Разсужденіе о Россійскомъ язык (*).
(*) Взятое изъ Сокращеннаго курса Россійской Словесности Гна Профессора Глинки въ рукописи.
(Окончаніе въ слд. книжк.)
——
Разсужденіе о Россійскомъ язык.
(Окончаніе.)
——
Рассуждение о российском языке, Глинка Григорий Андреевич, Год: 1813
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Начало, перводревняго языка Россійскаго, по примру большей части иныхъ языковъ, покрыто завсою тайны, и намреваться, разсять хаосъ, окружающій древнихъ Руссовъ нарчіе, составленное, или смшанное съ нарчіями тхъ племенъ, коихъ они побждали, или коими, низложены были сами, есть покушеніе столько же отважное , сколько и безплодное.
Мы ничего неимемъ у себя достоврнаго даже и со стороны бытописанія предковъ нашихъ, Лтописцы Іоакимъ и Несторъ являются не прежде какъ въ X и въ ХI столтіяхъ, да и т по часту за истину выдавали одно лишь баснословныя преданія, лестныя для честолюбія народнаго. Россія долгое время воюя между Собою и съ сосдями своими, боролась, такъ сказать, за политическое свое бытіе, она положила основу будущаго своего величія, и взяла верхъ надъ враждующими противъ нее державами. Но между тмъ какъ въ семъ воинственномъ Государств протекли многіе вки въ непрерывной политической и воинской дятельности, языкъ нашъ и изящныя науки пребыли въ продолжительномъ младенчеств: шумъ оружій всегда и везд разсявалъ робкихъ Музъ, тишину и досужество любящихъ.
Вроятно однакожь, что отдаленный Олеговъ походъ противъ Восточныхъ Императоровъ пробудилъ Россію отъ ея усыпленія, и что торговыя сношенія ея съ Греками распространили кругъ свдній Россійскихъ обитателей. Въ таковыхъ поздкахъ, гд народъ могъ замтить чуждые ему обычаи, нимало не свдомыя изобртенія, живописные малой Азіи ландшафты, приятнйшій климатъ, видъ памятниковъ древности — умственныя его способности непремнно долженствовали развиться, и вкусъ къ приятнымъ искусствамъ пустилъ корни свои. Къ тому же Царьградъ былъ тогда единственнымъ мстопребываніемъ уцлвшихъ письменъ, поезія и краснорчіе были въ немъ уважаемы, и Греческой языкъ, несмотря на свою порчу, все еще ссужалъ прелести свои твореніямъ умовъ избранныхъ.
Но сколь медленные успхи были сдланы въ наукахъ при самомъ Владимір Великомъ, то явствуетъ изъ Лтописи Несторовой, въ которой повствуется, что Владиміръ въ учреждаемыя имъ училища не иначе вводилъ дтей знатнйшихъ своихъ Бояръ, какъ насильственно, и матери по дтяхъ своихъ, отводимыхъ въ училища, плакали какъ по умершихъ. Тогдашняго времени первые образователи юношества Россійскаго, главные насадители наукъ и единственные усовершенствователи Богослужебнаго языка были духовные отцы, выходцы изъ Моравіи и Греціи, происхожденія же большею частію Славянскаго. Имъ предоставлено, было переложить на Славянской язык Библіи и иныя творенія учителей Восточной церкви, и переписывать многія учебныя книги, они же поучали народъ истинамъ религіи и морали. Сіи ученые, образовавшіе Славянскій языкъ по Греческому, не имвши на отечественномъ язык систематическихъ грамматиковъ и философическихъ словотолкователей, при совершенномъ недостатк природныхъ классиковъ и здравосудящихъ критиковъ, и при всеобщемъ невжеств всхъ званій и состояній гражданъ, не иначе могли руководствоваться прекраснйшимъ въ свт языкомъ, какъ слабо и превратно. Г. Карамзинъ такъ отзывается о сихъ образователяхъ языка Славянскаго: ‘Переводчики нашихъ духовныхъ книгъ образовали языкъ ихъ совершенно по Греческому, наставили везд предлоговъ, растянули, соединили многія слова, и сею такъ сказать химическою операціею измнили первобытную чистоту древняго Славянскаго.’ — Здсь кстат можно замтить, что общеупотребительный языкъ Россійскаго народа и церковный или Славянскій языкъ, на счетъ которыхъ въ наше время вышло много ученыхъ прній, и въ коихъ спорющія стороны больше одн у другихъ испровергаютъ, нежели что-либо созидаютъ сами, оба они изстари были двумя отличными между собою нарчіями. Стоитъ только сличить слогъ Русской Правды или Псни о поход Игоревомъ на Половцовъ со слогомъ церковныхъ книгъ тринадцатаго и четырнадцатаго столтій, чтобъ оправдать сказанное мною. Сія несходность въ самыхъ даже памятникахъ позднйшаго времени обнаруживается съ очевидною ясностію. И только въ образцовыхъ твореніяхъ новйшихъ Филологовъ нашихъ оба сіи нарчія сливаются какъ бы въ одно прекраснйшее любословное вщаніе, способное для всхъ родовъ красотъ Піитическихъ и ораторскихъ. Тамъ Славяно-Россійскій языкъ поперемнно то сладостенъ, то звученъ, то высокопаренъ, онъ съ одинаковою удобностію живописуетъ сильныя страсти, нжныя ощущенія, возвышенныя чувства и прелестныя изображенія. Онъ становится описательнымъ, когда піитъ длается живописцемъ, страстнымъ, когда онъ хочетъ тронуть сердце, подражательнымъ, когда съ натуры беретъ сколки, порывистымъ, громкимъ, сильнымъ, когда мещетъ перуны. Ломоносовъ, сознавай тсное родство обоихъ языковъ, склоняетъ соотечественныхъ литтераторовъ обогащать сколько можно боле язык нашъ сокровищемъ церковныхъ Писаній, говоря, что ‘старательнымъ и осторожнымъ употребленіемъ сроднаго намъ кореннаго Славянскаго языка купно, съ Россійскимъ отвратятся дикія и странныя слова нелпости, входящія къ намъ изъ чужихъ языковъ, заимствующихъ себ красоту отъ Греческаго, и то еще чрезъ Латинской. Оныя неприличности нын небреженіемъ чтенія книгъ церковныхъ вкрадываются къ намъ нечувствительно, искажаютъ собственную красоту нашего языка, подвергаютъ его всегдашней перемн и къ упадку преклоняютъ.’
Ныншній отечественный нашъ языкъ, о коемъ многіе судятъ большею частію на удачу, самопроизвольно, или по внушенію темнаго и необдуманнаго чувства своего, и на счетъ котораго наговорено множество нелпостей какъ въ хорошую такъ и въ худую его сторону, языкъ сей могъ бы первенствующимъ быть между всми почти новйшими, еслибъ при несравненныхъ выгодахъ богатства своего, силы, величества, и приятности онъ заключалъ въ себ притомъ большую ясность, опредлительность и лучше былъ обработанъ, когдабъ мы имли у себя передъ глазами въ философическомъ дух сочиненныя Русскія грамматики и систематически расположенные Словари, когдабъ сами изобиловали писателями, близкими къ совершенству въ разныхъ родахъ искусства, ума и знаній.
Ломоносовъ, сей великой знатокъ и образователъ языка Россійскаго, разбирая его съ благовидной стороны, превозносить его достоинства съ живйшимъ жаромъ. ‘Въ Русскомъ язык, говоритъ онъ, мы находимъ великолпіе Испанскаго, живость Французскаго, крпость Нмецкаго, нжность Итальянскаго, сверхъ того богатство и сильную въ изображеніяхъ краткость Греческаго и Латинскаго языка. Сильное краснорчіе Цицероново, великолпная Виргиліева важность, Овидіево приятное витійство не теряютъ своего достоинства на Россійскомъ язык. Кто углубляется въ немъ, употребляя предводителемъ общее философское понятіе о человческомъ слов, тотъ увидитъ безмрно широкое поле, или лучше сказать, едва предлы имющее море.’
Главныя и отличительныя языка сего свойства, составляющія прочную основу славы его, безъ сомннія, какъ уже мы сказали, суть: богатство его, сила, величество и приятность. Но при толь блистательныхъ началахъ естетическаго совершенства, он по сіе время, къ несчастью, весьма еще недостаточное получилъ образованіе, а со всмъ тмъ всякому свдомо, что хотя образованность въ высшей Степени есть обманчивое знаменованіе внутренняго достоинства какого бы то ни было языка, изобилованіе классическими твореніями не мало придаетъ однакожъ ему блеску и знаменитости, то есть, обработывая языкъ во всевозможныхъ отношеніяхъ приспособляя его ко всякимъ тонамъ и содлывая его свойственнымъ для многоразличнйшихъ предметовъ. Почему Вольтер не безъ основательности сказалъ въ нкоторомъ мст своего сочиненія: что прекраснйшій тотъ языкъ, на коемъ имется большее число превосходнйшихъ сочиненій, подразумвая тутъ одн лишь избранныя творенія ума, въ коихъ слогъ играетъ важную ролю, и не давая между ими мста такимъ сочиненіямъ, каковы напр., экономическія, медицинскія и проч. Науки имютъ особенный для себя удлъ, сами же по себ просто какъ науки он мало споспшествуютъ украшенію языковъ.
Но чтобъ обнаружить въ полномъ свт таковую мысль на счетъ двухъ разнаго достоинства языковъ въ отношеніи къ ихъ обработанности и совершенству, и дабы при томъ чрезъ сличеніе одного языка съ другимъ удобне можно было выставить на показъ благовидныя и слабыя ихъ Стороны, я считаю за нужное сдлать безпристрастное сравненіе Россійскаго языка съ Французскимъ, и произнести о нихъ судъ безъ всякаго предубжденія въ пользу того или другаго, заимствуя на счетъ Французскаго языка различныя мысли и замчанія нкоторыхъ лучшихъ его критиковъ.
Повсемственность языка Французскаго и всми признанная слава первокласныхъ сей націи писателей приобрли Франціи великое множество приверженниковъ. Но если языка сего почитатели возносятъ его до небесъ въ обиду всмъ прочимъ, по одному лишь Слпому къ нему пристрастію, то спрашивается: чмъ они могутъ оправдать таковое необдуманное предпочтеніе? Если Французской язык иметъ первенство надъ Русскимъ потому только, что, какъ говорятъ многіе, сей послдній не въ состояніи замнить въ полной мр нкоторыя до безконечности утонченныя выраженія, нкоторые термины отвлеченнйшихъ умоначертаній, а и того еще мене отборныя Французскихъ трагедій слова и какъ бы случайно найденныя счастливыя фразы, или искусно сложенную комическую игру слов и складовъ, то въ такомъ случа не обинуясь скажу, что сіи и имъ подобныя преимущества, не могши никакъ умалить достоинства опорочиваемаго языка, служатъ токмо доказательствомъ, что зрлость другаго несравненно въ высшей степени. Я охотно признаю, что во Французскомъ имется множество слов, коимъ нтъ у насъ равнозначущихъ, но съ такою же по малой мр легкостію можно будетъ пріискать тысячи оригинальныхъ Русскихъ терминовъ, рченій, поговорокъ, кои навсегда для Французскаго языка останутся безъ перевода. Слава не суть представительные знаки мыслей. Сумма общеупотребителъныхъ въ народ терминовъ есть одинъ лишь отпечатокъ всеобщей системы его идей, его предразсудковъ, его нравовъ, его вкусовъ, его навыковъ, его свдній, его любимйшихъ намеканій, его понятій о природ, подверженной столькимъ перемнамъ отъ почвы и климата, его ума, столь разнообразно измняющагося, онъ зависитъ отъ самаго происхожденія его, исторіи, волновавшихъ его событій, отъ положенія, въ коемъ прежде былъ и теперь находится. Какъ же посл этого хотть, чтобъ одинъ языкъ съ точностію переводилъ другой? Тамъ, гд самыя идеи не соотвтствуютъ между собою, можно ли ожидать, чтобъ изражающія ихъ слона подходили близко одн къ другимъ. Всякому извстно, что самый Лапландецъ, Финнъ, или Готтентотъ, не смотря на скудное свое нарчіе, могутъ представить множество такихъ слов, коимъ не найдутся единознаменательныхъ въ богатйшихъ Европейскихъ языкахъ. Стало излишнее будетъ какъ для Россійскаго, такъ и для Французскаго языковъ напышаться обладаніемъ несмтнаго богатства, потому-только, что каждый изъ нихъ получилъ въ удлъ свой множество слов, изключительно тому или другому принадлежащихъ, Аравитянинъ, имющій слишкомъ шесть, десять терминовъ для наименованія лошади можетъ статься не иметъ даже и одного, чтобъ изобразить соловья, и сколько тысячь выраженій нашихъ недостаетъ у него? Изъ чего ясно, видно, что смотря по тому, какую мы придаемъ важность нкоторымъ вещамъ, слова, оныя вещи изображавшія, боле или мене распложаются. По чему самому напрасно черезъ-чуръ величаться побдою своею, когда слово одного языка не иметъ права гражданства въ другомъ. Надобно только знать, есть ли въ том или иномъ язык равносильныя, достаточно замняющія слова, и нтъ нужды заботиться, чтобъ он сходствовали между собою какъ, родныя и кровныя, какъ близнецы: ето бы значило желать невозможнаго.
Но сколько можемъ мы пріискать въ нашемъ язык такихъ терминовъ, кои изражаютъ различныя оттнки однхъ и тхъ же самыхъ идей, и коимъ Французы ничего не могутъ представитъ для ихъ замщенія, а ето самое обнаруживаетъ дйствительную языка бдность. Французы напр. всеобщимъ словомъ enfant изображаютъ различныя постепенности возраста, коимъ мы имемъ три соотвтственныхъ термина. Птенецъ, что на Французскомъ язык значитъ: l’enfant qui est au berceau, дитя, L’enfant en bas age, и ребенокъ, un enfant qui approche de l’adolescence. Другъ и приятель переводится на Французскомъ общимъ словомъ: аті, всякому однакожъ свдомо, сколько значеніе сихъ словъ на одинаково. Приятель можетъ расположить насъ къ себ съ приданію своими дарованіями, умомъ, или иными приятными качествами, и связь между имъ и нами хотя и самопроизвольная, но весьма слабая и непрочная, друг же для насъ все, это другое мы. Для такихъ слов, какъ напр. свойственникъ, родственникъ или родня, родители, Французы неимютъ инаго термина, опричь parent, неизражающаго ни мало сіи столько отдаленнаго сходства понятія. Я приведу здсь нкоторое мсто изъ Ломоносова, гд соловьиный напвъ изображенъ въ мастерскихъ оттнкахъ, и чего самаго искуснйшій Французской переводчик никакъ бы не могъ, кажется, переложить на свой языкъ. Вотъ оно: ‘Коль великаго удивленія сіе достойно! въ толь маленькому горлышк нжной птички толикое напряженіе и сила голоса! ибо когда вызвану, теплотою вешняго дня взлетаетъ на втвь высокаго дерева внезапно, то голосъ, безъ отдыху напрягаетъ, то различно перебираетъ, то ударяетъ съ отрывомъ, то крушитъ къ верху и къ низу, то, вдругъ приятную пснь произноситъ, и между сильнымъ возвышеніемъ урчитъ нжно, свиститъ, щелкаетъ, поводитъ, хрипитъ, дробитъ, стонетъ, утомленно, стремительно, густо, тонко, рзко, тупо, гладко, кудряво, жалко, порывисто.’
Что принадлежитъ до общей суммы всхъ, сполна Россійскихъ словъ, то хотя заподлинно то врно, что языкъ нашъ, какъ, первобытный, несравненно Французскаго словообильне, но не беру на себя доказать мннія сего, ясно и удовлетворительно: опора на Словарь Россійскаго языка въ шести томахъ весьма слабая и не надежная, а притомъ мудрено дознаться, сколько содиненіе сіе близко, или далеко отъ совершенства, поелику иныхъ націй предшественники наши доказали уже на самомъ дл, какъ трудно сочинять полные Словари какихъ, бы то ни было, языковъ. При первомъ изданіи Академическаго Словаря языка Французскаго, Академики, сочинявшіе его, между великимъ множествомъ разныхъ упущеній забыли внести слово: Академія. Г. Крофтъ (извстный Англіискій литтераторъ), занимавшійся съ давняго времени усовершенствованіемъ знаменитаго Англійскаго языка Джонсонова Словаря, открылъ недостающихъ въ немъ слишкомъ двадцать тысячъ словъ, вс безъ исключенія пріисканныхъ имъ въ классическихъ Англійскихъ писателяхъ, на счетъ бдности Французскаго, языка самъ Вольтеръ сознается, уподобляя его нищему, посредствомъ однхъ лишь подаяній бдное существованіе свое прибавляющему {‘За нсколько лтъ до французскаго переворота разсказываетъ нкоторый французской литтераторъ, бесдовалъ я однажды съ знаменитымъ по учености своей Профессоромъ Форстеромъ, и въ присутствіи его сына, о бдности языка французскаго. Къ многоразличнымъ и весьма обширнымъ свдніямъ своимъ оба они присоединяли еще глубокое изученіе языковъ. И тотъ и другой утвердительно приписывали французскому нарчію крайнюю скудность, но сынъ, весьма далекій отъ того, чтобъ разсуждать о немъ въ худую, сторону, удивлялся, что Французы съ такимъ неимоврнымъ искусствомъ умли имъ пользоваться, что трудно даже и подозрвать въ его бдности, и не иначе можно было въ томъ удостовриться, какъ узнавши его коротко. Они замтили, что языкъ сей имлъ не больше 28,000 словъ, изъ коихъ 1,700 коренныхъ, въ Нмецкомъ же напротивъ того находилось 80,000 терминовъ. Таковое изчисленіе сдлано ими было не на удачу, можно поврить ихъ сказанія по словарямъ обоихъ языковъ.’}. Правда, что такіе оригинальные и классическіе творцы, какъ напр. Монтескье, Паскаль, Боссюетъ, мастерски умли вознаградить таковую въ словахъ скудость, чрезъ искусственное ихъ прибираніе и надлежащее по мстамъ распредленіе, не имвши вовсе нужды придумывать для сего новые и до того небывалые термины. Весьма часто случается видть, что меньше нежели посредственные сочинители безпрестанно вводятъ новыя слова, по тому токмо, что слишкомъ, по себ немощны, чтобъ оплодотворить языки и оживишь слог свой счастливо пріисканными выраженіями, Вольтеръ, предвидвшій, кажется, издали искаженіе Французскаго языка, которое постигло его въ чудовищный вкъ Французскаго переворота, не сказалъ ли всмъ охотникамъ до новизнъ сего рода,
Si vous ne pensez pas, crez de nouveaux mots (*)?
(*) Т. е. если вы не хотите мыслить, созидайте новыя слова.
Источникомъ богатства и вмст возвышенности Россійскаго языка можетъ почесться то несравненное удобство, съ коимъ мы переносимъ лучшія языка Славянскаго слова и обороты въ нашъ собственный, и такимъ образомъ всегда имемъ у себя подъ рукою особенное стихотворное нарчіе для предметовъ высокихъ и изящныхъ. Французской же лирикъ для возвышеннйшихъ матерій не иметъ инаго языка, какъ простаго общенароднаго.
Слдующіе напр. изъ Гомеровой Иліады взятые стихи, и переведенные двумя разныхъ націй извстными литтераторами, послужатъ лучшимъ доказательствомъ сказанному,
Дражайшій отрокъ сей зря страшный отчій видъ,
И сталь, и звучну мдь, чмъ ратникъ сей покрытъ,
Зря гребень шишака колеблемъ, оперенный,
Вспять взоръ свой обратилъ, пуская дтскій крикъ,
И къ лону мягкому прислужницы приникъ.
Во Французскомъ же г-на Битобе перевод,
‘L’enfant, а Paspect d’un pè,re qu’il aime, pouvant par l’clat des armes et du panache menaant et terrible qu’il voit flotter au sommet du casque, fe rejette en arrir, se cache dans le sein, de sa nourrice, et pousse un cri d’effroi.’
Сверхъ того мы имемъ несравненную выгоду заимствовать изъ другихъ языковъ, особенно древнихъ, множество въ національномъ дух составленныхъ слов, и которыя не вредятъ ни мало оригинальности Русскаго языка, Напр. любомудріе (philosophie), законоискусство или правовденіе (jurisprudence), военоначальникъ или полководецъ (Gйnral), самочувствіе (sentiment de loi-mкme), своекорыстіе (intrкt), самодержавный (autocrate), первородный (premier-n) и проч. и проч., вс сіи и имъ подобныя слова съ перваго на нихъ взгляда совершенно всякому изъ насъ знакомы,
Къ обилію языка Россійскаго, надлежитъ такъ же отнести несравненно большее число нашихъ уменьшительныхъ, нежели каковое имется во Французскомъ, и таковыхъ же второстепенныхъ уменьшительныхъ, въ кои мы превращаемъ по произволу нашему большую часть существительныхъ именъ, такъ на примр домъ, въ уменьшительномъ будетъ домикъ (что значитъ une petite jolie maison), а въ другомъ уменьшительномъ домишко (что, уже всегда худое иметъ значеніе, и точно то же что на Французскомъ une clietive maison, une barraque), малый (garon), мальчикъ (petit garon), мальчишко (un garon de rien). Къ премногимъ именамъ прилагательнымъ и нарчіямъ такъ же придается уменьшительное, напр. прилагательное желтый, въ уменьшительномъ иметъ желтоватый, короткій, коротковатый, а изъ нарчія немного составлено въ уменьшенномъ вид немножко, трудно, трудненько и прич, — вольность, происходящая отъ правильнаго нашихъ слов образованія, и которая, по причин тому противной, не свойственна нимало языку Французскому. Обстоятельство, коего не могу я умолчать, говоря объ уменьшительныхъ, есть притомъ таковое, что кром сопряженныхъ съ ними прелестей, ощутительныхъ для всякаго Русскаго, он сверхъ того живописуютъ еще и самую идею и чувство. Напр. изъ существительнаго сынъ, составлено сынокъ и сыночикъ, два разныя уменьшительныя, носящія на себ отпечатокъ чувства и понятія родительской любви, которыя отзываются въ сердц читателей. Въ подтвержденіе таковой мысли приведемъ здсь столько всми извстную Дмитріева псню:
Стонетъ сизой голубочикъ,
Стонетъ онъ и день и ночь,
Его Миленькой дружочикъ
Отлетлъ далеко прочь.
Онъ ужь больше не воркуетъ
И пшенички не клюетъ,
Все тоскуетъ, все горюетъ,
И тихонько слезы льетъ.
Съ нжной стки на другую
Перепархиваетъ онъ,
И подружку дорогую
Ждетъ къ себ со всхъ сторонъ,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Онъ ко травк прилегаетъ,
Носикъ въ перья завернулъ, и проч.
Увеличительныя слова для существительныхъ и прилагательныхъ именъ есть также не маловажное преимущество Россійскаго языка передъ Французскимъ, тотъ самое можно сказать и объ учащательныхъ нашихъ словахъ.
Къ немалой также польз Языка нашего можно приписать недостатокъ въ немъ Французскихъ членовъ, которые кром того что не допущаютъ длать въ рченіяхъ извороты по образцу древнихъ языковъ, наполняютъ еще самую фразу безконечнымъ множествомъ ни мало не нужныхъ частицъ, членовъ и мстоименій a, des, du, je, moi, il, vous, nous, elle, le, la, les и que, безъ коихъ Французы ступить не могутъ. Таковое неудобство особенно затрудняетъ ихъ до крайности, при перевод стихотвореній древнихъ или нкоторыхъ Европейскихъ языковъ. Самый большой размр стиховъ, какъ Французскихъ, такъ и иныхъ націй, шестистопный, рдко однакожь бываетъ, чтобъ рченія изъ другихъ языковъ на Французской преложенныя, не требовали гораздо большаго числа словъ, нежели сколько ихъ въ подлинник находится: поелику форма ихъ рченій столько же сложная, сколько у другихъ она проста. Возьмемъ для примра первые два стиха Енеиды, которые Буало въ извстномъ своемъ сочиненій: l’Art poйtique (Піитика) замнилъ тремя слдующими:
Je chante les combats de cet homme pieux
Oui des bords d’Ilion, conduit dans l’Aufonie,
Le premier aborda les champs de Lavinie.
и при всемъ расположеніи своемъ переводчикъ опустилъ находящееся въ подлинник весьма существенное обстоятельство: по вол судебъ бгущаго, слова необходимыя въ чертеж Поета.
Вотъ еще другой примр: Le vrai favoir (прямое знаніе) а йt de tout tems (искони было) le pilote le plus sur (самонадежнымъ кормчимъ) a travers (посреди) les orages (бурь) de lа vie (житейскихъ).
Вс видимые здсь члены и частицы суть совершенно лишнія и для насъ ни къ чему не пригодные. Всего боле однакоже требуется отъ языковъ, чтобъ они представляли разуму въ самой скорости и сколько можно ясне взаимныя соотношенія словъ, имющихся въ сочиненіи какого нибудь рченія.
Между свойствами, длающими языкъ нашъ столько въ пользу свою отличнымъ отъ Французскаго, значительнйшее въ томъ состоитъ, что расположеніе словъ сего языка подчинено строгимъ законамъ аналитическаго порядка, который онъ можетъ оставить только въ нкоторыхъ особенныхъ и чрезвычайныхъ случаяхъ, и то еще связанный множествомъ разныхъ условій и ограниченій, между тмъ какъ мы по образцамъ древнихъ языковъ длаемъ, если не самопроизвольные, то по малой мр съ великою свободностію смлые въ рченіяхъ извороты, совтуясь съ нашимъ ухомъ, для гармоніи настроеннымъ. Въ сей фраз напр. Богъ сотворилъ вселенную (Dieu а crй l’univers) Французу не позволительно сдлать каковую либо въ словахъ перестановку, не обезобразивъ совершенно смысла. Богъ въ семъ рченіи: представляетъ въ себ подлежащее, оно существо созидающее, а слово вселенная есть сказуемое, иными словами существо сотворенное. Занимаемыя обими сими словами роли познаются во Французскомъ по однмъ лишь своимъ мстамъ, пребывая всегда неизмнными въ окончаніи своемъ. На Русскомъ, напротивъ того, слова Богш и вселенная имютъ въ одномъ лишь единственномъ числ пять различныхъ окончаніи, показывающихъ ясно взаимное словъ отношеніе въ синтаксис, такъ что въ разноскахъ, точно какъ въ переставленіяхъ, Россійскаго языка рченіе можетъ по имющейся въ том надобности составлено быть различнымъ образомъ. Не надлежитъ однакожъ для сего думать, какъ то нкоторые иностранцы пишутъ, что Конструкція нашего языка не ограждена никакими началами, и что лишь бы слова, входящія въ состав рченія, вс были на лицо, нтъ нималйшей надобности заботиться, въ какомъ порядк он размщаются и какія исправляютъ должности. такое-то слово, говорятъ иные, поставленное въ начал фразы, точно то же самое представляло бы собою, когдабъ отнесено было на ея конецъ, такъ что когда бросить въ шляпу перемшенныя какъ ни попало слова какого нибудь рченія, и вынимать ихъ на удачу одн посл другихъ, какъ лотарейные билеты, то словорасположеніе почти вовсе не потеря и т отъ того въ правильности своей. Будучи твердо убждены, что языкъ нашъ чуждъ таковаго своевольства, и что он не хочетъ и не можетъ пользоваться странною выгодою затруднять безъ всякой надобности понятіе слушающаго или читающаго неправильно разбросанными словами и самовольнымъ Конструкціи составленіемъ, для подкрпленія сказаннаго разберемъ нижеслдующіе примры по свойству языка Россійскаго, Нимфы оплакивали горестную кончину Дафниса. Для сего повствовательнаго вида таковое словъ расположеніе кажется быть самое естественное, но если дадимъ сему реченію иной оборотъ, то смыслъ его ни мало отъ того не перемнится: Дафниса горестную кончину оплакивали Нимфы, точно какъ и въ фраз такимъ образомъ расположенной: Горестную Дафниса кончину оплакивали Нимфы или Нимфы оплакивали, поелику различныя словъ окончанія, означающія падежи именъ и времена глаголовъ, показываютъ у насъ взаимное ихъ соотношеніе, хотя и находятся он въ нкоторомъ другъ отъ друга отдаленіи. Со всмъ тмъ приведенный ниже сего порядокъ словъ несообразенъ съ духомъ Россійскаго языка: Нимфы Дафниса оплакивали кончину горестную, или еще таковый: Кончину Нимфы оплакивали Дафниса горестную, ибо въ предпослдней фраз глаголъ, поставленный между собственнымъ и существительнымъ именами, вовсе не опредляетъ, къ которому изъ обоихъ предпочтительно относится, а въ послдней прилагательное слишкомъ далеко отнесено отъ своего существительнаго, въ зависимости коего всегда находится. Вотъ и другіе два примра, равно погршающіе противъ духа языка по тмъ же самымъ причинамъ!
И въ мысляхъ я заснувъ по утомленьй нжныхъ.
Сумароковъ въ XIV Эклог.
И свтлой дщери взоръ Петровой.
Ломоносовъ въ III Од.
Излишнее будетъ, кажется, доказывать, что словорасположеніе языка Россійскаго иметъ свои положительные законы, и что извороты и перестановки употребляются токмо или для угожденія слуху, или для соглашенія слога со страстями, или наконецъ для разнообразія, просто въ повствовательныхъ видахъ ходъ нашего языка почти таковой: всего прежде помщается въ рченіи говорящее или дйствующее лицо его, а наконецъ самый предметъ дйствія, такъ что идеи слдуютъ одн за другими, большею частію сообразно порядку времени и природы. Въ слог же боле оживленномъ, и гд страсти оратора играютъ первенствующую роль, теченіе мыслей соображается со степенью важности, которую предметы имютъ въ воображеніи.
Всякому извстно, что самоважнйшій предмет въ ораторскомъ предложеніи есть или подлежащее, или дйствіе означающій глагол, или нарчіе, которое изображаетъ способ дйствія, или наконецъ сказуемое, съ коимъ предмет дйствія въ тснйшей связи. И такъ глаголъ, нарчіе, подлежащее, сказуемое, управляющее его, непремнно будутъ занимать первыя въ предложеній мста, смотря по мр ихъ важности въ отношеніи къ главной цли говорящаго.
Кто изъ любителей словесности не знаетъ приступа Цицероновой рчи противъ Катилины, которой нкоторые отрывки такъ удачно переведены Ломоносовымъ: ‘Докол будешь, Катилина, употреблять во зло терпніе наше?’
Значительнйшій здсь предметъ нарчіе времени, означающее крайнее терпливости истощеніе: душа періода есть чувство негодованія и нетерпнія, и таковое чувство изражается въ сей фраз не иными словами, какъ докол будешь? Употреблять во зло поставлено ниже, и могло бы по нужд и гораздо еще того дале быть отнесено, поелику если негодуютъ на злоупотребленіе, то сіе больше по тому, что оно слишкомъ долгое время продолжалось. Терпніе наше, правда необходимо для смысла, но оно по своему мсту иметъ не больше какъ второстепенную силу.
‘Коль долго укрывать станешь, отъ насъ сіе твое бшенство? до чего похваляться будешь необузданною твоею продерзостію?’ Ето совершенно тотъ же самый прежній ходъ, поелику мы здсь видимъ ту же самую основу мыслей и чувствіи, коль долго, до него.
Дале! ‘Или не возмущаетъ тебя ночное защищеніе горы Палатинской, ни стража около града, ни страхъ народный, ни стеченіе всхъ добрыхъ людей, ни крпкой караулъ для безопасности собравшихся здсь Сенаторовъ, ни взоры, ни лица оныхъ. Въ сей вопросительной форм, еще боле придающей силу рчи, частицы или, не, ни изображаютъ непреодолимое Катилинино упорство, изочтеніе вещей, долженствовавшихъ его поколебать, включено тутъ все безъ остатка.
‘Или не чувствуешь ты, что твои совты явны.’ Глаголъ чувствуешь, который занимаетъ здсь самое значительное лицо, занимаетъ и почетнйшее мсто въ рченіи семъ, его можно даже считать въ самомъ начал поставленнымъ, ибо раздлительный союзъ или приданъ рченію только для особеннаго его вида. Тоже самое замчаніе сдлаемъ мы и о послдующей фраз: ‘Или ты не видишь, что уже вс сіи сановитые мужи только отъ одной умренности въ совсти своей удерживаютъ твои заговоры,
‘Кого ты изъ насъ чаешь, который бы не зналъ, что, ты ныншней и что прошлой ночи длалъ, гд былъ и какихъ людей созвалъ, и какіе имлъ совты.’ Вотъ обстоятельства: кого, что, гд, какихъ и какіе, ихъ представляютъ всхъ прежде глаголовъ, поелику сіи послдніе гораздо здсь меньше значатъ, нежели приведенныя мстоименія, нарчіе и частица.
‘О времена! о вкъ!’ Здсь нтъ двухъ расположеній, поелику и то и другое не больше какъ слова.
‘Сенатъ про то вдаетъ, Консулъ то видитъ, а злодей еще дышетъ?’ Стоитъ токмо читателю напомнить себ сказанное выше сего о свойственной языку нашему конструкціи ораторской формы, чтобъ самому извлечь правило.— ‘Что я говорю дышетъ!’
‘Он заносить дерзскую свою ногу въ Сенатъ’, ето обстоятельство мста, Сенатъ.
Что он длаетъ тамъ. ‘Онъ участвуетъ въ сужденіяхъ сего почтеннаго собранія, онъ бросаетъ на каждаго изъ насъ кровожаждущіе свои взоры.’ Дло идетъ о дйствіи, по чему самому глаголъ и поставленъ напереди, предшествующее же ему мстоименіе приобщено къ глаголу единственно для большей его ясности.
‘А мы, привязанные къ республик, мы думаемъ ей принести достаточную жертву’ и проч., здсь иное уже словорасположеніе. Ораторъ считаетъ себя вправ длать укоризны, кому? исправляющимъ важнйшія государственныя должности.
Нтъ надобности, кажется, продолжать дале разборъ сей Рчи, чтобъ подкрпить истину нашего показанія врасужденіи находимой у насъ сообразности теченія словъ съ живостію ораторскихъ движеній.
Въ Русскомъ язык склоненія лучше образованы, имютъ боле отличительный вншній вид, и несравненно разнообразне Французскихъ. Въ нихъ всего легче распознать родительный, дательный, винительный и творительный падежи, у насъ имется средній родъ, котораго и слдъ отыскать во Французскомъ трудно. Французы одинаково говорятъ про мущину и женщину sort fils, Русской же напротивъ же смшиваетъ въ одно два разныхъ рода, и называетъ, когда рчь идетъ о мущин, его сынъ, когда же говорится о женщин: ея сынъ, что самое не мало содйствуетъ приятности и ясности рчи.
Мы также нашли тайну привязывать къ глаголамъ посредствомъ окончаній многія отношенія, не умножая для сего словъ, отношенія сіи изражающихъ. Во Французскомъ язык надобно употребить для всякаго отношенія особенный вспомогательный глаголъ: спомогательное avoir для залога дйствительнаго, спомогательное tre для страдательнаго залога: не рдко оба сіи разнородные спомогательные ставятся вмст, напр. j’ai t averti (я былъ извщенъ), j’ai t battu (я былъ битъ). Спомогательные придаются Французскимъ личнымъ мстоименіямъ: je, tu, il (я, ты, онъ), наконецъ спомогательные столь же по существу своему необходимы для нкоторыхъ наклоненіи. Неудобство сіе, точно какъ и недостающія у Французовъ измненія въ окончаніяхъ причиною странности въ ихъ порядк словъ.
Въ такихъ случаяхъ, гд требуется выразить начало дйствія, или окончаніе его и образъ, прехожденіе изъ одного состоянія въ другое, Россіянинъ, вмсто того чтобъ прибгнуть къ перифразу, какъ то особенно Французамъ свойственно, иметъ для каждаго изъ своихъ видовъ готовый у себя глагол, каковы напр. глаголы: забрить (commencer raser), доехать (finir moifsoner), покраснть (devenir rouge).
Сила Русскихъ терминовъ такова, что для изложенія ихъ въ точномъ смысл Французамъ не остается инаго средства, кром больше или меньше многословнаго объясненія, какъ то можно усмотрть изъ вспавшихъ мн на ум: словолитная (fonderie de caractè,res d’imprimerie), молитвенникъ (un livre des priè,res), монашествовать (mener une vie monacale), чернобровая молодица (une jeune femme qui a les fourcils noirs), смотрть изъ подлобъя (regarder au desfous du coin de l’oeil), залой (la continuation de boire avec excè,s), рысистый (qui court in bon trot), стремглавъ (la tte en bas), лиходйствоватъ (avoir de mauvaises intentions) мировая (un accornodement fait l’amiable), зарница (l’clair sans tonnerre), зартаченье (l’humeur rtive d’un cheval), боданіе (l’action de frapper des cornes), четверня (l’attelage de quatre chevaux), извозничать (faire le voiturier) и проч.
Особенно въ сложныхъ словахъ геній Русскаго языка обнаруживается въ полномъ своемъ блеск и велелпіи. Почасту отъ одного слова распложается ихъ цлое племя, и вс он какъ бы наши знакомыя и родныя. На пр. отъ нарчія криво вс нижеозначенныя слова примлют начало свое: кривизна (la courbure) кривовръ (un faux croyant), кривляться, (faire la minaudire), кривотолкъ (un faux interprиte), криволинейный (curviligne), криводонный (ayant un fond tortu), кривошея (qui а le cou tors), криво душникъ (qui а la conscience large), криводушничать (agir en hom. me qui а la conscience large, user de fourberie) и проч.
Французскія, напротивъ того, сложныя слова не больше какъ два слова одинокихъ, посредствомъ соединительной черты взаимно зближенныхъ, каковы на пр., bel-esprit, esprit-fort, sang-froid, bas ge, remuemnage и другія, чего не льзя намъ сказать о своихъ, составленныхъ изъ сходствующихъ между собою общеупотребительныхъ слов, таковы: сиро-питатель, чуже—земной, странно-пріимство, брако-со-четаніе и имъ подобныя. Глаголы наши въ особливости отличаются сего рода богатствомъ.
Языкъ нашъ, образованный по началамъ Греческаго, пользуется одинаковыми съ нимъ выгодами въ первобытной своей систем. Онъ въ собственныхъ ндрахъ Сохраняетъ корни свои, вс одинокія слова, входящія въ составъ сложныхъ. Ето древо, которое при пересадк вынуто изъ грунта со всми его тончайшими корещками, и которое на новой своей почв несвязанное никакими затрудненіями произращать благороднйшіе плоды, вовсе можетъ забыть первое свое начало,
Французской же существуетъ однимъ лишь займомъ, длаемымъ большею частію изъ нарчіи и по. сіе время еще извстныхъ. Коренныя его слова, кои вс почти простыя и первообразныя, потеряны въ испорченномъ Цельтическомъ язык, а и того еще боле въ Латинскомъ и Греческимъ: Ето поверхностной духъ, который, и грамматическомъ смысл, никакой не иметъ глубины, который самъ по себ ничего бы не могъ произвесть безъ чуждыхъ пособій, коими он поддерживается. Его не льзя назвать съ правильностію дре. вомъ, поелику оно не покоится на корняхъ своихъ, это втвь, къ устарлому древу привитая, многосильная втвь, пустившая изъ себя множество листьевъ, цвтовъ и плодовъ, лишенныхъ однакожь свойственнаго имъ цвта и вкуса, моихъ питательный сок измнился въ первоначальныхъ его протокахъ.
Изъ сего естества вепрей проистекаютъ во Французскомъ язык многіе существенные недостатки, между коими значительный тонъ, что немалое число его словъ дйствительна невразумительны для знающихъ одинъ лишь сей язык, что другія такъ же въ большомъ количеств имютъ темный смысл и двузначительную опредленность, и не сообщаютъ о себ инаго понятія, какъ однимъ лишь обычаемъ и обще принятымъ мнніемъ безусловно установленнаго, въ нихъ тщетно искать яснаго созерцанія коренныхъ или въ составъ входящихъ простыхъ словъ. Отъ чего самаго мы почасту слышимъ такія и имъ подобныя несвязныя и противорчащія выраженія, conomie domestique (домашнее хозяйство), не подумавши о томъ ни мало, что взятое изъ Греческаго cлово conomie Значитъ домашній законъ, а domestique то же что принадлежащій дому, stratagиme de guerre (военная хитрость), не сообразивъ того въ ум своемъ, что ftrateia значитъ уже по себ война, hirarchie militaire (военная гіерарxія или священноначаліе), тогда какъ hirarchie (отъ hiereus и archia произведенное) изъ слова въ слово духовное правительство означаетъ, и Французы отнюдь не стыдятся съ важностію произносить нелпицу: le commandement facer dotal de l’armie (т. e. священническое надъ войскомъ начальство) и проч. Я спрашиваю у всякаго: такіе Французскіе термины, каковы abstrait (отвлеченный), allusion (намеканіе), antidote (противоядный), blasphиme (богохуленіе), concilier (согласовать), conclure (заключить), distraire (разсять), distribuer (раздашь), goisme (себялюбіе, самоисканіе), quivoque (двузначительный), invention (изобртеніе), magnificence (великолпіе), parallиle (сравненіе), preface (предувдомленіе), physionomie (лиценачертаніе), protecteur (покровитель), prcipitamment (скороспшно), fujet (предмет), tradition (преданіе) и тысячи иныхъ, на нашемъ язык совершенно ясныхъ и опредленныхъ, могутъ ли безъ особеннаго толкованія всми равно быть постигаемы? Конечно нтъ, поелику значеніе коренныхъ словъ, ихъ составляющихъ, совсмъ для Француза потеряно, онъ привязалъ къ нимъ условный и по преданію смыслъ, но таковой смысл ни чуть не первоначальный, не тотъ сложный и отличительный смысл. Отъ правильнаго соображеній начал происходящій.— Он составляетъ на счет ребенка смшанное понятіе о человчей твори въ низшемъ возраст до совершившихся ему десяти или двнадцати лтъ, и такое же точно иметъ понятіе о сын или дочери въ отношеніи къ ихъ родителямъ. По чему можетъ он знать, что ребенокъ (по Франц. enfant) долженствуетъ по настоящему означать существо, неимющее покамстъ способа объясняться словами? Въ частиц en онъ не можетъ признать Латинское in, и также мало выдаетъ, что глаголъ fari значитъ собственно говоритъ. Стало все смшано, или слабо ощущаемо въ сей передач древнихъ началъ, ни мало не свдомыхъ для употребляющей ихъ націи новйшихъ временъ. И того бы еще было хуже, когдабъ сдлать критическій разборъ ихъ учебнымъ и техническимъ словамъ, какъ на пр. Gographie, chronologie, thologie, cronologie и проч., Термины сіи были общенародные, столько же вразумительные для дтей Аинскихъ, сколько у насъ всякому знакомы: землеописаніе, лтопись, богословіе, черепословіе.
Другое важное неудобство, происходящее у Французовъ отъ совершеннаго ихъ въ коренныхъ словахъ недостатка, можно приписать ихъ сложнымъ словамъ, принятымъ ими, какъ он уже были древними образованы, не заботясь ни мало о входящихъ въ ихъ составъ простыхъ терминахъ, и имющимъ въ самой вещи для нихъ одно лишь знаменованіе словъ простыхъ, такъ что сего рода слова суть обыкновенные у Французовъ представители самыхъ сложныхъ ихъ идей, и отъ чего Самаго какъ въ слог такъ и въ рчахъ ихъ обнаруживается иногда неопредленность, безызвстность и слабость. Sujet составлено изъ sub (под-) и jactiig (верженный). Оно, правда, значитъ на французскомъ нчто тому близкое, но какая разность между ими въ изразительности! Ето отъ того происходитъ, что sujet сдлалось простымъ для Французовъ словомъ, а у Латинянъ оно было сложное. Epiderme (перепонка) составилась изъ epi съ верху и derma кожа, верхняя кожица. Французы конечно даютъ ему то же самое значеніе. Но не иначе какъ самопроизвольно, они бы могли этой вещи дать, какое заблагоразсудятъ, иное наименованіе, ибо ері ими derта ничего для нихъ не значатъ. И подлинна epiderme есть одно лишь простое Франсузское слово, долженствующее однакожъ нз- ражать сложную мысль, между тмъ какъ у Греновъ оно, точно какъ и самая мысль, были сложныя: Слдовательно Французы напрасно тщеславятся тмъ, что заимствовали слова свои большею частію изъ двухъ красивйшихъ языковъ древности, поелику коснувшись ихъ слегка и увести съ собою одну лишь поверхность Греческаго и Латинскаго языковъ, они оставили въ нихъ, ничего себ не присвоивъ, все дающее истинную языкамъ изразительность. Они въ разныя времена похищали, гд имъ случалось и какъ ни попало, нсколько плодовъ и нсколько цвтовъ, но забыли запастись смянами, дающими отъ себя цвты и плоды.
Глинка Г.А. Разсуждение о российском языке / [Из сокращ. курса рос. словесности гна проф. Глинки, в рукописи] // Вестн. Европы. — 1813. — Ч.70, N 15. — С.172-208.
Наконецъ слдствіемъ сего недостатка въ собственныхъ первообразныхъ словахъ то, что Французской языкъ совсмъ неспособенъ созидать новые термины по мр оказывающейся въ нихъ надобности, обогащаться и размножаться самъ собою. Самые даже вводители новыхъ Французскихъ терминовъ чувствовали необходимость въ иноязычныхъ заимствованіяхъ, они почерпали изъ отдаленнйшихъ источниковъ свои Kilometres, myriagrames, dcalitres и проч., вторый въ недл день назвали они duodi, десятый dcadi и т. д. Мсяцъ, въ которомъ Французы собираютъ виноградъ, называется vendmiaire, отъ Латинскаго vindemia {И со всмъ тмъ vindemiа имло въ Рим иное знаменованіе, нежели каковое оно могло въ Париж быть поелику слово сіе составлено изъ vinum и demere (собирать вино). Оно ясно изображало совокупленное понятіе собираніе винограда. Во французскомъ vendange мы усматриваемъ одно лишь простое слово, утратившее отпечатокъ и существенное свое достоинство. Соч.}, въ коемъ жатва производится, mefsidor, такъ же отъ Латинскаго mefsis начало свое восприявшее, въ которомъ наибольшіе бываютъ жары, thermidor, отъ Греческаго therme, между тмъ какъ наши старинныя мсяцовъ наименованія, хотя уже и давно изъ употребленія вышедшія, вс образованы по собственнымъ языка нашего началамъ. Нашъ прежній Апрль назывался у предковъ нашихъ Цвтень? Май былъ у нихъ Травень, Ноябрь по тогдашнему носилъ названіе Листопада, Декабрь же извстенъ былъ подъ именемъ Студеня. Я уже ни слова не скажу о варварскихъ терминахъ Мерсьевой фабрики, занятыхъ имъ отъ языковъ Греческаго и Латинскаго по прямой линіи, и на свой ладъ сочиненныхъ, которыхъ впрочемъ безъ смха читать не можно. Вотъ для образчика: lmoniser, enfunest, intuable, pistoletterait, profleuve и множество имъ подобныхъ. Такое значительное неудобство причиною частыхъ тревог между Французскихъ писателей при появленіи какого нибудь новаго термина, обыкновенно бывающаго чуждыхъ странъ произведеніемъ. Отъ того-то находимо мы такія многоразличныя въ словахъ неправильности и отступленія въ Французскихъ Словаряхъ, признавающихъ иногда имянно такой-то образ ихъ израженія, на пр. видъ прилагательнаго, и отвергающихъ всякой иной видъ, иногда находитъ въ нихъ уменьшительныя и производныя во множеств, коихъ первообразныя вовсе не существуютъ. Еслибъ какой охотникъ до новизнъ вздумалъ ввести во Французской языкъ на пр. существительное или нарчіе nervement (обезсиленіе, обезсилено), Академической Уставъ всеконечно тому воспротивится, показавши, что касательно сей мысли Французы сохранили у себя одинъ лишь глаголъ (nerver) и причастіе (nerv).
Русской языкъ напротивъ иметъ надъ Французскимъ существенной важности выгоду добывать изъ собственнаго рудника богатство свое, и со всмъ тмъ такіе у себя дома новообртенные термины, какъ на пр. переворотъ, небосклонъ, лиценачертаніе, промышленность, текучесть, и весьма многіе другіе не для всякаго ли изъ насъ равно удобопонятны?
Въ переводахъ, на Россійскомъ и Французскомъ сдланныхъ съ языка, наиболе обладавшаго сею творческою силою составлять слова, преимущество перваго надъ вторымъ ощутительно замтно. Сличая Кострова переводъ въ стихахъ (первыхъ восьми псней) Гомеровой Иліады съ лучшимъ Французскимъ переводомъ той же Поэмы, Г-мъ Битобе сдланнымъ, и приводя изъ нее нкоторые примры, мы увидимъ близкое соотношеніе языка нашего въ Греческому вразсужденіи системы коренныхъ языковъ, и нарчія, основавшаго бытіе свое на противоположныхъ имъ началахъ, и отъ сего по существу своему весьма слабаго.
Въ первой псни Иліады Греческой Поетъ имянуетъ Аполлона громовержцемъ, что на Французскомъ переведено: Qui lance les traits., сторукой исполинъ, le geant aux cent bras. Тамъ же Ахиллъ названъ быстроногимъ, aux pieds agiles, богоподобнымъ, gal aux dieux, Юнона златокрылою, aux ailes dores, черноокою, aux yeux noirs, блораменною, чего во Французскомъ вовсе нтъ, точно какъ и многіе другіе Гомеровы прекрасные епитеты тамъ опущены, на пр. многохолмный, многоснжный Олимпъ, стотельчный, небожитель, и проч. Первосдалище Битобе перевелъ une place diftinguиe, une part honorable, женоподобный у него просто значитъ lache, лполанита, belle, причастіе пространствуяй, puiffaпt, Юнона волоокая, Junon a l’oeil majestueux. Дале: Юпитеръ храмодержатель, le dieu qui lancй le tonnerre, сгуститель облаковъ, le dieu qui amoncиle les nues.
Оканчивающій первую пснь Иліады русской стихъ:
Златопрестольна съ нимъ Юнона возлегла:
Французской переводчикъ, при всемъ своемъ искусств, растянулъ до крайности: Et Junon, qui siè,ge dans tes cieudt fur un trne d’or, se place cote de lui, et le livre au repos.
Посл образчиковъ сего рода желаю знать, парафразованное и такимъ образомъ растянутое изложеніе не есть ли больше на Французскую стать перелицованный подлинникъ?
Сіи примры, какъ бы на удачу, мною взятые, и коими я всего бы легче могъ наполнить цлую книжку, будутъ слишкомъ по себ достаточны, говорю я, чтобъ дать почувствовать безконечную разность между нарчіемъ, вовсе неспособнымъ возобновлять себя, и такимъ языкомъ, который посредствомъ имющихся въ немъ собственныхъ коренныхъ словъ и постоянныхъ форм въ соображеніяхъ ихъ одаренъ достоинствомъ пластическимъ’…
Сіе-то внутреннее Россійскаго языка достоинство и допускаетъ, чтобъ геній его, не уклоняясь ни мало отъ положительныхъ своихъ начал, могъ притомъ умщать въ себ дух всякаго инаго образованнаго языка. Языкъ нашъ, при всхъ своихъ недостаткахъ, можетъ съ великимъ успхомъ обработывать на отечественныхъ поляхъ словесности драгоцнные плоды изящества и совершенства чужихъ земель, и присвоивать ихъ, какъ бы то были произращенія Россійскихъ странъ, лишь бы воздлыватели его были съ дарованіемъ. Лучшіе наши переводы, хотя и въ маломъ числ, служатъ неоспоримымъ тому доказательствомъ. Ломоносовъ точно такого же былъ о семъ мннія: и что самое всякой могъ усмотрть въ приведенныхъ выше сего словахъ онаго Сочинителя.
Благозвучность языка нашего есть новое его преимущество, по всмъ правамъ принадлежащее ему безпрекословно. Весьма бы легко привести здсь безконечное множество для слуха приятныхъ слов, въ коихъ гласныя и согласныя въ надлежащей находятся соразмрности, и гд т и другія такъ между собою перемшаны и одн къ другимъ подобраны, что онъ взаимственно снабжаютъ себя твердостію, нжностію и приятствомъ. Но излишнее о сей матеріи распространеніе здсь не у мста, я довольствуюсь на сей разъ приведеніемъ нсколькихъ отрывковъ изъ прекраснаго стихотворнаго сочиненія г-на Львова:
Я помню дни мои младыя,
Когда въ твоихъ златыхъ пескахъ
Часы свободы золотыя
Текли при радужныхъ струяхъ.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Я не забуду вкъ завидный
Въ твоихъ зеленыхъ берегахъ
Какъ Солнце шаръ свой златовидный
Купало въ голубыхъ волнахъ.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
И нын, другъ мой постоянной,
Ты такъ же весело журчишь,
И нын на зар румяной
Въ рубинахъ, въ золот горишь.
Луга зелены за тобою
Идутъ, любуяся красою,
Во слдъ сверкающимъ волнамъ,
Сребристы ивы берегами
Стоятъ передъ тобой рядами:
Подвижный щитъ твоимъ водамъ!
А я — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Лишь мн любви дитя румяный
Далъ слышать лиры сладкій звукъ
Предстали страсти мн толпою,
И ослпя меня мечтою,
На разум ополчились мой. и т. д.
Безспорно, что великое обиліе гласныхъ въ ткани Французскихъ словъ содлываетъ сей языкъ для слуха сладостнымъ, хотя благозвучность его, по мннію знатоковъ, гораздо уступаетъ Италіянской. Я никакъ не беру на себя ршить трудный запросъ, который изъ сравниваемыхъ нами языковъ по своей гармоніи и музыкальному тону иметъ первенство, ибо если съ одной стороны встрчаются оскорбляющее ухо излишнее стеченіе согласныхъ и сочетаніе буквъ, шероховатость производящія, то столько же съ другой стороны безвкусны выговариваемыя въ носъ гласныя и произвольное ихъ проглачиваніе, или растягиваніе. Но то заподлинно врно, что Русской языкъ занимаетъ середину между сверными и полуденными нарчіями, и что онъ благоразумно избгаетъ жесткости однхъ и единообразной, утомительной звучности другихъ, ушамъ, говоритъ Ривароль, легко можетъ надокучить приторная сладость языка Италіянскаго, самый же язык утомляется отъ крайней своей изнженности, и сіе происходитъ отъ того, что всякое по себ слово отмнно стройно, однакожь стройность цлой рчи никуда не годится. Легко впрочемъ быть можетъ, что какой нибудь поверхностной критик пріищетъ въ нашемъ язык много такихъ терминовъ, которые или жестки, или шероховаты для музыкальнаго уха, и съ свойственною ему легкостію не поставитъ себ въ грхъ по симъ частнымъ и особо по себ отдльнымъ словамъ сдлать одностороннее о нихъ сужденіе во всеобщей ихъ сложности. Но судить о язык по нкоторымъ его словамъ, бъ особенности взятымъ, значитъ то же, что оцнивать изящное твореніе по исторгнутымъ изъ него особеннымъ мстамъ, кои въ отлученіи своемъ по тому-то и кажутся намъ чуждыми и нескладными, что вышли изъ связи съ органическимъ цлымъ. Одинокое слово иметъ значеніе свое для одного лишь Грамматика, у стилистовъ оно его получаетъ не прежде какъ уже по занятіи имъ приличнаго мста, и между тмъ какъ оно обще съ другими содйствуетъ къ достиженію преднамреннаго авторомъ такта и сладостнаго хода рчи, то же самое слово теряетъ оскорбительную для слуха нашего грубость, которая иногда можетъ находиться въ словахъ, когда он порознь разсматриваются. Такія напр. слова, какъ существительныя: страсть, хищность, волхвъ, веществъ, средствъ, сокращенныя прилагательныя: черствъ, дряхлъ, быстръ, глаголы: скрылъ, чкнулъ, причастія: чувствовавшій, чтущій, мещущій, депричастія: воюя, свищучи и проч., конечно сами по себ не могутъ быть по вкусу цлаго свта, но къ искусственному ихъ размщенію у лучшихъ Россійскихъ прозаистовъ или стихотворцовъ он кажутся намъ не столько погршающими противъ гармоніи. Вообще языки тмъ стихотворне, пишетъ Профессор Меннерсъ, чмъ они изобильне въ выраженіяхъ подражательныхъ природ, чмъ больше имютъ многоразличія въ нжныхъ и грубыхъ, краткихъ и долгихъ, легкихъ и трудныхъ къ выговору словахъ, чмъ ощутительне въ нихъ гармонія и мелодія, и чмъ достаточне запасъ, израженій стихотворныхъ. Приведемъ для сего нкоторые примры, которые для меня послужатъ надежнйшею опорою, а для самаго языка будутъ лучшею хвалою. Въ стихотвореніяхъ знаменитаго нашего Лирика, Г. Державина, обладающаго. въ высшей степени искусствомъ давать языку и стихамъ строй мелодической, мы видимъ, какъ онъ, живописуя прелестную лтнюю, ночь, мастерски подобралъ термины, въ коихъ всякая согласная слегка опирается на гласную, и гд, для большей гармоніи, конечная предыдущаго слова гласная сочетается съ начальною, согласною послдующаго слова, и обратно:
На темноголубомъ эфир.
Златая плавала луна,
Въ серебряной своей порфир
Блистаючи съ высотъ, она
Сквозь окна домъ мой освщала,
И палевымъ своимъ лучемъ
Златыя стекла рисовала
На лаковомъ полу моемъ.—
Стихотворецъ, который больше нежели обыкновенный рифмослагатель, очень хорошо знаетъ, что для придачи живости стихамъ, и для содланія ихъ подражательными описываемымъ предметамъ, нужно сдлать съ строгою разборчивостію выборъ то полнозвучныхъ, и грубыхъ, то сладостныхъ словъ, въ нкоторыхъ случаяхъ предпочтительна слова полновсныя, въ другихъ же текучія слова. Иногда требуется отъ него, чтобъ умножалъ или уменьшалъ, буквы согласныя и стопы, и искусно прибиралъ звуки гласныхъ. Пожелаетъ ли онъ стиху придать, важный тонъ, тогда стоитъ ему лишь умножить число стопъ, усугубляющее и самый тактъ.
Буде же вознамрится дать стихами большую живость, и сдлать ихъ текучими, въ такомъ случа потребно усугубить короткіе стопные знаки.
Чтобъ изобразить различныя въ Природ ужасныя явленія, какъ-то страшные втровъ порывы, грозу, кораблекрушеніе и проч., Поетъ предпочтительно пользуется терминами, для сихъ мрачныхъ картинъ наиболе приличествующими. Такъ на пр. Ломоносовъ описываетъ морскую бурю:
Намъ въ ономъ ужас казалось,
Что море въ ярости своей
Съ предлами небесъ сражалось,
Земля стенала отъ зыбей,
Что вихри въ вихри ударялись,
И тучи съ тучами сражались,
И устремлялся громъ на громъ,
И что надуты водъ громады
Текли покрыть пространны грады,
Сравнять хребты горъ съ влажнымъ дномъ
Державинъ изобразилъ слдующемъ (у Ломоносова отчасти заимствованнымъ) стихомъ, столь близкимъ къ самому предмету, ужасную сцену начинающейся битвы:
Мечемъ ударилъ въ щитъ, громъ грянулъ меж горами.
Всякой можетъ ясно видть, сколько стихотворцы умышленно стараются наполнишь стихи свои буквою р, описывая что нибудь ужасное, грубое и неприятное. Слдующее мсто изъ стихотворенія, под заглавіемъ Ермакъ, такъ удачно подражаешь всмъ движеніямъ двухъ противоборцевъ, и особливо трещанію костей отъ мощнаго давленія, что думаешь быть очевидцемъ сей борьбы:
— — — Они сразились,
Ихъ сабли молніей блестятъ,
Удары тяжкіе творятъ,
И об разомъ сокрушились.
Они въ ручной вступили бой:
Грудь съ грудью и рука съ рукой,
Отъ вопля ихъ дубравы воютъ,
Они стопами землю роютъ,
Уже съ нихъ сыплетъ потъ какъ градъ,
Уже въ нихъ сердце страшно бьется
И ребра обоихъ трещатъ.
То сей, то оный на бокъ гнется,
Крутятся, и …. Ермакъ сломилъ.
Дмитріевъ.
А сей превосходный стихъ въ Енеид, Лирикомъ Петровымъ переведенной,
Урча и клокоча со щоглой поглощаетъ.
Не изображаетъ ли онъ съ удивительною точностію (чрезъ частое повтореніе складовъ ча, гл, нл и буквы щ) заглушающій шумъ морскихъ волнъ, съ свирпостію между собою сталкивающихся?
Всякому свдомо, что сіе подражаніе натур, происходящее отъ близкаго, соображенія живописательныхъ словъ съ предметами описаній, и каковыми терминами языкъ нашъ весьма изобилуетъ {Между великимъ множествомъ Русскихъ слов, имющихъ свойство подражательное, приведемъ на сей разъ слдующія: журчатъ, гремть, скрипть, питать, рычатъ, изрыгать, клокотать, хохотать, урчаніе, шопотъ, завывніе, трескъ, ехо, шорохъ, громъ. — Соч.}, есть занимательнйшая часть изящной Поезіи, лишь бы она не простиралась излишне далеко, а безъ того мы легко можемъ сдлаться предметомъ всеобщаго посмянія, какъ-то случилось и съ Г. Бартасомъ, сочинителемъ большой Поэмы на Сотвореніе міра, названной имъ: La Semaine (т. е. Седмица). Слдующее изъ Поэмы той мсто, въ которомъ онъ описываетъ полетъ и пснь жаворонка, казалось ему подражательной гармоніей:
La gentille alouette crie fon tire lire,
Tire lire a lire, et tire tiran lire
Vers la vote du eiel, puis, fon vol vers ce leu
Vire, et dsire dire: adieu Dieu, adieu Dieu.
Что принадлежитъ до просодіи или опредленнаго количества слоговъ, равномрно заключающейся въ благозвучности языка, выгода и здсь на сторон Русскихъ, ибо стихотворство наше метрическое, которое хотя и не получило еще совершеннаго образованія своего непосредственно по Греческому и Латинскому языкамъ, но рано или поздно конечно займетъ отъ нихъ счастливые ихъ размры стиховъ. Державинъ, Дмитріевъ, Карамзинъ и другіе ихъ послдователи исправятъ, можетъ быть, не удачную работу рифмача Телемахиды, а покамстъ они мало по малу приучаютъ насъ къ блымъ, дактило-хореическимъ и инымъ нашей тонической просодіи соотвтственнымъ стихамъ. Французской же языкъ, за неимніемъ количественной просодіи, нимало не способенъ украшать себя красивыми формами Греческаго стихосложенія. Французы, по особому языка своего строенію, хотя и имютъ ямбы, анапесты и спондеи, нкоторые признаютъ даже въ немъ оспориваемое другими существованіе хореевъ и амфибрахіевъ, но поелику Французскіе стихи не иначе измряются какъ числомъ слоговъ, размръ и порядокъ стопъ въ стихосложеніи отъ того весьма перепутаны, рифма же слишкомъ по себ слаба, чтобъ замнить ощутительный въ стихахъ недостатокъ гармоніи. Вотъ для образца стихи изъ Вольтеровой Генріады:
То же самое можно сказать и о слогоудареніи. Я думаю, что ударенія самыхъ высокихъ и самыхъ низкихъ слоговъ Россійскихъ возносятся и опускаются по лствиц діатонической выше и ниже возвышеннйшихъ и самонизшихъ Французскихъ складовъ. Въ слдствіе чего голос иметъ полную свободу перебгать музыкальную таблицу на дальнйшее пространство, а сіе самое доставляетъ намъ большее разнообразіе, большую мелодію.
Извстно, что изъ двадцати восьми стопъ Греческаго стихосложенія языкъ нашъ удержалъ за собою только девять. Но и съ симъ малымъ запасомъ прозодическимъ мы настоящіе богачи, когда слогоудареніе большей части Европейскихъ нарчій сличимъ съ нашимъ. ‘Да будетъ же честь и слава нашему языку’ (скажемъ вмст съ Карамзинымъ) ‘которой въ самородномъ богатств своемъ, почти безъ всякаго чуждаго примса, течетъ какъ гордая, величественная рка,— шумитъ, гремитъ,— и вдругъ, если надобно, смягчается, журчитъ нжнымъ ручейкомъ, и сладостно вливается въ душу, образуя вс мры, какія заключаются только въ паденіи и возвышеніи человческаго голоса.’
Можетъ быть я многое опустилъ изъ красотъ отечественнаго языка, быть можетъ, что весьма неудовлетворительно изобразилъ несравненныя совершенства его: силы мои и предначертанный план тому причиною. Впрочемъ я старался по возможности освободиться отъ всякаго предубжденія противъ языка, которому мы во многомъ обязаны, и который иметъ великое передъ нашимъ преимущество въ том, что въ продолженіе слишкомъ двухъ столтіи и въ обширнйшемъ град, въ семъ средоточіи любителей и знатоковъ словесности, онъ обработывается множествомъ превосходнйшихъ писателей, произведшихъ образцовыя творенія во всхъ почти родахъ. И если я отважился вскрыть нкоторые языка сего недостатки, руководствуясь мнніемъ другихъ, то сіе сдлано единственно съ тмъ, чтобъ помощію сравненія можно было съ большею удобностію выставить на показъ другимъ красоты нашего языка, имющаго также свои слабыя стороны.
[Глинка Г.А.] Разсуждение о российском языке: (Окончание) // Вестн. Европы. — 1813. — Ч.70, N 16. — С.259-276.