Алексй Степановичъ Хомяковъ.
Къ столтію со дня его рожденія
Съ ИЗОБРАЖЕНІЕМЪ А. С. ХОМЯКОВА.
Паровая Скоропечатня П. О. Яблонскаго. Лештуковъ пер., 13.
1904.
Въ ряду лицъ, доблестно потрудившихся для просвтлнія замутившейся русской общественной совсти и мысли и для возстановленія въ русской жизни заглушенныхъ и подавленныхъ всякаго рода туземными терніями и наносными плевелами ея исконныхъ творческихъ началъ,— первое, если не по времени, то по значенію, мсто принадлежитъ Хомякову.
Хомяковъ, это — самый сильный умомъ и духомъ, самый просвщенный и, что важне всего, самый цльный русскій человкъ, какого только дала намъ новая послпетровская Россія. Т. е., конечно, не то я хочу сказать, что Хомяковъ есть плодъ произведенныхъ въ русской жизни Петромъ перемнъ, но — то, что могучему, идущему изъ допетровской старины и народныхъ глубинъ, духу Хомякова удалось сквозь созданныя этими перемнами мертвящія условія пробиться и процвсти.
Хомяковъ далъ твердое обоснованіе истинно народному русскому, основанному на Христіанств, міропониманію, которое, сдлавшись общимъ достояніемъ всхъ просвщенныхъ русскихъ людей, могло бы обновить весь міръ, облагодтельствовать все человчество.
И вотъ, если только не погибнетъ, по грхамъ и неправдамъ отцовъ нашихъ и нашимъ, не дозрвъ и осыпавшись на корню, благодатный на Руси свъ Божій, то за обильную жатву, за т святые плоды, какіе соберетъ съ народной нашей пажити грядущее человчество, оно будетъ благодарно славить Хомякова, ибо онъ, подобно древнему Моисею, извлекъ изъ тайныхъ глубинъ народнаго духа на изсушенную поверхность нашей мысленной нивы ключъ воды живой и оживилъ имъ погибавшіе смена и всходы.
Но вотъ прошло уже сто лтъ со дня рожденія Хомякова и уже сорокъ четыре года какъ онъ умеръ, а между тмъ оставленное имъ русскому обществу богатйшее духовное наслдство почти вовсе не использовано и не оцнено по достоинству.
Мало того, очень многіе, врне же будетъ сказать, большинство считающихъ себя образованными русскихъ людей судятъ о Хомяков и о славянофильств совершенно ошибочно, будучи часто вовсе не знакомо съ трудами самихъ основоположниковъ славянофильства и основываясь исключительно на несправедливыхъ и пристрастныхъ отзывахъ о немъ его противниковъ.
Начиная съ современныхъ Хомякову западниковъ — Блинскаго и Грановскаго, и кончая западниками нашихъ дней, какъ Милюковъ,— вс они въ своихъ сужденіяхъ о славянофилахъ обнаруживаютъ предубжденность и нежеланіе ихъ понять и даютъ совершенно неправильное истолкованіе славянофильству. Но особенно удивительно и прискорбно то, что къ сонму лжесвидтелей о славянофильств примкнулъ и Владиміръ Соловьевъ, сложившійся духовно, несомннно, подъ славянофильскимъ же вліяніемъ, напоенный его духомъ, и именно отъ Хомякова воспринявшій все то, что въ немъ самомъ (т. е. въ Соловьев-то) было существеннаго и цннаго. Въ дальнйшемъ изложеніи будутъ приведены наиболе ходячія обвиненія противъ славянофильства и данъ будетъ отвтъ на нихъ словами самого Хомякова. Теперь же вмсто того, чтобы оспаривать противниковъ, будетъ несравненно полезне возможно ближе познакомиться съ самимъ Хомяковымъ, съ его ученіемъ.
Для этой цли, конечно, лучше всего — читать труды самого Хомякова. Третье, самое полное, изданіе ихъ, въ восьми томахъ, напечатано въ 1900 г., подъ наблюденіемъ и съ примчаніями сына его Димитрія Алексевича. Затмъ есть небольшой трудъ Валерія Лясковскаго о Хомяков, вышедшій въ 1897 г., и, наконецъ, въ 1902 году вышли дв книги -го тома сочиненія кіевскаго ученаго В. 3. Завитневича ‘Алексй Степановичъ Хомяковъ’,— объемомъ боле 1400 страницъ. За ними должны выйти третья книга -го тома и затмъ -й томъ. Изслдованіе Завитневича, это первый, единственный пока, еще далеко неоконченный, опытъ полнаго и упорядоченнаго разсмотрнія и оцнки трудовъ Хомякова.
Въ первомъ том этого труда дается общій обзоръ жизни и дятельности Хомякова, насколько Хомяковъ усплъ обнаружить себя въ своемъ творчеств и въ жизни, во второмъ том В. 3. Завитневичъ общаетъ изобразить Хомякова такимъ, какимъ онъ былъ самъ для себя въ глубин своего внутренняго самосознанія, т. е.— изобразить философско-богословское міровоззрніе Хомякова, восполненнымъ и съ надлежащею оцнкой.
Пожелаемъ г. Завитневичу скорйшаго и возможно полнаго осуществленія предпринятой имъ необходимйшей для проясненія русскаго общественнаго самосознанія работы. Но у многихъ ли русскихъ людей найдется достаточно охоты, досуга и средствъ для того, чтобы раздобыть и прочитать обширное изслдованіе В. 3. Завитневича о Хомяков или сочиненія самого Хомякова? А между тмъ, каждому грамотному русскому человку необходимо не только узнать, но и полюбить этого воистину великаго нашего русскаго человка и учителя — Алекся Степановича Хомякова.
Сознаніе этой необходимости побудило насъ выступить съ чтеніями о Хомяков, напечатанными во Всемірномъ Встник и въ Русскомъ Встник и теперь отдльнымъ изданіемъ.
Хомяковъ родился и воспитанъ въ православной, русской, богатой, хорошо образованной помщичьей семь, жившей обыкновенно зиму въ Москв, а лтомъ въ одной изъ своихъ деревень въ Тульской, Смоленской и Рязанской губерніяхъ. Такимъ образомъ дтство и юность Хомякова прошли въ коренной Россіи. ‘Воспитанный въ религіозной семь и въ особенности набожною матерью’,— говоритъ Хомяковъ о себ, — ‘я былъ пріученъ всмъ сердцемъ участвовать въ этой чудной молитв церковной (о соединеніи церквей). Когда я былъ еще очень молодъ, почти ребенкомъ, мое воображеніе часто воспламенялось надеждою увидть весь міръ христіанскій соединеннымъ подъ однимъ знаменемъ истины’. А вотъ какъ изобразилъ онъ намъ свою мать, Марью Алексевну, урожденную Киреевскую:
‘Она была хорошій и благородный образчикъ вка, который еще не вполн оцненъ во всей его оригинальности, вка Екатерининскаго. Вс (лучшіе разумется) представители этого времени какъ-то похожи на Суворовскихъ солдатъ. Что-то въ нихъ свидтельствовало о сил неистасканной, неподавленной и самоотверженной. Была какая-то привычка къ широкимъ горизонтамъ мысли, рдкая въ людяхъ времени позднйшаго. Матушка имла широкость нравственную и силу убжденій духовныхъ, которыя, конечно, не совсмъ принадлежали тому вку, но она имла отличительныя черты его: вру въ Россію и любовь къ ней. Для нея общее дло было всегда, и частнымъ ея дломъ. Она болла, и сердилась, и радовалась за Россію гораздо боле, чмъ за себя и своихъ близкихъ’.
Подъ такимъ воздйствіемъ сложился нравственно и духовно Хомяковъ.
Домъ Хомяковыхъ былъ полонъ слдами русской старины. Близость къ народу, которую Хомяковъ съ дтства привыкъ въ себ чувствовать, укрплялась въ немъ самою крпкою изъ связей, связью вры и церковнаго общенія. (Ляск.).
Кстати сказать, село Богучарово, гд всего чаще проводилъ лто Хомяковъ, вдь это, по былинамъ,— родина Ильи Муромца, любимйшаго и славнйшаго изъ нашихъ чудныхъ народныхъ богатырей, на котораго былъ такъ похожъ по духовному своему складу Хомяковъ.
Шестилтній Хомяковъ во время наполеоновскаго нашествія жилъ въ Рязанской губерніи, въ сел Кругломъ, въ сосдств съ дочерью Кутузова.
‘Проводя большую часть своей дтской жизни среди московскихъ святынь, мальчикъ не могъ не проникнуться настоящимъ старорусскимъ духомъ, и когда онъ изъ своего рязанскаго убжища узналъ, что Москва, которую онъ такъ любилъ съ тхъ поръ, какъ себя помнилъ, принесена въ экертву за спасеніе Россіи, могъ-ли ребенокъ Хомяковъ, если не умомъ, то живымъ пониманіемъ сердца не уразумть того, что творилось вокругъ него?’ (В. Ляск.).
Такъ воспитывалось въ Хомяков живое чувство любви къ родной стран, къ родному народу.
Въ 1815 г. одиннадцатилтній Хомяковъ на перезд изъ смоленскаго имнія Липицъ въ Петербургъ встрчаетъ на постоялыхъ дворахъ лубочныя изображенія сербскаго народнаго освободителя — Георгія Чернаго и говоритъ своему старшему брату еодору, что онъ станетъ бунтовать славянъ. Такимъ образомъ чувство любви къ родин освщается и расширяется въ одиннадцатилтнемъ мальчик сознаніемъ общеславянскаго племенного родства и святости народной борьбы за свободу. Тутъ опять воспитывается его духъ жаждою новаго подвига, жаждою принять участіе въ освободительной борьб. И это не было въ немъ мимолетнымъ порывомъ. На 17 году своего возраста Хомяковъ пытался бжать къ возставшимъ грекамъ, и къ этому — 1821 году относится первое, по времени, стихотвореніе, изъ помщенныхъ въ послднемъ собраніи его сочиненій. Это — Посланіе къ Веневитиновымъ.
Вотъ выдержка изъ этого перваго стихотворенія Хомякова:
Въ то время, какъ въ другихъ странахъ свобода народная ограждена законами,—
‘Лишь Греція одна стонала подъ ярмомъ.
Столтья протекли. Объяты тяжкимъ сномъ.
Въ ней слава, мужество, геройскій духъ молчали,
И, мнилося, они на вки чужды стали
Своей стран родной, стран великихъ длъ,
Стран, гд нкогда свободы гимнъ гремлъ,
Въ долинахъ, на холмахъ, въ ущельяхъ горъ высокихъ.
Пришлецъ съ Алтайскихъ горъ, сынъ дебрей и степей,
Обременилъ ее безславіемъ цпей.
Тиранства алчнаго ненасытимый геній
Разрушилъ чудеса минувшихъ поколній.
И злато, и труды голодной нищеты,
И сила юности, и прелесть красоты —
Все было добычей владыкъ иноплеменныхъ.
Но небо тронулось мольбами угнетенныхъ,
И Греція, свой сонъ сотрясши вковой,
Возникла, какъ гигантъ, могущею главой.
О, други! Какъ мой духъ пылаетъ бранной славой:
Я сердцемъ и душой среди воины кровавой!
Свирпыхъ варваровъ непримиримый врагъ,
Я мыслью съ Греками, сражаюсь въ ихъ рядахъ…
О, еслибъ гласъ Царя призвалъ насъ въ грозный бой!
О, еслибъ онъ веллъ, чтобъ Русскій мечъ стальной,
Спасатель слабыхъ царствъ, надежда, страхъ вселенной,
Отмстилъ за горести Эллады угнетенной!..’
Впослдствіи исполнилось желаніе юноши Хомякова. Въ 1828 и 29 г.г. онъ участвовалъ въ русской войн съ Турками, проявилъ въ этой войн блестящую храбрость и, конечно, на мст познакомился съ южнымъ порабощеннымъ славянствомъ. Еще ране, въ 1826 году онъ объхалъ земли западныхъ славянъ.
Къ 15—17 лтнему возрасту Хомякова относится неоконченная поэма ‘Вадимъ’. 15-лтній Хомяковъ перевелъ Тацитову ‘Германію’ и оду Горація ‘Parens deorum cultor et infrequens’, прославляющую божественное всемогущество. Названные первые труды и опыты творчества показываютъ, на какіе предметы направлена была мысль молодого Хомякова.
Въ 1821 г. Хомяковъ выдержалъ въ Московскомъ Университет испытаніе на степень кандидата математическихъ наукъ.
Въ это время около него собрался кружокъ молодыхъ друзей: Веневитиновыхъ, В. С. Киревскаго, Кошелева, Муханова. Кружокъ прилежно занимался нмецкой философіей, послдователями которой и сторонниками западнаго просвщенія были вс эти его друзья. ‘По Хомяковъ не уступалъ имъ своего строго православнаго и русскаго образа мыслей’. Нсколько поздне Хомяковъ познакомился и сдружился съ Петромъ Васильевичемъ Киревскимъ,— человкомъ его склада мыслей. Хомяковъ очень его любилъ и называлъ ‘Великимъ печальникомъ за Русскую землю’ (В. Ляск.).
Еще поздне, въ начал 40-хъ годовъ Хомяковъ сблизился и сталъ руководителемъ Константина Сергевича Аксакова и Юрія еодоровича Самарина. Вотъ какъ изображаетъ ихъ взаимныя отношенія и характеры Иванъ Серг. Аксаковъ въ предисловіи къ печатавшимся въ 1879 г. въ ‘Русскомъ Архив’ письмамъ А. С. Хомякова къ Самарину, вошедшимъ теперь въ VIII т. соч. Хомякова.
‘Въ 1839 г. Аксаковъ и Самаринъ (оба кандидаты Московскаго Университета), до того времени почти незнакомые другъ съ другомъ, согласились готовиться вмст къ испытанію на магистра. Дружно и горячо принялись они за работу: вмст читали Гегеля (преимущественно ‘Логику’), вмст же прочли вс памятники русской словесности, древней и позднйшей, до половины XVIII вка, изучили лто9
пней, старинные грамоты и акты. Оба горячо любили Россію, для обоихъ православіе было семейнымъ преданіемъ и достояніемъ, и оба же были жаркими почитателями германскаго философскаго мышленія и литературы. Но когда предъ молодымъ, пытливымъ умомъ, изощреннымъ искреннею любовью, раскрылся цлый новый, своеобразный, невдомый имъ дотол, міръ русскаго народнаго духа и жизни со своими еще не изслдованными тайниками, они съ увлеченіемъ, съ восторженною радостью привтствовали его, будто обтованную землю. Они, казалось (да и дйствительно), обрли, наконецъ, почву для безпочвенной, блуждавшей дотол русской мысли, они нашли, или думали, что нашли полное оправданіе своимъ ‘непосредственнымъ’ сочувствіямъ. Но полнымъ для приверженцевъ Гегелева діалектическаго процесса могло быть только философское оправданіе, а потому Гегель же и послужилъ на то, чтобъ объяснить, санкціонировать обртенную ими новую истину, доказать ея всемірно-историческое значеніе. Быстро, на первыхъ же порахъ, была сдлана попытка построить на началахъ же Гегеля цлое міросозерцаніе, цлую систему своего рода ‘феноменологіи’ русскаго народнаго духа, съ его исторіей, бытовыми явленіями и даже православіемъ. Эта попытка, собственно относительно русской исторіи, выразилась отчасти и въ магистерской диссертаціи K. С. Аксакова о Ломоносов, дописанной имъ въ 1844 году. Самаринъ же выбралъ себ предметомъ диссертаціи Стефана Яворскаго и еофана Прокоповича, какъ проповдниковъ.
‘Блистательно сдавъ экзаменъ въ феврал 1840 года, оба магистранта, оба друга, ставши почти не разлучивши, явились въ московскомъ обществ смлыми и рьяными провозвстниками новаго ученія. Слдуетъ, однако же, замтить, что въ этомъ товариществ мысли и пропаганды, творчество мысли, страстное къ ней отношеніе, рьяность проповди принадлежали собственно K. С. Аксакову. Онъ былъ не только философъ, но еще боле поэтъ (не въ смысл только стихописанія), и строгій, логическій выводъ, даже въ научныхъ изслдованіяхъ, почти всегда упреждался въ немъ какимъ-то художественнымъ откровеніемъ. Добываемое анализомъ, изученіемъ, всецло овладвало всмъ его существомъ, являлось въ немъ уже синтезомъ, его убжденія не оставались при немъ, но проникали вс изгибы его нравственнаго бытія, переходили немедленно въ жизнь, въ дло, или, при ограниченности поприща для ‘дла’, въ неустанную повсюдную проповдь: все это съ такою полнотою искренности, съ такою внутреннею силою, для которой никакія уступки, никакія сдлки съ дйствительностью, ни даже соображеніи съ условіями современности, не были возможны. Шумно огласились московскія литературныя гостинныя необычайными для нихъ пылкими его рчами, и хотя онъ скоро прослылъ за ‘чудака’, ‘фанатика’, человка ‘съ крайностями’ и идеалиста (послднее, конечно, не безъ основанія), однакоже дйствіе его рчей было тмъ сильне, что рядомъ съ нимъ появлялся всюду, какъ человкъ съ нимъ вполн единомышленный Ю. . Самаринъ, спокойный, воздержный, во всеоружіи свтскихъ приличій и самообладанія, чей блестящій и саркастическій умъ хорошо былъ извстенъ московскому обществу.
‘Природа Самарина была совершенно противоположна природ K. С. Аксакова. Если Самарину недоставало творчества и почппа, то онъ превосходилъ своего друга ясностью, логическою крпостью и всесторонностью мысли, зоркостью аналитическаго взгляда. Его требованія въ мышленіи были несравненно строже, его логику не могли подкупить никакія сочувствія и влеченія. Онъ не только ничего не принималъ на вру, но, въ противоположность своему другу, былъ исполненъ недоврія къ самому себ и подвергалъ себя постоянно аналитической проврк. K. С. былъ рожденъ ораторомъ и говорилъ лучше, чмъ писалъ. Самаринъ никого не увлекъ, подобно ему, художественностью и страстностью рчи, но, доведя мысль до совершенной отчетливости, онъ выражалъ ее въ устномъ и письменномъ слов съ такою точностью и прозрачностью, въ такой неотразимой послдовательности логическихъ выводовъ, что это составляло красоту своего рода: подобнаго ему въ этомъ отношеніи, по крайней мр въ Россіи, не было другого и едва ли скоро будетъ.
‘Тмъ не мене, сблизясь съ K. С. Аксаковымъ, когда ему, т. е. Самарину, было только 20 лтъ, онъ былъ увлеченъ своимъ старшимъ другомъ, боле его надленнымъ творческимъ талантомъ, художественностью и силою чувства, и года два находился, какъ говорится, подъ вліяніемъ послдняго. Затмъ, ставъ зрле, натура Самарина, съ прирожденною ей трезвостью ума, предъявила свои права, между ними (какъ видно изъ ихъ переписки, и къ крайнему огорченію K. С—ча), возникли не несогласія, но споры, свидтельствовавшіе, что Самаринъ не удовлетворялся для себя умственнымъ процессомъ своего друга и выходилъ на самостоятельный путь внутренняго развитія.
‘Въ обществ, въ которомъ они появились вмст въ 1840 г., встртили они Хомякова, и эта встрча была ршающимъ событіемъ въ ихъ жизни. Онъ превосходилъ ихъ не только зрлостью лтъ, опытомъ жизни и универсальностью знанія, но и удивительнымъ гармоническимъ сочетаніемъ противоположностей ихъ обихъ натуръ. Въ немъ поэтъ не мшалъ философу, и философъ не смущалъ поэта, синтезъ вры и анализъ науки уживались вмст, не нарушая правъ другъ друга, напротивъ, въ безусловной, живой полнот своихъ правъ, безъ борьбы и противорчія, но свободно и вполн примиренные. Онъ не только не боялся, но признавалъ обязанностью мужественнаго разума и мужественной вры спускаться въ самыя глубочайшія глубины скепсиса, и выносилъ оттуда свою вру во всей ея цльности и ясной, свободной, какой-то дтской простот. Онъ презиралъ вру робкую, почіющую на бездйствіи мысли и опасающуюся анализа науки. Онъ требовалъ лишь, чтобъ этотъ анализъ былъ доводимъ до конца. Когда и какъ совершился въ немъ этотъ духовный и умственный процессъ, ршительно неизвстно: въ самомъ начал 30-хъ годовъ, когда его другъ Киреевскій еще издавалъ ‘Европейца’, міросозерцаніе Хомякова было, въ главныхъ своихъ основаніяхъ, положительно тоже, что и въ 1860 г., въ годъ его смерти. Всегда общительный, неутомимый поститель всхъ интеллигентныхъ сборищъ, онъ, однако, не былъ проповдникомъ и, строго говоря, до встрчи съ Самаринымъ и K. С. Аксаковымъ, въ своемъ образ мыслей оставался почти одинокимъ. Онъ никогда никому не навязывалъ ‘вры’, и никогда не выставлялъ ее въ себ напоказъ, какъ ни била она въ немъ жизненнымъ ключомъ, а занимался въ обществ діалектическими спорами: то съ отрицающими вру раціоналистами, то съ псевдоврующими и съ изуврствующими, обличая первыхъ путемъ логики и анализа въ несостоятельности раціонализма, а вторыхъ въ несостоятельности ихъ основаній вры, въ ихъ внутреннемъ противорчіи. Отъ этого у многихъ онъ прослылъ человкомъ не только безъ вры, но и безъ всякихъ убжденій.
‘Встрча съ Самаринымъ и съ K. С. Аксаковымъ была и для Хомякова полна плодотворныхъ послдствій. Молодые люди отважно вступили въ бой съ этимъ атлетомъ діалектики, какъ называлъ его Герценъ. Года два слишкомъ продолжались споры, все тсне и крпче, но постепенно сближая противниковъ. Впрочемъ, споръ шелъ не о значеніи народности вообще и русской по преимуществу, не о духовной сущности и отличіяхъ Русскаго народа отъ Западной Европы и пр., и пр., а по преимуществу объ отношеніи философіи къ религіи и о православіи, оправдываемомъ или выводимомъ молодыми людьми изъ началъ Гегеля. Философскія оправданія, на которыхъ они было успокоились, оказались несостоятельными. Хомяковъ раскрылъ имъ свое ученіе о Церкви, расширилъ ихъ собственную точку зрнія, исправилъ и поставилъ построенную ими теорію на новыя основы. ‘Я съ вами боле согласенъ, чмъ вы сами’, часто говаривалъ Хомяковъ K. С. Аксакову. Въ послднемъ, впрочемъ, это освобожденіе отъ оковъ Гегеля произошло безъ особенной борьбы: Гегель какъ бы потонулъ въ его любви къ Русскому народу. Самъ онъ, подъ однимъ своимъ стихотвореніемъ ‘Къ иде’, посвященнымъ Ю. . Самарину и писаннымъ въ 1842 году съ эпиграфомъ: ‘Es exestirt Nichts als Iclee’ лтъ черезъ 10 сдлалъ такое примчаніе: ‘Въ это время увлекала меня Германская философія, нисколько не заслоняя земскаго дла, которому въ служеніе хотлъ я принести философію и которому принесъ ее потомъ въ жертву. Жертва была законна. Выраженіе будетъ врне, если я скажу, что живой голосъ народный освободилъ меня отъ отвлеченности философской. Благодареніе ему’.
‘Иначе, разумется, долженъ былъ произойти этотъ переворотъ въ Самарин. ‘Голосъ народный’ не могъ заглушить въ немъ совсть мыслителя. Долгія ночи проводилъ онъ уже не въ спорахъ, а въ бесдахъ вдвоемъ съ Хомяковымъ, домогаясь отвта мучительнымъ вопросамъ, вызваннымъ новою работою мысли и тмъ внутреннимъ раздвоеніемъ, о которомъ и свидтельствуетъ первое его письмо. Это же письмо свидтельствуетъ о близости, которая установилась между 40-лтнимъ Хомяковымъ и его молодыми друзьями. Нкоторые изъ старыхъ его пріятелей полушутливо, полусерьезно упрекали его въ измн, даже въ томъ, что онъ ‘льститъ молодому поколнію’… Этотъ союзъ духовный, душевный, умственный и нравственный, скоро огласился во всемъ тогда интеллигентномъ и литературномъ мір, какъ особый ‘толкъ’ или сектанство, пріобрлъ немало молодыхъ приверженцевъ, привлекъ и много старыхъ друзей, при всемъ разнообразіи личныхъ характеровъ и несогласіи въ нкоторыхъ частностяхъ, къ единству общаго направленія, къ общей работ русскаго народнаго самосознанія, однимъ словомъ, положилъ основаніе ‘славянофильству’. Это прозвище, данное въ насмшку петербургскою литературою, которымъ обзывали во время оно приверженцевъ Шишкова и князя Шихматова, мало по малу утвердилось и, но общему признанію, уже заняло мсто въ исторіи русскаго общества, какъ почетное наименованіе’.
Щедро одаренный всми духовными силами отъ природы, между прочимъ и необыкновенной памятью, и составивъ себ въ ней огромный запасъ свдній по всмъ областямъ человческихъ знаній, Хомяковъ въ совершенств владлъ сократическимъ методомъ, т. е. умньемъ вести споръ и приводить своихъ противниковъ къ сознанію ошибочности защищаемыхъ ими положеній.
‘Боецъ безъ устали и отдыха’, Хомяковъ, по словамъ Герцена, ‘билъ и кололъ, нападалъ и преслдовалъ, осыпалъ остротами и цитатами, пугалъ и заводилъ въ лсъ, откуда безъ молитвы выйти нельзя’.
Такимъ былъ но душевному своему складу А. С. Хомяковъ.
Самаринъ говоритъ о Хомяков:
‘Живые умы и воспріимчивыя души выносили изъ сближенія съ Хомяковымъ то убжденіе или, положимъ, то ощущеніе, что истина живая и животворящая никогда не раскрывается передъ простою любознательностью, но всегда дается въ мру запроса совсти, ищущей вразумленія, и что въ этомъ случа для умственнаго постиженія требуется подвигъ воли, что нтъ такой истины научной, которая бы не согласовалась или не должна была окончательно совпадать съ истиною повданною, что нтъ такого чувства или стремленія въ нравственномъ отношеніи безукоризненнаго, нтъ такой разумной потребности, какого бы рода она ни была, отъ которыхъ бы мы должны были отказаться, вопреки нашему сознанію и нашей совсти, чтобы купить успокоеніе въ лон Церкви, словомъ, что можно врить честно, добросовстно и свободно что даже иначе, какъ честно, добросовстно и свободно, и нельзя врить’.
Скончавшись 20 сентября 1860 года, Хомяковъ оставилъ по себ семь-восемь десятковъ небольшихъ стихотвореній, небольшія журнальныя статьи, которыхъ въ послднемъ изданіи его трудовъ набралось три тома, въ томъ числ одинъ съ богословскими статьями, томъ писемъ, и еще такъ называемую ‘Семирамиду’, т. е. записки о всемірной исторіи — трудъ неупорядоченный, незаконченный, которому Хомяковъ не усплъ дать даже и заголовка.
Наслдство по вншности и объему небольшое. Но вдь Сократъ и Христосъ вовсе ничего писаннаго ими самими по себ не оставили, и, однако, Сократъ справедливо почитается величайшимъ изъ учителей языческой древности, а ученіемъ Христа напоена вселенная.
Значеніе жизненнаго подвига и вліяніе на послдующее человчество такихъ людей, какъ Хомяковъ, опредляются не по количеству оставленной ими посл себя печатной бумаги.
Каждое изъ небольшихъ твореній Хомякова свтитъ уму и сердцу имющихъ очи, чтобы видть, небесною глубиной и немерцающимъ свтомъ яркихъ мысленныхъ звздъ.
Теперь, прежде, чмъ перейти къ послдовательному и связному изложенію міросозерцанія Хомякова и взглядовъ его на разные стороны жизни и вопросы человческаго духа, ознакомимся по нкоторымъ изъ его стихотвореній съ общимъ его настроеніемъ, съ предметами къ которымъ преимущественно устремлялась его мысль, и съ тмъ основнымъ источникомъ, изъ котораго черпалъ Хомяковъ свое вдохновеніе.
Въ часъ полночный, близъ потока,
Ты взгляни на небеса:
Совершаются далеко
Въ горнемъ мір чудеса.
Ночи вчныя лампады,
Невидимы въ блеск дня,
Стройно ходятъ тамъ громады
Негасимаго огня.
Но впивайся въ нихъ очами —
И увидишь, что вдали,
За ближайшими звздами,
Тьмами звзды въ ночь ушли.
Вновь вглядись — и тьмы за тьмами
Утомятъ твой робкій взглядъ:
Вс звздами, вс огнями
Бездны синія горятъ.
Въ часъ полночнаго молчанья,
Отогнавъ обманы сновъ,
Ты вглядись душой въ писанья
Галилейскихъ рыбаковъ,—
И въ объем книги тсной
Развернется предъ тобой
Безконечный сводъ небесный
Съ лучезарною красой.
Узришь: звзды мыслей водятъ
Тайный хоръ свой вкругъ земли,
Вновь вглядись — другія всходятъ,
Вновь вглядись, и тамъ, вдали,
Звзды мыслей, тьмы за тьмами,
Всходятъ, всходятъ безъ числа,
И зажжется ихъ огнями
Сердца дремлющая мгла.
1853.
Сказанное въ этомъ стихотвореніи о Писаніи можетъ быть отнесено отчасти и къ писаніямъ самого Хомякова, въ которыхъ, какъ въ зеркал чистыхъ водъ, отразилось Небо.
Вотъ другое его стихотвореніе тоже, такъ сказать, исповднаго или молитвеннаго содержанія:
Земля трепещетъ, по эиру
Катится громъ изъ края въ край.
То Божій гласъ, онъ судитъ міру:
‘Израиль, Мой народъ, внимай!
Израиль! Ты Мн строишь храмы,
И храмы золотомъ блестятъ,
И въ нихъ курятся иміамы,
И день и ночь огни горятъ.
Къ чему Мн пышныхъ храмовъ своды,
Бездушный камень, прахъ земной?
Я создалъ землю, создалъ воды,
Я небо очертилъ рукой!
Хочу — и словомъ расширяю
Предлъ безвстныхъ вамъ чудесъ,
И безконечность созидаю
За безконечностью небесъ.
Къ чему Мн злато? Въ глубь земную,
Въ утробу вковчныхъ скалъ
Я влилъ, какъ воду дождевую,
Огнемъ расплавленный металлъ.
Онъ тамъ кипитъ и рвется, сжатый
Въ оковахъ темной глубины,
А ваши серебро и злато
Лишь всплескъ той пламенной волны.
Къ чему куренья? Предо Мною
Земля, со всхъ своихъ концовъ,
Кадитъ дыханьемъ подъ росою
Благоухающихъ цвтовъ.
Къ чему огни? Не Я-ль свтила
Зажегъ надъ вашей головой?
Не Я-ль, какъ искры изъ горнила,
Бросаю звзды въ мракъ ночной?
Твой скуденъ даръ.— Есть даръ безцнный,
Даръ нужный Богу твоему,
Ты съ нимъ явись и, примиренный,
Я вс дары твои приму:
Мн нужно сердце чище злата
И воля крпкая въ труд,
Мн нуженъ братъ, любящій брата,
Нужна мн правда на суд!…’
1858.
Многіе изъ крупныхъ писателей отожествляли свое назначеніе, назначеніе писателя съ пророческимъ. Всмъ извстны пушкинское и лермонтовское стихотворенія Пророкъ, но многіе ли знаютъ соотвтствующее имъ, хотя и не носящее такого же названія, стихотвореніе Хомякова, если и уступающее тмъ двумъ въ образности, то отнюдь не въ сил и искренности чувства:
Какъ часто во мн пробуждалась
Душа отъ лниваго сна,
Просилася людямъ и братьямъ
Сказаться словами она!
Какъ часто, о Боже, рвалася
Вщать Твою волю земл,
Да свтъ осіяетъ разумный
Безумцевъ, бродящихъ во мгл!
Какъ часто, безсильемъ томимый,
Съ глубокой и тяжкой тоской,
Молилъ Тебя дать имъ пророка
Съ горячей и крпкой душой!
Молилъ Тебя въ часъ полуночи,
Пророку дать силу рчей,
Чтобъ міръ оглашалъ онъ далеко
Глаголами правды Твоей!
Молилъ тебя съ плачемъ и стономъ,
Во прах простертъ предъ Тобой,
Дать міру и уши и сердце
Для слушанья рчи святой!
1851
Къ этому же виду стихотвореній, въ которыхъ Хомяковъ говоритъ о своемъ собственномъ призваніи, относится
По жесткимъ глыбамъ сорной нивы,
Съ утра, до истощенья силъ,
Довольно, пахарь терпливый,
Я плугъ тяжелый свой водилъ.
Довольно, дикою враждою
И злымъ безумьемъ окруженъ,
Боролся крпкой я борьбою…
Я утомленъ, я утомленъ!
Пора на отдыхъ. О, дубравы!
О, тишина полей и водъ,
И надъ оврагами кудрявый
Втвей сплетающихся сводъ!
Хоть разъ одинъ въ тни отрадной,
Склонившись къ звонкому ручью,
Хочу всей грудью, грудью жадной,
Вдохнуть вечернюю струю.
Стереть бы потъ дневного зноя,
Стряхнуть бы грузъ дневныхъ заботъ!..
‘Безумецъ! Нтъ теб покоя,
Нтъ отдыха: впередъ, впередъ!
Взгляни на ниву: пашни много,
А дня немного впереди.
Вставай же рабъ лнивый Бога.
Господь велитъ иди, иди!
Ты купленъ дорогой цною,
Крестомъ и кровью купленъ ты.
Сгибайся-жъ, пахарь надъ браздою!
Борись, борецъ, до поздней тьмы!’ —
Предъ словомъ грознаго призванья
Склоняюсь трепетнымъ челомъ,
А Ты безумнаго роптанья
Не помяни въ суд Твоемъ!
Иду свершать въ труд и пот,
Удлъ, назначенный Тобой,
И не сомкну очей въ дремот,
И не ослабну предъ борьбой.
