Ф. Левин
Ф. Левин
Книга Феликса Кона*
Книга Феликса Кона*
* Ф. КОН, ‘За пятьдесят лет’, т. I. ‘В рядах ‘Пролетариата’. М. 1932. Издательство Всесоюзного о-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев.
‘Литературная газета’, No 14, 1933
Книга Феликса Кона, Левин Ф., Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Феликс Кон, студент варшавского университета, осужден в Варшаве по делу ‘Пролетариата’. Приговорен к смертной казни с ходатайством о замене ввиду несовершеннолетия 10 годами и 8 месяцами каторги. Приговор смягчен до 8 лет. Вышел на поселение в 1891 году. Вернулся в Польшу в 1904 году, вновь арестован по делу ППО ‘левицы’ в 1906 году. Бежал за границу, откуда вернулся в 1917 г. Член ВКП(б).’
Эту коротенькую справку дает о себе самом Феликс Яковлевич Кон в списке 14 участников исторического протеста — самоотравления на карийской каторге в 1889 году.
Лапидарная, исключительно скромная заметка, отмечающая только некоторые, даже не все хронологические вехи. А за этими опознавательными знаками — целая жизнь, жизнь-эпопея, одна из легендарнейших биографий нашей эпохи, жизнь профессионального революционеpa, человека, который подростком вошел польское и русское революционное движение у его истоков, героически боролся, рос и развивался, преодолевая иллюзии, незрелость и ошибки движения и связанных с ним собственных взглядов, и, наконец, в наши дни продолжает борьбу за социализм в рядах передовых бойцов за дело рабочего класса — в рядах коммунистической партии.
Не такова была судьба его сотоварищей. Многие погибли в самом начале своего пути на виселице, в казематах Шлиссельбурга и бесчисленных тюрьмах царского режима, другие покончили с собой, не выдержав ссылки, каторги, упав духом, задохнувшись в зловонной атмосфере полицейской монархии, третьи малодушествовали, потеряли перспективу, не нашли в себе воли к дальнейшей борьбе, отошли от революционного движения, застряли и закисли в дремучей уездной глуши, наконец, четвертые прямо изменили и предали.
‘Кто бы мог тогда подумать, — пишет Феликс Яковлевич, — что из пятидесяти так полных веры в свое дело людей (отправляемых в Сибирь, в том числе осужденных по делу ‘Пролетариата’ — Ф. Л.) едва десять, пятнадцать сохранят свою уж не революционность, а просто, человеческую личность. Однако многие уже в Сибири ‘поумнели’ и со снисходительной улыбкой говорили о ‘заблуждениях молодости’, другие спились, третьи сохранили об этом времени только приятные воспоминания и вступили начала на столь соблазнительный путь ‘культурной деятельности’, чтобы потом уже без резких скачков стать опорой и подпорами строя, который некогда хотели разрушить… Были такие, которых убило бездействие. Они не вынесли пытки этого бездействия и в волнах сибирских рек или в револьверной пуле искали и нашли спасение. Небольшая группа, очутившись в совершенно неизвестной стране, ушла в изучение и исследование. И только крохотная горсточка победоносно прошла через сибирскую тайгу, через бюрократические болота и с неугасшим факелом свободы, вернувшись на родину, с верой в успех приесла этот факел . в темные массы’.
Ф. Я. принадлежит к этой горсточке.
Вот почему с таким огромным интересом читается первый том (пока вышел только первый) его собрания сочинений под общим заголовком: ‘За 50 лет’.
Первый том содержит воспоминания Феликса Яковлевича, начиная с раннего детства (родился Ф. Я. в 1864 году) и кончая ликвидацией карийской тюрьмы в сентябре 1890 года.
Первая глава обнимает детские и юношеские годы. Этот период проходил вначале под знаком царской расправы с польским национально-освободительным движением. В семье Ф. Я. были непосредственные участники восстания 1861—63 годов, ‘патриотизм в семье заменял религию’. Вскоре, однако, пытливому подростку не могло не броситься в глаза ‘противоречие между культом а жизнью, между словами ж делом’, когда поляк-‘патриот’ в своем домашнем очаге служил ‘верой и правдой’ в качестве чиновника русского самодержавия, употреблявшего все средства, чтобы превратить Польшу в ‘Привислинский ‘рай’, поляк-‘патриот’, купец на варшавском рынке, побивал в конкуренционной борьбе лодзинские товары… московскими’. Противоречие это означало, конечно, линяние польской буржуазии, ликвидацию всяких остатков ее буржуазной революционности. Повстанческие знамена были свернуты. ‘Грезы о политической самостоятельности ныне должны быть заменены лишь стремлением к внутренней самостоятельности’, говорил Свентоховский к другие ‘патриотические пророки, звавшие на борьбу за завоевание не свободы, а рынков сбыта товаров…’.
Революционными отныне могли быть только те, кто переходил на почву борьбы за социализм. На этот путь вступила старшая сестра Ф. Я., на этот путь 15—16-летним подростком вступил и он сам.
Вторая глава характеризует первую социалистическую организацию Польши— партию ‘Пролетариат’, в ряды которой вступил Ф. Я., и ее время. Программа действий и методы ‘Пролетариата’ отражали, разумеется, и силу и слабости тогдашнего революционного движения, соответствовали сравнительно низкому уровню развития классовой борьбы в Польше.
Но при всей противоречивости и незрелости партия ‘Пролетариат’ была первой социалистической организацией тогдашней Польши, и она по праву считается предшественницей нынешней боевой польской компартии.
Третья глава характеризует разгром ‘пролетариатцев’, арест и следствие. Из этих картин обыска, ареста, допроса, тюремной обстановки, из характеристики предателей ярко вырисовывается атмосфера и условия тогдашней революционной борьбы, тупость и зверство царских чиновников, низость изменников, стойкость и выдержка революционеров.
Глава четвертая почти целиком посвящена портретам наиболее выдающихся ‘пролетариатцев’, вождей и крупнейших людей партии: Людовику Варынскому, Станиславу Куницкому, Яновичу, Pexневскому, Маньковскому. Каждому из них отведен особый этюд, в котором Ф. Я. с возможной полнотой воспроизводит его облик.
Пятая глава посвящена пребыванию в варшавской цитадели и комедии суда, приговор которого, как водится, был продиктован заранее из Петербурга.
Наконец, едва ли, не наиболее впечатляющие шестая и седьмая главы — дают необычайно яркую картину путешествия по этапу в Сибирь и карийской каторги со всеми трагическими событиями, развернувшимися в ее стенах.
Приступая к своим воспоминаниям, Феликс Яковлевич считал своим долгом ‘сохранить в памяти новых борцов имена и дела погибших товарищей’. Он хотел ‘ознакомить… с условиями, при которых приходилось вести борьбу, помочь представить читателю, сколько мук, и страданий пришлось пережить борцам до того момента, когда массы откликнулись на их зов, и продолжавшаяся десятки лет борьба завершилась победой’.
Эту свою задачу воспоминания Феликса Яковлевича выполняют полностью. Книга его явится необходимой и для историка, и для подрастающих. и выросших уже после Октября поколений.
Однако и этим не исчерпывается значение книги Феликса Яковлевича. Хочется указать на специальный интерес ее для советских писателей. Одной из задач советской литературы является создание новых больших исторических полотен, воплощающих в художественных образах по-новому, с марксистских позиций переработанные и освещенные исторические события и особенно героическую борьбу за освобождение рабочего класса.
Создание таких произведений требует от художника глубокого изучения эпохи, проникновения в ее скрытые процессы и ее атмосферу. Громадную роль играют в этом изучении кроме исторических работ и архивных материалов живые свидетельства людей эпохи, дневники и мемуары. О значении мемуаров хорошо знали художники прошлого. Достаточно вспомнить, как широко использовал различные воспоминания Толстой в ‘Войне и мире’.
Но наша критика только очень редко касается мемуарной литературы, да и то чаще всего старой или мемуаров деятелей литературы и критики.
А между тем ее обязанность — следить и отмечать все сколько-нибудь выдающиеся воспоминания исторических людей, тем более революционеров, тем, более коммунистов-современников.
И в этой связи необходимо еще раз подчеркнуть выдающееся значение книги Феликса Кона.
Нельзя не отметить, наконец, что редкие мемуары написаны с такой живостью и картинностью, обладают столь широким диапазоном изобразительных средств. От спокойного и точного языка в обрисовке исторической обстановки Ф. Я. легко переходит к драматическому языку страсти, гнева, ненависти, к художественному рассказу, к шутке и теплому юмору. Все вместе сплетается в живое, увлекательное, волнующее повествование.
При чтении книги следует учесть ошибку Ф. Я., касающуюся письма Маркса, Энгельса. и др. к польским интернационалистам. Людовик Варынский и его товарищи оспаривали провозглашенный в этом письме на новой основе лозунг ‘Vive la Pologne!’, полагая, что этот лозунг может быть использован польскими ‘патриотами’. Между тем, г именно Варынский совершал здесь ошибку (люксембургианского типа) и обнаруживал непонимание всей глубицы марксовой постановки вопроса о национально-революционном движении, в частности, в Польше. Неясная трактовка этого спора у Ф. Я. позволяет предполагать, что Варынский и его друзья были в какой то мере правы. Это место необходимо исправить при следующих изданиях.