Милому знакомцу.
‘Отечественныя Записки’, No 9, 1848
Альциона, учено-литературный сборник, изданный, Константином Зеленецким. Выпуск первый, Введенский Иринарх Иванович, Год: 1848
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Альціона, учено-литературный сборникъ, изданный, Константиномъ Зеленецкимъ. Выпускъ первый. Одесса. Въ тип. Т. Неймана и Комп. 1848. Въ 8-ю д. л. 34 стр.
Въ поэтической древности, полъ именемъ Альціоны, или Алкіона, представляли птицу, наполнявшую своимъ сладкозвучнымъ пніемъ берега ркъ И поморья:
За кораблемъ вилася гальціона,
И тихій гласъ ея пловцовъ увеселялъ…
Теперь, когда природа лишена очарованія, наброшеннаго на нее въ глазахъ людей, поэтическими вымыслами древнихъ, альціоною называется извстный родъ полиповъ, обитающихъ въ глубин морей и составляющихъ предметъ изученія естествоиспытателей… Во время оно, и въ нашей литератур, во дни цвтенія стиховъ, бряцанья сладкозвучныхъ лиръ, словомъ, въ поэтическій періодъ нашей словесности — пли тоже альціоны, по-крайней-мр, подъ этимъ именемъ являлись альманахи съ большимъ запасомъ всякаго рода стиховъ. Угроза была чмъ-то придаточнымъ, чмъ-то случайнымъ. Съ измненіемъ характера нашей литературы, измнилось и значеніе альціоны: нын, ‘Альціона’ есть учено-литературный сборникъ въ восьмую долю листа и въ пятьдесятъ четыре страницы, но, не смотря на столь малое пространство, этотъ сборникъ вмщаетъ въ себ четыре ‘ученыя’ статьи въ проз и одиннадцать нумеровъ стихотвореній и афоризмовъ. Направленіе ‘Альціоны’ тоже измнилось: это не легкая поэзія, или претензія на поэзію, а уже претензія на ученость и глубокомысліе… Но измненіе въ форм ровно ничего не значитъ по мннію автора новой ‘Альціоны’, и новая ‘Альціона’, не смотря на эти измненія — сохраняетъ всю сущность старой: такъ, по-крайней-мр, должно понимать эпиграфъ, взятый авторомъ къ этому сборнику изъ Вильмена: ‘Ily a dans les arts, comme dans la vie, une ternelle vrit et des formes passagè,res… La vrit, c’est ce qui touche au fond du coeur de l’homme, le reste n’est qu’un vtement qui change avec la saison etsuivant les caprices de l’usage, (т. e. Въ искусствахъ, какъ и въ жизни, есть вчная истина и преходящія формы… Истина то, что лежитъ во глубин человческаго сердца, остальное не что иное, какъ одежда, которая измняется вмст съ временемъ года и поприхотямъ обычая). Помнится, альманахъ ‘Альціона’ когда-то сіялъ у насъ въ созвздіи другихъ альманаховъ, и кром нкоторыхъ пьесъ, отличался вообще небогатостью содержанія: неуже-ли эта сущность осталась и теперь, въ новой, въ учено-литературной ‘Альціон’, только подъ другою формой, или, выражаясь словами эпиграфа, подъ другою одеждой?
Разсматривая вншній видъ этого сборника въ 54 страницы и знакомясь съ содержаніемъ его статей, никакъ не хочешь согласиться съ смысломъ эпиграфа, будто-бы эта книжечка заключаетъ въ себ проявленіе вчной истины въ форм, приличной вашему времени, никакъ не хочешь согласиться, будто она принадлежитъ юному, бодрому и свжему русскому уму, передъ которымъ открывается такое богатое будущее, который долженствуетъ воздлать науку въ своеобразной форм, и изъ глубины себя почерпнуть великія истины, составлявшія столь долгое время цль исканій и трудовъ ученаго Запада. Нтъ, не отпечатокъ бодраго и свжаго поколнія лежитъ на этомъ сборник, а какая-то младенческая старость…
Въ-самомъ-дл, вс статьи сборника лишены всякой жизненности: художественная критика выражается статьею ‘Сикстинская Мадонна’, которая подвигаетъ эстетику или какой-нибудь законъ ея ровно на столько же, сколько въ этомъ отношеніи подвинуло ее письмо Жуковскаго объ этой же дрезденской Мадонн, отличается она отъ послдняго только нкоторою претензіей на дльность, хотя въ сущности об статьи очень-согласны между собою: об хотятъ видть въ этой Мадонн скоре не картину, а образъ, что пойметъ не всякій, тогда какъ эстетическое воззрніе должно быть понятно всякому. Если авторъ чувствовалъ благоговніе передъ этой Мадонной — значитъ, цль художника достигнута, и картина его можетъ быть названа какъ угодно, другое дло, если сказать о ней, что мсто для нея въ храм, назначенномъ для молитвы, а не въ галере. Разницу между этими статьями составляетъ опять то же, что характеризуетъ новость и древность: восторгъ Жуковскаго — принимая въ соображеніе направленіе тогдашней эпохи вообще и поэта въ-особенности — живъ, увлекателенъ и неподдленъ, восторгъ же автора ‘Сикстинской Мадонны’, въ сборник, сухъ, холоденъ, и читатель не сочувствуетъ ему, какъ сочувствовали нкогда Жуковскому его современники при чтеніи его знаменитаго письма.
Вторая статья носитъ на себ тотъ же отпечатокъ хилаго паденія, это статья подъ названіемъ ‘Изъ дневника Оттиліи, съ дополненіями и примчаніями переводчика‘. Не смотря на то, что романъ Гёте ‘Die Wahlverwandtschaften’ извстенъ всякому образованному человку, издатель счелъ за нужное разсказать на двухъ страничкахъ идею и содержаніе этого романа, а потомъ привести нкоторыя фразы изъ дневника Оттиліи и ‘пояснить ихъ’. Эти поясненія въ высшей степени любопытны и характеризуютъ автора, какъ критика. Извстно, какъ и для чего писатели прибгаютъ къ дневникамъ и запискамъ дйствующихъ лицъ. Въ романахъ и повстяхъ — это то же, что монологи въ драм. Ничего нтъ легче и, въ то же время, ничего нтъ трудне для белльлетриста, какъ ввести дневникъ или переписку дйствующихъ лицъ. Къ такому средству выразить характеръ героевъ повстей и романовъ писатели даровитые прибгаютъ очень-рдко, за то писатели второй и третьей руки злоупотребляютъ какъ-нельзя-боле эту повидимому легкую форму, чтобъ тмъ избжать необходимости вывести трудную сцену, или дйствіемъ выразить то, что можно голыми словами сказать въ письм или ежедневномъ журнал. Отъ этого же самаго, дневники и письма даровитыхъ писателей не походятъ на дневники и письма писателей посредственныхъ. Во-первыхъ, тактъ писателя укажетъ ему, какое лицо въ состояніи вести ежедневныя записки, и какой характеръ къ этому неспособенъ, какое лицо въ состояніи вести переписку, излагая въ ней вс событія романа, и какое лицо, хотя и очень-способно быть героемъ любаго романа, но ршительно не можетъ описывать ни своихъ похожденій, ни своихъ чувствъ. У посредственныхъ писателей все это идетъ заурядъ, и отъ этого повсти въ письмахъ и съ дневниками крайне-сухи и скучны, именно потому-что ихъ очень-мало въ дйствительности, или ихъ пишутъ не такъ. Сверхъ-того, истинный талантъ, понимаетъ психологическое настроеніе лица, ведущаго журналъ: журналъ двушки, положимъ, влюбленной — слдовательно, уже запутанной въ маленькую драму — никогда не будетъ заключать въ себ подробнаго хода интриги и обстоятельствъ, ее сопровождающихъ, въ немъ вы не встртите собственныхъ именъ, тмъ боле имени героя, нтъ, въ немъ будетъ видно вчное стараніе самоопредленія, вчное стремленіе вывести общее положеніе изъ частностей, составляющихъ обстановку настоящему положенію пишущей: изъ этихъ общихъ разсужденій о любви, о людяхъ, проявляющихся такъ или иначе въ ея интриг, вы можете слдить всю цпь разныхъ фазисовъ ея чувства, его исторію и вншнюю обстановку. Если эта двица счастлива, вы найдете длинныя тирады о томъ, что любовь ихъ высшее блаженство, если она несчастлива, то любовь будетъ опредляться источникомъ величайшихъ горестей, золъ, и т. п. Весь дневникъ будетъ проникнутъ этимъ чувствомъ, но безъ повствованія фактовъ. Другое дло, если лицо ршится описать цлую эпоху своей жизни’, это уже не дневникъ — это повсть, это романъ, это исторія, созданіе полное, имющее начало и конецъ. Точно то же почти можно сказать о письмахъ.
Гёте, очень-хорошо понимая въ этомъ отношеніи человческую натуру, ввелъ въ свой романъ и дневникъ Оттиліи, въ этомъ дневник, фактовъ ровно нтъ никакихъ, а все разсужденія о предметахъ, близкихъ Оттиліи и возведеніе въ общее частностей, заимствованныхъ изъ ея исключительнаго положенія. Съ этой точки зрнія, дневникъ ея — въ высшей степени художественное созданіе. Оттилія пишетъ:
Иногда человкъ, котораго мы видимъ ‘возл себя, занимаетъ вс наши мысли, но смотря на то, что мы глядимъ на него какъ на картину. Пусть ничего не говоритъ онъ, не смотритъ на насъ, нисколько не заботится о насъ: мы слдимъ за нимъ и наблюдаемъ его, чувствуемъ свои отношенія къ нему, отношенія эти могутъ даже возрастать, безъ всякаго содйствія къ тому съ его стороны, безъ того даже, чтобъ онъ зналъ, что мы глядимъ на него’. Въ этихъ словахъ, Оттилія, въ вид общаго положенія, очень-врно рисуетъ свои отношенія къ Эдуарду: онъ занимаетъ вс ея мысли, хотя она и думаетъ, что смотритъ на него какъ на картину и иначе не допускаетъ въ себ возможности смотрть на него, потому-что онъ мужъ другой женщины, она слдитъ за нимъ, наблюдаетъ его, будучи уврена, что Эдуардъ ничего этого не замчаетъ, и страшась назвать любовью чувство, которое къ нему питаетъ. Все это изображено въ высшей степени художественно, подмчено врно, а потому и прекрасно. Но авторъ статьи объясняетъ это мсто языкомъ и понятіями, которые были бы приличне въ устахъ молоденькой двушки, боле романической, нежели Оттилія, и потому принимающей за данное и несомннное разныя вещи, необъяснимыя для простаго здраваго ума. Таково, напримръ, родство дутъ, о которомъ авторъ поясненій трактуетъ съ такимъ же знаніемъ дла, какъ хорошій ремонтеръ о свойствахъ лошадей. Вотъ его ‘поясненіе’:
Здсь на земл есть родство между душами человческими, родство глубокое (!), внутреннее, котораго источникъ сокрытъ далеко… (какъ все это ясно и опредленно: глубокое, далеко!?). Люди, какъ лица, не знаютъ другъ друга, но души ихъ узнаютъ себя взаимно, киваютъ (!) одна другой и посылаютъ привты (длаютъ ручки, глазки, или посылаютъ по воздуху поцалуйчики?), какъ старинные знакомые и близкіе. Вотъ причина (конечно!!), по которой такъ легко и скоро сближаемся мы и дружимся съ иными людьми. Дружба въ этомъ случа есть только приведеніе наружу того, что было сокрыто внутри.’ (Стр. 17).
Подумаешь, сколько бы могъ толкователь дневника Оттиліи открыть интереснаго о такомъ предмет, какъ душа, который до того ему извстенъ, что онъ даже знаетъ, какъ души киваютъ другъ другу и посылаютъ привты, и о которомъ вс психологи и физіологи писали, писали, и наконецъ дошли до сократовскаго заключенія, что, я знаю только то, что ничего не знаю… Напрасно авторъ не обратилъ вниманія хоть на идею самого Гёте, развитую въ этомъ роман, о химическомъ сродств душъ, подобно явленіямъ вещественнаго міра… Вотъ другой примръ подобнаго объясненія, Оттилія пишетъ: ‘Мы никогда не довольны портретами тхъ лицъ, которыхъ знаемъ, и особенно тхъ, которые близкикъ намъ… Портретистъ долженъ передать намъ лицо близкое къ намъ, но не такъ, какъ оно является ему, въ тхъ чертахъ, которыми оно говоритъ собственно нашему воображенію, нашему сердцу, нашей душ’. Какъ мило Оттилія выражаетъ здсь, опять-таки примняя къ собственному положенію, требованіе отъ всякаго хорошаго портретиста, что онъ долженъ передать полотну не только врную копію чертъ, но и оттнокъ нравственныхъ свойствъ лица, съ котораго пишетъ портретъ! Во авторъ объясняетъ все по своему:
‘Лучи душевнаго бытія человческаго зарождаются въ ум боле или мене сознательной мыслію и жизненно трепещутъ въ сердц. Они пробиваются сквозь тло человка, по нигд въ семъ послднемъ не останавливаются и не выражаются съ такимъ разнообразіемъ и опредлительностію, какъ въ лиц его.’ (Стр. 48).
Каково? Выраженіе лица объясняется лучами бытія, которые зараждаются въ ум, трепещутъ въ сердц, пробиваются сквозь тло… и пр. Претензія на такія познанія, воля ваша, можетъ быть только въ эпоху паденія всхъ знаній — какъ мы говорили выше, ибо такая эпоха сходствуетъ съ младенчествомъ именно тмъ, что для нея нтъ ничего недоступнаго, что ею все ршено!
Не можемъ оставить этой статьи безъ того, чтобъ не привести еще одного отрывка, между-прочимъ характеризующаго и самаго гегеймеррата Гёте, какъ нмецкаго политика, которому бы хотлось систематизировать весь родъ человческій на роды и виды и надъ каждымъ родомъ и видомъ, какъ въ ботаническомъ саду, поставить четкую рубрику… съ параграфами, съ альфами и бетами, съ римскими и арабскими цифрами. Разумется, что это пишетъ уже не Оттилія:
‘Мужчины съ самой молодости должны носить форменную одежду. Имъ надобно привыкать дйствовать совокупно, подъ однимъ верховнымъ началомъ. Они должны теряться въ сред себя равныхъ, повиноваться всей массой одному и трудиться для цлаго. Притомъ каждый родъ форменной одежды долженъ имть воинское значеніе. Дти и юноши суть врожденные (?) воины’.. Не мене любопытно толкованіе этой мысли авторомъ статьи, особенно хороша метафора, обличающая великое знакомство автора съ естественными науками:
‘Вншнее есть выраженіе внутренняго. Это аксіома. Единство — вотъ въ чемъ крпость и политическаго тла, какъ и здороваго организма человческаго. Спрашивается: когда человкъ здоровъ?— Когда въ немъ, на счетъ его общаго организма, не раждаются и не растутъ отдльные, частные организмы…
Слдовательно, когда у человка насморкъ, гемморой, горячка, лихорадка, и пр.— человкъ все-таки здоровъ, ибо въ этихъ болзняхъ не раждаются и не растутъ на счетъ общаго организма отдльные организмы… Дале:
‘Эти частные организмы — и это не что иное какъ черви — бываютъ только въ ранахъ — (отъ-чего жь только въ ранахъ?). Здоровый человкъ не иметъ ранъ, а потому и червей, этихъ инфузоріяльныхъ организмовъ…’ (Стр. 22).
Нтъ, г. Зеленецкій, лучше разскажите намъ что нибудь изъ невидимаго и неосязаемаго міра — это мы будемъ считать вашею спеціальностью, а ужь оставьте анатомію и физіологію тла человческаго, потому-что вооружите противъ себя всхъ медиковъ и физіологовъ, которые потребуютъ отъ васъ доказательствъ, а не простыхъ положеній…
Тотъ же означенный нами выше общій характеръ сборника г. Зеленецкаго выражается и въ остальныхъ статьяхъ. На-примръ, когда, какъ не въ такую эпоху, приходитъ въ голову праздному писателю, за отсутствіемъ живыхъ литературныхъ интересовъ, воскрешать пустые, давно забытые литературные споры, давнымъ-давно конченные? какая нужда перершать дло, давно ршенное и, главное, ршать его такъ же, какъ оно было ршено давнымъ-давно?Очевидно оскудніе прилива новыхъ силъ и новой мысли. Такова статья ‘Классицизмъ и Романтизмъ въ своемъ историческомъ значеніи’ — статья, заимствованная изъ разныхъ источниковъ, хотя и не безъ искаженія фактовъ, и съ довольно оригинальной характеристикой старыхъ и новыхъ французскихъ романистовъ, потому-что классицизмъ и романтизмъ разсмотрны авторомъ только въ томъ вид, какъ они проявлялись во Франціи. Остальная Европа, гд, какъ извстно, эта литературная борьба имла различный характеръ и различное значеніе у каждаго народа, совершенно оставлена безъ вниманія. Объ этомъ ограниченіи себя одной Франціей надлежало бы упомянуть въ заглавіи.
За симъ слдуетъ статья, подъ названіемъ ‘Нсколько словъ о Западной Европ’, которая могла бы быть интересна, если бы была подкрплена фактами и не ограничивалась двумя страничками, на которыхъ ничего нельзя сказать о такомъ важномъ предмет. Затмъ: ‘Афоризмы и стихи’. Подъ афоризмами и стихами везд означенъ годъ, когда ихъ сочинилъ авторъ, вообще вс одиннадцать куплетовъ (и стиховъ и афоризмовъ) произошли на свтъ въ-теченіе времени отъ 1828 по 1848 годъ. Въ 1848 году, между-прочими, встрчаемъ одинъ афоризмъ, стоющій всей книги, вотъ онъ:
‘Кто не рожденъ поэтомъ, тотъ можетъ кое какъ кропать стихи въ молодости. Въ зрлыхъ лтахъ для него это дло невозможное.’ 1848. (Стр. 52).
Стихи автора относятся къ періоду времени между 1828 и 1838 годомъ. Посл этой эпохи, авторъ, вроятно, достигъ уже зрлыхъ лтъ, и не можетъ кое-какъ кропать стихи. Остается одно страннымъ: не-уже-ли въ зрлыхъ лтахъ еще можно перепечатывать стихи, которые кое-какъ удалось накропать въ юности, лтъ двадцать тому назадъ? Не значитъ ли это, что что-нибудь не вполн совершилось съ человкомъ въ его развитіи, при переход отъ поры кропанья стиховъ, т. е. отъ юныхъ лтъ къ зрлымъ?.. Иначе какъ можно сохранить въ эти годы нжность къ пустенькимъ псенькамъ молодости и печатать грхи юности въ род слдующихъ:
Коснй, презрнное творенье,
Въ пыли спокойно пресмыкайся,
И надъ любовью, вдохновеньемъ,
Н безкорыстьемъ издвайся.
Все это только для тебя.
Твой лучшій міръ болото. Въ немъ
Самодовольно прозябай….
И предъ любимцемъ вдохновенья
Въ ничтожеств не величайся,
И съ нимъ въ своемъ уничиженьи
Не говори, и не равняйся.
Его внчанная глава
Безсмертіемъ озарена.
1833. Іюль. (Стр. 50).
Или стихи безъ размра:
Роза? что роза
Въ сравненьи съ тобой?
Я видлъ много двъ
Он милы какъ розы,
Но ты миле ихъ.
Я видлъ много розъ:
Он увяли скоро,—
Ты долголтнй ихъ.
Какая же два,
И роза какая
Сравнится съ тобой?
1830. Февр. (Стр. 51).
Чтобъ показать, какъ велико глубокомысліе и остроуміе автора, выразившіяся въ его афоризмахъ, приведемъ одинъ афоризмъ, по содержанію своему очевидно относящійся къ зрлымъ годамъ автора, хотя года подъ нимъ и не подписано. Это разсужденіе автора о христіанств и не-христіанахъ. Поставивъ во глав своего періода авторъ, какъ можно видть изъ приведенныхъ отрывковъ и стиховъ, очень любитъ логическіе выводы, и вообще діалектику) непреложную, общую мысль, что ‘христіанство есть величайшее благо, которое когда-либо ниспослано было человчеству’, ибо оно ‘открыло для него безпредльное небо свта, добродтели и чистоты нравственной’, авторъ продолжаетъ: ‘Вотъ ‘почему, когда Христіанская Европа ‘жила всей полнотою своей жизни, ‘она преслдовала съ изступленнымъ ожесточеніемъ все то, что находила не-христіанскаго въ сред своей’, а теперь, она не только ‘съ равнодушіемъ видитъ среди себя не-христіанъ, но и уравниваетъ ихъ съ собою въ правахъ. Видя, что не-христіане усвоили себ вншнія формы образованности… она считаетъ людей длая ‘равными себ. ‘Ограничиваемся этимъ первымъ выводомъ. Посмотрите, г. авторъ, куда завлекла васъ діалектика и страсть писать афоризмы, безъ соображенія вашихъ мыслей съ сущностью дла и съ ходомъ исторіи! Неуже-ли вы похваляете костры инквизиціи, которые воздвигала Западная Европа для мавровъ и Евреевъ? Не убдилось ли само духовенство западное, предававшее самымъ варварскимъ мукамъ auto-da-fè, несчастныхъ иноврцевъ, въ томъ, что оно дйствовало противъ заповди Христа, вооружаясь Его именемъ для истребленія своихъ ближнихъ съ изступленнымъ ожесточеніемъ? Не боле ли согласенъ съ духомъ проповди христовой другой образъ дйствія на не-христіанъ, состоящій въ томъ, чтобы вкоренить въ нихъ истинныя начала добра и нравственности, разсять грубость невжества и наконецъ увщаніемъ*и убжденіемъ, мрами кротости, едиными христіанскими, пріобщить ихъ къ стаду Христову?— Это составляетъ, какъ вамъ извстно, цль миссій, требующихъ дивнаго самоотверженія со стороны проповдниковъ, и содержимыхъ всми церквами Европы восточной и западной во всхъ концахъ міра. Не боле ли согласно съ заповдью христіанства то, что европейскія правительства, опереженныя въ этомъ случа нашею Великою Екатериною и по примру ея и ея преемниковъ, простираютъ на всхъ своихъ подданныхъ равный покровъ, безъ различія того, якутскіе ли это дикари, или мухаммедане, или Евреи, и ведутъ ихъ къ общимъ цлямъ образованія и гражданственности, предоставляя времени и благому примру перемну вроисповданія, яко дло совсти. Не-уже-ли они должны бы были, по примру государствъ средне-вковой и новой Западной-Европы, гнать ихъ и лишать общаго покровительства законовъ, а не считать ихъ, вмст съ христіанскими подданными, за однихъ и тхъ же дтей, и притомъ дтей, о которыхъ имъ боле еще заботы, ибо это заблудшіяся овцы?… Нтъ, г. авторъ, логика ваша завела васъ слишкомъ-далеко, и посылки ваши худо вяжутся!..Вы же дале говорите, что ‘христіанство — въ сердц, въ завтныхъ помыслахъ души, въ самообузданіи, смиреніи, немудрованіи, въ уваженіи первородства преданій старины, въ признаніи власти высшаго, отъ Бога поставленнаго’. Все это такъ, но это не все. Вы забыли многое: вы забыли упомянуть о томъ дух любви, который отличаетъ христіанство отъ другихъ вроученій, и который былъ именно двигателемъ, покорившимъ вс народы великому символу креста и выведшимъ ихъ изъ дикости и грубаго невжества проясненіемъ въ нихъ идеи Бога и отношеній людей къ нему и къ ближнимъ. Вс же исчисленныя вами добродтели могутъ быть и въ не-христіанскихъ народахъ, что имъ не помшаетъ быть хорошими и врными подданными, и любить власть, поставленную надъ ними для блага ихъ отъ Бога… Авторъ продолжаетъ: ‘Воздадите Божія Богови, а Кесарева Кесареви, сказалъ Спаситель. Всей святости этихъ словъ не можетъ чувствовать какой-нибудь Кремьё, который, пользуясь минутой, дерзко и самъ отъ себя поднесъ королю Лудовику-Филиппу актъ отрченія’ (стр. 54). Но изъ поступка Кремьё-поступка, который не оправдаетъ никакая религія — никакъ не слдуетъ, чтобы должно было воздвигать средневковое гоневіе на всхъ нехристіанъ — язычниковъ, мухаммеданъ и Евреевъ, и лишать ихъ тхъ правъ гражданскихъ, которыя дарованымъ, какъ у насъ, на-примръ, всми правительствами, дйствующими въ этомъ отношеніи совершенно въ дух любви и справедливости, заповданныхъ христіанской религіей… А потому гораздо-правильне было бы построить афоризмъ автора такимъ-образомъ: ‘Христіанство есть величайшее благо, которое когда-либо было ниспослано человчеству… но какъ средневковая Европа не вдругъ вышла изъ своего невжества и не вдругъ усвоила себ истины евангелія, то она и преслдовала съ изступленнымъ ожесточеніемъ все то, что находила не-христіанскаго въ сред своей. Съ уясненіемъ же истинъ христіанства, она не кичится, подобно послдователямъ Мухаммеда, сокровищемъ, которымъ обладаетъ, но старается сдлать участниками его, путемъ кротости и увщанія, и не-христіанъ, все же признавая въ нихъ образъ Божій, и уравнивая ихъ въ этомъ смысл съ собою… Если же попадаются изъ нихъ люди, забывающіе долгъ присяги, какъ, на-примръ (тутъ приводите какіе-угодно примры), то въ этомъ виновато не все племя, къ которому принадлежитъ преступникъ, ибо подобное распространеніе вины одного на цлое населеніе отзывается варварствомъ среднихъ вковъ. А оттуда недалеко уже будетъ до обвиненія несчастнаго племени и въ бдствіяхъ, вовсе-независящихъ отъ человка, какъ какой-нибудь моръ или чума, которыя приписывали въ средніе вка жидамъ, яко-бы производившимъ чары и отравлявшимъ колодези, и возбуждали такимъ-образомъ чернь къ истязанію невинныхъ и разграбленію ихъ имущества’… Въ этомъ вид, аргументація не будетъ, по-крайней-мр, лишена исторической врности и здраваго смысла.