Первый шаг, Бальзак Оноре, Год: 1842 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 149 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ БАЛЬЗАКА

ТОМЪ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.

ПЕРВЫЙ ШАГЪ
РОМАНЪ.
Переводъ М. Л. Лихтенштадтъ.

Разсказы:
ПРОКЛЯТЫЙ СЫНЪ, ГАМБАРА, МАССИМИЛЛА ДОНИ
Переводъ М. А. Коноплевой.

С.-Петербургъ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898.

ПЕРВЫЙ ШАГЪ.
(Посвящается Лаур).

Да будетъ воздана честь блестящему, но скромному уму, которому принадлежитъ сюжетъ этого разсказа.

Желзныя дороги должны въ недалекомъ будущемъ вытснить или видоизмнить нкоторые промыслы и въ особенности т, которые относятся къ разнымъ способамъ передвиженія, существующимъ въ окрестностяхъ Парижа. Въ виду этого не подлежитъ сомннію, что лица и порядки, описанные въ настоящемъ разсказ, придадутъ ему со временемъ характеръ археологическаго труда. Тмъ не мене надемся, что нашимъ внукамъ небезъинтересно будетъ познакомиться съ нкоторыми особенностями эпохи, которую они назовутъ ‘добрымъ старымъ временемъ’. Такъ, процвтавшія въ теченіе цлаго столтія и стоявшія на Площади Согласія живописныя ‘кукушки’, почти совсмъ вышли изъ употребленія въ настоящее время и только изрдка, въ самомъ разгар дачнаго сезона встрчаются на нкоторыхъ дорогахъ. Въ 1820 году, въ район такъ называемыхъ окрестностей Парижа, извстныхъ своимъ живописнымъ положеніемъ, не вс пункты пользовались правильно установленнымъ сообщеніемъ. Тушары — отецъ и сынъ — пріобрли монополію движенія для наиболе населенныхъ пунктовъ окрестностей Парижа, предпріятіе ихъ сосредоточивалось въ великолпномъ зданіи въ улиц Фобуръ Сенъ-Дени. Несмотря, однако, на многолтнія усилія, на крупный оборотный капиталъ и на вс преимущества сосредоточенія многихъ дорогъ въ однхъ рукахъ, товарищество Тушаровъ находило сильную конкурренцію для мстностей, расположенныхъ на разстояніи, семи — восьми миль отъ Парижа, въ такъ называемыхъ кукушкахъ Сенъ-Денисскаго предмстья. Страсть парижанина къ деревн такъ велика, что мстныя предпріятія могли съ успхомъ конкуррировать съ ‘маленькимъ почтовымъ дворомъ’, какъ называли предпріятіе Тушаровъ въ отличіе отъ почтоваго двора въ улиц Монмартръ. Успхъ Тушаровъ смущалъ всхъ спекулянтовъ. Ко всмъ пунктамъ окрестностей Парижа, лежавшимъ на разстояніи десяти миль отъ него, отправлялись въ опредленные часы удобныя, прекрасныя кареты, возвращавшіяся въ опредленное время въ Парижъ. Побжденная кукушка должна была ограничиться ближайшими разстояніями и такимъ образомъ просуществовала еще нсколько лтъ. Наконецъ, когда новые омнибусы доказали возможность перевозить восемнадцать пассажировъ въ карет, запряженной парой лошадей, кукушка совершенно исчезла. Въ настоящее время, если только эта птица столь тяжеловснаго полета уцлла въ склад какого-нибудь каретнаго мастера, структура ея и особенности могли бы служить предметомъ научныхъ изслдованій въ род изслдованій Кювье надъ остовами животныхъ, найденныхъ при раскопк монмартрскихъ холмовъ.

Мстныя предпріятія, конкуррировавшія съ Тушарами, опирались, главнымъ образомъ, на симпатіи населенія тхъ пунктовъ, которымъ они служили. Предпринимателемъ въ такихъ пунктахъ являлся обыкновенно мстный трактирщикъ, который былъ одновременно хозяиномъ дилижанса и кондукторомъ и хорошо зналъ людей своего околотка, ихъ интересы и отношенія. Онъ очень толково справлялся съ возложенными на него порученіями и, хотя довольствовался самымъ скромнымъ вознагражденіемъ, выручалъ отъ этихъ порученій гораздо больше, чмъ кондукторъ дилижансовъ товарищества Тушаровъ. Онъ умлъ очень ловко увернуться отъ пропускного билета и постоянно нарушалъ правила относительно установленнаго числа пассажировъ. Такой предприниматель пользовался обыкновенно благосклонностью всего мстнаго населенія, и когда появлялся конкуррептъ, вызжавшій въ т дни, когда старый предприниматель отдыхалъ, многіе обыватели откладывали свою поздку, чтобы совершить ее въ обществ стараго кондуктора, хотя карета его и лошади были большею частью въ довольно плачевномъ состояніи.

Одна изъ линій, которую пытались монополизировать Тушары и которую еще и теперь стараются удержать въ своихъ рукахъ ихъ преемники — Тулузы, это дорога между Парижемъ и Бомономъ на Оаз, дорога эта настолько оживлена, что въ 1822 году она эксплуатировалась тремя предпринимателями. Напрасно отдльные предприниматели старались понизить цну за проздъ, напрасно они увеличивали число дилижансовъ, напрасно старались привлечь публику отличнымъ устройствомъ каретъ — конкурренцію нельзя было убить на линіи, вдоль которой расположенъ цлый рядъ такихъ маленькихъ городовъ, какъ Сенъ-Дени и Сенъ-Бри, и такихъ деревень, какъ Пьерфитъ, Гролей, Экуанъ, Понсель, Нуайтель, Нервиль и другія. Почтовыя кареты Тушаровъ стали отправляться до Шамбли, надясь этимъ подорвать конкурреицію, но конкурренты послдовали за ними и тоже стали здить въ Шамбли. Въ настоящее время Тулузы отправляются изъ Парижа въ Бове.

По этой дорог — такъ называемой дорог въ Англію — существуетъ втвь, которая ведетъ отъ ложбины, названной по своему топографическому положенію ‘Погребомъ’, до восхитительной долины бассейна Оазы, гд лежитъ городокъ L’Isle-Adam, колыбель угасшаго дома L’Isle-Adam и бывшая резиденція Бурбоновъ-Конти. Лиль-Аданъ — прелестный городокъ, къ которому примыкаютъ дв большія деревни Долганъ и Пармень, извстныя своими богатыми каменоломнями, доставившими матеріалъ для лучшихъ зданій Парижа и другихъ городовъ, колонны брюссельскаго театра сдланы изъ ножанскаго камня. Хотя мстность эта замчательна по своей живописности, по роскошнымъ дворцамъ, сооруженнымъ принцами, монахами или знаменитыми художниками — Кассанъ, Сторъ, Ле-Валь, Нуантель, Персанъ и др.— тмъ не мене въ 1822 году она не входила въ районъ конкуррепціи, только два предпринимателя эксплуатировали ее по взаимному соглашенію. Это исключеніе весьма понятно. Отъ ‘Погреба’ (пункта, отъ котораго дорога въ Англію была вымощена на средства принцевъ Конти) до Лиль-Аданъ — дв мили. Ни одна изъ почтовыхъ каретъ не могла длать столь значительнаго отклоненія, тмъ боле что въ то время Лиль-Аданъ образовалъ непроходимую ложбину, на которой обрывалась дорога. Только нсколько лтъ тому назадъ проложена большая дорога, соединяющая долину Монморанси съ долиной Лиль-Аданъ, она проходитъ отъ Сенъ-Дени черезъ Сенъ-Ле-Таверни, Меру, Лиль-Аданъ до Бомона. Но въ 1822 году въ Лиль-Аданъ вела только дорога принцевъ Конти.

Такимъ образомъ Пьеротенъ и его коллега не имли конкуррентовъ между Парижемъ и Лиль-Аданъ и вообще пользовались любовью всего края. Карета Пьеротена отправлялась въ Сторъ, Ле-Валь, Пармень, Шампань, Муръ, Прероль, Ножанъ, Нервиль и Мафлье. Пьеротенъ пользовался такой симпатіей, что обыватели Монсу, Муассель, Де-Балье и Сенъ-Бри, пунктовъ, лежавшихъ на большой дорог, нердко путешествовали въ его карет, въ которой было больше шансовъ найти свободное мстечко, чмъ въ дилижансахъ, отправлявшихся изъ Бомона, всегда почти переполненныхъ. Пьеротенъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ со своимъ конкуррентомъ, когда онъ вызжалъ изъ Лиль-Адана, товарищъ его прізжалъ въ Лиль-Аданъ изъ Парижа и наоборотъ. О товарищ Пьеротена мы распространяться не будемъ, такъ какъ одинъ Пьеротенъ играетъ роль въ этомъ разсказ. Мы упомянемъ тутъ только о томъ, что оба кондуктора жили въ полномъ согласіи, конкуррируя другъ съ другомъ открыто, самыми честными путями. Въ Париж они ради экономіи жили въ одномъ трактир, пользовались общимъ сараемъ и общей конюшней, имли общую контору и одного конторщика. Фактъ этотъ свидтельствуетъ о томъ, что Пьеротенъ и его конкуррентъ были, по выраженію народа, добродушные малые. Гостинница, въ которой они жили и въ которой помщались ихъ дилижансы, существуетъ и теперь на углу: улицы Ангіенъ и называется гостинницей ‘Серебрянаго Льва’. Хозяинъ этого заведенія, съ незапамятныхъ временъ занимавшійся своимъ дломъ, содержалъ почтовыя кареты между Парижемъ и Даммартеномъ и сумлъ такъ солидно поставить свое дло, что даже Тушары, его сосди, не ршались пустить кареты по этой линіи.

Хотя дилижансы Пьеротена должны были отправляться въ опредленные часы, однако, Пьеротенъ и его коллега позволяли себ въ этомъ отношеніи нкоторую неаккуратность, которая пріобртала имъ расположеніе мстнаго населенія, но зато нердко вызывала очень сильныя пререканія со стороны чужестранцевъ, привыкшихъ къ аккуратности большихъ общественныхъ дилижансовъ. Впрочемъ, оба кондуктора лиль-аданскихъ каретъ, представлявшихъ нчто среднее между дилижансомъ и кукушкой находили всегда защитниковъ среди представителей мстнаго населенія. Вечерній дилижансъ вызжалъ вмсто четырехъ часовъ, въ половин пятаго, а утренній отправлялся вмсто восьми — не раньше девяти часовъ. Впрочемъ, система Пьеротена была весьма растяжима и видоизмнялась смотря по обстоятельствамъ и временамъ года. Лтомъ, въ благодатное для почтовыхъ дилижансовъ время, назначенные часы отъзда строго соблюдались относительно незнакомцевъ, но относительно мстныхъ жителей допускалось снисхожденіе. Этотъ методъ давалъ возможность Пьеротену получать иногда двойную плату за одно и то же мсто, принадлежавшее какой-нибудь ‘перелетной птиц’, имвшей несчастье опоздать. Конечно, строгіе моралисты не одобрятъ этого метода, но Пьеротенъ и его коллега оправдывались тяжелыми временами, убытками, понесенными въ теченіе зимняго сезона, необходимостью завестись въ близкомъ будущемъ боле удобными каретами и, наконецъ, правами, изложенными въ бюллетеняхъ, выдававшихся лишь тмъ изъ пассажировъ, которые настойчиво требовали ихъ.

Пьеротенъ, человкъ лтъ около сорока, усплъ уже обзавестись семьей. Оставивъ службу въ кавалеріи въ 1815 году, онъ принялъ дло своего отца, владльца довольно капризной кукушки, совершавшей поздки между Парижемъ и Лиль-Аданъ. Женившись на дочери мелкаго трактирщика, Пьеротенъ расширилъ дло отца, повелъ его очень аккуратно и завоевалъ себ всеобщую симпатію своей смышленностью и чисто военной аккуратностью. Живой, ршительный, Пьеротенъ отличался необыкновенной подвижностью, которая придавала его красивому, нечувствительному къ самымъ рзкимъ измненіямъ погоды лицу насмшливое выраженіе, благодаря которому лицо его казалось довольно интеллигентнымъ. Къ тому же онъ не лишенъ былъ того краснорчія, которое пріобртается постоянными сношеніями съ людьми разныхъ классовъ. Голосъ его, благодаря постоянному обращенію съ лошадьми и необходимости постоянно кричать во все горло: ‘берегись!’, былъ довольно грубый, но онъ старался смягчить его при разговор съ пассажирами. Одежда его, какъ у большинства второклассныхъ кондукторовъ, состояла изъ грубыхъ сапогъ, подбитыхъ желзными гвоздями лиль-аданской работы, изъ бутылочно-зеленаго цвта плисовыхъ панталонъ и жилетки той же матеріи, поверхъ которой онъ во время исправленія своихъ обязанностей надвалъ синюю блузу, отдланную у ворота, на плечахъ и у рукавовъ разноцвтнымъ шитьемъ. Фуражка съ козырькомъ довершала его костюмъ. Военная служба внушила Пьеротену глубокое почтеніе къ высшимъ классамъ, которымъ онъ всегда готовъ былъ повиноваться безпрекословно. Но если онъ держался фамильярно съ мелкими буржуа, то во всхъ случаяхъ выказывалъ неизмнное уваженіе женщинамъ, къ какому бы классу он ни принадлежали. Тмъ не мене, возя всю жизнь пассажировъ, онъ привыкъ относиться къ людямъ, какъ къ движущейся клади, требовавшей несравненно мене заботливаго ухода, чмъ настоящая кладь, составлявшая въ то время главную статью дохода почтовыхъ каретъ.

Не оставаясь чуждымъ общему движенію, которое со времени заключенія мира волновало вс умы, Пьеротенъ нелегко поддавался вяніямъ прогресса. Однако, съ весны этого года онъ сталъ поговаривать о большой карет, заказанной фирм Фари, Брельманъ и К, лучшихъ фабрикантовъ почтовыхъ каретъ. Въ то время, къ которому относится нашъ разсказъ, Пьеротенъ располагалъ двумя каретами: одна изъ нихъ, служившая зимою, перешла къ нему отъ отца и представляла настоящую кукушку. Выпуклые бока этой кареты давали возможность размстить въ ней шесть пассажировъ на двухъ скамеечкахъ, твердыхъ, какъ металлъ, несмотря на обивку изъ желтаго утрехтскаго бархата. Эти дв скамейки раздлялись деревянной перекладиной, которая вкладывалась въ два жолоба, вдланные въ стнки кареты, эта предательски обитая бархатомъ перекладина называлась Пьеротеномъ спинкой и приводила пассажировъ въ отчаяніе благодаря неудобствамъ, обусловленнымъ ея вкладываніемъ и выниманіемъ. Но если эти манипуляціи заставляли страдать пассажировъ кукушки, то еще боле страдали спины ихъ, когда перекладина эта покоилась на своемъ мст, оставлять же ее поперекъ кареты было неудобно, такъ какъ при такомъ положеніи ея садиться въ кукушку или выходитъ изъ нея представлялось не совсмъ безопаснымъ, въ особенности для женщинъ. Хотя каждая изъ скамеекъ этой кареты, бока которой напоминали животъ беременной женщины, предназначалась для трехъ пассажировъ, но случалось — и довольно часто — что въ карет помщалось восемь человкъ, стиснутыхъ точно сельди въ бочк. Пьеротенъ утверждалъ, что пассажирамъ это даже гораздо удобне, такъ какъ они образуютъ компактную, неподвижную массу, тогда какъ при шести пассажирахъ вс толкаютъ другъ друга при постоянныхъ толчкахъ во время зды и рискуютъ испортить шляпы, ударяясь о стны кареты. Въ передней части кареты была деревянная скамейка — сидніе Пьеротена, на которомъ могли помститься три человка, получавшіе названіе ‘кроликовъ’. Въ нкоторыхъ случаяхъ Пьеротенъ усаживалъ тамъ четырехъ ‘кроликовъ’, а самъ, чтобы дать точку опоры ногамъ пассажировъ, усаживался на особенный ящикъ, помщавшійся въ нижней части кареты и наполненный соломой или пакетами, не требовавшими особенныхъ предосторожностей, ящикъ этотъ, выкрашенный въ желтый цвтъ, былъ украшенъ въ верхней своей части ярко-голубой полосой, на которой красовались серебристо блыя буквы: Лиль-Аданъ — Парижъ. Потомки наши будутъ въ заблужденіи, если вообразятъ себ, что эта карета могла вмстить только тринадцать пассажировъ. Въ экстренныхъ случаяхъ можно было помстить еще троихъ въ квадратное помщеніе, покрытое парусиннымъ чехломъ, въ которое обыкновенно укладывались чемоданы, ящики и узлы. Но осторожный Пьеротенъ впускалъ туда только своихъ кліентовъ, и то только прохавъ шаговъ триста или четыреста за заставу. Эти пассажиры ‘курятника’ — прозвище, данное кондукторами этой части кареты, должны были выходить изъ ящика передъ каждой изъ тхъ расположенныхъ на пути деревень, гд находился жандармскій постъ. Переполненіе дилижанса, воспрещавшееся установленными правилами, настолько было очевидно въ такихъ случаяхъ, что жандармы, бывшіе въ дружескихъ отношеніяхъ съ Пьеротеномъ, не могли не составить протокола о нарушеніи существующихъ правилъ. Такимъ образомъ, кукушка Пьеротена вмщала въ нкоторые дни недли — напримръ, въ субботу вечеромъ и въ понедльникъ утромъ — пятнадцать пассажировъ, но въ такихъ случаяхъ Пьеротенъ давалъ своему Ружо — большой лошади неопредленнаго возраста — помощника, небольшую кобылу Бишетту, величиною съ маленькаго пони, которую онъ превозносилъ до небесъ: ла она немного, отличалась особеннымъ огонькомъ, была неутомима — словомъ, цны ей не было. ‘Жена моя не согласилась бы промнять ее на этого лнтяя Ружо!’ восклицалъ Пьеротенъ, когда кто-нибудь изъ пассажировъ принимался острить надъ миніатюрной лошадкой.

Разница между этой кукушкой и другой каретой Пьеротена состояла въ томъ, что та была на четырехъ колесахъ и предназначалась для четырнадцати пассажировъ, хотя обыкновенно вмщала семнадцать. Она производила такой ужасный грохотъ по улицамъ, что въ Лиль-Адан нердко говорили: ‘Вотъ детъ Пьеротенъ’, когда дилижансъ только вызжалъ изъ лса, покрывавшаго склонъ ‘Погреба’. Карета эта состояла изъ двухъ отдленій, изъ которыхъ первое, внутреннее, вмщало шесть пассажировъ на двухъ скамейкахъ, а второе — родъ кабріолета, устроеннаго въ передней части кареты — называлось купе. Оно запиралось неудобными и очень странными окнами, описаніе которыхъ потребовало бы слишкомъ много времени. Эта карета имла имперіалъ съ навтомъ, подъ которымъ Пьеротенъ усаживалъ четырехъ пассажировъ. Самъ онъ усаживался на сиднье — почти невидимое — устроенное подъ окнами въ купе. Пьеротенъ представлялъ агентамъ фиска только свою кукушку и платилъ налогъ, взимаемый съ содержателей общественныхъ каретъ, по разряду за шестимстныя кареты, каждый разъ, когда ему приходилось пускать въ ходъ свою четырехколесную карету, онъ бралъ отдльное разршеніе. Въ настоящее время этотъ пріемъ можетъ показаться страннымъ, но въ то время налогъ на дилижансы, установленный съ нкоторой робостью, допускалъ подобныя продлки со стороны содержателей почтовыхъ каретъ, которымъ доставляло удовольствіе надувать чиновниковъ. Съ теченіемъ времени государственные чиновники стали относиться строже къ этому налогу и, наконецъ, принудили содержателей дилижансовъ предъявлять двойной штемпель, констатирующій, что дилижансы осмотрны, и что пошлина внесена. Все переживаетъ свою пору невинности — даже фискъ! Но къ концу 1822 года эта пора еще не миновала. Нердко случалось, что лтомъ единовременно вызжали кукушка-кабріолетъ и четырехколесная карета, увозя тридцать два пассажира, хотя Пьеротенъ платилъ по такс только за шестерыхъ. Въ эти блаженные дни дилижансы вызжали въ половин пятаго изъ предмстья Сенъ-Дени и въ десять часовъ вечера прибывали въ Лиль-Аданъ. Пьеротенъ гордился въ такіе дни своимъ подвигомъ, требовавшимъ найма лишнихъ лошадей и обыкновенно восклицалъ: ‘Вотъ такъ зда!’ Чтобы прохать девять лье въ пять часовъ, онъ не останавливался ни на станціяхъ Сенъ-Бри и Муассель, ни у ‘Погреба’.

Гостинница ‘Серебрянаго Льва’ занимаетъ очень обширный участокъ земли. Фасадъ ея, выходящій на предмстье Сенъ-Дени, иметъ всего три или четыре окна, но въ длинномъ двор гостинницы, въ конц котораго помщаются конюшни, возвышается большое зданіе, прилегающее къ стн сосдняго владнія. Входъ въ этотъ домъ составляетъ нчто врод длиннаго корридора, въ которомъ можно помстить дв или три кареты. Въ 1822 году бюро всхъ дилижансовъ, помщавшихся въ гостинниц ‘Серебрянаго Льва’, содержалось женой хозяина гостинницы, у которой было столько же книгъ, сколько имлось въ гостинниц дилижансовъ. Она сама получала деньги, записывала имена пассажировъ и добродушно складывала багажъ въ обширной кухн гостинницы.

Въ одно субботнее утро, въ первые дни осени 1822 года, Пьеротенъ стоялъ, заложивъ руки въ карманы своихъ панталонъ, у воротъ гостинницы, откуда виднлась кухня а за ней — длинный дворъ, въ глубин котораго обрисовывались темные контуры конюшенъ. Дилижансъ Даммартена только-что выхалъ изъ гостинницы и тяжело громыхалъ, катясь за дилижансами Тушара. Былъ девятый часъ утра. Подъ большими воротами, надъ которыми красовалась, на длиннйшей вывск, надпись: ‘Гостинница Серебрянаго Льва’, конюхи и агенты почтовыхъ дилижансовъ слдили за тмъ, какъ вызжали кареты, обманывая пассажировъ, воображавшихъ, что лошади и дальше пойдутъ тмъ же ходомъ.

— Не пора ли запрягать?— обратился къ Пьеротену его конюхъ, когда кареты скрылись изъ виду.

— Уже четверть девятаго, а пассажировъ вс еще нтъ!— возразилъ Пьеротенъ.— И куда это они запропастились? Впрочемъ, можешь запрягать… И даже багажу нтъ… Чортъ возьми! Тому некуда будетъ усадить своихъ вечернихъ пассажировъ, такъ какъ погода сегодня прекрасная, а у меня всего четыре записи. Вотъ-то выдалась суббота! И это всегда такъ бываетъ, когда вамъ нужны деньги. Собачье ремесло!

— Ну, а если и наберется больше пассажировъ, куда же вы днете ихъ? Вдь у васъ только одинъ кабріолетъ!— сказалъ конюхъ, стараясь успокоить Пьеротена.

— А новый дилижансъ?

— Гд же онъ?— спросилъ овернецъ, улыбаясь и показывая два рядъ широкихъ, блыхъ, точно миндалины, зубовъ.

— Ахъ, ты старый негодяй! Онъ отправится завтра же утромъ, понимаешь? Мн нужно восемнадцать пассажировъ.

— О, чортъ возьми, новая карета! Вотъ-то будетъ потха!— сказалъ овернецъ.

— Да, новая карета врод той, которая идетъ въ Бомонъ. Точно огненная! Она вся красная, съ золотомъ, Тушары лопнутъ отъ злости. Мн понадобятся три лошади. Я подобралъ уже пару для Ружо, Бишета пойдетъ впереди… Ну, теперь запрягай,— сказалъ Пьеротенъ, глядя въ сторону Сенъ-Денискихъ воротъ и набивая свою трубку.— Вотъ тамъ вдали я вижу даму съ юношей небольшого роста, съ чемоданами въ рукахъ. Они, повидимому, ищутъ гостинницу ‘Серебрянаго Льва’, такъ какъ не сли ни въ одинъ изъ прозжавшихъ дилижансовъ… Ого, да, кажется, это одна изъ моихъ кліентокъ!

— Вамъ нердко случалось биткомъ набивать кукушку, хотя вы и вызжали налегк,— сказалъ одинъ изъ агентовъ.

— Но и багажа нтъ!— возразилъ Пьеротенъ.— Чортъ возьми, собачья доля!

И Пьеротенъ услся на одну изъ двухъ тумбъ, защищавшихъ фундаментъ стнъ отъ ударовъ оглоблей. Но на лиц его выражались несвойственная ему тревога и озабоченность. Этотъ разговоръ, повидимому, поднялъ вс тяжелыя думы, скрытыя въ глубин души Пьеротена. Да и что могло смутить его душу, какъ не мысль о новой карет? Блистать на всемъ пути отъ Парижа до Лиль-Аданъ, бороться съ Тушарами, увеличить свой оборотъ, слышать отъ пассажировъ комплименты по поводу удобствъ, связанныхъ съ развитіемъ каретнаго дла, вмсто постоянныхъ жалобъ на неудобства его колымаги — такова была завтная мечта Пьеротена! Такимъ образомъ, увлеченный честолюбивымъ желаніемъ одержать верхъ надъ своимъ товарищемъ, заставить его отказаться отъ конкурренціи и предоставить ему одному дорогу между Парижемъ и Лиль-Аданъ, Пьеротенъ увлекся и сдлалъ соотвтствовавшій его маленькимъ средствамъ заказъ. Онъ заказалъ карету фирм Фари, Брельманъ и К, которые только недавно ввели квадратные англійскіе рессоры вмсто старыхъ французскихъ рессоръ. Но эти недоврчивые, черствые фабриканты объявили ему, что не выдадутъ заказанной кареты до полученія всхъ слдуемыхъ за нее денегъ. Нужно замтить, что, не желая приняться за изготовленіе кареты, которую нелегко было бы сбыть въ случа, если бы заказчикъ отказался отъ нея, они согласились приступить къ работ только по полученіи отъ Пьеротена двухъ тысячъ франковъ задатка. Чтобы раздобыть эту сумму, Пьеротену пришлось исчерпать вс свои рессурсы и весь свой кредитъ: жена его, тесть и вс добрые друзья его отдали ему свои послдніе гроши. Накануп только онъ осматривалъ у маляра великолпную махину, оставалось только дать ей толчокъ. Но, чтобы пустить ее на слдующій день, нужно было внести сполна всю сумму. А не хватало еще тысячи франковъ! Онъ задолжалъ уже трактирщику и рисковалъ потерять свой задатокъ, не говоря уже о пятистахъ франковъ за новаго Ружо и трехстахъ франковъ за новую упряжь: по симъ статьямъ ему былъ разршенъ трехмсячный кредитъ. И охваченный бшенствомъ отчаянія и безуміемъ подтачивавшаго его самолюбія, онъ имлъ неосторожность заявить, что новая карета его выдетъ завтра утромъ! Можетъ быть, фабриканты все-таки согласятся выдать ему карету, если онъ внесетъ хоть 1.500 франковъ въ счетъ слдуемыхъ 2.500?.. ‘Нтъ, нтъ, это настоящія собаки, черствые палачи!.. А что, если бы я обратился къ Моро, управляющему Преля?. Онъ такой добрый,— подумалъ Пьеротенъ, оживляясь при этой мысли.— Быть можетъ, онъ возьметъ у меня вексель на полгода…’

Въ эту минуту къ воротамъ гостинницы подошелъ лакей безъ ливреи съ кожанымъ чемоданомъ на плеч. Онъ шелъ отъ Тушаровъ, гд не нашлось свободнаго мста въ дилижанс, отправлявшемся въ Шамбли въ часъ пополудни.

— Вы Пьеротенъ?— спросилъ онъ.

— А вамъ что нужно?

— Если вы можете подождать четверть часика, то баринъ мой подетъ съ вами, если же вы ждать не можете, то я найму для него кабріолетъ.

— Я готовъ ждать дв и даже три четверти часа, любезнйшій,— сказалъ Пьеротенъ, осматривая хорошенькій кожаный чемоданчикъ съ мднымъ замкомъ, на которомъ былъ вырзанъ гербъ.

— Вотъ и прекрасно!— сказалъ лакей, сбрасывая съ плеча чемоданъ, который Пьеротенъ поднялъ и осмотрлъ.

— Возьми,— сказалъ онъ своему слуг,— заверни его въ мягкое сно и уложи въ задній ящикъ… На немъ нтъ имени.

— На замк гербъ его сіятельства.

— Его сіятельства? Вотъ какъ?.. Ну, пойдемъ, выпьемъ стаканчикъ,— сказалъ Пьеротенъ, подмигивая лакею и уводя его съ собой въ кафе de l’Echiquier.— Эй, малый! два абсента!— крикнулъ онъ, входя въ залъ.— Кто же вашъ баринъ и куда онъ детъ? Я васъ никогда не встрчалъ,— сказалъ Пьеротенъ, чокаясь съ лакеемъ.

— О, это неудивительно,— отвчалъ лакей.— Баринъ мой только разъ въ году бываетъ въ вашихъ краяхъ и всегда въ собственномъ экипаж. Онъ предпочитаетъ долину д’Оржъ, гд у него есть одинъ изъ лучшихъ парковъ окрестностей Парижа, это его родовое имніе, настоящій Версаль! Вы знаете г-на Моро?

— Управляющаго Преля?

— Да. Такъ вотъ графъ собирается къ нему на два дня.

— Ахъ, такъ я повезу графа де-Серизи!— воскликнулъ Пьеротенъ.

— Да, голубчикъ, только подъ однимъ условіемъ. Если въ вашемъ дилижанс будутъ мстные жители, не называйте графа, онъ хочетъ хать инкогнито и веллъ мн сказать вамъ, что щедро вознаградитъ васъ, если вы не проболтаетесь.

— А, вроятно, это путешествіе находится въ связи съ дломъ, которое пріхалъ уладить Леже, фермеръ Мулино?

— Не знаю,— возразилъ лакей.— Но нтъ дыма безъ огня. Вчера я отправился въ конюшни съ приказаніемъ приготовить для графа коляску къ семи часамъ утра, но въ семь часовъ его сіятельство отмнилъ это приказаніе. Огюстенъ, камердинеръ графа, приписываетъ эту перемну визиту одной дамы, которая, повидимому, пріхала изъ тхъ мстъ.

— Ужь не оклеветали ли господина Моро? О, это добрйшій и честнйшій человкъ, увряю васъ, и умница. Онъ могъ бы нажить гораздо больше денегъ, если бы захотлъ…

— И напрасно не нажилъ, если могъ,— сказалъ лакей наставительнымъ тономъ.

— Вроятно, г-нъ де-Серизи разсчитываетъ поселиться въ Прел, если омеблировалъ и ремонтировалъ замокъ?— спросилъ посл нкоторой паузы Пьеротезъ.— Правда ли, что онъ истратилъ боле двухсотъ тысячъ франковъ на это?

— Если бы у насъ было то, что истрачено сверхъ этой суммы, то мы были бы обезпечены. Да, графиня собирается перехать въ Прель… О, супругамъ Моро придется сократиться,— прибавилъ лакей таинственнымъ тономъ.

— Моро прекрасный человкъ,— заговорилъ опять Пьеротенъ, думая въ это время о томъ, какъ онъ обратится къ управляющему съ просьбой одолжить ему 1.000 франковъ.— Онъ доставляетъ людямъ работу, не особенно торгуется и извлекаетъ все, что возможно, съ земель графа, заботясь объ интересахъ своего господина. Да, славный человкъ Моро! Онъ частенько здитъ въ Парижъ, и всегда въ моемъ дилижанс, я получаю всегда на чаекъ отъ него, да притомъ же у него постоянныя порученія въ Париж. Три или четыре пакета въ день… то для него, то для его жены… словомъ, я за одни порученія получаю отъ него до пятидесяти франковъ въ мсяцъ. Если г-жа Моро и старается разыгрывать важную даму, то это не мшаетъ ей любить своихъ дтей, я всегда привожу ихъ въ Прель изъ коллежа и увожу ихъ обратно въ коллежъ… каждый разъ она даетъ мн пять франковъ… самая знатная дама не будетъ боле щедрой. И когда я везу кого-нибудь къ нимъ или одъ нихъ, я подъзжаю къ самой калитк замка… они заслуживаютъ этого.

— Говорятъ, что у Моро не было и тысячи экю, когда графъ сдлалъ его управляющимъ Преля,— сказалъ лакей.

— До съ 1806 года, т. е. посл семнадцатилтней службы, этотъ человкъ все-таки добился чего-нибудь!

— Это врно,— замтилъ лакей, покачивая головой.— Но у господъ бываютъ иногда удивительныя странности, будемъ надяться, что Моро обезпечилъ себя.

— Я часто приносилъ корзины съ припасами въ отель графа, въ улиц шоссе Д’Антенъ, но я никогда не имлъ счастья видть графа или графиню,— сказалъ Пьеротепъ.

— Графъ очень добрый человкъ,— сказалъ конфиденціальнымъ тономъ лакей,— но если онъ требуетъ, чтобы вы не выдавали его инкогнито, то тутъ должно быть что-то неладно — по крайней мр, у насъ въ отел вс такъ полагаютъ. Подумайте, для чего же онъ веллъ распречь своихъ лошадей и детъ въ кукушк? Да, наконецъ, разв пэръ Франціи не могъ бы нанять кабріолетъ?

— За кабріолетъ онъ заплатилъ бы сорокъ франковъ — туда и обратно. Вы должны знать, что эта дорога точно спеціально создана для блокъ — все вверхъ и внизъ! Пэры Франціи или буржуа — вс берегутъ свои денежки. Но если дйствительно это путешествіе касается господина Моро… ахъ, Боже мой, я былъ бы очень огорченъ, если бы съ нимъ приключилась какая-нибудь бда. Чортъ возьми, нельзя ли какъ-нибудь предупредить его? Увряю васъ, онъ прекраснйшій человкъ, честнйшій человкъ, король между людьми, клянусь вамъ!

— Ба, графъ очень любитъ господина Моро,— сказалъ лакей.— Но послушайте, другъ мой, я дамъ вамъ хорошій совтъ: пусть каждый заботится о самомъ себ. Съ насъ и этого, знаете ли, довольно. Длайте то, что требуютъ отъ васъ, съ его сіятельствомъ шутить неудобно. Къ тому же вы должны знать, что графъ очень великодушенъ. Если вы окажете ему вотъ такую услугу,— лакей указалъ на ноготь своего пальца,— онъ отдастъ вамъ вотъ сколько!— и лакей протянулъ свою руку.

Это весьма основательное разсужденіе въ устахъ столь высокопоставленнаго лица, какъ второй лакей графа де-Серизи, охладило рвеніе Пьеротена относительно управляющаго Преля.

— Ну, прощайте, г-нъ Пьеротенъ,— сказалъ лакей.

Тутъ намъ необходимо бросить бглый взглядъ на жизнь графа де-Серизи и его управляющаго, чтобы понять маленькую драму, которая должна была разыграться въ дилижанс Пьеротена,

Гюгре де-Серизи происходилъ по прямой линіи отъ знаменитаго президента Гюгре, возведеннаго въ дворянское достоинство при Франциск I. Отецъ графа былъ цервымъ президентомъ парламента до революціи. Что касается до него самого, то, будучи членомъ великаго совта въ 1787 году, когда ему исполнилось двадцать два года, онъ обратилъ на себя всеобщее вниманіе своими талантливыми отчетами о весьма щекотливыхъ вопросахъ. Онъ не эмигрировалъ во время революціи, а провелъ все это тревожное время въ своемъ имніи Серизи, расположенномъ недалеко отъ Арпажона, уваженіе народа къ его отцу послужило охраной для него въ тревожные дни. Отдавъ нсколько лтъ жизни уходу за президентомъ де-Серизи, который скончался въ 1794 году, онъ посл его смерти горячо принялся за работу, чтобы забыть свое горе, въ это время его избрали въ совтъ пятисотъ. Обративъ на себя вниманіе перваго консула, относившагося съ особенной заботливостью къ представителямъ аристократіи парламента, де-Серизи былъ назначенъ 18 брюмера въ государственный совтъ, консулъ поручилъ ему реорганизацію одной изъ наиболе разшатанныхъ частей администраціи, и такимъ образомъ представитель древняго рода долженъ былъ сдлаться однимъ изъ самыхъ дятельныхъ рычаговъ грандіозной организаціи Наполеона. Скоро де-Серизи былъ утвержденъ сенаторомъ и получилъ титулъ графа. Въ 1806 году, на сороковомъ году жизни, графъ женился на сестр маркиза де-Ронкероль, двадцатилтней г-ж де-Гоберъ, вдов и наслдниц одного изъ самыхъ славныхъ генераловъ республики. Этотъ бракъ, вполн приличный съ точки зрнія аристократическихъ воззрній, удвоилъ и безъ того значительное состояніе графа де-Серизи, сдлавшагося зятемъ маркиза де-Рувръ, которому императоръ пожаловалъ титулъ графа и камергера. Въ 1814 году, утомленный непрерывной работой, де-Серизи, разстроенное здоровье котораго требовало отдыха, отказался отъ всхъ своихъ обязанностей по управленію государствомъ, возложенныхъ на него императоромъ, и явился въ Парижъ. Побжденный очевидностью, Наполеонъ долженъ былъ уступить. Этотъ неутомимый властелинъ, не признававшій вообще усталости, отнесся, говорятъ, весьма несочувственно къ состоянію де-Серизи, приписывая его послдствіямъ порочной жизни. Правда, нельзя сказать, чтобы графъ подвергся немилости императора, но говорили, что онъ имлъ основаніе быть недовольнымъ отношеніемъ къ нему Наполеона. Когда вернулись Бурбоны, Людовикъ XVIII, въ которомъ де-Серизи призналъ своего законнаго государя, почтилъ сенатора, сдлавшагося пэромъ Франціи, большимъ довріемъ, поручивъ ему завдываніе своими личными длами и, наконецъ, назначилъ его министромъ. 20-го марта де-Серизи не отправился съ другими въ Гентъ, онъ предупредилъ Наполеона, что останется вренъ дому Бурбоновъ и провелъ знаменитые сто дней въ своемъ имніи Серизи. Посл второго сверженія императора графъ снова сдлался членомъ частнаго совта, вице-президентомъ государственнаго совта и представителемъ Франціи въ ликвидаціонной коммиссіи. Далекій отъ вншняго блеска и отъ честолюбивыхъ стремленій, онъ тмъ не мене пользовался огромнымъ вліяніемъ на общественныя дла. Ничего не предпринималось безъ его совта, но лично онъ никогда не бывалъ при двор и даже мало показывался въ своихъ собственныхъ салонахъ. Можно сказать, что благородная жизнь его всецло принадлежала труду. Графъ вставалъ въ четыре часа утра во всякое время года, работалъ до двнадцати часовъ, затмъ исполнялъ обязанности, сопряженныя съ званіемъ пэра или вице-президента государственнаго совта и ложился въ девять часовъ вечера. Король признавалъ его заслуги и высоко цнилъ его. Графъ былъ кавалеромъ большаго креста Почетнаго Легіона, ордена Золотого Рука, русскаго ордена Св. Андрея, прусскаго Орла и почти всхъ орденовъ европейскихъ дворовъ. Но никто не умлъ такъ стушевываться, играя такую видную роль въ политическомъ мір, никто не относился съ такимъ равнодушіемъ къ почестямъ, къ шуму славы и успхамъ свта, никто, кром духовныхъ лицъ, не въ состояніи былъ вести подобнаго образа жизни. Это загадочное поведеніе объясняется однимъ печальнымъ словомъ — несчастной любовью графа.

Влюбленный до брака въ свою жену, графъ продолжалъ страстно любить ее, несмотря на вс невзгоды его женитьбы на вдовушк, всегда прекрасно владвшей собой какъ до, такъ и посл второго брака и безпрепятственно пользовавшейся своей свободой, благодаря тому, что графъ де-Серизи относился къ ней, какъ относится мать къ своему избалованному ребенку. Постоянныя занятія служили для графа щитомъ, за которымъ скрывались душевныя терзанія, охраняемыя отъ постороннихъ глазъ съ тою скрытрюстью, которая свойственна людямъ, отдающимся политик. Впрочемъ, графъ понималъ, что ревность сдлала бы его смшнымъ въ глазахъ свта, не допускающаго супружеской страсти въ сердц стараго администратора. Какъ подпалъ графъ съ первыхъ дней супружества чарамъ своей жены? Почему онъ вначал страдалъ молча, не думая о мести? Почему онъ нкоторое время спустя уже не осмливался мстить? Что поддерживало въ немъ надежду? Какими средствами жена — хорошенькая и неглупая молодая женщина — совершенно поработила его? Выясненіе всхъ этихъ вопросовъ потребовало бы много времени и задержало бы ходъ нашего разсказа. Полагаемъ, однако, что если даже мужчинамъ это положеніе покажется неяснымъ, женщины сумютъ возстановить истину. Замтимъ только, что продолжительная работа и огорченія подорвали здоровье графа и лишили его преимуществъ, необходимыхъ мужчин для борьбы съ соперниками. И самымъ ужаснымъ изъ терзаній графа было сознаніе, что онъ внушаетъ своей жен отвращеніе болзнью, исключительно обусловленной переутомленіемъ. Добрый, внимательный къ графин, онъ предоставлялъ ей роль полновластной хозяйки дома: она принимала у себя весь Парижъ и жила то въ деревн, то въ Париж, пользуясь свободой молодой вдовы. Мужъ ея заботился объ ея удовольствіяхъ и охранялъ ея состояніе съ аккуратностью преданнаго управляющаго. Графиня относилась къ мужу съ величайшимъ почтеніемъ и высоко цнила его умъ. Она умла осчастливить его однимъ своимъ одобреніемъ и могла добиться всего отъ бдняги, если приходила побесдовать съ нимъ на часокъ. Какъ вс старинные вельможи, графъ такъ дорожилъ добрымъ именемъ своей жены, что малйшее неуваженіе къ ней казалось бы ему непростительнымъ оскорбленіемъ. Графиня была довольно неблагодарная натура, но отъ времени до времени она покрывала бальзамомъ раны графа.

Объяснимъ теперь причину внезапнаго отъзда графа и его желаніе сохранить инкогнито.

Богатый фермеръ изъ Бомона на Оаз, нкій Леже, арендовалъ землю, нкоторыя части которой врзывались въ землю графа и портили великолпное имніе Прель. Эта земля принадлежала Маргерону, одному изъ гражданъ Бомона. Арендный договоръ, заключенный въ 1799 году, когда невозможно было еще предвидть дальнйшіе успхи земледлія, заканчивался, и собственникъ земли отказывался отъ возобновленія договора съ Леже. Графъ де-Серизи, желая избавиться отъ разныхъ непріятностей, сопряженныхъ съ этимъ сосдствомъ, уже давно желалъ купить эту землю, такъ называемую ферму Мулино. Узнавъ, что Маргеронъ мечтаетъ только о возможности добиться для своего единственнаго сына мста сборщика податей въ Бомон, де-Серизи разсчитывалъ на благополучное окончаніе этого дла. Моро указывалъ ему на Леже, какъ на опаснаго противника. Леже зналъ, что онъ впослдствіи можетъ продать очень выгодно графу отдльныя части этого имнія, и сумма, которую онъ собирался предложить Маргерону, покрыла бы т выгоды, которыя послдній могъ ожидать для сына отъ мста сборщика податей. Дня два тому назадъ графъ, желая покончить съ дломъ, позвалъ своего нотаріуса Александра Крота и своего адвоката Дервиля, чтобы разсмотрть вс обстоятельства дла. Дервиль и Крота отнеслись съ нкоторой подозрительностью къ усердію Моро, тревожное письмо котораго вызвало это совщаніе, но графъ сталъ защищать своего управляющаго, честно служившаго ему въ теченіе семнадцати лтъ.

— Ну, такъ я совтую вашему сіятельству отправиться лично въ Прель и пригласить къ обду этаго Маргерона,— сказалъ Дервиль.— Крота вышлетъ туда своего перваго клерка съ готовой купчей, можно оставить проблы для вписанія необходимыхъ подробностей. Вы должны запастись частью требуемой суммы и не забыть о назначеніи сына Маргерона сборщикомъ податей въ Бомон. Если вамъ не удастся покончить сразу это дло, оно ускользнетъ изъ вашихъ рукъ. Вы не знаете, графъ, до чего хитры крестьяне, если завяжется борьба между крестьяниномъ и дипломатомъ, послдній будетъ обязательно побжденъ.— Крота поддержалъ это мнніе и, судя по сообщеніямъ второго лакея графа, послдній, вроятно, согласился съ ними. Наканун графъ послалъ съ кондукторомъ бомонскаго дилижанса нсколько словъ своему управляющему, прося его пригласить къ обду Маргерона, чтобы покончить съ дломъ о покупк Мулино. Еще раньше, чмъ у него возникла мысль объ этой покупк, графъ приказалъ реставрировать замокъ въ Прель и уже съ годъ вошедшій въ моду архитекторъ Брендо еженедльно здилъ туда. Теперь графъ разсчитывалъ покончить съ Маргерономъ и вмст съ тмъ осмотрть производившіяся тамъ работы и новую мебель. Онъ хотлъ сдлать сюрпризъ графин, и для него отдлка замка была вопросомъ самолюбія. Но какое же событіе могло заставить графа, наканун объявившаго о своей поздк въ Прель, отправиться теперь туда инкогнито въ дилижанс Пьеротена?

Тутъ необходимо сказать нсколько словъ объ управляющемъ графа.

Моро былъ сынъ провинціальнаго прокурора, сдлавшагося вовремя революціи прокуроръ-синдикомъ въ Версали. Состоя въ этой должности, Моро-отецъ спасъ жизнь и имущество де-Серизи — отца и сына. Но Моро-отецъ принадлежалъ къ партіи Дантона, Робеспьеръ, неумолимый въ своей ненависти, упорно преслдовалъ его и, наконецъ, накрывъ его въ Берсали, предалъ его смерти. Моро-сынъ наслдовалъ доктрины и симпатіи отца и примкнулъ къ заговору, направленному противъ перваго консула. Де-Серизи, желая уплатить свой долгъ, далъ Моро, приговоренному къ смертной казни, возможность бжать. Затмъ онъ въ 1804 году потребовалъ его помилованія, добился этого, устроилъ его въ одной изъ своихъ канцелярій и, наконецъ, сдлалъ его своимъ личнымъ секретаремъ и поручилъ ему управленіе своими имуществами. Нкоторое время спустя посл женитьбы своего покровителя, Моро влюбился въ горничную графини де-Серизи и женился на ней. Чтобы избавиться отъ ложнаго положенія, въ которое ставилъ его этотъ бракъ, Моро обратился съ просьбой къ графу дать ему мсто управляющаго въ Прел, гд жена его могла разыгрывать барыню и гд самолюбіе его не подвергалось особеннымъ испытаніямъ. Графу нуженъ былъ надежный человкъ въ Прел, такъ какъ графиня предпочитала жить въ Серизи, родовомъ имніи графа, находившемся въ пяти миляхъ отъ Парижа. Моро былъ близко знакомъ со всми длами графа и еще до революціи получилъ необходимую для практической дятельности подготовку въ контор своего отца. Графъ де-Серизи сказалъ ему:

— Вы уже не можете разсчитывать на блестящую карьеру, но вы будете счастливы, такъ какъ я буду заботиться о васъ.

И дйствительно, графъ назначилъ ему тысячу экю постояннаго жалованья и предоставилъ ему пользоваться хорошенькимъ павильономъ за службами замка, сверхъ того онъ разршилъ ему извстное число саженъ дровъ для отопленія павильона, опредленное количество овса, соломы и сна для прокормленія пары лошадей и право на нкоторые продукты продовольствія. Такихъ окладовъ не получаютъ даже субъ-префекты въ Париж.

Въ теченіе первыхъ восьми лтъ своего управленія Моро относился весьма добросовстно къ своимъ обязанностямъ и серьезно интересовался своимъ дломъ. Графъ, прізжавшій въ Прель для осмотра производившихся работъ или для обсужденія нкоторыхъ вопросовъ, былъ очарованъ честностью своего управляющаго и щедрыми подарками неоднократно выражалъ свою признательность. Но когда Моро сдлался отцомъ дочери — третьяго ребенка — онъ такъ освоился съ условіями барской жизни, что не чувствовалъ даже признательности по отношенію къ графу де-Серизи за вс оказанныя ему благодянія. Такимъ образомъ, около 1816 года Моро, все время пользовавшійся только тмъ, что было предоставлено ему по уговору,— принялъ двадцать пять тысячъ франковъ отъ одного лсопромышленника, съ которымъ заключилъ контрактъ на эксплоатацію прельскихъ лсовъ въ теченіе двадцати лтъ. Моро успокоилъ себя тмъ соображеніемъ, что человкъ онъ необезпеченный, отецъ многочисленнаго семейства, что пенсіи у него не будетъ, что онъ могъ даже потребовать отъ графа эту сумму. Присоединивъ ее къ своимъ сбереженіямъ, онъ могъ пріобрсти за 120.000 франковъ ферму на земл, прилежащей къ Шампани — общин, расположенной нсколько выше Лиль-Адана, на правомъ берегу Оазы. Благодаря тревожнымъ политическимъ событіямъ, ни графъ де-Серизи, ни мстное общество не обратили вниманія на пріобртеніе Моро, совершонное на имя г-жи Моро, которая распространила слухъ, что это имніе завщала ей какая-то старая тетка. Посл того, какъ управляющій извдалъ запретнаго плода, поведеніе его наружно нисколько не измнилось, но онъ не упускалъ ни одного случая, который могъ способствовать увеличенію его собственнаго состоянія, интересы его дтей служили достаточнымъ основаніемъ для охлажденія его рвенія по отношенію къ интересамъ де-Серизи. Впрочемъ, нужно отдать ему справедливость: если онъ и бралъ взятки, если онъ не упускалъ изъ виду при всякаго рода сдлкахъ свои собственные интересы, если онъ отчасти злоупотреблялъ своими правами, его все-таки ни въ чемъ нельзя было уличить, по букв закона онъ оставался честнымъ человкомъ. Выражаясь языкомъ самыхъ добросовстныхъ парижскихъ кухарокъ, онъ просто длилъ съ графомъ барыши, получавшіеся благодаря его умлому управленію. Необыкновенно дятельный, посвященный во вс интересы графа, Моро выслживалъ случай сдлать какое-нибудь выгодное для графа пріобртеніе и при этомъ считалъ себя въ прав получать приличное вознагражденіе. Прель приносилъ семьдесятъ дв тысячи франковъ дохода. Какъ человкъ очень осторожный, Моро съ 1817 года сталъ ежегодно помщать свои барыши и свое жалованье въ государственныя процентныя бумаги, наматывая свой клубокъ при соблюденіи глубочайшей тайны. Онъ нердко отказывался отъ разныхъ предложеній, ссылаясь на то, что у него денегъ нтъ, и такъ ловко сумлъ разыграть нищаго передъ графомъ, что получалъ дв стипендіи для своихъ сыновей въ коллеж Генриха IV. Въ данное время Моро имлъ 120.000 франковъ капитала въ пятипроцентныхъ бумагахъ. Эти 120.000 фрапковъ, о которыхъ не подозрвалъ никто, и ферма въ Шампани, увеличенная нкоторыми позднйшими пріобртеніями, составляли состояніе въ 280.000 франковъ, приносившихъ 16.000 франковъ годового дохода.

Таково было положеніе управляющаго въ тотъ моментъ, когда графъ ршилъ купить ферму Мулино. Пріобртеніе это было необходимо для спокойствія владльца Преля. Ферма Маргерона состояла изъ девяноста шести участковъ земли, прилегавшей къ имнію графа, врзывавшейся въ него и даже въ нкоторыхъ мстахъ изрзывавшей Прель на подобіе шахматной доски, не считая заборовъ и рвовъ, которые давали поводъ къ вчнымъ спорамъ изъ-за каждаго деревца, которое приходилось рубить на спорномъ мст. Не будь де-Серизи министромъ, его ежедневно разъ двадцать привлекали бы къ суду. Арендаторъ этой земли, Леже, тоже собирался пріобрсти ее въ разсчет продать по участкамъ графу и нажить тысячъ тридцать или сорокъ на этой комбинаціи. Онъ давно, уже велъ переговоры съ Моро, стараясь склонить его на свою сторону. За три дня до этой достопамятной субботы, Леже, находясь въ пол съ управляющимъ, сталъ доказывать ему, что онъ могъ бы, служа добросовстно своему господину, нажить на этомъ дл сорокъ тысячъ франковъ.

— Чортъ возьми,— сказалъ въ тотъ же вечеръ Моро своей жен,— если я выжму изъ этого дла пятьдесятъ тысячъ франковъ, графъ, вроятно, дастъ мн десять тысячъ франковъ — мы можемъ устроиться въ Лиль-Адан, въ ножанскомъ шале. Этотъ, прелестный шале сооруженъ принцемъ Конти для одной дамы со всевозможнымъ комфортомъ.

— Это прекрасная мысль,— подхватила г-жа Моро.— Голландецъ, который купилъ этотъ домикъ, отлично ремонтировалъ его. Онъ, вроятно, уступитъ намъ его за тридцать тысячъ франковъ, такъ какъ собирается вернуться въ Индію.

— Мы будемъ въ двухъ шагахъ отъ Шампани,— сказалъ Моро.— Такимъ образомъ у насъ, кром десяти тысячъ ливровъ ренты, приносимой нашей землей, будетъ одинъ изъ самыхъ прелестныхъ домовъ этой долины, и еще шесть тысячъ ливровъ ренты въ процентныхъ бумагахъ.

— Почему бы теб не хлопотать о мст мирового судьи въ Лиль-Адан? Ты будешь получать тысяча пятьсотъ франковъ въ годъ и пріобртешь значительное вліяніе.

— О, я уже подумывалъ объ этотъ,— сказалъ Моро. Получивъ при такихъ обстоятельствахъ письмо отъ графа, въ которомъ тотъ извщалъ управляющаго о своемъ прізд въ субботу и просилъ пригласить на этотъ день Маргерона къ обду, Моро поспшилъ послать нарочнаго къ графу съ письмомъ, въ которомъ просилъ графа не безпокоиться, не утомлять себя поздкой и положиться на него. Онъ писалъ, что Маргеронъ не желаетъ продать всю землю, а ршилъ разбить Мулино на девяносто шесть участковъ. Надо выбить прежде всего эту мысль изъ его головы или, пожалуй, найти подставное лицо, которое пріобрло бы по ихъ порученію эти участки.

Немного на свт людей, у которыхъ не было бы враговъ. Такъ управляющій и жена его оскорбили проживавшаго въ Прел офицера въ отставк, нкоего де-Рэбера и его жену. Де-Рэберъ, всецло охваченный мыслью о мщеніи, ршилъ столкнуть съ мста Моро и затмъ занять его мсто. Поведеніе управляющаго, за которымъ де-Рэберъ слдилъ ревнивымъ окомъ въ теченіе двухъ послднихъ лтъ, не составляло тайны для де-Рэберовъ.

Въ то время, какъ Моро послалъ нарочнаго съ письмомъ къ графу, де-Рэберъ отправилъ въ Парижъ свою жену. Г-жа де-Рэберъ такъ настойчиво требовала свиданія съ графомъ, что, хотя она не была принята въ первый разъ, явившись въ девять часовъ вечера — время, когда графъ ложился, она все-таки была допущена къ нему на слдующій день, въ семь часовъ утра.

— Ваше сіятельство,— сказала она министру,— ни мужъ мой, ни я не способны писать анонимныя письма. Я де-Рэберъ, урожденная де-Коруа. Мужъ мой получаетъ всего шестьсотъ франковъ пенсіи и живемъ мы въ Прел, гд управляющій вашъ длаетъ намъ всевозможныя непріятности. Поврьте мн, графъ, мы люди вполн приличные и мужъ мой не интриганъ. Онъ получилъ отставку въ чин артиллерійскаго капитана въ 1816 году, прослуживъ въ арміи двадцать лтъ и находясь все время вдали отъ императора, ваше сіятельство. А вдь вы должны знать, какъ трудно было получить повышеніе военнымъ, не находившимся на глазахъ императора, уже не говоря о томъ, что честность и прямота де-Рэбера не нравились его начальству. Мужъ мой въ теченіе трехъ лтъ неустанно слдилъ за вашимъ управляющимъ, задавшись цлью лишить его этого мста. Вы видите, мы дйствуемъ открыто. Моро сдлалъ насъ своими врагами и мы стали слдить за нимъ. Я пріхала соообщить вамъ, что васъ надуваютъ въ дл Маргерона, хотятъ стянуть съ васъ сто тысячъ франковъ, которые будутъ раздлены между нотаріусами Леже и Моро. Вы просили Моро пригласить въ субботу къ обду Маргерона. Маргеронъ скажется больнымъ, а Леже такъ увренъ въ томъ, что ферма останется за нимъ, что пріхалъ въ Парижъ для продажи своихъ бумагъ. Если мое сообщеніе подтвердится и если вамъ нуженъ честный управляющій, то позволяю себ надяться, что вы пригласите моего мужа, хотя онъ аристократъ, онъ такъ же добросовстно будетъ служить вамъ, какъ служилъ государству. У вашего управляющаго есть капиталъ въ двсти пятьдесятъ тысячъ франковъ — будущее его обезпечено.

Графъ де-Серизи не переносилъ доносовъ и холодно поблагодарилъ г-жу де-Рэберъ. Но, припоминая подозрнія Дорвиля, онъ почувствовалъ нкоторую тревогу. Затмъ онъ еще разъ прочиталъ письмо управляющаго, и въ увреніяхъ глубокой преданности, въ почтительныхъ упрекахъ, которые длалъ Моро графу за его желаніе лично заняться этимъ дломъ, онъ почувствовалъ истину сообщеній г-жи де-Рэберъ.— Деньги всегда ведутъ къ развращенію!— сказалъ онъ себ. Онъ задалъ г-ж де-Рэберъ цлый рядъ вопросовъ — не столько изъ любопытства, сколько изъ желанія познакомиться съ нею. Вмст съ тмъ онъ при ней же написалъ нсколько словъ своему нотаріусу, прося его не посылать своего клерка, а самому пріхать къ обду въ Прель.

— Если вашей милости,— сказала въ заключеніе г-жа де-Рэберъ,— не нравится шагъ, на который я ршилась безъ вдома мужа, то прошу, по крайней мр, не сомнваться въ томъ, что мы получили вс свднія относительно управляющаго самыми прямыми путями, не идущими въ разрзъ съ самой щепетильной совстью.

Госпожа де-Рэберъ, урожденная де-Коруа, держалась пряме палки. Лицо ея было изрыто оспой, талія плоская, глаза свтлые и пронизывающіе, блокурые волосы завивались надъ морщинистымъ лбомъ. На ней была шляпка изъ полинялой зеленой тафты, подбитая розовымъ шелкомъ, блое платье съ лиловымъ горошкомъ и кожаные башмаки. Графъ, бросивъ на нее бглый взглядъ, тотчасъ же узналъ въ ней жену бднаго офицера въ отставк, рьяную пуританку, выписывавшую ‘Французскаго Курьера’, строго добродтельную, но соблазнившуюся хорошимъ мстечкомъ и во что бы то ни стало ршившуюся добиться его.

— Вы говорите, что получаете шестьсотъ франковъ пенсіи?— спросилъ графъ, не касаясь сообщеній г-жи Рэберъ.

— Да, ваше сіятельство.

— Вы урожденная де-Коруа?

— Да, ваше сіятельство, это старинный родъ въ Мессен, родин моего мужа.

— Въ какомъ полку служитъ мужъ вашъ?

— Въ седьмомъ артиллерійскомъ полку.

— Хорошо,— сказалъ графъ, записывая номеръ полка. Онъ соображалъ въ это время, что можно было бы передать управленье Прелемъ старому офицеру, по наведеніи точныхъ справокъ о немъ въ военномъ министерств.

— Сударыня,— продолжалъ онъ,— возвратитесь въ Прель съ моимъ нотаріусомъ, котораго я пригласилъ туда къ обду и которому я писалъ о васъ… вотъ его адресъ. Я самъ поду инкогнито въ Прель и вызову г. де-Рэбера для переговоровъ.

Такимъ образомъ, извстіе о томъ, что графъ де-Серизи ршилъ хать въ кукушк, при соблюденіи строжайшаго инкогнито, недаромъ взволновало Пьеротена: онъ предчувствовалъ, что бда готова настигнуть лучшаго изъ его кліентовъ.

Выходя изъ кафе, Пьеротенъ увидлъ у воротъ ‘Серебрянаго Льва,’ женщину и молодого человка, въ которыхъ онъ тотчасъ же узналъ пассажировъ кукушки. Дама тревожно оглядывалась, точно ища кого-то. На ней было черное шелковое, повидимому, крашенное платье, шляпа цвта кармелитокъ, старая французская кашемировая шаль, филозелевые чулки и шевровыя ботинки, въ рукахъ у нея была соломенная корзина и синій зонтикъ. Дам этой, которая, повидимому, была очень хороша въ молодости, можно было дать лтъ сорокъ, но голубые глаза ея были лишены того блеска, который придаетъ имъ счастье, и свидтельствовали о томъ, что она давно уже отказалась отъ свта. Да и туалетъ этой женщины и ея осанка указывали на то, что она всецло отдалась своему хозяйству и семь. Ленты шляпки, давно вышедшей изъ моды, были смяты, а шаль приколота сломанной иголкой, превращенной въ булавку посредствомъ шарика изъ сургуча, Незнакомка ждала съ нетерпніемъ Пьеротена, желая поручить ему своего сына, повидимому, она въ первый разъ отпускала его одного и провожала его отчасти изъ недоврія къ нему, отчасти изъ материнской любви. Сынъ и мать дополняли и объясняли другъ друга. Мать не стснялась носить заштопанныя перчатки, сынъ былъ въ оливковомъ сюртук, короткіе рукава котораго указывали на то, что онъ еще находится въ період роста: на видъ ему было лтъ восемнадцать или девятнадцать. На его синихъ брюкахъ, заштопанныхъ заботливой рукой матери, виднлась заплатка изъ новой матеріи, когда открывались фалды его сюртука.

— Да не терзай же такъ свои перчатки, вдь ты портишь ихъ,— говорила она въ то время, когда подходилъ Пьеротенъ…

— Вы кондукторъ?… Ахъ, да вдь это вы, Пьеротенъ,— воскликнула она, оставляя сына и уводя въ сторону Пьеротена.

— Все ли у васъ благополучно, г-жа Клапаръ?— спросилъ онъ тономъ почтительной фамильярности.

— Благодарю васъ, Пьеротенъ. Прошу васъ, позаботьтесь о моемъ Оскар, онъ въ первый разъ детъ одинъ.

— О, онъ детъ одинъ къ г-ну Моро?..— воскликнулъ Пьеротенъ, желая узнать, дйствительно ли молодой чаловкъ детъ къ управляющему.

— Да,— сказала мать.

— Значитъ, мадамъ Моро пригласила его?— спросилъ Пьеротенъ съ хитрой улыбкой.

— Ахъ, я знаю, что его ждутъ тамъ не одн розы! Но будущее его безусловно требуетъ этой поздки.

Этотъ отвтъ поразилъ Пьеротена, не ршавшагося, однако, сообщить г-ж Клапаръ о своихъ опасеніяхъ, относительно управляющаго. И она также не ршалась обратиться къ нему съ нкоторыми внушеніями, которыя превратили бы кондуктора въ ментора. Но воспользуемся тмъ временемъ, пока оба они разговариваютъ о погод, о дорог, о станціяхъ между Парижемъ и Лиль-Аданъ, и постараемся объяснить читателю, какія отношенія существовали между Пьеротеномъ и госпожей Клапаръ.

Раза три или четыре въ мсяцъ, по дорог изъ Лиль-Адана въ Парижъ, у такъ называемаго ‘Погреба’, Пьеротена выжидалъ прельскій управляющій и, при вид приближавшагося дилижанса, длалъ знакъ своему садовнику. Садовникъ помогалъ Пьеротену помстить въ дилижанс одну или дв корзины съ фруктами, или овощами, или, смотря по времени года, куры, яйца, масло, дичь. Управляющій платилъ Пьеротену за доставку и давалъ ему деньги на уплату таможенной пошлины, если продукты подлежали уплат. Но на этихъ корзинахъ и пакетахъ никогда не было надписей. Когда управляющій въ первый разъ обратился къ Пьеротену съ подобной кладью, онъ далъ ему адресъ квартиры г-жи Клапаръ, причемъ просилъ лично передать ей эти продукты и вообще никогда не поручать постороннимъ лицамъ его посылокъ. Пьеротенъ, въ воображеніи котораго рисовался интересный романъ между управляющимъ и какой-нибудь прелестной молодой двушкой, отправился въ улицу de la Cerisaie, 7, въ Арсенальномъ квартал, гд вмсто красавицы, которую онъ разсчитывалъ встртить, увидлъ только-что описанную нами г-жу Клапаръ. Кондукторамъ приходится проникать въ разные дома и узнавать разныя семейныя тайны, но такъ какъ они, благодаря печальной случайности — этой помощницы Провиднія — лишены образованія и наблюдательности, то они и не представляютъ особенной опасности. Тмъ не мене, исполняя въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ порученія Моро, Пьеротенъ все-таки не зналъ, какъ объяснить отношенія между г-жей Клапаръ и управляющимъ. Несмотря на то, что квартиры въ Арсенальномъ квартал были въ то время очень дешевы, г-жа Клапаръ жила въ третьемъ этаж, во двор стараго дома, бывшаго отелемъ какого-то вельможи въ т времена, когда высшая аристократія Франціи селилась возл Пале-де-Турнель и Отель Сенъ-Поль. Къ концу XVI вка аристократическія фамиліи раздлили между собой обширныя пространства, нкогда занимаемыя садами при королевскихъ дворцахъ, на что указываютъ названія улицъ: Де-ла-Серизэ, Ботрельи, улица Львовъ и другія.

Квартира г-жи Клапаръ, вс стны которой были отдланы старинными деревянными фанерами, состояла изъ трехъ комнатъ, расположенныхъ въ рядъ: столовой, зала и спальни. Надъ этими комнатами помщались кухня и комнатка Оскара. Противъ входной двери виднлась дверь въ боковую комнату, врзывавшуюся въ пристройку, въ которой находилась деревянная лстница, пристройка эта образовала четыреугольную башню, сооруженную изъ массивныхъ камней. Въ этой боковой комнат помщался Моро, когда ночевалъ въ Париж. Въ первой комнат, въ которой Пьеротенъ ставилъ кадки, находились шесть стульевъ орховаго дерева, съ соломеннымъ сидніемъ, столъ и буфетъ, на окнахъ красовались порыжвшія занавски. Въ гостиной стояла старинная, совершенно поблеклая мебель въ стил Empire, которая должна была служить рекомендаціей домовладльцу. Пьеротенъ имлъ основаніе думать, что и обстановка спальни не лучше этихъ двухъ комнатъ. Деревянныя фанеры, выкрашенныя грубой клеевой краской, которая портила рисунокъ арабесокъ и фигуръ, производили удручающее впечатлніе. Никогда не натиравшійся паркетъ имлъ сроватый оттнокъ, напоминавшій школьные паркеты. Заставъ однажды г-на и г-жу Клапаръ за столомъ, кондукторъ былъ пораженъ тмъ, что, несмотря на печать бдности, лежавшей на всей обстановк, все у Клапаровъ подавалось на серебр, хотя серебряныя блюда и суповая чашка, потертыя и помятыя, имли такой же жалкій видъ, какъ посуда самыхъ бдныхъ людей. Самъ Клапаръ ходилъ въ потертомъ сюртук, въ старыхъ туфляхъ, съ зелеными очками на носу и обнажалъ, снимая ужасную фуражку, которой было не мене пяти лтъ, остроконечный черепъ украшенный грязными рдкими нитями, которымъ поэты отказали бы въ названіи волосъ. Лицо его отличалось мертвенной блдностью и носило печать трусости и деспотизма.

Изъ этого печальнаго жилья, обращеннаго окнами на сверъ, не видно было ничего кром виноградника, разстилавшагося на противоположной стн, да колодца въ углу двора. Тмъ не мене г-жа Клапаръ расхаживала въ своихъ каморкахъ съ достоинствомъ королевы, поступью женщины, не привыкшей ходить пшкомъ. Иногда, выражая Пьеротену свою благодарность, она бросала на него взглядъ, который могъ бы привести въ умиленіе посторонняго наблюдателя, отъ времени до времени она давала ему монету въ двнадцать су. Голосъ ея былъ очарователенъ. Пьеротенъ не узналъ Оскара по той простой причин, что мальчикъ учился въ коллеж и что онъ ни разу не видлъ его въ улиц де-Ла-Серизэ.

Такова была печальная исторія, которую Пьеротенъ никогда не разгадалъ бы, несмотря на то, что онъ наводилъ справки у привратницы дома, гд жили Клапары. Но привратница ничего не могла сказать ему, она знала только, что Клапары платятъ двсти пятьдесятъ франковъ въ годъ за квартиру, что къ нимъ ежедневно приходитъ на нсколько часовъ работница и что г-жа Клапаръ нердко сама стираетъ мелкое блье.

Нтъ совершенно зачерствлыхъ преступниковъ или, врне, они встрчаются очень рдко, еще рже встрчаемъ мы среди обыкновенныхъ мошенниковъ людей, которые не проявляли бы нкоторыя симпатичныя стороны характера. Можно представлять подложные счета хозяину, можно стараться по возможности больше наполнять свои амбары, но сколачивая боле или мене нечестными путями свое состояніе, эти люди не отказываютъ себ въ удовольствіи сдлать доброе дло. Изъ любопытства ли, изъ самолюбія или вслдствіе случайнаго настроенія, но въ жизни каждаго человка бываетъ минута, когда онъ поддается потребности длать добро. Можетъ быть, онъ впослдствіи назоветъ этотъ порывъ заблужденіемъ и не поддастся ему во второй разъ, но онъ приноситъ извстную дань добру, какъ самый грубый человкъ хоть разъ или два въ жизни приноситъ дань граціямъ. И если прегршенія Моро заслуживаютъ прощенія, то однимъ изъ смягчающихъ его вину обстоятельствъ является то постоянство, съ которымъ онъ поддерживалъ бдную женщину, расположеніе которой нкогда преисполняло его гордости и которая въ дни опасности скрывала его у себя. Эта женщина, извстная во время Директоріи своей связью съ однимъ изъ пяти властелиновъ Франціи, вышла замужъ, благодаря этой всесильной протекціи, за подрядчика Гюссона, нажившаго милліоны. Разоренный Наполеономъ въ 1802 году, несчастный подрядчикъ лишился разсудка и бросился въ Сену, оставивъ красавицу-жену беременной. Моро, одинъ изъ ближайшихъ друзей г-жи Гюссонъ, былъ въ то время приговоренъ къ смертной казни и потому не могъ жениться на ней. Двадцатидвухлтняя вдова, убитая горемъ, вышла замужъ за чиновника Клапара, молодого человка двадцати семи лтъ, подававшаго большія надежды. Но Клапаръ, отличавшійся самой вульгарной красотой, былъ далеко не уменъ. Полагая, что г-жа Гюссонъ обладаетъ значительнымъ состояніемъ, онъ прикинулся страстно влюбленнымъ въ нее, но такъ какъ у нея не было ничего, а онъ не въ состояніи былъ удовлетворить тмъ потребностямъ къ роскоши, къ которымъ она привыкла въ дни своего блеска, то онъ оказался тяжелымъ бременемъ для нея. Въ министерств финансовъ, гд онъ получалъ 1.800 франковъ жалованья въ годъ, онъ былъ на весьма плохомъ счету. Когда Моро, вернувшись къ графу де-Серизи, узналъ о бдственномъ положеніи г-жи Гюссонъ, онъ выхлопоталъ для нея наканун своей женитьбы мсто первой камеръ-фрау у матери императора. Клапару нельзя было, несмотря на протекцію, разсчитывать на повышеніе — бездарность его слишкомъ бросалась въ глаза. Въ 1815 году, посл паденія императора, блестящая Аспазія Директоріи осталась безъ всякихъ средствъ въ жизни, только благодаря содйствію графа де-Серизи удалось выхлопотать Клапару мсто при одномъ изъ бюро городского управленія. Моро, единственный покровитель бывшей милліонерши, добился для Оскара городской стипендіи въ коллеж Генриха IV и старался поддерживать несчастную семью всмъ, что находилъ возможнымъ удлить изъ своихъ продуктовъ, Оскаръ являлся единственной надеждой бдной матери, которой можно было поставить въ упрекъ только ея безграничную снисходительность къ этому мальчику, предмету антипатіи Клапара. Къ несчастью, Оскаръ отличался нкоторой ограниченностью или, врне, наивностью, которой не замчала г-жа Клапаръ. Эта наивность настолько безпокоила управляющаго, что онъ попросилъ г-жу Клапаръ прислать Оскара на мсяцъ въ Прель, гд можно было спокойно изучить его и ршить, къ какой карьер онъ способенъ. Моро надялся представить въ будущемъ Оскара графу, какъ своего преемника. Но чтобы понять особенности характера бднаго юноши и его доведеннаго до глупости самолюбія, необходимо констатировать, какія причины могли обусловить эти черты. Прежде всего нужно замтить, что Оскаръ родился при двор матери императора. Съ первыхъ годовъ дтства глаза его были ослплены царской роскошью, и въ воображеніи мальчика сохранилось впечатлніе цлаго ряда великолпныхъ картинъ и роскошныхъ празднествъ, о которыхъ онъ не переставалъ мечтать. Тщеславіе, свойственное большинству школьниковъ, развилось въ немъ, благодаря этимъ воспоминаніямъ дтства, до болзненной степени. Быть можетъ, и мать слишкомъ часто и въ черезчуръ восторженныхъ выраженіяхъ вспоминала о тхъ дняхъ, когда она была царицей Парижа. Къ тому же Оскару, только-что окончившему курсъ въ коллеж, приходилось, вроятно, отражать насмшки, которыми платные ученики обыкновенно осыпаютъ стипендіатовъ, если только послдніе не умютъ внушить къ себ нкоторое почтеніе своей физической силой. Что касается до г-жи Клапаръ, то воспоминаніе о былой роскоши и красот, любовь къ сыну, покорно мирившаяся съ нищетой и доходившая до ослпленія, надежды, возлагавшіяся ею на этого сына и страданія, переносившіяся съ необыкновеннымъ героизмомъ — все это длало изъ несчастной матери одну изъ тхъ дивныхъ фигуръ, которыя невольно останавливаютъ на себ вниманіе наблюдателя въ Париж.

Неспособный разгадать ни глубокой привязанности Моро къ этой женщин, ни отношеній ея къ своему протеже 1797 года, ея единственному другу, Пьеротенъ не сообщилъ ей о подозрніи, которое зародилось въ его голов относительно опасности, ожидавшей Моро. Двусмысленное: ‘довольно съ насъ и заботъ о насъ самихъ’, произнесенное лакеемъ графа, звучало еще въ сердц кондуктора, опираясь на чувство безпрекословнаго повиновенія тмъ, кого онъ привыкъ считать господами страны. Впрочемъ, въ данную минуту Пьеротенъ былъ всецло озабоченъ своимъ собственнымъ дломъ и чувствовалъ, что въ голов его столько же иголокъ, сколько пятифранковыхъ монетъ въ 1000 франкахъ! Путешествіе въ семь лье казалось, вроятно, очень далекимъ этой бдной матери, которая, быть можетъ, никогда не вызжала за черту города… ‘Хорошо, сударыня!.. Да, сударыня’,— повторялъ Пьеротенъ, но лицо его выражало желаніе избавиться поскорй отъ этихъ безполезныхъ наставленій.

— Уложите вещи такъ, чтобы они не промокли въ случа перемны погоды.

— У меня есть закрытое помщеніе,— сказалъ Пьеротенъ.— Впрочемъ, убдитесь сами, сударыня, смотрите, какъ заботливо ихъ укладываютъ.

— Оскаръ, не оставайся больше двухъ недль, какъ бы тебя ни упрашивали,— продолжала г-жа Клапаръ, возвращаясь къ сыну… Какъ бы ты ни старался, ты не сумешь понравиться г-ж Моро. Къ тому же ты долженъ быть дома къ концу сентября, такъ какъ нужно отправиться въ Бельвиль, къ твоему дяд въ Кардо.

— Да, маменька…

— И въ особенности не говори тамъ, о сословныхъ различіяхъ. Не забывай ни на минуту, что г-жа Моро была горничной г-жи…

— Да, маменька…

Оскаръ, какъ и вс молодые люди съ болзненнымъ самолюбіемъ, глубоко страдалъ, вынужденный выслушивать эти наставленія у воротъ гостинницы ‘Серебрянаго Льва’.

— Ну, прощайте, маменька. Дилижансъ сейчасъ тронется… вотъ уже запрягли лошадь.

Г-жа Кланаръ, совершенно забывая о томъ, что находится въ самомъ центр Сенъ-Денискаго предмстья, обняла своего сына и, вынимая булку изъ своей корзинки, сказала:

— Вотъ, ты чуть было не забылъ взять булку и шоколадъ. Дитя мое, повторяю, не шь ничего въ трактирахъ, тамъ запрашиваютъ за все въ десять разъ больше, чмъ слдуетъ.

Оскару отъ души хотлось, чтобы мать его очутилась за нсколько верстъ отъ него въ то время, какъ она клала ему въ карманъ булку и шоколадъ. Вся эта сцена происходила при двухъ свидтеляхъ — двухъ молодыхъ франтахъ, которые казались старше Оскара на нсколько лтъ, были лучше одты, а главное — явились безъ провожатыхъ. Въ походк ихъ, въ туалет и манерахъ сказывалась та полная независимость, которая составляетъ мечту дтей, еще не вышедшихъ изъ подъ опеки родителей. Эти молодые люди представляли для Оскара цлый міръ.

— Онъ говоритъ ‘маменька’,— сказалъ смясь одинъ изъ молодыхъ людей другому.

Оскаръ услышалъ это замчаніе.

— Прощайте!— воскликнулъ онъ въ порыв нетерпнія.

Нужно замтить, что г-жа Клапаръ дйствительно говорила очень громко и точно желала посвятить всю улицу въ свои сердечныя дла.

— Что съ тобою, Оскаръ?— спросила бдная мать, оскорбленная въ своихъ чувствахъ.— Не понимаю тебя,— продолжала она строгимъ тономъ, полагая (заблужденіе всхъ матерей, балующихъ своихъ дтей), что она можетъ импонировать ему.— Послушай, Оскаръ,— поспшила она прибавить боле мягкимъ тономъ,— ты вообще любишь болтать, любишь толковать о томъ, что теб извстно или даже неизвстно, и все это изъ хвастовства, изъ глупйшаго самолюбія. Повторяю теб, не давай воли своему языку. Ты еще не знаешь жизни, сокровище мое,— прибавила она боле мягкимъ тономъ,— и не можешь узнать сразу людей, съ которыми теб придется встртиться. А между тмъ нтъ ничего опасне, какъ болтовн въ общественныхъ дилижансахъ. Помни, что въ такихъ дилижансахъ порядочные люди молчатъ.

Молодые люди, о которыхъ мы упомянули, дошли, вроятно, до глубины двора и теперь возвращались: подъ воротами снова раздался стукъ ихъ каблуковъ. Быть можетъ, они слышали эту проповдь. Чтобы избавиться отъ матери, Оскаръ ршился прибгнуть къ послднему средству.

— Матушка,— сказалъ онъ,— ты стоишь на сквозномъ втру, ты рискуешь простудиться. Впрочемъ, пора садиться.

Повидимому, юноша задлъ чувствительную струнку матери, она обняла сына и стала цловать его съ такой страстностью, точно ему предстоялъ далекій путь. Наконецъ, она со слезами на глазахъ проводила его до дилижанса.

— Не забудь дать пять франковъ слугамъ,— сказала она.— Напиши мн раза три въ теченіе этихъ двухъ недль, веди себя хорошо и не забывай моихъ наставленій. Блья у тебя достаточно, такъ что нтъ надобности отдавать его тамъ прачк. А главное, помни всегда расположеніе къ намъ г-на Моро, слушай его, какъ родного отца и слдуй его совтамъ.

Когда Оскаръ усаживался въ дилижансъ, брюки его приподнялись и обнаружились его синіе чулки, а распахнувшійся сюртукъ открылъ новую заплатку на брюкахъ. Улыбка молодыхъ людей, отъ вниманія которыхъ не ускользнули эти признаки почтенной бдности, нанесла новую рану самолюбію юноши.

— Оскаръ записался первымъ,— сказала мать Пьеротену,— онъ можетъ занять первое мсто… Садись въ уголъ,— обратилась она къ сыну, продолжая смотрть на него съ невыразимой нжностью и съ любовью улыбаясь ему.

О, какъ сожаллъ въ эту минуту Оскаръ о томъ, что невзгоды и лишенія разрушили красоту матери, что нужда и материнская самоотверженность не дозволяли ей изящно одваться! Одинъ изъ двухъ молодыхъ людей, тотъ, у котораго были ботинки со шпорами, толкнулъ другого локтемъ, указывая ему на мать Оскара, а тотъ закрутилъ вверхъ свои усы жестомъ, который говорилъ:— Хороша, нечего сказать!

‘Какъ избавиться отъ маменьки?’ — думалъ Оскаръ, принимая озабоченный видъ.

— Что съ тобою?— спросила г-жа Клапаръ.

Оскаръ — о, извергъ!— сдлалъ видъ, что не разслышалъ вопроса. Быть можетъ, г-жа Клапаръ дйствительно обнаруживала отсутствіе такта, но сильныя чувства такъ эгоистичны!

— Жоржъ, теб нравится путешествующія дти?— спросилъ, одинъ изъ молодыхъ людей, обращаясь къ своему другу.

— Да, милый Амори, если только они перестали сосать молоко матери, если имя ихъ Оскаръ и если у нихъ есть шоколадъ.

Эти слова были сказаны вполголоса, такъ что Оскару предоставлялось разслышать или не разслышать ихъ. Отношеніе его къ этому вопросу должно было показать путешественникамъ, что можно было себ позволить съ юношей для развлеченія во время путешествія. Оскаръ сдлалъ видъ, что не слышитъ. Онъ оглядлся вокругъ себя, чтобы убдится въ томъ, тутъ ли еще его мать, присутствіе которой тяготло надъ нимъ точно тяжелый кошмаръ. Онъ зналъ насколько она любитъ его и былъ увренъ въ томъ, что она не такъ скоро разстанется съ нимъ. Онъ невольно сравнивалъ костюмы молодыхъ людей съ своимъ костюмомъ и вмст съ тмъ чувствовалъ, что насмшливая улыбка ихъ относится не только къ его одежд, но и къ туалету его матери.

‘Ахъ, если бы они ушли!’ думалъ онъ.

Увы! Въ то время, какъ Жоржъ подумалъ объ этомъ, Амори сказалъ Жоржу, слегка ударяя своей тросточкой по колесу дилижанса:

— Неужели же ты намренъ, другъ мой, вврить свою жизнь этой хрупкой ладь?

— Ничего не подлаешь,— возразилъ Жоржъ.

Оскаръ вздохнулъ, замтивъ щегольскую шляпу своего спутника, едва прикрывавшую его великолпные, изящно завитые свтлорусые волосы, у Оскара волосы были острижены подъ гребешокъ по приказанію отчима. Тщеславный юноша имлъ круглое, полное лицо, оживленное здоровымъ румянцемъ, тогда какъ у его дорожнаго товарища было блдное продолговатое лицо и довольно большой лобъ. Любуясь плотно обтягивавшими ногу брюками стального цвта, сюртукомъ съ бранденбурами, плотно прилегавшимъ къ таліи, Оскаръ думалъ о томъ, что этотъ романическій незнакомецъ, надленный такими преимуществами, злоупотребляетъ своимъ превосходствомъ, такъ некрасивая женщина чувствуетъ себя оскорбленной однимъ присутствіемъ красавицы. Шумъ желзныхъ шпоръ франта звучалъ слишкомъ безцеремонно и болзненно отдавался въ душ Оскара. Притомъ же Оскаръ чувствовалъ себя настолько стсненнымъ въ своемъ плать, перешитомъ дома изъ платья отца, насколько тотъ чувствовалъ себя свободно въ своемъ изящномъ костюм.— ‘У этого молодца должно быть нсколько десятковъ франковъ въ карман’,— подумалъ Оскаръ. Въ эту минуту онъ увидлъ на груди незнакомца золотую цпь, на конц которой, вроятно, были золотые часы. Съ этого момента незнакомецъ получилъ въ глазахъ Оскара значеніе важной особы.

Воспитанный съ 18,15 года въ улиц de la Cerisaie, приходя домой въ дни отпусковъ и возвращаясь въ училище всегда въ сопровожденіи отца, Оскаръ не имлъ возможности сравнить свою бдную домашнюю обстановку съ обстановкой другихъ людей. Воспитаніе онъ, по совту Моро, получилъ очень суровое, очень рдко бывалъ въ театр, да и то не шелъ дальше театра Ainbigu-Comique, гд онъ не могъ видть особеннаго изящества. Впрочемъ, въ театр, ребенокъ, вниманіе котораго направлено исключительно на сцену, едва ли замчаетъ публику. Отчимъ Оскара все еще носилъ по обычаю временъ имперіи часы свои въ карман панталонъ и спускалъ на животъ толстую золотую цпь со связкой разнообразнйшихъ брелоковъ — печатей разной формы, ключа съ круглой, плоской головкой, на которой красовался мозаичный пейзажъ. Оскаръ, для котораго эти старинные предметы составляли nec plus ultra роскоши, былъ ослпленъ элегантной наружностью незнакомца. Молодой франтъ, казалось, дразнилъ Оскара своими тщательно натянутыми перчатками и тростью съ золотымъ набалдашникомъ, которой онъ граціозно помахивалъ. Оскаръ вступалъ въ тотъ послдній періодъ отрочества, когда мелочи доставляютъ большія радости и причиняютъ большія страданія, когда несчастье предпочитается уродливому костюму, когда самолюбіе, игнорируя высшіе интересы, останавливается на мелочахъ, юноша желаетъ казаться мужчиной, старается возвысить себя въ глазахъ другихъ. Но съ другой стороны, не подлежитъ сомннію, что если юноша способенъ чувствовать зависть по отношенію къ изящно одтому болвану, то онъ способенъ также восторгаться талантомъ, преклоняться передъ геніемъ. Эти недостатки, если только они не пустили глубокихъ корней въ сердц юноши, доказываютъ избытокъ силъ и силу воображенія. Пусть юноша 19 лтъ, единственный сынъ, строго воспитанный въ условіяхъ крайней бдности, на которую обреченъ жалкій чиновникъ, получающій въ годъ 1.200 франковъ жалованья, пусть такой юноша восхищается сюртукомъ съ бранденбурами, подбитымъ шелкомъ, жилеткой изъ поддльнаго кашемира и галстукомъ, продтымъ въ кольцо мщанскаго вкуса,— разв эти недостатки не встрчаются на каждомъ шагу, во всхъ слояхъ общества, гд нижестоящіе завидуютъ вышестоящимъ? Даже геніальный человкъ зачастую не свободенъ отъ этого недостатка. Разв Руссо не восхищался Вектуромъ и Баклемъ? Но Оскаръ перешелъ отъ чувства къ дйствію, онъ почувствовалъ себя униженнымъ и началъ сердиться на своего дорожнаго товарища, въ душ его заговорило тайное желаніе доказать, что онъ равенъ ему. Оба друга все еще расхаживали между воротами и конюшнями, отъ времени до времени они выходили на улицу и посматривали на Оскара, забившагося въ уголъ. Оскаръ, увренный въ томъ, что они смются надъ нимъ, прикидывался совершенно равнодушнымъ. Онъ даже сталъ насвистывать мотивъ одной псни, въ то время введенной въ моду либералами: ‘c’est la faute Voltaire, c’est la faute Rousseau’. Молодые люди приняли его за младшаго клерка какого-нибудь адвоката.

— Должно быть это одинъ изъ оперныхъ хористовъ,— сказалъ Амори.

Выведенный изъ себя, бдный Оскаръ вскочилъ, приподнялъ спинку и обратился къ Пьеротену:— Когда же мы двинемся!

— Сейчасъ,— сказалъ кондукторъ, державшій кнутъ въ рук и вглядывавшійся въ улицу д’Ангіенъ.

Въ эту минуту сцена оживилась появленіемъ молодого человка, котораго сопровождалъ отрокъ, повидимому, его ученикъ, за ними шелъ коммиссіонеръ, толкая передъ собою ручную телжку. Молодой человкъ заговорилъ вполголоса съ Пьеротеномъ, который позвалъ своего слугу. Явившійся слуга принялся выгружать телжку, въ которой, кром двухъ чемодановъ, были ведра, щетки, странной формы ящики, множество свертковъ и разныхъ орудій, которые младшій изъ двухъ прибывшихъ, стоявшій на имперіал, укладывалъ съ такой быстротой, что бдный Оскаръ, улыбавшійся своей матери, стоявшей на противоположной сторон улицы, не замтилъ ни одной изъ принадлежностей, указывавшихъ на профессію новоприбывшихъ пассажировъ. На младшемъ изъ нихъ, юнош лтъ шестнадцати, была срая блуза, перетянутая кожанымъ лакированнымъ поясомъ. Фуражка его, ухарски надтая набекрень, и живописный безпорядокъ его темныхъ волнистыхъ волосъ, ниспадавшихъ на плечи, указывали на веселый нравъ. Черный шелковый галстухъ оттнялъ очень блую шею и повышалъ блескъ срыхъ глазъ. Подвижность его смуглаго лица, оживленнаго румянцемъ, очертаніе полныхъ губъ, нсколько оттопыренныя уши, вздернутый носъ,— все въ этой физіономіи напоминало насмшливый умъ Фигаро, а живость жестовъ юноши и его полный ироніи взглядъ свидтельствовали о раннемъ умственномъ развитіи, обусловленномъ увлеченіемъ спеціальной профессіей. Точно чувствуя за собой нкоторую нравственную силу, этотъ ребенокъ, превратившійся въ мужчину, благодаря своему призванію, казался совершенно индифферентнымъ къ вопросу о вншности и насмшливо поглядывалъ на свои нечищенные сапоги и свои панталопы изъ простой парусинки, отыскивая на нихъ пятна и любуясь ихъ эффектомъ.

— Ну, и хорошъ же я!— сказалъ онъ, отряхивая пыль и обращаясь къ своему товарищу.

Послдній окинулъ говорившаго взглядомъ, въ которомъ сказывалось сознаніе власти надъ мальчикомъ, опытный взглядъ тотчасъ же призналъ бы въ. этомъ мальчик ученика какого-нибудь, извстнаго живописца.

— Не дурачься, Мистигрисъ,— отвчалъ учитель.— Вроятно это было прозвище, данное ученику въ мастерской.

Учитель былъ блдный, худощавый молодой человкъ съ густыми черными волосами, находившимися въ самомъ фантастическомъ безпорядк. Но эта пышная шевелюра казалась необходимой принадлежностью огромной головы съ широкимъ лбомъ, свидтельствовавшимъ о выдающихся умственныхъ способностяхъ. Лицо его было настолько оригинально, что не могло быть названо некрасивымъ, но оно было точно измождено какой-нибудь хронической болзнью или лишеніями, обусловленными нуждой — одной изъ самыхъ ужасныхъ хроническихъ болзней или же глубокимъ горемъ, недавно постигшимъ его и еще свжимъ въ его сердц. Костюмъ его, гармонировавшій съ костюмомъ Мистигриса, состоялъ изъ потертаго, но очень чистаго сюртука американскаго зеленаго цвта и черной жилетки, застегнутой до верху, какъ и сюртукъ. Запыленные сапоги свидтельствовали о томъ, что онъ пришелъ пшкомъ издалека. Окинувъ окрестность быстрымъ взглядомъ, художникъ остановилъ свой взоръ на виднвшемся отсюда длинномъ двор гостинницы ‘Серебрянаго Льва’ съ его постройками и конюшнями, осмотрлъ малйшія подробности и взглянулъ на Мистигриса, тоже погруженнаго въ созерцаніе окрестности.

— Премило!— сказалъ Мистигрисъ.

— Да, недурно,— подхватилъ учитель.

— Мы пришли слишкомъ рано,— сказалъ Мистигрисъ.— Не удастся ли намъ подкрпиться чмъ-нибудь? Мой желудокъ, какъ и природа, не терпитъ пустоты.

— Не успемъ ли мы выпить чашку кофе?— спросилъ молодой человкъ мягкимъ голосомъ, обращаясь къ Пьеротену.

— Только не засиживайтесь тамъ,— сказалъ Пьеротенъ.

— Ладно, у насъ есть еще четверть часа времени,— сказалъ Мистигрисъ, обнаруживая даръ наблюдательности, свойственной парижской молодежи.

Оба пассажира удалились. Въ кухн гостинницы пробило девять часовъ. Жоржъ нашелъ необходимымъ обратиться къ Пьеротсну.

— Эхъ, любезный, имя колымагу такого устройства,— сказалъ онъ, стуча своей тросточкой по колесу,— нужно, по крайней мр, стараться быть аккуратнымъ.— Чортъ возьми! Никто не ршится трястись въ ней ради своего удовольствія, только чертовски спшныя дла могутъ заставить человка доврить этому ящику свои кости. Да и кляча эта, которую вы называете Ружо, не въ состояніи нагнать потерянное время.

— Мы можемъ запречь Бишетту, пока эти два пассажира пьютъ кофе,— возразилъ Пьеротенъ.— Иди,— обратился онъ къ слуг,— узнай, подетъ ли съ нами дядя Леже?

— А гд этотъ дядя Леже?— спросилъ Жоржъ.

— Напротивъ, въ 50 номер… онъ не нашелъ мста въ бомонскомъ дилижанс,— сказалъ Пьеротенъ слуг, не отвчая Жоржу и отправляясь за Бишеттой.

Жоржъ пожалъ руку своему другу Амори и слъ въ дилижансъ, бросивъ съ важнымъ видомъ большой портфель подъ подушку сиднья, онъ занялъ уголъ, противоположный тому, на которомъ сидлъ Оскаръ.

— Этотъ дядя Леже безпокоитъ меня,— сказалъ онъ.

— Напрасно, нельзя лишить насъ нашихъ мстъ… у меня первый номеръ,— возразилъ Оскаръ.

— А у меня второй,— сказалъ Жоржъ.

Въ то время, какъ Пьеротенъ появился съ Бишеттой, къ дилижансу подошелъ слуга въ сопровожденіи толстяка, всомъ не мене ста двадцати килограммовъ. Леже принадлежалъ къ пород фермеровъ съ большимъ животомъ и широкой спиной. На немъ былъ короткій сюртучекъ изъ синяго холста, блыя гамаши, доходившія до самыхъ колнъ, охватывали панталоны изъ полосатаго бархата и придерживались серебряными пряжками, сапоги его, подбитые желзными гвоздями, всили, по меньшей мр, по четыре фунта каждый. Въ рук у него была маленькая красноватая, блестящая палочка съ толстымъ набалдашникомъ, привязанная ремешкомъ къ кисти руки.

— Вы — дядя Леже?— спросилъ серьезно Жоржъ, въ то время, какъ фермеръ старался поднять ногу на ступеньку дилижанса.

— Точно такъ,— сказалъ фермеръ, обращая къ Жоржу свое, напоминавшее Людовика XVIII, лицо съ полными, красными щеками, между которыми едва виднлся носъ, который на каждомъ другомъ лиц показался бы огромнымъ, надъ улыбающимися глазами висли мшки съ жиромъ

— Ну, братецъ, давай руку,— сказалъ онъ Пьеротену.

Кондуктору и его слуг съ трудомъ удалось поднятъ фермера. ‘Гопъ-ла! Оге! Гисо!’ кричалъ все время Жоржъ.

— О, мн недалеко… только до ‘Погреба’,— сказалъ фермеръ, отвчая шуткой на шутку.— Во Франціи вс понимаютъ шутку.

— Садитесь въ углубленіе,— сказалъ Пьеротенъ,— васъ будетъ шестеро.

— Вы общали впречь еще одну лошадь,— замтилъ Жоржъ.— Можетъ быть, это такой же призракъ, какъ третья лошадь на почтовыхъ трактахъ?

— Вотъ она, гражданинъ,— сказалъ Пьеротепъ, указывая жестомъ на Бишетту.

— Онъ называетъ это наскомое лошадью!— воскликнулъ съ удивленіемъ Жоржъ.

— О, это превосходная лошадка!— сказалъ фермеръ, который усплъ уссться.— Честь имю кланяться, господа! Двинемся ли мы, Пьеротенъ?

— Есть еще два пассажира, которые пьютъ кофе въ трактир,— возразилъ Пьеротенъ.

Въ эту минуту показались художникъ и его ученикъ.

— Ну, пора хать!— крикнули вс въ одинъ голосъ.

— Сейчасъ подемъ. Ну, трогай!— крикнулъ Пьеротенъ, обращаясь къ слуг, который сдвинулъ камни, тормозившіе колеса.

Кондукторъ взялъ возжи и издалъ тотъ характерный носовой звукъ: ‘Но!.. но!..’, которымъ приглашаютъ животныхъ собраться съ силами, изрядно окоченлыя лошади подкатили дилижансъ къ воротамъ гостинницы ‘Серебрянаго Льва’. Посл этого подготовительнаго маневра Пьеротенъ посмотрлъ въ улицу д’Ангіенъ и исчезъ, оставивъ свою карету подъ присмотромъ слуги.

— Куда это онъ?— спросилъ Мистигрисъ.

— Онъ пошелъ въ конюшню за овсомъ,— сказалъ овернецъ, посвященный во вс обычныя хитрости, которыя служили для успокоенія нетерпливыхъ пассажировъ.

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дло длается,— сказалъ бдный художникъ.

Черезъ нсколько минутъ Пьеротенъ возвратился въ сопровожденіи графа де-Серизи, который пришелъ по улиц de l’Echiquier и, повидимому, уже усплъ переговорить съ ІТьеротеномъ.

— Дядя Леже, не уступители вы ваше мсто г-ну графу? Грузъ распредлится боле равномрно.

— И тогда мы удемъ не раньше, какъ черезъ часъ, если вы будете кататься такимъ образомъ,— сказалъ Жоржъ.— Придется снять эту чертовскую перекладину, которую мы уложили съ такимъ трудомъ, всмъ придется выдти изъ-за одного пассажира, который пришелъ послднимъ… Каждый въ прав сохранить то мсто, которое онъ занялъ. Гд же вашъ списокъ? Сдлайте перекличку? Какое мсто занялъ этотъ господинъ?

— Monsieur le comte…— началъ Пьеротенъ, видимо смущенный,— вамъ будетъ очень неудобно.

Пассажиры приняли графа за добраго буржуа, фамилія котораго была Lecomte.

— Не безпокойте никого,— сказалъ де-Серизи Пьеротену,— я сяду рядомъ съ вами на переднемъ сидніи.

— Ну, Мистигрисъ,— сказалъ художникъ своему ученику,— вспомни, что юность обязана чтить старость. Ты и представить себ не можешь, насколько ты можешь состарться: долгія странствованія обезображиваютъ людей. Уступи мсто господину Леконту.

Мистигрисъ отворилъ переднюю дверь кабріолета и соскочилъ на землю съ быстротой лягушки, бросающейся въ воду.

— Вы не можете сидть на козлахъ почтенный старецъ,— сказалъ онъ господину Серизи.

— Помни, Мистигрисъ, что искусство поддерживаетъ любовь къ людямъ,— замтилъ художникъ.

— Благодарю васъ, сударь,— обратился графъ къ художнику, который оказался теперь его сосдомъ. Затмъ онъ бросилъ бглый взглядъ на другихъ пассажировъ, сидвшихъ въ карет, что очень оскорбило Оскара и Жоржа.

— Мы опоздаемъ на часъ и пятнадцать минутъ,— сказалъ Оскаръ.

— Кто хочетъ распоряжаться дилижансомъ, долженъ оставить за собой вс мста,— замтилъ Жоржъ.

Увренный теперь въ своемъ инкогнито, графъ де-Серизи не отвчалъ на эти замчанія и принялъ видъ добродушнаго буржуа.

— А если бы вамъ пришлось опоздать, господа, то вы, полагаю, были бы очень рады тому, что васъ ждутъ?— спросилъ фермеръ, обращаясь къ Оскару и Жоржу.

Пьеротенъ смотрлъ на Сенъ-Денискія ворота, вертя въ рукахъ кнутъ и точно не ршаясь ссть на жесткую скамейку, на которой вертлся Мистигрисъ.

— Если вы ждете еще кого-нибудь, то, стало быть, я не послдній.

— Совершенно врно,— замтилъ Мистигрисъ.

Жоржъ и Оскаръ засмялись вызывающимъ смхомъ.

— Старикъ видно не далеко ушелъ,— сказалъ Жоржъ Оскару, восхищенный новымъ знакомствомъ.

Усвшись на своихъ козлахъ, Пьеротенъ перегнулся, чтобы посмотрть, не найдется ли въ толп еще двухъ пассажировъ, необходимыхъ для полнаго комплекта.

— Чортъ возьми, два пассажира были бы очень кстати!— сказалъ онъ.

— Ну, я еще не заплатилъ, я выйду,— сказалъ Жоржъ, испугавшись этого заявленія.

— Что же ты стоишь, Пьеротенъ?— спросилъ Леже.

Пьеротенъ крикнулъ ‘но!’ тономъ, въ которомъ Бишетта и Ружо разслышали окончательную ршимость двинуться и ускореннымъ шагомъ, который скоро пришлось умрить, направились къ возвышенности предмстья.

У графа де-Серизи было совершенно красное, мстами воспаленное лицо, обрамленное серебристо блыми волосами. Люди, боле опытные, чмъ молодые спутники графа, усмотрли бы въ этомъ цвт лица воспалительное состояніе кожи, обусловленное тяжелой умственной работой. Прыщи, покрывавшіе лицо графа, до такой степени уродовали его, что только очень проницательный взглядъ могъ найти въ зеленыхъ глазахъ графа тонкій умъ юриста, глубину политическаго дятеля и эрудицію законодателя. Лицо было плоское, носъ точно приплюснутъ, шляпа скрывала красоту умнаго лба. Странный контрастъ серебристыхъ волосъ и густыхъ черныхъ бровей разсмшилъ легкомысленную молодежь. На граф былъ длинный синій сюртукъ, застегнутый по военному до верху, блый галстухъ и высокій блый воротникъ, который образовалъ на каждой щек блый четыреугольникъ, уши были заткнуты ватой. Черныя брюки спускались на сапоги, въ петлиц не было никакихъ украшеній, замшевыя перчатки скрывали его руки — словомъ, ничто не выдавало въ немъ пэра Франціи, одного изъ самыхъ видныхъ дятелей страны. Леже никогда не видлъ графа де-Серизи, который тоже зналъ фермера только по наслышк. Окидывая пассажировъ бглымъ взглядомъ, оскорбившимъ Оскара и Жоржа, графъ искалъ между ними клерка своего нотаріуса. Но, успокоенный видомъ Оскара и Леже, и въ особенности военной осанкой, длинными усами и манерами Жоржа, изобличавшими искателя приключеній, онъ подумалъ, что записка его попала во-время въ руки нотаріуса.

— Дядя Леже,— сказалъ Пьеротенъ, добравшись до крутого подъема предмстья Сенъ-Дени, въ улиц Фиделите,— не выйдете ли вы тутъ?

— Я тоже выйду,— сказалъ графъ, услышавъ это имя.— Нужно облегчить работу лошадямъ.

— О, если мы будемъ двигаться такимъ образомъ, то, вроятно, сдлаемъ четырнадцать миль въ дв недли!— воскликнулъ Жоржъ.

— Чмъ же я виноватъ?- сказалъ Пьеротенъ.— Одинъ изъ пассажировъ желаетъ выдти.

— Ты получишь отъ меня десять луидоровъ, если исполнишь мою просьбу и не выдашь меня,— шепнулъ графъ, беря Пьеротена за руку.

— Ахъ, мои 1.000 франковъ!— подумалъ Пьеротенъ, но подмигнулъ глазомъ господину де-Серизи, точно говоря: ‘Разсчитывайте на меня’.

Оскаръ и Жоржъ остались въ дилижанс.

— Послушайте, Пьеротенъ,— крикнулъ Жоржъ, когда дилижансъ поднялся на гору и вс пассажиры услись на свои мста,— если вы не можете везти насъ лучше этого — скажите прямо! Я заплачу за свое мсто и возьму лошадь въ Сенъ-Дени: у меня важныя дла, не допускающія опозданія.

— О, вы увидите, онъ прекрасно подетъ теперь,— сказалъ Леже.

— Никогда я не опаздываю боле, чмъ на полчасика,— вставилъ Пьеротенъ.

— Ну, такъ подгоните лошадей,— вдь вы не везете папу, неправда ли?

— Вы не должны оказывать предпочтенія кому-либо изъ пассажировъ, неужели же вы боитесь растрясти этого барина?— спросилъ Мистигрисъ, указывая на графа.

— Передъ кукушкой, какъ и передъ хартіей, вс пассажиры равны,— замтилъ Жоржъ.

— Будьте спокойны,— сказалъ Леже,— мы доберемся въ Ла-Шапель до полудня.

Ла-Шапель — деревня, прилегающая къ Сенъ-Дениской застав.

Вс т, которымъ приходилось путешествовать, знаютъ, что случайно собравшіеся въ дилижанс пассажиры не сразу знакомятся другъ съ другомъ, большею частью они вступаютъ въ бесду только прохавъ нкоторое разстояніе. Во время этого перваго періода, который можно назвать періодомъ безмолвія, пассажиры стараются изучить другъ друга и освоиться со своими мстами. Души, такъ же, какъ и тла, нуждаются въ пріобртеніи нкотораго равновсія. Когда пассажиры думаютъ, что угадали профессію, возрастъ и характеръ своихъ спутниковъ, наиболе словоохотливый изъ нихъ завязываетъ разговоръ, который большею частью ведется съ большимъ зкаромъ, каждый чувствуетъ потребность скрасить скуку путешествія. Это бываетъ во французскихъ дилижансахъ. У другихъ народовъ нравы иные. Англичане гордятся тмъ, что во все время путешествія не раскрываютъ рта. Нмцы предаются меланхоліи въ дилижанс, а итальянцы слишкомъ недоврчивы, чтобы вступать въ бесду съ незнакомыми людьми, у испанцевъ нтъ боле дилижансовъ, а у русскихъ нтъ дорогъ. Итакъ, веселость можно встртить только въ тяжелыхъ почтовыхъ каретахъ Франціи, въ стран, гд вс такъ болтливы и такъ неосторожны, гд вс спшатъ блеснуть остроуміемъ, гд шутка оживляетъ все — отъ тяжелой нужды въ низшихъ классахъ до большихъ предпріятій богатыхъ буржуа. Полиція не сдерживаетъ языковъ, а трибуна ввела обсужденіе въ моду. Когда молодой человкъ двадцати двухъ лтъ одаренъ, какъ, напримръ, нашъ франтъ Жоржъ, нкоторымъ умомъ, онъ склоненъ злоупотреблять имъ при извстныхъ условіяхъ. Нужно замтить, что Жоржъ прежде всего ршилъ, что онъ умне всхъ своихъ спутниковъ. Онъ принялъ графа за фабриканта второго разряда, блдный юноша, сопровождавшій Мистигриса, показался ему пустымъ болтуномъ, Оскаръ — идіотомъ, а толстый фермеръ, однимъ изъ тхъ простяковъ, которыхъ забавно мистифицировать. Ознакомившись такимъ образомъ со всми, Жоржъ ршилъ потшиться надъ своими спутниками.

— Что же,— сказалъ онъ себ въ то время, какъ кукушка вызжала изъ Ла-Шапель въ равнину Сенъ-Дени,— не выдать ли мн себя за Этьенна или Беранже?.. Но эти чудаки не знаютъ, пожалуй, ни того, ни другого… Или за карбонари?.. О, чортъ возьми, меня могутъ арестовать. Не выдать ли себя за одного изъ сыновей маршала Нея?.. Ба, но что же я скажу? Разсказывать имъ о казни отца?.. Это далеко не забавно… Не разыграть ли переодтаго русскаго князя? Я наплету имъ разныхъ небылицъ объ этой стран… А что если бы я выдалъ себя за кузена профессора философіи?.. О, какъ бы я могъ одурачить ихъ! Но нтъ… этотъ болтунъ съ растрепанными волосами толкался, повидимому, на курсахъ въ Сорбонн. Почему я раньше не подумалъ объ этомъ? А такъ хорошо подражаю англичанамъ… я могъ бы разыграть лорда Байрона, путешествующаго инкогнито… Чортъ возьми, упустилъ же такой случай! Я могъ бы явиться сыномъ какого-нибудь палача… вотъ врный способъ очутиться одному за столомъ во время завтрака… Ахъ, вотъ идея… я командовалъ отрядами Али-паши…

Во время этого монолога дилижансъ катился среди столбовъ пыли, поднимавшейся непрерывно по обимъ сторонамъ дороги.

— Какая пыль,— сказалъ Мистигрисъ.

— Генрихъ IV умеръ!— отвчалъ его учитель.— Еще если бы ты заявилъ, что она пахнетъ ванилью, то сказалъ бы по крайней мр что-нибудь новое.

— Вы сметесь,— возразилъ Мистигрисъ,— а между тмъ она дйствительно мстами пахнетъ ванилью.

— Вотъ на Восток, откуда я только-что вернулся,— сказалъ Жоржъ,— пыль дйствительно иметъ очень пріятный запахъ, но здсь чувствуешь запахъ только тогда, когда наткнешься на такое море пыли, какъ, напримръ, въ этомъ мст.

— Вы возвращаетесь съ Востока?— спросилъ насмшливымъ тономъ Мистигрисъ.

— Ты видишь, что господинъ настолько усталъ отъ далекаго путешествія, что даже занялъ лучшее мсто въ дилижанс,— замтилъ художникъ.

— Вы не особенно загорли подъ лучами южнаго солнца,— замтилъ Мистигрисъ.

— О, я только-что всталъ посл трехмсячной болзни, которую доктора признали скрытой формой чумы.

— У васъ была чума?— воскликнулъ графъ, длая испуганный жестъ.— Пьеротенъ, остановите лошадей!

— Не слушайте его, Пьеротенъ,— сказалъ Мистигрисъ.— Вдь вамъ говорятъ, что это была ‘скрытая’ чума,— обратился онъ къ де-Серизи.

— О ней говорятъ: Peste!— воскликнулъ художникъ.

— Или: Peste soit du bourgeois!— подхватилъ Мистигрисъ.

— Мистигрисъ,— началъ опять учитель,— я высажу васъ изъ дилижанса, если вы затете ссору. Такъ вы были на Восток?— обратился онъ къ Жоржу.

— Да, милостивый государь, сначала я былъ въ Египт, затмъ отправился въ Грецію, гд поступилъ на службу къ Али, янинскому паш… Но трудно устоять противъ климата этихъ странъ, и въ конц концовъ всякаго рода волненія, обусловленныя жизнью на Восток, наградили меня разстройствомъ печени.

— А, такъ вы служили тамъ?— сказалъ толстякъ-фермеръ.— Сколько же вамъ лтъ?

— Мн двадцать девять лтъ,— продолжалъ Жоржъ, на котораго обратились взоры всхъ пассажировъ.— Восемнадцати лтъ я участвовалъ, будучи простымъ солдатомъ, въ знаменитой кампаніи 1813 года, посл сраженія при Ганау, я получилъ чинъ сержанта при Монтро, я былъ произведенъ въ подпоручики и получилъ орденъ отъ… тутъ, надюсь, нтъ шпіоновъ?.. отъ императора.

— Вы имете орденъ?— спросилъ Оскаръ.— Но почему же вы не посите его?

— Орденъ, данный тми?.. Недурно! Впрочемъ, приличные люди не носятъ орденовъ во время путешествій. Вотъ, напримръ, этотъ господинъ…— Жоржъ указалъ на графа…— готовъ держать пари на что угодно…

— Держать пари на что угодно, значитъ совсмъ не держать пари,— сказалъ художникъ Мистигрису.

— Готовъ держать пари на что угодно,— повторилъ Жоржъ съ аффектаціей,— что этотъ господинъ покрытъ орденами.

— У меня,— отвчалъ смясь графъ,— дйствительно большой крестъ Почетнаго Легіона, русскій орденъ Св. Андрея, прусскій орденъ Орла, сардинскій орденъ Апонціады и орденъ Золотого Рука.

— И все это детъ въ кукушк?— спросилъ Мистигрисъ.

— Ого, этотъ господинъ съ кирпичнымъ цвтомъ лица развертывается,— сказалъ Жоржъ на ухо Оскару.— Ну, на чемъ же я остановился?— продолжалъ онъ громкимъ голосомъ.— Я не скрываю этого, я боготворю императора…

— Я тоже служилъ ему,— сказалъ графъ.

— Что за человкъ!— воскликнулъ Жоржъ.

— Я ему многимъ обязанъ,— возразилъ графъ, мастерски разыгрывая простака.

— Не онъ ли далъ вамъ вс ваши ордена?— спросилъ Мистигрисъ.

— И какое количество онъ употреблялъ табаку!— продолжалъ де-Серизи.

— О, да, онъ даже набивалъ имъ свои карманы, сказалъ Жоржъ.

— Мн говорили объ этомъ,— замтилъ Леже съ выраженіемъ недоумнія въ лиц.

— Этого мало,— продолжалъ Жоржъ.— Онъ даже жевалъ табакъ. Я видлъ его при Ватерло, когда маршалъ Сультъ схватилъ его и бросилъ въ экипажъ въ тотъ моментъ, когда онъ собирался стрлять въ англичанъ…

— Вы были при Ватерло?— спросилъ Оскаръ, въ глазахъ котораго вспыхнулъ огонекъ.

— Да, молодой человкъ, я участвовалъ въ кампаніи 1815 года. Я былъ капитаномъ при Mont-Saint-Jean и удалился на берега Луары, когда насъ распустили. Но Франція оттолкнула меня и я не могъ оставаться на родин. Я ршилъ удалиться съ нсколькими молодцами, Сеньвомъ, Кассовомъ и другими… они и теперь находятся въ Египт, на служб у Мегмеда-паши, презабавнаго субъекта, могу васъ уврить. Онъ былъ простой торговецъ табакомъ въ Кавал, а теперь собирается захватить всю власть въ свои руки. Вы видли его на картин Ораса Верне — ‘Избіеніе мамелюковъ’? Какой красавецъ! Я не хотлъ измнить, вр моихъ отцовъ и перейти въ исламъ, тмъ боле, что отреченіе сопряжено съ выполненіемъ извстной хирургической операціи, которая мн совсмъ не по душ. Къ тому же ренегаты не пользуются уваженіемъ общества. Вотъ если бы мн предложили за это сто тысячъ франковъ ренты, тогда, можетъ быть… впрочемъ, нтъ!.. Паша приказалъ выдать мн тысячу талари.

— Сколько это?— спросилъ Оскаръ, жадно ловившій каждое слово Жоржа.

— О, немного. Одинъ талари равняется пяти франкамъ… Да, чортъ возьми, привычки, пріобртенныя мною въ этой проклятой стран, не окупились. Такъ, напримръ, я не могу отдлаться отъ привычки раза два въ день прибгать къ кальяну, а это обходится очень дорого.

— А каковъ вообще Египетъ?— спросилъ де-Серизи.

— О, Египетъ — это сплошной песокъ,— возразилъ Жоржъ, не смущаясь.— Зеленетъ только долина Нила. Проведите зеленую черту по желтой бумаг — вотъ Египетъ. Но египтяне или феллахи имютъ важное преимущество передъ нами — у нихъ нтъ жандармовъ. О, вы можете обойти весь Египетъ, вы не найдете тамъ ни одного жандарма.

— Я полагаю, что тамъ много египтянъ,— сказалъ Мистигрисъ.

— Далеко не столько, сколько вы полагаете,— продолжалъ Жоржъ.— Тамъ гораздо больше аббиссинцевъ, гяуровъ, вегабитовъ, бедуиновъ и кофтъ… Впрочемъ, вс эти животныя настолько неинтересны, что я былъ очень счастливъ, когда мн, наконецъ, удалось ссть на генуэзское судно, отправлявшееся на Іонійскіе острова за порохомъ и провіантомъ для Али-паши. Вы, вроятно, знаете, что англичане готовы продавать порохъ и провіанты всему свту — туркамъ, грекамъ и даже самому чорту, если бы только у него оказались деньги. Итакъ, мы должны были, лавируя все время, отправиться къ берегамъ Греціи. Имя мое хорошо извстно въ тхъ странахъ. Я внукъ знаменитаго Черни-Жоржа, который воевалъ съ Турціей и. собираясь провалить ее, самъ провалился. Сынъ его нкоторое время скрывался въ дом французскаго консула, въ Греціи, а въ 1793 году умеръ въ Париж, оставивъ жену беременною мною… его седьмымъ ребенкомъ. Имущество наше было расхищено однимъ изъ друзей моего ддушки, такъ что мы оказались разоренными. Мать моя, проживавшаяся тмъ, что продавала одинъ за другимъ свои брилліанты, въ 1799 году вышла замужъ за подрядчика Уинга, моего отчима. Когда мать умерла, я поссорился съ отчимомъ, изряднымъ негодяемъ, между нами будь сказано, онъ еще живъ, но мы никогда не встрчаемся. Такъ вотъ этотъ китаецъ бросилъ всхъ дтей своей жены безъ всякаго ₍зазрнія совсти. Въ порыв отчаянія я ухалъ въ 1813 году простымъ солдатомъ. Вы и представить себ не можете, съ какимъ восторгомъ этотъ старый Али Янинскій принялъ внука Черни-Жоржа… тутъ меня зовутъ просто Жоржъ… Паша далъ мн цлый сераль…

— У васъ былъ собственный сераль?— спросилъ Оскаръ.

— Не думайте, что сераль — нчто особенное, это почти то же, что стадо козъ. О, эти женщины ужасно глупы! Я въ тысячу разъ больше люблю монпарнасскихъ гризетокъ.

— Он во всякомъ случа ближе,— сказалъ графъ де-Серизи.

— Женщины сераля не говорятъ ни слова по-французски, а языкъ необходимъ для сближенія. Али далъ мн пять законныхъ женъ и десять рабынь — въ Янин это почти равно нулю. На Восток, видите ли, считается mauvais genre имть сношенія съ женщинами, но у каждаго должно быть извстное число женъ, какъ у каждаго изъ насъ должны быть Вольтеръ и Руссо. Но кто изъ насъ заглядываетъ въ страницы Вольтера или Руссо? Никто… Тмъ не мене ревность все-таки считается тамъ признакомъ хорошаго тона. При малйшемъ подозрніи, женщину зашиваютъ въ мшокъ и, согласно стать закона, бросаютъ въ воду.

— И вы также слдовали этой стать?— спросилъ фермеръ.

— Я? О, помилуйте!.. Вдь я французъ… Нтъ, я любилъ ихъ.

Жоржъ провелъ рукой по волосамъ, закрутилъ усы и принялъ мечтательный видъ. Въ это время подъзжали къ Сенъ-Дени. Пьеротенъ остановился передъ воротами трактира, который славится своими ватрушками и у котораго всегда останавливаются путешественники. Заинтригованный долей правды, лежавшей въ основаніи шутокъ Жоржа, графъ быстро вернулся въ дилижансъ, когда вс пассажиры отправились въ трактиръ, и заглянулъ подъ подушку сиднія, гд лежалъ портфель Жоржа, положенный туда, какъ сообщилъ графу Пьеротенъ, загадочнымъ незнакомцемъ. На портфел красовалась золотыми буквами надпись: ‘Контора нотаріуса Крота’. Графъ позволилъ себ открыть портфель, боясь, что фермеръ Леже можетъ оказаться столь же любопытнымъ, какъ и онъ самъ, вынулъ актъ, касавшійся продажи фермы Мулино, сложилъ его, уложилъ въ боковой карманъ сюртука и вернулся въ залъ для дальнйшихъ наблюденій надъ пассажирами.

— Этотъ Жоржъ, вроятно, второй клеркъ Крота. Я поблагодарю его патрона, который общалъ мн прислать перваго клерка.

Почтительное отношеніе фермера и Оскара доказывало Жоржу, что онъ пріобрлъ въ нихъ горячихъ поклонниковъ. Онъ держался важнымъ бариномъ, заплатилъ за ватрушки, которыя они велли себ подать и угостилъ ихъ аликантскимъ виномъ. Онъ предложилъ также вина Мистигрису и его учителю, который съ улыбкой отклонилъ угощеніе. Другъ янинскаго паши воспользовался этимъ случаемъ, чтобы узнать имена своихъ спутниковъ.

— О, сударь,— сказалъ художникъ,— я не могу похвастать громкимъ именемъ и не возвращаюсь изъ Азіи…

Въ эту минуту графъ, спшившій вернуться въ обширную кухню трактира, чтобы не вызвать подозрній своимъ отсутствіемъ услышалъ отвтъ учителя Мистигриса:

— Я просто бдный художникъ, возвращающійся изъ Рима, куда я былъ посланъ правительствомъ, получивъ большую медаль пять лтъ тому назадъ, фамилія моя — Шиннеръ.

— А вы, гражданинъ, не позволите ли предложить вамъ стаканъ аликантскаго вина и ватрушку?— обратился Жоржъ къ графу.

— Благодарю васъ,— сказалъ графъ.— Я никогда не выхожу изъ дома, не выпивъ чашки кофе со сливками.

— И вы ничмъ не подкрпляете себя до обда? Какъ это напоминаетъ нравы Болотнаго квартала, площади Рояль и острова Сенъ-Луи!.. Когда онъ хвасталъ своими орденами,— прибавилъ онъ шепотомъ, наклоняясь къ живописцу,— я считалъ его умне. Но мы опять наведемъ его на ордена, этого фабриканта свчей…

— Ну, милйшій,— обратился Жоржъ въ Оскару,— осушите этотъ стаканъ, это ускоритъ ростъ вашихъ усовъ.

Оскаръ хотлъ выказать себя мужчиной, онъ выпилъ залпомъ второй стаканъ и сълъ три ватрушки.

— Прекрасное вино,— сказалъ Леже, прищелкивая языкомъ.

— И оно замчательно тмъ, что привезено туда прямо изъ Берси! Я былъ въ Аликанте и могу уврить васъ, что это вино такъ же напоминаетъ мстное вино, какъ моя рука втряную мельницу. Наши поддльныя вина несравненно лучше натуральныхъ… Ну, Пьеротенъ, еще стаканчикъ. Очень жаль, что нельзя преподнести по стаканчику вашимъ лошадямъ, он пріободрились бы…

— Прошу садиться, господа!— крикнулъ Пьеротенъ, хлопая бичемъ. Было одиннадцать часовъ. Нсколько туманное небо прояснилось, втеръ разогналъ облака, мстами сіялъ голубой эиръ. Когда Пьеротенъ повернулъ въ узенькую лентообразную тропинку, отдляющую Сенъ-Дени отъ Пьерфита, показались послднія тонкія испаренія, окутывавшія прозрачнымъ покрываломъ всю эту достопримчательную мстность.

— Ну, такъ почему же вы оставили вашего друга Али-пашу?— спросилъ фермеръ Жоржа.

— О, это былъ удивительный субъектъ!— сказалъ Жоржъ таинственнымъ тономъ.— Представьте себ, онъ поручилъ мн командованіе кавалеріей!.. Недурно!

‘Ахъ, такъ вотъ почему у него шпоры’, подумалъ Оскаръ.

— Въ то время Али-паша долженъ былъ отдлаться отъ Хозрева-паши… Тоже презабавный малый! Вы, вроятно, читали въ газетахъ, что старый Али здорово отдулъ Хозрева, Ну, такъ знайте, что безъ меня Али-паша былъ бы изжаренъ нсколькими днями раньше. Я былъ въ правомъ крыл и вижу старую лисицу Хозрева, прорывающую нашъ центръ… Да, онъ врзывался по прямой линіи, движеніями la Murat. Ладно, думаю. Выжидаю удобную минуту, командую къ аттак и разбиваю на двое колонну Хозрева, который остается неприкрытымъ… Вы понимаете?.. Посл этого дла Али расцловалъ меня…

— Это также принято на Восток?— спросилъ графъ де-Серизи насмшливымъ тономъ.

— Да, милостивый государь,— сказалъ художникъ,— это длается везд.

— Мы преслдовали Хозрева тридцать верстъ въ глубь страны, это была настоящая охота!— продолжалъ Жоржъ.— Вы должны знать, что турки — настоящіе джентльмэны. Али далъ мн ятаганы, ружья, сабли… словомъ, бери, что хочешь. Возвратившись въ свою резиденцію, этотъ проклятый шутъ сдлалъ мн цлый рядъ совершенно неподходящихъ предложеній. Эти восточные люди преуморительны, когда заберутъ себ что-нибудь въ голову… Али вздумалъ, представьте себ, сдлать меня своимъ фаворитомъ, своимъ наслдникомъ! Но мн уже по горло надола эта жизнь — вдь собственно Али-паша былъ врагомъ Порты, а мн казалось боле приличнымъ держаться Порты. Но я отдаю должную справедливость Али — онъ осыпалъ меня подарками, я получилъ отъ него много брилліантовъ, десять тысячъ талари, красивую гречанку въ качеств грума, маленькую арнаутку въ качеств компаніонки и арабскую лошадь. О, увряю васъ, янинскій паша остался непонятымъ, онъ ждетъ еще своего исторіографа. Только на Восток встрчаешь еще эти бронзовыя души, способныя въ теченіе двадцати лтъ употреблять всевозможныя усилія, чтобы въ одинъ прекрасный день отомстить за полученную обиду… И вншность его была особенная: роскошная блая борода, строгое, серьезное лицо…

— Но что же вы сдлали съ вашими сокровищами?— спросилъ Леже.

— Ахъ, вдь тамъ нтъ французскаго банка! Я везъ свои богатства на греческомъ судн, которое было перехвачено самимъ капитанъ-пашой, я чуть было не былъ казненъ къ Смирн… да, не будь тамъ посланникомъ господинъ де-Ривьеръ, я былъ бы принятъ за сообщника Али-паши. Благодаря ему, я спасъ свою голову, но мои десять тысячъ талари, мое оружіе — все было поглощено жадной сокровищницей капитана-паши. Положеніе мое было тмъ боле затруднительно, что этотъ капитанъ-паша былъ никто иной, какъ Хозревъ. Проучивъ его хорошенько, ему предоставили это мсто, соотвтствующее мсту контръ-адмирала во Франціи.

— Но, вдь онъ былъ, кажется, въ кавалеріи,— сказалъ Леже, слдившій со вниманіемъ за разсказомъ Жоржа.

— О, видно, что Востокъ очень мало извстенъ въ департаментахъ Сены и Оазы!— воскликнулъ Жоржъ.— Вотъ каковы турки: вы, напримръ, фермеръ,— падишахъ назначаетъ васъ маршаломъ. Если вы не исполняете своихъ обязанностей — тмъ хуже для васъ, васъ лишаютъ жизни — это самый обыкновенный способъ отставки должностныхъ лицъ въ Турціи. Турки не признаютъ ни закона послдовательнаго повышенія, ни закона іерархіи, садовникъ назначается префектомъ, а первый министръ — судебнымъ приставомъ. Такимъ образомъ, Хозревъ превратился изъ кавалериста въ моряка. Падишахъ Махмудъ поручилъ ему схватить Али-пашу морскимъ путемъ и, дйствительно, онъ исполнилъ это порученіе при содйствіи англичанъ. Подлецы эти получили лучшій кусокъ, овладли всми сокровищами. Хозревъ тотчасъ узналъ меня… вы понимаете, что дло мое было довольно скверно, и нтъ сомннія, что мн пришлось бы проститься съ жизнью, если бы я не догадался обратиться въ качеств француза и трубадура къ г. де-Ривьеру. Посолъ, обрадовавшись случаю выказать свое усердіе, потребовалъ моего освобожденія. Турки симпатичны тмъ, что они такъ же добродушно готовы отпустить васъ, какъ готовы спокойно отрубить вамъ голову, они индифферентны ко всему. Французскій консулъ, очаровательнйшій изъ людей, другъ Хозрева, приказалъ возвратить мн дв тысячи талари. Имя его будетъ вчно храниться въ моемъ сердц.

— Позвольте узнать его имя,— обратился де-Серизи къ Жоржу, и когда Жоржъ назвалъ имя одного изъ выдающихся консуловъ, находившихся въ то время въ Смирн, на лиц графа выразилось изумленіе.

— Я присутствовалъ, между прочимъ, при казни коменданта Смирны, которую падишахъ приказалъ исполнить Хозреву. Это было одно изъ самыхъ любопытныхъ зрлищъ изъ всхъ виднныхъ мною въ жизни… я разскажу вамъ о немъ за завтракомъ. Изъ Смирны я отправился въ Испанію, узнавъ, что тамъ вспыхнула революція, я прямо явился къ Мин, который назначилъ меня своимъ адъютантомъ и возвелъ въ чинъ полковника. Я сражался за конституцію, которая доживаетъ свои послдніе дни, такъ какъ Франція собирается вступить въ Испанію на этихъ дняхъ.

— И вы называете себя французскимъ офицеромъ?— спросилъ строгимъ голосомъ графъ де-Серизи.— Вы, вроятно, разсчитываете на скромность вашихъ слушателей?

— Здсь, надюсь, нтъ шпіоновъ?— сказалъ Жоржъ.

— Вы забываете, полковникъ Жоржъ,— сказалъ графъ,— что въ данное время въ особенности въ присутствіи палаты пэровъ производится дло о заговор и что правительство относится очень строго къ военнымъ, обличеннымъ въ интригахъ, имющихъ цлью поколебать власть нашихъ законныхъ повелителей…

Посл этого ужаснаго замчанія художникъ покраснлъ до ушей и взглянулъ на Мистигриса, который тоже казался смущеннымъ.

— Чмъ же это кончилось?- спросилъ Леже.

— Если бы я, напримръ, былъ членомъ магистратуры, я счелъ бы своей обязанностью арестовать адъютанта Мины, пригласивъ бригаду Пьеротена и сославшись на всхъ нашихъ спутниковъ, какъ на свидтелей.

Эти слова остановили потокъ краснорчія Жоржа, тмъ боле, что дилижансъ прозжалъ въ это время мимо жандармской бригады, блый флагъ которой разввался, выражаясь классическимъ языкомъ, но капризу зефира.

— О, у васъ такъ много орденовъ, что вы не ршитесь на подобную низость!— сказалъ Оскаръ.

— Мы еще подцпимъ его насчетъ орденовъ,— шепнулъ Жоржъ на ухо Оскару.

— Полковникъ,— воскликнулъ Леже, смущенный выходкой графа и желая перемнить разговоръ,— какъ воздлывается земля въ тхъ странахъ, гд вы были? Какое удобреніе употребляютъ они?

— Во-первыхъ, вы должны знать, милйшій мой, что эти люди такъ заняты табакомъ, что имъ не до навоза.

Графъ не могъ сдержать улыбки. Эта улыбка успокоила разсказчика.

— У нихъ,— продолжалъ Жоржъ,— особый способъ культуры, который, пожалуй, покажется вамъ комичнымъ. Способъ этотъ состоитъ въ томъ, что они совершенно не культивируютъ своихъ земель. Турки и греки питаются лукомъ или рисомъ, изъ своего мака они добываютъ опій и выручаютъ большую прибыль. Кром того, у нихъ есть табакъ, который растетъ везд,— знаменитый латаки, финики и масса всевозможныхъ плодовъ, которые ростутъ безъ всякой культуры. Эта страна вообще отличается своими естественными богатствами и оживленной торговлей. Въ Смирн выдлывается много ковровъ и весьма недорого…

— Но,— замтилъ Леже,— если ковры эти шерстяные, то вдь имъ нужно содержать стадо овецъ, а для этого нужны поля, фермы, культура…

— Да, есть тамъ что то врод этого,— отвчалъ не смущаясь Жоржъ.— Но, видите ли, я все время держался береговъ и видлъ только земли, опустошенныя войнами. Впрочемъ, у меня глубокое презрніе къ статистик.

— А налоги?— спросилъ Леже.

— О, налоги очень тяжелы. У народа отнимается все, онъ долженъ довольствоваться только тмъ, что ему оставляютъ. Пораженный преимуществами этой системы, египетскій паша собирался организовать свою администрацію по этому образцу, когда я разстался съ нимъ.

— Но какъ же…— пробормоталъ Леже, теряясь все боле и боле.

— Какъ?— сказалъ онъ.— Есть цлый штатъ агентовъ, которые обираютъ феллаховъ, оставляя имъ только самое необходимое для жизни. При этой систем не нужны ни канцеляріи, ни кипы бумагъ, составляющихъ язву Франціи…

— Но по какому праву?— сказалъ фермеръ.

— Это деспотическая страна, вотъ и все. Не помните ли вы прекрасное опредленіе деспотизма Монтескье: ‘Точно дикарь рубитъ онъ деревья у корня, чтобы снять съ нихъ плоды’.

— И насъ хотятъ возвратить къ этому,— сказалъ Мистигрисъ.

— И возвратятъ!— воскликнулъ графъ де-Серизи.— Вотъ почему вс т, у которыхъ есть земли, прекрасно сдлаютъ, если продадутъ ихъ заблаговременно. Г-нъ Шиннеръ долженъ былъ лично убдиться въ томъ, какими быстрыми шагами возвращаются къ этимъ порядкамъ въ Италіи.

— Corpo di Вассо, папа не дремлетъ!— сказалъ Шиннеръ.— Но итальянцы добродушнйшій народъ. Только бы имъ не препятствовали заниматься немного разбоемъ, они готовы согласиться на все.

— Но,— сказалъ графъ,— вы также не носите ордена Почетнаго Легіона, полученнаго вами въ 1810 году.

Мистигрисъ и ложный Шиннеръ покраснли до корней волосъ.

— О, я, видите ли,— сказалъ Шиннеръ,— просто не хотлъ бы быть узнаннымъ… прошу васъ, не выдавайте меня, сударь. А выдаю себя за неизвстнаго художника-декоратора. Я отправляюсь въ одинъ замокъ, гд мн не хотлось бы вызвать ни малйшихъ подозрній.

— Ахъ, васъ, вроятно, ждетъ тамъ любовь… интересная интрига… О, счастливая молодость!

Оскаръ, подавленный сознаніемъ своего ничтожества, смотрлъ то на полковника Черни-Жоржа, то на великаго художника Шиннера и придумывалъ, какую бы роль разыграть ему передъ спутниками. Но что же можетъ изображать девятнадцатилтній юноша, котораго отправили на дв-три недли въ деревню, къ управляющему графскаго имнія? Аликантское вино кружило ему голову, самолюбіе возбуждало кровь въ его жилахъ, и когда Шиннеръ намекнулъ на романическое приключеніе, повидимому, исполненное опасностей и сулившее высшее блаженство, онъ взглянулъ на счастливца глазами, горвшими завистью и злобой.

— О,— сказалъ графъ тономъ наивной доврчивости,— нужно очень любить женщину, чтобы ршиться на такія жертвы!

— Какія жертвы?— спросилъ Мистигрисъ.

— Разв вы не знаете, дружокъ мой, что потолокъ, расписанный такимъ извстнымъ художникомъ, какъ г-нъ Шиннеръ, оплачивается золотомъ?— возразилъ графъ.— Вотъ видите ли, если городъ платитъ вамъ 30.000 франковъ за два зала,— продолжалъ онъ, глядя на Шиннера,— мы, буржуа, какъ вы называете насъ въ вашихъ мастерскихъ, должны платить не мене 20.000 франковъ за потолокъ зала вашей работы. А между тмъ неизвстный художникъ едва ли получитъ боле 2.000 франковъ за потолокъ зала.

— Есть потери боле тяжелыя, чмъ потери денежныя,— сказалъ Мистигрисъ.— Не забывайте, что все-таки это будетъ шедевръ…. нельзя только подписаться подъ этой работой, чтобы не выдать себя.

— О, я охотно возвратилъ бы свои ордена всмъ государствамъ Европы ради счастья испытать любовь, внушающую подобную самоотверженность!— воскликнулъ де-Серизи.

— Да,— вставилъ Мистигрисъ,— человкъ молодъ, любимъ, женатъ! Какъ говорятъ, излишекъ не мшаетъ.

— А какъ относится къ этому г-жа Шиннеръ?— продолжалъ графъ.— Вдь вы женились на красавиц Аделаид де-Рувиль, протеже стараго адмирала де-Кергаруэ, племянникъ котораго, графъ де-Фонтенъ, выхлопоталъ для васъ работу въ Лувр?

— Разв великіе художники думаютъ о женахъ во время путешествій?— замтилъ Мистигрисъ.

— Такъ вотъ мораль мастерскихъ!— воскликнулъ наивнымъ тономъ де-Серизи.

— А разв мораль дворовъ, наградившихъ васъ орденами, выше?— спросилъ Шиннеръ, снова овладвшій собой посл смущенія, вызваннаго въ немъ фактомъ знакомства его сосда съ обстоятельствами жизни Шиннера.

— Я не добивался ихъ,— сказалъ графъ,— и полагаю, что добросовстно заслужилъ ихъ…

— Дйствительно ли такъ красивъ Римъ, какъ говорятъ?— обратился Жоржъ къ великому художнику.

— Римъ нравится только влюбленнымъ. Я предпочитаю Венецію, хотя меня чуть было не укокошили тамъ.

— Да, чортъ возьми, не будь меня, васъ бы уложили тамъ,— вмшался Мистигрисъ.— Этотъ проклятый шутъ лордъ Байронъ виноватъ во всемъ. О, какъ онъ разсвирплъ!

— Молчи!— воскликнулъ Шиннеръ.— Я не желаю, чтобы кто-нибудь узналъ о моей стычк съ лордомъ Байрономъ.

Время отъ времени Пьеротенъ обмнивался съ графомъ де-Серизи странными взглядами, которые смутили бы людей боле опытныхъ, чмъ наши пассажиры.

— Лорды, паши, потолки въ 30.000 франковъ… О,— воскликнулъ кондукторъ,— сегодня я везу великихъ міра сего! Вотъ ужь могу ожидать царскаго вознагражденія! Это будетъ очень кстати… вдь вы знаете, дядя Леже, что новая карета, за которую я внесъ дв тысячи франковъ задатка, готова, но эти канальи не хотятъ ея выдать мн, пока я не внесу остальные 2.500 франковъ. Я предлагалъ имъ 1.500 франковъ и вексель въ 1.000 франковъ срокомъ на два мсяца… нтъ, эти живодеры требуютъ всю сумму. Проявить такую черствость относительно человка, который уже восемъ лтъ ведетъ свое дло, подвергать отца семейства опасности потерять все — и деньги, и карету, если онъ не найдетъ несчастныхъ 1.000 франковъ… Но-но, Бишетта!.. Они не осмлились бы поступить такъ съ какимъ-нибудь крупнымъ предпринимателемъ.

— Ахъ, чортъ возьми — pas d’argent pas de suit!— сказалъ Мистигрисъ.

— Вамъ остается найти только 800 франковъ,— возразилъ графъ, чувствуя, что жалоба Пьеротена относится собственно къ нему.

— Да, это врно!.. Но-но, Руже!

— Вы, вроятно, видли не мало красивыхъ потолковъ въ Венеціи?— обратился графъ въ Шиннеру.

— Я былъ слишкомъ влюбленъ въ то время, чтобы обратить вниманіе на нихъ,— возразилъ Шиннеръ.— Да, я долженъ былъ бы навсегда излечиться отъ любви, такъ какъ получилъ жестокій урокъ въ Далмаціи.

— Неужели же?— спросилъ Жоржъ.— Я хорошо знаю Далмацію.

— Ну, такъ вы должны знать, что у Адріатики все населеніе состоитъ изъ старыхъ пиратовъ, разбойниковъ, удалившихся отъ длъ корсаровъ, которыхъ не успли повсить…

— Ускоковъ,— вставилъ Жоржъ.

При этомъ слов графъ, котораго Наполеонъ посылалъ въ иллирійскія провинціи, взглянулъ на Жоржа съ удивленіемъ.

— Тамъ есть городъ, гд добывается мараскинъ,— продолжалъ Шиннеръ, точно стараясь припомнить названіе города.

— Дара!— воскликнулъ Жоржъ.— Я былъ тамъ, онъ расположенъ на самомъ берегу.

— Совершенно врно,— сказалъ художникъ.— Я направился туда, чтобы осмотрть мстность, такъ какъ у меня особенная страсть къ пейзажу. Я ужь разъ двадцать собирался приняться за пейзажъ, въ которомъ никто по моему ничего не смыслить, за исключеніемъ Мистигриса, который со временемъ уподобится Гоббем, Рюисдалю, Клодъ Лорену, Пуссену…

— Но,— воскликнулъ графъ,— если онъ уподобится одному изъ нихъ, то и этого достаточно!

— Если вы будете постоянно прерывать разсказчика, милостивый государь,— обратился къ графу Оскаръ,— то мы совсмъ потеряемъ нить разсказа.

— И притомъ же господинъ художникъ обращается не къ вамъ,— сказалъ Жоржъ.

— Конечно, невжливо прерывать кого-нибудь,— замтилъ наставительнымъ тономъ Мистигрисъ,— но вдь мы вс длаемъ это… мы были бы въ убытк, если бы наша бесда не оживлялась обмномъ мнній. Въ дилижанс вс французы равны другъ передъ другомъ,— сказалъ внукъ знаменитаго Жоржа.— Итакъ, не стсняйтесь, милйшій старикъ, осмивайте насъ… Это длается въ лучшихъ кружкахъ. Съ волками жить — по волчьи выть.

— Мн разсказывали разныя чудеса о Далмаціи и я отправился туда, оставивъ Мистигриса въ Венеціи, въ трактир.

— Въ такъ называемой loeanda,— вставилъ Мистигрисъ.

— Цара дйствительно отвратительна…

— Да, но она укрплена.

— Чортъ возьми!— сказалъ Шиннеръ.— Эти укрпленія играютъ немаловажную роль въ моемъ приключеніи. Въ Цар много аптекарей и я поселился у одного изъ нихъ. Въ этихъ краяхъ главный заработокъ составляетъ отдача въ наемъ меблированныхъ комнатъ, другія профессіи являются только побочными занятіями. Вечеромъ, переодвшись, я усаживаюсь на балконъ. На противоположномъ балкон я вижу женщину… ахъ, и какую женщину!.. гречанку, прелестнйшее существо во всемъ мір: глаза точно миндалины, вки опускаются точно шторы, рсницы словно кисти, овалъ лица могъ бы свести съ ума Рафаэля, цвтъ лица восхитительный, бархатистыя щеки… ручки… о!

— Да, вроятно, он не походили на руки изъ сливочнаго масла живописцевъ школы Давида,— замтилъ Мистигрисъ.

— Ахъ, что это вы все о живописи толкуете?— воскликнулъ Жоржъ.

— Гоните природу въ дверь, она войдетъ въ окно,— продекламировалъ Мистигрисъ.

— А костюмъ ея… настоящій греческій костюмъ,— продолжалъ Шиннеръ.— Словомъ, я воспламенился. Допрашиваю моего Діафоруса, онъ сообщаетъ мн, что сосдку мою зовутъ Цена. Чтобы добиться ея руки, мужъ ея, старый негодяй, уплатилъ ея родителямъ 300.000 франковъ, такъ очаровательна эта Цена, съ которой, говорятъ, не сравнится ни одна изъ женщинъ Далмаціи, Иллиріи и Адріатики. Вы должны знать, что въ Далмаціи покупаютъ себ жену, не имя даже возможности взглянуть на нее.

— О, я не поду туда!— улыбнулся Леже.

— Глаза Цены освщали вс мои сны,— продолжалъ Шинперъ.— Ея мужу было 67 лтъ, благопріятное обстоятельство! Но онъ былъ ревнивъ, не скажу, какъ тигръ, такъ какъ о тиграхъ говорятъ, что они ревнивы, какъ далматинцы, а мой старикъ стоилъ, по крайней мр, трехъ съ половиной далматинцевъ. Бывшій корсаръ не остановился бы передъ убійствомъ христіанина. Къ тому же этотъ старый подлецъ былъ милліонеръ и уродъ… онъ напоминалъ того пирата, которому какой-то паша отрзалъ уши и выкололъ одинъ глазъ… Но онъ прекрасно пользовался оставшимся глазомъ и видлъ ршительно все… Маленькій аптекарь сообщилъ мн, что онъ никогда не оставляетъ своей жены. Если бы ей понадобились ваши услуги, сказалъ я ему, я могу переодться и отправиться вмсто васъ… вдь эта штука прекрасно удается — въ нашихъ театральныхъ пьесахъ! Не стану описывать вамъ подробностей самаго счастливаго времени моей жизни — я провелъ три дня у окна моей комнаты, обмнивался взглядами съ Ценой! Это было тмъ соблазнительне, что малйшая неосторожность представляла страшную опасность. Наконецъ, Цена, вроятно, ршила, что иностранецъ, французъ и художникъ лучше другихъ суметъ утшить ее своей любовью отъ всхъ окружавшихъ ее ужасовъ, и такъ какъ она ненавидла своего безобразнаго пирата, то отвчала мн взглядами, которые переносили меня въ рай… Я былъ вполн достоинъ Донъ-Кихота… возбужденіе все боле и боле овладвало мною и, наконецъ, я воскликнулъ:

— Ладно, пусть старикъ растерзаетъ меня, я все-таки пойду къ ней! И вечеромъ, надвъ самое тонкое душистое блье, я перешелъ черезъ улицу и вошелъ…

— Въ домъ?— спросилъ Оскаръ.

— Въ домъ!— воскликнулъ Жоржъ.

— Въ домъ,— повторилъ Шиннеръ.

— Ну, вы храбрый малый!— воскликнулъ Леже.— Я не ршился бы на это, о, нтъ!

— Тмъ боле, что вы и не прошли бы въ ту дверь,— продолжалъ Шиннеръ.— Итакъ, вхожу и чувствую, что дв маленькія ручки, мягкія, какъ шелуха луковицы, умоляютъ меня молчать. Мн шепчутъ на ухо по-венеціански: ‘онъ спитъ!’ Затмъ, убдившись въ томъ, что никто не встртитъ насъ, мы отправляемся, Цена и я, гулять вдоль городскихъ укрпленій, но, представьте себ, въ сопровожденіи старой, безобразной дуэньи, напоминавшей дворника. Она слдовала за нами, какъ тнь, я не могъ склонить жену пирата отослать эту нелпую компаньонку. На слдующій вечеръ мы повторяемъ нашу прогулку. Я хотлъ отослать старуху, но Цена воспротивилась этому, а такъ какъ моя возлюбленная говорила по-гречески, а я по-венеціански, то мы не могли понять другъ друга и разстались въ ссор. Переодваясь, я думалъ: ‘вроятно, въ слдующій разъ не будетъ старухи и мы будемъ объясняться на язык любви…’ Однако, оказалось, что именно старуха-то и спасла меня, какъ вы сейчасъ увидите. Была такая дивная погода, что,не желая дать повода къ подозрніямъ, я пошелъ гулять, помирившись предварительна съ красавицей. Погулявъ вдоль укрпленій, я спокойно возвращаюсь, опустивъ руки въ карманы, какъ вдругъ вижу, что улица биткомъ набита народомъ. Собралась огромная толпа, точно ожидая зрлища казни. Эта толпа набрасывается на меня… меня арестуютъ, связываютъ и ведутъ подъ охраной полицейскихъ. О, вы не знаете, и дай Богъ, чтобы вы никогда не узнали, что значитъ прослыть убійцей въ глазахъ разъяреннаго населенія, которое забрасываетъ васъ камнями и преслдуетъ васъ ревомъ по всей главной улиц маленькаго города, требуя вашей смерти… Ахъ, вс эти глаза кажутся многочисленными огнями, вс рты выкрикиваютъ брань… изъ зловщаго моря ярости вырываются страшные крики: ‘Смерть убійц!’:

— Такъ эти далматинцы кричали по-французски?— спросилъ графъ.— Вы такъ живо передаете эту сцену, точно она происходила вчера.

ІІІиннеръ смутился.

— Бунтари всего міра говорятъ однимъ языкомъ!— сказалъ глубокомысленный политикъ Мистигрисъ.

— Наконецъ,—продолжалъ ІІІиннеръ,—когда я очутился въ зал суда, въ присутствіи судебныхъ властей города, я узналъ, что проклятый корсаръ умеръ, отравленный Ценой. Клянусь вамъ, я ничего не зналъ объ этой мелодрам. Оказалось, что гречанка, дабы урвать свободную минутку, клала опій въ грогъ пирата (въ этой стран много маку, какъ сообщилъ вамъ полковникъ Черни-Жоржъ), а старуха ошиблась въ доз. Огромное состояніе несчастнаго пирата составляло несчастье Цены, но старуха такъ наивно объяснила все происшествіе, что я тотчасъ же посл ея показаній былъ освобожденъ отъ суда и получилъ предписаніе мэра и австрійскаго полицейскаго коммиссара немедленно ухать въ Римъ. Цена, предоставивъ наслдникамъ и судебнымъ властямъ овладть большею частью богатствъ пирата, отдлалась, какъ я узналъ, двумя годами заточенія въ монастырь, гд она пребываетъ и теперь. Я отправлюсь когда-нибудь туда писать ея портретъ, черезъ нсколько лтъ все будетъ забыто. Да, вотъ какія глупости длаешь въ восемнадцать лтъ.

— А меня вы изволили оставить одного въ венеціанской ло-канд,—сказалъ Мистигрисъ.— Я отправился изъ Вепеціи въ Римъ разыскивать васъ, вынужденный рисовать портреты по пяти франковъ за штуку. Но все-таки это было счастливое время! Счастье, какъ говорится, не нуждается въ вызолоченныхъ хоромахъ.

— Можете себ представить, какъ весело было сидть въ далматинской тюрьм, безъ всякой протекціи, ожидая казни за то, что два раза вышелъ погулять съ женщиной, которая не отпускала ни на минуту своей нянюшки. Вотъ такъ потха!

— Какъ,— воскликнулъ Оскаръ,— неужели вамъ пришлось испытать все это?

— Почему же это не могло случиться съ г-мъ Шиннеромъ, если это случилось во время оккупаціи съ однимъ изъ самыхъ красивыхъ офицеровъ нашей артиллеріи?— спросилъ съ тонкой ироніей графъ.

— И вы поврили артиллеристу?— спросилъ Мистигрисъ.

— Этимъ и кончилось все?— спросилъ Оскаръ.

— Чего же вамъ еще нужно,— сказалъ Мистигрисъ,—вдь онъ не можетъ разсказать вамъ, что его обезглавили!

— Есть ли фермы въ этихъ краяхъ?— спросилъ Леже.— Какъ обрабатывается тамъ земля?

— Тамъ культивируютъ мараскинъ,— сказалъ Мистигрисъ,— растеніе, которое достигаетъ человческаго роста и даетъ ликеръ того же имени.

— A-а!— удивился Леже.

— Я провелъ только три дня въ город,— сказалъ Шиинеръ,— да дв недли въ тюрьм и ничего не видлъ, не видлъ даже мараскиновыхъ полей.

— Они смются надъ вами,— сказалъ Жоржъ фермеру,— мараскинъ созрваетъ въ ящикахъ.

Дилижансъ спускался въ это время съ крутого холма Сенъ-Бри и направлялся къ кабачку, гд обыкновенно останавливался на часъ, чтобы дать отдыхъ лошадямъ и накормить ихъ. Было около половины второго.

— Ого, да это Леже!— воскликнулъ трактирщикъ, когда дилижансъ поровнялся съ воротами трактира.— Вы вдь завтракаете?

— Да, ежедневно,— возразилъ смясь толстякъ.— Мы перекусимъ…

— Ну, дайте намъ позавтракать,— крикнулъ Жоржъ, размахивая своей тросточкой съ ловкостью, которая поразила Оскара. Но онъ окончательно смутился, когда увидлъ, что загадочный авантюристъ досталъ изъ своего бокового кармана изящный соломенный портъ-сигаръ и вынулъ изъ него золотистую сигару, которую закурилъ, стоя на порог въ ожиданіи завтрака.

— Вы курите?— спросилъ Жоржъ, обращаясь къ Оскару.

— Иногда,— отвчалъ юноша, принимая вызывающій видъ.

Жоржъ предложилъ ему и Шиннеру открытый портъ-сигаръ.

— Чортъ возьми, воскликнулъ художникъ,— сигары въ десять су!

— Это оставшіяся отъ привезенныхъ мною изъ Испаніи,— сказалъ авантюристъ.— Вы будете завтракать?

— Нтъ,— сказалъ художникъ,— меня ждутъ въ замк… Впрочемъ, я закусилъ до отъзда.

— А вы?— обратился Жоржъ къ Оскару.

— Я уже позавтракалъ.

Оскаръ далъ бы десять лтъ своей жизни, чтобы раздобыть такіе сапоги и такіе штрипки, какіе были, у Жоржа. Онъ чихалъ, плевалъ и длалъ страшныя гримасы, задыхаясь отъ дыма.

— Вы не умете курить,— сказалъ Шиннеръ.— Вотъ смотрите.

Шиннеръ, лицо котораго оставалось неподвижнымъ, втянулъ дымъ своей сигары и выпустилъ его изъ носа, затмъ онъ вторично затянулся, подержалъ нкоторое время дымъ во рту и наконецъ вынулъ сигару и выпустилъ изящную струю дыма.

— Вотъ видите, молодой человкъ,— произнесъ великій художникъ.

— А вотъ и другой способъ, молодой человкъ,— сказалъ Жоржъ, втягивая дымъ и не выпуская его.

‘И родители мои думаютъ, что дали мн хорошее воспитаніе!’ — подумалъ бдный Оскаръ, стараясь курить съ нкоторой граціей. Но онъ чувствовалъ такую сильную тошноту, что позволилъ овладть своей сигарой Мистигрису, который сказалъ ему, затягиваясь съ видимымъ удовольствіемъ:

— Надюсь, у васъ нтъ заразительныхъ болзней?

Оскаръ отъ души пожаллъ въ эту минуту о томъ, что у него не хватаетъ силы поколотить Мистигриса.

— Какъ,— сказалъ онъ, указывая на полковника Жоржа,— на восемь франковъ аликантскаго вина и ватрушекъ, сигаръ на сорокъ су, да завтракъ будетъ стоить…

— По меньшей мр десять франковъ,— сказалъ Мистигрисъ.

— Дядя Леже, не выпьемъ ли мы бутылочки бордоскаго?— обратился Жоржъ къ фермеру.

— Десять франковъ?— воскликнулъ Оскаръ.— Теперь завтракъ обойдется ему не мене двадцати франковъ!

Убитый сознаніемъ своего ничтожества, Оскаръ услся на тумбу и, углубившись въ свои мысли, не замтилъ, что панталоны его поднялись, обнаруживая старый чулокъ, надвязанный новой бумагой — шедевръ г-жи Кланаръ.

— Мы товарищи по чулкамъ,— сказалъ ему Мистигрисъ, приподнимая панталоны и показывая такое же сочетаніе цвтовъ.

Эта шутка разсмшила г-на де-Серизи, стоявшаго у воротъ трактира. Несмотря на взбалмошность этихъ молодыхъ людей, серьезный государственный человкъ завидовалъ ихъ недостаткамъ, ихъ живости и веселости.

— Ну, стало быть, Мулино, останется за вами?— раздался голосъ трактирщика, показывавшаго фермеру лошадь, которую онъ собирался продать.— Вдь вы здили въ Парижъ за деньгами? Да, недурно подставить ножку пэру Франціи, министру, графу де-Серизи.

Лицо стараго администратора оставалось совершенно спокойнымъ, онъ медленно обернулся и взглянулъ на фермера.

— Да, мы ловко провели его,— сказалъ тихимъ голосомъ фермеръ.

— Чортъ возьми, тмъ лучше! Я люблю, когда эти аристократы попадаются впросакъ… Если бы вамъ понадобилось тысячъ двадцать франковъ, я могъ бы дать ихъ вамъ. Но Франсуа, кондукторъ дилижанса Тушаровъ, только-что сообщилъ мн, что Маргеронъ приглашенъ графомъ де-Серизи къ обду въ Прель.

— Да, таковъ былъ планъ графа,— возразилъ Леже, но у насъ оказался другой планъ.

— Графъ можетъ дать мсто сыну Маргерона, а вы этого не можете,— сказалъ трактирщикъ.

— Нтъ, но если графъ можетъ опереться на министровъ, то я могу опереться на короля Людовика XVIII,— сказалъ трактирщикъ, и сорокъ тысячъ портретовъ этого короля, которые я общалъ Моро, позволятъ мн купить ферму раньше г-на де-Серизи, который радъ будетъ пріобрсти у меня Мулино за триста шестьдесятъ тысячъ франковъ, чтобы не…

— Недурно, братъ!— воскликнулъ трактирщикъ.

— Не правда ли?

— Да и для него ферма стоитъ этого,— замтилъ трактирщикъ.

— Мулино приноситъ въ настоящее время шесть тысячъ франковъ чистаго дохода, а при возобновленіи аренднаго договора ферма будетъ приносить семь тысячъ пятьсотъ франковъ, это составляетъ два съ половиной процента на затраченный капиталъ, графъ не будетъ въ убытк. Моро предложитъ меня графу въ качеств арендатора фермы и сдлаетъ видъ, что дйствуетъ исключительно въ интересахъ графа, доставляя ему надежнаго арендатора и хорошее помщеніе капитала…

— Сколько же перепадетъ на долю Моро?

— Если графъ дастъ ему десять тысячъ франковъ, онъ получитъ по этому длу пятьдесятъ тысячъ франковъ. Онъ заслужилъ ихъ.

— Впрочемъ, графъ, повидимому, и не особенно интересуется Предемъ, Онъ, говорятъ, такъ богатъ!— сказалъ трактирщикъ.— Я ни разу не видлъ его.

— И я никогда не видлъ его,— сказалъ Леже.— Но онъ, кажется, думаетъ перехать въ Прель. Для чего бы ему тратить двсти тысячъ франковъ на внутреннюю отдлку замка! Тамъ обстановка не уступитъ королевскому дворцу.

— Ну, значитъ Моро во-время устроилъ свои дла,— замтилъ трактирщикъ.

— Еще бы! Разъ господа переселятся въ Прель, они не станутъ закрывать глаза.

Отъ графа не ускользнуло ни одно слово изъ этого разговора. ‘Вотъ я и нашелъ доказательство того, что собирался разслдовать на мст,— подумалъ онъ, глядя на толстаго фермера, направлявшагося въ кухню.— Можетъ быть, все это еще представляетъ не вполн опредлившійся планъ? Можетъ быть, Моро еще не далъ своего согласія?..’ Графъ съ отвращеніемъ гналъ отъ себя мысль объ участіи Моро въ подобномъ заговор.

Пьеротенъ явился въ это время и сталъ поить лошадей. Графъ подумалъ, что кондукторъ отправится завтракать съ трактирщикомъ и фермеромъ. Посл всего слышаннаго онъ особенно боялся, чтобы Пьеротенъ не проговорился.

— Вс эти люди въ заговор противъ меня,— подумалъ онъ,— интересно разбить ихъ планы… Пьеротенъ,— сказалъ онъ вполголоса, подходя къ кондуктору,— я обшалъ теб десять луи, если ты не проговоришься. Но теперь скажу теб слдующее: если ты не выдашь моего имени (а я узнаю, произнесъ ли ты его или сдлалъ ли хоть малйшій знакъ кому бы то ни было и гд бы то ни было — вплоть до Лиль-Адана), то я общаю дать теб завтра утромъ т тысяча франковъ, которые нужны теб для уплаты за новую карету. Итакъ, въ интересахъ дла совтую теб,— сказалъ графъ, хлопая по плечу Пьеротена, который поблднлъ отъ удовольствія,— не завтракай, оставайся тутъ при лошадяхъ.

— Я понимаю васъ, господинъ графъ — это относится къ фермеру Леже?

— Это относится ко всмъ,— отвчалъ графъ.

— Будьте спокойны… Намъ нужно спшить, господа,— сказалъ онъ, пріотворяя дверь въ кухню,— мы опоздали. Послушайте, Леже, вы знаете, что намъ придется подниматься на гору. Я не голоденъ и поду шагомъ, вы нагоните меня… вамъ полезно пройтись.

— Ты, братъ, блены, что ли, обълся?— воскликнулъ трактирщикъ.— Неужели же ты не позавтракаешь съ нами? Полковникъ заказалъ вина на пятьдесятъ су и бутылку шампаискаго.

— Нтъ, не могу, господа. Я везу рыбу, которая должна быть доставлена въ Сторъ къ тремъ часамъ… тамъ сегодня званый обдъ… Съ этими господами, какъ и съ рыбой, шутить опасно.

— Ладно,— сказалъ Леже трактирщику,— впряги ты въ свой кабріолетъ ту лошадь, которую ты хочешь продать мн.— Мы спокойно позавтракаемъ, а затмъ нагонимъ Пьеротена. Вотъ я кстати и познакомлюсь съ твоей лошадью… я думаю, что мы помстимся втроемъ въ твоей колымаг.

Къ удивленію графа, Пьеротенъ не обратился къ помощи конюха, а самъ сталъ перепрягать лошадей. Шиннеръ и Мистигрисъ ушли раньше другихъ. Не усплъ Пьеротенъ нагнать ихъ на поворот дороги, откуда виденъ Екуэнъ, колокольня Дюмениль и лса, окаймляющіе восхитительный пейзажъ, какъ послышался стукъ копытъ лошади трактирщика, и скоро Леже и адъютантъ Минье заняли свои мста въ дилижанс. Когда Пьеротенъ повернулъ, чтобы спуститься въ Муассель. Жоржъ, все время обсуждавшій съ Леже прелести трактирщицы въ Сенъ-Брис, воскликнулъ:

— Не правда ли, великій художникъ, пейзажъ недуренъ?

— Ба, онъ не можетъ поражать человка, который видлъ Востокъ и Испанію.

— И сохранилъ еще дв испанскія сигары! Если это никого не безпокоить, мы сейчасъ же покончимъ съ ними, г-нъ Шиннеръ. Нашъ молодой человкъ, полагаю, удовлетворенъ сдланной попыткой.

Фермеръ и графъ хранили молчаніе, которое, вроятно, было принято за согласіе, и такимъ образомъ оба разсказчика, занявшись своими сигарами, угомонились.

Оскаръ, оскорбленный пренебреженіемъ къ нему Жоржа, воспользовался моментомъ, когда молодые люди закуривали свои сигары, и сказалъ:

— Я не состоялъ адъютантомъ Мины, милостивый государь, и не былъ на Восток, но карьера, къ которой готовитъ меня моя семья, избавитъ меня, надюсь, отъ удовольствія путешествовать въ кукушк, когда я достигну вашего возраста. И разъ мн удастся добиться нкотораго положенія, я сумю сохранить его…

— Et coetera punctum!— воскликнулъ Мистигрисъ, подражая пнію хриплаго птуха.— Это придало еще боле комизма рчи Оскара, такъ какъ бдный юноша находился въ томъ період развитія, когда начинаетъ показываться борода и устанавливается голосъ.

— Ахъ, чортъ возьми,— сказалъ Шиннеръ,— лошадямъ положительно не довезти такой массы почетныхъ званій.

— Ваша семья, молодой человкъ, готовитъ васъ къ спеціальной карьер?— спросилъ серьезнымъ тономъ Жоржъ.— Не позволите ли узнать, къ какой именно?

— Къ дипломатической,— возразилъ Оскаръ.

Мистигрисъ, Шиннеръ и Леже громко расхохотались, даже графъ не могъ сдержать улыбки. Только Жоржъ оставался серьезнымъ.

— Не вижу тутъ ничего смшного, господа. Но только, видите ли, молодой человкъ, мн кажется, что матушка ваша въ данное время находится въ условіяхъ далеко не благопріятныхъ для матери посланника. На ней была шляпка…

— Моя мать, милостивый государь?..— прервалъ его Оскаръ съ негодованіемъ.— О, это была наша экономка…

— Позвольте мн просить вашего покровительства,— обратился Шиннеръ къ Оскару.

— Я горжусь тмъ, что путешествую съ людьми, которые пользуются или будутъ пользоваться громкой извстностью — съ знаменитымъ художникомъ, съ будущимъ генераломъ и съ молодымъ дипломатомъ, который возвратитъ когда-нибудь Бельгію Франціи.

Отрекшись отъ матери и видя, что онъ сдлался предметомъ насмшекъ своихъ спутниковъ, Оскаръ, доведенный до бшенства, ршилъ во что бы то ни стало побудить ихъ предубжденіе.

— Не все то золото, что блеститъ,— сказалъ онъ, метая искры во вс стороны.

— Вамъ, вроятно, предстоитъ далекій путь, экономка ваша снабдила васъ провизіей точно для заморскаго путешествія… бисквиты, шоколадъ…

— Да, милостивый государь, особенный хлбъ и шоколадъ, такъ какъ у меня очень нжный желудокъ, онъ не перевариваетъ вашихъ трактирныхъ ratatouilles.

— Ratatouilles! Это такое же деликатное слово, какъ кашъ желудокъ,— сказалъ Жоржъ.

— О, я люблю это выраженіе!— воскликнулъ великій художникъ.

— Оно принято въ лучшихъ обществахъ,— подтвердилъ Мистигрисъ.— Я всегда слышу его въ трактир ‘Черной Курицы’.

— Вашъ учитель, вроятно, какой-нибудь знаменитый профессоръ — Андріе, членъ французской академіи, или г-нъ Ройе-Кодларъ?— спросилъ Шиннеръ.

— Моимъ учителемъ былъ аббатъ Лоро, нын викарій въ Сенъ-Сюльиис,— продолжалъ Оскаръ, случайно вспомнивъ имя своего духовника въ коллеяс Генриха IV.

— Вы очень счастливы въ томъ отношеніи, что получили домашнее воспитаніе,— сказалъ Мистигрисъ.— Скука, говорятъ, есть дтище университета. Но вы, конечно, вознаградите когда-нибудь вашего аббата?

— Конечно. Онъ будетъ епископомъ.

— По протекціи вашей семьи?— серьезно спросилъ Жоржъ.

— Да, мы постараемся посодйствовать этому, такъ какъ аббатъ Фрейсину часто бываетъ въ нашемъ дом.

— Вы знаете аббата Фрейсину?—спросилъ графъ.

— Онъ многимъ обязанъ моему отцу,— отвчалъ Оскаръ.

— И вы, вроятно, дете въ ваше имніе?— спросилъ Жоржъ.

— Нтъ, сударь. Но я могу сказать вамъ, куда я ду. Я приглашенъ въ Прель, въ замокъ графа де-Серизи.

— Ахъ, чортъ возьми, вы дете въ Прель?— воскликнулъ Шиннеръ, красня, какъ ракъ.

— Вы знаете его сіятельство графа де-Серизи?— спросилъ Жоржъ.

Фермеръ взглянулъ съ удивленіемъ на Оскара.

— Разв г-нъ де-Серизи въ Прел?— спросилъ онъ.

— Конечно, разъ я ду къ нему.

— И вы видли графа?— обратился графъ къ Оскару.

— Какъ вижу васъ, сударь,— возразилъ Оскаръ.— Я товарищъ его сына, молодого человка моего возраста… ему около девятнадцати лтъ… Мы почти ежедневно вмст катаемся верхомъ.

Пьеротенъ лукаво подмигнулъ Леже однимъ глазомъ, что совершенно успокоило фермера.

— Я очень радъ,— сказалъ графъ,— встрч съ лицомъ, которое можетъ сообщить мн кое-что объ этой личности. Я нуждаюсь въ его протекціи по очень важному вопросу, въ которомъ онъ можетъ содйствовать мн… дло идетъ объ одномъ иск къ американскому правительству. Я буду очень радъ получить нкоторыя свднія относительно характера господина де-Серизи.

— О, если вы желаете добиться чего-нибудь,— возразилъ Оскаръ съ иронической улыбкой,— то обращайтесь не къ нему, а къ его жен: онъ безумно влюбленъ въ свою жену, но жена его терпть не можетъ.

— Почему же?— спросилъ Жоржъ.

— У графа — болзнь кожи, которая обезобразила его и которую докторъ Алиберъ тщетно старается вылечить. Графъ де-Серизи песомннно отдалъ бы половину своего огромнаго состоянія за мою грудь,— продолжалъ Оскаръ, разстегивая свою рубашку и показывая почти дтское тло.— Онъ живетъ въ своемъ отел въ полномъ уединеніи. Надо имть сильную протекцію, чтобы попасть къ нему. Онъ встаетъ очень рано, работаетъ отъ трехъ часовъ до восьми, а съ восьми принимается за предписанныя ему средства — срныя ванны или паръ. Его варятъ въ какихъ-то желзныхъ ящикахъ и онъ все еще надется на выздоровленіе… Онъ общалъ 30.000 франковъ извстному шотландскому врачу, который лечитъ его въ настоящее время.

— Ну, въ такомъ случа жену его нельзя обвинять въ томъ, что она ищетъ лучшаго…— замтилъ Шиннеръ.

— Еще бы!— воскликнулъ Оскаръ.— Этотъ бдный рогоносецъ такъ старъ, что ему можно дать восемьдесятъ лтъ. Онъ высохъ, какъ пергаментъ, и невыразимо страдаетъ подъ гнетомъ этихъ условій…

— Такое тло издаетъ, вроятно, не особенно пріятный запахъ,— замтилъ весельчакъ Леже.

— Онъ обожаетъ свою жену,— продолжалъ Оскаръ,— и не осмливается бранить ее. Между ними происходятъ сцены, которыя могутъ уморить свидтеля со смху… точно Арнольфъ въ комедіи Мольера…

Глубоко возмущенный, графъ посмотрлъ на Пьеротена, но кондукторъ, видя, что лицо де-Серизи остается безстрастнымъ, подумалъ, что сынъ госпожи Клапаръ распространяетъ какую-нибудь вздорную клевету.

— Итакъ, милостивый государь, если вы желаете имть успхъ, обратитесь къ маркизу д’Эглемонъ. Если вамъ удастся склонить на свою сторону этого стараго поклонника графини, вы пріобртете протекцію графа и графини.

— То есть убьете двухъ зайцевъ однимъ зарядомъ,— сказалъ Мистигрисъ.

— Вы должно быть камердинеръ графа,— замтилъ художникъ,— если видли его раздтымъ…

— Камердинеръ!— воскликнулъ Оскаръ.

— Чортъ возьми, о пріятеляхъ такихъ вещей не разсказываютъ въ общественныхъ дилижансахъ,— сказалъ Мистигрисъ.— Осторожность, юноша, мать глухоты… Я боле не слушаю васъ.

— Поймите, великій художникъ,— произнесъ Жоржъ,— что нельзя говорить дурного о людяхъ, которыхъ не знаешь, а молодой человкъ доказалъ намъ, что прекрасно знаетъ своего графа де-Серизи. Еслибы онъ говорилъ только о графин, можно было бы подумать, что онъ находится въ связи съ нею…

— Ни слова больше о графин де-Серизи!— вскрикнулъ графъ.— Я другъ ея брата, маркиза де-Ронкероль, и предупреждаю, что тотъ, кто осмлится затронуть честь графини, будетъ отвчать за каждое слово.

— Этотъ господинъ правъ,— сказалъ художникъ,— никогда не слдуетъ дурно отзываться о женщинахъ.

— Чортъ возьми! Честь и женщины… Я видлъ эту мелодраму!— воскликнулъ Мистигрисъ.

— Если я не знакомъ съ Миной, то зато я хорошо знакомъ съ государственнымъ канцлеромъ,— сказалъ графъ, пристально глядя на Жоржа.— Если я не ношу своихъ орденовъ, то все-таки могу помшать недостойнымъ получить ихъ,— продолжалъ онъ, глядя на Шиннера.— Наконецъ, я знаю очень много людей, знаю даже прельскаго архитектора Грендо… Остановитесь, Пьеротенъ, я хочу пройтись.

Пьеротенъ погналъ лошадей до конца деревни Муассель и остановился у трактира. Въ дилижанс царило глубокое молчаніе.

— Къ кому детъ этотъ молокососъ?— спросилъ графъ, уводя Пьеротена во дворъ трактира.

— Къ вашему управляющему. Это сынъ одной бдной дамы, которая живетъ въ улиц де-Ла-Серизи и которой я часто доставляю фрукты, дичь, птицу. Это нкая г-жа Гюссонъ.

— Кто этотъ господинъ, Пьеротенъ?— спросилъ Леже, когда графъ удалился.

— Право, не знаю,— отвчалъ Пьеротенъ,— онъ въ первый разъ детъ въ моемъ дилижанс. Но, какъ знать, можетъ быть, это владлецъ замка Мафлье или кто-нибудь въ этомъ род. Онъ только-что заявилъ мн, что выйдетъ раньше, онъ не детъ въ Лиль-Аданъ.

— Пьеротенъ полагаетъ, что этотъ господинъ — владлецъ замка Мафлье,— заявилъ Леже Жоржу, усаживаясь въ дилижансъ.

Молодые люди растерянно глядли другъ на друга, точно воры, застигнутые врасплохъ, и, казалось, всецло были поглощены возможными послдствіями своей болтовни.

— Вотъ что значитъ: не столько дла, сколько шуму,— прервалъ молчаніе мудрый Мистигрисъ.

— Во всякомъ случа вы убдились въ томъ, что я знаю графа,— сказалъ Оскаръ.

— Весьма возможно. Но не подлежитъ сомннію то, что вы никогда не будете посланникомъ. Въ общественныхъ дилижансахъ нужно умть болтать, не говоря ничего.

Скоро графъ опять занялъ свое мсто, въ дилижанс царила глубокая тишина.

— Ну, что же вы притихли, друзья мои?— сказалъ графъ, когда дилижансъ подъзжалъ къ рощ Каро.— Мы точно собираемся на казнь.

— Il faut savoir же traire propos,— наставительнымъ тономъ произисъ Мистигрисъ.

— Прекрасная погода!— замтилъ Жоржъ.

— Какая это мстность?— спросилъ Оскаръ, указывая на великолпный замокъ Франконвиль, расположенный на окраин большого лса Сенъ-Мартенъ.

— Какъ,— воскликнулъ графъ,— вы говорите, что часто бываете въ Прел, а между тмъ не знаете замка Франконвиль?

— Этотъ юноша,— пояснилъ Мистигрисъ,— знаетъ только людей, а не дома.

— Молодымъ дипломатамъ простительна нкоторая разсянность,— замтилъ Жоржъ.

— Запомните мое имя!— вскрикнулъ взбшенный Оскаръ.— Меня зовутъ Оскаръ Гюссонъ. Черезъ десять лтъ я буду извстенъ всему міру.

Посл этихъ словъ, произнесенныхъ съ паосомъ, Оскаръ откинулся въ уголъ.

— Очень знатный родъ,— сказалъ графъ,— Гюссонъ de la Cerisaie… Мосье родился подъ ступеньками императорскаго трона.

Оскаръ покраснлъ до корней волосъ, страшное безпокойство овладло имъ. Пьеротенъ собирался спуститься по крутому склону ‘Погреба’. Внизу, въ узкой долин, за большимъ лсомъ Сенъ-Мартенъ, возвышался великолпный замокъ Прель.

— Господа,— сказалъ графъ,— желаю вамъ успха на избранныхъ вами блестящихъ поприщахъ. Помиритесь съ французскимъ королемъ, полковникъ, Черни-Жоржъ не должны враждовать съ Бурбонами. Вамъ, дорогой г-нъ Шиннеръ, не нужны мои пожеланія — вы уже успли покрыть себя лаврами и добились ихъ благороднымъ путемъ — вашими превосходными работами. Но вы опасный соперникъ и, какъ человкъ женатый, я не ршился бы предложить вамъ работу въ моемъ имніи. Господину Гюссонъ не нужна протекція, онъ владетъ тайнами государственныхъ людей и можетъ тероризировать ихъ. Что касается да г-на Леже, то въ виду того, что онъ собирается ощипать графа де-Серизи, мн остается только пожелать ему дйствовать твердой рукой… Выпустите меня, Пьеротенъ. Вы встртите меня тутъ завтра, на обратномъ пути,— прибавилъ графъ, выходя изъ дилижанса и направляясь по маленькой тропинк, которая вела въ лсъ. Пассажиры остались въ страшномъ замшательств.

— Это, вроятно, тотъ графъ, который снялъ Франконвиль,— сказалъ Леже.— Онъ направился прямо туда.

— Если я еще когда-нибудь вздумаю балагурить въ дилижанс,— сказалъ лже-Шиннеръ,— то готовъ вызвать самого себя на дуэль. Впрочемъ, это отчасти твоя вина, Мистигрисъ,— прибавилъ онъ, ударяя ученика по шапк.

— О, я только послдовалъ за вами въ Венецію,— возразилъ Мистигрисъ.

— Знаете ли,— сказалъ Жоржъ Оскару,— если бы этотъ господинъ оказался графомъ де-Серизи, то я не желалъ бы быть въ вашей шкур, хотя она и не поражена болзнями.

Оскаръ, вспомнивъ при этомъ замчаніи о наставленіяхъ матери, поблднлъ и сразу отрезвился.

— Вотъ мы и пріхали, господа!— сказалъ Пьеротенъ, останавливаясь у великолпной ршетки.

— Какъ, пріхали?— воскликнули въ одинъ голосъ художникъ, Жоржъ и Оскаръ.

— Вотъ курьезъ!— сказалъ Пьеротенъ.— Неужели же никто изъ васъ, господа, не былъ здсь? Вдь это замокъ Прель!

— И прекрасно, другъ мой,— сказалъ Жоржъ самоувреннымъ тономъ.— Я отправляюсь на ферму Мулино,— прибавилъ онъ, не желая показать своимъ товарищамъ, что онъ пріхалъ въ замокъ.

— Вотъ какъ? Значитъ вы пожаловали ко мн?— спросилъ Леже.

— Къ вамъ?

— Да вдь я фермеръ Мулино. Чмъ могу служить, полковникъ?

— Я желалъ бы купить у васъ масла,— возразилъ Жоржъ, хватаясь за бумажникъ.

— Пьеротенъ,— сказалъ Оскаръ,— снесите мои вещи къ управляющему, я отправляюсь прямо въ замокъ. И Оскаръ направился по узенькой тропинк, не зная, куда она ведетъ.

— Послушайте, г. посланникъ,— крикнулъ Леже,— вы направляетесь въ лсъ. Если вы желаете попасть въ замокъ, войдите въ калитку!

Вынужденный послдовать этому совту, Оскаръ совершенно растерялся, очутившись въ обширномъ двор замка, посредин котораго красовалась великолпная цвточная клумба, окаймленная тумбами, соединенными цпями. Въ то время, какъ Леже слдилъ за Оскаромъ, Жоржъ, озадаченный званіемъ толстяка, усплъ такъ ловко улизнуть, что когда Леже сталъ искать своего полковника, его и слдъ простылъ. По требованію Пьеротена калитка была немедленно отперта и кондукторъ понесъ съ сосредоточеннымъ выраженіемъ лица многочисленныя принадлежности Шиннера къ привратниц замка. Оскаръ былъ пораженъ, увидвъ художника и Мистигриса, свидтелей его хвастовства, водворенными въ замк. Въ десять минутъ Пьеротенъ справился съ багажемъ художника и съ вещами Оскара Гюссона и сдалъ хорошенькій кожаный чемоданчикъ привратниц. Затмъ онъ вернулся къ своему дилижансу, хлопнулъ бичемъ и похалъ но дорог къ Лиль-Аданскому лсу, съ озабоченнымъ лицомъ крестьянина, занятаго вычисленіями. Счастье его было обезпечено: на слдующій день онъ долженъ былъ получить завтные 1000 франковъ.

Оскаръ ходилъ съ довольно глупымъ выраженіемъ лица вокругъ большой клумбы, слдя за своими дорожными товарищами, когда вдругъ увидлъ Моро, выходившаго изъ большого зала надъ подъздомъ. Управляющій былъ въ длинномъ синемъ сюртук, спадавшемъ до самыхъ пятъ, въ панталонахъ изъ желтой кожи, въ жокейскихъ сапогахъ, въ рук у него былъ хлыстъ.

— А, мой мальчикъ, вотъ и ты! Какъ здоровье дорогой мамаши?— спросилъ онъ, беря за руку Оскара.— Здравствуйте, господа, вы, вроятно, художники, посланные архитекторомъ Грендо?— обратился онъ къ художнику и Мистигрису.

Онъ свистнулъ два раза, пользуясь своимъ хлыстомъ. Явился привратникъ.

— Проведите этихъ господъ въ комнаты 14 и 15, г-жа Моро дастъ вамъ ключи отъ нихъ. Если понадобится, разведите тамъ огонь и снесите туда вещи… По желанію графа, предлагаю вамъ обдать у меня, господа,— обратился онъ къ художникамъ.— Мы обдаемъ въ пять часовъ, какъ въ Париж. Если вы любите охоту, вамъ не будетъ скучно, такъ какъ у меня есть необходимое разршеніе. Вы можете охотиться на разстояніи 12.000 саженъ за предлами нашихъ владній.

Оскаръ, художникъ и Мистигрисъ, страшно сконфуженные, обмнялись растеряннымъ взглядомъ, но, врный своей роли, Мистигрисъ воскликнулъ:

— Ахъ, чортъ возьми, никогда не слдуетъ отчаиваться! Смло впередъ!

Маленькій Гюссонъ послдовалъ за управляющимъ, который быстрыми шагами направился въ паркъ.

— Жакъ,— сказалъ онъ одному изъ своихъ сыновей,— иди предупреди мамашу о прізд молодого Гюссона. Скажи ей, что мн необходимо отправиться на полчасика въ Мулино.

Управляющій, пятидесятилтній, средняго роста брюнетъ, производилъ впечатлніе очень суроваго человка. Желчное лицо его, сильно загорвшее благодаря деревенскимъ условіямъ жизни, вводило на первый взглядъ въ заблужденіе насчетъ его характера. Голубые глаза и большой носъ крючкомъ придавали мрачный видъ его лицу, да и глаза были слишкомъ сдвинуты къ носу. Но его полныя губы, контуры лица и вся фигура были проникнуты добродушіемъ. Ршительный въ манерахъ, отличаясь быстротой и рзкостью рчи, Моро страшно импонировалъ Оскару своей проницательностью, вытекавшей изъ необыкновенной внимательности управляющаго къ юнош. Пріученный матерью поклоняться своему благодтелю, Оскаръ всегда чувствовалъ себя совершенно приниженнымъ въ присутствіи Моро, но теперь, очутившись въ Прел, онъ почувствовалъ какую-то особенную внутреаніою тревогу, точно въ ожиданіи тяжелаго удара со стороны своего единственнаго покровителя и друга.

— Ну, что же, Оскаръ, ты точно недоволенъ тмъ, что попалъ сюда?— сказалъ управляющій.— Надюсь, что ты разсешься здсь, ты будешь учиться здить верхомъ, стрлять, охотиться.

— Я не умю всего этого,— сказалъ Оскаръ.

— Но я именно для того пригласилъ тебя сюда, чтобы научить тебя этимъ искусствамъ.

— Маменька не разршили мн оставаться тутъ дольше двухъ недль, такъ какъ г-жа Моро…

— О, это мы еще посмотримъ!— возразилъ Моро, почти оскорбленный тмъ, что Оскаръ сомнвался въ его авторитет.

Младшій сынъ Моро, стройный, живой мальчикъ лтъ пятнадцати, подбжалъ къ нимъ.

— Вотъ,— сказалъ ему отецъ,— поведи этого товарища къ мамаш.

Управляющій удалился по кратчайшей дорог, которая вела къ домику сторожа, расположенному между паркомъ и лсомъ.

Павильонъ, предоставленный графомъ управляющему, былъ выстроенъ нсколько лтъ до революціи владльцемъ роскошнаго имнія ‘Кассанъ’, въ которомъ Бюржере, генеральный фермеръ, обладавшій колоссальнымъ состояніемъ, устроилъ сады, провелъ рки, соорудилъ дачи, китайскіе павильоны и другіе великолпныя и весьма разорительныя украшенія.

Этотъ павильонъ, расположенный посредин большого сада, одна изъ стнъ котораго граничила съ дворомъ, гд находились службы замка Прель, въ прежнее время сообщался съ большой деревенской улицей. Купивъ это владніе, графъ де-Серизи разрушилъ внутреннюю стну и заколотилъ ворота, выходившія на улицу. Паркъ также значительно расширился благодаря садамъ, пріобртеннымъ де-Серизи для округленія своихъ земель. Павильонъ управляющаго, сооруженный изъ камня съ стил Людовика XV (украшенія его разстилаются скатертью подъ окнами, какъ въ колоннад на площади Людовика XV — сухими, крутыми желобками), состоялъ въ первомъ этаж изъ большого, красиваго зала, сообщавшагося со спальней, и столовой, рядомъ съ которой находилась билліардная. Эти два параллельныя помщенія были раздлены лстницей, передъ которой было устроено нчто въ род передней, изъ этой передней одна дверь вела въ залъ, а другая въ столовую, двери были роскошно отдланы. Кухня помщалась подъ столовой, въ подвальномъ этаж, десять ступенекъ вели въ первый этажъ.

Устраиваясь въ павильон, г-жа Моро превратила въ будуаръ старинную спальню. Въ этомъ будуар и въ зал находились очень цнные, взятые изъ графскаго замка, предметы, которые могли бы красоваться въ отел любой дамы высшаго свта. Обитый голубымъ дама съ блыми цвтами (матерія эта служила когда-то драпировкой большой парадной постели), этотъ залъ производилъ величественное впечатлніе. Мебель изъ стараго дерева съ позолотой была отдлана той же матеріей. Картины, взятыя изъ старыхъ трюмо, жардиньерки, нсколько красивыхъ модныхъ столиковъ и красивыхъ лампъ, старая люстра съ гранеными хрустальными подвсками — все это придавало этой комнат грандіозный видъ. Полъ былъ устланъ стариннымъ персидскимъ ковромъ. Модный будуаръ, вполн соотвтствовавшій вкусу г-жи Моро, имлъ форму шатра, голубые и шелковые шнурки котораго выдлялись на свтло-сромъ фон. Былъ тутъ и классическій диванъ со своими многочисленными подушками. Жардиньерки — предметъ заботливаго ухода старшаго садовника — радовали глазъ своими пирамидами цвтовъ. Столовая и билліардная изъ краснаго дерева. Вокругъ павильона г-жа Моро развела роскошные цвтники, примыкавшіе къ большому парку. Группы экзотическихъ деревьевъ скрывали службы отъ глазъ обитателей павильона. Для облегченія сообщенія съ знакомыми г-жа Моро замнила калиткой старыя заколоченныя ворота.

Такимъ образомъ, зависимое положеніе Моро въ Прел было искусно замаскировано. Ихъ можно было принять за богатыхъ людей, взявшихъ на себя ради собственнаго удовольствія управленіе имніемъ, тмъ боле что ни графъ, ни графиня не появлялись въ Прел и не оспаривали занятаго супругами Моро положенія. Широкія льготы, дарованныя графомъ де-Серизи управляющему, давали ему возможность жить въ полномъ довольств. Такъ, молочные продукты, яйца, птица, дичь, фрукты, цвты, овощи, дрова, сно — все это получалось ими въ избытк, приходилось покупать только мясо, вина и колоніальные продукты, которые являлись необходимостью при той роскошной жизни, которую вели Моро. Птичница пекла для нихъ хлбъ, въ послдніе годы Моро платилъ своему мяснику извстнымъ числомъ свиней, сохраняя для себя лишь столько, сколько требовалось для истребленія его дома. Графиня, очень благоволившая къ своей бывшей горничной, подарила ей однажды маленькую коляску, вышедшую изъ моды, которую Моро веллъ перекрасить. Г-жа Моро постоянно каталась въ ней, пользуясь двумя лошадьми, служившими для работъ въ парк. Кром этихъ лошадей, управляющій имлъ еще верховую лошадь. Моро вспахивалъ земли въ графскомъ парк и добывалъ все необходимое для прокормленія своихъ слугъ и своихъ лошадей, и между прочимъ триста тысячъ фунтовъ сна, изъ которыхъ въ отчет значилось только сто тысячъ фунтовъ. Половину того, что онъ получалъ натурой, Моро продавалъ. Онъ содержалъ большой птичій дворъ и голубятникъ, имлъ много коровъ, содержавшихся на счетъ парка, за то садовники замка пользовались навозомъ изъ его конюшенъ. Такимъ образомъ, вс незаконныя дйствія управляющаго имли свое оправданіе. Дочь одного изъ садовниковъ служила то кухаркой, то горничной у г-жи Моро, скотница, завдывавшая молочнымъ хозяйствомъ, также помогала барын. Для грубыхъ работъ и ухода за лошадьми Моро нанялъ отставного солдата, котораго звали Брошонъ.

Въ Йервил, Шаври, Бомон, Мариве, Прерол и Нуантел вс принимали красивую жену управляющаго, длая видъ, что не знаютъ ея прошлаго. Впрочемъ, Моро нердко оказывалъ довольно важныя услуги этому обществу. Онъ пользовался вліяніемъ де-Серизи для проведенія разныхъ длъ, которыя казались пустячными въ Париж, но для глухой провинціи имли громадное значеніе. Такъ Моро добился назначенія извстныхъ лицъ мировыми судьями въ Бомон и Лиль-Адан, въ томъ же году добился отмны приказа объ отставк старшаго лсничаго и выхлопоталъ крестъ Почетнаго Легіона бомонскому гоффурьеру. Нужно замтить, что ни одно изъ буржуазныхъ празднествъ не обходилось безъ супруговъ Моро. Священникъ и мэръ играли каждый вечеръ въ карты у Моро. Нетрудно сдлаться приличнымъ человкомъ, устроивъ себ удобное гнздо.

Хорошенькая и кокетливая, какъ вс горничныя великосвтскихъ дамъ, стремящіяся, по выход замужъ, подражать своимъ госпожамъ, г-жа Моро считалась законодательницей модъ во всемъ названномъ раіон. Она носила дорогія ботинки и выходила пшкомъ только въ очень хорошіе дни. Хотя мужъ выдавалъ ей всего пятьсотъ франковъ на ея туалетъ, но въ провинціи эта сумма составляетъ цлый капиталъ, въ особенности, если она находится въ умлыхъ рукахъ. Г-жа Моро, яркая, свжая блондинка тридцати шести лтъ, сохранила стройную, изящную фигурку, несмотря на то, что была матерью троихъ дтей. Она держала себя, какъ молоденькая двушка, и вмст съ тмъ любила разыгрывать принцессу. Когда она прозжала въ своей коляск по бомонской дорог и какой-нибудь незнакомецъ спрашивалъ: ‘Кто эта дама?’, г-жа Моро приходила въ негодованіе, если мстный житель отвчалъ: ‘Это жена прельскаго управляющаго’. Ей хотлось, чтобы вс принимали ее за владлицу замка. Въ деревняхъ она любила разыгрывать роль покровительницы бдныхъ и слабыхъ. Вліяніе ея мужа на графа, подтвержденное цлымъ рядомъ фактовъ, не дозволяло буржуазіи смяться надъ г-жею Моро, а въ глазахъ бдныхъ крестьянъ она являлась важной особой. Впрочемъ, Эсгелла — такъ звали г-жу Моро — столь же мало вмшивалась въ дла управленія имніемъ, какъ жена биржевого маклера въ дла биржи. Она вполн полагалась на мужа во всемъ, что касалось хозяйственныхъ и экономическихъ вопросовъ, и была очень далека отъ мысли, что можетъ наступить конецъ этому блаженному состоянію, длившемуся уже семнадцать лтъ. Тмъ не мене, узнавъ о ршеніи графа реставрировать великолпный замокъ, она почувствовала нкоторую тревогу и убдила мужа покончить съ Леже и переселиться затмъ въ Лиль-Аданъ. Она знала, что самолюбіе ея будетъ слишкомъ страдать въ присутствіи ея госпожи, которая, безъ сомннія, станетъ потшаться надъ своей бывшей горничной, разыгрывавшей даму изъ хорошаго общества.

Глубокая непріязнь, возникшая между Рэберами и Моро, была вызвана оскорбленіемъ, нанесеннымъ г-жей де-Рэберъ г-ж Моро посл того, какъ жена управляющаго, не желавшая уступить первенства урожденной де-Коруа, позволила себ насмшку надъ ней. Тогда г-жа де-Рэберъ напомнила всему населенію о прежнемъ положеніи г-жи Моро: слово ‘горничная’ переходило изъ устъ въ уста. Завистники, которыхъ у Моро было немало въ Бомон, въ Лиль-Аданъ, въ Мафлье, Шампани, Нервил, Шоври, Балье и Муассел, долго злословили на эту тему, и не одна искра зажженнаго де-Рэберами костра попала въ домъ прельскаго управляющаго. Но въ теченіе послднихъ лтъ де-Рэберы, изгнанные изъ общества красивой г-жи Моро, сдлались предметомъ ненависти многочисленныхъ приверженцевъ Моро и положеніе ихъ было бы ршительно невыносимымъ, если бы ихъ не поддерживала мысль о мщеніи.

Супруги Моро, находившіеся въ дружескихъ отношеніяхъ съ архитекторомъ Грендо, были предупреждены о скоромъ прізд молодого живописца, которому было поручено закончить орнаменты въ замк — главная работа была недавно исполнена Шиннеромъ. Великій художникъ рекомендовалъ для арабесокъ, рамъ и другихъ деталей того путешественника, котораго сопровождалъ Мистигрисъ.

Г-жа Моро уже два дня изнывала отъ ожиданія. Шиннеру и его жен во время пребыванія ихъ въ Прел были отведены комнаты въ самомъ замк, гд по распоряженію графа имъ оказывали высшія почести. Грендо, жившій въ то время у Моро, относился съ такимъ почтеніемъ къ великому художнику, что ни управляющій, ни его жена не позволяли себ фамильярности въ обращеніи съ нимъ. Самые знатные и богатые окрестные землевладльцы наперерывъ другъ передъ другомъ чествовали Шиннера и его жену. Такимъ образомъ г-жа Моро разсчитывала теперь отомстить ему и протрубила по всей окрестности, что новый художникъ, который приглашенъ въ Прель, равенъ по таланту знаменитому Шиннеру.

Г-жа Моро уже два дня подъ-рядъ появлялась въ очень кокетливыхъ туалетахъ: въ ожиданіи гостей, хорошенькая женщина очень врно разсчитала свои боевыя средства и оставила самый прелестный туалетъ на субботу, такъ какъ было боле чмъ вроятно, что художникъ прідетъ въ субботу къ обду. Она надла ботинки бронзоваго цвта и фильдекосовые чулки. Розовое платье въ мелкихъ полоскахъ, розовый поясъ съ золотой пряжкой, украшенный богатой рзьбой, бархатка на ше и бархатные браслеты на голыхъ рукахъ (г-жа де-Серизи любила показывать свои прелестныя руки) — все это придавало жен управляющаго видъ изящной парижанки. Изъ подъ великолпной шляпы итальянской соломы, украшенной букетомъ махровыхъ розъ, ниспадали въ блестящихъ локонахъ роскошные блокурые волосы. Заказавъ обдъ изъ самыхъ изысканныхъ блюдъ и осмотрвъ вс свои комнаты, она точно владлица замка расхаживала передъ цвточной клумбой въ большомъ двор замка, держа надъ головой восхитительный розовый зонтикъ, подбитый блымъ шелкомъ и отдланный бахромой. Увидвъ Пьеротена, который передавалъ привратниц замка странные свертки Мистигриса, и не видя ни одного пассажира, Эстелла вернулась разочарованная, досадуя на то, что напрасно принарядилась. Подобно большинству женщинъ, которыя принаряжаются для пріема гостей, она чувствовала себя неспособной заняться чмъ бы то ни было и порхала по залу въ ожиданіи бомонскаго дилижанса, который прибывалъ черезъ часъ посл Пьеротена, хотя вызжалъ изъ Парижа въ половин второго. Такимъ образомъ она находилась въ зал въ то время, какъ оба художника были заняты своимъ туалетомъ. Молодой живописецъ и его помощникъ были такъ возбуждены восторженными отзывами садовника о красивой жен управляющаго, что почувствовали необходимость пріодться и предстать въ возможно интересномъ вид въ павильонъ, куда ихъ повелъ Жанъ Моро, старшій сынъ управляющаго, бойкій мальчикъ въ хорошенькомъ англійскомъ костюм съ отложнымъ воротникомъ, мальчикъ чувствовалъ себя во время каникулъ точно рыба въ вод въ имніи графа, гд мать разыгрывала полновластную хозяйку.

— Мама,— сказалъ онъ,— вотъ художники, присланные г-немъ Шиннеромъ.

Г-жа Моро, пріятно возбужденная, встала, велла сыну подать молодымъ людямъ стулья и стала разсыпаться въ любезностяхъ.

— Мама, молодой Гюссонъ разговариваетъ въ саду съ папашей, я приведу его…

— Не спши, погуляй съ нимъ въ саду,— сказала мать.

Изъ этого отвта молодые люди усмотрли, что дорожный товарищъ ихъ не особенно важная птица, вмст съ тмъ въ голос г-жи Моро сказывалась особенная непріязнь мачихи къ пасынку. Дйствительно, посл семнадцати лтъ супружеской жизни она не могла игнорировать привязанности управляющаго къ г-ж Клапаръ и ея сыну и такъ открыто выражала свою ненависть, что нетрудно было понять, почему управляющій не рисковалъ до сихъ поръ пригласить Оскара въ Прель.

— Мы получили предписаніе отъ графа,— сказала г-жа Моро,— доставить вамъ вс удобства въ замк. Мы очень любимъ искусства и въ особенности художниковъ,— прибавила она съ кокетливой улыбкой.— Будьте какъ дома, господа. Въ деревн не должно быть ни малйшаго стсненія, вс должны пользоваться полной свободой. У насъ жилъ г-нъ Шиннеръ…

Мистигрисъ взглянулъ, насмшливо улыбаясь, на своего товарища.

— Вы, вроятно, знаете его,— продолжала Эстелла посл кратковременной паузы.

— Кто не знаетъ его, сударыня?— сказалъ живописецъ.

— Имя его такъ же распространено, какъ хмель,— прибавилъ Мистигрисъ.

— Грендо сказалъ мн ваше имя, но я…

— Жозефъ Бридо,— сказалъ живописецъ. Онъ сгоралъ отъ нетерпнія, желая узнать, съ какого рода женщиной отъ иметъ дло.

Мистигрисъ начиналъ уже внутренно возмущаться покровительственнымъ тономъ жены управляющаго, но онъ ждалъ, какъ и Бридо, какого-нибудь жеста или слова, которое выдало бы ее, ждалъ одного изъ тхъ движеній, которыя выдаютъ человческую душу живописцамъ, этимъ жестокимъ наблюдателямъ человческихъ слабостей. Грубыя руки и большія ноги Эстеллы, дочери крестьянина изъ окрестностей Сенъ-По, поразили молодыхъ людей, нкоторые обороты рчи также не согласовались съ изящнымъ туалетомъ красавицы и указывали на степень ея развитія. Обмнявшись быстрымъ взглядомъ, они ршились отнестись совершенно серьезно къ роли, которую разыгрывала жена управляющаго въ надежд, что она послужитъ для нихъ развлеченіемъ во время ихъ пребыванія въ замк.

— Вы любите искусства? Вы, можетъ быть, сами занимаетесь ими, сударыня?— обратился Жозефъ къ г-ж Моро.

— Нтъ. Мн дали очень солидное коммерческое образованіе. Несмотря на это, у меня такое тонкое и такое глубокое пониманіе искусства, что г-нъ Шиннеръ всегда просилъ меня посмотрть на его работу и высказать ему мое мнніе.

— Мольеръ тоже спрашивалъ мннія Лафоре,— сказалъ Мистигрисъ.

Не зная, что Лафоре имя горничной, г-жа Моро приняла сентиментальную позу, которая доказывала, что въ своемъ невжеств она приняла насмшку за комплиментъ.

— Ученикъ мой,— сказалъ Бридо,— Леонъ де-Пора, выказываетъ большой талантъ къ портретной живописи. Онъ былъ бы счастливъ, сударыня, если бы вы позволили ему нарисовать въ память о нашемъ пребываніи у васъ вашу прелестную головку.

Жозефъ Бридо сдлалъ знакъ Мистигрису, точно говоря: ‘Ну, дйствуй ршительне! Она весьма недурна, эта бабенка’.

Поймавъ этотъ взглядъ, Леонъ де-Пора опустился на диванъ рядомъ съ Эстеллой и взялъ ея руку.

— О, если бы вы согласились дать мн нсколько сеансовъ, хотя бы для того, чтобы сдлать сюрпризъ вашему супругу, я постарался бы превзойти себя. Вы такъ очаровательны, такъ прекрасны… Человкъ самый бездарный сдлается геніемъ, имя такую модель… Въ вашихъ глазахъ онъ можетъ почерпать столько…

— А затмъ мы среди арабесокъ набросаемъ головки вашихъ прелестныхъ дтей,— прервалъ Жозефъ Мистигриса.

— Мн, положимъ, пріятне было бы видть ихъ на стнахъ моего зала… но это было бы нескромной просьбой,— продолжала она, кокетливо поглядывая на Бридо.

— Красота, сударыня,— богиня, которой поклоняются художники и которая иметъ серьезныя права на нихъ.

‘Они восхитительны’,— думала г-жа Моро.— Любите ли вы,— обратилась она къ молодымъ людямъ,— вечернія прогулки въ коляск, среди лсовъ?..

— О!— воскликнулъ Мистигрисъ тономъ экстаза.— Прель будетъ настоящимъ раемъ!..

— Съ блокурой Евой въ центр, съ очаровательной молодой женщиной…— сказалъ Жозефъ Бридо.

Но въ ту минуту, когда г-жа Моро почувствовала себя на седьмомъ неб, ее вернулъ къ дйствительности голосъ горничной.

— Сударыня,— крикнула она, врываясь точно бомба въ комнату.

— Что вамъ нужно, Розали? Кто разршилъ вамъ входить сюда безъ позволенія?

Розали, не обращая вниманія на этотъ вопросъ, шепнула на ухо хозяйк:— Графъ въ замк.

— Разв онъ требуетъ меня?

— Нтъ, сударыня… Но… онъ требуетъ ключи отъ своего чемодана и своей комнаты.

— Ну, и пусть ему дадутъ то, что онъ требуетъ,— сказала г-жа Моро, длая нетерпливый жестъ, которымъ хотла замаскировать свое смущеніе.

— Мама, вотъ Оскаръ Гюссонъ!— воскликнулъ младшій изъ ея сыновей, подводя къ ней Оскара, который покраснлъ, какъ ракъ. Онъ былъ смущенъ изящными костюмами художниковъ и не смлъ подойти.

— Ну, вотъ и маленькій Оскаръ,— сказала г-жа Моро.— Надюсь, что ты пойдешь переодться,— продолжала она, окинувъ его презрительнымъ взглядомъ,— Твоя мать, вроятно, не пріучила тебя являться къ обду въ такомъ вид.

— О,— сказалъ жестокій Мистигрисъ,— будущій дипломатъ долженъ…

— Будущій дипломатъ?— воскликнула г-жа Моро.

Тутъ у бднаго Оскара выступили слезы на глазахъ и онъ въ недоумніи поглядывалъ то на Бридо, то на Леона.

— Это шутка, которую молодой человкъ позволилъ себ во время нашего путешествія,— сказалъ Жозефъ, желая вывести Оскара изъ затрудненія.

— Молодчикъ хотлъ позабавиться, какъ другіе, вотъ онъ и попался!— сказалъ неумолимый Мистигрисъ.

— Сударыня,— сказала Розали, возвращаясь въ гостиную,— его свтлость заказали обдъ на восемь человкъ и требуютъ, чтобы обдъ былъ поданъ къ шести часамъ. Мы ждемъ вашихъ приказаній.

Во время переговоровъ Эстеллы и ея первой горничной оба художника и Оскаръ обмнялись взглядами, выражавшими самыя ужасныя предчувствія.

— Его свтлость? Кто это?— спросилъ Жоржъ.

— Графъ де-Серизи,— отвчалъ маленькій Моро.

— Ужь не пріхалъ ли онъ съ нами въ кукушк?— спросилъ Леонъ де-Пора,

— О,— сказалъ Оскаръ,— графъ де-Серизи разъзжаетъ только въ карет, запряженной четырьмя лошадьми.

— Не знаете ли вы, какимъ образомъ графъ попалъ сюда?— обратился художникъ къ г-ж Моро, когда та вернулась въ сильномъ смущеніи на свое мсто.

— Я ршительно ничего не знаю. Я не могу объяснить себ цли прізда графа де-Серизи. А Моро нтъ дома!

— Его свтлость проситъ г-на Шиинера пожаловать въ замокъ,— доложилъ садовникъ.— Его свтлость приглашаетъ г-на Шиннера и г-на Мистигриса пообдать сегодыя съ нимъ.

— Мы погибли!— сказалъ ученикъ смясь.— Тотъ пассажиръ въ кукушк Пьеротена, котораго мы приняли за фабриканта, и есть графъ де-Серизи.

Оскаръ точно превратился въ статую изъ соли, онъ даже почувствовалъ при этихъ словахъ вкусъ морской воды во рту.

— А вы-то говорили ему о поклонникахъ его жены и о его тайной болзни!— сказалъ Мистигрисъ Оскару.

— Что вы говорите?— вскрикнула жена управляющаго, глядя съ ужасомъ на художниковъ, которые поспшно удалились, смясь надъ неподвижной фигурой Оскара.

Сраженный, ошеломленный, растерявшійся, Оскаръ не могъ вымолвить ни одного слова, хотя г-жа Моро осыпала его вопросами и жестоко трясла его руку, сжимая ее въ своихъ рукахъ. Но она принуждена была оставить его въ зал, не добившись отвта, такъ какъ Розали опять позвала ее, требуя столовое блье и серебро и передавая приказанія графа. Садовники, привратникъ, его жена и вс служащіе бгали взадъ и впередъ, внезапный пріздъ графа произвелъ страшную суматоху.

Выйдя изъ дилижанса Пьеротена, графъ по знакомой ему тропинк добрался до домика прельскаго сторожа. Увидвъ хозяина, тотъ остолбенлъ.

— Вдь это лошадь Моро, разв онъ тутъ?— спросилъ графъ.

— Нтъ, ваше сіятельство, но такъ какъ онъ до обда собирается въ Мулино, то онъ оставилъ тутъ свою лошадь и отправился въ замокъ, чтобы отдать нкоторыя приказанія.

Сторожъ не соображалъ всего значенія этого отвта, который подтверждалъ подозрнія графа.

— Если ты дорожишь своимъ мстомъ,— сказалъ графъ,— ты немедленно отправишься на этой лошади въ Бомонъ и передашь Маргерону записку, которую я сейчасъ напишу.

Графъ вошелъ въ домикъ сторолга, написалъ нсколько словъ, сложилъ записку такъ, что невозможно было открыть ее незамтнымъ образомъ, и передалъ ее сторожу, когда тотъ сидлъ уже на лошади.

— Ни слова отъ этомъ порученіи кому бы то ни было,— крикнулъ ему графъ.

— А васъ, сударыня,— обратился онъ къ жен сторожа,— я попрошу сказать Моро, если онъ удивится, не найдя тутъ своей лошади, что я взялъ ее.

Вслдъ затмъ графъ приказалъ отпереть калитку и направился черезъ паркъ въ замокъ. Сколько бы ни перенесъ человкъ волненій и разочарованій въ личной и общественной жизни, душа его всегда будетъ возмущаться предательствомъ. Де-Серизи такъ тяжело было допустить, что Моро обманываетъ его, что въ Сенъ-Бри еще онъ склоненъ былъ считать его не сообщникомъ Леже и нотаріуса, а жертвой, которую они соблазнили. Прислушиваясь у воротъ трактира къ разговору Леже и трактирщика, онъ готовъ былъ простить своего управляющаго, сдлавъ ему строгое внушеніе. Но съ того момента, какъ Оскаръ разболталъ о его тайномъ недуг, мысль о предательств со стороны человка, которому онъ вполн доврялъ, отодвинулась на задній планъ. Строго охраняемая тайна его могла бытъ выдана только Моро, который, вроятно, издвался надъ своимъ благодтелемъ въ присутствіи бывшей горничной г-жи де-Серизи или бывшей Аспазіи Директоріи. Направляясь по боковой тропинк, этотъ пэръ Франціи и министръ плакалъ, какъ плачутъ молодые люди. Вс чувства его были такъ болзненно задты, такъ потрясены, что графъ, всегда прекрасно владвшій собой, пробирался теперь по своему парку точно раненый зврь.

Когда Моро потребовалъ свою лошадь, жена сторожа отвчала:

— Господинъ графъ только-что взяли ее.

— Какой графъ?— вскричалъ Моро.

— Графъ де-Серизи, нашъ хозяинъ… Онъ теперь, вроятно, въ замк,— прибавила она, чтобъ избавиться отъ управляющаго, который ршительно не могъ разобраться въ случившемся и отправился въ замокъ. Но, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ вернулся къ сторожих для боле обстоятельнаго допроса. Однако, бдная женщина, находившаяся точно въ тискахъ между графомъ и управляющимъ, заперлась въ домик, твердо ршившись не отпирать никому, кром мужа. Моро, все боле и боле охваченный тревогой, побжалъ, несмотря на свои высокіе сапоги, въ привратницкую, гд онъ узналъ, что графъ одвается. Розали, которая попалась ему навстрчу, сообщила ему, что къ обду въ замокъ приглашены семь человкъ.

Моро направился къ павильону и увидлъ скотницу, спорившую о чемъ-то съ красивымъ молодымъ человкомъ.

— Его сіятельство сказали: ‘адъютантъ Мины, полковникъ Жоржъ’,— говорила двушка.

— Я не полковникъ,— отвчалъ Жоржъ.

— Но васъ зовутъ Жоржъ?

— Въ чемъ дло?— спросилъ управляющій.

— Сударь, я Жоржъ Маре, сынъ богатаго оптоваго торговца въ улиц Сенъ-Мартенъ. Я пріхалъ по длу къ графу де-Серизи… я присланъ сюда нотаріусомъ Крота, у котораго я состою вторымъ клеркомъ.

— А я повторяю вамъ, что господинъ графъ только-что изводили сказать мн: ‘Сюда явится полковникъ Черни-Жоржъ, адъютантъ Мины, который пріхалъ въ дилижанс Пьеротена. Если онъ спроситъ меня, введите его въ пріемный залъ’.

— Съ графомъ де-Серизи шутить неудобно,— сказалъ управляющій.— Идите въ замокъ, сударь. Но какъ это графъ пріхалъ сюда, не предупредивъ меня? И какъ онъ могъ узнать, что вы пріхали въ дилижанс Пьеротена?

— Повидимому,— сказалъ клеркъ,— графъ и есть тотъ путешественникъ, который собирался уже уссться на козлахъ рядомъ съ Пьеротеномъ, если бы одинъ любезный молодой человкъ не уступилъ ему своего мста.

— Козлы… дилижансъ Пьеротена!— воскликнули въ одинъ голосъ управляющій и скотница.

— Я вполн увренъ въ этомъ, въ особенности посл того, что сообщила мн эта двушка,— продолжалъ Жоржъ Маре.

— Но на какомъ основаніи?

— Ахъ, видите ли, желая мистифицировать пассажировъ, я наговорилъ имъ всякую ерунду объ Египт, Греціи и Испаніи. У меня шпоры на сапогахъ, я выдалъ себя за полковника ради потхи…

— А какова наружность этого путешественника, котораго вы принимаете за графа?

— У него лицо кирпичнаго цвта, совершенно блые волосы и черныя брови.

— Это онъ!

— Я пропалъ!— воскликнулъ Жоржъ Маре.

— Почему?

— Я издвался надъ его орденами.

— Ба, графъ человкъ добродушный, вы позабавили его! Пойдемте скорй въ замокъ! Я тоже отправляюсь въ его сіятельству. Когда же онъ вышелъ изъ дилижанса?

— На гор.

— Я совершенно теряюсь!— воскликнулъ Моро.

‘Въ сущности я только посмялся надъ нимъ, но я не оскорбилъ его’, подумалъ клеркъ.

— По какому длу прислалъ васъ Крота,— спросилъ управляющій.

— Я привезъ съ собой акты по продаж Мулино.

— Боже, я ничего не понимаю!— воскликнулъ Моро.

Какъ страшно забилось его сердце, когда на его стукъ въ дверь, раздался голосъ графа:

— Это вы, господинъ Моро?

— Да, ваше сіятельство.

— Войдите.

Графъ былъ въ блыхъ панталонахъ, въ тонкихъ сапогахъ, въ блой жилетк р черномъ фрак, на которомъ сверкали на правой сторон — ленты орденовъ Почетнаго Легіона, на лвой — орденъ Золотаго Рука на золотой цпи. Голубая лента ярко выдлялась на блой жилетк. Онъ самъ привелъ въ порядокъ свою прическу, вроятно, онъ хотлъ подйствовать на Маргерона престижемъ величія.

— Что же, милостивый государь,— сказалъ графъ, не поднимаясь съ своего мста и не приглашая Моро ссть,— значитъ, мы не можемъ кончить теперь же дло съ Маргерономъ?

— Въ данное время онъ потребовалъ бы слишкомъ высокую цну за ферму.

— Но почему же онъ самъ не можетъ придти сюда?— спросилъ графъ, принимая разсянный видъ.

— Онъ боленъ, ваше сіятельство…

— Вы уврены въ этомъ?

— Я былъ у него.

— Сударь,— сказалъ графъ, принимая строгій видъ, который длалъ его ужаснымъ,— если бы вы сообщили близкому лицу о своей болзни которую вы желали бы скрыть отъ другихъ, и это лицо стало бы издваться надъ вами у какой-нибудь потаскушки, какъ поступили бы вы относительно этого лица?

— Я поколотилъ бы его.

— А если бы вы узнали вмст съ тмъ, что это лицо злоупотребляетъ вашимъ довріемъ и обкрадываетъ васъ?

— Я постарался бы накрыть его и послать въ каторгу.

— Ну, такъ слушайте же, г-нъ Моро. Вы, вроятно, говорили о моемъ недуг у г-жи Клапаръ и издвались съ нею надъ моей любовью къ графин де-Серизи, потому что маленькій Гюссонъ сообщалъ разныя подробности моего леченія пассажирамъ общественнаго дилижанса въ моемъ присутствіи, и Богъ знаетъ, въ какихъ выраженіяхъ! Онъ осмлился клеветать на мою жену!.. Наконецъ, я узналъ изъ устъ самого Леже, который возвращался изъ Парижа въ дилижанс Пьеротена, о план, составленномъ вами, имъ и бомонскимъ нотаріусомъ касательно покупки фермы Мулино. Если вы и были у Маргерона, то, вроятно, только для того, чтобы уговорить его сказаться больнымъ. Но онъ совершенно здоровъ, и я жду его къ обду… Видите ли, сударь, я прощаю вамъ состояніе въ 250.000 франковъ, нажитое вами въ теченіе семнадцати лтъ… я понимаю это. Если бы вы каждый разъ требовали отъ меня то, что вы брали или то, что предлагалось вамъ, я съ удовольствіемъ далъ бы вамъ все: вдь вы отецъ семейства. Въ вашемъ стремленіи къ нажив вы все-таки были лучше другихъ, допускаю это… Но какъ могли вы, зная, какъ я работалъ, не отдыхая по сто ночей подъ-рядъ, работалъ по восемнадцати часовъ въ сутки въ теченіе многихъ мсяцевъ, и зная, какъ я люблю г-жу де-Серизи, какъ могли вы болтать объ этомъ передъ ребеккомъ, выдавая мою тайну, осмивая мою любовь передъ какой-то Гюссонъ?..

— Наше сіятельство…

— Это непростительпо. Задть человка въ его матеріальныхъ интересахъ простительно, но нанести ему ударъ прямо въ сердце… О, вы не знаете, что вы сдлали!..— Графъ опустилъ голову на руки и оставался въ такомъ положеніи нсколько минутъ.— Я оставляю за вами,— продолжалъ онъ,— все, что у васъ есть, и постараюсь забыть васъ. Ради моего и вашего собственнаго достоинства мы должны разойтись совершенно спокойно, я вспоминаю въ эту минуту все, что отецъ вашъ сдлалъ для моего отца… Вы передадите все г-ну де-Рэберу, который принимаетъ вашу должность. Постарайтесь сохранить спокойствіе, въ особенности прошу васъ передать все вашему преемнику безъ брани и безъ задержекъ. Если вы потеряли мое довріе, то постарайтесь, по крайней мр, сохранить вншній престижъ богатыхъ людей. Что касается до этого болвана, который нанесъ мн смертельный ударъ, то не желаю его присутствія въ Прел. Помстите его въ гостинницу, я не отвчаю за себя, если увижу его.

— Я не заслуживаю такого великодушія, ваше, сіятельство — сказалъ Моро со слезами на глазахъ.— Если бы я былъ безсовстнымъ человкомъ, я имлъ бы теперь полмилліона франковъ капитала. Впрочемъ, я согласенъ дать вамъ точный отчетъ моего состоянія. Только поврьте мн, графъ, что, бесдуя съ г-жей Клапаръ, я никогда не позволилъ себ ни малйшаго непочтенія, я только выражалъ сожалніе о вашемъ состояніи и спрашивалъ, не знаетъ ли она какого-нибудь неизвстнаго врачамъ средства, примняемаго народомъ въ подобныхъ случаяхъ… Я говорилъ о вашихъ чувствахъ къ графин въ то время, когда юноша спалъ, повидимому, онъ слышалъ все, но всегда съ любовью и почтеніемъ. Къ несчастью, нескромность ведетъ нердко къ столь же тяжелымъ наказаніямъ, какъ и преступленіе. По подчиняясь вашему справедливому гнву, я хочу, по крайней мр, чтобы вы знали, какъ все это произошло… О, поврьте, я говорилъ отъ чистаго сердца съ г-жей Клапаръ… Наконецъ, вы можете допросить мою жену, мы никогда не говорили объ этихъ вопросахъ…

— Довольно,— сказалъ графъ. Убжденіе его было непоколебимо.— Мы не дти, дло непоправимо. Вы можете оставаться въ павильон до октября. Господинъ и госпожа де-Рэберъ будутъ жить въ замк, старайтесь держаться, какъ благовоспитанные люди, которые ненавидятъ другъ друга, но сохраняютъ вншнее спокойствіе.

Затмъ графъ въ сопровожденіи Моро сошелъ внизъ. Лицо Моро было бле волосъ господина де-Серизи, графъ держался съ величавымъ спокойствіемъ.

Въ это время бомонскій дилижансъ остановился передъ калиткой парка и изъ него вышелъ нотаріусъ Крота, который по приказанію графа былъ приглашенъ въ залъ, гд онъ засталъ своего клерка въ обществ двухъ художниковъ, ожидавшихъ въ недоумніи. Затмъ явился г-нъ де-Рэберъ въ сопровожденіи стараго Маргерона и бомонскаго нотаріуса, который принесъ цлый ворохъ документовъ. Когда, наконецъ, въ залъ вошелъ графъ, Жоржъ Маре почувствовалъ спазмы въ желудк, Жозефъ Бридо вздрогнулъ. Но Мистигрисъ, который чувствовалъ себя прекрасно въ своемъ праздничномъ плать и вообще не могъ ни въ чемъ упрекнуть себя по отношенію къ хозяину дома, сказалъ довольно громко:

— Вотъ такъ онъ гораздо лучше!

— Маленькій проказникъ,— сказалъ графъ, взявъ его за ухо,— наши роли сходятся… nous faisons tous deux la dcoration!

— Узнаете ли вы вашу работу, г-нъ Шиннеръ?— обратился графъ, указывая художнику на потолокъ.

— Ваше сіятельство,— сказалъ художникъ,— я имлъ дерзость присвоить себ ради шутки имя знаменитаго человка. Но этотъ день обязываетъ меня создать что-нибудь выдающееся и прославить имя Жозефа Бридо.

— Вы защищали меня, сказалъ графъ,— и я надюсь, что вы и остроумный Мистигрисъ доставите мн удовольствіе пообдать сегодня со мной. Но,— продолжалъ онъ, охваченный воспоминаніями,— не родственникъ ли вы одного изъ самыхъ ревностныхъ дятелей имперіи, начальника дивизіи Бридо, который палъ жертвой своего усердія?

— Я его сынъ, ваше сіятельство.

— Добро пожаловать!— сказалъ графъ, пожимая руку художника.— Я зналъ вашего отца… вы можете разсчитывать на меня, какъ на дядюшку изъ Америки,— прибавилъ онъ улыбаясь.— Но вы слишкомъ молоды, чтобы имть учениковъ. Чей же ученикъ Мистигрисъ?

— Моего друга Шиннера, который отпустилъ его со мной. Имя его Леонъ де-Лора. Ваше сіятельство, если вы не забыли моего отца, то благоволите подумать объ одномъ изъ его сыновей, который обвиняется въ государственной измн и судится въ палат пэровъ…

— Ахъ, да, знаю… Поврьте, что я не забуду объ этомъ… Что же касается до князя Черни-Жоржъ, друга Али-паши, адъютанта Мины…— сказалъ графъ, обращаясь къ Жоржу.

— Онъ?.. Мой второй клеркъ?—воскликнулъ Крота.

— Вы ошибаетесь, Крота,— произнесъ графъ строгимъ тономъ.— Клеркъ, который готовится сдлаться нотаріусомъ, не оставляетъ важныхъ документовъ въ дилижансахъ на потху любопытнымъ пассажирамъ! Клеркъ, который готовится быть нотаріусомъ, не тратитъ двадцать франковъ по дорог отъ Парижа до Муассели, не рискуетъ быть задержаннымъ, какъ измнникъ…

— Ваша свтлость,— сказалъ Жоржъ Маре,— я могъ для потхи позволить себ мистифицировать пассажировъ Пьеротена, но…

— Не прерывайте его, ваше сіятельство,— сказалъ нотаріусъ.

— Нотаріусъ,— продолжалъ графъ,— долженъ съ раннихъ лтъ отличаться скромностью, проницательностью, осторожностью и не принимать министра за фабриканта свчей.

— Я готовъ понести должное наказаніе за мое поведеніе, но бумагъ я не оставлялъ…

— Вы и въ данный моментъ совершаете преступленіе, опровергая слова министра, пэра Франціи, дворянина, старика, кліента. Поищите актъ въ вашихъ бумагахъ.

Клеркъ сталъ рыться въ своемъ портфел.

— Вы напрасно комкаете ваши бумаги,— сказалъ министръ, вынимая документъ изъ своего кармана,— вотъ то, что вы ищете.

Крота раза три поднесъ бумагу къ своимъ глазамъ, до того онъ былъ пораженъ, получая ее изъ рукъ своего кліента.

— Какъ это случилось, сударь?— обратился онъ къ Жоржу.

— Если бы я не взялъ ея,— продолжалъ графъ,— то она могла попасть въ руки толстяка Леже, который далеко не такъ глупъ, какъ онъ могъ казаться вамъ по своимъ сельско-хозяйственнымъ вопросамъ, онъ, по крайней мр, показалъ вамъ, что нужно постоянно думать о своей профессіи!.. Прошу и васъ пообдать съ нами, но подъ условіемъ разсказать намъ казнь смирискаго мусселима и этимъ закончить мемуары какого-нибудь кліента, которые вы, повидимому, читали раньше публики… А васъ, господа,— обратился графъ къ бомонскому нотаріусу, въ Крота, Маргерону и Рэберу,— прошу заняться теперь же дломъ. Мы не сядемъ обдать, пока не покончимъ съ нимъ… Какъ говоритъ юный другъ мой Мистигрисъ: il faufc savoir же traire propos.

— Онъ удивительно добродушенъ,— сказалъ Леонъ де-Пора, обращаясь къ Жоржу Маре.

— Да, но мой патронъ далеко не добродушенъ и, вроятно, дастъ мн отставку.

— Ба, вы любите путешествовать,— сказалъ Бридо.

— Но воображаю, какую головомойку получитъ маленькій Гюссонъ отъ супруговъ Моро!— воскликнулъ Леонъ де-Пора.

— Онъ болванъ,— сказалъ Жоржъ.— Не будь его, графъ прекрасно провелъ бы время. Но все равно это хорошій урокъ. Клянусь, что никогда впредь не буду болтать въ общественныхъ дилижансахъ!

— Да, это очень глупо!— сказалъ Жозефъ Бридо.

— И очень вульгарно,— замтилъ Мистигрисъ.

Въ то время, какъ Маргеронъ и графъ де-Серизи, въ присутствіи де-Рэбера и при помощи своихъ нотаріусовъ, обсуждали дло о продаж фермы, бывшій управляющій направился медленными шагами въ свой павильонъ. Онъ вошелъ въ залу, не замчая ничего, и опустился на диванъ. Оскаръ Гюссонъ поспшилъ удалиться въ уголъ: мертвенно-блдное лицо покровителя его матери испугало его.

— Что съ тобой, другъ мой?— спросила входя въ комнату Эстелла, утомленная всми хлопотами, вызванными пріздомъ графа.

— Мы погибли, безвозвратно погибли! Я лишился мста управляющаго и потерялъ довріе графа.

— Что случилось?

— Леже, который халъ въ дилижанс Пьеротена, проговорился о продаж Мулино. Но не это лишило бы меня навсегда покровительства графа.

— Что же?

— Оскаръ отзывался непочтительно о графин и выдалъ болзнь графа.

— Оскаръ?— воскликнула мадамъ Моро.— Другъ мой, ты заслужилъ это наказаніе. Стоило пригрвать эту змю у своей груди!.. Сколько разъ я говорила теб…

— Довольно!— сказалъ измнившимся голосомъ Моро.

Въ эту минуту они увидли Оскара, забившагося въ уголъ. Моро накинулся на несчастнаго, какъ ястребъ на свою добычу, схватилъ за воротъ его оливковаго сюртука и потащилъ къ окну.

— Говори, что ты сказалъ графу въ дилижанс? Какой чортъ тянулъ тебя за языкъ? Вдь отъ тебя-то вообще и слова не добьешься! Что ты имлъ въ виду?— спросилъ управляющій съ обезображеннымъ гнвомъ лицомъ.

Оскаръ былъ такъ ошеломленъ, что не могъ ни плакать, ни говорить. Онъ продолжалъ стоять неподвижно, точно статуя.

— Иди проси прощенія у графа!— сказалъ, наконецъ, Моро.

— Разв графъ интересуется такимъ червякомъ?— воскликнула разгнванная Эстелла.

— Ну, иди въ замокъ!— крикнулъ Моро.

Оскаръ упалъ точно безжизненная масса на полъ.

— Идешь ли ты?— крикнулъ Моро, все боле и боле возбуждаясь.

— Нтъ, нтъ! пощадите!— простоналъ Оскаръ, не желая подвергаться наказанію, которое онъ считалъ хуже смерти.

Тогда Моро схватилъ Оскара за сюртукъ и потащилъ его по всему двору, несмотря на крики и рыданія несчастнаго, раздававшіяся по всей окрестности. Наконецъ онъ дотащилъ его до пріемной залы и бросилъ его, неподвижнаго, къ ногамъ графа, только-что покончившаго съ Маргерономъ и направлявшагося въ столовую со всей компаніей.

— На колни! На колни, несчастный! Проси прощенія у того, кто далъ теб хлбъ духовный, кто выхлопоталъ для тебя стипендію въ училищ!— кричалъ Моро.

Оскаръ лежалъ лицомъ къ земл, охваченный бшенствомъ, не произнося ни слова. Вс присутствовавшіе трепетали, Моро, едва владя собой, стоялъ съ багровымъ лицомъ — вся кровь, казалось, бросилась ему въ голову.

— Этотъ юноша — воплощенное тщеславіе,— сказалъ графъ, тщетно выжидая извиненій Оскара.— Самый гордый человкъ смиряется, потому что и въ смиреніи есть нкотораго рода величіе. Я боюсь, что вы никогда ничего не сдлаете изъ этого мальчишки.

И министръ отправился въ столовую, сопровождаемый приглашенными. Моро опять схватилъ Оскара и потащилъ его къ себ. Пока впрягали лошадей къ карету, онъ написалъ г-ж Клапаръ письмо слдующаго содержанія:

‘Дорогая моя, Оскаръ погубилъ меня. Сегодня утромъ онъ разсказалъ самому графу, который халъ инкогнито въ дилижанс Пьеротена, о легкомысліи графини и объ ужасной болзни графа. Смстивъ меня, графъ потребовалъ немедленнаго удаленія Оскара изъ Преля. Вынужденный повиноваться ему, я распорядился о томъ, чтобы заложили коляску моей жены, Врошонъ, нашъ конюхъ, привезетъ вамъ злосчастнаго мальчика. Вы можете представить себ, насколько мы, я и жена моя, разстроены. Не буду говорить объ этомъ. Черезъ нсколько дней буду у васъ, такъ какъ я долженъ предпринять что-нибудь для своего обезпеченія. У меня трое дтей, я долженъ подумать о ихъ будущности. Но, во всякомъ случа, я хочу доказать графу, что значитъ семнадцатилтняя работа такого человка, какъ я. Имя двсти шестьдесятъ тысячъ франковъ, я хочу нажить состояніе, которое поставитъ меня со временемъ на ряду съ самимъ графомъ де-Серизи. Въ данную минуту я чувствую въ себ достаточно силъ, я, кажется, способенъ сдвинуть горы и преодолть непреодолимыя затрудненія. Какимъ могущественнымъ рычагомъ является такая унизительная сцена!.. Но что за кровь течетъ въ жилахъ Оскара? Не могу сказать вамъ ничего утшительнаго относительно него, онъ ведетъ себя, какъ совершенный идіотъ. Въ то время, какъ пишу вамъ это письмо, онъ стоитъ точно окаменлый, онъ не отвтилъ ни на одинъ изъ вопросовъ, съ которыми мы — я и жена моя — обратились къ нему. Угрожаетъ ли ему слабоуміе или онъ и теперь уже лишился разсудка? Дорогой другъ, почему вы не внушили ему, разставаясь съ нимъ, какъ вести себя? Сколько горя вы предупредили бы, если бы исполнили мою просьбу и похали бы вмст съ нимъ! Если васъ пугала Эстелла, вы могли остановиться въ Муассел. Но теперь все кончено. Прощайте… до скораго свиданія! Вашъ покорный слуга и преданный другъ

Моро’.

Въ восемь часовъ вечера, вернувшись съ мужемъ посл небольшой прогулки, г-жа Клапаръ принялась вязать зимніе чулки для Оскара при свт единственной свчи, освщавшей комнату. Г-нъ Клапаръ поджидалъ одного изъ своихъ пріятелей, по имени Пуаре, который изрдка заходилъ сыграть съ нимъ партію въ домино, такъ какъ Клапаръ никогда не ршался провести вечеръ въ кафэ. Какъ ни былъ онъ разсчетливъ, чего требовали его скромныя средства, онъ не ручался за себя: его воздержность могла бы измнить ему среди обилія яствъ и подъ вліяніемъ насмшекъ завсегдатаевъ кафэ.

— Я боюсь, что Пуаре уже заходилъ къ намъ въ наше отсутствіе,— сказалъ Клапаръ жен.

— Но привратница сказала бы намъ объ этомъ, другъ мой,— отвчала г-жа Клапаръ.

— Она могла забыть.

— Ну, сейчасъ и забыла!

— Да она не разъ такъ поступала съ нами: вдь съ людьми небогатыти не Богъ всть какъ церемонятся.

— Наконецъ-то Оскаръ пріхалъ въ Прель,— прервала его жена, желая перемнить разговоръ: бдной женщин хотлось избжать колкихъ намековъ мужа.— Какъ онъ будетъ счастливъ въ этомъ чудномъ имніи, въ этомъ роскошномъ парк…

— Да, жди отъ него добра,— отвчалъ Клапаръ,— онъ надлаетъ всмъ непріятностей.

— Когда ты перестанешь сердиться на бднаго мальчика? Что онъ теб сдлалъ? Какъ знать, если у насъ будетъ когда-нибудь достатокъ, можетъ быть, мы будемъ этимъ обязаны ему же, вдь у него такое доброе сердце…

— Ну, когда этотъ мальчишка выбьется на дорогу, наши кости успютъ ужь сгнить въ могил!— воскликнулъ Клапаръ.— И ему надо будетъ радикально измниться!.. Ты его совсмъ не знаешь, сынка-то своего, онъ хвастунъ, лжецъ, лнтяй, ни къ чему не способенъ…

— Не пойти ли теб навстрчу г-ну Пуаре?— сказала бдная мать, уязвленная въ самое сердце такимъ отзывомъ о сын.

— Ребенокъ, который никогда не получалъ наградъ за ученье!— воскликнулъ Клапаръ. Въ глазахъ буржуа награда за ученье является залогомъ блестящаго будущаго.

— А ты разв получалъ награды?— сказала ему жена.— Оскару же дали четвертую премію по философіи.

Это возраженіе заставило Клапара замолчать на минуту.

— Зато и любитъ его г-жа Моро, какъ занозу… То-то она постарается настроить противъ него мужа!… Оскару сдлаться управляющимъ въ Прел?!. Да тутъ нужно знать сельское холяйство, межеваніе…

— Онъ изучитъ все это.

— Онъ? Какъ бы не такъ! Пари держу, что получи онъ мсто, черезъ недлю же онъ надлаетъ столько глупостей, что графъ де-Серизи его выгонитъ.

— Боже мой! Какъ можно такъ нападать на бднаго ребенка, не ждать отъ него въ будущемъ ничего хорошаго, когда онъ кротокъ, какъ ангелъ, и никому не въ состояніи причинить зла?

Въ эту самую минуту послышались удары бича, шумъ колесъ, и коляска, запряженная парой лошадей, остановилась передъ воротами, что привело въ волненіе всю улицу Серизе. Клапаръ, услышавъ, какъ отворяли везд окна, поспшилъ выйти на площадку лстницы.

— Теб доставили обратно Оскара!— вскричалъ онъ, и въ тон его послышалось неподдльное безпокойство, заглушившее даже его радость.

— Боже мой, что съ нимъ случилось?— произнесла бдная мать, дрожа, какъ осенній листъ отъ порыва втра.

Вошелъ Брошонъ въ сопровожденіи Оскара и Пуаре.

— Боже мой, да что же случилось?— повторила мать, обратившись къ Брошону.

— Я, право, не знаю, но только г-нъ Моро теперь ужь не управляющій въ Прел,— и поговариваютъ, что вашъ сынокъ въ этомъ виноватъ. Его сіятельство приказали отправить его обратно. Да вотъ вамъ, сударыня, письмо отъ самого г-на Моро. Онъ, бдный, такъ перемнился, жаль глядть…

— Клапаръ, два стакана вина для кучера и для этого господина,— сказала мать и, бросившись въ кресло, прочитала роковое письмо.

— Оскаръ,— простонала она, еле добравшись до своей постели,— ты ршилъ убить свою мать?.. Посл всего, что я говорила теб сегодня утромъ…

И, не окончивъ фразы, г-жа Клапаръ лишилась чувствъ отъ горя.

Оскаръ стоялъ совершенно растерянный. Г-жа Кланаръ пришла въ себя, услышавъ голосъ мужа, который трясъ Оскара за руку и повторялъ:

— Отвтишь ли ты мн?

— Идите спать, сударь,— сказала она сыну.— Оставьте его въ поко, г-нъ Клапаръ… Какъ бы онъ не сошелъ съ ума! Онъ такъ измнился, что страшно на него смотрть.

Оскаръ уже не слышалъ послднихъ словъ матери: онъ поспшилъ исполнить ея приказаніе и тотчасъ же отправился спать.

Всякій, кто помнитъ свою молодость, нисколько не удивится тому, что посл всхъ волненій этого дня, столь богатаго событіями, Оскаръ, несмотря на свои грхи, заснулъ сномъ праведника. На слдующее утро онъ не нашелъ природу измнившеюся и крайне удивился, что почувствовалъ голодъ, тогда какъ еще наканун считалъ себя недостойнымъ жить. Онъ собственно испыталъ только нравственное потрясеніе, а въ такомъ возраст впечатлнія быстро смняются, вытсняя другъ друга. Отсюда ясно, что система тлесныхъ наказаній, какъ ни нападаютъ на нее въ послднее время филантропы, положительно необходима для дтей въ нкоторыхъ случаяхъ. Притомъ же эта система является наиболе естественной, такъ какъ сама природа поступаетъ такимъ же образомъ: она причиняетъ горе, боль, чтобъ лучше запечатлть въ памяти свои уроки. Если бы къ стыду, который испыталъ Оскаръ наканун, Моро прибавилъ еще тлесное наказаніе, урокъ, вроятно, вполн достигъ бы цли. Наиболе вскимъ аргументомъ противъ тлесныхъ наказаній является то, что надо знать, когда ихъ примнять. Природа никогда не впадаетъ въ ошибку, а наставникъ зачастую заблуждается.

Г-жа Клапаръ постаралась выпроводить своего мужа изъ дома, чтобъ провести все утро наедин съ сыномъ. Она была въ такомъ состояніи, что невольно внушала жалость. Заплаканные глаза, слды безсонной ночи на лиц, ослабвшій голосъ, все въ ней молило о пощад, видно было, что ее постигло страшное горе, какого она не перенесла бы во второй разъ. При вход Оскара она знакомъ пригласила его ссть подл нея и кроткимъ, но внушительнымъ тономъ напомнила ему о благодяніяхъ Моро. Она открыла Оскару, что въ послдніе годы она могла существовать только благодаря щедротамъ Моро, что графу де-Серизи они обязаны стипендіей, которая дала Оскару возможность окончить курсъ, а также и мстомъ г-на Клапара, которое не вкъ же будетъ за нимъ. А между тмъ Клапаръ не можетъ разсчитывать на пенсію, такъ какъ не выслужилъ ея ни на казенной, ни на общественной служб. Что же станется съ ними со всми, если г-нъ Клапаръ лишится мста?

— Конечно,— добавила она,— я сумю заработать свой хлбъ, а также прокормить г-на Клапара, хотя бы мн пришлось для этого стать сидлкой въ больниц или пойти въ экономки въ богатый домъ. Но что станешь длать ты? Состоянія у тебя нтъ, ты непремнно долженъ трудомъ обезпечить себя. А для васъ, молодыхъ людей, есть только четыре пути къ карьер: торговля, административная служба, военная служба и, наконецъ, свободныя профессіи. Для торговли какой бы то ни было нуженъ капиталъ, а мы его теб дать не можемъ. Если нтъ денегъ, молодой человкъ беретъ усердіемъ, способностями. Но торговцу еще безусловно нужно умть молчать, а твое вчерашнее поведеніе не позволяетъ на тебя надяться въ этомъ отношеніи, и врядъ ли тебя можетъ ожидать успхъ въ торговл. Чтобъ получить какую-нибудь общественную должность, надо долго служить сверхъ штата, да при томъ еще имть протекцію, а ты самъ лишилъ себя единственнаго покровителя, котораго имлъ, и покровителя очень вліятельнаго. Будь у тебя даже выдающіяся способности, благодаря которымъ молодой человкъ можетъ и самъ быстро выдвинуться впередъ, на какія деньги ты будешь жить и одваться, пока выйдешь на дорогу?

Тутъ мать Оскара принялась, какъ вс женщины, изливать горе въ пространныхъ рчахъ. Какъ она обойдется теперь безъ той помощи, какую Моро оказывалъ ей, какъ управляющій Преля, снабжая ее разными продуктами?— Оскаръ лишилъ своего благодтеля мста… Теперь ему нечего и думать о торговл или административной служб, такъ какъ она, мать, не въ состояніи его содержать. Остаются еще свободныя профессіи: можно сдлаться нотаріусомъ или стряпчимъ, но и тутъ помха: надо учиться года три, заплатить немалую сумму за право держать экзаменъ, за дипломъ, да еще выказать особый талантъ въ виду массы кандидатовъ… И опять на сцену выступалъ вопросъ о содержаніи Оскара.

— Оскаръ,— закончила она свою рчь,— ты былъ моей гордостью, тобой однимъ я жила. Мечты о твоемъ будущемъ были для меня отрадой въ несчастіи: я заране видла тебя на хорошей дорог и гордилась твоими успхами. Эта надежда давала мн мужество переносить лишенія, которымъ я подвергала себя въ теченіе шести лтъ, чтобы содержать тебя въ школ, вдь ты стоилъ намъ, несмотря на стипендію, отъ семисотъ до восьмисотъ франковъ въ годъ. Теперь, когда мои надежды рухнули, меня страшитъ твое будущее. Я не могу взять ни одного су изъ жалованья г-на Клапара для тебя лично. Что же ты станешь длать? Ты не такъ силенъ въ математик, чтобъ поступить въ какое-нибудь спеціальное высшее училище, да и гд я возьму три тысячи франковъ, которыя потребуется внести за тебя?.. Да, вотъ какова жизнь, дитя мое!.. Теб только восемнадцать лтъ, ты силенъ, здоровъ, или въ солдаты: это для тебя единственный кусокъ хлба…

Оскаръ не зналъ еще совсмъ жизни. Какъ вс дти, которыхъ воспитали, скрывая отъ нихъ бдность семьи, онъ не подозрвалъ, что необходимо пробивать себ дорогу. Слово ‘торговля’ не возбуждало въ его ум никакихъ представленій, слова ‘административная служба’ тоже не имли для него значенія, онъ не понималъ, къ чему все это ведетъ. Онъ слушалъ покорно увщанія матери и старался казаться пристыженнымъ, но вс ея слова пропадали даромъ. Тмъ не мене перспектива быть солдатомъ и слезы, навернувшіяся на глаза матери, заставили и его расплакаться. Едва г-жа Клапаръ замтила, что слезы катятся по щекамъ Оскара, она почувствовала себя обезоруженной, и, какъ вс матери въ подобныхъ случаяхъ, она закончила свои наставленія такими словами:

— Ну, Оскаръ, общай мн, что не будешь больше болтать лишняго, говорить, не подумавши, общай, что ты подавишь свое глупое самолюбіе…

Оскаръ общалъ, конечно, исполнить все, что требовала отъ него мать, и г-жа Клапаръ, нжно обнявъ сына, поцловала его въ утшеніе за то, что побранила.

— Теперь,— прибавила она,— ты будешь повиноваться матери, будешь слдовать ея совтамъ, такъ какъ мать желаетъ только добра сыну. Мы съ тобой отправимся къ твоему дяд Кардо. На него только мы и можемъ надяться. Кардо многимъ обязанъ твоему отцу, который, выдавъ за него свою сестру, мадмуазель Гюссонъ, далъ за ней большія по тому времени деньги и этимъ помогъ зятю быстро нажить состояніе, стать однимъ изъ первыхъ торговцевъ шелкомъ, Я думаю, что онъ пристроитъ тебя у г-на Камюзо, своего зятя и преемника въ улиц Бурдонэ… Но, видишь ли, у твоего дяди Кардо четверо дтей. Свой магазинъ ‘Cocon d’or’ онъ отдалъ старшей дочери, г-ж Камюзо, а у мужа ея тоже четверо дтей отъ двухъ браковъ: значитъ, есть кому оставить свои милліоны. И врядъ ли онъ знаетъ даже о нашемъ существованіи. Вторую дочь, Маріанну Кардо, выдалъ за г-на Проте, главу фирмы Проте и Шифрвиль. Старшій сынъ Кардо — нотаріусъ и устроить его стоило старику четыреста тысячъ франковъ, а второго сына, Іосифа, онъ только-что сдлалъ компаньономъ торговаго дома Матифи. Немудрено, что твоему дяд не до тебя, и видится-то онъ съ тобой раза четыре въ годъ. Онъ ни разу еще не навстилъ меня здсь, а прежде онъ находилъ время прізжать ко мн, чтобы получать заказы для членовъ императорскаго дома и для двора. Теперь вс Камюзо стоятъ за короля. Камюзо женилъ даже своего сына отъ перваго брака на дочери камердинера короля. Да, эти господа люди ловкіе: ‘Cocon d’or’ остался придворнымъ поставщикомъ при Бурбонахъ, какъ былъ имъ при император!.. Ну, завтра же мы отправимся къ дяд Кардо. Надюсь, что ты сумешь вести себя тамъ, какъ слдуетъ,— вдь на него теперь вся наша надежда!

Жанъ-Жеромъ-Северинъ Кардо былъ уже шесть лтъ вдовцомъ, покойная жена его, урожденная мадмуазель Гюссонъ, получила въ приданое отъ брата, дла котораго шли тогда превосходно, сто тысячъ франковъ наличными. Кардо, первый приказчикъ ‘Cocon d’or’, купилъ этотъ магазинъ въ 1803 году, когда владльцы его совсмъ разорились, и благодаря деньгамъ, взятымъ за женой, въ десять лтъ нажилъ почти колоссальное состояніе. Желая при жизни обезпечить своихъ дтей, Кардо далъ троимъ изъ нихъ по четыреста тысячъ франковъ, а старшей дочери передалъ магазинъ ‘Cocon d’or’, оцненный Камюзо въ такую же сумму. Для себя же онъ положилъ триста тысячъ франковъ на такихъ условіяхъ, что они приносили ему пожизненную ренту въ тридцать тысячъ франковъ. Эти деньги старикъ могъ тратить безъ ущерба для интересовъ дтей: вс они были прекрасно устроены и любовь ихъ къ отцу не омрачалась никакими разсчетами.

Кардо жилъ въ одномъ изъ лучшихъ домовъ Бельвиля. Онъ занималъ прекрасную квартиру въ бель-этаж, за которую платилъ тысячу франковъ. Изъ оконъ его, расположенныхъ на югъ, видна была вся долина Сены. Выговоривъ себ право исключительнаго пользованія большимъ садомъ, находившимся при дом, онъ не чувствовалъ ни малйшаго стсненія отъ присутствія трехъ или четырехъ жильцовъ, занимавшихъ боле скромныя квартиры въ этомъ же дом. Заключивъ контрактъ на продолжительное время, Кардо былъ увренъ въ томъ, что окончитъ въ этомъ дом свои дни. Жилъ онъ довольно скупо, имя при себ только старуху-кухарку и прежнюю горничную покойной г-леи Кардо, об он надялись получить посл его смерти сотенъ по шести франковъ и потому не обворовывали его. Эти дв женщины съ неслыханнымъ усердіемъ ухаживали за своимъ хозяиномъ и тмъ боле старались угодить ему, что трудно было найти человка боле мелочного, боле придирчиваго. Мебель въ комнатахъ была пріобртена еще покойной г-леей Кардо и въ теченіи шести лтъ не обновлялась: старикъ былъ вполн доволенъ своей обстановкой. Онъ не проживалъ въ общемъ и тысячи экю въ годъ, такъ какъ пять разъ въ недлю обдалъ въ Париж и каждый вечеръ къ полуночи возвращался домой въ наемномъ фіакр. Его кухарк приходилось готовить только завтракъ. Завтракалъ Кардо въ одиннадцать часовъ, посл чего онъ одвался и узжалъ въ Парижъ.

Этотъ небольшого роста, коренастый, склонный къ полнот, но свжій и сильный старикъ былъ всегда щегольски одтъ, т. е. всегда въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ, въ штанахъ изъ пу-десуа, въ блой пикейной жилетк, въ бль ослпительной близны и плать васильковаго цвта. Лиловыя шелковыя перчатки, золотыя пряжки на башмакахъ и черная лента на напудренной косичк дополняли его костюмъ.

На лиц его особенно выдавались густыя брови, изъ подъ которыхъ, какъ изъ-за кустовъ, сверкали срые глаза, большой носъ придавалъ ему сходство съ пребендаріемъ прежнихъ временъ.

Кардо принадлежалъ къ поколнію тхъ игривыхъ старичковъ, ряды которыхъ рдютъ съ каждымъ днемъ. Обращаясь къ дам, онъ не называлъ ее иначе, какъ ‘belle dame’, нердко онъ въ своей карет отвозилъ домой женщинъ, не имвшихъ на улиц защитника, въ такихъ случаяхъ онъ ‘предоставлялъ себя вполн въ ихъ распоряженіе’, какъ онъ самъ выражался, и велъ себя настоящимъ рыцаремъ.

Его спокойная наружность, его сдина не позволяли думать, что это — человкъ, посвятившій свою старость однимъ наслажденіямъ. Въ мужской компаніи онъ смло проповдывалъ эпикуреизмъ и нердко позволялъ себ вольныя шутки. Онъ не нашелъ предосудительнымъ, что его зять Камюзо сталъ поклонникомъ очаровательной актрисы Корали, такъ какъ и самъ втайн былъ покровителемъ мадмуазель Флорентины, первой танцовщицы театра ‘Gat’. Однако, ничто ни въ наружности Кардо, ни въ манер его держать себя въ обществ не выдавало его истинныхъ убжденій, не обличало его образа жизни. Наоборотъ, Кардо, серьезный и сдержанно-вжливый, слылъ почти холоднымъ человкомъ. Этотъ достойный старецъ питалъ. особую ненависть къ священникамъ и принадлежалъ къ числу подписчиковъ ‘Constitutionnel’. Онъ любилъ Вольтера, хотя отдавалъ предпочтеніе Пирону, Ваде и Колле, и восхищался талантомъ Беранже, котораго остроумно называлъ ‘основателемъ культа Лизетты’. Об дочери Кардо, г-жа Камюзо и г-жа Проте, и оба его сына крайне удивились бы, если бы кто-нибудь пояснилъ имъ, что ихъ отецъ подразумваетъ подъ словами ‘chanter la m&egrave,re Godichon’. Мудрый Кардо ни однимъ словомъ не заикнулся дтямъ о своемъ доход въ тридцать тысячъ франковъ, и т, видя, какъ скромно живетъ отецъ, думали, что онъ лишилъ себя всего ради нихъ, и еще боле выказывали ему вниманія и нжности. Случалось Кардо говорилъ сыновьямъ: ‘Берегите свое состояніе, мн больше нечего вамъ оставить’. Только одному Камюзо, въ характер котораго Кардо находилъ много сходства со своимъ, онъ открылъ свою тайну, а также посвятилъ его въ свою закулисную жизнь. Камюзо вполн одобрялъ философію тестя и находилъ, что старикъ имлъ полное право весело провести послдніе дни, разъ онъ благородно выполнилъ вс свои обязанности и устроилъ счастье дтей.

— Видишь ли, мой другъ,— говорилъ зятю прежній владлецъ ‘Cocou d’or’,— я могъ бы жениться во второй разъ, не такъ ли? Молодая жена осчастливила бы меня дтьми… Да, у меня были бы дти, такъ какъ я былъ еще въ такомъ возраст, когда ихъ имютъ… Ну, а отъ Флорентины нельзя ждать дтей, и стоитъ она мн не такъ дорого, какъ стоила бы жена. Притомъ же она не надостъ мн и состоянія моего не прокутитъ.

Камюзо признавалъ Кардо самымъ умнымъ во всей родн и считалъ его образцовымъ тестемъ.

— Онъ уметъ,— говорилъ Камюзо,—соблюдать интересы дтей и въ то же время наслаждаться удовольствіями, а желать ихъ въ старости, посл всхъ треволненій жизни коммерсанта, вполн естественно.

Никто изъ дтей Кардо не подозрвалъ, что ихъ старуха-тетка, г-жа Клапаръ, еще жива. И не мудрено: вс семейныя сношенія съ ней ограничивались извщеніемъ о какомъ-нибудь семейномъ событіи, свадьб или похоронахъ, да присылкой карточекъ въ день Новаго года. Г-жа Клапаръ подавляла свою гордость только въ интересахъ Оскара, а также изъ дружбы къ Моро, единственному человку, который остался ей вренъ въ несчастіи. Она не очень докучала Кардо своими визитами, но не расходилась съ нимъ, имя въ виду, что онъ можетъ быть полезенъ въ будущемъ Оскару. Она являлась къ нему разъ въ три мсяца и всегда много говорила объ Оскар Гюссон, племянник покойной г-жи Кардо, во время же каникулъ привозила раза три и самого Оскара. Въ каждый изъ этихъ визитовъ Кардо водилъ Оскара обдать въ ‘Cadran Bleu’, бралъ его вечеромъ въ театръ ‘Gait’ и самъ отвозилъ его потомъ домой, въ улицу Серизе. Однажды, одвъ Оскара заново, онъ подарилъ ему кубокъ и сервизъ изъ серебра. Г-жа Клапаръ, желая уврить Кардо въ любви къ нему племянника, вчно потомъ напоминала старику объ этомъ кубк, о сервиз и о чудномъ костюм, отъ котораго не осталось уже ничего, кром жилета. Но вс эти уловки матери скоре вредили Оскару въ глазахъ дяди, чмъ располагали къ нему: слишкомъ ужь хитеръ былъ самъ Кардо! Притомъ Кардо никогда не любилъ особенно свою покойницу-жену, худую, высокаго роста женщину съ рыжими волосами. Онъ зналъ также, при какихъ обстоятельствахъ женился покойный Гюссонъ на матери Оскара, зналъ, что Оскаръ родился по смерти отца. Понятно, что этотъ племянникъ казался ему совершенно чужимъ. А мать Оскара, не предвидя несчастья, не позаботилась сблизить сына съ дядей, не сумла возбудить въ обоихъ чувство симпатіи другъ къ другу. Какъ вс женщины, всецло отдавшіяся материнскому чувству, г-жа Клапаръ думала, что дядя не можетъ не интересоваться такимъ прелестнымъ ребенкомъ, какъ Оскаръ, ребенкомъ, носящимъ притомъ имя покойной г-жи Кардо.

— Сударь, къ вамъ пріхала мать Оскара, вашего племянника,— сказала горничная старику Кардо, гулявшему у себя въ саду, въ ожиданіи завтрака. Куаффръ только-что усплъ его выбрить и напудрить.

— Здравствуйте, здравствуйте, моя красавица,— сказалъ Кардо, кланяясь г-ж Клапаръ и плотне запахиваясь въ свой халатъ изъ благо пике.— Э, да вашъ молодецъ ужь выросъ,— прибавилъ онъ, взявъ Оскара за ухо.

— Да, онъ окончилъ курсъ и очень сожаллъ, что дорогой дядя не могъ присутствовать при раздач наградъ и порадоваться за своего племянника: вдь его тоже удостоили отличія. Да, имя Гюссонъ, которое, надюсь, онъ будетъ носить съ честью, было торжественно провозглашено…

— Браво, браво!— воскликнулъ старикъ пріостановившись. Г-жа Клапаръ, Оскаръ и Кардо прохаживались по террас, окруженной миртами и померанцевыми деревьями.— Что же онъ получилъ?

— Четвертую премію по философіи,— отвтила съ тріумфомъ мать.

— Ну, онъ не скоро наверстаетъ потерянное время,— замтилъ Кардо.— Окончить съ четвертой преміей… Это не Богъ всть что!.. Надюсь, вы позавтракаете со мной?— добавилъ онъ.

— Мы къ вашимъ услугамъ,— отвтила г-на Клапаръ.— Ахъ, г-нъ Кардо, какая радость для родителей, когда дти вступаютъ въ жизнь съ успхомъ! Въ этомъ отношеніи, да, впрочемъ, и во всхъ другихъ,— добавила она,— вы самый счастливый отецъ изъ всхъ, кого я знаю. Ваша милая дочь и ея уважаемый супругъ поддерживаютъ честь вашего имени: ‘Cocon d’or’ остается первымъ торговымъ домомъ Парижа. А вашъ старшій сынъ одинъ изъ лучшихъ нотаріусовъ въ столиц. И какъ удачно онъ женился!.. Второй сынъ только-что сталъ компаньономъ одной изъ богатйшихъ фирмъ. Внучки у васъ прелестныя. Вы теперь глава четырехъ семействъ… Оставь насъ однихъ, Оскаръ! Иди осмотри садъ, только не трогай цвтовъ! Это замчаніе, сдланное Оскару, вызвало улыбку на лиц Кардо.

— Но ему вдь восемнадцать лтъ,— сказалъ онъ.

— Да, ужь восемнадцать лтъ, г-нъ Кардо.— Я сумла выростить его здоровымъ, и тломъ и духомъ, искреннимъ, прямымъ, я пожертвовала всмъ для его образованія. Разв не горько мн думать о томъ, что я ничего не могу сдлать для его дальнйшей карьеры?

— Но г-нъ Моро, который доставилъ ему стипендію въ школ, вроятно, поможетъ ему и теперь, выведетъ его въ люди,— сказалъ Кардо самымъ невиннымъ тономъ.

— Г-нъ Моро можетъ умереть,— отвтила г-жа Клапаръ,— и притомъ же онъ окончательно разошелся съ графомъ де-Серизи, своимъ патрономъ.

— Чортъ возьми!.. Теперь, сударыня, я понимаю, что васъ привело ко мн…

— Нтъ, сударь,— прервала г-жа Клапаръ старика, который, изъ уваженія къ дам не выразилъ ни однимъ жестомъ своей досады.— Разв вы можете знать все, что перенесла мать, которая цлыхъ семь лтъ принуждена была брать для сына шестьсотъ франковъ изъ жалованья мужа, получающаго всего полторы тысячи въ годъ?.. Да, сударь, вотъ все наше достояніе. Что же я могу сдлать для Оскара? Г-нъ Клапаръ такъ ненавидитъ моего бднаго ребенка, что мн нельзя держать его дома. Мудрено ли, что я, бдная, одинокая женщина, пришла въ такомъ важномъ случа посовтоваться съ единственнымъ родственникомъ своего сына?

— Вы прекрасно сдлали,— отвтилъ Кардо.— Но вы никогда раньше не говорили мн объ этомъ…

— О, сударь,— гордо прервала его г-жа Клапаръ,— вамъ послднему я сказала бы о своей нужд. Я сама во всемъ виновата, я выбрала себ въ мужья человка, ни къ чему неспособнаго. О, какъ я несчастна!..

— Выслушайте меня, сударыня,— заговорилъ Кардо,— и не плачьте пожалуйста. Мн всегда слишкомъ больно смотрть на слезы женщины… Вашъ сынъ носитъ фамилію Гюссонъ, и будь жива моя дорогая жена, она, наврно, сдлала бы что-нибудь для него въ память своего отца и брата…

— Она очень любила брата!— воскликнула мать Оскара.

— Но я роздалъ все свое состояніе дтямъ, которымъ нечего больше ждать отъ меня,— продолжалъ Кардо.— Я отдалъ имъ два милліона, которые нажилъ, чтобы еще при жизни моей они были вполн счастливы. Себ я ничего не оставилъ, кром пожизненнаго дохода,— а въ мои годы не легко жертвовать своими привычками… Знаете ли, по какой дорог надо пустить этого молодца?— сказалъ онъ, позвавъ Оскара и взявъ его за руку,— пусть онъ изучаетъ право, я внесу плату за него въ школ правовднія и заплачу за диссертацію. Помстите его къ какому-нибудь юристу, пусть онъ изучаетъ тамъ вс судейскія уловки. Если онъ будетъ вести себя хорошо и полюбить дло и если я буду еще живъ, никто изъ моихъ дтей не откажется ссудить ему сумму, необходимую для того, чтобы устроиться, я же внесу за него залогъ. Вамъ придется только кормить и одвать его, пока онъ будетъ учиться. Конечно, ему предстоитъ много лишеній, но за то онъ изучитъ жизнь… Ба, я покинулъ Ліонъ съ двумя луидорами въ карман, подаркомъ бабушки, пшкомъ пришелъ въ Парижъ и вотъ видите, чего достигъ. Умренность сохраняетъ здоровье… Да, молодой человкъ, честность, скромность и трудъ все преодолютъ… Какъ пріятно собственнымъ трудомъ нажить себ состояніе! А истратить его можно и въ старости, было бы здоровье. Итакъ, запомни мои слова: честность, трудъ и скромность!

— Слышишь, Оскаръ?— сказала мать.— Въ этихъ словахъ твой дядя высказалъ то же, что я теб говорила недавно. Теб слдовало бы огненными буквами записать въ памяти каждое слово.

— О, я ихъ не забуду,— отвчалъ Оскаръ.

— Ну, такъ поблагодари же дядю. Разв ты не слышишь, что онъ выразилъ желаніе позаботиться о твоемъ будущемъ? Ты можешь стать ходатаемъ по дламъ въ Париж.

— Онъ не подозрваетъ о своемъ будущемъ величіи,— сказалъ Кардо, замтивъ растерянный видъ Оскара.— Не мудрено: онъ только-что сошелъ со школьной скамейки… Выслушай меня,— обратился онъ къ племяннику,— я не стану много распространяться. Помни, что въ твои годы надо прежде всего умть противиться соблазнамъ, а ихъ встрчаешь на каждомъ шагу въ такомъ большомъ город, какъ Парижъ. Живи лучше у своей матери, въ мансард, ходи оттуда прямо въ школу, а потомъ возвращайся и работай съ утра до вечера. Сдлайся въ двадцать два года вторымъ клеркомъ, а въ двадцать четыре — первымъ. Изучи все, что слдуетъ, и дло въ шляп!.. Ну, а если профессія эта будетъ теб не по душ, можешь поступить къ моему сыну, нотаріусу. Со временемъ станешь его преемникомъ… Итакъ, терпніе, трудъ, честность и скромность — вотъ твой девизъ.

— Дай Богъ вамъ прожить еще тридцать лтъ и дождаться, чтобы пятый вашъ ребенокъ осуществилъ вс ваши надежды!— воскликнула г-жа Клапаръ, схватывая руку Кардо и съ жаромъ дожимай ее.

— Ну, пойдемъ завтракать,— отвчалъ старикъ и взялъ Оскара за ухо. За столомъ Кардо слдилъ за племянникомъ и нашелъ, что онъ не уметъ держать себя.

— Присылайте его иногда ко мн,— сказалъ онъ г-ж Клапаръ, прощаясь съ нею и указывая на Оскара.— Я докончу его воспитаніе.

Этотъ визитъ успокоилъ горе бдной женщины, которая не ожидала такого блестящаго успха. Цлыхъ дв недли она, какъ Церберъ, стерегла Оскара и никуда не пускала его одного. Такъ прошло время до конца октября.

Однажды утромъ, къ ужасу Оскара, явился Моро. Онъ засталъ всю семью за скуднымъ завтракомъ, состоявшимъ изъ латука, селедки и чашки молока.

— Мы уже перехали въ Парижъ и, конечно, живемъ здсь не такъ, какъ въ Прел,— сказалъ Моро. Этимъ онъ желалъ дать понять г-ж Клапаръ, что въ ихъ отношеніяхъ должна произойти перемна — по милости Оскара.— Впрочемъ,— продолжалъ онъ,— мн не придется много бывать въ город. Я вошелъ въ компанію съ Леже и Маргерономъ, мы сдлались скупщиками имній и для начала купили землю Персанъ. Я стою во глав компаніи, располагающей милліономъ франковъ, такъ какъ я заложилъ свои земли. Когда мн предлагаютъ подходящее дло, я обсуждаю его съ Леже: мои компаніоны получаютъ по 25%, а я 50% прибыли, такъ какъ на мн лежатъ вс хлопоты. Я постоянно буду въ разъздахъ… Жена моя живетъ въ Париж, въ предмсть Руль, и живетъ очень скромно. Когда намъ удастся съ успхомъ провевести нкоторыя дла, такъ чтобы впредь рисковать только прибылью, я, можетъ быть, устрою у себя Оскара, если буду имъ доволенъ.

— Вотъ увидите, другъ мой, что катастрофа, вызванная легкомысліемъ моего бднаго Оскара, доставить вамъ блестящую будущность. Право же, въ Прел вы только зарывали въ землю свои таланты, свою энергію…

Затмъ г-жа Клапаръ разсказала о своемъ визит къ дяд Кардо, желая показать Моро, что она съ сыномъ можетъ теперь не быть ему въ тягость.

— Старикъ правъ,— сказалъ Моро,— надо держать Оскара въ рукахъ, тогда изъ него можетъ выдти хорошій нотаріусъ или адвокатъ. Но не дай Богъ ему свернуть съ намченнаго пути… Погодите, я помогу вамъ устроить его. Мн теперь приходится сталкиваться съ массой разныхъ лицъ. Недавно еще мн говорили объ одномъ стряпчемъ, купившемъ себ контору безъ кліентовъ. Онъ твердъ, какъ кремень и неутомимъ въ работ. Имя его Дерошъ. Я предложу ему вести вс наши дла подъ условіемъ, что онъ вышколитъ Оскара. Пусть онъ возьметъ его къ себ за девятьсотъ франковъ въ годъ, триста изъ нихъ заплачу я, и такимъ образомъ онъ будетъ стоить вамъ только шестьсотъ франковъ въ годъ. И если онъ желаетъ сдлаться человкомъ, лучшей школы ему не надо. Онъ выйдетъ оттуда нотаріусомъ, адвокатомъ или стряпчимъ.

— Ну, Оскаръ, что же ты не благодаришь г-на Моро, а стоишь столбомъ? Видишь, какъ онъ добръ къ теб. Не вс молодые люди имютъ такихъ друзей, которые прощаютъ имъ ихъ глупости и еще заботятся о нихъ посл всхъ испытанныхъ непріятностей.

— Если хочешь помириться со мною,— сказалъ Моро, пожимая руку Оскару,— то для этого единственное средство — работать съ неизмннымъ усердіемъ и хорошо вести себя.

Десять дней спустя Моро представилъ Оскара г-ну Дерошъ. Послдній только-что усплъ устроиться въ большой, но недорогой квартир, окнами во дворъ, въ улиц Бетизи. Дерошъ, молодой человкъ двадцати шести лтъ, сынъ бдныхъ родителей, былъ строго воспитанъ суровымъ отцомъ и самъ когда-то находился въ положеніи Оскара, онъ принялъ въ немъ близкое участіе, хотя ничмъ не проявилъ этого. Видъ молодого стряпчаго, худощаваго и суроваго, съ проницательнымъ, мрачнымъ взглядомъ, жесткими, коротко остриженными волосами и отрывистой рчью, навелъ ужасъ на бднаго Оскара.

— У меня работаютъ не только днемъ, но и ночью,— сказалъ Дерошъ, сидя въ кресл у длиннаго стола, на которомъ горою возвышались бумаги.— Г-нъ Моро, мы не уморимъ вашего молодца, но ему придется работать, чтобы не отставать отъ насъ. Г-нъ Годшаль!— крикнулъ онъ. Хотя день былъ воскресный, главный клеркъ вошелъ съ перомъ въ рук.

— Г-нъ Годшаль, вотъ ученикъ, о которомъ я вамъ говорилъ. Г-нъ Моро принимаетъ въ немъ близкое участіе… Онъ будетъ обдать съ нами и помстится въ мансард рядомъ съ вашей комнатой… Вы разсчитаете, сколько ему нужно будетъ времени, чтобы ходить отсюда въ училище правовднія и возвращаться оттуда. У него не должна пропадать даромъ ни одна минута въ теченіе дня… Вы должны слдить за тмъ, чтобы онъ изучалъ законы и хорошо шелъ въ училищ. Давайте ему читать юридическія книги, когда онъ окончитъ заданныя въ училищ работы. Однимъ словомъ, онъ долженъ находиться подъ вашимъ непосредственнымъ руководствомъ. Помогите ему стать тмъ, чмъ вы сумли стать сами, т. е. искуснымъ главнымъ клеркомъ, ко дню, когда онъ долженъ будетъ принести присягу, какъ адвокатъ. Идите съ г-номъ Годшалемъ, милый другъ, онъ вамъ укажетъ ваше помщеніе… Вы видли Годшаля?— обратился затмъ Дерошъ къ Моро.— Это малый, у котораго, какъ и у меня, ничего нтъ. Онъ братъ знаменитой танцовщицы Маріэтты, которая разсчитываетъ лтъ черезъ десять скопить ему необходимыя для его устройства деньги. Вс мои клерки въ томъ же положеніи, все они должны разсчитывать исключительно на свой личный трудъ. Вотъ почему мы шестеро работаемъ за двнадцать человкъ. Лтъ черезъ десять у меня будутъ лучшіе кліенты во всемъ Париж. Мы всецло отдаемся дламъ кліентовъ и не щадимъ себя… Я взялъ Годшаля отъ своего коллеги Дервиля, гд онъ былъ вторымъ клеркомъ, и то не боле двухъ недль. У меня же Годшаль получаетъ тысячу франковъ, столъ и помщеніе. Это очень дльный малый и неутомимый… я очень люблю его. Онъ сумлъ жить на шестьсотъ франковъ, какъ и я, когда я былъ клеркомъ. Но главнымъ образомъ я требую отъ моихъ клерковъ безупречной честности. Кто уметъ быть честнымъ въ бдности, тотъ выйдетъ человкомъ. При малйшемъ отступленіи отъ моихъ правилъ въ этомъ пункт клеркъ долженъ оставить мою контору.

‘Слава Богу, Оскаръ попалъ въ хорошія руки’,— подумалъ Моро.

Оскаръ прожилъ два года въ улиц Бетизи, въ самомъ центр крючкотворства, потому что къ контор Дероша боле чмъ къ какой-либо другой это выраженіе было вполн примнимо. Въ теченіе этого времени за нимъ такъ строго слдили, такъ точно распредлили часы его занятій, такъ неуклонно требовали исполненія предписаннаго, что жизнь молодого человка въ самомъ центр Парижа походила на жизнь монаха.

Во всякое время года Годшаль неизмнно вставалъ въ пять часовъ утра и отправлялся съ Оскаромъ внизъ въ контору, гд они заставали своего патрона уже за работой. Кром занятій въ контор, Оскару приходилось готовить уроки для училища и, кром того, читать т юридическія сочиненія, которыя давали ему Годшаль и Дерошъ. Вообще занятія съ Годшалемъ и Дерошемъ были гораздо серьезне, чмъ занятія въ самомъ училищ. По возвращеніи изъ училища, гд Оскаръ проводилъ немного времени, онъ опять занимался въ контор, а иногда отправлялся въ судъ и вообще до самаго обда находился въ распоряженіи Годшаля. Обдъ Дероша состоялъ изъ хорошаго куска мяса, овощей и салата, на дессертъ подавали каждому по ломтю швейцарскаго сыра. Пообдавъ, Годшаль и Оскаръ отправлялись въ контору, гд занимались до вечера. Разъ въ мсяцъ Оскаръ завтракалъ у дяди Кардо, а каждое воскресенье проводилъ у матери. Случалось, что Моро, явившись по длу въ контору Дероша, уводилъ Оскара обдать въ Пале-Рояль. Дерошъ и Годшаль такъ пробрали Оскара за его склонность къ щегольству, что онъ пересталъ даже думать объ изящныхъ костюмахъ.

— Клеркъ,— говорилъ ему Годшаль,— долженъ имть два черныхъ сюртука (новый и старый), черныя брюки, черные чулки и штиблеты,— сапоги стоютъ слишкомъ дорого. Ихъ можно пріобрсти, когда сдлаешься стряпчимъ. Клеркъ не долженъ тратить боле семисотъ франковъ въ годъ. Блье слдуетъ длать изъ тонкаго полотна. Да, когда начинаешь длать карьеру, не имя ни одного су въ карман, надо имть только необходимое. Взгляните на г-на Дероша! Онъ поступалъ такъ, какъ мы, и вышелъ въ люди.

Годшаль и самъ могъ служить примромъ. Онъ не только старался внушить другимъ строжайшія понятія о чести, скромности и честности, но и самъ примнялъ ихъ въ жизни, примнялъ, не кичась ими, а такъ же естественно, какъ дышалъ или ходилъ. Черезъ полтора года посл поступленія Оскара къ Дерошу у второго клерка была усмотрна вторично маленькая неточность въ отчет по сданной ему касс. Годшаль сказалъ ему, придя въ контору:

— Милйшій Годе, уходите отъ насъ по доброй вол, чтобы не говорили, что васъ уволили. Вы либо разсяны, либо неаккуратны, а недостатки эти для насъ неудобны. Г-нъ Дерошъ не узнаетъ о вашемъ промах — вотъ все, что я могу сдлать для васъ, какъ товарища.

Въ двадцать лтъ Оскаръ сдлался третьимъ клеркомъ въ контор Дероша. Онъ не получалъ еще жалованья, но зато не платилъ уже за столъ и помщеніе, такъ какъ исполнялъ обязанность второго клерка (Дерошъ имлъ двухъ первыхъ клерковъ и второй клеркъ былъ заваленъ работой). Къ концу второго года ученья Оскаръ былъ опытне многихъ лиценціатовъ и нсколько разъ выступалъ защитникомъ въ суд. Годшаль и Дерошъ были очень довольны имъ. Но хотя Оскаръ и сталъ благоразумне, жажда удовольствій и стремленіе блистать въ обществ проглядывали въ немъ, какъ ни заглушали ихъ непрерывныя занятія и строгая дисциплина. Моро, довольный успхами Оскара, пересталъ относиться къ нему съ прежней строгостью, а когда, въ іюл 1825 года, онъ прекрасно сдалъ послдніе экзамены, Моро далъ ему денегъ на элегантный костюмъ. Г-жа Клапаръ, которая гордилась своимъ сыномъ, приготовляла для будущаго лиценціата и второго клерка полную и роскошную экипировку. Въ ноябр Оскаръ Гюссонъ замнилъ, наконецъ, второго клерка и получилъ восемьсотъ франковъ жалованья, кром стола и помщенія. Кардо, постоянно освдомлявшійся у Дероша о племянник, общалъ г-ж Клапаръ дать ему возможность открыть собственную контору, если онъ и впредь будетъ также вести себя.

Несмотря, однако, на вс признаки перемны къ лучшему, въ душ Оскара Гюссона происходила жестокая борьба. По временамъ ему хотлось даже бросить такой образъ жизни, который шелъ совершенно въ разрзъ съ его вкусами и характеромъ, онъ находилъ, что даже каторжники счастливе его. На улиц, при встрч съ элегантно одтыми молодыми людьми, у него являлось желаніе бжать, освободиться изъ подъ гнета суроваго режима. Нердко его тянуло къ женщинамъ, и хотя онъ побждалъ себя, но чувствовалъ отвращеніе къ жизни. Только благодаря примру и вліянію Годшаля, а не по собственной вол, удерживался онъ на тернистомъ пути добродтели. Годшаль, слдя за Оскаромъ, поставилъ себ правиломъ не подвергать его никакимъ искушеніямъ: Оскаръ сидлъ большею частью безъ денегъ или имлъ такъ мало денегъ, что не могъ позволить себ ничего лишняго. Однако, въ конц послдняго года Годшаль нашелъ, что слдуетъ, наконецъ, предоставить нсколько боле свободы пылкому юнош, и самъ предпринималъ съ нимъ parties de plaisir, расплачиваясь за все. Эти поздки — баловство, какъ ихъ называлъ суровый клеркъ — помогали Оскару мириться съ своей жизнью, такъ какъ онъ не встрчалъ развлеченій ни у дяди Кардо, ни у матери, жившей еще скромне и однообразне, чмъ Дерошъ. Моро не могъ, подобно Годшалю, быть на пріятельской ног съ Оскаромъ, весьма возможно, что онъ самъ предложилъ Годшалю познакомить юношу съ жизнью. Оскаръ усплъ уже взвсить вс послдствія оплошности, которую онъ совершилъ во время свой поздки въ Прель, и сталъ теперь значительно скромне. Но какъ ни обуздывалъ онъ свои прихоти, пылкость его натуры могла въ одинъ прекрасный день о держать верхъ. И о всякомъ случа, по мр того, какъ Оскаръ знакомился съ жизнью и съ людьми, онъ становился благоразумне. Моро надялся теперь, что юноша выйдетъ, наконецъ, на хорошую дорогу, если только Годшаль не перестанетъ до поры до времени слдить за нимъ.

— Ну, какъ онъ ведетъ себя?— спросилъ Годшаля Моро, возвратившись изъ путешествія, которое длилось нсколько мсяцевъ.

— Въ немъ все еще много тщеславія,— отвчалъ Годшаль.— Вы даете ему роскошное платье и прекрасное блье, и вотъ нашъ малый отправляется по воскресеньямъ въ Тюльери искать приключеній. Что тутъ станешь длать? Молодость беретъ свое. Онъ все пристаетъ ко мн, чтобы я представилъ его моей сестр. Тамъ онъ встртитъ прекрасное общество: балеринъ, актрисъ, золотую молодежь, прожигателей жизни и состоянія… Я боюсь, что онъ совсмъ неспособенъ быть стряпчимъ. Впрочемъ, говоритъ онъ довольно хорошо: онъ могъ бы быть адвокатомъ, вести хорошо подготовленныя дла…

Въ ноябр 1825 года, когда Оскаръ Гюссонъ занялъ должность второго клерка и собирался защищать диссертацію на лиценціата, въ контору Дероша былъ принятъ новый клеркъ по случаю повышенія Оскара.

Этотъ четвертый клеркъ, по имени Фредерикъ Маре, молодой человкъ двадцати трехъ лтъ, разсчитывалъ посвятить себя магистратур и два года уже изучалъ право. Какъ оказалось по собраннымъ свдніямъ, онъ былъ сынъ вдовы богатаго лсопромышленника и по смерти дяди-холостяка получилъ на свою долю двнадцать тысячъ франковъ годового дохода. Къ Дерошу онъ поступилъ съ похвальнымъ намреніемъ серьезно изучить судопроизводство, вникнуть во вс его тонкости и такимъ образомъ получить возможность года черезъ два сдлаться первымъ клеркомъ. Добиться въ тридцать лтъ должности прокурора какого-нибудь суда было его единственной мечтой: дале честолюбіе его не шло. Фредерикъ былъ двоюродный братъ Жоржа Маре, но такъ какъ участникъ памятной поздки въ Прель не открылъ своей фамиліи никому, кром Моро, то фамилія новаго клерка не вызвала въ памяти Оскара никакихъ воспоминаній.

— Господа,— сказалъ Годшаль за завтракомъ, обращаясь ко всмъ клеркамъ,— къ намъ поступаетъ новый клеркъ, и такъ какъ онъ очень богатъ, то мы, надюсь, заставимъ его угостить насъ на славу.

— Принеси сюда книгу,— сказалъ Оскаръ,— обращаясь къ помощнику клерка,— и займемся серьезно.

Помощникъ клерка съ ловкостью блки пролзъ между конторками и досталъ книгу, положенную въ такое мсто, гд она скоре всего могла запылиться.

— Она одлась одяломъ,— сострилъ клеркъ, указывая на книгу.

Подобныя книги были тогда въ большомъ употребленіи среди клерковъ. Клерки, которымъ приходится такъ много работать, любятъ позабавиться, тмъ боле, что забава у нихъ рдкая гостья. Но особенное наслажденіе доставляютъ имъ всякаго рода мистификаціи. Этимъ отчасти объясняется поведеніе Жоржа Маре въ дилижанс Пьеротена. Самый мрачный изъ клерковъ и тотъ вчно чувствуетъ потребность выкинуть какую-нибудь шутку. Интересно прослдить, съ какимъ умніемъ клерки пускаютъ въ ходъ ту или другую мистификацію, какъ подхватываютъ и развиваютъ какую-нибудь шутку. Одни только живописцы могутъ сравняться съ ними въ этомъ отношеніи. Актеры же уступаютъ и тмъ и другимъ. Купивъ контору безъ клерковъ, Дерошъ словно началъ новую династію. Онъ занялъ помщеніе, въ стнахъ котораго никогда еще не писали на гербовой бумаг, поставилъ везд новыя конторки и завелъ новыя папки — блыя съ синимъ. Клерки были имъ набраны изъ разныхъ конторъ и между ними не было ничего общаго. Не мудрено, что при поступленіи ихъ не были соблюдены установленные обычаи. Но Годшаль, начавшій свою карьеру у Дервиля, былъ человкъ твердыхъ правилъ и не желалъ измнить священному обычаю, въ силу котораго новопоступившій клеркъ долженъ былъ угостить завтракомъ служащихъ въ контор клерковъ. Въ тотъ зимній вечеръ, когда юный Оскаръ впервые явился въ контору Дероша, и клерки, окончивъ занятіе, грлись у камина передъ уходомъ, Годшаль подалъ мысль о возобновленіи прежняго обычая. Ршено было составить книгу якобы древняго происхожденія съ отчетами о пирахъ прежнихъ клерковъ, чудомъ спасенную отъ бурь революціи и якобы принадлежавшую еще Бордену, предшественнику Саванье, отъ котораго Дерошъ пріобрлъ контору. Начали съ того, что стали искать у торговцевъ старыми бумагами какую-нибудь отчетную книгу восемнадцатаго вка. Найдя такую книгу, принялись волочить ее повсюду: побывала она и въ печк, и въ камин, и въ кухн, валялась она на полу, въ пыли, оставляли ее даже въ такомъ, мст, которое клерки называютъ ‘комнатой совщаній’, и вотъ, наконецъ, книга покрылась плсенью, отъ которой пришелъ бы въ восторгъ всякій антикварій, на ней явились глубокія борозды несомннно древняго происхожденія, а углы приняли такой видъ, точно ими лакомились крысы, обрзъ книги былъ подпаленъ съ замчательнымъ искусствомъ.

Приведемъ теперь нсколько цитатъ изъ этой книги, чтобы понять, для чего предназначали ее клерки Дероша. Шестьдесятъ первыхъ страницъ были заполнены подложными протоколами. Первая страничка начиналась слдующими словами:

‘Въ сеи день, празник Св. Женевьевы, Патронесы Парижа, под Покровом Коей состоят с 1525 г. клерки сеи Конторы, мы, ниженазванные, клерки и помощники клеркои Конторы Жерома-Себастьана Бордена, преемника покойнаго Гербе, сочли нужным смнить регистровую книгу клерков сего достохвальнаго мужа, поелику сія книга заполнилась актами возлюбленых наших предшественников и просили Архивариуса Суда приложить оную кпрочим документам, и направили посл сего стопы своя в храм дабы достойно ознаменовать приобретение новой регистровой книги.

‘Въ увреніе сего руку приложили: Мален, главный клерк, Гревен, второй клерк, Аанасій Фере — клерк, Жак Гюе — клерк, Рено — клерк, Бедо — помощник клерка. Лта от P. X. 1787’.

‘Отстояв обедню направились мы в Куртиль и на общій щет заказали обильный завтрак съ коего вернулись мы въ 7 часов утра’.

Это было такъ написано, что любой экспертъ поклялся бы, что это подлинная рукопись восемнадцатаго вка. За этимъ актомъ слдовали двадцать семь протоколовъ о поступленіи клерковъ, и подъ послднимъ изъ нихъ былъ подписанъ роковой 1792 годъ. Затмъ акты прерывались на четырнадцать лтъ, и первымъ посл такого перерыва помщенъ былъ обозначенный 1806 годомъ актъ о назначеніи Бордена стряпчимъ при трибунал первой инстанціи департамента Сены. Подъ этимъ актомъ приписаны были слдующія строки:

‘Господу, въ Его неизреченномъ милосердіи, угодно было сохранить невредимымъ драгоцнный архивъ всмъ извстной конторы Бордена, сохранить, несмотря на страшное бдствіе, вихремъ пронесшееся надъ Франціей, ставшей затмъ великой Имперіей. Такое чудесное спасеніе архива въ эпоху, когда безвозвратно погибло столько хартій и всякихъ документовъ, мы, нижеподписавшіеся клерки достойнаго, всми уважаемаго Бордена, не колеблясь, приписываемъ заступничеству Св. Женевьевы, покровительницы означенной конторы, а равно и тому обстоятельству, что нашъ патронъ всегда глубоко чтилъ вс старинные обычаи и преданія. Итакъ, не вдая, кому мы боле обязаны вышеупомянутымъ чудомъ, Святой-ли Женевьев, или достопочтенному патрону, мы предршили: 1) отправиться въ храмъ и вознести молитву у алтаря Святой Женевьевы, посылающей намъ столько агнцевъ, съ которыхъ мы снимаемъ шкуры, а 2) предложить завтракъ возлюбленному патрону, въ надежд, что вс расходы уплатитъ самъ же онъ.

‘Подписали: Оньяръ, главный клеркъ, Подевэнъ, второй клеркъ, Пруа — клеркъ, Дервиль — клеркъ, Августинъ Коре, помощникъ клерка.

‘Въ Контор, 10-го ноября 1806 года. Три часа пополудни слдующаго дня. Вышеподписавшіеся клерки позволяютъ себ выразить здсь глубокую благодарность ихъ несравненному патрону, угощавшему ихъ вчера въ ресторан Роллана отборными винами трехъ странъ, Бургундіи, Бордо и Шампаня, а равно и тонкими блюдами,— съ четырехъ часовъ пополудни до половины восьмого. Въ изобиліи подавались также ликеры, мороженое и кофе. Присутствіе патрона не позволило клеркамъ пропть ихъ хвалебный гимнъ. Вообще никто не вышелъ изъ границъ приличной веселости, имя въ виду, что уважаемый и щедрый патронъ общалъ повести всхъ во Французскій Театръ посмотрть Тальма въ ‘Британник’.— Ура! Многіе годы Бордену!.. Да прольетъ на него Всевышній Свои щедроты! Да поможетъ ему продать за большія деньги свою славную Контору! Пошли ему, Господи, богатаго кліента! Пусть Борденъ вернетъ вс свои издержки!.. О, еслибъ вс наши будущіе патроны были похожи на него!.. Да будетъ онъ вчно любимъ своими клерками, даже когда смежитъ навсегда свои очи’.

Затмъ слдовали тридцать три протокола о поступленіи клерковъ, и вс они отличались одинъ отъ другого чернилами, почерками, слогомъ. Похвалы, расточавшіяся тамъ винамъ и кушаньямъ, заставляли думать, что вс эти отчеты писались подъ свжимъ впечатлніемъ inter pocula.

Наконецъ, дойдя до іюня 1822 года — времени принесенія присяги Дерошемъ, мы находимъ слдующую конституціонную прозу:

‘Я, нижеподписавшійся — Франсуа-Клодъ-Мари Годшаль, приглашенный господиномъ Дерошемъ для исполненія трудныхъ обязанностей перваго клерка въ контор, которой приходилось пріобртать своихъ кліентовъ, получивъ запросъ отъ бывшаго моего патрона, господина Дервиля. о состояніи знаменитой старинной книги писцовъ-распорядителей пиршествъ, книги, извстной всему сословію стряпчихъ, попросилъ господина Дероша справиться о ней у своего предшественника, находя безусловно необходимымъ разыскать этотъ документъ, помченный 1786 годомъ и примыкающій къ другимъ архивамъ, хранящимся въ суд. Подлинность вышеназваннаго документа была удостоврена архиваріусами Терасъ и Дюкло, изысканія которыхъ даютъ намъ возможность восходить до 1525 года и такимъ образомъ получить весьма цнныя историческія указанія относительно обычаевъ и кухни прежнихъ клерковъ’.

‘Благодаря этому, контора располагаетъ въ настоящее время доказательствами поклоненія, съ которымъ наши предшественники всегда относились къ божественной бутылк и тонкимъ яствамъ.

‘Въ виду этого, въ назиданіе нашимъ преемникамъ и ради прославленія славнаго прошлаго, я пригласилъ Дубле, второго клерка, Вассаль, третьяго клерка, клерковъ Гериссонъ и Грандменъ и помощника клерка Дюме, къ завтраку, который иметъ быть въ слдующее воскресенье въ гостинниц ‘Краснаго Коня’, на набережной Сенъ-Бернаръ, гд мы отпразднуемъ пріобртеніе этой книги, содержащей хартію нашихъ жруновъ.

‘Въ это воскресенье, 27 іюня, было выпито двнадцать бутылокъ разныхъ винъ, оказавшихся превосходными. Особенное вниманіе обратили на себя дв дыни, пирожки изъ jus romanum, филе и запеканка съ грибами. Мадмуазель Маріэтта, знаменитая сестра перваго клерка, предоставила контор первыя мста въ оркестр для вечерняго представленія, считаемъ долгомъ внести въ книгу это великодушное пожертвованіе. Кром того, ршено было, что вс клерки въ полномъ состав отправятся къ этой благородной двиц, чтобы засвидтельствовать ей свою благодарность и заявить ей, что если бы когда-нибудь чортъ навязалъ ей какой-нибудь процессъ, ей придется уплатить только судебныя издержки’.

‘Годшаль провозглашенъ добрымъ малымъ и лучшимъ изъ клерковъ. Отъ души желаемъ ему поскоре пріобрсти собственную контору’.

Страница была испещрена пятнами вина, пирожнаго и росчерками писцовъ, походившими на ракеты. Чтобы понять, насколько составители сумли придать печать правдоподобія этимъ записямъ, достаточно привести тутъ протоколъ принятія Оскара въ контору:

‘Сегодня, 25 ноября 1892 года, посл пиршества, состоявшагося вчера въ улиц де-Ла-Серизе въ Арсенальномъ квартал, у г-жи Клапаръ, матери кандидата въ клерки Оскара Гюссонъ, мы, нижеподписавшіеся, удостовряемъ, что пиршество по случаю пріема вышеназваннаго кандидата, превзошло вс наши ожиданія. Приводимъ меню обда: черныя и розовыя редиски, корнишоны, анчоусы, масло и оливки для закуски, прекрасный рисовый супъ, свидтельствовавшій о необыкновенной материнской заботливости и издававшій дивный ароматъ. Молодой Гюссонъ сообщилъ, что въ супъ были положены великолпные потроха, приготовленные его матерью съ заботливостью, которая возможна только въ семейномъ дом’.

‘Item, потроха, залитые желе’.

‘Item, языкъ съ томатами’.

‘Item, рагу изъ голубей, столь восхитительный, что можно было подумать, будто ангелы спустились на землю для его изготовленія’.

‘Item, каравай изъ макаронъ, окруженный чашками съ шоколаднымъ кремомъ’.

‘Item, дессертъ, состоявшій изъ одиннадцати деликатншихъ блюдъ, между которыми, несмотря на опьянніе, въ которое повергли насъ шестнадцать бутылокъ вина высшаго качества, мы замтили превосходный компотъ изъ персиковъ’.

‘Вина Русильона и Рейнскихъ береговъ совершенно вытсныли вина Шампани и Бургони. Бутылка мараскина и вишневка повергли насъ, несмотря на дивный кофе, въ состояніе особеннаго экстаза, въ силу котораго одинъ изъ насъ, г. Гериссонъ, полагая, что находится еще на бульвар d Temple, очутился въ Булонскомъ лсу, а другой, четырнадцатилтній помощникъ клерка Жакино, обращался къ пятидесятилтнимъ почтеннымъ дамамъ, принимая ихъ за двицъ легкаго поведенія, что считаемъ долгомъ внести въ протоколъ’.

‘Одинъ изъ параграфовъ нашего устава гласитъ, что кандидатамъ предоставляется предложить угощеніе, соотвтствующее ихъ средствамъ, такъ какъ всмъ извстно, что люди, обладающіе рентой, не отдаются емид и что вообще клерки подвержены очень строгому режиму въ родительскомъ дом. Тмъ боле слдуетъ отмтить отношеніе г-жи Клапаръ, вдовы по первому браку г. Гюссона, отца новопоступившаго клерка, оказавшагося вполн достойнымъ тхъ тостовъ, которыми его почтили во время дессерта и которые подписаны нами всми’.

Три клерка сдлались уже жертвой этой мистификаціи, такъ что на страницахъ этой внушительной книги внесены были протоколы трехъ дйствительно состоявшихся пиршествъ.

Въ день появленія этихъ неофитовъ въ контору помощникъ клерка клалъ на ихъ конторку знаменитую книгу, и клерки отъ души радовались, глядя на физіономію новичка въ то время, какъ онъ изучалъ эти дикія страницы. Inter pocula, каждый новопоступающій клеркъ посвящался въ тайну фарса и это откровеніе должно было, по мннію другихъ клерковъ, вызвать въ нихъ желаніе мистифицировать будущихъ клерковъ.

Теперь не трудно будетъ представить себ выраніеніе лицъ четырехъ клерковъ и помощника клерка, когда Оскаръ воскликнулъ:— Достаньте книгу!

Минутъ десять спустя посл этого восклицанія изящный молодой человкъ высокаго роста и пріятной наружности вошелъ въ контору и представился Годшалю.

— Я Фредерикъ Маре,— сказалъ онъ,— меня приняли третьимъ клеркомъ.

— Г-нъ Гюссонъ,— обратился Годшаль къ Оскару,— укажите этому господину его мсто и познакомьте его съ его обязанностями.

На слдующій день клеркъ нашелъ на своей конторк знаменитую книгу, но, пробжавъ первыя страницы, расхохотался и отложилъ ее.

— Господа,— сказалъ онъ, собираясь уходить,— мой двоюродный братъ служитъ первымъ клеркомъ въ контор нотаріуса Ганекена, я поговорю съ нимъ относительно того, какъ мн быть въ этомъ случа.

— Дло дрянь!— воскликнулъ посл его ухода Годшаль.— Онъ не походитъ на новичка, этотъ будущій дятель на поприщ магистратуры.

— Мы обработаемъ его,— сказалъ Оскаръ.

На другой день въ два часа пополудни въ контору вошелъ старшій клеркъ Ганекена, Жоржъ Маре, котораго Оскаръ тотчасъ же узналъ.

— Ого, другъ Али-паши!— воскликнулъ онъ развязнымъ тономъ.

— Такъ вотъ вы гд, господинъ посланникъ,— сказалъ Жоржъ, узнавъ Оскара.

— Зы значитъ знаете другъ друга?— спросилъ Годшаль Жоржа.

— Еще бы! Мы года два тому назадъ надлали глупостей въ одномъ дл… Да, я ушелъ отъ Крота и перешелъ къ Ганекену именно благодаря этой исторіи…

— Какой исторіи?— спросилъ Годшаль.

— О, ерунда! отвчалъ Жоржъ, поймавъ знакъ Оскара.— Мы хотли потшиться надъ однимъ пэромъ Франціи, а онъ ловко отдлалъ насъ… Ну, господа, что же это, вы хотите выманить ужинъ у моего кузена?

— Мы ничего не выманиваемъ,— произнесъ съ достоинствомъ Оскаръ.— Вотъ нашъ уставъ.

И онъ указалъ на одинъ изъ протоколовъ знаменитой книги, который констатировалъ исключеніе одного изъ клерковъ, виновнаго въ непокорности уставу и потому вынужденнаго оставить контору въ 1788 году.

— Полно молоть вздоръ,— сказалъ Жоржъ.— Но мы люди богатые, кузенъ мой и я, и мы вамъ устроимъ такое пиршество, какого вы и во сн не видали и которое воспламенитъ ваше воображеніе при составленіи новаго протокола. Итакъ, завтра въ два часа пополудни въ ‘Rocher de Cancale’. Вечеръ мы проведемъ у маркизы де-Ласъ-Флорентинасъ-и-Кабиролосъ. Прошу васъ, господа,— прибавилъ онъ, принимая гордую осанку,— постарайтесь держать себя съ достоинствомъ и переносить пары вина, какъ вельможи временъ регентства…

— Урра!— воскликнули въ одинъ голосъ вс клерки.— Браво!.. Very well!.. Vivat! Да здравствуютъ Маре!

— Что это тутъ у васъ?— спросилъ Дерошъ, выходя изъ своего кабинета.— Ахъ, это ты, Жоржъ! Ты, вроятно, пришелъ развращать моихъ клерковъ.— Дерошъ позвалъ Оскара и ушелъ въ кабинетъ.— Вотъ,— сказалъ онъ ему, отпирая кассу,— пятьсотъ франковъ, отправься въ судъ и постарайся получить отъ судебнаго пристава приговоръ по длу Вандепессовъ. Я общалъ Симону двадцать франковъ, если онъ поспшитъ изготовить его. Подожди тамъ, если бумага не готова, и не забывай, что Дервиль способенъ въ интересахъ своего кліента напакостить намъ. Графъ Феликсъ де-Ванденессъ могущественне своего брата, посланника, нашего кліента. Итакъ, держи ухо востро и при первомъ затрудненіи вернись въ контору.

Оскаръ удалился съ намреніемъ отличиться но этому длу, это было первое порученіе, которое ему давалъ патронъ.

Посл ухода Жоржа и Оскара Годшаль присталъ къ новому клерку съ разспросами относительно маркизы де-Ласъ Флорентинасъ-и-Кабиролосъ. Но Фредерикъ поддерживалъ съ хладнокровіемъ и важностью прокурора мистификацію своего кузена, онъ утверждалъ что маркиза Ласъ-Флорентинасъ вдова испанскаго гранда, за которой ухаживалъ его кузенъ. Уроженка Мексики, дочь креолки, молодая, богатая вдова отличалась всми особенностями женщинъ этихъ странъ.

— Она любитъ ‘веселье, вино и псни’, какъ и вс мы,— сказалъ онъ вполголоса, цитируя знаменитую пснь Беранже.— Жоржъ очень богатъ, посл смерти отца, который былъ вдовцомъ, онъ получилъ состояніе, которое приноситъ ему восемнадцать тысячъ франковъ ренты, съ тми двнадцатью тысячами франковъ ренты, которые каждый изъ насъ недавно получилъ посл смерти дяди, это составляетъ тридцать тысячъ годового дохода. Теперь онъ расплатился съ долгами и собирается бросить службу. Онъ разсчитываетъ получить титулъ маркиза де-Ласъ-Флорентинасъ, такъ какъ молодая вдова иметъ право передать свой титулъ мужу.

Хотя клерки не совсмъ увровали въ существованіе маркизы де-Ласъ-Флорентинасъ, но перспектива завтрака въ ‘Rocher de Caucale’ и общаннаго вечера исполнила ихъ превеликой радости. Они ршили не касаться вопроса объ испанк до того момента, пока она сама предстанетъ передъ ними.

Эта маркиза Ласъ-Флорентинасъ-и-Кабиролосъ была просто-на-просто мадемуазель Агата-Флорентина Кабироль, первая танцовщица театра Gat, у которой дядя Бардо распвалъ ‘la M&egrave,re Godichoff’. Черезъ годъ посл смерти г-жи Бардо, счастливый коммерсантъ встртилъ Флорентину при выход ея изъ школы. Восхищенный красотой этого едва распустившагося цвтка — Флорентин было въ то время тринадцать лтъ — коммерсантъ проводилъ ее до улицы Пастурель, гд имлъ удовольствіе узнать, что будущая краса балета была дочерью бдной привратницы. Недли дв спустя мать и дочь очутились въ очень комфортабельной обстановк въ улиц Брюсоль. Такимъ образомъ театръ обязанъ былъ пріобртеніемъ новаго таланта этому покровителю искусствъ. Великодушный меценатъ преподнесъ своей протеже и ея матери мебель изъ краснаго дерева, обои, ковры и полную кухонную обстановку, заставилъ ихъ нанять прислугу и ассигновалъ имъ на расходы двсти пятьдесятъ франковъ въ мсяцъ. Такимъ образомъ, дядя Кардо былъ прозванъ ‘ангеломъ’ и наслаждался ролью благодтеля, для него это было самое блаженное время.

Въ теченіе трехъ лтъ пвецъ знаменитой ‘M&egrave,re Godichon’ содержалъ мадемуазель Кабороль и ея мать въ этой маленькой квартир, въ двухъ шагахъ отъ театра. Затмъ изъ любви къ хорографіи, онъ пригласилъ великаго Вестриса давать уроки своей протеже и въ 1820 году имлъ счастье увидть Флорентину въ балет мелодрамы: ‘Вавилонскія руины’. Ей было тогда шестнадцать лтъ. Нкоторое время спустя посл этого дебюта, дядя Кардо изъ ангела превратился въ стараго скрягу, но такъ какъ онъ сообразилъ, что танцовщица театра Gait должна жить сообразно своему положенію и назначилъ ей пятьсотъ франковъ въ мсяцъ, то хотя онъ и не назывался уже ‘ангеломъ’, но считался вторымъ отцомъ и лучшимъ другомъ.

Отъ 1820 до 1823 года Флорентина пріобрла вс знанія и весь запасъ опытности, необходимые для танцовщицы девятнадцати-двадцати лтъ. Подругами ея были Маріэтта и Тулія, первыя оперныя пвицы, Флорина и бдная Корали, столь преждевременно разставшаяся съ жизнью, съ искусствомъ, съ своей любовью и съ Камюзо. Такъ какъ почтенный старичекъ Кардо въ этотъ промежутокъ времени также постарлъ на пять лтъ, то онъ довольствовался теперь тмъ полуотеческимъ чувствомъ, которое выказываютъ старики по отношенію къ молодымъ, воспитаннымъ ими талантамъ, успхи которыхъ становятся ихъ собственными успхами. Впрочемъ, въ шестьдесятъ восемь лтъ трудно свить себ новое гнздо, старикъ Кардо уже не могъ разсчитывать на новую привязанность, а Флорентина знала вс его привычки и наклонности, и съ ея друзьями онъ могъ, не стсняясь, распвать ‘la M&egrave,re Godichon’.

Въ теченіе этихъ пяти лтъ Кардо усплъ отложить девяносто тысячъ франковъ. Благоразумный старикъ предвидлъ, что когда онъ достигнетъ семидесятилтняго возраста, Флорентина сдлается совершеннолтней и, можетъ быть, будетъ дебютировать въ балет оперы. Тогда ей, конечно, захочется блеснуть роскошью первой балерины. За нсколько дней до вечера, о которомъ идетъ рчь, Кардо истратилъ сорокъ пять тысячъ франковъ на новую обстановку Флорентины, для которой онъ нанялъ ту роскошную квартиру, въ которой Корали услаждала Камюзо. Есть въ Париж квартиры, дома, улицы, которые имютъ свое предназначеніе. Первая балерина давала великолпные обды, тратила триста франковъ въ мсяцъ на свои туалеты, вызжала въ собственной коляск, имла горничную, кухарку и лакея. Ждали только указа театральной дирекціи о назначеніи дебюта въ опер. ‘Cocon d’or’ въ угоду своему бывшему владльцу, предоставлялъ лучшія свои произведенія мадмуазель Флорентин, какъ три года тому назадъ онъ старался угождать Корали. И все это оставалось неизвстнымъ дочери Кардо — отецъ и мужъ прекрасно умли сохранять вншнія приличія! Г-жа Камюзо не догадывалась ни о привычкахъ своего отца, ни о расточительности мужа. Роскошь обстановки мадмуазель Флорентины въ улиц Вандомъ могла удовлетворить самымъ честолюбивымъ стремленіямъ. Въ теченіе семи лтъ старикъ Кардо былъ полновластнымъ хозяиномъ положенія, теперь же онъ чувствовалъ, что теченіе уноситъ его съ силой неудержимаго каприза… Да, несчастный старикъ любилъ… Онъ надялся, что умретъ на рукахъ Флорентины и собирался оставить ей сто тысячъ франковъ.

Жоржъ Маре, красивый юноша, получавшій тридцать тысячъ франковъ годового дохода, ухаживалъ за Флорентиной. Вс танцовщицы, находящіяся на содержаніи какого-нибудь покровителя, стараются обзавестись поклонникомъ, который вызжаетъ съ ними и устраиваетъ имъ веселые пикники. Но такая фантазія балерины, хотя вполн безкорыстная, обходится довольно дорого счастливому избраннику. Обды въ ресторанахъ, ложи въ театрахъ, кареты для загородныхъ поздокъ, дорогія вина, употребляемыя въ изобиліи (танцовщицы ведутъ жизнь прежнихъ атлетовъ), все это должно оплачиваться избранникомъ сердца. Жоржъ развлекался, какъ развлекаются вс молодые люди, которые сразу переходятъ отъ семейнаго гнета къ свобод, а смерть его дяди, почти удвоившая его состояніе, произвела полный переворотъ въ его планахъ. Обладая восемнадцатью тысячами франковъ годового дохода, Жоржъ разсчитывалъ сдлаться нотаріусомъ. Но, получивъ состояніе, завщанное ему дядей, онъ ршилъ, что нужно быть идіотомъ, чтобы отдаться профессіи нотаріуса, располагая подобнымъ капиталомъ. Итакъ, первый клеркъ праздновалъ свой первый день свободы этимъ завтракомъ, который долженъ былъ вмст съ тмъ удовлетворить требованіямъ клерковъ конторы Дероша. Будучи благоразумне Жоржа, Фредерикъ ршилъ, что добьется мста государственнаго прокурора.

Не было ничего невроятнаго въ предположеніи, что такой красавецъ, какъ Жоржъ, могъ жениться на богатой креолк. Вдь предпочелъ же маркизъ Ласъ-Флорентинасъ-и-Кабиролосъ, какъ сообщилъ Фредерикъ, красивую креолку всмъ другимъ двицамъ знатнаго происхожденія! Въ виду этого соображенія клерки конторы Дероша, не бывавшіе никогда въ высшемъ свт, сочли необходимымъ надть лучшее свое платье, сгорая нетерпніемъ узрть мексиканскую маркизу Ласъ-Флорентинасъ-и-Кабиролосъ.

— Какое счастье,— сказалъ въ то утро Оскаръ Годшалю,— что я заказалъ себ фракъ, брюки, новую жилетку и сапоги и что мать моя сдлала мн все блье, когда я былъ назначенъ вторымъ клеркомъ. У меня есть дюжина рубахъ изъ тонкаго полотна, шесть изъ нихъ съ жабо… Мы покажемъ себя! Ахъ, если бы кто-нибудь изъ насъ могъ похитить эту маркизу!

— Прекрасное желаніе для клерка конторы Дероша!— воскликнулъ Годшаль.— Такъ ты никогда не избавишься отъ своего глупаго тщеславія, мальчуганъ?

— Ахъ, сударь,— сказала г-жа Клапаръ, подавая сыну галстухъ,— молю Бога о томъ, чтобы сынъ мой послышался вашихъ добрыхъ совтовъ. Я постоянно твержу ему: подражай господину Годшалю, слушайся его совтовъ!

— Нельзя жаловаться на него, сударыня,— отвчалъ старшій клеркъ.— Но если онъ надлаетъ еще нсколько такихъ промаховъ, какъ, напримръ, вчера, то Дерошъ потеряетъ къ нему всякое довріе. Нашъ патронъ не признаетъ неудачи. Онъ далъ порученіе вашему сыну достать выписку приговора суда по длу о наслдств, по которому ведутъ процессъ два брата… Оскаръ позволилъ одурачить себя. Патронъ взбшенъ. Мн съ трудомъ удалось уладить это дло. Я отправился сегодня въ шесть часовъ утра къ судебному приставу, который общалъ мн выдать приговоръ завтра въ 7 ¹/₂ часовъ утра.

— О, Годшаль,— воскликнулъ Оскаръ, подходя къ старшему клерку г пожимая ему руки,— вы надежный другъ!

— Ахъ, сударь,— сказала г-жа Клапаръ,— каждая мать должна быть счастлива, зная, что сынъ ея находится подъ охраной такого человка, какъ вы! Будьте уврены, что чувство благодарности къ вамъ умретъ только вмст со мною. Оскаръ, не довряйся этому Маре, онъ былъ причиной твоего перваго несчастья въ жизни.

— Какимъ образомъ?— спросилъ Годшаль.

Доврчивая мать сообщила первому клерку приключеніе бднаго Оскара въ дилижанс Пьеротена.

— Я увренъ въ томъ,— сказалъ Годшаль,— что этотъ шутъ готовитъ намъ нчто врод этого къ сегодняшнему вечеру… я не пойду къ графин Ласъ-Флорентинасъ, сестра моя ждетъ меня для составленія новаго контракта, и я уйду посл дессерта. Но смотри, Оскаръ, будь остороженъ! Васъ усадятъ за карточные столы… неудобно клеркамъ конторы Дероша отказываться… такъ играй за насъ обоихъ — вотъ теб сто франковъ,— сказанъ добрякъ, передавая сто франковъ Оскару, который долженъ былъ истратить вс свои деньги на портного и на сапожника.— Будь остороженъ, не рискуй боле этихъ ста франковъ, не. увлекайся ни игрой, ни винами. Чортъ возьми, второй клеркъ иметъ уже извстное положеніе и долженъ держаться въ извстныхъ границахъ. Какъ только юноша сдлался вторымъ клеркомъ, онъ долженъ уже подумывать о томъ, чтобы сдлаться поскорй адвокатомъ. Итакъ, не пей много, не увлекайся игрой, держи себя съ достоинствомъ и не забудь, что къ полуночи ты долженъ вернуться домой, такъ какъ завтра ты долженъ быть къ семи часамъ утра въ палат, гд теб выдадутъ копію приговора.

— Слышишь ли, Оскаръ?— сказала г-жа Клапаръ.— Видишь, какой снисходительный г-нъ Годшаль, какъ онъ уметъ согласовать удовольствія съ обязанностями по служб.

Въ это время явились сапожникъ и портной, и г-жа Клапаръ, оставшись наедин съ первымъ клеркомъ, поспшила возвратить ему его сто франковъ.

— Ахъ, сударь,— воскликнула она,— благословенія матери будутъ охранять вс ваши предпріятія!

Увидвъ сына хорошо одтымъ, мать почувствовала глубокую радость, въ награду за хорошее поведеніе она подарила ему золотые часы, пріобртенные на ея сбереженія.

— Ты долженъ тянуть жребій черезъ недлю,— сказала она ему,— и такъ какъ нужно предвидть возможность, что ты вытянешь роковой номеръ, я отправилась къ дяд Кардо. Онъ очень доволенъ тобой и твоими успхами въ училищ правовднія и общалъ внести необходимыя для подставного рекрута деньги. Не чувствуешь ли ты нкоторое удовлетвореніе въ сознаніи, что хорошее поведеніе вознаграждается? Если теб приходится испытывать лишенія, подумай о томъ, что черезъ пять лтъ у тебя будетъ своя контора. Наконецъ, ты знаешь, котикъ мой, что ты составляешь счастье твоей матери…

Лицо Оскара, нсколько похудвшее отъ занятій, приняло въ послднее время боле серьезное выраженіе. Періодъ роста былъ законченъ, борода обрамляла лицо юноши. Мать не могла не любоваться сыномъ, нжно обнявъ его, она повторяла ему: ‘Веселись, но не забывай наставленій добраго Годшаля. Ахъ, чуть было не забыла! Вотъ портфель — подарокъ нашего друга Моро’.

— Онъ сегодня будетъ очень кстати, такъ какъ патронъ передалъ мн пятьсотъ франковъ, чтобы уплатить за этотъ проклятый приговоръ по длу Ванденесса съ Ванденессомъ.

— Ты оставишь ихъ при себ!— воскликнула г-жа Клапаръ.— А если ты потеряешь эти деньги? Не лучше ли отдать ихъ Годшалю?

Оскаръ одобрилъ совтъ матери. Но Годшаль, какъ и другіе клерки, пользовался свободой по воскресеньямъ отъ десяти часовъ утра до двухъ часовъ пополудни и Оскаръ не засталъ его въ контор.

Разставшись съ матерью, Оскаръ отправился гулять по бульваранъ въ ожиданіи завтрака. Какъ не похвастать новымъ костюмомъ, доставлявшимъ ему невыразимое удовольствіе. Это чувство будетъ весьма понятно тмъ, которые испытали гнетъ нужды въ ранней юности. Хорошенькая кашемировая жилетка шалью, черныя кашемировыя панталоны, хорошо сшитый фракъ и тросточка съ красивымъ набалдашникомъ доставляли глубокую радость бдному юнош, который вспоминалъ въ это утро о томъ, какъ онъ былъ одтъ въ день знаменитой поздки въ Прель и какое впечатлніе произвелъ на него тогда Жоржъ. Затмъ мысли его сосредоточились на тхъ удовольствіяхъ, которыя ожидали его въ этотъ день. Ему предстояло въ первый разъ увидть высшее общество, и нужно признаться, что бдному клерку, лишенному всякихъ удовольствій и давно мечтавшаму о какомъ-нибудь кутеж, простительно было позабыть о благоразумныхъ наставленіяхъ Годшаля и матери. Да, къ стыду юности слдуетъ констатировать, что она не можетъ жаловаться на отсутствіе добрыхъ совтовъ и мудрыхъ наставленій. Впрочемъ, помимо совтовъ товарища и матери, Оскаръ испытывалъ въ глубин своей души какое-то чувство отвращенія къ Жоржу, онъ точно чувствовалъ себя униженнымъ передъ этимъ свидтелемъ той сцены въ зал Прельскаго замка, когда Моро бросилъ его къ ногамъ графа де-Серизи. Нравственный порядокъ вещей подчиненъ неумолимымъ законамъ и переступать ихъ нельзя безнаказано. Одинъ изъ этихъ законовъ приказываетъ намъ бжать отъ тхъ, которые сознательно или безсознательно нанесли намъ вредъ, и этому закону подчиняются безпрекословно даже животныя. Существо, причинившее намъ вредъ или неудовольствіе, всегда будетъ возбуждать въ насъ непріязнь. Каково бы ни было положеніе этого существа, какими узами родства или дружбы оно бы ни было связано съ нами, необходимо порвать съ этимъ существомъ, оно послано нашимъ злымъ геніемъ. Хотя христіанская мораль противится такому образу дйствій, тмъ не мене инстинктъ самосохраненія требуетъ повиновенія этому ужасному закону. Дочь Іакова II, занявшая престолъ своего отца, нанесла ему, вроятно, не одну рану до узурпаціи. Іуда нанесъ, вроятно, нсколько смертельныхъ ударовъ Христу раньше, чмъ предалъ Его. Мы одарены какимъ-то внутреннимъ зрніемъ, и это-то внутреннее зрніе — глазъ души,— обусловливаетъ отвращеніе къ роковому для насъ существу. Если религія требуетъ отъ насъ, чтобы мы побороли это чувство, то тмъ не мене мы должны считаться съ зародившимся въ насъ недовріемъ. Но могъ ли Оскаръ въ двадцать лтъ проявить такое благоразуміе? Увы, когда въ половин третьяго онъ вошелъ въ залъ ‘Rocher du Cancale’, гд находились, кром клерковъ Дероша, еще трое приглашенныхъ: старый драгунскій капитанъ Жирондо, журналистъ Фино, который могъ повліять на дебютъ Флорентины въ Опер, Дю-Брюэль, писатель, другъ соперницы Маріэтты Туліи,— второй клеркъ почувствовалъ, какъ исчезло чувство вражды къ Жоржу при первомъ пожатіи руки, при вид роскошнаго стола съ двнадцатью приборами. Впрочемъ, Жоржъ былъ очень милъ по отношенію къ Оскару.

— Вы всетаки,— сказалъ онъ ему,— попали на путь частной дипломатіи.— Какъ опредлите вы разницу между посломъ и адвокатомъ? Она обусловливается только тмъ, что первый является представителемъ цлаго народа, а второй — одного лица. Да, посланники суть адвокаты народовъ. Если я могу быть чмъ-нибудь полезенъ вамъ, обратитесь ко мн.

— Теперь я могу признаться,— сказалъ Оскаръ,— вы причинили мн когда-то большое зло…

— Ба!— сказалъ Жоржъ, выслушавъ разсказъ клерка.— Графъ де-Серизи возмутительно держалъ себя. Его жена… о, я не желалъ бы имть такую жену! И хотя графъ — пэръ Франціи и министръ, я не желалъ бы быть въ его шкур. Это недалекій умъ… теперь я смюсь надъ нимъ.

Оскаръ слушалъ съ удовольствіемъ насмшки Жоржа надъ графомъ де-Серизи, такъ какъ эти насмшки умаляли до нкоторой степени его вину. Онъ даже увлекся полнымъ вражды краснорчіемъ Жоржа, который предсказывалъ аристократіи вс невзгоды, обрушившіяся на нее въ 1830 году и составлявшія мечту буржуазіи въ двадцатыхъ годахъ. Въ половин четвертаго услись за столъ. Дессертъ былъ поданъ лишь въ восемь часовъ. Каждому блюду посвящалось два часа времени: только клерки способны сть съ такимъ аппетитомъ. Впрочемъ, желудки молодыхъ людей отъ 18 до 20 лтъ составляютъ для медицины необъяснимую тайну. Вина были достойны Бореля, замнившаго въ это время знаменитаго Валена, основателя перваго по совершенству своей кухни ресторана Парижа, то есть всего міра.

За дессертомъ былъ составленъ протоколъ этого роскошнаго пиршества, который начинался словами: ‘Inter pocula aurea restaurant, qui vulgo dicitur Rupes Cancali’ Посл этого вступленія можно представить себ, какая прекрасная страничка была вписана въ золотую книгу писцовъ.

Годшаль исчезъ, подписавшись подъ протоколомъ и предоставивъ всмъ остальнымъ одиннадцати приглашеннымъ предаваться подъ руководствомъ стараго капитана императорской гвардіи винамъ, тостамъ и ликерамъ. Пирамиды изъ фруктовъ и сластей напоминали ивскіе обелиски. Въ половин одиннадцатаго помощникъ клерка пришелъ въ состояніе невмняемости и его пришлось отправить въ фіакр, Жоржъ далъ адресъ матери бд

няги и уплатилъ за проздъ. Остальные приглашенные, хотя были пьяны, какъ Питтъ и Дундасъ, выразили желаніе пройтись пшкомъ по бульварамъ, такъ какъ вечеръ былъ восхитительный. Къ полуночи они должны были явиться къ маркиз Ласъ-Флорен-тинасъ-и-Кабиролосъ, гд ихъ ждало блестящее общество. Вс жаждали подышать чистымъ воздухомъ, но за исключеніемъ Жоржа, Жирудо, Дю-Брюэля и Фино, привыкшихъ къ парижскимъ оргіямъ, никто не могъ держаться на ногахъ. Жоржъ послалъ нанять три кареты и цлый часъ катался со своими гостями по вншнимъ бульварамъ, между Монмартромъ и заставой Трона. Наконецъ, они вернулись черезъ Берси и, прохавъ рядъ набережныхъ и бульзаровъ, добрались до улицы Вандомъ.

Клерки находились еще въ фантастической области грезъ, куда унесли невинные пары, когда амфитріонъ ихъ ввелъ гостей въ салонъ Флорентины. Тутъ сіяли яркимъ блескомъ театральныя принцессы, которыя были предупреждены о шутк Фредерика и старались разыгрывать дамъ высшаго общества. Когда молодые люди вошли въ залу, подавали мороженое, канделябры ярко сіяли отъ свта зажженныхъ свчей. Лакеи Туліи, г-жи Du Val-Noble и Флораны — вс въ своихъ ливреяхъ, подавали лакомства на серебряныхъ подносахъ. Шелковая матерія, которой были обиты стны — шедевръ ліонской мануфактуры, была подобрана золотыми шнурками и положительно ослпляла глаза своимъ богатствомъ. Цвты на коврахъ напоминали оранжерею. Благодаря состоянію опьяннія, въ которомъ находились клерки, они въ первый моментъ дйствительно вообразили, что находятся у маркизы Ласъ-Флорентинасъ. Золото сверкало на четырехъ столахъ, приготовленныхъ въ спальн. Полусонные, убаюканные прогулкой по бульварамъ въ полупьяномъ вид, клерки очнулись отъ сна въ настоящемъ дворц Армиды. Оскаръ, представленный Жоржемъ quasi-маркиз, стоялъ соверііенно ошеломленный, не узнавая танцовщицы изъ театра Gat въ этой аристократически декольтированной, утопавшей въ кружевахъ дам, которая приняла его съ такой милой любезностью, какую никогда не приходилось встрчать бдному клерку. Онъ былъ ослпленъ богатствомъ всей обстановки и красивыми женщинами, которыя явились въ роскошныхъ туалетахъ для усиленія престижа этой обстановки. Наконецъ, маркиза взяла юношу за руку и подвела его къ столу, гд играли въ карты.

— Позвольте представить вамъ прелестную маркизу д’Англадъ, одну изъ моихъ пріятельницъ…

И она подвела бднаго Оскара къ хорошенькой Фанни Бопре, которая уже около двухъ лтъ занимала мсто покойной Корали въ сердц Камюзо. Молодая актриса недавно имла блестящій успхъ въ мелодрам: ‘Семейство д’Англадъ’, которая была поставлена въ театр Porte Saint Martin.

— Вотъ, дорогая моя,— сказала Флорентина,— представляю теб прелестнаго юношу, который можетъ играть съ тобой.

— О, какъ это будетъ мило! — воскликнула съ восхитительной улыбкой актриса, вглядываясь въ Оскара.— Я все время проигрываю… хотите, мы раздлимъ потерю пополамъ?

— Маркиза, я весь къ вашимъ услугамъ,— сказалъ Оскаръ, усаживаясь рядомъ съ хорошенькой актрисой.

— Положите сюда деньги, вы принесете мн счастье. Видите, вотъ мои послдніе сто франковъ…

И quasi-маркиза вынула изъ кошелька, украшеннаго брилліантами, пять золотыхъ монетъ. Оскаръ вынулъ свои сто франковъ — двадцать пятифранковыхъ тяжелыхъ монетъ и сконфуженно положилъ ихъ рядомъ съ золотыми монетами маркизы. Посл десяти туровъ она потеряла эти двсти франковъ.

— Ну, вотъ это глупо!— воскликнула она.—Теперь я ставлю банкъ. Вы играете со мной, не правда ли? — обратилась она къ Оскару.

Фанни Бопре поднялась, и молодой клеркъ, замтивъ, что оба они сосредоточиваютъ на себ вниманіе всего стола, не ршился отвтить, что у него нтъ больше денегъ. Голосъ измнилъ ему, языкъ его отяжеллъ и былъ точно прикованъ къ нбу.

— Займи мн пятьсотъ франковъ,—сказала актриса танцовщиц.

Флорентина взяла у Жоржа, игравшаго въ экарте, пятьсотъ франковъ и припесла ихъ подруг.

— Наганъ выигралъ 1.200 франковъ, — сказала актриса клерку. — Банкиры всегда выигрываютъ… но не нужно унывать,— шепнула она на ухо Оскару.

Люди, не лишенные сердца, воображенія и огня, поймутъ состояніе Оскара, когда онъ открылъ свой бумажникъ и вынулъ оттуда билетъ въ пятьсотъ франковъ. Онъ смотрлъ на Натана, знаменитаго писателя, который въ компаніи съ Флориной поставилъ большую ставку противъ банка.

— Ну, крошка, загребай!— крикнула ему Фанни Бопре, длая знакъ Оскару взять двсти франковъ, которые поставили Флорина и Натанъ.

Актриса преслдовала шутками и насмшками тхъ, которые проигрывали и оживляла игру замчаніями, которыя Оскаръ находилъ весьма странными, но радость заглушила его мыслительныя способности, такъ какъ, посл первыхъ двухъ туровъ, она выиграла дв тысячи франковъ. Оскару хотлось прикинуться больнымъ и убжать, оставивъ свою партнершу, но чувство чести приковывало его къ мсту. Три слдующихъ тура унесли весь выигрышъ. Оскаръ почувствовалъ холодный потъ въ спин и сразу отрезвился. Наконецъ, въ послдніе два тура была проиграна и общая ставка. Оскаръ, почувствовалъ страшную жажду и выпилъ три стакана замороженнаго пунша. Актриса увела его въ спальню, забрасывая его сладкими рчами. Но тутъ чувство виновности совершенно овладло Оскаромъ и точно во сн онъ увидлъ передъ собой строгое лицо Дероша. Усвшись на великолпной отоманк, стоявшей въ темномъ углу, онъ закрылъ лицо платкомъ… онъ плакалъ! Флорентина увидла выраженіе настоящаго горя въ его поз, она подбжала къ нему, взяла его платокъ, увидла слезы и увела его въ свой будуаръ.

— Что съ тобою, мой милый?— спросила она.

Въ ея голос и въ выраженіи ея лица была чисто материнская нжность.

— Я потерялъ пятьсотъ франковъ, которые мой патронъ далъ мн для полученія одной бумаги въ суд,— сказалъ Оскаръ.— Теперь мн остается только броситься въ воду… Я сдлалъ подлость…

— Какъ вы глупы!— сказала Флорентина.— Сидите тутъ, я принесу вамъ тысячу франковъ… постарайтесь отыграться. Не ставьте только боле пятисотъ франковъ, сохраните деньги вашего патрона. Жоржъ отлично играетъ въ экарте, держите пари за него.

Оскару въ его безвыходномъ положеніи оставалось только принять предложеніе хозяйки.

‘Ахъ,— подумалъ онъ,— только маркизы способны на подобные поступки!.. Хороша собой, знатна, богата… какой счастливецъ Жоржъ!’

Онъ получилъ отъ Флорентины тысячу франковъ золотыми и подошелъ къ Жоржу. Жоржъ сыгралъ уже четыре раза, когда явился Оскаръ. Игроки встртили его съ удовольствіемъ — вс они въ силу присущаго игрокамъ инстинкта, стали на сторону стараго офицера Жиродо.

— Господа,— сказалъ Жоржъ,— вы будете наказаны за ваше заблужденіе. Я сегодня въ удар. Оскаръ, мы оберемъ ихъ!

Жоржъ и его партнеръ проиграли пять партій. Проигравъ свою тысячу франковъ, Оскаръ, охваченный бшенствомъ игры, бросился къ картамъ. Въ силу случайности, нердко выпадающей на долю тхъ, которые въ первый разъ берутъ карты въ руки, Оскаръ сталъ выигрывать, но Жоржъ сбилъ его съ толку своими совтами: онъ говорилъ ему, какія карты бросить, и нердко вырывалъ ихъ у него изъ рукъ. Борьба этихъ двухъ стремленій, двухъ противоположныхъ силъ мшала игр. Наконецъ, около трехъ часовъ утра, посл многихъ колебаній счастья, продолжая все время утолять жажду пуншемъ, Оскаръ дошелъ до того, что у него осталось всего сто франковъ въ карман. Онъ поднялъ отяжелвшую голову, сдлалъ нсколько шаговъ и свалился на кушетку въ будуар, тяжелый сонъ сомкнулъ его вки.

— Маріэтта,— сказала Фанни Бопре сестр Годшаля, которая пріхала въ два часа пополуночи,— не прідешь ли ты завтра обдать съ нами? Твой Камюзо будетъ тутъ съ дядей Кардо, мы потшимся надъ ними.

— Какъ,— воскликнула Флорентина,— старый китаецъ не предупредилъ меня!

— Онъ придетъ утромъ предупредить тебя, что будетъ пть la M&egrave,re Godichon. Позволь же ему отпраздновать новоселье въ своей квартир.

— Чортъ бы побралъ его съ его оргіями!— воскликнула Флорентина,— Онъ и зять его хуже судейскихъ, хуже даже директоровъ театра. Впрочемъ, обды у насъ бываютъ превосходные. Кардо заказываетъ ихъ у Шеве. Приходи съ твоимъ герцогомъ де-Мофриньезъ. Мы позабавимся, заставимъ ихъ плясать.

Услышавъ сквозь сонъ имена Кардо и Камюзо, Оскаръ сдлалъ надъ собой усиліе, чтобы стряхнуть съ себя сонъ, но онъ могъ только пробормотать какія то неясныя слова и голова его снова упала на шелковую подушку.

— Ну, вотъ ты запаслась кавалеромъ,— сказала смясь Фанни Бопре Флорентин.

— Ахъ, бдный мальчикъ, онъ опьянлъ отъ пунша и отчаянія. Это второй клеркъ конторы, въ которой служитъ твой братъ,— сказала Флорентина.— Онъ проигралъ деньги, которыя ему далъ его патронъ для уплаты по длу. Онъ хотлъ лишить себя жизни, но я заняла ему тысячу франковъ въ надежд, что онъ отыграется. Эти разбойники Фино и Жиродо обобрали его. Бдный младенецъ!

— Но нужно разбудить его,— сказала Маріэтта,— ни братъ, ни его патронъ не любятъ шутокъ.

— О, разбуди его, если можешь, и уведи его,— сказала Флорентина, возвращаясь въ залу. Нкоторые изъ гостей стали прощаться, другіе принялись танцовать. Флорина отправилась спать на разсвт, разбитая усталостью. Никто не вспомнилъ объ Оскар, который спалъ глубокимъ сномъ.

Около одиннадцати часовъ утра страшный голосъ разбудилъ второго клерка. Узнавъ голосъ дяди Кардо, онъ прикинулся спящимъ и еще глубже зарылъ лицо въ желтыя бархатныя подушки, на которыхъ онъ провелъ ночь.

— Право, моя маленькая Флерентина,— говорилъ почтенный старикъ,— ты ведешь себя неблагоразумно. Ты вчера танцовала въ ‘Руинахъ’ и затмъ кутила всю ночь! Но, во-первыхъ, ты потеряешь свою свжесть при такомъ образ жизни, а во-вторыхъ, считаю крайней неблагодарностью съ твоей стороны праздновать новоселье безъ меня… съ посторонними, безъ моего вдома… Какъ знать, что тутъ произошло!

— Старое чудовище! воскликнула Флорентина.— Разв у васъ нтъ ключа отъ моихъ дверей? Вдь вы можете явиться сюда, когда вздумаете! Балъ окончился въ половин шестого, а вы будите меня въ одиннадцать!..

— Теперь половина двнадцатаго, Титина,— замтилъ робко Кардо.— Я всталъ рано, чтобы заказать Шеве чисто архіерейскій обдъ… Они испортили твои ковры… что это за люди были у тебя?

— Вы не должны бы ворчать сегодня. Фанни Бопре сообщила мн, что вы собираетесь ко мн съ Камюзо, и чтобы доставить вамъ удовольствіе, я пригласила Тулію, Дю-Брюэль, Маріэтту, герцога де-Мофриньезъ, Флорину и Патана. Такимъ образомъ, вы будете окружены самыми красивыми женщинами изъ всхъ появлявшихся когда-либо на сцен, и кром того вамъ протанцуютъ на де-Зефиръ.

— Вести такую жизнь, значитъ убивать себя,— воскликнулъ Кардо.— И сколько разбитыхъ стакановъ, какое разореніе! Передняя наводитъ ужасъ…

Въ эту минуту старикъ остановился, точно охваченный столбнякомъ. Онъ увидлъ распростертую на кушетк фигуру въ черномъ фрак.

— А-а, мадемуазель Кабироль!..— сказалъ онъ наконецъ.

— Въ чемъ дло!— спросила она.

Танцовщица посмотрла въ тотъ уголъ, который привлекалъ вниманіе старика, и когда увидла второго клерка, стала такъ безумно хохотать, что совершенно смутила старика. Затмъ, схвативъ юношу за руку, она заставила его подняться, но, взглянувъ на лицо дяди и племянника, Флорентина снова расхохоталась.

— Какъ, вы тутъ, племянникъ?..

— Ахъ, такъ это вашъ племянникъ,— продолжала Флорентина, не переставая хохотать.— Вы никогда не говорили мн объ этомъ племянник… Такъ Маріэтта не увела васъ?— обратилась она къ Оскару, который точно окаменлъ.— Что будетъ длать этотъ несчастный?

— Что ему вздумается,— возразилъ сухо Кардо, направляясь къ двери.

— Погодите минуточку, папа Кардо, вы должны выручить вашего племянника изъ бды, въ которую онъ попалъ по моей вин. Онъ проигралъ тутъ деньги своего патрона — пятьсотъ франковъ, да еще тысячу франковъ, которые я дала ему, чтобы отыграться.

— Несчастный, ты проигралъ 1.500 франковъ?

— О, дядюшка,— воскликнулъ бдный Оскаръ, сознавая весь ужасъ своего положенія и бросаясь на колни передъ дядей Кардо. Теперь двнадцать часовъ… я погибъ, обезчещенъ… Дерошъ безпощаденъ. Дло идетъ о важномъ предпріятіи, составляющемъ для него вопросъ самолюбія. Я долженъ былъ сегодня утромъ получить у судебнаго пристава копію приговора по длу Ванденесса съ Ванденессомъ. Что длать?.. Что будетъ со мною?.. Спасите меня, умоляю васъ именемъ моего отца и моей матери… Пойдемте къ Дерошу…— разскажите ему все, подыщите оправданіе…

Слова его прерывались громкими рыданіями, которыя способны были смягчить сфинкса луксорской пустыни.

— Ну, старый скряга,— воскликнула, заливаясь слезами, танцовщица,— неужели вы допустите, чтобы обезчестили имя вашего родного племянника, сына человка, которому вы обязаны своимъ состояніемъ, Оскара Гюссона?!. Спасите его или Титина отречется отъ васъ и уйдетъ къ своему лорду.

— Но какимъ образомъ онъ попалъ сюда?— спросилъ старикъ.

— Гмъ! Разв вы не видите, что онъ опьянлъ и свалился отъ усталости и дйствія вина? Жоржъ и кузенъ его Фредерикъ угощали вчера клерковъ Дероша въ ресторан ‘Rocher de Cancale’.

Старикъ Кардо смотрлъ съ недовріемъ на Флорентину.

— Ахъ, старая обезьяна,— воскликнула она,— разв я не сумла бы спрятать его получше, если бы дло обстояло не такъ?

— Вотъ твоя пятьсотъ франковъ, бездльникъ,— сказалъ Кардо своему племяннику,— больше ты никогда не получишь отъ меня ни одного су! Уладь дло съ своимъ патрономъ, если можешь. Я отдамъ мадмуазель т 1.000 франковъ, которые ты взялъ у нея. Но я не желаю больше слышать твоего имени.

Оскаръ поспшилъ удалиться. Очутившись на улиц, онъ не зналъ, куда идти.

Случай, который губитъ или спасаетъ людей, длалъ невроятныя усилія въ интерес Оскара въ это ужасное утро. Но онъ оказался безсильнымъ передъ патрономъ, который всегда неуклонно шелъ къ намченной цли. Возвратившись домой, Маріэтта ужаснулась при мысли о томъ, что ожидало бднаго ученика ея брата, и написала письмо Годшалю, приложивъ билетъ въ пятьсотъ франковъ для спасенія Оскара. Добрая двушка легла спать, приказавъ своей горничной снести письмо раньше семи часовъ въ контору Дероша.

Проснувшись раньше шести часовъ и не найдя Оскара, Годшаль догадался обо всемъ. Онъ досталъ свои собственные пятьсотъ франковъ и побжалъ къ судебному приставу за приговоромъ, чтобы къ восьми часамъ представить его для подписи Дерошу. Дерошъ, который вставалъ всегда въ четыре часа утра, пришелъ въ семь часовъ утра въ контору. Горничная Маріэтгы, не найдя брата своей госпожи въ мансард, сошла внизъ въ контору, гд ее встртилъ Дерошъ. Она передала ему пакетъ.

— Это дловое письмо?— спросилъ онъ.— Я нотаріусъ Дерошъ.

— Потрудитесь посмотрть,— отвчала горничная.

Дерошъ вскрылъ письмо и сталъ читать. Взглянувъ на билетъ въ пятьсотъ франковъ, онъ ушелъ въ свой кабинетъ, взбшенный поведеніемъ своего второго клерка. Въ половин восьмого онъ услышалъ, что Годшаль диктуетъ объявленіе приговора другому первому клерку, нсколько минутъ спустя Годшаль вошелъ въ кабинетъ патрона.

— Былъ Оскаръ Гюесонъ сегодня утромъ у Симона?— спросилъ Дерошъ.

— Да, сударь,— отвчалъ Годшаль.

— Кто же далъ ему деньги?— спросилъ нотаріусъ.

— Вы сами,— возразилъ Годшаль,— въ субботу.

— Что это, съ неба, что ли, сыпятся пятисотфранковые билеты!— воскликнулъ Дерошъ.— Послушайте, Годшаль, вы славный малый, но маленькій Гюссонъ не стоитъ такого великодушія. Я терпть не могу дураковъ, но еще боле ненавижу людей, которые длаютъ глупости, несмотря на то, что ихъ постоянно оберегаютъ окружающіе… Вы простите, что я вскрылъ это письмо,— продолжалъ онъ, передавая Годшалю письмо Маріэтты и билетъ въ пятьсотъ франковъ,— горничная вашей сестры сказала мн, что это дловое письмо. Увольте немедленно Оскара.

— Сколько бился я съ этимъ несчастнымъ!— сказалъ Годшаль.— Этотъ бездльникъ Жоржъ Маре — злой геній бднаго Оскара, онъ долженъ бжать отъ него, какъ отъ чумы. Ужь не знаю, какого несчастья ждать отъ третьей встрчи!

— Въ чемъ дло?— спросилъ Дерошъ.

Годшаль разсказалъ въ нсколькихъ словахъ мистификацію въ время путешествія въ Прель.

— А,— сказалъ нотаріусъ,— Жозефъ Бридо разсказалъ мн этотъ фарсъ. Благодаря этой встрч, графъ де-Серизи хлопоталъ о помилованіи брата художника.

Въ это время въ контору вошелъ Моро,— который былъ заинтересованъ въ дл о наслдств Ванденессъ. Маркизъ хотлъ продать землю, разбивъ ее на участки, а братъ его, графъ, противился этому.

Моро пришлось выдержать первый взрывъ негодованія Дероша и услышать цлый потокъ самыхъ мрачныхъ пророчествъ по поводу Оскара, благодаря чему преданный другъ г-жи Клапаръ ршилъ, что несчастный сынъ ея, одержимый тщеславіемъ, неисправимъ.

— Сдлайте изъ него адвоката,— сказалъ Дерошъ,— ему остается только защитить свою диссертацію.— Въ профессіи адвоката недостатки его превратятся въ достоинства: самолюбіе служитъ главнымъ источникомъ краснорчія у доброй половины нашихъ адвокатовъ.

Въ это время г-жа Клапаръ исполняла обязанности сидлки при захворавшемъ муж. Это была очень тяжелая обязанность, больной чиновникъ невыразимо терзалъ несчастную женщину, которая впервые испытывала, до какой степени тяжело переноситъ докучную брань и ядовитыя насмшки нолувыжившаго изъ ума человка, котораго нужда доводила до бшенства. Онъ по прежнему съ особеннымъ злорадствомъ растравлялъ раны бдной женщины, стараясь дйствовать на чувствительное сердце матери разными намеками на недостатки и неодобрительное поведеніе Оскара. И дйствительно, посл того потрясенія, которое испытала г-жа Клапаръ по возвращеніи Оскара изъ Преля, она находилась въ постоянномъ страх, и этотъ страхъ чувствовался въ ея рчахъ даже въ то время, когда она расхваливала Оскара по поводу какой-нибудь удачи въ его карьер. Клапаръ хорошо зналъ о тайныхъ терзаніяхъ матери и постоянно игралъ на этой струнк.

— Ну, Оскаръ пошелъ гораздо лучше, чмъ можно было разсчитывать,— говорила мать.— Вдь я и тогда утверждала, что злосчастное его путешествіе въ Прель свидтельствовало только о легкомысліи, свойственномъ его возрасту. Кто изъ молодыхъ людей не длалъ глупостей? Бдное дитя! Онъ геройски выдерживаетъ всякія лишенія, которыхъ ему не пришлось бы испытывать, если бы былъ живъ бдный его отецъ. Дай Богъ только, чтобы онъ научился сдерживать свои порывы!..

Въ то время, какъ разыгрывались столь потрясающія сцены въ улиц Вандомъ и въ улиц Бетизи, Клапаръ, укутанный въ плохенькій халатъ, сидлъ у огня камина и слдилъ за тмъ, какъ жена приготовляла у камина въ спальн бульонъ и чай для мужа и завтракъ для себя.

— Боже, какъ мн хотлось бы знать, какъ окончился вчерашній день! Оскаръ долженъ былъ завтракать въ ‘Rocher du Cancale’ и отправиться вечеромъ къ маркиз…

— О, будьте покойны, рано или поздно мы все это узнаемъ,— сказалъ Клапаръ.— Неужели же вы врите въ существованіе этой маркизы? Полноте! Молодой человкъ съ наклонностями и потребностями Оскара всегда найдетъ испанскихъ маркизъ, за знакомство съ которыми онъ платитъ золотомъ. Погодите, онъ еще когда-нибудь откроетъ вамъ, сколько у него долговъ…

— Вы просто не знаете, что выдумать, чтобы довести меня до отчаянія!— воскликнула г-жа Кланаръ.— Вы жаловались, что сынъ мой съдаетъ все ваше жалованье, а между тмъ онъ не стоилъ вамъ ни одного су. Вотъ уже два года, какъ Оскаръ не даетъ вамъ ни малйшаго повода къ неудовольствію, онъ назначенъ теперь вторымъ клеркомъ, дядя его и г-нъ Моро заботятся о немъ, онъ получаетъ уже восемьсотъ франковъ жалованья. Если у насъ будетъ хлбъ на старости лтъ, мы будемъ обязаны этимъ Оскару. Вы страшно несправедливы…

— Вы называете мое предвидніе несправедливостью?— прервалъ ее больной рзкимъ голосомъ:

Въ эту минуту раздался звонокъ. Г-жа Клапаръ побжала отворить двери и увидла Моро, явившагося съ цлью смягчить ударъ, который должно было нанести бдной матери новое доказательство легкомыслія Оскара.

— Какъ! Онъ проигралъ деньги конторы?— воскликнула рыдая г-жа Клапаръ.

— Ну, не говорилъ ли я вамъ!— воскликнулъ Клапаръ, появляясь точно привидніе у дверей зала, привлеченный любопытствомъ.

— Но что намъ теперь длать съ нимъ?— спросила г-жа Клапаръ, не замчая въ своемъ гор эту выходку мужа.

— Если бы Оскаръ былъ моимъ сыномъ,— сказалъ Моро,— я предоставилъ бы ему идти въ солдаты. Вотъ онъ во второй разъ длаетъ глупости благодаря своему безграничному тщеславію. Какъ знать, можетъ быть, это именно тщеславіе подвинетъ его на блестящіе подвиги, благодаря которымъ онъ сдлаетъ карьеру. Впрочемъ, шесть лтъ службы произведутъ благотворное дйствіе на его легкомысленную натуру, а такъ какъ ему остается только представить свою диссертацію, то если онъ пожелаетъ заняться адвокатурой, онъ можетъ сдлаться адвокатомъ и въ двадцать шесть лтъ. На этотъ разъ, по крайней мр, онъ подвергнется строгому наказанію, наберется опытности и проникнется духомъ повиновенія.

— Если вы дйствительно могли бы поступить такъ съ вашимъ сыномъ,— сказала г-жа Клапаръ,— то нужно допустить, что сердце отца нисколько не походитъ на сердце матери. Мой бдный Оскаръ будетъ солдатомъ!..

— Желали ли бы вы, чтобы онъ бросился въ Сену, совершивъ безчестный поступокъ? Онъ не можетъ быть стряпчимъ… находите ли вы, что онъ достаточно уменъ, чтобы сдлаться адвокатомъ?.. Пока онъ наберется благоразумія, онъ сдлается негодяемъ. Дисциплина военной службы, по крайней мр, сохранитъ вамъ его…

— Не можетъ ли онъ поступить въ другую контору? Его дядя Кардо внесетъ, конечно, деньги для подставного рекрута, Оскаръ посвятитъ ему свою диссертацію…

Въ эту минуту послышался стукъ колесъ фіакра, въ которомъ находилось все имущество Оскара. Вслдъ затмъ явился и самъ несчастный юноша.

— Ахъ, вотъ и ты, г-нъ Joli-Coeur!— воскликнулъ Клапаръ.

Оскаръ поцловалъ мать и протянулъ руку Моро, но Моро не хотлъ подать ему руки. Оскаръ отвтилъ ему взглядомъ, исполненнымъ упрека, на этотъ разъ горе не сломило его.

— Послушайте, г-нъ Клапаръ,— сказалъ юноша,— вы совершенно изводите мою бдную мать. Но, къ несчастью, она ваша жена и должна переносить ваши выходки. Но я не позволю вамъ издваться надо мною. Черезъ нсколько мсяцевъ я буду совершеннолтнимъ, да, впрочемъ, вы и теперь не имете никакихъ правъ на меня. Вы никогда ничего не сдлали для меня. Благодаря милости этого господина,— Оскаръ указалъ на Моро,— я не стоилъ вамъ и двухъ ліяровъ. Вы не имете права на мою благодарность, прошу оставить меня въ поко.

Посл этого обращенія Клапаръ вернулся къ своему креслу у камина. Категорическое заявленіе второго клерка и глубокій гнвъ, звучавшій въ голос двадцатилтняго юноши, только-что выслушавшаго наставленіе отъ своего друга Годшаля, навсегда прекратили вмшательство въ его дла полуумнаго больного.

— Увлеченіе, которому вы могли точно такъ же поддаться, будь вы въ моемъ возраст,— сказалъ Оскаръ, обращаясь къ Моро,— заставило меня сдлать глупость, которой Дерошъ придаетъ слишкомъ серьезное значеніе. Я гораздо больше сконфуженъ тмъ, что принялъ Флорентину, танцовщицу театра Gat, за маркизу и разныхъ актрисъ за женщинъ высшаго общества, чмъ проигрышемъ въ тысячу пятьсотъ франковъ, посл оргіи, когда вс, не исключая Годшаля, опьянли. Если вы можете помочь мн, г-нъ Моро, то клянусь вамъ, что въ теченіе тхъ шести лтъ, которыя я обязанъ прослужить клеркомъ…

— Нтъ,— прервалъ его Моро,— у меня трое дтей и я не могу ни къ чему обязываться…

— Прекрасно,— сказала сыну г-жа Клапаръ, бросая полный упрека взглядъ на Моро,— дядя Кардо…

— Нтъ боле дяди Кардо!— отвчалъ Оскаръ. Затмъ онъ разсказалъ все, что произошло въ улиц Вандомъ.

Г-жа Клапаръ, чувствуя, что у нея подкашиваются ноги, опустилась на одинъ изъ стульевъ столовой.— Все погибло!..— простонала она, падая въ обморокъ. Моро взялъ на руки бдную женщину и отнесъ ее въ спальню. Оскаръ стоялъ неподвижно, точно сраженный молніей.

— Теб остается только сдлаться солдатомъ,— сказалъ Моро, возвращаясь къ Оскару.— Этотъ идіотъ Клапаръ по моему не протянетъ боле трехъ мсяцевъ, мать твоя останется безъ всякихъ средствъ къ жизни. Не долженъ ли я отложить для нея все то, что могу удлить изъ своихъ средствъ? Этого я при ней не могъ сказать теб. Сдлавшись солдатомъ, ты будешь обезпеченъ и будешь имть возможность судить о томъ, какова жизнь людей, лишенныхъ средствъ.

— Я могу вытянуть благопріятный номеръ,— сказалъ Оскаръ.

— Что же ты станешь длать? Твоя мать добросовстно выполнила свой долгъ относительно тебя, она дала теб образованіе и поставила тебя на настоящую дорогу, съ которой ты сегодня свернулъ. Что же ты думаешь предпринять? Безъ денегъ ничего не добьешься, это ты долженъ знать. Во всякомъ случа ты неспособенъ снять сюртука, натянуть на себя рабочую блузу и начать жизнь рабочаго или ремесленника. Къ тому же ты знаешь, какъ горячо любитъ тебя твоя мать, она умретъ, если ты дойдешь до этого.

Оскаръ опустился на стулъ и далъ волю слезамъ, которыя душили его. Онъ понималъ теперь языкъ житейской мудрости, вполн недоступный ему посл его перваго проступка.

— Люди безъ состоянія должны быть безупречны,— сказалъ Моро,— не подозрвая всей глубины этого жестокаго изреченія.

— Участь моя скоро ршится, послзавтра я тяну жребій,— возразилъ Оскаръ.— Тогда я обдумаю все.

Моро, глубоко взволнованный, несмотря на свою вншнюю суровость, долженъ былъ оставить семью въ улиц Серизе, совершенно подавленную горемъ. Три дня спустя Оскару достался двадцать седьмой номеръ. Желая смягчить участь бднаго юноши, Моро ршился обратиться къ графу де-Серизи съ просьбой оказать протекцію Оскару и содйствовать его зачисленію въ кавалерію. Сынъ графа, окончившій Политехническую школу, гд онъ числился въ послднемъ разряд, былъ назначенъ подпоручикомъ того кавалерійскаго полка, шефомъ котораго былъ герцогъ де-Мофриньезъ, благодаря рекомендаціи графа де-Серизи, Оскаръ былъ принятъ въ одинъ изъ лучшихъ полковъ, причемъ командиръ общалъ произвести его черезъ годъ въ фурьеры. Такимъ образомъ, бывшій клеркъ конторы Дероша поступилъ подъ начальство виконта де-Серизи.

Въ теченіе нсколькихъ дней, слдовавшихъ за всми этими потрясеніями, г-жа Клапаръ всецло предавалась своему горю, затмъ она почувствовала угрызенія совсти, нердко овладвающія матерями, поведеніе которыхъ было небезупречно въ юности. Съ наступленіемъ старости такія матери всегда обнаруживаютъ склонность къ раскаянію. Г-жа Клапаръ стала убждать себя въ томъ, что надъ ней тяготетъ проклятіе. Она приписала вс невзгоды своего второго брака и вс неудачи сына гнву Бога, Который такимъ образомъ караетъ ее за грхи и радости ея молодости. Бдная мать отправилась въ первый разъ посл сорока лтъ исповдываться къ викарію церкви св. Павла, аббату Гудронъ, который убдилъ ее искать утшенія въ религіи. Бывшая Аспазія Директоріи ршилась замолить свои грхи и заслужить для Оскара прощеніе Бога. Она посвятила себя дламъ благотворительности и спасла жизнь Клапару своимъ самоотверженнымъ уходомъ:— даже и въ деспотизм этого слабоумнаго она видла справедливую кару Бога. Впрочемъ, Оскаръ велъ себя безукоризненно и въ 1830 году былъ произведенъ фурьеромъ роты виконта де-Серизи, это давало ему права подпоручика, такъ какъ полкъ герцога де-Мофриньезъ принадлежалъ къ королевской гвардіи. Оскару Гюссонъ было въ то время двадцать пять лтъ. Такъ какъ королевская гвардія большею частью находилась въ Париж или въ его окрестностихъ, то Оскаръ имлъ возможность навщать мать отъ времени до времени и длиться съ нею своими заботами, онъ прекрасно понималъ, что никогда не будетъ произведенъ въ офицеры и это угнетало его. Въ то время въ офицеры кавалерійскихъ полковъ производили только младшихъ сыновей знатныхъ родовъ, молодымъ людямъ, не принадлежавшимъ къ дворянству, трудно было добиться повышенія. Оскаръ мечталъ только о томъ, чтобы выйти изъ гвардіи и получить чинъ подпоручика въ одномъ изъ кавалерійскихъ полковъ арміи. Въ феврал 1830 года г-жа Клапаръ добилась, благодаря аббату Гудронъ, назначенному настоятелемъ церкви св. Павла, протекціи супруги дофина, и Оскаръ былъ произведенъ въ подпоручики.

Хотя Оскаръ, казалось, былъ вполн преданъ Бурбонамъ, но душа бывшаго клерка склонялась на сторону либераловъ. Въ самомъ разгар сраженія 1830 года онъ перешелъ на сторону народа. Этотъ поступокъ имлъ важныя послдствія по мсту, гд происходили военныя дйствія и обратилъ вниманіе общества на молодого Гюссона. Въ август 1830 года Оскаръ, произведенный въ поручики, получилъ крестъ Почетнаго Легіона и былъ назначенъ адъютантомъ при Лафайэтт, который далъ ему чинъ капитана въ 1832 году. Когда этотъ благородный защитникъ республики былъ отставленъ отъ командованія войсками націоналной гвардіи, Оскаръ Гюссонъ, преданность котораго новой династіи граничила съ фанатизмомъ, былъ назначенъ эскадроннымъ командиромъ и зачисленъ въ полкъ, который былъ отправленъ въ Африку при первомъ поход, предпринятомъ королевскимъ принцемъ. Виконтъ де-Серизи состоялъ подполковникомъ въ этомъ полку. Во время стычки у Манта, когда пришлось уступить поле битвы арабамъ, тяжело раненный виконтъ де-Серизи остался подъ своей убитой лошадью. Оскаръ сказалъ своему эскадрону:

— Ребята, насъ ожидаетъ смерть, но мы не можемъ бросить нашего полковника…— и первый устремился на арабовъ. Солдаты его, воодушевленные его отвагой, послдовали за нимъ. Въ первый моментъ арабы, пораженные этимъ неожиданнымъ возвращеніемъ, растерялись настолько, что позволили имъ унести виконта, Оскаръ усадилъ его на свою лошадь и помчался галопомъ. Но во время этой ужасной схватки онъ получилъ два удара ятаганомъ въ лвую руку. За свой великодушный поступокъ молодой Гюссонъ получилъ офицерскій крестъ Почетнаго Легіона и чинъ подполковника. Несмотря на то, что онъ самъ былъ раненъ, Оскаръ ухаживалъ съ самой нжной заботливостью за виконтомъ де-Серизи, за которымъ пріхала его мать, виконтъ умеръ, какъ извстно, въ Тулоп, отъ послдствій своихъ ранъ. Графиня де-Серизи не ршилась разлучить своего сына съ другомъ, который вырвалъ его изъ объятій смерти и продолжалъ ухаживать за нимъ съ необыкновенной преданностью. Раны, полученныя Оскаромъ, были признаны тяжелыми, и хирургъ, привезенный графиней де-Серизи, нашелъ необходимымъ ампутировать лвую руку Оскара. Графъ де-Серизи простилъ Оскару его глупую выходку въ дилижанс Пьеротена и даже считалъ себя его должникомъ посл того, какъ похоронилъ своего единственнаго сына въ часовн замка де-Серизи.

Въ одно прекрасное майское утро, долгое время спустя посл схватки у Манта, у воротъ гостинницы ‘Серебрянаго Льва’ въ улиц Фобуръ-Сенъ-Дени, стояла пожилая дама, опираясь на руку господина лтъ тридцати четырехъ. Повидимому, это былъ офицеръ въ отставк, лишившійся на войн одной руки, въ петлиц у него была лента ордена Почетнаго Легіона. Конечно, Пьеротену, содержателю дилижансовъ долины Оазы, не легко было узнать въ этомъ офицер съ загорлымъ лицомъ маленькаго Оскара Гюссона, котораго онъ когда-то возилъ въ Прель. Г-жа Клапаръ, овдоввшая наконецъ, такъ же сильно измнилась, какъ и ея сынъ. Клапаръ, одна изъ жертвъ покушенія Фіески, принесъ жен больше пользы своей смертью, чмъ всей своей жизнью. Бродя по обыкновенію безъ всякаго дла, лнтяй выбралъ мстечко на бульвар du Temple, чтобы видть, какъ будутъ проходить войска. Посл взрыва адской машины бдной вдов назначили пожизненную пенсію въ 1.500 франковъ въ силу закона о вознагражденіи семействъ несчастныхъ жертвъ катастрофы.

Дилижансъ, въ который впрягли четверку великолпныхъ срыхъ лошадей въ яблокахъ, состоялъ изъ внутренняго помщенія, изъ купэ, ротонды и имперіала. Онъ напоминалъ такъ называемыя ‘гондолы’, которыя конкуррируютъ въ настоящее время по версальской дорог съ двумя желзными дорогами. Солидная и вмст съ тмъ легкая, хорошо выкрашенная и обитая внутри тонкимъ синимъ сукномъ, украшенная шторами въ мавританскомъ вкус и красными кожаными подушками, ‘Ласточка Оазы’ вмщала девятнадцать пассажировъ. Пьеротенъ, несмотря на пятидесятилтній возрастъ, мало измнился. Стоя у воротъ въ своей неизмнной блуз, подъ которой онъ носилъ черный сюртукъ, онъ спокойно курилъ трубку и слдилъ за тмъ, какъ два кондуктора въ ливре укладывали вещи пассажировъ на обширномъ имперіал дилижанса.

— Вы заняли мста?— обратился онъ къ г-ж Клапаръ и Оскару, осматривая ихъ взглядомъ человка, который старается припомнить что-то.

— Да, два мста взяты нами во внутреннемъ помщеніи. Они записаны на имя Бельжамбъ, моего слуги,— сказалъ Оскаръ.

— Ахъ, вы, вроятно, новый бомонскій инспекторъ,— сказалъ Пьеротенъ.— Вы замститель племянника Маргерона..

— Да,— сказалъ Оскаръ, сжимая руку матери, которая собиралась заговорить.

Офицеру хотлось оставаться нкоторое время неузнаннымъ.

Въ эту минуту Оскаръ вздрогнулъ, услышавъ голосъ Жоржа Маре.

— Пьеротенъ, есть ли у васъ еще одно свободное мсто? кричалъ онъ съ улицы.

— Мн кажется, что вы могли бы называть меня ‘г-номъ Пьеротенъ’ и не надрывать себ глотки,— возразилъ довольно рзко содержатель дилижансовъ.

Если бы не особенный оттнокъ знакомаго голоса, Оскаръ никогда не узналъ бы человка, встрчи съ которымъ принесли ему столько зла. Жоржъ почти облыслъ, только три-четыре пряди волосъ надъ ушами были тщательно взбиты, чтобы по возможности скрыть лысину. Грушевидный животъ и значительная полнота обезобразили нкогда столь изящную фигуру. Вульгарная вншность и вульгарныя манеры свидтельствовали о томъ, что Жоржъ прошелъ сквозь огонь и воду и продолжалъ вести безпутную жизнь, лицо его было угреватое, черты огрубли и точно расплылись отъ вина, глаза лишились того блеска молодости, который сохраняется очень долго у людей, ведущихъ благоразумную жизнь, посвященную умственному труду. Одтъ онъ былъ, какъ человкъ, не заботящійся о своей вншности, но его панталоны со штрипками — совершенно полинялыя и испачканныя — требовали по своему покрою лакированныхъ сапогъ, сапоги Жоржа, на толстыхъ подошвахъ и нечищенные, служили, повидимому, не мене года, что въ Париж равносильно тремъ годамъ службы въ другихъ городахъ. Выцвтшая жилетка, старый фуляръ, замнявшій галстухъ и перевязанный съ нкоторой претензіей на изящество — все это указывало на крайнюю нужду, въ которой находился бывшій щеголь. Къ тому же, несмотря на ранній часъ, Жоржъ былъ не въ сюртук, а во фрак,— безусловный признакъ нищеты! Этотъ фракъ видлъ, вроятно, не мало баловъ, швы его поблли, засаленный воротъ лоснился, края рукавовъ напоминали волчьи зубы. И Жоржъ ршился привлечь вниманіе публики желтыми, довольно грязными перчатками! На одномъ изъ пальцевъ обрисовывалось черное кольцо. Вокругъ галстуха, продтаго въ золотое кольцо, обвивалась шелковая цпочка — имитація волосъ — на конц которой висли, вроятно, часы. Шляпа боле всхъ другихъ симптомовъ нужды свидтельствовала о безвыходности положенія человка, который живетъ изо дня въ день и не въ состояніи дать шестнадцать франковъ шляпочнику. Бывшій избранникъ сердца Флорентины размахивалъ тросточкой съ рзнымъ набалдашникомъ, но совершенно погнувшуюся и потертую. Синія панталоны, жилетка изъ клтчатой матеріи, галстухъ небесно-голубого цвта, коленкоровая рубашка въ розовыхъ полоскахъ выражали такое желаніе казаться чмъ-нибудь, что этотъ контрастъ производилъ удручающее впечатлніе и могъ служить хорошимъ урокомъ.

‘И это Жоржъ!..— подумалъ Оскаръ.— Человкъ, у котораго было тридцать тысячъ франковъ годового доходу!’

— Г-нъ де-Пьеротенъ, имется ли свободное мсто въ купе?— спросилъ съ ироніей Жоржъ.

— Нтъ, купе мое занято зятемъ г-на Моро, пэромъ Франціи, барономъ де-Каналисъ, который детъ съ женой и тещей. Есть только одно свободное мсто во внутреннемъ отдленіи,— возразилъ Пьеротенъ.

— Чортъ возьми! Пэры Франціи во вс времена путешествуютъ въ дилижансахъ Пьеротена! Хорошо, я беру мсто во внутреннемъ отдленіи,— сказалъ Жоржъ, вспоминая о путешествіи въ Прель съ графомъ де-Серизи.

Онъ окинулъ быстрымъ взглядомъ Оскара и его мать, но, повидимому, не узналъ ни сына, ни матери. Оскаръ загорлъ отъ африканскаго солнца. У него были густые усы и большія бакенбарды. Довольно рзкія черты серьезнаго лица вполн гармонировали съ военной осанкой. Офицерская кокарда и суровая вншность Гюссона могли во всякомъ случа ввести въ заблужденіе Жоржа, если бы даже въ его воспоминаніяхъ сохранился образъ его жертвы. Что касается до г-жи Клапаръ, которую Жоржъ видлъ только мелькомъ, то нужно замтить, что десять лтъ жизни, исключительно посвященной благотворительности, совершенно преобразили ее. Никто не узналъ бы въ этой дам, напоминавшей сестру милосердія, одну изъ Аспазій 1797 года.

Невроятныхъ размровъ старикъ въ простомъ, но довольно дорогомъ костюм подходилъ къ дилижансу медленной, тяжелой походкой. Онъ фамильярно раскланялся съ Пьеротеномъ, повидимому, относившимся къ нему съ тмъ почтеніемъ, которое встрчаютъ милліонеры во всхъ частяхъ свта.

— Эхъ, да это дядя Леже!.. И, какъ видно, преуспваетъ!— воскликнулъ Жоржъ.

— Съ кмъ имю честь говорить?— спросилъ сухимъ тономъ Леже.

— Какъ, вы не узнаете полковника Жоржа, друга Али-паши? Мы когда-то путешествовали вмст въ обществ графа де-Серизи, который халъ инкогнито.

Люди часто впадаютъ въ роковую ошибку, узнавая старыхъ знакомыхъ и желая быть узнанными ими.

— Вы очень перемнились,— возразилъ землевладлецъ-милліонеръ.

— Все мняется!— сказалъ Жоржъ.— Посмотрите, разв гостинница ‘Серебрянаго Льва’ и дилижансъ Пьеротена напоминаютъ то, что было четырнадцать лтъ тому назадъ?

— Пьеротенъ держитъ теперь въ своихъ рукахъ вс дороги долины Оазы и славится своими прекрасными дилижансами. Онъ теперь гражданинъ города Бомона, содержитъ гостинницу, у которой останавливаются вс дилижансы, иметъ очень дльную жену и дочь…

Въ это время изъ гостинницы вышелъ старикъ лтъ семидесяти и присоединился къ ожидавшимъ пассажирамъ.

— Ну, дядя Рэберъ,— сказалъ Леже,— мы ждемъ только вашего великаго человка.

— Вотъ онъ,— сказалъ управляющій графа де-Серизи, указывая на Жозефа Бридо.

Ни Жоржъ, ни Оскаръ не узнали знаменитаго художника, извстнаго теперь всему міру, оригинальное лицо его и вся фигура дышали увренностью, всегда сопровождающей успхъ. На черномъ сюртук красовалась ленточка Почетнаго Легіона, одтъ онъ былъ очень тщательно и, повидимому, былъ приглашенъ на какой-нибудь загородный праздникъ.

Въ это время изъ бюро, устроеннаго въ прежней кухн ‘Серебрянаго Льва’, вышелъ приказчикъ съ листомъ въ рук и подошелъ къ дилижансу. Прежде всего онъ вошелъ въ пустое купэ.

— Г-нъ и г-жа де-Каналисъ, три мста!— крикнулъ онъ.— Затмъ онъ перешелъ во внутреннее отдленіе и сталъ выкрикивать: ‘Бельжамбъ — два мста.— Мосье де-Рэберъ — три мста.— Господинъ… ваше имя?— обратился онъ къ Жоржу.

— Жоржъ Маре,— отвчалъ вполголоса разорившійся щеголь.

Комми подошелъ къ ротонд, у которой толпились кормилицы, крестьяне и мелкіе торговцы, прощаясь съ узжавшими. Усадивъ всхъ пассажировъ, приказчикъ крикнулъ: ‘Готово!’ Пьеротенъ услся рядомъ съ кондукторомъ, молодымъ человкомъ въ блуз, который погналъ лошадей.

Карета, запряженная четверкой лошадей, купленныхъ въ Руа, поднималась довольно медленно по возвышенности Сенъ-Денискаго предмстья, но добравшись до Сенъ-Лорана, она понеслась точно легкая почтовая карета и черезъ сорокъ минутъ добралась до Сенъ-Дени. Затмъ, не останавливаясь у трактира, славившагося ватрушками, дилижансъ свернулъ налво отъ Сенъ-Дени, и покатилъ по дорог, пролегавшей черезъ долину Монморанси.

У этого поворота Жоржъ прервалъ молчаніе, царившее въ дилижанс.

— Да, теперь мы демъ нсколько лучше, чмъ пятнадцать лтъ тому назадъ,— сказалъ онъ, вынимая серебряные часы.— Неправда ли, дядя Леже?

— Вы могли бы называть меня г-нъ Леже,— возразилъ милліонеръ.

— О, да это нашъ балагуръ, который халъ съ нами когда-то въ Прель!— воскликнулъ Жозефъ Бридо.— Ну, что, участвовали ли вы въ новыхъ походахъ въ Азіи, въ Африк или въ Америк?— спросилъ великій живописецъ.

— Чортъ возьми, я участвовалъ въ іюльской революціи, и этого довольно съ меня… Она разорила меня…

— Вотъ какія бываютъ встрчи…— сказалъ Леже, обращаясь къ де-Рэберу.— Вотъ, видите ли, папа Рэберъ, это тотъ клеркъ нотаріуса Крота, которому вы, вроятно, обязаны управленіемъ имніями дома де-Серизи…

— Недостаетъ только Мистигриса, который прославился теперь подъ именемъ Леона Лера, да того молодого человка, который имлъ глупость разсказать графу о его болзняхъ, отъ которыхъ тотъ въ конц концовъ вылечился и о графин де-Серизи, которую графъ, наконецъ, бросилъ, чтобы спокойно умереть,— сказалъ Бридо.

— Недостаетъ также графа де-Серизи,— сказалъ Рэберъ.

— О, я полагаю,— сказалъ печальнымъ голосомъ Жозефъ Бридо,— что если графъ прідетъ еще разъ изъ Преля въ Лиль-Аданъ, то это будетъ только для того, чтобы присутствовать при моемъ бракосочетаніи.

— Онъ еще катается иногда въ своемъ парк,— сказалъ старикъ Рэберъ.

— А графиня часто навщаетъ его?— спросилъ Леже.

— Разъ въ мсяцъ,— отвчалъ Рэберъ.— Она очень любитъ Парижъ, прошлой осенью, въ сентябр, она выдала замужъ свою племянницу, мадмуазель дю-Рувръ, на которой она сосредоточила всю свою любовь, за молодого и очень богатаго поляка, графа Лагринскаго…

— Къ кому же,— спросила г-жа Клапаръ,— перейдетъ имущество графа де-Серизи?

— Къ жен, которая похоронитъ его,— возразилъ Жоржъ.— Графиня хорошо сохранилась, несмотря на свои пятьдесятъ четыре года, она всегда очень изящна и издали можетъ еще вызвать нкоторую иллюзію… Но кстати, что сталось съ тмъ управляющимъ, который былъ уволенъ въ то время?

— Моро?— спросилъ Леже.— Вдь онъ состоитъ депутатомъ департамента Оазы!

— Ахъ, это знаменитый представитель центра? Моро de l’Oise, какъ его называютъ?— сказалъ Жоржъ.

— Да,— отвчалъ Леже,— въ Моро de l’Oise. Онъ нсколько боле, чмъ вы, содйствовалъ іюльской революціи и, однако, кончилъ тмъ, что купилъ великолпное имніе Пуантель, между Прелемъ и Бомономъ.

— О, рядомъ съ землей своихъ господъ, у которыхъ онъ состоялъ управляющимъ? это довольно вульгарно,— сказалъ Жоржъ.

— Не говорите такъ громко,— сказалъ де-Рэберъ,— такъ какъ г-жа Моро находится тутъ рядомъ въ купэ, съ своей дочерью, баронессой де-Каналисъ и зятемъ, бывшимъ министромъ.

— Какое же приданое долженъ былъ дать Моро, чтобы заставить нашего великаго оратора жениться на мадемуазель Моро?

— Да около двухъ милліоновъ,— сказалъ Леже.

— У него было предрасположеніе къ милліонамъ,— сказалъ Жоржъ, понизивъ голосъ.— Онъ началъ наматывать свой клубокъ еще въ Прел…

— Ни слова больше о господин Моро!— воскликнулъ съ живостью Оскаръ.— Мн кажется, что вы должны были научиться хранить молчаніе въ общественныхъ каретахъ.

Жозефъ Бридо пристально взглянулъ на однорукаго офицера.

— Вы не сдлались посланникомъ, милостивый государь, но кокарда ваша свидтельствуетъ о томъ, что вы сдлали карьеру, и благородную карьеру… братъ мой и генералъ Жиродо часто упоминали о васъ въ своихъ отчетахъ…

— Оскаръ Гюссонъ!— воскликнулъ Жоржъ.— Чортъ возьми, если бы вы не заговорили, я не узналъ бы васъ!

— Ахъ, это вы съ такимъ мужествомъ вырвали изъ рукъ арабовъ виконта де-Серизи?— спросилъ де-Рэберъ.— Вдь это для васъ графъ выхлопоталъ должность сборщика податей въ Бомон, въ ожиданіи вакансіи въ Понтуаз.

— Да, милостивый государь,— сказалъ Оскаръ.

— Прошу васъ,— сказалъ великій живописецъ,— сдлать мн удовольствіе, присутствовать на бракосочетаніи моемъ въ Лиль-Адан.

— Позвольте узнать, на комъ вы женитесь?— спросилъ Оскаръ.

— На мадемуазель Леже, внучк господина Рэбера. Графъ де-Серизи усердно хлопоталъ о томъ, чтобы бракъ этотъ состоялся… Я очень многимъ ему обязанъ. Передъ смертью онъ хотлъ обезпечить мое матеріальное положеніе, о которомъ я не заботился…

— Значитъ Леже женился…— сказалъ Жоржъ.

— На моей дочери,— отвчалъ де-Рэберъ, и безъ приданаго.

— У него есть дти?!

— Одна дочь. У меня, какъ и у моего комнаніона Моро, будетъ знаменитый зять.

— И вы постоянно живете въ Лиль-Адан?— спросилъ Жоржъ, проникаясь почтеніемъ къ милліонеру.

— Да, я купилъ ‘Кассанъ’.

— О, въ такомъ случа я очень радъ, что выбралъ этотъ день для поздки въ долину Оазы,— сказалъ Жоржъ.— Вы можете оказать мн услугу, господа.

— Какую?— спросилъ Леже.

— Вотъ въ чемъ дло,— сказалъ Жоржъ.— Я служу въ недавно учрежденномъ обществ ‘Надежда’, уставъ котораго долженъ быть утвержденъ на-дняхъ королевскимъ приказомъ. Общество это будетъ обезпечивать приданое молодымъ двушкамъ, пожизненную ренту старикамъ, воспитаніе дтей, однимъ словомъ, гарантируетъ благосостояніе людямъ…

— А, понимаю,— сказалъ Леже, улыбаясь,— вы, вроятно, агентъ страхового общества?

— Нтъ, милостивый государь, я главный инспекторъ общества, на мн лежитъ обязанность подъискать корреспондентовъ и агентовъ въ разныхъ пунктахъ Франціи, а найти подходящихъ людей не легко…

— Но какъ же могли вы потерять капиталъ, который приносилъ вамъ тридцать тысячъ ливровъ ренты?— спросилъ Оскаръ Жоржа.

— Точно такъ же, какъ вы потеряли вашу руку,— возразилъ сухо бывшій клеркъ.

— Стало быть, и вы совершили какой-нибудь подвигъ?— спросилъ Оскаръ съ ироніей.

— Да, чортъ возьми, слишкомъ много подвиговъ… на бирж! У меня и теперь на рукахъ цлый ворохъ акцій.

Въ это время пріхали въ Сенъ-Ле-Таверни, вс пассажиры вышли изъ дилижанса, пока перепрягали лошадей. Оскаръ любовался быстротой, съ которой Пьеротенъ отстегивалъ постромки у вальковъ, въ то время, какъ кондукторъ развязывалъ возжи у пристяжныхъ лошадей.

‘Бдняга Пьеротенъ! Ему не особенно повезло въ жизни, какъ и мн,— подумалъ Оскаръ.— Жоржъ впалъ въ нищету, вс остальные разбогатли благодаря спекуляціямъ или таланту’.

— Будемъ ли мы завтракать тутъ, кондукторъ?— спросилъ Оскаръ громкимъ голосомъ, хлопая по плечу Пьеротена.

— Я не кондукторъ,— сказалъ Пьеротенъ.

— Кто же вы?— спросилъ полковникъ Гюссонъ.

— Я содержатель дилижансовъ,— возразилъ Пьеротенъ.

— Ну, ладно, не сердитесь на старыхъ знакомыхъ,— сказалъ Оскаръ, указывая на свою мать и сохраняя свой покровительственный тонъ.— Разв вы не узнаете г-жу Клапаръ?

Въ эту минуту г-жа Моро de l’Oise вышла изъ купэ и, услышавъ это имя, бросила на Оскара и его мать полный презрнія взглядъ.

— Ей-Богу, сударыня, я никогда не узналъ бы васъ… ни васъ, сударь. Въ Африк, вроятно, довольно жарко…

Снисходительное отношеніе Оскара къ Пьеротену было послдней безтактностью, обусловленной тщеславіемъ героя этого разсказа. Но и на этотъ разъ его тщеславіе не осталось безъ наказанія. Два мсяца спустя посл того, какъ Оскаръ устроился въ Бомон, онъ сталъ ухаживать за мадмуазель Жоржеттой Пьеротенъ, и въ конц зимы 1838 года женился на дочери содержателя дилижансовъ, получивъ сто пятьдесятъ тысячъ франковъ приданаго.

Путешествіе въ Прель сдлало Оскара боле сдержаннымъ, вечеръ у Флорентины укрпилъ въ его душ принципы честности, лишенія суровой военной жизни внушили ему почтеніе къ іерархическому строю общества и покорность судьб. Передъ смертью графъ де-Серизи выхлопоталъ для него мсто сборщика податей Понтуазскаго округа. Протекція господина Моро de l’Oise, графини де-Серизи и барона Каналисъ, который рано или поздно сдлается министромъ, позволяетъ Оскару Гюссону разсчитывать въ будущемъ на мсто главнаго сборщика податей. Семья Камюзо признаетъ въ немъ теперь близкаго родственника.

Оскаръ человкъ обыкновенный, кроткій, нетребовательный, скромный и придерживающійся, какъ и правительство его родины, золотой середины. Онъ не возбуждаетъ ни зависти, ни презрнія. Это типъ современнаго буржуа.

ПЕРВЫЙ ШАГЪ.(Посвящается Лаур).

Читайте также:

ПЕРВЫЙ ШАГЪ.
(Посвящается Лаур).