Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев, Березайский Василий Семенович, Год: 1798

Анекдоты
Время на прочтение: 113 минут(ы)
Скачать в PDF

АНЕКДОТЫ
или
ВЕСЁЛЫЯ ПОХОЖДЕНІЯ
СТАРИННЫХЪ
ПОШЕХОНЦОВЪ.

ИЗДАНІЕ НОВОЕ,
поправленное, съ прибавленіемъ повстей о Щук и о поход на Медвдя,
и съ присовокупленіемъ
ЗАБАВНАГО СЛОВАРЯ.

Сочиненіе В. Березайскаго.

Ridendo dicere verum quid vetat?
т. е.
Смяся правду говорить,
Что намъ можетъ воспретить?

ВЪ САНКТПЕТЕРБУРГ,
въ типографіи Департамента Вншней Торговли,
1821 года.

НЯНЮШКАМЪ
и
МАМУШКАМЪ
благодушнйше посвящаетъ

Безлестный почитателъ ихъ
В. Б.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Благодушнйшее посвященіе сей книги Нянюшкамъ и Мамушкамъ
Письмо ЛЮБОВДА къ СЛОВОХОТУ, въ которомъ съ восхищеніемъ описывая распространившееся нын повсюду просвщеніе и умножившійся торгъ книгами, проситъ онъ о сообщеніи ему Гисторическихъ преданій о достославныхъ Пошехонцахъ, кои, по мннію его, можно смло издашь въ свтъ для забавы читателей
Отвтъ СЛОВОХОТА къ ЛЮБОВДУ, въ которомъ похваляя намреніе его издать въ свтъ сказанія о Пошехонскихъ Вигаязахъ, соглашается присылать ему оныя
Посылка ПЕРВАЯ отъ СЛОВОХОТА къ ЛЮБОВДУ, содержащая въ себ во первыхъ, торжественное шествіе Пошехонцевъ на поклонъ къ новому Воевод и во вторыхъ, чудное и удивительное приключеніе съ рыбою Щукою, которую безкорыстный сей Воевода позволилъ Пошехонцамъ приносишь къ себ каждое утро
Посылка ВТОРАЯ, въ которой описывается сильное усердіе Пошехонцевъ посмотрть на прославляемыя отъ всхъ Московскія диковинки, сперьва съ Пошехонской колокольни, а потомъ съ высокой ели
Посылка ТРЕТЬЯ. Пошехонцы не удовлетворивъ ни съ колокольни, ни съ ели, пламеннаго своего желанія, видть Москву, ршились пустишься своими особами въ славный сей городъ, и лично обозрть красоты его
Посылка ЧЕТВЕРТАЯ. Описаніе разныхъ преудивительныхъ съ Пошехонцами въ дорог приключеній и встрчь, между прочимъ покупка ими у Егеря ружья и удачное употребленіе онаго
Посылка ПЯТАЯ. Новоизобртенный Пошехонцами способъ готовить себ пищу въ рк, безъ всякой посуды, и замысловатая переправа, ихъ за рку, по неимнію тамъ моста
Посылка ШЕСТАЯ. Небольшая размолвка между Пошехонцами дорогою, кончившаяся пріятельскою схваткою, приключившаяся предводителю ихъ Фалалейк нестерпимая зубная боль, и скорое изцленіе его отъ сей боли такимъ средствомъ, на которое не всякой согласится
Посылка СЕДЬМАЯ. Въ продолженіи пути Пошехонцевъ захворалъ у нихъ лихоманкою Тарасъ Скотининъ, Доброхотъ Меркулычъ отправляется за лкаремъ и странная встрча его съ Арапомъ
Посылка ОСЬМАЯ. По выздоровленіи Скотинина Пошехонцы возвращаются на свою сторону въ пресловутое Пошехонье, гд въ почивальняхъ ихъ разводится множество блохъ, но они, по усердію къ нимъ славнаго Физика Помогина, узнаютъ самый врный способъ отъ нихъ избавиться
Посылка ДЕВЯТАЯ. Пошехонцевъ посщаетъ новый испытатель природы Гольтяпонъ и открываетъ имъ тайну высиживать безъ насдки цыплятъ, утятъ, гусятъ, и всякихъ птицъ, какихъ угодно
Посылка ДЕСЯТАЯ. У Пошехонскаго мщанина Бывалова ночуютъ постоемъ солдаты, описаніе, какъ весело провели они сію ночь и какой прекрасной оставили Бывалову за ночлегъ подарокъ
Посылка ОДИННАДЦАТАЯ. Какимъ образомъ Пошехонцы поминали умершихъ своихъ родителей, сродниковъ и друзей, также удивительный ихъ способъ кормить коровъ травою, и странное произшествіе по случаю находки ими Серпа
Посылка ДВЕНАДЦАТАЯ. Загулявшіе въ Пошехонье коновалы научили тамошнихъ жителей варить похлебку изъ воды и камня
Посылка ТРИНАДЦАТАЯ. Рекрутской наборъ въ Пошехонь. Новые воины отправляются въ Москву. Рдкая отважность и ршительность, оказанныя солдатомъ Толстолобовымъ на часахъ у своего Штаба
Посылка ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Пошехонцы пришедъ на ярмонку въ Пугніево, встртились тамъ съ трубочистомъ и почли его за нечистаго духа, сраженіе ихъ съ симъ духомъ, горестное приключеніе съ Микхою на обратномъ ихъ пути, и какимъ образомъ бдной Микха оправился отъ своей болзни
Посылка ПЯТНАДЦАТАЯ. Повствованіе о Пошехонцахъ, смотрвшихъ, какъ разбивали городокъ на Выборгской сторон, и объ удальств наторвшаго земляка ихъ Ванюхи
Посылка ШЕСТНАДЦАТАЯ. О Поход на Медвдя. Удивительныя подвиги Пошехонцевъ при нападеніи на Медвдя, и плачевная участь смльчака Яшки Тришкина, постившаго Медвдя въ самой его берлог

КРАСАВИЦЫ НЯНЮШКИ,
ЛЮБЕЗНЫЯ МАМУШКИ!

Нтъ достойной жертвы хвалы и благодарности, коею бы воздать вамъ возможно было за вс ваши неисчетныя благодянія роду человческому намъ гршникамъ. Такъ, — воистину! что горящій свтильникъ во тьм, то вы точно во свт. Дивный даръ вашъ поучать ввренныхъ смотрнію вашему младенцевъ убдительне всякаго витіи. Ибо ученіе ваше не красноглаголиво токмо, но паче сильно, основательно, полезно, чисто, высоко, привлекательно, наставительно, сладостно, прелюбезно, позвольте же и такъ сказать: патетическо, мистическо, еже есть: умилительно и таинственно. Сего ради, когда вы отверзаете уста ваши на проповданіе, вс васъ слушаютъ со благоговйнымъ вниманіемъ и врою несомннною. Кто бо можетъ прервать ваше разглагольствіе? И, и горе, горе бы послдовало тому, кто бы вздумалъ, или отважился ето сдлать! Милыя мои! Не вы ли въ малолтныхъ слушателяхъ вашихъ по изволенію вашему производите смхъ, и извлекаете слезы… {т. е. Когда пощекотите, или щипнёте ихъ хорошенько.} — Да умолкнутъ отсел завистники и враги ваши! — и за васъ отъ чистаго сердца буду ходатайствовать — буду взывать ко всему православному народу. Долго завистниками и недоброхотами вашими омрачаемая ваша слава, просіяла нын во всемъ своемъ блистаніи и явилась во всемъ своемъ велелпіи: Уже изъ просвщенныхъ ныншняго порожденія (генераціи) нтъ ни единаго сомнящагося, что вы знаете для другихъ, и какихъ же? немогущихъ еще выговорить па-па, ма-ма, время сна и бднія, часъ позыва на пищу, питіе, и проч., и проч. Есть десять лтъ теперь, какъ я сіе ваше нравоученіе помню, памятую. Но что боле и наилучше всего — вы исцляете, или пристойне сказать, унимаете всякаго рода болсти и немочи: да и какъ же? — Никогда не отваживаясь на удачу: но все по наук, — по правиламъ самымъ надежнйшимъ и дйствительнйшимъ, на пр: если сядетъ у кого на глазу ячмень, то для прогнанія такого незванаго гостя, стоитъ только, по преславному вашему наставленію, къ тому глазу поднести кукишъ, приговаривая сіи спасительныя слова: ячмень! ячмень! вотъ теб кукишъ, что хочешь, то купишь, купижъ себ топорокъ, ски себя поперёгъ. Кто ето скажетъ, то съ той же минуты ячмень по малу начнётъ непримтно пропадать. Какое ето глазоцлебное пособіе! Коль легкое, коль скорое прогнаніе отъ себя недуга! Да и сколько, ахъ! сколько есть у васъ подобно тло и утробицлительныхъ (рецептовъ)! Такъ! право, правда! Но есть же лихіе люди, кои къ чувствительнйшему сожалнію всего рода человческаго вамъ, рдко, едва когда даютъ полную власть надъ дтьми своими. Эти лиходи, вы позволите сказать, своимъ единоутробнымъ чадамъ, ужъ чудо, чудо, когда приставляютъ васъ по семи къ одному дитяти. Но — за то, сіе щастливо рождшееся дитя еще въ пеленахъ суще, какимъ бываетъ для васъ и родителей своихъ утшеніемъ! Оно вкъ свой боле видитъ того, кто на него смотритъ. И такъ какая надобность, хотя бы оно и объ одномъ зрячемъ было? {Припомнимъ, любезный читатель, что у семи нянекъ дитя всегда безъ глазу.} Въ сей безъ сомннія не малолестной для васъ истинн вы сами признаться можете и долженствуете. Но да не оскорбится скромность ваша, когда я продолжу хвалу вамъ! — Есть ли въ природ какая тайна, которая бы отъ всеобъемлющаго проницанія вашего могло укрыться? ахъ! чево-то, чево-то вы не знаете? — Вы лучше Брюсова календаря предсказываете войну по огненнымъ столбамъ, видимымъ на сверной отъ насъ части неба, и когда хорошенько, по пристальне поглядите на оные, то тутъ-же скажете, на чьей сторон будетъ и побда. — урожай и не урожай хлба по дознаннымъ опытомъ наблюденіямъ вашимъ вы предвщаете еще прежде посва.— Вотъ, что значитъ высокая и полезнйшая ваша изъ всхъ наукъ наука! Вы по собственному вашему календарю и вычисленію предугадываете намъ стояніе и перемну погодъ на все времена года. Ахъ, какъ сладко бсдовать съ вами! Какъ пріятно и любо глядть на ваши чудодйствія! Ну что мн еще? — Вы, даромъ что не умете грамати, вершите какимъ то таинственнымъ образомъ псалтырь на ключъ, повертываете ршетомъ, разводите бобами, наговариваете воду, когда что либо очень сокровенное узнать хотите — И въ случа крайней необходимости, наприм: отыскать потерю, пропажу, любовь любимаго предмета, и проч., ученнйшія и премудрйшія изъ васъ глядятъ на кофій, или гадаютъ, въ карты. — Словомъ, для разныхъ потребъ въ житіи человческомъ вы имете разныя средства, но вс равно дйствительныя и врныя. — Правда, есть и изъ старичковъ, никоторые тоже достойные и въ премногихъ случаяхъ пренадобные люди, но я не смю сравнить съ вами въ разсужденіи высокихъ и глубокихъ вашихъ свденій: со всею премудрою премудростію ихъ, они такую имютъ противъ васъ, милыя мои голубушки, разницу, какую досел имла Саламанка предъ Кембричемъ, или вкъ Шкотовъ предъ Нютоновымъ. И если сущую правду сказать, кто бы безъ васъ протолковалъ и изъяснилъ намъ сонныя виднія и грезы, какъ то, на примръ: что виднная во сн гора по пробужденіи означаетъ горе, рка рчи, двица диво, кровь кровнаго, мертвецъ снгъ (хотя бы ето было въ самую межень), горохъ слезы, лошадь ворога, собака друга, шу6а шумъ, или сильную размолвку, и про’чее тому подобное, и всё равно сбыточное. Счастливъ, и пресчастливъ тотъ, кто знаетъ и соблюдаетъ ваши неопровергаемыя правила въ избраніи дня хать въ дорогу, или въ начатіи какого новаго дла, и кто несомннно съ вами вритъ, когда хороши, и когда худы встрчи. Да, родимыя мои, теперь сполагоря намъ разсуждать, что предвщаетъ чесаніе ладони, той, или другой, лба, переносья, локтя праваго и лваго, брови той, или другой, уха того или сего, и проч. и проч. также умываніе кошки лапою, поднятіе ногъ ея костылемъ, выскакиваніе изъ печи угля, стукъ въ окн кузнечика, пніе птухомъ курицы, карканье воронъ и галокъ, и проч. и проч. А — за вс сіи благодянія кому, какъ не вамъ, премногомилостивыя наши государыни должны мы воздать всю честь и благодарность? — Безъ вашего предводительсгава мы слпые, можетъ быть никогда бы не выбрли на путь толикаго свта и уразумнія. О! — да, еще — вы знаете, какъ найти и достать кладъ, что тутъ надобно сказать, какъ взять, и проч. равно какъ и то, на какой день должно искать толь славную въ ботаник вашей разрывъ траву, {На Ивановъ день.} которую къ какому замку ни приложи, всякой въ млкія дребезги распадется, разлетитъ, развалится, лзь прямо, смло въ сундукъ и бери своею рукою, что хочешь: также на какой вечеръ душеспасительно лить воскъ, а особливо олово. — {На Васильевъ вечеръ, т. е. на новой годъ.} О заговорахъ же вашихъ, ладонкахъ, корешкахъ, привскахъ, спрыскиваніяхъ, и особливо троекратномъ оканчиваніи съ песта, я, да и ни кто, разв ужъ невжа какой, не только ни слова, да и ни полслова. Уже и малые робята знаютъ, что сіи многоцлебныя пособія ваши суть безцнныя сокровища при изурокахъ, пострлахъ и родимчикахъ. Но что я такъ много разговорился? вс толь душетлоспасительныя предписанія, сударыни мои, вамъ лучше знакомы, нежели намъ профанамъ свои на рукахъ десять пальцовъ. О, у, у — вотъ еще что — встающихъ изъ могилъ и прогуливающихся въ полночь мертвецовъ, колдуновъ, Буку, Ягу костяную ногу, Русалокъ, Кіевскихъ труболтокъ съ хвостами, домовыхъ, водяныхъ, лсовыхъ, и другихъ подобныхъ симъ оборотней, вы знаете лучше нежели Кощей безсмертный число, всъ и мру своихъ сокровищей. — О глубокомъ же вашемъ свденіи въ Историческихъ произшествіяхъ, я, ни, ни. Загражду указательнымъ перстомъ усти мои. Ибо вы такъ твердо и основательно оныя знаете, что безъ всякаго труда изъ одного царства скоре брошенаго изъ пушки ядра помахиваете въ другое, и часто связи ради повствуемыхъ вами приключеній, сидя на одномъ мст, быстропарнымъ вашимъ умомъ переноситесь въ одно мгновеніе за тридесять земель, за тридевять морей, въ подземельныя царства. — И такъ, вы уволите меня, возлюбленныя мои душечки, отъ малонужнаго труда приводить на всё сіе примры и доказательства, тмъ паче что одно заглавіе систематическихъ и классическихъ вашихъ наукъ составило бы немаловсную книгу, однако не льзя здсь не упомянуть, что обладая толикими совершенствами, вы, какъ и вс православные, не опускаете по Горацію, совокуплять полезное для себя съ пріятнымъ {Отпе tulit punctum, qui miscuit utile duli.}. Нтъ, ужъ нтъ моихъ силъ и ума разума перечесть вс ваши достоинства. Позвольте прейти молчаніемъ рдкое благородство и безкорыстіе ваше. Вы не скрываете подъ спудомь, по примру неблагодарнаго, исключимаго брата вашего, талантовъ вашихъ, но благодушно сообщаете оные всмъ человкамъ въ пользу живущихъ и въ наученіе потомству. О, охъ сколь было бы неблагодарно послднее, если бы оно забыло чудесныя преданія и вчную память вашу! — Для отвращенія зла сего вздумалъ я предашь тисненію кой какія сказанія о славившихся нкогда на бл свт проидошахъ Пошехонцахъ, и украсить оныя препрославленными вашими именами и титлами. Ирои велики, предметъ важенъ, и единого нашею кистію достолпно намалеванъ быть только можетъ, для начинающаго же тащиться по стопамъ вашимъ онъ не такъ-то легокъ, какъ инымъ подумается. Дло новое! И такъ помогите мн, благодтельницы рода человческаго, сколько можно лучше воспть иройскіе великихъ нашихъ мужей подвиги, и дянія ихъ весь свтъ насмшившія, охъ, нтъ! я ошибся, весь свтъ удивившія. Позвольте, я не льщу себя тми лаврами, коими вы себя увнчали, а вотъ и причина: вы сами мн, не помню какъ то сказывали, что перомъ написать не въ сказк сказать, а я къ етому прибавлю: читаютъ не одни малые, а и возмужалые. Добро, ладно, — примемся-ко мы лучше за самое дло, и станемъ расказывать, какъ, что, гд и когда было и происходило. Спокойная вамъ ночь и пріятной сонъ. {Дописывано сіе передъ полночью.} Valete Domin& prostantissim&, до завтрева.

ЛЮБОВДЪ къ СЛОВОХОТУ.

Любезный и почтеннйшій другъ мой, Н. П! Кажется, нын у насъ люди становятся очень просвщенны. Самъ ты припомнишь, что за весьма не долго предъ симъ лтъ торговать книгами у купечествующихъ не почиталось торгомъ. Ежели ими и перебивали нкоторые мелкотравчатые торгаши, то безъ коммерческой дальновидности, (т. е. Спекулаціи), и гд же? — Стыжусь сказать, въ толкучемъ ряду, (что противъ Банка который сгорлъ съ шубнымъ рядомъ), вмст съ желзными обломками, съ падовыми, горячими пирогами, на рогожкахъ, или на тхъ самыхъ ларяхъ, въ коихъ на день цпныхъ собакъ запирали, такъ что и подойти бывало ужасно. Да, и какія же книги были? — Коли несплошь, то большею частію, разница, дефекты изъ дефектовъ, иноземщина, старь — запачканныя, изорванныя. — Ну сущій дрязгъ — ета безъ начала, та безъ конца, а ета безъ того и другаго, у этой же брюхо, какъ ножомъ выпорото, словомъ, всякой вздоръ, всякая дрянь, лишь бы лавочнику попалось что нибудь посходне изъ книжнаго товара, коли не на то, такъ на другое, коли не для просвщенія ума, такъ на обвёртки разнаго званія продаваемыхъ ими вещей и субсидій нашихъ. И сіи то, тогда толь именитые купцы имя въ виду какой нибудь главной промыслъ, да и не одинъ, на торгъ книгами глядли, какъ называется, сквозь пальцы. Я не говорю уже о другомъ чемъ, — Блинами, пряниками, сосульками, валенцами, збитнемъ, кислыми щами, бузою, мякушками и всякимъ състнымъ припасомъ, они считали для себя выгодне торговать, нежели сею душевною пищею просвщающею умъ нашъ. Да правда ихъ и винить въ етомъ нельзя. Они по тогдашнимъ обстоятельствамъ имли довольныя свои на то причины. — Но нын благодаря умудренію и дятельности ума человческаго, какое видимъ различіе! Одн только книжныя вывски — такъ мило глядть! — а въ лавку войдешъ, словно въ какой премодной магазинъ. — Нтъ, этого мало сказать — словно въ самый храмъ наукъ, во храмъ самыя Минервы. — Не вышелъ бы — Какая чистота! Какой распорядокъ книгъ отъ полу до самаго потолка! Какое на корешкахъ ихъ сіяніе! Право ето одно очаровываетъ зрніе покупателя и восхищаетъ его душу. Такъ, любезнйшій другъ мой, есть на что поглядть и полюбоваться, есть что выбрать для препровожденія времени и съ пользою и съ пріятностію. Я видлъ тутъ однихъ именъ сочинителей Рускихъ, и то уже давно, почти въ начал всенароднаго въ Россіи просвщенія, цлую книгу въ Москв напечатанную, и то она была только одинъ опытъ. Памятна же ета книжка мн тмъ, что какъ раскрылъ я ее, то попался мн самоучкою выучившійся и удостоившійся быть Директоромъ Россійскаго Театра славный Волковъ, и сказанные стихи его на нкоего Конногвардейскаго Офицера, славившагося тогда здока. Вотъ они:
Всадника хвалятъ: хорошъ молодецъ!
Хвалятъ другіе: хорошъ жеребецъ!
Полно не спорьте, и конь и дтина,
Оба красивы, да оба скотина.
Есе ето одн шутки и смшки! старые лясы, балясы! —
Но съ 178З, и особливо съ 1811 годовъ, какое обширное поле открылось способностямъ и дарованіямъ для сверженія съ себя гнета невжества! Благостію благословеннаго нашего Монарха АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА I, учрежденныя вновь разныя ученыя заведенія породили новыхъ порядочныхъ авторовъ и благоразумныхъ руководителей юношества въ чертогахъ просвщенія, авторовъ, говорю, и учителей, разв малымъ чмъ уступающимъ, ихъ первокласнымъ предшественникамъ ихъ, славнйшимъ отечественнымъ нашимъ писателямъ и Педагогамъ. Таковы суть плоды новоучрежденныхъ высшихъ училищъ! — Но не забудемъ здсь и нисшія школы, въ коихъ юноши какъ смена въ разсадникахъ, растутъ и пріуготовляются къ усовершенію себя во всхъ возможныхъ уму человческому наукахъ и познаніяхъ. — Источники свта, благонравія и слдовательно блаженства всеобщаго, истекаютъ отъ благодатнаго Престола разливаются нын обильными струями по всей обширнйшей и щастливйшей въ свт Имперіи — на вс состоянія обоего пола, на каждаго подданнаго, единоврнаго и разноврнаго! —
Теперь то, кажется, никто уже не скажетъ намъ: да къ чему ваше толь расхваляемое ученіе, просвщеніе? Какая отъ него польза? — а ученые, дискать, какъ мы видимъ, Рускихъ, а особливо церковныхъ Божестивенныхъ книгъ почти не читаютъ, молятся Богу какъ вертопрахи, креста на лбу не положатъ порядочно, (наушко: пусть ето будетъ и правда нкоторымъ образомъ), а всё какую то Нметчину, Французскія и изрдка, изрдка Латынскія. На таковый и подобной вопросъ, если бы кто предложилъ его намъ, мы отвтимъ, не приводя разнообразныхъ въ житіи человческомъ происходящихъ отъ ученія пользъ, потребъ и выгодъ нашихъ, представимъ вотъ одно самое явное и достопамятнйшее доказательство.
Война въ 1812 году, вроломно нашедшихъ на насъ Галловъ, и съ ними двадесяти языкъ, война, ужаснувшая насъ въ первоначаліи, и правду сказать, не безбдственная, не ослабила однако духа бодрости, духа мужества сыновъ нашего отечества, не только не погасила въ сердцахъ нашихъ пламенющей искры любви къ Царю и отечеству, искры наслдованной нами отъ отецъ отцевъ нашихъ, искры всегда питаемой въ адамантовыхъ грудяхъ нашихъ, но паче возжгла ее и воспалила. — И отъ сей-то вдругъ вспыхнувшей и возгорвшей искры сколько проявилось отечественныхъ у насъ сочиненій въ обихъ родахъ краснорчій, въ духовномъ и мірскомъ! — Колико трогающихъ сердце и раздирающихъ такъ сказать, душу, наставительныхъ воззваній и миролюбныхъ поученій въ храмахъ Господнихъ къ православному нашему народу, убждающихъ къ единодушному супостата преодолнію, низложенію, попранію, согнанію со лица земли Рускія. Сколько, въ ето самое нерадошное время, вышло въ свтъ разныхъ, иногда, якобы шуточныхъ по видимому, въ самомъ же дл наставительныхъ и поучительныхъ сказаній и написаній! — Колико глубокомысленныхъ размышленій и вмст забавнйшихъ картинъ!
Теперь вопросимъ мы сопротивника нашего, и то разв изверга какого, какою силою низложили и прогнали мы враговъ нашихъ. Какою?— скажемъ мы въ отвтъ: Силою креста Господня, силою вры и любви, опорою своихъ крпкихъ грудей. — Да чмъ вопросимъ мы его, возжглись ети адамантовы груди?— Единымъ пособствованіемъ возбужденій ума, воздвизаемыхъ единою любовію къ Отцу Отечества, любовію ко блой Руси, ко самимъ себ. Такъ — Благоврные! — Мы не отразили токмо и прогнали непріятеля, но разбили его въ пухъ, на голову, побдили во удивленіе всего благо свта, восторжествовали и днесь ликуемъ: да здравствуетъ АЛЕКСАНДРЪ I. Ура! ура! нашимъ Русскимъ благоврнымъ воинамъ! Ура! мирнымъ поселянамъ со женами и дтьми ихъ!—
Вотъ плоды просвщенія! —
А сколько переводовъ съ разныхъ языковъ, а осо6лнео съ Французскаго, и говорить нечего! Вс превосходнйшіе классическіе авторы разныхъ народовъ и вковъ, читаются на нашемъ язык, словно въ подлинник, да не наше дло судить о переводахъ: Предоставимъ ето особаго рода ученымъ и знатокамъ, реценсорамъ, всякое дискать дло мастера боится, изстари идетъ пословица. Самъ Апеллесъ выставившій живописную свою картину на показъ всмъ, и спрятавшись за нею сапожнику, цнившему ее до предла голени порядочно, все спускалъ, но когда етотъ бахвалъ началъ было выше голенищъ простирать свои сужденія, тогда живописецъ изъ-за картины съ досадою вскричалъ ему: Ne sulor ullra crepidam! Но довольно о семъ: Публика озарилась свтомъ ученія, полюбила чтеніе. Ето истина явствуетъ изъ того, что вс отъ великаго до малаго, отъ преученаго до сущей невжды, отъ умнаго до дурака, вс стараются заводить библіотеки, учебные кабинеты, естественныя и художественныя собранія, или по крайней мр многія опредляютъ для оныхъ мста. — Но все это дло почти постороннее. Я вотъ что хочу теб сказать, для чего никто изъ соотчичей нашихъ, при толь благопріятныхъ обстоятельствахъ для писмословія, _не вздумаетъ чего нибудь написать о Пошехонцахъ. Право, ето чудно. Когда объ нихъ разговариваютъ, то вс слушаютъ съ удовольствіемъ, пріятною улыбкою, и даже смхомъ блискимъ къ хохоту. Я это самъ не одинъ разъ видлъ и записывалъ карандашемъ въ карманной моей пустой книжк. — Нтъ, кажется, человка, кто бы не слыхалъ и не зналъ объ нихъ какой нибудь исторійки, и не полюбопытствовалъ узнать объ нихъ боле. Право, это чудно, едакая книжка по всему вроятію не сдлала бы своему Автору подрыва. Въ ней можно помстить довольно забавнаго, не нанося никому обиды: Ибо истые Пошехонцы перевелись, и слдовательно повствуемаго объ нихъ никто на свой щотъ не приметъ, — да ето бы и смшно было. — Что мн нужды, что въ томъ сельц, гд я родился, были дураки и даже сумасшедшіе. Всякъ идетъ своимъ путемъ.— А сверхъ всего позволь сказать и ето: Не все закупорившись, такъ сказать, въ Діогенову бочку, и нахмуривъ медвдеобразно брови свои бесдовать съ Аристотелями, Платонами, и прочимъ ихъ причтомъ. Самая премудросить говоритъ: ученіе многое трудъ плоти. И такъ надобно иногда почитать, или поглядть Недоросля, Хвастуна, Мльника, едцла, что губы надулъ, и проч. и пр. Ето дло по моему мннію безгршное и безобидное. Такъ! — Климатъ нашъ хоть и суровенекъ, по правд матк сказать, однако не всегда же бури и ненастья, бываютъ тихіе, свтлые, пріятнйшіе дни. Мы видимъ, что сама природа, представляющая преемственно чувствамъ нашимъ толь разнообразные предметы, какъ то: мглистые туманы, и ослпляющіе зрніе молніи, глубокіе снги, окованныя льдомъ быстрыя воды, и зеленопестрыми коврами одтыя поля, алющіе цвты, опадъ пожелтвшаго и изсохшаго листвія, и созрвающіе разноналивчатые плоды, приглашаетъ человка, въ минуту къ нему своего благорасположенія, къ его возвеселенію. Да и по истинн сказать: — Какая нужда обществу въ томъ, что такой-то измряетъ землю, глубину морей, высоту и пространство небесъ, а самъ укрывается отъ сообщества всхъ людей, сидитъ одинъ, день и ночь упершись носомъ въ стну, или въ промерзлый уголъ. Ето, право, не весьма лакомый намъ веселымъ робятамъ собесдникъ. Короче: извстны теб Абдериты Виланда, Донъ Кишотъ съ другомъ его Санхою Пансою Сервантеса, умныя шутки Еразма Ротердамскаго, Жилблазъ Ле-Сажа, и проч. Вдь хороши же они, вс говорятъ. Поусердствуй друже мой, чтобъ наши притчи во языцхъ не ударили въ грязь худо размалеванною своею рожею. — Любезный Словохотъ! къ теб склоняю я рчь свою. Сколь много увеселялъ ты бесды наши повствованіями своими о Пошехонцахъ, Галичанахъ, Костромитянахъ, Чухломитянахъ, и проч! — Теперь я сталъ отъ тебя далекимъ далеконько. Не откажи мн въ моей покорнйшей прозьб. Не можешь ли ты сообщать мн Гисторическія преданія о достославныхъ Пошехонцахъ, хотя помаленьку?— сказать ли теб, что мн пришло въ голову — я думаю собравъ нсколько сего рода повстей, выдашь оныя въ свтъ сперва небольшою книжкою для забавы читателей, а посл, ежели увижу, что начало сіе будетъ принято благосклонно, то постараюсь выдать и продолженіе. И такъ — одолженіемъ симъ, о коемъ я прошу тебя именемъ всхъ охотниковъ, ты меня наичувствительнйше обяжешь. Ибо и надюсь имъ сдлать угожденіе всмъ книгочіямъ, а если ето сгоряча сказано много, такъ по крайней мр нкоторыхъ изъ нихъ. Вдь, и то не дурно, все лучше, нежели ничево. По малой мр мн такъ думается. — Буде же кто скажетъ намъ, что остающееся отъ должности время, т. е. свободное, или почти свободное, можно бы дискать употребить на что нибудь лучшее — съ этомъ я не спорщикъ, а по просту скажу, что можно и на хуждшее. — И въ етомъ упоминаніи наше дло не будетъ ли то, что называется, серёдка на половин? а вдь, Medio tutissimmus ibis.

Любовдъ.

С. П. Б.

СЛОВОХОТЪ къ ЛЮБОВДУ.

Любезный другъ мой! Предпріятіе твое мн тмъ боле нравится, что я и самъ, правду теб сказать, давно уже объ етомъ изданіи и думалъ и думаю, да вотъ та бда, что не могу собраться съ мыслями, какъ приступить къ самому-то длу. На словахъ-то все таки коё какъ можно, ибо не всякое изъ нихъ ставится въ строку, а написать на бумаг и выдать въ свтъ совсмъ иное дло: вдь что напишешь перомъ, того опосл не вырубишь и Галицкимъ топоромъ, говорится пословицей. — Сверхъ же всего этого гд ты возмешь достаточное собраніе сказаній объ этихъ витязяхъ?— Всякъ объ нихъ что нибудь слыхалъ и знаетъ, говоришь ты, но зачни же спрашивать, то увидишь самъ, что не такъ-то скоро нападешь на знатока и словохотника. Когда что надобно, то-тутъ тово и нтъ, самъ ты знаешь. — Я право самъ плохой знатокъ въ исторіяхъ, кои и слыхалъ въ робячеств, т теперь вышли изъ памяти. Въ наши, братецъ, годы, на ум не басни. Он, слыхалъ ты, соловью плохой корм. {Соловья басни не кормятъ. Старинная Русская наша пословица.} Однако отъ искренняго усердія моего, съ каковымъ я всегда старался исполнять твои желанія, не могу преминуть, чтобъ и въ етой твоей благонамренной прозьб не оказать теб должнаго моего послушанія. — Были бы только теб старыя мои побаски въ угоду и пользу, я радъ теб услужить ими, сколько могу, съумю, сколько станетъ силъ моихъ. Гджъ чево по твоему недостаетъ, изволь самъ дополнить, худо сказанное поправь, гд болтому оляповото, выдумай поумне, напиши складне, что не такъ, передлай по твоему вкусу, и выдай въ свтъ въ такомъ вид, какой теб будетъ благоугоденъ. Предметъ етотъ почти стихотворческой, слдовательно и вольности стихотворческія, хотя нкоторымъ образомъ намъ позволительны. {Poetis omnia licent.} Впрочемъ, кто еще знаетъ, можетъ быть мы етимъ слабымъ опытомъ подадимъ кому нибудь поводъ отдлать етотъ предметъ лучше, такъ, какъ бы мн хотлось, чтобы онъ не только не уступалъ Донъ Кишоту, Абдеритамъ, но и — и превзошелъ ихъ. Были бы только матеріалы, а строиться ужъ можно. Ахъ! — Какъ бы порадовалось этому родительское, отеческое мое сердце! — Посылаю теб первое сказаніе о господахъ Пошехонцахъ, длай съ нимъ что изволишь, правь, марай, крести, вставляй, И за симъ прощай.
Нелицемрный твой доброжелатель

Словохотъ.

Городъ Галичь,
годъ ныншній,
мсяцъ на неб,
число въ святцахъ.
P. S. Ты тутъ, да и я въ старые годы любливалъ побахиривать, ха! ха! ха! Какъ вспомню… Думаю, въ память теб, какъ М. Г. на именинахъ — а я и теперь не могу удержаться отъ смху — похохотали, — побалагурили. — Ну ужъ то-то повеселились! но все проходитъ вмст со временемъ! Ахъ, одни остались вздохи да воздыханія!… и гд есть радость безконечная? ….

ПОСЫЛКА ПЕРВАЯ

ОТЪ СЛОВОХОТА КЪ ЛЮБОВДУ.

Ну, слушайте, начинается притча.

Въ Ярославской Губерніи при рк Согож, обиталъ древл народъ именуемый Пошехонцами, и управляемый по тогдашнимъ обычаямъ Воеводами. Столица ихъ и по нын пребываетъ на томъ же мстоположеніи, и подъ тмъ же извстна именемъ, но жители совсмъ стали не т, они такъ переродились, что ни на волосъ не походятъ на своихъ предковъ. Отъ перемны климата, или отъ сообщенія съ друтими народами ето происходитъ, я ни того, ни другаго, хотя и знаю, не утверждаю, ибо намъ въ этомъ нтъ большой нужды. Ето дло касается ученыхъ, имъ и толковать о семъ предоставляется — а наша цль со всмъ другая — Сколь счастливы на выдумки, ловки, развязны, толковы, расторопны были оные древніе Пошехонцы, покажетъ слдующее.
Когда по нкоторымъ обстоятельствамъ, (сказываютъ все по несправедливымъ наговорамъ и наушничеству) старый ихъ Воевода Взятколюбъ отъ правительства смненъ былъ другимъ по прозванію Щукою, то сіи свтъ знающіе люди сочли за долгъ отдать поклонъ сему новому своему градоначальнику. Въ слдствіе чево собрались они въ самое укромное мстечко, а именно въ подовинникъ, чтобы никто не мшалъ думать крпкую думушку, какъ бы все это сдлать и лучше и прекрасне. Ибо имъ не хотлось, какъ говорится, на первой случай ударить себя лицомъ въ грязь. И такъ по долгомъ между собою совтованіи, прніи и небольшой схватк, наконецъ они положили для поздравленія отправить къ нему нсколькихъ депутатовъ, кои по лтамъ своимъ, разуму, опытности и знанію свтскаго обхожденія наиболе были уважаемы. — Хотя они и не отчаявались къ благородному сему гостю придти прямо, то есть, съ передняго крыльца, (ибо у Boeводъ для случая важивалось и заднее, однако, дабы изъявить ему ощутительне свое усердіе, они не хотли предстать предъ него съ пустыми руками. Новое затрудненіе! что принесть, не знаютъ: опять собираются въ угомонное мсто, засдаютъ, думаютъ, умудряются — Долго-ли, коротко-ли это продолжалось, намъ до того нтъ дла — хошь день другой и погадали, да ужъ за это и выдумали — бленькаго барашка въ бумажк? Скажетъ иной. Нтъ, для нихъ это яко не новое, плевъ, бездля. Крестамъ же да перстнямъ, какъ тогда важивалось, они справедливо предпочли то, что будетъ оныхъ похлбне и посытне. И такъ въ послднемъ ихъ засданіи опредлено было отъ всего міру поднести дары самые лакомые и дорогіе, а именно: горшокъ величиною съ добрую карчагу, что платье парятъ, соложенаго гршневаго теста, и еще живаго на тотъ случай къ счастію ихъ пойманнаго ворона, (не знаю, для забавы дтямъ воеводскимъ, или на жаркое) а сверхъ того столько невысиженныхъ курочекъ съ яичкомъ, птушковъ съ гребешкомъ, то есть: свжихъ яицъ, сколько было домовъ въ город. — Горшокъ съ тестомъ по праву старшинства взялся нести на голов Самъ, сирчь, Староста Непромахъ, лукошко съ яицами Выборной Угаръ, а ворона Соцкой Хватъ. За ними должна была слдовать вся отборная свита въ самомъ лучшемъ, какъ можно себ представить, снаряд и убранств. Вы увнчаніе же всего, уговорились они воеводу привтствовать слдующею рчью: 3дравствуй кормилецъ нашъ и съ ‘кормилицой и съ цецеревятками. —‘ Но дабы удобне привтствіе сіе заманить въ голову, и не ошибиться какъ нибудь во время говоренія, они взяли предосторожность раздробить его на три части. Староста по уговору ихъ долженъ былъ сказать начало привтствія: Здравствуй кормилецъ нашъ, Выборной посл него продолжать: и съ кормилицой, а Соцкой заключить: и съ цецеревятками. Дары изготовлены, привтствіе сочинено и выучено. И такъ большая половина дла сдлана — остается только сходить и отшаркать ногами. — Уже пвуны въ послдній разъ пропли по полуночи, уже густой дымъ изъ избъ валитъ столбами, разстилается и омрачаетъ небосклонъ Пошехонья. Предзнаменованіе воистинну не доброе — и пресловутый оный градъ приходитъ въ нкоторое смутное движеніе, старые обоего пола бродятъ какъ угорлыя кошки, а молодые глядя на нихъ совсмъ безъдуши, Словомъ вс, какъ изумленные на подобіе тней шатаются семо и овамо, опустя буйныя свои головы. Но мудрые вожди наши ни мало не взираютъ на сіе всеобщее уныніе своей веси, и посмваются внутренно суеврію простолюдиновъ. Толикое есть преимущество просвщенія предъ невжествомъ! — Посольство въ готовности, и любуясь своимъ убранствомь, любуется само собою, гордится сдланною ему довренностью и предъидущему съ горшкомъ на голов теста тихими и важными стонами Старост, при восклицаніяхъ народныхъ начинается великолпное шествіе къ дому воеводскому, сопровождаемое несмтною толпою зрителей — переходъ былъ не далекъ, и потому сія главная процессія къ сожалнію зрителей кончилась скоро. Уже проидоши наши у воротъ воеводскихъ, дароносцы лзутъ первые на крыльцо по своему чину, но имъ путь преграждается: Тутъ доносятъ они о причин своего пришествія, и чрезъ малое время имъ входъ во внутренніе покои отверзается. Какова имъ была первая встрча отъ Воеводы, ето заподлинно неизвстно, только надобно думать, что не худая. Ибо дары были покрыты, какъ водится, Воевода же былъ хоть и Щука, сирчь проныра, однако не сердцевдецъ. И такъ кто какъ хочетъ, такъ себ и думай. По крайней мр ихъ по достоинству проводили, а ето еще лучше и встрчи. Сказываютъ, что Непромахъ глава и краса всего посольства, уже какъ рыбка на льду переводилъ одышку, и набиралъ въ себя поболе воздуху, готовяся начать огромное и высокое привтствіе, какъ нечаянно споткнувшись о порогъ, всею силою шарашнулся оземь. Другіе же говорятъ, будто у него на етотъ разъ развязалась оборка, и что-де Выборной плутъ наступивъ на волокшійся по полу ея конецъ, своею неліогкою, быль всею причиною толь скоропостижнаго его колнопреклоненія. — Да полно какое намъ до этого дло? Непромахъ нашъ цапнувшись рыломъ ополъ, охнулъ изъ глубины сердца съ визгомъ, и въ торопяхъ молвилъ: О цортъ бы ци задавилъ! — Выборной не вслушавшись хорошенько въ его слова, и считая оныя за привтствіе предуготовленное ими Воевод, тотчасъ подхватилъ: И зъ кормиличой, а Соцкой довершилъ: И зъ цецеревятками. Привтствіе сказано, теперь остается только дары сбыть съ рукъ долой. Церемонія ета истинно стоила бы того, что бы поглядть ее, но мы за невозможностію ее видть, по крайней мр хоть послушаемъ объ ней — Староста не усплъ, такъ сказать, хватиться носомъ ополъ, какъ горшокъ съ головы его всмъ отверстіемъ своимъ бацъ въ лицо Воевод, и словно пріятель какой, ну съ нимъ цловаться, да миловаться. Воевода не приготовившись къ сей нжной сцен, такъ двинулъ его кулакомъ по боку, что реченный ласкатель весь разбился въ дребезги, только брызги полетли. Выборной, желая соблюсти въ точности данное себ наставленіе все, какъ должно, длалъ свои па впередъ, но какъ то грхъ своихъ ради нечаянно наступивъ на шею Старост, и нехотя, долженъ былъ прикурнуть съ нимъ вмст. Лукошко изъ рукъ его на полъ какъ громъ, а яица покатились во вс стороны, только до Воеводы он не достали, ибо ему что-то вздумалось отъ гостей по отдалиться. Соцкой, не именемъ только, но и самымъ дломъ Хватъ, поступилъ прямо похвацки. Онъ видя, что товарищи его дары свои съ рукъ сбыли, смкнулъ что и ему звать нечево. Подступилъ, какъ надлежитъ, къ Воевод, и подавая ему ворона, выпустилъ его изъ рукъ, не давъ Воевод протянутъ своихъ для принятія сей тички. Воронъ въ торопяхъ, какъ угорлой, прямо махъ въ глаза Воевод, и крыльями своими такъ плотно оснилъ его по макушк, что заставилъ его сдлать самому себ почтительной книксенъ, и потомъ отъ Воеводы словно бшеной, бросился считать стекла то въ той, то въ другой оконниц. Стекла внутрь и вн покоевъ бренчатъ, какъ гусли, стукъ словно отъ каретъ въ миліонной, шумъ какъ въ торговой бан, или на превеликомъ пожар. Словомъ, во всемъ дом такая поднялась суматоха, что хоть святыхъ вонъ понеси.
Дти Воеводскія и съ нянюшками разбжались отъ гостей, вс какъ мыши по норамъ — кому куда ближе. Воеводша вообразивъ, что домъ ихъ постили т бесплотные красавцы, безъ коихъ ни одна мельница не строится, и баня во стран ихной не топится, отгоняла ихъ крестомъ и молитвою, однако всё тщетно. Владыка дому самъ отороплъ, стоитъ какъ изумленной, протираетъ себ глаза, ибо соложеное грешневое тестечко оные ему гораздо позаслпило — о шлафорк его нтъ дла, говорятъ, что онъ въ тотъ же день веллъ его ночи дв три для подновленія цвту, попарить хорошенько въ луковомъ перь. Но бросимъ такія маловажности, а возвратимся лучше къ своимъ низкопоклонникамъ. — Непромахъ еще не всталъ, только поворачивается, какъ сыръ въ масл, перёдъ у него съ ногъ до головы въ тест, спина словно въ яишниц, а лицо не въ примръ будучи, какъ у зарзанаго барана. Въ беспамятств, хватается онъ руками то за затылокъ, то потираетъ себ лобъ, то поглаживаетъ виски. Угаръ малымъ чмъ его лучше, корчится, кривляется, подуваетъ что-то на руку, попавшуюся подъ лукошко, и легохонько прячетъ ее за пазуху: серонмецкой его кафтанъ, отъ разбитыхъ яицъ сдлался блднопалевымъ: лицо какъ у святошнаго, такъ что и отецъ родной тогда не узналъ бы его. Соцкой Хватъ то же схватилъ на калачи себ. Да правду матку сказать, досталось и всмъ сестрамъ по добрымъ серьгамъ. Воевода прежде всхъ отъ изумленія опамятовавшійся, не долго далъ поздравителямъ своимъ, однимъ нжиться, а другимъ ротозить — закричалъ: ей! — малой! — свиснулъ, зазвонилъ — набжало, наскакало, словно бшеныхъ — сказалъ, указалъ — начали, приняли, безъ разбору и бережи, кому чмъ ни попало, кто черепьемъ, кто яицами, и руками и пинками, кто въ носъ, кто въ зашеекъ, кто орясиной посл дяди Герасима, и по ушамъ, и по плечамъ, крестить, глушить, валять, отдувать, тузить, дорогихъ гостей подчивать, и провожать съ высока терема Воеводскаго. Короче сказать, ихъ такъ хорошо въ этотъ приснопамятный денёкъ у Воеводы отпотчивали, что они устилали домой не оглядываясь. Дальнйшее описаніе сей пирухи, и чинъ возвратнаго шествія депутатовъ нашихъ восвояси, я оставляю. Описывать сіе, значило бы ослабить воображеніе читателя.
А разв, вмсто етихъ пустяковъ, поговоримъ о чемъ нибудь поважне. Расказываютъ, будто-де етотъ Воевода былъ незлопамятный человкъ, и по свойственной душ его мягкости, на другой или на третій день совсмъ вовсе забылъ прежнюю размолвку, произшедшую у него при первой аудіенціи со своими новоподвластными. Онъ де, яко другъ, а непритснитель рода человческаго, — какъ то однажды за обдомъ сидя въ креслахъ промолвился: что чистая, святая, бескорыстная душа его гнушается всякаго духа прелести и лихоимства, духа всякаго дароприношенія, а паче и паче духа взятколюбія, и что-де съ сихъ поръ — впередъ — что бы никто — ни одинъ человкъ съ поклонами къ нему ни, ни — ни ногою черезъ заднее крыльцо! — Однако умники наши отъ нескромныхъ челядинцовъ воеводскихъ, какимъ то способомъ провдали, пронюхали, что боляринъ ихъ, избранный воевода нашихъ удалыхъ молодцовъ, смертельный охотникъ до щучины, — и что будто-де третьягоднясь за завтракомъ, хваля добросердныхъ господъ Пошехонцовъ къ себ усердіе, примолвилъ, что если де, эти препочтенные, препрославленные и истинную честь знающіе люди, хотятъ сдлать ему истое угожденіе, наивеличайшее удовольствіе, то бы безъ всякихъ дальнихъ хлопотъ и убытковъ, какъ то они сдлали въ первой разъ, доставляли ему, каждый день по щучин. О! о! — ладно — сте, ладно — думаютъ себ на ум великіе наши проидоши. — Но большіе, когда намтки даютъ — приказываютъ, повелваютъ господственно. {Вспомнимъ: Maiores dum Suadent, iubent.} Эту политическую ноту Дипломатики Пошехонскіе очень и очень проразумли, проникнули, и на усы себ смотали. — Хотя же они въ торопяхъ и не вздумали, какъ назвать такое чистосердечное Воеводы своего признаніе, т. е. требованіемъ, (postulatum) или озадачею и предложеніемъ, поихному же по ученому, Проблемою, еоремою: только оно показалось имъ самой бездлицей, какъ и въ самой вещи, быть тогда надлежало. Ибо по тогдашнему порывремени, и особливо по ихному мсту щука ничего не стоила. Однако посл ета жадная и лукавая рыбина новопоставщикамъ воеводскимъ очень и несоленая насолла. А отъ чево и какимъ побытомъ, выслушайте развязку. Въ первой разъ голова Пошехонскій, Сидоръ Ермолаицъ со знатнйтимъ сигклитомъ своимъ, досталъ за самую бездлку щуку длиною, коли не въ косую. такъ врно въ маховую сажень — Вотъ де ладно и преладно. Поднесли всмъ соборомъ ее воевод, живую трепещущую, и свою волчьей подобную пасть, {Знаете что полатын волкъ и щука называются однимъ словомъ, Lupus.} какъ на злоумышленное нкое устрашеніе разверзающую. Воевода ихъ на эту лукавицу не могъ наглядться, не могъ досыта налюбоваться, и показался такъ радъ, веселъ, доволенъ усердіемъ ихъ, что не зналъ, какъ и чмъ отблагодарить ихъ, а только промолвилъ слегка, какъ бы не хотя, почесывая у себя за ушами, сквозь зубы, т. е. обложилъ ихъ, что бы они и впередъ вмсто всхъ дорогихъ и убыточныхъ дароприношеній, какъ то сдлали въ первой разъ доставляли ему по етакой щучк. Онъ уврялъ своимъ Велико-Воеводскимъ словомъ, что якобы опричь щучины ничего другаго, даже самаго соложенаго и Калужскаго тста кушать не можетъ. Представители всего Пошехонья слыша сіе вн себя отъ радости, обомлли отъ удивленія, что такъ дешево могли уловить къ себ благоволеніе Воеводы, по ихному captare benevolentiam, привтствуютъ, схвативъ съ себя малахаи, другъ друга со взаимнымъ своимъ щастіемъ. Не даромъ-же пословица идетъ, что и на мудреца довольно простоты бываетъ. Такъ и сякъ — Для толь малостоющаго угожденія властвующу надъ ними Ироду, избраннйшіе изъ Пошехонцевъ, на другой день такъ рано поднялись, что еще черти подъ кулачки не бились. Они бодрятся, какъ необъзжанные заводскіе кони — Нтъ, какъ полу, или полнопьяные — бгутъ опрометью къ Осташамъ, но вотъ те кавыка, ерокъ — Во всхъ садкахъ находятъ и видятъ они спросонья одну только щуку, которая по всмъ ихъ хитрымъ замчаніямъ такъ была похожа на вчерашнюю, что можно бы въ нее вклепашься, и очень можно, если бы не они сами, не своими руками вчерась поднесли ее своему благодтелю Воевод. Думаютъ, гадаютъ умудряются, а щука кажется та-же, точь въ точь такая, какъ вчерашняя, ибо они ее довольно запримтили. Ну пусть будетъ та-же, да за нее просятъ уже въ три-дорога. ‘сцо за напась робяци?— толмачили они, сцо за притца? да, ента притца во языцхъ ентакъ іона и, совсмъ съсъ наши головушки.’ Подумали, потолмачили, преобширнаго ума столицами покачали, а безъ рыбины никакъ не льзя. Пришло развернуться, надобно было поддержать и сохранить о себ добрую, и уже пріобртенную славу. Подцпили рыбину на мдные свои крючки и снесли куда слдовало. И въ это посщеніе ихъ Воевода явилъ себя еще довольне, милостиве, ну — собственными своими болярскими ручками поднесъ кажному по чарк зелена вина, и чуть не разцловалъ всхъ въ темячко. — Такимъ образомъ прибгаютъ они къ Осташамъ ловцамъ на третій, на четвертый, на пятый день, и дале, дале, только всё имъ показываютъ одну только щуку, которая всмъ родствомъ, дородствомъ, красотою была точь въ точь, какъ и первокупленная ими: ибо они уже къ ней очень приглядлись, и даже мшочки на ней подлали. Тото диво и чудо изъ чудесъ! — Дивятся, и при всей острот умовъ своихъ не могутъ понять, постигнутъ, что ето за навожденіе на нихъ! Что за дьявольщина! ‘Сцо, Сцо, енто такое!’ Въ послдствіе того цна на щучину каждый день выше, да выше подымалась, словно Бронницкой возъ сна на Пулковскую, или на Дудоровскую гору, такъ что подъ конецъ должно было платить за эту вкусную, лакомую рыбинку по сотенк рублевичковъ и боле. Сотенка жа рубликовъ въ т поры времена, какъ изволите вдать сами по Исторіи, стоила нсколькихъ тысячь. Уже и гораздо, гораздо позже, почитай въ нашъ вкъ Петръ I Фельдмаршалу Всероссійскому Графу Шереметеву за взятіе Азова и за побду его надъ Турками пожаловалъ только сто рублей.— Но какъ бы то ни было, добросердечные и ревностные Агафоны Трифонычи до тхъ поръ безостановочно продолжали вымнивать у Осташей-плутовъ и подносить новозбранному своему Воеводушк сцуку, пока она ихъ острыми своими зубами не задла за живое. И — надобно думать, что она уже черезчуръ ими надола. Ибо въ память ея они и Воеводу того проименовали Сцукою, какъ то мы видли въ начал сей гисторіи.
Да отъ чего бы въ толь короткое время ета щука такъ вздорожала, скажетъ или подумаетъ кто нибудь изъ васъ мои честные читатели! — На сію загадку отвтъ вамъ самой простой и короткой. Что дорого, то и мило, или, что мило, то и дорого? Похоже на правду, однако здсь совсемъ не то. О! нтъ, нтъ, нимало не похоже, совсемъ не похоже! — А вотъ какъ развязывается путлявая эта пасма! — Единовластникъ Пошехонскій чрезъ повара своего, ему же имя было Хитиронъ, перемигнувшись съ Осташами жилъ и поживалъ съ ними въ любви, и довріи, согласно и братолюбно, за одно съ своимъ бариномъ. И такимъ-то манеромъ, или маневромъ — Щука отъ Осташковскихъ рыболововъ чрезъ знатнйшихъ обывателей Пошехонскихъ переходила къ Воевод, а отъ Воеводы чрезъ повара Хитрона опять въ садки къ тмъ же хозяевамъ опять, въ рыбацкой нарочно сдланной поросту ея бадь, уплывала, и другихъ щукъ въ трущобъ, то есть, въ самыя укромныя мста загоняла. ‘Какъ ни бытцъ, а безъ сцуцыны для кормильця нашего не льзя,’ была ихъ обыкновенная, остроумная приговорка. — Не благодарные ли ето души? — Вотъ прямо философское разсужденіе! — Не сыновнія ли радушныя это чувствія? — Не истинный ли ето отголосокъ ихъ Израильтянинскаго сердца!—

ПОСЫЛКА ВТОРАЯ.

Расказываютъ, что вышеупомянутый Воевода Щука, нсколько лтъ до воеводства своего, жилъ въ Москв, а для чего, это неизвстно. Догадываются, что онъ старую икру изъ кармановъ своихъ выкидываль, чтобъ накопить новой получше и побольше. Домочадцы его, или по тогдашнему халопи, которыхъ онъ привезъ съ собою въ Пошехонье, довольно на свой пай съ Бариномъ своимъ потолкались въ прихожихъ, и потоптали площадей Московскихъ. Они говорили о себ, что знаютъ вс входы и исходы, вс улицы и закоулки. Сіи краснобаи Пошехонцамъ, кои на ошосткахъ своихъ почти выросли и дале лсу ничего не видывали, росписали свою Москву матушку самыми лестными и поразительными красками, какъ впрочемъ и быть бы надлежало. И для чего не такъ? Ежели что правда, то правда. Но эти насмшники плуты, глухарямъ Пошехонскимъ напли много такого, чего и духомъ не бывало. Напримръ, Ивана Великаго подняли они выше мсяцы, Церквей нащитали ровно сорокъ сороковъ, и все вызолоченныя, какъ жаръ горятъ. Царь колоколъ и Царь пушка по ихъ словамъ были, какъ дв самыя большія Валдайскія горы, что палаты всё блокаменныя высокія, а улицы широкія, что тамъ валенцы валяются по улицамъ, квасы все медовые, какъ сыта сладкіе, и поятъ де ими безданно, безпошлинно и проч. и проч. словомъ, небывалые. Туземцы такъ заслушались гостей своихъ, что съ позволенія сказать, хоть галка въ ротъ влети, а Ораторамъ то и на руку. Они отъ часу боле умудряются, или ясне (врутъ себ да повираютъ, благо есть кому слушать, — любопытство свойственно всмъ людямъ, не было чуждо и нашимъ Готтеннтотамъ. Закипла въ ихъ жилахъ кровь молодецкая, загорлись ретивы сердца. За нсколько предъ симъ первостатейные, но малоимущіе знатоки вкуса, думаю, не столько заботились о екипаж и убранств, чтобы блеснуть въ первое Маія за Калинкинымъ, какъ добрыхъ нашихъ молодцовъ одолло, взяло нетерпніе повидать золоты верхи Москвы блокаменной. ‘Акъ жо быцъ ребяци — надобецъ повидцецъ ентакова бисера, гутарили они между собою, станемц ко гадацъ, акъ бы намкось сдлацьса, да не, дацъ промаху.’ Горою пхтурою прогуляться? Нтъ — это не дло. На коняхъ верхомъ прокататься? И ето что за выдумка?— хать съ какими нибудь продуктами, или съ избытками своихъ издлій, продать излишнее, и на вырученныя деньги закупить кое что нужное, а между тмъ себя показать, другихъ посмотртъ, и съ Богомъ домой воротиться? Такая мысль не пришла имъ въ голову, да правду сказать, она имъ и не нужна была. Ибо Московская щелкоперая Щука, (сказывала пращуру бабушкиному дду прапращуру, одна лтъ въ сотенку съ походцомъ молодица) такъ старалась о чистот, благоустройств и слав Пошехонья, что чрезъ мсяцъ ея воеводствованія по всмъ обывательскимъ клтямъ, житницамъ хлвамъ и подъизбицамъ, все стало такъ гладко, такъ вычищено, прибрано, словно ладонь на прикащечьемъ гумн, хоть яицомъ покати. Разв уже кто по чрезвычайной лности не выносилъ своего сору изъ дому, а пряталъ его гд нибудь въ укромномъ мст. Чего другаго, а неряхъ пожалуй сыщешь вдоволь во вс времена и вки. Однако же надобно сказать и то, что такихъ неопрятницъ при попечительной Щук очень было немного.
Но о Щук и неряхахъ на сей разъ довольно, коли не съ залишкомъ. ‘Какъ разтатдца съ родцимыми, какъ пустилца въ даль дальную, на чужу незнаму сторонуцку, безъ проводника, безъ вожатаго, разсуждали новопросвщенные Московскими выходцами любомудрцы, съхавшись налегк парами къ старостинымъ воротамъ, идцицъ такъ идцицъ ушъ всмъ, молвилъ самъ, а нейцицъ такъ нейцицъ никому, сцобъ никому не было завидко.’ Разумную сію сентенцію не могло не одобрить премудрое собраніе, подтверждаютъ ее, только все какъ будто изъ подпалки. Ибо уже глубоко забрала добрыхъ молодцовъ охота молодецкая. Но на хотнье бываетъ и терпнье: и хочется и колется и набольшой не велитъ. Думаютъ, умудряются отъ блой зари вплоть до сумерковъ, вмстилища разума трещатъ отъ напряженія въ нихъ содержимаго, но ничто не пособляетъ. И такъ, подъ исходъ отлагаютъ они опредлительное и конечное сего дла ршеніе до завтрея: утро вечера мудрене, говорилъ имъ бывалый и въ коль и въ мяль Угаръ — уже начинали было совтники наши пошаркивать ногами, наровя каждой, какъ бы ближе къ своимъ могучимъ щамъ, какъ вдругъ проглядываетъ красно солнышко, высовывается изъ окна теща старостина илатьевна, Лада и прорицалище Пошехонское, и возговоритъ имъ словеса сицевыя: ‘Охъ вы гой есте милые мои дтушки! по пустому вы по напрасному ломаете себ, крпкія головушки. Вы спросились бы прежде пожилыхъ людей — вы послухайте моего совту бабьева — вы взойдитеко на гой, гой, гой, ударяютъ гд въ бирюль, люль, лголь, утшаютъ что Царя въ Москь, Короля въ Литв, старца въ кель, младенца въ люльк. Вы увидите какъ платичку на латочк, Москву матушку золотны верхи’. Сказавъ сіе пропала илатьевна, какъ молнія, слуховое окно хлопнуло. Загадочка сія бросилась въ носъ всему собранію, не исключая и самаго старосты. Но илатьевна для мила дружка зятюшка, недолго мучила отгадкою, развязала петлявую свою загадочку, кося, такъ сказать, вся сила замыкалась въ томъ, чтобы они смотрть Москву шли на колокольню. Получивъ толь радостное изъясненіе соколы наши ясные, разлетаются по своимъ гнздамъ, держа всякъ крпко накрпко въ своей памяти, какъ бы на утріе не опоздать предъ своею братьею.— И лишь только начала показываться провозвстница дня, сбгаются отовсюду къ колокольн, словно на бгу ударившіеся объ закладъ, въ запуски. Тснятся, толкаются какъ сумашедшіе, давятъ другъ друга, лзутъ, приступаютъ, всякому хочется занять мстечко для себя получше и покомодне, дабы насытить лютое свое желаніе. Но то удивительно, что изъ такого множества, ни одинъ человкъ не догадался забжать къ Церковному старост за ключами, или позвать его самаго, чтобы онъ отперь имъ двери — прибжали, говорю, стоятъ, давятся, нажимаютъ, покрякиваютъ, но отойти отъ дверей никто не хочетъ, всякъ боится, чтобы не прозвать захваченнаго своего мста. Наконецъ кое какъ ключи достали, но до замка нтъ дотору. — Уже и замокъ отпертъ — да двери не отворяются, ибо ихъ только что припираютъ — ходоки наши отъ сильнаго затору или задору, бьются съ часъ времени и боле, но все на одномъ мст. Подъ конецъ, входъ на колокольню открылся, ибо они силою своею дверь спугнули съ крючьевъ такъ, какъ птичку съ гнзда. И тогда то колокольня яко очарованіемъ нкіимъ, въ одинъ мигъ наполнилась нещетнымъ множествомъ Астрономовъ. Иные изъ нихъ на полночь, другіе на полдень, третьи на востокъ, четвертые на западъ, и въ верхъ на небо, и вънизъ на земь, пялятъ съ просонья свои глаза, но дале предловъ зрнія ничего не видятъ, только что небо сошлось съ лсомъ, но сіе имъ было не въ диковинку, ибо ето они видали и прежь сего. Чтожъ длать? Ендакая бда, парень! Не ужели илатьевна станетъ обманывать, да и ковожъ еще? Старосту, своего зятя любимаго. Нтъ, этому нельзя статься. Шутить съ цлымъ міромъ не ловко, у eвo, знаешь, какая шея — такъ разв она сама какъ нибудь ошиблась въ умозрніи. Пусть будетъ такъ — по крайней мр она подала хорошую замашку. Въ таковыхъ прореченіяхъ не надобно крпко къ словамъ привязываться, но иногда должно подразумвать и другое. Но лихо найти бы кончикъ, а до клубочка добраться ужъ можно. Со звонарничи не видко Москвы умствовали илатьевнисты, для радци тово, сцо іона не боль высока, ака бы іона была есцо повыше, топъ золотыя маковичи у насъ не увернулись. И взаболь ребяци, подхватилъ хватъ бывшій тогда съ перелому отъ воеводскаго угощенія на костыляхъ, а знай, ц ли ребяци — въ бору — на высокуш, есь такія лсины, ажно ужасно на нихъ поглядзцъ — ета звонарнича, (показуя на колокольну) имъ и въ дцтіоныши негодзитця.’ При сей остроумной его догадк, вдругъ вс ур-а-а ур-а-а — воскликнули отъ радости почитай такъ, какъ поютъ черные лебеди, когда видятъ мучимаго на улиц ребятишками птенца своего. Теперь много и долго думать нечево. Хватъ намкнулъ, а тутъ ужъ и смкнули. Сговариваться нечево, не надобно ходить по домамъ и собирать подписки, вс охотники и вс готовы, не кличь кликать, вс въ сбор — забжали за топорами, да благословясь нутка улизывать на реченную высокушу въ запуски, одинъ дргаго опередить стараясь. Долго-ли, коротколи такою выступью они шли, только пришли. Скоро то дискать, сказка сказывается, да не скоро дло длается — разгуливаютъ по высокут, словно гончія, языкъ высуня, и куда одинъ туда вс за нимъ. Наконецъ выбираютъ они лсину самую высокую, елину стогодовалую, кудревастую. — Не такъ легко и проворно, лакомые до меду муравейники и боровики, взлзаютъ на бортъ, какъ наши Мишиньки да Михайловичи помахиваютъ на новообртенную свою обсерваторію. Уже двадесять или тридесять мужей щастливйшихъ и любопытнйшихъ, яко легкіе сціуры, (векши) уцпившись за сучья, сидятъ на лсин, подобно сычамъ во вс стороны поглядывая. Верхолазъ на самой макушк, будто соловей на яблонной вшочк, качается, только что не воспваетъ сладкихъ псенокъ, онъ сидитъ ни живъ, ни мертвъ, кто говоритъ, отъ радости, что на етакую красу взабрался, а другіе, сирчь, кой попроще, думаютъ, отъ страху, что не зналъ какъ добраться не сломя шеи до сырой земли. Но это примчаніе не важно. ‘Шцо вишь, вопрошаютъ его нижшіе? Низги ребяци не видко, оприцъ конча свту, отвчаетъ онъ дрожащимъ и прерывающимся голосомъ.’ Верхолазу поврить не трудно, ибо и другіе не больше ею видятъ. ‘Сцо дзлать? — Ето всіо суцьіо провальноіо мшаецъ, а то какъбы не видзцъ, съ ентакой высоты? разсуждали они, вишъ какая изъ за-нихъ тцмень, словно въ подизбиц. Обрубимцяко робяша сучьіо поплотне, такъ аось станецъ повидче.’ Разсуждено, обдумано, сказано, сдлано. Да такъ и должно: Diu delibera, fac cito, {Долго разсуждай, а скоро длай.} есть старинное мнніе — Вдругъ вс за топоры, сучья валятся, щепы летятъ, стукъ раздается. Что твоя кузнечная музыка. Жаль, что на етотъ разъ какого нибудь Пиагора не было. А для глазъ какое открылось сокровище! всего наглядлись и насмотрлись — но Верхолазъ перве всхъ натшилъ свою душиньку: уже онъ по проворству своему усплъ спрыгнуть на земь, и такъ разбахвалился какъ будто мыть на крупу надулся. Ибо не только глядть иль баяшь, да и дышать ужъ нижнимъ воздухомъ не хочетъ. — ‘Ендакая спесь напала на Агафоныця, акъ повидзлъ Москву, кричали съ досады между собою т, коимъ не удалось взлсть на ель: ужъ на насова брата и взглянудцъ не поволитъ, а ось ребяци будз и на насой улиц праздникъ.’ Бохвалъ, удальствомъ вторая особа по Агафоныч, подрубившій сучья, за кои Верхолазъ держался, слетлъ за нимъ второй, но и этотъ не меньше предводителя набрался Московской спеси, и потому былъ его не привтливе. За сими главными балансіорами соскакивали и другіе, по одному, по двое, и по трое вдругъ, кто лбомъ, кто затылкомъ, иной плашмя, другой навзничь, кто на камень, кто на пень, иной на лежащую братію, кому какъ случилось. или вздумалось. И хотя въ каждомъ изъ нихъ до послдняго Фалалеича, примтно было со стороны чванство и жеманство, только въ разныхъ степеняхъ, судя по степени возвышенія. — Бездлица вотъ кажется, а какъ можетъ испортить человка. Боле двухъ десятковъ удальцовъ, слазившихъ на ель, такъ загордились, что не захотли и домой пшкомъ идти, а другіе и совсмъ не глядли на свою братью: неси ихъ на рукахъ, иль вези на коняхъ, изволь съ ними пестоваться, какъ хочешь, а сами идти не изволятъ, ужъ будто и Богъ всть, какъ устали да уломались, а тово не воображаютъ себ, что было бы еще кому съ ними возишься.

ПОСЫЛКА ТРЕТЬЯ.

Не даромъ пословица говоритъ: первой блинъ всегда комомъ. Истинну сего изреченія ясно видть можно на воспваемыхъ мною Витязяхъ. Они съ илатьевниными гоями, люлями и билюлями поступили точно такъ, какъ добрые домоводы поступаютъ съ первыми телятами. И должно къ похвал ихъ признаться, что сей поступокъ доказываетъ особливую дятельность и проницаніе ума ихъ. Ибо держаться упорно одного мннія, не почитается знакомъ разумнаго человка. — Такъ самая острая замашка Хватова, послдствіемъ своимъ показалась для нихъ не такъ то замашиста. Число послдователей толку его, сперва толь горячо ото всхъ принятому о высокуш, часъ отъ часу становитися мене: разномыслящія стороны раждаютъ всеобщее къ нему недовріе. Ропотъ и неудовольствіе возобладали всми сердцами. Словомъ, они не довольны ни елиною, ни всею высокушею. Первая по наученію добренькихъ старушекъ, срублена уже подъ самой корешокъ какъ ивушка боярами хавшими изъ Новагорода, да и послдней красоваться остается недолго. Будущею весною положено ее всю огнемъ выпалить, что бы она впредь не соблажняла. Чтожъ осталось начать удалымъ добрымъ молодцамъ?— Однако пожалуйте неотчаявайтесь, я вить сказалъ, что они на выдумки собаку съли. Да полно на что, и старыхъ выдумокъ на свой вкъ будетъ полно. Тото — ой неплюй въ колодезь, брать приведется когда водицы испить Какъ сперва предлагали имъ, что бы они изъ отечества своего не облнились пуститься въ Москву своими особами, то они и слышать сего не хотли, какъ необъзжанные кони совсмъ подъ ладъ не давались, а теперь когда пришло въ тупикъ, что некуда ступить, то вс до послдней души рады, хоть босикомъ промяться для обозрнія красотъ Московскихъ, а другіе говорятъ, будто для прокормленія себя работою съ плакатными, коли тогда были. За достоврное я не утверждаю ни того, ни другаго, хотя первое кажется вроятне. Впрочемъ, какъ бы то ни было, они выступили ненебольшою ватажкою, состоящею ровно изъ сорока паръ, только подобравшись все молодецъ къ молодцу, одинъ другова лучше да краше, для запасу вдать, что бы какова пора ни время, было кому постоять. — Браво, ребята, съ Богомъ! щастливой вамъ путь! — Только вотъ что не ловко, что они пошли не тою дорогою, то есть что бы идти прямо по носу, они пустились по нему же, да переворотившись. Однако ето еще бда не сама пуща: языкъ до Кіева доведетъ. Довольно, что они скоро собрались. Имъ не надобно было для дороги тово, сево, другова протчева, пятова, десятова, какъ нын есть обычай. Прицпили за плеча по берещеному кошелю, въ руки, для куражу взяли по вязовой тросточк съ желзными наконешничками, что за медвдями ходятъ. Присли на лавки, помолились Богу, съ домашними плаксами простились, и въ дороженьку такъ быстро пустились, какъ будто съ цпи сорвались. Толикимъ одержимы они были желаніемъ и нетерпливостію! говорится же, что охота пуще неволи.— Нуу! вотъ теб на! что я съ расказами своими настряпалъ!— вить я странствователей своихъ упустилъ изъ виду вонъ — постойте пожалуйте г. читатель и слушатель! дайте мн ихъ нагнать, а то они етакъ пожалуй и со всмъ пропадутъ у насъ — вонъ тамъ вдали что то темнется! не они ли ясные мои соколы? По головному убору кажется они — такъ — они — летятъ какъ на парусахъ, благо есть повтеръ — имъ нужды нтъ, что не по тому румбу рубятъ. Ну — Слава Богу! я ихъ почти нагналъ, слышу — ето ихъ рчь важная и громкая — вижу — ихъ выступка молодецкая, осанка журавлиная — они — точно они. Сердце у меня перестало биться. Теперь, пожалуй теките въ путь Исполинскій пасынки Улиссовы, не робйте, что васъ не руководствуетъ Минерва въ вид того Ментора, которой называется свой Царь въ голов. Если бы етотъ вожатой всегда былъ съ вами, то бы вы не были мои, и читателей вашихъ Ирои.
Пока я давичь калякалъ на одномъ мст, а они съ горяча алтынъ на сороковину отмахнули впередъ показаннымъ выше сего трактомъ. Въ первой день ничего достопамятнаго имъ не приключилось. Однако коли ужъ разсказывать, такъ не надобно таить ничево. Завтракомъ укрпились въ путь по своимъ домамъ, гд обдали, я прозвалъ съ расказами, полдничали свжую уху съ домашними бисквитами, а вечеряли въ гостинниц по тогдашнему, а но ныншнему на постояломъ двор, или въ харчевн. Къ счастію ихъ хозяинъ попался человкъ доброй и ласковой, захожихъ людей напоилъ. накормилъ, чмъ Богъ благословилъ, постелю разосладъ и спать положилъ — но этихъ ночлежничковъ, не бось не проведешь, и алтныннаго за грошъ не выторгуешъ. Ето ребята, что называется, сами себ на ум — они наслышались еще дома, что по большимъ вообще дорогамъ, а особливо на ночлегахъ, часто случается воровство и душегубство. И потому, не со всмъ довряясь господину дома, изъ предосторожности расположились лечь спать такъ, чтобы и ноги и головы были вмст, то есть, на полу въ повалку кружкомъ, кошельки свои вмсто изголовья положили къ себ подъ головы, трости подъ пазуху, фраками одлись, а обувь срыли всю въ ноги — и такъ шутъ взять нечево, хошъ бы кто приди: все шикъ поддлано, подстроено: что не льзя безъ опасности дотронуться до нихъ волосомъ — а то тотчасъ вс вскочатъ. Еще чудо, что они, какъ журавли, не заставили во время сна для безопасности своей одного изъ ватаги танцовать на одной ножк — легли — покалякали, побалтали и отъ усталости заснули. Хозяинъ какъ водится, легъ спать послдній, а всталъ первой. Наутріе по обыкновенію, будитъ онъ своихъ ночлежниковъ, и съ добрымъ утромъ привтствуетъ. Лучина въ свтц пылаетъ — дорожные наши потянулись, но кое какъ встали, все свое добро нашли цло, только что ноги во сн какъ будто растеряли. Ибо они такъ ими перемшались, что какъ дошло до обуванья, то всякъ на мсто своихъ, обувалъ ноги другаго. Да и въ самомъ дл какъ ты ихъ разберешь въ етакомъ множеств? Однихъ головъ сорокъ паръ, а ногамъ та ужъ и смты нтъ. Сидятъ на полу, какъ куры на нассти, побахариваютъ, хлопочутъ, бранятся, кричатъ другъ на друга, а на прямой ладъ никто не попадетъ, хоть не вставать, а ногъ самимъ не сыскать. Дома у всякаго были одн свои, а тутъ и чужія замшались. Гостепріимецъ, мужикъ съ природы веселой, сперва долго любовался симъ зрлищемъ, но какъ дйствіе было безъ развязки, то оно ему подъ конецъ нсколько наскучило. Почему изъ добродушія своего онъ взялся самъ развязать представляемую въ дом его арлекинову піесу, и предложилъ гостямъ: что вы, ребята, мн дадите? я въ мигъ покажу каждому изъ васъ свои ноги. — Охъ ты кормилечь нашъ, азми сцо хошъ, только насъ радзи Бога помилуй.’ Ибо они воображали въ себ, что все ето длается можетъ быть не спроста, и что тутъ есть какое нибудь дьявольское навожденіе. ‘Ушъ не ціомная ли вода на насъ напусцена, перешептывались они?’ Хозяинъ былъ мужикъ простой, не догадливой, гости же его хотя граждане и съ расчотомъ, однако и съ денежками. И потому сговорились скоро, а имянно съ кажыхъ двухъ паръ ногъ по осьми съ копйкой. Условившись такимъ образомъ домоначальникъ вышелъ на дворъ, и немного погодя возвратился опять въ избу, держа въ рукахъ одинъ изъ тхъ волшебныхъ прутиковъ, коими лошадей въ деревенскомъ быту впрягаютъ, обошелъ ихъ три раза вокругъ, очертилъ, зачуралъ, и веллъ всмъ лечь по прежнему. Когда ночлежкики его прикурнули, то онъ, для отвращенія колдовства, сперва окатилъ ихъ съ песта ушатомъ, а потомъ волшебнымъ своимъ прутикомъ со всего плеча началъ по ногамъ ихъ постегивать, что визгъ пошолъ, словно свиней принимаютъ — по словамъ хозяина потеря нашлась дйствительно въ мигъ. Всякому свои ноги показались ближе къ колнкамъ, слдовательно къ рукамъ и глазамъ: одно чувство помогаетъ другому. Видно, тутъ, нашла коса на камень. Сіе я говорю о обвороженіи и о хозяин, которой умлъ отворожить оное. Радостные ночлежниковъ вопли: ой-ой-ухъ-у-за ей-й! всполошили всю деревню. Сосды сбжались на крикъ, но выслушавъ дло отъ могучаго хозяина, не могли удержаться отъ междуметій ха! ха! хи! хи! такъ, что чушь не надорвали своихъ животиковъ. Такой веселой былъ конецъ сей драмы! — въ честь же непростаго сего хозяина, да будетъ мн позволено сказать еще и то, что хотя бы у гостей его было по стольку ногъ, сколько у полиповъ, или сколько на голов волосковъ, то и тогда бы онъ скоро перещиталъ ихъ жезлецомъ своимъ. Такъ ясно и ощутительно разршилъ онъ сіе затрудненіе. Словомъ, піеса разъиграна весьма удачно, вс обулись, оболоклись, только какъ дошло время до осьми съ копйкой, то опять вышли было нкоторыя хлопотишки въ разсуждерасчоту, но добродушной хозяинъ и въ семъ случа не оставилъ ихъ своимъ вспоможеніемъ. Денежки отщитаны серебромъ, и гости какъ посл доброй бани, наломившись холоднаго квасу, изъ избы на дворъ, со двора на улицу гусемъ, только высгаупая по утиному, то есть: приковыливая и припадая, кто на правую, кто на лвую, а нкоторые и на об лапки. Ворчатъ, серчаютъ, бранятъ хозяина, проклинаютъ домъ его въ таръ тарары, хотя по настоящему надлежало имъ всю вину взворотить на себя самихъ, или еще лучше на свою гл…… боюсь вымолвить, что бы не вступились за покойныхъ нашихъ родственники — однако ладно ребята! ето еще не велико зло. Въ дорог мало ли чево бываетъ: на все не усердишся. Что мучитъ, для переду учитъ, говоритъ пословица, только я не знаю, пригодна ли она для васъ. Вишь вы какіе, прости Господи! Ужъ слишкомъ не къ стати умничаете! на васъ никакъ угодить нельзя — добро ступайте-ко съ Богомъ дале, а мы отъ васъ какъ отъ дяди, не отстанемъ ни пяди.

ПОСЫЛКА ЧЕТВЕРТАЯ.

И такъ — идутъ наши добры молодцы путемъ дороженькой, куда глаза глядятъ — пустимся и мы, любезный читатель, за ними. Недалеко отъ дороги, шагахъ етакъ во ст, видятъ они такой большой камень, какъ хоромину, стопы ихъ останавливаются при семъ видніи, чудятся громад, и любопытство подстркаетъ ихъ отдать поклонъ сему прародителю булыжной породы. Солнышко тогда катилось прямо надъ ихъ головами, и путники, посл помянутаго чаю, еще ничего не вкушали, разв кто идучи сзабалъ пястку другую толоконца, или сжустерилъ нсколько сухариковъ, но это не въ чотъ. И такъ они расположились у камня перехватить впутную, усаживаются при подошв его въ кружокъ. Обдъ у всякаго свой за плечами, похлебка прилучилась некупленая. Дло со всемъ въ шляп, развязываютъ свои котмы, и лишь только было за кусъ, что зовется разбойникъ, какъ вдругъ предстаетъ имъ чудище, новомодное, (сего они можетъ быть не такъ бы исполохались) а лсовое, или по просту лшій. Въ лсу казался онъ наровн съ лсомъ, на полянк равенъ съ травою, такъ что они его прежде и примтить не могли, а съ людьми, то есть, подошедъ къ нимъ, какъ словно человкъ. Етакаго лукаваго оборотня нанесло! прошу не погнваться, у страха глаза велики и дальновидны — одежда и шапка на немъ была, какъ луково перье, зеленымъ зеленешенька, опояска чорная широкая, ну самая чертовская, съ побрякушками, утыкана вся чемъ то какъ гвозьемъ, а въ рукахъ такая, такая палцына, что какъ повернетъ ее и приложитъ къ глазу, то изъ нее, словно изъ какой пропасггги, вдругъ огонь и дымъ выскокнутъ съ такимъ страшнымъ громомъ, что можно оглохнуть человку, а бдныя птахи отъ одного духу замертво такъ и валятся на земь. ето все они видли сами, своими глазами — Между тмъ лшій все къ нимъ ближе, да ближе. ‘Ахци! Ребяци, куды намъ дцвадца? згибли мы, пропадцюмъ вс не за дценешку, състъ, перестъ насъ всхъ и съ косками, — охъ провалъ бы ц побралъ окояннова!— провались сковь сыру землю — аминь, аминь, разсыпся.’ Но не тото было, чудовище ни проваливается, ни разыпается, а прямо на нихъ такъ и ломитъ. Ну! пришолъ послдній конецъ! Странствующіе рыцари стоятъ какъ приговоренные къ висилиц, не смютъ поворохнуться, устремивъ глаза свои вс къ одной точк зрнія: Такъ овцы глядятъ на волка, приближающагося къ ихъ стаду, волосы у всей нашей чесной компаніи, какъ доброй и необъзжаной конь, вспрыгнули дыбомъ, шапки сами собою, коя на бекрень, коя на земь, руки стали какъ не свои, онмли — ноги словно ходули, или на конькахъ, поджилки готовятся будто горюна махнуть — подергиванія во всхъ частяхъ тла — души хотятъ прежде времени изъ утробы выскочить — за кожей подираетъ — въ глазахъ темнетъ — словомъ какъ будто столбнякъ нашолъ — етакой пріятной предсталъ предметецъ! Но чтожъ посл открылось?— вмсто лшаго приняли они стрлка изъ той деревни, гд ночевали, или по нашему егеря, только не такого, какихъ бывало у насъ ставливали на запятки, въ шить, да позументахъ съ перьями. Тотъ былъ одтъ попросту, какъ ходятъ на егерскомъ двор, ходилъ по лсу, и стрлялъ, что попадется Ну! да кабы еще догадало его хорошенько пошутить, тобы онъ съ этою дичью, не плоше болотныхъ куликовъ, съигралъ изрядную комедію! Однако благодаря Бога, онъ такъ просто и ласково обошелся съ побдными нашими птахами, что они по острот своей съ двухъ словъ признали его за подобнаго себ, и по малу начали пооперятся. Куда подумаешъ двался давишній съ большими глазами?— И такъ, слово за словомъ, рчь за рчью пошли дружескія раздабары. Уже лшій и проидоши наши обходятся между собою за панибрата, безъ чиновъ, какъ будто вкъ вмст жили: вотъ что длаетъ знаніе свтскаго обхожденія! — Можетъ быть деревенской егерь ласковостію своею и наружною простотою, то есть, подъхавши лисой патракеевной, думалъ у роскошествующихъ на зелени что нибудь выиграть въ пользу своего желудка, и если это такъ, то онъ больно ошибся? кром кроюхи хлба и сухарей пощечиться тутъ было нечемъ, а прогонять крохи и безъ ихъ милости ни кому не запрещено. Но что намъ до етаго, какъ дло происходило, такъ пусть и будетъ. Стрлокъ по прозьб сихъ новыхъ своихъ друзей, показалъ имъ дйствіе своего ружья и силу пороха, предъ глазами ихъ зарядилъ, выпалилъ, и къ смертельному всхъ удивленію, застрлилъ летвшую мимо сороку блобоку. ‘Тото дциковинка, ну парень, ну рабенокъ, ну Ванюха, ну Мишуха, перешептывались они между собою.’ Пристали, да привязались, какъ смола къ егерю, одно продай, да продай имъ ружье. Стрлокъ на неотступную ихъ прозьбу соглашается, только меньше десяти рублей за ружье свое взять не хочетъ. И — ‘кормилечь! — Это больно чнно — не льзя ли по меньше, азмико съ брата по круглецку (по серебреному рублю) а — и — полно — слышь озми — давакося руку — ну сцо ли — такъ?—‘ Стрлокъ былъ человкъ сговорчивой, окинулъ купцовъ своихъ глазами, смкнулъ про себя, и хоть мало дло спохватился, да ужъ, думалъ, поздо, такъ и быть: и такъ вмсто одного десятка безъ дальней прозьбы взялъ восемь но числу нашихъ путешествователей. Но какъ у него пороху и дроби осталось вмал, то онъ научивъ ихъ, какъ съ показаннымъ екструментомъ обходиться, подружески совтовалъ имъ, побрегать оныя для необходимаго случая. Торгъ и щотъ конченъ. Простились, раскланялись. Тотъ пошелъ своей дорогою, а наши своей радуясь отъ всего сердца, что простака какъ рыбку на уду поддли, и за толь бездльную цну, выманили такую вещь дорогую, и въ странствованіи своемъ какъ отъ человка лихова, шахъ и отъ звря лютаго, для спасенія себя необходимую. Ибо стрлокъ не забылъ растолковать имъ всхъ случаевъ употребленія ружья въ свою пользу. А что бы они слишкомъ не беспокоились, что пороху и дроби у ихъ немного (хотя они въ радостяхъ и за суетами объ этомъ и не думали) онъ открылъ имъ за тайну, что ети вещи сяніемъ можно разводить, сколько угодно, и даже показалъ имъ, какимъ образомъ засвать оныя должно. Онъ уврилъ ихъ, что порохъ ростетъ слово въ слово какъ полевой макъ, а дробь какъ мышачій горохъ, присовокупляя, что давъ хорошенько созрть симъ сменамъ, стоитъ только ихъ высушить, сколько можно суше, то есть: такъ какъ они теперь видятъ, а то уже оныя силу и дйствіе свое сами покажутъ. Истинное простосердечіе всему вритъ благодушно: ‘Это не покупка, находка, кладъ Богъ послалъ намъ, разгутаривали они между собою идучи по дорог.’ Идутъ, но нейдется. Какъ бсъ за полы подергиваетъ: хочется попробовать, хоть бы разикъ, да самимъ выстрлить. Нужды нтъ, что пороху и дроби мало — ужо они пришедъ домой не токмо што огогоды, да и цлыя поля ими засють. Тото будетъ славно, только пострливай, да попаливай. И такъ останавливаются они среди дороги, давай — подавай — ну съ ружьемъ нянчиться да пестаться, пороху и дроби въ дуло всыпали всякой по щепотк, приговаривая: ‘и моя копицка несцербата’. Пыжъ прибили общею силою о лсину, пороху положили на полку по свойски, курокъ взвели, какъ рядъ длу, только приложишься, взвести собацьку, такъ и все съ концомъ. Но постойте — они еще не выпалили, думаютъ какъ бы зарядъ не пропалъ, хочется побольше сберечь на смена. Трое держатъ ружье — матка ватаги наводитъ глазъ, прочіе разставивъ пригоршни становятся противъ дула, дабы не проронить ни одного зернышка, остальнымъ же, какъ не столь ловкимъ и проворнымъ, велно стоять поодаль, и не въ свое дло не соваться. Уже данъ знакъ къ выстрлу. Громъ и молнія послдовали въ одинъ мигъ, такъ что сами стрлки того не примтили. Человкъ полдесятку изъ авангардіи дробь нашпиковала глаза и просадила столицы разума. Семеро явилось со сквозными руками, четверо безъ языка, а безъ царапины изъ дйствующихъ лицъ ни одного не оставалось. У самой матки, какъ то ненарокомъ поотшибло плечо, бровей у ней какъ не бывало, а усы и борода завились, словно были припечены въ бумашки, лицо подернуло густою синевою, изъ подбородка торчитъ заноза безмала не въ полъаршина. Словомъ, еслибы не пронзительной ея голосъ, то дткамъ, коимъ было не до другихъ, во все не узнать бы ея. Ружье отъ толь искуснаго и соразмрнаго заряду разорвало въ дребезги, только денежки даромъ заплачены. Уцллъ одинъ желзной стволъ, да и тотъ отлетлъ шаговъ на двадцать въ сторону. Но проидоши и тамъ нашли его и не бросили, а сказываютъ, догадало ихъ употреблять его въ случа жажды, вмсто ликера. Вить умудритъ же Господь человка! Тото выдумщики, проказники покойники, не тмъ будь помянуты, и синему пороху не дадутъ пропасть даромъ: все какъ то умютъ обратить себ въ пользу и удовольствіе. Однако они теперь прохаживаются еще на дорог, правда иные поотползли съ оной къ сторонк, другіе бродятъ, какъ лунатики: но вс для компаніи думаютъ ночевать на мст своихъ подвиговъ и славы, а можетъ быть и еще день другой тутъ проваляются. Мсто толь славнаго подвига имъ хочется ознаменовать какимъ нибудь трофеемъ, да и дльно. Убіенныхъ оружіемъ безъ брани надобно похоронишь, а между тмъ и самимъ нсколько поотдохнуть и пооправиться, а състнова своего у нихъ станетъ еще надолго, коли только что пойдетъ имъ въ горло посл такой передряги.

ПОСЫЛКА ПЯТАЯ.

Когда искусившіеся такимъ образомъ въ стрляніи наши егери отдавъ послдній долгъ своимъ сопутникамъ нсколько отъ перелому пооправились, то не укоснили продолжать предпринятаго своего странствованія. — Наконецъ приходятъ они къ одной рчк — время было обденное, сіе я говорю потому, что въ кишкахъ у нихъ проголодавшіяся собаки подымали лай съ ужаснымъ ворчаньемъ и воемъ. Усталость, предлъ сухаго пути, доброй позывъ на ду, пріятность мстоположенія, прохлада воздуха, красота окрестныхъ видовъ, чистая и студеная вода, все склоняло путниковъ къ отдохновенію. — И такъ садятся они на крутенькомъ бережечк, на жолтенькомъ на песочк, и коль скоро услись или возлегли, то прежде всего руками своими цапъ царапъ за състные свои магазины.— Здсь должно замтить, что по сіе время каждой изъ нихъ держалъ свой столъ особливой, но тутъ сложившись они въ складчину хотятъ уготовать общую трапезу, и помянуть хорошенько усопшую свою братію. У нашихъ всегда такъ, ужъ коли вздумаютъ заварить кашу, то не пожалютъ масла. Распетливаютъ кошели, всякъ изъ своего вынимаетъ добрую горсть толокна и соразмрную щепоть соли. — Но какъ столовой и поваренной посуды у нихъ на етотъ разъ не случилось съ собою, то и разсудили они наболтать и намсить толокна въ рк. {Что Ирои наши мшаютъ толокно не въ пролуби, а въ открытой рк, Читатель да благоволитъ меня въ семъ извинить, ибо они не зимою, а лтомъ совершаютъ сіе путешествіе.} И какъ же ихъ угораздило?— Нарубили, или наломали, ето все равно, сучья и прутнягу, комли очистили, концы обвострили, и зашедъ по поясъ въ воду, обгородили ими столько мста, сколько для болтушки и мшенки имъ было надобно. И должно признаться, что ета выдумка ихъ будетъ поглаже всхъ плотинъ бобровыхъ. — Соли положили, толокна всыпали, маслица подпустили, только замси, да и въ ротъ понеси. Да вотъ что плохо? Они не догадались, что частоколъ ихъ, или лучше толоконной садокъ, былъ слишкомъ неплотенъ, и что вода не стояла на одномъ мст. Мшаютъ, болтаютъ, и того и другаго снадобья прибавляютъ, отвдываютъ, но все вода водой, ни солоно, ни смачно а толокномъ и не пахнетъ. ‘Сцо ребяци за цудо? Ивашко! ты плавацъ то масьерюга, подзи ко братъ, говоритъ второй по матк, туды, (указывая вверхъ рки) дальше, да глядзи дальше въ глубь, вижъ туткось ни цемъ цево нту, толокончо и масличо нашо врно сли гдз нибуцъ на дно, поглядзи, да слухай, хорошенько глядзи, нашодцы замси, да чуръ намъ сюда принеси’. Ивашк въ незнакомомъ омут купаться не хотлось, сталъ было нкаться, отговариваться, но по пустому, у насъ коли чесь не взяла, такъ раба Божія и силкой протурятъ. Да и дльно, ибо это длается не для прихоти, но общая всхъ польза и нужда того требуетъ — пристрюнили Ивашку такъ, что парень бдной не хотя долженъ былъ согласиться. Но чтобы етотъ втриница ихъ не обманулъ, глядлъ больше въ низъ, а меньше звалъ по верхамъ и по сторонамъ, то они связавъ дв или три опояски, право не упомню, вмст, на одномъ конц сдлали глухую петлю, накинули ему на шею, а къ другому прикрпили для равновсія фунта въ полтора камешокъ вмсто поплавка, взяли Ивашку на руки, взошли съ нимъ по горло въ рку, раскачали, размахали и бросили отъ себя сажени на дв, или на три въ глыбь. Ивашко тотчасъ на дно, какъ каменной, только и видли. Глядятъ, посматриваюшъ на то мсто, гд онъ нырнулъ, но одни только бульки и пзырьки выскакиваютъ. По признакамъ симъ заключили они, что посланный ихъ, нашедъ замшанное сообща толокно, одинъ изволитъ его покушивать, почему и отправили къ нему такою же манерою нарочнаго, звать его поскоре обдать вмст, и сказать ему, что у нихъ уже все готово, но и сей посолъ на ногу былъ не легче Ивашки, ибо вмст съ нимъ прислъ утирать мшоночку.— ‘Цай парень, говорятъ они, изъявляя текущею изо-ртовъ слюною свой сильной аппетитъ, у ихъ цперь только за ушамъ пищицъ, а мы хлопай еттось глазамы: ендакіе воры! добро — разв имъ не выходзицъ — между тмъ по образу первыхъ посылаютъ они третьяго, четвертаго, пятаго, но никто не возвращается. Что длать? Опоясокъ остается мало, да и то все такая дрянь, что сами въ рукахъ рвтася, а потянуть покрпче и не думай, веревокъ же въ запас нтъ, кабы все это знато да вдано, такъ бы не то и было — а къ тому же и людства при разныхъ акціяхъ кое поубыло, коихъ поизувчило, такъ что и возиться съ послами нкому. Спрашиваютъ охотника лесть въ воду, но тонуть нтъ ни одного востряка на выскачку, а все провальная петля, да глыбь стращаютъ. И такъ видно этому добрецу пропадать не за денежку — такъ и быть — пришло отложить посылать зватыхъ, а то пожалуй етакъ и вс въ омут засядутъ, благо мягко — да сытно — захотятъ, такъ сами безъ зову придутъ, не велики господа. И встимо дло такъ — что понапрасну мучиться и суетиться? — Сли, пообдали, хотя и не такъ сладко и плотно, какъ было думалось, однако насытились: голодной волкъ и завертки рвётъ. Въ ожиданіи же водолазовъ своихъ прилегли на травку муравку, ибо они воображали себ, что небось и т, пообдавъ тоже отдыхаютъ. Посл такихъ трудовъ заснулось сладко, инда слюна изо ртовъ водопадомъ побила. И они проснулись уже тогда, когда другіе спать собираются, то есть на закат краснава солнышка. — Звать и мшкать по пустому тутъ не станутъ: семеро одного не ждутъ. Надобно какъ нибудь пока засвтло пробираться за рку. Мосту нтъ, перевозу не бывало. Вотъ тутъ то надобно придумать, да пригадать. Но кому другому изобртать кажется трудно, а нашимъ молодцамъ сущая бездля. Имъ не занимать стало разума: у нихъ выдумки всегда готовы, да и еще съ придумками. Пошли въ лсъ, свалили добрую лсину, сучья подчистили, макушку кое какъ отчакрыжили, взвалили на могучія свои плеча, притащили на берегъ. Вотъ те и всё дло въ шляп. Остается только спустить да ссть, такъ и считай нашихъ на той сторон. — Спустишь лсину на воду, сколь бы она огромна ни была, нтъ никакой мудрости, ето пожалуй и всякой сдлаетъ, была бы только сила. — уже и у нашихъ новоизобртенной понтонъ скаченъ въ воду, плаваетъ по верху и не тонетъ. Да какъ ты ссть ша на него прикажешь? Онъ такой негодной, словно бсъ повертывается. Однако должно какъ нибудь умудряться. И что же они сдлали? Не опасайтесь Читатели, худаго тутъ ничего не будетъ. Они усвшись другъ подл дружки верхами, ноги связали себ крпко накрпко, что бы какъ нибудь не свернуться и не пойти на дно за раками. Вишь какая замашка замашистая! за недостаткомъ мста осталось по ею сторону только человкъ восемь или девять, и то все изъ немудренькихъ, и сіи то останыши должны были поддерживать бревно, потомъ скрянуть его съ мста, отвалить отъ берегу и направишь по носу на другую сторону, однако съ такимъ уговоромъ, что бы первые переправившись чрезъ рку послали кого нибудь за ними. Везд предусматрительность, нтъ ничего взбалмашнаго, тото штукари! — Тишина царствуетъ окрестъ, листы на древахъ не колеблются — вода не шалохнетъ, поверхность рчки гладка какъ зеркало. Отпихнули новомодной понтонъ отъ берегу, поплыли наши, похали, безъ веселъ и правила — любо смотрть, какъ они сидятъ дружно — разговариваютъ не видя съ лицо другъ друга, но за то они видятъ въ вод еще подобныхъ себ водоходцовъ, только что ногами къ верху, радуются товариществу, начинаютъ любимую свою псалемку по Волг — но какое неожидаемое приключеніе! не успли они саженей трехъ (разумется прямымъ трактомъ поперегъ рки, ибо внизъ ея снесло ихъ и на десятокъ) отъхать отъ того мста, гд было по горло, какъ бревно умудрило перевернуться: равновсіе шибко покачнулось на сторону, и вмсто почтенныхъ головъ, такъ же какъ и у товарищей ихъ. Очутились на верху презрнныя ноги. {Эта мысль не моя, а одного изъ славнйшихъ нашихъ Стихотворцовъ, которой, какъ слухъ носится, случившись въ бесд съ нкоторымъ своего времени славнымъ плясуномъ, весьма гордившимся талантами ногъ своихъ, ему сказалъ:
‘Танцмейстеръ! ты богатъ, Професоръ я, убогъ,
Такъ видно голова почтенна меньше ногъ!’} Оставшіеся на берегу, увидя таковый нечаянный и смшный кувыркъ коллегіи, помирали съ хохоту. Ибо они вообразили себ, что все ето строится для шутки. ‘Экъ наши цшатця, да прохлажаютця, говорили они между собою, не бось тутъ не исполохаютця, хоша самъ ддушка водяной приди, а сцо и лапотки показываюцъ, да посушиваюцъ:’ но имъ сердечнымъ не пришло въ голову, что забавники ихъ на мсто лаптей, головы свои больно замочили. Кратко, сушеніемъ лаптей останыши до тхъ поръ любовались, пока бревна и съ сдоками теченіемъ воды не унесло у ихъ совсмъ изъ виду вонъ. Тогда радость и смшки зрящихъ, начали помалу удаляться, и на мсто ихъ почти невидимымъ образомъ подъхала кручина горемышная съ своими подругами. Какъ отставшія отъ стада лебединова лебёдушки, такъ наши добрые молодцы встосковались, пригорюнились. Они ясныхъ очей своихъ не могли сомкнуть до блова дня, всё бгали, плутали по бережку, искали, кликали своихъ братцовъ товарищей. Наконецъ утомленные, какъ распуганныя ястребомъ младыя горлицы ищутъ своей матери, собираются они во свое стадо малое: ждутъ, посемениваютъ, глядятъ, посматриваютъ, но балагуры ихъ бдныхъ оставили, нтъ ни слду, ни отзыву — стоятъ опершись о жезлы острые, повсивъ свои буйныя головушки и потупивъ въ мать сыру землю очи ясныя: что начать, не придумаютъ. ‘Куды мы пойдціомъ безъ матки и вожатаго, толмачили они? —‘ Куда? мой бы совтъ вамъ ребята такой, не лучше ли направо кругомъ? — да домой покамстъ заживо пробираться. Такъ — они и дйствишельно думаютъ поворотить вспять, восвояси. — Симъ первое путешествіе Пошехонцовъ въ Москву кончилось, однако мы поглядимъ на нихъ и во время возвратнаго ихъ шествія. Достопамятнаго опускать не должно.

ПОСЫЛКА ШЕСТАЯ.

Не погнвайтесь пожалуйте, я ошибся сказавъ прежде, что при переправ чрезъ рку чудодевъ нашихъ, по ею сторону осталось человкъ восемь или девять. Право не доглядлъ, а то кто бы мн веллъ лгать по пустому? — Ихъ еще цлая дюжина. Впередъ, или назадъ идти, а безъ старшова все не льзя. Въ етакой ватаг надобно кому нибудь быть вожатымъ. И какъ дло дошло до выбора, кому быть головою, то словно кошки заскребли по сердцу каждаго — всякому своя честь мила и дорога — о честолюбіе, самолюбіе! не вы ли причиною, что никто не хочетъ уступить другому первенства? да правду сказать, и за што? — каждой маткою предлагаетъ себя, а другаго никто. ‘Ты — ушъ — ты, да ты хорошъ — лёгко ли пицъ дзло? Вижъ какой братъ выхалъ! — издаліока ли ендакой? — а я цемъ худъ? — а я цемъ не хорошъ? а я ищо, а я? начали они межъ собой побахаривать.’ — Ну смотрите робята, чуръ опосл не пенять, мое дло сторона, только я бы вамъ совтовалъ какъ нибудь потише. — Языкомъ, что хотите болтайте, только рукамъ воли не давайте. Отъ спору до брани переходъ не далекъ, а отъ брани и до драки, не увидишь какъ доберешься. — Такъ и есть — мало помалу, слово за словомъ, тукманка въ голову за плевкомъ въ рожу, тычокъ за толчкомъ, оплеуха за тузомъ, да и пошла пируха — благо унимать нкому — схватились, сцпились, только щелкотня идетъ, словно овинъ немочью обмалачиваютъ, ломаются какъ медвди, грызутся, какъ голодныя собаки за кость, расхорахорились, какъ Индйскіе птухи. Словомъ, сражаются, какъ Цесари. Нтъ никому и ни отъ кого помилованія. Всякой воображаетъ себ, (коли въ жару такого Иройскаго подвига воображать что нибудь можно), что онъ одинъ и правъ и уменъ, а прочіе вс и глупы и виноваты. Кратко сказать, межіуусобная сія схватка до тхъ поръ продолжалась, пока вс дйствующія лица изъ силъ не выбились, вотъ прямо неутомимые ратоборцы! — однако теперь все дло кончено, никто ни наступаетъ, ни обороняется, вс лежатъ смирнехоньки, какъ ягнята, но ягнята такія, кой побывали въ кохтяхъ по иносказанію добраго своего пастыря. Лежатъ, говорю, и яко спесивые не хотятъ промолвить единаго словечка. Собираются еще все съ душею и разумомъ — такъ славно подвизались — остатокъ достопамятнаго дня сего и грядущую за нимъ ночь проводятъ они въ отдохновеніи и лиляніи своихъ язвинъ. Но — милые бранятся, лишь тшатся. Наутріе вс рано пробуждаются, коли можно было заснуть, однако встаютъ, по крайней мр представляются отъ сна востающими, протираютъ кулаками себ глаза, и какъ гуси протягивая другъ къ другу шеи погагиваютъ: вчерашнее все забыто, все брошено, будто ничего не бывало. Какъ не поразмолвиться будучи вмст? Всё люди, всё человки: и гортокъ съ горшкомъ столкнется. — Начинаютъ, совтуютъ, и для отвращенія всякаго спору выдумываютъ метнуть святой жеребій, кому Богъ судитъ быть маткою — метнули — и судьб угодно было избрать путеводителемъ Фалалейца. Какъ приближающейся осени со полночныхъ странъ блые гуси, лебеди летятъ во краи теплые, такъ славные наши странствующіе рыцари устилаютъ за маткою на свою родимую сторонушку. Но поелику вс они были, что называется не изъ самыхъ ухарскихъ, то и большихъ чудесъ строишь было нкому. Идутъ они день, идутъ два, идутъ три, идутъ и недлю, все, слава Богу, хорошо, все благополучно, и здоровы и радошны, и сыты и одты, шутятъ себ да побахариваютъ, и въ разговорахъ не видашчи каждые сутки верстъ по семидесяти (съ прямой дороги въ сторону) промахиваютъ. — Но нечаянное приключеніе вдругъ возмутило ихъ спокойствіе и испровергло всю сердечную ихъ радость — новой матк на дорог, не здсь будь сказано, что то занедужилось, а именно: провальной червякъ какъ то въ просонкахъ заползши къ ней въ ротъ, такъ рзко зачалъ точить зубы, что терпть могуты не было. Щоки распухли, губы раздуло, желзы напряглись впрямъ какъ желзныя. Воетъ бдная, да стонетъ, хоть упасть середь дороги, такъ въ пору. Можетъ быть ей пришли не по недугу т кулашные гостинцы, коими наканун ея материнства дтки ее поподчивали. Можетъ быть и то и сіо, да что ты имъ теперь бднымъ длать прикажешь? — Жаль отъ всего сердца, а пособить нечемъ. Дло стало захожее, незнакомое, мсто нежилое, кругомъ пришолъ лсъ, однако кое какъ, уже и такъ и сякъ, отцелюбивьте Енеи подхвативъ Анхиза своего къ себ на плеча дотащили до селенія. Ну теперь таки ужъ всё не то, на сердц у ихъ нсколько поотдало. Пришли въ гостинницу, или лучше сказать приволоклись, и въ одинъ мигъ лкарей и лкарокъ набжало до полусотья, какъ будто духомъ пронюхали. Одинъ совтуетъ то, другой предписываетъ другое, третья говоритъ свое, и такъ дале. Не знаютъ, кого слушать: пробуютъ и тмъ и семъ, но пользы нтъ. Наконецъ той деревни славной мастеръ Василій кузнецъ для уврачеванія недуга присовтовалъ больные зубы выдернуть. Матк предложеніе сіе, какъ необычное, хоша и не очень было по сердцу: однако она по нестерпимой боли рада была на все согласиться, а дтки ея и подавно. Взяли, потащили бднаго Фалалейца въ кузницу — привели, и по приказу кузнечныхъ длъ мастера вводятъ его между четырехъ столбовъ въ непокрытую свтлую галлерею, гд лошадей обуваютъ. Хворой нашъ, видя сіе, ну было пятишься, дрягаться и руками и ногами, да ужъ поздо. Видь никто пихалъ, самъ попалъ. Впередъ коли уснешь, не развай рта, етакъ и языкъ отъдятъ, на кого тогда пенять станешь?— Не знаю точно, какъ онъ поставленъ былъ въ дыбахъ, то есть, связанъ, или распетлянъ, только Василій кузнецъ помощію своихъ субтильныхъ инструментовъ тотчасъ разжалъ ему губы и зубы, и оглядвъ больные зубы, оплелъ ихъ надежною проволокою, и въ семъ положеніи притянувъ болящаго къ кольцу передоваго столба, привязалъ его къ оному. Посл сего приготовленія оставилъ его, а самъ пошелъ работать въ свою лабораторію, сказавъ ему на прощань: ‘стой братъ теперь, да не шатайся.’ Дтокъ, слышавшихъ сіе, подрало по кож, они не знали, что будетъ длаться съ ихъ маткою. Мало по малу, одинъ за однимъ, всякъ наровитъ отъ дыбовъ подал, а o Фалалейц самомъ и говорить нечево. ‘Ну, думаетъ онъ въ себ, попался же я въ кляпцы.’ Куда и болсь у парня двалась?— Все какъ рукой сняло. Ибо уже онъ не о болзни, а о развязк своей думаетъ: пугана ворона и куста боится, (припомните первый ночлегъ), а ето худой кустъ. — Наконецъ выходитъ изъ Вулкановой лабораторіи самъ врачь, держа клещами прематерой кусокъ раскаленнаго желза, и идучи чего то на него побрасываетъ, искры съ трескомъ летятъ во вс стороны, подошедъ къ дыбамъ, и взявъ желзо обими руками сперва прицлился, потомъ съ размаху, какъ будто бы хотлъ сунуть оное привязанному страдальцу, прямо въ ротъ. Фалалеицъ, при семъ дйствіи такъ сильно рванулъ голову, что инда столбъ пошатнулся, а переплетеныхъ косточекъ во рту какъ не бывало, кровь хлынула изъ гортани его, какъ изъ ведра, въ глазахъ показались мурашки, голова пошла кругомъ. — Однако Дантистъ нашъ скоро Фалалейца привелъ въ чувство, успокоилъ, желзо и клещи бросилъ въ сторону, кровь, какъ водится у такихъ славныхъ мастеровъ, заговорилъ на воду, боль унялъ, червяка, котораго не прозвалъ принести съ собою, показалъ всмъ во увидніе. И Фалалеицъ нашъ чрезъ полчаса времени всталъ, какъ встрепаной, будто ни въ чомъ не бывалъ, только что блыхъ косточекъ съ полдесятокъ мста оставилъ въ дыбахъ, но это бда не велика. Плутъ кузнецъ пронюхавъ отъ земляковъ Матки, что онъ великой охотникъ до рпы, моркови, брюквы и другихъ подобныхъ овощей, уврилъ его, что выпадшіе зубы были точно репеные, и что на мсто ихъ, со вспоможеніемъ его, выростутъ теперь настоящіе костяные, и для сего самаго далъ ему тутъ же нашептанный имъ какой то корешокъ, для всхъ шести паръ въ случа нужды равно дйствительный, за что дюжина наша челомъ била ему не только словами, но и мошнами. И мн сказывали, что послдняя доказательства благодарности гораздо благосклонне зубнымъ врачемъ были приняты, нежели первыя. Мы видли, что щуки и въ старину нашедъ карасей не дремали.

ПОСЫІКА СЕДЬМАЯ.

На кого пойдетъ напась, такъ только отдувайся. Вскор посл сего еще одинъ изъ братіи именемъ Тарасъ Скотининъ захворалъ лихоманкою, которая парня совсмъ отъ ды отбила, и въ короткое время изсушила его какъ лучиночку, сокрушила какъ былиночку. И слава еще Всевышнему, что ето случилось не помню, въ какомъ то город, гд тогда былъ одинъ совершенно испытанный въ искуств, дознанный въ добродтели, и знаніемъ своимъ по всему околотку весьма прославившійся лкарь, котораго путникамъ нашимъ позвать къ больному вс совтовали, увряя ихъ что онъ, коли примется, такъ съ одра подыметъ человка. Вдругъ бросились наши къ сему размазанному хвалами Ескулапу на подворье, но къ нещастію своему, его у себя не застали. Онъ отозванъ тогда былъ въ деревню за городъ, верстахъ въ семи или осьми оттуда лежащую, къ одному больно богатому помщику, и имъ въ отвтъ отъ домочадцевъ Штаблкарскихъ сказано, что если они хотятъ его поскоре имть у себя, то бы сами за нимъ шуда създили, для того, что яко бы онъ отъзжая проговоривалъ, что по причин трудной и опасной болзни, пробудетъ тамъ нсколько дней, а можетъ статься, и недль сряду. Дорога у прошлецовъ нашихъ въ показанную деревню была въ свжей памяти. Ибо они, только дни три тому назадъ, какъ ее за собою оставили. Короче сказать, она была та самая, гд кузнецъ длалъ операцію. — Знали они, что въ живот и смерти Богъ воленъ, и что если его святой вол будетъ угодно, то не только лкаря, да и ворожеи не пособятъ: однако нжное братство и Дамоно-Пиіево дружество не позволяли имъ хвораго одного, на чужой сторон, въ незнакомыхъ людяхъ, оставить, покинуть, бросить, безъ помощи, безъ пріюту, безъ призрнія. Единодушная и горячая любовь къ Тарасу, какъ кнутомъ погоняла ихъ, искать ему всячески исцленія. Время было дорого, Тарасу часъ отъ часу хуже, то въ ознобъ, то въ жаръ бросаетъ его безпрестанно, къ лихоманк присунулась огневица, бредитъ сердешной безъ просыпу, стъ безъ памяти, испить проситъ поминутно. Ршенось, какъ можно скоре, во что бы ни стало, бжать за помянутымъ лкаремъ. Какъ же бы тутъ сдлаться? Пробжать по осьми верстъ въ оба конца не шутка. Приступаютъ къ хозяину — валяются въ ногахъ, какъ самые отчаянные, просятъ его обливаясь горючими слезами, неотступно, что бы онъ далъ имъ какой нибудь клячонки създить за лкаремъ. Добродушной хозяинъ, видя таковую ихъ нужду, безъ всякаго прекословія согласился на ихъ прозьбу, и предложилъ со своей стороны все, что могъ, и что было надобно къ ихъ услугамъ. Лошадь въ одинъ мигъ впряжена въ коляску, что навозъ на пашню возятъ, и наши вс одиннадцатеро ну было усаживаться и хать зватыми, они такъ въ дорог свыклись между собою, что не было мочи одному отстать отъ другаго. Однако гостепріимецъ ихъ отъ этого отговорилъ и настоялъ на томъ, что бы послать изъ нихъ кого нибудь одного порасторопне — Видно, что онъ или не слишкомъ надялся на свою кдячу, или очень любилъ ее: а можетъ быть цль его была и та, что бы отпустивъ одного съ лошадью, прочихъ удержать у себя аманатами, въ случа какой измны. Какъ бы то ни было, только по хозяинову сдлалось, и за лкаремъ но общему всей братіи согласію отправленъ былъ Меркулыцъ. Хотя время приходило и къ вечеру, да спасибо, ето парень не изъ тхъ, кои трусу умютъ праздновать. Онъ хоть въ глухую полночь такъ не струситъ и самаго чорта. Однако все хорошо, говорится, до поры до времени. — Уже посланный былъ на половин пути своего, углубившись въ печальныя размышленія онъ не взиралъ ни на что окрестъ себя. Красота видовъ не удобна была обратить на себя очей его: сладкія пташечекъ псенки не внятны были ушамъ его, благоуханіе цвтовъ не проницало засорившагося его обонянія. Ему все было не мило, все сдлалось постыло, сватъ Тарасъ не здоровъ. Въ минуты самой глубокой его задумчивости, (или дремоты, кто про это знаетъ) откуда ни взялся, вдругъ брякъ сзади къ нему на телгу, и кто же? поглядите на портретъ его — въ вид человка середняго росту, только — черной какъ головня, курчавой словно мерлушка, блозубой, толстогубой, плосконосой, пучеглазой — страшной — свирпой, угрюмой — теперь намъ отгадать не трудно — но Меркулыцъ, какъ при потрясеніи своей колесницы оглянулся назадъ, такъ и обмеръ отъ ужести, самъ себ не вритъ, слышитъ, что тутъ — а посмотрть хорошенько не сметъ, однако по ле-гонь-ку, ти-хо-хонь-ко, шею на кось черезъ плечо, изъподлобья, еще назадъ коситъ глаза — тутъ! — провались ты окаянной сквозь сыру землю подрало по кож, какъ можемъ, пуще крещенскаго морозу — совсмъ на яву — таки вотъ какъ вылитой провальной — охъ! нть, ужъ это видно не причудилось — ‘а ось и мерещицься, думаетъ себ, дако перекщусь и благословясь асцо посмотрю,’ крестится, творитъ молитву, заклинаетъ, и лишь только было хотлъ оглянуться, какъ некрещоная харя черномазой своей лапой хлопъ его по плечу, нашъ возница оцпенлъ — а неліогко нанесенной сдокъ въ прибавокъ, сиповатымъ и маловнятнымъ голосомъ ему: не пось пратъ. Ободрительное привтствіе сіе позжаннаго нашего окуражило, какъ громомъ, возжи изъ рукъ выпали, Спасибо, хоть лошадь на етотъ разъ случилась нерьяна, а то пожалуй, другая почувствовавъ ослабу, понесла бы драть, что не усплъ бы мигать. Что длать? — На двор смеркается — а до лсу вотъ только шаговъ десять — охци мн етотъ пратъ! разсуждаетъ Меркулыцъ, сидитъ, какъ попавшійся раздраженному медвдю въ лапы, и дыхнуть посвободне не сметъ, самъ не свой, да коли правду сказать, такъ хоть бы и ково въ етакомъ слча задерётъ за живое. Наконецъ, Меркулыцъ кое какъ, сжавъ сердце сквозь зубы какъ не хотя, не оглядываясь уже по прежнему, полутонами произноситъ рчь: ‘Цосный господзинъ цортъ, пожалуста сойдци. ‘Я не цоршъ, отвтсшвуетъ ему сдокъ — да — ты не цортъ — а — вишь какой! — асцо хошь меня обмануцъ — разв я ослпъ — да хто жа ты кормильной, коли не цортъ, и съ цово ты меня назвалъ давицъ брашомъ? продолжалъ Меркулыцъ — я Арапъ — охъ, да даромъ, сцо ты мн радъ, говоритъ на сіе Меркулыцъ, я цебе не радъ, пожалуста сойдци, покинь меня радци Бога, пусци душу на покаяніе.’ Арапы лукавы и етотъ ворина смкнулъ тотчасъ, какую ему должно играть ролю: онъ вздумалъ позабавишься хорошенько. Но какъ въ продолженіе разговора сего и лошади дана была полная свобода, то и ей отъ бездлья вздумалось поглядть на дйствующія лица, но не успла она, такъ сказать, путемъ осмотрться, какъ вдругъ, поднявъ свой бунчукъ такъ рванула съ дороги въ сторону, что сердечникъ хряснулъ, и она съ одними передними колесами опрометью, словно отъ медвдей, (хотя я и не знаю, пахло ли изъ нихъ отъ кого медвжиной) со всхъ ногъ пустилась ко двору, {ето стало быть извстно опосл.} откуда, подумаешь, и рысь взялась? Меркулыцъ слъ, какъ ракъ на мли, а сдокъ, умышленно брикъ на не него, и для шутки, его облапилъ обими, началъ щекотать и надавливать за шиворотокъ. Меркулыцу бдному пришло, а боле вообразилось, такъ, что ни дохнуть, ни пыхнуть — ни туды, ни сюды, барахтается, бьется, инда духъ захватило. Вотъ тутъ то надобно сохранить всю силу и присутствіе разума! или какъ говорятъ: Вотъ тутъ-то устой, гд кисель густой. Быть одному одинехоньку, поздно вечеромъ, въ лсу, безъ лошади, въ незнакомомъ мст, съ чортомъ и у его же въ кохтяхъ, это худые смшки. Хоть бы кому довелось, такъ право не хотя трухнёшъ. Но полно мн томить Читателя сими разсказами, время развязать узелъ явленія.— Арапъ видя, что шутка его идетъ уже не на шутку, первой началъ разговаривать, ободрять и успокоивать своего сопутника, и хотя съ трудомъ, однако, казалось, уврилъ его о себ, что онъ дйствительно не чортъ, а такой же человкъ, какъ и вс прочіе, только что смугловатъ. И для сего разсказалъ ему все, что было надобно, и подъ конецъ къ немалому щастіая Меркулыца нашего открылось, что етотъ чернобровецъ былъ изъ дому того самаго Господина, къ которому онъ сперва халъ было, а теперь долженъ идти за врачемъ. Такими утшными словесами позжаной нашъ мало помалу ободрился, всталъ кое какъ, встрепенулся и побрелъ съ названымъ братцомъ въ деревню, только не такъ, чтобы около его очень близко, а все наровя поодаль и во всю дорогу почти поминутно на него съ боку поглядывалъ. Наконецъ пришли они въ домъ помянутаго помщика: ходатайствомъ Арапа, лкарю тотчасъ доложено было о Меркулыц и о вин его пришествія. Лкарь, по благодушію и усердію своему, хотлъ было въ туже минуту хать къ больному, однако недокончанные ремизы заставили его отложить это дозавтрея. На другой день изъ деревни отправился онъ къ больному въ городъ, и зватаго взялъ съ собою вмсто провожатаго — пріхали въ городъ, пришли въ гостинницу, и врачь по правиламъ своея науки перве всего пощупалъ пульсъ у больнаго, потомъ веллъ ему показать языкъ. Мучимый трясучкою, сколь ни былъ труденъ, однако вспомня операцію надъ магикою своего въ кузниц, и устремивъ быстро на врача глаза свои, при всей слабости, изъявляющіе нкоторое недовріе, сказалъ ему притворно улыбаясь: ‘да — ты обманесъ, ты мн яишничу дашь.’ И какъ лкари тогда были вс изъ своихъ Рускихъ, а изъ иноземцовъ ни одного, то и этотъ врачь, зная истинное значеніе сихъ словъ, крайне удивился такой осторожности своего больнаго и при всей своей Иппократовой важности, не могъ удержаться отъ смху. — Однако, кое какъ онъ уговорилъ его высунуть языкъ, и узнавъ силу и свойство болзни, принялся больнаго пользовать, и лчилъ столь удачно и рачительно, что чрезъ недлю совсмъ его поставилъ на ноги. И такъ прошлецы всесвтные отблагодаривъ изъ учтивости своей хозяина, то есть, заплативши ему по представленному отъ него щоту все чисто на чисто за квасъ, щи, соль, постоялое, за испужаніе лошади и хожденіе за больнымъ, за телгу, за пріемъ лкаря и другія млочи, почесали только у себя въ затылк, и ршились никуда не заходя, какъ можно скоре пробираться восвояси.
Здсь можно бы разсказать, какъ они поступили съ карманными часами, найденными ими на дорог, но мы объ етомъ въ другомъ мст и въ иномъ вид упомянемъ. А теперь загонимъ ихъ съ Богомъ домой — пусть они немножко поотдохнутъ, и другимъ про чудеса свои пораскажутъ. Посмотримъ-те лучше ихъ на своей родимой сторонушк. — Они набуркавшись въ походахъ по чужимъ землямъ, стали еще замысловате и расторопне.

ПОСЫЛКА ОСЬМАЯ.

Не успли, такъ сказать, подмосковные наши путешествователи появиться на свою сторону, не успли надлежаще опочить отъ рыцарскихъ своихъ подвиговъ, какъ неумолкнаи сестра Цеа и Анцелада далеко въ окрестности удальство ихъ пронесшая, привлекла изъ окресностей въ пресловутое Пошехонье толпы любопытныхъ, неудоволившихся однимъ слышаніемъ, но желавшихъ своими глазами видть мудрецовъ нашихъ, и полюбоваться глядя на ихъ хитрости. Толико они въ немногіе дни похожденія своего прославившись, прославили купно и дорогое свое отечество! прошло уже то времячко, въ которое они, розиня ротъ, всему удивлялись, нтъ — теперь сами тертой калачь: на свой пай по блу свту побуркались довольно, насмотрлись и навидались всячины, намыкались горя до сыта, нужда научила ихъ калачи сть, пусть-ка другой кто етакъ своимъ хребтомъ полюбопытствуетъ, такъ не бось узнаетъ Кузькину мать. — Но я говорю не о прошедшемъ, а o настоящемъ. Во дни сего величія и славы своей, наслаждаясь покойно плодами своихъ пріобртеній, они приводили всхъ въ нкое забавное удивленіе. Что ни скажутъ, все такъ кстати, остро, ловко, любо слушать, что ни сдлаютъ, и превосходно и поразительно, кто ни посмотритъ, у всхъ глаза разбгаются — шпынямъ и балагурамъ потрунивать на ихъ щотецъ стало не ловко, а что бы провесть етакъ изъ нихъ кого за носъ, или поддеть на фуфу, и не думай: все видятъ, все проницаютъ. — Но кто изъ человкъ на всякъ часъ устережется? слдующее съ ними приключеніе служитъ яснымъ доказательствомъ оплошности и преткновенія ума человческаго. Не могу уврить заподлинно, въ первой ли годъ по возвращеніи ихъ изъ сданнаго своего путешествія случилось оное, или уже спустя нсколько лтъ посл того, только вдаю то, что было близко того мсяца, которымъ смотрятъ въ сердцахъ и съ просонковъ. Въ сію годину, какъ извстно, хоротія деньги проскакиваютъ на рдкость. Правду сказать, что судя по тогдашней пор времени на холодъ грхъ имъ было пожаловаться, погода стояла довольно теплая, только дожди и мокрить ужъ чрезъ чуръ надоли. Ибо опричь того, что за продолжающимися почти беспрестанно ливнями, не льзя было ногой со двора выступить, и дома покою не было, для того что въ почивальнахъ ихъ отъ чрезмрной чистоты и опрятности, развелось блохъ такое множество, что куда ни ступишь, куда ни сглянешь, везд ихъ кишмя кишитъ, такъ и прыгаютъ, беспрестанно кусаютъ да жиляютъ, ни днемъ ни ночью покою не даютъ. Етакія навязались супостатки: какъ отбиться отъ проклятыхъ, не придумаютъ. Ужъ, кажется, и сору-та изъ избъ не выносятъ, и полъ-то перестаютъ пахать, и трухою-та везд усыпаютъ, утаптываютъ, и водою-та поливаютъ, словомъ, ужъ чево то чево не длаютъ, но все нтъ никакой помоги. Доморощеная эта легкоконница такъ ихъ пристрюнила, хошь изъ дому вонъ бги, а куда дться прикажешь? разв и впрямъ изъ огня да въ поломя. Слухъ о таковомъ ихъ нещастіи пронесся далеко во вс стороны. У него, не у курицы, типунъ на языкъ никогда не сядетъ. — Наконецъ передъ самыми заморосками прізжаетъ къ нимъ на лихой тройк, незнаемо откуда, и не всь еще за чемъ, нежданой гость съ такимъ большимъ возомъ травы, какіе досель бывало крестицкіе ямщики приваживали сюда на конную для продажи. Новопрізжій снникъ по новости дла останавливается середь самой большой улицы, отвсюду сбгаются къ нему толпами, окружаютъ, глядятъ какъ на чудо, и кто изъ любопытства, другіе же мудрйшіе въ чаяніи себ спасенія, длаютъ ему разные вопросы, на кой онъ не сходя съ возу доноситъ имъ о себ вкратц слдующее: что я дискать прослышавъ о постигшемъ пресловутый градъ вашъ нещастіи, и съ малыхъ лтъ упражняясь въ пользованіи разнаго рода травами, позналъ довольно ихъ силу, разныя пригодности, дйствія и противодйствія, и что искуствомъ своимъ надясь несомннно пособить настоящему вашему горю, единственно по сердоболію своему пріхалъ къ вамъ, самъ собою, не дожидаясь зову, боясь, дабы отъ умедленія зло не заматарло, подать вамъ руку помощи, какъ можно скоре, докол есть еще къ тому способъ. Словомъ, етотъ Краснобай умлъ такъ искусно росписать себя, что въхалъ къ нимъ въ ротъ по уши, да и не льзя было ему не поврить. Кто тонетъ, тотъ и за лезве ухватается. Выбившіеся изъ мочи отъ остервенившихся и увертливыхъ наздницъ, могучіе наши Лукапёры, слушая таковыя утшныя, улесныя словеса его, какъ воск отъ огня растаяли. Они не могутъ довольно изъяснить своей другъ другу радости, и благодарности мнимому своему избавителю. Ибо онъ въ самомъ дл ни что иное былъ, какъ обыкновенный Шарлатанъ и обманщикъ, то есть: тмъ дтушкамъ помога, у ково есть денегъ много. Однако посмотримъ, какой конецъ будетъ. На сусл пива не узнаешь, кто кого обманетъ. Наши и сами, кажется, ребята себ на ум — непромахи. Помогинъ, такъ прозывался прізжій докторъ, стоя на возу, держа въ рук кнутъ, обращаясь на вс стороны, съ приличными тлодвиженіями произноситъ длинную рчь о польз травъ своихъ, доказывая, что он самыя рдкія, что вывезены изъ-за моря за нсколько сотъ лтъ до сотворенія міра, и достались ему по нкоторому особливому случаю, или лучше сказать счастію по смерти такого человка, что кабы де они знали, то бы … увряя при томъ, что одною прядочкою изъ того безцннаго собранія, на которомъ они его видятъ предстояща, можно перевести не только всхъ блохъ, но и клоповъ, таракановъ и проч. хотя бы этой гадины были цлыя тысячи тысячь. Словомъ, онъ поставилъ травы свои несравненно выше Ерофеичевой сорокотравки. Но сколь он по словамъ его ни драгоцнны были, однако онъ не жаля какъ ординарнымъ сномъ покармливалъ лошадей своихъ. Лгать и хвастовать, казалось бы, надобно поосторожне, что бы не попутаться. Прискакавшій спопыховъ Шарлатанъ или не имлъ сей догадки, или ужъ слишкомъ надялся на своихъ слушателей, которымъ и дйствительно въ печаляхъ подумать объ этомъ не пришло въ голову. Помогинъ, увривъ такимъ образомъ весь Пошехонскій факультетъ о превосходств и пригодности своихъ травъ отъ блохъ, слезаетъ самъ и двое по видимому учениковъ его съ телги, развязываетъ возъ полегоньку, что бы не раструсить, и для порядку въ продаж, учениковъ разставляетъ по сторонамъ воза съ кнутьями, приказывая, что бы они нахаловъ отгоняли, и подбирать ребятамъ лкарственныхъ своихъ травъ даромъ не давали. Торгъ начинается, всить да развшивать нкогда, купцовъ тутъ не двое и не трое, вс ждутъ изцленія, всякому хочется поскоре, а продавецъ сталъ одинъ. И такъ, онъ вздумалъ продавать товаръ свой не пудами и фунтами, а прядочками по своей такс, травинокъ етакъ по десятку, по два, по три и боле, смотря по деньгамъ, или лучше сколько въ руку захватится, щотъ былъ короткой, и раздлка не долгая. Ибо, чтобъ въ такихъ хлопотливыхъ и жгучихъ обстоятельствахъ не толковать каждому по одиначк своего рецепта, и тмъ боле сберечь времени, то онъ самъ вызвался добровольно изъяснить оной хорошенько всмъ вдругъ какъ скоро совсмъ отдлается. Ибо имъ самимъ и етого спросить не пришло на разумъ. То-то молодцы! — купля и продажа происходитъ съ жаромь, денежки побрякиваютъ: на чьей-то сторон перевсъ будетъ? — Между тмъ дло приходитъ къ вечеру, и ярмонка оканчивается уже при огн, и то для того только, что у Новоторца ничего не осталось ни подъ себя подослать, ни лошадямъ дать, ибо онъ въ торопяхъ и объдки лошадиныя упекъ тутъ же. — Управившись совсмъ и взлесши съ учениками своими на прежнюю свою кафедру, начинаетъ онъ велегласно: ‘охъ вы гой есте добрые молодцы! вс, гей! вс! сюда — ближе! стойте смирненько — пожалуйте — теперь, сей Божій часъ я вамъ открою всю тайну, коей другой на моемъ мст ни одному человку не объявилъ бы ни за какія въ свт сокровища, смотрите же, примчайте хорошенько, и что буду говорить, помните. — Слухамъ, слухамъ, слухамъ, кормилечь! отвтствуетъ ему нещетное, множество голосовъ — траву эту, продолжаетъ Ораторъ, сперва надобно высушить, сухо на сухо, и такъ вы положите ее въ топленую печь бережненько, какъ жаръ, знаете, пообходится, чтобы она ни сгорла, ни пригорла, слышите ли друзья мои!— Слухамъ ста, слухамъ, восклицаютъ ротозеи — высушивъ же должно ее истолочь или истереть въ порошокъ млко на млко, какъ муку на кисель, и такъ я бы вамъ совтовалъ лучше всево положить ее въ ступу, и толочь до тхъ поръ,, какъ пыль полетитъ. Слышите ли? — Слухамъ 3-жды. Посл сего порошокъ изъ ступы выньте или высыпте, это все равно. Разумете ли? — Разуммъ родзимой, разуммъ. — Ну, смотрите же берегите этотъ, порошокъ, какъ глазъ свой, до случая, то, есть: когда вы поимаете блоху, то взявъ ее искусненько — смотрите, какъ можно, бережненько, за ножки или за крылышки, что бы какъ нибудь ее не повредить, головой оборотите къ себ, и старайтесь, разсмотрть хорошенько у ней глаза. Когда оныя найдете, то какъ можно не давайте ей щуриться, и поскоре порошку сего дуньте ей въ оныя. И буде ей попадетъ его хоть одна пылинка въ глаза, въ ротъ или въ носъ, (скажу вамъ, что эта гадина рыломъ вообще хлипка) то она тотчасъ или издохнетъ, или ослпнетъ, или по крайней мр такъ зачахнетъ, что ужъ врно не проживетъ долго. Но что я вамъ сказалъ объ одной, вы тоже должны разумть и о прочихъ: но сему же и прочая разумвай. Слышите ли?— Слухамъ ста — ну да все ли, что я вамъ по ею пору говорилъ, вы помните и разумете? — Все кормилечь, какъ етава не разумцъ намъ? а коли все, то и у меня все. Теперь прощайте, оставайтесь благополучно.’ И съ сими послдними словами такъ махнулъ по лошадямъ, что только плута и видли, какъ стрла умчался изъ виду вонъ.

ПОСЫЛКА ДЕВЯТАЯ.

Спустя нсколько посл сего времени, къ Пошехонцамъ нашимъ изволилъ пожаловать и еще дорогой гость, которой не плоше Помогина, выдавалъ себя за великаго знатока и искусника въ таинствахъ природы. Но коли на прямыя денежки отрзать, такъ онъ былъ ни что иное, какъ обакула мученикъ, которой не имя у себя и столько, чемъ бы голодную собаку изъ подъ стола выманить, вздумалъ подняться на хитрости. Голь на выдумки мудра. И что же? Онъ совершенно уврившись о чистосердечіи и любовденіи Пошехонцовъ, зачалъ имъ языкомъ своимъ точитъ разныя фокусы покусы, прося положишься на честное его слово, что если они между прочимъ хотятъ видть опытъ его дарованій, то онъ безъ насдки, самъ собою и одинъ берется высидть цыплятъ, утятъ, гусятъ, словомъ всякихъ птицъ, какихъ хочешь, и сколько угодно, и еще такъ, что ни одного болтуна не будетъ, только были бы самыя свжія яица, и способное къ высиживанію мсто. Тайна выводишь цыплятъ безъ курицы, хотя въ новйшія времена и открыта, однако еще и нын не многимъ извстна, а тогда объ ней и слуху не было. И такъ весьма естественно, что любомудрцы наши, слушая такую задачу, обомлли. И сколько по любопытству своему, столько для избжанія самимъ хлопотъ, захотли непремнно видть событіе сего неслыханнаго чуда. По нкоторыхъ краткихъ съ обихъ сторонъ переговорахъ и условіяхъ, согласіе съ каждой подписано и устами и душами. Контрактъ былъ сдланъ словесно, котораго почти вся сила состояла въ томъ, что бы насдку какъ во время сиднія ея всевозможно беречь и всемъ довольствовать, такъ и посл оныхъ, то есть, по совершеніи всего дла, не обидть, а наградить пристойно. Теперь надобно помышлять, какъ бы поскоре приступить къ самому длу. Надобно выбрать способное мсто: эту матку въ горшокъ иль лукошко, думаютъ себ, не втискаешь, да и яицъ съ разными мтками нанесено такое множество, что ими хоть прудъ пруди. Но объ этомъ пещись ужъ не хозяйская забота: они знай только свое дло — Голтяпонъ, (имя новомодной насдки) тотчасъ разршилъ ихъ недоумніе. Подлинно всякое дло мастера боится. Онъ избралъ для сего овинъ, котораго лучше и больше не было во всемъ Пошехонь, и веллъ перенести въ оной вс яица. И когда по предписанію его все нужное для высиженія цыплятъ было исполнено, то онъ благословясь слъ на свое мсто въ подовинникъ, куда вс яица напередъ были спроважены. Кто видалъ, какъ въ деревенскомъ быту немолоченой хлбъ сушатъ, тотъ все это дло легко представить себ можетъ, почему я и не распространяюсь о семъ много. И хотя по сил договора усвшаяся на яица насдка не имла недостатку ни въ питіи ни въ пищ, однако ей что то вздумалось очень рано яички проклевывать, то есть, подпекать да утирать ихъ съ невидальщины, благо дорвалась, кое въ смятку, кое въ густую, когда яишенку состряпаетъ, какъ вздумается. Сверхъ сего кормили плута и одвали, какъ пастуха всемъ міромъ, только что несравненно лучше. Хорошенькаго куска сами себ не уболивали, а ему носили. Рубаху и балахонъ всякой день давали ему чистые, а о другомъ и говорить нечего — любо! Гольтяпону не житье, а масленица, и тепло и сытно, прохлажается себ, да около огонька поваливается — и не вышелъ бы изъ подовинника. Говорится же пословица: коли хлба край, такъ и подъ елью рай, а тутъ благодаря Бога еще не въ лсу съ волками да медвдями: есть съ кмъ слово промолвить: нтъ того божьяго дня, чтобы его разъ сто навстить не пришли, — а коли угодно, такъ къ себ и для поговорки, и скуки ради пожалуй хоть пятерыхъ иль десятерыхъ возьми, только спасибо онъ и одинъ не скучалъ и себ не боялся. Мало по малу пришло то время, въ которое обыкновенныя насдки перестаютъ сидть на яицахъ. Но Гольтяпонъ нашъ не беспокоится, что у него цыплята не проклевываются. Да и какъ человка примнить къ куриц? Одна тварь несмысленная, все длаетъ слпо, по одному врожденному побужденію, а другой одаренъ разсудкомъ и волею непринужденного: а потому и поступать долженъ сообразно съ оными, и изъ самыхъ благъ избирать лучшее и большее.— Еще непроклюнувшихся яицъ на мсяцъ мста станетъ, такъ на чтожъ торопиться? надобно все доканать — Между тмъ хозяева яицъ и скоро имющихъ вылупиться цыплятъ ходить гулять на гумно такъ повадились, какъ щеголи на гостиной дворъ, или купцы въ лтнее время на биржу. Вс навдываются о состояніи матки, и горя нетерпеливостію видть во дни свои диво дивное и чудо чудное, замучили почти ее своими вопросами: ‘все ли кормилечь, идзіочь у цебя по добру, по здорову, и скороль мы увидзимъ своихъ цыпочекъ? —‘ На что реченный Гольтяпонъ боясь сойти съ гнзда своего, дабы не остудить яицъ, и тмъ всего дла не подгадить, или лучше, что бы бездльничества своего не обнаружить, всегда изъ подовина отвтствовалъ имъ въ маленькую дырочку, (а когда приходили къ нему съ кушаньемъ, то онъ не боялся отворять окно на стежъ) увщевая при томъ, что бы они не беспокоились, и что дло уже со всемъ къ желаемому концу приходитъ, что онъ иметъ великую надежду, и что теперь имъ остается только думать о курятникахъ, насстяхъ и о заготовленіи заблаговременно корму. Нтъ нималаго сомннія, что Пошехонцы не помысливъ о семъ сами, толь полезные и нужные его совты приняли съ чувствительнйшею благодарностію, и не преминули точнйше оные выполнишь. Между тмъ проходитъ и еще мсяцъ. Въ подовинник одна только скорлупа, а блки и желтки вс до одного усижены. Какъ ету прожору, прости Господи, не тр…. Какой-то уже онъ отвтъ дастъ? Да полно у плута еще напередъ придумано, какъ отбояриться, и изъ воды сухимъ выдти. Онъ видя бду неминучу зажегъ овинъ — вотъ те и концы въ воду, пиши пропало. — Когда на пожаръ народу посбжалось, то онъ представившись самымъ нещастнымъ, бгалъ около овина какъ отчаянной безъ признаковъ памяти и разума, билъ себя кулаками въ лобъ и брюхо, рвалъ на голов волосы, и сплескивая руками, кричалъ изо всего горла: ко! ко! ко! ко!— прибжавшіе прежде на пожаръ сжалились глядя на такое его жалостное состояніе, и кое какъ насилу могли изловить его, ибо онъ очень долго не давался въ руки, и такъ какъ матка, растопыря свои, клевалъ и билъ всхъ, чемъ ни попало, говорятъ что онъ въ безпамятств довольно у мнимыхъ своихъ злодевъ разсадилъ лбовъ и не изъ одного носу клюковной квасъ пустилъ. Но въ такой сильной горячк, какою онъ былъ одержимъ тогда, человку все простительно, да и можно ли на полоумномъ что взыскивать? — Етакимъ врагъ представился! — и такъ его схвативъ, одни держали крпко накрпко, что бы онъ съ горя въ огонь не бросился, а другіе кричали имъ: ‘дцерзиц, дцерзыц, мацирено серче, кажному свое черевя жадобно.’ Изъ сего видя онъ, что ему бояться нечего, то есть: что въ огонь броситься его не пустятъ, началъ еще боле биться, и крича непрестанно свое ко! ко! ко! ко! ко! изъ рукъ всми силами въ огонь рваться. И когда уже овинъ сгорлъ, то онъ прерывающимся отъ слезъ и тяжкихъ вздоховъ голосомъ говорилъ имъ: ‘немилосердые! жестокіе! варвары! тигры лютые! дайте мн избавить дтей моихъ, родныхъ моихъ, или покрайней мр самому погребстись съ ними въ одной могил.’ Однако Пошехонцы не допустили его насладиться симъ послднимъ удовольствіемъ, и изъ добродушія своего старались всми мрами для облегченія его участи утшать его и уговаривать, не воображая себ, что тмъ растравляютъ только глубокія раны его и умножаютъ мученія. И они дйствительно достигли своего желанія, ибо бснующійся ихъ чрезъ нсколько дней гораздо пооправился какъ отъ болзни, такъ и отъ бспамятства. Въ сіе время любопытствующимъ, какимъ образомъ загорлся овинъ, разсказывалъ онъ слдующее: ‘наканун сего нещастнаго дня — (вздыхая и возводя глаза на палати) вс цыпочки мои до послдняго вылупились, и какія же были, кабы вы видли, миленькія, пестренькія, хохлатенькія, мохнашенькія, веселенькія, хорошенькія — какъ было сердце мое радовалось, утшалось!— но одинъ, изъ первенькихъ етакъ недлекъ трехъ, или двухъ съ половиною, подошедъ блиско, къ огню, какъ то зажегъ сизыя (плача горько) свои перышки, мн сойти съ мста не льзя было, {Для того, что додалъ яица.} а онъ видно испужавшись бросился бдненькой въ свое гнздышко, подстилочка въ гнзд его вдругъ вспыхнула. И я только и помню. Ужъ не знаю, какъ меня самаго Богъ спасъ!’ сказавъ сіе зарыдалъ неутшимо, и Пошехонцы глядя на него утирали кулаками катящіяся по лицу бурмицкія зерна. Посл сего изъ любви и усердія къ добрымъ Пошехонцамъ, также и для оправданія своего принимался было онъ еще разъ десятокъ высиживать для нихъ цыпочекъ, но бдному видно съ чьего нибудь глазу, все была неудача. Когда уже совсемъ и все готово, только вотъ что бы выдти съ маленькими своими цыпочками, на ту пору всегда какъ нарочно, и овинъ умудритъ загорться: такая напась была бдному парню! И если бы ему въ толь бдственномъ положеніи не старались подавать потребныхъ утшеній, то бы отъ горести давно его въ живыхъ не было. Однако это дло пусть будетъ кончено: про одни дрожди не говорятъ трожди.

ПОСЫЛКА ДЕСЯТАЯ.

Знаете ли вы, любезный читатель, отъ чего произошла эта присловица: какъ мень лизнцлъ. Ежели нтъ, то я въ угодность вашу растолкую — видите — вотъ что — однажды чрезъ Пошехонье проходилъ какой-то полкъ, по сказкамъ надобно быть артиллерійскому. Но какой бы онъ ни былъ, намъ съ цлымъ имъ куда дваться? возмемъ изъ него тхъ кой надобны, а имянно, коимъ по распредленію досталось ночевать въ горожанской улиц у мщзанина Бывалова. Изъ питомцовъ Марсовыхъ, какъ извстно, еще и нын многіе не такъ то вжливо поговариваютъ съ почитателями мирной и благодтельной Цереры, а тогда, запамятуютъ старики, одинъ солдатъ присутствіемъ своимъ приводилъ въ страхъ и трепетъ цлую усадьбу. Пошехонье хоть было и Пошехонье, то есть: не Тентелева деревня, не скопище пентюховъ и охреяновъ, а городъ какъ рядъ длу, да еще и не изъ послднихъ: однако красныя шапки и прочій снарядъ принагрянувшей на дворъ ватаги, не говорю, малымъ робятамъ, и отъ природы мнительной хозяюшк, да и самому домоначальнику Бываломуц очень въ глаза бросились. И такъ изъ боязни, или изъ усердія, только онъ всемъ, что имлъ, безъ требованія, самъ, предваряя желанія гостей своихъ, старался сколько можно лучше ихъ уподчивать. Дло было подъ вечеръ: въ старину ужинывали рано, и ложились спать вмст съ курами, да правда вмст съ ними и вставали. — Но солдатикамъ, кои за вечернимъ столомъ въ угожденіе вжливаго хозяина гораздо поразвеселились, такъ скоро спать не хошлось, и вздумалось еще позабавиться. Они на тотъ разъ забыли все свое горе, велли засвтить и подать себ огня, и принялись выкидывать разныя штуки, кто во что гораздъ, иной затянулъ походную, тамъ, веселяся съ чистомъ пол. Другіе костей поломать, а нкоторые въ картёжъ наяривать, словомъ, дошли до того, что уже безъ всякаго зазрнія и табакъ стали понюхивать. А знаете ли какая ето трава, и отъ какого смени прозябла? Хозяева смотрли на таковыя ихъ потхи и забавы, сжавъ сердце, но наблюдая долгъ гостепріимства, или лучше, боясь ихъ раздражить, не смли выговорить имъ ни одного противнаго слова. Многіе поступки гостей сихъ имъ не нравились, но ничто столь досадно и больно сердцу ихъ не было, какъ видть у себя проклятое зелье — разсыпаемое по столу — въ переднемъ углу и по всмъ лавкамъ, и къ тому явное презрніе святыни и бусурманство. Ибо они о картахъ не имя никакого понятія, и за неумніемъ грамоте, почитали росписанныя картинки (фигуры, какъ то: Короли, дамы и валеты) нкіими священными изображеніями, толковали оныя совсмъ въ другую сторону, какъ то по своему по старинному, а не но нашему по просвщенному. Нын не только большой, да и малой ребенокъ въ чтеніи и употребленіи сего рода книгъ не ошибется, разв уже будетъ нещастіе, за ето я не ручаюсь, а тогда — видите сами — о времена! о нравы! какъ вы перемняетесь и мы съ вами! — Такимъ образомъ нахальные гости пробсились до полуночи, и не только домашнимъ никому, да и сосдамъ покою не дали: то то принеси, то тово дай, да подай, причуды за причудами, только слушай, да успвай, мднымъ пивомъ то и знай стращаютъ. Наконецъ уже подъ утро, какъ то нелёгкое ихъ угомонило. Но хозяину и хозяйк при всемъ осуетніи было не до сна. Они боясь, чтобы тоже нелёгкое, которое спать уложило, опять ихъ не подняло, скорехонько огонь погасили, и сами прилегли для одного только виду. Они забившись на печь разсуждали съ ужасомъ о виднныхъ своими глазами и въ своемъ дом каверзахъ, не могши во всю ту ночь сомкнуть глазъ своихъ, и не знали, какъ бы по скоре провальныхъ сбыть съ рукъ долой. Такъ больно они имъ насолили!— ночь прошла въ хлопотахъ почти не видаючи: и на двор уже началъ показываться блой свтъ. Ночлежникамъ надобно вставать и снаряжаться проворне, нжиться по барски да растягиваться тутъ нкогда, ефрейторъ стучится подъ окномъ, торопитъ, кричитъ: ворове, скоро сборъ ударятъ, да и въ походъ. Добренькая хозяюшка приготовила гостямъ своимъ позавтракать всего, и кисленькаго и солененькаго, а Бывалой хозяинъ припасъ, чемъ и ротъ прополоснуть. Гостямъ садиться за столъ было нкогда, перехватили кое какъ на скору руку, по солдатски, и какъ услышали барабанной трезвонъ, то недожевавъ куска съ полнымъ ртомъ изъ дому вонъ бросились почти опрометью, такъ что чуть было не за были гостепріимцамъ сказать: Спасибо за хлбъ за соль и за вс ласки. Однако послднимъ лучше всего было то, что Богъ гостей ихъ снесъ съ шеи долой. Какъ они ушли, то у всхъ домашнихъ словно гора съ плечь свалилась. Солдаты въ торопяхъ оставили на ночлег хозяевамъ подарочекъ, и имянно волоній рогъ, и барыша еще съ порохомъ, посл можетъ быть и спохватились, да ужъ поздно, ворочаться нкогда, отстать отъ товарищей не льзя. Попечительная домостроительница прибирая посл нихъ все къ своему мсту, нашла его первая, и посовтовавшись съ муженькомъ своимъ, заключили оба наврное, что онъ набитъ проклятымъ табачищемъ, и такъ она тутъ же его въ огонь бросила, однако не совсмъ безъ примчанія. Она любопытна была видть, какъ ето проклятое зелье {Въ старину и порохъ называли зельемъ. Смотри древнюю Вивліоику.} въ печи горть будетъ, да правду сказать было чево и поглядть. ‘Сперва, расказывала самовидица сія спустя нсколько времени другимъ, нацало его корцыцъ и коробицъ, какъ змю, и корцыло, корцыло, да сорокъ дворовъ какъ мень лизнулъ.’ Вотъ начало, откуда происходитъ сія толь часто употребляемая нами пословица.

ПОСЫЛКА ОДИННАДЦАТАЯ.

Быль молодцу не укора, но ему пуще перечосу то, когда говорятъ про него небывальщину. Можетъ быть и про Пошехонцовъ нашихъ иное расказываютъ уже излишнее, чего я по отдаленной древности бытія ихъ ршительно ни утверждать, ни отрицать не смю, боясь, что бы ихъ ни тмъ ни другимъ не обидть, хотя думать о семъ такъ и сякъ можно. Въ числ таковыхъ сомнительныхъ повстей полагаю я для образца дв нижеслдующія, и ради самаго сомнительства ихъ предложу оныя, какъ можно короче.
1) Похвальный обычай поминать умершихъ примчается даже у дикихъ. Любовь и обязанность налагаютъ на оставшихся долгъ сей. — Пошехонцы были не камни, они имли сердца также нжныя и чувствительныя. Поминать родителей, сродниковъ и друзей всмъ людямъ естественно и свойственно, хотя обряды поминовенія не у всхъ и не всегда бываютъ одинаковы. У стариковъ, о коихъ здсь рчь идетъ, между прочимъ былъ обычай поминать родителей киселемъ съ молокомъ, (разумется въ мясодные дни, въ посные же вмсто молока употребляли они по Христіанскому долгу сыту или овсяной цыжъ), но дло не въ етомъ. Я говорю здсь о самомъ обряд ихъ поминовенія. Сказываютъ — что они при обдахъ на поминкахъ молока на столъ не ставили, а взявъ на ложку киселя прихлебнуть онаго изъ столовой своей ходили въ клть или въ подъизбицу, то есть, туда, гд молоко стаивало, сколь бы далеко, высоко или глубоко ето не было. И что будто бы почерпнувъ молока они возвращались къ столу, садились на прежнія свои мста, скушивали при общей трапез, потомъ опять взявъ на ложку киселя вставали изъ за стола, ходили вдругоредь за прихлебкой, и паки къ столу возвращались, и сей спасительной променадъ до тхъ поръ продолжали, пока опредленной для поминовенія кринки и станца не опорожнятъ. — Ежели такое сказаніе справедливо, то должно думать, что они довольно имли свободнаго времени и умли себя позабавить изрядно. Ибо ету церемонію можно бы гораздо сократить, хотя правду сказать, и тутъ нтъ бды ни малой.
2) Еще расказываютъ объ нихъ нчто удивительное въ разсужденіи кормленія коровы травою. Но сіе не до всхъ Пошехонцовъ и не до всхъ ихъ коровъ простирается. Одинъ уродъ не длаетъ всей семьи уродами. Посмотримъ дла обстоятельне. Потолки на избахъ и тогда для тепла знали насыпать землею, кровли же на нихъ почитай сплошь были позолоченыя, чему еще и нын въ крестьянскомъ быту отъ разныхъ причинъ видимъ тысячи тысячь примровъ. — И такъ у кого та изъ нихъ отъ долготы времени, а можетъ быть и несмотрнія, подмостки и переплеты кровельные со всмъ развалившись, вмст съ позолоченою крышкою, прилегли опочить на потолокъ. Хозяинъ зная, что все въ свт тлнно и непостоянно, смотрлъ на превращеніе сіе равнодушно, а другіе и подавно. И такъ мало помалу наконецъ все сгнило, и по сродству своему смшалось съ насыпью, отъ чего земля на потолк такъ утучнла, что на немъ безъ посва выросла пребогатая дикая жатва, или попросту трава, только пресочная и превысокая, безмала почти съ хозяина дому того, которой, надобно вдать, хотя по пословиц чужія кровли и крылъ, когда своя капала, однако былъ не совсмъ бездомовникъ. У него была и коровушка, и для сего то милова живота упустить такого добраго корму даромъ ему не хотлось, а какъ достать его, не могъ придумать. Что бы сжать или скосить траву, ему этого не пришло въ башку иль голову, да правду сказать и моды на серпы и косы, какъ мы тотчасъ увидимъ, тогда въ Пошехонь не было. И такъ открываетъ онъ думушку свою тому, другому, третьему, всякому, кто на глаза ни попадется, но совты вс какъ то неудачны, никто не можетъ потрафить въ его мысли — на конецъ приглашаетъ онъ въ совтъ къ себ самыхъ столповыхъ мудрецовъ во всей вси, кой собравшись къ его воротамъ и глядя на потолокъ, по важности дла, трактовали оное со всею тонкостію и напряженіемъ разума, разбирали его со всхъ сторонъ, предлагали другъ другу свои мысли съ выразительнйшими тлодвиженіями, и не нашли лучшаго средства, какъ встащить корову на избу, пусть де она тамъ на всей красот гуляетъ и отъдается. — Корму не състь ей до Дмитрова дни, за выгонъ пастуху не платить — а барыша и волковъ бояться нечего. Сказано, положено — перетолковывать тутъ нкому да и нечево. — Корова тотчасъ представлена была на лицо — и совтники въ тоже мгновеніе принялись за исполненіе своего о ней проекта — какимъ образомъ они ее тащили, я объ этомъ неизвстенъ, а вдаю только то, что созванною помочью вознесли ее не ниже, коли еще не выше, тельца золотова. Блоковъ и подпругъ ныншнихъ у нихъ не было, одна молодецкая силка долженствовала замнить вс сіи городскія прихоти, да ето и для здоровья лучше. Собственныя руки и илеча служили имъ вмсто всхъ отъ праздности выдуманныхъ рычаговъ, воротовъ и щуруповъ, и ето гораздо славне для богатырей и рыцарей. — Коровушка на навосель такъ загулялась, что почгаи вдругъ у всхъ съ глазъ сгибла. И теперь ее надобно искать на другомъ. Она навшись свженькой травки сыскала себ мстечко и отдохнуть — и гд же, думаете вы? гд потепле, близь лечки въ изб, на полатяхъ — самой стало любо — такъ разнжилась — и ножки подняла къ верху. Разумется, что у хозяина потолокъ на етомъ мст былъ очень надёженъ. Еще ето чудо, что они сами не провалились вмст съ коровою, то-то бы была комедь! но что ни говори — помочь даромъ нигд не бываетъ, надобно по крайней мр за труды почестить хлбомъ да солью. Хозяинъ помощниковъ и совтниковъ своихъ запросилъ къ себ въ избу откушать, чмъ Богъ послалъ. Корова забравшаяся туда прежде по прямой лстниц безъ ступенекъ, услышавъ ихъ голосъ, дала знать своимъ, что и она изволитъ быть тутъ же. Удивленіе и раздабары ихъ при семъ случа я оставляю. — Пришло не до банкету — надобно немножко погодить подавать на столъ кушанье, а сперва корову какъ нибудь выручить, ибо она сердешная между потолкомъ и палатями словно въ тискахъ такъ была сжата, что уже не обыкновеннымъ молокомъ, а прямо доила масломъ и сметаною. Такое бдной твари состояніе показалось всмъ чувствительно. Однако слишкомъ печалиться и отчаяваться нечево, кто умлъ поднять, тотъ и опустить какъ должно не станетъ много спрашиваться. Всякое дло мастера боится, а мы своихъ, каковы штукари и проворы, довольно видли. И такъ имъ опростать палати отъ коровы для хозяина такая бездлица, что и говорить не стоитъ, имъ только подрубить перекладину, а такъ сама спрыгнетъ на полъ, за топоромъ же дло не станетъ, безъ него въ крестьянскомъ быту нельзя, безъ косаря же и не подумай, иначе и въ потьмахъ насидишься до сыта. У домовитаго нашего хозяина важивалось и то и другое. Помощники его были тоже не безъ запасу. И такъ кто своимъ, кто хозяйскимъ, начали такъ славно дуванить по перекладин, что вс стны заходили, какъ живыя. Между тмъ какъ одни работали, другіе за бездльемъ, произходящимъ отъ недостатка мста участвовать въ работ, только что на работающихъ, а пуще всего на корову звали, и другъ передъ дружкой пялились къ ней всё ближе да ближе, что бы лучше видть, какъ она съ палатей летть будетъ. Корова для удовольствія любопытства ихъ, постаралась такъ утрафить, что брякнулась прямо въ лики своимъ зрителямъ, и другихъ изъ братіи ихъ толщею своею такъ изрядно позадла, что у нихъ и спектакль выскочилъ изъ ума разума. Впрочемъ главное дйствующее лицо, сирчь корова, посл скачка сего нсколько пообробла, она сдлалась гораздо смирне и ручне прежняго, не бодалась, а только мало дло подрягинала ногами и пошевеливалась, голосъ ея былъ тихъ, и непродолжителенъ, но за то она другихъ заставила или научила распвать своимъ природнымъ, то есть, ревть коровою. Наконецъ предъ глазами всхъ спокойно испустила духъ свой. И хотя по пословиц, смерть ея была самая красная, однако, когда принялись ее освживать, ради одной только шкуры, то хозяйка и на нее глядя ребятишки затянули такой заунывной концертъ, что хоть вс изъ избы бги вонъ. Самъ Владыка дому до любимой своей покойницы, сколь впрочемъ великодушенъ ни былъ, не могъ смотрть на сіе зрлище, такъ какъ на свою кровлю. Онъ подхватывая кулакомъ выскакивающія градомъ изъ глазъ бусы, проклиналъ мысленно и свои зати и своихъ совтниковъ. Однако, чтобы утшить плачущихъ дтей и жену свою между прочимъ говорилъ имъ: ‘полно вамъ вопицъ, кормильныя мои — жалобные мои: скороль поздольи всмъ намъ такой же конечь будцъ.’ Такія про штукарей нашихъ обносятся премудрости! — Есть довольно и другихъ подобныхъ симъ обрасчикамъ анекдотовъ, какъ то выносъ дыму изъ избы решетами, обращеніе оглобель назадъ, слдовательно и возвращеніе назадъ, воротились! — ха! ха! ха! Какая путешествователямъ слава, и какой же стыдъ и срамъ домашнимъ и сосдамъ ихъ дуракамъ, нтъ — опять робята назадъ! и проч. и проч. Но я ихъ оставляю, дабы вмсто забавы, не навести скуки просвщенному читателю чудесностями превосходящими вроятіе, однако слдующее сказаніе, приносящее не малую честь уму, разуму нашихъ витязей, знатоки древностей признаютъ за истинное и дйствительно съ ними случившееся. Утверждаютъ, будто въ Пошехонь, въ первые годы не знали ни серповъ, ни косъ художественныхъ, а все жали и косили своими природными, то есть, хлбъ и траву вырывали съ корнемъ руками, или по ихному церебили точно такъ, какъ у насъ огородную зелень полютъ. Однажды вечеркомъ или ночью, только знаю, что это было посл Ильина дни забрались къ нимъ въ режь откуда то гости, на добрыхъ коняхъ и съ самыми исправными жатвенными орудіями, ржи нажали, въ снопы связали, на телги уклали, да сами только и были, лишь поминай какъ звали, ибо они и дйствительно оставили по себ поминочекъ, а имянно, серпъ такой острой, какъ бритву. Съ какимъ намреніемъ они это сдлали, то есть, съ тмъ ли, чтобы Погаехонцовъ научить жать, или надъ ними посмяться, или же какъ нибудь въ торопяхъ етотъ серпъ забыли, того за достоврное не утверждаю. Наутріе приходятъ владтели земли на то же самое мсто по обыкновенію своему церебицъ рожь, всякой свою, но видятъ, что самыя лучшія полосы такъ очищены, оглажены, какъ Сидорова коза, одни только стебельки торчатъ — ходятъ они по остриженымъ полосамъ и чувствуютъ, что какъ будто кто ихъ за лытки пощипываетъ, оглядываютъ все рачительно, дивятся и не могутъ понять, чтобы ето была за причина. Да и правда, кто чево не видалъ, не вдругъ догадается. Подъ конецъ находятъ они серпъ, и ета окаянная находка разршила все ихъ сомнніе. ‘О! — о! — о! — цервякъ — цервякъ — цервякъ’ — кричатъ они благимъ матомъ ударившись бжать отъ него, кому куда ближе, и отбжавъ на такое разстояніе, гд могли быть безопасны, собрались опять вс въ кучку, и уже боле не сомнвались, что виднныя ими на полосахъ чудеса, есть дло этой мерской и ненасытимой гадины. ‘Ахци — хци ребяци! іонъ ентакъ всю росъ подтоцицъ, и всіо, насе Пошехонья будццъ съ голоду омрецъ, надобецъ робяци, какъ нибудцъ сгубицъ его.’ Все ето хорошо — сказать згубицъ не мудрено. Да какъ? вотъ въ чемъ дло. Подойти ближе къ червяку всякой труситъ, на видимую бду добровольно лесть никому нехочется. Издали швыряютъ, фуркаютъ въ него всмъ, чмъ ни попало, но лютая гадина ни съ мста, ниже поворохнется, лежитъ себ согнувшись боярскимъ слугою, и ухомъ не ведетъ, только что изъ подлобья выглядываетъ, и нажидаетъ, чтобы подскочилъ къ ней какой нибудь вострякъ поближе. Наконецъ безполезно выбившись совсмъ изъ мочи, придумываютъ они прибгнуть къ своему Догаду, мужу знаками премудрости преукрашенному, которой въ трудныхъ обстоятельствахъ всегда подавалъ имъ благіе и полезные совты. Такъ — ‘давай, восклицаютъ они вс, позовіомц суды, Догадця, сцо іонъ намъ скажецъ, такъ тому дцлу и быцъ.’ Вздумано, сказано — сдлано, послали за Догадцмъ, котораго лишь только завидли, и вдругъ бросились къ нему на встртеніе, подхватили подъ руки, и понесли сперва какъ на крыльяхъ, но по мр приближенія къ предмету своего ужаса и горя, они умряли свою запальчивость, такъ что наконецъ приступая на цыпочкахъ, подводятъ его къ червяку, котораго Догадецъ увидвъ, сперва было самъ остолбенлъ, но подумавъ нсколько далъ совтъ такой, чтобы какъ можно имъ стараться, подкравшись къ червяку сонному, (ибо вс не исключая и Догадца думали, что онъ облупивъ столько полосъ изволить почивать) накинуть ему на шею мертвую петлю, и потомъ уже спровадить съ камнемъ въ воду. Вотъ собственныя слова Догадцевы: ‘Давайц ребяци его прицалимъ и сбуркамъ его въ велико ци насе озеро, а то іонъ не токмо сцо росъ, да и головы наси подтоцыцъ.’ Толь мудрый и спасительный совтъ принятъ всемъ собраніемъ съ рукоплесканіемъ и радостію. Теперь они дожидаются только вечера, чтобы червякъ заснулъ покрпче, и чтобы напасть на него въ расплохъ, а самимъ между тмъ поисправиться. Уже приближилась и сія желанная минута: ибо червякъ подъ вечеръ въ ушахъ ихъ началъ такъ храпть, какъ сильной втеръ, съ преужаснымъ ревомъ и свистомъ. Такого благопріятнаго времени къ своему намренію они не прозвали, напали на червяка соннаго со всхъ сторонъ, будучи вооружены дреколіемъ и бердышами, и отваливъ ему напередъ порядочно бока, накинули на него глухую петлю. Бичева была занесена, и такъ припрягшись къ ней съ лямками, тащатъ они гадину топить въ озер, которая и не хотя, толикой сил должна была повиноваться. Догадецъ только покрикиваетъ, да погаркиваетъ: о о йіо! разомъ — самому любо — такъ ребяци его приняли дружно — выносятъ какъ на лету — инда ушки смются. Однако червяку что то вздумалось поупрямиться, онъ носомъ своимъ захватился за попавшійся на дорог вересовой кустъ, и такъ крпко въ него впился, что бичева лопнула, а его не могли скрянуть съ мста. Тутъ они, сростивъ бичеву на скору руку и перевязавъ свои лямки, такъ дернули, что онъ съ визгомъ взвился къ верху, и видя свою неминучую въ ярости своей вскочилъ на плеча къ Догацю, и обвившись около шеи, такъ проворно стоцилъ ему съ плечь голову, что никто того и не примтилъ. Но пожертвовать одною головою для спасенія цлаго общества не есть еще велико. Благо лиходй попался въ руки — вотъ это важно! Теперь ужъ онъ не вывернется, какъ бы силенъ и проворенъ ни былъ. Нтъ — нашла коса на камень. Уже чудище на берегу озера. Восхищенные радостію Кадмы торжествуютъ свою побду и одоленіе лютаго дракона: привязываютъ поспшно къ бичев жерновой камень, и забравъ все нужное въ ладію, по общему совту проворнйшіе изъ нихъ отъзжаютъ на средину озера топить гадину. Вотъ ужъ скоро — скоро — ей будетъ кранкенъ — не бось, теперь не станетъ боле ржи точить. Проворы бывшіе въ ладіи, боясь руками дотронуться до червяка, сперва бросили въ воду камень: и какъ сеіи притягательною своею силою началъ манить къ себ товарища, бывшаго съ нимъ на одной привязи, только что на другомъ конц, то послдній, не разсудивъ за благо на зар купаться крпко ухватился носомъ своимъ за край лодки, такъ что ее вдругъ верхъ дномъ поставилъ, и губителей своихъ первыхъ отправилъ жить вмст съ раками. Оставшіеся на берегу, видя все сіе, имли причину радоваться но крайней мр тому, что проклятаго червяка сгубили: ‘Слава цеби Господци, говорили они крестясь обими руками, сцо не многа потонуло, а то всіо бы насе Посехонья пропало.’

ПОСЫЛКА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Баламъ нынче не годъ: кажется такъ говорится отъ разныхъ особъ и при разныхъ обстоятельствахъ слыхалъ я это до тысячи разъ, да думаю, и ты неменьше. Говоримъ мы вс, что баламъ или лясамъ не мода, однако они изъ употребленія или моды какъ то невыводятся. — Но естьли и самою вещію, имъ любезнымъ нашимъ пришло не лто, то и я въ безполезныхъ приступахъ, и въ Риторскихъ прикрасахъ, словомъ, въ многоглаголаніи, въ немъ же отъ вка не бывало спасенія, терять времени не буду. — Можетъ быть описанію не послднихъ чудесъ въ свт, каковы суть наши Ирои, обладающіе купно и тонкостію ума Архимедова и храбростію неукротимаго Феррага, приличествовалъ бы слогъ боле Азіятскій, нежели Лаконическій, но я описываю не подробно житіе ихъ, а представляю только нкоторыя черты дяній ихъ, а сверхъ того надобно сказать и то, что я живу не въ ихъ вк, и потому долженъ соображаться нравамъ и обычаямъ своего времени {Еще до насъ сказано:
Si fueris Romae,
Romano vivito more,
Si fueris alibi,
Vivito sicut ibi.}. Съ модою ссориться очень не ловко. Эта барыня такъ щекотлива, такъ своенравна, что естьли чуть чуть не по её, то она тотчасъ разгнвается, и въ наказаніе велитъ тебя зауказать пальцами. Надобно иногда и не хотя плясать по ея дудочк. Почему и я въ угожденіе ей не хочу слишкомъ высоко забираться.
Музой, Лирой, Аполлономъ,
Конемъ Парнасскимъ, Геликономъ — и прочими толь громкими словами пускай владетъ, кто хочетъ. Вс сіи слова суть громки и величественны, и для пламеннаго воображенія прекрасны, необходимы, но намъ он не приличны. Мы не поему, ниже высокопарную сочиніяемъ оду, а просто, безъ прикрасъ побасёночки сплетаемь да мараемъ. — Однако — не полно ли мн съ модами?— Видите! какъ он отводятъ отъ пути надлежащаго. Лучше говоришь о самомъ дл, какъ было. — Случилось однажды какъ то загулять въ Пошехонье двоимъ съ большой дороги коноваламъ. Мужики были рослые и дюжіе, которые, надобно знать, вмсто вывски своего мастерства, обвшаны были кругомъ операторскою своею збруею. И какъ тогда время было обденное, и у Heтрусяги ворота стояли растворены настишъ, то они по дорожному, безъ дальнихъ околичностей, затесавшись къ нему на дворъ, безъ спросу махъ прямо къ нему въ избу, да еще и въ передній уголъ. Отъ усталости начали они отдуваться, встряхиваться и раскладываться по столу и по лавкамъ съ бряцающими ужасными своими инструментами. Хозяину и хозяйк, кои родясь не видывали людей въ такомъ странномъ убор, что-то вздумалось вдругъ изъ избы выскочить въ сни, изъ сней на дворъ, со двора на улицу, да и къ сосдамъ, такъ что съ горяча не вспомнили и о родимыхъ своихъ дтушкахъ. Ребятишки оставшись одни съ гостями ударились было въ слезы, но гости наши отъ сего не оторопли, и ласковостію своею скоро съ ними поладили, однако кром квасу, отъ этихъ домовничихъ ничего достать было не можно. Ибо у хозяйки на етотъ разъ все състное было заперто и припрятано. Постителямъ же, коимъ по выход хозяевъ не трудно было примтить свою ошибку, ломать замки, озарничать и буянничать не разсудилось заблаго: сойти со двора то же не было охоты. Ибо имъ подумалось и то что въ другомъ мст по разнесшемуся о нихъ слуху можетъ быть ихъ и совсмъ на дворъ не пустятъ. И такъ чтожъ имъ осталось длать?— Голодъ не тетка, разбираетъ вплотную, а отъ ребятъ проку нтъ никакого — Спрашиваютъ у нихъ и того и сего, но отвты все отрицательные — какъ ни быть, а видно пришло дожидаться самихъ хозяевъ, и при нихъ доигрывать начатую комедію — между тмъ велли они ребятамъ достать огня, принести подтопки и дровъ, и они нашостк развели такой свтъ, что хоть быка жарь. Надобно сказать, что въ тогдашнее время, какъ пораскажутъ старики, коновалы были не плоше, коли еще не поглаже, ныншнихъ мельниковъ. Они длывали такія чудеса, что и теперь, какъ послышишь объ нихъ, такъ волосъ дыбомъ. — И какъ хозяева возвращаться домой сами не спшили, то гости, чтобы ихъ заманишь поскоре, вотъ что сдлали! они съ ребятами такъ начали играть и шутилъ, что на голосъ ихъ прибжали тотчасъ не только родители, да и сосди, хотя и т и другіе не вдругъ вскочили въ избу, а у окна и дверей хорошенько поприслушались. Мать первая отважилась, а за нею и другіе принахлынули. Много кое чего тутъ было, но подъ конецъ мало помалу все утихло, угомонилось. Коновалы ршились тутъ отобдать, во что бы то ни стало. Но дабы многими вдругъ требованіями слишкомъ не озадачить, просили они у хозяевъ, чтобы они позволили имъ самимъ сваришь себ похлебочку, увряя ихъ, что имъ для сего ничего боле не надобно, опричь одного камня. ‘Ахъ? оприцъ іодново камня?— и взабыль такъ? говорили удивленные хозяева, это оцнь цудесно! — Ну ужъ какъ бы то ни было, мы вамъ за ето ручаемся, подхватили коновалы, вотъ вамъ правая рука! И ежели вы хотите, то, мы и вамъ откроемъ сію тайну, а вы за, это дайте намъ только воды и камень.’ Что коновалами сказано, хозяевами сдлано. Домоначальникъ бросился на улицу и притащилъ каменья цлой подолъ, изволь себ выбирать любой. Тогда просители выбравъ одинъ изо всхъ по видимому посочне и помягче, вымыли его чисто начисто, налили въ горшокъ воды и опустивъ благословясь въ него камень, поставили горшокъ на огонь, увряя, что похлебка ихъ тотчасъ поспетъ. Уже вода въ горшк бьетъ блымъ ключемъ, но камень не упрваетъ нимало. Предубжденные въ ихъ пользу хозяева, каждую минуту въ горшокъ посматривали съ наилучшею врою и прихлебывали, но — подъ конецъ стряпуны, коимъ сть хотлось не на шутку, начали выходить изъ терпнія. Они видя, что камень ихъ не упрваетъ, и зная, что ему даже въ Папиновомъ горшк упрть не льзя, приписывали всю вину сей мшкатности вод, говоря, что етому пособить иначе не можно, какъ бросивъ въ горшокъ немножко соли. Солоница тотчасъ была подана, соли положили, но какъ и сія не слишкомъ скоро дйствовала надъ камнемъ, то для смягченія его, почли они за нужное, положишь туда нсколько коровьяго масла и сметаны. Хозяева желавшіе нетерпливо видть окончаніе сего новомоднаго молодецкаго стряпанья, ради были дать все, чего бы они ни спросили, и такъ были къ нимъ ласковы, какъ тёща къ молодому зятю. Повара пользуясь минутами сего изступленія, достали еще яицъ, ветчиннаго сальца, крупъ и муки для притирки, всего столько, сколько имъ было надобно, ребята же по приказу ихъ сбгали въ огородъ принесли капусты, луку и другой зелени, что все бывъ положено въ горшокъ гораздо скоре поспло, нежели камень. Тогда попробовавъ — они сказали: ‘Теперь варить полно — упрло хорошо — пора садиться обдать.’ Горшокъ съ огня сняли и поставили на столъ — тутъ имъ подали хлба, и они накушались съ голодухи такъ, что любо дорого. Камень служилъ имъ вмсто изряднаго каплуна, и какъ все еще онъ былъ нсколько жестковатъ, то они до его почти и недотрогивались. Хозяева для любопытства присвъ съ ними къ горшку, насилу отъ него отстали. Такъ имъ сладко показалось! Гости посл хлба, соли, поблагодаривъ ихъ, какъ водится учестныхъ людей, за угощеніе, сказали имъ, что бы они обвертвъ вареной въ похлебк камень въ чистенькое полотенцо берегли до случая, открывая имъ за тайну и слдовательно шепча на ухо, хотя постороннихъ тутъ и никого не было, что если не когда вздумается имъ покушать такой доброй похлебки, то стоитъ только этотъ камень безъ всякихъ хлопотъ и снадобья въ простой вод поваришь, давъ ей прокипть хорошенько. И поелику первая показалась имъ очень вкусна, то они не успвъ дорогихъ гостей проводить за порогъ, тотчасъ бросились разсказывать о семъ чуд своимъ сосдамъ, которые сбжавшись и отвдавъ похлебки не могли надивишься и нахлбаться ее досыта, ибо ее застали уже на донышк. Слухъ о семъ чудесномъ стряпань разнесся въ мигъ по всему Пошехонью, гд нсколько мсяцовъ сряду все о томъ только и разговаривали. И какъ никому не пришло въ голову принять во уваженіе соль, масло, яицы и проч., то вс единодушно утвердились въ томъ, что тутъ неотмнно должно быть что нибудь чрезъестественное и превышающее догадку человческую.
П. П. Ето не лучше того, какъ разсказываютъ про одного унтеръ-офицера, стоявшаго гд-то въ большомъ дом на караул, которому тамошній поваръ, чтобы отвадить его отъ кухни и отучишь отъ нкоторыхъ повадокъ, въ пирог скормилъ его же лосинную парадную перчатку. И чтобы сего усерднаго постителя кухни, посл уврить, съ чемъ былъ пирогъ тотъ, не усовстился показать ему при глазахъ всхъ служивыхъ и своей куханной братіи, одинъ только отъ перчатки пальчикъ, сказывая что все прочее ушло въ начинку.

ПОСЫЛКА ТРИНАДЦАТАЯ,

Да будетъ теперь позволено толь славныхъ Ироевъ, каковы суть наши, пустить погулять по блу свту. Съ ихъ достоинствами сидть все дома очень стыдное дло, а особливо, когда есть еще имъ и хорошій случай показать себя въ людяхъ. Опять когда, поди жди же его, да когда то еще дождешься, либо будетъ, либо и нтъ. Синица въ рукахъ лучше соловья съ лс. Но я долженъ сказать, какой именно случай представился драгоцннымъ нашимъ бисерамъ блеснуть по блу свшу. Изволите видть — вотъ что! — изъ Военной Коллегіи къ Пошехонскому Воевод насланъ указъ, повелвающій ему какъ можно скоре набрать подъ извстную мрку нсколько молодцовъ, считая съ двухъ сотъ пятидесяти душъ по одной, и выстригши поплотне имъ лаверже отправить въ чемъ кто есть, въ Москву, гд для нихъ все будетъ готовое и единообразное. Чегожъ лучше искать этой оказіи? — Хотя пресловутое Пошехонье тогда душами и очень было не скудно, однако они не могли не представить себ, что при таковомъ разчисленіи въ число избранныхъ могутъ попасть не многіе. И такъ они отчаяваясь, еще прежде выбора, какъ только имъ указъ объявили и растолковали, по всмъ домамъ и улицамъ подняли такой стонъ да вой, какъ словно волки въ зимнее время умирающіе съ голоду — Но разсудите пожалуйте, не ужели вс они были безнадежны? — Не ужели всмъ надлежало погрузиться въ отчаяніе? — Изъ десятка тысячь полныхъ душъ, (ибо толикое оныхъ число состояло тогда въ Пошехонь по послдней переписи) ежели съ двухъ сотъ пятидесяти взять и по одной, то наврно сорокъ человкъ будутъ столько счастливы, что не платя прогоновъ, на казенныхъ подводахъ и барыша еще съ провожатыми въ Москву матушку прокатаются, и всего даромъ насмотрятся. Такъ — ето все сущая и истинная правда, да дло вотъ въ чемъ? Какъ ты угадаешь прежде времени на кого падетъ жеребій?— Вишь это не жареное, не пахнетъ. Хорошо, кому Воевода съ руки, то есть: кто забжалъ къ нему поране съ задняго крыльца, такъ тотъ таки можетъ быть понадежне, и съ подушкой мене думаетъ — а другой и всемъ бы кажется взялъ, да — безъ вины скажутъ виноватъ — поди же судись, да толкуй посл. Таково-то безъ заступы и безъ дядюшекъ!— видно уже такъ и быть — не нами свтъ начался, не нами и скончается. — Я говорю, человкъ сороковину съ барышкомъ подхватили, скрутили какъ надобно. Кто попалъ въ число сіе, тотъ правъ, а другіе поди оставайся, да горюй дома сидя, пожалуй припвай себ залётныихъ малыхъ пташечекъ, кукушечекъ, подъ окошичкомъ сидючи, на чужихъ родныхъ глядючи, а своихъ вспоминаючи. Новоизбранные Марсы, будто ясные соколы, взвились и полетли на ямскихъ съ колокольчиками въ Москву блокаменну, служить врой, правдою самому Царю: въ Пошехонь ихъ только и видли. Такимъ образомъ дучи они прибыли въ Москву славную, пути не видаючи. На другой день прибытія ихъ въ столицу, они вс съ ногъ до головы осмотрны, никакой худобы въ нихъ не примчено, и потому они въ дйствительную службу безъ замедленія приняты. Снарядили добрыхъ молодцовъ пощогольски, обучили искуству воинскому, и ежели бы теперь посмотрть ни нихъ, то право такіе молодцы, хоть куды возьми. Уже многіе изъ нихъ занимаютъ посты, да и весьма важные, и служа всею врою и правдою они славно прославились. Оставляя прочихъ для примру, я упомяну здсь только объ одномъ изъ нихъ по прозванію Толстолобовъ. Однажды пришла ему очередь постоять съ ружьемъ для забавы часиковъ полдесятокъ на часахъ у главнаго своего штаба N. во внутреннихъ покояхъ. Толстолобовъ нашъ, хоть и самъ разумлъ воинскую регулу, однако для предосторожности его и повторенія, капралъ еще до разводу на квартир такъ крпко надулъ ему въ уши, что онъ чуть не оглохъ, нижеслдующее: 1) ‘чтобы никакого шуму и стуку въ той комнат, гд онъ стоять будетъ, не было, 2) чтобы никого изъ постороннихъ и незнакомыхъ не пускать безъ особливаго на то приказу, и 3) въ случа чьего нибудь сопротивленія или ослушанія поступать съ таковымъ въ силу воинской регулы, то есть: безъ всякой пощады дуть прикладомъ, во что ни попало.’ Толстолобова привели и поставили съ четвертаго по полудни до смны. Приказъ и лозунгъ ему отдали, что все по острот своей онъ такъ перехватилъ, какъ будто огонь пожралъ. Но не усплъ онъ, такъ сказать, хорошенько установиться, какъ слышитъ нкоторый смшанный шумъ, похожій на стукъ древоточнаго червячка. Настораживаетъ уши и въ ту и въ другую сторону, поглядываетъ туда и сюда, глазами ничего не видитъ, а слухъ не обманываетъ, и чмъ тише, тмъ слышне, чемъ дал, тмъ громче. И такъ, думаетъ себ, это худой червякъ. Ибо (по причин глубокой окрестъ тишины и пустогладкихъ въ томъ поко стнъ) гулъ такъ отдавался, какъ будто кузнецъ молотомъ по наковальн бьетъ. Наконецъ прислушавшись хорошенько подходитъ онъ къ тому мсту, откуда стукъ происходитъ — останавливается, и какое же ужасное привидніе представляется глазамъ его! вполтора раза выше его ростомъ, головища какъ артельной котелъ, ротикъ маленькой и тотъ во лбу, поетъ кукушкой, глаза длинные, остроконечные, ходятъ кругомъ, а шрешій другихъ по меньше такъ и бгаетъ, лицо какъ скобелью вытесано, гладкое, круглое, блое инда лоснетъ, и вокругъ его все черненькія меточки, рукъ совсемъ не видать, на голов малахай кажется мдной, кафтанъ деревянной, не подпоясанъ, а не распахивается, ногъ нтъ, а стоитъ прямо, я же прибавлю: и ходитъ, подлинно это нчто не простое! Столько отличительныхъ признаковъ нашедши часовой нашъ въ семъ призрак, не узналъ кореннаго своего имени, отъ коего онъ происходитъ. Ибо это были существительные часы, хотя они и сами, какъ Митрофанушкина дверь, къ стн приставлены были. Подошедъ ближе къ сему чудовищу, хотлъ было его окликнуть, но на ту пору языкъ у него какъ словно примерзъ, а въ горл будто нарочно сдлался такой засадъ, что не могъ промолвить ни слова: однако мало по малу онъ ободрился — и по сил данной ему инструкціи велитъ перестать стучать мнимому своему чертополоху: ‘цисе, гой перстань я цебя баю, подзи вонъ, а не то знашъ, вотъ ецимъ (показывая на ружье) да смерци устосаю. ‘ Но нтъ — заведенная махина словъ не слушается, а герой почитая ее нкимъ одушевленнымъ вооружаетя противу её всею силою и храбростію своею. Наконецъ вышедши уже изъ терпнія, хлопъ изо всей мочи, что называется не въ бровь, а прямо въ глазъ, прикладомъ — и еще разъ, давай покачивать и по голов, и по бокамъ, и спереди и сзади, словомъ онъ воинствовалъ до тхъ поръ, пока не натшился досыта. Ибо не только мужественно низложилъ силу вражію, но и раздробилъ въ мелкіе дребезги, чтобы духъ не пахъ. Одержавъ толь знатную побду, и запыхаясь отъ усталости говоритъ онъ глядя яростными очами на поверженный и разгромленный трупъ: ‘много ли васъ асцо есь етакихъ, выхоци, всхъ подавай суды — о-го! я васъ приберу къ рукамъ — ато вишъ іони — это сцо? (продолжаетъ Ираклъ увидвъ себя нечаянно и въ первой разъ отъ роду въ зеркал) ты сцо за чел — экъ! процъ цуцела — пугало огородное — (такъ Нарцисъ нашъ славно себя отчестилъ), а сцо подразнись — я ци дцьявола — о! такъ ты асцо сталъ со мной — я ушъ одново ваша брата проуцылъ, ажно и цбе тавожа хоцется — подразнись, ой спохватисса — видно баяньемъ съ тобой по добру не раздзлацьса.’ По сихъ словахъ бацъ со всего размаху по зеркалу, гласъ огромныя серенады раздался по всему дому. Полковникъ легшій отдохнуть, вскочилъ безъ памяти — не сметъ выдти въ переднюю — такъ раскудахталось ретивое чадо Алкменино! все побдилъ, все преодоллъ — торжествуетъ и не можетъ самъ надивиться своей храбрости. Размышляетъ о достойномъ за подвигъ свой воздаянія, неувядаемые лавры почестей ему мерещутся, какъ на яву. Но пожалуйте — что-то побдитель нашъ станетъ теперь поговаривать? Народу набжало полны хоромы — раба Божія скрутили при всей его храбрости. Не запоетъ ли онъ самъ теперь кукушкою? въ военномъ быту знаковъ отличія за подобное геройство не занимать, они готовы и ожидаютъ только спины его, чтобы достойно увнчать ее. Ибо полковникъ, за толь храбрые подвиги, усердіе къ служб и неустрашимость для примру другимъ, приказалъ съ прописаніемъ его заслугъ, влпить ему предъ фрунтомъ хорошій памятникъ въ спину.

ПОСЫЛКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Да — не забыть бы теб сказать, какъ чудоди наши ходили на славную ярмонку, не такъ далече отъ Пошехонья, въ Пугніево, {Нын мсто сіе конечно переименовано, ибо его въ новйшихъ Географіяхъ не видно.} и что съ ними въ семъ путешествіи приключилося.— Изволишь — они собрались хорошею ватагою, запасшись въ дорогу хлбомъ, солью, а для покупки разныхъ галантерейныхъ вещей алтынами, и вооружась свойскими рогатинами, выступили въ путь дороженьку благополучно, радошно. Но забывши дома бездлицу, сирчь справиться со зрячею Пасхаліею, они къ ярмонк не множко не утрафили, и пришли въ Пугніево на третій день посл оныя, однако такъ рано, что тамъ посл праздника вс еще спали безъ просыпу. На досугахъ разгуливая по Пугніеву, и разсматривая все съ примчаніемъ, увидли вс они вдругъ на кровл помщика нчто весьма странное, и себ дюже не по сердцу, а именно въ подобіе человка, съ метлой, съ веревками, и еще Богъ знаетъ съ чмъ, такого чернаго, страшнаго, что съ перваго взгляду поздравили они видніе сіе Нечистымъ д. Да и дльно, ибо чудище сіе дйствительно было все перепачкано въ саж. При таковомъ необычномъ явленіи, нкоторые изъ братіи разсудили было навострить лыжи подале, но другіе посмле и поразумне, ихъ отъ сего отговорили, представляя, что всякую нечисть можно прогнать кресшомъ и молитвою. И такъ кое какъ вс установившись на одномъ мст, отъ глубины души принялись креститься и творить молитву, отъ чего Нечистаго на труб стало такъ корчить, іожить и коробить, что и глядть было ужасно. Всякой благоразумной читатель и безъ моего напоминанія видитъ, что это былъ трубочистъ, отправлявшій обыкновенную свою должность, Но проидоши наши сочтя трубочиста Нечистымъ д. почли работу его слдствіемъ духовнаго своего оружія — пріосанились, ободрились, а особливо, когда сей нечистой отъ нихъ въ трубу спрятался. Они видя сіе, стали балансировать другъ съ другомъ отъ радости, торжествуя и духомъ и тломъ надъ врагомъ рода человческаго свою побду. ‘Смотрицко, робяци! узо пряцыцьса — а га! да небось — отъ насъ неупрыгніось — пойдціомц робяци воровй въ хоромы, сцопъ окаянной надъ намъ, не смялся, кричали они изо всего горла, размахивая рогатинами: не бось мы укорощаемъ животъ ему — и избавимъ енцихъ бдныихъ (разумя жителей Пугніевскихъ) отъ такой ужести.’ Сказамъ сіе полетли они какъ ястребы за голубемъ, подступили, атаковали со всхъ сторонъ домъ помщичій. Теперь уйти нечистому не куда. Стучатся въ ставни безъ милосердія, напираютъ въ ворота всею грудью, калитку высадили — ворвались на дворъ — приступаютъ къ снямъ — дверь выломили — прихожую взяли штурмомъ, все стало отверсто — всемъ овладли — ступай куда хочешь — по покоямъ словно лютые зври, суются по всмъ угламъ, бьютъ, ломаютъ, швыряютъ, кричатъ, словомъ, воюютъ такъ, какъ будто какой городъ взяли. Кратко сказать они вооруженіемъ и ухватками своими всхъ въ дом столько переполохали, что никто не смлъ головы приподнять, а всякъ пряталъ свою отъ свту по дале. Ибо вс незваныхъ прогонителей бса, почли съ просонья не иначе, какъ забредшими съ большой дороги промышленниками, или такими выходящими съ того свта, каковымъ они вообразили себ трубочиста, то есть ихъ почли дьяволами. Наконецъ Пронюхинъ, парень великой проворъ и смльчакъ, первой осачилъ нечистаго д. въ кухн, которой какъ скоро его завидлъ, притворился, будто въ труб обметаетъ сажу. Однако Пронюхинъ симъ обмануть себя не далъ, и при всмъ лукавств лукаваго зналъ, что ему длать. Онъ не говоря ни слова, схватилъ домоваго за ногу, и въ попыхахъ скликалъ къ себ какъ птухъ куръ своихъ товарищей: ‘Сцса — сц — са робяци! я осацылъ!’ Но прежде нежели друзья его подоспли къ нему на помощь, нечистой д. усплъ его ядромъ своимъ осачить такъ славно по боку, что онъ только крякнулъ и ни живъ, ни мертвъ такъ и растянулся. Не смотря на сіе, подскакиваетъ къ нему Силацонъ, размахиваетъ руками, чтобъ его охапить и стащить живаго всмъ на показъ, но трубочисту удалось такъ наелектризовать щоки и скулы Силацоновы, что онъ отъ чрезмрнаго въ глазахъ блистанія, свту Божьяго не взвидлъ. Ему казалось, что на тотъ разъ вся Вселенная объялась пламенемъ. За сими пробовали было потормошить его и еще нкоторые поудале и посмле, но нечистой д. остервенившись и скрежеща зубами умлъ ото всхъ отбояриться безъ дальнаго себ вреда, не оставивъ самъ ни одного человка безъ клейма своего. Иному отпечаталъ онъ на лиц чертовскую свою лапу, другому расквасилъ носъ, третьему расчесалъ лобъ, четвертому подрисовалъ глаза и брови, всхъ какъ быть надобно подрумянилъ, чемъ ни попало. Но когда ратоборцы наши принялись за свои добрыя рогатины, то онъ позапорошилъ имъ глаза сажею сгребая и кидая ее обими руками, которой ему не занимать стало, за благоразсудилъ оборотиться вдьмою и убраться въ трубу повыше, что къ удивленію всхъ предстоящихъ такъ проворно сдлалъ, что опричь столбомъ ходящей сажи въ кухн, вдругъ ничего стало не видно. Етакой проклятой оборотень! — Между тмъ Господинъ дому имлъ время придти въ себя, и узнавъ все достоврно, прогонителямъ крпостнаго своего бса, за толикое ихъ усердіе, вздумалъ прибавить на закуску нещитая того, что они получили отъ трубочиста, и въ знакъ должныя своей благодарности веллъ ихъ проводить со двора своего, какъ возможно лучше, не жаля ни рукъ, ни колья. Во исполненіе сего господскаго приказа, одержимые Нечистымъ духомъ, исцлителей своихъ такъ изрядно на растаньяхъ укачали, уподчивали, что сіи не вспомнили, за чмъ пришли, и поворотили изъ Пугніева назадъ во всю прыть — откуда взялись ноги? — На добромъ рысак успвать за ними было въ пору. Имъ казалось, что все за ними гонятся. О закупк товаровъ и о ярмонк тутъ ни слова. Но отбжавъ етакъ верстъ пятокъ, высуня языкъ, они осмлились оглянуться, и видя себя вн опасности, рыси своей поубавили, уговорились или лучше сказать, принудились идти легче, съ роздыхомъ. Но поелику каждой изъ нихъ наровилъ, чтобы не остаться назади, а быть въ передней шеренг, или по крайней мр въ середней, ради всякаго случая, а имянно, чтобы не попасть первому въ когти, то и посл условія сего шествіе ихъ мало чемъ разнилось отъ прежняго. Однако они начали тутъ побахоривать, и о чемъ же? — все объ одномъ своемъ нечистомъ, котораго они въ тотъ день сподобились видть своими глазами, осязать своими руками, и обратно. ‘Тото дзиво ребяци! у насъ въ Посехонь, раздобаривали они, домовой ходицъ толко по ноцамъ до пуновъ, да и то невицимкой, а тутъ окаянной поосерецъ бла дня, и люцй не полохоитца. — Да мышъ ево цосно отпотцывали.’ Много и премного они кое чево о семъ разсуждали. Они о семъ толковали разно. Иной бахвалился своею храбростію и смльствомъ, другой съ простоты говорилъ о передряг, какую себ отъ Нечистаго и имъ одержимыхъ видлъ: третій изъявлялъ сожалніе свое о бдныхъ Пугніевцахъ, но вс единодушно закаявались ходить впредь на ярмонку, ни за другимъ чемъ въ Пугніево. Такъ-они и вспомнили, за чемъ ходили, да ужъ поздо — не ворочаться стало — многія довольныя причины ихъ отъ сего удерживали, но одно дльцо, котораго я не скажу, было всхъ причинъ причинне. Если они и остановливались на возвратномъ пути своемъ, то весьма мало, и для причинъ самыхъ важныхъ и переговоровъ необходимйшихъ. Но бшеные Свтовидовы кони не длали имъ компаніи для подобныхъ ихнымъ нуждъ и побасокъ. Они безъ разсужденія повиновались вождю своему, и уже весьма не далеко были отъ предловъ раздляющихъ день отъ вечера, какъ наши Галантомы завидли съ горы сельцо Закуряево. Радость ихъ была при семъ видніи неописанна. Ибо сельцо сіе по близости своей къ ихъ родин, а особливо по имвшейся въ немъ винной продаж, имъ было такъ знакомо, какъ свое Посехонье. И такъ напрягши послднія свои силы, они принялись въ полтора полотнища кроить шаги свои, удвоили скорость движенія мышцъ, бжали заскаля лбы и выпуча глаза, и за то правду сказать въ Закуряево поспли прежде, нежели оные свтловолосаго бога возницы кони во свои стойла. Здсь ршились они взять себ покой до утрія, и отъ сугубаго перелому, то есть: какъ нравственнаго, такъ и физическаго хорошенько полчиться Закуряевскимъ зеленымъ бальзамомъ. Почему и привалили они прямо къ казенной аптек, украшенной изъвн еловыми лапками- И какъ имъ въ этотъ день умыться и вытереться было недосужно, то они въ Закуряев по деревенскому быту представили собою маскерадъ довольно веселой. Однако имъ самимъ было не до того — сложились въ складчину — тяпнули по доброй чарк, клюнули по другой, давай еще по третьей — только подноси, да не обноси — вс стали живе, бодре — боль въ костяхъ какъ рукой сняло, сердце ныть перестало — духъ храбрости оживотворился. Словомъ, все пошло другое. Но какъ въ семь не безъ урода, то и между ими замшался одинъ фалалей именемъ Микха, которой ни пилъ съ ними, ни тшился, а только изъ подлобья на куликавшихъ товарищей поглядывалъ. Надобно вдать, что етотъ Микха былъ парень молодой, дюжой, зажиточнаго отца сынъ и въ вин еще неискусившійся. Товарищи его долго просили, подчивали, уговаривали, ублажали, но безъ успха. Покуда хмлинушка не разъигралась путемъ въ головушкахъ ихъ, онъ все кое какъ отказывался, отнкивался, отговаривался. Но убдительнйшіе ихъ доводы принудили его выпить для удовольствія и за здравіе кампаніи сперва сладенькаго медку, потомъ съ пивцомъ, тамъ съ винцомъ, а подъ конецъ и голенькаго простачка — и непивоха нашъ подъ конецъ такъ разохотился что лилъ себ на лобъ все безъ разбору какъ воду, и уже не требуя подчиванья, самъ присусдился къ растворенной плох такъ плотно, что полчаса мсто съ нею полабзившись, такъ одурлъ, словно блены обълся — ахъ, батюшки свты! какихъ, какихъ шутокъ онъ тогда не выкидывалъ! — ужъ тото прямо было чего и послушать и поглядть. Какими, какими не воспвалъ онъ голосами! — кричалъ благимъ матомъ, хриплъ, стоналъ, мычалъ, ворчалъ — кривлялся, билъ, ломалъ, бросалъ, топталъ — или попросту плясалъ, писалъ М. отбивалъ головою часы объ стну, считалъ носомъ половницы, руками же при всемъ безпамятств дйствовалъ такъ исправно и мтко, что разв рдкому изъ земляковъ его не досталось по доброму отпечатку отъ оныхъ, а иной и гораздо довольно схватилъ себ отъ нево тепленькихъ. Словомъ, онъ колобродилъ, блажилъ и куралесилъ до тхъ поръ, покуда была мочь, и въ сіе малое время оказалъ столько мужества и проворства, что подчивальщики его ужъ сами не ради были своимъ затямъ, а его храбрости. Весьма вроятно что онъ съ подобными шутками провозился бы еще доле, если бы силы его не отреклись во все служить ему. Съ нимъ случилось то, что по пословиц бурк причиняютъ крутыя горки. Подобно сей рьяной лошадк споткнулся и палъ нашъ доброй молодецъ. Какое вдругъ неожиданное зрлище! поглядите пожалуйте — се онъ лежитъ распростертъ яко древо, но не древо — зврь? не зврь — кому же уподобить его? безгласенъ, безчувственъ, недвижимъ. И судя по его виду, безъ сомннія былъ бы положенъ подъ святые, еслибы нкія дйствія природы, старающейся переработать его ошибку, не подавали еще знаку о его жизности — за обморокомъ его скоро послдовавшіе ики воздымали грудь его, какъ добрыя дрожжи опару, или лучше, какъ раздувальный мхъ легкій пепелъ. Невинные и принужденные свидтели его пированія, испужавшись такой казни, спрятались совсмъ подъ лобъ. Нжныя розы, процвтавшія на щекахъ будто обдало варомъ — блдность покрыла все лицо — губы запеклись какъ Вестфальской окорокъ. Вотъ каковъ нашъ теперь Микха! — любезная юность! блюди красоту свою и цломудріе — ето еще незрлые и не вс плоды піянства, они чмъ спле, тмъ ядовите. Ты видишь, сколь опасно дружество съ развращенными, и сколь блиско въ бесд ихъ искушеніе, пагуба! — сказалъ бы я и еще кое что, но длать поученіе другимъ и безъ меня есть кому. Естьли я обратился къ теб, то единственно по любви моей. Наслаждайся ты въ непорочномъ и сладчайшемъ веселіи драгоцнностію лтъ своихъ, а я примусь опять за стариковъ своихъ, сирчь, за товарищей Микехиныхъ. Они видя съ парнемъ такую притчу долго не знали, чему приписать ее, но видя наконецъ ясно, что въ него вселился нечистой д. и именно, тотъ самой, которой имъ показался въ Пугніев, заключили, что все ето ево окаяннаго пакости. Заключеніе ихъ, судя по дйствіямъ было не такъ то дурно, и чмъ оно вроподобне имъ представлялось, тмъ глаза ихъ становились свтле и боле, а волосы ежове. Я говорю здсь о объявшемъ удальцовъ нашихъ страх: но для чего молчу о ихъ уныніи, стованіи, стуженіи, кои етому пучеглазу кром старшинства ни чмъ не уступали? — Такъ — они обставъ вокругъ Микху, глядятъ на распростертое его тло изступленными глазами, изъявляющими душевное смущеніе и глубокую скорбь ихъ. Долгое время не отверзаютъ они устъ своихъ — стоятъ какъ стопочки, какъ вкопанные, повсивъ свои буйные головушки. Уже внчающійся плющемъ и разъзжающій на львахъ и тиграхъ пухленькой красавчикъ не занимаетъ ихъ боле. Степенная жена, представшая въ черномъ одяніи съ распущенными волосами, обратила на себя все ихъ вниманіе. Тьмы разныхъ думъ и грзъ лзутъ безъ докладу въ столицы ихъ разума: то представляется имъ отчаянный Микхи отецъ, рыдающій о сын своемъ, то мечтается жестокой и неукротимой его нравъ — одна страсть преодолвается другою — питаемая любовь къ парнюх, открылась тутъ всеобщею о немъ жалостію. Сія послдняя какъ ехидна деретъ немидосердо ихъ утробы — вырывающіеся изъ Адамантовыхъ грудей охи, слышны были далеко на улиц — слезы подобно жемчугу катились изъ источниковъ своихъ по ланитамъ умащеннымъ Пугніевскою сажею — какъ быть? Микха часъ отъ часу становится недвижиме, разслабленне, трудне, только и надежды, что храпитъ сердешненькой — не знаютъ, не придумаютъ, какъ пособить своему горю горемыхиному. Уже мрачное отчаяніе начинало изображаться на ихъ лицахъ, уже было хотли Микху напутствовать въ жизнь будущую, какъ вдругъ предстаетъ имъ Ангелъ утшитель, избавитель, въ лиц отставнаго служиваго Смкала, которой хотя съ перваго взгляду увидлъ все дло до полушки, однако примтивъ въ нихъ сильную охоту къ повствованію своей Исторіи, показывалъ имъ, будто ничего не знаетъ, и просилъ ихъ, ничего не утаевая, расказать все дло какъ что было. — Тутъ у всхъ языки засвербли — каждому хотлось показать свое краснорчіе — и какъ безпорядочно они ради чрезмрной печали не изъяснялись, однако Смкала понялъ ихъ изрядно. Когда рчь дошла до вселенія нечистого д. въ Микхк, то онъ почти при каждомъ ихъ слов задумывался, вздрагивалъ отъ ужасу, то пожималъ плечами, то нахмуривался и качалъ головою, оплевывался, бормоталъ нкоторыя таинственныя и невнятныя слова, длалъ разныя рожи, одувался и одувалъ предстоящихъ своимъ дыханіемъ осматривая каждаго съ головы до ногъ — глядлъ въ ставецъ съ водою — крестился на вс стороны, словомъ, онъ показалъ ясно, кто онъ таковъ по своей наук. И когда увидлъ должное себ по знанію своему уваженіе, то для куражу объявилъ имъ, что въ Микху точно вселился нечистой д. и что эта проклять напущена на всхъ ихъ отъ лихихъ людей въ Пугніев, что, если бы де онъ еще минуту укоснилъ своимъ приходомъ, то бы они не то ето увидли — что однако теперь дискать благодаря Бога имъ бояться нечево, и что самый бснующійся не со всмъ безнадеженъ, что хотя де онъ (говоря о себ) и самъ этой наук поученъ по сил, однако есть де у него одна добрая пріятельница старушка, такая могучая, сильная…. что весь адъ трепещетъ ея заклинаній — и что на ея то силу и помощь совтуетъ онъ имъ положиться, а иначе… что бы де и другимъ товоже, да и еще горшаго не досталось. (На ушко тихонько читателю я скажу, что сія толь хвалимая чародйка была Смкалова тёща, однако пусть это будетъ въ скобкахъ). Здсь весь соборъ, кром аптекаря, брякнулся Смкалу въ ноги, прося и моля его о неоставленіи ихъ бдныхъ въ такой крайности, а сей возвыся голосъ, продолжалъ хвалу своей знакомк, изобртая доводы изъ всхъ мстъ топическихъ, даже невозможныхъ, и украшая оные разными фигурами и тропами, а особливо такими, въ коихъ боле говорится, нежели разумть надобно. При чемъ не забывалъ онъ напоминать и объ угрожающей опасности.— Наконецъ видя, что рчью своею довольно пошатнулъ умы слушателей на свою сторону, являлъ онъ себя чувствительнымъ къ ихъ нещастію, часто потиралъ себ глаза изъ жалости, и досадовалъ на разстояніе, какъ оно впрочемъ было нимало, раздлявшее его на ту пору со всею и всего рода человческаго благодтельницею. Тутъ пошли вопросы да распросы о ея жительств, и имъ указанъ былъ третій домъ, шагахъ етакъ въ пятидесяти, насупротивъ той аптеки, гд они закупали лкарство. Похваловщатель побжалъ прежде одинъ къ возлюбленной своей е, яко бы предваришь ее, дабы нечаяннымъ толь многихъ постороннихъ людей приходомъ, не помшать ей въ какихъ нибудь важныхъ упражненіяхъ, не обеспокоить ее безпременно, и тмъ не испортить всего дла, разставаясь же далъ имъ честное слово и врную руку, всми силами своими стараться о ихъ польз, общаясь при томъ возвратишься къ нимъ, какъ возможно скоре. Сколь ни отрывисто было сіе раставаніе, однако онъ усплъ наточить имъ еще не мало лясъ, кои вс были приняты за сущую истинну — бснующагося веллъ онъ хорошенько скрутить пеньковымъ крученымъ свивальникомъ, чтобы хворой не бился, за неимніемъ же пристойныхъ носилокъ, положить его на телегу, тутъ случившуюся, покрыть цновкою, словомъ, быть въ готовности къ маршу по первому отъ него сигналу — по наставленію сего усерднаго посредника, скоро все было изготовлено, сдлано — и страждущимъ состраданіемъ на живот тутъ нсколько поотдало. — Ибо лучи надежды озарили скорбію омраченныя сердца ихъ. — Чрезъ четверть часа возвратился ихъ утшитель, изъявляя губами своими радость о успх своего ходатайства. Онъ имъ объявилъ въ короткихъ словахъ, чтобы они не теряя времени, за нимъ какъ можно скоре слдовали, сказывая, что сердобольная его пріятельница по человколюбію своему помочь имъ рада отъ всего сердца, ежели будетъ только способъ, — но обладающей толикими талантами что есть въ свт невозможнаго? — И такъ, жаждущіе изцленія подхватя телегу на руки шествовали съ крпкимъ упованіемъ за ходатаемъ своимъ къ дому реченныя избавительницы — пришли — ворота стояли не заперты — у коихъ не по заслугамъ своимъ встрчены они самою госпожею дома, коей, по наставленію Смкала, вс въ одинъ темпъ грянули челомъ въ мать сыру землю такъ бойко, что лбами своими чуть подворотни и съ воротами не спрорушали. — При всемъ томъ введены они весьма благосклонно въ аудіенцъ-залу, гд по приказу той же добренькой хозяюшки, обвитаго крутыми пеньковыми пеленами снявъ съ одра положили на столъ, и поставили подъ образа въ передній уголъ. — Пусть онъ немножко тутъ полежитъ, а мы между тмъ посмотримъ другихъ лицъ дйствующихъ. адевна, такъ называлась госпожа дому, пробормотавъ какія-то изъ науки своей слова надъ тломъ, и сдлавъ нсколько преудивительныхъ тлодвиженій обратилась къ предстоящимъ, и просила ихъ честію выдти вонъ и проводить ночь безъ опасенія въ подклтяхъ, сказывая имъ, что они тутъ могутъ до смерти переполохаться, когда она будетъ имть дло съ такимъ ужаснымъ духомъ, каковъ есть вселившійся (здсь назвала она его такимъ именемъ, котораго въ другой разъ ей и самой не выговорить бы), и что де сверьхъ того онъ будучи изгнанъ изъ Микхи можетъ вселиться въ кого нибудь изъ нихъ, и что ей отъ того будетъ только двойная работа. Она такъ хорошо и счастливо описала имъ Нечистаго, и трудность его изжененія, что слушателей ея, еще ничего невидя, подрало по кож — и они въ торопяхъ и наполохавшись вмсто всхъ отвтовъ возили только поклоны, моля ее тихимъ и дрожащимъ голосомъ о помилованіи. О положеніи лицъ ихъ на сей разъ я не говорю уже. Наконецъ со всемъ откланялись — ушли. Восхищенная старушенція пожелавъ имъ доброй ночи и спокойнаго сна всхъ перекстила по своему, обнадеживая, сколь впрочемъ великаго труда ей стоить не будетъ, исцлить со всмъ къ утрію бснующагося — Смкалъ проводилъ ихъ на предреченный ночлегъ, наносилъ и разослалъ имъ соломы для повалки, да правду сказать и не даромъ — онъ впустивъ всхъ въ подклти вмсто молитвы на сонъ грядущимъ, прочиталъ имъ изъ головы свое поученіе, коимъ старался ихъ усовстить или уврить, что для изгнанія и преодоленія Нечистаго нужны неминуемо денежки, а имянно, что для сего потребны разные корешки, порошки, душки, камешки, составы химическіе, инструменты физическіе и проч. и проч. кой де вс вещи продаются великою цною, и что хотя благодтельница его, будучи сама человкъ незажиточной, по скромности и добродушію своему имъ и ни чего о семъ не упоминала, однако де имъ самимъ, какъ честнымъ и благороднымъ людямъ, надобно знать честь и чувствовать цну благодянія — прибавляя, что Богъ никому не даетъ прямо съ небеси хлба, а всякой де отъ своихъ собственныхъ трудовъ иметъ себ прокормленіе, но что прочемъ онъ отдаетъ все сіе на ихъ добрую волю, а только напоминаетъ, чтобы имъ опосл не мучиться совстію, не воздавъ по мр силъ своихъ за толикое себ благодяніе. — Въ продолженіе сея предики слушатели Смкаловы поглядывая одинъ на другаго изъ подлобья, взаимнымъ прищуриваніемъ глазъ и мгновеннымъ повертываніемъ на бокъ головы, давали другъ другу знать, что Смкалъ другъ и Патронъ ихъ говоритъ, какъ самая премудрость. — И такъ они тотчасъ скинулись безъ щоту — изъ благодарности — за свое собственное избавленіе, и чрезъ сего своего посредника били челомъ бабушк адевн чуть ни цлою шапицею ходячей разной монеты. Тутъ Смкалъ оставилъ ихъ со знаками искреннйшаго дружества, зачуралъ и приперъ такимъ замкомъ, котораго не беретъ самая разрывъ трава, а самъ, яко учавствователь въ толь важномъ дл, спшилъ на помочь своей великой Мейстерин, которая увидвъ его съ такою ношею ахнула, обмерла отъ удивленія, и забывъ на ту пору важность предлежащаго себ подвига, и дряхлость лтъ своихъ, чуть не пошла выкидывать ногами, яко Иродіа виномъ упившаяся. Подмастерье ее высыпавъ изъ шапки на столъ знаки одержанной имъ благодарности, и раскладывая оные мрными кучками былъ въ неменьшемъ ея восторг — и шикъ будучи наедин, безъ свидтелей, они по наук своей вступили въ разныя между собою совщанія, какъ Микха, у котораго внутри пылала Гекла, попросилъ испить, и тмъ прервалъ ихъ разглагольствіе — и они опасаясь, чтобы паціентъ ихъ прежде операціи не исцлился сномъ, тотчасъ къ нему подбжали, и затушивъ огонь принялись валять его и покачивать, крича ужасающимъ голосомъ, и тлодвиженіями своими давая знать, якобы все борятся съ невидимою силою вражіею — короче сказать, они такъ хорошо нищекотали ему бока, брюховину и спину, что онъ пришелъ въ чувство, и отъ бса избавился нсколькими часами ране, нежели какъ бы быть надлежало. И когда дурь изъ головы у него гораздо повышла, то Смкалъ принялъ трудъ возвстить молодымъ своимъ, опочивающимъ въ подклтяхъ, что Нечистой изъ бднаго парня ихъ вытуренъ, да и добрымъ мастерствомъ, что больной де теперь въ совершенномъ разум, и хотя еще отъ надсады немножко поохиваетъ, однако де все ето ужъ ничево и пройдетъ весьма скоро:— посл сего онъ представилъ ихъ самой адевн, которая въ т минуты въ послдній разъ окачивала съ песта Микху для совершеннаго его очищенія отъ духа нечести, и молодые наши видя бсновавшагося въ навечеріи уже сидяща, несвязанна, разговаривающа, какъ быть надобно, словомъ, почти совсмъ здрава, обомлли отъ радости, и не совтуясь много съ черезами своими, старались ей изъявить кой лично свою благодарность. Бабушка имла мягкое сердце, была жалостлива и ко всмъ бднымъ милостива, и потому просить себя долго не заставила. Тутъ подходятъ они вс къ Микх для поздравленія, оглядываютъ его кругомъ, съ ногъ до головы, распрашиваютъ его о томъ, о семъ — какъ онъ проводилъ ночь, что чувствовалъ при выход дцьявола, помнитъ ли, какъ онъ его вчера мучилъ и проч. на что Микха имъ отвтствовалъ кратко, что етакой ужести родясь не видывалъ, и что съ сихъ поръ закажетъ другу и ворогу ходить, за чемъ бы то ни было, въ Пугніево. — Голосъ, съ какимъ онъ произнесъ сіи послднія слова, всхъ словно кипяткомъ обдалъ. Но усердный Смкалъ взялся избавить ихъ отъ сего страха, и Микху совсмъ поставить на ноги, предлагая имъ, чтобы они дали ему по одной только гривн, а ужъ онъ де знаетъ, что длать дале — вдругъ сложились, денежки вручили, и Смкалъ стремглавъ бросился въ аптеку за лкарствомъ — минутъ черезъ десять явился онъ опять предъ собраніе, и съ чемъ же? съ двумя превеликими графинами живой воды! Микх для подкрпленія силъ задалъ онъ первому хорошій пріемъ, а потомъ и другимъ по очереди, не забывая себя и любимой своей тетушки. За первымъ пріемомъ оглушилъ онъ всхъ другихъ. Пошли дружескіе разговоры да раздабары — бесда становилась часъ отъ часу живе и веселе — Микха къ обду совсмъ исправился, или лучше, наклюкался какъ красная клюковка — около полудни они изъ Закуряева выступили въ путь, такъ довольны и вс радошны, что и гайки нема, и на третій день къ вечеру прибыли восвояси преблагополучно. Жены, сестры и ребятишки, наказывавшія имъ купить себ и тово и сево, и потому ожидавшія возвращенія ихъ съ крайнею нетерпливостію, выбжали встрчать ихъ за версту, бросались къ нимъ на шеи, цловали, миловали, но за вс свои ласки, вмсто чаемыхъ гостинцовъ и обновокъ себ, должны были удовольствоваться единымъ повствованіемъ заломныхъ подвиговъ, подъятыхъ ими въ семъ преславномъ путешествіи.

ПОСЫЛКА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Кто какъ другой, а у меня обычай такой: коли взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ. Пусть кто считаетъ, какъ хочетъ, а я свое дло знаю — кому не любо не слушай, а намъ не мешай.— Во время возвратнаго путешествія изъ Пугніева, бредовыя сандаліи нашихъ петиметровъ такъ сильно проголодались, что надобно было неотмнно или заткнуть имъ разинутую пасть, чтобъ он еще сколько нибудь послужили, или ужъ со всемъ бросить. И послднее сказуемое было гораздо сходне. Ибо первое, въ дорог досугъ ли за етакою бездлицею валандаться, а второе, гд ты возмешь вс къ тому принадлежности, какъ то костыли, колодки, лыки и проч. — Я говорю о томъ, что прошлецы всесвтные, пробираясь домой наутіокъ, парадныя свои лапотки такъ славно отшляндали, что ноги обливаясь красными слезами просили себ обновки. Товаромъ етимъ хотя и не было тогда такого порядочнаго торгу, какъ нын, однако сыскать его и особливо съ наличными — и еще такимъ проидошамъ, какъ наши, нечего не стоило. Знали добрые молодцы, что товаръ сей по необходимости своей, хотя не такъ въ знатномъ количеств, важивался во всякомъ дом. И такъ имъ и снилось и видлось, какъ бы только поскоре добраться до станціи — наконецъ уже къ вечеру, кое какъ впробось приволоклись они до селенія, безъ дальнаго разбору стали на ночлегъ, и отдохнувъ нсколько, чтобы было чемъ дома побахвалить, спрашивали у хозяина самаго лучшаго лапотнаго мастера. Къ счастію ихъ, хозяинъ сей былъ знатокъ, мастеръ, какого они съ толикимъ домогательствомъ искали. Гостепріимецъ о талант своемъ не утаилъ отъ гостей ничего, а объявилъ все, что надобно, и коли правду сказать, то онъ доказалъ на самомъ дл, что ихъ не обманывалъ. Ибо когда путешественники пожелали видть опытъ его искуства, то онъ для удовлетворенія любопытства ихъ вмигъ сбжавъ на подволоку, притащилъ оттуда до нсколька пудовъ своей работы, всякихъ — рдкихъ и частыхъ, большихъ и малыхъ, и бредовыхъ, и липовыхъ и берестяныхъ, простыхъ и съ подковыркою, безъ ушковъ и съ оборками — изволь всякъ выбирать себ любыя — между тмъ мастера тово жена стараясь соблюсти долгъ гостепріимства, по сил своей принесла для гостей цлое беремя чистенькихъ партяночекъ.— Увидвъ вдругъ предъ глазами и почти не ожидая такое сокровище захожіе обомлли отъ радости, и на оное бросились съ такимъ устремленіемъ, какъ будто бы имъ все есто было кинуто на драку. Бросились, повторяю, начали — почали — хватать, подергивать, рвать, толкаться, пихаться, что только гляди, да усовъ береги — и хозяинъ уже не зналъ, какъ ихъ успокоить, и привести въ чувство, боясь, чтобы дло не дошло до худова. Однако наконецъ арясиной, доставшейся ему посл дяди Герасима, ихъ поумялъ, образумилъ, усовстилъ. Тогда онъ веллъ имъ брать, смотрть, выбирать, примривать, порядочно, легонько, безъ запальчивости не торопясь. Ребята были послухмяны, и такъ дло пошло своимъ чередомъ: выбрали, примрили, обулись, не могутъ наглядться на прекрасныя свои ножки, расхаживаютъ взадъ и передъ по палат, выфинтываютъ на похвальбу другъ передъ другомъ — такъ любо, что инда ушки смются: ‘вотъ давно бы такъ, Господа, говоритъ имъ хозяинъ, поздравляю васъ съ обновками, дай Богъ вамъ ихъ въ радости сносить, да поскоре ко мн за новыми приходить, а теперь, коли не будетъ вамъ въ трудъ, прошу пораздлаться.’ Предложеніе сіе было принято весьма благосклонно — разщитались дружески, расплатились честно — об стороны остались предовольны, а наша сверхъ того и безъ заботы. Теперь выглядятъ, хошъ бы куда, ребята. Ротозямъ пожалуй вольно себ пускать всё мимо ушей, и самыя полезнйшія вещи оставлять безъ всякаго замчанія. Въ число звакъ живо врютились бы и націй проидоши, если бы одинъ человкъ изъ компаніи ихъ именемъ Замахино, остроуміемъ и дальновидностію своею не выскребъ пятна сего. Такъ — дйствительно. Между тмъ какъ всякой за себя раздлывался съ хозяиномъ, сей отмннаго ума и проницанія мужъ, старающійся все обращать въ свою пользу, не звалъ вмст съ товарищами своими и пустому. Онъ замтилъ, что цна лаптей пропорціональна величин ихъ, то есть: чмъ больше лапти, тмъ и цна имъ больше, а чмъ меньше, тмъ меньше. Однако, чтобы не прошибиться въ своей спекулаціи, онъ при отход просилъ у самаго мастера на примчанія свои изъясненія, которой отвтами своими совершенно подтвердилъ его мнніе. И чтожъ бы, вы думаете, сдлалъ нашъ Замахинъ? Не такъ то скоро догадаешся — все сіе смотавъ себ хорошенько на усъ, онъ сдлалъ въ премудрой голов своей заключеніе такое, что самыя большія лапти будутъ самыя дорогія. И такъ пришедъ домой, не теряя времени принялся за исполненіе своего проекта, и на первой случай, сплетши одну парочку величиною въ свой ростъ, вывезъ на базаръ ее продавать, эта парочка была столь дорога, что никто не могъ не только купить ее, но и даже приторговаться не осмлился. Нкоторые мелкотравчатые купцы, смотря завистливыми глазами на сіе превосходнйшее издліе, говорили ему съ злобною усмшкою, что это не лапти сдланы, а лодки, и что на нихъ можно ловить рыбу, ежелибъ только придлать весла. Но сія мнимая насмшка не только не обескуражила нашего Замахина, но еще подала ему поводъ къ новому и неслыханному дотол предпріятію. Онъ сравнивъ тогда цну лаптей, съ цною лодки, нашелъ, что длать послднія, и особливо съ его искуствомъ, несравненно будетъ прибыточне и славне. И такъ не мшкая боле на базар ршился поворотишь бурку свою ко двору, и сперва сіи лапотки мало дло поправивъ въ фасон, упечь за хорошую цну, а тамъ уже поступать въ искуств своемъ и дале. Какой имла успхъ сія дальновидная предпріимчивость, толковать нечево.
Въ заключеніе скажу я теб не выдуманное отъ себя, ниже слышанное отъ другихъ, но нчто такое, что я собственными моими глазами видлъ, а ушами слышалъ. Исторію надобно начинать отъ корня — нсколько тому лтъ назадъ, здсь на Выборгской сторон, разбивали примрно городокъ. Куда всякаго званія пола и возраста собралось зрителей такое множество, что и смты не было. Да правду сказать, было чево и полюбопытствовать — какъ хватитъ изъ пушки, то земля подъ тобою у-у-у такъ и стонетъ родимая, а посл когда взорвало крпостцу, то такая пошла потха, что чаю, и ддамъ нашимъ не въ память. Однако теперь не объ етомъ дло. Прежде нежели начали разбивать городокъ, мн прилучилось стоять недалеко отъ той галлереи, которая была сдлана для знатныхъ. Подл меня стояла ватажка мужичковъ, повидимому въ город еще небывалыхъ, кром одного Ванюхи, которой предъ товарищами своими старался на похвальбу выкидывать разныя штуки. Стоявшему близь меня незнакомцу, что то вздумалось ихъ спросить: Кой городъ, ребята! И какъ они въ отвтъ сказали: Посехонья, родцимой! то я, будучи ничмъ незанятъ, сталъ смотрть на нихъ по внимательне, зная, что они чемъ нибудь да себя покажутъ, какъ то и дйствительно скоро сбылось. Здсь мимоходомъ надобно сказать, что это-было около осенняго равноденствія, то есть: въ такое время, когда яблоками, грушами, баргамотами и другими иноземными плодами у насъ такъ загромождена бываетъ биржа, что отъ бочекъ и ящиковъ съ оными почти проходу нтъ, и слдственно, когда отъ припвовъ перебивающей симъ лакомымъ товаромъ братіи, нигд укрыться не можно. По улицамъ, по подоконью, на мостахъ, по перекресткамъ, въ саду, на Невскомъ, въ Гостиномъ, за городомъ, на гульбищахъ, везд, всюду праздношатающіеся дерутъ во все горло: ябл. лим. груш. баргомот. хорош. Но извстно, что чмъ больше гд собраніе, тмъ и прислужниковъ сихъ сбирается больше. И ужъ можно сказать такіе подлипалы, балясники, что не хотя развернешся, а особливо на знакомств — даромъ что неучены политик. Въ глазахъ моихъ было ихъ братьи, сирчь, съ корзинками и лотками, около полдесятка. И одинъ изъ нихъ подскочивъ къ предметамъ моего вниманія, припвомъ своимъ прельстилъ ихъ какъ Сирена. Раскрыль тотчасъ корзину, показывалъ свой товаръ, хвалилъ, такъ что они глядя на заморскіе фрукты, не могли управляться со слюною. Такъ у нихъ зубъ свистлъ на прекрасныя яблочки! ибо они все находящееся въ корзин, какъ то: померанцы, лимоны и проч. почитали яблоками. Однако по новости своей не надясь на себя, чрезъ посредника въ переговорахъ съ симъ торгашемъ употребили знакомца своего Ванюху, такъ какъ человка опытнаго и бывалаго, которой вдругъ пріосанясь спрашивалъ у разнощика самыхъ лучшихъ Бульскихъ яблоковъ. Хотя рчь его и не весьма была вразумительна, однако продавецъ понялъ ее изрядно. И поглядвъ нсколько въ глаза купцамъ своимъ, вмсто яблоковъ, что то вздумалъ рекомендовать имъ померанцы и лимоны, и то не лучшіе, иль по крайней мр средственные, а самую гниль. Изъ сего мн не трудно было заключить, что этотъ плутъ, забжалъ въ Питеръ нашихъ нсколько поране. И какъ было тутъ произошло нкоторое сомнніе, то разнощикъ ссылался на знающаго Ванюху, а сей боясь, чтобы не подать о себ худаго мннія и какъ нибудь не остаться въ дуракахъ, ршился взять сторону разнощикову, титулуя въ сердцахъ противорчащихъ себ товарищей сущими невждами. И такъ съ помощію продавца, онъ ихъ уврилъ, что показываемая гниль, суть точно Бульскія наилучшія яблоки, и что такая вншность доказываетъ совершенную зрлость и отмнной вкусъ плода. На словахъ его стало — торгъ конченъ — лимоны куплены и раздлены по братіи — Ванюха, сколько у него уста ни драло. лъ ихъ такъ, что не могъ нахвалишься, не смотря на то, что деревенщина, не привыкшая еще къ высокому вкусу, прикусывая оныя, строила лицомъ разныя потягушки, и непрестанно оплевывалась — однако никто изъ товарищей не смлъ похаить его выбора. Такую онъ пріобрлъ себ довренность! Посл сей лестной поблажки, Ванюха отчасу больше длалъ проказъ, и земляконъ своихъ приводилъ въ крайнее удивленіе вольнымъ своимъ обхожденіемъ, проворствомъ и знаніемъ свта. Онъ показывалъ имъ не достойное любопытства, толковалъ, разсказывалъ, какъ напримръ: Вотъ это то, это для тово и для тово — это такой-то — ето такая-то и проч. ‘Екъ, екъ ребяци! гутарили между себя удивленные его слушатели, Ванюха насъ акъ наторль, смотриця-ко, акъ іонъ похажывае, да повинтывае, таки ни вся его не узнацъ бы.’ Ванюх, — которой вс разговоры ихъ слышалъ, показалась похвала сія слаще меду. — И онъ вдругъ какъ посл доброй чарки, сталъ еще смле, веселе, важне, живе — выступаетъ мирно, держится, какъ будто стопочка, смотритъ прижмурясь. Словомъ въ Ванюх все было отмнно, недоставало одного только лорнета, моднаго фрака, пуховой шляпы, шелковыхъ чулковъ, серебреныхъ пряжекъ, и еще кой-какихъ бездлицъ. О! да кабы ему эти прикрасы, то совсмъ бы господчикъ, совершенный Петиметръ! — И такъ онъ будучи въ толикомъ о талантахъ своихъ и знаніи свтскаго обхожденія восхищеніи, а боле для показанія передъ земляками удальства своего, подходитъ онъ къ реченной галлере близехонько, мшается со знатностію, приступаетъ на крыльцо, не спуская самъ глазъ со своихъ товарищей. Торжественная похвала и чрезмрное удивленіе послднихъ его ободряютъ — Ванюха хотлъ было еще дале, еще выше, какъ вдругъ на ту пору откуда ни взялись человка четыре въ сромъ одяніи съ синими воротниками и обшлагами — ну знаете. что при всенародныхъ зрлищахъ расхаживали тогда съ тросточками для соблюденія порядка и благочинія. Можетъ быть имъ биться отъ правительства и не велно, однако они видно на этотъ разъ забылись, и больше дйствовали руками, нежели языкомъ — примкнули бывалова доброва молодца со всхъ сторонъ, прихватили повоенному, и такъ начали ожучивать, что Ванюха нашъ не только отъ ихъ и галлереи, да и отъ земляковъ своихъ ударился въ народъ опрометью. И я къ сожалнію только его и видлъ. Посл хотя мн товарищи его и попались, только его тутъ съ ними ужъ не было — И мн не льзя было спровдать, дождался ли онъ какъ городокъ разбивать стали, или прямо махнулъ на свою фатеру. По всему вроятію заключить можно, что не такъ спин, голов и бокамъ его было чувствительны палочныя впечатлнія, сколько душ его несносно было безчестіе, претерпнное предъ глазами своихъ лишь изъ деревни приплетшихся лапотиниковъ. Ибо — Солдаты и первое — его встртили: о! о! ворона! Куда ты лезешь?— за чмъ?— Отъ толь нечаяннаго привтствія Ванюха весь измнился. — Лице его уподобися блому плату. Товарищи же его, кой за минуту предъ тмъ не умли довольно восхвалить его достоинства и надивить ея досыта его дарованіямъ, глядя на него вмст съ другими зубоскалами надрыкали животики свои съ хохоту. — Вотъ какъ скоро преходитъ слава человческая!!! —

ПОСЫЛКА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Но льзя ли изобразить совершенно вс отличительныя черты предлежащихъ слову нашему удалыхъ добрыхъ молодцовъ? Они столь живы, предпріимчивы, дятельны, такіе хваты, такіе верченые супостаты, что не посидятъ на одномъ мст. Гораздо, о! гораздо въ меньшемъ затрудненіи бываетъ рисовальщикъ, старающійся срисовать отмнной красоты бабочку, каждое мгновеніе перелетывающую съ куста на кустъ, съ листочка на листокъ, съ цвточка на цвтокъ. Самая врная кисть его не успваетъ слдовать за игривымъ и рзавымъ ея полетомъ. Такъ! — Небо долго приготовлялось, чтобы произвесть въ бытіе такихъ остроумниковъ, такихъ спекулаторовъ и чудодевъ. Вить вамъ, мои читатели отъ разсказовъ ветхихъ и новыхъ прабабушекъ, на это доказательство, и доказательство, кажется, неподверженное никакого сомннію, могущее уврить самаго сомнній учителя Пиррона. Тутъ не льзя сдлать никакихъ возраженій. Вдь, что правда, то правда. Коли я вижу гд дымъ, то заключаю, что тамъ врно есть и огонь. Послушайте же и почудитесь. — Прославляемые нами, по всмъ отношеніямъ, въ истинномъ смысл, великіе и вками раждающіеся мужи Пошехонцы по возвращеніи своемъ изъ послдняго путешествія, не успли еще поздороваться съ родными своими, раздться, поужинать хорошенько и отдохнуть посл многотруднаго своего странствованія, и ужъ успли всё пронюхать, вывдать и узнать, что не боль далече отъ преславнаго ихъ града, близь знакомаго имъ сельца Му-у-хина, верстъ етакъ за сто, въ дремучемъ лсу лежитъ въ берлог подъ хворостомъ преужасный медвдь, отъ вка не только невиданный, но и неслыханный, величиною съ лошадь, или по крайней мр съ Черкаскаго быка, а взглядомъ — Уфъ! по кож подираетъ! Кто и нашихъ Рускихъ простыхъ муравейниковъ видалъ живыхъ и на вол, тотъ возъиметъ объ етомъ изъ Брынскихъ или Польскихъ лсовъ выходц довольное понятіе. ‘Охци, хци, вопили они не попусци Господци погибнуцъ намъ отъ, ентова людода. О кабы Богъ далъ намъ домертва устосацъ его, или живьемъ взяцъ, и принесцъ на веревочк домой на удзивленіе, всему блу свту! Ну — да цево полохацься? вцъ мы пойзёмъ ватагою, и всё изъ удалыхъ удальци!’ Конечно — знали они изъ Древней Исторіи, что Тезей одинъ и малолтенъ еще ухлопалъ человкоядца Минотавра, {Минотавръ былъ, коли угодно кому знать, чудовище, состоящее изъ полу-человка и полу-быка. Дедалъ, Царь Аинскій, соорудилъ пречудесный лабиринтъ для заключенія въ немъ сего ужаснаго чудовища, питавшагося одною человческою плотію. Аиняне бывъ побждены въ войну съ Миносомъ, Царемъ Критскимъ, за убіеніе сына его Андрогея, по мирному договору обязаны были чрезъ каждые семь лтъ присылать въ Критъ по семи младыхъ отроковъ и по семи двицъ на съденіе сему чудовищу. Жестокой етотъ договоръ три раза былъ выполненъ, но въ четвертый срокъ, когда палъ жребій на Тезея, то сей Герой умертвилъ чудовище, и освободилъ отечество свое отъ толь поносной дани.} знали что Персей убилъ морское чудовище уже разверзнувшее страшную пасть свою на поглощеніе прекрасной, но претщеславной Андромеды, дочери Цефея Царя Еіопскаго — — что Геркулесъ устосалъ многоглавую Гидру Лернейскую {Гидра Лернейская была ужасный змй, порожденный стоглавымъ Гигантомъ Тифономъ и человкозміевидною ехидною. Этой Гидр иные даютъ три головы, другіе семь, нкоторые девять, а иные пятьдесятъ, и при томъ такъ, что естьли отрубить одну, то на мсто ея тотчасъ родится другая, если язвины не обозжешь огнемъ. Ядъ чудовища сего былъ столь тонокъ, что стрла омоченная имъ была смертоносна. Эта Гидра длала ужасное опустошеніе въ поляхъ и въ стадахъ по окрестностямъ Лернейскаго озера. Но преславнйшій изъ всхъ въ свт богатырь Геркулесъ убилъ ее, при всхъ употребленныхъ ею въ битв съ нимъ хитростяхъ.}, и разодралъ однимъ махомъ челюсти страшнйшаго льва, словомъ, знали они вс доблественные подвиги и походы древнихъ рыцарей, знали вс притчи во языцхъ, однако какъ люди умные, прозорливые и опытные, чтобы не попасть какъ нибудь въ просакъ и не промешулиться, почли за надежнйшее и всего лучшее провозгласить по всмъ дворамъ и домамъ чрезвычайное собраніе, дабы обще посовтовать и подумать, какъ бы поступить въ етомъ важномъ и небезопасномъ предпріятіи, т. е. какъ бы своего лютаго врага подцпить врасплохъ. Умъ дискать хорошъ, а два, три и боле, еще тово лучше. У нашихъ философовъ всегда такое правило: чмъ больше, тмъ лучше. И вошъ какъ у нихъ, Господа! Что вздумано, сказано одинъ разъ, то считай сдлано. Тутъ не станутъ перетолковывать и вести дло въ проволочку. Да и не правда ли, что чмъ скоре, тмъ лучше. Ай, да самохвацкія головушки! мышцы ваши яко мдяны, груди адамантовы, руки желзныя, души геройскія, а умы парятъ по поднебесью. Експромптныя даже сужденія ваши не хуже стихій Евклидовыхъ, ваши простыя и обыкновенныя между собою раздобары, или лясы сушь теоремы Геометрическія: а по сему и превосходящія всякій умъ и смыслъ человческій ваши дянія пребудутъ незабвенны и достопамятны въ лтописяхъ до скончанія міра сего. —
Но пренесемся мыслями. во всеобщее предметовъ нашихъ собраніе — взойдемъ на широкій дворъ предводителя ихнова дворянства оки Антипыча. Здсь вс славнйшіе ихъ ораторы, здсь всё политики, всё дипломатики. Вотъ ужъ, что называется: никого изъ щоту не выкинешь. Уже вся Пошехонская Министерія собралась сюда, съхалась. Но слышите ли вы, какой шумъ и разногласіе на совтномъ двор? — Видите ли вы какое волненіе на вч ихъ? Да и льзя ли согласиться вдругъ всмъ на одно? можно ли всмъ потрафить въ одну цль? — У всякаго свой умъ Царь въ голов. Ой! Ой! о! — пошла было пируха, да и чуть не въ оба уха — однако не бойтесь слишкомъ, читатели — волненіе по малу yтихаетъ, шумъ умолкаетъ. Чу! чу! прислушайтесь сквозь плетенъ. Самъ Гарпократъ съ приближеннымъ ко устамъ своимъ указательнымъ перстомъ, проявляется среди знаменитаго и многолюднаго толпища судей и совтниковъ. Се тишина и миръ водворяются въ главноприсутственное мсто. А посему будьте покойны, читатели, подождите только крошечку. Скоро, скоро всё пойдетъ и своимъ чередомъ и своимъ порядкомъ. Вдь это не старый баснословный Гарпократъ продрался въ присутствіе, но самъ ока Антипыцъ, Алфа и Омега премудрости, продирается во среду собранія, состоящаго изъ воистинну сыновъ отечества, и продравшись со жемчужнымъ крупнымъ потомъ на лиц своемъ, прерывающимся отъ давки голосомъ возговоритъ имъ этакія словеса: ‘Ахъ братцы, сотоварищи, соподвижники мои, удалыя умныя головушки! засданіе наше всё тянется, да протягивается. Къ единомысленной, ршительной. Сентенціи и подумы нтъ. Ваши умы разумы, и заключенія ихъ идутъ всё нарозно. Такъ не лучше ли намъ, ребятушки, раздлишься на дв ровныя половинушки, раздлимся и посмотримъ со здравымъ разсужденіемъ, отринувъ всякое предразсужденіе, или злый какій помыселъ, которая палата разумовъ верхъ возметъ, на тую и вс поддадимся, склонимся, согласимся вс, на одно что нибудь, и ужъ сдлаемъ одинъ конецъ.’ Теперь отдохнёмъ немножко читатели, отъ противоборствія вс члены совта устали! — — — Но . Антипыцъ подаетъ свой первой, значительнйшій голосъ во всемъ собраніи, И вс наши Лорды и Милорды по наученію . А. раздлились по Англинскому манеру на дв палаты, или на два Парламента, т. е. на верхній и нижній. Въ сихъ обоихъ верхоприсутственныхъ палатахъ, старйшіе, убо и разумнйшіе наши Перы, Лорды и Милорды опредлили быть непрерывному засданію, а именно, въ верхней палат отъ захожденія солнца до восхожденія его, а въ нижней отъ восхожденія солнца до захожденія его. По многимъ перемолвкамъ, переговорамъ и перекликамъ изъ одной палаты въ другую переносившимся, наконецъ въ об’ ихъ положено, ршено единогласно и за неумніемъ грамот по три креста + + +подписано подъ скрпою выборнаго, (такъ какъ по нашему Секретаря, или еще и Оберъ-Секретаря: ‘Главнокомандцовацъ надъ всми ок Антипыцу.’ — Теперь ужъ не долго ждать вамъ читатели развяски, не театральной какой либо, не выдуманной, а на дл, на опыт развязанной и распутанной. Смотрите хорошенько. — Вотъ выступаетъ, маршируетъ все сонмище вкуп, грядетъ съ врою и несомннною надеждою сокрушить своего супостата лютаго. Съ миромъ — братцы самоополченнички! У васъ есть храбрый, мудрый вождь, предъидетъ вамъ самъ съ усамъ ока Антипыцъ. — Ахъ, что это за прекрасное, преславное видніе! — ето сущая лейбъ-гвардія! смотритеко, какъ они бодро, весело стоятъ фронтомъ, вс готовы къ бою, не только съ медвдемъ, да хотъ съ самымъ чортомъ, подъ предводительствомъ стариннйшаго дворянина оки Антипыца. Ну, ужъ хвацко, да и прехвацко робяци! — съ Богомъ — Щастливой вамъ путь! Помоги вамъ Господи!— Подхватите намъ поживе этого мохнатошерстнаго чертополоха! Прощайся, читатель, съ рыцарями темнобураго руна. Вдь ты видлъ, что они изъ города своего выступили, вышли, вырвались, или попросту сказать, бросились опрометью, чуть не сломя голову. Куда? извстно въ походъ. Въ чемъ? во всемъ своемъ воинскомъ облеченіи — съ топорами, рогатинами, скирами, бердышами, буркольцами, ножами и вязовыми дубинами, со сворами собакъ, и при томъ съ лыжами, не для того, что5ы ихъ въ случа неудачи, что называется, навострить, но чтобы скоре ближе подбжать къ медвдю и скрутить его. ‘Вотъ тутъ-то медвжка дурацына, устой, (бахорили они въ марш своемъ) гд кисель густой.’ — Ау! ау! хоть расплачься, а медьвдоловцы пропали у меня изъ виду вонъ, ушли, убжали, скрылись изъ виду конъ. Тото — долго мы звали на ихъ славной выходъ изъ Пошехонья, ротозяли, да и прозвали. — Гд ихъ теперь взять, сыскать! Пустимся-ко за ними въ догоню, вотъ въ эту деревню Вислоухово. Ба, смотрите, А. — А. — вотъ они здсь родимые, вдоль по улочк расхаживаютъ и Стенторовымъ голосомъ {Голосъ Стентора былъ звонче мди, и служилъ трубою въ Греческой арміи при осад Трои.} по подоканью ко знакомцамъ и пріятелямъ своимъ Вислоуховцамъ воскликиваютъ:, Охъ вы, гой еси, удалые, храбры молодци, насы добрые сосдушки! мы идзёмъ почцы на смёрцъ свою, собрались идземъ на изъ зврей звря, на преужаснаго цловкоскотоядца, на прелютотова, шерстомохнатока, на медвдзя превеликаго, во стран нашего неслыханнаво, пришедшаго въ нашу сторонушку, изъ тёмныхъ Брынскихъ лсовъ дремучихъ, мы идзёмъ на него всею нашею силою, всею грудью Богатырскою, радци избавленья земли Рускія, радзнобщаго всхъ насъ и васъ и скотцины нашей спасенія.’ И когда на громковитійственное возглашеніе сіе повыбжали, повыскакали къ нимъ изо всхъ дымовъ Вислоуховцы, то они къ сошедшимся имъ по тайному декрету совта своего, тако вопили: ‘Не полохаетъ насъ шерсавое Брынское чудиице, призываемъ же во дружину къ себ радци вашей чесци, славушки, радци вашей цлости. Топерё мшкацъ намъ, не льзя, нецево. Вы бериц рогацины, вострые, вы тоцыц топоры булатные, собирайцся ворове и ступайц съ намъ проворне.’ Вотъ, что называется краснорчіе истинное, убдительное, преклоняющее умы слушателей на свою сторону! Куда твой Демосенъ и Цицеронъ! Они много читали, слышали о безсмертномъ Нижегородцъ Минин, о прехрабромъ Княз Пожарскомъ, и первосвященник Палицын. Въ одинъ мигъ собрались вс, сготовились! — Сорокъ семь наилучшихъ, преудалыхъ охотниковъ присоединяются къ нашему полчищу. Скоро-то сказка сказывается. — Но о! кабы кто видлъ, какъ чинно вс выстроились! — И Маршалъ ихъ, ока Антипыць, лишь усплъ сиплобасымъ своимъ голосомъ гаркнуцъ: ‘Марсъ, на правокругомъ, голову впередъ, есцо Марсъ.’ И вс праву ногу вперёдъ, вс зашагали въ равномрный темпъ, соблюдая во всей точности достодолжные интервалы, (по ихному дистанціи, или другъ отъ друга разстоянія, почесали, помахали прямо по носу, ко берлогу звря лютаго. — — И такимъ-то побытомъ, они шедъ, крича во все горло по перепутнымъ деревнямъ, сельцамъ, склонили, собрали всего людства, считая съ собою, до пяти сотъ, вооруженныхъ со подошвы ногъ до самой макушки, и соверхъ сама темячка, преудалыхъ, самыхъ лихихъ ратоборниковъ, храбровоиновъ. — О! гд бы намъ со всми ими останавливаться на всхъ перепутьяхъ на всхъ роздыхахъ, во всякой деревн, деревушк, смотрть на вс ихъ входы и исходы, и слушать ихъ провозглашенія? Ето было бы слишкомъ долго, а пуще, для инаго и скучно. Лучше станемъ-ко къ концу подвигаться. Я знаю по себ самомъ, равно какъ и мои читатели, что полезнйшія наставленія, и поучительнйшія сказанія когда нсколько протягиваются, приводятъ насъ съ нкое нетерпніе и пожеланіе скорйшаго оныхъ окончанія. И простите меня, читатели, пишу всё, что придётъ въ голову. Ни Историки, ни лтописатели, не предали намъ ни одной сего рода повсти. Всё надобно самому догадываться и держать ухо востро, а то пожалуй — и ворона въ ротъ влетитъ.
Да не полно ли намъ толковать о козлиной шерсти? — Я вотъ, сударь мой, что хочу донесши Вашей милости: вышеобъявленнымъ образомъ Ирои наши шедши, или бжавъ запыхавшись ко предмету своихъ мерещившихся имъ лавровъ, почестей, въ послдней деревушк нашли себ колоновожатыхъ, провожатыхъ, всхъ вооруженныхъ. на всякую пору, время, дреколіемъ, рогатинами, бердышами. И вотъ — Уже прибыли они во густой, дремучій лсъ! подходятъ близёхонько ко шатру богатоубранному — поговариваютъ, побрякиваютъ своею збруею, Но хозяинъ своего дома, лежитъ ухомъ не ведя, въ своей теплой постелюшк, сапитъ, держа во рту свою рученьку, храпитъ, не пробуждается. Какъ отдать ему визитъ свой, или попросту подступить подъ него, удалыя наши головушки не пригадаютъ, не придумаютъ. Самъ Антипыцъ стоитъ призадумавшись, нахмуривъ свои густыя брови на блый, блестящій снгъ.— Какъ выходитъ изъ за темной тучи, изъ за густаго, чернаго облака, красно, свтлое солнышко, такъ выскакиваетъ изъ средины ополченія удалецъ, храброй молодецъ, Яшка сынъ Тришкинъ, на вс четыре стороны покланяется, и такими словесы похваляется: ‘Охъ, вы гой еси брацья мои, охотницки, вы дайц ко мн верёвку долгу, крпкую, иль опояски васы ремённыя. Я одзинъ иду на цуцелу, и пока спитъ скручу его накрпко, привяжу за лапы толстыя, и на показъ всмъ вамъ изъ логовища вытасцу, какъ щенёнька, иль котёныша.’ Тутъ вс слушатели стали распоясоваться, и накидали ему цлую охапку самыхъ надёжныхъ опоясокъ. И по наставленію его связавъ ихъ крпко накрпко по обоимъ концамъ сдлали глухія петли, самодавныя. ‘Ну, ступайсъ Богомъ Ясынька, да глядзи поворовй приводзи его сюда къ намъ окаяннаго — говорятъ, ему вс тихимъ, радостнымъ голосомъ, что бы знать, не разбудзицъ цорта прежде просонья его.’ Яшка сынъ Тришкинъ совсмъ готовъ, — пустился — крадется на цыпочкахъ къ уединенному берлогу четырелапаго пустынножителя. На случай же, какъ говорится, какова пора не время, опоясался онъ однимъ концомъ длинной, надежной бичовки, а за другой веллъ тотчасъ тащить себя, какъ во время ратоборства у него съ лютодомъ верёвка задрыгаетъ. И такъ пробирается онъ, пролезаетъ въ темную спальню Медвдеву, и прямо пырь ему въ глаза, и бухъ въ отверстыя его со острыми когтями объятія. Какъ же почалъ, началъ проклятой бсъ нашего Яшку повертывать, прижимать ко своей нжной, теплой груди, и чесать зубками своими его шею, головушку, а язычкомъ перьхоть облизывать, то бичовка не только задрыгала, но и натянулась струна струной, затрещала, и чуть, чуть не разорвалась. — Ибо сильный медвдь потянулъ уже его за шиворотокъ въ свою страшную столовую, чтобы честнымъ образомъ расплатиться съ нимъ раздлаться за нахальное наглое во укромный зимній дворецъ его вторженіе. Антипыцъ и съ нимъ вс знатнйшіе чиновники, видя и чувствуя, что веревку у нихъ сильно рвётъ изъ рукъ вонъ, воскликнули о! о! іо, разомъ! вдругъ махнули, подернули всею силою молодецкою, и вымахнули изъ подъельнику одно туловище Яшки Тришкина безъ головы и шапочки, по самыя могучи плеча какъ тупымъ косаремъ отпиленое, а не острой бритвой ровно отрзанное. Но да пусть покамстъ полежитъ покойникъ нашъ на бломъ снгу. Теперь приходитъ дло не по него. Медвдь вышелъ изъ своей спальни, и прямо лезитъ на охотниковъ, нарушителей своего спокойствія. ‘Ну, ой, о, ну, ребяци, принимайцсь борзей за востры копья, бердыши, рогацины, стоиц крпче, плотнй грудзью — выступайцъ харабёрне. — Ну! у! у! — доканаемъ цорта лютаго, возглашаетъ имъ Антипыць самъ: Усь — возы! возы! бери, возьми! держи, охапь, коли, ржь, руби, дави!’ — Тутъ вс на Брынскаго выходца бросились какъ ястребы на голубей, горлицъ, или лучше, какъ голодные тигры, лютые, на младое слабое животнопорожденіе. Да и ужъ правду сказать, вотъ, что называется, нашла коса на камень! Поломались со проклятымъ своимъ и побарахтались, повозились, потшили свои ретивы сердечушки. — Въ етомъ небезстрашномъ для другихъ дл Егорк выборному, какъ ножемъ пропоролъ Макарыцу Соцкому изъ спины два ремня выкроилъ, Филюх изъ черепа кровь пустилъ, Петруск удальцу три пальца съ лвой руки оторвалъ, а безъ Контузіи, и царапинъ разв изъ сотни кто одинъ остался — пріятель Етотъ кому рожу разрумянилъ, какъ карминомъ, кому косточки расправилъ, такъ что ни руками, ни ногами владть, да и съ мста пошевелишься не даётъ. Однако ладно!— досталось же и ему окаянному. Ето не только уломали, сокротили, но и до смерци устосали! — Глядите — вотъ уже начинанаютъ его свжить, и снимать съ него полушубокъ — сорвали въ серцахъ полушубокъ скоро на скоро, и наряжаютъ въ него обезглавленное, мертвое тло Якова Трифоныца, падшаго со славою на пол сраженія. Кладутъ его во сани старосты лубовыя, а медвдя шельму, разбойника, съ головы до ногъ, какъ Сидорову козу, ободранаго валятъ на самы больши дровни, не увязаныя, непокрытыя, и нарочно для него съ собой изъ дому привлеченныя.
И когда совсмъ уже управились, то стали собираться на свою родиму сторонушку. Вотъ уже навострили свои лыжи вспять, только не на попятный дворъ, какъ говорится о другихъ трусу празнующихъ, а увнчаны внками лавровыми, со славою, въ дв трубы провозглашающею великіе ихъ подвиги. — Крянулись вс со мста битвы, не плоше куликова поля, иль мамаева побоища.— Они не идутъ, бгутъ, катятся, и выступаютъ изъ лсу, обими руками вытаскивая свои сандаліи и ноги изъ снгу, (разумются т, у коихъ лыжъ не было), на большу дорогу, широкую, убитую ими, какъ Московскую. — Выстраиваются, какъ слдуетъ рыцарямъ, не завоевателямъ златаго руна, но побдителямъ всецлаго чудища, со всмъ саломъ его и косками. (А вдь, медвжій жиръ, знаете, куды какъ хорошъ отъ многихъ припадковъ)!! —
Теперь все дло къ концу приведено. Надобно и намъ поскоре кончить свое повствованіе, можетъ быть, для иныхъ и малозабавное и не такъ-то складное. И такъ вс, скажу, пошли, помаршировали, каждой восвояси, радуясь своей надъ врагомъ побд и одолніи. Перепутные соподвижники Пошехонцовъ разошлись по своимъ селеніямъ и домамъ, да и наши уже богатыри приближаются къ своему граду со древнихъ временъ славящемуся доблестію своихъ жителей. Тутъ выходятъ, иль бгутъ имъ на встртеніе къ самымъ тріумфальнымъ воротамъ жоны, дти, сестры, матери, отцы, братья малые. — При семъ свиданіи съ одной стороны торжество, тріумфъ, выступь бодрая, величавая, а съ другой, вс земно покланяются и прославляютъ своихъ избавителей. И такимъ побытомъ тріумфаторы наши идутъ, дутъ, везутъ, волокушъ изувченныхъ на брани, по самымъ лучшимъ проспектамъ, улицамъ. Какое множество по всмъ стогнамъ зрителей, возглашающихъ свою сердечную радость и удивленіе! — Уже вс привалили ко широкимъ воротамъ . Антипыца, разсмахиваютъ покровъ и на показъ всмъ сваливаютъ съ дровней свою добычу хвацкую, молодецкую. И не говоря уже о другихъ легко раненыхъ чуть не забыли вспомнить о закутанномъ въ медвжью шубу обезглавленномъ Яков Трифоныц. Да, за будутъ! — Уже шуба съ него, яко вчный и драгоцнный памятникъ, скинута, и виситъ у старостиныхъ воротъ распялена на большихъ желзныхъ крючьяхъ, что бы вс видли и дивовались удальству ихъ и мужеству, а покойникъ лежитъ просто въ саняхъ въ своемъ собственномъ одяніи, только что безъ рукавицъ и безъ шапки. И когда побдители трофеями своими надоволились досыта, и похвальными себ пснями натшилась, то вс бросились глядть удалова добра молодца сына Трифоныца гладятъ разсматриваютъ, а головы и ухарской шапки его, всми отъ мала довелика знаемой не видятъ, дивятся и спрашиваютъ другъ дружку. ‘Да былаль у него голова, какъ онъ, къ намъ отселева пошолъ, а особливо, какъ изо всхъ первой, и одзинъ на выскоцку на медвдзя кинулся, бросился?’ — Вс стоятъ въ превеликомъ недоумніи: ршительнаго и врнаго никто ничево сказать не можетъ. — По нкоторомъ молчаніи и думаньи вскликнули: ‘О! о! да мы ето узнамъ отъ жонки его едуловны, вдцъ іона, за нёмъ слишкомъ десяцъ лтъ, такъ іона врно знаетъ, была ли у мужа её голова: ‘Пойдзёмц, спросимъ её самою.’ — Вдругъ побжали къ едуловн и спрашиваютъ ее: ‘Былаль у твово Трифоныца голова, какъ за нево высла и жила съ нимъ, и какъ іонъ съ намъ на медвдзя посшолъ?’ Здсь едуловна сама поизумилась, призадумалась — и говоритъ имъ: ‘Я право сама не помню етаво — однако дайц мн подумацъ погадацъ — да, прослава году купилъ онъ себ, шапку Малахай съ ушами къ Петрову дню, такъ разсудзиц самы: На цшо бы ёму покупать было, и я цперь вспомнила, цито у Трифоныца мово была голова, шея, дв руки и дв ноги.’ Тутъ вс ей поврили, убдившись столь остроумнымъ доказательствомъ и разошлись по своимъ палатамъ жаркотопленнымъ, всякъ держа въ ум крпко на крпко, какъ бы на завтре съ достодолжною честію, славою похоронить Трифоныца, и съ нимъ еще нкоторыхъ тоже удалыхъ робятъ. ‘Да ужъ, какіе знатные и похороны были! а поминовеніе! — и расказать вамъ хорошенько не умю: блины, пироги, супы, соусы, жаркія, кисели, задокъ тьма! всякой всячины наставлены были полныя блюда и чашки! а мёдъ, пиво, вино, и всякаго рода горячее лилось, словно изъ Петерговскаго Самсона. Ибо все сдлано, изготовлено на мірской коштъ. — И даже кожурина медвжья съ головою и лапами поднесена всмъ обществомъ едуловн, какъ приснопамятный трофей неустрашимости и смльства усопшаго мужа её и друга искренняго.
Но скрасимъ хоть концомъ, какъ въ скаскахъ водится, повеселе, а именно: Я тамъ былъ, медъ, пиво пилъ, по усамъ текло, а въ ротъ не попало {Вдь остроумный Кардиналъ д’Естъ сказалъ же въ шутки забавному Аріосту: Dove Diavolo, Messer Ltidovico, auete pigliate tante soglioneirie?}.
Березайский Василий Семенович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Рассказы, Билибин Виктор Викторович, Год: 1901
  2. Русские сказки, Горький Максим, Год: 1917
  3. Двойной сад, Метерлинк Морис, Год: 1915
  4. Друзья и встречи, Гиляровский Владимир Алексеевич, Год: 1934
  5. Забавный словарь, служащий присовокуплением к анекдотам пошехонцев В. Березайского, Березайский Василий Семенович, Год: 1821
  6. Детская радость, Андреевская Варвара Павловна, Год: 1892
  7. Девочкам о девочках, Андреевская Варвара Павловна, Год: 1902
  8. Волчьи ямы, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1915
Электронная библиотека