B. А. Крыловъ, какъ писатель.
I.
——
II.
——
——
III.
——
IV.
——
V.
——
VI.
——
——
——
——
B. А. Крылов, как писатель, Крылов Виктор Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 49 минут(ы)
В. А. Крыловъ. (Александровъ.). Прозаическія сочиненія въ двухъ томахъ. Томъ первый.
С.-Петербургъ. 1908.
Знаменитый авторъ ‘Донъ-Кихота’ въ предисловіи къ своему роману говоритъ, между прочимъ слдующее:
‘Постарайтесь, чтобы читая вашу исторію, меланхоликъ разсмялся, смшливый человкъ еще боле развеселился, чтобы простой человкъ не соскучился, а развитой удивлялся-бы вашей изобртательности, чтобы серьезный не презиралъ ея, а осторожный похвалилъ-бы’.
Эти слова могутъ быть съ большою справедливостью отнесены къ творчеству В. А. Крылова.
Мы далеки отъ того, чтобы сравнивать его произведенія съ безсмертнымъ твореніемъ Сервантеса: В. А. Крыловъ — употребляемъ ходячее выраженіе — ‘пилъ изъ маленькаго стакана’, и не можетъ конечно, считаться геніальнымъ писателемъ. Но тмъ не мене, нельзя не замтить, что въ его творчеств соединены почти вс условія, о которыхъ говоритъ великій испанецъ.
Въ самомъ дл, стоитъ ознакомиться съ двумя — тремя пьесами В. А. Крылова, чтобы замтить въ нихъ то усиленное вниманіе къ публик, которое сквозитъ въ совт Сервантеса. Подобно геніальному автору ‘Донъ-Кихота’ (который, конечно, прежде всего самъ выполнялъ свои совты) и В. А. Крыловъ не замыкался въ собственной поэтической неприступности, не былъ самодовлющимъ творцомъ, не относился съ презрніемъ къ ‘черни’ и толп, но всегда имлъ ее въ виду и велъ ее, если не за собой, то къ себ.
Въ немъ не было ни тни того писательскаго эгоизма, который свойствененъ такъ называемымъ парнасцамъ. Плоть отъ плоти своего ближняго, В. А. писалъ и работалъ прежде всего для него, не помышляя о какихъ-либо особоизбранныхъ натурахъ, или о будущихъ поклонникахъ. Онъ не льстилъ толп, не потакалъ ея вкусамъ, (противъ этого онъ яро возставалъ всегда и въ своихъ статьяхъ и на дл), но онъ считалъ нелишнимъ ‘забавлять’ ее, т. е. заинтересовывать ее и длать ей пріятное въ тхъ видахъ, чтобы привлечь въ театръ новаго зрителя пребывавшаго дотол въ сторон отъ какой-либо культуры. Культивирующее-же значеніе театра Крыловъ ставилъ очень высоко. И если мы вспомнимъ, въ какое глухое время ему пришлось дйствовать въ качеств драматурга, то мы придемъ къ заключенію, что онъ былъ глубоко правъ, ставя театръ на такую высоту. Въ т времена глухой реакціи и повсемстной сонной одури (посл недолгаго подъема 60-хъ годовъ) театръ былъ единственной аудиторіей воспитательнаго воздйствія на массы и единственной ареной для широкаго общественнаго единенія. Значеніе русскаго театра въ т времена было, дйствительно, громадно, и поэтому вполн понятно то уваженіе, которое питалъ къ нему Крыловъ, и то стараніе, съ которымъ онъ искалъ для театра возможно большаго числа зрителей. И ради этой цли ему, конечно, приходилось относиться къ публик съ особой внимательностью.
Для такого живаго и, можно сказать, боеваго призванія, какъ дятельность романиста-сатирика, или драматурга, парнасскій эгоизмъ и пренебреженіе толпою совершенно немыслимы. Имъ поневол приходится влагать свои мысли въ формы наиболе доступныя толп и наиболе способныя заинтересовать и привлечь толпу.
И въ этомъ отношеніи В. А. Крыловъ, какъ драматургъ, вполн достигалъ цли. Его пьесы были всегда привлекательны. А такъ-какъ смхъ всего боле привлекаетъ зрителя, то В. А. умлъ писать такъ, что слушая очень многія изъ его пьесъ, ‘меланхоликъ смялся, а смшливый человкъ еще боле развеселялся’.
Дале, пьесы В. А. были всегда доступны пониманію средняго зрителя. Онъ не гнался за новыми — непонятными толп — словами и формами, но предпочиталъ давать формы и положенія простыя и, такъ сказать, общедоступныя и общеупотребительныя, такъ чтобы ‘простой человкъ не соскучился’. И, простой человкъ, никогда не скучалъ на пьесахъ Крылова: онъ находилъ въ нихъ достаточное количество того, что было и интересно и понятно для него. Вмст съ тмъ Крыловъ былъ достаточно остроуменъ, находчивъ и богатъ дйствіемъ и движеніемъ въ своихъ фабулахъ, такъ что ‘и развитой человкъ’ могъ сплошь и рядомъ ‘удивляться его изобртательности’. И, конечно, никто изъ серьезныхъ (т. е. истинно серьезныхъ, а не притворяющихся таковыми) людей и не думалъ ‘презирать’ В. А… Это длали (да и то лишь по отношенію къ извстному разряду его произведеній) лишь тупые педанты, не умвшіе взглянуть на творчество Крылова съ надлежащею широтою взгляда, или же люди такъ или иначе озлобленные на него и недоброжелательствующіе ему…
И даже самые ‘осторожные’ критики имли полное основаніе ‘похвалить’ большинство произведеній Крылова, такъ какъ въ нихъ, несомннно, было хоть что либо, достойное одобренія.
Какъ писатель, В. А. Крыловъ отгородилъ для себя довольно рзкою чертою почти исключительно область драматургіи. Онъ не чуждался повствовательнаго рода литературы, онъ писалъ и статьи по разнымъ отдльнымъ вопросамъ (преимущественно, театральнымъ) и мемуары и даже чисто-беллетристическія произведенія (разсказы ‘Качалинъ’, ‘Ненависть’). Въ настоящей книг читатели найдутъ цлый рядъ такихъ произведеній Крылова. Но все это для него не характерно и нсколько необычно для него. И съ его именемъ, какъ литератора, неразрывно связано представленіе объ автор пьесъ, а не повствовательныхъ произведеній. Поэтому первое и главное наше слово сейчасъ будетъ о В. А. Крылов — драматург.
Въ своемъ творчеств В. А. Крыловъ довольно строго слдовалъ своимъ взглядамъ на театральный репертуаръ.
Мы уже знакомы съ его подраздленіемъ и оцнкою репертуара. Крыловъ, какъ извстно, длилъ его на дв категоріи — 1) пьесы классическія и 2) пьесы современныя. Изъ числа классическихъ пьесъ онъ отдавалъ особое предпочтеніе тмъ пьесамъ міровыхъ писателей, которыя сохранили до сихъ поръ свое художественное и общечеловческое культурное значеніе — и ставилъ ихъ во главу репертуара. Онъ считалъ ихъ идеалами драматической литературы, вчносіяющими лампадами въ храм искусства и говорилъ, что безъ нихъ не мыслимъ ни одинъ хоть сколько нибудь серьезный драматическій театръ.
Пьесы современнаго репертуара Крыловъ считалъ важными и нужными лишь постольку, поскольку он отражаютъ современную жизнь, и поскольку он художественны и не тенденціозны. При этомъ онъ придавалъ огромное значеніе смху и веселью въ пьес и въ высшей степени цнилъ пьесы веселыя. Но допуская добродушный комизмъ, веселую наивность сюжета и даже шаржъ, т. е. каррикатурность, Крыловъ требовалъ, чтобы ‘все это было все-таки характерно’ и ‘было хоть маленькимъ правдивымъ откликомъ жизни’.
Затмъ онъ снисходительно относился и къ заимствованіямъ и передлкамъ съ иностраннаго, считая, что ‘недостатокъ интересныхъ оригинальныхъ новинокъ можетъ быть замненъ переводами и заимствованіями’. При этомъ Крыловъ предпочиталъ именно, передлки и заимствованія, а не переводы — и мы будемъ ниже имть случай увидть, на какомъ основаніи онъ предпочиталъ это.
Резюмируя свои взгляды на репертуаръ Крыловъ полагалъ, что ‘пьесы должны быть художественны, но все таки он должны быть интересны и заманчивы для публики, и что авторы должны найти равновсіе: угождая публик и увлекая ее, они не должны потакать ея дурнымъ наклонностямъ, а, напротивъ, пробуждать въ ней вс лучшія стороны ума и чувства’.
И, вотъ, самъ онъ, повторяемъ, усердно придерживался всхъ этихъ директивъ въ своемъ творчеств:
Отдавая особое предпочтеніе геніальнымъ пьесамъ классическаго репертуара, В. А. первый расцвтъ своего творчества принесъ въ даръ классическому репертуару. Свою литературную карьеру онъ началъ (если не считать первой его драмы ‘Противъ теченія’) превосходнымъ переводомъ ‘Натана Мудраго’ и этою работою какъ бы испросилъ благословенія у отца современной драматургіи, Лессинга, на дальнйшую художественную дятельность. Поздне Крыловъ началъ переводить ‘Уріэль Акосту’ и лишь по случайнымъ соображеніямъ прервалъ эту работу… Затмъ онъ перевелъ ‘Эгмонта’ — все такія, именно, пьесы, которыя нельзя не причислить къ пьесамъ мірового репертуара, и которыя самъ онъ считалъ необходимйшими для каждаго серьезнаго театра.
Упомянутымъ директивамъ В. А. подчинялъ и бытовыя свои пьесы, число которыхъ у него, поистин, громадно. Въ нихъ онъ культивировалъ веселье и смхъ и старался (хотя и не всегда удачно), сочетать литературность и серьезность намреній съ ‘заманчивостью’. Во всякомъ случа пьесы его — даже самыя мелкія буффонады — всегда были жизненны и затрогивали какую-либо житейскую, бытовую черту.
Наконецъ, въ своихъ обращеніяхъ къ пьесамъ иностранныхъ авторовъ Крыловъ всегда старался дать не простой переводъ, въ которомъ многое было-бы чуждо и непонятно ‘среднему’ русскому зрителю, но передлку, примнительно къ русскимъ нравамъ и порядкамъ. Нужно, однако оговориться, что передлывалъ онъ преимущественно лишь такъ называемыя легкія пьесы. Пьесы-же серьезныя, извстныхъ авторовъ, (напримръ, ‘Честь’ Зудермана), не говоря уже о пьесахъ классическихъ, В. А. Крыловъ переводилъ, не измняя ни ноты въ оригинал и при этомъ давалъ, въ полномъ смысл этого слова, переводъ художественный. Впрочемъ, такихъ чистыхъ переводовъ у него все-таки мало. И, вотъ почему:
‘Люди, неимющіе достаточно дарованія’,— объяснялъ Крыловъ свою склонность къ передлкамъ:— ‘чтобы чужую мысль, чужую сцену освтить колоритомъ своей національности, очень возстаютъ противъ передлокъ, предпочитая имъ простые переводы, это доказываетъ большое незнаніе театральнаго дла. Сцена — не книга, которую можно читать, останавливаясь, когда вздумаешь. Сцена — живое дло… Тутъ все должно быть приноровлено такъ, чтобы зритель получалъ впечатлніе непосредственно, чтобы, по возможности, ему не нужно было отвлекаться постороннимъ мышленіемъ. Вы говорите русскому зрителю слово ‘префектъ’ — и зритель долженъ на нсколько секундъ отвлечься, чтобы сообразить дятельность префекта. А между тмъ дйствіе идетъ дальше, и что-нибудь утрачивается. Но вы скажете: ‘губернаторъ’ — и дятельность лица ясна сразу…
Можно, конечно, спорить съ положеніями Крылова. Можно указать, что такая приспособляемость къ русскому пониманію сплошь и рядомъ должна вредить художественности пьесы. Но во всякомъ случа, объясненіямъ В. А. нельзя отказать въ извстной философской продуманности, всецло вытекающей изъ его великаго знанія сцены… Къ тому-же, передланныя имъ пьесы всегда имли успхъ, и, стало быть, свой raison d’tre… И было ихъ создано такъ много, что этотъ разрядъ произведеній Крылова тоже характеренъ для его творчества.
Такимъ образомъ, резюмируя все, только что сказанное нами, мы можемъ распредлить вс произведенія В. А. Крылова на три главныя категоріи:
Переводы классическихъ пьесъ.
Пьесы оригинальныя.
Передлки (и отчасти переводы) иностранныхъ, бытовыхъ — преимущественно легкихъ — пьесъ.
О пьесахъ первой категоріи много говорить не приходится Переведены он (особенно, ‘Натанъ Мудрый’) прекрасными стихами — очень близко къ подлиннику — и изъ нихъ ‘Натанъ Мудрый’ кром того снабженъ хорошими комментаріями. Такъ что, если драма Лессинга сама по себ — классическое произведеніе, то и переводъ ея, сдланный В. А. Крыловымъ, слдуетъ считать классическимъ образцомъ русской переводной литературы.
Но во всякомъ случа, эти переводы не являются характерными для творчества В. А. Крылова.
Характерными же его произведеніями должны считаться, главнымъ образомъ, его оригинальныя бытовыя пьесы. Въ нихъ наиболе полно развернулся его, быть можетъ, и не особенно долговчный и не очень яркій, но, во всякомъ случа, живой и теплый талантъ.
И развернулся онъ преимущественно въ комедіяхъ, т. е. пьесахъ боле веселаго жанра, чмъ драмы. Комедія была любимйшей формой литературныхъ произведеній Крылова. ‘Мн какъ-то симпатичне’ — говорилъ онъ:— ‘эта веселая форма, не оставляющая въ зрител томящаго впечатлнія, производимаго драмой, но все-таки наводящая на мысль, что и въ смх онъ близокъ къ плачу’. ‘Смхъ — великая сила на сцен’ — говорилъ онъ въ другомъ случа:— ‘Смхъ и веселье — великіе двигатели въ театр’…
Оригинальныя пьесы В. А. Крылова, въ свою очередь могутъ быть раздлены на два отдла:
Пьесы съ серьезнымъ замысломъ, съ крупною темой, съ широкимъ психологическимъ и бытовымъ захватомъ и пьесы легкаго содержанія: небольшія комедійки и даже фарсы, разработывающіе какую-нибудь мелочь общественной и семейной жизни.
Въ первую рубрику входитъ, во первыхъ, юношеское произведеніе Крылова — ‘Противъ теченія’, а затмъ цлый рядъ драмъ и комедій, изъ которыхъ одн воспроизводятъ какой-либо бытъ и посвящены боевымъ вопросамъ современности, другія-же разработываютъ какую-нибудь заране постановленную буржуазно-философскую тему (pices thè,se) — таковы: драмы — ‘Горе-злосчастье’, ‘Дло Плеянова’, ‘Семья’, ‘Разладъ’, ‘Земцы’, ‘Не ко двору’ и комедіи: ‘Къ мировому!’, ‘По духовному завщанію’, ‘Въ дух времени’, ‘Радости жизни’, ‘Поэзія любви’, ‘Баловень’, ‘Городъ упраздняется’, ‘Лтнія грезы’, ‘Кому весело живется’…
О первой изъ этихъ пьесъ (‘Противъ теченія’) мы имемъ мало свдній, такъ-какъ она не вошла въ собраніе сочиненій В. А. Крылова. Въ свое время эта драма имла крупный сценическій успхъ, однако не вслдствіе литературныхъ качествъ, которыя были очень несовершенны, но исключительно благодаря своей благородной иде и эффектному мелодраматизму содержанія. Вотъ какъ отзывается о ней и характеризуетъ ее извстный писатель, Ор. Миллеръ:
‘Первое крупное произведеніе нашего автора остается въ сторон отъ сцены и не входитъ въ собраніе его сочиненій. Мы знакомы съ этимъ произведеніемъ и думаемъ, что, найдя себ со временемъ мсто въ какомъ-нибудь журнал, подобномъ, ‘Русской Старин’, оно останется однимъ изъ благородныхъ литературныхъ отголосковъ той знаменательной поры 60-хъ годовъ, которая не только со своею лицевою стороною, но даже и со своей изнанкою навсегда пребудетъ великою историческою эпохою.
Произведеніе это очень молодое, несовершенное по выполненію, по самому языку, не чуждое даже мелодраматизма. Но въ немъ есть тотъ пылъ, то увлеченіе могучей струею новой жизни, которыми ознаменовались у насъ радостныя похороны крпостнаго права’…
Драма ‘Противъ теченія’ иметъ, такимъ образомъ, самую тсную связь со ‘Столбами’. И тамъ и тутъ В. А. Крыловъ отдался живому и наболвшему въ то время вопросу крпостнаго права и насилія надъ крестьянскою личностью. Драма эта, какъ мы уже знаемъ въ репертуар не удержалась по причинамъ чисто вншнимъ и притомъ случайнымъ.
Идеи и порывы 60-хъ годовъ сказались и въ слдующихъ по времени пьесахъ Крылова: ‘Къ мировому!’, ‘Земцы’, ‘Не ко двору’ и ‘Дло Плеянова’.
‘Къ мировому!’ — блестящій, остроумный этюдъ нравовъ, изображающій одну изъ тхъ коллизій, которыя были пораждаемы столкновеніями новыхъ понятій и реформъ со старыми взглядами и порядками. Эта пьеса увковчиваетъ впечатлнія, испытанныя современниками отъ первыхъ шаговъ только-что введенной тогда мировой юстиціи. Цлый рядъ сценъ и діалоговъ рисуетъ взгляды тогдашняго общества на эту новинку нашей общественности,— и въ этомъ отношеніи комедія Крылова иметъ значеніе исторической иллюстраціи быта.
‘Туда очень вжливо приглашаютъ!’ — говоритъ одно изъ дйствующихъ лицъ о мировомъ арестномъ дом.— ‘Въ тюрьму-то?’ — спрашиваетъ другое лицо. — ‘Что-жъ тюрьма? это какая тюрьма… Тамъ все прилично!’ — ‘А я думалъ, васъ тамъ на цпи держатъ!’ — ‘Что вы, Павелъ Ивановичъ, право-съ!… Тамъ вдь все для господъ, и обращеніе этакое… Съ почтеніемъ. Тамъ даже одинъ коллежскій совтникъ сидли!…
‘Только, вотъ, что, Павелъ Ивановичъ, обидно’:— говоритъ, дале, тоже лицо:— ‘Когда этотъ мировой отъ какого-нибудь извозчика жалобу на чиновника, на служащаго принимаетъ… И слушаетъ — что мужика показанье, что мое — все равно… Вотъ что обидно!’.
— ‘Нтъ! Это прежде господамъ все съ рукъ сходило’ — отзывается о новомъ суд другой персонажъ комедіи:— ‘А теперь озорничать никому не позволено… На всхъ судъ есть!’…
Въ то время мировые судьи были, прямо-таки, въ мод. На засданія къ мировому публика ходила какъ на любопытное зрлище. Равноправіе всхъ — и слуги и господина — предъ судьею, справедливость приговора, невозможность богатому и вліятельному человку отдлаться отъ наказанія, и, наконецъ, гласность суда — все это казалось тогдашней публик чмъ-то фееричнымъ и приковало къ себ всеобщее вниманіе. Крыловъ попалъ своей комедіей, что называется въ точку. Она явилась однимъ изъ тхъ, удачныхъ, по своей своевременности, литературныхъ откликовъ, которые, въ свою очередь, родятъ самый живой откликъ среди читателей и публики.
Успху комедіи ‘Къ мировому’ кром ея злободневнаго отклика на мировой судъ способствовало также и то, что Крыловъ коснулся въ ней еще и другихъ, не мене злободневныхъ вопросовъ — о женскомъ образованіи и объ отношеніяхъ родителей къ взрослымъ дтямъ. Съ новыми культурными взглядами ‘дтей’ въ комедіи сталкиваются заскорузлые взгляды ‘отцовъ’, поражающіе своимъ тупымъ буржуйствомъ. Взрослая двушка, Лена Колечкина, хочетъ читать, учиться, развиваться, но тупой родитель третируетъ ее, какъ маленькую двченку, и негодуетъ по поводу того, что молодой человкъ, ея родственникъ Николай Рубановъ, носитъ ей книги.
— ‘Благодарю покорно! — говоритъ онъ жен:— онъ (т. е. Рубановъ) сегодня ей далъ ‘Революцію’, завтра дастъ акушерство, а мы все ничего!’. ‘Послушай ихъ, такъ они теб наговорятъ про разные эти гражданскіе браки, да про назначеніе женщины… А ужъ вы меня извините, для меня правила чести прежде всего. Я не допущу, чтобы моя дочь со всякими штопаными-трепаными водилась, да отъ нихъ-бы всякому шалопутству научалась! Взгляды дтей однако торжествуютъ: Лена все-таки ршается поступить на женскіе курсы, а строгій родитель, приговоренный при всхъ своихъ ‘правилахъ чести’ къ высидк за приставанье на улиц къ порядочной двушк, скромно пасуетъ предъ дтьми и уныло отправляется въ арестный домъ… И читатель живо чувствуетъ, что вмст съ Павломъ Ивановичемъ Колечкинымъ отправляются, по вол автора, въ арестный домъ и вс закоснлыя убжденія. И становится вполн понятнымъ тотъ взрывъ общественныхъ симпатій, которымъ былъ награжденъ Крыловъ за этотъ своевременный художественный приговоръ отживающему дореформенному старью. И при всей, избалованности ныншняго читателя и зрителя, эта милая пьеска и теперь читается и смотрится съ огромнымъ удовольствіемъ, несмотря даже на проскальзывающую въ ней кое-гд наивность и неяркость нкоторыхъ діалоговъ. И оцнивая творчество В. А. Крылова, необходимо поставить ее во главу угла: этою пьесой онъ создалъ себ имя и вмст съ тмъ положилъ первый, самый главный камень въ фундаментъ своего художественнаго сочинительства.
Живымъ отголоскомъ судебной реформы 60-хъ годовъ является также и драма ‘Дло Плеянова’. Въ ней авторъ отводитъ очень много мста изображенію и характеристик суда присяжныхъ и заполняетъ значительную часть пьесы своеобразнымъ дидактизмомъ: поученіемъ публики на тему, что такое окружный судъ, въ чемъ его свойства и задачи?
Такъ-какъ судебные уставы 1874-го года въ то время были новинкою, и понятія и принципы новаго суда еще не всмъ были извстны и понятны, то Крыловъ въ ‘Дл Плеянова’ поставилъ своей задачей популяризированіе этихъ принциповъ. (Какъ увидимъ ниже, въ другой пьес — ‘Земцы’ — онъ популяризируетъ точно такимъ-же образомъ принципы земскаго самоуправленія). И надо отдать ему справедливость: на фон этой, въ общемъ, довольно скучноватой и растянутой драмы онъ со знаніемъ и любовью къ длу трактуетъ о судейскомъ дл: о взаимоотношеніяхъ между обвиненіемъ и защитой, о значеніи защиты, о психологіи защиты. Онъ критикуетъ адвокатское и прокурорское судоговореніе и углубляется дале въ психологію присяжныхъ засдателей, причемъ чрезвычайно живо изображаетъ извстный типъ присяжнаго засдателя (помщикъ Отрубановъ), поглощеннаго ‘своими собственными длами’ и норовящаго всми силами улизнуть отъ исполненія своихъ обязанностей. Дале В. А. Крыловъ распространяется относительно оцнки судебныхъ доказательствъ и знакомитъ читателя съ разборомъ уликъ. И читатель (зритель) выноситъ изъ этой драмы довольно серьезное знакомство съ многими существенными чертами суда присяжныхъ…
Вмст съ тмъ въ этой пьес В. А. Крыловъ чрезвычайно ярко изображаетъ тотъ интересъ къ новому суду — скажемъ боле, то любопытство,— которымъ было тогда охвачено все общество. Многія черты ‘Дла Плеянова’, въ этомъ отношеніи, впрочемъ, являются живою иллюстраціей и ныншняго времени: вдь и теперь, если судъ присяжныхъ назжаетъ въ глухой провинціальный городъ, да еще по сенсаціонному процессу, то подобный выздъ составляетъ цлую эпоху въ городской жизни. Въ т-же времена интересъ къ вызднымъ сессіямъ суда еще боле обострялся, городскіе обыватели еще боле взбудораживались, и въ счастливый городъ, гд возникало такое занимательное зрлище, какъ уголовный судъ, дйствительно, съзжались (какъ это изображено въ пьес Крылова) вс окрестные помщики, словно на ярмарку, или храмовой праздникъ.
Все это оживленіе и взбудораженіе мирной жизни маленькаго городка изображено у Крылова поистин превосходно: ярко и картинно. Вся эта ярмарка празднаго любопытства къ человческому горю и въ тоже время серьезнаго интереса къ новому культурному учрежденію нарисована у него истинно художественными чертами. И среди многочисленныхъ живыхъ и яркихъ персонажей у него здсь выведенъ, едва-ли не впервые въ русской литератур, любопытный и еще новый тогда типъ судебной психопатки (m-lle Лущанина).
И такимъ образомъ, подобно тому, какъ въ комедіи ‘Къ мировому!’ мы имемъ живую иллюстрацію тхъ пертурбацій, которыя внесла въ общество мировая юстиція, въ ‘Дл Плеянова’ мы встрчаемъ исторически-врную картину отношенія того-же общества къ суду присяжныхъ. И какъ въ первой комедіи, такъ и здсь эта черта длаетъ пьесу В. А. Крылова весьма цнною, въ качеств бытовой иллюстраціи одной изъ сторонъ эпохи 60-хъ годовъ.
То же самое можно сказать и о слдующей крупной пьес В. А. Крылова ‘Земцы’ (‘Змй Горынычъ’). Здсь мы находимъ столь-же яркое отраженіе другой стороны эпохи 60-хъ годовъ — изображеніе земскаго самоуправленія и отношенія къ нему современниковъ. И какъ и въ предыдущей пьес, В. А. Крыловъ отдаетъ здсь дань необходимому для того времени дидактизму, т. е. объясняетъ, что такое земство, каково его устройство цли и задачи. Огромная сцена посвящена этой дидактической лекціи,— сцена, которая въ позднйшее время уже выкидывалась, безъ всякаго ущерба для пьесы. Въ этомъ дидактизм ярко сквозитъ горячее желаніе автора популяризировать и поскоре провести въ жизнь т идеи и принципы, которые дороги ему, какъ убжденному шестидесятнику.
Въ ‘Земцахъ’ Крыловъ рисуетъ первые шаги земства въ Россіи. Авторъ вводитъ насъ въ кругъ земскихъ дятелей и знакомитъ насъ съ производствомъ земскихъ выборовъ, съ административными посягательствами на свободу этихъ выборовъ, съ больничнымъ дломъ въ земств и даже съ земскими интригами (выживаніе врача). Мало того, онъ выводитъ на сцену цликомъ засданіе земскаго собранія. Это была новость, впервые выдвинутая Крыловымъ на подмостки сцены,— новость, изъ-за которой цензура долгое время не разршала ‘Земцевъ’ къ постановк. Предъ зрителями воочію появлялась на сцен живая общественная организація — маленькое подобіе парламента, отъ котораго Россія была тогда еще такъ далека… В. А. Крыловъ схватилъ съ чрезвычайной мткостью и жизненностью типы земскихъ избранниковъ, ихъ языкъ, ихъ рчи съ общественной трибуны… Имъ было подмчено и врно передано неумніе русскаго человка говорить въ обществ, и въ тоже время его охота говорить, говорить, говорить… Въ рчахъ Крыловскихъ земцевъ такъ и льется родное наше многословіе, водянистость, книжность, путанность… Не мене ярко схвачено и оттнено и стсненное положеніе гласныхъ — крестьянъ — вопросъ, не утратившій своего остраго значенія и донын.
Изображая земцевъ, Крыловъ изображаетъ и общество, которое окружаетъ ихъ, или, иначе говоря, онъ рисуетъ намъ взгляды современнаго общества на земство и отношеніе общества къ этому новому для того времени учрежденію. Въ пьес появляются защитники и апологеты земства (докторъ Причаловъ) и враги земства (Варенцовъ, Жаровина). Причаловъ читаетъ цлую лекцію объ устройств земства и польз его и всякими мрами — и словомъ и дломъ — доказываетъ продуктивность работы въ земств… И когда Варенцовъ говоритъ ему:— ‘Ахъ, Глбъ Степановичъ, намъ-ли съ вами говорить о земств? Пускай ждутъ отъ него толку неразумные гимназисты, а мы съ вами знаемъ что такое земство’.— Причаловъ возражаетъ: — ‘О! въ этомъ отношеніи я тоже неразумный гимназистъ!’ — ‘Нтъ! Вы ошибаетесь!’ — говоритъ онъ дале:— ‘И одному человку можно много сдлать въ земств, только-бы искренно любилъ онъ дло!..’ Варенцовъ увряетъ что отъ земства никакого проку не можетъ быть, потому что въ земство идутъ лишь ‘промотавшійся баринъ, который ничего, кром мошенничества, длать не уметъ, купецъ — кулакъ и пройдоха, смекнувшій, что тутъ грабить ловчй можно, недоучившійся офицеръ, выгнанный со службы чиновникъ…’ Жаровина выражается еще рзче: ‘Я всегда скажу прямо: два бдствія было у насъ на Руси — иго монгольское, да вотъ теперь это земство… Для чего оно заведено?.. Чтобы деньги брать съ помщиковъ! Только!’.
Эти разговоры ярко рисуютъ ту среду, въ которой работало и развивалось молодое земство въ Россіи — и опять-таки за Крыловымъ и въ этой пьес остается заслуга созданія исторически-врной бытовой картины.
Середину между этими тремя ‘пьесами 60-хъ годовъ’ и другими пьесами, не носящими отраженія эпохи великихъ реформъ, занимаетъ ‘Надя Муранова’ (‘Не ко двору’) — эта изящная и правдивая исторія мятущейся и дятельной молодой женской души. Шестидесятые годы и здсь проскальзываютъ довольно ярко, но ихъ отраженію отведено уже гораздо мене мста. Центральное мсто въ пьес, кром исторіи самой Нади Мурановой, занимаетъ вопросъ о женскомъ образованіи въ провинціи — вопросъ о серьезныхъ и важныхъ задачахъ, попадающихъ въ руки чванныхъ свтскихъ барынь и тупыхъ толстосумовъ. Колоритомъ ‘великой эпохи’ здсь ветъ лишь отъ главной идеи пьесы — о необходимости для интеллигентнаго человка живой общественной дятельности. Дыханіе 60-хъ годовъ, впрочемъ, живо чувствуется въ центральномъ лиц пьесы, т. е. въ Над Мурановой, въ ея дловитости, въ ея стремленіи къ тому, чтобы выдвинуть и индивидуализировать свою женскую личность, въ ея пробуждающемся и еще смутномъ требованіи женскаго равноправія. Все это, конечно, прямой откликъ 60-хъ годовъ съ ихъ примитивнымъ и робкимъ, но уже чувствующимся феминизмомъ. Эпоха эта, наконецъ, чувствуется въ общемъ тон пьесы и въ ея настроеніи: въ томъ, что въ ней, какъ и въ предыдущихъ пьесахъ Крылова, дйствуютъ и живутъ не одни только ‘дйствующія лица’, но громко заявляетъ о своемъ существованіи цлое общество. Въ этихъ пьесахъ замчается не только выступленіе отдльныхъ личностей, но и движеніе цлой общественной массы, которая живо ощущается за спинами отдльныхъ персонажей. Это уже несомннное наслдіе эпохи 60-хъ годовъ, которые впервые выдвинули на общее лицезрніе не только индивидуальную личность, но и сложный индивидуумъ — общество.
Въ ‘Над Мурановой’ эта общественная масса чувствуется и въ тхъ сценахъ, гд такъ, или иначе фигурируетъ женская гимназія (особенно, въ сцен засданія педагогическаго совта) и въ словахъ Нади о театр и его значеніи. Кстати, эти слова являются настоящимъ credo самого В. А. Крылова — и недаромъ онъ привелъ ихъ въ одномъ изъ своихъ автографовъ.
Въ общемъ, однако, эта яркая и красивая пьеса съ хорошо очерченными типами, является уже не столько воспваніемъ и откликомъ ‘освободительной эпохи’, сколько простою бытовою пьесою, пьесою характеровъ, бытовыхъ коллизій и бытовой обстановки.
Такими-же чисто-бытовыми пьесами являются комедіи ‘По духовному завщанію’, ‘Въ дух времени’, ‘Городъ упраздняется’, и ‘Лтнія грезы’ и драма ‘Горе-злосчастье’. Послдняя пьеса, по серьезности замысла и выполненія, по обилію дйствующихъ лицъ и сценъ, должна быть отнесена къ тяжелой артиллеріи В. А. Крылова — къ его немногочисленнымъ драмамъ. Мстами она подходитъ даже къ понятію пьесы grand spectacle — такъ напримръ, въ сцен свадебнаго бала… Въ драм этой характерны не только бытъ (обстановка, обычаи, и вообще житье мелкаго канцелярскаго чиновничества и мщанства) но и кое-какіе взгляды этихъ людей на бюрократію. (‘Какъ твердь небесная звздами держится, такъ отечество чиновниками’… ‘Начальникъ глядитъ на право — и ты гляди. Начальникъ дрыгнулъ головой — и ты дрыгай…’).
Къ числу серьезныхъ оригинальныхъ пьесъ В. А. Крылова слдуетъ затмъ отнести цлый рядъ комедій, разработывающихъ какое-либо особое, заране постановленное психологическое, или философское положеніе. По большей части, это сравнительно небольшія, изящныя пьесы, содержащія небольшой кругъ дйствующихъ лицъ и легко написанныя. Бытъ въ нихъ тоже воспроизводится достаточно ярко, но главную задачу этихъ piè,ces thè,se составляетъ все-таки не изображеніе быта… Центръ тяжести въ нихъ — опредленное тематическое положеніе, которое авторъ и пытается ршить ни своему убжденію и взгляду. Таковы: ‘Баловень’, ‘Поэзія любви’, ‘Кому весело живется**, ‘Радости жизни’. Главное-же мсто среди нихъ занимаютъ дв серьезныя драмы ‘Разладъ’ и ‘Семья’. Въ обихъ этихъ пьесахъ содержится рзко-подчеркнутое — и чрезвычайно притомъ характерное для В. А. Крылова положеніе: ‘Въ единеніи — сила, въ разъединеніи — гибель’.
О ‘Семь’ необходимо сказать нсколько словъ особо. Эта драма появилась на свтъ сравнительно уже поздно, въ эпоху расцвта таланта и славы Крылова (1-е представленіе ея готовилось къ 25-лтнему юбилею драматурга). И въ ней проявилось новое — неожиданное для многихъ критиковъ В. А. Крылова теченіе… ‘Новая нотка’, какъ выразился одинъ изъ нихъ — И. Ф. Василевскій. И, вотъ, что говоритъ этотъ критикъ по поводу ‘Семьи’.
‘Я назвалъ эту нотку ‘новою’, потому что идеи этого порядка встрчаются очень рдко въ нашей современной драм. Послдняя давно уже получила холодно-резонерствующій, уличающій и карающій характеръ. Огромное большинство пьесъ исключительно касается отрицательныхъ сторонъ жизненнаго склада, тней и пятенъ, нравственныхъ уродовъ и зашибленныхъ жертвъ. Предъ нами на сцен постоянно фигурируютъ всевозможныя слабости, недостатки, проступки. Изъ десяти дйствующихъ лицъ девять внушаютъ или полное равнодушіе, или чувство гадливости.
Г. Александровъ очень ловко подмтилъ этотъ недостатокъ въ общемъ направленіи ныншней нашей драматургіи и ршилъ выступить съ такой пьесой, въ которой вся интрига, все освщеніе, весь вншній интересъ и все вниманіе театра сосредоточены на драматической коллизіи изъ повседневнаго быта безусловно честныхъ, безусловно хорошихъ и безусловно порядочныхъ людей. Въ этой общей иде ‘Семьи’ и заключается, главнымъ образомъ, я думаю, секретъ ея большаго успха и обаянія’.
Нужно замтить, что эти слова (равно какъ и пьеса В. А.) были написаны еще до появленія пьесъ А. П. Чехова съ ихъ мягкими тонами и съ ихъ средою хорошихъ и порядочныхъ людей. Поэтому Крыловъ явился въ ‘Семь’ какъ-бы предтечею Чехова, и ‘Семья’ внесла такимъ образомъ въ русскую литературу нчто, дйствительно, новое и свжее.
Къ числу пьесъ thè,se слдовало-бы причислить также и дв комедіи: ‘На хлбахъ изъ милости’ и ,,Въ осадномъ положеніи’… Послдняя пьеса сверхъ того очень интересна и въ бытовомъ отношеніи (особенно, ея первый актъ, рисующій въ очень живыхъ краскахъ деревенскую помщичью жизнь). Но об эти пьесы, при всхъ добрыхъ намреніяхъ автора, при всей жизненности и оригинальности своихъ темъ, при всей, наконецъ, своей литературности имютъ, къ сожалнію, весьма сильный наклонъ къ шаржу и буффонад, и это обстоятельство затрудняетъ насъ отвести ихъ къ категоріи серьезныхъ пьесъ Крылова.
Комедіи ,,Въ осадномъ положеніи’ очень посчастливилось въ смысл сценическаго успха. Она обошла, ршительно, вс сцены въ Россіи и сдлалась одною изъ самыхъ заигранныхъ пьесъ. Большой публик она всегда очень нравилась, благодаря своей сценичности и смхотворнымъ положеніямъ. Но намъ, когда мы читали, или смотрли на сцен эту комедію, всегда было немножко досадно: зачмъ талантливый драматургъ, именно, такъ трактовалъ великолпную идею пьесы (терзанія любовью)? Прекрасное по жизненности и колоритности 1-е дйствіе, превосходно очерченные уже съ перваго-же акта характеры значительно обезцниваются утрировкой и какою-то неподобающей легкомысленностью сценъ и положеній въ слдующихъ актахъ. Естественная завязка пьесы приводитъ къ неестественнымъ нагроможденіямъ и коллизіямъ, и культурному зрителю въ конц концовъ становится даже скучно. Многія сцены вызывали въ театр гомерческій хохотъ, но это былъ смхъ боле мелкій и мене цнный, чмъ смхъ, вызывавшійся другими комедіями Крылова.
Въ данномъ случа Крыловъ (припомнимъ его разговоръ съ Сарсэ) гораздо боле послужилъ принципъ ‘amuser’, чмъ принципу ‘вести публику’. Тоже самое — и притомъ еще въ большей мр — приходится сказать и о комедіи ‘На хлбахъ изъ милости’. Эта пьеса — опять — таки обладающая прекрасною буржуазно-философской темой — очень шаржирована и, къ тому-же безцвтна въ бытовомъ отношеніи. Крыловъ передлалъ ее съ французскаго въ самомъ начал своей карьеры — и, по его собственному признанію, учился на ней драматургической техник. И, несомннно, по этой причин въ пьес очень мало оригинальнаго: и даже языкъ ея не русскій, а ‘переводный съ французскаго’.
Утрировка-же положеній и легкомысленность нкоторыхъ сценъ такова, что развитому зрителю опять-таки длается скучно, а зритель-простецъ смется грубымъ смхомъ.
Мы однако отнюдь не хотимъ кинуть Крылову упрека за этотъ смхъ. Какъ мы уже знаемъ онъ имлъ весьма солидныя основанія служить принципу ‘amuser’. Благодаря ему, онъ привлекъ въ театръ множество новыхъ зрителей, которые, иначе, могли остаться совершенно въ сторон отъ какого-либо культивирующаго воздйствія. Для такого зрителя — неофита шаржъ и утрировка были, пожалуй, даже необходимы, чтобы ‘пронять’ его, и чтобы онъ смогъ почуять и отыскать культурное и доброе зерно пьесы. Такимъ образомъ, мы ничуть не обвиняемъ Крылова… Мы говоримъ только (съ чисто-художественной точки зрнія), что жаль, что такія прекрасныя темы были разработаны примнительно къ низшему, а не высшему зрителю… И мы говоримъ также, что въ силу этого обстоятельства, об упомянутыя пьесы (и въ особенности ‘На хлбахъ изъ милости’) необходимо, по нашему мннію, отнести уже къ слдующей категоріи пьесъ В. А. Крылова — къ числу его легкихъ комедій и буффонадъ, въ которыхъ принципъ ‘забавленія публики’, ршительно, преобладаетъ…
Этихъ пьесъ и пьесокъ, если къ нимъ причислить различныя передлки и заимствованія — великое множество. Въ ихъ число входятъ и боле серьезныя, 2—3 актныя пьесы и легкомысленные фарсы и водевили съ пніемъ. Къ нимъ-же слдуетъ отнести и либретто оперетокъ.
Общій характеръ пьесъ этой категоріи — то, именно, что соединяетъ веселаго, но сравнительно благовоспитаннаго ‘Сорванца’ и ‘Секретное предписаніе’ съ безшабашнымъ фарсомъ ‘Въ погоню за прекрасной Еленой’ и съ либретто ‘Птичекъ пвчихъ’ — заключается, какъ мы уже говорили, въ ‘amuser’— т. е. преобладающемъ стремленіи привлечь публику въ театръ, потшить ее забавными qui pro quo, остроумнымъ діалогомъ, иногда сверхъ того пніемъ и музыкой и заставить ее принять подъ этимъ сладкимъ соусомъ какое-нибудь маленькое поученіе. Или-же, наконецъ, просто отвлечь ее отъ другихъ, боле пустыхъ и некультурныхъ развлеченій.
Это одна цль.
Другая-же цль, которую Крыловъ преслдовалъ своими маленькими пьесами — это дать порядочный и удобный для исполненія репертуаръ мелкому (чаще всего любительскому) театру.
До В. А. Крылова мелкіе — преимущественно провинціальные театры (клубные, любительскіе), не обладающіе ни порядочной сценой, ни декораціями, ни артистическими силами, сплошь и рядомъ, не знали, что имъ ставить? Немыслимо-же было, въ самомъ дл ставить ‘Грозу’, или ‘Ревизора’ любителямъ, располагающимъ жалкою сценической обстановкой и… никакими талантами.
Правда, ставили иной разъ, но получалось, конечно, одно лишь недоразумніе, а не спектакль… Репертуаръ-же мелкихъ салонныхъ пьесъ, посильныхъ для даннаго персонала и сцены, былъ невроятно скуденъ и не художествененъ и состоялъ изъ устарвшихъ водевилей, нестерпимыхъ для всякаго мало-мальски развитаго вкуса. Но кром любителей въ такихъ пьесахъ нуждались и профессіональные провинціальные актеры, кочующіе изъ одного городка въ другой. ‘Силы’ у нихъ иной разъ были, пожалуй, и достаточныя для серьезной пьесы, но нельзя было найти сценической обстановки — и опять-таки нечего было играть, кром устарвшей прсной дребедени…
А между тмъ всякое театральное зрлище, хотя-бы даже и состоящее изъ пустенькой комедійки, или водевиля — безусловно, желательное и полезное явленіе въ жизни какого-нибудь захудалаго городка, гд только тмъ и развлекаются, что спятъ, пьютъ и играютъ въ карты, или-же бгутъ всмъ городомъ ‘топить кобеля’…
Такъ, именно, полагалъ В. А. Крыловъ, особенно ненавидвшій картежную игру, которая, по его словамъ, отнимала у культуры великое множество русскихъ людей. И, вотъ этихъ-то ‘отнимаемыхъ’, эту погибающую въ праздномъ отупніи обывательщину онъ и хотлъ хоть немного пріобщить къ культур своимъ легкимъ и общедоступнымъ театромъ…
Можетъ быть, онъ и переоцнивалъ культивирующее вліяніе театра, но, во всякомъ случа, нельзя-же не согласиться, что лучше хоть что-нибудь, чмъ ничего. Лучше послушать остроумную, литературно-скомпанованную оперетку, или веселую комедійку, чмъ поступать такъ, какъ поступали обыватели Растеряевой улицы, восптые Глбомъ Успенскимъ:
— Опять спать?
Да что-жъ другое длать-то?…
Въ такихъ ‘острыхъ’ случаяхъ, дйствительно, всякій театръ, хотя-бы и самый легкій, является уже серьезнымъ культивирующимъ двигателемъ. И, вотъ, для такихъ-то случаевъ, для маленькихъ сценъ, для маленькихъ актеровъ, для маленькаго нетребовательнаго зрителя Крыловъ и создалъ самъ и передлалъ съ иностраннаго множество легкихъ пьесокъ. Можно съ полнымъ правомъ сказать, что онъ создалъ въ Россіи ‘легкій театръ’.
Въ этой категоріи пьесъ такъ-же, какъ и въ предыдущей, имется свой верхъ и низъ.
Верхній рангъ занимаютъ пьесы боле сложныя и расчитанныя на боле культурнаго зрителя и боле сильнаго актера. Нкоторыя изъ нихъ близко соприкасаются съ предыдущей категоріей и отличаются отъ нея или отсутствіемъ ‘поученія’ (thè,se), или безразличіемъ въ бытовомъ отношеніи. Другія пытаются воспроизвести бытъ (‘Секретное предписаніе’), но общее, свойственное этимъ пьесамъ легкомысліе, налагаетъ, на эту попытку поверхностный, шутливый характеръ…
Нижній рангъ обнимаетъ собою немудреные водевили, фарсы и оперетки.
Эта вторая категорія произведеній В. А. Крылова (‘легкій театръ’) является очень характерною для его творчества. Можно, не обинуясь, сказать, что преимущественно имъ Крыловъ былъ обязанъ своей громкою извстностью — особенно въ провинціи. Тамъ преимущественно и игрались эти легкія веселыя пьески…
И если мы взглянемъ на длинный рядъ всхъ этихъ ‘Внучекъ’, ‘Дивидендовъ’, ‘Дядя Беккеръ подшутилъ’ и т. д. и спросимъ, какая-же изъ нихъ должна имть главенствующее значеніе и стоять впереди ихъ длиннаго списка, то наше вниманіе невольно остановится на ‘Сорванц’.
Вотъ, пьеса, которая создала своего рода эпоху въ театральной литератур! Пьеса, которую по всей справедливости слдуетъ считать симптоматическою и характеристической для произведеній даннаго ряда…
‘Сорванецъ’!…
Авторъ этихъ строкъ, прозжая минувшимъ лтомъ въ дачной мстности, случайно замтилъ на забор афишу о любительскомъ спектакл…
Афиша была, какъ афиша… Въ другое время я не обратилъ-бы на нее никакого вниманія… Но было въ ней что-то особенное, что заставило меня невольно взглянуть на нее еще разъ — и вдругъ въ тайникахъ души словно пріоткрылась какая-то дверка, чрезъ которую выглянули забытыя хорошія воспоминанія…
На афиш стояло: ‘Сорванецъ’. И я сразу вспомнилъ маленькій, глухой городокъ, святочное время и веселый любительскій спектакль, на которомъ мы, дружная и тсная компанія молодежи, разыгрывали, кто во что гораздъ эту нашумвшую въ то время комедію. Я вспомнилъ даже начальныя слова I-го дйствія:
‘Закрутинъ: Ужъ извините, княгиня, что мы вамъ все куръ да куръ подаемъ. Въ деревн, вдь, что достанешь!
Княгиня: Ахъ, любезный другъ, завтракъ безподобный. Вы думаете, мы въ Петербург куръ не димъ?’
Вспомнилъ я это — и невольно разсмялся. Эти слова можно было-бы, съ полнымъ правомъ перефразировать такъ:— ‘Ужъ извините, что мы на любительскихъ спектакляхъ все В. А. Крылова, да В. А. Крылова подаемъ! Въ провинціи, вдь, что достанешь!…’ И какая-нибудь ‘Княгиня’ тоже могла-бы съ полнымъ основаніемъ, отвтить:
— ‘Ахъ, любезный другъ, спектакль превосходный! Вы думаете, въ Петербург куръ не дятъ — не ставятъ пьесъ В. А. Крылова?… Да еще какъ!’…
Въ дни моей юности В. А. Крылова (‘Виктора Александрова’) ‘подавали’ чаще частаго, и мы уже успли привыкнуть къ этому имени и полюбить его. Но ‘Сорванецъ’, появившись однажды у насъ чуть-ли не въ рукописномъ воспроизведеніи, такъ плнилъ насъ, что затмилъ вс остальныя, прежнія пьесы Александрова. И я помню, что мы, просто, дождаться не могли, когда, наконецъ, состоится наша первая репетиція… Ролей мы почти не учили: он какъ-то сразу сами засли намъ въ головы. Недаромъ-же теперь, на разстояніи добрыхъ двухъ десятковъ лтъ я вспомнилъ даже начальныя слова пьесы!
И, право, за всю почти свою жизнь я не могу припомнить другихъ боле живыхъ, забавныхъ и увлекательныхъ минутъ, чмъ т, которыя были проведены на репетиціяхъ и на спектакл этой милой пьесы. Ни мн, ни всмъ другимъ участникамъ нашего спектакля не довелось стать актерами, никакихъ сценическихъ талантовъ у насъ не было, но играя ‘Сорванца’, мы чувствовали себя настоящими артистами, и намъ казалось, что мы играемъ прекрасно. Да, кажется, и зрители были убждены, что мы играемъ превосходно… Таково вліяніе этой пьесы (какъ и многихъ другихъ пьесъ Крылова): авторъ ‘Сорванца’ обладалъ талантомъ сообщать свою любовь къ театру всмъ, кто игралъ въ его пьесахъ, и превращать неактеровъ въ актеровъ, никуда негодныхъ исполнителей въ сносныхъ артистовъ. Въ данномъ случа дло упрощалось еще и тмъ, что ‘Сорванецъ’, какъ и другія подобныя пьесы, былъ просто по плечу актерамъ. Никакихъ мудреныхъ положеній онъ не давалъ, никакихъ сложныхъ типовъ не выставлялъ. Положенія въ немъ были просты и жизненны, типы обыкновенны и, такъ сказать, обыденны. Самое содержаніе было настолько живо и остроумно, что уже въ простомъ чтеніи производило пріятное впечатлніе.
‘Сорванецъ’ самъ по себ долженъ имть свою собственную біографію и исторію, уже по одному тому, что онъ создалъ цлую эпоху. Къ сожалнію, мы не знаемъ при какихъ счастливыхъ обстоятельствахъ и въ какомъ счастливомъ вдохновеніи Крыловъ написалъ эту пьесу.
Другія пьесы ‘Виктора Александрова’ публика любила за ихъ сценичность, остроуміе, оригинальность положеній… Но ‘Сорванецъ’ далъ ей образчикъ, типъ, которому подражали, подъ который поддлывались. Въ описываемое время трудно было найти провинціальную барышню — изъ бойкихъ — которая не прилагала-бы всхъ, зависящихъ отъ нея мръ къ тому, чтобы быть, или, по крайней мр, казаться сорванцемъ. Это была, своего рода, эпидемія. Двицы и говорили и дйствовали въ жизни, какъ говорилъ и дйствовалъ крыловскій ‘Сорванецъ’ на сцен. Въ большомъ количеств и для свжаго человка это было немного нестерпимо, но намъ тогда нравилось…
‘Сорванца’ нельзя считать ни бытовой пьесой (помщичій бытъ разработанъ въ ней шаблонно), ни пьесой thè,se. Но въ тоже время это и не фарсъ и не буффонада, которыхъ не мало имется въ нижнемъ ряду той-же семьи Крыловскихъ пьесъ. Въ ‘Сорванц’ нтъ шаржа, если разв не считать, легкимъ элементомъ шаржа шутливое злоупотребленіе (довольно, впрочемъ, неудачное) юридическими понятіями и терминами, практикуемое авторомъ, для большей смхотворности, въ 2—3 мстахъ пьесы. Во всемъ остальномъ ‘Сорванецъ’ абсолютно лишенъ утрировки, его положенія, сцены и діалоги вполн естественны, живы, и вся пьеса производитъ впечатлніе легкой и изящной жанровой картинки, отъ которой такъ и брызжетъ самымъ опьяняющимъ весельемъ.
По своей основной тем ‘Сорванецъ’ сближается съ другой комедіей В. А. Крылова, ‘Баловень’, но отличается отъ нея совершеннымъ отсутствіемъ всякой тематической предвзятости и большей живостью. Необычайно проста и остроумна и самая структура ‘Сорванца’. Въ сущности, это ничто иное, какъ извстная сказка о трехъ сыновьяхъ: (‘Старшій умный былъ дтина… Младшій вовсе былъ дуракъ’…) На этой ‘сказочной’ тем легко и свободно зиждется вся пьеса съ ея немудреной интригой, и какъ въ сказк, счастье въ ней выпадаетъ младшему члену семьи, который однако оказывается вовсе не изъ дураковъ. Заносчивое самомнніе ‘старшихъ разбивается въ прахъ предъ непризнанными, но дйствительными талантами младшаго…
Въ томъ-же дух и род и одноактная комедія ‘Секретное порученіе’. Это — жанровая картинка изъ военной жизни, трактованная съ большимъ знаніемъ быта. В. А. Крыловъ сознается, что ему не мало труда стоила эта маленькая комедія, такъ-какъ ему пришлось довольно долго изучать военную жизнь. Трудъ этотъ однако незамтенъ ни при чтеніи, ни при смотрніи пьесы и не повліялъ на ея живость и веселость: она, подобно ‘Сорванцу’, кажется написанною съ одного маху, въ счастливую минуту вдохновенія, и отъ нея брызжетъ такимъ-же захватывающимъ весельемъ. При всей врности изображаемаго въ ней быта ее, однако, нельзя причислить къ чисто бытовымъ пьесамъ Крылова, въ виду того, что не изображеніе быта играетъ въ ней главную роль, а стремленіе позабавить зрителя. Наблюдательность В. А. и его добросовстность въ изученіи изображаемаго быта сказались здсь, впрочемъ, въ кое-какихъ довольно яркихъ мелочахъ: можетъ быть, нечаянно самъ для себя, онъ отмчаетъ въ своихъ военныхъ герояхъ такія комическія черты, которыя потомъ, во время японской войны, привели къ трагическимъ результатамъ: полковникъ Леонтьевъ, напримръ блистаетъ точнымъ знаніемъ того… сколько тысячъ плнныхъ, орудій и зарядныхъ ящиковъ достались въ нкоемъ сраженіи французамъ. Онъ-же старательно заботится о томъ, чтобы въ его батальон хлбъ пекли съ припекомъ, и садитъ подчиненнаго офицера подъ арестъ за то, что тотъ не доглядлъ за хлбомъ… Схоластическія науки и увлеченіе ‘хозяйственностью’ — разв не оказались эти дв черты потомъ роковыми для нашей арміи?… Эти черточки могли-бы быть подвергнуты серьезной обработк, но Крыловъ скользнулъ мимо нихъ и набросилъ на всю пьеску легкомысленный, шаловливый характеръ. Въ т времена, впрочемъ, и нельзя было иначе… Во всякомъ случа, об только-что разсмотрнныя пьески Крылова — ‘Сорванецъ’ и ‘Секретное предписаніе’ принадлежатъ къ числу наиболе удачныхъ и наиболе характерныхъ для Крылова произведеній.
Нсколько слабе по замыслу и по выполненію третья веселая пьеска ,,Чудовище’.
Совсмъ особый характеръ носитъ еще одна пьеса, которую, по нашему мннію, слдуетъ тоже присоединить къ числу веселыхъ, небольшихъ пьесъ, въ жанр ‘Сорванца’. Мы говоримъ о трехъ актной комедіи ‘Шалость’. Это изящная, слегка комическая, слегка идиллическая картинка въ художественной рамк итальянской жизни… Красивая пьеска, въ которой, пожалуй, больше отведено мста поэзіи, чмъ смху и шутк. Но характеръ ея тоже легкій и незатйливый, шаржа и буффонады нтъ ни малйшихъ…
Этими пьесами, собственно, и кончается верхній рангъ. Дале идетъ безчисленное множество маленькихъ пьесокъ, спеціально написанныхъ для маленькой сцены: и оригинальныхъ и передланныхъ съ иностраннаго. Вс эти ‘Вокругъ огня не летай’, ‘По кривой дорог впередъ не видать’, ,,Дядя Беккеръ подшутилъ’, ‘Домовой шалитъ’ и т. д. въ свое время не сходили съ репертуара маленькихъ сценъ. Пьески эти иногда очень живы и остроумны (‘Въ погоню за Прекрасной Еленой’), иногда довольно блдны, наивны и малосодержательны, иногда рзко-шаржированы, но вс он отличаются безупречной литературностью, хорошимъ языкомъ, сценичностью и хоть какой-нибудь вншней занимательностью, что и обезпечиваетъ за ними право существованія на сцен и до сихъ поръ.
Нельзя не упомянуть также особо о крыловскомъ фарс и о переводимыхъ имъ опереточныхъ либретто.
Фарсъ Крылова въ отличіе отъ ныншнихъ фарсовъ, безусловно чистоплотенъ и не содержитъ даже тни какихъ-либо сальныхъ намековъ. Даже немного рискованный по тем фарсъ ‘Toto chez Tata’ переданъ такъ чистоплотно, что зритель, пожалуй, даже не сразу догадается, къ какой-такой Tata попалъ мальчуганъ Toto. Въ этомъ отношеніи вс пьесы Крылова доступны всмъ возрастамъ, и ни объ одной изъ нихъ не приходится анонсировать ‘только для взрослыхъ’… Главное свойство крыловскаго фарса составляетъ безшабашная, безудержная шаржированность положеній и отчаянно быстрая смна всякихъ необыкновенныхъ qui pro quo (‘Въ погоню за прекрасной Еленой’). Содержательности въ этихъ шуткахъ искать, конечно, не приходится, но, какъ этого всегда добивался Крыловъ, въ нихъ хоть въ чемъ-либо, хоть какъ-нибудь — все-таки отражается дйствительная жизнь.
Теперь по поводу оперетокъ.
Вотъ пунктъ, за который, кажется всего боле, доставалось Крылову отъ современниковъ.— Разв можно — говорили они:— серьезному драматургу опускаться до перевода опереточныхъ либретто?
Но почему-же нельзя?
Почему драматургу не приложить свою руку къ этому длу, если оперетка жива, остроумна, литературна и лишена сальности, и если драматургъ — подобно В. А. Крылову — исповдуетъ взглядъ о необходимости, при извстныхъ условіяхъ, позабавить публику, чтобы привлечь ее въ театръ.
В. А. Крыловъ занимался переводами оперетокъ въ то время, когда въ Россіи этотъ жанръ только-что появился, и когда оперетку возвели на своего рода пьедесталъ и увлекались ею вс поголовно. Вспомнимъ къ тому-же, что оперетка 60-хъ годовъ отличается отъ современной оперетки, какъ небо отъ земли. Это не пищеварительное пустословіе, не безвкусный фарсъ, преисполненный ‘пикантностей’, но рзкая сатира на все, незаслуженно забравшееся на верхъ… Въ старой оперетк живое бшеное остроуміе бьетъ черезъ край, захватываетъ зрителя и, не удовлетворяясь обыденными мотивами для смха, смло захватываетъ мотивы общественной и политической жизни. Это — серьезная каррикатура въ пніи, музык и сценической иллюзіи, и въ то время, когда все на Руси было задавлено цензурой, оперетк удавалось иной разъ вторгаться въ заповдныя области… Съ опереткой было тоже самое, что со старинными придворными шутами: серьезный человкъ не имлъ возможности сказать правду, а шуту это разршалось невозбранно… Такъ что-же удивительнаго въ томъ, что такой отзывчивый къ явленіямъ общественной жизни и къ требованіямъ публики писатель, какъ Крыловъ, отдалъ дань общему увлеченію опереткой? Это было вполн естественно и резонно, и упрекать его за это нтъ, ршительно, никакого смысла…
‘Я всегда смотрлъ на оперетту, какъ на сатиру и каррикатуру,— говорилъ по этому поводу самъ Крыловъ:— ‘и оттого этотъ характеръ носятъ вс переведенныя мною оперетты (‘Орфей въ аду’, .Птички пвчія’, ‘Чайный цвтокъ’). Но когда актеръ С. просилъ меня перевести ‘Маленькаго Фауста’ и ‘Зеленый островъ’, я отказался, хотя и зналъ, какія выгоды дастъ этотъ переводъ’.
‘Если Крыловъ писалъ всякаго рода произведенія’ — говоритъ одинъ изъ его критиковъ:— ‘отъ серьезной драмы до фарса, отъ перевода ‘Натана Мудраго’ до перевода какой-либо оперетки, то это потому только, что въ публик есть спросъ и на драму и на фарсъ. Крыловъ никогда не брался за вещь, какъ-бы эффектна сценически она ни была, если ея содержаніе не отвчало его взглядамъ, или если ока направленіемъ своимъ оскорбляла его эстетическій вкусъ’…
Теперь остается сказать нсколько словъ о пьесахъ, писанныхъ В. А. Крыловымъ совмстно съ другими лицами, и объ его переводахъ — передлкахъ крупныхъ иностранныхъ пьесъ. А также и объ его собственныхъ (немногихъ) историческихъ пьесахъ.
О первыхъ, собственно говоря, трудно сказать что-либо опредленное, такъ-какъ трудно установить, что въ нихъ принадлежитъ Крылову, и что его сотрудникамъ. Такихъ пьесъ довольно много, и участіе въ нихъ Крылова самое разнообразное, нкоторыя изъ нихъ онъ лишь подвергалъ редакціонному просмотру и приспосабливалъ къ сцен. Въ другихъ онъ работалъ наравн съ соавторомъ. Въ третьихъ онъ, наконецъ, былъ хозяиномъ, но ‘для большей успшности’ (по его словамъ) ‘бралъ помощника — спеціалиста по тому, или другому вопросу’ (‘Правительница Софья’). И о всхъ почти этихъ пьесахъ приходится сказать, что он, равно какъ и переработки серьезныхъ иностранныхъ пьесъ (‘Дитя несчастья’, и ‘Донна Діана’) — далеко не обладаютъ тми качествами, которыя присущи оригинальнымъ пьесамъ Крылова, он какъ-то жиже, блдне и, вообще, слабе. Изъ нихъ только ‘Правительница Софья’ и ‘Первая муха’ имли солидный успхъ. Другія-же держались на сцен или, благодаря игр отдльной актрисы (‘Генеральша Матрена’), или-же случайнымъ обстоятельствамъ (‘Контрабандисты’).
Почти то же самое нужно, къ сожалнію, сказать и объ историческихъ пьесахъ Крылова. За исключеніемъ ‘Двичьяго переполоха’, он не удачны. И тмъ неудачне, чмъ серьезне были замыслы автора.
Наимене серьезная изъ нихъ — ‘Двичій переполохъ’ — наиболе удачна. При исполненіи на сцен эта пьеса имла довольно слабый успхъ, но, по нашему мннію, она безусловно заслуживала успха гораздо большаго. Въ ней, во-первыхъ, интересенъ уже самъ по себ старинный русскій бытъ, живо воспроизведенный Крыловымъ. Затмъ оригинальна и интересна тема пьесы — конкурсъ двичьей красоты и вс вытекающія отсюда смшныя положенія. И, наконецъ, Крыловъ вывелъ въ ней любопытный типъ русскаго гаера и гистріона XVII вка (Бсомыка) — типъ, въ общемъ, яркій и выдержанный. Кром того ‘Двичій переполохъ’ блещетъ великолпнымъ языкомъ, строго выдержаннымъ въ дух того времени. Въ общемъ, это красивая, интересная, хотя и несерьезная, жанровая картинка XVII вка, нарисованная рукою мастера.
Остальныя пьесы — ‘Петръ Великій’ и ’12-й годъ’ — уже совсмъ не то.
На ‘Петра Великаго’ В. А. Крыловъ особенно уповалъ. Онъ усердно подготовлялся къ писанію этой пьесы, обстоятельно и съ любовью изучалъ матеріалы и любовно писалъ ее. Но на этотъ разъ вдохновеніе покинуло его. Несмотря на массу затраченнаго труда, на основательное изученіе характеровъ, языка и вншнихъ событій изображаемой эпохи, получилось вялое и безцвтное ‘представленіе’, парадный ‘grand spectacle’, какъ разъ подстать пустопорожнимъ и напыщеннымъ ‘патріотическимъ’ постановкамъ ‘Народнаго Дома’, который и пріютилъ у себя ‘Петра Великаго’. Интересъ къ этой пьес былъ возбужденъ и поддерживался только тмъ обстоятельствомъ, что въ ней впервые выводилось на сцен лицо царствующей династіи, вопреки дотол существовавшимъ запрещеніямъ. Привлекала публику и обстановка спектакля, и публика охотно посщала это зрлище, но литературу оно не обогатило.
Въ письмахъ В. А. Крылова имется любопытное повствованіе о томъ, какъ онъ читалъ эту пьесу бывшему министру Сипягину и его приснымъ… И, право, грустно читать эти страницы, рисующія всю жалкую фальшь того положенія, въ которое попалъ В. А., читая ‘Петра Великаго* въ этомъ кругу, гд одинаково презирали и автора и пьесу и, вообще, всю русскую литературу и прикрывали свои звки учтивыми похваливаніями и любезными рукопожатіями… И странно, что такой чуткій человкъ, какъ В. А., принималъ вс эти учтивости и похваливанія въ серьезъ!..
Нсколько лучшее впечатлніе производитъ ’12-й годъ’. По крайней мр, эта пьеса сценически интересна, ея фабула привлекаетъ вниманіе своими драматическими коллизіями, и средній зритель на представленіи ’12-го года’ не скучаетъ. Но и здсь мало-мальски развитаго зрителя удручаетъ прсный патріотизмъ въ стил Народнаго Дома — и въ особенности, крайне неудачная сцена, гд появляется ‘пвецъ въ стан русскихъ воиновъ’ — фальшивая, непріятная своею натянутостью сцена, отъ которой невольно коробитъ художественно-воспріимчиваго зрителя…
Если мы попытаемся прослдить, какихъ темъ касался В. А. Крыловъ въ своихъ пьесахъ, и какіе сюжеты въ нихъ разработывалъ, то придемъ къ слдующимъ выводамъ.
В. А. Крыловъ широко наблюдалъ жизнь и охотно откликался на ея запросы и вопросы. Особенно отзывчивъ въ этомъ отношеніи онъ былъ въ первое время своей литературной дятельности, когда его захватила эпоха реформъ и общественнаго пробужденія. Мы уже видли, какъ живо онъ интересовался новымъ судомъ, земствомъ, крпостнымъ правомъ — и уже говорили о цломъ ряд пьесъ, въ которыхъ разработываются вопросы и темы, вытекающія изъ требованій и настроеній 60-годовъ. Фальшивое и смшное положеніе буржуя-чиновника, неосмотрительно подвернувшагося подъ равный, скорый и милостивый судъ мировой юстиціи и старающагося скрыть свою бду отъ домашнихъ — даетъ тему для комедіи ‘Къ мировому!*. Та-же пьеса разработываетъ кром того и другой мотивъ: стремленіе женщины къ высшему образованію и эмансипацію дтей отъ отцовскаго гнета. Первые шаги земства въ Россіи и связанныя съ этимъ интриги разныхъ дрянныхъ людей, которые кладутъ ему палки въ колеса и ради мести и личныхъ выгодъ выживаютъ хорошихъ и дльныхъ работниковъ — эти черты изъ жизни русскаго земства дали Крылову тему для ‘Змя Горыныча’. Романическая исторія, соединенная съ изображеніемъ судебной ошибки въ уголовномъ дл, разбирающемся на суд присяжныхъ, послужила сюжетомъ для драмы ‘Дло Плеянова’. Вопросы школьнаго образованія въ провинціи — создали сюжетъ ‘Нади Мурановой’.
Въ ‘Гор-злосчасть’ В. А. Крыловъ касается вчно юнаго мотива измывательства людей власть имущихъ надъ мелкою сошкой, причемъ попутно разработываетъ и вопросъ о трагизм людскаго равнодушія. Въ комедіи ‘По духовному завщанію’ онъ разработываетъ вопросы и недоразумнія завщательнаго права и т треволненія, надежды и разочарованія, которыя возникаютъ при открытіи наслдства. Пьеса ‘Въ дух времени’ изображаетъ примитивное мошенничество — ту эмбріональную форму его, которая граничитъ съ безразличнымъ въ уголовномъ отношеніи ‘ловкимъ дломъ’. Въ этой пьес Крыловъ изслдуетъ ту степень житейской нравственности, при которой люди способны длать нечестныя вещи, въ полной наивной увренности, что они безусловно чисты. ‘Вся Москва такъ длаетъ’, говорятъ такіе люди, т. е. всякій человкъ не затруднится нажиться на невденіи ближняго, въ явный ущербъ ему…
Въ ‘Семь’ и ‘Разлад’ трактуются вопросы семейнаго единенія, безъ котораго ячейка семьи распадается и гибнетъ. Въ ‘Поззіи любви’ затронутъ (едва-ли не впервые на русской сцен) вопросъ о брак и развод. Въ ‘Лтнихъ грезахъ’ мы встрчаемъ зачатки того, что зовется теперь ‘аграрнымъ вопросомъ’. ‘Радости жизни’ трактуютъ о тхъ радостяхъ труда и увлеченія любимымъ дломъ, которыя были всегда такъ близки и дороги самому В. А. Крылову. ‘Кому весело живется’ противупоставляетъ озабоченность и унылость обезпеченнаго и вялаго человка веселью и благодушію необезпеченнаго, но энергичнаго и изобртательнаго. ‘Городъ упраздняется’ изображаетъ забавную суматоху и переполохъ въ маленькомъ городк, который якобы ршено упразднить. ‘Въ осадномъ положеніи’ иметъ темою извстное стихотвореніе Гейне: ‘Sie haben mich geguаlet… die eine mit ihrem Liebe’ — ‘Они измучили меня своей любовью’… ‘Баловень и ‘Сорванецъ’ имютъ своимъ сюжетомъ матримоніальные визиты жениховъ въ помстья къ предполагаемымъ невстамъ… и т. д.
Въ боле легкихъ пьесахъ темы и сюжеты еще боле разнообразны. Тутъ мы встрчаемъ и насмшку надъ ажіотажемъ (‘Дивидендъ’) и ловкость влюбленной женщины, которая старается вернуть ушедшаго отъ нея возлюбленнаго (‘Шалость’) и проказы шаловливой двушки (‘Внучка’) и комическое происшествіе въ семейной жизни военнаго человка (‘Секретное предписаніе’) и т. д.
Такимъ образомъ В. А. Крыловъ посвящаетъ свое вниманіе преимущественно общественнымъ и семейнымъ вопросамъ и вопросамъ практической житейской философіи. И, какъ уже мы видли, кое-что взято имъ въ качеств сюжетовъ и изъ исторіи и притомъ исторіи исключительно русской.
При всемъ разнообразіи темъ и сюжетовъ въ пьесахъ В. А. Крылова, существуетъ однако нкая общая идея, соединяющая большинство ихъ. Идея эта выражается извстнымъ изреченіемъ: ‘Concordia parvae res crescunt’ — ‘Въ единеніи сила’. Во* имя этой идеи Крыловъ ратовалъ всю свою жизнь. Онъ проводилъ ее не только на словахъ и въ своихъ драмахъ, но и въ статьяхъ о театр, и въ проект нормальнаго устава тружениковъ сцены, и въ своихъ дйствіяхъ по управленію труппой александринскаго театра, и, наконецъ, въ своихъ житейскихъ длахъ и поступкахъ. Эта идея перешла къ нему по наслдству отъ его отца, отъ его дружной и тсной семьи, и В. А. Крыловъ какъ-бы избралъ ее своимъ девизомъ на всю жизнь.
Изъ пьесъ его она ярче всего выражена въ ‘Семь’ и ‘Разлад’. Затмъ (въ положительномъ и отрицательномъ вид) эту идею единенія можно прослдить въ ‘Гор-злосчасть’ (отсутствіе единенія въ сред близкихъ и знакомыхъ другъ другу людей, которые — въ силу разъединенія и равнодушія — допускаютъ гибель одного изъ своихъ сочленовъ), затмъ въ ‘Земцахъ’, въ ‘Над Мурановой’, въ комедіи ,,Городъ упраздняется’ (вражда городскихъ властей) въ драм ,,Дло Плеянова’ и во многихъ другихъ.
Затмъ есть и еще нчто общее для всхъ пьесъ В. А. Крылова:
‘Прослдивъ его сочиненія’, говоритъ анонимный авторъ одной изъ газетныхъ статей по случаю 25-лтія литературной дятельности Крылова:— ‘вы всюду увидите боле печали, чмъ злобы, и вс они проникнуты той теплой любовью къ человчеству, которая составляетъ основу характера самого автора’…
Какихъ общественныхъ и соціальныхъ сферъ касается В. А. Крыловъ въ своихъ пьесахъ? Какой бытъ и обстановку онъ изображаетъ? Какихъ ранговъ люди выводятся имъ въ качеств дйствующихъ лицъ?
Въ этомъ отношеніи надо отмтить демократизмъ Крылова. Характерно, что онъ почти не выводитъ въ своихъ пьесахъ такъ называемый высшій кругъ. Представители этого послдняго если и фигурируютъ то лишь въ качеств, такъ сказать гастролеровъ (по крайней мр, въ большихъ пьесахъ. Цликомъ-же бытъ и жизнь людей этого круга В. А. не изображаетъ. Въ тхъ-же пьесахъ, гд они появляются (‘Первая муха’, ‘Сорванецъ’, ‘Дивидендъ’, ‘Въ дух времени’) авторъ ставитъ ихъ на второе мсто, подтруниваетъ надъ ними и, вообще, относится къ нимъ свысока.
Огромное мсто въ творчеств В. А. Крылова занимаетъ помщичій кругъ. Безъ помщиковъ и помщицъ у него не обходится почти ни одна пьеса.
Въ большинств пьесъ помщики играютъ доминирующую роль (‘По духовному завщанію’, ‘Въ дух времени’, ‘Сорванецъ’, ‘Баловень’, ‘Лтнія грезы’, ‘Въ осадномъ положеніи’). Въ другихъ пьесахъ они являются лишь въ вид вводныхъ лицъ (‘Земцы’, ‘Дло Плеянова’, ‘Кому весело живется’, ‘На хлбахъ изъ милости’). Но почти всюду Крыловъ изображаетъ ихъ съ достаточной рельефностью и картинностью.
Выводя помщиковъ въ качеств дйствующихъ лицъ, Крыловъ въ большинств пьесъ, гд они являются, воспроизводитъ и помщичій бытъ и длаетъ это съ большимъ художественнымъ вкусомъ. Таково, напримръ, 1-е дйствіе комедіи ‘Въ осадномъ положеніи’, которое все цликомъ представляетъ прелестную картину лтняго вечера въ помщичьей усадьб. Тоже самое въ ‘Лтнихъ грезахъ’, въ ‘Въ дух времени’ и нкоторыхъ другихъ.
Такое богатство помщичьихъ типовъ и помщичьяго быта станетъ вполн понятно, если мы вспомнимъ, что В. А. Крылову приходилось очень часто имть близкія сношенія съ этимъ міромъ. Не мене часто приходилось ему сталкиваться съ міромъ чиновно-бюрократическимъ,— и, вотъ, мы встрчаемъ рядъ пьесъ, гд отведено очень много мста представителямъ и этого міра. В. А. изображаетъ съ одинаковой яркостью и высшихъ чиновниковъ, и чиновную мелкоту, и мы знаемъ, что у него есть даже цлая драма, взятая изъ міра мелкой и крупной бюрократіи — ‘Горе-злосчастье’. Въ драм этой воспроизводится цликомъ засданіе канцеляріи одного изъ присутственныхъ учрежденій.
Чиновный міръ выведенъ также и въ другихъ пьесахъ: ‘Къ мировому! (главный герой пьесы — чиновникъ). ‘Земцы’ (судебный слдователь, цлый актъ, изображающій сцену предварительнаго слдствія), ‘Контрабандисты’ (тоже), ‘Дло Плеянова’ (прокуратура) ‘Разладъ’ (высшее чиновничество). Эпизодически — и притомъ безъ изображенія быта — чиновники появляются въ пьесахъ: ‘Городъ упраздняется’, ‘Лтнія грезы’, ‘Баловень’ (нмецъ Фрезе) и нк. другихъ.
Учителя и профессора, составляющіе какъ-бы переходную ступень между чиновенствомъ и свободными профессіями, встрчаются въ ‘Над Мурановой’, ‘Въ дух времени’, ‘Медвдь сосваталъ’ и пр. Земскіе дятели въ большомъ количеств выступаютъ въ ‘Земцахъ’…
Немалую роль въ пьесахъ В. А. Крылова играютъ и представители свободныхъ профессій. Мы встрчаемъ ихъ въ ‘Шалости’ (художническая богема), ,,Дл Плеянова’ (адвокатъ), ‘На хлбахъ изъ милости’ (адвокатъ), въ ‘Радостяхъ жизни’ (пвцы художники) и, главнымъ образомъ, въ ‘Семь’, гд наиболе характерно воспроизведенъ бытъ мелкой интеллигентной богемы (художникъ, литераторша, студентъ).
Гораздо мене мста отведено представителямъ купечества и крестьянства. Въ изображеніи быта и типовъ этихъ сословій В. А. Крыловъ былъ вообще, слабоватъ, и его купцы и крестьяне (въ ‘Земцахъ’, ‘Над Мурановой’, ‘Дл Плеянова’, ‘Лтнихъ грезахъ’ и пр.) мало характерны и, пожалуй, даже шаблонны. Гораздо рельефне обрисованы представители мщанства (‘Городъ упраздняется’, ‘Горе-злосчастье’).
Что касается военныхъ, то мы имемъ прекрасную бытовую картинку изъ этого міра — ‘Секретное предписаніе’. Отдльно-же — и безъ изображенія быта — военные встрчаются во многихъ пьесахъ, но тамъ они недостаточно типичны.
Встрчаются въ одной пьес (‘Радости жизни’), и представительницы столичнаго ‘demi monde’а’ (понимая подъ этимъ выраженіемъ веселящійся столичный людъ, который тянется за ‘grand munde’омъ’ не имя однако ни родовитости, ни средствъ этого послдняго). Наконецъ, среди всхъ перечисленныхъ персонажей В. А. Крылова попадается и единственный представитель босячества (аддеевъ въ ‘Разлад’), нарисованный однако далеко не съ такою экспрессіей и восторгомъ, какъ рисовалъ ихъ потомъ Горькій…
Въ территоріальномъ отношеніи, бытъ и дйствующія лица въ пьесахъ В. А. Крылова распредляются, преимущественно, по помстьямъ и провинціальнымъ городкамъ. Столица у него фигурируетъ сравнительно рдко (преимущественно въ мелкихъ пьесахъ). Заграница лишь въ одной ‘Шалости’. Съ особенной любовью Крыловъ живописуетъ бытъ помстій и маленькаго города (‘Дло Плеянова’, ‘Земцы’, ‘Надя Муранова», ‘Городъ упраздняется’).
По національностямъ, бытъ и дйствующія лица распредляются у Крылова боле, чмъ скудно. Въ своихъ пьесахъ онъ выводитъ почти исключительно русскій бытъ и русскихъ людей, и исключеніе составляетъ лишь нмецъ — Фрезе въ ‘Баловн’ (нмецъ, впрочемъ, обрусвшій), да ‘Контрабандисты’ съ ихъ евреями.
Въ заключеніе, упомянемъ объ историческихъ лицахъ и быт: ихъ тоже немного: Царь Петръ и Царевна Софья съ ихъ приближенными, и персонажи 1812-го года. Историческій бытъ имемъ въ ‘Двичьемъ переполох’.
Итакъ, преимущество въ своихъ пьесахъ В. А. Крыловъ отдаетъ быту и лицамъ помщичьяго и чиновнаго міра. Охотно изображаетъ онъ затмъ представителей свободныхъ профессій и, вообще, интеллигенціи 3-го сословія. Остальныя сословія — начиная отъ крестьянства и до высшаго свта, у него не въ авантаж. И изъ огромнаго количества его бытовыхъ пьесъ мы имемъ всего лишь одну пьесу, изображающую бытъ инородческій и одну исторически-бытовую — съ боярами, скоморохами и т. п.
Одинъ изъ самыхъ главныхъ и ‘больныхъ’ вопросовъ, предъявляемыхъ каждому писателю-художнику критикой и исторіей литературы — это вопросъ о томъ: создалъ-ли онъ какіе-нибудь типы?
Мы считаемъ излишнимъ говорить сейчасъ о томъ, что такое типъ въ художественныхъ произведеніяхъ… Понятіе это, конечно, слдуетъ строго отдлять отъ понятія ‘дйствующаго лица’. Бываютъ романы, драмы, повсти, въ которыхъ фигурируетъ множество дйствующихъ лицъ, но нтъ ни одного типа… Создалъ-ли типы Крыловъ? Иметъ-ли онъ этотъ знакъ отличія, которымъ бываетъ отмченъ всякій настоящій художникъ, и которымъ истинный художникъ отличается отъ разныхъ литературныхъ борзописцевъ?
Отрицательная критика (которая, вообще, по отношенію къ В. А. Крылову преобладала) выражается на этотъ счетъ довольно строго. Вотъ, напримръ, что говоритъ анонимный авторъ статьи въ газет ‘Новое Время’ по случаю 25-лтняго юбилея Крылова:
,,Крыловъ не создалъ ни одного типа, ни одного яркаго лица, которое могло-бы оставаться въ исторіи русской литературы. Онъ не создалъ и особаго языка: но можно сказать, что лица его комедій, какъ и языкъ, ходячіе.
Если собрать отдльныя черты этихъ лицъ, то можетъ быть, получится средній человкъ, не добрый и не злой, съ несильными и совсмъ не упорными стремленіями къ добру, обыкновенно, легкопобиваемый въ жизни. Получится такая-же средняя женщина, съ вншнимъ обликомъ тоже чего-то стремящагося къ добру. Это однообразіе лицъ, ихъ сроватость и обыденность пришлись очень по плечу артистамъ, а искусная компановка пьесъ, движеніе ихъ, и несомннно взятыя изъ жизни фразы и намеки пришлись по вкусу публик’…
‘В. А. Крыловъ, несомннно, наблюдалъ жизнь’:— говоритъ дале тотъ-же критикъ:— ‘но талантъ его таковъ, что эти наблюденія укладываются у него, по большей части, въ готовыя лица, или, ясне сказать, въ готовыя театральныя амплуа. Характеровъ онъ не могъ создавать, онъ не могъ творить, а только, такъ сказать, обозрвалъ характеры.
Дарованье В. А. Крылова не изъ тхъ, которыя прокладываютъ новые пути, создаютъ живые и выпуклые характеры въ области драматической литературы. Это — среднее дарованіе, весьма усердное, при помощи упорнаго труда и настойчивости завоевавшее себ извстное положеніе на сцен. Это одно изъ тхъ дарованій, положительныя стороны которыхъ какъ-то ускользаютъ, ибо он совсмъ не ярки, а отрицательныя стороны стушевываются исполненіемъ, тщательной постановкой и вншнимъ движеніемъ’…
Другой критикъ (И. А. въ ‘Новостяхъ’ — тоже по случаю 25-лтняго юбилея) наоборотъ, признаетъ у Крылова не только ‘лица’, но и типы, и даже замчаетъ, что ‘В. К. лучше удаются мужскіе отрицательные типы и женскіе положительные’, и лишь оговаривается, что у Крылова ‘очень обыкновенны лица съ ускользающей, мало характерной физіономіей’, и что ‘въ общемъ, мотивы пьесъ Крылова бываютъ интересны и серьезны, но часто изображеніе въ нихъ недостаточно типично и выполняетъ свои художественные проблы сценичностью’.
Въ этихъ отзывахъ двухъ критиковъ — рзкомъ и полурзкомъ, есть безусловная и большая доля правды. Но первый изъ критиковъ, несомннно, упустилъ изъ вида цлый рядъ серьезныхъ пьесъ Крылова и руководствовался въ своемъ отзыв пьесами боле легкомысленными. А затмъ онъ, очевидно, позабылъ, что В. А. не геній и не великій міровой писатель.
Нужно сказать, что у насъ на Руси г.г. критики, вообще, почему-то всегда требуютъ у каждаго писателя, чтобы онъ былъ звздою самой первой величины, и если онъ оказывается лишь deus minor, то корятъ его этимъ… И не хотятъ подходить къ нему съ какою-либо иною мркою, чмъ та, которая заведена у нихъ для Шекспира, Пушкина, Гоголя…
Конечно, В. А. Крыловъ не создалъ такихъ типовъ, которые остались-бы въ исторіи литературы. Исторія литературы отмтитъ его самого, но говорить въ отдльности о его типахъ, вроятно, не будетъ. Онъ не оставилъ намъ такихъ образцовъ, которые пребывали-бы вчными, отлитыми изъ бронзы, вытесанными изъ гранита памятниками. Онъ не далъ такихъ типовъ, какъ Гамлетъ, Фаустъ, Чацкій, Чичиковъ… Но В. А. Крыловъ и не былъ геніемъ… Онъ не могъ дать типовъ особенно-яркихъ, типовъ 1-й величины. И, вотъ, за это его и укорялъ первый изъ цитированныхъ нами критиковъ, забывая, или намренно упуская изъ вида, что бываютъ художественные типы и 2-го порядка, быть можетъ, недостаточно яркіе, но тмъ не мене, живые и характерные. Это — типы, употребляемъ выраженіе перваго критика, ‘ходячіе’, боле, или мене ординарные, но при всемъ томъ они остаются типами постольку, поскольку въ нихъ собраны и воспроизведены характерныя черты извстнаго разряда людей.
Такіе, именно, типы и создавалъ Крыловъ. Созданные имъ типы, быть можетъ, иногда недостаточно ярки, но они, во всякомъ случа, жизненны, и говорить, что Крыловъ ‘укладывалъ свои наблюденія въ готовыя амплуа’, и что у него нтъ типовъ, а есть только ‘лица’, можно лишь при поверхностномъ знакомств съ его творчествомъ. Нововременскій критикъ — употребляемъ его собственное выраженіе — повидимому, самъ лишь ‘обозрвалъ’ произведенія Крылова, сваливая все вмст — и серьезныя его произведенія, которыя только и должны быть принимаемы въ данномъ случа во вниманіе, и мелкія пьески ‘малаго театра’, не имющія никакихъ серьезныхъ художественныхъ задачъ.
Такіе персонажи, какъ Надя Муранова, Настя Кружалова (‘Земцы’), Причаловъ (‘Земцы’), герои ‘Горе-Злосчастья’, герои ‘Семьи’ и ‘Разлада’, нельзя не назвать типичными: они рельефны и пластичны, они стоятъ въ глазахъ даже при простомъ чтеніи пьесы. Каждый изъ нихъ концентируетъ въ своемъ облик вс существенныя черты другихъ себ подобныхъ лицъ — и это, именно, и есть признакъ типичности.
Но съ другой стороны, нельзя не замтить, что собственно, типовъ, т. е. характерныхъ, рзко отчеканенныхъ лицъ, у Крылова (даже и въ серьезныхъ его пьесахъ) не такъ-то много — и во всякомъ случа, меньше, чмъ, дйствующихъ лицъ. Немалое количество выводимыхъ имъ персонажей являются, дйствительно, довольно безразличными, или, какъ выражается второй критикъ (И. А.) ‘у Крылова очень обыкновенны лица съ ускользающей, мало характерной физіономіей’, т. е. т изъ его дйствующихъ лицъ, которыя бываютъ нужны автору не какъ выразители извстной среды, или извстныхъ убжденій, но какъ вспомогательныя средства въ ход пьесы. И такихъ ‘вспомогательныхъ средствъ’ въ комедіяхъ Крылова очень много (напримръ, второстепенныя лица въ ‘Земцахъ’, офицеръ Семиратовъ въ ‘Над Мурановой’ и т. п.). У геніевъ драматической литературы даже такія лица являются характерными. Крыловъ-же сплошь и рядомъ не заботился о скульптурной лпк ихъ. Но кром того у него есть безразличные персонажи и среди главныхъ дйствующихъ лицъ — и это преимущественно въ пьесахъ легкаго содержанія (‘Чудовище’, ‘Шалость’). Объ этихъ пьесахъ, дйствительно, приходится сказать, что тутъ уже не типы, а, скоре, амплуа, и что ,,изображеніе въ нихъ недостаточно типично и выполняетъ свои художественные проблы сценичностью’ и вншней занимательностью содержанія.
Нельзя затмъ также не упомянуть и о томъ невыгодномъ положеніи, въ которомъ Крыловъ очутился со своимъ творчествомъ, попавъ какъ-разъ въ промежутокъ между такими крупными талантами, какъ Островскій и Чеховъ. Многіе типы Крылова, наблюденные имъ прямо и непосредственно въ жизни, казались повтореніями другихъ, боле яркихъ типовъ Островскаго и были оттснены на задній планъ типами Чехова. О Крылов, говорили:— Его купцы взяты у Островскаго! — и говорятъ теперь:— У Чехова это гораздо ярче! — и, въ самомъ дл, у Крылова есть многое, какъ-бы предваряющее другихъ, позднйшихъ писателей. Напримръ, его Надя въ ‘Радостяхъ жизни’ является прототипомъ чеховской Сони въ ‘Дяд Ван’. Его босякъ адеевъ въ ‘Разлад’, созданъ задолго до босяковъ Горькаго и служитъ имъ восходящимъ родственникомъ. Дти, къ сожалнію для Крылова, затмили родителей. Но упрекать Крылова въ томъ что онъ якобы только ‘обозрвалъ’ характеры и не создалъ ни одного типа, все-таки невозможно…
,,В. А. Крылову лучше удаются мужскіе отрицательные типы и женскіе положительные’ — говоритъ И. А. Съ этимъ заключеніемъ, однако нельзя согласиться въ полной мр. Крылову, дйствительно, очень удавались женскіе положительные типы, и онъ, повидимому, какъ-то особенно симпатизировалъ типу умной, энергической и бойкой на языкъ двушки (‘Сорванецъ’) Настя Кружалова, Анна Охрименко въ ,,Первой Мух’). Но удавались ему въ такой-же мр и мужскіе положительные типы, причемъ онъ опять-таки явно симпатизировалъ типу умнаго, немного грубоватаго и мшковатаго, энергическаго и честнаго интеллигента — работника (Причаловъ въ ‘Земцахъ’, Крузовъ въ ‘Баловн’.) И еще очень большой вопросъ, какіе изъ его типовъ ярче: его симпатія — Причаловъ, или-же, дйствительно, очень ярко нарисованныя антипатичныя фигуры нмца-бюрократа Фрезе (‘Баловень’), богача помщика, Силантьева (‘Горе-злосчастье’), важнаго чиновника Караваева (тамъ-же) и другіе отрицательные типы бюрократическаго и крпостническаго ранговъ.
‘Есть типъ общественный, несимпатичный Крылову’,— говоритъ И. А.— ‘типъ земледльческій дворянскій’. И несомннно что эта антипатія есть осадокъ отъ его ненависти къ крпостному праву и крпостникамъ, ненависти, которую Крыловъ, какъ либеральный дятель 60-хъ годовъ особенно рзко испытывалъ втеченіе всей своей жизни. Естественно, что она отражалась почти во всхъ его произведеніяхъ. В. А. Крыловъ и карьеру свою литературную началъ съ рзкаго проявленія этой ненависти: ею проникнуты два первыхъ его произведенія: драма ‘Противъ теченія и повсть ‘Столбы’ — два обвинительныхъ акта противъ крпостниковъ-помщиковъ. Отозвалась эта ненависть и на позднйшихъ произведеніяхъ, и такимъ образомъ, между ‘Столбами’ и, напримръ ‘Земцами’, имется въ этомъ отношеніи самая тсная связь, и тутъ и тамъ Крыловъ выводитъ и обличаетъ непріятный ему сортъ людей. Осадокъ старой горечи сказывался въ многихъ его пьесахъ даже безсознательно. (Напримръ, глупый трутень-помщикъ Виницынъ въ пьес ‘На хлбахъ изъ милости’, предсдатель земскаго собранія, Безанецъ, въ ‘Земцахъ’ лнивый присяжный засдатель — помщикъ Отрубановъ въ ‘Дл Плеянова’ и т. п.).
Въ этой-же антипатіи къ крпостникамъ дворянамъ сказался и коренной демократизмъ міровоззрнія Крылова, чувствующійся почти во всхъ его пьесахъ. Крыловъ симпатизируетъ только простымъ неродовитымъ людямъ — трудящейся интеллигенціи изъ 3-го сословія. Симпатичные типы въ его пьесахъ почти сплошь состоятъ изъ разночинцевъ. Наиболе любимая и яркая пьеса В. А. Крылова, ‘Семья’, вся зиждется на жизни мелкой работящей интеллигенціи, полубогемы, полубуржуазіи. Любимыя его героини — дти той-же интеллигентной среды 3-го сословія, или-же выбивающіяся въ эту среду изъ среды иной (Настя Кружалова въ ‘Земцахъ’). Крыловъ бичуетъ однако и не однихъ землевладльцевъ-крпостниковъ и бюрократовъ. Ему глубоко противенъ нравственный обликъ всякаго ‘человчишки’, такъ, или иначе портящаго доброе общественное дло, или благосостояніе семьи.
Таковъ, напримръ, ,,3мй Горынычъ’, купецъ Кружаловъ, который мшаетъ земскому длу, пользуясь имъ для личныхъ выгодъ. Таковъ Варенцовъ — одинъ изъ героевъ той-же драмы — пользующійся земскою службою лишь для дальнйшей, казенной службы, и отряхающій земство, словно прахъ со своихъ ногъ, да еще и клевещущій на него, когда ему удается получить должность вице-губернатора, Таковъ, наконецъ, Метельниковъ въ пьес ‘Въ дух времени’ — эта язва всякаго общества, тормазъ всякаго прогресса, сильный своимъ безразличіемъ во взглядахъ на честность и мошенничество, умющій ‘на законномъ основаніи’ снять съ ближняго послднюю рубаху…
Но, вотъ, имется и противовсъ этимъ ,,человчишкамъ’: это герой и любимецъ Крылова, докторъ Причаловъ въ ,,Земцахъ’. Это грубоватый, рзкій — иногда даже непріятно рзкій господинъ. Попавъ на сговоръ дочери ‘Змя Горыныча’ (Кружалова), онъ, не стсняясь ни мстомъ, ни временемъ, объявляетъ Наст Кружаловой, что ея отецъ — дурной человкъ… Подобнымъ-же манеромъ онъ разговариваетъ и съ всесильнымъ ‘Горынычемъ’, и доводитъ его своими рзкостями до того, что тотъ выживаетъ Причалова съ должности земскаго врача…
Но несмотря на грубость Причалова, читатель сразу чувствуетъ, что этотъ человкъ ‘не выдастъ’ и своего любимаго дла изъ рукъ не упуститъ. Причаловъ не только рзкій говорунъ, ржущій всмъ въ глаза правду матку, это и длецъ, который на своихъ плечахъ несетъ всю реальную работу земства. Въ противоположность Варенцову, этому плоть отъ плоти бюрократіи — Причаловъ считаетъ свою работу не службой, которую онъ взялся справлять, но необходимою потребностью счастья. ‘И одному человку можно много сдлать въ земств’ — говоритъ онъ Варенцову:— ‘Лишь-бы искренно любилъ онъ свое дло!’.
Такою-же радостью труда, счастьемъ любимаго дла ветъ и отъ Нади Бабаевой (‘Радости жизни’). Въ семь Бабаевыхъ только она одна счастлива по настоящему, ибо цлью своихъ радостей ставитъ здоровое творчество и разумный трудъ. Даже встрчая непріятности, она (такъ-же, какъ и Причаловъ) остается счастливою, потому что непріятности исходятъ не отъ дла, а отъ лицъ, дло-же, которое она избрала, не измнитъ, въ немъ нельзя разочароваться…
Другими, столь-же удачными положительными типами Крылова являются Надя Муранова и Настя Кружалова. Это два родственныхъ женскихъ облика, изъ которыхъ одинъ служитъ какъ-бы продолженіемъ другаго. Настя Кружалова — дочь ‘Змя Горыныча’ — съ ея смутными стремленіями къ справедливости и культур и съ ея еще не перебродившей закваской отцовской грубости, съ ея разочарованіями и томленіемъ мятущагося духа — является своего рода зерномъ, изъ котораго выростаетъ Надя Муранова — уже установившаяся личность, съ ясными идеалами и стремленіями. Надя Муранова — символъ тхъ стремленій и качествъ, которыя В. А. Крыловъ особенно цнилъ въ русской женщин. Онъ вложилъ въ этотъ дорогой для него обликъ все то, что онъ хотлъ видть въ русской двушк: искренность, стойкость и честность убжденій, нежеланіе мириться съ окружающей средой и въ тоже время дловитость и практичность въ житейскихъ отношеніяхъ и любовь къ труду, доходящую до самоотверженія. Мало того, онъ вдохнулъ въ Надю Муранову тотъ даръ, который такъ часто бываетъ свойственъ русской женщин: художественное творчество. Надя Муранова артистка, будущая знаменитость, она выступила на любительской сцен и покорила всхъ своею игрой. И когда разозленные ея самостоятельностью мстные воротилы лишаютъ ее учительской должности, она узжаетъ въ Москву, чтобы начать тамъ новую жизнь — въ мір искусства и театра. Въ уста Нади Мурановой В. А. Крыловъ вложилъ горячую реплику въ защиту и похвалу театральнаго дла: ‘Разв театръ не серьезное дло? — говоритъ она: — ‘Разв не высокое наслажденіе знать, что, вотъ, собралась ради тебя цлая толпа народу и слушаетъ тебя… все живые люди: каждый принесъ съ собой въ душ свое горе и свои радости, а ты въ самую жизнь ихъ врываешься! Ты имъ даешь хорошія мысли, хорошія чувства… Они смются съ тобой вмст, они съ тобой вмст плачутъ… Они расходятся обновленные, успокоенные отъ ежедневныхъ тревогъ… Нтъ! Театръ серьезное дло, и не мало счастья въ немъ можно найти!’ — эти слова, конечно, слова самого В. А. Крылова, такъ-же какъ и радости Причалова и Нади Бабаевой — его личныя радости, его личное счастье наслажденія любимой работой.
‘Несмотря на нсколько идеализированный характеръ этихъ двухъ, только что разсмотрнныхъ нами типовъ (Мурановой и Кружаловой)’ — говоритъ И. А.: ‘въ нихъ много жизненнаго и справедливаго. Исторія послднихъ поколній русскихъ двушекъ дала намъ массу примровъ такихъ цльныхъ, страстно-энергическихъ натуръ, съ тми-же чистыми, идеальными стремленіями и горькими разочарованіями’…
Очень характерны и нкоторые отрицательные женскіе типы, выведенные Крыловымъ. Таковы, напримръ, меценатка Блоярская (‘Не ко двору’). мать и дочь Бабаевы въ ‘Радостяхъ жизни’, кисейная дама, Мисинька, (‘Поэзія любви’) боящаяся, что цыплята разстроятъ себ желудокъ, помщица Прогалинова (‘По духовному завщанію’), судебная психопатка, m-lle Лущанина (‘Дло Плеянова’) и т. д. Нельзя, наконецъ, не упомянуть и о миломъ ‘Сорванц’. Хотя этотъ образъ и мало характеренъ, если судить его со всею строгостью законовъ теоріи словесности, но, какъ мы уже говорили, онъ сдлался образцомъ для подражанія въ дйствительной жизни, и, стало быть, въ немъ оказались жизненныя черты, встрченныя въ обществ какъ нчто свое, родное… И, значитъ, въ конц-концовъ и ‘Сорванецъ’ тоже типиченъ!
Теперь нсколько словъ объ остальныхъ элементахъ драматическаго творчества В. А. Крылова: настроеніи его пьесъ, ихъ язык, ихъ построеніи.
Какъ мы уже не разъ говорили, Крыловъ предпочиталъ драм комедію. Поэтому настроеніе огромнаго большинства его пьесъ — настроеніе веселое, не оставляющее въ зрител тягостнаго впечатлнія какого-либо страданія. Драмъ у него очень мало: ‘Противъ теченія’, ‘Горе-злосчастье’, ‘Дло Плеянова’ и, пожалуй, ‘Земцы’ и ‘Не ко двору’. Остальное безчисленное количество пьесъ Крылова (мы имемъ въ виду лишь оригинальныя и притомъ не компанейскія пьесы) — сплошь, комедіи, водевили, фарсы.
Основной элементъ всякой комедіи — юморъ. Безъ этого драгоцннаго свойства комедія утрачиваетъ веселость. Юморъ — это тотъ ферментъ, который заставляетъ бродить мысль и чувство зрителя и доводитъ ихъ до кипучаго, брызжущаго искрами веселья, настроенія. Юморъ придаетъ комедіи особый блескъ и жизнь и игру: онъ — истинная душа комедіи.
Обладалъ-ли В. А. Крыловъ этимъ драгоцннымъ свойствомъ?
Да, конечно, обладалъ! Обладалъ въ высокой степени. У него нтъ ни одной пьесы, включая сюда и драмы, гд не сверкали-бы перлы истиннаго, яркаго юмора. И что всего важне, юморъ Крылова былъ естествененъ, какъ сама жизнь: онъ лился свободной волной съ его творческаго пера, какъ всплески и пна его личнаго внутренняго настроенія, какъ продуктъ довольства и наслажденія его любимымъ дломъ, т. е. писательствомъ.
Въ юмор Крылова нтъ злобствующихъ нотокъ сатиры: онъ добродушенъ и мягокъ. Однако въ этомъ добродушіи слышится нота серьезнаго протеста противъ всего того, съ чмъ воевалъ нашъ драматургъ: противъ тупой косности, враждующаго разъединенія, семейнаго деспотизма, кичливаго лицемрія, противъ буржуазной безчестности, глупости, жестокости. Юморъ Крылова беретъ своимъ объектомъ исключительно жизненныя явленія, и поэтому онъ ярокъ и живучъ. Онъ подмчаетъ и крупныя явленія общественности и мелкія черты повседневной будничной глупости и пошлости. И тамъ, гд другой прошелъ-бы мимо, ничего не увидвъ, Крыловъ останавливается и подбираетъ цнный матеріалъ для своего смха и заставляетъ смяться вмст съ собой и зрителя. Такія мста въ его пьесахъ, какъ, напримръ 1-й актъ ‘Дла Плеянова’ съ психопаткою Лущаниной и безсловеснымъ попугаемъ papa — Лущанинымъ, такія страницы, какъ 1-е дйствіе комедіи ‘Городъ упраздняется’ съ крылатыми народными словечками, или, наконецъ, такія фигуры, какъ капризничающій ‘ближній бояринъ’, въ ‘Двичьемъ переполох’ — заставляютъ смяться самымъ искреннимъ, хорошимъ смхомъ…
Юморъ Крылова не есть вншній юморъ каррикатурныхъ выкрутасовъ, но юморъ глубокій, внутренній, коренящійся въ самомъ существ даннаго лица, или положенія, въ какомъ-либо курьезномъ внутреннемъ противорчіи, въ какой-либо забавной внезапности, цликомъ взятой съ натуры и логически вытекающей изъ хода вещей. Это настоящія искры, отлетающія отъ рабочаго молота В. А. Крылова, въ то время, какъ онъ куетъ свои типы и сцены — независимо даже отъ того, смшныя он, или серьезныя. Въ юмор Крылова, за исключеніемъ разв лишь самыхъ легкомысленныхъ его фарсовъ (преимущественно, заимствованныхъ), нтъ предумышленности. Онъ внезапенъ, какъ вспышка магнія, и какъ вспышка магнія, онъ помогаетъ Крылову фотографировать и запечатлвать черты, достойныя смха.
У Крылова нельзя найти ни профессіональнаго, ни національнаго юмора. Онъ не выводитъ никогда никакихъ комическихъ иностранцевъ, никогда не подсмивается надъ ихъ языкомъ и обычаями. Въ ‘Шалости’, правда, появляются чуть-чуть забавные нмцы-туристы, но безъ рчей. Единственный комическій національный типъ — это Фрезё (‘Баловень’) но Фрезе комиченъ вовсе не тмъ, что онъ нмецъ: говоритъ онъ правильнымъ русскимъ языкомъ, шутовскаго и каррикатурнаго въ немъ нтъ ничего, и смшонъ онъ не вншними чертами, но своей черствой пунктуальностью, своимъ буржуазнымъ, мелочнымъ ригоризмомъ, своей сентиментальностью (трогательное сочетаніе канцелярскаго регистраторскаго порядка съ… Бетховеномъ)!
Языкъ В. А. Крылова въ пьесахъ — гибкій, точный и живой… Только въ очень немногихъ комедіяхъ (‘На хлбахъ изъ милости’, ‘Поэзія любви’ и др.) мстами въ діалог чувствуется нкоторая книжность, въ огромномъ-же большинств крыловскихъ произведеній діалогъ поражаетъ своей непосредственной живостью. Діалогъ, вообще, сильное мсто Крылова: онъ блестящъ, остроуменъ, отчетливъ и дышетъ жизнью. Въ этомъ отношеніи сказалось французское воспитаніе В. А. Крылова — вліяніе тхъ французскихъ семействъ, съ которыми онъ — въ дни своего дтства — разыгрывалъ ‘charades en action’…
Крыловъ признавался, что онъ любитъ ‘выглаживать стиль’. Но его выглаживаніе никогда не доходило до обезличенной щеголеватости формой, до вылизанности… Форма у Крылова была всегда литературна, но литературность никогда не приносилась имъ въ жертву характерности и живости рчи. Вс его персонажи говорятъ свойственнымъ каждому изъ нихъ языкомъ, подслушаннымъ авторомъ у живыхъ людей. Стоитъ вспомнить, напримръ, великолпные діалоги 1-го акта комедіи ‘Городъ упраздняется’: разговоры о томъ, что ‘начальство на городъ разсердилось’, или что ‘холеру выжигать станутъ’… ‘Ну, ужъ у нашаго попа украдешь’!..— говоритъ одно изъ дйствующихъ лицъ въ той-же комедіи, и предъ читателемъ сразу встаютъ живыя лица: и тотъ, кто говоритъ, и тотъ, про кого говорятъ… Этихъ словъ и реченій не придумаешь, трафарета для нихъ не подыщешь: они прямо взяты изъ жизни.
Нельзя также, говоря о язык комедій Крылова, не отмтить историческаго его языка, языка персонажей, выступающихъ въ его историческихъ пьесахъ.
Если ‘Петръ Великій’ и не представляетъ особой цнности, какъ драматическое произведеніе, то невозможно пройти мимо прекраснаго, исторически-врнаго и характернаго языка его сценъ. Недаромъ Крыловъ писалъ по этому поводу:— ‘стараюсь быть близкимъ къ исторіи чрезвычайно и все выписываю подлинныя слова’… То же самое можно сказать и о ‘Правительниц Софь’.
Очень интересенъ, въ смысл стильности, языкъ ‘Двичьяго переполоха’ — и въ особенности присказки и прибаутки Бсоныки. Эта пьеса выказываетъ хорошее знакомство Крылова съ старорусскою живою рчью.
В. А. Крыловъ, какъ извстно, славился глубочайшимъ знаніемъ сцены.
Онъ ‘окрылялъ’ пьесы постороннихъ лицъ, не имвшія успха, и он имли посл этой операціи шумный успхъ. Онъ давалъ жизнь и блескъ такимъ пьескамъ, которыя ни по содержанію, ни по языку не представляли ничего характернаго и интереснаго. И пьески эти входили въ репертуаръ и прочно держались въ немъ, исключительно, благодаря своей сценичности.
Свойство это выражалось въ особомъ построеніи пьесы, въ особомъ распредленіи ея эффектовъ, въ особой экономіи всхъ ея красокъ, тоновъ и оттнковъ. Для достиженія всего этого Крыловымъ принимались во вниманіе и психологія зрителя и свойства актеровъ и всякія техническія мелкія подробности, во многомъ составляющія секретъ автора. ‘Г. Александровъ превосходно изучилъ сцену’ — говоритъ И. Ф. Василевскій:— ‘Онъ чувствуетъ себя на ней, какъ Рубинштейнъ за фортепьяно’.
Но помимо знанія сцены и техническихъ ея условій, Крыловъ достигалъ сценичности въ своихъ пьесахъ еще и тмъ, что строго обдумывалъ и налаживалъ свою пьесу заране. Онъ планировалъ пьесу всегда заблаговременно, опредлялъ, сколько лицъ въ каждомъ дйствіи, какія сцены, сколько ихъ и т. п., и приступалъ къ писанію самой пьесы только тогда, когда уже былъ созданъ весь ея каркасъ. Это обстоятельство и придавало его пьесамъ удивительную послдовательность и опредленность. Онъ умлой рукой заране разставлялъ вс свои персонажи на сцен, какъ на шахматной доск, давая каждому изъ нихъ строго опредленное время и мсто.
Памятуя всегда о зрител, о его зрительскихъ нуждахъ и его психологіи, Крыловъ ловко подзадоривалъ его вниманіе, когда оно ослабвало, какой-либо неожиданной сценой, и умлъ поддерживать его интересъ къ сцен до самаго послдняго момента. Въ пьесахъ Крылова иногда чувствовалась выкройка, сдланная закройщикомъ, но закройщикомъ опытнымъ и талантливымъ… Не даромъ его изобразили на одной каррикатур въ вид портного, костюмы котораго очень хорошо сидятъ на его кліентахъ…
Однако при всемъ огромномъ знаніи сцены (а можетъ быть, даже и вслдствіе этого знанія!) при всей блестящей техник драматургическаго искусства, при всей стройности своихъ пьесъ, Крыловъ не могъ избгнуть и нкоторыхъ дефектовъ въ самой ихъ постройк.
Прежде всего, почти во всхъ его крупныхъ пьесахъ чувствуется нкоторая неровность художественной работы. Почти всегда 1-й актъ живе, интересне и художественне другихъ актовъ. Крыловъ начинаетъ тмъ, что даетъ прекрасныя живыя сцены, заинтересовываетъ художественнымъ изображеніемъ быта, или характера, и намчаетъ интересную завязку. А затмъ онъ начинаетъ загромождать интригу пьесы разными вводными сценами, вводными интригами и всякими уклоненіями — и впечатлніе (по крайней мр, читателя) разжижается. Правда, вс эти вводныя интриги и хитросплетенія никогда не запутываются въ безнадежный узелъ и не нарушаютъ единства идеи и стройности фабулы, они расплетаются и исчезаютъ, но уже самимъ появленіемъ своимъ, и своимъ обиліемъ они нсколько охлаждаютъ читателя. Мы намренно говоримъ: читателя, такъ-какъ зритель обращаетъ свое вниманіе не только на текстъ пьесы, но и на актеровъ и на сценическую обстановку, и при хорошей игр и интересной обстановк его вниманіе продолжаетъ подогрваться, и кумуляція вводныхъ интригъ его не утомляетъ. (При этомъ, мы имемъ въ виду зрителя средняго, на котораго Крыловъ, обыкновенно, и разсчитывалъ). Но при чтеніи — съ чисто литературной точки зрнія — такое нагроможденіе, повторяемъ, служитъ далеко не въ пользу пьесамъ Крылова. Чувствуется-же оно какъ въ маленькихъ, непритязательныхъ пьесахъ, такъ и въ большихъ. И свободны отъ этого недостатка лишь весьма немногія драматическія произведенія Крылова: ‘Сорванецъ’, ‘Первая муха’, ‘Къ мировому», ‘По духовному завщанію’ и дв-три остальныхъ. Запутанностью отличается даже такая прекрасная во всемъ остальномъ пьеса, какъ ‘Семья’. Тоже самое приходится сказать о ‘Дл Плеянова’: 1-й актъ этой драмы — великолпная бытовая картина, полная жизни и творческой энергіи. Дале творческій подъемъ ослабваетъ, возникаютъ нововведенія, появляются длинноты, и интересъ читателя падаетъ.
Но, вотъ, и все, что можно въ данномъ случа сказать contra. Во всемъ-же остальномъ, В. А. Крыловъ оставался великолпнымъ мастеромъ своего дла и умлъ придавать своимъ произведеніямъ пропорціональность, законченность и устойчивость. И правъ былъ г. Василевскій, говоря, что пьесы Крылова ‘въ сценическомъ отношеніи блестящи. Въ нихъ не видно авторской работы. Он проходятъ плавно и легко’…
Для полноты характеристики В. А. Крылова, какъ писателя, необходимо сказать нсколько словъ о его повствовательныхъ произведеніяхъ и его стихотвореніяхъ.
Крыловъ не былъ ни романистомъ, ни беллетристомъ. (Подъ конецъ своей жизни онъ сожаллъ, что ни использовалъ своихъ силъ и на этомъ поприщ) его разсказы (‘Ненависть’, ‘Качалинъ’) носятъ случайный характеръ. Крупное повствовательное произведеніе, имющее беллетристическую вншность — ‘Столбы’, носитъ характеръ обвинительнаго акта, и мы уже знаемъ, что чисто-художественныхъ чертъ въ этомъ боевомъ памфлет искать не приходится.
Остальныя повствовательныя произведенія В. А. Крылова сводятся къ автобіографическимъ очеркамъ и къ статьямъ по разнымъ отдльнымъ вопросамъ (‘Святыня Лурда’, ‘Сестры Самойловы’ ‘Эпизодъ на конгресс’ и пр). Въ нихъ чувствуется живой и жизненный талантъ автора, его остроуміе, наблюдательность и основательное изученіе вопроса. Написаны они блестящимъ языкомъ и читаются съ безусловнымъ интересомъ. Нсколько слабе В. А. Крыловъ въ своихъ разсказахъ, гд встрчаются досадныя длинноты и скучныя мста.
Нельзя затмъ не упомянуть и о критическихъ произведеніяхъ Крылова, хотя они, собственно, не могутъ относиться къ разряду чисто-повстновательныхъ его произведеній. Крыловъ, какъ извстно, началъ свою литературную дятельность театральною критикой: статьею по поводу ‘Горе отъ ума’ и длиннымъ рядомъ статей и очерковъ въ театральномъ отдл газеты ‘С.-Петербургскія Вдомости’.
Писалъ онъ критическія статьи и въ позднйшія времена, нердко корреспондируя въ петербургскія газеты изъ-за границы. Изъ числа этихъ статей наибольшій интересъ представляютъ печатавшіеся въ ‘Русской мысли’ ‘Очерки театральнаго дла въ Европ’.
Какъ эти очерки, такъ и боле раннія критическія статьи Крылова, отличаются глубокой продуманностью и чисто-философскимъ обобщеніемъ взглядовъ автора на драматическую литературу и на техническія условія и требованія сцены. Объ этихъ взглядахъ мы въ свое время уже говорили.
Что касается стихотвореній В. А. Крылова, то слдуетъ прежде всего оговориться, что, собственно, поэтомъ онъ никогда не былъ, хотя и началъ — въ дни отрочества — свои литературныя упражненія, именно, со стиховъ.
‘Сочиненіе стиховъ’ — признается онъ: — ‘было для меня всегда дломъ случайности. Ихъ вызывало или особаго рода настроеніе, мысль, которую хотлось высказать въ боле сжатой и яркой форм, или какое нибудь событіе, или желаніе передать русскимъ языкомъ понравившееся мн иностранное стихотвореніе. Наконецъ, иные стихи являлись прямо какъ-бы маленькими пьесами, отвчающими запросамъ сцены’.
Стихотворная форма была нужна Крылову, прежде всего, лишь какъ вспомогательное средство. Умнье слагать стихи, способность къ музыкальной ритмической стихотворной фраз были нужны ему для переводовъ ‘Натана’, ‘Эгмонта’, для ‘Петра Великаго’, для перевода опереттъ и для безчисленныхъ куплетовъ въ водевиляхъ и фарсахъ. Въ сущности, каждый писатель долженъ умть владть стихомъ, потому что всякій писатель долженъ быть, вообще, господиномъ своего языка. И Крыловъ былъ, именно, такимъ господиномъ своего языка. Но отъ умнья слагать стихи до поэтическаго дарованія — разстояніе, конечно, огромное, и о Крылов-стихотворц приходится сказать, что онъ былъ безусловнымъ прозаикомъ въ своихъ стихотвореніяхъ — но прозаикомъ остроумнымъ и одареннымъ чувствомъ.
Стихи Крылова тяжеловаты по форм. Въ нихъ есть грація мысли, легкость остроумія и изящество языка, но форма ихъ далеко не всегда граціозна. Въ декламаціи (особенно если ихъ декламируетъ хорошій чтецъ), когда вншняя форма сглаживается, а содержаніе подчеркивается хорошимъ чтеніемъ, стихотворенія Крылова производятъ лучшее впечатлніе, чмъ при простомъ чтеніи.
Крыловъ очень много переводилъ изъ иностранныхъ поэтовъ, среди его стихотвореній, то и дло, встрчаются переводы изъ Гете, Гейне, Уланда, Шубарта, Беранже, Гренэ-Данкуръ, Г. Надо, Мицкевича, Витвицкаго и др. Переводилъ онъ, надо отдать ему справедливость, хорошо: соблюдалъ въ точности форму подлинника и былъ очень вренъ оригинальному тексту. Но выборъ переводимыхъ пьесъ у него не всегда удаченъ, и нкоторыя пьесы, (напримръ, Шубарта) прямо скучны.
Изъ числа оригинальныхъ стихотвореній Крылова слдуетъ отдать пальму первенства стихотворнымъ повстушкамъ и монологамъ — ‘маленькимъ пьесамъ’, какъ онъ называетъ ихъ самъ. Эти монологи (‘Конечно’, ‘Въ защиту маленькихъ’, ‘Сны’, ‘Языкъ цвтовъ’) отличаются милымъ остроуміемъ и, будучи произносимы съ эстрады, всегда имютъ успхъ.
Главное-же и лучшее изъ стихотворныхъ произведеній В. А. Крылова — это, безспорно, его шуточная поэма, ‘Недовольные’. Она была написана очень давно — еще въ 60-хъ годахъ, но не только не утратила своей свжести и донын, но, наоборотъ, теперь-то и является наиболе современною. Намъ уже приходилось говорить объ этой поэм въ біографическомъ очерк В. А. Крылова, къ тому-же читатели найдутъ ее въ одной изъ настоящихъ книгъ, и поэтому мы не будемъ сейчасъ распространяться о ней. ‘Недовольные’ представляютъ собою, во всякомъ случа, одну изъ самыхъ яркихъ сатиръ на реакціонное задопятство въ Россіи, смнившее реформы 60-хъ годовъ. Эта поэма — рдкій — и чуть-ли не единственный политическій откликъ въ творчеств В. А. Крылова.
Мы сказали, что она, именно, теперь является наиболе современною, хотя была написана на злобу дня боле 40 лтъ тому назадъ. И вотъ, почему: т ‘недовольные’, которыхъ воспваетъ въ ней Крыловъ, та кучка реакціонеровъ и крпостниковъ, которые были недовольны реформами 60-хъ годовъ, не только не исчезли въ послдующую эпоху, но, наоборотъ, возъимли серьезную силу и превратились въ сильный оплотъ реакціи. Изъ ихъ среды вышли гр. Д. Толстой, Катковъ, Муравьевъ (бывшій министръ юстиціи), Плеве — и они создали то, именно, положеніе въ Россіи, о которомъ пророчествовалъ въ ‘Недовольныхъ’ Крыловъ:
‘Юстицію-же гласную
Заставятъ быть согласною’…