, удовольствія, и находился въ томъ період жизни, когда вслдствіе-ли утомленія, равнодушія или наступившаго философскаго отношенія къ жизни, но человкъ больше не мняется и остается вренъ своей жен или любовниц.
Для того, чтобы дать ясное представленіе о значеніи мадамъ Шонцъ, пріобртенномъ ею за пять лтъ, достаточно сказать, что для того, чтобы получить разршеніе посщать ея донъ, надо было пройти черезъ продолжительныя, предварительныя рекомендаціи. Она отказывалась принимать людей богатыхъ, но скучныхъ или съ какимъ-нибудь пятномъ въ жизни, и длала исключеніе только для аристократовъ.
— Эти, — говорила она, — имютъ право быть дураками, потому что они умютъ быть глупыми вполн прилично.
Аврелія Шонцъ располагала тремя стами тысячами франковъ, положенныхъ Рошефильдомъ на ея имя и которые приносили ей большой доходъ, благодаря одному банковскому чиновнику Гобенхейму, котораго она допускала къ себ. У нея было еще небольшое скрытое состояніе, которое она съэкономила изъ отпускаемыхъ ей суммъ на расходы и изъ процентовъ отъ трехсотъ тысячъ. Но она позволяла себ говорить только о капитал въ триста тысячъ.
— Чмъ больше вы наживаете, тмъ мене богатете,— сказалъ ей однажды Гобенхеймъ, который помогалъ ей длать обороты съ этимъ капиталомъ.
— Вода такъ дорога,— отвчала она ему.
Скрытый капиталъ увеличивался отъ драгоцнностей и брилліантовъ, которые она носила въ продолженіи мсяца и распродавала потомъ, реализируя такимъ образомъ и свои прихоти. Когда ее называли богатой, мадамъ Шонцъ отвчала, что триста тысячъ даютъ двнадцать тысячъ процентовъ, и что она ихъ истратила въ самое тяжелое время ея жизни, когда она любила Люсто.
Нельзя было не замтить плана въ ея поведеніи, и планъ былъ въ самомъ дл.
Въ продолженіи двухъ лтъ она завидовала мадамъ Брюэль, и ее мучили честолюбивыя мечты — обвнчаться въ церкви и въ префектур. Каждое соціальное положеніе иметъ свой запрещенный плодъ, и каждой незначительной вещи можно придать, при желаг Ніи, безграничный объемъ. Это честолюбивое желаніе не могло, конечно, исполниться безъ второго Артура, узнать имя котораго до сихъ поръ никому не удалось, несметря на вс старанія.
Биксіу видлъ избранника въ художник, художникъ въ Леон де-Лара, который въ свою очередь видлъ его въ Биксіу. Послднему было за сорокъ лтъ и ему пора было пристроиться. Подозрніе падало также на Виктора де-Вериньи, молодого поэта школы Каналиса, который бредилъ m-me Шонцъ, поэтъ же считалъ своимъ соперникомъ молодого скульптора Стидмана. Этотъ художникъ работалъ на магазинъ бронзовыхъ и золотыхъ вещей, желая воскресить Бенвенуто Челини. Клодъ Виньонъ, молодой графъ де-Ла-Пальферинъ, Гобенхеймъ, Берманто, философъ-циникъ и другіе постители этого интереснаго салона находились подъ подозрніемъ вс поочередно, но каждый оказывался непричемъ. Ошибались вс, а самъ Рошефильдъ подозрвалъ Шонцъ въ слабости къ молодому и умному Ла-Пальферинъ. Она же, добродтельная по разсчету, думала только о хорошей партіи.
Аврелія допускала къ себ въ домъ только одного человка двусмысленной репутаціи,— Кутюра. Онъ не разъ подводилъ банкировъ, но былъ изъ первыхъ ея друзей, и она одна осталась ему врна. Ложная тревога 1840 года уничтожила послдній капиталъ этого спекулятора. Онъ былъ увренъ въ удач 1-го марта. Видя, что ему не везетъ, Аврелія и заставила тогда Рошефильда играть въ обратную сторону. Она же назвала этого спекулятора посл его неудачной игры ‘распоровшимся швомъ’ {Couture — шовъ. Аврелія назвала его decouture — распоровшійся шовъ. (Непереводимая игра словъ).}.
Счастливый, что двери дома m-me Шонцъ были ему всегда открыты, Кутюръ, которому Фино, человкъ ловкій и даже счастливый между выскочками, давалъ время отъ времени по тысяч франковъ, былъ настолько разсчетливъ, что ршилъ предложить свою руку m-me Шонцъ.
Она въ свою очередь изучала, въ состояніи-ли этотъ смлый спекуляторъ составить себ политическую карьеру и достаточно-ли онъ признателенъ, чтобы не бросить своей жены. Сорокатрехлтній Кутюръ, довольно потасканный, не могъ искупить своей незвучной фамиліи благороднымъ происхожденіемъ, и избгалъ говорить о своихъ родителяхъ. Когда, наконецъ, Шонцъ начинала приходить въ отчаяніе отъ недостатка способныхъ людей, тогда Кутюръ представилъ ей одного провинціала, въ род тхъ вазъ съ двумя ручками, за которыя крпко берутся женщины, когда хотятъ удержать ихъ у себя. Изображая эту личность, мы изобразимъ также извстную часть современной молодежи.
Здсь придется сдлать нкоторое отступленіе.
Въ 1838 году Фабіенъ де-Ронсере, сынъ предсдателя суда въ Кан, умершаго годъ тому назадъ, покинулъ городъ Алансонъ, сложивъ съ себя обязанности судьи, ‘должность, на которой только теряешь время’, говорилъ онъ, и пріхалъ въ Парижъ съ намреніемъ составить карьеру. Онъ хотлъ пробить себ дорогу, длая какъ можно боле шума, нормандская уловка, трудно, впрочемъ, исполнимая для него, такъ какъ онъ имлъ всего восемь тысячъ франковъ дохода. Мать его еще была жива и пользовалась доходами съ своего дома въ Алансон. Во время своихъ путешествій въ Парижъ, юноша этотъ пробовалъ уже свое счастье и позналъ все несовершенство соціальнаго переворота 1830 года. Онъ хотлъ его эксплуатировать въ свою пользу, слдуя примрамъ хитрыхъ буржуа. Это требуетъ бглаго взгляда на новый порядокъ вещей.
Современное равенство, чрезмрно развитое въ нашу эпоху, естественно пробудило въ частной жизни, какъ и въ политической, три великія силы соціальнаго эгоизма: гордость, самолюбіе и честолюбіе. Глупые хотятъ слыть за умныхъ, умные за талантливыхъ, талантливые за геніальныхъ, что же касается до истинно геніальныхъ людей, то они боле благоразумны и хотятъ быть только полубогами. Подобное направленіе умовъ современнаго общества порождаетъ въ палат разногласія: промышленникъ завидуетъ государственному человку, администраторъ — поэту, глупцы стараются уязвить умныхъ людей, умные люди — талантливыхъ, а талантливые — всхъ тхъ, кто, хотя немного, превосходитъ ихъ. Полубоги же угрожаютъ учрежденіямъ, трону и всему, что не боготворитъ ихъ безусловно. Какъ только народъ уничтожилъ признанныя общественныя преимущества привилегированнаго класса, онъ даетъ полный просторъ честолюбію заурядныхъ людей, каждый изъ которыхъ стремится занять первое мсто.
Все зло заключается въ аристократіи, говорятъ демократы, но зло во всякомъ случа опредленное и ограниченное, теперь они промняли’ее’на десять вчно враждующихъ аристократій, самое худшее изъ положеній. Провозглашая равенство всхъ, провозгласили Декларацію правъ на зависть. Мы переживаемъ теперь волненія революціи, перенесенныя въ мирную, повидимому, область ума, промышленности и политики, кажется, что репутація, пріобртенная, благодаря таланту, труду и общественными заслугами, пріобртена также насчетъ народа. Аграрный законъ перенесутъ скоро и на поля славы. Никогда не было такого стремленія добиться извстности какими бы то ни было средствами. Хотятъ отличиться во что бы то ни стало смшной оригинальностью, притворнымъ увлеченіемъ, польскимъ вопросомъ, пенитенціарной системой, судьбой каторжниковъ, отбывающихъ срокъ наказанія, малолтними преступниками, моложе и старше двнадцати лтъ и всми общественными бдствіями. Эти различныя маніи создаютъ добавочныя почетныя должности президентовъ, вице-президентовъ и секретарей обществъ, число которыхъ въ Париж превосходитъ число соціальныхъ вопросовъ, требующихъ разршенія. Большое общество уничтожили для того, чтобы создать тысячу маленькихъ по образцу усопшаго. Вс эти паразитныя общества не служатъ-ли признакомъ разложенія? Не напоминаютъ-ли они червей, копошащихся въ труп? Вс эти общества, дти одной матери — тщеславія. Совсмъ инымъ образомъ проявляется католическое милосердіе и истинная благотворительность. Она изучаетъ язвы, излечивая ихъ, и не разглагольствуетъ въ собраніяхъ о причинахъ болзни ради удовольствія разглагольствовать.
Фабіенъ де-Ронсере не принадлежалъ въ числу недюжинныхъ людей, но обладалъ чутьемъ нормандца, и хорошо понялъ выгоду, которую могъ извлечь изъ этого общественнаго порока. Каждая эпоха иметъ свои особенности, которыя эксплоатируютъ ловкіе люди. Фабіенъ стремился заставить говорить о себ.
— Другъ мой, чтобы быть чмъ-нибудь, нужно заставить говорить о себ!— сказалъ онъ, узжая, королю Алансона, Букье, другу своего отца.— Черезъ шесть мсяцевъ я буду боле извстенъ, чмъ вы!
Такъ объяснялъ Фабіенъ направленіе своего времени. Онъ не господствовалъ надъ нимъ, но покорялся ему. Началъ онъ съ богемы, области нравственной топографіи Парижа, (см. ‘Принцъ богемы и сцены парижской жизни’), гд, благодаря своей преднамренной расточительности, былъ извстенъ подъ именемъ ‘наслдника’. Ронсере воспользовался бывшей любовью Кутюра, красивой m-me Кадинъ, одной изъ новыхъ актрисъ, пользующейся успхами на второстепенной сцен, и для которой въ продолженіи своей призрачной роскоши онъ отдлалъ великолпно помщеніе въ нижнемъ этаж съ садомъ въ улиц Бланшъ. Такимъ-то образомъ познакомились Росере и Кутюръ. Нормандецъ, желавшій пріобрсти готовую роскошь, купилъ обстановку Кутюра и вс украшенія, которыя тотъ принужденъ былъ оставить въ квартир: бесдка для куренія, деревянная галлерея въ сельскомъ вкус, увшенная индійскими цыновками, и украшенная глинянными вазами, чрезъ которую проходили въ бесдку во время дождя. Когда хвалили помщеніе Ронсере, онъ называлъ его своей ‘берлогой’. Провинціалъ скрывалъ, что архитекторъ Грендо приложилъ здсь все свое стараніе, какъ Стидманъ въ скульптур, и Леонъ де-Лара въ живописи, самолюбіе было у него такъ велико, что онъ готовъ былъ прибгнуть къ лжи, только чтобы возвыситься. ‘Наслдникъ’ дополнилъ это великолпіе оранжереей, обращенной на югъ, не изъ любви къ цвтамъ, а чтобы поражать публику своимъ садоводствомъ. Теперь онъ почти достигъ цли. Сдлавшись вице-президентомъ какого-то общества садоводства, во глав котораго находился герцогъ де-Висембургь, братъ князя Чіавари, младшій сынъ покойнаго маршала Верно, онъ украсилъ свой мундиръ вице-президента лентой Почетнаго Легіона, полученной имъ посл выставки продуктовъ, вступительную рчь онъ купилъ за пятьсотъ франковъ у Люсто, но произнесъ ее такъ смло, какъ будто она была его. Онъ былъ замченъ, благодаря одному цвтку, который ему далъ старый алансонецъ Бланде, отецъ Эмиліи Бланде, но который Ронсере выдалъ за цвтокъ изъ своей оранжереи. Но этого успха ему было мало. ‘Наслдникъ’ желалъ прослыть умнымъ человкомъ и старался сойтись съ извстными людьми, чтобы позаимствоваться ихъ славой, планъ, трудно исполнимый, такъ какъ онъ могъ расходовать только восемь тысячъ франковъ. И Фабіенъ де-Ронсере обращался поочередно и безуспшно къ Биксіу, Стидману и Леону де-Лара съ просьбою представить его Авреліи Шонцъ, желая попасть въ этотъ звринецъ разнаго рода львовъ. Онъ такъ часто угощалъ обдами Кутюра, что Кутюръ категорически доказалъ m-me Шонцъ, что она должна принять этого оригинала хотя бы только для того, чтобы сдлать изъ него изящнаго лакея, безъ содержанія, для порученій, которыя неудобно давать прислуг. Аврелія Шонцъ разгадала Фабіена въ три вечера и сказала себ:
— Если Кутюръ не подойдетъ мн, я уврена, что запрягу этого, моя будущность теперь твердо стоитъ на ногахъ.
Какъ, надъ которымъ вс потшались, сдлался избраннивреліи. Предпочтеніе могло быть оскорбительно для Фабіена, если бы онъ зналъ планы Авреліи, и никто не могъ догадаться о такомъ выбор, такъ какъ выборъ былъ боле, чмъ невроятенъ. Аврелія кружила Фабіену голову, украдкою посылая ему улыбки или кокетничая съ нимъ на порог двери, провожая его послднимъ, если Рошефильдъ оставался дома. Она часто брала его въ ложу третьимъ, говоря, что пользуется отъ него маленькими услугами, и не знаетъ, чмъ отблагодарить его. Мужчины, какъ и женщины, обладаютъ одинаковымъ тщеславіемъ, желаніемъ умть внушать любовь къ себ. Любовь Авреліи Шонцъ должна была особенно льстить самолюбію того, кого она избирала въ возлюбленные своего сердца и дарила, повидимому, безкорыстной привязанностью. Изображая изъ себя великосвтскую даму и на самомъ дл не уступая имъ ни въ чемъ, она должна была бы быть и дйствительно была предметомъ гордости для Фабіена, который настолько увлекался ею, что являлся не иначе, какъ въ полномъ парад: лакированныхъ сапогахъ, лайковыхъ перчаткахъ, вышитой рубашк съ жабо, въ самыхъ разнообразныхъ жилетахъ, однимъ словомъ, со всми вншними проявленіями глубокаго почитанія. За мсяцъ до совщанія герцогини съ аббатомъ m-me Шонцъ открыла Фабіену тайну своего происхожденія и свое настоящее имя, но онъ не понялъ цли такой откровенности. Черезъ дв недли Аврелія, пораженная недалекостью нормандца, воскликнула: — Боже, какъ я глупа! Онъ вдь, кажется, вообразилъ, что я люблю его на самомъ дл!
Тогда она повезла ‘Наслдника’ въ своей коляск въ Булонскій лсъ, такъ какъ съ годъ уже пользовалась маленькой коляской и парной низенькой кареткой.
При этомъ открытомъ tte—tte она затронула вопросъ о своей будущности и объявила, что хочетъ выйти замужъ.
— У меня семьсотъ тысячъ франковъ,— говорила она,— и признаюсь вамъ, что если бы я встртила человка, одареннаго честолюбіемъ, который съумлъ бы понять меня, я измнила бы свое положеніе. Знаете-ли вы, о чемъ я мечтаю? Мн бы хотлось быть простой гражданкой, войти въ честную семью и сдлать счастливыми мужа и дтей.
Нормандцу очень льстило расположеніе m-me Шонцъ, но бракъ съ ней, ему, тридцативосьмилтнему человку, котораго іюльская революція сдлала судьей, казался ему безуміемъ, такой шагъ требовалъ, конечно, обдуманности. Замтя его колебаніе, Аврелія Шонцъ сдлала ‘наслдника’ предметомъ своего остроумія, шутокъ, презрнія и вернулась опять въ Кутюру. Черезъ восемь дней спекуляторъ, которому она доврила свои средства, предложилъ ей свою руку, сердце и будущность — три вещи одинаковой стоимости. Такъ жила Аврелія Шонцъ, когда герцогиня Грандль заинтересовалась жизнью этой Беатрисы въ улиц С.-Жоржъ.
По совту аббата Бросета герцогиня просила маркиза д’Ажюда привести въ ней короля политическихъ головорзовъ, извстнаго графа Максима де-Трайля, эрцгерцога богемы, самаго молодого изъ молодыхъ людей, хотя ему было уже пятьдесятъ лтъ. Ажюда пригласилъ Максима пообдать вмст въ клуб, въ улиц Божъ, и потомъ предложилъ пойти поиграть въ карты къ герцогу Грандль, который былъ боленъ подагрой и сидлъ дома. Хотя зять герцога Грандль и кузенъ герцогини имлъ право ввести его въ салонъ, гд онъ ни разу не былъ, но Максимъ сразу понялъ, что значило подобное приглашеніе: онъ былъ нуженъ герцогу или герцогин. Клубная жизнь, позволяющая играть съ людьми, которыхъ не принимаютъ у себя, была обычнымъ явленіемъ того времени.
Герцогъ сдлалъ честь Максиму — вышелъ къ нему, хотя больной. Посл пятнадцати партій въ вистъ онъ пошелъ спать, оставивъ свою жену съ Максимомъ и д’Ажюда. Герцогиня съ помощью Максима сообщила о своемъ проект Трайлю и просила его содйствія, длая видъ, что нуждается только въ его совт. Максимъ выслушалъ до конца, не проронивъ ни слова и желая, чтобы графиня прямо обращалась къ нему за помощью.
— Я все повялъ, сударыня, — сказалъ онъ тогда, окидывая ее и маркиза тмъ тонкимъ, глубокимъ и лукавымъ взглядомъ, какимъ подобные плуты умютъ всегда смутить своихъ собесдниковъ.— Д’Ажюда подтвердитъ вамъ, что если кто-нибудь въ Париж и можетъ вести такую двойную игру, то это я, и при этомъ не вмшивая васъ, и даже не говоря о томъ, что я былъ сегодня здсь. Но только сначала займемся предварительными переговорами Леобена. Чмъ можете вы пожертвовать?..
— Всмъ, что потребуете,— отвчала она.
— Хорошо. Итакъ, вы удостоите меня чести принимать у себя герцогиню де-Трайль и протежировать ей?
— Да разв ты женатъ?…— воскликнулъ д’Ажюда.
— Я женюсь черезъ дв недли на наслдниц очень богатой, но совершенно буржуазной семьи, это жертва моему политическому убжденію. Я дйствую по принципу правительства. Я мняю кожу. Вамъ понятно теперь, герцогиня, какъ важно для меня, если вы и ваша семья примите мою жену, я надюсь, что буду депутатомъ посл отставки моего тестя, и мн общаютъ уже дипломатическій постъ, что вполн подойдетъ къ моему богатству. Я не вижу причины, почему бы моей жен не быть такъ же хорошо принятой, какъ мадамъ Портандюэръ, въ томъ обществ молодыхъ женщинъ, въ которомъ блещутъ мадамъ ла-Басти, Жоржъ Моифриньезъ, Лесторадъ, Геникъ, д’Ажюда, Ресто, Растиньякъ, Ванденесэ. Жена моя красива, а за остальное ручаюсь я! Согласны вы на это, герцогиня? Вы благочестивая женщина, и если вы скажете да, то ваше общаніе поможетъ мн вполн устроить мою жизнь, вы же сдлаете этимъ еще одно доброе дло. Я долго царилъ среди вивровъ, но теперь всему конецъ. Къ тому же нашъ гербъ лазурное поле съ золотой химерой, изрыгающей огонь, съ красными и зелеными пятнами и съ горностаевымъ мхомъ, гербъ этотъ намъ далъ Францискъ I, который счелъ необходимымъ отблагодарить лакея Людовика XI, и мы графы со временъ Екатерины Медичи.
— Я буду принимать вашу жену и покровительствовать ей — сказала торжественно графиня — и мои не отвернутся отъ нея, даю вамъ слово.
— Ахъ, герцогиня,— воскликнулъ видимо растроганный Максимъ,— если и герцогъ не откажетъ мн въ своемъ вниманіи, то ручаюсь вамъ за успхъ вашего плана, но,— продолжалъ онъ черезъ нсколько времени, — вы должны слдовать моимъ указаніямъ. Это послдняя интрига въ моей холостой жизни, она должна быть выполнена особенно хорошо, такъ какъ рчь вдь идетъ о добромъ дл,— прибавилъ онъ, улыбаясь.
— Вамъ повиноваться?— проговорила герцогиня,— значитъ, нельзя скрыть, что я замшана во всемъ этомъ?
— Ахъ, сударыня, я васъ не скомпрометирую,— воскликнулъ Максимъ,— и слишкомъ уважаю васъ, чтобы принимать предосторожности, но слдовать моимъ совтамъ необходимо. Такъ, напримръ, требуется, чтобы мадамъ дю-Геникъ увезла своего мужа на два года, пусть покажетъ ему Швейцарію, Италію, Германію, вообще какъ можно больше странъ.
— Ахъ, вы раздляете, значитъ, страхъ моего духовника!— наивно воскликнула герцогиня, вспоминая справедливыя замчанія аббата Бросета.
Такое соглашеніе между адомъ и небомъ заставило улыбнуться Максима и д’Ажюда.
— А чтобы лишить m-me Рошефильдъ возможности видть Калиста,— продолжала герцогиня,— мы удемъ вс, Жюстъ съ женой, Калистъ съ Сабиной и я. Клотильда останется съ отцемъ.
— Не будемъ торжествовать побду,— сказалъ Максимъ,— я предвижу массу препятствій, но, конечно, одолю ихъ, ради вашего уваженія и вашей протекціи я готовъ идти на всякую грязь, но здсь вдь…
— Грязь?— перебила герцогиня этого современнаго кондотьери, и на лиц ея выразилось отвращеніе и удивленіе.
— Но вы попадете въ нее непремнно, сударыня, разъ я вашъ довренный. Разв вы не знаете, до какой степени вашъ зять ослпленъ m-me Рошефильдъ?.. Мн извстно все отъ Натана и Каналиса, между которыми колебалась m-me Рошефильдъ, когда Калистъ бросился въ эту львиную пасть. Она уврила этого бретонца, что осталась такой же добродтельной, что никого не любила, кром него, что любовь къ Конти была дломъ разсудка, сердце и все прочее принимало въ ней очень мало участія. Однимъ словомъ, то была музыкальная любовь!..
— Что касается до Рошефильда, то тамъ былъ только долгъ. Она, какъ видите, чиста, какъ два! Она это вполн доказываетъ, никогда не вспоминая о своемъ сын, и въ теченіе цлаго года не сдлавъ ни одной попытки для того, чтобы видть его. А сыну ея скоро двнадцать лтъ и m-ше Шонцъ вполн замнила ему мать, материнство, какъ знаете, это своего рода страсть у женщинъ подобнаго сорта. Поврьте, дю-Геникъ отдалъ бы себя и жену на закланіе ради Беатрисы. Вы думаете легко спасти человка, когда онъ на дн пропасти легковрія! И Яго Шекспира могъ бы растерять вс свои платки, не достигнувъ цли. Думаютъ, что Отелло, Оросманъ, C.-Пре, Рене, Вертеръ и другіе влюбленные, пользующіеся славой, изображаютъ любовь! Ихъ отцы съ ледяными сердщами никогда не знали, что значить истинная любовь, одинъ только Мольеръ понималъ любовь. Любовь, герцогиня, не значитъ любить только благородныхъ женщинъ, какъ Кларисса — велика трудность, нечего сказать!.. Любить, значить, говорить себ: ‘Та, которую я люблю, нечестная женщина, она обманываетъ меня и будетъ обманывать всегда, она прошла огонь и воду, вс мученія ада заключаются въ ней…’ и бжать къ ней, и находить въ ней лазурное небо и цвты рая!…
‘Ботъ какъ любилъ Мольеръ, какъ любимъ мы, втрогоны, я плачу каждый разъ, когда смотрю эту великую сцену съ Арнольфомъ. Вотъ такою-то любовью, герцогиня, и любитъ вашъ зять Беатрису! Мн трудно будетъ разлучить Рошефильда съ Шонцъ, но она, наврно, согласится, я всми силами постараюсь изучить вс обстоятельства ея жизни.
‘Что касается до Калиста и до Беатрисы, то для нихъ нужны удары топора, сверхъестественныя измны и такія низости, до которыхъ не можетъ спуститься ваше чистое воображеніе, если только вашъ духовникъ не протянетъ вамъ руку помощи. Вы требуете невозможнаго, герцогиня, но оно будетъ исполнено, хотя я и ршилъ дйствовать огнемъ и мечемъ, но все же не могу ручаться за полный успхъ. Я знаю такихъ влюбленныхъ, на которыхъ не дйствуютъ самыя ужасныя разочарованія. Вы слишкомъ чисты для того, чтобы знать, какую власть могутъ пріобрсти женщины, не отличающіяся добродтелями.
— Подождите приступать къ этому гадкому длу, дайте мн переговорить съ аббатомъ. Я должна знать, до какой степени я буду вашей соучастницей!— воскликнула герцогиня съ наивностью, въ которой выразился весь эгоизмъ ея благочестія.
— Вы ничего не будете знать, дорогая мама,— проговорилъ маркизъ д’Ажюда.
На крыльц, пока подавали карету маркизу, д’Ажюда сказалъ маркизу:
— Вы совсмъ запугали добрую герцогиню.
— Не можетъ же вдь она сомнваться въ трудности исполненія того, чего требуетъ!.. Подемте въ Жокей-клубъ, мн надо, чтобы Рошефильдъ позвалъ меня завтра обдать къ Шонцъ. Сегодня ночью я составлю планъ, разставлю на шахматной доск пшки для партіи, которую начну играть. Во времена своего блеска Беатриса не хотла принимать меня. Теперь я сведу съ ней счеты и такъ отомщу за вашу невстку, что она сама найдетъ мое мщеніе слишкомъ жестокимъ…
На другой день Рошефильдъ сказалъ m-me Шонцъ, что позвалъ обдать Максима де-Трайль. Онъ предупредилъ ее, чтобы дать ей возможность показать всю роскошь дома и приготовить боле изысканныя кушанья для этого извстнаго знатока, котораго трусили вс женщины, подобныя Шонцъ. Она особенно позаботилась о своемъ туалет и о дом для пріема такого лица.
Въ Париж столько же различныхъ царствъ, сколько различнаго рода искусствъ, наукъ, профессій и разнаго рода спеціальностей, и наиболе талантливый въ той или иной профессіи становится своего рода царемъ. Его цнятъ и уважаютъ его товарищи, знакомые съ трудностями ремесла и готовые всегда восхищаться тмъ, кто легко преодолваетъ ихъ. Въ глазахъ куртизанокъ и ихъ покровителей Максимъ считался очень вліятельнымъ и способнымъ, такъ какъ умлъ заслужить всеобщую любовь. Его превозносили вс, кто зналъ, какъ трудно въ Париж ладить съ кредиторами. По изяществу, уму и манерамъ онъ не имлъ себ соперниковъ, за исключеніемъ знаменитаго Марсея, который поручалъ ему разнаго рода политическія миссіи. Всего этого достаточно, чтобы объяснить его бесду съ герцогиней, престижъ, которымъ онъ пользовался у m-me Шонцъ, авторитетъ его словъ при свиданіи, которое онъ разсчитывалъ имть на Итальянскомъ бульвар съ однимъ юношей, уже заслужившимъ извстность, хотя только что вступившимъ въ парижскую богему.
На другой день утромъ Максиму доложили о приход Фино, котораго онъ позвалъ наканун. Онъ просилъ его устроить случайный завтракъ въ Англійскомъ кафе, гд Фино, Кутюръ и Люсто могли бы поболтать съ нимъ. Фино по отношенію къ графу де-Трайль былъ тоже, что прапорщикъ по отношенію къ маршалу Франціи, и не могъ ему ни въ чемъ отказать, къ тому же было бы слишкомъ опасно раздражать такого льва. Когда Максимъ пришелъ завтракать, онъ засталъ Фино и двухъ его товарищей уже за столомъ. Разговоръ шелъ объ Авреліи Шонцъ. Кутюръ, ловко подстрекаемый Фино и Люсто,.безсознательно сдлавшись помощникомъ Фино, разсказалъ де-Трайлю все, что тому нужно было знать объ Авреліи.
Въ часъ дня Максимъ съ зубочисткой въ зубахъ разговаривалъ съ Тилье на подъзд Тортони, гд спекуляторы устроили своего рода маленькую биржу, преддверіе большой. Казалось, Максимъ былъ занять длами, но онъ поджидалъ молодого графа де-Ла-Пальферинъ, который въ извстный часъ долженъ былъ пройти здсь. Итальянскій бульваръ теперь тоже, чмъ въ 1650 году былъ Новый мостъ, вс извстные люди проходятъ по немъ непремнно, хотя бы разъ въ день. И въ самомъ дл чрезъ десять минутъ Максимъ, оставивъ руку Тилье и кивнувъ головой молодому князю богемы, сказалъ ему съ улыбкой:
— Ко мн, графъ, вы мн нужны на два слова!
Оба соперника, одинъ свтило заходящее, другой — восходящее, услись на стульяхъ передъ парижской кофейной. Максимъ помстился на извстномъ разстояніи отъ нсколькихъ старичковъ, которые сидятъ здсь обыкновенно уже съ часа дня, чтобы облегчить свои ревматическіе недуги. У него были уважительныя причины избгать стариковъ (см. ‘Дловой человкъ’, сцена изъ парижской жизни).
— У васъ есть долги?— спросилъ Максимъ молодого графа.
— Если бы у меня ихъ не было, могъ-ли бы я быть вашимъ достойнымъ замстителемъ?— отвчалъ Пальферинъ.
— Если я предложилъ вамъ этотъ вопросъ, то не потому, чтобы сомнвался въ вашемъ отвт, я хочу только знать, какъ велика сумма, пять или шесть?
— Шесть, чего?
— Шесть цифръ! Должны-ли вы пятьдесятъ или сто тысячъ?.. Я долженъ былъ до шестисотъ тысячъ.
Ла-Пальферинъ почтительно и насмшливо снялъ передъ нимъ шляпу.
— Если бы у меня былъ кредитъ въ сто тысячъ франковъ,— отвтилъ молодой человкъ, — я забылъ бы кредиторовъ и провелъ бы остатокъ моей жизни въ Венеціи, въ стран живописи, вечера проводилъ бы въ театр, а ночи съ хорошенькими женщинами и…
— А что сталось бы съ вами въ мои годы?— спросилъ Максимъ.
— О, я не пошелъ бы такъ далеко,— отвчалъ юноша.
Максимъ, въ свою очередь, отдалъ ему долгъ вжливости, шутливо приподнявъ шляпу.
— Это другой взглядъ на жизнь, — сказалъ онъ тономъ знатока знатоку.— Вы должны?
— О, о такомъ пустяк не стоило бы говорить и дядюшк, если бы онъ у меня былъ, то наврно лишилъ бы меня наслдства за то, что я долженъ такъ мало, шесть тысячъ!..
— Долгъ въ шесть тысячъ тяготитъ гораздо больше, чмъ въ сто тысячъ, — наставительнымъ тономъ сказалъ Максимъ.— Ла-Пальферинъ! у васъ много смлости и ума, и даже больше ума, чмъ смлости: вы можете далеко пойти и сдлаться политическимъ человкомъ. Знаете… Изъ всхъ, кто идетъ по пути, съ котораго схожу я, изъ всхъ моихъ соперниковъ только вы одинъ нравитесь мн.
Ла-Пальферинъ покраснлъ, онъ былъ польщенъ этимъ признаніемъ, такъ добродушно-сказаннымъ главой парижскихъ авантюристовъ. Въ этомъ непроизвольномъ движеніи его самолюбія выразилось какъ бы сознаніе его слабости, и онъ обидлся. Но Максимъ понялъ это чувство обиды, которое такъ легко было предугадать у такого умнаго человка, и поправилъ дло, отдавъ себя въ полное распоряженіе молодого человка.
— Хотите вы оказать мн услугу для того, чтобы освободить меня изъ Олимпійскаго цирка посредствомъ хорошаго брака? И я тоже много сдлаю для васъ,— сказалъ Максимъ.
— Я бы гордился этимъ — отвчалъ Ла-Пальферинъ, это значило бы воспроизвести басню ‘Левъ и Мышь’.
— Для начала я предложу вамъ двадцать тысячъ франковъ,— продолжалъ Максимъ.
— Двадцать тысячъ франковъ?… Я всегда предчувствовалъ, что, гуляя по бульвару…— сказалъ какъ бы между прочимъ Ла-Пальферинъ.
— Другъ мой, вы должны поставить себя на извстную ногу,— сказалъ улыбаясь Максимъ,— не оставайтесь только на двухъ ногахъ, а имйте ихъ шесть, или берите примръ съ меня: я никогда не схожу съ моего тильбюри…
— Но, можетъ быть, вы потребуете отъ меня чего-нибудь, что превышаетъ мои силы?
— О, нтъ, надо только, чтобы вы заставили одну женщину полюбить васъ въ дв недли.
— Она непорядочная женщина?
— Почему?
— Тогда это было бы невозможно, но если дло идетъ о женщин вполн порядочной и очень умной…
— Это очень извстная маркиза!
— Вамъ надо ея письма?— спросилъ молодой графъ.
— Ахъ!..ты ранишь меня въ сердц!— воскликнулъ Максимъ.— Нтъ, дло не въ этомъ.
— Значитъ, надо полюбить ее?
— Да, въ полномъ смысл этого слова…
— Но если я долженъ пожертвовать своимъ эстестическимъ вкусомъ, тогда это не мыслимо. Видите-ли, по отношенію къ женщинамъ, у меня есть извстная честность, мы можемъ бить ихъ, но не…
— Ахъ, значитъ, меня не обманули,— перебилъ его Максимъ.— Неужели ты думаешь, что я въ состояніи предложить теб сдлать мелкую низость? Нтъ, надо пойти, надо ослпитъ, надо побдить… Мой другъ, сегодня вечеромъ я даю теб двадцать тысячъ франковъ и десять дней для побды. Вечеромъ увидимся у Шонцъ!
— Я обдаю тамъ.
— Хорошо,— сказалъ Максимъ.— Поздне, когда я буду нуженъ вамъ, графъ, вы найдете меня,— прибавилъ онъ тономъ короля, слова котораго не допускаютъ сомнній.
— Эта бдная женщина сдлала вамъ много зла?— спросилъ Ла-Пальферинъ.
— Не старайся проникнуть въ глубины моихъ водъ, мой милый, знай только, что въ случа успха, ты пріобртешь такую вліятельную протекцію, что будешь въ состояніи также какъ я кончить блестящей партіей, если жизнь богемы надостъ теб.
— Неужели можетъ наступить время, когда надостъ веселиться,— сказалъ Пальферинъ,— не быть ничмъ, жить, какъ птицы небесныя, охотиться въ Париж, на подобіе дикихъ, и смяться надо’ всмъ?!..
— Все надодаетъ, даже адъ,— отвтилъ смясь Максимъ.— До вечера!
И оба повсы, молодой и старый, встали. Свъ въ экипажъ, Максимъ подумалъ: — Мадамъ Эспаръ терпть не можетъ Беатрисы, она мн поможетъ…— Въ отель Грандль,— крикнулъ онъ кучеру, замтивъ проходившаго Растиньяка.— Найдите великаго человка безъ слабостей!.. Максимъ засталъ герцогиню, m-me дю-Геникъ и Клотильду въ слезахъ.
— Что случилось?— спросилъ онъ герцогиню.
— Калистъ не возвращался, и это въ первый разъ. Сабина просто въ отчаяніи.
— Герцогиня,— говорилъ Максимъ, отводя благочестивую женщину къ окну,— ради Бога, Который Одинъ будетъ судить насъ, сохраните въ самой глубокой тайн мое участіе въ этомъ дл, потребуйте того же отъ д’Ажюда. Пусть Калисть никогда не узнаетъ о нашихъ заговорахъ, иначе смертельная дуэль неизбжна… Когда я говорилъ вамъ, что это не обойдется вамъ дорого, я подразумвалъ, что вы не потратите безумныхъ суммъ. Мн нужно двадцать тысячъ франковъ, все остальное я беру на себя. Придется дать нкоторымъ лицамъ важныя мста, можетъ быть, мсто главнаго сборщика податей.
Герцогиня и Максимъ вышли. Когда m-me Грандль возвратилась къ своимъ дочерямъ, она услышала новый разсказъ Сабины о событіяхъ ея семейной жизни, еще боле ужасныхъ, чмъ т, которыя разрушали ее счастье.
— Успокойся, дитя мое,— говорила герцогиня дочери.— Беатриса дорого поплатится за твои слезы и страданья, рука дьявола уже опускается на нее, за твое униженіе она получитъ десять.
Аврелія предупредила Клода Виньона, который нсколько разъ изъявлялъ желаніе познакомиться съ Максимомъ де-Трайль. на пригласила Кутюра, Фабіана, Биксіу, Леонъ де-Пора, Ла-Пальферина и Натана, послдняго Рошефильдъ пригласилъ для графа Максима. У Авреліи собралось такимъ образомъ девять человкъ, вс пользующіеся большой извстностью, за исключеніемъ Ронсере, но нормандское тщеславіе и грубое честолюбіе ‘наслдника’ равнялось литературному могуществу Клода Виньона, поэзіи Натана, уму Биксіу, разсчетливости Фино, глубин Максима и геніальности Леонъ де-Пора.
На m-me Шонцъ, которая хотла казаться молодой и красивой, былъ такой туалетъ, какой могутъ придумать только женщины подобнаго сорта. Гипюровая перелина, тонкая какъ паутина, голубое бархатное платье, корсажъ котораго застегивался опалами, и гладко причесанные волосы, блествшіе, какъ черное дерево. Аврелія Шонцъ пользовалась репутаціей хорошенькой женщины, благодаря ослпительной свжести и близн кожи съ необыкновенно теплыми тонами, какъ у креолки, умному лицу, съ опредленными и твердыми чертами лица, типъ графини Мерлинъ, такъ долго сохранявшійся молодымъ и, можетъ быть, свойственный южанкамъ. Къ несчастію, m-me Шонцъ начала полнть отъ покойной счастливой жизни. Ея обольстительная шея стала пухнуть такъ же, какъ и плечи. Во Франціи особенное значеніе придаютъ лицу, и красивыя головки могутъ долго поддерживать даже безобразныя фигуры.
— Дорогое дитя,— сказалъ Максимъ, входя и цлуя Аврелію въ лобъ,— Рошефильдъ хотлъ показать мн ваше помщеніе, въ которомъ я еще не былъ, эта роскошь вполн соотвтствуетъ четыремъ стамъ тысячамъ дохода. При знакомств съ вами у него не было и пятидесяти, а въ пять лтъ вы пріобрли ему то, что всякая другая, какъ напр., Антонія, Малага, Кадинъ и Флорентинъ промотали бы на себя.
— Я не содержанка, я артистка,— отвтила съ достоинствомъ Аврелія,— я надюсь хорошо кончить, какъ говорится въ комедіи, произвести потомство честныхъ людей.
— Можно придти въ отчаяніе, мы вс женимся, — сказалъ Максимъ, бросаясь въ кресло возл камина.— Скоро появится графиня Максимъ.
— О, какъ бы мн хотлось видть ее!..— воскликнула Аврелія.— Но позвольте мн,— сказала она,— представить вамъ господина Клодъ Виньона.— Г-нъ Клодъ Виньонъ и г-нъ де-Трайль.
— А, это вы заставили Камиль Мопенъ, извстную писательницу, уйти въ монастырь!— воскликнулъ Максимъ.— Посл васъ, Богъ!.. Я никогда не былъ удостоенъ подобной чести. Фелиситэ де-Тушъ сдлала изъ васъ въ нкоторомъ род Людовика XIV…
— Вотъ какъ пишется исторія!— отвчалъ Клодъ Виньонъ.— Разв вы не знаете, что она употребила свое состояніе на выкупъ земель барона дю-Геникъ. Если бы она знала, что Калистъ во власти ея эксъ-подруги (Максимъ толкнулъ критика ногой, показывая на Рошефильда), она, наврно, оставила бы монастырь, чтобы вырвать его у нея.
— Ей Богу, мой другъ Рошефильдъ,— сказалъ Максимъ, видя, что его предупрежденіе неостановило Клода Виньона,— на твоемъ мст я отдалъ бы жен ея состояніе. По крайней мр, не стали бы думать, что она аттакуетъ Калиста изъ-за его средствъ.
— Максимъ правъ,— сказала Шонцъ, посмотрвъ на вспухнувшаго Рощефильда,— я пріобрла вамъ нсколько тысячъ франковъ и лучше трудно было бы употребить ихъ. Я сдлала бы счастливыми мужа и жену. Вотъ было бы хорошо!…
— Я никогда не думалъ объ этомъ,— отвчалъ маркизъ,— но прежде чмъ быть мужемъ, надо быть джентльменомъ.
— Позволь мн сказать теб, когда наступитъ время для твоего великодушія,— проговорилъ Максимъ.
— Артуръ,— сказала Аврелія,— Максимъ правъ.
— Видишь-ли, мой милый, наши добрыя дла, какъ акціи Кутюра,— говорила она, смотря въ зеркало, чтобы видть кто входилъ,— надо умть помстить ихъ во-время.
Кутюръ вошелъ съ Фино. Черезъ нсколько минутъ вс гости собрались въ чудномъ, голубомъ съ золотомъ салон отеля Шонцъ, такъ называли свою гостинницу артисты съ тхъ поръ, какъ Рошефильдъ купилъ его для Нинонъ II.
Замтивъ входящаго Ла-Пальферина, Максимъ всталъ ему на встрчу, отвелъ къ окну и вручилъ двадцать банковыхъ билетовъ.
— Пожалуйста, мой другъ, не береги ихъ,— сказалъ онъ съ невыразимой прелестью, свойственной втренникамъ.
— Только вы способны такъ увеличивать цнность того, что даете…— отвчалъ Ла-Пальферинъ.
— Ты ршилъ?
— Конечно, разъ я беру,— отвчалъ съ высокомрной ироніей молодой графъ.
— И такъ, Натанъ черезъ два дня представитъ тебя маркиз Рошефильдъ,— шепнулъ онъ ему на ухо.
Услыхавъ это имя, Ла-Пальферинъ привскочилъ.
— Говори ей, что ты безъ ума отъ нея, а чтобы не выдать себя, напейся до смерти вина и ликера. Я попрошу Аврелію посадить тебя рядомъ съ Патаномъ. Мы будемъ встрчаться каждый вечеръ, въ часъ ночи, на бульвар около церкви св. Магдалины. Ты будешь отдавать мн отчетъ въ твоемъ успх, а я буду давать теб инструкціи.
— Все будетъ исполнено, наставникъ, — сказалъ кланяясь графъ.
— Зачмъ ты пригласила этого чудака, онъ одтъ, какъ первый лакей въ трактир?— спросилъ Максимъ Аврелію на ухо, показывая на Ронсере.
— Разв ты никогда не видалъ ‘наслдника’ Ронсере изъ Алансона?
— Сударь,— обратился Максимъ къ Фабіену, — вы должны знать моего товарища д’Эгриньона.
— Мы давно раззнакомились съ Викторьеномъ, — отвчалъ Фабіенъ,— но въ юности были очень хороши.
Обдъ этотъ принадлежалъ къ числу тхъ, которые можно имть только въ Париж, у подобныхъ мотовокъ, способныхъ поразить изысканностью своего стола людей съ самымъ утонченнымъ вкусомъ. На одномъ изъ подобныхъ ужиновъ у одной куртизанки, богатой и красивой, какъ Аврелія Шонцъ, Паганини объявилъ, что даже у царей онъ не видлъ такого стола, ни у одного принца не пилъ такого вина, никогда не слыхалъ такихъ остроумныхъ разговоровъ, никогда не видлъ столько блеска и изящества.
Около десяти часовъ Максимъ и Аврелія Шонцъ первые вышли изъ залы, оставивъ гостей, которые безъ стсненія разсказывали разные анекдоты, хвалились своими достоинствами, и липкими губами прикасались къ краямъ рюмокъ, не будучи въ состояніи осушить ихъ.
— Ты не ошиблась, моя милая,— говорилъ Максимъ,— я пріхалъ ради твоихъ прекрасныхъ глазъ и по очень важному длу, ты должна оставить Артура, но я позабочусь, чтобы онъ далъ теб двсти тысячъ франковъ.
— Къ чему я оставлю этого бднаго человка?
— Чтобы выйти замужъ за этого дурня, нарочно для того пріхавшаго изъ Алансона. Онъ уже былъ судьей, а я сдлаю его предсдателемъ вмсто отца Блонде, которому уже восемьдесятъ два года, а если ты съумешь направить свой корабль, онъ сдлается депутатомъ. Вы будете ‘особы’, и ты превзойдешь графиню Брюелы..
— Никогда!— сказала Аврелія,— она графиня.
— Есть-ли у него какія-нибудь данныя, чтобы сдлаться графомъ?
— Ахъ!— воскликнула Аврелія, — у него есть гербъ!— И она отыскала письмо въ великолпной корзинк, повшенной въ углу камина и подала Максиму,— что это значитъ? вотъ гребни.
— Серебряное поле съ тремя красными гребнями, три кисти пурпурнаго винограда съ зелеными стеблями и листьями, каска конюшаго и девизъ ‘Служить’. Гербъ неважный, они были произведены въ дворянство при Людовик XV. Ддъ ихъ, наврно, былъ торговцемъ, а линія матери разбогатла отъ винной торговли и уже облагороженный Ронсере, наврно, былъ регистраторомъ. Если ты съумешь отдлаться отъ Артура, Ронсерб получитъ, по крайней мр, титулъ барона за это я теб ручаюсь, моя милая козочка. На пять или на шесть лтъ теб надо будетъ’ закабалить себя въ провинціи, если ты хочешь превратить г-жу Шонцъ въ предсдательшу… Этотъ шутъ бросалъ на тебя такіе взгляды, что въ намреніяхъ его не можетъ быть сомннія, онъ у тебя въ рукахъ…
— Нтъ,— отвчала Аврелія,—когда дло зашло о предложеніи мн руки, про него можно было сказать, какъ про водочный вопросъ на бирж: вполн спокойно.
— Я его уговорю, если онъ на-весел теперь, посмотри, въ какомъ они тамъ состояніи…
— Не стоитъ идти туда: я слышу отсюда залпы Биксіу, хотя никто его не слушаетъ. Я знаю моего Артура, онъ считаетъ долгомъ быть любезнымъ съ Биксіу, и хотя бы съ закрытыми глазами, но все же будетъ смотрть на него.
— Да, скажи пожалуйста, для кого это я должна такъ стараться?— вдругъ неожиданно спросила Аврелія.
— Для маркизы Рошефильдъ,— отрзалъ Максимъ.— Невозможно примирить ее съ Артуромъ, пока онъ у тебя въ рукахъ. Ей же надо встать во глав дома и пользоваться доходомъ въ 400 т. фр.
— И она мн предлагаетъ только двсти тысячъ? Нтъ, если дло идетъ о ней, то я хочу триста тысячъ франковъ. Я такъ заботилась объ ея мальчик и муж, я во всемъ заступила ея мсто, а она еще жадничаетъ со мной! У меня будетъ милліонъ, мой милый, и если ты общаетъ мн мсто предсдателя въ Алансон, то я покажу себя, когда сдлаюсь госпожей Ронсере.
— Хорошо,— отвчалъ Максимъ.
— Могу себ представить, какъ надостъ мн этотъ маленькій городокъ!— воскликнула философски Аврелія.— Я такъ много слышала объ этой провинціи отъ д’Эгриньона и Виль-Нобля, что какъ будто сама уже жила тамъ.
— А если я теб поручусь и за поддержку дворянства!..
— Ахъ, Максимъ! ты мн многаго наговоришь!.. но голубь не хочетъ летть…
— А онъ безобразенъ, съ щетиной вмсто усовъ, съ багровымъ цвтомъ лица, онъ иметъ видъ вепря, несмотря на свои глаза хищной птицы. Это будетъ лучшій предсдатель въ мір. Не безпокойся, черезъ десять минутъ онъ пропоетъ теб арію Изабеллы изъ четвертаго акта ‘Роберта-Дьявола’: ‘яу ногъ твоихъ!..’ Но ты берешься возвратить Артура Беатрис…
— Трудно, но при стараніи возможно…
Половина одиннадцатаго гости вошли въ гостиную пить кофе. При тхъ обстоятельствахъ, въ какихъ находились теперь Аврелія, Кутюръ и Ронсере, разговоръ, который Максимъ велъ съ Кутюромъ въ углу комнаты, вполголоса, но такъ, чтобы Ронсере могъ все слышать, произвелъ огромный эффектъ на честолюбиваго нормандца.
— Дорогой мой, если вы хотите быть благоразумнымъ, вы не откажетесь получить въ какомъ-нибудь отдаленномъ департамент должность главнаго сборщика податей, а это можетъ устроить вамъ маркиза Рошефильдъ. Съ милліономъ Авреліи вамъ легко будетъ внести залогъ и, женясь на ней, вы, конечно, выдвинетесь, сдлаетесь депутатомъ, если съумете хорошо повести свои дла, и въ награду за мою услугу дадите мн вашъ голосъ въ Палат.
— Сочту за честь быть однимъ изъ вашихъ солдатъ.
— Ахъ, дорогой, вы чуть было не упустили ее. Представьте, она влюбилась въ этого нормандца изъ Алансона, проситъ сдлать его барономъ, предсдателемъ суда въ томъ город, гд она будетъ жить, и кавалеромъ ордена Почетнаго легіона. Но дурачекъ не могъ оцнить Авреліи, и вы обязаны вашимъ счастьемъ его глупости. Не давайте ей времени на размышленіе, я же буду ковать желзо, пока горячо.
И Максимъ оставилъ счастливаго Кутюра, говоря Ла-Пальферину:— Хочешь хать со мною, сынъ мой?
Въ одиннадцать часовъ Аврелія осталась съ Кутюромъ, Фабіеномъ и Рошефильдомъ. Артуръ дремалъ въ кресл, Кутюръ и Фабіенъ старались безуспшно выпроводить другъ друга. Шонцъ покончила эту борьбу, обратившись къ Кутюру: ‘До завтра, мой другъ!’, что онъ объяснилъ въ свою пользу.
— Вы замтили,— сказалъ тихо Фабіенъ Авреліи,— что я задумался, когда вы косвенно сдлали мн предложеніе, не примите это за колебаніе съ моей стороны, но вы не знаете моей матери: она никогда не согласится на этотъ бракъ…
— Вы уже въ такомъ возраст, когда не требуется разршенія родителей,— заносчиво отвчала Аврелія,— а если вы трусите матери, то вы мн не нужны.
— Жозефина, — нжно проговорилъ ‘наслдникъ’, смло обнимая m-me Шонцъ за талію,— я думалъ, вы любите меня!
— И что же?
— Можетъ быть, возможно смягчить мою мать и добиться ея согласія.
— Какимъ образомъ?
— Если вы согласитесь употребить ваше вліяніе…
— Чтобы сдлать тебя барономъ, кавалеромъ ордена Почетнаго Легіона, предсдателемъ суда? не такъ-ли?.. Слушай же, я въ своей жизни обдлала столько длъ, что могу быть и добродтельной. Я могу быть хорошей, честной женой и могу поднять моего мужа очень высоко, но я хочу также, чтобы онъ меня любилъ, чтобы его взгляды, мысли, и даже намренія принадлежали мн… Согласенъ ты на это?.. Не связывай себя неосторожно, дло идетъ о твоей жизни, мой милый.
— Съ такой женщиной, какъ вы, я ршусь на все, очертя голову,— отвчалъ Фабіенъ, опьяненный ея взглядами и ликерами.
— Ты никогда не раскаешься въ этихъ словахъ, мой песикъ, ты будешь пэромъ Франціи… Что же касается этого бднаго старичка,— продолжала она, смотря на спящаго Рошефильда,— съ сегодняшняго дня ни-ни, все кончено!
Это было такъ хорошо, такъ мило сказано, что Фабіенъ схватилъ Аврелію и поцловалъ ее подъ наплывомъ страсти и радости. Голова его кружилась отъ любви и вина и весь онъ былъ полонъ счастія и честолюбія.
— Старайся, мой дорогой, вести себя хорошенько съ твоей женой, не корчи влюбленнаго, дай мн сухой выдти изъ воды. Кутюръ уже воображаетъ себя богачемъ, главнымъ сборщикомъ податей.
— Я ненавижу этого человка, — сказалъ Фабіанъ, — и мн бы такъ хотлось не видть его больше здсь.
— Я перестану принимать его,— отвтила куртизанка съ видомъ неприступной женщины, — мы сговорились, мой Фабіенъ, уходи, теперь уже часъ.
Эта маленькая сцена измнила счастливую до сихъ поръ жизнь Авреліи и Артура. Семейная война означаетъ всегда какое-нибудь тайное намреніе одного изъ супруговъ. На другой день, когда Артуръ проснулся, m-me Шонцъ уже вышла изъ комнаты. Она была съ нимъ такъ холодна, какъ только умютъ быть холодными женщины подобнаго сорта.
— Что-нибудь случилось въ эту ночь?— спрашивалъ за завтракомъ Рошефильдъ, смотря на Аврелію.
— Въ Париж все такъ, — отвчала Аврелія, — заснешь въ сырую погоду, а на другой день проснешься и все ужь такъ сухо, что пыль летитъ, не нужна-ли вамъ щетка?
— Что съ тобою длается, мой другъ?
— Отправляйтесь къ вашей жен, къ этой длинной кляч.
— Къ моей жен!..— воскликнулъ бдный маркизъ.
— Вы думаете, я не поняла, зачмъ вы привели Максима? Вы хотите сойтись съ маркизой Рошефильдъ, возможно, что она хочетъ вами прикрыть незаконнаго ребенка. Я посовтовала вамъ отдать ея состояніе, не даромъ вы называете меня хитрой. О, вашъ планъ мн понятенъ! За пять лтъ я прілась вамъ, сударь. Я полна, Беатриса худа, перемна всегда пріятна. Есть вдь любители скелетовъ. Ваша Беатриса, впрочемъ, хорошо одвается, а вы изъ тхъ мужчинъ, которые любятъ вшалки: потомъ вы хотите удалить барона дю-Геникъ. Это побда!.. Вы составите себ репутацію, объ этомъ будутъ говорить, вы станете героемъ.
Несмотря на вс опроверженія Артура, Аврелія осыпала его насмшками до двухъ часовъ дня. Она сказала, что приглашена обдать и предоставила своему ‘измннику’ хать безъ нея въ Итальянскую оперу, сама же она отправлялась на первое представленіе въ Ambigu-Comique, гд разсчитывала познакомиться съ одной прелестной женщиной, m-me Ла-Бордей, любовницей Люсто. Артуръ предлагалъ, въ доказательство своей вчной привязанности къ Авреліи и своего отвращенія къ жен, хать завтра же въ Италію и жить тамъ, какъ мужъ съ женой, или же въ Римъ, Неаполь, Флоренцію, однимъ словомъ, куда хочетъ Аврелія, и давалъ ей въ ея полное распоряженіе капиталъ въ шестьдесятъ тысячъ франковъ дохода.
— Все это одно только притворство,— говорила Шонцъ,— и это нисколько не помшаетъ вамъ сойтись съ вашей женой и хорошо сдлаете.
Артуръ и Аврелія разстались посл этой сцены. Онъ ухалъ обдать и играть въ клубъ, она же стала одваться, чтобы провести вечеръ съ Фабіеномъ.
Въ клуб, встртя Максима, Рошефильдъ началъ жаловаться ему, какъ человкъ, который чувствуетъ, что изъ сердца его вырываютъ его счастіе, такъ глубоко вкоренившееся въ немъ. Максимъ слушалъ стованіе маркиза, какъ умютъ слушать воспитанные люди, думая совсмъ о другомъ.
— Въ этихъ случаяхъ, другъ мой, я могу дать хорошій совтъ,— отвчалъ онъ,— поврь, что ты поступаешь неправильно, показывая Авреліи, насколько она теб дорога. Разрши мн познакомить тебя съ Антоніа, это рдкое сердце, при сравненіи съ ней Шонцъ теряетъ вс прелести женщины. Твоей Шонцъ тридцать семь лтъ, а m-me Антоніа не больше двадцати шести. Ахъ, какая женщина! и сколько въ ней ума! Впрочемъ, это моя ученица. Если Шонцъ начала важничать, знаешь, что это значитъ?
— Конечно, не знаю,— отвчалъ маркизъ.
— Она, вроятно, хочетъ выдти замужъ, и что же мшаетъ теб бросить ее. Посл шестилтней связи съ тобою она иметъ, впрочемъ, на это полное право, но если ты послушаешь меня, то можешь устроиться гораздо лучше. Въ настоящее время твоя жена въ тысячу разъ интересне всхъ Шонцъ и Антоній квартала C.-Жоржъ. Побда эта, конечно, трудная, но все же возможная, теперь ты будешь съ ней счастливъ, какъ Оргонъ! Во всякомъ случа, если ты не хочешь остаться въ дуракахъ, то надо сегодня же похать ужинать къ Антоніа!
— Нтъ, я слишкомъ люблю Аврелію и мн хочется остаться по отношенію къ ней безупречнымъ,— сказалъ маркизъ.
— Ахъ, мой другъ, что за существованіе готовишь ты себ!..— воскликнулъ Максимъ.
— Уже одиннадцать часовъ, теперь она должна возвратиться изъ Ambigu,— говорилъ уходя Рошефильдъ.— И онъ раздраженно приказалъ кучеру хать въ улицу Ла-Брюйеръ.
По данному распоряженію m-me Шонцъ, хозяинъ могъ войти, какъ будто былъ въ самыхъ мирныхъ отношеніяхъ съ хозяйкой, но предупрежденная о его приход Аврелія устроила, чтобы онъ слышалъ стукъ двери въ ея кабинетикъ, которую быстро захлопнули, какъ длаютъ, когда застаютъ врасплохъ. Забытая съ намреніемъ на роял шляпа Фабіена была убрана горничной очень неловко во время разговора барина съ барыней.
— Ты не похала въ Ambigu?— спрашивалъ маркизъ.
— Нтъ,— отвчала Шонцъ,— я предпочла заняться музыкой.
— Кто у тебя?— продолжалъ добродушно маркизъ, видя, какъ горничная уносила шляпу.
— Никого нтъ.— При такомъ явномъ обман, Рошефильдъ опустилъ голову, довріе его было подорвано. Настоящая любовь бываетъ робка. Артуръ держалъ себя по отношенію къ мадемуазель Шонцъ, какъ Сабина къ Калисту, какъ Калистъ къ Беатрис.
Недлю спустя произошло превращеніе личинки въ бабочку, съ молодымъ, умнымъ и красивымъ Эдуардомъ, графомъ Бюстикомъ де-Ла-Пальферинъ, героемъ книги, подъ заглавіемъ ‘Принцъ богемы’ (см. сцены изъ ‘Парижской жизни’). Это даетъ возможность не изображать его портрета и характера. До сихъ поръ онъ жилъ бдно, покрывая свой дефицитъ дерзкими выходками на подобіе Дантона, теперь же онъ уплатилъ долги, потомъ по совту Максима онъ пріобрлъ низенькую каретку, былъ принятъ въ жокей-клубы и клубъ улицы Граммонъ и сдлался необыкновенно изящнымъ, наконецъ, онъ напечаталъ въ ‘Journal des Dbats’ разсказъ, доставившій ему въ нсколько дней такую славу, какой не достигаютъ и настоящіе писатели цлыми годами труда и успха. Все это эфемерное иметъ наибольшій успхъ въ Париж. Натанъ, увренный, что графъ больше ничего не напечатаетъ, такъ расхвалилъ милаго и дерзкаго юношу у Беатрисы, что она, заинтересованная разсказами поэта, выразила желаніе видть у себя этого молодого ‘царька’ повсъ хорошаго тона.
— Онъ будетъ очень радъ придти сюда, онъ такъ влюбленъ въ васъ, что готовъ на всякія безумства.
— Да, онъ уже вс ихъ продлалъ, насколько я слышала.
— Вс, нельзя сказать, — проговорилъ Натанъ, — остается одна: онъ еще не любилъ честной женщины.
Спустя нсколько дней посл заговора, составленнаго на итальянскомъ бульвар, между Максимомъ и обворожительнымъ графомъ Карломъ Эдуардомъ, этимъ молодымъ человкомъ, которому природа, конечно, въ насмшку, дала чарующую меланхолическую наружность, онъ явился въ первый разъ въ гнздо голубки, въ улиц Курсель, гд для пріема его выбранъ былъ вечеръ, когда Калистъ долженъ былъ хать съ женою въ свтъ. Если вамъ встртится Пальферинъ или вы дойдете до ‘Принца богемы’ въ третьей книг этой исторіи нашихъ нравовъ, вамъ вполн будетъ понятенъ успхъ, достигнутый въ одинъ вечеръ такимъ блестящимъ умомъ, особенной вдохновенностью, при содйствіи такого ловкаго помощника, который старался поддержать его въ этомъ дебют. Натанъ былъ хорошій товарищъ, онъ показанъ молодого человка во всемъ блеск, какъ золотыхъ длъ мастеръ, выставляя на продажу парюру, старается показать весь блескъ брилліантовъ. Ла-Пальферинъ ушелъ скромно первый, оставивъ Натана съ маркизой. Онъ разсчитывалъ на сотрудничество знаменитаго автора, который былъ восхитителенъ. Замтивъ впечатлніе, произведенное Нальфериномъ на маркизу, Натанъ прибавилъ жару разнаго рода недомолвками и этимъ, возбудилъ въ ней такое любопытство, какого она не подозрвала за собой, Натанъ далъ ей понять, что вовсе не умъ Пальферина былъ главной причиной его успха у женщинъ, а особенное умнье любить и, такимъ образомъ, сильно возвысилъ Пальферина въ глазахъ Беатрисы. Здсь можно констатировать великій законъ контрастовъ, который опредляетъ кризисы человческаго сердца и Объясняетъ разныя странности, къ нему необходимо обратиться иногда такъ же, какъ и къ закону сходства. Куртизанки,— мы говоримъ о всемъ женскомъ род, который то возвышаютъ, то унижаютъ, то опять возвышаютъ каждую четверть столтія,— таятъ въ сердц постоянное желаніе вернуть себ свободу полюбить искренне’, свято и благородно какого-нибудь человка, для котораго пожертвовали бы всмъ (см. ‘Блескъ и нищета куртизанокъ’)! Он испытываютъ это желаніе съ такой силой, что рдкая изъ нихъ не стремится очиститься посредствомъ любви. Он не теряютъ мужества, несмотря на постоянные ужасные обманы Напротивъ, женщины, сдерживаемыя воспитаніемъ, положеніемъ въ свт, связанныя благородствомъ происхожденія, живущія въ роскоши, окруженныя ореоломъ добродтели, стремятся тайно, конечно, въ горячій міръ любви. Эти дв противоположныя натуры женщинъ таятъ въ глубин сердца, одна — стремленіе къ добродтельной жизни, другая — къ порочной, что одинъ изъ первыхъ осмлился отмтить Жанъ-Жакъ Руссо. У одной — это послдній отблескъ еще неугасшаго божественнаго луча, у другой — это остатокъ нашей первобытной грязи. Натанъ съ необыкновенной ловкостью задлъ этотъ кого-токъ животнаго и вытащилъ этотъ волосокъ дьявола. Маркиза серьезно задалась вопросомъ, не подчинялась-ли она до сихъ поръ только разсудку, и было-ли закончено ея воспитаніе. Порокъ?.. можетъ быть, это скоре желаніе все узнать.
На другой день Калистъ ей показался тмъ, чмъ онъ былъ, честнымъ, безукоризненнымъ джентльменомъ, но безъ оживленія и ума. Въ Париж называютъ умнымъ человкомъ того, кто блещетъ умомъ, какъ фонтанъ бьетъ водою. Вс свтскіе люди и парижане вообще считаются умными. Но Калистъ слишкомъ любилъ, былъ слишкомъ увлеченъ, чтобы замтить перемну въ Беатрис и заинтересовать ее чмъ-нибудь новымъ. Онъ казался очень блднымъ при вечернемъ освщеніи и не возбудилъ волненія въ жаждущей страсти Беатрис. Истинная любовь — это открытый кредитъ такой дикой сил, что моментъ раззоренія неизбженъ. Несмотря на усталость, которую Беатриса чувствовала въ этотъ день (день, когда женщина скучаетъ возл своего возлюбленнаго), Беатриса содрогнулась при мысли о встрч Ла-Пальферина, преемника Максима де-Трайля, съ Калистомъ, человкомъ смлымъ безъ всякой рисовки. Она не ршалась видться съ молодымъ графомъ, но случай разрубилъ узелъ. Беатриса взяла треть ложи въ Итальянской опер въ темномъ первомъ ярус, чтобы не быть видимой. Нсколько дней Калистъ сопровождалъ маркизу и стоялъ сзади нея. Онъ старался пріхать поздне, чтобы не быть никмъ замченнымъ. Беатриса выходила одна изъ первыхъ, не дожидаясь конца послдняго акта. Калистъ сопровождалъ ее на разстояніи, хотя за маркизой прізжалъ старый слуга Антонъ. Максимъ и Ла-Пальферинъ наблюдали эту стратегію, внушаемую уваженіемъ къ приличіямъ, необходимой осторожностью, какою отличаются влюбленные, и осторожностью женщинъ, павшихъ во мнніи общества. Женщины боятся всегда униженія, больше чмъ смертной агоніи, но, благодаря стараніямъ Максима, Беатриса испытала это униженіе, это оскорбленіе, которому женщины, стоящія на высот Олимпа, подвергаютъ упавшихъ съ него. На одномъ изъ представленій ‘Лючіи’, которое оканчивается, какъ извстно, однимъ изъ самыхъ блестящихъ тріумфовъ Рубини, маркиза Рошефильдъ, не предупрежденная Антономъ, вышла черезъ корридоръ въ переднюю театра. Вся лстница была покрыта хорошенькими женщинами, стоявшими на ступенькахъ или группами внизу, въ ожиданіи своихъ экипажей. Вс узнали Беатрису, она вызвала общій шепотъ. Толпа разступилась, и маркиза осталась одна, какъ зачумленная. Калистъ, видя жену на лстниц, не посмлъ подойти къ отверженной. Напрасно Беатриса бросала на него взгляды, полные слезъ, моля подойти къ ней. Въ эту минуту Ла-Пальферинъ, изящный, обворожительный, оставивъ двухъ дамъ, приблизился къ маркиз и заговорилъ съ ней.
— Дайте мн руку и выходите гордо, я отыщу вашу карету,— сказалъ онъ.
— Хотите закончить вечеръ у меня?— предложила она, садясь въ карету и давая ему мсто около себя.
Пальферинъ крикнулъ груму: ‘слдуй за каретой маркизы!’ Самъ же слъ съ Беатрисой, къ удивленію Калиста, который стоялъ на мст, какъ пригвожденный. Беатриса потому и пригласила молодого графа съ собою, что [замтила волненіе и блдность Калиста. Вс голубки — Робеспьеры съ блыми перьями. Три кареты съ невыразимой быстротой катились въ улицу де-Шартръ, карета Калиста, Беатрисы и Пальферина.
— А, и вы здсь!— сказала Беатриса, входя подъ руку съ графомъ и увидя Калиста, лошадь котораго перегнала другіе экипажи.
— Разв вы знакомы съ этимъ господиномъ?— гнвно спросилъ Калистъ Беатрису.
— Десять дней тому назадъ графъ Пальферинъ былъ мн представленъ Натаномъ,— отвчала Беатриса,— а вы, сударь, знакомы со мною четыре года…
— Я готовъ,— сказалъ Карлъ-Эдуардъ,— мстить маркиз д’Эспаръ до третьяго колна за то, что она первая отошла отъ васъ.
— А, это она! Такъ я ей отплачу за это!— воскликнула Беатриса.
— Лучшая месть это примиреніе съ вашимъ мужемъ, и я могу возвратить вамъ его,— шепнулъ онъ ей на ухо.
Разговоръ продолжался до двухъ часовъ ночи, и Калистъ ярость котораго сдерживали взгляды Беатрисы, не имлъ возможности сказать ей и двухъ словъ. Ла-Пальферинъ, не любившій Беатрису, по уму, любезности и хорошему тону далеко превзошелъ Калиста, который вертлся на стул, какъ червякъ, разрзанный пополамъ, и раза три вставалъ, чтобы дать пощечину Ла-Пальферину. Когда въ третій разъ онъ сдлалъ движеніе къ графу, тотъ спросилъ его: ‘вы нездоровы, баронъ?’ Слова эти заставили Калиста опуститься на стулъ, и онъ сидлъ, какъ столбъ. Маркиза разговаривала съ непринужденностью Селимены, длая видъ, что не замчаетъ Калиста. Ловко бросивъ умное словечко, Ла-Пальферинъ ушелъ, оставивъ поссорившихся влюбленныхъ.
Итакъ, ловкій Максимъ заронилъ искру раздора въ жизнь маркиза и маркизы Рошефильдъ. Узнавъ на другой день объ успх этой сцены отъ Пальферина въ Жокей-клуб, гд молодой графъ удачно игралъ въ вистъ, Максимъ отправился въ улицу Ла-Брюеръ, въ отель Шонцъ освдомиться, какъ шли дла m-me Шонцъ.
— Другъ мой,— говорила она входящему Максиму,— я испробовала вс средства, Рошефильдъ не излечимъ. Теперь, въ конц моей любовной карьеры, я поняла, что умъ это большое несчастіе.
— Объясняй ясне.
— Во-первыхъ, мой другъ, въ продолженіи восьми дней я изводила Артура до невозможности, пилила его самымъ патріотическимъ образомъ, употребляя вс очень некрасивыя средства нашего ремесла. ‘Ты нездорова,— говоритъ онъ мн тогда съ отеческой нжностью,— я длаю для тебя все, что могу, я люблю тебя до обожанія’.— Вы ошибаетесь, сударь,— говорила я, — вы мн надоли.— ‘Такъ что жь! Разв ты не можешь развлекаться съ умными и красивыми юношами Парижа’,— отвчаетъ этотъ несчастный человкъ.— Я была побждена. Больше, — я почувствовала, что сама люблю его.
— Вотъ какъ!— сказалъ Максимъ.
— Что длать? Это выше нашихъ силъ и бороться съ этимъ нельзя. Я попробовала взять другую педаль. Я стала приставать къ моему судейскому кабану, котораго я обратила въ такого же ягненка, какъ Артуръ, я усадила его въ качалку Артура, и… я нашла, что онъ очень глупъ. Боже, какъ онъ невыносимъ! Но надо было задержать Фабіена для того, чтобы онъ засталъ меня съ нимъ…
— Ну, хорошо!— воскликнулъ Максимъ,— кончай же! Когда Рошефильдъ засталъ тебя?..
— Теб не догадаться, мой милый. Какъ ты веллъ, оглашеніе нашей свадьбы уже началось и контрактъ составляется,— придраться ни къ чему нельзя. Когда свадьба ршена, не опасно дать и задатокъ. Заставъ меня съ Фабіеномъ, Рошефильдъ на цыпочкахъ ушелъ въ столовую, началъ напвать ‘бумъ, бумъ’, кашлять и двигать стульями. Дуракъ Фабіенъ, которому я не могу все говорить, испугался… Вотъ, дорогой Максимъ, какъ идутъ наши дла… Если Артуръ какъ-нибудь утромъ застанетъ меня вдвоемъ, онъ въ состояніи спросить: хорошо -ли вы провели ночь, дти мои?
Максимъ покачалъ головой, нсколько минутъ игралъ тросточкой.— Я знаю эти натуры,— проговорилъ онъ,— теб остается только одно: выкинуть Артура за окно и запереть покрпче дверь. Ты должна повторить послднюю сцену съ Фабіеномъ.
— Вотъ каторга! вдь я пока не замужемъ, и не научилась еще добродтели…
— Ты постараешься поймать взглядъ Артура, когда онъ застанетъ тебя?— продолжалъ Максимъ,— если онъ разсердится, то все будетъ кончено между вами, а если онъ примется опять за свое ‘брумъ, брумъ’, это будетъ еще лучше.
— Какъ такъ?
— Тогда разсердись ты и скажи ему: я думала, вы меня любите, уважаете, а у васъ ко мн нтъ никакого чувства, вы даже не ревнуете меня…— Ты сама найдешь, что сказать!— Въ этомъ случа Максимъ (сошлись на меня) убилъ бы соперника (и заплачь), а Фабіенъ (пристыди его сравненіемъ съ Фабіеномъ), котораго я люблю, наврно, застрлилъ бы васъ. Вотъ это любовь! Такъ прощайте, берите вашъ отель, я выхожу за Фабіена. Онъ даетъ мн свое имя! Онъ забылъ мать ради меня. Наконецъ, ты…
— Знаю, знаю все!— воскликнула Шонцъ.— Ахъ, Максимъ! не можетъ быть другого Максима, какъ не было второго Марселя.
— Ла-Пальферинъ сильне меня,— скромно замтилъ графъ,— онъ хорошо пошелъ.
— У него языкъ, у тебя кулакъ и сила! Сколько ты перенесъ! Сколькихъ ты побилъ!— сказала Аврелія.
— У Ла-Пальферина все, онъ уменъ и образованъ, я же неучъ,— отвчалъ Максимъ.— Я видлъ Растиньяка, онъ переговорилъ уже съ министромъ юстиціи, Фабіенъ будетъ назначенъ предсдателемъ, а черезъ годъ получитъ орденъ Почетнаго Легіона.
— Я сдлаюсь Набожной!— проговорила Шонцъ, съ особеннымъ удареніемъ, ожидая одобренія Максима.
— Священники лучше насъ,— вставилъ Максимъ.
— А на самомъ дл?— сказала Аврелія.— Значитъ, въ провинціи есть люди, съ которыми можно говорить. Я начинаю входить въ свою роль. Фабіенъ сказалъ матери, что Духъ Святой просвтилъ меня, и прельстилъ ее милліономъ и предсдательствомъ. Она согласна жить съ нами, проситъ мой портретъ и прислала мн свой. Если бы Амуръ посмотрлъ на него, то упалъ бы въ обморокъ! Теперь уходи, Максимъ, вечеромъ я должна буду покончить съ моимъ бднымъ Артуромъ, и это надрываетъ мн сердце.
Спустя два дня Карлъ-Эдуардъ сказалъ Максиму при вход въ Жокей-клубъ:— Все сдлано!
Слово это, заключавшее въ себ цлую ужасную драму, за которой часто слдуетъ месть, вызвало улыбку у графа де-Трайля.
— Теперь послушаемъ стованія Рошефильда,— сказалъ Максимъ,— такъ какъ вы кончили одновременно, ты и Арелія! Она выгнала Артура и теперь надо устроивать его. Онъ долженъ дать триста тысячъ франковъ m-me Ронсере и сойтись съ женою. Мы постараемся доказать ему, что Беатриса лучше Авреліи.
— У насъ еще десять дней впереди,-тонко вставилъ Карлъ-Эдуардъ,— и, говоря откровенно, это немного. Теперь, когда я познакомился съ маркизой, я могу сказать, что бднаго Артура, ограбили.
— Что ты станешь длать, когда произойдетъ взрывъ?
— Когда есть время подумать, всегда будешь уменъ, я же бываю особенно хитеръ, когда приготовлюсь.
Оба жуира вошли въ залу, гд застали маркиза Рошефильда, постарвшаго на два года, безъ корсета, утратившаго свое изящество и обросшаго бородою.
— Что же, дорогой маркизъ?— проговорилъ Максимъ.
— Ахъ, другъ мой, жизнь моя разбита.— Артуръ говорилъ въ продолженіи десяти минутъ и Максимъ внимательно слушалъ его, думая въ то же время о своей свадьб, которая должна была состояться черезъ недлю.
— Дорогой Артуръ, я давалъ теб совтъ, какъ удержать Аврелію, но ты не хотлъ слушать.
— Какой?— спросилъ маркизъ.
— Я уговаривалъ тебя хать на ужинъ къ Антоніа.
— Да, правда. Но что же длать? Я вдь люблю… Ты же играешь любовью, какъ Гризье оружіемъ.
— Послушай, Артуръ, дай ей триста тысячъ франковъ, и я общаюсь теб найти кого-нибудь лучше ея. Когда-нибудь мы поговоримъ объ этой прекрасной незнакомк, теперь же я вижу д’Ажюда, который зоветъ меня на два слова.
Максимъ оставилъ неутшнаго маркиза и подошелъ къ представителю другой семьи, требующей утшенія.
— Другъ!— говорилъ другой маркизъ Максиму на ухо,— герцогиня въ отчаяніи. Калистъ веллъ потихоньку уложить свои вещи и взялъ паспортъ. Сабина хочетъ слдовать за бглецами, настичь Беатрису и исцарапать ее. Сабина беременна, и дло можетъ кончиться смертоубійствомъ, такъ какъ она открыто покупала пистолеты.
— Передай герцогин,— говорилъ Максимъ,— что маркиза Рошефильдъ не подетъ, и что черезъ дв недли все будетъ улажено. Теперь, д’Ажюда, руку, помни, что мы съ тобой ничего не говорили, ничего не знали! Мы станемъ наблюдать случайности жизни!
— Герцогиня заставила меня поклясться на крест и Евангеліи, что я буду молчать,— сказалъ д’Ажюда.
— Ровно черезъ мсяцъ ты увидишь мою жену.
— Очень радъ.
— Вс останутся довольны, — говорилъ Максимъ.— Передай герцогин, что одно обстоятельство можетъ задержать путешествіе въ Италію на шесть недль, и это касается дю-Геника, ты же узнаешь причину поздне.
— Что же такое?— спросилъ д’Ажюда, смотря въ это время на Пальферина.
— На прощанье одно слово Сократа: мы должны птуха Эскулапу, но вашъ родственникъ отдлается однимъ только гребнемъ,— отвчалъ не моргнувъ Пальферинъ.
Въ продолженіи десяти дней Калистъ находился въ сильнйшемъ раздраженіи, пересилить котораго не былъ въ состояніи, такъ какъ оно поддерживалось искренней страстью. Беатрис пришлось, наконецъ, испытать эту любовь, такъ грубо, но такъ врно описанную Максимомъ герцогин Грандль. Нтъ человка, который хоть разъ въ жизни не испытывалъ такой сильной страсти. Маркиза чувствовала себя порабощенной высшей силой, человкомъ, такого же знатнаго происхожденія, какъ и она, который смотрлъ на нее спокойнымъ властнымъ взглядомъ, и вс старанія ея женскаго кокетства съ трудомъ могли вызвать у него улыбку одобренія. Она попала въ руки тирана, который каждый разъ оставлялъ ее измученную, въ слезахъ, и считающей себя виноватой. Карлъ-Эдуардъ разыгрывалъ съ маркизой Рошефильдъ ту же комедію, какую она играла съ Калистомъ въ продолженіи шести мсяцевъ. Посл публичнаго униженія въ театр, Беатриса не переставала повторять дю-Генику одно и то же:
— Вы предпочли мн свтъ и жену, значитъ, вы не любите меня. Если же хотите доказать вашу любовь, пожертвуйте женой и обществомъ. Бросьте Сабину, и мы удемъ за границу
Вооружившись такимъ жестокимъ ультиматумомъ, она вызвала цлую блокаду, которая у женщинъ выражается въ холодныхъ взглядахъ, въ пренебрежительныхъ жестахъ и въ неприступности. Она думала избавиться такимъ образомъ отъ Калиста, въ полной увренности, что онъ никогда не ршится порвать съ Грандль. Бросить Сабину, которой Фелиситэ де-Тушъ передала все свое состояніе, значило обречь себя на бдность. Но Калистъ, обезумвшій отъ отчаянія, взялъ потихоньку паспортъ и просилъ лишь выслать ему довольно значительную сумму. Въ ожиданіи присылки денегъ, онъ слдилъ за Беатрисой, и мучался ужасной бретонской ревностью. Наконецъ, черезъ девять дней посл того, какъ Ла-Пальферинъ сообщилъ Максиму роковое извстіе, баронъ, получивъ отъ матери тридцать тысячъ франковъ, явился къ Беатрис съ намреніемъ разбить блокаду, выгнать Пальферина и покинуть Парижъ вмст съ своимъ умиротвореннымъ идеаломъ. Беатриса находилась въ томъ состояніи, когда женщина, у которой еще остается частица самоуваженія, навсегда можетъ погрузиться въ порокъ, но когда выходъ еще возможенъ. До сихъ поръ маркиза Рошефильдъ считала себя за честную женщину, у которой было только дв страсти. Но боготворя Карла-Эдуарда и позволяя Калисту любить себя, она теряла самоуваженіе: тамъ, гд начинается ложь, начинается низость. Калистъ имлъ на нее право и никакая человческая сила не могла помшать ему броситься къ ногамъ Беатрисы и омыть ихъ слезами полнаго раскаянія. Многихъ удивляетъ тотъ безчувственный и холодный видъ, которымъ женщины умютъ прикрывать свои чувства. Если бы он не стирали такимъ образомъ свое прошлое, он теряли бы достоинство и не были бы въ состояніи противостоять тмъ фатальнымъ вольностямъ, которыя допустили хотя разъ въ жизни. Беатриса была бы спасена, если бы пришелъ Пальферинъ, но смтливость стараго Антона погубила все. Слыша стукъ подъхавшей кареты, Беатриса сказала Калисту:— Гости.
И побжала предупредить взрывъ.
Антонъ, какъ осторожный человкъ, сказалъ Карлу-Эдуарду, который пріхалъ только затмъ, чтобы услышать эту фразу:
— Маркизы нтъ дома!
Когда Беатриса узнала о посщеніи графа и отвтъ слуги, она сказала: ‘Хорошо!’ и входя въ залъ подумала:
— Я пойду въ монастырь!
Калистъ открылъ окно и увидлъ своего соперника.
— Кто пріхалъ?— спросилъ онъ.
— Не знаю! Антонъ еще внизу.
— Это Ла-Пальферинъ.
— Можетъ быть.
— Ты любишь его, оттого и придираешься ко мн. Я его видлъ!
— Видлъ его!
— Я открылъ окно.
Беатриса замертво упала на диванъ. Тогда она заключила перемиріе, чтобы имть въ своемъ распоряженіи хотя бы одинъ день, она отложила поздку на недлю, ссылаясь на дла и ршила не принимать Калиста, если удастся примириться съ Пальферинемъ. Вотъ къ какимъ ужаснымъ разсчетамъ, къ какимъ жгучимъ страданіямъ приводятъ подобныя существованія, сошедшія съ рельсъ общественной жизни. Оставшись одна, Беатриса почувствовала себя такой несчастной, униженной, что легла въ постель, она заболла, страшная борьба, разрывавшая ей сердце, смнилась не мене ужасной реакціей, она послала за докторомъ и въ то же время отослала слдующее письмо къ Пальферину, въ которомъ она съумла отомстить Калисту:
‘Мой другъ! прізжайте ко мн, я въ отчаяніи. Антонъ не принялъ васъ, между тмъ вы могли бы положить конецъ одному изъ самыхъ ужасныхъ кошмаровъ моей жизни, вы избавили бы меня отъ ненавистнаго мн человка, котораго я надюсь больше никогда не увидть.. Я никого не любила, кром васъ, и никого больше не буду любить, къ несчастію, только я не нравлюсь вамъ такъ, какъ бы мн хотлось…’
Она написала четыре страницы, начатыя такимъ тономъ и заканчивавшіяся экзальтаціей слишкомъ поэтической, для того чтобы можно было ее напечатать, но которая совершенно компрометировала Беатрису и кончалась фразой: ‘Разв я не въ твоей власти? Ахъ, я не остановлюсь ни передъ чмъ, чтобы доказать, какъ я люблю тебя!’ И она подписалась, что никогда не длала ни для Калиста, ни для Конти.
На другой день, когда пришелъ графъ, маркиза брала ванну. Антонъ просилъ его подождать. На этотъ разъ онъ не принялъ Калиста, который, мучимый любовью, пришелъ очень рано. Пальферинъ увидлъ его въ окно, когда тотъ садился въ карету въ полномъ отчаяніи.
— Ахъ, Карлъ,— говорила маркиза, входя въ залъ,— вы погубили меня!
— Знаю, сударыня,— спокойно отвтилъ Пальферинъ,— вы клялись, что любите только меня, хотли даже оставить мн письмо съ объясненіемъ причины вашего самоубійства, чтобы въ случа вашей неврности я могъ отравить васъ, не страшась человческаго суда, какъ будто великимъ людямъ надо прибгать къ яду, чтобы отомстить за себя. Вы писали мн: ‘я не остановлюсь ни передъ чмъ, чтобы доказать теб, какъ я люблю тебя’. Мн кажется теперь, что ваши слова: ‘Вы погубили меня!’ находятся въ нкоторомъ противорчіи съ концомъ вашего письма… Я хочу узнать также, имли-ли вы мужество порвать съ Калистомъ?
— Ты отомщенъ,— сказала Беатриса, бросаясь ему на шею.— И мы соединены теперь на вки!
— Сударыня!— отвчалъ холодно князь богемы, — если вы хотите имть меня вашимъ другомъ, я согласенъ, но съ условіемъ.
— Съ условіемъ?
— Да, и вотъ съ какимъ. Вы примиритесь съ маркизомъ Рошефильдомъ, возстановите вашу честь, поселитесь въ прекрасномъ отел въ улиц д’Анжу и будете царить въ Париж. Этого вы легко достигнете, заставьте Рошефильда играть роль въ политическомъ мір, постарайтесь только быть такой же ловкой и настойчивой, какъ m-me д’Эспаръ. Вотъ какое должно быть положеніе женщины, которой я длаю честь — любить ее…
— Но вы забываете, что необходимо согласіе Рошефильда.
— О, дорогое дитя, — отвчалъ Пальферинъ, — мы уже все устроили и доказали маркизу, что вы лучше всхъ Шонцъ квартала Сенъ-Жоржа, а черезъ васъ могу быть счастливъ и я…
Цлую недлю каждый день ходилъ Калистъ къ Беатрис. Антонъ ему отказывалъ, и принимая видъ, подходящій къ случаю, говорилъ: ‘маркиза опасно больна’. Отсюда Калистъ летлъ къ Пальферину, лакей котораго отвчалъ: ‘графъ на охот!’ и каждый разъ бретонецъ оставлялъ письмо Пальферину.
На девятый день, приглашенный Пальфериномъ для объясненій, Калистъ засталъ у него Максима де-Трайля, котораго молодой повса хотлъ наврно сдлать свидтелемъ этой сцены, чтобы показать свое умнье обдлывать дла.
— Баронъ,— спокойно сказалъ Карлъ-Эдуардъ,— вотъ шесть писемъ, которыя вы сдлали мн честь написать, вс они цлы и не распечатаны, содержаніе же ихъ я угадалъ, какъ только услышалъ, что вы ищите меня повсюду съ того самаго дня, какъ я видалъ васъ изъ окна въ то время, какъ вы стояли у подъзда дома, гд наканун стоялъ я, когда вы были у окна. Я долженъ избгать неблагопристойныхъ вызововъ. Вы же не можете желать зла женщин, которая не любитъ васъ больше. Плохое средство возвратить ее, ища ссоры съ ея избранникомъ. Но въ настоящемъ случа письма ваши несправедливы и недйствительны, какъ говорятъ адвокаты. Вы слишкомъ благоразумны, чтобы препятствовать мужу сойтись съ женой. Маркизъ Рошефильдъ нашелъ, что настоящее положеніе маркизы не благопристойно, и черезъ шесть мсяцевъ, на будущую зиму, она покинетъ улицу Шартръ и передетъ въ отель Рошефильдъ. Вы необдуманно мшали примиренію супруговъ, которое, впрочемъ, вы сами и вызвали, когда не хотли спасти маркизу отъ униженія, въ итальянской опер. Беатриса, которой я не разъ передавалъ дружескія предложенія ея мужа, приглашая меня ссть съ ней въ карету, сказала: ‘Позжайте за Артуромъ!’
— О, Боже!— воскликнулъ Калистъ,— она права, я недостаточно былъ преданъ ей!
— Но бдный Артуръ, къ несчастію, жилъ съ одной изъ тхъ ужасныхъ женщинъ, нкой Шонцъ, которая давно уже съ часу на часъ ждала, что ее бросятъ. Аврелія Шонцъ, которая, благодаря цвту лица Беатрисы, имла надежду сдлаться маркизой, конечно, взбсилась, видя, что ея ‘испанскіе замки’ разрушены, и ршила отомстить и мужу и жен. Эти женщины вдь въ состояніи выколоть себ глазъ, чтобы потомъ выколоть врагу оба. Шонцъ, оставившая Парижъ, проколола шесть глазъ, и если бы я по неосторожности влюбился въ Беатрису, Шонцъ выколола бы цлыхъ восемь глазъ. Разв вы не замчаете, что вамъ нуженъ окулистъ.
Максимъ улыбнулся, видя измнившееся лицо блднаго Калиста, который, наконецъ-то, открылъ глаза на свое положеніе.
— Поврите-ли, баронъ, эта низкая женщина отдала руку человку, который доставитъ ей средство отомстить? О, женщины!.. Теперь вамъ понятно, почему Беатриса и Артуръ въ Ножанъ на Марн, гд у нихъ восхитительный домикъ и гд они надются снова вернуть себ зрніе. Въ ихъ отсутствіе передлаютъ отель, въ которомъ маркиза желаетъ блеснуть княжескимъ великолпіемъ. Когда искренно любятъ благородную, возвышенную и милую женщину, жертву законной любви, то, если она хочетъ возвратиться къ своимъ обязанностямъ, лицамъ, обожающимъ ее, какъ вы, и любующимися ею, какъ я, остается только взять на себя роль друзей, если нельзя быть ничмъ больше. Извините, что я сдлалъ графа де-Трайля свидтелемъ этого объясненія, но мн хотлось показать, насколько я невиненъ во всемъ этомъ. Вамъ я скажу, что признавая умъ въ Беатрис, я не терплю ее, какъ женщину.
— Вотъ чмъ кончаются наши чудныя мечты и наша небесная любовь!— сказалъ Калистъ, пораженный такой массой открытій и разочарованій.
— Рыбьимъ хвостомъ, или, что еще хуже, аптекарской стклянкой!— воскликнулъ Максимъ,— первая любовь всегда кончается глупо. Все, что есть возвышеннаго въ человк, находитъ удовлетвореніе только въ небесахъ… Вотъ что оправдываетъ насъ, втренниковъ. Я долго думалъ надъ этимъ вопросомъ и, видите, со вчерашняго дня я женатъ и буду вренъ жен, вамъ же совтую вернуться къ баронесс дю-Геникъ, но только черезъ три мсяца. Не жалйте Беатрисы, это тщеславная натура, лишенная энергій, мелочная кокетка, вторая д’Эспаръ, но только безъ ея глубокихъ политическихъ знаній, женщина безъ сердца и ума, утопающая въ зл. Маркиза Рошефильдъ любитъ только самое себя: она окончательно поссорила бы васъ съ вашей женой и бросила бы безъ сожалнія. Наконецъ, она такъ же мало способна на порочную жизнь, какъ и на добродтельную.
— Я не согласенъ съ тобой, Максимъ,— сказалъ Пальферинъ,— маркиза будетъ самой восхитительней хозяйкой въ Париж.
Калистъ пожалъ руки Карлу-Эдуарду и Максиму де-Трайль, поблагодаривъ ихъ за то, что они излечили его отъ заблужденія.
Черезъ три дня герцогиня Грандль, которая не видала дочери со дня переговоровъ, зашла къ ней утромъ. Калистъ бралъ ванну, а Сабина шила для ожидаемаго ребенка.
— Какъ поживаете, дти?— спросила герцогиня.
— Отлично, дорогая мама!— отвчала Сабина, смотря на мать счастливыми глазами.— Мы разыграли басню ‘Два голубя’, вотъ и все!— Калистъ протянулъ руку жен и пожалъ ее такъ нжно, и смотрлъ на нее такъ выразительно, что она шепнула матери: ‘Я любима, мама, и навсегда!’
Бальзак Оноре
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Записки двух новобрачных, Бальзак Оноре, Год: 1842
  2. Первый шаг, Бальзак Оноре, Год: 1842
  3. Кузина Бетта, Бальзак Оноре, Год: 1846
  4. Дочь Евы, Бальзак Оноре, Год: 1838
  5. Мелкие невзгоды супружеской жизни, Бальзак Оноре, Год: 1846
  6. Брачный договор, Бальзак Оноре, Год: 1836
  7. Женщина тридцати лет, Бальзак Оноре, Год: 1842
  8. Лилия в долине, Бальзак Оноре, Год: 1836
Электронная библиотека