Лилия в долине, Бальзак Оноре, Год: 1836 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

ЛИЛІЯ ВЪ ДОЛИН.

М. БАЛЬЗАКА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО.

МОСКВА
ВЪ ТИПОГРАФІИ Н. СТЕПАНОВА.
1837.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ Спб. 25 Марта 1837 года.

Ценсоръ П. Гаевскій.

0x01 graphic

ГРАФИНЪ НАТАЛЬ ДЕ МАНЕРВИЛЬ.

Исполняю твое желаніе. Женщина, которую мы любимъ боле, нежели она насъ, обладаетъ жестокимъ правомъ заставлять насъ часто поступать вопреки разсудку. Да, чтобы разсять неудовольствіе, которое, въ едва примтныхъ складкахъ, сбирается на чел вашемъ, чтобы изгладить на вашихъ губкахъ выраженіе досады при малйшемъ отказ и снова вызвать улыбку, которая длаетъ васъ столь прелестными, для этого — мы безразсудно расточаемъ жизнь нашу, для этого мы проливаемъ кровь свою, приносимъ величайшія жертвы и со стыдливостію великодушія стараемся скрыть отъ васъ, чего он намъ стоили. Но какая награда за это самоотверженіе? Для кого эти тайныя пожертвованія? Увы! на другой день вы насъ же считаете своими должниками. Пусть такъ! Зачмъ измрять глубину бездны, которая поглощаетъ страсти. Но, по крайней мр, знай, Наталія, что, желая теб повиноваться, я превозмогъ до сихъ поръ непреодолимое отвращеніе. Зачмъ теб вздумалось разгадывать продолжительную задумчивость, которая иногда внезапно овладвала мною въ самомъ пылу счастія? Зачмъ, съ любопытствомъ избалованнаго ребенка, разспрашивать меня о прошедшемъ? Оно достояніе умершихъ. Зачмъ этотъ милый гнвъ при моемъ молчаніи? Не могла ли ты забавляться странностями моего характера, не доходя до причины ихъ? Что нужды, что я могу читать на лицахъ сокровеннйшія чувства? Или ты хочешь выслушать мою исповдь для того, чтобы найти въ ней оправданіе для собственныхъ тайнъ? Неужели ты, которая въ брак не знала любви, неужели ты страшишься моего искусства разлагать общество по частямъ, указывать на его заблужденія, и въ васъ самихъ съ перваго взгляда угадывать зародышъ сердечныхъ болзней, тлесныхъ или душевныхъ? Но, ты хотла этаго — и я повинуюсь. Я раскрываю передъ тобою сердце, которое уже двнадцать лтъ никому не открывалось, въ твою душу я хочу перелить прелестныя, какъ запахъ розъ, впечатлнія первой любви. Это такъ и должно быть. Размнъ сердецъ нашихъ долженъ совершиться вполн. Да, ты угадала, Наталія: есть призракъ, который носится надъ моею жизнію, малйшій звукъ, малйшій намекъ вызываетъ его — и часто я нахожусь подъ его таинственнымъ вліяніемъ. Страшныя воспоминанія таятся во глубин души моей, какъ водяныя растенія, которыя видны на дн моря въ ясную погоду и которыя буря, разрывая, выбрасываетъ на берегъ. Мн тяжко было бы, живя съ тобой и для тебя, не говорить о ней, ея имя всегда въ моихъ мысляхъ и часто, часто на устахъ. Я предпочелъ написать то, что мн было бы такъ трудно разсказывать. Стараніе наблюдать нкоторый порядокъ при изложеніи мыслей письменно удерживаетъ порывы прежнихъ волненій, которыя такъ сильно потрясаютъ меня въ разговор. Но, послушай, Иаталія, будь великодушна, какъ благородные сыны Кастиліи, отъ которыхъ ты происходишь, вспомни твои угрозы, если я не исполню твоего приказанія. Не накажи же меня за послушаніе. Если, въ замнъ моей доврчивости, твоя привязанность уменьшится — мн также не возможно будетъ перенести потерю моего послдняго счастія, какъ трудно юнош разстаться съ его первыми мечтами. Но я самъ не знаю, что говорю! Что любви до прошедшихъ преступленій! Пусть моя исповдь увеличитъ твою нжность.

Знаешь ли, отъ чего эта неизвстность такъ для меня мучительна? Отъ того, что мужчина за тридцать лтъ уже слабетъ духомъ. Онъ не предписываетъ боле условій, а принимаетъ ихъ. Ахъ! тотъ только узналъ любовь, кто испыталъ всю силу послдней любви. Пора страстей начинается въ сорокъ лтъ, тогда взоръ нашъ можетъ исчислить вс несбывшіяся мечты, вс утраты въ жизни, въ молодости мы не дорожимъ ея дарами, потому что пламенная Фантазія сулитъ намъ еще лучшіе въ будущемъ. Прости мн, милая, этотъ ропотъ, это послдніе раскаты утихающей грозы. До свиданія.

Феликсъ.

Парижъ.

8го Августа 1828 года.

I.
ДВА ДТСТВА.

Чье перо, омоченное слезами, начертаетъ намъ трогательную элегію, врную картину страданій юныхъ душъ, которыя на первомъ шагу въ жизни, въ семейномъ кругу своемъ, нашли одни тернія, которыхъ первые вздохи были встрчены ядовитымъ дыханіемъ ненависти? Бдные цвты, еще въ почкахъ пораженные зимнимъ холодомъ! Какой поэтъ разскажетъ намъ тяжелую участь ребенка, для котораго самое молоко кормилицы было смшано съ горечью, котораго невинная улыбка замирала подъ убійственнымъ огнемъ строгихъ взглядовъ? Эта повсть о бдныхъ созданіяхъ, угнетенныхъ тми, которые должны бы стараться развивать ихъ чувствительность,— эта повсть была бы врнйшимъ изображеніемъ моей юности. За какое преступленіе, я, ребенокъ, осужденъ былъ на такое страданіе? Что произвело ко мн отвращеніе моей матери? Былъ ли я дитя обязанности, или заблужденія? Кто разгадаетъ это? Первые три года моей жизни я провелъ въ деревн, гд жила моя кормилица, потомъ, въ дом родителей, на меня такъ мало обращали вниманія, что я возбуждалъ невольное состраданіе въ домашнихъ. Мои дв сестры и братъ не только не старались облегчать мою участь, но еще находили жестокое удовольствіе мучить меня. Союзъ, которымъ дти скрываютъ свои шалости, не существовалъ для меня. Напротивъ мн часто доставалось за ихъ проступки, и я никогда не смлъ жаловаться на несправедливость. Природа дала мн сердце, для котораго любить было необходимою потребностію жизни, и мн некого было любить! Не ангелы ли принимаютъ вздохи нжныхъ душъ, которыхъ такъ сурово отталкиваютъ люди? У многихъ эта отверженная чувствительность обратилась въ ненависть, y меня вс чувства сердца сосредоточились во глубин души, откуда въ послдствіи он бурнымъ потокомъ пролились на жизнь мою. Привычка трепетать ослабляетъ фибры и порождаетъ робость, которая измняетъ природу человка и придаетъ ему что-то рабское, но во мн эти безпрестанныя потрясенія пробудили силу души, которая возрастала съ каждымъ днемъ и приготовила ее къ нравственнымъ отпорамъ. Въ безпрестанномъ ожиданіи новыхъ огорченій, все мое существо выражало какое-то страдальческое терпніе, которое подавило живость и прелесть дтства, другіе сочли это признакомъ глупости и подтвержденіемъ зловщихъ предвщаній моей матери. Увренность въ ихъ несправедливости пробудила во мн прежде времени гордость, плодъ опытности, и спасла меня отъ дурныхъ наклонностей, которыя бываютъ послдствіемъ подобнаго воспитанія. Я росъ совершенно заброшенный. Несчастіе рано расположило душу мою къ мечтательности, а небольшое происшествіе, которое вамъ дастъ понятіе о моемъ угнетеніи, возбудило страсть къ созерцанію. Мною занимались такъ мало, что часто гувернантка забывала уложить меня спать.

Однажды вечеромъ я лежалъ подъ тнію смоковницы и съ страстнымъ любопытствомъ, свойственнымъ дтямъ, безмолвно смотрлъ на одну изъ звздъ, которыми усянъ былъ сводъ неба. Преждевременное страданіе набрасывало на мою задумчивость какую-то особенную тнь грусти. На другомъ краю сада играли мои сестры, и отдаленный шумъ ихъ голосовъ сливался порой съ моими мечтами. Скоро все замолкло. Наступила ночь. Не знаю, какъ случилось, что мать моя хватилась меня. Чтобы избжать ея упрековъ за худой присмотръ, гувернантка М-elle Каролина сочла нужнымъ усилить ея неосновательныя подозрнія о моемъ характер. Изъ всхъ дтей, ввренныхъ ея попеченіямъ, я былъ самый дурной ребенокъ, и совсмъ не такъ глупъ, какъ воображали, я не могъ терпть никого въ дом и безъ ея зоркаго присмотра давно бы убжалъ. Она сдлала видъ, что ищетъ меня, хотя очень хорошо знала, гд меня найти. ‘Что ты тутъ длаешь?’ спросила она, подойдя ко мн.

— Я смотрю на звзду, отвчалъ я.

‘Неправда,’ подхватила моя мать, которая подслушивала насъ съ балкона: ‘въ твои лта еще рано заниматься Астрономіей.’

— Ахъ, сударыня! вскричала М-elle Каролина, онъ отвернулъ кранъ фонтана: весь садъ затопленъ.

Поднялась страшная суматоха. Сестры мои забавлялись фонтаномъ, окропленныя сильнымъ брызгомъ воды, он убжали и въ испуг забыли завернуть кранъ. Обличенный въ шалости и во лжи, я вытерплъ строгое наказаніе. Но мн было гораздо больне слушать насмшки надъ моей страстію къ Астрономіи, и къ довершенію несчастія мн было запрещено оставаться въ саду вечеромъ. Съ тхъ поръ мн часто доставалось за мою звзду. Не имя ни одного существа, которое принимало бы во мн участіе, я высказывалъ свою грусть моей свтлой любимиц прелестнымъ языкомъ невинности, которымъ дитя выражаетъ свои первыя понятія, на которомъ оно лепечетъ первыя слова. Въ училищ я съ неописаннымъ наслажденіемъ долго не сводилъ съ нее глазъ, впечатлнія дтства оставляютъ глубокіе слды въ сердц.

Карлъ былъ пятью годами старше меня, прекрасный мальчикъ и въ послдствіи прекрасный мужчина, любимецъ-родителей, надежда семейства и слдовательно самовластный господинъ въ дом. Онъ былъ крпкаго и здороваго сложенія, и воспитывался дома, а я, худой и слабый ребенокъ, пяти лтъ былъ отданъ въ пансіонъ, куда отводилъ меня поутру камердинеръ моего отца, онъ же приходилъ за мной вечеромъ. Весь мой запасъ помщался въ маленькой корзинк, между тмъ какъ товарищи мои приносили всякаго рода лакомства и закуски. Эта противуположность между ихъ богатствомъ и моей бдностію была для меня источникомъ неизъяснимыхъ страданій, она помрачила вс радости дтства и рано изсушила мои свтлые кудри. Дти также скоро замчаютъ зависть въ товарищахъ, какъ женщины любовь: я сдлался предметомъ ихъ насмшекъ. Они окружали меня, подносили мн къ носу свои лакомства, спрашивали: знаю ли я какъ это длается, гд продается и по чему а меня ихъ не было? Потомъ осматривали мою корзинку, и найдя въ ней кусокъ сыру или сушеные плоды, окаичивали убійственнымъ для моего самолюбія вопросомъ: такъ теб не на что? Въ первый разъ, когда я въ простот сердца протянулъ руку, чтобы взять предлагаемый кусокъ, злой шалунъ отдернулъ руку при громкомъ смх предупрежденныхъ товарищей. Самые высокіе умы доступны тщеславію, какъ же не извинить ребенка, который плачетъ, потому что надъ нимъ смются, потому что его презираютъ. Сколько дтей сдлались бы жадными, низкими, льстецами въ подобной школ! Чтобы отучить моихъ товарищей отъ такихъ шутокъ, я подрался, сила отчаянія сдлала меня страшнымъ, но вмст и ненавистнымъ, и не могла защитить меня отъ измнническихъ нападеній. Однажды, выходя изъ пансіона, я получилъ жестокій ударъ платкомъ, въ которомъ были накладены камни. Когда камердинеръ, отмстивъ за меня, увдомилъ объ этомъ мою мать, она вскричала: неужели онъ никогда не перестанетъ огорчать насъ! Тогда, встрчая везд ту же холодность, ту же строгость, я почувствовалъ ужасную недоврчивость къ себ, во второй разъ пышный цвтъ души моей былъ пораженъ губительнымъ холодомъ несправедливости людей, я боле и боле всхъ удалялся. Сердце мое было полно, но мн некому было передать моихъ чувствъ. Какъ скоро я выучился читать и писать, мать моя перевела меня въ другое училище, въ Понъ-ле-Вей. Тамъ провелъ я восемь лтъ, не видя никого изъ родныхъ, и жизнь моя могла сравниться только съ жалкимъ существованіемъ Паріи. Я получалъ только три франка въ мсяцъ, этой суммы едва доставало на перья, карандаши, бумагу и пр. Объ мячикахъ, веревочк, кегляхъ и думать было нечего. Отъ того я не смлъ участвовать въ обыкновенныхъ играхъ дтей. Льстить богатымъ или сильнымъ въ класс мн было не возможно: малйшая низость, которую такъ легко позволяютъ себ дти, приводила меня въ трепетъ.

Въ то время, когда другіе играли, я проводилъ день подъ деревомъ, углубленный въ грустную думу, или читая книгу. Какая бездна страданій заключалась въ этомъ непривычномъ для моего возраста одиночеств! Соберите вс эти обстоятельства и представьте, что должно было происходить въ этой нжной больной душ въ первую раздачу наградъ. Я получилъ дв главныя. Горько мн было, когда я всходилъ принять ихъ при звукахъ музыки и громкихъ восклицаніяхъ публики: мн не съ кмъ было раздлить радость, а меня не было шутъ ни отца, ни матери, между тмъ какъ зала была полна родственниками другихъ учениковъ. Вмсто того, чтобы по обыкновенію поцловать раздающаго награды, я бросился къ нему на шею, заливаяоь слезами. Зимой я сжегъ мои внки.

Родные мои жили только въ нсколькихъ миляхъ отъ города, и когда всхъ брали домой, я долженъ былъ оставаться въ училище съ Заморскими. (Такъ называли учениковъ, которыхъ родственники жили въ колоніяхъ, или въ чужихъ краяхъ.) Вечеромъ мы слушали, какъ злые товарищи расхваливали намъ лакомые обды, которыми ихъ угощали дома. И сколько усилій я употребилъ, чтобы избавиться отъ гнетущаго меня одиночества! Сколько надеждъ порождалъ каждый день и уносилъ каждый вечеръ! Не разъ я умолялъ родителей въ пламенныхъ письмахъ пріхать ко мн. При наступленіи раздачи я удвоилъ мои просьбы, упоминая о надежд получить награду. Обманутый ихъ молчаніемъ, я ждалъ этого дня съ волненіемъ и радостью, говорилъ товарищамъ о моемъ счастіи, и каждый шагъ дворника, которому поручено было извщать о прізд постителей, приводилъ меня въ трепетъ. Напрасно! никогда онъ не произносилъ моего имени. Когда я сознался передъ духовнымъ отцемъ въ отчаяніи, которое заставило меня проклинать жизнь, онъ указалъ мн на небо, напоминая о наград, общанной божественнымъ изрченіемъ Спасителя: Блаженни плачущіи!

Очарованный кроткимъ духомъ религіи, которой таинственный и полный любви голосъ особенно плняетъ юное воображеніе, я всмъ сердцемъ предался глубокой, умиленной молитв. Въ пламенномъ изступленіи я молилъ Бога возобновишь для меня чудеса, описанія которыхъ я читалъ въ Житіи Святыхъ. Пяти лтъ я улеталъ мыслію къ звздамъ, двнадцати и искалъ утшенія у подножія Креста! Пламенная вра обогатила мое воображеніе неописанными видніями, развила чувствительность, укрпила нравственныя способности. Я часто приписывалъ эти дйствія Ангеламъ, которымъ поручено было свыше образовать душу мою для высокаго назначенія, они сообщили разсудку моему даръ видть сокровенную сторону вещей, они приготовили мое сердце къ волшебнымъ ощущеніямъ, которыя длаютъ поэта несчастнымъ, когда онъ обладаетъ роковымъ даромъ сравнивать великолпный міръ его фантазіи съ положительною жизнію, силу его воли съ его безсиліемъ, неограниченность его желаній съ бднымъ его удломъ!

Когда мн исполнилось пятнадцать лтъ, меня помстили въ училище въ Париж. Тамъ въ новомъ вид возобновились вс огорченія, которыя я терплъ дома, въ пансіон. Мн не дали денегъ. Родители мои знали, что я буду одть, накормленъ, напитанъ Греческимъ и Латинскимъ языками: чего боле? Товарищи мои имли обычай завтракать у швейцара нашего заведенія. При тогдашней дороговизн колоніальныхъ товаровъ, чашка кофе считалась самымъ аристократическимъ завтракомъ. Дуази, (такъ звали швейцара,) врилъ намъ въ долгъ, полагаясь на щедрость тетушекъ и сестрицъ. Г-нъ Ленотръ, содержатель пенсіона, не зналъ этого, а можетъ быть смотрлъ на это сквозь пальцы. Долго я противился этому новому искушенію, но ребенку ли имть силу души, которая ставитъ насъ выше незаслуженнаго презрнія? Въ конц втораго года родители мои пріхали въ Парижъ. Объ этомъ извстилъ меня братъ, который, живя со мной въ одномъ город, ни разу не вздумалъ навстить меня. Положено было, что мы въ первый же день подемъ всмъ семействомъ обдать въ Пале-Рояль, а оттуда въ спектакль. Душа моя колебалась между радостью отъ столь неожиданнаго праздника и предчувствіемъ ужасной бури. Я былъ долженъ 100 франковъ Дуази. Посл усильныхъ моихъ просьбъ, братъ согласился быть моимъ посредникомъ и ходатаемъ, отецъ мой былъ расположенъ поступить со мной снисходительно, но мать моя осталась неумолима. И теперь еще я помню убійственное выраженіе ея темноголубыхъ глазъ и роковыя предсказанія: ‘Чего же ожидать отъ меня, когда я въ семнадцать лтъ способенъ къ такимъ поступкамъ? Я не одинъ у нихъ, чтобы разорять семейство. Что же останется Карлу, который столько длаетъ имъ чести своимъ поведеніемъ, сколько я длалъ стыда. Разв, по моей милости, сестры мои должны оставаться безъ приданаго?’ Мой братъ отвелъ меня въ пенсіонъ, и тмъ кончилось мое свиданіе съ матерью посл двнадцатилтней разлуки. Окончивъ курсъ я остался подъ руководствомъ Г. Лепитра, чтобы заняться ученіемъ Правъ. Я думалъ увидть конецъ горю, потому что былъ уволенъ отъ классовъ и получилъ особенную комнату, но, не смотря на то, что мн уже было девятнадцать лтъ, отецъ мой не перемнилъ своей системы экономіи. А что длать въ Париж безъ денегъ и безъ свободы, потому что ко мн былъ приставленъ дядька, который отводилъ меня поутру въ училище Законовднія, а вечеромъ сдавалъ на руки Г. Лепишру. Однимъ словомъ, за двушкой не могло бы быть строжайшаго присмотра. Впрочемъ мои родители имли довольно причинъ бояться моего пребыванія въ Париж, который въ то время, какъ и теперь, былъ столько же заманчивъ, сколько опасенъ для молодыхъ людей. Безпрестанные разговоры моихъ товарищей представляли мн Пале-Рояль міромъ удовольствій и чудесъ, и мое воображеніе постоянно стремилось къ нему, какъ стрлка къ полюсу, но судьб угодно было уничтожить вс мои замыслы. Вотъ какимъ образомъ.

По воскресеньямъ и четвергамъ я обдалъ у дальней родственницы, которой представилъ меня отецъ передъ отъздомъ. Странный вызборъ удовольствій для молодаго человка! Маркиза де Листомеръ по своимъ лтамъ могла попасть въ число антиковъ, она всегда была размалевана какъ вывска, разряжена какъ кукла и строго соблюдала вс обычаи двора Лудовика XV. Общество ея состояло обыкновенно изъ такихъ же древнихъ постителей, посреди которыхъ я былъ какъ между выходцами съ того свта. Со мной никто не говорилъ, и я не смлъ ни съ кмъ заговаривать. Холодные или суровые взгляды заставляли меня стыдиться моей молодости, казалось, я былъ всмъ въ тягость. Но эта самая холодность и подавала мн надежду ускользнуть когда-нибудь изъ общества и улетть въ Палерояль. Усвшись за вистъ, тетушка не удостоивала меня взглядомъ, другіе заботились обо мн еще мене. Однажды, по окончаніи предлиннаго и прескучнаго обда, мн удалось пробраться до лстницы. Я трепеталъ, какъ Біанка Капелло въ день своего побга, но на крыльц я услышалъ пискливый голосъ Г. Лепитра, который пріхалъ за мной. Три раза покушенія мои оставались безъ успха. Въ послдній я вооружился всмъ своимъ мужествомъ, и, усадивъ толстаго Г. Лепитра въ фіакръ, сбирался пуститься по дорог въ Палерояль. Въ ту минуту въхала на дворъ почтовая карета моей матери.

Это было въ послднее время Наполеонова владычества. Отецъ мой, предугадывая возвращеніе Бурбоновъ, пріхалъ дать нкоторыя наставленія брату, который тогда считался уже въ дипломатической служб Императора. Мать моя взяла на себя трудъ отвезти меня въ Туръ и избавить отъ опасностей, которымъ приближеніе иностранныхъ войскъ угрожало столиц. Такимъ образомъ, черезъ нсколько минутъ, я былъ уже за заставой опаснаго для меня города. Въ это время безпокойное воображеніе, волнуемое безпрестанно подавляемыми желаніями, скука жизни, исполненной однхъ лишеній, побудили меня предаться всей душею наукамъ. Скоро эта страсть стала гибельною для моего здоровья, осудивъ меня на жизнь затворника въ т лта, когда юность въ полномъ развитіи требовала пищи для дятельности и удовольствій для ума.

Этотъ легкій очеркъ моей жалкой молодости былъ необходимъ, потому что она имла сильное вліяніе на всю жизнь мою. Подавленный грустью, изнуренный безпрестанною борьбою съ судьбою, я въ двадцать лтъ былъ еще малъ ростомъ, худъ и блденъ. Душа моя, сильная волею, боролась съ слабымъ тломъ. Дитя лтами и опытный мыслію, я столько читалъ, столько размышлялъ, что понялъ жизнь съ самой высокой точки, въ то время, какъ мн надлежало вступить на узкіе и извилистые пути ея, и когда я въ первый разъ увидлъ ея песчаныя равнины. Я былъ способенъ чувствовать сильно и глубоко, я пламенно желалъ любить, умъ мой былъ еще свободенъ отъ свтскихъ предразсудковъ, сердце исполнено побужденій высокихъ, чистыхъ и безкорыстныхъ, взоръ и голосъ еще не привыкли служить орудіемъ обмана.

Не стоитъ труда описывать мое путешествіе съ матерью. По прізд моемъ, сестры встртили меня съ холоднымъ удивленіемъ, но, въ сравненіи съ прежнимъ ихъ обхожденіемъ, он показались мн почти ласковы. Мн дали особенную комнату въ третьемъ этаж. Я началъ вести жизнь самую уединенную. Большую часть времени проводилъ въ библіотек моего отца и съ жадностію читалъ незнакомыя мн книги. Эти продолжительные часы занятій освободили меня отъ частыхъ сношеній съ матерью, но привели въ ужасное разстройство мое нравственное здоровье. Иногда старшая сестра приходила меня утшать, но ея старанія не могли успокоить мучительной раздражительности, овладвшей мною. Я желалъ умереть. Это была эпоха важныхъ происшествій. Герцогъ Ангулемскій отправился изъ Бордо, чтобы въ Париж встртить Лудовика ХШ, и въ каждомъ город встрчалъ доказательства пламеннаго восторга жителей, при возвращеніи законныхъ наслдниковъ престола.

Общее движеніе въ Турени, необыкновенное волненіе въ самомъ город, нарядныя платья зрителей, окна, увшанныя разноцвтными тканями, приготовленія къ празднику и что-то упоительное въ самомъ воздух оживили и меня новою, непривычною дятельностію и возбудили во мн сильное желаніе быть на балу, который давали Принцу. Когда я, собравшись съ духомъ, объявилъ о томъ матери, она пришла въ страшный гнвъ. ‘Изъ какой степи ты пріхалъ? Можно ли быть такимъ невжей?’ Неужели я въ самомъ дл вообразилъ, что наша фамилія не будетъ имть представителя на такомъ балу? Не я ли, въ отсутствіе отца и брата, заступить ихъ мсто? Не имлъ ли я заботливой, нжной матери? Однимъ словомъ, я съ удивленіемъ увидлъ, что отверженный сынъ сталъ значительнымъ лицемъ. Оглушенный, изумленный моей неожиданной важностью и обильнымъ потокомъ насмшекъ, я сталъ разспрашивать сестеръ, и узналъ, что мать моя занялась уже втайн моимъ туалетомъ. Вс портные въ город были завалены работою, не знаю, гд отыскали мн швею, которая худо ли, хорошо ли, смастерила мн синее суконное платье. Пару шелковыхъ чулокъ и бальные башмаки достать было не трудно. Тогда носили очень короткіе жилеты, и одинъ изъ жилетовъ моего отца пришелся мн почти впору. Въ первый разъ въ жизни я съ неописаннымъ наслажденіемъ увидлъ на своей ше галстукъ, а на груди пышныя складки жабо. Принарядивишсь такимъ образомъ, я такъ мало походилъ на себя, что лестное, единодушное одобреніе сестеръ вдохнуло въ меня мужество предстать предъ лице цлой Турени. Впрочемъ въ большей смлости не было и надобности. Тамъ, какъ и на всхъ праздникахъ, было много званныхъ, но мало избранныхъ. Благодаря моему малому росту, я пробрался къ самой палатк Принца и сталъ за его креслами. Въ одну минуту я чуть не задохся отъ жару, чуть не ослпъ отъ блеска люстръ и пурпуровыхъ тканей съ золотомъ, отъ мельканія воздушныхъ одеждъ женщинъ, съ бриліянтами, въ блестящихъ локонахъ. это былъ первый балъ въ моей жизни. Со всхъ сторонъ меня толкали, любопытные тснились другъ передъ другомъ. Громкіе звуки музыки были покрыты восклицаніями: Да здравствуетъ Герцогъ Ангулемскій! Да здравствуетъ Король! Такъ привтствовали восходящее солнце Бурбоновъ.

Увлеченный, какъ былинка, порывами вихря, я почувствовалъ дтское желаніе быть на мст Герцога Ангулемскаго, который принималъ поклоненіе публики. Глупая зависть ребенка была первымъ началомъ честолюбія, которое посл было развито и облагорожено обстоятельствами. Въ слдующій годъ я увидлъ повтореніе того же только въ несравненно большемъ, величественномъ объем, когда весь Парижъ бросился на встрчу Императору, по возвращеніи его съ Эльбы. Эта власть надъ милліонами, это преклоненіе воли цлыхъ народовъ передъ одною властію — посвятило въ эту минуту всю жизнь мою слав, идолу, которому Французы столь же охотно жертвуютъ жизнію, какъ нкогда предки ихъ жриц Друидовъ. Тутъ же я встртилъ женщину, которой суждено было дать направленіе моему честолюбію и сдлать изъ меня приверженца Королевской фамиліи.

Я былъ такъ робокъ, что не смлъ пригласить даму на танецъ, къ тому же я боялся смшать фигуры, такимъ образомъ я не зналъ, что съ собой длать. Къ довершенію моего замшательства, мн наступили на ногу, которая и безъ того распухла отъ жара и тсныхъ башмаковъ. Это усилило мое отвращеніе къ балу до высочайшей степени. Выйти было не возможно. Я прижался въ уголъ на уединенную скамейку и съ досады ршился не вставать до конца бала, звая отъ скуки на вс стороны.

Обманутая моимъ ростомъ и слабымъ сложеніемъ, одна изъ дамъ приняла меня конечно за ребенка, который дремалъ въ ожиданіи, когда угодно будетъ матушк увезти его. Съ легкостью птицы, которая вспархиваеть на гнздо, она сла возл меня. Въ одно мгновеніе разнеслось вокругъ меня благовоніе мирры и алое, смшанное съ бальзамическимъ дыханіемъ женщины. Это благовоніе производило въ послдствіи въ душ моей одинаковое впечатлніе съ Восточной поэзіей. Я взглянулъ на мою сосдку, и все торжество бала исчезло для меня передъ ея ослпительною наружностію, съ этой минуты она одна стала моимъ праздникомъ. Если вы со вниманіемъ прочли прошедшія обстоятельства моей жизни, то безъ труда поймете ощущенія, которыя возстали въ моемъ сердц.

Взоръ мой встртилъ плечики блыя, подернутыя легкимъ розовымъ оттнкомъ, какъ горный снгъ при закат солнца, какъ будтобы он стыдились своей наготы — плечики, которыя дышали жизнію, коихъ атласистая кожа блестла при свт люстръ, какъ шелковая ткань. Смлый глазъ мой пробгалъ по стану красавицы, по нжной шейк, обвитой газомъ, и роскошной груди, которая утопала въ пышныхъ складкахъ тюля. Малйшія подробности ея красоты не ускользнули отъ моей наблюдательности и пробудили въ существ моемъ чувство неописаннаго наслажденія, я не могъ свести глазъ съ блестящихъ волосъ, лежащихъ гладкой повязкой на возвышенномъ чел, съ блыхъ линій, которыя провелъ въ нихъ гребень, я чуть не сошелъ съ ума.

Осмотрвшись кругомъ и уврившись, что за мной никто не примчаетъ, я бросился на блыя плечики, какъ бросается дитя на грудь матери, и нсколько разъ сряду съ горячностью цловалъ ихъ, съ наслажденіемъ прижимался къ нимъ щеками.

Испуганная дама пронзительно вскрикнула, къ счастію, музыка помшала ее слышать. Она обернулась, увидла меня: ‘Государь мой!’ Ахъ, если бы она сказала: ‘малютка! что съ тобой сдлалось?’ я незнаю, но мн кажется, я убилъ бы ее. Но при этомъ слов: ‘Государь мой!’ — горячая струя слезъ брызнула изъ моихъ глазъ. Я былъ пораженъ ея взоромъ, оживленнымъ негодованіемъ и благороднымъ челомъ, увнчаннымъ короной свтлыхъ волосъ, которые такъ хорошо шли къ ея нжному тлу. Краска оскорбленной стыдливости разлилась по лицу небесной женщины, обезоруженной слезами раскаянія, извиняющей безумство, возбужденное ея красотою. Она удалилась величественой поступью Королевы. Тутъ-то я почувствовалъ, какъ былъ смшенъ и жалокъ, тутъ только я понялъ, что былъ запутанъ какъ обезьяна, которую водятъ на показъ, мн стало стыдно…. Я сидлъ, какъ дуракъ, чувствуя еще на губахъ жаръ ея крови, безъ раскаянія въ своемъ поступк, я слдовалъ взорами за удаляющеюся. Какъ въ лихорадк бродилъ я на зал, которая становилась уже пуста, но не встрчалъ боле прелестной незнакомки. Я ушелъ домой, чувствуя въ себ неизъяснимую перемну, новая душа пробудилась во мн, сбросивъ покрывавшую ея оболочку, и воспарила на лазурныхъ крыльяхъ. Моя любимица звзда спала съ эирнаго пространства, на которомъ я обожалъ ее, и обратилась въ женщину, не утративъ своего блеска, своихъ привтныхъ лучей, своей вчной красоты. Я любилъ, не понимая еще любви. Странное дло эта первая вспышка сильнйшей страсти человка! Я встрчалъ у тетушки хорошенькихъ женщинъ, и ни одна изъ нихъ не произвела на меня ни малйшаго впечатлнія. Неужели въ самомъ дл есть для человка роковой часъ, сочетаніе свтилъ, стеченіе особенныхъ обстоятельствъ, избранная женщина изъ всего пола, чтобы пробудить въ немъ исключительную страсть?

При одной мысли, что моя незнакомка жила въ Турени, я съ упоеніемъ вдыхалъ въ себя воздухъ. Голубой цвтъ неба имлъ для меня новую, невиданную прелесть. Погруженный въ безмолвный восторгъ, я казался съ виду довольно нездоровымъ, чтобы пробудить опасеніе и позднее раскаяніе въ моей матери. Подобно животнымъ, которыя чуютъ приближеніе смерти, я забирался въ самый отдаленный уголъ сада и мечталъ о похищенномъ поцлу. Такъ прошло нсколько дней. Мать моя приписывала перелому, свойственному этому возрасту, мой мрачный видъ, брошенныя занятія, мое равнодушіе къ ея угнетающимъ взорамъ и холодность къ насмшкамъ, Деревня, вчное лкарство противъ болзней, непонятныхъ медицин, было мн предписано. Мать моя ршила, что я проведу нсколько дней въ Фрапел. Этотъ замокъ, лежащій на Индр, принадлежалъ одному изъ ея пріятелей.

Итакъ однажды поутру я вышелъ изъ Тура, перешелъ Лоару черезъ мостъ Сенъ-Соверъ и пустился по дорог въ Шинонъ, поднимая голову при каждомъ дом. Въ первый разъ въ жизни я могъ остановиться подъ деревомъ, итти медленно или скоро, не подвергаясь ни чьимъ распросамъ. Такая свобода оживила душу бднаго созданія, съ малолтства подавленнаго различнаго рода принужденіемъ, которое боле или мене тяготеть надъ каждымъ юнымъ существомъ. Къ этому присоединялось много другихъ причинъ, и все вмст сдлало для меня этотъ день какимъ-то очаровательнымъ праздникомъ.Для сокращенія пути въ замокъ Фрапель, дорога идетъ черезъ Карломановы степи, которыя отдляютъ Шеръ отъ Индра. Однообразный видъ плоской и песчаной равнины продолжается до рощи, къ которой примыкаетъ дорога въ Саше, приходъ замка Фрапеля. Она выходитъ на большую дорогу въ Шинонъ и до самаго Артана не представляетъ никакихъ примчательныхъ видовъ. Тутъ открывается долина, орошаемая Индромъ, она отъ Монбазона до Доара извивается а подошвы замковъ, которые внчаютъ ея холмы, словно изумрудная чаша, опоясанная змемъ. При этомъ вид я почувствовалъ сладостное удивленіе, къ которому приготовили меня трудность пути и однообразный видъ степи.

— Если моя незнакомка, звзда всхъ женщинъ, живетъ въ нашихъ окрестностяхъ, это должно быть здсь!

При этомъ восклицаніи я прислонился къ орховому дереву, подъ которымъ я отдыхаю всякій разъ, какъ посщаю мою любимую долину. Мое сердце не обмануло меня: здсь жила она. Первый замокъ на скат горы былъ ея жилищемъ. Полуденные лучи солнца горли на блестящей черепиц ея кровли и играли въ стеклахъ ея окошекъ. Ея кисейное платье была блая точка, которая мелькала въ виноградник. Она была, сама того не зная, лиліею этой долины. Здсь цвла она для вчной жизни, наполняла землю благоуханіемъ своихъ добродтелей. Безпредльная страсть моя къ предмету, который я едва видлъ, отразилась на всю природу. Она журчала въ серебристой лент ручья, который блестлъ отъ солнца въ зеленыхъ берегахъ, она вяла въ группахъ тополей, которые внчали долину своими нжными втвями, и въ дубовыхъ рощахъ, которыя выходили между виноградниками на самый берегъ рки, она неслась на отдаленныхъ облакахъ, которыя въ разныхъ направленіяхъ разлетались по горизонту. Хотите ли видть природу въ двственной красот невсты? Подите въ эту долину въ вешній день. Хотите ли вы успокоить тревожныя думы сердца, убитаго тоскою? Приходите туда въ послднихъ дняхъ осени. Весною тамъ геній любви ветъ на васъ своими крыльями, осенью тамъ невольно вздохнешь о почившихъ друзьяхъ, больная грудь вдыхаетъ тамъ цлебную свжесть, видъ покоится на пурпуровыхъ и коричневыхъ оттнкахъ неподвижныхъ деревьевъ, которыя сообщаютъ душ спокойствіе и томную гармонію.

Въ то время, когда я сидлъ подъ деревомъ, крылатыя мельницы на Индр придавали жизнь этой цвтущей природ, тополи съ улыбкою кивали ей своими вершинами, на неб ни облачка, птицы пли, стрекозы жужжали, все дышало любовію, все сливалось въ одну невыразимую гармонію. По какому-то неизъяснимому влеченію, глаза мои были прикованы къ блой точк, которая блистала посреди зелени кустарниковъ, какъ блый колокольчикъ, который свертывается отъ прикосновенія втерка. Съ трепетомъ и волненіемъ сошелъ я въ долину и увидлъ селеніе, которое моимъ восторженнымъ взорамъ показалось прелестнымъ. Три мельницы возвышались посреди живописно разбросанныхъ острововъ, надъ водянымъ лугомъ: какъ назвать иначе этотъ коверъ, сотканный изъ водяныхъ растеній, одвающій рку и плняющій взоръ свжестью зелени и разнообразіемъ красокъ? Он носятся на поверхности воды, плывутъ съ нею, предаются ея своенравному теченію и исчезаютъ въ пн волнъ, взбитыхъ колесомъ мельницъ. Тамъ и сямъ проглядываютъ песчаные холмы, около которыхъ разбиваются волны, обвивая ихъ золотою бахрамою, а водяныя лиліи и тростникъ украшаютъ берега пышными букетами. На другую сторону переброшенъ дрожащій мостикъ изъ полусогнившихъ перекладинъ, между н

ЛИЛІЯ ВЪ ДОЛИН.

М. БАЛЬЗАКА.

I.ДВА ДТСТВА.

Читайте также:

I.
ДВА ДТСТВА.