Проф. гр. В. П. Зубов
Проф. гр. В. П. Зубов
Барон Николай Николаевич Врангель.
Барон Николай Николаевич Врангель.
К пятидесятилетию со дня кончины. 2 июня 1880 — 15/28 июня 1915 *
————————————————-
Барон Николай Николаевич Врангель, Зубов В. П., Год: 1865
Время на прочтение: 8 минут(ы)
_________________________
* Печатается по изд.: Русская мысль. 1965. 29 июня. No 2327. Вторник. С. 4-5.
_________________________
Майским вечером 1914 г. мы сидели с ним перед ныне больше не существующим cafe de Rohan на углу улиц St. Honore et Rohan, где сейчас вход в Hotal du Louvre. В пророческом наитии он сказал: ‘Мы стоим перед событиями, каких мир не видал со времени великого переселения народов. Культура, которая, как наша, дошла до такого самоотрицания в футуризме, которая хочет стереть все свое прошлое, близится к концу. Скоро все то, чем живем мы, покажется миру ненужным, наступит период варварства, который будет длиться десятилетиями’.
Между тем раскрылись двери Comedie Francaise — публика расходилась мимо нас. Перед нами — знакомая нам с детства картина av. de l’Opera в ночном освещении, еще чувствовалось дыхание XIX века, этой самой культурной и либеральной эпохи в истории. В мире царило спокойствие, по крайней мере так казалось широкой общественности, и слова моего друга показались мне парадоксом. Почему эта старая культура, казавшаяся столь устойчивой в этом центре западного мира, должна была погибнуть только потому, что сумасшедшему итальянцу Мари-нетти вздумалось проповедовать уничтожение всех музеев и памятников старины?
Сейчас немного осталось современников, мало кто помнит обаятельного Коку Врангеля, но труды его остались, и нельзя изучать русское искусство XVIII и XIX вв., не обращаясь к ним. Он создал его историю, он сделал еще больше, он научил нас чувствовать прелесть русского XVIII века, культуры, сочетавшей преемственные национальные основы с иноземным налетом, гениальность и уродливость, волшебство и пародии, ‘спайку русского самодурства с европейской цивилизацией’.
Его мысли облечены в восхитительную форму, он умел придавать строго научному изложению удивительную живость. После его кончины А.Ф. Кони[1] писал в редакцию ‘Старых годов’: ‘В его трудах прошлое оживало с силой настоящего, давно умолкшая жизнь восставала во всех своих тонких очертаниях и изгибах. В стенах старых усадеб, в запущенных садах и заросших прудах начинал биться пульс живого организма, и то, что в далеком прошлом было общего с чувствами, скорбями и надеждами настоящих поколений, вдруг восставало из-под наслоений времени’.
Сын барона Николая Егоровича Врангель[2] и Марии Дмитриевны[3], он родился в имении Головковка, Чигиринского у. Киевской губ. Чисто русская кровь матери смешалась в нем с кровью отцовского рода, происходившего из Швеции, перешедшего в Россию и насчитывавшего среди предков арапа Петра Великого Ганнибала, так же как и Пушкин. Эта африканская наследственность сказывалась и в чертах его лица и в темпераменте. Переселившись в Ростов-на-Дону, он в 1892 г. поступил в реальную гимназию и окончил там 6 классов. Затем в Петербурге он поступил в 7-й кл. 4-го реального училища, но не окончил его, заболев воспалением легких, последствия которого внушали опасение за вообще некрепкого здоровьем молодого человека. Его увезли за границу, и этим кончилось его школьное учение, доказательство, что и без аттестата зрелости и университета можно стать культурнейшим человеком и значительным ученым. Он сам развил себя, и как развил: чтением по литературе, истории и искусству, к которому с ранних лет приохотил его отец, составивший хорошее собрание картин.
Поселившись в 1900 г. в Петербурге, он сблизился с кружками лиц, интересовавшихся искусством, и в 1902 г. выпустил свой первый печатный труд: каталог выставки русского портрета за 150 лет[4], состоявшейся в Академии наук. В следующем году он деятельно помогал кн. С.А. Щербатову[5] и В.В. фон Мекку[6] при устройстве выставки ‘Старый Петербург’ и составил ее каталог с предисловием[7], а в 1904 г. принимал близкое участие в осуществлении известной выставки портретов в Таврическом дворце, причем составил биографии художников[8] и напечатал в журнале ‘Искусство’ статью[9], явившуюся первой попыткой исторического обзора русской живописи. В том же году он выпустил в двух больших томах подробный каталог Русского музея имени импер. Александра III[10] и этим сразу составил себе имя историка искусства, сначала русского, а скоро и западного. Отныне он участвует во всех художественных предприятиях, в выставках, журналах, лекциях. В нем чудодейственная легкость работы, молодая, кипучая энергия, причем не вставало вопроса, когда он отдыхает, а когда он работает: всегда можно было его встретить фланирующим по улицам столицы, а вечером в театре и обществе.
С 1906 г. он причислен к отделению Живописи Императорского Эрмитажа и одно время находится при галерее драгоценностей. В 1908 г. он покидает службу, но весной 1910-го возвращается. Здесь кроме рядовой музейной работы он участвует в составлении Э.К. фон Липгартом[11] описей, легших в основу нового каталога итальянской и испанской школ. С 1907 г. он становится близким участником и членом редакционного комитета журнала ‘Старые годы’, в февральском выпуске которого он печатает свою первую статью ‘Забытые могилы’. ‘Нигде не гибнет столько произведений искусства как в России, — писал он в этой статье. — Памятники художественной старины, последние остатки былой красоты, исчезнут бесследно, и никто не поддержит того, что некогда составляло предмет восхищения современников.
В этом отношении судьба наших кладбищ особенно плачевна. Запущенные, забытые памятники петербургских кладбищ доживают свои последние дни, и, если теперь же о них не вспомнят, то через несколько лет все то немногое, что осталось от красивого прошлого нашей жизни, все это будет одним воспоминанием… Жутко смотреть на запустение петербургских кладбищ, где похоронено столько замечательных людей, где еще сохранились памятники (работы) Козловского, Мартоса, Рашета и Демута… Но несмотря на запустение, на некоторых кладбищах Петербурга, а особенно на самом старом из них — Лазаревском, еще сохранились некоторые произведения русских скульпторов. С основания Петербурга здесь хоронили многих замечательных людей, и естественно, что здесь встречается наибольшее количество интересных памятников’.
Нет возможности в газетной статье перечислить все печатные труды Врангеля, их список можно найти в июньском номере 1915 г. ‘Старых годов’. Назову главные. В приложении к ‘Старым годам’ 1908 г. вышел составленный им каталог скульптур Имп. Академии художеств и портретов, хранящихся в зале Совета. Летом 1909 г. он вместе с А.А. Трубниковым (Андреем Трофимовым)[12] объехал 25 помещичьих усадеб, в результате чего в летнем номере ‘Старых годов’ появилось исследование: ‘Искусство помещичьей России’, в 1909 г. статья о миниатюре в России — первое и цельное исследование вопроса. Переработанная для отдельного издания, она не вышла вследствие войны. В 1911 г. вышла крупная работа: ‘История русской скульптуры’, отдельным томом Истории русского искусства, выходившего под редакцией И. Э. Грабаря.
Еще в 1910 г. Врангель закончил большую монографию о Рокотове, но издательство Кнебель не поспело ее выпустить до его кончины. О Рокотове осталась его статья в апрельской книжке ‘Старых годов’ 1910 г. Назову еще: ‘Романтизм в живописи и отечественная война’ (‘Старые годы’, июль-сентябрь 1908), ‘Аракчеев и искусство’ в сотрудничестве с С.К. Маковским[13] и А.А. Трубниковым (там же), ‘Бытовая живопись и портреты нидерландских художников XVII и XVIII вв.’ (по поводу устроенной ‘Старыми годами’, но неоткрытой выставки старинной живописи из русских дворцов и частных собраний. Эта статья в расширенном виде вышла на французском языке под заглавием ‘Les Peintres de Genre et les portraitistes Neerlandais’ в кн.: Les anciennes ecoles de Peinture dans les palais et collections privees Russes. Bruxelles, van Oest, 1910), ‘Венецианов в частных собраниях’ (СПб., 1911), ‘Иностранцы XVIII в. в России’ (‘Старые годы’, июль-сентябрь 1911), ‘Иностранцы XIX в. в России’ (‘Старые годы’, июль-сентябрь 1912), ‘Кипренский в частных собраниях’ (СПб., 1912), ‘Императрица Елисавета Петровна и искусство ее времени’ (по поводу выставки, устроенной журналом ‘Аполлон’ в залах Академии художеств) (‘Аполлон’, 1912, N® 7), ‘Искусство и государь Николай Павлович’ (‘Старые годы’, июль-сентябрь 1913), ‘Венок мертвым’ (СПб., 1913), сборник статей, пропитанных ароматом русского XVIII века*.
___________________________
* Далее печатается по изд.: Русская мысль. 1965. 1 июля. No 2328. Четверг. С. 4-5.
___________________________
Он любил этот век и находил прелесть в его нелепости: ‘Я не виновен, если венок, который я приношу моим мертвым друзьям, венок с шипами… Трудно представить себе более ребяческую затею, чем ту, которую выдумали азиаты-русские, передразнивая иностранцев. Но будучи талантливыми актерами, они не только убедили многих, что играют всерьез, но даже сами уверовали в то, что театральные подмостки — та же действительность’. Не зловещим ли было заглавие этой книги? Никто из нас тогда не предвидел, что это — последняя книга Врангеля, что она будет венком, возложенным им на собственную могилу.
Хочется привести наугад хотя бы еще один образец его стиля: ‘Вот искусство (миниатюра), которое умерло, которое все в прошлом. Нежное и уютное, оно как благоухание прежней эпохи умерло и поблекло, как старые жемчуга в железных тисках золотых оправ, унеслось, как аромат старых флаконов с духами. Выцветают и бледнеют нежные краски на розово-желтом фоне слоновой кости. Гаснут как вечерние отсветы солнца, яркие переливы щек, ясные контуры очертаний’. Конечно, сейчас так больше не пишут, вероятно, найдут этот слог жеманным, но мы тогда воспринимали его обаятельным.
Надо сказать о его деятельности в организациях художественных выставок, в которых он брал на себя львиную долю труда в качестве генерального комиссара. В 1908 г. ‘Старыми годами’ была устроена в залах Общества поощрения художеств на Морской выставка старинной живописи в русских дворцах и частных собраниях. Совсем готовой выставке не суждено было открыться, что было связано с тягостным инцидентом, о котором в газетной статье, посвященной памяти покойного, лучше не говорить, предоставив это мемуаристам. В 1912 г. журнал ‘Аполлон’, соредактором которого Врангель был от 1910 до 1912 года, устроил в залах Императорской Академии художеств выставку ‘Императрица Елизавета Петровна и искусство ее времени’, и в том же году ‘Аполлон’ и Французский институт в Петербурге выставку ‘Сто лет французской живописи’ в Юсуповском доме на Литейном. Все эти выставки создались благодаря трудам Врангеля. Исключительно им одним были устроены в Музее Александра III выставки: ‘Венецианов в частных собраниях’ в 1911 и ‘Кипренский в частных собраниях’ в 1912 году.
Когда пишущий эти строки создал Институт истории искусств, Врангель в 1912/1913 г. прочел в нем курс истории русской живописи, а в следующем году курс истории французской живописи.
Он любил жизнь и ее радости, в этой любви было что-то религиозное: ‘Если любишь все, что дает радость, то любишь и Того, Кто ее создал. И потому могут быть религиозны и праведны только те, что наслаждаются всеми перепевами и радугами бесконечно прекрасной жизни’, — писал он, и это не было парадоксом, а глубоким сознанием. Он был по-своему религиозен, не церковно, не догматически, а каким-то мистическим убеждением. Он верил в бесконечность жизни, и даже в возврат на землю: ‘Неужели же мне никогда опять не будет 18 лет’, — говаривал он.
Он отдавался радостям жизни со страстным порывом, как будто предчувствуя, что его жизнь будет недолгой, отдавался с презрением к условностям и к лицемерному осуждению со стороны света, не прощавшего ему смелости, с которой он не старался скрывать ада своих греховных наслаждений. Мы с ним и немногими друзьями искали решения вечных вопросов, погружаясь в paradis artificiels*. На экземпляре ‘Венка мертвым’, подаренном им нашему общему другу графу Борису Бергу[14], он написал стихотворение, которое цитирую по памяти, там, где она мне изменила, ставлю точки:
Меня с тобой связали звенья
Земной тоски — большой изъян.
Мы оба любим прелесть тленья
И книги выцветший сафьян.
Ты ищешь то, что необычно,
Румяной жизни балаган,
Что средь приличий — неприлично,
Что средь обманов — не обман.
…………………………………………….
…………………………………………….
Ты жаждешь долгих путешествий
В страну, где царствует гашиш.
А я, познав земную тину
И полюбя земной порок,
Из строк минувших паутину
Вплетаю в траурный венок.
Не нужно лестных слов мне ворох,
Я жить сюда пришел для тех,
Кто любит мертвых листьев шорох
И чары чувственных утех.
__________________________
* искусственный рай (франц.).
__________________________
Врангель был действительно абсолютно безразличен к внешним отличиям, но Академия наук избрала его членом Общества библиотековедения, Императорский Румянцевский музей — почетным корреспондентом, а французское правительство за устройство выставки ‘Сто лет французской живописи’ наградило его Орденом Почетного Легиона.
Когда началась война 1914 года, он отдался ей со всей страстностью своей природы, видя в ней начало грядущих событий, мировой трагедии, все значение которой современники еще не понимали. Со свойственным ему даром провиденья он сразу же сказал: ‘После войны — революция’, но это было в его представлении лишь начальной фазой той громадной исторической эволюции, которую он предсказал мне в тот майский вечер в Париже.
После предварительной работы в Красном Кресте по оборудованию санитарного поезда имени великой княгини Ольги Николаевны он отбыл на нем в качестве уполномоченного. Александру Николаевичу Бенуа, выразившему, как бы предчувствуя недоброе, свое сожаление по поводу этого решения, он отвечал: ‘Забвение, или, вернее, временное забвение многого, чем мы жили вчера, необходимо для обновления человечества. Это не значит, что нам надо отречься от своих богов, но это показывает, что надо осилить свое стремление к молитве, веруя в то, что соучастие в действительности та же литургия божеству’. Далее он замечает, что мировая трагедия требует от нас иного врачевания, иной духовной пищи, чем та, которою питалось и жило еще вчерашнее поколение, что теперь, сегодня нужно иное и что не воспоминаниями о прошлом суждено нести облегчение нынешнему страданию России. ‘Будем же смиренны и, склонясь с крестом в душе перед великими событиями, поймем и сознаем, что сегодня нужен для человечества иной ключ к сердцу’.
В апреле 1915 года Врангель принял предложение главно-уполномоченного северного района Красного Креста исследовать деятельность этого района за год войны и запечатлеть ее в общедоступной книге. Для этой цели он объездил все учреждения района и поселился в Варшаве, где начал писать свой труд, в то же время работая по исследованию собраний Лазенковского дворца[15] и по изучению варшавской старины вообще. Неожиданная смерть прервала эти работы. Двухнедельное недомогание, разлитие желчи, не представлявшееся опасным, 12 июня приняло острую форму, желчь кинулась на мозг и вызвала потерю сознания, а в понедельник 15-го в 10 ч. 10 минут утра Врангель, не приходя в сознание, скончался.
Болезнь тогда называли острой желтой атрофией печени, действительно, вскрытие показало, что на месте печени была лишь сплошная рана. Говорили, будто это было отравление. Он, якобы присутствовал при выгрузке солдат, отравленных ядовитыми газами, и их выдыхания отравили и его. Его останки были преданы земле на Никольском кладбище Александро-Невской лавры 19 июня вблизи того Лазаревского кладбища, которому он посвятил свои первые строки в ‘Старых годах’. На последнем больше не хоронили, и поэтому не удалось исполнить общего желания видеть его могилу среди когда-то описанных им.
В смертной комнате были найдены написанные им незадолго отрывок в прозе и стихотворение. К сожалению, их у меня больше нет. Но в отрывке было описано видение смерти. Теперь, когда Она пришла, любовь к жизни особенно сильна, все слилось в одном чувстве: ‘Хочу жить!’ ‘Она вошла так неожиданно и странно’. Стихотворение кончалось:
Жизнь вздохнет последним стоном
В куреве кадил
И замрет с церковным звоном
В тишине могил.
Источник текста здесь: http://you1917-91.narod.ru/zubov.html