Зороастр, Кроуфорд Фрэнсис Марион, Год: 1887 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 216 минут(ы)

ЗОРОАСТРЪ.

Романъ Маріона Крауфорда.

I.

Большая зала въ Вавилонскомъ дворц была приготовлена для пира. Въ эту ночь царь Валтасаръ собирался пить вино со множествомъ своихъ вельможъ и веселиться съ ними, и все уже было готово.

Отъ одного до другаго конца громадной сводчатой залы тянулись столы изъ дорогаго дерева, выложеннаго золотомъ и серебромъ. Они были уставлены всмъ, чего только можетъ пожелать сердце человка: золотыми, хрустальными и малахитовыми кубками, большими чашами, наполненными до верху рдкими плодами и еще боле рдкими цвтами, и надъ всмъ этимъ носились послдніе пурпурные лучи яркаго южнаго солнца. Они врывались цлыми потоками въ открытыя колоннады портика, сверкали на полированномъ мрамор, окрашивая боле мягкимъ цвтомъ красную облицовку стнъ и лаская красное съ золотомъ одяніе исполинской статуи, сидвшей на высокомъ трон.

Въ тіар трижды царственнаго владычества, со скипетромъ въ правой и кольцомъ безсмертія и жизни въ лвой рук, попирая ногами головы распростертыхъ передъ нимъ плнниковъ,— такъ возсдало изваяніе великаго царя Навуходоносора, какъ бы ожидая событій, которыя судьба готовила его сыну. Ароматъ цвтовъ, плодовъ и дорогаго вина доносился до его могучихъ ноздрей, и самъ онъ, казалось, улыбался полудовольно, полупрезрительно.

По каждую сторону громаднаго зданія, въ проходахъ и корридорахъ, толпились служители, приносившіе все новые и новые плоды, пряности и цвты для пира, и шептались между собою на цлой дюжин индійскихъ, персидскихъ и египетскихъ нарчій, или же на богатомъ язык тхъ благородныхъ плнниковъ, блдныя лица и огромные глаза которыхъ всюду выдлялись, какъ рзкій контрастъ боле грубымъ чертамъ и боле темной кок ихъ товарищей по рабству,— на язык народа, рожденнаго не повелвать, но терпть до конца. Вс они перемшивались въ причудливо преломлявшихся лучахъ вечерняго солнца, иногда же пурпурный блескъ его окрашивалъ блую тунику какого-нибудь бднаго невольника такимъ чуднымъ цвтомъ, какимъ и царскій сынъ не погнушался бы для своей одежды.

По об стороны каждаго изъ столовъ, приготовленныхъ для пиршества, стояли большіе подсвчники въ двойной ростъ человка, внизу толстые и покрытые тяжелою рзьбой, вверху же заостренные и украшенные тонкою скульптурною работой. Они поддерживали бронзовыя лампады, свтильни которыхъ были погружены въ дорогое масло, перемшанное съ воскомъ. Посредин залы, гд находился на возвышеніи царскій тронъ, колонны разступались, образуя отъ правой стороны къ лвой какъ бы комнату со сводомъ изъ высокихъ рзныхъ стропилъ. Стны были густаго яркокраснаго цвта, придававшаго гладкой облицовк видъ сплошнаго драгоцннаго мрамора. Панели пролетовъ были разрисованы, пестрыми красками была изображена на нихъ вся исторія царя Навуходоносора, его побды и пиры, его плнники и царедворцы. Посредин залы, тамъ, гд было приготовлено мсто для царя, не было ни картинъ, ни колоннъ, только царственный пурпуръ разливался здсь яркимъ и ровнымъ сіяніемъ. Около стола тоже стоялъ высокій свтильникъ, выше другихъ и боле искусной работы, его подножка была изъ рдкаго мрамора и чеканной бронзы, а лампада наверху изъ чистаго золота, привезеннаго изъ южнаго Офира. Она не была зажжена, потому что солнце еще не зашло и часъ пиршества не наступилъ.

На конц залы, передъ гигантскою статуей изъ литаго золота, было открытое пространство, не загроможденное столами, и гладкій, полированный мраморный полъ выступалъ здсь во всемъ богатств своихъ узоровъ и врасокъ. Два человка, тихо вошедшіе въ залу, приблизились къ этому мсту и стали рядомъ, устремивъ взоръ на ликъ золотаго царя.

Цлая жизнь, словно бездна, отдляла ихъ другъ отъ друга. Одинъ уже переступилъ за обычные предлы земнаго существованія, другой же, который стоялъ возл него, былъ прекрасный четырнадцатилтній отрокъ.

Старецъ былъ еще прямъ, и его блоснжные волосы и борода окружали какъ бы львиною гривой могучій лобъ и властное лицо. Глубокія борозды, проведенныя мыслью и врзавшіяся еще глубже отъ старости, шли вровень съ благородными очертаніями бровей, а темные глаза все еще метали искры, какъ бы пронизывая сгустившійся мракъ временъ, чтобы смло взглянуть въ лежащую за нимъ вчность. Лвою рукой онъ придерживалъ складки своего блоснжнаго одянія, а въ правой у него былъ прямой посохъ изъ чернаго дерева и слоновой кости, на этомъ посох, прекрасной работы и удивительно полированномъ, были вырзаны непонятныя изреченія на еврейскомъ язык. Старецъ стоялъ, выпрямившись во весь высокій ростъ, и безмолвно переводилъ взоры съ блестящаго лика статуи на своего юнаго спутника, какъ бы побуждая его высказать за него помыслы, наполнявшіе сердца ихъ обоихъ.

Юноша не прервалъ молчанія и не подалъ старцу никакого знака, онъ стоялъ, скрестивъ руки, и смотрлъ на величавыя черты Навуходоносора.

Ему было только четырнадцать лтъ. Высокій и стройный станъ его сулилъ въ будущемъ силу, полную изящества и гибкости, тонкая кожа обличала мощную энергію благородной расы. Прекрасное, блое лицо его было покрыто нжнымъ румянцемъ, а тяжелыя волны золотистыхъ волосъ, густыхъ, мягкихъ и шелковистыхъ, ниспадали длинными кудрями на его плечи. Его тонкія черты были прямы и благородны, скоре свернаго, чмъ восточнаго типа, удивительно спокойныя и задумчивыя, он казались почти божественными въ своей юношеской безмятежности. Глубокіе синіе глаза были устремлены вверхъ съ оттнкомъ грусти,широкій лобъ походилъ на мраморъ, а прямая линія бровей замыкала и отдляла его отъ лица. Одежда юноши состояла изъ прямой блой туники, окаймленной золотымъ шитьемъ и схваченной у таліи богатымъ поясомъ, и изъ персидскихъ шароваръ, расшитыхъ пестрыми шелками по тонкому полотну. На голов у него была полотняная остроконечная шапочка, съ замысловатыми узорами, вышитыми золотомъ и серебромъ.

Голова старца была покрыта лишь густою массой его блоснжныхъ волосъ, широкій блый плащъ скрывалъ отъ взоровъ подробности его одянія.

Снова перевелъ онъ глаза отъ статуи на стоявшаго рядомъ съ нимъ отрока и, наконецъ, заговорилъ глубокимъ, ровнымъ голосомъ, на еврейскомъ язык:

— Царь Навуходоносоръ отошелъ къ своимъ праотцамъ, и сынъ его также, и Набоннедонъ Валтасаръ царствуетъ на его престол, и я терплъ до сего дня въ Вавилон вс эти шестьдесятъ семь лтъ, съ той поры, какъ царь Навуходоносоръ разрушилъ наше царство на земл и отвелъ насъ къ себ въ плнъ. До сего дня терплъ я, Зороастръ, и еще нсколько времени останусь я на земл и буду свидтельствовать за Израиля.

Глаза старца сверкнули, и его могучія орлиныя черты приняли выраженіе необыкновенной жизненности и силы. Зороастръ повернулся къ нему и заговорилъ тихо, почти печально:

— Скажи, о, Даніилъ, пророкъ и служитель Божій, почему эта золотая статуя какъ бы улыбается сегодня? Быть можетъ, совершилось время твоего виднія, постившаго тебя въ Сузахъ, во дворц, быть можетъ, радость наполняетъ сердце умершаго царя? Никогда ликъ его не казался мн такъ кротокъ,— онъ, врно, радуется пиршеству, а потому и черты его просвтлли?

— Нтъ, его ликъ скоре долженъ бы выражать скорбь о гибели его рода и его царства,— отвчалъ пророкъ съ нкоторымъ презрніемъ.— Истинно говорю теб, конецъ приближается, и камни Вавилона не будутъ больше вопіять о тяжести грховъ Валтасара, народъ не будетъ больше молить Ваала, чтобы онъ воскресилъ царя Навуходоносора или же послалъ сюда перса или мидянина, который былъ бы справедливымъ правителемъ страны.

— Ты прочелъ это въ звздахъ или же глаза твои видли все это въ видніяхъ ночи, учитель?

Отрокъ приблизился къ престарлому пророку и говорилъ тихимъ, торжественнымъ тономъ. Даніилъ же только склонилъ голову, такъ что чело его опустилось на его блый посохъ, и стоялъ, погруженный въ глубокую думу.

— Я тоже видлъ сонъ,— продолжалъ Зороастръ посл краткаго молчанія,— и этотъ сонъ такъ овладлъ всмъ моимъ существомъ, что душа моя исполнилась печали и великаго унынія. Я скажу теб, что мн приснилось.,

Онъ остановился и скользнулъ взглядомъ чрезъ громадное пространство сводчатой залы по направленію къ портику на противуположномъ конц. Яркое сіяніе пурпурнаго солнца, уже касавшагося западной равнины, залило его лицо, такъ что столы, приготовленные для пиршества, и толпа хлопотливыхъ служителей образовали какъ бы черныя тни между нимъ и свтомъ. Даніилъ опирался, попрежнему, на свой посохъ и оставался безмолвнымъ и неподвижнымъ.

— Я видлъ сонъ,— продолжалъ Зороастръ,— была тьма, и на крыльяхъ ночнаго втра принеслись криви воиновъ, шумъ битвы и бряцаніе оружія: владыки земные боролись другъ съ другомъ изъ-за власти и побды, которыя должны были стать удломъ сильнйшаго изъ нихъ. Я снова увидлъ сонъ, но было уже утро, и десятками, сотнями и тысячами уводили людей въ плнъ, въ дальнюю страну, уводили и двъ, и молодыхъ женщинъ. Я взглянулъ, и лицо одной изъ юныхъ двъ показалось мн лицомъ прекраснйшей изъ дщерей твоего народа. Тогда мое сердце устремилось къ ней, и я готовъ былъ послдовать за ней въ неволю, но мракъ окуталъ меня, и я не могъ больше ее видть. Вотъ почему я смущенъ и весь день меня угнетаетъ тоска.

Отрокъ умолкъ. Солнце скрылось за равниной и вечерній втерокъ принесъ издалека громкіе звуки музыки.

Даніилъ поднялъ свою блоснжную голову и зорко посмотрлъ на своего юнаго спутника, въ его взгляд выразилось разочарованіе.

— И ты хочешь быть пророкомъ?— спросилъ онъ,— ты, мечтающій о прекрасныхъ двахъ, ты, котораго волнуетъ любовь къ женщин? Неужели ты думаешь, отрокъ, что, когда ты созрешь, женщина поможетъ теб сдлаться мужчиной? Или же ты полагаешь, что слово Господа совмстимо съ суетой? Попытайся пророчествовать, дай какое-нибудь толкованіе своему виднію, если только ты способенъ истолковать его. Теперь же удадимся отсюда, потому что царь уже близко, и часть ночи будетъ отдана веселью и разврату, съ которыми у насъ нтъ ничего общаго. Истинно говорю теб, я тоже видлъ сонъ. Удалимся.

Маститый пророкъ выпрямился во весь ростъ и, взявъ въ правую руку свой посохъ, направился въ выходу. Зороастръ схватилъ его за руку, умоляя остаться.

— Разскажи мн свое сновидніе, учитель, и объясни мн его,— горячо воскликнулъ онъ,— посмотри, совпадаетъ ли оно съ моимъ, настанетъ ли тьма въ стран и раздадутся ли въ ней воинственные клики?

Но Даніилъ не остановился и не сказалъ ни слова. Онъ вышелъ изъ залы, юный персъ Зороастръ вышелъ вмст съ нимъ, погруженный въ размышленія о настоящемъ и о будущемъ и о таинственномъ значеніи своего сна и устрашенный молчаніемъ своего друга и учителя.

Мракъ смнилъ сумерки, въ зал зажгли лампады и свтильники, горвшіе яркимъ пламенемъ и издававшіе чудное благоуханіе. На столахъ, тянувшихся безконечными рядами, все было готово къ пиршеству, изъ садовъ, окружавшихъ дворецъ, все ближе и громче доносились волны музыки. Все ближе и ближе слышались арфы, флейты, тимпаны и звучныя камышевыя свирли, и со всмъ этимъ сливался стройный, громогласный хоръ пвцовъ, пвшихъ вечерній гимнъ богу солнца Ваалу, прославляемому и при вечерней, и при утренней зар самыми молодыми и сладкозвучными голосами Сенаара.

Впереди шли по двое жрецы Ваала, въ блыхъ туникахъ, въ широкихъ блыхъ шароварахъ, въ блыхъ митрахъ, присвоенныхъ жреческому сословію, съ мелко завитыми и блестящими, какъ шелкъ, длинными бородами. Посреди ихъ, величавою поступью, опустивъ глаза и скрестивъ руки на груди, шествовалъ верховный жрецъ, и лицо его казалось въ сумрак высченнымъ изъ чернаго мрамора. По об стороны его жрецы, совершавшіе жертвоприношеніе, несли орудія своего служенія — ножъ, топоръ, веревку и чашу съ огнемъ, и руки ихъ были обагрены кровью послдней закланной ими жертвы. Высокіе, сильные мужи были эти жрецы Ваала, съ мощнымъ тломъ и открытымъ челомъ, благодаря жертвенному мясу и вину, которыми они ежедневно подкрплялись, и твердой вр въ свою исконную мудрость.

За ними слдовали сто отборныхъ музыкантовъ, игравшихъ чудныя мелодіи въ величественномъ, размренномъ ритм. Они шли по десяти человкъ въ рядъ и, когда они приблизились къ дворцу, свтъ, струившійся изъ его дверей, началъ переливаться на ихъ серебряныхъ украшеніяхъ и на причудливой форм ихъ инструментовъ.

Позади нихъ шли пвцы — двсти отроковъ, сто юношей и сто зрлыхъ мужей. То были самые знаменитые изъ всхъ пвцовъ, возносившихъ хвалу Ваалу въ стран Ассура. Они двигались сомкнутыми рядами, по десяти человкъ, въ тактъ тяжелымъ ударамъ протяжнаго ритма.

Предъ началомъ гимна музыканты и пвцы разомкнули свои ряды и выстроились по об стороны широкой мраморной лстницы, то же самое сдлали и жрецы, только верховный жрецъ стоялъ одинъ на нижней ступени.

Тогда между этими рядами появилась царская процессія, подобная рк изъ золота, пурпура и драгоцнностей, заключенная въ ослпительно-блыхъ берегахъ. Цлая тысяча вавилонскихъ вельможъ подвигалась величественною толпой, по десяти человкъ въ рядъ, а посреди ихъ, верхомъ на ворономъ кон, халъ царь Валтасаръ въ высокой тіар изъ благо полотна, украшенной золотомъ и драгоцнными камнями, съ золотымъ скипетромъ въ правой рук. За вельможами и царемъ слдовала длинная процессія носилокъ, въ которыхъ возлежали прекраснйшія женщины Ассиріи, приглашенныя на пиршество. Шествіе замыкалось копьеносцами царской стражи, въ вооруженіи изъ чеканнаго золота, въ мантіяхъ, украшенныхъ царскимъ гербомъ, съ коротко подстриженными и завитыми бородами, согласно строгому воинскому обычаю.

Когда звучные голоса пвцовъ запли торжественнымъ хоромъ послднюю строфу гимна, царь достигъ уже открытаго пространства внизу лстницы, онъ натянулъ поводья и, ожидая окончанія, неподвижно сидлъ на кон. Какъ сплыя колосья нагибаются подъ напоромъ втра, такъ и царская свита обернулась къ монарху и пала ницъ въ ту самую минуту, какъ звуки музыки умолкли по мановенію верховнаго жреца. Вельможи, жрецы, пвцы и копьеносцы склонились вс разомъ и распростерлись на земл, носильщики опустили носилки и тоже поверглись въ прахъ предъ царемъ и каждая изъ этихъ прекрасныхъ женщинъ преклонила колна въ носилкахъ и закутала себ голову покрываломъ.

Одинъ только царь сидлъ прямо и неподвижно на своемъ кон, посреди распростертой передъ нимъ толпы. Свтъ, лившійся изъ залы, причудливо отражался на его лиц, длая еще презрительне насмшливую улыбку на его блдныхъ губахъ и накладывая еще боле мрачную тнь на его опущенные глаза.

Нсколько секундъ молчаніе ничмъ не нарушалось, и легкій вечерній втерокъ приносилъ царю изъ садовъ сладкое благоуханіе розъ, точно и земля хотла воскурить передъ нимъ иміамъ поклоненія и признать его грозную власть.

Затмъ свита поднялась и разступилась по об стороны, и царь подъхалъ къ лстниц, слзъ съ коня и направился въ залу пиршества, за нимъ послдовалъ верховный жрецъ и вс князья и вельможи и знатныя женщины Вавилона, во всей своей крас и великолпіи, взошли по мраморнымъ ступенямъ, и вся эта толпа устремилась широкимъ потокомъ къ безконечнымъ рядамъ столовъ отъ дверей и до самаго подножія золотой статуи Навуходоносора. И тотчасъ же изъ-подъ колоннадъ снова полились нжные звуки музыки, наполняя собою воздухъ, служители засуетились вокругъ столовъ, позади каждаго гостя сталъ черный невольникъ съ опахаломъ изъ пальмовыхъ листьевъ, и пиръ начался.

Это былъ роскошный пиръ, сердца царедворцевъ все больше и больше предавались веселью, а темные глаза ассирійскихъ женщинъ метали взгляды боле сладкіе, чмъ вс сладкія яства Египта, боле властные надъ душой мужчины, чмъ крпкія вина юга. Даже сумрачный царь, со впалыми глазами, съ лицомъ, истощеннымъ чрезмрными наслажденіями, даже онъ улыбался и смялся,— правда, сначала довольно угрюмо, но все веселе и безпечне съ каждымъ глоткомъ вина. Его дрожащая рука длалась тверже по мр того, какъ вино возвращало ему утраченную силу, и не разъ принимался онъ играть черными, какъ смоль, кудрями и тяжелыми серьгами великолпной красавицы, сидвшей рядомъ съ нимъ. Какое-то слово, сказанное ею, вызвало внезапную мысль въ его отуманенномъ мозгу:

— Вдь, ныншній день посвященъ празднованію побдъ!— воскликнулъ онъ съ несвойственнымъ ему оживленіемъ, и вс смолкли, внимая словамъ царя.— Въ этотъ день мой родитель привезъ въ Вавилонъ вс богатства израильтянъ и повеллъ ознаменовать его навсегда ежегоднымъ празднествомъ. Принесите мн сосуды изъ храма неврныхъ, я хочу пить изъ нихъ въ эту ночь и сдлать изъ нихъ возліяніе богу боговъ, Ваалу!

Хранитель сокровищницы предугадалъ желаніе царя и приготовилъ все заране, такъ что съ послднимъ звукомъ рчей Валтасара въ залу пиршества вошла длинная вереница служителей. Когда они приблизились и остановились предъ лицомъ царя, ихъ блыя одежды и блестящіе сосуды, которые они несли высоко надъ головами, ярко выступили на густомъ ровномъ пурпур противуположной стны.

— Раздайте эти сосуды,— воскликнулъ царь,— поставьте предъ каждымъ изъ насъ кубокъ или чашу!

Все было сдлано по слову царя. Царскій виночерпій налилъ виномъ громадный кубокъ, который держалъ въ рук царь, и служители поспшили наполнить вс чаши и боле мелкіе сосуды, между тмъ какъ князья и вельможи смялись надъ причудливою формой сосудовъ и съ алчностью во взор оцнивали массивность и художественную чеканку золота и серебра. Такъ передъ каждымъ мужчиной и передъ каждою женщиной было поставлено по священному сосуду изъ іерусалимскаго храма, чтобы пить изъ него вино во славу бога Ваала и царя Валтасара. И когда все было готово, царь взялъ въ об руки свою чашу и поднялся съ мста, и весь сонмъ царедворцевъ послдовалъ его примру, между тмъ, ароматный воздухъ огласился могучею мелодіей, а служители начали сыпать цвты и опрыскивать столы благовоніями.

А за стнами дворца стоялъ ангелъ смерти и точилъ свой кіечъ о камни Вавилона. Валтасаръ поднялъ чашу и обратился съ громкою рчью къ князьямъ, вельможамъ и прекраснымъ женщинамъ, окружавшимъ столы въ громадной зал.

— Я, царь Валтасаръ, во дворц своихъ предковъ, возливаю и пью это вино во славу великаго, всемогущаго и вчнаго бога Ваала, предъ которымъ боги запада, востока, свера и юга ничтожны, какъ песокъ пустыни, уносимый вихремъ,— во славу Ваала, при вид котораго бренные кумиры Египта разсыпались въ прахъ и Богъ израильтянъ затрепеталъ и умалился во дни отца моего Навуходоносора. И я повелваю вамъ, князья и вельможи Вавилона, вамъ и вашимъ женамъ, и вашимъ красавицамъ, тоже возлить и выпить вина въ честь нашего бога Ваала и меня, царя Валтасара.

Съ этими словами онъ повернулся въ сторону и возлилъ нсколько капель вина на мраморный полъ, затмъ приложилъ чашу къ губамъ, обратившись лицомъ къ сонму своихъ гостей, и сталъ пить. Но въ эту минуту въ зал пиршества раздался оглушительный возгласъ:

‘Привтъ теб, царь, живи во вки! Привтъ теб, князь Ваала, живи во вки! Привтъ теб, царь царей, живи во вки!’ Долго не смолкалъ этотъ громкій крикъ, звеня и переливаясь между колоннами и поднимаясь къ толстымъ рзнымъ стропиламъ,такъ что самыя стны какъ бы заколыхались и задрожали отъ шумной хвалы, возносимой царю.

Валтасаръ медленно осушилъ чашу до дна, внимая съ полузакрытыми глазами этой бур, быть можетъ, и въ эту минуту язвительная усмшка, скрытая отъ постороннихъ взоровъ кубкомъ, мелькала на его губахъ. Затмъ онъ поставилъ сосудъ на столъ и поднялъ голову. Но въ этотъ самый мигъ онъ пошатнулся, поблднлъ и чуть не упалъ. Онъ ухватился за свое кресло изъ слоновой кости и стоялъ, дрожа всмъ тломъ, такъ что колна его ударялись одно о другое, а глаза готовы были выступить изъ своихъ орбитъ, и все лицо его измнилось и исказилось смертельнымъ страхомъ.

На красной облицовк стны, насупротивъ свтильника, лившаго свои яркіе лучи на ужасное зрлище, двигались персты исполинской руки, чертя какія-то письмена. Только одни эти персты были видны, колоссальные, ослпительно-блестящіе, и, по мр того, какъ они медленно совершали свое дло, на темно-красной поверхности вспыхивали громадные огненные знаки, ихъ летучее, гнвное пламя ослпляло тхъ, кто созерцалъ его, и ужасъ объялъ всю эту тысячную толпу, потому что она стояла предъ лицомъ Того, чья тнь есть вчность и смерть.

Среди почти осязаемаго безмолвія грозная рука начертала до конца свою всть и исчезла, но неземное пламя все еще яркогорло въ ужасныхъ письменахъ, оставшихся на стн.

Царь, наконецъ, пришелъ въ себя. Онъ дико вскрикнулъ, повелвая собрать всхъ астрологовъ, халдеевъ и гадателей, потому что онъ былъ въ великомъ страх и опасался какого-нибудь ужаснаго и неминуемаго бдствія.

— Кто прочтетъ эти письмена,— воскликнулъ онъ измнившимся, разбитымъ голосомъ,— и изъяснитъ мн ихъ смыслъ, того я одну въ пурпуръ, возложу золотую цпь на шею его и поставлю его третьимъ лицомъ во всемъ царств.

Среди безпредльнаго смятенія и ужаса, мудрецы были призваны къ царю.

II.

Достигнувъ глубокой старости, Даніилъ жилъ въ индійскомъ город Экбатан. Онъ выстроилъ себ тамъ башню за семью стнами царской крпости, на вершин холма, обращенномъ свёрною стороной въ горнымъ лсамъ, южною — къ равнин, восточною — къ рк, а западною — къ горамъ Загроша. Жизнь Даніила близилась къ концу: ему было почти сто лтъ. Семнадцать лтъ миновало съ тхъ поръ, какъ онъ истолковалъ роковыя письмена на стн залы пиршества въ Вавилонскомъ дворц, въ ту ночь, когда Набоннедонъ Валтасаръ былъ убитъ, и Ассирійская монархія погибла навки. Неоднократно облекаемый властью и назначаемый правителемъ различныхъ провинцій, Даніилъ неустанно работалъ въ царствованіе Кира и Камбиза, и хотя онъ находился на самой послдней ступени предльнаго человческаго возраста, умъ его все еще былъ ясенъ, взоръ проницателенъ и свтелъ попрежнему. Только величественный станъ его согнулся и поступь сдлалась медлительнй. Онъ жилъ въ сверной Экбатан, въ башн, имъ самимъ выстроенной. По средин царскихъ дворцовъ этой крпости онъ заложилъ прочный фундаментъ на сверъ и на югъ и воздвигъ этажъ за этажомъ, одинъ рядъ колоннъ надъ другимъ, балконъ надъ балкономъ,— все это изъ чернаго мрамора, великолпно изваяннаго отъ основанія до верху, такого гладкаго и твердаго, что его полированные углы, края и орнаменты сверкали, какъ черные алмазы среди пламеннаго сіянія полуденнаго солнца, а ночью отражали лучи мсяца въ сумрачно-свтломъ отблеск.

Совсмъ внизу, въ роскошныхъ покояхъ, наполнявшихъ собою внутренность крпости, жили родственники престарлаго пророка и семьи двухъ левитовъ, которые остались съ Даніиломъ и предпочли послдовать за нимъ въ его новую отчизну, вмсто того, чтобы возвратиться въ Іерусалимъ подъ предводительствомъ Заровавеля, когда Киръ издалъ указъ о возобновленіи храма. Здсь же, во дворц, жилъ персидскій князь, теперь уже тридцатилтній Зороастръ, начальникъ города и крпости. А въ совершенно отдльномъ флигел дворца, отличавшемся отъ другихъ особою роскошью своихъ садовъ и боле пышнымъ убранствомъ, жила, окруженная своими прислужницами и рабынями, Негушта, послдній оставшійся въ Мидіи отпрыскъ царя Іоакима, она была прелестне всхъ индійскихъ женщинъ, эта два царской крови и боле чмъ царственной красоты.

Она родилась въ тотъ годъ, когда былъ разрушенъ Вавилонъ, и Даніилъ, покинувъ Ассирію, привезъ ее съ собою въ Сузы, а оттуда въ Экбатану. Взлелянная попеченіями родственницъ пророка, двочка росла и хорошла въ стран чужеземцевъ. Ея мягкіе дтскіе глаза утратили постепенно свой недоумвающій взглядъ и сдлались горделивыми и темными, а длинныя черныя рсницы, окаймлявшія тяжелыя вки, спускались бахромой на ея щеки, когда она смотрла внизъ. Ея черты представляли благородные и почти прямые контуры, но легкая горбинка носа, широкія извилистыя ноздри, полныя, сочныя губы и блдно-оливковая кожа, подъ которой бжала, волнуясь, горячая кровь, являлись несомннными признаками еврейской расы.

Высокорожденная Негушта была царевной отъ головы до ногъ. Она съ такимъ горделивымъ достоинствомъ умла выражать одобреніе или презрніе, что предъ простымъ жестомъ ея руки самъ Зороастръ склонялся такъ же покорно, какъ предъ великимъ царемъ во всей его слав. Даже маститый пророкъ, проводившій все время въ своей высокой башн, гд онъ предавался созерцанію другой жизни, на рубеж которой уже стоялъ, даже онъ нжно улыбался и протягивалъ свои дряхлыя руки, когда на закат солнца въ его комнату входила Негушта въ сопровожденіи своихъ прислужницъ и рабынь. Она была самою младшей изъ всей его родни, — безъ отца и безъ матери, послдній остававшійся въ Мидіи прямой отпрыскъ царя Іоакима,— и престарлый пророкъ и правитель лелялъ и любилъ ее какъ за ея красоту и за соединявшія ее съ нимъ родственныя узы, такъ и за ея царственное происхожденіе. Ассиріецъ по воспитанію, персъ по своей приверженности въ династіи завоевателей и по своей долгой и врной служб персамъ, Даніилъ все же остался по своимъ врованіямъ и сердечнымъ симпатіямъ истиннымъ сыномъ Іудеи, онъ гордился своимъ племенемъ и съ такою же любовью взиралъ на его молодыя втви, какъ еслибъ онъ самъ былъ отцомъ своей страны и царемъ своего народа.

Послдній багрянецъ догорающаго дня поблднлъ и погасъ на запад, надъ черными горами Загроша. Противуположный край неба казался холоднымъ и срымъ и вся зеленая равнина подергивалась тусклымъ, мягкимъ цвтомъ по мр того, какъ на нее спускался сумракъ, длаясь все темне и туманне. Въ дворцовыхъ садахъ птицы запли тысячеголоснымъ хоромъ, какъ только восточныя птицы могутъ пть при восход солнца и при наступленіи ночи, и голоса ихъ звучали, какъ туго натянутая, но не порванная струна, сильная, нжная и высокая.

Негушта бродила одна по широкимъ дорожкамъ. Въ сухомъ, мягкомъ воздух лтняго вечера не чувствовалось холода, а потому тонкій тканый пурпурный плащъ свободно вислъ у нея на плечахъ. Нжныя складки ея туники плотно обхватывали ее до самыхъ колнъ и были скрплены у таліи великолпнымъ поясомъ изъ кованаго золота съ жемчугомъ, стройныя руки были совсмъ скрыты подъ длинными рукавами, стянутыми у кисти жемчужными застежками, и когда она шла, маленькія ножки ея ступали легко въ богато-вышитыхъ сандаліяхъ съ золочеными каблучками, подъ складками широкихъ шароваръ съ блымъ и золотымъ шитьемъ. На голов ея прямая полотняная тіара ослпительной близны сидла горделиво, какъ царская корона, ея складки придерживались одною драгоцнною жемчужиной, а изъ-подъ нея роскошные волосы Негушты спускались ниже таліи темными, мягкими волнами.

Одна изъ террасъ была расположена на востокъ отъ садовъ. Медленно, погруженная въ глубокія думы, направила къ ней свои шаги Негушта и, дойдя до гладкой мраморной балюстрады, оперлась на нее, отдыхая своими темными глазами на спокойномъ ландшафт. Вечерній миръ и тишина водворились и въ ея душ. Дневныя птицы умолкли предъ надвигающимся мракомъ, и медленно, будто выплывъ изъ равнины, взошла золотая луна и озарила луга и рку своимъ таинственнымъ свтомъ. И въ тотъ же мигъ издалека, изъ розовыхъ кустовъ въ дворцовыхъ садахъ ароматный втерокъ принесъ первые звуки соловьиной псни,— Звуки, которые вздымались и переливались, трепетали и снова замирали, какъ чудное ангельское пніе. Легкій воздухъ ласкалъ щеки Негушты, благоуханіе самшита, мирта и розъ опьяняло ее, а когда лучезарный серпъ поднявшейся луны отразился своимъ яркимъ сіяніемъ въ ея мечтательныхъ глазахъ, сердце ея переполнилось и царевна Негушта запла на язык своего народа старинную псню любви, нжный, томный мотивъ которой былъ подобенъ воздуху, вылетающему изъ южной пустыни:

Приди, о мой милый, ко мн среди теплаго сумрака ночи!

Не медли, скоре приди, пока ночь еще днемъ не смнилась!

——

Я жду среди мрака тебя, и песокъ, крутясь вихремъ въ пустын,

Влетаетъ въ шатеръ мой, къ пустын открытый дверями своими.

——

Мой слухъ стережетъ среди мрака далекихъ шаговъ приближенье,

И бодрствуетъ взоръ,— не хочу я, чтобъ спящей засталъ меня милый.

——

Придетъ и меня озаритъ онъ, какъ свтлаго утра сіянье,

Какъ въ чуждой стран лучъ востока, предъ путникомъ ярко блеснувшій.

——

Мой милый придетъ незамтно, какъ съ неба роса ниспадаетъ,

Не слышитъ никто, какъ нисходитъ она, освжая всю землю.

——

Въ рук его лиліи,— много цвтовъ принесетъ онъ съ собою,—

И чудныя розы внчаютъ чело его, розы Шинара.

——

Поетъ среди мрака ночной втерокъ сладкозвучную псню,

И воздухъ струитъ ароматы, его красоту возвщая.

Ея молодой голосъ замеръ въ тихомъ, ласкающемъ шепот. Но въ то время, какъ Негушта стояла неподвижно у мраморной балюстрады террасы, среди миртовыхъ деревьевъ послышался шорохъ и быстрые шаги раздались на мраморныхъ плитахъ. Смуглая двушка вздрогнула при этомъ звук и счастливая улыбка заиграла на ея губахъ. Красавица не обернулась, а только тихо положила руку на перила, гд должна была ее встртить рука возлюбленнаго. Въ этомъ движеніи сказалась вся увренность побды и, вмст съ тмъ, вся нжность любви. Персъ быстро подошелъ, положилъ свою руку на руку Негушты и наклонился, чтобы встртиться съ нею взоромъ. Еще минуту она простояла, смотря прямо передъ собой, затмъ обернулась и внезапно взглянула ему въ лицо.

— Я не звала тебя, — сказала она, окутывая его своимъ взоромъ среди луннаго сіянія, но длая видъ, будто хочетъ немного отступить отъ Зороастра, между тмъ какъ онъ старался привлечь ее къ себ и рукой, и глазами.

— И, все-таки, я слышалъ, что ты звала меня, дорогая,— отвтилъ онъ.— Я слышалъ твой голосъ: ты пла нжныя слова на своемъ родномъ язык, и я пришелъ, потому что ты звала меня.

— Такъ неужели ты вообразилъ, что эти слова были обращены къ теб?— засмялась Негушта.— Я пла о пустын, о шатрахъ и о крутящемся песк, вдь, здсь нтъ ничего подобнаго.

— Ты говорила, что твой милый несетъ розы съ собою, ты видишь, въ моихъ рукахъ тоже розы. Я увнчаю тебя ими. Ты позволишь мн? Впрочемъ, нтъ, я испорчу этимъ твой головной уборъ. Возьми ихъ и сдлай съ ними, что пожелаешь.

— Я возьму ихъ… и… я всегда длаю то, что желаю.

— Такъ пожелай принять въ свою собственность и того, кто принесъ теб розы,— отвтилъ Зороастръ, присвъ на балюстраду и обвивъ рукой станъ Негушты. Она снова посмотрла на него, онъ былъ красивъ собою и, быть можетъ, она еще больше любила его прямыя, спокойныя черты за то, что онъ былъ блокуръ, а не смуглъ, какъ она сама.

— Я, кажется, уже приняла его,— отвтила она.

— Нтъ еще, не совсмъ,— тихо промолвилъ Зороастръ, и тнь печали мелькнула на его благородномъ лиц, казавшемся совершенно блымъ при лунномъ свт. Негушта нжно вздохнула и затмъ прижалась щекой къ его плечу, къ тому мсту, гд пурпурный плащъ молодаго перса выступалъ густыми, мягкими складками на золотой чешу его брони.

— Мн надо сообщить теб всть, которая удивитъ тебя, дорогая моя,— сказалъ Зороастръ. Негушта вздрогнула и подняла голову, потому что голосъ его былъ печаленъ.— Нтъ, нтъ, не бойся!— продолжалъ онъ,— я надюсь, что въ этомъ нтъ ничего худаго, но въ государств произошли большія перемны и предстоятъ еще новыя. Семеро князей убили въ Сузахъ Смердиза, и на мсто его избранъ царемъ Дарій, сынъ Гуштаспа, котораго греки называютъ Гистаспомъ.

— Тотъ, что былъ здсь въ прошломъ году?— спросила съ живостью Негушта.— Онъ не красивъ, этотъ новый царь.

— Да, не красивъ,— отвчалъ персъ,— но онъ храбрый и добрый человкъ. Я долженъ еще сказать теб, что онъ прислалъ мн повелніе отправиться въ Сузы…

— Теб?!— воскликнулаНегушта. Она поспшно положила об руки ему на плечи и посмотрла ему въ глаза. Его лицо было освщено луною, ея же оставалось во мрак, такъ что она могла уловить малйшій оттнокъ его выраженія. Онъ улыбался.— Ты смешься надо мной!— воскликнула она съ негодованіемъ.— Ты издваешься надо мною! Ты узжаешь и радуешься этому!

Она хотла отойти отъ него, но онъ удержалъ ее за об руки.

— Я узжаю не одинъ,— отвтилъ онъ.— Великій царь прислалъ мн приказъ привезти въ Сузы родственниковъ Іоакима, за исключеніемъ Даніила, нашего учителя, который слишкомъ старъ, чтобы вынести это путешествіе. Царь хочетъ почтить потомство царя Іудеи, и съ этою цлью онъ посылаетъ за тобой, высокородная и возлюбленная моя царевна!

Негушта ничего не сказала и задумалась, ея рука выпала изъ руки Зороастра, и взоръ ея мечтательно скользилъ по рк, на которой лучи луны, теперь уже совсмъ поднявшейся, переливались, какъ на чешу серебристой зми.

— Ты рада, дорогая моя?— спросилъ Зороастръ. Онъ стоялъ спиной къ балюстрад, опираясь на нее лвымъ локтемъ, а правая рука его небрежно играла тяжелыми золотыми кистями плаща. Онъ пришелъ изъ крпости сообщить всть Негушт и Даніилу, какъ былъ, во всхъ своихъ доспхахъ: на немъ была золоченая броня, полускрытая широкимъ пурпурнымъ плащомъ, у пояса вислъ мечъ, а на голов возвышался остроконечный шлемъ, богато выложенный золотомъ и украшенный спереди крылатымъ колесомъ, которое властелины Персидской монархіи усвоили себ, какъ знакъ своего царскаго достоинства, посл завоеванія Ассиріи. Его высокій и стройный станъ, казалось, былъ созданъ природой для того, чтобы сочетать въ себ величайшую мощь съ самою изумительною подвижностью, и вся фигура его дышала сознаніемъ неутомимой и гибкой силы, изящной упругости вчно натянутаго стальнаго лука, невыразимой легкости движеній и несравненной быстроты, свойственныхъ людямъ тхъ далекихъ временъ, когда міръ былъ юнъ, этой гармонической соразмрности, которая одна только и способна придать грацію всему тлу и какъ бы превратить самое бездйствіе праздности въ нчто близкое къ полному движенію. Стоя рядомъ, іудейская царевна и знатный персъ были оба безукоризненна прекрасны и, однакожь, являлись совершеннымъ контрастомъ другъ другу: семитка и аріецъ,— представительница смуглой расы юга, жившей цлыми поколніями во время египетскаго рабства подъ знойнымъ дыханіемъ втра пустыни, наложившаго на нее жгучую печать южнаго солнца, и блокурый представитель того народа, который проникъ уже въ сверныя страны и на черты котораго сверъ усплъ уже навять свою ледяную безмятежность и величественный холодъ непобдимой силы.

— Ты рада, дорогая моя?— снова спросилъ Зороастръ, поднявъ голову и положивъ правую руку на плечо царевны. Она все еще не дала отвта на его вопросъ, а только мечтательно скользила взоромъ по рк.

Затмъ она ршилась было заговорить, но снова остановилась и посл нкотораго колебанія отвтила на его вопросъ тоже вопросомъ:

— Зороастръ… ты любишь меня?— Она снова умолкла и, когда онъ страстно сжалъ ея руки и прикоснулся къ нимъ губами, она тихо сказала, смотря въ сторону:— Что такое любовь?

Онъ тоже отвтилъ не сразу. Выпрямившись во весь свой величественный ростъ, онъ взялъ въ об руки ея головку и прижалъ ее къ груди, затмъ, обнявъ одною рукой станъ молодой двушки, онъ обратился лицомъ къ востоку и заговорилъ:

— Слушай, моя возлюбленная! Я, который люблю тебя, я скажу теб, что такое любовь. На далекой зар душевной жизни, въ эирномъ пространств тверди небесной, въ туман звздной пыли, наши души были оживотворены духомъ Божіимъ, обрли другъ друга и соединились. Когда земля еще не существовала для насъ, мы слились уже воедино, когда время еще не существовало для насъ, мы слились уже воедино, и будемъ соединены и тогда, когда время перестанетъ существовать для насъ. Тогда Ахура Мазда {Ахура Мазда — то же, что Ормуздъ. Прим. перев.}, премудрый богъ, взялъ об наши души изъ звзднаго пространства и послалъ ихъ на землю, заключивъ ихъ на время въ бренныя тла. Но оба мы знаемъ, что мы были вмст отъ начала, хотя эта земная оболочка помрачаетъ наши безсмертныя очи, и мы не такъ ясно видимъ другъ друга. Однако, любовь наша отъ этого не уменьшилась,— наоборотъ, она съ каждымъ днемъ кажется намъ сильне, потому что тла наши могутъ чувствовать радость и горе, какъ и наши души. Я ощущаю въ себ способность страдать за тебя и радуюсь этому, и хотлъ бы, чтобъ мн было предназначено положить жизнь за тебя, чтобы ты знала, какъ глубоко я люблю тебя, потому что ты часто сомнваешься во мн, а порой сомнваешься я въ самой себ. Въ любви не должно быть сомнній. Любовь была отъ начала и будетъ длиться до конца и даже за предлами конца. Любовь есть нчто столь вчное, столь великое и цльное, что патла бренная жизнь есть лишь неуловимое мгновеніе, минутная остановка среди пути, совершаемаго нами изъ одного звзднаго міра въ другой по безконечнымъ стезямъ небесной славы, въ которую мы вступили вмст,— она ничто, эта земная жизнь наша. Прежде чмъ мы успемъ насладиться нашею любовью, эта земля, на которой мы стоимъ, все, къ чему мы прикасаемся, эти тла наши, представляющіяся намъ такими сильными и прекрасными,— все это будетъ предано забвенію и распадется на свои элементы въ безслдной и неизвданной бездн угасшаго человчества, тогда какъ сами мы останемся вчно молоды, вчно прекрасны и вчно будемъ жить въ нашей безсмертной любви.

Негушта подняла на возлюбленнаго недоумвающій взоръ, затмъ опустила голову на его плечо. Смлый полетъ его мыслей,казалось, постоянно стремился вознестись на самое небо, стараясь увлечь и ее въ какую-то чудную область таинственной красоты и непостижимой духовной жизни. Ею овладлъ благоговйный ужасъ, потомъ она тоже заговорила такъ, какъ внушала ей ея природа:

— Я люблю жизнь,— сказала она.— Я люблю тебя, потому что ты живешь, а не потому, что ты духъ, прикованный на время къ этому міру. Я люблю эту милую мягкую землю, люблю ея зарю и сумракъ, я люблю солнце и при восход его, и при закат, люблю луну и въ полнолуніе, и на ущерб, я люблю благоуханіе самшита, мирта, розъ и фіаловъ, я люблю лучезарный свтъ дня, и жаркій зной его, и прохладу, пніе птицъ, населяющихъ воздухъ, и пснь землепашца въ пол, стрекотанье стрекозы и мягкое жужжаніе пчелы, я люблю блескъ золота и великолпіе дорогаго пурпура, топотъ коней твоей пышной стражи и звонъ ея трубъ, когда раннимъ утромъ она проходитъ по мраморнымъ площадкамъ дворца. Я люблю ночной мракъ за его нгу, пснь соловья въ прозрачную лунную ночь, шелестъ втерка въ розовыхъ кустахъ и ароматъ дремлющихъ цвтовъ въ моемъ саду, я люблю даже крикъ совы, раздающійся съ башни пророка, и мягкій, тяжелый звукъ крыльевъ летучей мыши, когда она проносится мимо ршетки моего окна. Все, все это люблю я, потому что моя земля богата и молода, такъ пріятно ощущать ее, такъ сладко жить на ней! И тебя я люблю за то, что ты прекраснйшій изъ всхъ мужей, самый добрый, сильный и храбрый, и за то, что ты любишь меня и никого другаго не допустишь любить меня, еслибъ даже теб пришлось умереть ради этого. Ахъ, мой возлюбленный, я желала бы обладать всми сладкими голосами земли, всми звучными языками неба, чтобы сказать теб, какъ сильно я люблю тебя!

— Что можетъ быть сладостне и краснорчиве твоихъ словъ, моя царевна?— сказалъ Зороастръ.— Теб нечего желать боле сладкаго голоса, боле звучнаго языка. Каждый изъ насъ любитъ носвоему, твоя любовь и моя должны несомннно образовать совершенное цлое. Не правда ли? О запечатлй это еще разъ, и еще разъ. ‘Любовь сильне смерти’,— говоритъ вашъ проповдникъ.

— И онъ же говоритъ, что ‘ревность жестока, какъ могила’,— прибавила Негушта, и глаза ея сверкнули огнемъ въ тотъ мигъ, какъ уста ея встртились съ устами Зороастра.— Ты никогда не долженъ возбуждать во мн ревности, Зороастръ, никогда, никогда! Я могу быть такою жестокой… Ты и представить себ не въ состояніи, какою жестокой я могу быть!

Зороастръ засмялся глубокимъ, радостнымъ, звонкимъ смхомъ, всколыхнувшимъ тишину лунной ночи.

— Клянусь Набономъ и Вааломъ, теб нтъ причины ревновать,— сказалъ онъ.

— Не клянись своими ложными богами!— засмялась Негушта.— Ты не знаешь, какой бездлицы достаточно для того, чтобы во мн проснулось это чувство.

— Ты и такой бездлицы отъ меня не увидишь,— отвтилъ персъ.— Что же касается ложныхъ боговъ, то въ наши дни и они годятся для клятвы. Но я готовъ поклясться кмъ или чмъ теб угодно!

— Лучше совсмъ не клянись, а то ты опять скажешь, что клятву надо закрпить,— возразила Негушта, закутавшись въ плащъ и закрывая имъ до половины свое лицо.— Скажи мн, когда мы отправимся въ путь? Мы много говорили, но сказали мало, какъ и всегда. Отправимся мы немедленно или же должны ждать новаго приказанія? Прочно ли сидитъ Дарій на своемъ престол? Кто будетъ первымъ лицомъ при двор? Вроятно, одинъ изъ семи князей или, быть можетъ, престарлый отецъ царя? Говори, знаешь ли ты что-нибудь о всхъ этихъ перемнахъ? Почему не сказалъ ты мн раньше ни слова о томъ, что должно было случиться, ты, который облеченъ такою высокою властью и которому все извстно?

— Твои вопросы обступили меня, какъ налетаютъ голуби на двушку, дающую имъ кормъ изъ своихъ рукъ,— сказалъ съ улыбкой Зороастръ,— и я не знаю, съ какого изъ нихъ начать, чтобъ удовлетворить тебя. Что касается царя, я знаю, что онъ будетъ великъ и утвердится на престол, потому что онъ усплъ уже завоевать любовь народа отъ Западнаго моря до дикихъ восточныхъ горъ. Но, пока не пришла эта всть, князья имли, повидимому, намреніе подлить царство между собою. Мн сдается, что онъ скоре выберетъ себ другомъ кого-нибудь изъ твоего народа, чмъ доврится князьямъ. Что же до нашего путешествія, то намъ надо отправиться заблаговременно, иначе царь раньше насъ удетъ изъ Сузъ въ Стакаръ на юг, гд, какъ говорятъ, онъ хочетъ выстроить себ дворецъ и провести въ немъ будущую зиму. Такъ приготовься же въ путешествію, моя царевна, постарайся ничего не забыть, чтобъ не терпть и временныхъ лишеній ни въ чемъ, что теб можетъ понадобиться.

— Я никогда не бываю лишена того, что мн нужно,— сказала Негушта, не то высокомрно, не то шутливо.

— Я тоже, когда я съ тобой, моя возлюбленная!— отвтилъ персъ.— Но теперь луна совсмъ взошла, и я долженъ идти къ нашему наставнику, пророку, чтобъ сообщить ему полученную всть.

— Такъ скоро?— сказала съ укоризной Негушта и отвернулась отъ него.

— Я желалъ бы, чтобъ мы не знали разлуки хотя бы даже на одинъ часъ, дорогая моя,— отвтилъ Зороастръ, нжно привлекая ее къ себ, но она слегка сопротивлялась и не хотла взглянуть на него.

— Прощай, покойной ночи, моя царевна, свтъ души моей!— и онъ запечатллъ страстный поцлуй на ея смуглой щек.— Покойной ночи!

Онъ быстро пошелъ вдоль террасы.

— Зороастръ!— громко воскликнула Негушта, но не обернулась.

Онъ снова приблизился къ ней. Она обвила руками его шею и поцловала его съ какимъ-то отчаяніемъ, потомъ тихо отстранила его отъ себя.

— Иди, мой милый, я только этого хотла,— прошептала она, и когда онъ ушелъ, она все еще оставалась у балюстрады, между тмъ какъ золотая луна постепенно блднла, поднимаясь все выше и выше въ небесахъ, а дивная пснь соловья переливалась въ тишин ночи, отдаваясь изъ глубины садовъ на высот башенъ долгими, сладкими призывами пламенной любви и мягкими, жалобными, серебристыми звуками печали, смшанной съ ликованіемъ.

III.

Въ комнат пророка лучи мсяца падали на мраморный полъ, еврейская бронзовая лампада съ семью рожками разливала вокругъ нжное и мягкое пламя, настолько сильное, что оно вполн освщало свитокъ, развернутый на колняхъ старца. Брови Даніила были сдвинуты, и морщины на его лиц казались еще глубже отъ оттнявшаго ихъ свта. Онъ сидлъ, опираясь на подушки и закутавшись въ свой широкій пурпурный плащъ, густо опушенный мхомъ и стянутый у самой его бороды, потому что земной путь пророка свершился и жизненная теплота уже покидала его тло.

Зороастръ приподнялъ тяжелую ковровую занавсь, висвшую надъ низкою квадратною дверью, вошелъ и преклонился предъ наставникомъ своей юности и другомъ своихъ зрлыхъ лтъ. Пророкъ зорко взглянулъ на него, и что-то похожее на улыбку мелькнуло въ его суровыхъ чертахъ, когда глаза его остановились на молодомъ воин въ великолпныхъ доспхахъ. Зороастръ держалъ шлемъ въ рук, и свтлые волосы окружали его лицо, словно сіяніемъ, ниспадая до плечъ и сливаясь съ шелковистою бородой, спускавшейся на латы. Его темно-синіе глаза безстрашно встртили взоръ учителя.

— Привтъ теб, живи во-вки, избранникъ Божій!— сказалъ онъ ему.— Я принесъ необычайно-важныя всти. Если теб угодно, я теперь же сообщу ихъ теб, если же нтъ, я приду въ другое время.

— Сядь по правую руку мою, Зороастръ, и скажи мн то, что имешь сказать. Разв ты не возлюбленный сынъ мой, ниспосланный мн Господомъ въ утшеніе моей старости?

— Я служитель твой и служитель твоего дома, отецъ мой,— отвтилъ Зороастръ, садясь на рзной стулъ, въ нкоторомъ отдаленіи отъ пророка.

— Говори, сынъ мой, съ какими встями пришелъ ты.

— Изъ Сузъ прибылъ гонецъ съ письмами и встями. Семеро князей умертвили Смердиза въ его дворц и избрали царемъ Дарія, сына Гуштаспа.

— Хвала Господу, избравшему справедливаго человка!— набожно воскликнулъ пророкъ.— Такимъ образомъ, зло породитъ добро и кровопролитіе приведетъ въ спасенію.

— Да будетъ по слову твоему, учитель!— отвчалъ Зороастръ.— Кром того, пишутъ, что Дарій,— да продлятся дни его во вки,— прочно утвердится на престол мидянъ и персовъ. Я получилъ письма, написанныя рукой того же гонца и скрпленныя печатью великаго царя, въ которыхъ мн дается повелніе немедленно привезти въ Сузы родственниковъ Іоакима, бывшаго царя Іудеи, такъ какъ царь хочетъ оказать имъ подобающія почести, но какія собственно почести онъ намренъ оказать имъ, этого я не знаю.

— Что ты говоришь?!— спросилъ Даніилъ, внезапно поднявшись съ подушекъ и устремивъ свои темные глаза на Зороастра.— Неужели царь отниметъ у меня дтей, услаждающихъ мою старость? Разв ты не сынъ мой? И разв Негушта не дочь моя? Остальные пусть идутъ, это мн все равно. Но, вдь, Негушта — зница моего ока! Она чудный цвтокъ, разцвтшій въ пустын моей жизни! Что такое задумалъ царь сдлать со мной? Зачмъ хочетъ онъ отнять ее у меня?

— Пусть господинъ мой не смущается!— сказалъ горячо Зороастръ, тронутый внезапною скорбью пророка.— Это только на нкоторое время, на нсколько недль. Твои родственники снова вернутся въ теб и я вмст съ ними.

— На нкоторое время, на нсколько недль! Что значитъ для тебя ‘нкоторое время’, дитя, или какая-нибудь недля? Но я старъ и обремененъ годами. Если ты возьмешь у меня мою дочь Негушту, то, бытъ можетъ, я не успю уже снова увидать ни ея лица, ни твоего, передъ тмъ какъ уйду отсюда безвозвратно. Ты молодъ, мн же почти минуло сто лтъ.

— Однако, если такова воля великаго царя, я долженъ исполнить ее,— отвтилъ Зороастръ,— но я клянусь твоею головой и своею, что съ молодою царевной не приключится ничего худаго, а если бы съ ней случилось что-нибудь недоброе, то пусть и меня постигнетъ такое же и даже худшее бдствіе! Видишь, я поклялся, пусть же господинъ мой больше не смущается!

Но пророкъ склонилъ голову и закрылъ лицо руками. Престарлый и бездтный, онъ смотрлъ на Зороастра и Негушту, какъ на дтей своихъ, и любилъ ихъ всею своею душой. Притомъ же, онъ хорошо зналъ персидскій дворъ, онъ зналъ, что разъ они попадутъ въ вихрь и водоворотъ его жизни, полной волненій и козней, то не вернутся уже въ Экбатану, а если и вернутся, то совсмъ уже не тми, какими вышли изъ нея. Онъ чувствовалъ горькую печаль и обиду при одной мысли о разлук съ ними, и въ возвышенной простот своего величія не стыдился лить о нихъ слезы. Самъ Зороастръ, въ горделивомъ разцвт своей молодости, глубоко страдалъ, видя себя вынужденнымъ покинуть мудраго пророка, въ теченіе тридцати лтъ замнявшаго ему отца. Ему только разъ въ своей жизни, во время войнъ Камбиза, пришлось разстаться на нсколько мсяцевъ съ Даніиломъ. Двадцати шести лтъ онъ былъ назначенъ на высокій постъ начальника Экбатанской крпости и съ тхъ поръ наслаждался самымъ близкимъ общеніемъ съ своимъ учителемъ.

Зороастръ былъ воиномъ въ силу обстоятельствъ и легко, свободно носилъ свое пышное вооруженіе, но было два предмета, стоявшіе въ его глазахъ гораздо выше и совершенно затмвавшіе для него всю важность его военнаго поприща.

Съ самой ранней юности онъ былъ питомцемъ Даніила, вдохновившаго его своею любовью къ таинственной наук, которой пророкъ былъ такъ много обязанъ своимъ необычайнымъ успхомъ на служб ассирійскихъ и персидскихъ монарховъ. Поэтическій умъ отрока, укрпленный и развитый изученіемъ искусства разсужденія и глубокими математическими свдніями халдейскихъ астрономовъ, легко овладвалъ самыми высокими предметами и обнаруживалъ съ самаго начала воспріимчивость и ясность, приводившія въ восторгъ его учителя. Достигнуть посредствомъ строгой аскетической жизни созерцательнаго усвоенія знанія, пониманія естественныхъ законовъ, неуловимыхъ для однихъ вншнихъ чувствъ, и сліянія души и высшаго разума въ одной универсальной и божественной сущности, вотъ какія задачи ставилъ Даніилъ своему ревностному ученику. Благородный юноша по самой природ своей презиралъ чувственныя наслажденія и неустанно стремился къ осуществленію идеала, въ которомъ высокая мудрость, царившая надъ землею, должна была направлять высокую отвагу къ совершенію великихъ подвиговъ на земл.

Годъ за годомъ жилъ юный персъ въ пышной обстановк двора, отличаемый передъ всми своими сверстниками за свою храбрость, неустрашимую честность, за свою чудную красоту и глубокое пониманіе всего, что относилось къ кругу его дятельности, но больше всего, пожалуй, выдлялся онъ изъ ихъ среды тмъ, что не искалъ общества женщинъ и никогда не любилъ ни одной женщины. Онъ былъ любимцемъ Бира, и даже Камбизъ, погрязшій въ гнусныхъ порокахъ и окруженный льстецами и жрецами-магами, призналъ исключительныя достоинства и дарованія молодого князя и, подозрвая уже въ то время замыслы своего брата Смердиза овладть трономъ, возвелъ Зороастра въ званіе правителя Экбатаны, давъ вмст съ тмъ разршеніе Даніилу построить высокую башню въ этой старинной крпости. Развращенный царь понималъ, быть можетъ, что присутствіе такихъ людей, какъ Даніилъ и Зороастръ, важне въ какой-нибудь отдаленной провинціи, гд справедливость и кротость могли оказать хорошее дйствіе на населеніе, чмъ въ его непосредственной’ близости, гд чистота и воздержность ихъ жизни представляла слишкомъ рзкую противуположность унизительному зрлищу егопороковъ, которое онъ являлъ передъ дворомъ.

Здсь, въ великолпномъ уединеніи царскаго дворца, пророкъ отдался всецло созерцанію предметовъ, занимавшихъ въ теченіе всей жизни его досугъ, а въ свободные часы, остававшіеся у Зороастра отъ исполненія его обязанностей, Даніилъ старался довести умъ воина-философа до совершенной и конечной степени развитія. Проводя все свое время въ башн, за исключеніемъ тхъ рдкихъ промежутковъ, когда онъ приказывалъ снести себя въ садъ, пророкъ почти не зналъ, что длается въ нижнихъ покояхъ дворца, а потому удивлялся порою, видя, что вниманіе его ученика отвлечено чмъ-то постороннимъ и что въ рчахъ своихъ онъ начинаетъ проявлять боле живой интересъ къ своему будущему и къ перемнамъ, могущимъ произойти въ его дальнйшей судьб.

Дло въ томъ, что новый элементъ вступилъ въ ходъ мыслей Зороастра. Изъ году въ годъ слдилъ онъ за тмъ, какъ росла прелестная малютка Негушта. Двадцатилтнимъ юношей онъ качалъ ее на своихъ колняхъ, поздне училъ ее и игралъ съ нею, и на его глазахъ дитя превратилось въ стройную двушку, гордую и величественную въ своемъ обращеніи, царившую надъ подругами своихъ игръ такъ, какъ молодая львица могла бы управлять стадомъ боле смирныхъ животныхъ. Наконецъ, шестнадцатый годъ ея жизни принесъ ей ранній разцвтъ южной женственности, и Зороастръ, рзвясь съ ней въ чудный лтній день среди розовыхъ кустовъ, почувствовалъ вдругъ, какъ сердце его трепещетъ и замираетъ, какъ щеки его то вспыхиваютъ, то холодютъ отъ звука голоса Негушты, отъ прикосновенія ея нжной руки.

Онъ, такъ хорошо знавшій людей, такъ долго жившій при двор и хладнокровно изучавшій каждую ступень человческой природы, тамъ, гд эта разнузданная человческая природа вчно управляетъ минутой, онъ понялъ, какое чувство овладло имъ, и пра этомъ ощутилъ острый ударъ, пронзившій его насквозь, поразившій и тло, и сердце, и душу, и обратившій въ ничто его гордыню. Цлыми днями бродилъ онъ одиноко подъ пиніями и рододендронами, сокрушаясь о могучемъ зданіи философіи, которое онъ себ воздвигнулъ, порога котораго ни одна женщина никогда не должна была переступить и которое въ одинъ день рука женщины и взоръ женщины разбили въ дребезги. Ему казалось, что вся жизнь его загублена и уничтожена, что онъ сдлался точь въ точь такимъ же, какъ и вс другіе, что его доля — любить и терзаться сердцемъ изъ-за ласковаго слова двушки. Онъ не хотлъ больше встрчаться съ смуглолицею царевной, но разъ вечеромъ, когда онъ стоялъ одинъ на садовой террас, Негушта подошла къ нему, и они взглянули въ глаза другъ другу, увидали въ нихъ новый свтъ, и съ этого дня такъ страстно полюбили другъ друга, какъ могли любить только непорочныя дти Богомъ избранныхъ народовъ. Но ни онъ, ни она не осмлились сказать пророку или дать понять кому-нибудь во дворц, что они обмнялись клятвами любви въ тотъ вечеръ, когда встртились на озаренной луной террас, за миртовыми деревьями. Они инстинктивно боялись, что всть объ ихъ любви и о томъ, что взлелянный Даніиломъ философъ готовится покинуть пути мистическаго ученія, чтобы снизойти до уровня простыхъ смертныхъ, вступивъ въ супружество, подниметъ цлую бурю гнва въ груди учителя, и Зороастръ угадывалъ, какъ мучительна будетъ для истиннаго сына Израиля мысль о брак дочери его народа и іудейской царевны съ человкомъ, который, несмотря на свое знатное происхожденіе, несмотря на всю свою честность и мудрость, былъ все же чужеземцемъ и неврующимъ. Отдавшись сердцемъ и душою изученію философіи Даніила и знаній, пріобртенныхъ этимъ послднимъ у халдеевъ, Зороастръ, тмъ не мене, твердо сохранялъ свой независимый образъ мыслей. Онъ не былъ служителемъ израильскаго Бога и никогда бы не сдлался таковымъ, но, въ то же время, не былъ ни идолопоклонникомъ, ни магомъ, ни послдователемъ Гоматы, полуиндійскаго брамина, пытавшагося выдать себя за Смердиза, сына царя Кира.

Какой-нибудь одной изъ этихъ причинъ было бы уже достаточно, чтобы вызвать серьезныя препятствія въ браку Зороастра съ Негуштой. Вмст же он казались непреодолимыми. Среди смутъ и анархіи, господствовавшихъ въ теченіе семимсячнаго царствованія Лжесмердиза, для Зороастра было бы безуміемъ жениться, ожидая повышенія и поощренія на своемъ поприщ отъ милостей жалкаго самозванца. Съ другой стороны, и Негушта не могла выйти замужъ и сохранить положеніе іудейской царевны безъ согласія Даніила, своего опекуна, вліяніе котораго въ Мидіи не имло предловъ и было весьма значительно при двор. Все это побуждало Зороастра скрывать свою страсть, насколько у него хватало силъ, и возлагать свои надежды на то, что въ будущемъ событія могутъ сложиться въ пользу исполненія его завтнаго желанія. Тмъ временемъ онъ и царевна ежедневно видались публично, а постъ начальника крпости давалъ Зороастру возможность часто встрчать Негушту въ уединеніи садовъ, тщательно охранявшихся и предоставленныхъ въ исключительное пользованіе Негушты и ея штата.

Но теперь, когда наступилъ моментъ, долженствовавшій, повидимому, произвести перемну въ судьб влюбленныхъ, оба они чувствовали какое-то стсненіе. При свиданіи они лишь слегка коснулись вопроса о путешествіи. Негушта была такъ поражена и восхищена мыслью, что снова увидитъ великолпіе дворца въ Сузахъ, столь памятное ей еще со временъ ея дтства, что боялась показать Зороастру, до какой степени она рада покинуть Экбатану, которая, безъ него, была бы для нея немногимъ лучше тюрьмы. Онъ же, предвидя, какъ ему казалось, немедленное устраненіе всякихъ препятствій и отстроченъ, благодаря благосклонному отношенію къ нему Дарія, былъ, однакожь, слишкомъ благороденъ и деликатенъ, чтобы сразу открыть Негушт перспективу близкой свадьбы, такъ живо рисовавшуюся въ его собственной фантазіи. Но не меньшее смущеніе овладло его сердцемъ, когда онъ очутился лицомъ къ лицу со скорбью маститаго пророка о предстоящей разлук съ пріемною дочерью, и впервые въ своей жизни почувствовалъ онъ себя виноватымъ передъ своимъ учителемъ, сознавая, что Даніилъ почти такъ же глубоко огорченъ его отъздомъ, какъ и отъздомъ Негушты. Онъ испыталъ то, что такъ часто приходится чувствовать людямъ холоднаго и ровнаго темперамента, когда судьба ставитъ ихъ въ близкое соприкосновеніе съ боле впечатлительными и любящими натурами: его угнетало сознаніе, что онъ занимаетъ гораздо больше мста въ сердц и помыслахъ своего престарлаго наставника, чмъ можетъ когда-либо удлить ему въ свою очередь, и что, слдовательно, онъ неблагодаренъ, и ршеніе, извстное ему одному — жениться на царевн, вопреки вол пророка и при содйствіи царя, длало еще тягостне его душевную пытку.

Нсколько минутъ длилось молчаніе, наконецъ, старецъ внезапно поднялъ голову и откинулся на подушки, устремивъ взоръ на своего ученика.

— Разв ты не чувствуешь горести и сожалнія?— печально спросилъ онъ.

— Нтъ, мой господинъ несправедливъ ко мн,— отвтилъ Зороастръ и въ замшательств сдвинулъ брови.— Я былъ бы неблагодаренъ, еслибъ могъ съ легкимъ сердцемъ разстаться съ тобой, хотя бы на одинъ только день. Но пусть господинъ мой утшится: эта разлука не будетъ продолжительна. Не успютъ стада спуститься съ Загроша, чтобъ укрыться здсь отъ зимнихъ холодовъ, какъ мы уже снова будемъ съ тобою.

— Поклянись же мн, что вернешься до наступленія зимы,— настаивалъ пророкъ съ оттнкомъ презрнія въ голос.

— Я не могу поклясться,— отвчалъ Зороастръ.— Ты видишь, я во власти великаго царя. Я не могу поклясться.

— Скажи лучше, что ты въ десниц Господа, и что поэтому ты и не можешь поклясться. Ибо я говорю теб, ты не вернешься, и я не увижу больше лица твоего. Наступитъ зима и легкокрылыя птицы улетятъ на югъ, а я останусь одинъ въ стран снговъ и морозовъ. И наступитъ весна, а я все еще буду одинъ, хотя время мое будетъ близко, потому что ты не вернешься сюда, и не вернется моя дочь Негушта, и никто изъ моихъ родныхъ. И, вотъ, я сойду въ могилу совсмъ одинокій.

Желтый свтъ висячей лампады озарялъ сверху глаза старца, горвшіе тусклымъ огнемъ, черты лица его вытянулись и исказились, и вс морщины и борозды, проведенныя превратностями его столтней жизни, выступили теперь — мрачныя, суровыя и грозныя. Зороастръ содрогнулся, взглянувъ на него, онъ хотлъ было заговорить, но благоговйный страхъ сковалъ его уста.

— Иди, сынъ мой!— торжественно воскликнулъ пророкъ и съ этими словами онъ медленно приподнялся съ подушекъ и слъ прямо и неподвижно, протянувъ свои блдныя старческія руки въ ‘торону молодаго воина.— Иди и длай свое дло, ибо ты въ десниц Господней, и иныя дла твои будутъ вести къ добру, иныя — къ погибели. Ибо ты уклонился съ непорочной стези, ведущей къ звздамъ, ты упалъ съ лстницы, по которой ангелы восходятъ и нисходятъ на землю, и сталъ искать преходящей женской любви. И нкоторое время ты будешь заблуждаться, и нкоторое время будешь много страдать, и снова пройдетъ нкоторое время и ты погубишь себя своими собственными мечтаніями, потому что не съумлъ отличить тьмы отъ свта и добра отъ зла. Женщина совратитъ тебя съ прямаго пути и, уходя отъ женщины, ты возвратишься на него, и, все-таки, погибнешь. Но такъ какъ добро не чуждо сердцу твоему, то оно сохранится, какъ и имя твое, въ цломъ ряду поколній, и хотя зло, владющее тобой, погубитъ тебя, но, въ конц-концивъ, твоя душа будетъ, все-таки, жить.

Зороастръ закрылъ лицо руками, подавленный величіемъ могучаго пророка и потрясенный роковымъ смысломъ его рчей.

— Возстань и иди, ибо десница Господня на теб, и никто не можетъ воспрепятствовать дламъ твоимъ. Ты будешь взирать на солнце и радоваться, и снова взглянешь на него, и дневной свтъ покажется теб мракомъ. Ты будешь хвалиться въ сознаніи своей силы и въ блеск своихъ доспховъ, что нтъ человка, подобнаго теб, и затмъ отвергнешь славу свою и скажешь: ‘Это тоже суета’. Ты снискалъ любовь царя и будешь стоять предъ царицей въ золотыхъ доспхахъ и богатой одежд, но конецъ близокъ, потому что рука Господня покоится на теб. Если Господь хочетъ сотворить великія дла чрезъ тебя, что мн до того? Иди скорй и не отдыхай дорогой, чтобы женщина не соблазнила тебя и ты бы не погибъ. А я, я тоже пойду… не съ тобой, а впереди тебя. И вс вы должны послдовать за мной, ибо я ухожу. Истинно говорю теб, я вижу уже свтъ во тьм міра, и сіяніе небесной славы снизошло на меня, торжественное сіяніе лучезарнаго величія.

Зороастръ взглянулъ на Даніила и въ страх и трепет упалъ къ его ногамъ, такъ что тяжелый шлемъ его съ шумомъ покатился по мраморному полу. Пророкъ стоялъ выпрямившись, точно исполинскій дубъ, простирая къ небу свои изсохшія руки и окутанный до пояса густою массой своихъ блоснжныхъ волосъ и бороды. Лицо его было озарено какимъ-то внутреннимъ чудеснымъ свтомъ, а темные глаза, устремленные вверхъ, казалось, воспринимали и поглощали въ себ лучезарный блескъ отверстыхъ небесъ. Голосъ его звучалъ теперь со всею мощью юности, и весь его образъ былъ облеченъ величіемъ неземнаго міра. Онъ заговорилъ опять:

— Внимай, голосъ вковъ говоритъ устами моими, и Господь Богъ мой взялъ меня къ себ. Дни мои пришли къ концу, я взятъ на небо и не буду больше низринутъ. Земля отступаетъ и явилась слава Божія, не имющая конца во вки. Господь идетъ — скоро придетъ Онъ. Въ десниц Его времена, дни и ночи подъ стопами Его. Чины херувимовъ окружаютъ Его и грозныя воинства серафимовъ. Звзды небесныя трепещутъ, и звукъ ихъ стенаній подобенъ голосу безпредльнаго страха. Сводъ неба раздробился, какъ сломанный лукъ, и завса неба разодралась, какъ парусъ во время бури. Солнце и луна громко взываютъ, и море издаетъ вопли ужаса предъ лицемъ Господа Бога. Народы исчезли, какъ пепелъ погасшаго пламени, и нтъ больше князей земныхъ. Господь сокрушилъ землю и развялъ прахъ ея по небу. Звзды во всей ихъ сил Онъ разбилъ въ дребезги и основанія временъ превратилъ въ мелкій песокъ. Ничего не уцлло отъ нихъ, и голоса ихъ умерли. Смутные призраки виднются въ ужас пустоты. Но съ свера поднимается чудное, лучезарное сіяніе, и дыханіе Господа все животворитъ собою. Блеснулъ лучъ зари, и снова будутъ времена и лта, и существо величія Божія проявляется въ образахъ. Изъ земнаго праха снова созидается земля, и изъ лучей Своей славы Онъ сотворитъ новыя звзды. Вознеси звуки хвалы все, что существуетъ! Воскликни въ радости съ громкимъ пснопніемъ! Хвалите Господа, Который есть жизнь и Который даруетъ бытіе всмъ тварямъ! Хвалите и славьте Того, Кто поднялся на крыльяхъ небесной зари, Чьимъ дыханіемъ дышутъ звзды, Чьимъ сіяніемъ освщается небесная ‘твердь! Хвалите Того, Кто повелваетъ сферамъ небеснымъ совершать ихъ теченіе, Кто повелваетъ цвтамъ распускаться весною и мелкимъ полевымъ травамъ издавать ихъ сладкое благоуханіе! Хвалите Его, зима и лто, хвалите Его, холодъ и зной! Хвалите Его, свтила небесныя, хвалите Его, мужи и жены, населяющіе землю! Хвала, слава и честь Всевышнему Іегов, возсдающему на престол Своемъ во вки и во вки вковъ…

Голосъ пророка раздавался съ грозною силой и величавою ясностью, когда онъ произносилъ послднія слова. Воздвъ руки къ небу, онъ простоялъ еще одну минуту, совсмъ неподвижно, съ лицомъ, озареннымъ лучами неземнаго свта. Одно мгновеніе простоялъ онъ такъ, затмъ отступилъ назадъ и такъ же прямо, съ воздтыми къ небу руками, палъ мертвый на устланный подушками полъ.

Зороастръ поднялся, объятый ужасомъ, и устремилъ испуганный взоръ на тло своего учителя и друга, неподвижно распростертое подъ желтымъ свтомъ лампады. Потомъ онъ снова склонилъ колни передъ блдною, благородною головой, казавшеюся столь величественной въ смерти. Онъ взялъ въ свои руки руку Даніила и началъ растирать ее, онъ прислушивался къ біенію сердца, переставшаго биться, и старался возбудить въ этомъ тл хоть слабый признакъ дыханія, которое доказало бы, что жизнь не совсмъ еще оставила его. Но старанія его были тщетны, и тогда, въ верхней комнат башни, молодой воинъ палъ ницъ и зарыдалъ одинъ на одинъ съ великимъ усопшимъ.

IV.

Такъ почилъ Даніилъ, и семь дней подрядъ женщины, припавъ къ земл, оплакивали его, между тмъ какъ мужчины бальзамировали тло и готовили его къ погребенію. Они обернули его въ тонкое полотно и возлили на него драгоцнныя масла и мази изъ дворцовыхъ хранилищъ. Они окуривали тло ладовомъ, миррой и амброй, индійскою камедью и смолой персидской сосны и зажигали вокругъ него свчи изъ чистаго воска. Вс эти семь дней городскіе плакальщики громко стовали, неустанно восхваляя пророка и возглашая днемъ и ночью, что умеръ лучшій, достойнйшій и величайшій изъ людей.

Такъ бодрствовали они семь дней, плакали и воспвали подвиги Даніила. А въ нижнемъ поко башни женщины сидли на полу съ Негуштой посередин и предавались великой скорби, облекшись во вретище въ знакъ печали и посыпая пепломъ и голову свою, и землю. Лицо Негушты исхудало и поблднло за эти дни, губы ея поблли, и длинные волосы ея висли въ безпорядк по плечамъ. Многіе мужчины обрили себ бороды и ходили босые. Крпость и дворцы были полны звуковъ плача и сокрушенія. Евреи, находившіеся въ Экбатан, оплакивали своего вождя, а оба левита сидли возл усопшаго и неумолчно читали отрывки изъ писаній. Мидяне оплакивали своего великаго и справедливаго правители подъ ассирійскимъ именемъ Балатшужура, впервые даннымъ Даніилу Навуходоносоромъ, и ихъ громкія рыданія и стованія доносились изъ города, какъ вопль цлаго народа, до слуха обитателей крпости и дворца.

На восьмой день торжественно погребли его въ саду, въ гробниц, заново выстроенной въ недлю плача. Оба левита, одинъ молодой еврей и самъ Зороастръ, вс они, одтые во вретища к босые, подняли тло пророка на носилкахъ и вынесли его на плечахъ по широкой лстниц башни въ садъ, въ могил. Впереди шли плакальщицы: нсколько сотенъ индійскихъ женщинъ, съ растрепанными волосами, раздирали свои одежды, посыпали себ пепломъ голову и бросали его на дорогу, по которой шли, плача навзрыдъ и причитая дикимъ голосомъ скорби, потрясая воздухъ своими визгливыми криками, пока не подошли къ могил и не окружили ея, между тмъ какъ четверо мужей опустили своего учителя въ обширную гробницу изъ чернаго мрамора подъ тнью пиній и рододендроновъ. За плакальщицами слдовали свирльщики и при звукахъ ихъ пронзительной музыки казалось, что какія-то сверхъестественныя существа присовокупляютъ свои голоса къ общему воплю. По об стороны носилокъ шли женщины, родственницы пророка, Негушта же шла рядомъ съ Зороастромъ, и по временамъ, когда погребальное шествіе длало поворотъ въ миртовыхъ аллеяхъ густаго сада, темные, отяжелвшіе отъ слезъ глаза ея бросали украдкой взоръ на свтлокудраго возлюбленнаго. Его лицо было блдно, взоръ — сурово устремленъ въ пространство, волосы и золотистая борода его падали въ безпорядк на грубую ткань вретища. Но поступь его оставалась тверда, хотя онъ шелъ босой по жесткому песку, и съ той минуты, когда тло пророка было вынесено изъ верхней комнаты башни, и до того момента, когда его положили въ гробницу, лицо Зороастра не измнилось и ни разу не взлянулъ онъ ни направо, ни налво. И подъ самый конецъ, когда они опустили на полотняныхъ перевязяхъ трупъ своего любимаго учителя въ мсто его послдняго упокоенія и женщины подошли къ могил съ ящикомъ нарда, срой амбры и драгоцнныхъ благовоній, Зороастръ долго и пристально смотрлъ на обвитую пеленами голову покойника, и слезы катились по его щекамъ, падая на мраморъ гробницы. Затмъ онъ безмолвно повернулся и пошелъ мимо разступавшейся передъ нимъ толпы, блдный, какъ и самъ Даніилъ, не отвчая ни на чьи привтствія, не глядя даже на Негушту, стоявшую около него. Онъ ушелъ, и весь остальной день не показывался никому.

Но вечеромъ, когда солнце уже скрылось, онъ пришелъ на террасу и стонъ здсь, окутанный тьмою, такъ какъ ночь была безлунная. Онъ снова надлъ свои доспхи и пурпурный плащъ, потому что долгъ службы призывалъ его обойти крпость. Онъ стоялъ спиною къ колоннамъ балюстрады и смотрлъ по направленію къ миртовымъ деревьямъ: онъ зналъ, что Негушта явится на обычное мсто свиданій. Долго пришлось ему ждать, но, наконецъ, онъ услыхалъ шаги на усыпанной пескомъ дорожк, услыхалъ шелестъ миртовыхъ деревьевъ и различилъ въ сумрак блые края одежды подъ темнымъ плащомъ Негушты, быстро подвигавшейся къ террас.

Онъ избжалъ ей на встрчу и хотлъ сжать ее въ своихъ объятіяхъ, но она оттолкнула его и медленно пошла къ передней части террасы, отвернувъ отъ него свое лицо. Даже во мгл звзднаго сіянія Зороастръ могъ видть, что она чмъ-то оскорблена, какая-то холодная тяжесть сдавила ему грудь, и внезапно застыли просившіяся на уста слова нжнаго привта.

Зороастръ послдовалъ за Негуштой и положилъ ей руку на плечо.

— Моя возлюбленная,— сказалъ онъ, тщетно пытаясь заглянуть въ ея лицо,— неужели сегодня у тебя не найдется для меня ни одного слова?

Она оставалась безмолвна.

— Неужели скорбь заставила тебя позабыть о твоей любви?— шепнулъ онъ ей на ухо.

Она отступила на нсколько шаговъ и посмотрла на него. Онъ видлъ, какъ сверкнули ея глаза, когда она заговорила:

— Разв твоя собственная скорбь не овладла тобой такъ всецло сегодня, что ты даже не хотлъ смотрть на меня?— спросила она.— Въ теченіе всего этого долгаго часа, который мы провели такъ близко другъ отъ друга, подарилъ ли ты мн хоть одинъ только взглядъ? Ты забылъ меня въ своей безпредльной печали!— насмшливо воскликнула она.— А теперь, когда первый потокъ твоихъ слезъ изсякъ и превратился въ крошечный ручеекъ, ты нашелъ время вспомнить обо мн! Благодарю господина моего за то вниманіе, которымъ онъ удостоиваетъ свою служанку, но… я не нуждаюсь въ немъ… Скажи же, зачмъ ты пришелъ?

Зороастръ выпрямился во весь ростъ, горделиво сложилъ руки и, устремивъ глаза на Негушту, отвтилъ ей спокойно, хотя голосъ его звучалъ глухо отъ внезапной, мучительной боли. Молодой персъ довольно хорошо зналъ мужчинъ, но мало зналъ женщинъ.

— Есть время для скорби и время для радости, — сказалъ онъ.— Есть время для слезъ и время для взоровъ любви. Я поступилъ такъ потому, что разъ человкъ скорбитъ объ усопшемъ и желаетъ выказать свою печаль, чтобы тмъ почтить покойнаго, бывшаго для него отцомъ, то не подобаетъ ему имть въ голов какія-либо постороннія мысли, хотя бы самыя дорогія и самыя близкія его сердцу. Потому-то я и не смотрлъ на тебя, когда мы хоронили нашего учителя, и хотя я люблю тебя, и взоры души моей постоянно устремлены на твой ликъ, однако, сегодня глаза мои не глядли въ твою сторону и я не видлъ тебя. Почему же ты гнваешься на меня?

— Я не сержусь,— сказала Негушта,— но я думаю, что ты мало любишь меня, если теб такъ легко отвернуться отъ меня.

Глаза ея были опущены и лицо почти закрыто темною тнью. Зороастръ обнялъ ее за шею и привлекъ къ себ, и хотя она слегка сопротивлялась, но черезъ минуту голова ея уже лежала на его груди. Тогда она возобновила свою борьбу.

— Нтъ, дай мн уйти, ты не любишь меня!— сказала она почти шепотомъ.

Но онъ не выпускалъ ея.

— Нтъ, ты не смешь уйти, потому что я люблю тебя,— нжно отвтилъ онъ.

— Не смю?— гнвно воскликнула она, вырываясь изъ его объятій, затмъ голосъ ея упалъ и въ немъ послышался тихій трепетъ.— Скажи лучше, что я не хочу,— прошептала она, обвивъ руками Зороастра и страстно прижавъ его къ своему сердцу.— О, мой милый, почему ты кажешься всегда такимъ холоднымъ… такимъ холоднымъ… когда я такъ горячо люблю тебя?

— Я не холоденъ,— нжно сказалъ онъ,— и я люблю тебя такъ, что слова безсильны это выразить. Помнишь, мы говорили съ тобою, что каждый изъ насъ любитъ по-своему? Кто скажетъ намъ, чья музыка сладостнй, если об он сливаются въ такую величественную гармонію? Только не сомнвайся, потому что сомнніе подобно капл, которая падаетъ съ кровли на мраморный карнизъ, этимъ непрерывнымъ паденіемъ производитъ въ камн трещину, которой не сгладитъ цлый океанъ.

— Я не буду больше сомнваться,— сказала внезапно Негушта,— но… разв хоть иногда ты не можешь любить меня по-моему? Это такъ сладко любить такъ, какъ я люблю.

— Постараюсь,— отвтилъ Зороастръ и, наклонившись, поцловалъ ее въ губы.

Съ башни раздался далекій, меланхолическій крикъ совы и эхо печально повторило его въ глубин садовъ. Свжій сырой втеръ внезапно подулъ съ востока. Легкая дрожь пробжала по тлу Негушты, она закуталась въ плащъ.

— Пройдемся по террасъ,— сказала она, — сегодня холодно. Вдь, это послдняя ночь, которую мы проводимъ здсь?

— Да. Завтра мы должны отправиться въ путь. Это послдняя ночь.

Негушта прижалась къ своему возлюбленному, когда они стали ходить по террас, обнявъ другъ друга. Въ теченіе нсколькихъ минутъ они шли молча, каждый изъ нихъ вспоминалъ, быть можетъ, о частыхъ свиданіяхъ на этой самой террас съ того времени, когда уста ихъ слились въ первомъ поцлу любви въ прозрачную лунную ночь мсяца Таммуза, слишкомъ годъ тому назадъ. Наконецъ, Негушта заговорила:

— Ты знаешь этого новаго царя?— спросила она.— Я видла его только на нсколько мгновеній въ прошедшемъ году. Онъ показался мн молодъ, но не красивъ.

— Молодой царь съ головою старца на плечахъ,— отвтилъ Зороастръ.— Онъ на годъ моложе меня. Но я не хотлъ бы быть на его мст и вести т войны, какія приходится вести ему, и, во всякомъ случа, не взялъ бы я себ въ жены Атоссу.

— Атоссу?— переспросила Негушта.

— Да. Царь уже женился на ней. Она была женой Камбиза, а также и мага Лжесмердиза, котораго Дарій предалъ смерти.

— Она красива? Видла я ее?— спросила поспшно Негушта.

— Да, ты, вроятно, видла ее въ Сузахъ, при двор, прежде чмъ мы пріхали въ Экбатану. Она только что сдлалась тогда женой Камбиза, но, вчно отуманенный виномъ и пирами, онъ мало обращалъ на нее вниманія. Впрочемъ, ты была тогда ребенкомъ и проводила большую часть времени съ своими родственницами, такъ что, пожалуй, ты и не видала ее.

— Скажи мн, вдь, у нея были голубые глаза и желтые волосы? И злое лицо, такое холодное?

— Да, пожалуй, что и въ самомъ дл у нея былъ жесткій взглядъ. Я помню, что глаза у нея были голубые. Она была очень несчастна, потому-то она и ршилась оказать содйствіе магу. Не она его выдала.

— Ты и тогда жаллъ ее, не правда ли?— спросила Негушта.

— Да, она заслуживала состраданія.

— Теперь она отомститъ за плошлое. Женщина съ такимъ лицомъ, какъ у нея, должна быть мстительна.

— Тогда она не будетъ больше заслуживать состраданія,— возразилъ Зороастръ съ легкою усмшкой.

— Я ненавижу ее,— сказала сквозь зубы царевна.

— Ненавидть?… Какъ можешь ты ненавидть женщину, которую ты едва видла и которая не сдлала теб ничего дурного?

— Я уврена, что возненавижу ее,— отвтила Негушта.— Она вовсе не красива, она только холодна и жестока, съ своимъ блымъ лицомъ. Какъ могъ великій царь поступить такъ безразсудно и жениться на ней?

— Да продлятся дни его во вки! Онъ можетъ жениться на комъ ему угодно. Но я прошу тебя, не вздумай черезъ-чуръ ненавидть царицу.

— Почему это? Изъ-за чего же мн бояться ея?— спросила Негушта.— Разв я не царской крови, какъ и она?

— Это правда,— возразилъ Зороастръ.— Однако, женщины царской крови должны быть такъ же благоразумны, какъ и простые смертные.

— Я не испугалась бы и самого великаго царя, еслибъ ты былъ рядомъ со мною,— гордо сказала Негушта.— Впрочемъ, ради тебя, я готова быть благоразумной. Но только… я уврена, что возненавижу ее.

Зороастръ усмхнулся про себя, но онъ радъ былъ, что, благодаря темнот, царевна не видитъ его улыбки.

— Пусть будетъ по-твоему,— сказалъ онъ.— Мы скоро узнаемъ, чмъ это кончится, потому что завтра же мы должны пуститься въ путь.

— Наше путешествіе протянется три недли, не такъ ли?— спросила Негушта.

— Да. Отсюда до Сузъ, по крайней мр, полтораста фарсанговъ. Теб было бы трудно прозжать больше семи или восьми фарсанговъ въ сутки. Да и всякій нашелъ бы это разстояніе утомительнымъ.

— Вдь, мы все время будемъ вмст?— спросила царевна.

— Я буду хать возл твоихъ носилокъ, дорогая моя,— сказалъ Зороастръ.— Но этотъ путь покажется теб очень скучнымъ, и ты будешь часто уставать. Мстность очень пустынна, и мы должны сами позаботиться объ удобствахъ пути, узжая отсюда. Поэтому не жалй муловъ и захвати все, что теб нужно.

— Притомъ же, можетъ быть, мы и не вернемся…— сказала въ раздумь Негушта.

Ея спутникъ молчалъ.

— Ты думаешь, что мы вернемся сюда?— спросила она.

— Я мечталъ прежде о возвращеніи,— отвтилъ Зороастръ,— но я боюсь, что твои слова сбудутся.

— Но почему же говоришь ты, что боишься? Разв не лучше жить при двор, чмъ здсь, въ этой отдаленной крпости, гд мы такъ отрзаны отъ остальнаго міра, что можно подумать, будто мы живемъ среди скиовъ?… О, я такъ стремлюсь въ Сузы! Я уврена, что теперь царскій дворецъ покажется мн въ десять разъ прекрасне, чмъ тогда, когда я была ребенкомъ.

Зороастръ вздохнулъ. Въ глубин сердца своего онъ зналъ, что о возвращеніи въ Мидію нечего и думать, а, между тмъ, ему мечталось, что онъ женится на царевн, будетъ назначенъ правителемъ этой области и привезетъ свою молодую супругу въ эту прекрасную страну, гд ихъ ожидаетъ долгая, счастливая, безмятежная жизнь. Но онъ зналъ, что этого не будетъ, и какъ ни усиливался онъ отдлаться отъ этого впечатлнія, онъ чувствовалъ въ тайник души своей, что предсмертныя слова пророка о его судьб были непреложнымъ предсказаніемъ. Но все же онъ надялся, что найдется какой-нибудь исходъ, страсть, владвшая его сердцемъ, съ негодованіемъ отвергала мысль, что любовь къ Негушт можетъ заставить его отступить отъ праваго пути и ввергнуть его въ заблужденія.

Суровый втеръ не переставалъ дуть съ востока, принося съсобою холодную влажность, и между деревьевъ раздавались его печальные стоны. Лто не вполн наступило, и отъ времени до времени въ воздух еще чувствовалось дыханіе зимы. Влюбленные разошлись и простились съ дорогимъ для нихъ мстомъ свиданій. Зороастра удручало при этомъ тяжелое предчувствіе чего-то недобраго, Негушта же, нетерпливо ожидавшая слдующаго дня, была вся полна безумнымъ желаніемъ поскоре отправиться въ Сузы.

Что-то въ ея рчахъ причиняло непонятную боль Зороастру. Пробудившійся въ ней интересъ къ придворной жизни и къ великому царю, странная, капризная ненависть въ Атосс, повидимому, уже зародившаяся въ ея груди, ея явное желаніе принять участіе въ шумныхъ увеселеніяхъ столицы, наконецъ, и все ея обращеніе тревожили его. Ему казалось совершенно непонятнымъ, что она могла разсердиться на него за его поведеніе на похоронахъ пророка, и онъ готовъ былъ увидть въ этомъ желаніе воспользоваться какою-нибудь беделицей, чтобы только помучить его. Онъ почувствовалъ то сомнніе, которое никогда не является такъ внезапно и не наноситъ такихъ острыхъ ранъ, какъ когда человкъ бываетъ вполн увренъ въ самомъ себ и въ своемъ положеніи.

Онъ удалился въ свои покои съ тяжелымъ гнетомъ на душ, съ незнакомымъ для него предчувствіемъ какого-то злополучія. Все это такъ было непохоже на искреннюю скорбь, которую онъ и теперь еще испытывалъ вслдствіе кончины своего учителя и друга. Это несчастіе нисколько не затронуло его отношеній къ Негушт. Но теперь, посл того какъ онъ былъ разлученъ съ ней цлую недлю въ силу требованій погребальнаго обряда и мечталъ о сегодняшнемъ свиданіи, какъ о великой радости посл долгой печали, теперь онъ былъ обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ. Негушта притворилась оскорбленной, а, между тмъ, разсудокъ говорилъ ему, что онъ поступилъ самымъ естественнымъ и справедливымъ образомъ. Могъ ли онъ, начальникъ крпости, человкъ, на котораго были устремлены взоры всхъ присутствующихъ, могъ ли онъ въ то самое время, когда несъ тло пророка, обмниваться любовными взглядами или нжными словами съ шедшею рядомъ царевной? Это было нелпо, она была не вправ ожидать чего-нибудь подобнаго.

Тмъ не мене, онъ подумалъ, что съ завтрашнаго дня для шего начнется какъ бы новая жизнь. Почти цлый мсяцъ проведетъ онъ съ Негуштой: днемъ будетъ хать возл ея носилокъ, въ полдень и вечеромъ будетъ сидть за ея столомъ, будетъ охранять ее, заботиться о ней, слдить за тмъ, чтобъ малйшія нужды ея получали немедленное удовлетвореніе. Тысячи разныхъ случайностей дадутъ ему возможность возстановить такъ неожиданно поколебавшуюся нжность ихъ отношеній. И, утшая себя надеждами на будущее, стараясь не думать о настоящемъ, онъ заснулъ, утомленный тревогами и огорченіями всего этого дня.

Негушта пролежала всю ночь на своихъ шелковыхъ подушкахъ, слдя за мелькавшимъ пламенемъ маленькой лампады и за причудливыми тнями, которыя она отбрасывала на богато разрисованную рзьбу потолка. Двушка почти не спала, но и на яву ей грезились золото и блескъ столицы, величіе молодаго царя и ослпительная, рзкая красота Атоссы, которую она уже ненавидла или, по крайей мр, ршила возненавидть. Больше всего интересовалъ ее царь. Она старалась вызвать въ своей памяти его черты и осанку, вновь представить себ, какимъ онъ показался ей, когда годъ тому назадъ провелъ одну ночь въ крпости. Она припомнила смуглаго мужчину въ цвт молодости, съ густыми бровями и орлинымъ носомъ, черная, прямая борода обрамляла его энергичныя суровыя черты, которыя могли бы показаться грубыми, еслибъ не ясные глаза его, такъ безстрашно глядвшіе всмъ въ лицо. Въ ея воспоминаніяхъ онъ рисовался человкомъ небольшаго роста, плотнаго и могучаго сложенія, съ быстрою и ршительною рчью, требовавшимъ, чтобъ его понимали съ полуслова, человкомъ неутомимаго и бурнаго темперамента, непреклоннымъ и храбрымъ въ исполненіи своихъ намреній, совершенно противуположнымъ по вншности ея высокому и стройному возлюбленному. Безукоризненная красота Зороастра постоянно очаровывала ея взоры, его мягкій, глубокій голосъ звучалъ нжно и страстно, когда онъ говорилъ съ ней, холодно, спокойно и повелительно, когда онъ обращался къ другимъ. Его движенія были смлы, спокойны и ршительны, отъ всей его фигуры вяло высокою, недосягаемою мудростью и непорочнымъ благородствомъ души, онъ казался богомъ, существомъ изъ иного міра, стоящимъ выше земныхъ страстей и искушеній, которымъ подвержены вс смертные. Негушта гордилась его совершенствомъ и тайнымъ сознаніемъ, что для нея одной онъ былъ просто человкомъ, всецло отдавшимъ себя во власть любви. Мысль о томъ, что она любима такимъ человкомъ, какъ онъ, наполнила ее торжествующимъ чувствомъ блаженства, и она стала упрекать себя за высказанное ею въ этотъ вечеръ сомнніе въ его преданности. Въ сущности, она только пожаловалась на невниманіе, которое, какъ она увряла себя, онъ дйствительно проявилъ по отношенію къ ней. Она спрашивала себя въ глубин своего сердца, такъ же ли поступили бы на его мст и другіе мужчины, или же это холодное равнодушіе къ ея присутствію въ то время, когда онъ былъ занятъ серьезными предметами, объяснялось дйствительною и непреодолимою жесткостью его природы? Она лежала, и темные волосы ея разметались на желтыхъ шелковыхъ подушкахъ, между тмъ какъ мысли ея перенеслись мало-по-малу отъ ея возлюбленнаго къ ожидавшей ее новой жизни, картина которой ярко предстала въ ея воображеніи. Она даже взяла въ руки маленькое серебряное зеркальце, лежавшее возл нея, и посмотрлась въ него при тускломъ свт лампады. Царевна сказала себ, что она прекрасна, что многіе и многіе въ Сузахъ плнятся ею. Она радовалась тому, что Атосса — блокурая: это должно было лучше оттнить ея смуглую южную красоту.

Къ утру она задремала и увидла во сн величественный образъ пророка, какимъ она видла его на смертномъ одр въ верхней комнат башни. Ей почудилось, что усопшій зашевелился,открылъ свои безжизненные глаза и указалъ на нее своими окостенвшими перстами, произнося слова гнвной укоризны. Она очнулась съ короткимъ крикомъ ужаса. Блдный отблескъ зари проникалъ въ дверь корридора, ведущаго въ ея комнату, на порог которой спали дв ея служанки, прикрывъ головы блыми плащами въ защиту отъ холоднаго ночнаго воздуха.

Затмъ раздался протяжный и громкій звукъ трубъ, и Негушта услыхала на двор топотъ муловъ, которыхъ нагружали для путешествія, и крики погонщиковъ и служителей. Она поспшно встала съ постели, отдернула тяжелыя занавси и поглядла сквозь ршетку окна. И тогда она забыла свой зловщій сонъ, потому что сердце ея опять затрепетало при мысли о томъ, что она не будетъ больше жить затворницей въ Экбатан, что раньше конца слдующаго мсяца она уже будетъ въ Сузахъ, въ царскомъ дворц, куда она такъ стремилась.

V.

Солнце близилось къ закату, и его сіяніе уже превращалось въ золотистый багрянецъ надъ обширною равниной Сузъ, когда караванъ путниковъ остановился для послдняго отдыха. Нсколько стадій дальше надъ царственнымъ городомъ поднимались изъ плоской мстности два холма, на одномъ изъ нихъ высились мраморныя колонны, башни и сверкающіе архитравы дворца, а впереди, съ правой стороны, боле высокій холмъ увнчивался мрачною массивною крпостью съ грозными зубцами стнъ и башенъ. Мсто, выбранное для стоянки, было тмъ пунктомъ, гд дорога, ведущая изъ Ниневіи, на которую караванъ повернулъ на полпути отъ Экбатаны, соединялась съ широкою дорогой, ведущею изъ Вавилона, недалеко отъ моста. Нкоторое время путники хали вдоль спокойнаго теченія Хоаспа и видли, какъ на противуположномъ берегу крпость надвигалась и нависала надъ ркой, тогда какъ дворцовый холмъ уходилъ на задній планъ. Самый городъ былъ, конечно, скрытъ отъ ихъ взоровъ крутыми валами, такими неприступными, какъ будто они были построены изъ твердаго камня.

Вся равнина зеленла. Стадія за стадіей и фарсангъ за фарсангомъ, на западъ и на югъ, простирались вспаханныя поля, хлбъ былъ уже зеленъ и поднялся высоко, фиговыя деревья распускали свои широкіе зеленые листья. Тамъ и сямъ, на ровномъ пространств, лучи заходящаго солнца отражались на чисто вымытыхъ стнахъ блой мызы, или же еще дальше падали на кирпичныя постройки селенія. За ркою, на обширномъ лугу, подъ унизаннымъ башнями валомъ, полунагіе, загорлые мальчики загоняли мелкихъ горбатыхъ коровъ, вспугивая по дорог стада блыхъ лошадей, хлопая въ ладоши и дразня своими криками маленькихъ жеребятъ, бгавшихъ и рзвившихся около блыхъ матокъ. Кое-гд широкоплечій, бородатый рыбакъ удилъ въ рк или же забрасывалъ темную сть въ безмятежныя струи и медленно вытаскивалъ ее на берегъ, не отрывая глазъ отъ движущихся веревокъ.

Караванъ остановился на зеленой лужайк, на краю пыльной дороги. Шестьдесятъ статныхъ всадниковъ изъ мидійскихъ равнинъ, составлявшіе верховую стражу, отступили назадъ, чтобъ очистить мсто путникамъ, и, спрыгнувъ на землю, начали привязывать и поить своихъ коней. Мдные доспхи и красныя и синія мантіи воиновъ блистали яркими переливами въ лучахъ вечерняго солнца. Ихъ блыя лошади, ни чуть не утомленныя суточнымъ переходомъ, ныряли, храпли и отряхивались въ вод и, весело играя, кусали другъ друга, радуясь своей хотя и неполной свобод.

Зороастръ, пурпурный плащъ котораго нсколько поблднлъ отъ пыли, а нжное лицо слегка загорло отъ трехнедльнаго путешествія, бросилъ поводья одному изъ воиновъ и быстро побжалъ впередъ. Въ это время служители заботливо выпрягали муловъ изъ богатыхъ носилокъ, окруженныхъ золоченою ршеткой и накрытыхъ въ защиту отъ солнца тремя поднимавшимися одинъ надъ другимъ навсами изъ благо полотна. Высокіе эіопы подняли эти носилки на плечи и отнесли ихъ на самое зеленое мсто лужайки, близъ тихо струившейся рки. Самъ Зороастръ отодвинулъ ршетку и разостлалъ на трав роскошный коверъ. Негушта взяла протянутую Зороастромъ руку, легко выпорхнула и стала рядомъ съ нимъ, облитая розовымъ сіяніемъ зари. Лицо ея было завшено покрываломъ и пурпурный плащъ ниспадалъ длинными складками до самыхъ ея ногъ, и она стояла неподвижно, повернувшись спиной къ городу, смотря на заходящее солнце.

— Зачмъ мы здсь остановились?— спросила она вдругъ.

— Говорятъ, что великій царь,— да продлятся дни его во вки,— отсутствуетъ,— отвтилъ Зороастръ,— намъ не подобаетъ вступать въ городъ раньше его.

Онъ говорилъ громко на индійскомъ нарчіи, чтобы рабы могли понять его, затмъ, понизивъ голосъ, прибавилъ по-еврейски:

— Было бы неблагоразумно и, пожалуй, даже небезопасно възжать въ Сузы въ отсутствіе царя. Это знаетъ, что происходило здсь за эти дни? Въ Вавилон былъ мятежъ, монархія далеко еще не установилась. Вся Персія находится, быть можетъ, наканун возстанія.

— Нечего сказать, самое подходящее время для того, чтобъ отправить меня и моихъ женщинъ въ такой длинный путь съ какими-нибудь двадцатью всадниками, вмсто стражи! Зачмъ привезъ ты меня сюда? Долго еще придется намъ стоять у дороги, дожидаясь, пока чернь соблаговолитъ впустить насъ или пока этотъ новый царь заблагоразсудитъ возвратиться?

Говоря это, Негушта обернулась къ своему спутнику. Въ ея голос слышались и насмшка, и разочарованіе. Ея темные глаза холодно глядли на Зороастра изъ-подъ покрывала и, прежде чмъ онъ усплъ отвтить, она повернулась къ нему спиной и отошла на нсколько шаговъ, смотря на заходящее солнце. Воинъ остался неподвиженъ и густая краска залила его лицо. Потомъ онъ поблднлъ, но не произнесъ тхъ словъ, которыя просились на языкъ, а сталъ наблюдать за тмъ, какъ слуги раскидывали шатры для женщинъ. Съ этому времени были сняты съ муловъ и вс остальныя носилки. Длинною вереницей подошли верблюды, изъ которыхъ одни были нагружены поклажей и състными припасами, другіе несли на себ невольницъ, и упали, согнувъ колни, на траву, ожидая, чтобъ ихъ развьючили, и безпокойно вытягивали длинныя шеи по направленію къ рк. Служители принялись за дло, и, наконецъ, послдній отрядъ изъ двадцати всадниковъ, образовавшій арріергардъ каравана, нагналъ своихъ товарищей, уже успвшихъ слзть съ коней. Съ проворствомъ и ловкостью, выработанными давнею привычкой, вс они приняли участіе въ работ, и въ нсколько минутъ вся пышная обстановка персидскаго лагеря была уже приведена въ порядокъ и приготовлена для ночлега. Противъ обыкновенія, Зороастръ не позволилъ на этотъ разъ невольникамъ и прочимъ слугамъ отлучаться въ то время, какъ онъ самъ и его ратники расположились для стоянки. Онъ опасался, какъ бы въ отсутствіе царя не произошло возмущенія въ сосднихъ съ городомъ мстностяхъ, и въ видахъ предосторожности не хотлъ разъединять своего отряда, хотя бы даже въ ущербъ удобствамъ Негушты.

Царевна все еще стояла въ сторон и надменно отворачивалась отъ своихъ прислужницъ, не отвчая имъ, когда он привтствовали ее и предлагали ей подушки и прохладительные напитки. Она натянула на плечи свой плащъ и еще ниже спустила покрывало на лицо. Она чувствовала утомленіе, досаду и чуть ли не гнвъ. Цлые дни мечтала она о пріем, ожидавшемъ ее во дворц, о цар и о придворной жизни, о сладости отдыха посл длиннаго путешествія, о предстоящихъ ей развлеченіяхъ и о множеств новыхъ впечатлній, которыя она должна была испытать при вид тхъ мстъ, гд протекло ея дтство. Узнавъ, что она обречена провести еще лишнюю ночь въ открытомъ пол, она глубоко разочаровалась и первымъ ея побужденіемъ было высказать свое неудовольствіе Зороастру.

Несмотря на всю любовь къ нему Негушты, сильный и властный характеръ царевны заставлялъ ее часто негодовать на хладнокровіе ея милаго и возмущаться противъ его твердости и умственнаго превосходства. И тогда, сознавая, что ея собственное достоинство страдаетъ отъ ея бурнаго нрава, она начинала еще больше сердиться и на себя, и на него, и на всхъ на свт. Но Зороастръ оставался невозмутимъ, какъ мраморъ, только лицо его вспыхивало по временамъ и затмъ сейчасъ же блднло и въ словахъ его, если только онъ говорилъ въ такія минуты, слышался какой-то холодный, ледяной звукъ. Рано или поздно порывъ гнва остывалъ въ душ Негушты, и Зороастръ опять становился съ ней такимъ, какъ всегда, преданнымъ, кроткимъ, любящимъ, тогда сердце ея снова устремлялось къ нему, и все существо ея переполнялось любовью къ нему.

Теперь она была обманута въ своихъ ожиданіяхъ и не хотла ни съ кмъ говорить. Она отошла еще дальше отъ толпы невольниковъ, разставлявшихъ шатры, и прислужницы послдовали за ней на почтительномъ разстояніи, тихо перешептываясь между собою. Она же снова остановилась и обратила взоры на западъ.

Когда солнце склонилось къ горизонту, низкіе лучи его коснулись небольшаго облака пыли, похожаго на дымокъ отъ востра, показавшагося на далекой вавилонской равнин и быстрымъ вихремъ поднимавшагося кверху. Взглядъ Негушты остановился на этой отдаленной точк и она подняла одну руку, чтобы защитить глаза. Она вспомнила вдругъ, какъ въ дтств она тоже смотрла изъ оконъ дворца на линію этой самой дороги, и видла облако пыли, поднявшееся изъ маленькаго пятнышка, и какъ затмъ изъ этого облака появился отрядъ конницы. На могло быть сомннія въ томъ, что на этотъ разъ тоже приближалось конное войско,— быть можетъ, вмст съ нимъ будетъ и самъ царь. Негушта инстинктивно обернулась, ища глазами Зороастра, и вздрогнула, увидавъ, что онъ стоитъ недалеко отъ нея, скрестивъ руки и устремивъ взоръ на горизонтъ. Она направила къ нему свои шаги въ внезапномъ оживленіи.

— Что это?— тихо спросила она.

— Это великій царь, да продлятся дни его во-вки!— отвтилъ Зороастръ.— Только онъ одинъ можетъ хать съ такою быстротой по царской дорог.

Съ минуту они простояли рядомъ, слдя за облакомъ пыли, и рука Негушты выскользнула изъ-подъ плаща и тихо, трепетно коснулась руки воина, какъ будто она робко искала чего-то, чего не хотла просить. Зороастръ повернулъ голову къ царевн и увидалъ, что глаза ея влажны отъ слезъ, онъ понялъ, что происходило въ ея душ, но не взялъ ея руки, потому что они были окружены родственниками Негушты и рабами, но онъ нжно взглянулъ на нее и глаза его сразу сдлались мене печальны и засвтились прежнимъ свтомъ.

— Моя возлюбленная!— мягко сказалъ онъ.

— Я была несправедлива, Зороастръ, прости меня,— прошептала она.

Она позволила ему довести ее до шатра, который былъ уже раскинутъ, и сла у порога, слдя за движеніями Зороастра, когда онъ сталъ созывать своихъ ратниковъ и разставлять ихъ сплошными рядами, готовясь къ встрч царя.

Все ближе и ближе надвигалось облако. Розовое сіяніе зари превратилось въ пурпурное, солнце скрылось изъ вида, а она все надвигалась, эта крутящаяся вихремъ туча мелкой, тонкой пыли, поднимаясь по правую и по лвую сторону дороги большими клубами, нависая сверху, точно дымъ отъ громаднаго движущагося пламени. Затмъ послышался отдаленный, подобный грому, рокотъ, поднимавшійся и снова затихавшій въ безмолвномъ воздух, но поднимавшійся все громче и громче. Медленно началъ обрисовываться темный блескъ полированной бронзы и что-то боле яркое, чмъ пурпурный закатъ. Затмъ, вмст съ глухими раскатами этого звука, стало раздаваться отъ времени до времени, а потомъ все чаще и чаще, бряцаніе сбруи и оружія, и, наконецъ, цлая толпа скачущихъ всадниковъ, съ шумомъ, криками и топотомъ, показалась изъ-за облака пыли. Даже земля задрожала подъ ихъ тяжестью, и воздухъ пришелъ въ сотрясеніе отъ мощныхъ ударовъ копытъ и отъ звона бряцающей мди.

На нсколько локтей впереди сомкнутыхъ рядовъ халъ невысокій, но плотный человкъ, облеченный въ боле дорогой и боле густой цвтомъ пурпурный плащъ, чмъ носили обыкновенные вельможи, и сидвшій, какъ изваянный, на бломъ, породистомъ кон. Когда онъ приблизился, Зороастръ и его сорокъ ратниковъ воздли руки къ небу.

— Привтъ теб, царь царей! Привтъ теб! Живи во вки!— воскликнули они и, какъ одинъ человкъ, распростерлись ницъ на зеленой трав, у края дороги.

Дарій натянулъ поводья и мгновенно осадилъ коня на полномъ ходу. Скакавшіе вслдъ за ними всадники подняли правую руку, чтобы подать знакъ другимъ, и съ оглушительнымъ шумомъ, подобно океану, внезапно нахлынувшему на цлую стну утесовъ, эти несравненные персидскіе наздники остановились вс разомъ, на разстояніи нсколькихъ аршинъ, между тмъ какъ ихъ кони бшено рвались, становились на дыбы и грызли удила, но, сдерживаемые сильными руками, не могли сдлать ни шагу впередъ. Эти всадники представляли собой цвтъ персидской знати, ихъ пурпурные плащи раззвались отъ стремительной зды, бронзовыя латы казались черными среди сгустившагося сумрака, а лица, обрамленныя бородами, смотрли сурово и прямо изъ-подъ золоченныхъ шлемовъ.

— Я, Дарій, царь царей, къ которому вы взываете!— воскликнулъ царь, конь котораго стоялъ теперь неподвижный, какъ мраморная статуя, посреди дороги.— Встаньте, говорите и не бойтесь ничего, если только нтъ лжи въ устахъ вашихъ.

Зороастръ поднялся съ колнъ, потомъ низко поклонился и, взявъ нсколько крупинокъ пыли съ дороги, приложилъ руку къ устамъ и посыпалъ пылью свою голову.

— Привтъ теб, живи во вки! Я — твой слуга, Зороастръ, начальникъ крпости и хранитель сокровищъ въ Экбатан. Исполняя твое повелніе, я привезъ родственниковъ Іоакима, царя Іудеи, и во глав ихъ царевну Негушту. Я слышалъ, что тебя нтъ въ Сузахъ, а потому и ожидалъ здсь твоего возвращенія. Я также послалъ гонцовъ возвстить теб кончину Даніила, прозваннаго Балатшуусуромъ, бывшаго сатрапомъ Мидіи со временъ Камбиза. Я похоронилъ его подобающимъ образомъ въ новой гробниц, въ саду Экбатанскаго дворца.

Дарій, всегда впечатлительный и живой, какъ въ мысляхъ, такъ и въ длахъ, спрыгнулъ на землю, когда Зороастръ окончилъ свою рчь, подошелъ къ нему, взялъ его за руки и поцловалъ въ об щеки.

— То, что ты сдлалъ, сдлано хорошо, я давно тебя знаю. Ормуздъ хранитъ тебя. Онъ хранитъ и меня. Его милостію я предалъ смерти мятежниковъ въ Вавилон. Они лгали мн, за это я и перебилъ ихъ. Покажи мн Негушту, дочь іудейскихъ царей.

— Я слуга твой. Царевна здсь,— отвтилъ Зороастръ, но, говоря это, онъ такъ измнился въ лиц, что даже губы его поблли.

Съ этому времени уже стемнло, а луна, бывшая въ самомъ начал ущерба, еще не поднялась изъ-за крпостнаго вала. Невольники принесли факелы изъ воска, смшаннаго съ сосновою смолой, и ихъ черныя фигуры причудливо выдлялись изъ краснаго пламени, когда они направились толпой къ шатру Негушты, освщая путь царю.

Дарій быстро пошелъ за ними, звеня на ходу золочеными доспхами, яркій свтъ факеловъ озарялъ его смлыя, суровыя черты. Подъ полосатою занавсью, приподнятой для того, чтобъ образовать входъ въ шатеръ, стояла Негушта. Она сбросила съ себя покрывало, и ея прислужницы поспшили надть ей на голову полотняную тіару, въ блыхъ складкахъ которой блисталъ, какъ звзда, драгоцнный алмазъ. Ея густые черные волосы ниспадали тяжелыми волнами на плечи, плащъ ея былъ откинутъ назадъ, обнаруживая величественный и стройный станъ ея въ туник, перетянутой поясомъ. Когда царь приблизился, Негушта преклонила колни и распростерлась передъ нимъ, касаясь головой земли и ожидая, когда онъ заговоритъ.

Нкоторое время онъ стоялъ неподвижно, и глаза его, устремленные на повергнутую въ прахъ предъ нимъ Негушту, метали искры отъ гордаго сознанія, что такая царственная женщина принуждена преклонять передъ нимъ колни, а еще больше отъ восхищенія, овладвшаго имъ при вид ея чудной красоты. Затмъ онъ наклонился, взялъ ея руку и приподнялъ двушку. Она быстро встала съ земли и взглянула на него, щеки ея пылали, глаза сверкали, и когда она стояла такъ, лицомъ къ лицу съ царемъ, она казалась почти одного роста съ нимъ.

— Я не хочу, чтобъ царевна такого древняго рода преклоняла предо мной колни,— сказалъ онъ, и въ голос его послышались непривычныя мягкія ноты.

— Позволишь ли ты мн отдохнуть здсь передъ моимъ въздомъ въ Сузы? Я утомленъ верховою здой и чувствую жажду съ дороги.

— Привтъ теб, царь міра! Я служанка твоя. Отдохни и освжись здсь,— отвтила Негушта, отступая назадъ.

Царь сдлалъ знакъ Зороастру, чтобъ онъ послдовалъ за нимъ, и вошелъ въ шатеръ.

Дарій слъ на рзной складной стулъ, стоявшій посреди шатра, и жадно осушилъ золотую чашу съ ширасскимъ виномъ, которую подалъ ему Зороастръ. Затмъ онъ снялъ шлемъ, и его густые жесткіе волосы спустились темными кудрями на шею, подобно грив чернаго льва. Онъ вздохнулъ полною грудью, съ чувствомъ облегченія и какъ бы наслаждаясь заслуженнымъ покоемъ, и откинулся на стул, остановивъ взоръ на лиц Негушты, стоявшей передъ нимъ съ опущенными въ земл глазами. Зороастръ помстился неподалеку отъ Дарія, держа въ рук вторично налитую виномъ чашу на тотъ случай, еслибъ царь не утолилъ еще своей жажды первымъ кубкомъ.

— Ты прекрасна, дочь Іерусалима,— сказалъ вдругъ царь.— Мн памятна твоя красота, потому что я видлъ тебя въ Экбатан. Я послалъ за тобой и за твоими родными, чтобъ оказать теб великую почесть, и я исполню свое слово. Я возьму тебя въ жены.

Дарій говорилъ спокойно, свойственнымъ ему тономъ непреложной ршимости. Но еслибъ тысячи бурь разразились вдругъ во всей своей ярости среди шатра, ихъ дйствіе не было бы такъ ужасно для Зороастра и Негушты, какъ слова, произнесенныя царемъ.

Лицо молодой двушки внезапно вспыхнуло, и она задрожала всмъ тломъ, потомъ упала на колни и поверглась ницъ передъ царемъ, причемъ чудные волосы ея разсыпались и покрыли ее своими роскошными волнами. Дарій сидлъ неподвижно, какъ бы выжидая, какой результатъ вызовутъ его слова. Быть можетъ, онъ долго бы просидлъ такъ, но Зороастръ мгновенно бросился между царемъ и колнопреклоненною Негуштой, золотой кубокъ, который онъ держалъ въ рук, покатился по мягкому ковру, постланному на земл, и дорогое янтарное вино полилось медленнымъ потокомъ по направленію къ занавси, замнявшей двери. Лицо молодаго перса было мертвенно-блдно, его глаза, сверкавшіе, какъ уголья, горли синимъ огнемъ, свтлыя кудри и золотистая борода его, на которыхъ играло пламя факеловъ, окружали его голову какъ бы ореоломъ, когда онъ выпрямился во весь свой величественный ростъ и взглянулъ въ лицо царю. Дарій не шевельнулся и не дрогнулъ ни однимъ мускуломъ, онъ смло и безстрашно выдержалъ взглядъ Зороастра. Зороастръ заговорилъ первый, тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалась подавленная ярость:

— Царевна Негушта моя невста. Хотя бы ты былъ властелиномъ звздъ, а не только царемъ міра, она, все-таки, не могла бы быть твоею женой.

Дарій усмхнулся не презрительною, а открытою улыбкой человка, надъ чмъ-нибудь потшающагося, остановивъ глаза на гнвномъ лиц стоявшаго передъ нимъ сверянина.

— Я царь царей,— отвтилъ онъ.— Я завтра женюсь на этой іудейской царевн, тебя же я распну на самой высокой башн Сузъ, потому что ты лжешь, говоря, что Негушта не будетъ моею женой.

— Безумецъ, не искушай своего Бога! Не грози тому, кто сильне тебя, если не хочешь, чтобъ онъ убилъ тебя своими руками на томъ самомъ мст, гд ты сидишь.

Слова Зороастра прозвучали тихо, но явственно, какъ зловщій голосъ неумолимаго рока, и онъ протянулъ руку къ царю.

До этой минуты Дарій сидлъ въ своей спокойной поз, безпечно усмхаясь, хотя и не отрывая глазъ отъ своего противника. Одинъ изъ храбрйшихъ людей въ мір, онъ считалъ недостойнымъ себя двинуться, прежде чмъ на него будетъ сдлано нападеніе, и съ презрніемъ отвергъ бы мысль позвать свою стражу. Но когда Зороастръ поднялъ на него руку, царь былъ уже наготов. Прыгнувъ, какъ тигръ, онъ схватилъ за горло могучаго перса, стараясь повалить его на землю, напрягая вс силы, чтобъ уцпиться за воротъ его брони, но пальцы Зороастра быстро проскользнули подъ пальцы противника, его рукавъ откинулся назадъ и длинная блая рука его окружила шею царя, подобно стальнымъ тискамъ, тогда какъ другою рукой онъ схватилъ его за туловище. Такъ и стояли они, какъ два атлета, сдавивъ другъ друга въ объятіяхъ, и боролись на жизнь и смерть.

Царь былъ невысокъ ростомъ, но въ его плотныхъ, широкихъ плечахъ и жилистыхъ рукахъ таилась сила буйвола и проворство тигра. Перевсъ былъ на сторон Зороастра, потому что онъ обвивалъ шею Дарія правою рукой, но въ теченіе нсколькихъ секундъ ни тотъ, ни другой не двинулись ни на одинъ шагъ, и голубыя вены натянулись, какъ веревки, на рук исполина перса. Огненная мощь южнаго князя уравновшивалась величественной крпостью свтлокудраго сверянина, лицо котораго сдлалось блдно, тогда какъ чело царя побагровло отъ нечеловческихъ усилій. Оба они тяжело дышали сквозь стиснутые зубы, но ни одинъ изъ нихъ не произнесъ ни слова.

Негушта въ ужас поднялась съ колнъ при первомъ признак начинающагося поединка, но она не крикнула, не позвала ни рабовъ, ни стражу. Она стояла, ухватившись одною рукой за древко шатра, а другою придерживая на груди свой плащъ, на нее нашло какое-то оцпенніе, и она не могла отвести взоровъ отъ этой страшной борьбы, подъ магическимъ дйствіемъ подавляющей, грозной силы, такъ безмолвно проявляемой передъ нею этими двумя мужами.

Но вдругъ они пошатнулись. Дарію удалось одною ногой подтолкнуть Зороастра, но, споткнувшись на мокромъ отъ вина ковр, онъ долженъ былъ почти вдвое пригнуться къ полу, затмъ, сдлавъ страшное усиліе, онъ опять сталъ на ноги. Но чрезмрное напряженіе совсмъ истощило его. Негушт показалось, что на блдномъ лиц Зороастра мелькнула улыбка, его гордо сверкавшіе темно-синіе глаза встртились на мгновеніе съ ея взоромъ. Медленно и постепенно Зороастръ сталъ пригибать царя къ земл, съ неотразимою силой оттсняя его назадъ, такъ что кости, жилы и мускулы его, казалось, должны были сломаться и порваться отъ отчаяннаго сопротивленія. Наконецъ, когда голова его почти касалась уже земли, Дарій застоналъ, и члены его отказались отъ борьбы. Зороастръ мгновенно повалилъ его на спину, сдавилъ ему грудь обоими колнями, такъ что золотая чешуя брони затрещала подъ этою тяжестью. Дарій сдлалъ дв отчаянныя попытки высвободиться и затмъ остался недвижимъ. Зороастръ устремилъ на него горящій взоръ:

— Ты, хотвшій, распять меня надъ Сузами…— сказалъ онъ сквозь зубы,— я убью тебя на этомъ мст, какъ ты убилъ Смердиза. Имешь ли ты сказать мн что-нибудь? Говори скорй, потому что часъ твой насталъ.

Даже въ минуту предсмертной агоніи, готовясь испустить послдній вздохъ, Дарій, какъ вс храбрые люди, остался неустрашимымъ до конца. Правда, что теперь онъ охотно позвалъ бы на помощь, но онъ уже не въ силахъ былъ дышать. Онъ все еще безстрашно смотрлъ въ глаза своему грозному побдителю. Изъ груди его вырвался хриплый шопотъ:

— Я не боюсь смерти. Убей меня, если хочешь. Ты… ты… побдилъ.

Негушта подошла ближе. Теперь, когда поединокъ былъ конченъ, она вся дрожала и съ безпокойствомъ смотрла на тяжелыя занавси, закрывавшія входъ въ шатеръ.

— Скажи ему,— шепнула она Зороастру,— что ты готовъ пощадить его, если онъ ни теб, ни мн не сдлаетъ зла.

— Пощадить его!— презрительно повторилъ Зороастръ.— Онъ уже теперь почти бездыханенъ, зачмъ мн щадить его?

— Ради меня пощади его, милый,— отвтила Негушта съ внезапнымъ, страстнымъ жестомъ мольбы.— Онъ царь, онъ любитъ правду, если онъ скажетъ, что не сдлаетъ теб зла, ты долженъ поврить ему.

— Поклянись мн, что ты не сдлаешь зла ни мн, ни Негушт, если я пощажу тебя!— сказалъ Зороастръ, снявъ одно колна съ груди противника.

— Клянусь Ормуздомъ,— простоналъ Дарій,— я не сдлаю зла ни теб, ни ей.

— Хорошо,— сказалъ Зороастръ.— Я отпущу тебя. А что касается того, чтобы жениться на Негушт, то ты можешь спросить ее, захочетъ ли она сдлаться твоею женой,— прибавилъ онъ.

Онъ поднялся и помогъ царю стать на ноги. Дарій отряхнулся и нсколько минутъ тяжело переводилъ духъ. Онъ ощупалъ своя члены, какъ это длаетъ человкъ, упавшій съ лошади, затмъ опустился на стулъ и разразился громкимъ смхомъ.

Дарій былъ хорошо извстенъ во всей Персіи и Мидіи еще раньше событій, происшедшихъ въ послдніе два мсяца, и слылъ за человка, такъ строго относящагося къ даннымъ общаніямъ, что окружавшіе его врили ему беусловно. Зороастръ тоже зналъ его и помнилъ его свободу обращенія и любовь въ шуткамъ, такъ что въ ту минуту, когда перевсъ его надъ царемъ былъ такъ великъ, что онъ могъ бы убить его, лишній разъ надавивъ ему грудь тяжестью своего тла, онъ безъ малйшаго колебанія поврилъ его общанію. Но, помня, что было ставкой въ этомъ отчаянномъ бою, онъ не могъ смяться вмст съ царемъ. Онъ молча стоялъ въ сторон и глядлъ на Негушту, прислонившуюся къ древку шатра. Она ломала руки подъ длинными рукавами своей туники, переводя взоръ съ царя на Зороастра, въ очевидномъ страх и тревог.

— У тебя сильная рука, Зороастръ!— воскликнулъ Дарій, переставъ смяться.— Ты чуть было не покончилъ съ великимъ царемъ Персіи, Мидіи, Вавилона и Египта.

— Да проститъ царь своего слугу,— отвтилъ Зороастръ,— если его колно оказалось тяжело и рука его сильна. Еслибъ царь не поскользнулся на пролитомъ вин, то слуга былъ бы побжденъ.

— И ты былъ бы распятъ на утро,— прибавилъ Дарій и снова захохоталъ.— Счастье твое, что я Дарій, а не Камбизъ, иначе ты не стоялъ бы здсь передо мной въ то время, какъ стража моя праздно болтаетъ на дорог. Теперь, разъ ты пощадилъ мою жизнь, дай мн чашу вина.

Царь снова залился громкимъ смхомъ.

Зороастръ поспшилъ наполнить виномъ другой кубокъ и поднесъ его царю, преклонивъ передъ нимъ колна. Прежде чмъ взять кубовъ изъ его рукъ, Дарій взглянулъ на блдное, гордое лицо воина. Затмъ онъ положилъ руку на плечо Зороастра и заговорилъ уже боле серьезномъ тономъ.

— Я люблю тебя, князь,— сказалъ онъ,— люблю тебя за то, что ты сильне меня, такъ же храбръ, какъ я, и боле милосердъ. Поэтому ты будешь всегда стоять по правую мою сторону, и я доврю въ руки твои жизнь мою. И въ залогъ этого я надну теб на шею свою золотую цпь и выпью въ честь твою эту чашу, и тотъ, кто повредитъ хоть одинъ волосъ на голов твоей, погибнетъ въ страшныхъ мученіяхъ.

Царь выпилъ вино, а Зороастръ, охваченный искреннимъ восторгомъ предъ этою великою душой, такъ легко простившей столь ужасное оскорбленіе, обнялъ колни царя въ знакъ своей преданности и какъ бы запечатлвая этимъ дружбу, которая должна была оставаться неразрывной до той минуты, когда смерть разлучитъ ихъ.

Затмъ они встали и, по приказанію Зороастра, къ шатру были принесены носилки царевны. Повелвъ ратникамъ слдовать за ними, они направились ко дворцу. Негушта двинулась, окруженная прислужницами и пшими рабами, между тмъ какъ Зороастръ, верхомъ на своемъ кон, халъ медленно и безмолвно по правую сторону великаго царя.

VI.

Сквозь блестящія колоннады балкона ярко свтило утреннее солнце, и вс тни бломраморныхъ карнизовъ, капителей и скульптурныхъ украшеній казались голубыми отъ отражавшагося на нихъ безоблачнаго неба. По временамъ подъ навсъ кровли влетали ласточки и начинали носиться взадъ и впередъ по крытой террас, потомъ, съ быстрымъ порывомъ, снова устремлялись въ волны колеблющагося солнечнаго свта, описывая на лету отчетливые, легкіе круги. Внизу мягкій утренній туманъ еще лежалъ надъ городомъ, и эхо доносило изъ просыпающихся улицъ далекіе возгласы водовозовъ и продавцовъ фруктовъ, голоса женщинъ, перекликавшихся на крышахъ жилищъ, а по временамъ ржанье коня съ отдаленныхъ луговъ, между тмъ какъ проворныя ласточки кружились надо всмъ этимъ быстрыми, широкими, дугообразными линіями, наполняя воздухъ непрерывнымъ потокомъ звонкаго, серебристаго щебетанья.

Зороастръ прохаживался одинъ по балкону. Онъ былъ въ полномъ вооруженіи, съ шлемомъ на голов, крылатое колесо онъ замнилъ избраннымъ для него Даріемъ почетнымъ знакомъ — художественно исполненнымъ изъ чеканнаго золота пояснымъ изображеніемъ царя, съ длинными, прямыми крыльями по об стороны. Длинный пурпурный плащъ спускался до самыхъ ногъ воина, царская золотая цпь обвивала его шею. Золоченая кожа его сандалій отражалась въ полированныхъ мраморныхъ плитахъ, и онъ ступалъ осторожно по гладкой и скользкой, какъ зеркало, поверхности. На конц террасы лстница вела въ одинъ изъ нижнихъ этажей дворца, а на другомъ конц тяжелая занавсь изъ богатаго пурпура и золотой парчи, падавшая густыми складками на полированный полъ, скрывала высокую квадратную дверь. Всякій разъ, какъ Зороастръ подходилъ къ ней, онъ останавливался, какъ бы ожидая кого-то, кто долженъ былъ выйти изъ нея. Не такъ какъ тотъ предметъ или тотъ человкъ, котораго мы ждемъ, обыкновенно является предъ нами внезапно, такъ и теперь случилось, что, когда Зороастръ дойдя до лстницы, повернулся по направленію къ занавси, то увидалъ, что кто-то ужо прошелъ половину террасы на встрчу ему — и это было не то лицо, которое онъ думалъ увидать.

Сначала онъ смутился, но память тотчасъ же пришла ему на помощь, и онъ узналъ черты и фигуру женщины, которую часто видалъ въ прежнія времена. Она была не высока, но такъ безупречно стройна, что невозможно было желать для нея боле высокаго роста. Плотно облегавшая ее туника самаго нжнаго голубого цвта обнаруживала необычайную соразмрность ея стана, невыразимую грацію совершенно развившейся женщины въ полномъ расцвт красоты. На нижней ея туник выступали отъ колнъ до ногъ пурпурныя съ блымъ полосы, которыя могъ носить только царь и которыя даже для царицы были неподобающимъ присвоеніемъ царскихъ украшеній. Но Зороастръ смотрлъ не на ея одяніе, не на мантію царственнаго пурпурнаго цвта, не на изумительно блыя руки, державшія покрытый письменами свитокъ,— глаза его покоились на лиц этой женщины, и онъ не двигался съ мста.

Ему были знакомы эти прямыя, правильныя черты, не крупныя и не рзкія, но такъ дивно очерченныя, представлявшія такой рдкій и совершенный типъ красоты, что подобныхъ имъ люди не видали до тхъ поръ и никогда не увидятъ. Безукоризненный изгибъ яркихъ губъ, блый, смло очерченный подбородокъ съ углубленіемъ посредин, глубоко сидвшіе въ орбитахъ голубые глаза и прямыя, тонкія брови, широкій, гладкій лобъ и крошечныя уши, полускрытыя блестящими волнами золотистыхъ волосъ, молочная блая кожа, чуть-чуть оттненная нжнымъ розовымъ цвтомъ, никогда не измнявшимся и не краснвшимъ, ни въ зной, ни въ холодъ, ни въ гнв, ни въ радости,— все это было ему знакомо: то были черты царственнаго Кира, въ общемъ смягченныя, женственныя, но все же оставшіяся неизмнными и безукоризненно холодными на лиц его дочери Атоссы, отпрыска царей, супруги царей и матери царей.

Тяжелыя занавси упали за нею, когда она вышла на балконъ. Она увидала Зороастра раньше, чмъ онъ усплъ ее замтить, и подвигалась впередъ, не выказывая ни малйшаго удивленія, громко постукивая по гладкому полу каблуками своихъ крошечныхъ золотыхъ сандалій. Зороастръ постоялъ съ минуту, потомъ, снявъ шлемъ въ знакъ привтствія, отошелъ къ лстниц и въ почтительной поз ждалъ, пока пройдетъ царица. По мр того, какъ она шла, то въ тни колоннъ, то въ сіяніи солнечныхъ лучей, проникавшихъ сквозь нихъ, ея подвигающаяся впередъ фигура съ каждымъ шагомъ озарялась новыми красками. Она сдлала видъ, будто хочетъ пройти мимо, но, переступивъ первую ступень лстницы, она внезапно остановилась, обернулась на половину и взглянула прямо въ лицо Зороастру.

— Ты Зороастръ?— сказала она ровнымъ, музыкальнымъ голосомъ, напоминавшимъ журчаніе свтлаго потока, пробгающаго по зеленымъ лугамъ.

— Я Зороастръ, твой служитель,— отвтилъ онъ, наклоняя голову.

Онъ говорилъ чрезвычайно холоднымъ тономъ.

— Я хорошо помню тебя,— сказала царица, все еще стоя у лстницы.— Ты мало измнился, только сдлался мужественне, какъ мн кажется, и сталъ больше походить на воина.

Зороастръ молча вертлъ въ рукахъ свой блестящій шлемъ, похвала царицы ничуть не трогала его. Но насколько онъ былъ равнодушенъ къ ея словамъ, настолько же она, повидимому, желала польстить ему, такъ какъ снова обернулась и пошла по террас.

— Подойди сюда, здсь солнце ярче свтитъ, а утренній воздухъ такъ свжъ,— сказала она.— Мн хотлось бы поговорить съ тобою.

Въ углу балкона стояло рзное кресло. Зороастръ выдвинулъ его на солнце, и Атосса сла, поблагодаривъ улыбкой Зороастра, между тмъ какъ онъ стоялъ, опираясь на балюстраду, а солнечные лучи играли на его золоченыхъ доспхахъ и золотой цпи вокругъ его шеи, скользили по его свтлой бород и переливались въ складкахъ пурпурной мантія, придавая еще боле блеска его величавой красот.

— Скажи мн, ты пріхалъ вчера ночью?— спросила Атосса, выставивъ на солнце свои маленькія ручки, какъ бы для того, чтобы согрть ихъ. Она не боялась солнца, потому что оно благопріятствовало ея рожденію и, казалось, никогда не жгло ея нж’ую кожу, какъ то было съ другими женщинами боле низкаго ‘рои схожденія.

— Твой служитель пріхалъ вчера ночью,— отвтилъ князь.

— Ты привезъ Негушту и другихъ евреевъ?— прибавила цафица.

— Такъ именно.

— Разскажи мн что-нибудь объ этой Негушт, — сказала Атосса.

Она перешла въ боле фамильярный тонъ. Но Зороастръ взвшивалъ свои слова и никогда не позволилъ бы себ отступить въ своихъ рчахъ отъ сдержанной формы обращенія подданнаго къ своей государын.

— Царица знаетъ ее. Негушта была здсь нсколько лтъ тому назадъ, еще малымъ ребенкомъ,— отвтилъ онъ. Онъ предпочелъ предоставить Атосс спрашивать его о томъ, что ее интересовало.

— Вдь, это было такъ давно,— сказала она съ легкимъ вздохомъ.— Она блокурая?

— Нтъ, смуглая, какъ большинство евреевъ.

— И персовъ тоже,— перебила она его.

— Она очень красива,— продолжалъ Зороастръ.— Она очень высока.

Атосса бросила на него быстрый взглядъ и улыбнулась.

Сама она была не высока при всей своей красот.

— Теб нравятся высокія женщины?

— Да,— спокойно сказалъ Зороастръ, хорошо сознавая, что онъ говоритъ. Онъ не хотлъ льстить цариц, притомъ же, онъ слишкомъ хорошо зналъ ее, чтобы льстить ей, еслибъ и желалъ сказать ей что-нибудь пріятное. Она была одной изъ тхъ женщинъ, которыя не привыкли сомнваться въ своемъ собственномъ превосходств надъ всми остальными женщинами.

— Такъ теб нравится еврейская царевна?— сказала она и смолкла, ожидая отвта. Но собесдникъ ея оставался такъ же холоденъ и невозмутимъ, какъ она. Видя, что подозрніе побуждаетъ ее настаивать на прямомъ отвт, онъ измнилъ тактику и ршился польстить цариц ради того, чтобъ прекратить ея допросы.

— Высокій ростъ самъ по себ не есть красота,— возразилъ онъ съ привтливою улыбкой.— Есть родъ красоты, котораго не можетъ возвысить никакой ростъ, совершенство, не имющее нужды быть поднятымъ высоко для того, чтобы вс люди признали его.

Царица ничего не оказала на эти слова, но они все же произвели желаемое дйствіе, потому что она нсколько измнила тонъ своей рчи и заговорила серьезне.

— Гд она? Я хочу пойти къ ней,— спросила она.

— Она провела эту ночь въ верхнихъ покояхъ, въ южной части дворца. Твой служитель позоветъ ее сюда, если теб угодно.

— Немного погодя, немного погодя,— отвчала царица.— Теперь еще рано, а она, вроятно, устала съ дороги.

Наступила пауза. Зороастръ посмотрлъ на прекрасную царицу, сидвшую около него, спрашивая себя, измнилась она или нтъ, и, глядя на нее, онъ началъ сравнивать ея красоту съ красотой Негушты. Взглядъ его сдлался пристальне, чмъ онъ самъ того желалъ, такъ что Атосса внезапно подняла глаза и встртила его взоръ, устремленный на ея лицо.

— Много времени прошло съ тхъ поръ, какъ мы видлись съ тобой, Зороастръ,— сказала она торопливо.— Ты счастливъ на военномъ поприщ: я вижу на твоей ше царскую цпь.

Она подняла руку къ звеньямъ, какъ-бы для того, чтобъ ощупать ихъ.

— Но какъ она похожа на цпь, которая была на ше Дарія, когда онъ отправлялся въ Вавилонъ!— Она остановилась на минуту, какъ бы стараясь что-то припомнить, затмъ продолжала:— Да, въ самомъ дл! На немъ не было ея, когда онъ вернулся! Это, безъ сомннія, его цпь, за что подарилъ онъ ее теб?

Въ ея тон, когда она длала этотъ вопросъ, слышалось что-то нершительное,— она не то повелвала, требуя отвта, не то убждала, какъ бы не увренная въ томъ, что получитъ его.

Зороастръ помнилъ эту интонацію ея мелодическаго голоса и теперь усмхнулся про себя.

— Это правда,— отвтилъ онъ,— великій царь, да живетъ онъ вки, собственноручно возложилъ мн на шею эту цпь вчера вечеромъ, во время своей остановки на дорог, вроятно, въ награду за нкоторыя качества, которыя онъ предполагаетъ въ своемъ слуг Зороастр.

— Качества? Какія качества?

— Царица не можетъ ожидать, чтобъ я сталъ искренно восхвалять самого себя. Какъ бы то ни было, я готовъ умереть за великаго царя. Онъ знаетъ это. Да продлятся дни его во вки!

— Быть можетъ, однимъ изъ этихъ качествъ было успшное выполненіе необычайно трудной задачи, возложенной на тебя недавно,— сказала Атосса съ оттнкомъ презрнія.

— Задачи?— переспросилъ Зороастръ.

— Ну, да, разв не ты провезъ, среди неисчислимыхъ опасностей и трудностей, горсть еврейскихъ женщинъ и не только доставилъ ихъ цлыми и невредимыми, но до такой степени заботился объ ихъ удобствахъ, что он даже не утомились, не испытали ни разу во время пути ни голода, ни жажды, не потеряли ни одного маленькаго ящичка съ ароматами, ни одной хотя бы самой крошечной золотой булавки? Какъ же не заслужилъ ты того, чтобы царь надлъ теб на шею свою цпь и назвалъ тебя своимъ другомъ?

— Награда несомннно превышаетъ мою заслугу. Не великъ тотъ подвигъ, который пришлось мн совершить, хотя въ наше время человкъ можетъ выхать изъ Мидіи при одномъ цар и достигнуть Сузъ при другомъ. Цариц извстно лучше, чмъ кому-либо, какія внезапныя перемны могутъ случаться въ монархіи,— отвтилъ Зороастръ, спокойно смотря ей въ лицо.

И та, которая была женою Камбиза и женою убитаго Гоматы-Смердиза, а теперь сдлалась женою Дарія, опустила глаза и безмолвствовала, вертя въ своихъ прекрасныхъ рукахъ запечатанный свитокъ.

Пока они разговаривали, солнце поднялось выше, и лучи его становились все жгучй въ прозрачномъ воздух. Туманъ, покрывавшій городъ, разсялся, и вс улицы и площади оживились шумными продавцами и покупателями, громкій говоръ и споры которыхъ долетали до дворца, словно непрерывное жужжанье пчелинаго роя. Царица поднялась съ своего кресла.

— Здсь слишкомъ жарко,— сказала она и снова направилась къ лстниц. Зороастръ почтительно послдовалъ за нею, все еще держа шлемъ въ рук. Атосса не прерывала молчанія, пока не дошла до ступеней. Здсь она остановилась, и въ ту минуту, какъ Зороастръ низко склонился передъ нею, посмотрла на него своими ясными синими глазами.

— Ты сдлался очень сдержанъ за эти четыре года,— мягко сказала она ему.— Ты былъ откровенный и не казался такимъ царедворцемъ. Я все та же, мы должны быть попрежнему друзьями.

Зороастръ отвтилъ не сразу.

— Я слуга великаго царя,— медленно произнесъ онъ.— Стало быть, я слуга и царицы.

Атосса слегка подняла тонкія брови, и по ея прекрасному лицу впервые пробжала тнь досады, придавшая ей суровый видъ.

— Я царица,— сказала она холодно.— Царь можетъ брать себ другихъ женъ, но я останусь царицей. Смотри же, будь и въ самомъ дл моимъ слугой!— Затмъ, завернувшись въ свой плащъ и поставивъ одну ногу на ступеньку, она кончиками пальцевъ коснулась плеча Зороастра и прибавила съ внезапною улыбкой:— А я буду твоимъ другомъ!

Съ этими словами она спустилась по лстниц и скрылась изъ вида, оставивъ Зороастра одного.

Онъ снова сталъ медленно ходить съ террас, глубоко раздумывая о своемъ положеніи. У него дйствительно было не мало поводовъ тревожиться, царица, очевидно, догадывалась объ его любви къ Негушт, и онъ былъ на половину убжденъ, что это чувство по нкоторымъ причинамъ неизбжно должно было вызвать ея неудовольствіе. Въ давніе дни, когда она не была еще женою Камбиза, и позже, прежде еще, чмъ Зороастръ былъ посланъ въ Мидію, Атосса выказывала ему такое замтное предпочтеніе, что человкъ, боле его знающій свтъ, понялъ бы, что она любитъ его. Онъ и не подозрвалъ этого, но съ свойственною ему острою проницательностью угадалъ, что подъ этими прекрасными чертами лица, подъ наружною искренностью и мягкостью молодой царицы таится глубокій умъ, непреклонное честолюбіе и холодный, безграничный эгоизмъ. Онъ относился къ ней недоврчиво, но угождалъ ея капризамъ и былъ дйствительно для нея добрымъ другомъ, отнюдь не желая принимать взамнъ того ея любовь. Въ то время онъ былъ всего только начальникомъ пятисотеннаго отряда, и хотя пользовался благоволеніемъ при двор, но его могучая рука внушала такой же страхъ, какъ и колкость его отвтовъ, когда къ нему приставали съ допросами, а потому до его ушей не дошло ни одного слова изъ придворныхъ сплетенъ, касавшихся любви къ нему Атоссы. Къ тому же, было совершенно очевидно, что онъ не питаетъ къ ней ничего, кром самой непритворной пріязни, и, вслдствіе этого, разочарованіе, которое должна была испытывать Атосса, видя, что не можетъ тронуть его сердца, было для враговъ ея постояннымъ источникомъ злорадства. Въ т дня при двор царила самая необузданная распущенность нравовъ, и тотъ фактъ, что дочь Кира любитъ самаго красиваго воина изъ царской стражи и въ свою очередь любима имъ, не привлекъ бы самъ по себ особеннаго вниманія. Но, благодаря явному равнодушію къ ней Зороастра и неподражаемому искусству, съ какимъ Атосса скрывала свой гнвъ, когда чувствовала его,— все это было совершенно предано забвенію, какъ скоро Зороастръ оставилъ Сузы. А съ тхъ поръ событія такъ быстро слдовали одно за другимъ, что придворшшъ некогда было возвращаться къ старымъ сплетнямъ. Замкнутая жизнь Гоматы въ т семь мсяцевъ, въ теченіе которыхъ онъ поддерживалъ въ народ убжденіе, что онъ не Гомата-Смердизъ, а Смердизъ, братъ Камбиза, побудила вельможъ покинуть дворъ, а энергичный, мужественный характеръ Дарія внезапно положилъ предлъ ихъ разврату, подобно тому, какъ наздникъ укрощаетъ невызжаннаго коня, накидывая ему на шею петлю. Царь оставилъ въ сил старинный обычай, позволявшій имть до четырехъ женъ, и самъ вскор подалъ примръ этому, но онъ ршилъ сокрушить однимъ ударомъ все развратное зданіе придворной жизни и съ смлымъ презрніемъ къ послдствіямъ и желзною ршимостью поддерживать свои мннія, свойственными ему, онъ не потерплъ ни малйшаго противорчія своей вол. Онъ взялъ себ въ жены Атоссу,— во-первыхъ, потому, что она была самою красивою женщиной въ Персіи и, во-вторыхъ, потому, что онъ угадывалъ ея замчательный умъ и способность къ дламъ, и былъ увренъ, что съуметъ воспользоваться ими по своему желанію. Что касается самой Атоссы, она ни на минуту не поколебалась дать свое согласіе на бракъ съ нимъ,— она управляла своими прежними мужьями и думала, что будетъ управлять и Даріемъ къ возвеличенію своего могущества. Царь пока еще не взялъ себ второй жены, хотя онъ смотрлъ все съ большимъ и большимъ восхищеніемъ на юную, пятнадцатилтнюю Артистона, младшую дочь Кира и родную сестру Атоссы.

Все это было извстно Зороастру, и изъ свиданія, которое онъ только что имлъ съ царицей, онъ понялъ, что она желаетъ сохранить свои дружескія отношенія съ нимъ. Но посл вчерашней бурной сцены онъ поклялся служить царю врой и правдой и боялся, что планы Атоссы не замедлять столкнуться съ намреніями царя. Поэтому онъ холодно принялъ ея предложеніе быть ему другомъ и проявилъ въ разговор съ нею самую церемонную учтивость. Съ другой стороны, онъ отлично понималъ, что разъ она вознегодуетъ на его обращеніе съ нею и удостоврится въ любви его къ Негушт, въ ея власти будетъ породить трудности и осложненія, которыхъ онъ имлъ полное основаніе опасаться. Она, конечно, узнаетъ, что царь плнился Негуштой. Дарій былъ почти неспособенъ къ скрытности, мысль и дло слдовали у него непосредственно другъ за другомъ, безъ всякихъ колебаній. По большей части онъ поступалъ справедливо, потому что побужденія его были благородны и возвышенны, и сердце его свтло и чисто, какъ Божій день. Онъ говорилъ то, что думалъ, и немедленно приводилъ въ исполненіе свои слова. Ложь была ему ненавистна, какъ ядъ, и единственная неправда, въ какой онъ былъ повиненъ, была произнесена имъ въ ту минуту,когда, стараясь добиться доступа въ покои Лже-Смердиза, онъ объявилъ страж, что привезъ важныя всти отъ своего отца. Онъ самымъ тщательнымъ и логическимъ способомъ оправдывалъ эту ложь предъ своими сообщниками, шестью остальными князьями, объясняя, что солгалъ лишь ради того, чтобы спасти Персію, а когда ему выпало на долю занять царскій престолъ, онъ съ величайшею добросовстностью исполнилъ вс данныя имъ общанія относительно освобожденія страны отъ тираніи, религіознаго деспотизма и вообще отъ всего, что онъ называлъ ‘ложью’. Что касается умерщвленія Гоматы-Смердиза, то оно было актомъ общественной справедливости, заслужившимъ одобреніе всхъ здравомыслящихъ людей, какъ скоро сдлалось извстнымъ, какими коварными ухищреніями этотъ обманщикъ захватилъ царство въ свои руки.

Дарій не счелъ нужнымъ допрашивать Атоссу объ ея семимсячномъ брак съ самозванцемъ. Ей должно было быть хорошо извстно, кто былъ этотъ человкъ, но Дарій отлично понималъ ея характеръ, онъ зналъ, что она готова была сдлаться женою всякаго, кого увидала бы на первомъ мст, и что ея совты и мужество могутъ быть неоцнимы для правителя. Сама она никогда не упоминала предъ царемъ о минувшихъ событіяхъ, зная, съ одной стороны, его ненависть во лжи, съ другой — то, что раскрытіе всей истины послужитъ только въ ея позору. Дарій съ самаго начала уже далъ ей понять это, сказавъ ей, что онъ ее принимаетъ за то, что она есть, а не за то, чмъ она была. Относительно прошлаго она была спокойна, что же касается будущаго, она судила себ богатую долю въ торжеств своего супруга, если онъ восторжествуетъ, и неограниченную свободу въ выбор его преемника, еслибъ онъ потерплъ неудачу.

Но вс эти соображенія не помогли Зороастру сколько-нибудь уяснить себ, что ожидаетъ впереди его самого. Онъ видлъ уже себя въ крайне затруднительномъ положеніи между Негуштой и царемъ. Съ другой стороны, онъ опасался, что не замедлитъ впасть въ немилость у царя, благодаря замтному расположенію къ нему Атоссы, или же навлечетъ на себя неудовольствіе царицы, благодаря необыкновенной благосклонности къ нему Дарія. Онъ зналъ, что царица — честолюбивая женщина, способная на самые смлые замыслы и одаренная величайшимъ искусствомъ осуществлять ихъ.

Ни овладло страстное желаніе поскорй увидать Негушту и поговорить съ нею, ему такъ много надо было сказать ей, предупредить ее противъ столькихъ могущихъ возникнуть случайностей. Больше же всего хотлось ему обсудить съ ней вчерашнее происшествіе я выраженное царемъ странное и неожиданное ршеніе сдлать ее своею женой.

Но Зороастръ не могъ оставить своего поста. Ему было дано повелніе ожидать утромъ царя на восточной террас, и онъ долженъ былъ оставаться здсь, пока Дарію не будетъ угодно выйти изъ своихъ покоевъ, а онъ зналъ, что Негушта не осмлится сойти въ эту часть дворца. Онъ удивлялся тому, что царь все еще не показывается, и досадовалъ на это промедленіе, видя, какъ солнце поднимается все выше и выше, а тни на террас сгущаются. Утомленный ожиданіемъ, онъ опустился въ кресло, въ которомъ сидла предъ тмъ Атосса, и сложилъ руки на рукоятк меча, покоряясь своей судьб съ философскимъ спокойствіемъ привыкшаго къ дисциплин воина.

Онъ сидлъ, погрузившись въ мечтанія. Вперивъ взоръ въ ясное небо, онъ забылъ о жизни, о своей любви и о всемъ настоящемъ. Его душа воспарила къ помысламъ, боле свойственнымъ и боле родственнымъ его глубокому разуму. Вниманіе его сосредоточилось на созерцаніи боле обширныхъ понятій, — завса мрака раздвинулась, и на мгновенье предсталъ очамъ его свтъ, озаряющій надзвздный міръ.

VII.

Посл разговора съ Зороастромъ, Атосса ушла съ террасы съ твердымъ намреніемъ сейчасъ же вернуться, но, пока она спускалась съ лстницы, въ голов ея сложился новый планъ, и она ршила немедленно привести его въ исполненіе. Поэтому, вмсто того, чтобъ продолжать свой путь къ портику внутренняго двора, она, сойдя съ послдней ступени, повернула въ тсный проходъ, который велъ въ длинный корридоръ, скудно освщенный рдкими, небольшими отверстіями въ стн. Маленькая дверца открывала доступъ въ этотъ потаенный ходъ и, входя въ него, Атосса затворила за собою дверь, стараясь плотно замкнуть ее. Но задвижка заржавла, и, чтобъ запереть дверь, царица положила свитокъ, бывшій у нея въ рукахъ, на узкое каменное сиднье у входа, затмъ сильно нажала задвижку своими тоненькими пальчиками и вдвинула ее на мсто. Сдлавъ это, она быстро повернулась и пошла ускореннымъ шагомъ по темному корридору. На противоположномъ конц его маленькая витая лстница вела наверхъ и терялась во мрак. На самыхъ нижнихъ ступеняхъ виднлись въ полутьм какія-то пятна. Атосса подобрала свой плащъ, нижнюю тунику и пошла, брезгливо ступая, съ выраженіемъ отвращенія на прекрасномъ лиц. Это была кровь Лже-Смердиза, ея послдняго супруга, убитаго Даріемъ на этой темной лстниц всего три мсяца тому назадъ.

Царица пробралась ощупью наверхъ и достигла площадки, на которую узкое отверстіе пропускало немного свта. Выше были окна, и Атосса внимательно осмотрла свою одежду и смахнула съ плаща нсколько пылинокъ, насвшихъ на него со стны. Наконецъ, она дошла до двери, выходившей на террасу, очень похожую на ту, гд она за нсколько минутъ передъ тмъ оставила Зороастра, съ тою только разницей, что полъ казался не такъ гладокъ, а промежутки между колоннами были до половины заполнены ползучими растеніями. На одномъ конц террасы были разостланы богатые ковры и небрежно брошены одна на другую съ полдюжины громадныхъ шелковыхъ подушекъ самыхъ нжныхъ цвтовъ. Три двери, скрытыя занавсями, выходили на балконъ, и около средней сидли на корточкахъ, тихо разговаривая между собой, дв невольницы въ блыхъ одеждахъ.

Атосса пошла по мраморнымъ плитамъ. Шелестъ ея мантіи и рзкій, короткій звукъ ея каблуковъ заставили обихъ невольницъ встрепенуться и вскочить на ноги. Он не знали царицу, но сочли за лучшее низко преклониться передъ ней. Атосса знакомъ подозвала къ себ одну изъ нихъ и милостиво улыбнулась, когда темнокожая двушка приблизилась къ ней.

— Негушта — госпожа твоя?— спросила она ее, но двушка безсмысленно смотрла на царицу, не понимая языка.— Негушта,— повторила Атосса, отчетливо произнося это имя съ вопросительною интонаціей и указывая на скрытую занавсью дверь.

Невольница поняла и имя, и вопросъ и быстре молніи исчезла за дверью, оставивъ Атоссу въ нкоторой нершительности. Она не имла намренія посылать за еврейскою царевной, такъ какъ думала, что Негушта будетъ боле польщена, если увидитъ царицу, дожидающуюся ея выхода.

Но разъ дикарка-невольница побжала за своею госпожей, оставалось только ждать результата.

Однакожь, Негушта, повидимому, не торопилась на зовъ, потому что царица имла достаточно времени, чтобъ разсмотрть террасу, взглянуть сквозь сть ползучихъ растеній на залитые солнцемъ луга, на волны рки, струившейся къ югу, пока, наконецъ, послышались шаги за занавсью, которая поднялась, чтобы пропустить царевну.

Смуглолицая двушка теперь совсмъ отдохнула и оправилась отъ долгаго пути. Она вышла привтствовать свою гостью въ туник, безъ мантіи, съ облакомъ мягкой блой индійской кисеи, свободно приколотой на черныхъ волосахъ и до половины закрывавшей ея шею. Талію обхватывалъ въ вид корсажа красный съ золотомъ поясъ, сбоку вислъ ножъ изъ индійской стали съ богатою рукояткой, въ ножнахъ, усыпанныхъ драгоцнными каменьями. Длинные рукава туники были собраны въ мельчайшія складки, а продольныя лопасти, которыми спускалась тонкая ткань на кисти рукъ, были украшены богатымъ золотымъ шитьемъ. Негушта двигалась легко, съ медлительною, но увренною граціей, и немного наклонила голову, когда Атосса быстро пошла къ ней на встрчу.

На лиц царицы сіяла открытая улыбка, когда она схватила об руки Негушты, радушно привтствуя ее, и на минуту об женщины взглянули въ глаза другъ другу. Негушта съ самаго начала ршила возненавидть Атоссу, но она не принадлежала къ тому разряду женщинъ, которыя выдаютъ свои чувства, а потомъ сознаютъ себя связанными воспоминаніемъ о томъ, что он выказали. Она тоже улыбалась самою очаровательною улыбкой, глядя изъ-подъ длинныхъ, томныхъ рсницъ на прекрасную царицу и разсматривая до мельчайшихъ подробностей ея наружность. Она довольно хорошо помнила ее, но сердечный пріемъ царицы почти заставилъ ее подумать, что она была несправедлива къ Атосс, называя ее холодной и жестокой. Она подвела свою гостью къ подушкамъ, лежавшимъ на коврахъ, и об женщины сли рядомъ.

— Я уже говорила о теб ныньче утромъ, милая царевна,— начала Атосса, сразу принявъ фамильярный тонъ, точно она бесдовала съ короткимъ другомъ.

Негушта была чрезвычайно горда, она знала, что родъ ея, хотя почти угасшій, былъ не мене царственъ, чмъ родъ Атоссы, и отвтъ ея прозвучалъ въ томъ же тон, какъ и слова царицы, такъ что послдняя засмялась про себя надъ самоувренностью еврейской царевны.

— Въ самомъ дл?— сказала Негушта.— Въ Сузахъ должны быть гораздо боле интересные предметы для разговора, чмъ я. Еслибъ мн было съ кмъ поговорить, я стала бы говорить о теб.

Царица слегка усмхнулась.

— Когда я вышла ныньче утромъ, то встртила на балкон предъ покоями царя одного изъ своихъ старинныхъ друзей, Зороастра, красиваго начальника крпости. У насъ завязалась бесда. Какъ онъ похорошлъ съ тхъ поръ, какъ я видла его въ послдній разъ!

Царица зорко наблюдала за Негуштой, принявъ, въ то же время, самый равнодушный видъ, и ей показалось, что тни, окружавшія глаза царевны, чуть-чуть потемнли при упоминаніи о блестящемъ воин. Но Негушта отвтила довольно спокойно:

— Онъ былъ для насъ превосходнымъ провожатымъ. Мн хотлось бы видть его сегодня, чтобъ поблагодарить его за вс его заботы. Вчера вечеромъ я была очень утомлена и должна была показаться неблагодарной.

— Къ чему вчно повторять мужчинамъ, что мы благодарны имъ за то, что они для насъ длаютъ?— возразила царица.— Я полагаю, что въ страж великаго царя нтъ ни одного вельможи, который не отдалъ бы правой руки за разршеніе заботиться о теб цлый мсяцъ, хотя бы ты даже не удостоила замтить его присутствія.

Негушта слегка улыбнулась этой любезности.

— Ты слишкомъ превозносишь меня,— сказала она,— но, вроятно, мужчины потому и считаютъ насъ такими неблагодарными, что большинство женщинъ думаетъ такъ, какъ ты. Ты судишь, конечно, съ точки зрнія царицы, тогда какъ я…

— Тогда какъ ты смотришь на вещи съ точки зрнія прекрасной царевны, которой поклоняются ради ея самой, а не ради тхъ щедротъ и милостей, какія она властна расточать своимъ подданнымъ.

— Въ эту самую минуту царица расточаетъ великія щедроты и милости одной изъ своихъ подданныхъ,— спокойно отвтила Негушта, какъ бы желая этими словами отклонить дальнйшую лесть.

— Какъ ты, наврне, радуешься, что покинула, наконецъ, эту ужасную крпость!— воскликнула тономъ сочувствія царица.— Мой отецъ здилъ туда каждое лто. Я ненавидла эту пустынную мстность, ея унылыя горы и безконечные сады, не представлявшіе ни малйшаго разнообразія. Ты должна быть очень довольна, что пріхала сюда!

— Это правда,— отвчала Негушта.— Я всегда мечтала о Сузахъ. Я люблю великій городъ, люблю здшній народъ и дворъ. Порой мн думалось, что я умру со скуки въ Экбатан. Зимы были совсмъ невыносимы!

— Ты должна полюбить и насъ, — нжно сказала Атосса.— Великій царь благоволитъ къ твоему роду и, конечно, сдлаетъ все, что можетъ, для твоей страны. Кром того, одинъ изъ твоихъ родственниковъ вскор прідетъ сюда нарочно для того, чтобъ имть совщаніе съ царемъ о дальнйшемъ обновленіи города Іерусалима и его храма.

— Зоровавель?— поспшно спросила Негушта.

— Да, кажется, его такъ зовутъ. Какъ говоришь ты: ‘Зерувевель’ или ‘Зерувавель?’ Я совсмъ не знаю твоего языка.

— Его имя Зоровавель,— отвтила Негушта.— О, еслибъ ему удалось убдить великаго царя сдлать что-нибудь для нашего народа! Твой отецъ столько бы сдлалъ для насъ, еслибъ былъ живъ!

— Великій царь сдлаетъ, безъ сомннія, все, что въ его власти, для устройства евреевъ на ихъ родин и упроченія ихъ благосостоянія, — сказала царица, но разсянный взглядъ ея показывалъ, что мысли ея уже отвлеклись отъ этого предмета.— Твой другъ, Зороастръ, — прибавила она, — могъ бы, еслибъ только захотлъ, оказать большія услуги твоему народу.

— О, еслибъ онъ былъ еврей!— воскликнула Негушта съ легкимъ вздохомъ, не ускользнувшимъ отъ Атоссы.

— А разв онъ не еврей? Я всегда думала, что онъ тайно принялъ еврейскую вру. Это казалось такъ естественно при его любви къ наук и его воззрніяхъ.

— Нтъ, — возразила Негушта, — онъ не нашей вры и никогда не приметъ ея. Но, въ конц-концовъ, пожалуй, вовсе не такъ важно, во что вруетъ человкъ, если онъ такъ добродтеленъ, какъ Зороастръ.

— Я никогда не могла понять важности религіи, — сказала прекрасная царица, проводя своею блою рукой по пурпуру плаща и съ нжностью разсматривая ея тонкія очертанія.— Что касается меня лично, я люблю жертвоприношенія, пснопнія и музыку. Я люблю смотрть, какъ жрецы въ своихъ блыхъ одеждахъ подходятъ по-двое къ жертвеннику, какъ они усиливаются держать кверху голову тельца, для того, чтобъ глаза его видли солнце, и какъ алая кровь струится чуднымъ фонтаномъ. Случалось ли теб присутствовать при торжественномъ жертвоприношеніи?

— О, да, я помню, когда я была совсмъ маленькою двочкой, когда Камбизъ… я хочу сказать… когда царь вступилъ на престолъ… это было великолпно!

Негушта не привыкла запинаться въ рчахъ, но, заговоривъ о дн восшествія на царскій престолъ Камбиза, она вдругъ подумала, что воспоминанія о прошломъ могутъ быть тягостны для необыкновенной женщины, сидвшей возл нея. Но на лиц Атоссы небыло и признаковъ неудовольствія. Наоборотъ, она улыбалась ещи ласкове прежняго, хотя, отвчая Негушт, постаралась придать своему голосу нсколько печальный тонъ.

— Не бойся огорчить меня упоминаніемъ объ этихъ временахъ, дорогая царевна. Я могу говорить о нихъ совсмъ спокойно. Да, да, я тоже помню этотъ великій день, помню яркое солнце, лившее свои лучи на торжественное шествіе, помню запряженный четверками коней колесницы, посвященныя солнцу, и блоснжнаго коня, заколотаго на ступеняхъ храма. Какъ я плакала объ этомъ бдномъ животномъ! Мн казалось, что такъ жестоко приносить въ жертву коня! Даже нсколько черныхъ невольниковъ или пара скиовъ были бы боле естественнымъ приношеніемъ.

— Я помню,— сказала Негушта, немного успокоенная тономъ царицы.— Конечно, я видала отъ времени до времени процессіи и въ Экбатан, но Даніилъ не пускалъ меня въ храмъ. Говорятъ, что Экбатана очень измнилась съ тхъ поръ, какъ великій царь пересталъ проводить тамъ лто. Это очень тихій городъ, совершенно предоставленный въ распоряженіе барышниковъ и хлботорговцевъ, и, кром того, въ Экбатану свозятъ всю соленую рыбу съ Гирканскаго моря, такъ что нкоторыя улицы издаютъ отвратительный запахъ.

Атосса засмялась при этомъ описаніи, скоре изъ вжливости, чмъ потому, что оно дйствительно показалось ей забавнымъ.

— Въ мое время,— отвтила она,— конная площадь находилась на лугу у дороги къ Загрошу, а продавцы рыбы допускались къ городу не ближе, какъ на разстояніи цлаго фарсанга. У царя было слишкомъ чувствительное обоняніе! Но все измнилось, и здсь, и всюду. У насъ было нсколько переворотовъ… религіозныхъ переворотовъ, разумется, и столько при этомъ перебито народа, что въ воздух еще носится запахъ смерти. Это удивительно, сколько хлопотъ длаютъ себ люди изъ-за вопроса о томъ, кому и какую слдуетъ приносить жертву: коня ли солнцу, тельца ли Ормузду или эіопа Набону или Астарт! А эти маги! Они настолько же прямые потомки исконныхъ арійскихъ жрецовъ, насколько я гречанка. Добрая половина ихъ — почти черные. Они индусы и говорятъ ломанымъ персидскимъ языкомъ. Они вруютъ во множество боговъ всякихъ размровъ и формъ, и поютъ гимны, въ которыхъ говорятъ, что вс эти боги одно и тоже. Это можетъ совершенно сбить съ толку человка, а такъ какъ главная часть ихъ богослуженія заключается въ томъ, что они напиваются допьяна отвратительнымъ сокомъ молочая, который они такъ любятъ, то обряды ихъ просто отвратительны. Великій царь предупредилъ ихъ, что если они желаютъ, то могутъ приносить жертвы своимъ богамъ подъ тмъ условіемъ, чтобы никто не засталъ ихъ за совершеніемъ ихъ обрядовъ, и что они могутъ, если желаютъ, напиваться гд и когда имъ угодно, но если они будутъ длать и то, и другое одновременно, то онъ велитъ распять всхъ до одного персидскихъ маговъ. Его доводы были очень забавны. Онъ сказалъ, что пьяный человкъ естественно говоритъ правду, тогда какъ человкъ, приносящій жертвы ложнымъ богамъ, неизбжно долженъ лгать, а потому человкъ, приносящій жертвы ложнымъ богамъ въ состояніи опьяненія, станетъ, пожалуй, въ одно и тоже время, говорить и ложь, и правду, слдовательно, онъ представляетъ собою существо, противное здравому смыслу, и долженъ быть немедленно преданъ смерти на благо всему человческому роду.

Негушта длала видъ, что слушаетъ внимательно разсказъ царицы о религіозныхъ затрудненіяхъ, господствовавшихъ въ монархіи, и смялась надъ софизмомъ, которымъ Дарій оправдывалъ смерть маговъ. Но въ душ она мечтала о свиданіи съ Зороастромъ и устала занимать свою царственную гостью. Чтобы чмъ-нибудь развлечься, она хлопнула въ ладоши и приказала невольницамъ, явившимся на ея зовъ, принести сластей и шербету изъ замороженнаго фруктоваго сока.

— Любишь ты охоту?— спросила Атосса, взявъ кончиками пальцевъ кусочекъ фиговой пастилы.

— Мн никогда не позволяли принимать участіе въ охот, — отвтила Негушта.— Притомъ же, это должно быть очень утомительно.

— Я страстно люблю ее… Эта фиговая пастила не такъ хороша, какъ прежде бывала,— у насъ новый пирожникъ. Дарій нашелъ, что религіозныя убжденія прежняго пирожника были связаны съ необходимостью говорить неправду — и вотъ результатъ этого! Мы въ самомъ дл пали очень низко, если не можемъ даже сть сластей, приготовленныхъ магомъ!… Я страстно люблю охоту, но отсюда такъ далеко до пустыни, и львы рдко попадаются. Притомъ же, мужчины, годные для охоты на львовъ, обыкновенно заняты охотой на себ подобныхъ.

— А великій царь охотятся?— спросила Негушта, медленно отхлебывая шербетъ изъ малахитоваго кубка. Она лежала въ лнивой поз, опираясь однимъ локтемъ на подушки.

— Онъ весь свой досугъ отдаетъ охот. Онъ ни о чемъ другомъ не станетъ говорить съ тобой.

— О,— перебила Негушта съ видомъ совершенной невинности,— великій царь врядъ ли удостоитъ меня своею бесдой!

Атосса подняла свои синіе глаза и съ любопытствомъ взглянула на смуглолицую царевну. Ей ничего не было извстно о томъ, что произошло въ прошлую ночь, она слышала только, что царь видлъ Негушту на нсколько минутъ, но она достаточно знала его характеръ, чтобы подумать, что его свободное, и, какъ ей казалось, лишенное достоинства обращеніе могло поразить Негушту даже во время этого краткаго свиданія. Мысль, что царевна уже начинаетъ обманывать ее, мелькнула, какъ молнія, въ ея голов. Она улыбнулась еще нжне, съ легкимъ оттнкомъ грусти, придававшимъ ей необыкновенное очарованіе.

— Великій царь очень милостивъ къ придворнымъ женщинамъ,— сказала она.— Ты же такъ красива и такъ не похожа на всхъ другихъ, что онъ, конечно, будетъ долго бесдовать съ тобой ныньче вечеромъ посл пиршества… выпивъ изрядное количество вина.

Послднія слова были произнесены особенно сладкимъ голосомъ.

Лицо Негушты слегка вспыхнуло и, прежде чмъ отвтить, оніи еще отпила шербету. Потомъ, остановивъ, какъ бы въ восхищеніи, свои мягкіе темные глаза на лиц царицы, она сказала тономъ кроткой укоризны:

‘Кто промняетъ на темную ночь лучезарнаго дня красоту?

‘Кто отвернется отъ лилій, чтобъ скромный сорвать себ въ пол цвтокъ?’

— Такъ ты знаешь и нашихъ поэтовъ?— воскликнула Атосса, польщенная тонкимъ комплиментомъ, но продолжая съ любопытствомъ смотрть на Негушту. Ей не нравилось самообладаніе еврейской царевны: казалось, будто кто-то неожиданнымъ образомъ отнялъ у нея одно изъ личныхъ ея свойствъ, завладлъ имъ и сталвыставлять его напоказъ передъ нею. Однакожъ, между двумя этими женщинами была та разница, что у Атоссы спокойствіе и безмятежность были по большей части непритворны, тогда какъ у Негушты они были искусственны, и сама она чувствовала, что они могутъ ежеминутно измнитъ ей даже въ моментъ крайней нужды.

— Такъ ты знаешь нашихъ поэтовъ?— повторила царица, и на этотъ разъ слегка усмхнулась.— Я, право, начинаю опасаться, что царь черезъ-чуръ охотно будетъ бесдовать съ тобой, потому что онъ любить поэзію. Наврное, Зороастръ говорилъ теб много стиховъ въ зимніе вечера въ Экбатан. Онъ зналъ ихъ великое множество, когда былъ мальчикомъ.

На этотъ разъ Негушта взглянула на царицу, недоумвая, какъ могла она, имвшая на видъ не боле двадцати двухъ или двадцати трехъ лтъ, несмотря на то, что теперь она была женой третьяго мужа, какъ могла она говорить, что знала Зороастра въ его отроческіе годы, когда въ настоящее время ему было уже за тридцать? Она въ свою очередь обратилась съ вопросомъ къ цариц:

— Ты, вроятно, очень часто видала Зороастра прежде, чмъ онъ покинулъ Сузы,— сказала она.— Ты такъ хорошо его знаешь.

— Да, его знали вс. Онъ былъ общимъ любимцемъ при двор, благодаря своей красот, храбрости и странной привязанности къ этому старику… старому еврейскому пророку. Поэтому-то Камбизъ и отослалъ ихъ обоихъ,— прибавила она съ легкимъ смхомъ.— Оба они были слишкомъ добродтельны, чтобъ ихъ можно было терпть среди дяній того времени.

Атосса довольно свободно говорила о Камбиз. Негушта спрашивала себя, можно ли будетъ навести ее на разговоръ о Смердиз? Такъ какъ предполагалось, что еврейской царевн неизвстенъ истинный характеръ событій, имвшихъ мсто за послдніе мсяцы, то она могла безнаказанно говорить объ умершемъ самозванц.

— Я думаю, въ придворныхъ нравахъ произошли большія перемны за это время… за послдній годъ,— промолвила она равнодушнымъ тономъ.

Она сняла съ сухаго стебля изюмину и принялась чистить ее своими нжными пальчиками.

— Да, это правда,— спокойно отвтила Атосса.— Теперь и слуху нтъ о многомъ такомъ, что допускалось прежде. Въ сущности, эти перемны касаются скоре религіозныхъ вопросовъ, а не чего-либо другаго. Ты знаешь, что въ теченіе одного года дворъ перемнилъ три религіи. Камбизъ приносилъ жертвы Астарт, и я должна сказать, что онъ самымъ удачнымъ образомъ выбралъ себ богиню покровительницу. Смердизъ,— продолжала царица размреннымъ тономъ и съ величайшею невозмутимостью,— Смердизъ отдался всецло поклоненію Индр, который былъ, повидимому, весьма удобнымъ сочетаніемъ всхъ самыхъ благосклонныхъ боговъ, и великій царь властвуетъ надъ землей милостью Ормузда. Что касается меня, я всегда склонялась къ еврейскому представленію объ единомъ Бог, быть можетъ, это почти то же, что поклоненіе Ормузду премудрому. Что думаешь ты объ этомъ?

Негушта улыбнулась ловкому маневру, которымъ царица обошла разговоръ о Смердиз, снова направивъ бесду на религіозные предметы. Но, опасаясь, что послдуетъ вторая лекція о сравнительныхъ достоинствахъ идолопоклонства, человческихъ жертвоприношеній и монотеизма, она выказала весьма мало интереса къ этой тем.

— Я полагаю, что это одно и то же. Зороастръ всегда говоритъ такъ, и это былъ единственный пунктъ, котораго Даніилъ не могъ простить ему… Лучи солнца падаютъ теб прямо на голову сквозь эти растенія, не велть ли намъ перенести подушки на тотъ конецъ террасы?

Она хлопнула въ ладоши и лниво встала, протягивая руку Атосс. Но царица легко вскочила на ноги.

— Я слишкомъ засидлась здсь,— сказала она.— Пойдемъ со мной, моя милая царевна, я проведу тебя въ померанцовые сады на верхней террас. Быть можетъ,— прибавила она, оправляя складки своей мантіи,— быть можетъ, мы встртимъ тамъ Зороастра или кого-нибудь изъ князей, иди, пожалуй, самого великаго царя. Или, можетъ быть, теб хотлось бы видть мои покои?

Негушта приняла свой плащъ изъ рукъ невольницъ, а одна изъ нихъ принесла ей полотняную тіару въ замну газоваго вуаля, небрежно накинутаго на ея волосы. Но Атосса не позволила снять его.

— Это такъ красиво!— воскликнула она торжественнымъ тономъ.— Такъ необыкновенно! Нтъ, нтъ, ты не должна снимать его!

Она ласково обняла Негушту и повела ее къ двери, открывавшей входъ на внутреннюю лстницу. Но вдругъ она остановилась, словно вспомнивъ что-то.

— Нтъ,— сказала она,— я лучше покажу теб ту дорогу, какой я пришла. Она короче, и теб слдуетъ знать ее. Она можетъ теб пригодиться.

Он вышли съ балкона черезъ маленькую дверь, почти совершенно скрытую одною изъ высокихъ колоннъ, и стали спускаться по темной лстниц. Негушта не выносила никакого физическаго неудобства и жалла въ душ о томъ, что царица измнила намреніе и не повела ее боле удобною дорогой.

— Это недалеко,— сказала царица, быстро спускаясь впереди Негушты.

— Но эта лстница ужасно крута,— возразила Негушта,— и я ничего почти не вижу. Сколько всхъ ступеней?

— Теперь осталось не больше двадцати,— отвтилъ снизу голосъ царицы.

Она, казалось, спшила, но Негушта вовсе не была намрена идти скоре и тщательно ощупывала дорогу. Когда передъ нею мелькнулъ, наконецъ, слабый свтъ при послднемъ поворот витой лстницы, она услыхала громкіе голоса, раздававшіеся снизу, изъ корридора. Съ свойственнымъ ея рас инстинктомъ осторожности, она остановилась и стала прислушиваться. Быстрая, рзкая рчь разгнваннаго мужчины покрывала собою остальные голоса.

VIII.

Зороастръ просидлъ около часу, вперивъ взоръ въ синее небо, витая мыслями далеко отъ земли и созерцая самые великіе и высокіе предметы, какъ вдругъ его заставили очнуться мрные шаги вооруженныхъ людей, проходившихъ черезъ одинъ изъ отдаленныхъ покоевъ. Онъ мгновенно поднялся съ мста и надлъ на голову шлемъ,— властная сила военной привычки сразу вернула его въ міръ дйствительности. Минуту спустя раздвинулась та самая тяжелая занавсь, изъ-за которой часа за два передъ тмъ вышла Атосса, двойная вереница копьеносцевъ показалась на балкон и выстроилась по правую и по лвую сторону съ точностью, свидтельствовавшей о превосходной военной выправк. Прошла еще минута, и затмъ появился самъ царь, онъ шелъ одинъ, въ доспхахъ и крылатомъ шлем, положивъ лвую руку на рукоятку меча, его великолпный плащъ разввался за плечами его, спускаясь до самой земли. Проходя рядами воиновъ, онъ замедлилъ шаги и его темные, глубокіе глаза, казалось, внимательно разсматривали наружность и осанку каждаго копьеносца въ отдльности. Въ эти первые дни своего могущества царь рдко мнялъ латы на тунику, а шлемъ на тіару и царскую корону. Во всей его фигур и поступи преобладалъ воинственный характеръ, и лицо его уже было озарено побдоноснымъ взоромъ завоевателя.

Зороастръ выступилъ впередъ на нсколько шаговъ и, когда взглядъ царя остановился на немъ, хотлъ пасть ницъ, согласно старинному обычаю. Но Дарій удержалъ его жестомъ руки, затмъ, обернувшись назадъ, онъ отпустилъ стражу, которая удалилась въ дверь прежнимъ порядкомъ и исчезла за занавсью.

— Я не люблю этихъ чопорныхъ обычаевъ,— сказалъ царь.— Совершенно достаточно въ знакъ привтствія приложить руку къ устамъ и челу. Хорошій воинъ усплъ бы выиграть битву, еслибъ употребилъ на это все время, какое ему нужно для того, чтобъ двадцать разъ въ день повергнуться къ моимъ ногамъ и снова подняться.

Такъ какъ слова царя, повидимому, не требовали отвта, то Зороастръ стоялъ молча, ожидая приказаній. Дарій направился къ балюстрад и съ минуту смотрлъ черезъ нее, освщенный яркимъ сіяніемъ солнца. Затмъ онъ снова отошелъ назадъ.

— Городъ, кажется, спокоенъ сегодня,— сказалъ онъ.— Сколько времени пробыла здсь царица, бесдуя съ тобою, Зороастръ?

— Царица бесдовала съ твоимъ слугою въ теченіе получаса,— отвтилъ безъ малйшаго колебанія Зороастръ, хотя неожиданный и прямой вопросъ царя удивилъ его.

— Она пошла взглянуть на твою царевну, — продолжалъ Дарій.

— Царица сказала твоему слуг, что еще рано идти къ Негушт,— замтилъ воинъ.

— И, все-таки, она пошла къ ней,— настаивалъ Дарій тономъ убжденія.— Простой здравый смыслъ говорить, что разъ прекраснйшей въ мір женщин сказали, что явилась другая женщина, еще боле прекрасная, чмъ она, то она не утерпитъ, чтобы не пойти сейчасъ же взглянуть на нее.

Съ минуту онъ смотрлъ на Зороастра какимъ-то страннымъ взглядомъ, и его густая черная борода не могла вполн скрыть его улыбки.

— Пойдемъ,— прибавилъ онъ, — мы застанемъ ихъ обихъ вмст.

Царь пошелъ впередъ, и Зороастръ послдовалъ за нимъ въ молчаніи. Они спустились по лстниц, по которой сошла царица, и, войдя въ низкій проходъ, достигли небольшой двери, которую она съ такимъ трудомъ заперла за собой. Царь налегъ на дверь всею своею тяжестью, но она не отворялась.

— Ты сильне меня, Зороастръ,— сказалъ онъ съ громкимъ смхомъ.— Отвори эту дверь.

Молодой воинъ сильно толкнулъ ее, причемъ одна изъ досокъ подалась. Затмъ, отступивъ назадъ, онъ тяжело ударилъ по этому мсту сжатымъ кулакомъ, ударилъ еще разъ, и доска проломилась. Онъ просунулъ руку въ образовавшееся отверстіе, безъ всякаго усилія отодвинулъ задвижку, и дверь распахнулась. Изъ руки Зороастра струилась кровь.

— Ты славно сдлалъ это,— сказалъ Дарій, входя.

Быстрый взоръ его замтилъ какой-то блый предметъ на каменной скамь въ темномъ уголк близъ двери. Онъ наклонился и поспшилъ поднять его. Это былъ запечатанный свитокъ, оставленный здсь Атоссой, когда ей пришлось обими руками отодвигать тяжелую задвижку. Дарій поднесъ свитокъ къ одному изъ узкихъ оконъ, съ любопытствомъ взглянулъ на него и сломалъ печать. Зороастръ стоялъ возл царя, отирая кровь съ поврежденнаго пальца.

Содержаніе свитка было не длинно. Онъ былъ адресованъ нкоему Фраорту изъ Экбатаны индійской и заключалъ въ себ извщеніе о томъ, что великій царь съ тріумфомъ возвратился изъ Вавилона, усмиривъ мятежниковъ и перебивъ въ двухъ сраженіяхъ нсколько тысячъ людей. Затмъ означенному Фраорту давалось повелніе увдомить царицу объ ея длахъ и ничего не предпринимать по отношенію къ нимъ, пока не получитъ дальнйшихъ приказаній.

Царь простоялъ съ минуту въ глубокомъ раздумь. Потомъ онъ медленно пошелъ по корридору, держа въ рук развернутый свитокъ. Въ это самое мгновеніе на темной лстниц показалась Атосса, очутившись лицомъ къ лицу съ Даріемъ, она испустила крикъ и остановилась.

— Это очень удобное мсто для нашего свиданія,— спокойно сказалъ Дарій.— Никто не услышитъ насъ. Поэтому ты должна сказать всю правду.

Онъ приблизилъ свитокъ къ ея глазамъ.

Присутствіе духа не покинуло Атоссу, она даже не измнилась въ лиц, хотя знала, что жизнь ея зависитъ отъ ея словъ. Она слегка усмхнулась и заговорила:

— Я сошла съ лстницы ныньче утромъ…

— Чтобъ взглянуть на самую прекрасную женщину въ мір,— прервалъ ее Дарій, возвышая голосъ.— Ты видла ее. Я радъ этому. Почему же заперла ты дверь въ корридоръ?

— Я сочла неприличнымъ оставлять открытымъ этотъ проходъ, ведущій въ женскіе покои, когда столькимъ обитателямъ дворца извстенъ этотъ путь,— не задумалась она отвтить.

— Куда несла ты это письмо, которое оставила здсь, у двери?— спросилъ царь, начиная уже сомнваться въ томъ, что царица замышляла что-нибудь дурное.

— Я хотла послать его въ Экбатану,— отвтила Атосса совершенно просто.

— Кто этотъ Фраортъ?

— Онъ управитель земель, подаренныхъ мн отцомъ моимъ въ Мидіи. Я извщала его въ письм о побд великаго царя и. приказывала ему увдомить меня о моихъ длахъ и ничего на предпринимать, пока я снова не напишу ему.

— Почему это?

— Я думала, что великій царь проведетъ, быть можетъ, лто въ Экбатан и что, такимъ образомъ, мн представится случай, дать самолично нужныя указанія. Я забыла здсь письмо потому,что мн пришлось выдвигать задвижку обими руками, и шла теперь обратно за свиткомъ. Царевна Негушта идетъ со мной, она теперь на лстниц.

Царь пристально вглядывался въ прекрасное лицо своей жены,

— Ты, очевидно, сказала правду,— медленно заговорилъ онъ,— но не всегда легко понять, что означаетъ твоя правда. Мн часто приходитъ на мысль, что было бы гораздо благоразумне задушить тебя. Ты говоришь, что Негушта здсь? Такъ позови ее. Что она медлитъ?

Между тмъ, Негушта, вся дрожа, прижалась къ стнк, на зная, что ей длать: спуститься ли, или вторично подняться по ступенямъ. Услыхавъ, что царица произноситъ ея имя, она, однако, сочла за лучшее обставить дло такъ, чтобы слышать разговоръ, и быстрыми, легкими шагами вбжала наверхъ и остановилась только на освщенной части лстницы.

— Пусть великій царь самъ убдится, что она тутъ, если онъ все еще не вритъ мн,— гордо сказала Атосса. Она посторонилась, чтобы дать ему дорогу. Но Дарій жестомъ руки послалъ вмсто себя Зороастра. Послдній стоялъ въ нкоторомъ отдаленіи, присутствуя противъ своего желанія при ссор царственныхъ особъ, но когда онъ проходилъ мимо царицы, она бросила на него печальный, молящій взглядъ, какъ бы испрашивая его участія къ своей тяжкой дол. Онъ быстро вбжалъ по ступенямъ, несмотря на окружавшій его мракъ, и увидалъ Негушту у окна, наверху, лстницы. Она вздрогнула при его появленіи,— его она никакъ уже не ожидала. Но онъ поспшно заключилъ ее въ свои объятія и страстно поцловалъ ее дважды.

— Идемъ скоре, моя возлюбленная,— шепнулъ онъ.— Царь ждетъ тебя внизу.

— Я услыхала его голосъ и убжала,— торопливо прошептала она въ отвтъ, и они стали снова спускаться по лстниц.

— Я ненавижу ее, я знала, что такъ и будетъ,— шептала Негушта, опираясь на руку Зороастра. Они вошли въ корридоръ и увидали Дарія, поджидавшаго ихъ. Царицы уже не было здсь, и дверь на противуположномъ конц узкаго прохода стояла открытою настежь.

Царь былъ такъ спокоенъ на видъ, какъ будто ничего не случилось, онъ все еще держалъ въ рук развернутый свитокъ, когда Негушта вошла въ корридоръ и низко склонилась передъ нимъ. Онъ взялъ на минуту ея руку и тотчасъ же выпустилъ ее, но при этомъ прикосновеніи внезапно сверкнули глаза его и затрепетала рука.

— Ты могла бы заблудиться здсь,— сказалъ онъ.— Дворецъ обширенъ, и въ немъ много запутанныхъ переходовъ. Пойдемъ со мной, я проведу тебя въ садъ. Тамъ ты найдешь себ друзей среди знатныхъ женщинъ, составляющихъ дворъ царицы, тамъ ожидаетъ тебя множество разнообразныхъ забавъ. Пусть сердце твое услаждается красотою Сузъ, а если ты чего пожелаешь, скажи мн, и просьба твоя будетъ исполнена.

Негушта наклонила голову, благодаря царя. Она желала только одного: остаться на полчаса съ глазу на глазъ съ Зороастромъ, но это казалось трудно осуществимымъ.

— Твоя служанка желаетъ того, что пріятно очамъ твоимъ,— отвтила она. Они вышли изъ корридора въ отворенную дверь и царь самъ довелъ Негушту до входа въ садъ и приказалъ невольниц, вышедшей имъ на встрчу, показать ей путь въ бесдку, гд придворныя женщины проводили время въ теплые лтніе дни.

Зороастръ зналъ, что та свобода, какою, благодаря своему привилегированному положенію, онъ пользовался въ той части зданія, гд жилъ самъ царь, не даетъ ему, однако, права войти въ эту бесдку, предоставленную въ исключительное распоряженіе знатныхъ женщинъ, жившихъ при цариц. Дарій терпть не могъ быть постоянно окруженнымъ стражей и рабами, а потому террасы и лстницы въ его покояхъ были совершенно пустынны, только небольшіе отряды копьеносцевъ строго охраняли главные входы. Но остальная часть дворца кишла пышно одтою дворцовою свитой и невольниками всхъ цвтовъ кожи и всхъ степеней, начиная съ нмаго, гладколицаго эіопа и кончая тонко образованными евреями-писцами знатнйшихъ вельможъ, начиная съ черной, полуодтой опахальщицы и кончая изящными гречанками, служившими при гардероб царицы, которыя нжились у мраморнаго фонтана при вход въ садъ. А въ наружныхъ дверяхъ отряды конныхъ стражниковъ чистили свои доспхи, натирали краснымъ мломъ широкія кожаныя уздечки и сбрую или суетились около коня какого-нибудь только что прибывшаго чиновника или гонца, или же, наконецъ, слонялись безъ дла, грясь на солнц въ своихъ полотняныхъ туникахъ съ короткими рукавами и шароварахъ, толкуя о государственныхъ длахъ съ увренностью и ршительностью, свойственными всмъ воинамъ, какъ высшихъ, такъ и низшихъ чиновъ. Во дворц помщался только одинъ полкъ конницы, но за то она состояла изъ отборнйшихъ стражниковъ, и каждый изъ нихъ признавалъ за собою такое же право обсуждать положеніе новаго царя, какъ еслибъ онъ былъ, по крайней мр, полководцемъ.

Но въ своихъ собственныхъ покояхъ Дарій не терплъ ни праздно болтающихъ рабовъ, ни вчно ссорящихся между собою воиновъ. Тамъ все было тихо и имло почти необитаемый видъ, и туда-то онъ снова повелъ Зороастра. Молодой князь изумлялся тому, что царь ходить безъ свиты, такъ же безпечно, какъ простой рядовой. Зороастръ не привыкъ еще къ бурной независимости характера и безпредльной личной неустрашимости молодаго Дарія. Трудно было представить себ, что этотъ простодушный, искренній человкъ съ загрублыми руками былъ великій царь и занималъ престолъ блистательнаго, величественнаго Кира, выходившаго изъ дворца не иначе, какъ въ сопровожденіи полнаго штата своихъ придворныхъ, или же, что онъ царствовалъ на мст изнженнаго Камбиза, боявшагося ступить на непокрытый мраморъ или пройти по лстниц, гд его могъ охватить сквозной втеръ,— Камбиза, который, посл семилтняго ухода за своимъ тломъ, погибъ въ припадк безсильной страсти. Дарій взошелъ на персидскій тронъ, словно левъ, заступившій мсто шакаловъ, словно орелъ, влетвшій въ гнздо вороновъ и коршуновъ, неутомимый, необузданный и безпощадно-храбрый.

— Знаешь ты нкоего Фраорта изъ Экбатаны?— спросилъ неожиданно царь, оставшись наедин съ Зороастромъ.

— Я знаю его,— отвтилъ князь,— это богатый и могущественный человкъ, тщеславный, какъ павлинъ, и коварный, какъ змя. Онъ не знатнаго происхожденія. Онъ сынъ продавца рыбы, разбогатвшаго отъ торговли солеными осетрами на рынк. Фраортъ — управитель помстій царицы въ Мидіи и смотритель конныхъ заводовъ великаго царя.

— Ступай и привези его сюда,— коротко сказалъ царь.

Не говоря ни слова, Зороастръ поклонился и повернулся, чтобъ идти. Но онъ испытывалъ такое ощущеніе, какъ будто его на-сквозь пронзили мечомъ. Царь смотрлъ ему вслдъ, восхищаясь его неподражаемымъ повиновеніемъ.

— Постой!— крикнулъ онъ.— Сколько времени пробудешь ты въ пути?

Зороастръ круто повернулся по-военному, отвчая царю:

— Отсюда до Экбатаны полтораста фарсанговъ {Около шестисотъ англійскихъ миль.}. Пользуясь лошадьми царя, я могу дохать туда въ шесть дней и привезти Фраорта въ такой же срокъ, если только онъ не умретъ отъ быстрой зды,— прибавилъ онъ, угрюмо усмхнувшись.

— Что онъ, старъ или молодъ, тученъ или худъ?— со смломъ спросилъ царь.

— Ему лтъ сорокъ, онъ не худъ и не тученъ, хорошій всадникъ въ своемъ род, хотя и не такой, какъ мы.

— Привяжи его къ коню, если онъ будетъ падать съ него отъ усталости, и скажи ему, что я требую его предъ свои очи. Скажи ему, что дло не терпитъ отлагательства. Да хранитъ тебя Ормуздъ и да поможетъ теб! Позжай скоре!

Зороастръ снова повернулся и вышелъ. Онъ поклялся быть врнымъ слугою царя и хотлъ соблюсти свою клятву, чего бы это ему ни стоило, хотя ему горько было покидать Негушту, не сказавъ ей о томъ ни слова. Поспшно мняя свою одежду на боле легкую и удобную для путешествія, онъ сообразилъ, что можетъ послать ей письмо, написалъ нсколько словъ на куск пергамента и сложилъ его. Проходя по дороі къ конюшнямъ мимо воротъ сада, онъ сталъ искать глазами невольницъ Негушты, но, не встртивъ ни одной, подозвалъ къ себ знакомъ одну изъ рабынь-гречанокъ, далъ ей золотую монету и веллъ отнести маленькій свитокъ еврейской царевн Негушт, находившейся въ саду. Затмъ онъ быстро пошелъ дале и, взявъ лучшаго коня изъ царскихъ конюшенъ, поскакалъ во весь опоръ по крутому склону холма. Черезъ пять минутъ онъ былъ уже за мостомъ и мчался по прямой, пыльной дорог къ Ниневіи. Черезъ четверть часа тотъ, кто сталъ бы смотрть на него изъ оконъ дворца, увидалъ бы далеко, далеко, на обширной зеленой равнин его фигуру на кон, совершенно исчезающую въ крошечномъ облачк пыли.

Но рабыня-гречанка стояла все на томъ же мст съ письмомъ Зороастра въ рук и, положивъ въ ротъ данную имъ золотую монету, обсуждала сама съ собой, что ей длать. Она была одна изъ прислужницъ царицы и тотчасъ же сообразила, что можетъ какъ-нибудь выгодне для себя воспользоваться письмомъ, не отдавая, его въ руки Негушты, которую она видла мелькомъ въ это утро и смуглое еврейское лицо которой по какой-то невдомой причин, не понравилось тщеславной гречанк. Ей пришла мысль отдать свитокъ цариц, но она вспомнила, что не знаетъ его содержанія. Слова были набросаны торопливо и халдейскими буквами. Ихъ смыслъ могъ быть непріятенъ ея госпож. Женщина эта давно служила цариц и лицо Зороастра было достаточно знакомо ей, притомъ же, она знала или, по крайней мр, догадывалась о тайной любви къ нему царицы и изъ того, что Зороастръ, одтый по дорожному, такъ спшилъ послать всть о себ Негушт, гречанка заключила, что онъ любитъ еврейскую царевну. А потому, если письмо было простымъ привтомъ любви, и въ немъ не было поставлено ничье имя, царица могла принять его на свой счетъ и быть польщенной, если же какимъ-либо образомъ оказалось бы очевиднымъ, что письмо предназначалось Негушт, то царица, конечно, будетъ рада тому, что оно не попадетъ ей въ руки. Результатомъ этого остроумнаго разсужденія было то, что гречанка спрятала письмо на груди, золотую монету сунула за поясъ и стала поджидать случая остаться съ глазу на глазъ съ царицей.

Съ вечеру того же дня Атосса сидла въ одномъ изъ внутреннихъ покоевъ предъ своимъ большимъ зеркаломъ. Столъ былъ уставленъ малахитовыми ящиками, серебряными гребнями, чашечками съ золотыми булавками, маленькими вещичками изъ слоновой кости и всякими принадлежностями туалета. Среди нихъ лежало нсколько великолпныхъ драгоцнностей, ярко сверкая подъ лучами двухъ высокихъ свтильниковъ, стоявшихъ возл кресла на бронзовыхъ подставкахъ. Царица была совсмъ уже одта и отпустила прислужницъ, но она еще медлила выйти изъ комнаты, углубившись въ чтеніе маленькаго пергаментнаго свитка, который невольница, убиравшая ей волосы, тихонько вложила ей въ руку, когда он остались на минуту одн. Только чернокожая опахальщица стояла позади нея на разстояніи нсколькихъ шаговъ и, поддерживая выставленною впередъ ногой стебель длинной пальмы и вытянувъ руку во всю длину, быстро махала изъ стороны въ сторону широкимъ, круглымъ листомъ, такъ что непрерывный потокъ свжаго воздуха обввалъ ея царственную госпожу, разливаясь макъ разъ подъ двумя свтильниками, горвшими вверху ровнымъ пламенемъ.

Царица снова повернула въ рукахъ записку и улыбнулась самой себ, посмотрвшись въ большой блестящій серебряный кругъ, возвышавшійся на стол. Съ нкоторымъ усиліемъ ей удалось, все-таки, разобрать содержаніе свитка, она достаточно знала еврейскіе и халдейскіе знаки, чтобы понять слдующія краткія и простыя слова: ‘Я узжаю отсюда на двнадцать дней по порученію царя. Моя, возлюбленная, душа моя пребываетъ съ твоею душой и сердце мое съ твоимъ сердцемъ. Какъ голубь улетаетъ утромъ съ тмъ, чтобъ вернуться вечеромъ къ своей подруг, такъ и я вскор возвращусь къ теб’.

Атосса отлично знала, что это письмо было предназначено Нетушт. Невольница шепнула ей, что оно было дано ей Зороастромъ, а царица понимала, что онъ никогда бы не написалъ этихъ словъ ей самой, а еслибъ даже и вздумалъ писать ей, то, во всякомъ случа, не на еврейскомъ язык.

Но по мр того, какъ царица читала это письмо, сердце ея переполнялось гнвомъ противъ персидскаго князя и любимой имъ женщины. Разговаривая въ это утро съ Зороастромъ, она почувствовала, какъ въ груди ея снова поднялась ея прежняя страсть. Она удивлялась самой себ, такъ какъ привыкла думать, что въ душ ея нтъ мста для любви, и такъ сильно было впечатлніе, произведенное на нее этою получасовою бесдой съ нимъ, что она безразсудно отложила посылку письма Фраорту для того, чтобы взглянуть на женщину, которою плнился Зороастръ. Въ своей разсянности она забыла свитокъ на скамь въ корридор, вслдствіе чего онъ попалъ въ руки царя и ввергнулъ ее въ такую опасность, что она и теперь еще не могла быть вполн увренной, что избжала ея. Ожидая въ корридор Негушту, Дарій рзко приказалъ цариц удалиться, и она не видала его во весь остальной день. Что касается Зороастра, то она вскор услыхала отъ своихъ прислужницъ, что онъ еще раньше полудня отправился по дорог въ Ниневію, одинъ и почти безъ всякаго оружія, на одномъ изъ самыхъ быстроногихъ коней во всей Персіи. Атосса не сомнвалась въ томъ, что Дарій послалъ его прямо въ Экбатану допросить Фраорта или, по крайней мр, изслдовать положеніе длъ въ город. Она знала, что никто не въ силахъ обогнать Зороастра и что остается только ожидать развязки. Ей было невозможно послать слово предостереженія своему довренному, приходилось предоставить его на волю судьбы, если поведеніе его покажется подозрительнымъ, онъ, по всей вроятности, будетъ немедленно казненъ. Она думала, что даже въ такомъ случа ей легко удастся очистить себя отъ всякихъ обвиненій, но она ршила предостеречь Фраорта, какъ только онъ явится въ Сузы, или даже побудить царя выхать на нсколько дней изъ дворца въ то время, когда можно будетъ ожидать мидянина. Въ ея распоряженіи было еще много времени,— по крайней мр, одиннадцать дней.

Между тмъ, въ душ ея начиналась отчаянная борьба и письмо, принесенное ей невольницей, ускорило ршеніе, къ которому быстро клонились ея мысли.

Она съ острою болью сознавала, что Зороастръ, отвчавшій такою холодностью на ея вниманіе въ былые дни, предпочелъ ей еврейку, и въ настоящее время былъ такъ сильно влюбленъ въ Негушту, что не могъ покинуть на нсколько дней дворца, не написавъ ей хоть словечка любви,— онъ, никогда никого не любившій! Она жестоко ненавидла эту смуглую женщину, которой оказалъ предпочтеніе тотъ, кого она сама тайно любила, и которую царь дерзко провозгласилъ самою прекрасною женщиной въ мір. Она жаждала ея погибели такъ страстно, какъ никогда въ жизни еще ничего не желала. Вся душа ея исполнилась горечи и злобы: мало того, что Зороастръ любитъ эту темноокую, темнокудрую дочь вавилонскаго плна, но и царь, всегда утверждавшій, что нтъ въ мір женщины, равной по красот Атосо, говорившій ей это даже тогда, когда онъ холодно предупреждалъ ее, что никогда не подаритъ ее своимъ довріемъ, даже онъ дерзнулъ сказать теперь въ присутствіи Зороастра и чуть ли не въ присутствіи самой Негушты, что царевна превосходитъ ее красотой. Одинъ уязвилъ ея тщеславіе, другой ранилъ ея сердце.

Отомстить царю было въ настоящее время невозможно. Врядъ ли бы удалось ей обмануть его неусыпную бдительность или вовлечь въ какой-нибудь необдуманный поступокъ, который могъ бы его погубить. Притомъ же, Атосса слишкомъ хорошо знала, его, чтобы не видть, что онъ единственный человкъ, способный спасти Персію отъ дальнйшихъ переворотовъ. Могущества и блескъ царскаго сана были ей, пожалуй, дороже самого Зороастра. Теперь, когда Дарій усмирилъ Вавилонъ, нечего было и думать о какой-либо перемн въ монархіи. Правда, у царицы уже былъ на половину составленъ съ Фраортомъ планъ захватить власть въ Мидіи въ томъ случа, еслибъ царь потерплъ пораженіе въ Вавилон, и свитокъ, такъ неосторожно позабытый ею въ это самое утро, былъ только приказаніемъ отложить пока вс подобные планы, такъ какъ царь вернулся побдителемъ.

Что касается ея совсти, то Атосса такъ же спокойно могла бы низвергнуть и умертвить царя для того, чтобы дать исходъ раздраженію, которое она чувствовала противъ него въ эту минуту, какъ и разрушить вселенную съ тмъ, чтобъ овладть алмазомъ, который бы ей приснился. Въ ея душ не существовало и представленія о соотвтствіи между удовлетвореніемъ своихъ страстей и средствъ, которыя она для этого употребляла, лишь бы удовлетвореніе одного желанія не помшало какому-либо другому, неизмнно являвшемуся вслдъ за первымъ. Ничто не пугало ее одною только своею грандіозностью, никакого плана не отвергла бы она потому только, что онъ грозилъ гибелью несмтному числу человческихъ существъ, безполезныхъ для нея самой. Она хладнокровно взвшивала сумму удовольствія, которую могла получить во всякое данное время отъ осуществленія своихъ желаній и вожделній такъ, чтобы не нанести этимъ ущерба удовлетворенію всевозможныхъ страстныхъ стремленій, могущихъ возникнуть въ ней посл того.

Погубить самого Зороастра она никогда бы не подумала. Она любила его по-своему, но ея чувство было, все-таки, любовью она была далека отъ мысли выместить свое разочарованіе на томъ самомъ человк, которому она отдала свое сердце. Логическимъ выводомъ отсюда явилось ея ршеніе направить весь свой гнвъ на Негушту, и она мысленно уже рисовала себ то наслажденіе, которое доставитъ ей доведенная до бшенства ея пытками ревность молодой царевны. Убдить Негушту въ томъ, что Зороастръ обманываетъ ее и на самомъ дл любитъ ее, царицу, поставить Зороастра въ такое положеніе, что онъ вынужденъ будетъ выбрать одно изъ двухъ: или своимъ молчаніемъ подтвердить Негушт, что онъ любитъ Атоссу, или же, сказавъ правду, выдать тайну царя, не мшать Дарію восхищаться Негуштой и, больше того, устроить даже ея бракъ съ нимъ и затмъ, допустивъ ее снова вернуться къ первой любви, предать ее позору, внезапно изобличивъ ее передъ царемъ, сдлать все это скоро и увренно, суля себ удовольствіе, въ конц-концовъ, вдоволь натшиться надъ уничтоженною соперницей, — все это казалось Атосс планомъ, съ одной стороны, достойнымъ ея глубокаго и изобртательнаго ума, съ другой же общавшимъ самое сладостное удовлетвореніе ея оскорбленной гордости и отвергнутой любви.

Ей было бы тяжело видть Негушту женой царя и хотя бы на время допустить, чтобъ она заняла мсто первой царской супруги. Но тмъ сладостне покажется ей торжество, когда Негушта будетъ низвергнута въ прахъ, а тмъ временемъ она можетъ доставлять себ ежедневное удовольствіе, разжигая ревность своей соперницы. Случай иди, врне, лукавство невольницы-гречанки дало ей въ руки средство, которое легко можно было превратить въ орудіе пытки, и, сидя передъ зеркаломъ, царица скручивала и раскручивала кусочекъ пергамента и улыбалась самой себ нжною, сіяющею улыбкой, закинувъ назадъ голову, чтобы лучше чувствовать пріятное вяніе втерка, струившагося изъ-подъ опахала.

IX.

Полуденный воздухъ въ дворцовомъ саду былъ сухъ и зноенъ, но въ чудной мраморной бесдк царила прохлада и слышался мягкій плескъ воды. Розовые кусты и ползучія растенія не пропускали солнечнаго свта въ овальныя окна и придавали нжный зеленоватый оттнонъ восьмиугольной зад, посреди которой билъ фонтанъ, падая мелкими струйками въ бассейнъ, высченный въ полу. На покрытой рябью поверхности тихо и непрерывно колыхались водяныя лиліи, прикрпившись ко дну водоема своими длинными стеблями. Здсь было такъ прохладно, такъ мирно и покойно, и Негушта стояла, устремивъ взоры на фонтанъ.

Она была одна и чувствовала себя страшно несчастной. Зороастръ покинулъ дворецъ, не предупредивъ ее о томъ ни однимъ словомъ, и только по смутнымъ слухамъ, дошедшимъ до нея чрезъ невольницъ, она знала, что онъ ухалъ на долгій срокъ. Сердце ея ныло при мысли о всемъ томъ, что могло случиться до его возвращенія, и глаза ея были полны слезъ.

— Ты здсь одна, моя милая царевна?— раздался позади ея нжный, звучный голосъ. Негушта вздрогнула, будто ужаленная, узнавъ голосъ Атоссы. Когда она собралась отвтить ей, въ ея словахъ не было и тни того притворнаго дружелюбія, съ какимъ сна говорила наканун. Она была слишкомъ несчастна, слишкомъ огорчена мыслію объ отъзд своего возлюбленнаго, чтобъ играть роль или выказывать сердечность, которой не чувствовала.

— Да, я одна,— спокойно сказала она.

— Я тоже одна,— отвчала Атосса, и синіе глаза ея заблистали лучами солнца, проникшими вмст съ нею въ бесдку, вся дивная красота ея словно засіяла переполнившимъ ее ликованіемъ.— Придворныя женщины отправились торжественною процессіей въ городъ, въ свит великаго царя, и мы тобой остались одн во дворц. Какъ здсь чудесно! Какъ прохладно!

Она сла на груду подушекъ у окна и стала смотрть на царевну, все еще стоявшую у фонтана.

— У тебя грустный и утомленный видъ, дорогая Негушта, — сказала она вдругъ.— Но ты не должна грустить здсь. Никто здсь не груститъ!

— Мн грустно,— подтвердила Негушта унылымъ, монотоннымъ голосомъ, какъ бы едва сознавая, что она говоритъ.

Минуту длилось молчаніе, котораго Атосса не прерывала.

— Скажи мн, въ чемъ дло?— сказала она, наконецъ, вкрадчиво.— Скажи мн, о чемъ ты грустишь? Быть можетъ, теб недостаетъ чего-нибудь, быть можетъ, ты тоскуешь о чемъ-нибудь, жъ чему привыкла въ Экбатан? Скажи же мн, дорогая.

— Что мн сказать теб?— спросила Негушта, словно она ничего не слыхала.

— Скажи мн, отчего ты печальна?— повторила царица.

— Теб?— воскликнула царевна, внезапно поднявъ сверкающіе глаза,— сказать это теб! О, никогда!

Атосса взглянула на Негушту съ оттнкомъ печали, какъ бы огорченная отсутствіемъ доврія съ ея стороны. Но юная еврейка отошла отъ нея и начала смотрть въ садъ сквозь покрывавшія окна ползучія растенія. Тогда Атосса тихо поднялась съ своего мста и, ставъ сзади Негушты, обняла ее и прижалась своею блоснжною щекой къ смуглому лицу царевны. Негушта ничего не сказала, но затрепетала всмъ тломъ, будто къ ней прикоснулось что-то ей ненавистное.

— Можетъ быть, ты огорчена тмъ, что твой другъ такъ внезапно ухалъ?— шепнула ей Атосса самымъ нжнымъ тономъ сочувствія.

Негушта слегка вздрогнула.

— Нтъ,— отвтила она почти свирпо.— Что это теб вздумалось?

— Видишь ли… онъ написалъ мн два слова передъ своимъ отъздомъ. Я подумала, что ты рада будешь узнать, что онъ цлъ и невредимъ,— возразила царица, нжно обвивая рукою тонкій станъ Негушты.

— Отъ писалъ теб?— повторила царевна въ гнвномъ изумленія.

— Да, дорогая моя,— отвчала царица, потупивъ взоръ съ превосходно удавшимся ей видомъ замшательства.— Я бы не сказала этого теб, но мн думалось, что теб будетъ пріятно узнать что-нибудь о немъ. Если ты желаешь, я прочту теб нкоторыя мста изъ его письма,— прибавила она, вынимая изъ складокъ своей туники тщательно свернутый куоочекъ пергамента.

Этого Негушта уже не въ силахъ была вынести. Ея оливковая кожа сразу поблднла, и она вырвалась изъ объятій царицы.

— О, нтъ, нтъ! Я не хочу этого слышать! Оставь меня въ поко! Заклинаю тебя богами твоими, оставь меня въ поко!

Атосса выпрямилась и устремила холодный взгядъ на Негушту, какъ бы безмрно удивленная и глубоко оскорбленная.

— Поврь, теб нтъ надобности два раза повторять мн, чтобъ я оставила тебя въ поко, — сказала она надменнымъ тономъ.— Я хотла утшить тебя, потому что видла, что ты грустишь, и хотла утшить тебя даже цною своихъ собственныхъ чувствъ. Теперь я оставлю тебя, но я не питаю къ теб злобы. Ты очень молода и очень, очень безразсудна.

Атосса задумчиво покачала головой и съ видомъ оскорбленнаго достоинства вышла изъ бесдки медленною и величавою поступью. Но, идя одна по саду, она улыбалась сама себ и напвала въ полголоса веселый мотивъ, слышанный ею наканун отъ египетскаго актера. Дарій привезъ изъ Вавилона труппу египтянъ и заставилъ ихъ посл пиршества увеселять собравшійся дворъ музыкой, Пніемъ и мимикой.

Эхо слабо повторяло мелодическій голосъ Атоссы между померанцевыми деревьями и розовыми кустами въ то время, какъ она направлялась къ дворцу, и звуки его явственно донеслись до ушей Негушты. Смертельно блдная, она простояла нкоторое время на томъ самомъ мст, гд оставила ее царица, и въ нмомъ отчаяніи ломала руки, затмъ, съ внезапнымъ порывомъ, она бросилась на полъ и спрятала лицо въ мягкія, глубокія подушки. Она схватилась руками за свои роскошные черные волосы, и быстрыя, жгучія слезы смочили нжную шелковую ткань подушекъ.

Какъ могъ онъ? Какъ могло это случиться? Онъ говорилъ, что любитъ ее, а теперь, когда царь услалъ его на долгій срокъ, его единственною мыслью было написать не ей, а цариц!… Безумная ревность овладла всмъ ея существомъ, она готова была вырвать свою душу и въ гнв своемъ растоптать ногами собственное сердце. Она порывисто прижала руки къ вискамъ, ей казалось, что черепъ ея готовъ треснута отъ ужасной муки, поглотившей на минуту вс ея мысли, потомъ снова холодная тяжесть легла ей на грудь, и горе ея вылилось въ цломъ поток слезъ. Вдругъ въ голов ея мелькнула новая мысль. Негушта поднялась, оперлась на одну руку и устремила неподвижный взоръ на свою маленькую золоченую сандалію, упавшую съ ея обнаженной ноги на мраморный полъ. Она разсянно нагнулась, взяла ее въ руки и стала сквозь слезы серьезно разглядывать тонкую вышивку и густую позолоту,— подъ гнетомъ великой скорби людямъ такъ свойственно сосредоточивать вниманіе на пустякахъ.

Неужели царица обманула ее? Какъ жалла она о томъ, что не допустила ее прочесть письмо, какъ та было предложила ей! Она никакъ не думала сначала, что письмо могло быть предназначено для нея самой, и впала въ ошибку. Но теперь ей пришла мысль, что царица легко могла выдумать, что получила письмо отъ Зороастра, или, пожалуй, даже нацарапать нсколько словъ на кусочк пергамента съ тмъ, чтобы выдать его за письмо отъ Зороастра. Негушт страстно захотлось овладть маленькимъ свиткомъ и собственными глазами увриться въ правд. Ей врядъ ли бы удалось ршить по почерку, писалъ его Зороастръ или кто другой, но она была убждена, что признаетъ по какому-нибудь слову, какому-нибудь обороту рчи, что это его письмо. Она чуть было не встала, чтобъ сейчасъ же войти къ цариц, обличить ее во лжи и потребовать, чтобъ она показала письмо. Но гордость ея возмутилась противъ этого. Она была такъ слаба! Ни на одну минуту не должна была она обнаружить предъ Атоссой своего оскорбленія или хотя бы своей любви въ Зороастру. Она старалась скрыть свои чувства, но Атосса зашла слишкомъ далеко, подвергла ее нестерпимымъ пыткамъ, и она была уврена, что еслибъ даже она и знала, что ее ожидаетъ, то и тогда ей не легло было бы вынести способныя довести до ярости своею сладкорчивостью, убійственныя своемъ ласкающимъ и разжигающими тономъ язвительныя насмшки этой жестокой блокурой женщины.

Затмъ опять предстала передъ ней и ясно обрисовалась возможность измны Зороастра. Онъ зналъ Атоссу и, можетъ быть, любилъ ее въ давно минувшіе дни, и теперь старая любовь воскресла въ его сердц и умертвила новую, а, между тмъ, онъ такъ искренно клялся Негушт въ прозрачную лунную ночь въ Экбатан! И, все-таки, онъ написалъ не ей, а этой женщин! Неужели это правда? Или это жестокая ложь Атоссы? Подъ вихремъ сомнній и яростнаго гнва у нея снова брызнули изъ глазъ слезы, она опять спрятала лицо въ блдно-желтыя подушки, и прекрасное тло ея затрепетало отъ судорожныхъ рыданій.

Вдругъ она услыхала, что кто-то вошелъ въ маленькую залу и остановился возл нея. Сначала она не ршилась поднять головы, она чувствовала себя совершенно ослабвшей и изнеможенной отъ гнва и огорченія, а, между тмъ, это была твердая, увренная поступь мужчины. Шаги замолкли и неизвстный пришелецъ все еще не двигался съ мста, она собралась съ духомъ и торопливо взглянула на него. Это былъ самъ царь. Какъ она не догадалась, что никакой другой мужчина не дерзнулъ бы проникнуть въ часть сада, предоставленную придворнымъ женщинамъ!

Дарій стоялъ спокойно и смотрлъ на нее съ выраженіемъ недоумнія и любопытства, казавшимся почти забавнымъ на его строгомъ смугломъ лиц. Негушта смутилась и вскочила на ноги съ легкою граціей испуганной лани. Она была лнива по природ, но быстра, какъ молнія, когда ею двигалъ страхъ или возбужденіе.

— Неужели ты чувствуешь себя такою несчастной въ моемъ дворц?— ласково спросилъ ее Дарій.— О чемъ ты плачешь? Кто тебя обидлъ?

Негушта отвернула отъ него лицо и смахнула съ глазъ слезы, щеки ея ярко пылали.

— Я не плачу… никто… не обидлъ меня, — отвтила она голосомъ, прерывающимся скоре отъ замшательства и тревоги, чмъ отъ горя, которое она почти забыла, очутившись такъ неожиданно лицомъ къ лицу съ царемъ.

Дарій улыбнулся и чуть было не разсмялся, поглаживая свою густую бороду широкою загорлою рукой.

— Царевна,— сказалъ онъ,— сядь на свое мсто. Я хочу сказать теб нсколько словъ о чрезвычайномъ безразсудств тхъ, кто вчно говоритъ…— онъ запнулся,— кто говорить не полную правду.

Его слова дышали такимъ чистосердечіемъ и прямотой, что Негушта почти улыбалась сквозь полуосушенныя слезы, усаживаясь на подушку у ногъ царя. Самъ онъ помстился на широкой мраморной скамь, тянувшейся вокругъ маленькой восьмиугольной залы, и, стараясь придать своему лицу серьезное выраженіе, началъ свою рчь:

— Я считаю несомнннымъ, что когда человкъ говоритъ не правду, то онъ ожидаетъ, что ему поврятъ. И такъ, при этомъ должны быть налицо какой-нибудь предметъ или какое-нибудь обстоятельство, которые могли бы придать его лжи нкоторую достоврность. Въ настоящемъ же случа, моя милая царевна, между тмъ какъ я смотрлъ теб въ лицо и считалъ слезы на твоихъ прекрасныхъ щечкахъ, ты ршительно объявила мн, что не плачешь. Слдовательно, не было ни тни какого-нибудь предмета или обстоятельства, которые могли бы придать видъ достоврности твоимъ словамъ. Очевидно, что ты сказала неправду. Не такъ ли?

Негушта не могла удержаться отъ улыбки, взглянувъ на царя и увидвъ, какимъ мягкимъ свтомъ блестли его глаза. Она поняла, что онъ старается развлечь ее, чтобы дать ей время придти въ себя, и, несмотря на высказанное имъ такъ недавно ршительное намреніе сдлать ее своею женой, она чувствовала себя съ нимъ въ полной безопасности.

— Царь живетъ во-вки,— отвтила она принятою при двор фразой для выраженія согласія.

— Очень вроятно,— серьезно возразилъ Дарій.— Это говорится такимъ несмтнымъ множествомъ людей, что еслибъ это не было правдой, то мн пришлось бы обвинить во лжи все человчество. Но я возвращаюсь къ твоему частному случаю. Ты легко могла бы и не говорить того, что сказала. Я долженъ поэтому предположить, что, стараясь увернуться и длая попытку обмануть меня вопреки такой очевидности, говоря, что ты не плачешь, между тмъ какъ слезы положительно падали изъ твоихъ чудныхъ, кроткихъ глазъ, ты стремилась къ какой-нибудь цли. Люди пользуются правдой и ложью почти изъ-за однихъ и тхъ же видовъ: человкъ, не уважающій правду, будетъ, слдовательно, лгать, если онъ надется достичь этимъ большаго. Человкъ, который лжетъ, надется добиться какой-нибудь выгоды своею ложью, а человкъ, говорящій правду, надется, что, поступая такъ, онъ упрочиваетъ за собою довріе, которымъ можетъ воспользоваться впослдствіи при томъ или другомъ случа {Геродотъ, кн. III, гл. LXXII.}. Но цль одна и та же. Скажи же мн, царевна, что ты надялась выиграть, стараясь обмануть меня?

Дарій разсмялся, закончивъ свое разсужденіе, и посмотрлъ на Негушту, ожидая, что она скажетъ. Негушта тоже засмялась, хотя врядъ ли съумла бы объяснить почему. Блестящая, живая веселость царя была заразительна. Прежде чмъ отвтить ему, царовна наклонилась и просунула ногу въ маленькую сандалію, все еще левашную возл нея.

— То, что я сказала, было врно въ одномъ смысл и неврно въ другомъ,— начала она.— Я горько плакала, но подавила слезы, услыхавъ, что царь вошелъ въ бесдку и стоить около меня.. Такимъ образомъ, царь видлъ только мою слезы, но не видлъ меня плачущей. Что касается цли,— она слегка засмялась,— быть, можетъ, я хотла выиграть время, чтобъ успть вытереть глаза.

Дарій немного подвинулся на скамь.

— Я знаю,— сказалъ онъ серьезно,— я знаю тоже, о чемъ ты плакала. Я виною тому. Можешь ли ты простить меня, царевна? Я человкъ опрометчивый и не привыкъ долго обдумывать свои приказанія.

Негушта взглянула на него вопросительно.

— Я слишкомъ поспшилъ отправить его,— продолжалъ царь.— Еслибъ я далъ себ время подумать, то веллъ бы ему пойти проститься съ тобой. Самъ по себ онъ, конечно, не ухалъ бы, не повидавшись съ тобою. Это моя вина. Онъ возвратится чрезъ двнадцать дней.

Негушта молча закусила губу, въ душ ея снова поднялась горькая мысль, что не одинъ только внезапный отъздъ Зороастра заставилъ ее страдать. Вслдъ затмъ ей пришло въ голову, что царь умышленно отослалъ ея возлюбленнаго съ тнь, чтобы попытаться самому завоевать ея сердце.

— Почему послалъ ты его, а не кого-нибудь другого?— спросила она, не глядя на царя и позабывъ церемонный тонъ рчи, требуемый этикетомъ.

— Потому что никому я такъ не довряю, какъ ему, а мн былъ необходимъ преданный мн гонецъ,— откровенно отвтилъ Дарій.

Негушта посмотрла ему въ лицо, ища на немъ какого-нибудь признака, который подтвердилъ бы ея подозрнія, но слова его были сказаны серьезно.

— Я думаю…— начала она, и сейчасъ же запнулась, вся вспыхнувъ.

— Ты думала,— отвтилъ Дарій,— что я отослалъ его навсегда, потому что хочу взять тебя въ жены? Это было естественно, но несправедливо. Я послалъ его потому, что былъ принужденъ это сдлать. Если теб угодно, я оставлю тебя теперь и общаю теб не смотрть на лицо твое, пока Зороастръ не вернется.

Негушта потупила взоръ и покраснла еще сильне. Она едва врила своимъ ушамъ.

— Въ самомъ дл,— прошептала она,— быть можетъ, было-бы лучше… Я хочу сказать…— она не могла кончить фразы.

Дарій спокойно поднялся оо скамьи.

— Прощай, царевна, я поступлю такъ, какъ ты желаешь,— серьезно оказалъ онъ и направился къ двери. Лицо его было блдно и губы крпко сжаты.

Негушта не знала сначала, что ей длать, но потомъ она мгновенно оцнила все благородство души молодаго царя,— человка, отъ рчей котораго трепетала вся страна., который давилъ подъ ногами, враговъ своихъ, какъ пустую яичную скорлупу, а теперь, когда любимая имъ женщина находилась всецло въ его власти,— отказывался хотя бы на минуту показаться ей на глаза противъ ея желанія.

Она вскочила съ своего мста, подбжала въ царю, преклонила одно колно и схватила его руку. Онъ не взглянулъ на нее, но его рука сильно задрожала подъ ея пальцами, и онъ нагнулся, какъ бы намреваясь поднять ее.

— Нтъ,— воскликнула ока,— пусть господинъ мой не гнвается на свою служанку! Пусть царь исполнитъ мольбу мою, ибо онъ царь народовъ и царь царей!— Въ внезапномъ волненіи, овладвшемъ ею, она вернулась къ форм рчи смиренной подданной, обращающейся къ своему государю.

— Говори, царевна,— отвтилъ Дарій.— Если возможно, я исполню твою просьбу.

— Я желала бы…— она остановилась, и горячая кровь снова залила ея смуглыя щеки.— Я желала бы… О, я сама не знаю, чего я желаю, знаю только, что мн хочется поблагодарить тебя за твою доброту и ласку… Я была такъ несчастна, а ты утшилъ меня. Я не хотла сказать, что лучше мн не видть царскаго лица.

Послднія слова она проговорила, наклонивъ голову и такъ тихо, что Дарій едва могъ уловить ихъ. Но жадный слухъ его врно истолковалъ то, что она сказала, и онъ понялъ ее.

— Придти мн къ теб завтра, царевна, въ этотъ самый часъ?— спросилъ онъ почти смиреннымъ тономъ.

— О, царь, вдь, ты знаешь, что садъ всегда полонъ придворныхъ женщинъ,— сказала нершительно Негушта, она думала, что будетъ совсмъ не то, если вс знатныя женщины, живущія во дворц, увидятъ ее издали бесдующей съ царемъ.

— Не бойся,— отвтилъ Дарій,— этотъ садъ будетъ принадлежать теб одной. Въ Сузахъ есть и другія розовыя бесдки, въ которыхъ могутъ отдыхать дворцовыя женщины. Никто не будетъ входить сюда безъ твоего позволенія. Прощай, я приду къ теб завтра въ полдень.

Онъ повернулся къ ней и заглянулъ ей въ глаза, а она взяла его руку и безмолвно приложила ее къ челу своему, въ знакъ благодарности. Затмъ онъ ушелъ, и она услыхала его скорые шаги, раздававшіеся по мраморнымъ ступенямъ бесдки и по алле изъ розовыхъ кустовъ. Когда Негушта убдилась, что онъ совсмъ скрылся изъ вида, она вышла и стала у порога, облитая яркимъ сіяніемъ полуденнаго солнца. Она провела рукой по глазамъ, словно этотъ свтъ ослпилъ ее. Ей казалось, будто въ ней произошла какая-то перемна, непонятная для нея самой.

Въ радостной увренности, что она совсмъ одна въ саду, она быстро побжала по одной изъ аллей, перескла ее и направилась по другой. Потомъ она остановилась, пригнула къ себ большую втку розъ въ полномъ цвту и спрятала свое прелестное смуглое личико въ нжные лепестки, вдыхая въ себя ихъ благоуханіе, весело смясь.

— О, я такъ счастлива!— громко воскликнула она. Но вдругъ лицо ея сдлалось серьезно, и она попыталась дать себ отчетъ въ томъ, что происходить въ ея сердц. Въ конц-концовъ, Зороастръ ухалъ только на двнадцать дней, а тмъ временемъ она обезпечила себ свободу и право бродить цлый день по этимъ чуднымъ садамъ, мечтая о немъ, сколько душ угодно. А письмо? О, это, несомннно, подлогъ! Злая царица любитъ Зороастра и хочетъ заставить Негушту отказаться отъ него! Быть можетъ, она найдетъ случай довести это до свднія царя, когда онъ придетъ на слдующій день. Онъ разразится при этомъ такимъ царственнымъ гнвомъ, выразитъ такое отвращеніе къ гнусной лжи! А, между тмъ, ей почему-то казалось, что у нея не хватитъ духа сообщить Дарію причину своего безпокойства. Онъ обошелся съ ней такъ ласково, такъ сердечно, словно онъ былъ ея братъ, а не самъ великій царь, державшій жизнь и смерть въ своихъ рукахъ, — великій царь, одна тнь котораго уже приводила въ трепетъ вселенную, а краткое повелительное слово заставляло цлый народъ браться за оружіе и идти къ побд. Неужели это былъ грозный Дарій, человкъ, убившій своимъ собственнымъ мечомъ самозванца, усмирившій въ нсколько дней мятежный Вавилонъ и приведшій за собою четыре тысячи плнныхъ? Онъ былъ тихъ, какъ двушка, этотъ неукротимый воинъ, но, вызвавъ передъ собою его черты, Негушта вспомнила строгій взглядъ, появлявшійся на его лиц, когда онъ былъ серьезенъ, она задумалась и медленно пошла по алле, машинально откусывая своими блыми зубками розовый лепестокъ и размышляя о многомъ, но больше всего о томъ, какъ бы ей отомстить Атосс за т страданія, которыя та причинила ей въ это утро.

Между тмъ, Атосса услаждалась въ эту самую минуту своею утреннею побдой и спокойно разрабатывала дальнйшій планъ дйствій, стараясь повести дло такъ, чтобъ не ослабить жестокости мученій, придуманныхъ ею для Негушты, и въ полной мр позабавиться и развлечься до возвращенія Зороастра. Она не замедлила узнать отъ своей главной прислужницы, что въ это самое утро царь былъ у Негушты въ садовой бесдк, и ей сейчасъ же пришло въ голову, что если царь повторитъ свое посщеніе на слдующій день, то ей не трудно будетъ появиться передъ нимъ въ то самое время, какъ онъ будетъ у царевны, и разными двусмысленными рчами и намеками на Зороастра подвергнуть свою соперницу жесточайшимъ пыткамъ, которыя она волей-неволей должна будетъ скрыть отъ царя.

Но, вмст съ тмъ, это извстіе дало ей поводъ къ серьезному раздумью. Она, конечно, вовсе не имла намренія оставлять Негушту на цлые часы съ глазу на глазъ съ Даріемъ. Правда, она знала, что царевна любитъ Зороастра, но она не въ силахъ была допустить мысли, чтобы какая бы то ни было женщина могла остаться равнодушной къ утшеніямъ великаго царя. Еслибъ дло приняло такой оборотъ, то она ршила не противиться браку царя съ Негуштой, такъ какъ она вполн разсчитывала на то, что въ ея власти будетъ уничтожить іудейскую царевну въ тотъ самый мигъ, когда она достигнетъ вершины своихъ честолюбивыхъ стремленій.

Въ этотъ день царь пожелалъ принять вечернюю трапезу въ обществ одной Атоссы, какъ это бывало порою, когда онъ чувствовалъ себя утомленнымъ придворнымъ церемоніаломъ. А потому, когда на закат солнца они расположились на маленькой уединенной террас верхняго этажа, Атосс представился превосходный случай навести разговоръ на Негушту.

Дарій покоился на лож по одну сторону низкаго стола, Атосса — по другую. Воздухъ былъ сухъ и нестерпимо зноенъ, дв чернокожія опахальщицы безмолвно стояли по об стороны, изъ всей силы размахивая пальмовыми втвями. Царь откинулся на подушки, голова его была не покрыта, и жесткія черныя кудри его надаіи ему на плечи, широкою сильною рукой онъ обхватывалъ гладкій золотой кубокъ, стоявшій возл него на стол. На этотъ разъ онъ снялъ латы, и блая съ пурпуромъ мантія спускалась свободными складками съ его туники, но недалеко отъ него лежалъ на полу его острый мечъ изъ индійской стали.

Атосса приподнялась, опершись на одинъ локоть, и задумчива устремила синіе глаза на лицо царя, какъ бы ожидая, что онъ заговоритъ съ ней. Вопреки обычаямъ, она была одта въ греческую тунику съ короткими рукавами, схваченными на плечахъ золотыми пряжками, ея блокурые волосы были собраны на самомъ затылк въ тяжелый узелъ. Ослпительныя руки и шея были обнажены, но надъ правымъ локтемъ блестла толстая, витая золотая змя — ея единственное украшеніе.

— Царь не чувствуетъ жажды сегодня,— сказала, наконецъ, Атосса, глядя на полный кубокъ, который царь держалъ въ рук, но все еще медлилъ поднести къ устамъ.

— Я не всегда чувствую жажду,— угрюмо отвтилъ Дарій.— Разв ты хотла бы, чтобъ я былъ вчно пьянъ, какъ какая-нибудь вавилонская собака?

— Нтъ, но я не желала бы также, чтобъ царь былъ вчно трезвъ, какъ персидскій военачальникъ.

— Какой персидскій военачальникъ?— спросилъ царь, бросая на нее быстрый взглядъ и хмуря брови.

— Да врод того, котораго ты нынче отправилъ за его трезвость въ Ниневію,— отвчала Атосса.

— Я никого не посылалъ нынче въ Ниневію.

— Ну, такъ въ Экбатану, чтобъ развдать, сказала ли я теб правду насчетъ своего бднаго слуги Фраорта, Фравартиша, какъ ты называешь его,— сказала царица, причемъ ея синіе глаза вспыхнули злою насмшкой.

— Увряю тебя,— отвтилъ съ громкимъ хохотомъ царь,— что если я до сихъ поръ не веллъ еще удавить тебя, то только по причин твоей замчательной красоты. Какъ скоро ты подурнешь, ты должна будешь умереть. Это очень безразсудно съ моей стороны оставлять дло такъ, какъ есть.

Царица тоже засмялась тихимъ серебристымъ смхомъ.

— Благодарю тебя за то, что ты оставляешь мн жизнь,— сказала она.— Я очень красива, я это знаю, но я уже не самая прекрасная женщина въ мір.

Она говорила словно шутя, безъ малйшаго признака досады въ голос и на лиц.

— Нтъ,— задумчиво произнесъ Дарій — Я считалъ тебя прежде прекраснйшею женщиной въ мір. Но человку свойственно измнять свои мннія. И, все-таки, ты удивительно хороша. Мн нравятся твое греческое одяніе.

— Не послать ли мн точно такое же Негушт?— спросила Атосса, нжно улыбаясь и приподнявъ свои тонкія брови.

— Она не нуждается въ твоихъ заботахъ объ ея красот для того, чтобъ очаровать мои взоры,— отвтилъ со смхомъ Дарій.— Но это, во всякомъ случа, славная шутка. Ты скоре пошлешь ей индійскую змю, чмъ нарядъ.

— Да,— подтвердила царица, лучше, чмъ кто-либо, понимавшая странный характеръ Дарія.— Ты не думаешь же, въ самомъ дл, что я могу относиться безъ ненависти къ женщин, которую ты находишь красиве меня? Вдь, это же было бы неестественно! Какое несчастье, что она предпочла самому великому царю трезваго персидскаго военачальника!

— Правда, это большое несчастье, но ты бы должна этому радоваться.

— Я хочу сказать, что теб придется горько каяться, когда ты сдлаешь ее своею женой,— невозмутимо продолжала Атосса.

Дарій поднялъ кубокъ, который все еще придерживалъ рукой, поднесъ его къ губамъ и разомъ осушилъ его. Когда онъ снова спустилъ его на столъ, Атосса поспшно встала и сама вторично наполняла его изъ золотого кувшина. Вино было изъ Шираса, темное, сладкое и крпкое. Царь взялъ въ руки маленькую блую ручку стоявшей возл него Атоссы и началъ ее разсматривать.

— Красивая рука,— сказалъ онъ.— У Негушты пальцы чуть-чуть покороче твоихъ, немножко потоньше и не такіе гибкіе. Взять мн въ жены Негушту или нтъ?— Онъ поднялъ на нее глаза при этомъ вопрос и засмялся.

— Нтъ,— отвчала Атосса тоже со смхомъ.

— Выдать мн ее замужъ за Зороастра?

— Нтъ,— отвтила она опять, но смхъ ея былъ уже не такъ натураленъ.

— Что же мн сдлать съ ней?— спросилъ царь.

— Удави ее,— безъ малйшаго колебанія сказала Атосса, мягко, но страстно сжавъ его руку.

— Еслибъ ты была царемъ, то въ Персіи люди часто умирали бы внезапною смертью,— сказалъ Дарій.

— Мн кажется, что и теперь убиваютъ немалое количество людей. Быть можетъ, одинъ или двое…

Лицо царя вдругъ омрачилось, и онъ выпустилъ руку Атоссы.

— Слушай,— сказалъ онъ.— Я люблю шутки, но не шуги со мной слишкомъ много. Не длай зла Негушт, иначе я навсегда положу конецъ твоимъ шуткамъ и употреблю для этого врное средство. Твое блое горлышко не такъ-то будетъ красиво, когда его перетянуть веревкой.

Царица закусила губы. Царь рдко говорилъ съ ней серьезно, такъ что теперь она испугалась его словъ.

На слдующій день, отправившись въ садъ, она увидала двухъ высокихъ копьеносцевъ, охранявшихъ входъ въ него, и когда она хотла войти, они скрестили свои копья надъ мраморною дверью и молча преградили ей путь.

X.

Атосса отступила назадъ въ неописанномъ изумленіи и простояла съ минуту неподвижно, переводя взоръ съ одного стражника на другаго, стараясь прочесть что-нибудь на ихъ тупыхъ лицахъ. Потомъ она положила руку на ихъ копья и попробовала сдвинуть ихъ съ мста, но это ей не удалось.

— Кто поставилъ васъ сюда, собаки?— гнвно воскликнула она.— Разв вы не знаете царицу? Дайте мн дорогу!

Но воины-гиганты не отвтили и не опустили оружія.

— Проклятые рабы!— сказала она сквозь зубы.— Я велю распять васъ обоихъ еще до заката солнца!— Она повернулась и пошла во дворецъ, но ее радовало уже то, что въ узкихъ сняхъ передъ садомъ не было никого, кто могъ бы оказаться свидтелемъ ея пораженія. Въ первый разъ въ жизни она встртила сопротивленіе со стороны подчиненныхъ, и ей не легко было перенести это. Но когда, полчаса спустя, она узнала, что стражники дйствовали по приказанію великаго царя, она молча склонила голову и вернулась въ свои покои, чтобы обдумать, какъ ей теперь быть.

Она ничего не могла предпринять. Слово царя было непреложнымъ закономъ. Онъ отдалъ ршительный приказъ пускать въ садъ одну только Негушту и заграждать въ него доступъ всмъ другимъ, не исключая и самой Атоссы, онъ самъ поставилъ наканун у входа въ садъ стражу и самъ отдалъ ей свое повелніе.

Цлыхъ одиннадцать дней дверь оставалась запертой, но Атосса не возобновляла больше своихъ попытокъ. Дарій жестоко отплатилъ бы ей за такое нарушеніе его воли, и она понимала всю щекотливость своего положенія. Она покорялась и постаралась занять свои мысли другими предметами.

Каждый день, за часъ до полудня, Негушта горделиво проходила въ ворота и исчезала среди розовыхъ и миртовыхъ аллей, и каждый день, въ тотъ самый мигъ, какъ солнце достигало зенита, царь проходилъ мимо копьеносцевъ и точно такъ же исчезалъ въ глубин сада.

Дарій сдлался вдругъ такъ холоденъ и суровъ въ обращеніи съ царицей, что она не осмлилась даже намекнуть ему на столкновеніе со стражей, опасаясь внезапной вспышки его гнва, которая несомннно положила бы конецъ ея существованію при двор, а, весьма вроятно, и самой ея жизни.

Что касается Негушты, у нея было иножество поводовъ для размышленій и не мало времени для грёзъ. Если нельзя было сказать, что дни ея проходили счастливо, то, по крайней мр, полная свобода, которой она пользовалась, длала ихъ сносными. Царь окружилъ бы ее рабынями, осыпалъ бы ее драгоцнностями и богатыми дарами, еслибъ она согласилась принять ихъ. Она говорила, что у нея есть все, что ей нужно, и говорила это съ нкоторымъ высокомріемъ, но, какъ бы то ни было, посщенія Дарія сдлались мало-по-малу главнымъ интересомъ дня, и съ каждымъ днемъ они становились продолжительне, такъ что, наконецъ, царь сталъ показываться у выхода, когда уже почти смеркалось.

Она ждала его всякій разъ въ восьмиугольной бесдк, и когда ихъ отношенія сдлались короче, царь запретилъ ей даже вставать при его появленіи и употреблять столь непріятныя ему церемонныя формы придворной рчи. Онъ садился возл нея, разговаривалъ съ ней, выслушивалъ ея отвты, будто онъ былъ однимъ изъ своихъ собственныхъ подданныхъ, такъ же мало обремененнымъ заботами и величіемъ царскаго сана, какъ любой рядовой въ его монархіи.

Прошла недля съ тхъ поръ, какъ Зороастръ слъ на коня, чтобы хать въ Экбатану. Дарій занималъ свое обычное мсто на мраморной скамь возл Негушты, лежавшей на подушкахъ и непринужденно разговаривавшей о всевозможныхъ предметахъ. Ей показалось, что Дарій на этотъ разъ молчаливе, чмъ всегда, и что смуглое лицо его поблднло. Онъ имлъ утомленный видъ, какъ посл тяжелой борьбы, и Негушта вдругъ оборвала свою рчь, ожидая, не скажетъ ли ей царь чего-нибудь.

Молчаніе нарушалось только плескомъ маленькаго фонтана и тихимъ, мягкимъ журчаньемъ крошечныхъ струй, колыхавшихся у края водоема.

— Знаешь ли, Негушта,— сказалъ, наконецъ, Дарій усталымъ голосомъ,— что я совершаю теперь одно изъ худшихъ длъ во всей своей жизнй?

Негушта вздрогнула, и тни на лиц ея потемнли.

— Скажи лучше, самое доброе дло, какое ты когда-либо совершалъ,— прошептала она.

— Это не злое дло, а безразсудное,— сказалъ царь, опершись на руку подбородкомъ и наклонившись впередъ.

— Я лучше хотлъ бы, чтобъ оно было безразсудное, лишь бы не злое, но я боюсь, что оно и безразсудно, и зло.

Негушта легко могла предугадать, что скажетъ ей царь. Она знала, что отъ нея зависитъ дать другое направленіе разговору, засмяться, такъ или иначе прервать царя, но она ничего этого не сдлала. Она почувствовала страстное желаніе услышать отъ него, что онъ ее любитъ. Что могло быть въ этомъ дурнаго? Онъ былъ такъ честенъ и добръ, что всегда остался бы для нея только другомъ, и ничмъ инымъ. Онъ былъ царь міра, еслибъ онъ не былъ милостивъ и прямодушенъ, то онъ и безъ всякихъ стараній завладть ея сердцемъ могъ бы достигнуть своей цли, достигнуть ея вполн и безповоротно. Одно слово изъ его устъ — и имя Зороастра сдлалось бы однимъ воспоминаніемъ объ умершемъ, еще слово — и Негушта была бы женою царя. Къ чему было ему дйствовать скрыто или окольными путями? Онъ былъ царь земли, его тнь была для людей жизнью и смертью, его малйшее желаніе — закономъ, приводимымъ въ исполненіе сотнями тысячъ воиновъ. Между нимъ и его желаніями не стояло ничего,— ничего, кром врожденной правды и справедливости, въ которыя онъ такъ царственно врилъ. Негушта чувствовала, что можетъ положиться на него, и жаждала изъ простаго любопытства, какъ ей казалось, услышать изъ устъ его слово любви. Вдь, это продлилось бы одно мгновеніе, онъ такъ скоро произнесъ бы его и, конечно, внялъ бы ея просьб и не сталъ бы его повторять. Ей казалось, почему — она сама не знала, что такъ сладко подчинить своей вол этого могущественнаго, неограниченнаго повелителя, сознавать, что въ ея власти запретить или позволить говорить тому, кому вс повиновались и кого вс боялись не меньше самой смерти.

Она спокойно взглянула на него, отвчая:

— Какъ можетъ быть дурно или безразсудно съ твоей стороны длать другихъ счастливыми?

— Это кажется невроятнымъ, а, между тмъ, вся сила моего разума говорить мн, что это такъ,— серьезно возразилъ Дарій.— Вотъ я сижу съ тобой, день за днемъ, обольщая себя мыслью, что помогаю теб пріятно проводить время, пока…

— Ты ничуть не обольщаешься,— мягко прервала его Негушта. Почему-то ей не хотлось, чтобъ онъ произнесъ имя Зороастра.— Я не могу выразить теб, какъ я благодарна…

— Я долженъ быть благодаренъ,— перебилъ ее въ свою очередь царь.— Я долженъ быть благодаренъ за то, что ты позволяешь мн каждый день видть тебя, за то, что ты бесдуешь со мной и кажешься довольной, когда я прихожу…— Онъ запнулся и умолкъ.

— Что же въ этомъ дурного и безразсуднаго?— спросила Негушта и съ улыбкой взглянула ему въ лицо.

— Это хуже, чмъ мн хотлось бы думать,— отвтилъ царь.— Ты говоришь, что время проходить пріятно для тебя. Неужели ты думаешь, что для меня оно проходитъ мене пріятно?— Его голосъ понизился, и онъ продолжалъ глубокимъ, нжнымъ тономъ:— Я сижу здсь день за днемъ, и день за днемъ я люблю тебя все больше и больше. Я люблю тебя,— что пользы скрывать это, еслибъ я и могъ это скрыть? Ты знаешь это. Быть можетъ, ты жалешь меня, хотя не любишь меня. Ты жалешь меня, меня, держащаго всю землю подъ ногами своими, подобно тому, какъ египетскій фокусникъ стоить на мяч и катить его, куда вздумаетъ…

Онъ вдругъ остановился.

— Я, право, желала бы, чтобъ ты не любилъ меня,— серьезно сказала Негушта. Она опустила голову. Слова царя доставляли ей несказанное наслажденіе, и она боялась, какъ бы взоръ ея не выдалъ ея чувствъ. Но она не любила царя. Она спрашивала себя, что онъ скажетъ ей еще.

— Это все равно, что желать, чтобъ пажити не горли, когда солнце опаляетъ ихъ и нтъ дождя,— отвтилъ онъ съ мимолетною горечью.— Я радъ уже тому, что моя любовь не оскорбляетъ тебя, что ты согласна считать меня другомъ…

— Согласна! Да я не знаю почти ничего сладостнй твоей дружбы!— воскликнула царевна. Глаза Дарія сверкнули мрачнымъ пламенемъ.

— Почти! Да, поистин, моя дружба и любовь другаго — сладостнй этого нтъ ничего! Чмъ была бы моя дружба безъ его любви? Клянусь Ормуздомъ и всми Амшаспандами неба, я хотлъ бы лучше, чтобъ это была моя любовь, а его дружба! Я хотлъ бы, чтобъ Зороастръ былъ царемъ, а я Зороастромъ, слугою царя! Я отдалъ бы всю Персію и Мидію, Вавилонъ и Египетъ и вс пограничныя области своего царства, чтобъ услышатъ, какъ твой сладкій голосъ сказалъ бы мн: ‘Дарій, я люблю тебя!’ Я отдалъ бы правую руку свою, вырвалъ бы сердце изъ груди, вынулъ бы душу изъ тла, отдалъ бы жизнь и всю силу свою, славу и царство свое, чтобъ услышать изъ устъ твоихъ: ‘Приди, мой возлюбленный, обними меня!’ Ахъ, дитя! ты не знаешь, что такое моя любовь, не знаешь, что выше небесъ поднимается ея поклоненіе теб, что полнота ея не вмщается въ предлахъ земли, что она глубже пучинъ морскихъ по своей неизмнности, что она вчно будетъ жить для тебя.

Голосъ царя былъ могучъ, и окрыленныя страстью слова его, казалось, летли къ Негушт съ встью, требовавшей отвта. Царевна жалла въ душ, что допустила Дарія до признанія, но нк за что въ мір не отдала бы она теперь услышанныхъ ею словъ. Она прикрыла глаза одною рукой и безмолвствовала, — ей нечего было сказать. Какое-то незнакомое ей волненіе овладло ею и сомкнуло ей уста.

— Ты молчишь,— продолжалъ царь.— Ты права. Что можешь ты отвтить мн?Мой голосъ звучитъ подобно бреду сумасшедшаго, прикованнаго къ цпи, которой онъ не можетъ порвать. Еслибъ у меня была вся сила горныхъ хребтовъ, я и тогда не тронулъ бы тебя. Я знаю это. Все, все принадлежитъ мн, одного только нтъ у меня — твоей любви, которую ты отдала другому. О, еслибъ я имлъ ее! Еслибъ я обладалъ твоею любовью, я почувствовалъ бы въ себ силу превзойти своими подвигами вс дла людскія. Кто этотъ человкъ, котораго ты любишь? Начальникъ крпости? Воинъ? Слышишь, за то, что ты такъ почтила его и вознесла на престолъ своего сердца, я тоже почту его и вознесу надъ всми людьми, и весь народъ преклонится передъ нимъ. Я издамъ повелніе, чтобъ ему молились, какъ Богу,— этому человку, котораго любовь твоя сдлала богомъ. Я воздвигну вамъ обоимъ величественный храмъ и войду въ него со всмъ своимъ народомъ, и паду ницъ передъ тобою, и буду поклоняться теб и любить тебя каждою костью и каждою мышцей своего тла, всякою надеждой, радостью и горестью своей души. Пусть тотъ, кого ты любишь, проситъ у меня, и чего бы ни попросилъ онъ, я дамъ теб и ему. Въ цломъ мір не останется ничего, чего ты могла бы пожелать, я все отдамъ теб. Разв я не царь всей земли, не царь всего живущаго, кром тебя?

Дарій съ страшнымъ усиліемъ перевелъ духъ и, внезапно поднявшись со скамьи, сталъ ходить взадъ и впередъ по мраморнымъ щитамъ, между Негуштой и фонтаномъ. Царевна все еще молчала, подавленная и устрашенная его словами, которыя въ его власти было исполнить, вс до одного, еслибъ онъ только захотлъ. Вдругъ онъ остановился передъ нею.

— Не правду ли я сказалъ, что моя рчь — бредь сумасшедшаго, что я говорю, какъ безумецъ, лишенный всякаго смысла? Что могу я дать теб, чего бы у тебя не было? Что могу я придумать для тебя, въ чемъ бы ты имла нужду? Разв нтъ у насъ обоихъ всего, всего того, что вмщаетъ въ себ земля для смертныхъ? Разв ты не любишь и не любима взаимно? Разв ты не обладаешь всмъ, ршительно всмъ, на свт? Ахъ! горе мн, что я властелинъ народовъ, а, между тмъ, не могу зачерпнуть ни одной капли изъ родника блаженства для утоленія жажды, сндающей мою истерзанную душу! Горе мн, что я правлю всею вселенной и попираю всю землю ногами своими, а не могу имть того, что только и есть совершеннаго на земл! Горе мн, Негушта, что ты жестоко похитила миръ души моей и что я не могу вновь обрсти его, и никогда не обрту его!

Могучій, смуглый персъ стоялъ, ломая руки, его лицо было блдно, какъ у мертвеца, черные глаза его пламенли безумнымъ огнемъ. Негушта не смла взлянуть на бурю, которую она сама вызвала, трепеща всмъ тломъ и поникнувъ головой, она прижала руки къ груди.

— Нтъ, ты права!— воскликнулъ онъ съ горечью.— Не отвчай мн ничего, потому что у тебя не можетъ найтись для меня отвта! Твоя ли вина, что я безуменъ? Ты ли сдлала то, что я такъ люблю тебя? Разв кто-нибудь причиненъ этому? Я увидалъ тебя на одинъ краткій мигъ, когда ты стояла въ дверяхъ своего шатра, и, увидавъ тебя^я тебя полюбилъ, и люблю, и буду любить, пока небеса не низвергнутся, пока смерть не занесетъ въ свой свитокъ имена всхъ человческихъ существъ! Ничего, ничего не можешь ты сказать или сдлать! Это не твоя вина, не твой грхъ. Но изъ-за тебя и черезъ тебя я погибаю… я сломленъ, какъ дерево въ горахъ во время бури, опаленъ и истощенъ, какъ зврь, умирающій подъ солнцемъ пустыни отъ недостатка воды, истерзанъ и изорванъ въ клочки, какъ веревка, оборвавшаяся у колодца! Изъ-за тебя, и ради тебя, и черезъ тебя я на вкъ уничтоженъ и осужденъ безнадежно томиться въ адской темниц своего жалкаго величія, въ необъятной бездн безъисходнаго отчаянія!

Съ дикимъ движеніемъ тоски Дарій упалъ къ ногамъ Негушты, распростершись на мраморномъ полу, и спряталъ лицо въ складкахъ ея мантіи, совершенно подавленный и разбитый бурнымъ взрывомъ своей страсти.

Негушта не была безсердечна. Она, безъ сомннія, пожалла бы всякаго, кого увидала бы въ такомъ гор и отчаяніи, еслибъ даже причина ихъ не была такъ близка ей самой. Но ко всмъ чувствамъ, внезапно овладвшимъ ею, къ состраданію, страху и самообвиненію, присоединилась неясная мысль, что никто никогда на говорилъ такъ, какъ этотъ человкъ, что никогда еще ни одинъ любовникъ не изливалъ своей любви такъ пламенно и неудержимо, и смутная догадка, что она стоитъ лицомъ къ лицу съ чмъ-то боле великимъ, чмъ все, что ей довелось испытать до сихъ поръ, еще усилила и страхъ ея, и состраданіе и заставила ихъ вступить въ борьбу другъ съ другомъ.

Сначала она не могла вымолвить ни слова, но она протянула впередъ свою маленькую ручку и положила ее на густые черные волосы царя, подобно тому, какъ мать успокоиваетъ кроткою лаской вспышку гнва въ своемъ ребенк. Дарій не отстранилъ ея руки. Тогда она подняла его голову, положила ее къ себ на колни, и, гладя ее своими нжными пальцами, заговорила съ нимъ.

— Ты очень печалишь меня, — произнесла она почти шепотомъ.— Я желала бы,.чтобъ ты былъ любимъ, какъ ты того заслуживаешь, чтобъ женщина, боле меня достойная, дала теб все, чего не могу дать я.

Онъ открылъ свои темные глаза и остановилъ на ней тусклый, усталый взоръ.

— Нтъ женщины, боле достойной, чмъ ты, — отвтилъ онъ тихимъ, упавшимъ голосомъ.

— Не говори такъ,— мягко возразила она,— напротивъ, ихъ очень много. Прости меня и… и забудь меня… Вычеркни этотъ часъ изъ своихъ воспоминаній и примись за совершеніе тхъ великихъ и благородныхъ длъ, для которыхъ ты явился въ міръ. Нтъ человка боле великаго, боле благороднаго, боле великодушнаго, чмъ ты!

Дарій поднялъ голову съ ея колнъ и всталъ на ноги.

— Я сдлаю все, только не позабуду,— сказалъ онъ.— Ради тебя я совершу великія и добрыя дла. Ради тебя я буду великодушенъ, ради тебя буду благороденъ. Пока міръ существуетъ, будутъ жить и дла мои, а вмст съ ними память о томъ, что они были совершены ради тебя. Исполни только одну мою маленькую просьбу.

— Проси всего, всего, что хочешь,— отвчала Негушта смущеннымъ голосомъ.

— Негушта, ты знаешь, какъ искренно я люблю тебя… Нтъ, нтъ, не бойся, ты больше не услышишь безумныхъ рчей. Скажи мн только… скажи мн, что еслибъ ты не любила Зороастра, то полюбила бы меня?

Негушта густо покраснла и затмъ поблднла опять. Она поднялась и взяла простертыя къ ней руки царя.

— Да, да, ты такъ достоинъ любви, Дарій… Я, конечно, могла бы тебя полюбить.

Она говорила совсмъ тихо, и слезы стояли въ ея глазахъ.

— Да благословитъ тебя милость премудраго Ормузда!— воскликнулъ царь, и лицо его внезапно какъ бы озарилось яркимъ свтомъ. Затмъ онъ съ жаромъ поцловалъ об руки царевны и, бросивъ долгій взглядъ на ея грустные глаза, повернулся и оставилъ ее.

Но никто не видалъ въ этотъ день царя, и никто не зналъ, гд онъ находится, кром двухъ копьеносцевъ, стоявшихъ у двери его покоя. Онъ лежалъ безъ движенія на своемъ лож, устремивъ сухой, воспаленный взоръ на расписную рзьбу потолка.

XІ.

Время шло, и миновало одиннадцать дней съ тхъ поръ, какъ Зороастръ выхалъ изъ Экбатаны. Царь и Негушта видались попрежнему въ саду, но ни онъ, ни она не упоминали ни словомъ о томъ дн, когда потокъ страсти такъ неожиданно вырвался изъ сердца царя. Часы пролетали быстро и спокойно, не нарушаемые никакими важными событіями. Только странныя узы, бывшія на половину дружбой, на половину любовью, сдлались еще крпче съ обихъ сторонъ, и Негушта недоумвала, какъ можетъ она такъ горячо и, вмст съ тмъ, такъ различно любить одновременно двоихъ. Правда, что эти два человка были весьма несходны между собою. Она любила Зороастра, но порой ей казалось, что онъ быль бы скоре способенъ занять въ ея сердц мсто друга. Дарія она считала своимъ другомъ, но бывали минуты, когда она почти готова была позабыть, что ея отношенія къ нему не основаны на боле нжномъ чувств. Она думала о предстоящемъ свиданіи съ Зороастромъ, стараясь угадать, будетъ ли оно похоже на прежнія ихъ встрчи, забьется ли ея сердце сильне или останется совсмъ спокойно, когда уста ея прикоснутся, какъ въ былое время, къ его устамъ. Она утратила способность разсуждать, перестала поймать свое собственное сердце. Въ самозабвеніи настоящей минуты она безпечно наслаждалась обществомъ царя, смутно предчувствуя близость какой-то великой перемны, предъ которой она была совершенно безсильна.

Солнце только что взошло, но мостъ, перескавшій быстрыя воды Хоаспа, былъ еще покрыть тнью, отбрасываемой на равнину крпостью и дворцомъ, когда на ниневійской дорог показались два всадника, скакавшіе во весь опоръ, и, словно выплывъ изъ голубаго тумана, еще лежавшаго на лугахъ, помчались дальше, по направленію къ дворцовому валу.

Одинъ изъ нихъ былъ смуглый, некрасивый мужчина, его блдныя, отвислыя щеки и наклонившееся впередъ туловище свидтельствовали о страшномъ утомленіи. Къ загривку и къ крестцу его коня было привязано по подушк, такъ что всадникъ сидлъ, какъ въ кресл, но даже съ этою искусственною опорой онъ едва могъ держаться на сдл, и тло его покачивалось изъ стороны въ сторону съ каждымъ скачкомъ его коня по крутому подъему у подошвы холма. Его плащъ совсмъ побллъ отъ пыли, тіара на голов его превратилась въ безформенный и пыльный кусокъ смятаго полотна, его незавитые волосы и спутанная борода свшивались на грудь безпорядочными, скомканными отъ пыли клочьями.

Спутникъ его, Зороастръ, сидлъ твердо и красиво на кон, какъ будто онъ и не прохалъ трехъ сотъ фарсанговъ въ одиннадцать дней. Его плащъ и вся одежда его были, конечно, тоже покрыты пылью, какъ и у хавшаго рядомъ съ нимъ всадника, но онъ высоко держалъ голову и свтлыя кудри и борода его свободно разввались отъ быстрой зды, а легкій стальной шлемъ ярко сіялъ на солнц. Его блдныя щеки окрасились слабымъ румянцемъ, когда онъ поднялъ глаза къ дворцу и подумалъ о томъ, что путь его конченъ и порученіе, данное ему, исполнено. Онъ чувствовалъ смертельную усталость, но величественный станъ его былъ все такъ же гибокъ и прямъ.

Какъ скоро они поднялись на холмъ, стража, стоявшая у наружныхъ воротъ и увидавшая ихъ еще минутъ за двадцать передъ тмъ, когда они хали по дорог, среди благо тумана, тотчасъ же крикнула дворцовой страж, что Зороастръ вернулся, а привратникъ побжалъ доложить объ его прізд царю. Дарій самъ принялъ отъ него докладъ, послдовалъ за нимъ внизъ по лстниц и вышелъ на открытую площадку передъ входною башней въ ту минуту, какъ оба всадника въхали въ квадратныя ворота и натянули поводья посредин небольшаго двора. Копьеносцы поднялись съ мста и выстроились въ рядъ, какъ только съ лстницы раздался крикъ, что царь приближается, а Зороастръ легко соскочилъ съ коня и веллъ Фраорту сдлать то же, но несчастный мидянинъ не могъ двинуть ни рукой, ни ногой безъ посторонней помощи и упалъ бы, еслибъ два дюжихъ копьеносца не сняли его и не помогли ему стать на землю.

Дерій быстро подошелъ къ нимъ и милостиво выслушалъ краткое привтствіе Зороастра. Фраортъ, совершенно лишившійся силъ отъ усталости и отъ смертельнаго страха за свою жизнь, упалъ на колни, какъ только воины выпустили его изъ рукъ.

— Привтъ теб, царь царей! Живи во-вки!— сказалъ Зороастръ.— Я исполнилъ твое повелніе. Онъ живъ.

Дарій угрюмо усмхнулся, взглянувъ на распростертаго передъ нимъ мидянина.

— Ты врный слуга, Зороастръ,— отвчалъ онъ.— Ты мчишься такъ же быстро, какъ фуріи, преслдующія души гршниковъ, какъ діаволы горъ въ погон за лжецомъ. Его ненадолго бы хватило еще, этого комка потной пыли. Поднимись, негодяй!— Онъ дотронулся ногой до головы Фраорта.— Что ты валяешься здсь, какъ свинья въ канав?

Воины помогли встать изнеможенному Фраорту. Царь снова обратился къ Зороастру.

— Скажи мн, ты, умющій мчаться на крыльяхъ вихря,— началъ онъ со смхомъ,— что человкъ говоритъ охотне, правду или ложь, когда онъ усталъ?

— Когда человкъ усталъ, то онъ готовъ сдлать все, что только можетъ доставить ему отдыхъ,— отвтилъ съ улыбкой Зороастръ.

— Такъ я объявлю этому негодяю, что чмъ скоре онъ скажетъ правду, тмъ скоре я отпущу его выспаться,— сказалъ царь и, подойдя еще ближе къ Зороастру, прибавилъ въ полголоса:— Ты же, прежде чмъ идти отдыхать, отправься къ цариц и тайно скажи ей, чтобъ она отослала своихъ рабынь и ждала меня и того, кого ты привезъ. Я приду къ ней черезъ нсколько минутъ. Этому негодяю необходимо немножко подкрпиться, иначе онъ умретъ на первыхъ же ступеняхъ.

Зороастръ повернулся, поднялся по широкой лстниц, пробрался черезъ длинный лабиринтъ дворовъ и корридоровъ и взошелъ на террасу прекь покоями царя, на которой онъ въ первый разъ встртилъ Атоссу. Тамъ не было никого, и онъ уже хотлъ поднять тяжелую занавсь, чтобы войти, какъ вдругъ изъ-за нея вышла сама царица. Несмотря на ранній часъ дня, она была нарядне обыкновеннаго, и нжные цвта ея одянія и драгоцнности, служившія ей украшеніемъ, переливались и ярко сверкали въ лучахъ утренняго солнца. Она разсчитала, что Зороастръ вернется въ этотъ день, и приготовилась встртить его.

Внезапно очутившись лицомъ къ лицу съ нимъ, она испустила легкій крикъ изумленія, которое могло быть и притворнымъ.

— Какъ! Ты ужь возвратился?— спросила она, и въ голос ея послышалась искренняя радость. Озаренный сіяніемъ солнца, молодой персъ былъ такъ божественно прекрасенъ, что сердце Атоссы забилось отъ одного уже счастія видть его.

— Да, я пришелъ съ встью отъ великаго царя въ цариц. Великій царь повеллъ, чтобъ царица отослала своихъ рабынь и ждала царя и того, кого я привезъ съ собою. Онъ придетъ черезъ нсколько минутъ.

— Хорошо,— отвчала Атосса.— Здсь нтъ рабынь, и я буду ждать царя.— Она помолчала немного.— Разв ты не радъ, что вернулся?— спросила она вдругъ.

— О, да,— сказалъ Зороастръ, и лицо его мгновенно просвтлло, когда онъ заговорилъ.— Я, конечно, радъ быть снова здсь. Можно ли не радоваться окончанію такого труднаго путешествія?

Царица стояла спиной къ скрытому занавсью входу и могла видть весь балконъ во всю его длину, до самаго начала лстницы. Зороастръ же стоялъ лицомъ къ ней и къ двери. Въ то время, какъ онъ говорилъ, зоркіе глаза Атоссы замтили какую-то фигуру, быстро поднимавшуюся по послднимъ ступенямъ лстницы. Она тотчасъ же узнала Негушту, но ни содроганіемъ вкъ, ни румянцемъ щекъ не обнаружила она, что увидала приближеніе соперницы. Она устремила темносиніе глаза на Зороастра и съ оттнкомъ печали во взор тихо и нжно сказала ему:

— Время такъ долго тянулось для меня въ твое отсутствіе, Зороастръ.

Зороастръ, удивленный ея тономъ и словами, поблднлъ и остановилъ холодный взглядъ на ея прекрасномъ лиц. Въ эту минуту Негушта ступила на гладкій мраморный полъ балкона.

Но глаза Атоссы все еще были устремлены на Зороастра..

— Ты ничего не отвчаешь мн,— сказала она упавшимъ голосомъ. Потомъ, какъ бы уступая неотразимому порыву, она страстно обвила руками его шею и начала осыпать его жгучими поцлуями.

— О, Зороастръ, Зороастръ, о мой возлюбленный!— воскликнула она,— ты никогда, никогда больше не долженъ меня покидать!

И снова она стала цловать его и упала къ нему на грудь, крпко сжимая его въ своихъ объятіяхъ. Онъ положилъ ей руки на плечи, потомъ на талію, стараясь отстранить ее, но все было тщетно,— она отчаянно цплялась за него и рыдала у него на груди.

Страшно смущенный неловкимъ положеніемъ, въ которое онъ попалъ такъ неожиданно, онъ не слыхалъ короткаго, тихаго стона, раздавшагося вдали, не сдыхалъ звука шаговъ, быстро отступившихъ назадъ, на лстницу. Но Атосса слышала все и ощутид, свирпую радость. Когда она подняла голову, Негушта уже исчезла, унося въ сердц неизлечимую рану.

Атосса выпустила Зороастра изъ своихъ объятій, еще разъ взглянула ему въ глаза, и затмъ, съ короткимъ, пронзительнымъ крикомъ, она закрыла лицо руками и прислонилась къ косяку двери, около тяжелой полосатой занавси.

— О, боги, что я сдлала?!— жалобно воскликнула она.

Зороастръ простоялъ нсколько секундъ въ нершимости и недоумніи. У него вдругъ какъ бы открылись глаза на многое такое, что раньше было для него совершенно непонятно. Наконецъ, онъ заговорилъ спокойно, но съ большимъ усиліемъ, и въ голос его зазвучали мягкія ноты.

— Я благодарю небесныя силы за то, что не люблю тебя, и хотлъ бы, чтобъ я ты меня не любила. Ибо я слуга великаго царя, врный ему даже до смерти, и еслибъ я любилъ тебя, то былъ бы лжецомъ, трусомъ и самымъ презрннымъ существомъ во всемъ человчеств. Забудь, прошу тебя, то, что ты сказала, и позволь мн удалиться съ миромъ. Ибо великій царь уже близко, ты не должна предстать предъ нимъ въ слезахъ, иначе онъ подумаетъ, что ты боишься встртиться лицомъ къ лицу съ Фраортомъ мидяниномъ. Забудь, прошу тебя, и прости слугу своего, если онъ въ чемъ-нибудь провинился предъ тобой.

Атосса вдругъ подняла голову. Въ ея ясныхъ и блестящихъ глазахъ не было и признака слезъ. Она грубо захохотала.

— Я?! Чтобъ я проливала слезы предъ царемъ? Ты не знаешь меня. Иди, если хочешь. Прощай Зороастръ,— ея голосъ сдлался мягче,— прощай. Можетъ быть, ты останешься живъ, но, можетъ быть, ты и умрешь, потому что я люблю тебя.

Зороастръ почтительно наклонилъ голову и пошелъ своею дорогой. Царица смотрла ему вслдъ, и когда онъ скрылся на лстниц, она начала приводить въ порядокъ свой головной уборъ и золотистыя кудри, нжно улыбаясь сама себ.

— Это былъ смертельный ударъ, хорошо направленный,— громко сказала она. Затмъ она кинула взоръ на разстилавшійся предъ ней городъ, и лицо ея сдлалось серьезно и задумчиво.— Но я, все-таки, люблю его,— мягко прибавила она,— люблю, люблю, давно уже люблю его.— Она быстро оглянулась, какъ бы опасаясь, что кто-нибудь могъ подслушать ее,— Какъ я безразсудна!— воскликнула она съ досадой, повернулась къ двери и исчезла за тяжелою занавсью, такъ что длинный балконъ снова опустлъ, только ласточка порой устремлялась въ пролеты между колоннами, порхала на самой вышин карниза и опять быстро улетала въ сіяніе золотыхъ утреннихъ лучей.

Зороастръ, уходя отъ Атоссы, надялся найти какое-нибудь средство повидаться съ Негуштой. Но это оказалось невозможнымъ. Онъ не ршился отправиться въ ея покои нижнимъ корридоромъ, гд онъ видлъ ее въ послдній разъ, въ день своего отъзда въ Экбатану, а невольница, которую онъ встртилъ у главнаго входа въ женское отдленіе дворца и послалъ къ Негушт, вернулась съ краткимъ отвтомъ, что царевна одна въ своей комнат, и никто не сметъ безпокоить ее.

Совершенно обезсиленный отъ усталости и волненія, почти неспособный связно обдумать странное происшествіе съ царицей, Зороастръ волей-неволей долженъ былъ отложить свиданіе съ Негуштой до боле поздняго времени и, войдя въ свою прохладную комнату, легъ отдохнуть. Проснулся онъ только вечеромъ.

Между тмъ, царь приказалъ накормить Фраорта и тотчасъ же, какъ только онъ немного оправится, привести его въ покои царицы. Черезъ полчаса по уход Зороастра Атосса была уже въ своей уборной. Она сидла одна передъ большимъ серебрянымъ зеркаломъ, невозмутимо ожидая, какой поворотъ примутъ событія. Инстинктъ подсказалъ ей, что она найдетъ въ себ больше силы отразить нападеніе, если царь застанетъ ее въ святилищ ея внутренняго покоя, гд каждый предметъ былъ пропитанъ ея атмосферой, а ршетки у обоихъ оконъ были расположены такимъ образомъ, что она могла видть выраженіе лицъ своихъ противниковъ, оставаясь сама въ тни.

Она нагнулась къ зеркалу, внимательно посмотрлась въ него и, взявъ маленькую щеточку изъ верблюжьяго волоса, провела ею по одной изъ бровей, лежавшей, какъ ей показалось, не совсмъ гладко, такъ какъ она коснулась ею туники Зороастра, бросившись къ нему на грудь. Затмъ Атосса взглянула на себя съ искреннимъ художественнымъ наслажденіемъ и улыбнулась.

Вскор посл того она услыхала звукъ кожаныхъ сандалій, и занавсь ея уборной приподнялась. Дарій, держа Фраорта за плечи, втолкнулъ его въ комнату и поставилъ передъ царицей. Атосса встала и поклонилась царю, потомъ опять сла въ свое рзное кресло. Царь опустился на груду толстыхъ, жесткихъ подушекъ, образовавшихъ нчто врод дивана по одну сторону комнаты, и приготовился внимательно слдить за выраженіемъ лицъ Атоссы и Фраорта.

Фраортъ, дрожа отъ страха и непомрной усталости, упалъ на колни предъ своею госпожей и коснулся пола челомъ.

— Встань на ноги,— коротко сказалъ ему царь,— и отдай отчетъ въ длахъ царицы.

— Постой,— спокойно произнесла Атосса.— Съ какою цлью великій царь привелъ ко мн этого человка?

— Ради своего удовольствія,— отвчалъ Дарій.— Говори, негодяй! Начни свой докладъ, и если мн не понравится, какъ ты считаешь, я велю распять тебя.

— Царь живетъ во-вки,— едва могъ выговорить Фраортъ, его отвислыя щеки задрожали и члены его неспокойно задвигались.

— Царица тоже живетъ во-вки,— замтилъ Дарій.— Въ какомъ же положеніи находятся помстья царицы въ Экбатан?

При этомъ вопрос Фраортъ, видимо, ободрился и приступилъ къ быстрому перечню запасовъ, скота и рабовъ.

— Въ ныншнемъ году я засялъ тысячу десятинъ пшеницей, которая скоро поспетъ къ жатв. Пятьсотъ десятинъ я засялъ другимъ зерномъ. Поля, засаженныя арбузами, приносятъ роскошный урожай съ тхъ поръ, какъ въ прошломъ году я прорылъ большія канавы по направленію къ дорог. Что касается плодовыхъ деревьевъ и виноградниковъ, то они находятся въ превосходномъ состояніи, но за недостаткомъ дождя виноградъ еще не цвлъ ни разу. Маслинъ будетъ, безъ сомннія, большое изобиліе въ противуположность прошлому году, какъ это всегда бываетъ съ этими плодами. Что же до сбыта всего урожая хлба, вина, масла и плодовъ, то я увренъ, что мы получимъ отъ продажи никакъ не мене ста талантовъ золота.

— Въ прошломъ году было продано всего на восемьдесять пять талантовъ,— замтила царица, длавшая видъ, будто слушаетъ докладъ съ величайшимъ интересомъ.— Я довольна тобой, Фраортъ. Скажи мн теперь, сколько числится рогатаго скота, овецъ и рабовъ, и много ли умерло послднихъ въ этомъ году?

— Теперь налицо пятьсотъ головъ рогатаго скота, а въ послдніе два мсяца родилось сто телятъ. Вслдствіе бездождія, кормъ въ этомъ году почти совершенно погибъ, а сна отъ зимы осталось мало. Поэтому я отправилъ множество рабовъ съ верблюдами въ дальнія равнины на восток, откуда они ежедневно возвращаются съ большими возами сна, хотя и грубаго сорта, но все же годнаго для корма. Стада пасутся это лто на склонахъ Загропіа. При весенней стрижк было шесть тысячъ овецъ и дв тысячи козъ, шерсть уже продана за восемь талантовъ. Что касается рабовъ, то вотъ какъ я придумалъ ихъ устроить. Въ числ плнниковъ, приведенныхъ къ намъ два года тому назадъ, посл войны, было много молодыхъ людей. Я купилъ имъ женъ у скискихъ купцовъ. Скиы продаютъ всхъ своихъ женщинъ по очень низкой цн. Это отвратительныя созданія, говорящія на какомъ-то варварскомъ язык, но он очень сильны и выносливы, и я увренъ, что он будутъ необыкновенно быстро плодиться и приносить большой барышъ.

— Ты говоришь удивительно красно,— перебилъ его царь.— Но цариц желательно знать нкоторыя подробности. Ты понимаешь, конечно, что въ пограничной стран, какъ Экбатанская область, часто является необходимость защищать поля и стада отъ разбойниковъ. Распорядился ли ты вооружить рабовъ ради этой цли?

— Пусть царь не гнвается на своего слугу,— отвтилъ безъ запинки Фраортъ.— Въ Экбатан стоитъ многотысячное царское войско, и всадники постоянно объзжаютъ страну. Я не вооружалъ рабовъ, предполагая, что мы находимся въ полной безопасности подъ охраной царскихъ воиновъ. Впрочемъ, если великій царь повелитъ мн…

— То ты окажешься въ состояніи вооружить ихъ немедленно, не правда ли?— прервалъ его Дарій. Онъ пристально вглядывался въ Атоссу, ея лицо оставалось въ тни.

— Нтъ,— возразилъ Фраортъ,— ибо у насъ нтъ оружія. Но если царь пожалуетъ намъ мечей и копій…

— Къ чему это?— спросила Атосса. Она совершенно успокоилась, увидавъ, что ей нечего опасаться промаха со стороны Фраорта по этому существенному пункту.— На что мн военная сила для защиты помстій, находящихся въ разстояніи дневнаго пути отъ царской крпости? Одна мысль о томъ, что они носятъ оружіе, сдлаетъ всхъ моихъ рабовъ лнтяями и буянами. Оставьте имъ ихъ заступы и плуги, пусть они работаютъ въ то время, какъ воины сражаются. Сколько всего-на-всего у меня рабовъ, Фраортъ?

— При послдней переписи было четырнадцать тысячъ семьсотъ пятьдесятъ мужчинъ, десять тысячъ двсти шестнадцать женщинъ и не мене пяти тысячъ дтей. Но я надюсь…

— На что теб такое множество?— спросилъ Дарій, круто повернувшись къ цариц.

— Многіе изъ нихъ выдлываютъ ковры, — отвчалъ Фраортъ.— Царица получаетъ ежегодно пятьдесятъ талантовъ отъ продажи ковровъ.

— Вс ковры въ царскихъ покояхъ сотканы въ моихъ мастерскихъ,— сказала съ улыбкой Атосса.— Я занимаю видное мсто среди купцовъ.

— Но, вдь, я, вроятно, и не дешево заплатилъ теб за нихъ,— сказалъ царь, которому, наконецъ, наскучило вести этотъ допросъ. Онъ твердо надялся, что или индійскій довренный, или сама царица выкажутъ волненіе при упоминаніи о вооруженіи рабовъ, такъ какъ думалъ, что если Атосса дйствительно замышляетъ какую-нибудь смуту, то, конечно, воспользуется находящимися въ ея распоряженіи людьми, снабдивъ ихъ оружіемъ и посуливъ имъ свободу въ случа успха.

Онъ разочаровался при первомъ взгляд на Фраорта. Онъ думалъ увидть сильнаго, ршительнаго мужчину, съ властными пріемами и мятежными инстинктами, человка, котораго легко было привлечь къ участію въ бунт или государственномъ переворот, затронувъ его честолюбіе. Но передъ нимъ предсталъ традиціонный лукавый, смтливый индійскій купецъ, блдный и робкій, столь же мало способный на смлый захватъ верховной власти, какъ любой торгашъ-еврей изъ Вавилона. Очевидно, онъ былъ простымъ орудіемъ въ рукахъ царицы, Дарій досадливо топнулъ ногой при мысли о томъ, что, въ конц-концовъ, онъ, можетъ быть, обманулся, что царица дйствительно писала Фраорту только по поводу своихъ помстій и что не было причинъ опасаться возстанія. Въ высшей степени склонный дйствовать подъ первымъ впечатлніемъ, Дарій, прочитавъ письмо къ Фраорту, тотчасъ же ршилъ, что ему необходимо увидать самому этого человка, допросить его и немедленно предать смерти, если онъ окажется лжецомъ. Мидянинъ явился, совершенно разбитый отъ усталости, измученный ужаснымъ путешествіемъ. Но, поставленный предъ очи самого царя, онъ, тмъ не мене, ясно и сжато изложилъ мотивы своихъ дйствій, и хотя и обнаружилъ не малый страхъ, но не далъ повода предполагать, что сказалъ неправду. Что касается царицы, она спокойно сидла тутъ же, чистя ногти маленькимъ ножичкомъ изъ слоновой кости, предлагая отъ времени до времени какой-нибудь вопросъ или вставляя свое замчаніе съ такимъ видомъ, какъ будто все это было самымъ простымъ и обыкновеннымъ случаемъ.

Дарій былъ горячъ и стремителенъ. Его инстинктивныя ршенія были по большей части справедливы, и онъ тотчасъ же, не задумываясь, приводилъ ихъ въ исполненіе, но лукавство было совершенно чуждо ему, и онъ былъ плохимъ стратегомъ. Онъ всегда спшилъ дйствовать, не любилъ выжидать, и своимъ успхомъ былъ обязанъ необычайной быстрот своихъ движеній. Въ первые три года своего царствованія онъ выигралъ девятнадцать битвъ и низложилъ девятерыхъ самозванцевъ, но никогда не случалось ему открыть заговоръ или подавить возстаніе, прежде чмъ они успвали вспыхнуть. Поэтому онъ часто находился въ рукахъ Атоссы и нердко она сбивала его съ толку своимъ умньемъ скрывать хитрую ложь и своимъ удивительнымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Въ своемъ простосердечіи онъ считалъ положительно невозможнымъ для кого бы то ни было лгать, не обнаруживая ни малйшаго смущенія, и всякій разъ, какъ онъ пытался поставить Атоссу въ такія условія, что она должна бы, казалось, неизбжно выдать себя, онъ встрчалъ съ ея стороны непостижимую безмятежность, которую вынужденъ бывалъ приписать тому, что она права, какъ бы сильно ни говорила противъ нея очевидность.

Царь пришелъ къ заключенію, что въ настоящемъ случа онъ ошибся, и что Фраортъ неповиненъ въ какихъ-либо мятежныхъ замыслахъ. Онъ не могъ представить себ, чтобы такой человкъ, какъ этотъ мидянинъ, былъ способенъ выполнить смлый государственный переворотъ, и ршилъ отпустить его.

— Ты должна быть очень довольна этимъ докладомъ,— сказалъ онъ, смотря въ упоръ на Атоссу.— Ты видишь, теперь ты получила боле подробныя извстія о своихъ длахъ, и гораздо скоре, чмъ еслибъ ты отправила свое письмо. Отпусти этого негодяя и скажи ему, чтобъ онъ впередъ исправне посылалъ свои отчеты, иначе ему придется скакать сюда сломя голову для ихъ доставки. Можешь пойти отдохнуть теперь,— прибавилъ онъ, вставая и выталкивая изъ комнаты покорнаго Фраорта.

— Ты хорошо распорядился. Я довольна тобою, Фраортъ,— холодно сказала Атосса.

Прекрасная царица опять осталась одна и опять стала разглядывать себя въ зеркало, на этотъ разъ нсколько боле критическимъ взглядомъ. Повертываясь къ свту то одною, то другою стороной лица, она нашла, что въ эту минуту она чуть-чуть блдне обыкновеннаго. Никто другой не замтилъ бы этой перемны, но отъ Атоссы она на ускользнула, и царица съ выраженіемъ неудовольствія слегка нахмурила брови. Но тотчасъ же чело ея разгладилось, и она улыбнулась сама себ счастливою улыбкой. Она съ полнымъ успхомъ отвратила отъ себя страшную опасность.

Она надялась сначала, что ей удастся предупредить Фраорта о томъ, какъ ему слдуетъ дйствовать, но свиданіе произошло такъ скоро по его прізд и, къ тому же, въ этотъ короткій промежутокъ она была занята Зороастромъ и сценой, внезапно придуманной и разыгранной ею, такъ что ей пришлось встртиться съ свовмъ главнымъ повреннымъ безъ малйшаго подготовленія. Она знала его трусливый характеръ и имла поэтому основаніе опасаться, что онъ выдастъ ее, надясь выпросить себ у царя помилованіе въ награду за свднія, которыя онъ могъ ему сообщить. Но роковой моментъ миновалъ благополучно и больше нечего было бояться. Атосса опустилась на подушки, на которыхъ сидлъ передъ тмъ царь, и предалась сладостнымъ размышленіямъ о тхъ страданіяхъ, какія она несомннно причинила Негушт, представъ предъ ней въ объятіяхъ Зороастра. Она была уврена, что такъ какъ царевна не могла видть лица Зороастра, то должна была подумать, что онъ самъ обнимаетъ царицу. Какую ужасную муку должна была она испытать, если дйствительно любила его!

XII.

Выйдя изъ покоевъ царицы, Дарій сдалъ несчастнаго Фраорта на руки страж, приказавъ позаботиться о немъ, и направился къ саду. Было еще рано, но онъ искалъ уединенія и думалъ, что Негушта, по обыкновенію, придетъ въ садъ передъ полуднемъ. А, между тмъ, ему хотлось скрыться отъ придворныхъ и отъ царицы. Миновавъ мраморныя ворота, онъ шелъ медленно по розовой алле, обрывая по временамъ нжные лепестки, скручивая ихъ въ пальцахъ, упиваясь почти съ дтскою радостью ароматомъ свжихъ цвтовъ и вдыхая сладостную теплоту лтняго утра. Онъ впалъ въ ошибку и радъ былъ уйти въ такое мсто, гд могъ спокойно подумать объ обстоятельствахъ, введшихъ его въ заблужденіе.

Царь уже достигъ мраморной бесдки и хотлъ было обогнуть ее, чтобъ еще побродить по саду, но, проходя мимо отворенной двери, онъ увидалъ на полу женскую мантію. Онъ поднялся по ступенямъ и вошелъ.

На мраморныхъ плитахъ лежала Негушта, вытянувшись во весь ростъ, съ закинутыми надъ головой руками. Лицо ея было страшно блдно, раскрытыя губы казались совершенно безкровными. Она была похожа на мертвую. Блая тіара почти совсмъ упала съ ея густыхъ волосъ, и длинныя черныя кудри разметались безпорядочною массой по камнямъ. Пальцы ея были крпко стиснуты и лицо носило выраженіе такого страданія, какого Дарій не могъ и представить себ, какого онъ никогда не видалъ на лицахъ воиновъ,павшихъ въ бою.

Царь отступилъ въ ужас при вид распростертой двушки. Онъ подумалъ, что она умерла, что она, быть можетъ, убита, но, вглядываясь въ нее, онъ замтилъ, наконецъ, что она еще чуть-чуть дышетъ. Тогда онъ подбжалъ къ ней, опустился на землю, положилъ голову Негушты къ себ на колни и началъ растирать ей виски и руки. Съ своего мста онъ могъ дотянуться до маленькаго фонтана, зачерпнулъ въ горсть воды и обрызгалъ ею лицо царевны.

Наконецъ, она открыла глаза, потомъ снова закрыла ихъ, открыла ихъ еще разъ съ выраженіемъ изумленія и узнала царя. Она сдлала было усиліе, чтобы подняться, но онъ остановилъ ее, и голова ея снова упала къ нему на колни. Онъ продолжалъ растирать ей виски своею широкою загорлою рукой и съ нжнымъ безпокойствомъ взглянулъ ей въ глаза, когда они на минуту устремились на него, потомъ стали блуждать въ пространств и закрылись опять.

— Что случилось?— тупо спросила она, наконецъ.

— Не знаю,— отвтилъ царь.— Я нашелъ тебя здсь, распростертой на полу. Ты ушиблась?— нжно спросилъ онъ.

— Ушиблась? Нтъ… но я ранена, я ранена… смертельно ранена,— прибавила она внезапно.— О, Дарій, еслибъ я могла теб сказатьI Правда ли, что ты другъ мн?

Она приподнялась безъ его помощи.

Горячая кровь снова прилила къ ея щекамъ и глаза ея засвтились прежнимъ блескомъ.

— Можешь ли ты сомнваться въ томъ, что я другъ теб, самый преданный другъ?— спросилъ ее царь.

Негушта встала на ноги и въ сильномъ волненіи начала ходить по маленькой зал. Она нервно теребила пальцами золотыя кисти своего плаща и по временамъ взглядывала на Дарія, который, стоя у фонтана, не сводилъ съ нея тревожнаго взора.

Вдругъ она остановилась передъ нимъ и устремила на него глаза, смотрвшіе необыкновенно печально и строго.

— Я скажу теб нчто, — начала она тихимъ голосомъ.— Вотъ что я скажу теб… всего сказать я не могу. Меня гнусно обманули, измнили мн, насмялись надо мной… какимъ образомъ, этого я не могу сказать теб, но ты мн повришь, не правда ли? Человкъ, котораго я любила… я не люблю его больше… бросилъ меня, какъ старую одежду, какъ ненужную вещь, какъ изношенную сандалію, къ которой ног его противно прикоснуться. Я не люблю его… я его ненавижу… да, да, я больше не люблю его!

Лицо Дарія потемнло, и онъ заскрежеталъ зубами, но продолжалъ стоять неподвижно, ожидая, что скажетъ еще царевна. Но Негушта умолкла и вдругъ снова начала ходить взадъ и впередъ, саавъ пальцами виски, какъ бы отъ сильной боли. Затмъ они остановилась опять и’ охваченная глубокимъ волненіемъ, положила об руки на плечи царя, который задрожалъ отъ ея прикосновенія, словно отъ удара могучей мужской руки.

— Ты говорилъ когда-то о своей любви ко мн,— промолвила Негушта короткимъ, прерывистымъ тономъ.— Скажи, ты все еще любишь меня?

— Разв такъ далеко то время, когда я сказалъ теб, что люблю тебя?— спросилъ Дарій съ нкоторою горечью.— Ахъ, не искушай меня, не растравляй моего недуга. Люблю ли я тебя? О, да, люблю’ какъ земля любитъ солнце, какъ никогда ни одинъ мужчина не любилъ ни одной женщины. Люблю ли я тебя? Да, да, я люблю тебя, и потому-то я несчастнйшій изъ людей.— Онъ задрожалъ съ ногъ до головы и суровыя черты его лица становились все мрачне по мр того, какъ онъ продолжалъ свою рчь.— Не хотя я такъ пламенно люблю тебя, я все же не могу сдлать ему зла… не могу этого въ силу своей великой клятвы… а, между тмъ, ради тебя я почти готовъ преступить ее. О, Негушта, Негушта!— воскликнулъ онъ въ страстномъ порыв,— не искушай меня! Не проси у меня этого, потому что ты можешь, если захочешь, сдлать лжецомъ великаго царя!

— Я не искушаю тебя,— отвтила царевна.— Я не хочу, чтобы ты повредилъ хотя бы волосъ на его голов. Онъ недостоинъ, чтобы ты поднялъ мизинецъ руки своей, чтобъ его убить. Но вотъ что я скажу теб…— Она запнулась.

Царь, какъ бы предчувствуя въ своемъ страстномъ возбужденія, что она хочетъ сказать, схватилъ ея руки и крпко сжалъ ихъ въ своихъ, не отрывая взора отъ ея очей.

— Дарій,— сказала она торопливо,— если ты любишь меня и если ты желаешь этого, я буду твоею женой.

Глаза царя вспыхнули дикимъ пламенемъ. Онъ выпустилъ ея руки и отступилъ отъ нея на нсколько шаговъ, смотря на нее въ упоръ. Потомъ онъ быстро повернулся, бросился на мраморную скамью, тянувшуюся вокругъ комнаты, закрылъ лицо руками и громко зарыдалъ.

Роковыя слова, произнесенныя Негуштой, казалось, вернули ей спокойствіе. Она подошла къ царю, опустилась передъ никъ на колни и стала нжно гладить его чело и жесткіе, спутанные волосы. Крупныя слезы покатились по его смуглымъ щекамъ. Онъ поднялся, взглянулъ на Негушту и обнялъ ее одною рукой.

— Негушта,— прошепталъ онъ,— это правда?

Она молча наклонила голову. Дарій привлекъ ее въ себ и прижалъ къ своей груди. Затмъ онъ нжно приблизилъ къ ней лицо, какъ бы желая поцловать ее, но вдругъ отшатнулся и отвелъ отъ нея глаза.

— Нтъ,— сказалъ онъ, какъ бы снова овладвъ собою.— Я слишкомъ многаго прошу, пща твоего поцлуя. Ты слишкомъ, слишкомъ много даешь мн. Я не достоинъ имть тебя своею женой. Нтъ!— воскликнулъ онъ, когда она сдлала движеніе, чтобы удержать его на мст.— Нтъ! дай мн уйти, потому что это несправедливо, недостойно… я не долженъ больше видть тебя. О, мн слишкомъ трудно противустать твоимъ искушеніямъ!

— Дарій, ты самый благородный, самый доблестный, самый мужественный изъ людей!

Подъ вліяніемъ внезапно овладвшаго ею порыва Негушта вообразила, что дйствительно любитъ Дарія. Величественная мощь Зороастра показалась ей холодною и ничтожною рядомъ съ пыломъ мужественнаго молодаго царя, который такъ искренно боролся съ жестокимъ искушеніемъ, такъ искренно стремился поступить справедливо и, вопреки ея собственной вол, оставить ей свободу. Въ этотъ мигъ она любила его, какъ свойственно любить такимъ женщинамъ — съ неудержимою вспышкой страсти. Юпа обвила руками его шею и привлекла его къ себ.

— Дарій, это правда… я не любила тебя прежде, но теперь я люблю тебя, потому что ни у кого нтъ такого мужественнаго сердца, какъ твое.

Она запечатлла горячій поцлуй на его чел и голова ея упала къ нему на плечо. Мгновенный трепетъ пробжалъ по тлу Дарія, затмъ онъ какъ бы утратилъ всякую способность къ борьб, его руки сплелись съ руками Негушты, еще державшей его въ своихъ объятіяхъ и онъ осыпалъ ее страстными поцлуями.

Когда Зороастръ очнулся отъ своего долгаго сна, была уже ночь. Его постили тяжелыя сновиднія, и онъ проснулся съ предчувствіемъ какой-то ужасной бды. Онъ услыхалъ непривычные звуки въ сосдней зал, вскочилъ съ постели и позвалъ одного изъ воиновъ своей стражи.

— Что тутъ происходитъ?— поспшно спросилъ онъ его.

— Великій царь,— да продлятся дни его во вки!— взялъ себ сегодня новую жену,— отвтилъ воинъ, выпрямившись во весь ростъ передъ своимъ начальникомъ, но смотря на него съ нкоторымъ любопытствомъ.

У Зороастра замерло сердце.

— Какъ? Новую жену? Кто-жь она такая?— спросилъ онъ, подходя ближе къ воину.

— Новая царица — Негушта, іудейская царевна,— отвтилъ копьеносецъ.— Во дворц будетъ большой праздникъ, для стражи тоже устроенъ пиръ и приготовлено обильное угощеніе для рабовъ.

— Хорошо, — отвтилъ Зороастръ.— Ступай пировать со всми.

Воинъ поклонился и вышелъ изъ комнаты. Зороастръ остался одинъ. Зубы его стучали, мощные члены тряслись. Но онъ не предался неистовой скорби, не искалъ облегченія въ слезахъ. Тотъ, кто увидлъ бы его въ эту минуту, сказалъ бы, что онъ страдаетъ лихорадкой. Его голубые глаза безцльно смотрли на нами лампады, лицо было мертвенно блдно, но онъ не испустилъ ни крика, ни стона. Потомъ онъ слъ на стулъ и сложилъ руки, какъ бы ожидая какого-нибудь событія. Но ничего во случилось, никто не пришелъ и не нарушилъ его уединенія, хотя до его комнаты доносился топотъ ногъ и несмолкаемый говоръ невольниковъ и воиновъ. Въ обширномъ дворц, съ его тысячнымъ населеніемъ, въ этихъ чертогахъ, гд вс веселились и бесдовали о предстоящемъ пир, Зороастръ былъ совсмъ одинокъ.

Наконецъ, онъ всталъ, медленно, съ усиліемъ, и прошелся два раза по комнат, отъ одного конца до другого. По одну ея сторону лежала на низкой полк его запасная одежда, между тмъ какъ блестящія латы и шлемъ, и все остальное вооруженіе его, котораго онъ не надвалъ на время своей спшной поздки въ Экбатану, были развшены на гвоздяхъ, на верхней части стны. Онъ посмотрлъ на вс эти вещи, перебралъ одно за другимъ вс свои одянія и нашелъ, наконецъ, большой темный плащъ и черный капюшонъ, какіе носили въ Мидіи. Онъ надлъ ихъ и подъ складками плаща спряталъ широкій, острый ножъ, которымъ опоясался. Затмъ, плотно закутавшись въ темную ткань и надвинувъ капюшонъ на глаза, онъ приподнялъ занавсь у двери и вышелъ изъ комнаты, не оглядываясь.

Въ толп рабовъ онъ прошелъ незамченный: зала тускло освщалась нсколькими факелами, и вниманіе всхъ было поглощено событіями этого дня и ожидавшимся пиромъ.

Изъ схваченнаго имъ на-лету разговора Зороастръ заключилъ, что празднество еще не начиналось, и поспшилъ къ мраморному портику, черезъ который должна была пройти царская процессія, направляясь въ большую залу, лежавшую въ центр главнаго зданія. Длинныя вереницы копьеносцевъ, въ бронзовыхъ латахъ и пунцовыхъ и синихъ мантіяхъ, окаймляли дорогу, усыпанную желтымъ пескомъ, листьями мирта и розами. У каждой колонны стоялъ громадный свтильникъ,.съ факеломъ изъ воска и камеди, горвшимъ яркимъ пламенемъ и испускавшимъ клубы дкаго, но благовоннаго дыма. Толпы воиновъ и рабовъ тснились за рядами копьеносцевъ, толкая другъ друга и пуская въ ходъ громкія шутки и сердитыя пререканія ради того, чтобы достать мстечко получше — цлый океанъ движущихся, кричащихъ, жестикулирующихъ людей. Благодаря своему высокому росту и широкимъ плечамъ, Зороастръ безъ труда пробрался впередъ и, никмъ не узнанный подъ своимъ капюшономъ, остановился тутъ, выглядывая изъ-за головъ двоихъ воиновъ собственной своей стражи, чтобы увидть процессію, какъ только она появится на широкой лстниц у противуположнаго конца портика.

Вдругъ послышались въ отдаленіи густые звуки трубъ и разомъ воцарилось молчаніе въ несмтной толп. Покорные ритму воинственной псни, эти пронзительные звуки то усиливались, то замирали и снова раздались, когда трубачи показались на широкой лстниц и начали спускаться по ступенямъ. За ними слдовали другіе музыканты, игравшіе на боле нжныхъ инструментахъ, тихая мелодія которыхъ слилась мало-по-малу съ громогласными раскатами трубъ, а позади нихъ шли пвцы, дополняя своимъ могучимъ, стройнымъ пніемъ потовъ музыки, предшествовавшій царю.

Процессія подвигалась мрными шагами. Не было ни жрецовъ, ни священнослужителей, ничего такого, что имло бы отношеніе къ храму, но за пвцами шло двсти дтей знатныхъ родовъ, въ блыхъ одяніяхъ, съ длинными гирляндами розъ въ рукахъ, спутавшимися до самой земли, такъ что цвты отрывались отъ нихъ ю дорог и усыпали собою песокъ.

Но Зороастръ не смотрлъ ни на пвцовъ, ни на дтей. Его глаза были напряженно устремлены на дв фигуры, слдовавшія за ними — на Дарія и его невсту Негушту. Они шли рядомъ, и процессія отдлялась открытымъ пространствомъ въ десять шаговъ впереди и десять шаговъ сзади отъ царственной четы. Дарій былъ въ пурпурной туник съ блыми полосами и въ мантіи изъ тирскаго пурпура, золотой царскій внецъ обхватывалъ его блую полотняную тіару, лвая рука его, загорлая и загрубвшая въ бою, покоилась на золотой рукоятк меча, а въ правой онъ держалъ длинный золотой жезлъ, сверху до низу обвитый миртомъ. Дарій выступалъ величаво, и когда онъ проходилъ мимо копьеіосцевъ, не одинъ изъ нихъ съ гордостью подумалъ, что великій царь по своей осанк не меньше его походитъ на воина.

По лвую сторону его шла Негушта, одтая съ головы до ногъ въ золотую парчу, въ мантіи изъ царственнаго пурпура, разввавшейся у нея на плечахъ. Блая полотняная тіара ея была украшена іиртомъ и розами, въ рукахъ она держала миртовую втвь.

Лицо ея казалось блднымъ при свт факеловъ, но съ виду она была спокойна и по временамъ бросала на Дарія взглядъ, въ которомъ никто не прочелъ бы непріязни.

При ихъ приближеніи ледяной холодъ пробжалъ по жиламъ Зороастра, и зубы его снова застучали. Голова его кружилась отъ дыма факеловъ, отъ могучихъ и потрясающихъ звуковъ музыки, отъ всего этого удивительнаго зрлища. Ему казалось невозможныхъ, чтобы это происходило на яву. Онъ устремилъ глаза на Негушту, но лицо его было совершенно заслонено темнымъ капюшономъ. Однакожъ, онъ такъ напряженно смотрлъ на нее, что она какъ бы почувствовала на себ его взглядъ и, ища его въ толп, позади воиновъ, встртилась съ нимъ глазами. Несмотря на странное одяніе, скрывавшее его черты, она, вроятно, узнала его, потоку что, хотя она спокойно продолжала свой путь, гнвная кровь прилила къ ея челу и внезапно окрасила все лицо ея густымъ румянцемъ негодованія.

Въ ту самую минуту, какъ она подходила къ тому мсту, гд стоялъ Зороастръ, онъ выступилъ впередъ и просунулъ голову между воиновъ. Его глаза сверкнули, какъ уголья, синимъ огнемъ, тихо, но отчетливо, подобно лезвію остраго меча, ударяющему по стали, прозвенлъ среди толпы его холодный металлическій голосъ:

— Измнница!

Только одно это слово сказалъ онъ, но вс кругомъ слышали его ржущій тонъ, котораго не могли заглушить ни голоса пвцовъ, ни пронзительные трубные звуки.

Негушта вздрогнула, остановилась на мгновеніе и обратила на темную фигуру взглядъ, горвшій такою невыразимою ненавистью и презрніемъ, какихъ никто не могъ бы представить себ на человческомъ лиц. Затмъ она прошла мимо.

Оба копьеносца поспшно обернулись къ человку, стоявшему между ними и дерзнувшему оскорбить новую царицу, и грубо схватили его за плечи. Еще минута, и онъ погибъ бы подъ ударами ихъ мечей. Но гибкіе блые пальцы его выскользнули съ быстротою молніи изъ-подъ плаща, вцпились въ руки обоихъ воиновъ и начали, трясти ихъ съ такою бшеною силой, что они громко закричали отъ боли и упали къ его ногамъ. Народъ разступился въ трепет и изумленіи, а Зороастръ, плотно закутавшись въ свой темный плащъ, быстро повернулся и скорыми шагами прошелъ мимо ошеломленной толпы.

— Это діаволъ горъ!— воскликнулъ кто-то.

— Это самъ Ариманъ!— сказалъ другой.

— Это тнь Баалова жреца, котораго царь казнилъ въ Вавилон!

— Это злой духъ Камбиза!

— Нтъ, — вымолвилъ одинъ изъ копьеносцевъ, растирая свою поврежденную руку,— это начальникъ Экбатанской крпости, Зороастръ. Я видлъ лицо его подъ капюшономъ.

— Очень возможно,— подхватилъ его товарищъ.— Говорятъ, онъ такъ силенъ, что можетъ переломить рукой полосу желза въ три пальца. Но я, все-таки, думаю, что это былъ діаволъ горъ.

Между тмъ, шествіе двинулось дальше и, прежде еще, чмъ толпа успла очнуться отъ удивленія, чтобы высказать свои догадки, Зороастръ уже миновалъ портикъ и опуствшіе дворы, спустился по широкой лстниц въ дворцовымъ воротамъ и вышелъ одинъ на безмятежный просторъ звздной ночи.

Онъ не хотлъ никакихъ сдлокъ съ своею скорбью, хотлъ остаться наедин съ нею. Онъ не нуждался въ сочувствіи смертныхъ, не хотлъ человческаго состраданія. Ударъ поразилъ его въ самое сердце, и ни одинъ мужчина, ни одна женщина не могли исцлить его раны. Зданіе блаженства, воздвигнутое имъ въ одинъ годъ, рушилось до самыхъ основаній, и паденіе его было ужасно. Его гибель распространилась на всю область души его и сокрушила весь чертогъ его тла. Дивный храмъ, въ который устремлялось его сердце для поклоненія возлюбленной, былъ уничтоженъ, разбитъ въ дребезги, его развалины походили на груду мертвыхъ костей, столь омерзительныхъ въ своемъ разрушеніи, что духовныя очи Зороастра отвратились въ ужас отъ внутренняго созерцанія такого зрлища.

Съ сухимъ, спокойнымъ взоромъ онъ пустился въ свой одинокій, унылый путь. Отъ его прошлаго не уцлло ничего, чмъ бы онъ сколько-нибудь дорожилъ. Его доспхи висли въ его комнат во дворц и, разставаясь съ ними, онъ разстался съ прежнимъ Зороастромъ — сильнымъ, молодымъ, прекраснымъ, съ воиномъ и любовникомъ, пвцомъ сладкихъ псенъ и могучимъ борцомъ, несравненнымъ наздникомъ, безпримрнымъ по своей доблести нуженъ. Тотъ, кто шелъ теперь одинъ среди непроницаемаго ночнаго мрака, былъ движущеюся печалью, былъ ужасомъ скорби въ образ призрака, блуждавшаго среди дйствительныхъ предметовъ, это былъ человкъ, для котораго ангелъ смерти являлся уже другомъ, а смерть — возлюбленною.

Онъ былъ одинъ, онъ видлъ какъ бы начало утшенія въ томъ, что находится далеко отъ толпы знакомыхъ и незнакомыхъ лицъ, такъ или иначе связанныхъ съ его жизнью, но окончательнаго и полнаго успокоенія онъ могъ достигнуть лишь тогда, когда ушелъ бы отъ самого себя, освободился бы отъ тяжести тла, давившей его, и отъ еще боле тяжкаго гнета души, изнывавшей подъ собственнымъ бременемъ, какъ подъ непосильною нощей. Ибо печаль была его спутницей отнын и неумирающее горе — его совтникомъ.

О, небо! Она была такъ прекрасна, а любовь ея такъ нжна и сильна! Ея лицо было подобно лику ангела, а двственное сердце — самымъ потаеннымъ лепесткомъ розы, свертывающимся въ почк передъ восходомъ солнца. Поцлуй ея былъ какъ вяніе весны, призывающей землю къ новой радостной жизни, глаза ея, какъ хрустальные ручьи, изъ глубины которыхъ истина предстала, красня, предъ золотые лучи дня. Ея уста были такъ нжны, что люди спрашивали себя съ недоумніемъ, неужели они могутъ раскрываться, но когда они раскрывались, ихъ сладостное дыханіе вылетало вмст съ музыкой ея рчей, казавшейся сладостне всхъ земныхъ звуковъ. Она была самою прекрасной кзъ всхъ смертныхъ женщинъ, самымъ прелестнымъ существомъ во всемъ Божьемъ мір, и изъ всхъ женщинъ, которыя любили, ея любовь была самою чистой, самою нжной и искренней. Не было женщины, подобной ей, и никогда не будетъ, а, между тмъ, какой-нибудь недли оказалось достаточно, чтобъ до такой степени измнить ее, такъ извратить ее и возмутить чистые элементы ея чудной природы, что она солгала самой себ и солгала своему возлюбленному, такъ, какъ никто не лгалъ никогда! И ради чего? Чтобъ надть на себя пурпурную мантію боле яркаго цвта, чмъ носили другія женщины, чтобъ украсить свои волосы золотымъ внцомъ, чтобъ назваться царицей. Царицей! Разв не была она отъ самаго рожденія царицей и владычицей всхъ сотворенныхъ женщинъ?!

Такъ никто не лгалъ никогда. Слышалъ ли кто-нибудь такую чудовищную ложь съ тхъ поръ, какъ міръ впервые узналъ всю неправду мудрости змія? Разв не клялась и не общала она святостью своего Бога любить Зороастра во-вки?

Суета суетъ — весь міръ, это зіяющая бездна тщеты, мрачная и безпросвтная, гд раздаются лишь заунывные стоны призраковъ людскихъ скорбей, гд тни людскихъ печалей въ дикихъ вопляхъ изливаютъ свою тоску среди зловщаго мрака! Это ночь, въ которой никогда уже не блеснетъ легкокрылая и ясная заря, никогда не прикоснется розовыми перстами къ очамъ бездыханнаго міра, не зажжетъ въ нихъ прежняго свта! Это зима съ мертвящимъ холодомъ, и никогда, среди неизмнно-повторяющихся вковъ неустаннаго времени, не увидитъ она больше лица новой весны, не почувствуетъ въ ледяныхъ жилахъ своихъ согрвающаго біенія позабытой жизни, возбужденнаго въ ндрахъ ея трепетною надеждой на чудное возрожденіе!

Далеко, далеко, среди южной равнины, Зороастръ лежалъ на увлажненной росою земл, вперивъ взоръ въ безпредльныя глубины неба, гд звзды сіяли, какъ миріады алмазовъ, на темпомъ покров ночи.

И кипвшая въ душ его буря утихла мало-по-малу, какъ падаетъ роса на землю, такъ снизошло на него спокойствіе необъятной пустыни. Въ вискахъ его замерло бшеное біеніе, и душа его, какъ бы отдлившись отъ своей необузданной скорби, вознеслась къ холоднымъ глубинамъ тверди небесной, гд нтъ ни тоски, ни печали. Глаза его сдлались прозрачными и неподвижными, тло оцпенло среди ночной росы, и духъ его, воспаривъ такъ высоко, что земныя силы уже не были властны удержать его полетъ, поднялся въ т далекіе предлы, гд нтъ ни утра, ни вечера для нескончаемаго дня, гд могучій хоръ небесныхъ ликовъ славословитъ Всевышняго торжественнымъ пснопніемъ.

XIII.

На дальнемъ юг, въ пустынныхъ горахъ, гд первобытное пастушеское племя пасетъ стада косматыхъ козъ на скудно-покрытыхъ растительностью каменистыхъ склонахъ, существуетъ глубокое ущелье, куда люди рдко проникаютъ, куда солнце лишь въ полдень на короткій мигъ роняетъ лучи свои. Чтобы достигнуть края этой узкой долины, пришлось бы идти или, врне, ползти цлыхъ полтора часа по берегу маленькаго ручейка, стремительно сбгающаго съ черныхъ скалъ. Тогда путникъ увидлъ бы передъ собой углубленіе, подобное большому природному амфитеатру, который со всхъ сторонъ обступили крутыя стны скалъ, представляя собой высокій замкнутый внецъ мрачныхъ утесовъ. Въ середин этого открытаго пространства, изъ-подъ массы чернаго камня, весело журча, вырывается рзвый родникъ и образуетъ широкое озеро, откуда воды тихимъ потокомъ стекаютъ въ плодоносную равнину и затмъ изливаются въ Араксъ, несущійся подъ башнями и дворцами величаваго Стаккара, боле чмъ въ двухъ дняхъ пути отъ потаеннаго ущелья.

Трудно было бы узнать Зороастра въ человк, который проводилъ цлые дни у родника, погруженный въ глубокія размышленія. Высокій станъ его страшно исхудалъ отъ поста и всяческихъ лишеній, волосы и борода его сдлались блоснжными и спускались густою массой до самаго пояса, а молодое прекрасное лицо было блдно и прозрачно. Но въ темно-синихъ глазахъ его свтилось пламя, не похожее на пламя прежнихъ дней,— то былъ чудный, спокойный огонь, какимъ горятъ взоры, устремленные на дивные образы и созерцающіе то, чего не дано видть очамъ смертныхъ въ этомъ бренномъ мір.

Около трехъ лтъ прошло съ того дня, какъ Зороастръ вышелъ изъ царскихъ чертоговъ въ Сузахъ и направился въ югу, ища мста, гд душа его могла бы обрсти покой. Ему было теперь только тридцать три года. Но между нимъ и его прошлымъ лежала великая бездна, отдлявшая человка отъ пророка, земныя заботы отъ божественнаго спокойствія высшей жизни.

Отъ времени до времени Зороастръ поднимался по крутой троп, проложенной имъ между камнями и утесами, и взбирался на вершину горы, тамъ ожидалъ его одинъ изъ горныхъ пастуховъ, приносившій ему разъ въ мсяцъ мшокъ съ сухимъ зерномъ и нсколько маленькихъ, жесткихъ сыровъ изъ козьяго молока. Въ обмнъ за эти скудные припасы Зороастръ всякій разъ давалъ пастуху по одному кольцу изъ золотой цпи, которую онъ когда-то носилъ на ше и которая еще была на немъ въ тотъ день, какъ онъ покинулъ дворецъ. Тридцать три кольца отдалъ онъ ему съ тхъ поръ, какъ появился въ ущель, и цпъ укоротилась боле, чмъ на половину. Ея должно было хватить, пока не исполнился бы тысячедневный срокъ обта, даннаго бывшимъ военачальникомъ, а потомъ отшельникъ ршилъ возложитъ свои упованія на благость премудраго Ормузда.

Зороастръ сидлъ у ключа и слдилъ за тмъ, какъ хрустальныя воды искрились и сверкали на солнц, длаясь совсмъ темными и непроглядными, какъ скоро лучи свта исчезали.

Въ теченіе долгихъ сутокъ онъ не двигался, сидя на томъ же самомъ мст, гд просидлъ почти три года, не чувствуя ни зноя въ короткіе солнечные часы, ни холода въ пору снговъ и морозовъ. Дикія длинношерстныя черныя овцы приходили сюда въ полдень на водопой и робко смотрли глупыми глазами на неподвижную фигуру, а по вечерамъ лютые волки тихонько подкрадывались изъ-за скалъ, обнюхивали землю подъ ногами Зороастра и вдругъ, поднявъ остроконечную морду, съ протяжнымъ воемъ ужаса, будто увидвъ страшный призракъ, убгали и скрывались во мрак.

А когда, наконецъ, наступала ночь, Зороастръ вставалъ и направлялся къ тому мсту, гд скалы, нависнувъ одна надъ другой, оставляли свободный проходъ. Человкъ съ блоснжными волосами устремлялъ долгій взглядъ на звздную высь и исчезалъ за утесами.

Тамъ находилась обширная пещера съ высокими сводами, стны ея были черныя и гладкія, точно полированныя руками искусныхъ рабочихъ, полъ представлялъ слой мягкаго чернаго песка, сухого и ровнаго, какъ въ двственной пустын. Посреди пещеры лежалъ, подобно громадному шару, черный твердый валунъ, а на вершин его горлъ неугасимый огонь, для поддержанія котораго не требовалось никакого топлива. Высокое остроконечное пламя разливало вокругъ странный блый свтъ, блиставшій и сверкавшій на гладкихъ черныхъ стнахъ пещеры и отражавшійся въ нихъ, какъ въ зеркалахъ. Пламя было неподвижно, оно не колебалось, не устремлялось вверхъ и не опускалось, но держалось прямо на темномъ жертвенник, словно копье изъ раскаленнаго до-бла золота. Этотъ чудесный огонь не испускалъ изъ себя дыма и не распространялъ жара, какъ всякій другой.

Тогда Зороастръ наклонялся и указательнымъ пальцемъ чертилъ на песк фигуру, подобную кругу, съ тою только разницей, что она перескалась двумя прямыми линіями съ сверозапада да юго-востокъ и двумя прямыми линіями съ сверо-востока на юго-западъ, и чрезъ концы этихъ линій онъ чертилъ малый кругъ, лежавшій вн большаго. На восточной же сторон, лицомъ къ жертвеннику, большой кругъ не былъ соединенъ, но размыкался на небольшомъ разстояніи {Маздаяснійская Дахма или мсто смерти. Эта фигура представляетъ собой горизонтальный планъ современной Башни Безмолвія у парсовъ.

Маздаяснійцы — сторонники религіи Зороастра. Названіе это составилось изъ словъ Мазда (Ахура Мазда — Великій Духъ) и Ясна — жертва, молитва, а также и извстная часть Авеста.}.

Начертавъ фигуру, Зороастръ выходилъ изъ круга и прикасался къ черной скал, на которой горлъ огонь, затмъ онъ снова входилъ въ кругъ и пальцами соединялъ его въ томъ мст, гд онъ оставался открытымъ, на восточной сторон, служившей входомъ. И въ ту самую минуту, какъ онъ замыкалъ кругъ, надъ всею фигурой, начертанной имъ, вспыхивалъ мягкій свтъ, подобный свту огня, но не столь сильный. Тогда Зороастръ ложился на спину, головой къ жертвеннику, а ногами къ западу, складывалъ руки на груди и закрывалъ глаза. Мало-по малу тло его цпенло, лицо становилось блдно, какъ у мертвеца, и въ этомъ оцпенніи духъ его отршался и освобождался отъ земныхъ узъ, между тмъ какъ члены его отдыхали.

И когда Зороастръ лежалъ такъ, отдленный отъ міра, замкнутый въ круг символической смерти свтомъ міроваго дятеля {Терминъ ‘міровой дятель’ употреблялся въ древней мистик для обозначенія того неуловимаго и всюду проникающаго тока, боле грубыми и осязательными проявленіями котораго считаются свтъ, теплота, электричество и жизненная сила.}, еяу снились сны и являлись виднія.

Его умъ, прежде всего, открылся для воспріятія тхъ боле широкихъ представленій о пространств и времени, о которыхъ онъ читалъ въ книгахъ своего учителя Даніила. Онъ понялъ тогда основныя начала, но не уразумлъ всей ихъ истины. Онъ былъ слишкомъ тсно связанъ съ окружавшею его жизнью, чтобы видть вещи въ боле ясномъ свт, озаряющемъ міровою истиной вс низменныя формы тлннаго вещества. Даніилъ передалъ ему первыя, великія основы. Вс люди, по своему невжеству, говорятъ о безконечности пространства и времени, какъ о такихъ идеяхъ, которыхъ люди сами по себ не могутъ ни обнять разумомъ, ни постичь. Человкъ, по ихъ словамъ, ограниченъ въ своихъ способностяхъ и не можетъ поэтому понимать безконечнаго. Это самое великое заблужденіе, въ какое только можетъ впасть мыслящее существо. Ибо безконечность, не имя конца, не можетъ быть ограничена, она отвергаетъ опредленіе, которому подлежатъ, по природ своей, конечныя вещи. Ибо опредлять значитъ полагать предлы, а то, что безконечно, не можетъ имть предловъ. Слдовательно, человкъ, пытающійся ограничить то, что не иметъ границъ, старается опредлить то, что неопредлимо по самой природ своей. Видя, что единственное жалкое средство, имющееся въ его распоряженіи для передачи душ чрезъ притупленныя вншнія чувства обманчивыхъ впечатлній отъ призрачныхъ предметовъ, что это средство совершенно неспособно дать ему представленіе о томъ, что только и есть дйствительнаго въ мір, онъ ищетъ исхода въ своемъ грубомъ невжеств и грубой и тяжеловсной рчи, и смло заявляетъ, что человческій умъ слишкомъ ограниченъ въ своей сущности для постиженія безконечности пространства или времени.

А, между тмъ, освобожденный отъ всякихъ путъ, разумъ человческій не только способенъ вмстить въ себ эти смлыя понятія, но этотъ самый жалкій безумецъ, видящій въ матеріальномъ мір всю полноту того, что можетъ знать человкъ, никогда не могъ бы подняться до размышленія о хотя бы даже обманчивыхъ предметахъ, къ которымъ онъ прицпляетъ свою безразсудную вру, еслибъ оскорбляемый и такъ ложно понимаемый имъ разумъ не обладалъ по самой природ своей тою безконечною способностью воспріятія, какой, по словамъ этого безумца, будто бы не существуетъ. Ибо, въ противномъ случа, если умъ ограниченъ, то должна быть опредленная граница для его способности пониманія, и легко представить себ, что подобная граница не замедлила бы сдлаться очевидной для всякаго мыслителя, столь же очевидной, настолько ясно то, что существо, заключенное въ трехъ измреніяхъ пространства, не можетъ, не измнивъ своей природы, высвободиться изъ этихъ трехъ измреній и не можетъ уклониться отъ законовъ, по которымъ матерія иметъ только длину, ширину и толщину, безъ четвертаго вншняго измренія.

Одна уже мысль, что безконечное пространство недоступно пониманію, служитъ сама по себ доказательствомъ того, что умъ безсознательно представляетъ себ точный характеръ подобной безконечности, не затрудняясь приписать ей всеобъемлемость, уклониться отъ которой нтъ возможности, въ которой существуютъ вс измренія и въ силу которой становятся возможными вс другія понятія. Слдовательно, если это безконечное пространство заключаетъ въ себ вс измренія существованія — преходящія, дйствительныя и потенціальныя, и если способности ума соотвтствуютъ свойствамъ безконечнаго пространства, такъ какъ разумъ несомннно чувствуетъ въ себ способность овладвать всякимъ ограниченнымъ понятіемъ, заключающимся въ той или другой части недоступнаго ограниченію цлаго, то отсюда вытекаетъ, что разумъ самъ по себ такъ же безконеченъ, какъ и пространство, въ которомъ жсе сотворенное иметъ свой преходящій образъ существованія и въ которомъ вс несотворенныя истины существуютъ вчно. Разумъ приходить къ пониманію безконечности при помощи того истиннаго знанія, которое есть внутреннее убжденіе, не зависимое отъ дятельности вншнихъ чувствъ.

По мр того, какъ Зороастръ устремлялъ внутреннюю созерцательную силу свою на первую главную основу всякаго возможнаго знанія, онъ постигъ мало-по-малу и главную причину, главную основу животворящей сущности, проникающей вс явленія и дающей начало движенію, какъ первоисточнику преходящаго существованія. Ему сдлался ясенъ великій законъ раздленія, временное распаденіе міроваго дятеля на дв части, порождающія своимъ распаденіемъ и возсоединеніемъ свтъ и теплоту, сокровенную силу жизни и первые законы притяженія, вс т явленія, которыя считаются матеріальными. Онъ увидалъ раздленіе мрака и свта и понялъ, что все то, что находится во мрак, отражается въ свт, и что свтъ, называемый нами свтомъ, есть въ дйствительности мракъ, сдлавшійся видимымъ, тогда какъ истинный свтъ невидимъ для очей, затемненныхъ грубою завсой преходящаго существованія. И когда отъ ночи, окутывающей землю, глаза его постепенно раскрылась для лицезрнія звзднаго неба, онъ узналъ, что образы, движущіеся и существующіе во тьм, тлнны и совершенно призрачны, тогда какъ боле чистое существо, отражающееся въ дйствительномъ свт, истинно и пребываетъ во-вки.

Затмъ, съ помощью своего знанія и могущества и внутренняго свта, таившагося въ немъ, онъ раздлилъ часть міроваго дятеля, находившуюся въ пещер, гд онъ жилъ, на дв части и возсоединилъ ихъ посредин, на камн, тамъ лежавшемъ,— и день, за днемъ, безъ перерыва, стало горть на его жертвенник безшумное, кроткое пламя. И раздленіемъ своей внутренней силы онъ. могъ также раздлять силу, скрытую во всхъ преходящихъ существахъ, согласно съ тми законами, которые, будучи вчны, проявляются въ томъ, что не вчно, но преходяще.

Дале, онъ сталъ размышлять о семи стихіяхъ человка, объ ихъ раздленіи и различіи въ ихъ природ.

Ибо первая стихія человка есть тлнное вещество.

Вторая стихія человка есть часть міроваго дятеля, дающая ему жизнь.

Третья стихія человка есть отраженіе его тлннаго существа въ звздномъ свт, сливающееся съ нимъ, но невидимое его земному оку.

Четвертая стихія человка составляется изъ всхъ желаній, испытываемыхъ имъ при посредств его вншнихъ чувствъ. Эта часть не есть существованіе дйствительное или преходящее, а есть результатъ.

Пятая стихія человка есть то, что говоритъ: ‘Я есмь’, и въ чемъ человкъ видитъ свое отличіе отъ другихъ людей, и съ этимъ связано пониманіе низшихъ предметовъ, но не высшихъ.

Шестая стихія есть чистое разумніе, вчное и сродное съ безконечностью времени и пространства, дйствительное, нетлнное, невидимое человческому оку.

Седьмая стихія есть душа, исходящая отъ Бога.

Зороастръ долго размышлялъ обо всемъ этомъ и, по мр того, какъ тло его все больше и больше ослабвало и изнурялось отъ поста и созерцанія, онъ началъ замчать, что по временамъ міровой дятель переставалъ разлагаться и возсоединяться въ нервахъ его вещественной стихіи, такъ что тло его длалось какъ бы мертвымъ, равно какъ и четвертая стихія, представляющая собою ощущеніе земныхъ желаній, самъ же онъ, три высшихъ стихіи его — его личность, его разумъ и душа — отдлялись на время отъ всего, что пригибало ихъ къ земл. И умственныя очи его отверзались для яснаго лицезрнія звзднаго свта и для непосредственнаго познаванія всего истиннаго и ложнаго.

Такъ лежалъ онъ ночь за ночью на полу своей пещеры, оцпенлый, неподвижный. Кругъ свта, который онъ создавалъ пріобртенною имъ властью, защищалъ его тло отъ всякихъ вншнихъ зловредныхъ вліяній. Ибо хотя пламя не давало жара, стоило какому-либо живому существу только приблизиться къ нему, чтобы мгновенно погибнуть, какъ отъ удара молніи. Такимъ образомъ, никакая вншняя опасность не грозила Зороастру въ эти часы его отршенія отъ земли, и онъ, когда хотлъ, покидалъ свое тло и опять возвращался въ него, и тогда въ немъ снова появлялось дыханіе и жизнь.

Такъ углублялся онъ взоромъ въ прошедшее, настоящее и будущее, и душа его просвтлялась, исполнялась божественной чистоты и возносилась къ небу, мечтая о вчномъ благ и безконечной правд. И мало-по-малу ему стало казаться, что въ одинъ изъ подобныхъ часовъ оцпеннія онъ долженъ покинуть свое тло навсегда и не оживлять его больше дыханіемъ. Ибо ему думалось, что разъ онъ достигъ возможности сбрасывать съ себя смертную оболочку и принимать безсмертіе, то было бы излишнею мукой снова облекаться въ плоть и носить ее, между тмъ какъ ему было такъ легко сложить ее съ себя совсмъ. Онъ уже почти принялъ ршеніе допустить смерть какъ бы нечаянно овладть его тлннымъ существомъ и остаться самому на вки въ той новой жизни, которую онъ обрлъ.

Но въ то время, какъ духъ его размышлялъ такимъ образомъ, онъ услышалъ голосъ, взывавшій къ нему, и сталъ слушать:

‘Одинъ мигъ подобенъ другому, и нтъ различія между однимъ днемъ и другимъ.

‘Одинъ мигъ въ вчности иметъ такую же важность, какъ и другой, ибо вчность не измняется, и одна часть ея не лучше всякой другой части.

‘Хотя человкъ безсмертенъ по душ своей, но онъ смертенъ по своему тлу, и время, которое душа его должна провести въ его тл, иметъ для него такую же цну, какъ и время, которое онъ долженъ провести вн его.

‘Не думай, что, самовольно покидая свое тло, еслибъ даже ты имлъ необходимыя для этого власть и знаніе, ты избгнешь того жребія, который Богу угодно было назначить теб.

‘Скоре же муки твои и срокъ твоего страданія увеличатся, потому что ты не сдлалъ съ своимъ тломъ того, что тло должно совершить.

‘Жизнь души, пока она обртается въ тл, иметъ такую же цну, какъ когда она покинетъ его. Ты не долженъ сокращать время своего пребыванія во плоти.

‘Хотя ты знаешь все, ты не знаешь Бога. Ибо хотя ты знаешь свое тло, которое въ мір, и міръ, который во времени, и время, которое въ пространств, все же знаніе твое не простирается дале, ибо пространство и все, что вмщается въ немъ, обртается въ Бог {Гермесъ Трисмегистъ: Pacmandres, XI, 2.}.

‘Ты позналъ земную и небесную мудрость. Познай же, что ты не минуешь законовъ земли, пока ты на земл, ни законовъ неба, когда будешь на неб. Вознеси сердце свое къ Богу, но соверши во плоти дла, предназначенныя для плоти.

‘Есть и другіе люди, посланные въ міръ, помяно тебя. Если ты покинешь міръ, какую пользу принесетъ твое знаніе другимъ людямъ? А, между тмъ, для того, чтобы ты былъ полезенъ другимъ, Богъ и послалъ тебя въ міръ.

‘И не только тебя, но и всякаго человка. Трудъ человка принадлежитъ человку, а трудъ ангеловъ — ангеламъ. Но время человка столь же цнно въ очахъ Божіихъ, какъ и время ангеловъ.

‘Все, что не исполнено въ свое время, останется неисполненнымъ во вки вковъ. Если въ то время, какъ ты обртаешься во плоти, ты не совершишь длъ, предназначенныхъ для плоти, такъ, какъ то предписываютъ законы человчества, то вступишь въ жизнь духа какъ бы слпымъ или увчнымъ, ибо жребій твой не будетъ исполненъ.

‘Вотъ въ чемъ заключается мудрость: человкъ не долженъ заботиться о мірскомъ ради себя, и душа его должна подниматься и возноситься надъ всмъ тмъ, что низмнно и тлнно, но онъ долженъ безъ ропота выполнять свой удлъ. Онъ не долженъ забывать о тлнномъ, хотя бы и воспарялъ къ нетлнному.

‘Ибо человкъ относится къ человку, какъ одна часть вчности къ другой. И какъ вчность была бы несовершенна, еслибъ можно было удалить изъ нея одно мгновеніе, такъ и земля была бы несовершенна, еслибъ хоть одинъ человкъ могъ быть взять отъ нея раньше предопредленнаго ему срока.

‘И такъ, если человкъ удаляетъ себя изъ міра, онъ порождаетъ этимъ несовершенство и погршаетъ противъ совершенства, которое есть законъ, установленный Богомъ.

‘Хотя міръ лежитъ во мрак, мракъ необходимъ для свта. Хотя міръ погибнетъ, а небо не погибнетъ во-вки, все же тлнное необходимо для вчнаго.

‘Ибо преходящее и неизмнное одинаково существуютъ въ вчности и составляютъ части ея. И одинъ мигъ подобенъ другому, и нтъ различія между однимъ днемъ и другимъ.

‘Иди же, возьми свое тло и соверши въ немъ среди людей дла, предназначенныя для плоти. Ибо ты призванъ совершить дла и, если они не будутъ исполнены въ свое время, которое наступило нын, они не будутъ исполнены во-вки, и ты сдлаешься несовершеннымъ духомъ.

‘Несовершенный духъ погибнетъ, ибо ничто несовершенное не можетъ жить вчною жизнью. Чтобы быть совершенными, вс дла должны быть исполнены въ то время, пока духъ обртается въ тл. Дла погибнутъ и погибнетъ тло, исполнившее ихъ, но душа совершеннаго человка не узнаетъ конца, и отблескъ того, что онъ сдлалъ, пребудетъ во-вки во свт.

‘Торопись, ибо срокъ жизни твоей кратокъ. Ты позналъ все, что законно познать, и тмъ скоре совершишь ты дла свои.

‘Торопись, ибо одинъ мигъ подобенъ другому, и нтъ различія между однимъ днемъ и другимъ.

‘Мигъ проходить безвозвратно, и то, что человкъ долженъ былъ сдлать въ одинъ день, не можетъ быть сдлано въ другой’.

Голосъ умолкъ, и духъ Зороастра возвратился въ тло его, покоившееся въ пещер, и глаза его открылись. Тогда отшельникъ поднялся и, стоя въ круг, засыпалъ пескомъ часть его, лежавшую къ востоку, и, какъ скоро кругъ разомкнулся, погасъ и свтъ, озарявшій его, и ничего не осталось на немъ, кром знаковъ, начертанныхъ на черномъ песк.

Зороастръ надлъ на себя свой ветхій плащъ, направился въ выходу и переступилъ за порогъ пещеры. Была свтлая ночь.

Луна въ зенит бросала съ неба свои широкіе вертикальные лучи въ тсное ущелье, и гладкіе черные камни сверкали сумрачнымъ блескомъ. На поверхности маленькаго озера у родника тоже отражались лучи мсяца, превращая его въ свтлый серебряный щитъ.

Зороастръ подошелъ къ ключу и остановился возл него. Тогда сіяніе луны озарило его блыя кудри, и бороду, и длинную блую руку, которую онъ положилъ на скалу.

Его тонкій слухъ, неимоврно изощренный долгимъ уединеніемъ и постомъ, уловилъ шаги человка на далекой вершин одного изъ утесовъ, и зоркій глазъ его вскор увидлъ человческую фигуру, спускавшуюся осторожно, но увренно, къ глубокой пропасти, у которой стоялъ Зороастръ. Все ясне и ясне обрисовывалась она передъ нимъ, пока, наконецъ, не приблизилась и не остановилась на одномъ изъ нависшихъ надъ бездной валуновъ, на такомъ разстояніи, чтобъ можно было слышать рчь. Это былъ пастухъ, приносившій отъ времени до времени пищу отшельнику, единственный изъ всхъ пастушескихъ обитателей окрестныхъ холмовъ, дерзавшій проникать въ священные предлы Зороастрова убжища. Онъ былъ храбрый малый, но, при вид человка, безмолвно стоявшаго у родника, онъ почувствовалъ какой-то благоговйный трепетъ, ему показалось, будто волосы Зороастра блистаютъ собственнымъ свтомъ, независимымъ отъ луннаго сіянія, и онъ стоялъ, объятый ужасомъ, опасаясь, какъ бы грозный аскетъ не поразилъ его смертью.

— Ты не сдлаешь мн зла, если я спущусь къ теб?— робко крикнулъ онъ ему.

— Я никому не длаю зла,— отвтилъ Зороастръ.— Иди съ миромъ.

Проворный пастухъ сошелъ со скалы и черезъ нсколько секундъ уже стоялъ внизу, среди камней, въ нсколькихъ шагахъ отъ того, кого онъ искалъ. Это былъ смуглый горецъ, одтый въ козлиную шкуру. Голосъ его раздавался хрипло отъ страха и, стараясь утвердиться ногами на камняхъ, онъ громко стучалъ своимъ посохомъ.

— Не ты ли тотъ, кого зовутъ Зороастромъ?— спросилъ онъ.

— Да, это я,— отвтилъ мистикъ.— Чего ты хочешь отъ меня?

— Ты знаешь, что великій царь находится теперь съ своими женами и всмъ дворомъ въ Стаквар,— продолжалъ пастухъ.— Я хожу иногда во дворецъ продавать сыръ невольникамъ. Великій царь издалъ указъ, что тотъ, кто приведетъ ему Зороастра, получитъ талантъ золота и пурпурную одежду. Я бдный пастухъ… ты не боишься идти во дворецъ?

— Я ничего не боюсь. За эти три года я забылъ, что такое страхъ.

— А какъ ты думаешь, великій царь не сдлаетъ теб зла? Ты хорошо платилъ мн за мои труды, съ тхъ поръ, какъ я впервые увидлъ тебя здсь, и я не хотлъ бы, чтобъ теб сдлали зло.

— Никто не можетъ сдлать мн зла. Мое время еще не настало.

— Такъ ты пойдешь со мной?— вскричалъ пастухъ въ порыв восторга.— И мн достанется и золото, и пурпурная одежда?

— Я пойду съ тобой. Ты получишь все, что желаешь,— отвтилъ Зороастръ.— Ты готовъ? Мн нечего брать съ собой, у меня нтъ имущества.

— Но, вдь, ты старъ,— возразилъ пастухъ, подходя ближе.— Разв ты можешь идти такъ далеко пшкомъ? У меня есть оселъ, я утромъ приду сюда съ нимъ и встрчу тебя на вершин. Я прибжалъ сюда второпяхъ, какъ только вернулся изъ Стаккара съ этою новостью.

— Я моложе тебя, несмотря на свою сдину. Я пойду съ тобою. Укажи мн путь.

Онъ наклонился къ освщенному луной роднику, зачерпнулъ въ горсть воды и утолилъ жажду, потомъ повернулся и началъ взбираться по крутому откосу долины. Пастухъ шелъ впереди, и страхъ предъ Зороастромъ боролся въ душ его съ радостною мыслью объ его удач.

XIV.

Негушта уже три года была женою Дарія, и царь все такъ же горячо любилъ ее. Но за это время ему часто приходилось отлучаться отъ своей молодой супруги, такъ какъ въ первые годы его царствованія постоянно вспыхивали мятежи то въ той, то въ другой области монархіи. Всякій разъ онъ возвращался, увнчанный побдой, и всякій разъ привозилъ Негушт богатые дары. Но царю не легко было поддерживать миръ между своими двумя женами, ибо Атосса жадно ловила всякій случай досадить Негушт и дать ей почувствовать, что она занимаетъ лишь второе мсто въ сердц царя, несмотря на вс вншнія преимущества, которыя онъ ей оказываетъ. Но Дарій былъ справедливъ и слдилъ за тмъ, чтобъ Атосса получала должное, не больше, но и не меньше.

Негушта радовалась исчезновенію Зороастра. Она испытала страшную муку въ тотъ мигъ, когда онъ обратился къ ней, выступавъ изъ толпы, и слово его нанесло ей рану, до сихъ поръ причинявшую ей жгучую боль. Въ эти три года Атосса ни разу не пыталась разубдить ее относительно того, что ей пришлось увидть въ то роковое утро, и Негушта все еще думала, что Зороастръ измнилъ ей. Съ ея точки зрнія иначе и быть не могло. Разв она не видла этого собственными глазами? Только низкій и безсердечный человкъ могъ такъ поступить. Она, конечно, ни слова не сказала Дарію о сцен, происходившей на террас. Она не желала гибели Атоссы, не желала и гибели своего вроломнаго возлюбленнаго. Несмотря на всю нжность царя, на вс милости, которыя онъ расточалъ ей, память о ея первой любви все еще не угасла въ ея сердц и она не въ силахъ была въ разговор съ Даріемъ вновь пережить эти ужасныя минуты. Зороастръ исчезъ, быть можетъ, даже умеръ, и ей не грозила больше встрча съ нимъ. Онъ не дерзнулъ бы переступить порога дворца. Она помнила, въ какой яростный гнвъ пришелъ царь, когда въ немъ шевельнулось подозрніе, что человкъ въ капюшон, нарушившій царское шествіе, былъ никто иной, какъ Зороастръ. Но потомъ съ свойственною ему безпечностью, Дарій сказалъ, что и самъ поступилъ бы точно такъ же, и что въ силу клятвы своей онъ никогда не будетъ преслдовать молодаго перса. Онъ поклялся милостью Ормузда, онъ былъ царь царей и не воевалъ съ разочарованными влюбленными.

Между тмъ, Дарій выстроилъ себ великолпный дворецъ за стнами Стаккарской крпости, въ долин Аракса, и проводилъ тамъ весну и зиму, когда это позволяли многосложныя государственныя заботы. Онъ велъ почти непрерывную войну съ безчисленными искателями приключеній, провозглашавшими себя царями въ различныхъ провинціяхъ. Съ неимоврною быстротой онъ перелеталъ изъ одной части своихъ владній въ другую, съ востока на западъ, съ свера на югъ, но, возвращаясь въ столицу, онъ всякій разъ заставалъ при двор какія-нибудь распри, и тогда хмурилъ брови и утверждалъ, что гораздо трудне управлять горстью женщинъ, чмъ Мидіей, Персіей и Вавилономъ, взятыми вмст.

Атосса докучала ему своими коварными намеками.

— Когда царь отправляется въ походъ,— начала она однажды,— дворецъ остается безъ главы, Отанъ — человкъ слабохарактерный. Царь не хочетъ поручить мн надзоръ за внутреннимъ управленіемъ и не поручаетъ его никому другому.

— У меня нтъ никого, кому я могъ бы вполн доврять,— отвчалъ Дарій.— Неужели вы не можете и мсяца прожить въ мир?

— Нтъ,— возразила Атосса, со своею обольстительною улыбкой,— это невозможно, царскія жены никогда не поладятъ между собою. Пусть царь выберетъ кого-нибудь и назначитъ его правителемъ дворца.

— Кого же мн выбрать?— угрюмо спросилъ Дарій.

— У царя былъ когда-то врный слуга,— подсказала Атосса.

— А разв теперь у меня нтъ врныхъ слугъ?

— Есть, конечно, но нтъ никого, кто былъ бы такъ преданъ царю и такъ готовъ исполнять царскія повелнія, какъ тотъ человкъ, котораго я подразумваю. Онъ покинулъ Сузы въ тотъ день, когда царь взялъ себ въ жены Негушту…

— Ты говоришь о Зороастр?— спросилъ Дарій, хмуря брови и свирпо смотря на Атоссу. Но она совершенно спокойно выдержала его взглядъ.

— О комъ же иначе?— отвтила она.— Почему бы теб не послать за нимъ и не сдлать его правителемъ дворца? Онъ былъ, вдь, въ самомъ дл врнымъ и усерднымъ слугой.

Царь все еще пристально вглядывался въ ея черты, какъ бы стараясь вывдать, что побуждало ее высказывать такое желаніе, или, по крайней мр, уловить на ея лиц насмшливый взглядъ, который бы согласовался съ ея язвительными рчами. Но лукавство Атоссы было слишкомъ тонко, чтобы онъ могъ его разгадать, хотя онъ и не въ силахъ былъ отдлаться отъ смутнаго подозрнія, что она хочетъ досадить ему, умышленно вызывая въ немъ непріятныя воспоминанія. Онъ отвтилъ ей на свой ладъ:

— Если Зороастръ еще живъ, я велю привести его и сдлаю его правителемъ дворца. Онъ, дйствительно, былъ мн врнымъ слугой: онъ будетъ начальствовать надъ всми вами, и вс ваши раздоры должны будутъ прекратиться.

И, не откладывая своего намренія, царь издалъ указъ, гласившій, что тотъ, кто приведетъ предъ царскія очи Зороастра, получитъ въ награду талантъ золота и пурпурное одяніе.

Когда Негушта услыхала объ этомъ, она сильно встревожилась. Когда же Атосса начала ей разсказывать, что Зороастръ скоро возвратится и будетъ назначенъ правителемъ дворца, Негушта встала и удалилась съ такою ненавистью и презрніемъ во взор, что даже невозмутимая царица подумала, что зашла слишкомъ далеко.

Были и другія причины, по которымъ Дарій желалъ возвращенія Зороастра. Онъ часто задавалъ себ вопросъ, какъ могъ этотъ человкъ до такой степени оскорбить Негушту, чтобы въ нсколько мгновеній превратить ея любовь къ нему въ ненависть, но онъ никогда не допрашивалъ ее объ этомъ. Ни онъ, ни она никогда не ршились бы коснуться этого предмета. Притомъ же, Дарій былъ слишкомъ счастливъ въ своемъ супружеств съ Негуштой, а потому и не пытался проникнуть въ тайну, раскрытіе которой могло поколебать это счастье. Горе и гнвъ Негушты, когда она сообщила ему объ измн своего возлюбленнаго, были такъ неподдльны, wo царь и подумать не могъ, что, вступая въ бракъ съ іудейскою царевной, онъ попираетъ права Зороастра. Правда, его великодушное сердце не разъ говорило ему, что Негушта согласилась сдлаться его женою отчасти изъ благодарности за его доброту, отчасти же изъ раздраженія противъ своего вроломнаго жениха, но, какъ ни была она своенравна во всемъ другомъ, по отношенію и царю она никогда не мнялась, всегда была кротка и нжна съ нить, хотя въ любви ея и не было страсти. Теперь же вся гордость ея возмутилась при мысли о томъ, что человкъ, обманувшій ее, получить высокую должность при двор. Мучительныя думы о томъ, какъ она съ нимъ встртится и какъ ей слдуетъ держаться съ нимъ, совсмъ лишили ее сна. Румянецъ исчезъ съ ея щекъ, паза ушли въ орбиты отъ недобрыхъ предчувствій, она утратила душевный покой. Въ глубокихъ тайникахъ ея сердца еще жила упорная любовь къ ея прежнему милому. Негушта мужественно старалась заглушить и подавить въ себ это чувство, но оно не умирало, подобно дремлющему исполину, оно было готово подняться и мгновенно перевернуть вверхъ дномъ всю ея природу, еслибъ только ей удалось смыть пятно вроломства, омрачавшее свтлую память ея возлюбленнаго и снять бремя безчестія, низвергнувшее его съ того недосягаемаго мста, которое ему когда-то принадлежало въ ея душ.

Дарію, конечно, хотлось узнать всю правду относительно поведенія Зороастра. Но онъ желалъ его возвращенія еще по другой, боле вской причин. Царя безпокоило одно обстоятельство, имвшее существенную важность для его государства, и онъ не сомнвался въ томъ, что изъ всхъ его подданныхъ никто не могъ такъ поддержать его и дломъ, и совтомъ, какъ Зороастръ, питомецъ покойнаго пророка Даніила.

Государственная религія была самаго неопредленнаго характера. Въ различныхъ областяхъ, составившихъ огромную персидскую монархію, происходили столь частые перевороты, что въ теченіе цлаго ряда поколній почти съ каждымъ новымъ государемъ водворялась и новая религія. Киръ, приверженецъ культа финикіянъ, поклонялся солнцу и лун, построилъ въ честь ихъ храмы и приносилъ жертвы какъ небеснымъ свтиламъ, такъ и множеству другихъ боговъ. Камбизъ превратилъ храмы, воздвигнутые его отцомъ, въ капища огнепоклонниковъ и предалъ огню тысячи человческихъ жертвъ, услаждаясь блескомъ установленныхъ имъ обрядовъ и кровопролитіемъ, свирпая страсть къ которому овладвала имъ все сильне и сильне по мр того, какъ его пороки превозмогали надъ его лучшими чувствами. Но при обоихъ этихъ царяхъ въ народ все еще сохранялась древняя арійская религія маговъ и сами маги провозглашали при всякомъ удобномъ случа, что только за ними осталось право именоваться жреческою кастой, потомками древнихъ арійскихъ браминовъ. Гомата-Лжесмердизъ былъ браминомъ, по крайней мр, по имени, и, вроятно, также и по происхожденію, и въ теченіе его кратковременнаго царствованія единственными указами, выпущенными имъ изъ его уединенія въ Сузахъ, были повелнія разрушить существующіе храмы и возстановить на пространстввсей монархіи религію маговъ. Умертвивъ Смердиза, Дарій принялся за истребленіе маговъ, и долго лились потоки ихъ крови по улицамъ Сузъ. Затмъ онъ возстановилъ храмы и культъ Орирда, насколько это было возможно. Но уже вскор для него сдлалось очевидно, что религія находится въ состояніи полнаго упадка и что ему не легко будетъ обратить къ чистому монотеизму несмтную массу своихъ подданныхъ, которые въ глубин сердца оставались магами или язычниками и, при смнахъ одного царствованія другимъ, только уступая сил, молились чужимъ богамъ. Въ результат оказалось, что народъ не захотлъ подчиняться царскому повелнію и производилъ возстанія всюду, гд только находилъ себ вождя. Многочисленные мятежи, стоившіе Дарію не мене девятнадцати сраженій, почти вс были вызваны стараніями возстановить въ различныхъ областяхъ монархіи религію наговъ. Едва ли найдется другая эпоха во всемірной исторіи, когда въ такой короткій періодъ времени было пролито столько крови въ защиту религіозныхъ убжденій.

Самъ Дарій глубоко вровалъ въ могущество премудраго Ормузда и не задумывался приписывать все зло, существующее въ мір, діаволу Ариману. Онъ питалъ глубокое презрніе ко всякому идолопоклонству, язычеству и суеврію вообще, и въ своей ежедневной жизни придерживался несложныхъ обрядовъ древнихъ маздаяснійцевъ. Но онъ не былъ способенъ взять на себя починъ въ религіозномъ движеніи, и хотя онъ окружилъ себя наиболе достойными, какъ ему казалось, жрецами и даровалъ имъ всевозможныя привилегіи, однако, характеръ ихъ богослуженія далеко не удовлетворялъ его. Самъ онъ не могъ создать новаго ученія, но онъ былъ вовсе не увренъ въ томъ, что обряды, совершавшіеся его жрецами, дйствительно проникнуты тою простотой и истинною религіозностью, которыя онъ желалъ въ нихъ видть. Пснопнія, длинные, однообразные и безконечно повторявшіеся гимны были, пожалуй, ему по сердцу, огонь, горвшій неугасимо, являлся достойнымъ символомъ неусыпной мудрости и дятельности Верховнаго Существа, побждающаго тьму свтомъ. Но страшное опьяненіе, въ которое впадали жрецы, благодаря чрезмрному употребленію гаомы, дикое безчинство и неистовство, которыми они выражали свое набожное настроеніе подъ вліяніемъ этого одуряющаго напитка, глубоко претили царю. Древнйшіе маздаяснійцы утверждая, что употребленіе гаомы было актомъ, съ одной стороны, угоднымъ Ахур Мазд, съ другой — необходимымъ для поощренія религіознаго пыла жрецовъ среди долгаго и однообразнаго пснопнія, которое иначе превратилось бы въ небрежное исполненіе скучной обязанности. Частыя повторенія однихъ и тхъ же стиховъ въ гимнахъ служили уже, по ихъ словамъ, доказательствомъ того, что ихъ должны были пть только люди, находившіеся подъ какинъ-нибудь постороннимъ и сильнымъ воздйствіемъ. Только дикое безуміе, вызываемое гаомой, могло поддерживать надлежащее рвеніе и мощную энергію при пніи безконечнаго ряда однобразныхъ молитвъ.

Царь слушалъ эти доводы, но они не успокоивали его. Онъ посщалъ богослуженіе съ подобающею его сану исправностью я съ образцовымъ терпніемъ присутствовалъ при исполненіи обрядовъ. Но они претили ему, и онъ желалъ преобразовать ихъ. Тогда онъ вспомнилъ, что Зороастръ былъ самъ ревностнымъ маздаяснійцемъ, что съ юныхъ лтъ онъ занимался изслдованіемъ вопросовъ религіи и что ему выпало на долю счастье пользоваться наставленіями Даніила, который какъ бы передалъ своему питомцу величественную простоту своей вры. Дарій зналъ, что еврейскій народъ отличается трезвостью и необычайною твердостью религіозныхъ убжденій, онъ слыхалъ, что хотя употребленіе пищи и входитъ до нкоторой степени въ составъ его обрядовъ, но что культъ его отнюдь не связанъ съ опьяненіемъ. Онъ думалъ, что Зороастръ могъ бы помочь ему своими совтами въ этомъ дл. Пославъ за нимъ, онъ сдлалъ бы видъ, что исполняетъ желаніе царицы, и, въ то же время, заручился бы мудрымъ совтникомъ въ своихъ затрудненіяхъ. Съ своею обычною стремительностью онъ тотчасъ же приступилъ къ осуществленію своего плана, стараясь уврить себя, что Зороастръ за эти годы усплъ позабыть іудейскую царевну, а если бы это оказалось не такъ, то, вдь, во власти царя было предотвратить могущія возникнуть отсюда непріятности.

Прошло не мало дней, но хотя указъ былъ разосланъ во вс концы монархіи, о Зороастр не было слуху. Онъ нашелъ себ врное убжище и отыскать его не представлялось возможности.

Атосса, въ глубин души страстно желавшая возвращенія Зороастра не только потому, что съ его появленіемъ у нея явилось бы новое средство язвить Негушту, но и потому, что сама она все еще чувствовала къ нему что-то похожее на любовь, начала уже опасаться, что онъ умеръ или покинулъ предлы государства. Что карается Негушты, она не знала, желать ли его возвращенія, или радоваться тому, что она избгла пытки, которую должна была причинить ей встрча съ Зороастромъ. Она отдала бы все на свт, чтобы увидать его на одинъ только мигъ и ршить, такъ сказать, желаетъ она или нтъ увидть его. Тоска, овладвшая ею, глубоко ‘мущала ее и она жаждала узнать окончательно, чего ей слдуетъ ожидать.

Она возненавидла Стаккаръ съ его великолпными садами и пышными колоннадами, съ мягкимъ южнымъ втромъ, цлый день струившимся по долин розъ и вливавшимъ чудное благоуханіе въ южныя окна. Она возненавидла лнивую роскошь, которой была окружена, и праздную нгу своей жизни. Ея страстная еврейская природа томилась по яркому солнцу, по безконечнымъ пескамъ Сиріи, по жгучему, знойному дыханію пустыни. Она едва ли видла ее въ дйствительности, потому что всю свою молодую жизнь она провела въ самыхъ блистательныхъ дворцахъ государства, среди самыхъ прекрасныхъ садовъ, какіе только могла развести рука человка. Но любовь къ солнцу и пескамъ пустыни была у нея въ крови. Она возненавидла мягкія подушки и нжные шелка и цвты, ароматомъ которыхъ былъ постоянно пропитанъ тяжелый воздухъ.

Стаккаръ {Истаккаръ, получившій посл завоеванія его Александромъ Македонскимъ названіе Персеполя.}, могучая крпость въ долин Аракса, возвышался темною, зловщею твердыней на берегахъ небольшой рки, увнчанный башнями съ массивными зубцами и грозно смотрвшій на цвтущіе сады подобно тому, какъ суровый школьный учитель хмурится, глядя на улыбающуюся толпу милыхъ дтей. Но Дарій выбралъ мсто для дворца въ нкоторомъ отдаленіи отъ крпости, тамъ, гд рка длала крутой изгибъ вокругъ откоса горы, который спускался мягкими уступами въ долину, между тмъ какъ дальше холмы разступались, открывая обширную равнину Меродашта, простиравшуюся на нсколько десятковъ фарсанговъ по направленію хь южному проходу. На этомъ откос царь веллъ построить громадную набережную, на которую всходили по широчайшей во всемъ мір лстниц съ такимъ удобнымъ подъемомъ, что всадникъ легко могъ бы подняться по ней и спуститься обратно, безъ малйшей опасности для своего коня. На набережной былъ воздвигнутъ дворецъ, опиравшійся на широкіе портики и колоннады, сооруженный весь цликомъ изъ полированнаго чернаго мрамора, представлявшаго странный контрастъ съ зелеными склонами холмовъ и яркими красками розъ въ окрестныхъ садахъ. Безконечные ряды зданій поднимались за дворцомъ и тянулись на далекое пространство до самой рки. Самою выдающеюся изъ верхнихъ построекъ былъ величественный храмъ Ормузда, гд совершались обряды, причинявшіе столько безпокойства царю. Это было массивное квадратное зданіе, не столь высокое, какъ дворецъ, и состоявшее изъ каменныхъ стнъ, окруженныхъ глубокимъ портикомъ изъ полированныхъ колоннъ. Его не было видно съ большой лстницы, такъ какъ онъ стоялъ непосредственно за дворцомъ, который и скрывалъ его отъ взоровъ.

Стны, карнизы и капители колоннъ были покрыты безконечными клинообразными надписями и изукрашены богатою рзьбой, изображавшей священныя процессіи, длинныя вереницы воиновъ, плнниковъ, а также и всевозможныхъ животныхъ. Эта работа была выполнена плнными египтянами, и такъ тщательно былъ изваянъ и отполированъ твердый черный мраморъ, что тотъ, кто смотрлъ на него, могъ видть свое лицо въ ровной поверхности, отражавшей свтъ, подобно темнымъ зеркаламъ.

Долина надъ Стаккаромъ производила могучее впечатлніе величественными очертаніями утесовъ и острыми, мрачными вершинами, а крпость, высоко поднимавшаяся надъ ущельемъ, казалась выдавшимся обломкомъ громадной горы, оторваннымъ и отброшеннымъ отъ главной цпи силою землетрясенія или какого-либо другаго грознаго явленія природы. Но виды, открывавшіеся изъ оконъ дворца, представляли полный контрастъ одинъ другому. Съ одной стороны крутые холмы увнчивались скалами, рисовавшимися, какъ черные силуэты, на сверо-западномъ кра неба, съ другой — равнину устилали розовые сады, померанцевыя рощи и воздланныя поля и, наконецъ, въ смутной дали поднималась ровная линія нжно-голубыхъ южныхъ горъ, утопавшихъ въ прозрачной дымк согртаго мягкимъ солнцемъ воздуха. Можно было подумать, что по одну сторону дворца царитъ зима, а по другую — лто, по одну сторону — холодъ, по другую — зной, по одну сторону — суровая сила, по другую — покой и нга.

Но Негушта устремляла взглядъ на сверъ — и отворачивалась, содрогаясь отъ холода, устремляла взглядъ на югъ — и отворачивалась, утомленная зноемъ. Ничего, ничего здсь не было, что стоило бы въ ея глазахъ хоть одного мгновенія безвозвратно минувшихъ чудныхъ лунныхъ ночей среди миртовыхъ рощъ Экбатаны! Все величіе и всю роскошь своего царскаго сана отдала бы она съ радостью за то только, чтобы Зороастръ остался ей вренъ. Она удалила, совершенно изгнала его изъ своего сердца, какъ ей казалось, но теперь, когда снова зашла о немъ рчь, она недоумвала, любитъ ли она его и до сихъ поръ, несмотря на все его вроломство, или только память о былой любви воскресаетъ въ ея душ и заставляетъ ее безсознательно произносить имя Зороастра, когда она остается одна.

Она оглядывалась на истекшіе три года и убждалась, что она честно исполнила свой долгъ относительно царя. Она знала также, что исполнила его по доброй вол, нердко даже бывали минуты, когда она говорила себ, что нжно любитъ Дарія. Да и ничего не было бы удивительнаго въ томъ, еслибъ она дйствительно полюбила его, такъ какъ онъ былъ прямодушенъ, доблестенъ и благороденъ во всхъ своихъ мысляхъ и поступкахъ, и все, что онъ могъ сдлать, чтобы доказать свою любовь къ Негушт, все это онъ сдлалъ. Если жизнь ея проходила сравнительно счастливо, то это въ значительной степени объяснялось тмъ, что съ каждымъ днемъ она убждалась все сильне въ предпочтеніи, которое Дарій оказывалъ ей предъ ея соперницей, и чувствовала, какъ досадуетъ въ глубин души Атосса всякій разъ, какъ Дарій покидалъ ее и спшилъ къ іудейской царевн. Еслибъ у Негушты зародилось подозрніе, что она прискучила царю, она, по всей вроятности, убжала бы изъ дворца и пошла бы на встрчу всмъ превратностямъ судьбы, ожидавшимъ ее на бломъ свтъ, но она не ршилась бы вытерпть издвательствъ блокурой улыбающейся женщины, которую она такъ ненавидла. Или же она прокралась бы ночью въ спальню Атоссы, и тогда индійскій кинжалъ, съ которымъ она никогда не разставалась, вонзился бы быстро и увренно по самую рукоятку въ сердце голубоокой царицы. Негушта не могла бы вынести смиренно пренебрекенія къ своей красот и къ своимъ правамъ. Но теперь она царила безусловно въ душ Дарія. Онъ былъ справедливъ и не допускалъ различія въ обстановк и штат обихъ царицъ, но къ Негушт обращался онъ, когда пилъ на пиршеств и поднималъ кубокъ любви. Къ Негушт отправлялся онъ, когда его угнетали государственныя заботы, и онъ нуждался въ совт, и на ея колни опускалъ онъ усталую голову, когда возвращался съ тяжело добытою побдой, измученный быстрою и долгою здой на кон.

Но об царицы ненавидли другъ друга лютою ненавистью, и въ отсутствіе Дарія ихъ вражда прорывалась иногда и принимала характеръ открытой борьбы. Ихъ стража дралась между собой на дворцовыхъ площадкахъ, а рабыни, встрчаясь на лстницахъ, вцплялись другъ другу въ волосы. Съ возвращеніемъ Дарія водворялся на нкоторое время вооруженный миръ, котораго никто не смлъ нарушить. Но до царя часто доходили слухи о происходившихъ безъ него распряхъ, онъ сердился, клялся покончить со всмъ этимъ, но ничего не могъ сдлать и оказывался въ этомъ случа не умне другихъ великихъ людей, которымъ приходилось выбирать между капризами двухъ женщинъ, ненавидвшихъ другъ друга.

Но вотъ пронеслась всть о томъ, что Зороастръ скоро вернется къ двору, и об царицы еще больше отстранились одна отъ другой: он знали, что если онъ возвратится, то это неизбжно приведетъ къ какому-нибудь смертельному столкновенію между ними, а потому об он зорко наблюдали одна за другой и держались насторож.

Дни проходили за днями, но указъ оставался безъ послдствій. Никто не видалъ Зороастра и ничего не слыхалъ о немъ съ той самой ночи, какъ онъ вышелъ изъ Сузъ. Онъ ничего не взялъ съ собою изъ дворца и не оставилъ никакого слда, по которому могли бы направиться поиски. Многіе говорили, что онъ покинулъ предлы царства, другіе утверждали, что онъ умеръ въ пустын. А Негушта томилась и не знала покоя, потому что, наперекоръ самой себ, она, все-таки, надялась увидть его еще разъ.

XV.

Внутренность храма была освщена сверху безчисленнымъ множествомъ бронзовыхъ лампадъ самой простой работы, какъ и все, что относилось къ культу Ормузда. Посредин, на небольшомъ жертвенник изъ чернаго камня, стояла бронзовая жаровня въ форм кубка и въ ней спокойно горлъ небольшой огонь, струйки дыма, поднимавшіяся отъ него, вились по плоскому потолку и окутывали лампады какъ бы туманомъ. Передъ жертвенникомъ лежалъ запасъ топлива — тонкія, ровно наструганныя палочки благо сосноваго дерева, правильно сложенныя въ симметрическую кучку. На одномъ конц овальной залы стояла огромная ступка изъ чернаго мрамора съ тяжелымъ деревяннымъ пестикомъ, она помщалась на кругломъ пьедестал, въ которомъ былъ высченъ желобъ, съ отверстіемъ впереди, и сокъ гаомы обильнымъ потокомъ изливался отсюда, когда жрецы, смочивъ водою свжій корень, толкли его въ ступк. Жидкость устремлялась въ квадратный мраморный сосудъ и оставалась въ немъ до тхъ поръ, пока, перебродивъ въ теченіе нсколькихъ дней, она не пріобртала опьяняющаго свойства, за которое такъ цнилась и которому была обязана своимъ священнымъ характеромъ. Возл сосуда лежала на низкомъ мраморномъ стол громадная деревянная ложка, а рядомъ съ нею стояли дв золотыя чаши, широкія, но не высокія и съуживавшіяся посредин, на подобіе песочныхъ часовъ.

На противуположномъ конц храма, передъ мраморнымъ щитомъ, заслонявшимъ входъ, было поставлено большое рзное кресло изъ чернаго дерева, выложеннаго золотомъ и серебромъ, оно поднималось на одну ступень надъ уровнемъ пола.

Было уже темно, когда царь вошелъ въ храмъ, въ своемъ парадномъ одяніи, съ мечомъ на перевязи, съ длиннымъ скипетромъ въ правой рук и зубчатою короной на голов. Его густая черная борода еще больше отросла за эти три года и разввалась на его пурпурной съ блымъ мантіи, падая почти до самаго пояса. Лицо его смотрло сурово, и глубокія линіи его крупныхъ чертъ приняли боле массивные контуры. Вмст съ гордостью, которую приносила царю каждая новая побда, въ его взор являлось все больше и больше спокойствія и сознанія своего могущества. Поступь его сдлалась медлительне, и широкая загорлая рука сжимала золотой скипетръ уже не съ прежнею нервною стремительностью, а съ боле непреклонною энергіей. Но брови царя были сдвинуты и угрюмый взглядъ, съ какимъ онъ занялъ свое мсто на трон, насупротивъ жертвенника съ огнемъ, обличалъ человка, готоваго придти въ неудовольствіе и не старавшагося скрывать свои чувства.

Вслдъ за нимъ явился верховный жрецъ, въ бломъ одяніи,опоясанный широкимъ блымъ полотнянымъ шарфомъ, жесткіе концы котораго, обшитые бахрамою, свшивались набокъ. На голов у него была высокая митра, тоже изъ благо полотна, и широкій, обшитый бахромою орарь изъ той же ткани спускался двумя широкими полосами отъ шеи до самыхъ ногъ. Черная, блестящая и мягкая, какъ шелкъ, борода его ниспадала почти до пояса. Онъ прошелъ впередъ и сталъ спиной къ царю и лицомъ къ жертвеннику, въ десяти шагахъ отъ втораго огня.

Затмъ изъ-за мраморнаго щита показались дв вереницы другихъ жрецовъ, шедшихъ по два въ рядъ и облеченныхъ въ такіи же блыя одянія, какъ и верховный жрецъ, съ тою только разницей, что на нихъ не было орарей и митры были ниже. Они выстроились вокругъ стнъ храма — числомъ шестьдесять девять мужей, воспитанныхъ въ жреческомъ званіи, съ дтства упражнявшихся въ пніи древнихъ маздаяснійскихъ гимновъ, вс они были въ полной сил молодости, чернобородые и широкоплечіе, съ массивнымъ челомъ и прямыми чертами лица, говорившими о благородной мощи ихъ духа и тла.

Два жреца, стоявшіе всхъ ближе къ своему начальнику, выступили впередъ и, взявъ изъ его рукъ четырехъугольный кусокъ полотна, обвязали ему ротъ и съ помощью шнурковъ затянули сзади платокъ въ крпкій узелъ. Затмъ, одинъ изъ нихъ вложилъ ему въ лвую руку опахало изъ орлиныхъ перьевъ, а другой далъ ему желзные щипцы. И тогда оба они отошли отъ него, я онъ одинъ двинулся къ жертвеннику.

Онъ шелъ все впередъ, пока не приблизился къ бронзовой жаровн и, наклонившись къ кучк топлива, взялъ щипцами чистую блую палочку и осторожно положилъ ее на огонь. Потомъ онъ сталъ слегка обввать пламя опахаломъ, и такъ какъ ротъ его былъ закрытъ платкомъ и онъ не могъ осквернить священный огонь своимъ дыханіемъ, то онъ началъ медленно произносить слова жертвеннаго гимна, и голосъ его раздавался глухо подъ защищавшею уста его повязкой:

‘Лучшее изъ всхъ благъ непорочность.

‘Слава, слава тому, кто всхъ непорочнй и лучше.

‘Ибо тотъ, кто правитъ именемъ непорочности, пребываетъ въ вол Ормузда.

‘Премудрый ниспосылаетъ дары за дла, которыя человкъ совершаетъ въ мір ради Ормузда.

‘Тотъ, кто печется о бдныхъ, отдаетъ царство Ахур’ {Вроятно, самые древніе гимны на язык Авесты.}.

Тогда вс жрецы стали хоромъ повторять этотъ гимнъ, несогласно звучавшіе голоса ихъ, хотя и не пли въ собственномъ смысл этого слова, но все же достигали музыкальнаго ритма, поднимаясь и снова опускаясь на двухъ послднихъ слогахъ каждаго стиха. Потомъ верховный жрецъ вмст со всми другими нсколько разъ повторилъ этотъ гимнъ, все громче и громче возвышая голосъ и съ каждымъ разомъ усиливая интонацію. Наконецъ, онъ отступилъ отъ жертвенника съ огнемъ и, отдавъ своимъ помощникамъ щипцы и опахало, сдлалъ знакъ, чтобъ съ устъ его сняли платокъ.

Онъ медленно направился къ лвой сторон храма и, протянувъ правую руку къ жертвеннику, обошелъ его семь разъ, произнося въ полголоса священную пснь. Посл седьмаго раза онъ отошелъ на самый дальній конецъ залы и остановился около чернаго мраморнаго сосуда, гд находилась перебродившая гаона, приготовленная за три дня передъ тмъ, съ подобающими обрядами.

Тогда онъ громко возгласилъ гимнъ во славу заотры и баресмы {Заотра — святая вода въ культ Ормузда. Баресма — пучокъ прутьевъ финиковаго, гранатоваго или тамарисковаго дерева, употреблявшійся при богослуженіи.}, высоко держа въ правой рук пучокъ священныхъ прутьевъ, отъ времени до времени онъ смачивалъ его слегка водой изъ ‘стоявшаго тутъ же сосуда и кропилъ имъ вс четыре угла храма. Хоръ жрецовъ опять подхватилъ гимнъ, безконечное число разъ повторяя его припвъ:

‘Заотра, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!

Баресма, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!

Заотра, въ союз съ баресмой, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!

Баресма, въ союз съ заотрой, я славлю тебя и жажду тебя съ хвалою!’

Но вдругъ верховный жрецъ положилъ въ сторону баресму и, схвативъ одну изъ золотыхъ чашъ, наполнилъ ее, съ помощью деревянной ложки, изъ темнаго сосуда съ сокомъ. Когда онъ наливалъ ее, желтый свтъ лампадъ озарилъ прозрачную зеленоватую кидкость, и она заискрилась какимъ-то страннымъ блескомъ. Жрецъ приложилъ чашу къ устамъ и сталъ пить.

Царь, молча сидвшій на своемъ рзномъ трон на другомъ конц храма, сердито сдвинулъ брови, какъ только замтилъ, что начинается ненавистный ему обрядъ. Онъ зналъ, чмъ все это кончится, и какъ ни величественны были слова, которыя произносили жрецы, когда одуряющій напитокъ разливался огнемъ по ихъ жиламъ, но оставаться свидтелемъ опьяненія, овладвавшаго служителями храма, было для него нестерпимо. Изступленныя завыванія, которыми они сопровождали пніе священныхъ молитвъ, разрушали въ его глазахъ всю торжественность и величіе гимна, соединявшаго въ себ, какъ ему казалось, все, что только есть великаго и возвышеннаго.

Верховный жрецъ отпилъ изъ чаши и затмъ, наполнивъ оба кубка, подалъ ихъ жрецамъ, стоявшимъ по правую и по лвую его сторону. Т отпили въ свою очередь и, пройдя одинъ мимо другаго, уступили свои мста тмъ, кто стоялъ рядомъ съ ними. И такъ вс они подходили по порядку къ сосуду съ гаомой и выпивали свою долю, пока не перемнились вс мстами, такъ что стоявшіе на правой сторон оказались на лвой, а стоявшіе вначал на лвой сторон очутились теперь на правой. Когда же обрядъ былъ совершенъ, верховный жрецъ заплъ великій гимнъ хвалы и весь хоръ сталъ вторить ему высокими, звучными голосами.

По мр того, какъ облеченные въ блыя одянія жрецы провозглашали стихи длиннаго гимна, въ глазахъ ихъ загоралось все боле яркое пламя и туловища ихъ все съ боле усиленнымъ ритмомъ наклонялись изъ стороны въ сторону. Отъ времени до времени они снова наполняли золотыя чаши сладкимъ сокомъ гаомы и быстро передавали ихъ изъ рукъ въ руки по сомкнутымъ рядамъ, и чмъ больше каждый жрецъ вкушалъ одуряющаго напитка, тмъ неестественне начинали сверкать его глаза и тмъ неистове длались его движенія, между тмъ какъ весь многоголосный хоръ перешелъ мало-по-малу отъ стройнаго, величаваго пснопнія къ какофоніи оглушительныхъ завываній.

Все чаще и чаще прикладывали они уста къ кубкамъ, произнося строфы гимна безъ всякаго порядка и связи. Одинъ изъ нихъ, несчетное число разъ повторявшій какой-то стихъ, съ раздирающими уши воплями, долго покачивался изъ стороны въ сторону всмъ своимъ туловищемъ и, наконецъ, упалъ на полъ съ пной у рта, съ лицомъ, искаженнымъ страшными судорогами, и члены его внезапно оцпенли и сдлались неподвижны, какъ камень. Дальше, пятеро жрецовъ, схватившись за руки и повернувшись спиной другъ въ другу, кружились въ бшеномъ вихр, выкрикивая имена архангеловъ безсвязными, отрывистыми звуками. Одинъ, мене крпкій, выпустилъ руки своихъ сосдей и растянулся на полу, между тмъ какъ остальные четверо, увлекаемые головокружительною силой своей пляски, повалились, наконецъ, на другихъ жрецовъ, которые стояли, прижавшись въ стн и безсильно размахивая головой и руками. Опрокинутые упавшими на нихъ товарищами, эти въ свою очередь упали на другихъ и черезъ нсколько минутъ все множество собравшихся въ храм жрецовъ уже валялось на полу съ пною у рта, въ страшныхъ конвульсіяхъ, но все еще дико выкрикивая отрывочные стихи гимна. Воздухъ наполнился удушливымъ дымомъ отъ огня и лампадъ и, казалось, даже кровля, храма заколыхалась на подпиравшихъ ее столбахъ отъ неумолкаемаго, неописуемаго гула хриплыхъ, визгливыхъ голосовъ, какъ будто самые камни готовы были обезумть и присоединить свои вопли къ этимъ звукамъ изступленія. Золотыя чаши покатились по мраморнымъ плитамъ и сладкій зеленый сокъ полился пнистыми потоками по гладкому полу. Самъ верховный жрецъ, совершенно опьянвшій и кричавшій голосомъ, который напоминалъ вой умирающаго дикаго звря, упалъ навзничь, ударившись о мраморный сосудъ у подножія громадной ступки, и рука его погрузилась до самаго плеча въ мутные остатки гаомы.

Никогда еще бснованіе служителей храма не достигало такихъ предловъ. Царь, сердито нахмуривъ чело, сидлъ неподвяжно на своемъ трон, но когда верховный жрецъ упалъ головой внизъ въ вмстилище священнаго напитка, Дарій приподнялся со стономъ ужаса и отвращенія. Но, повернувшись, чтобъ уйти изъ храма, онъ вдругъ остановился и задрожалъ всмъ тломъ, ибо увидалъ передъ собою образъ, который могъ въ такую шуту привести въ трепетъ самыхъ неустрашимыхъ людей.

Передъ нимъ стоялъ высокій мужъ съ неземнымъ взоромъ въ очахъ. Черты его были знакомы царю, хотя онъ не въ силахъ былъ припомнить, гд ихъ видлъ. Лицо его казалось прозрачнымъ отъ худобы, а длинные сдые волосы, смшиваясь съ огромною бородой, падали на полуобнаженныя плечи и на голую грудь. Ветхій темный плащъ его почти совсмъ спустился на землю, когда незнакомецъ устремилъ взоръ на пьяный сонмъ завывающихъ жрецовъ и поднялъ свои тонкія блдныя руки съ исхудалыми пальцами, какъ бы призывая небо въ свидтели этого гнуснаго зрлища. Огненный взоръ его впалыхъ синихъ глазъ сверкалъ какимъ-то таинственнымъ свтомъ. Казалось, пришелецъ не замчалъ Дарія, созерцая съ глубочайшимъ омерзніемъ корчившуюся въ судорогахъ и утратившую человческій образъ толпу.

Вдругъ руки его затряслись, и, стоя все на томъ же мст, у чернаго мраморнаго щита, какъ истинное олицетвореніе и воплощеніе рока, онъ заговорилъ голосомъ, который безъ всякихъ усилій покрылъ собою весь этотъ отвратительный гулъ и визгъ,— голосокъ, спокойнымъ и звучнымъ, какъ хрустальный колоколъ, но ктовенно проникшимъ до слуха отуманенныхъ гаомою жалкихъ существъ, кучами валявшихся на полу,— голосомъ, прозвенвшимъ подобно острому стальному клинку, ударяющему по желзу.

— Я пророкъ Ахуры Мазды. Умолкните, говорю вамъ!

Какъ рычаніе дикаго звря внезапно прерывается и затихаетъ, когда смертоносная стрла охотника пронзитъ сердце хищника, такъ въ одно мгновеніе смолкъ весь этотъ безсвязный гулъ, и наступившая вслдъ за нимъ мертвая тишина была не мене ужасна. Дарій стоялъ, держась за ручку своего кресла, и внималъ съ недоумніемъ словамъ грознаго пришельца. Но мужество не измняло ему, и онъ не побоялся заговорить:

— По какому праву называешь ты себя пророкомъ? Кто ты?— спросилъ онъ.

— Ты знаешь меня и самъ послалъ за мною,— отвчалъ сдовласый мужъ своимъ безмятежнымъ тономъ, но его огненные глаза остановились на лиц Дарія, и царь затрепеталъ подъ этимъ взоромъ.— Я Зороастръ, я пришелъ возвстить истину теб т этимъ презрннымъ людямъ, избраннымъ тобою жрецамъ.

Страхъ привелъ въ чувство изступленныхъ служителей Ормузда. Одинъ за другимъ они встали съ полу и тихонько пробрались на тотъ конецъ храма, гд самъ верховный жрецъ, съ трудомъ поднявшійся на ноги, стоялъ на мраморномъ пьедестал ступки, возвышаясь надъ всми остальными.

Тогда Дарій взглянулъ на Зороастра и узналъ его, но поразился загадочнымъ выраженіемъ его лица и таинственнымъ свтомъ, горвшимъ въ его очахъ. Онъ обратился къ жрецамъ:

— Вы — недостойные служители Ормузда,— гнвно воскликнулъ онъ,— ибо вы опьянли отъ собственнаго жертвоприношенія и оскорбляете храмъ Премудраго непристойными криками! Посмотрите на этого человка и скажите мн, пророкъ онъ или нтъ?

Благоговйный ужасъ, который почувствовалъ Дарій при первомъ взгляд на Зороастра, быстро смнился въ душ его гнвомъ, и теперь царь выступилъ впередъ, опираясь на рукоятку меча и какъ бы угрожая немедленною карой осквернителямъ храма.

— Онъ лжецъ, это несомннно!— раздался изъ-за жертвенника голосъ верховнаго жреца, который хотлъ бросить вызовъ Зороастру подъ охраною священнаго огня.

— Онъ несомннно лжецъ!— повторили хоромъ вс прочіе жрецы, повинуясь своему начальнику.

— Онъ магъ, идолопоклонникъ, лжецъ и отецъ лжи! Долой его! Убьемъ его предъ жертвенникомъ! Уничтожимъ неврнаго, дерзнувшаго проникнуть въ храмъ Ахуры Мазды!

— Долой мага! Долой идолопоклонника!— закричали жрецы, наступая толпой на изможденнаго сдовласаго пришельца, который стоялъ предъ ними во всемъ величіи своей безмятежности.

Дарій вынулъ изъ ноженъ короткій мечъ и бросился между Зороастромъ и жрецами, намреваясь ударить того изъ нихъ, кто стоялъ впереди. Но Зороастръ схватилъ на-лету острый клинокъ, словно это былъ тонкій стебель тростника, выдернулъ его изъ крпкихъ пальцевъ Дарія, разломалъ его въ дребезги, какъ стекло, и бросилъ обломки къ ногамъ царя. Дарій отшатнулся въ ужас, и вся толпа разъяренныхъ людей, въ глазахъ которыхъ еще горло дикое возбужденіе, зажженное въ нихъ гаомой, сбилась въ кучу, какъ стадо испуганныхъ овецъ.

— Мн не надо мечей,— сказалъ Зороастръ своимъ спокойнымъ, звучнымъ голосомъ.

Тогда верховный жрецъ съ громкимъ крикомъ побжалъ къ жертвеннику и схватилъ головню изъ священнаго огня.

— Это Ариманъ, духъ зла!— завопилъ онъ свирпо.— Онъ явился сюда, чтобъ сразиться съ Ормуздомъ въ его собственномъ храм! Но огонь Премудраго уничтожитъ его!

Когда жрецъ устремился на Зороастра, размахивая пылающею головней, аскетъ обратился къ нему лицомъ и вперилъ свои очи на разъяреннаго служителя храма. Жрецъ внезапно остановился, рука его какъ бы застыла въ воздух и толстая головня, дымясь, упала на землю и разсыпалась по ней тлющими искрами.

— Не искушай премудраго Ормузда, дабы онъ не поразилъ тебя своимъ гнвомъ,— торжественно произнесъ Зороастръ.— Внемлите мн, служители храма, и исполните слова, нисходящія съ небесъ. Снимите съ жертвенника жаровню и высыпьте на полъ золу, ибо огонь оскверненъ.

Жрецы повиновались, безмолвные и трепещущіе, всецло объятые страхомъ, одинъ верховный жрецъ не двинулся съ мста и не могъ отвести испуганныхъ взоровъ отъ Зороастра.

Когда жрецы погасили жаровню, разбросали уголья по полу и затоптали огонь своими кожаными сандаліями, Зороастръ приблизился къ жертвеннику изъ чернаго мрамора и обратился лицомъ къ каменной ступк, помщавшейся на краю залы, на восточной сторон. Онъ положилъ длинныя тонкія руки на плоскую поверхность жертвенника и затмъ медленно сдвинулъ ихъ, и вотъ, между его пальцевъ, внезапно вспыхнуло мягкое пламя, все выше и выше поднималось оно и остановилось, наконецъ, посредин, высокое к прямое, какъ огненное копье, разливая тихое, блое сіяніе, отъ котораго померкъ свтъ лампадъ и озарилось неземнымъ, ослпительнымъ блескомъ блдное лицо Зороастра.

Онъ отступилъ отъ жертвенника, и шепотъ ужаса пронесся по всей толп окутанныхъ въ блое жрецовъ. Дарій стоялъ въ нмомъ изумленіи, переводя глаза съ Зороастра на обломки своего меча, разбросанные на мраморномъ полу.

Зороастръ окинулъ всхъ жрецовъ сверкающимъ взоромъ.

— Если вы истинные служители Ахуры Мазды, воспойте вмст со мною хвалебную пснь,— сказалъ онъ.— Пусть слышать ее небеса, пусть вторятъ ей звзды въ заоблачномъ мір!

Тогда, поднявъ очи и воздвъ руки къ небу, онъ заплъ торжественный гимнъ, и голосъ его, спокойный и чистый, покрылъ собой голоса всхъ другихъ.

‘Тотъ, кто истинно править именемъ непорочности, пребываетъ въ вол Ормузда.

‘Премудрый Ормуздъ ниспошлетъ дары людямъ за дла, которыя они совершатъ въ мір во имя правды Господней.

‘Тотъ, кто печется о бдныхъ, отдаетъ царство Ормузду.

‘Истина есть лучшее изъ всхъ земныхъ благъ.

‘Слава въ вышнихъ, вчная слава Тому, Кто совершеннй всхъ въ небесахъ и во-истину праведнй всхъ на земл’.

И на то самое мсто, гд только что царили безчинство, безуміе и изступленіе, снизошелъ миръ, столь же священный и безмятежный, какъ тихое пламя, зажженное чудесною силой на черномъ камн жертвенника. Одинъ за другимъ вс жрецы приблизились къ Зороастру и упали къ его ногамъ, и первымъ подошелъ къ нему верховный жрецъ.

— Ты пророкъ и служитель Ахуры,— говорили они вс поочередно.— Я признаю тебя верховнымъ жрецомъ и клянусь быть истиннымъ служителемъ храма и не выходить изъ-подъ твоей власти.

И подъ самый конецъ, Дарій, безмолвно стоявшій поодаль, подошелъ къ нему и хотлъ преклонить передъ нимъ колни. Но Зороастръ взялъ его за руки, и они обнялись.

— Прости мн то зло, которое я сдлалъ теб, Зороастръ,— сказалъ ему Дарій.— Ты святой человкъ, и я воздамъ теб такія почести, какихъ никто еще теб не воздавалъ.

— Ты не сдлалъ мн никакого зла,— отвчалъ Зороастръ.— Ты послалъ за мной, и я явился, чтобъ быть теб врнымъ другомъ и исполнить свою давнишнюю клятву, данную въ шатр подъ Сузами.

Тогда жрецы сняли съ Зороастра его ветхій плащъ, замнили его блымъ одяніемъ и возложили ему на голову блоснжную митру, а царь вторично снялъ съ своей шеи золотую цпь и собственноручно надлъ ее на Зороастра, и затмъ жрецы увели его во дворецъ.

XVI.

Всть о возвращеніи Зороастра вызвала волненіе среди обитателей дворца. Слухъ о томъ, что царь возвелъ его въ санъ верховнаго жреца, не замедлилъ достигнуть до Негушты, и она недоумвала, какъ могъ этотъ человкъ до такой степени измниться въ какихъ-нибудь три года, чтобъ посвятить себя священнослуженію. Она помнила его молодымъ, божественно-прекраснымъ, безукоризненнымъ воиномъ, утонченнымъ царедворцемъ. Она не могла представить его себ въ жреческомъ облаченіи, руководящимъ пніемъ богослужебныхъ гимновъ.

Но Дарій призвалъ во дворецъ Зороастра не только въ качеств верховнаго жреца. Ему нуженъ былъ совтникъ и помощникъ, а мудрый питомецъ Даніила казался ему вполн достойнымъ занять это мсто.

На слдующій день Негушта вышла, по обыкновенію, въ садъ, чтобъ насладиться вечернею прохладой, сопровождаемая многочисленною свитой служанокъ, опахальщицъ и рабынь, которыя неси коверъ и подушки на тотъ случай, еслибъ ей захотлось отдохнуть. Она шла лнивою походкой, какъ будто ей трудно было отдлять стройныя ножки отъ гладкой тропинки, по временамъ она останавливалась, чтобъ сорвать цвтокъ, и вс прислужницы тоже останавливались позади нея, не смя даже шепотомъ переговариваться между собою, потому что молодая царица была далеко не въ мягкомъ расположеніи духа. Лицо ея было блдно, вки отяжелли. Она знала, что человкъ, котораго она такъ любила въ давно минувшіе дни, находится теперь близко отъ нея, и, несмотря на его жестокую измну, нжныя клятвы все еще звучали, какъ дивная музыка, въ ея ушахъ, а порой, въ ночныхъ грезахъ, она чувствовала на сомкнутыхъ губахъ своихъ его сладкое дыханіе и просыпалась съ порывомъ радости, которая оказывалась лишь предвстникомъ новой печали.

Медленно шла она по аллеямъ изъ розовыхъ кустовъ, вспоминая другой садъ на далекомъ свер, гд тоже цвли мирты и розы, вспоминая террасу, надъ которой такъ волшебно свтила луна.

На крутомъ поворот аллеи, гд нависшіе кустарники заслоняли догорающій свтъ дня, бросая на дорогу сумрачную тнь, она вдругъ очутилась лицомъ къ лицу съ тмъ человкомъ, о которомъ думала. Его высокій, тонкій станъ въ бломъ одяніи казался призракомъ въ вечерней мгл, а блоснжная борода и волосы окружали чуднымъ сіяніемъ его худое, изможденное лицо. Онъ шелъ медленно, заложивъ руки за спину и вперивъ глаза въ землю, въ нсколькихъ шагахъ два молодыхъ жреца слдовали за нимъ мрною поступью, бесдуя въ полголоса, чтобъ не нарушить громкою рчью размышленій своего начальника.

Негушта слегка вздрогнула и хотла пройти мимо, несмотря на то, что она узнала того, кого когда-то любила. Но Зороастръ поднялъ глаза и взглянулъ на нее съ такомъ загадочнымъ выраженіемъ, что она невольно остановилась. Таинственный, кроткій свтъ, горвшій въ его взор, устрашилъ ее, во всей его величественной осанк было что-то невдомое, говорившее объ иномъ мір.

— Привтъ теб, Негушта!— спокойно произнесъ верховный жрецъ.

Но при звук его голоса очарованіе исчезло. Молодая еврейка гордо закинула голову, и черные глаза ея гнвно сверкнули.

— Не привтствуй меня,— отвтила она ему,— ибо привтствіе лжеца подобно жалу зми, внезапно уязвляющей во мрак.

Зороастръ не измнился въ лиц, только лучезарные глаза его напряженно устремились на Негушту, и она снова остановалась, какъ бы прикованная въ мсту.

— Я не лгу и никогда не лгалъ теб, — спокойно отвтить онъ.— Пойди отсюда, спроси ту, которую ты ненавидишь, обманулъ я тебя или нтъ. Прощай.

Онъ отвелъ отъ нея взоры и медленно пошелъ дале, скрестивъ руки на груди и устремивъ глаза на землю. Негушта все еще не двигалась, глубоко смущенная непонятнымъ для нея смысломъ его рчей.

Разв не видла она собственными глазами, какъ онъ держалъ въ объятіяхъ Атоссу въ то злополучное утро въ Сузахъ? Разв не знала она, что передъ отъздомъ въ Экбатану онъ послалъ письма Атосс, а ей не написалъ ни слова? Неужели же все то, что она видла и знала, могло оказаться неправдой? У нея мелькнула ужасная мысль, что вся ея жизнь, быть можетъ, разбита и загублена вслдствіе роковой ошибки. Но нтъ, повторяла она себ, ошибки тутъ быть не могло. Она видла, надо же врить тому, что видишь. Она слышала страстныя слова любви, съ которыми Атосса обращалась къ Зороастру, видла, какъ руки Зороастра обвивали склонившійся къ нему станъ блокурой царицы, надо же врить тому, что видишь, что слышишь и знаешь.

Но теперь въ его голос, когда онъ сказалъ ей: ‘я не лгу и никогда не лгалъ теб’ — слышалась въ душу проникающая правда. Да, онъ не произнесъ неправды, но совершилъ ее, а ложь на дл преступне, чмъ ложь на словахъ. И все же голосъ его звучалъ такъ правдиво, когда онъ говорилъ съ Негуштой нсколько минутъ передъ тмъ, среди вечерняго сумрака, и въ этомъ голос чувствовалось что-то… что-то похожее на смутный отзвукъ сожалнія. ‘Спроси ту, которую ты ненавидишь’,— сказалъ онъ ей. Онъ говорилъ объ Атосс. Ее одну ненавидла Негушта изъ всхъ женщинъ, его одного изъ всхъ мужчинъ.

Она не разъ спрашивала себя, любитъ она царя или нтъ. Она питала къ нему чувство, котораго не было въ ея любви въ Зороастру. Пламенный энтузіазмъ къ могучему смуглому воину увлекалъ ее иногда и высоко поднималъ надъ землею, она восхищалась мужествомъ, честностью Дарія, его неуклоннымъ постоянствомъ въ преслдованіи своихъ цлей. А, между тмъ, Зороастръ тоже обладалъ всми этими свойствами и еще множествомъ другихъ, хотя они проявлялись совершенно иначе. Негушта оглядывалась на прошлое и вспоминала, какъ онъ былъ всегда безмятеженъ, какою необычайною мудростью и превосходствомъ вяло всегда отъ него. Онъ казался какимъ-то особымъ существомъ, непохожимъ на обыкновенныхъ смертныхъ, до того дня, когда онъ палъ,— палъ такъ низко, такъ позорно въ глазахъ Негушты, что она ненавидла даже воспоминаніе объ этой притворной безмятежности, мудрости и чистот. Все это, несомннно, было притворствомъ. Иначе, какъ могъ бы онъ сжать въ своихъ объятіяхъ Атоссу и положить ея голову къ себ на грудь въ то время, какъ она голосомъ, прерывавшимся отъ рыданій, изливала передъ нимъ свою любовь?

Но если онъ любилъ Атоссу, то, вдь, и она любила его взаимно. Она сама призналась въ этомъ, провозгласивъ это на террас, гд всякій могъ бы услышать ее. Такъ почему же онъ оставилъ дворъ и скрывался такъ долго въ дикомъ ущель? Почему, прежде чмъ отправиться въ свое странствованіе, онъ явился переодтый на то мсто, гд должна была пройти процессія, и обратился въ Негушт съ жестокимъ словомъ обиды, когда она поровнялась съ своимъ бывшимъ женихомъ? Изъ-за нея покинулъ онъ блестящее поприще и прожилъ цлыхъ три года въ пустын, среди лишеній, изнурившихъ его до того, что теперь его можно было принять за старика. Волосы и борода его были теперь блы, какъ снгъ, Негушта слыхала, что можно въ одинъ день посдть отъ горя. Такъ неужели же скорбь такъ измнила его,— скорбь, которую онъ долженъ былъ испытать, увидавъ свою возлюбленную женою царя? Его голосъ звучалъ такъ правдиво: ‘Спроси ту, которую ты ненавидишь’, — сказалъ онъ. О да, она такъ и сдлаетъ. Все это было слишкомъ непонятно, и внезапная мысль, что она, быть можетъ, была несправедлива къ нему три года назадъ,— мысль, вчера еще казавшаяся ей совсмъ невозможной, причинила ей острую боль въ груди и привела ее въ ужасъ. Она ршила прямо спросить у Атоссы, любилъ ли ее Зороастръ, ршила сказать ей, что она видла ихъ обоихъ на террас и слышала пламенныя, порывистыя рчи Атоссы. Она ршила пригрозить ей, что донесетъ обо всемъ царю, и еслибъ старшая царица отказалась повдать ей правду, то Негушта не отступила бы предъ исполненіемъ этой угрозы и покрыла бы позоромъ свою соперницу.

Она пошла быстре по ровной тропинк, ломая руки подъ складками своей мантіи, и вдругъ пальцы ея ощупали рукоятку остраго индійскаго кинжала, который она всегда носила у пояса. Когда она повернулась и стала, наконецъ, подниматься по широкимъ ступенямъ дворцовой лстницы, луна уже взошла надъ далекими туманными холмами на восток, а въ колоннад портика уже были зажжены огни. Негушта остановилась и оглянулась на мирную долину, вдалек раздались отрывистыя, меланхолическія трели соловья и вдругъ смнились громкою, торжественною пснью.

Молодая царица снова повернулась, чтобы войти во дворецъ, и слезы, которыхъ давно уже не знали ея темные глаза, заискрились алмазами на ея длинныхъ рсницахъ. Но она судорожно сжала руки и пошла между рядами преклоненныхъ рабовъ прямо въ покои Атоссы. Никто не могъ проникнуть во внутреннія комнаты старшей царицы, не испросивъ предварительно ея разршенія, Негушта же никогда въ нихъ не бывала. Об супруги царя рдко встрчались публично и мало говорили между собою, хотя соблюдали вс правила наружной вжливости. Во дворц он никогда не видались, и рабы заградили бы, пожалуй, доступъ въ покои Атоссы бывшей іудейской царевн, еслибъ черные глаза ея не сверкнули такимъ гнвомъ, что невольники робко отошли въ сторону и пропустили ее безпрепятственно.

Этотъ часъ Атосса проводила обыкновенно въ своей уборной, окруженная прислужницами. Комната была просторне, чмъ въ Сузахъ, такъ какъ царица велла выстроить ее по собственному плану, но на стол возвышалось, какъ и прежде, огромное серебряное зеркало, съ которымъ она никогда не разлучалась во время путешествій.

Ея чудная красота нисколько не измнилась и не поблекла за эти три года. Мелкія непріятности придворной жизни не могли сломить силу этой женщины и положить печать усталости на ея лицо. Она вела свою упорную борьбу съ царемъ, никогда не блдня хотя бы на минуту, не обнаруживая ни малйшаго признака изнеможенія, между тмъ какъ самъ царь часто казался сумрачнымъ и утомленнымъ, и глаза его носили слды безсонницы, результата всхъ тхъ тревогъ, которыя ему причиняла Атосса. И, все-таки, онъ никакъ не могъ ршиться избавиться отъ нея, даже тогда, когда постигъ, наконецъ, всю глубокую испорченность ея натуры. Она держала его подъ своими чарами, и онъ любилъ ее такъ, какъ любитъ человкъ красиваго хищнаго звря, котораго онъ на половину приручилъ и который по временамъ оскаливаетъ на него зубы и доставляетъ ему больше хлопотъ, чмъ развлеченія. Она была такъ зла, но такъ прекрасна, что у него не хватало духу осудить ее на смерть, погубить такое чудное созданіе показалось бы ему преступленіемъ.

Атосса была уже совсмъ одта для пиршества, назначеннаго на этотъ вечеръ, но ея прислужницы все еще окружали ее, и она смотрлась въ зеркало, раздумывая, не приколоть ли ей иначе тіару, такъ, чтобы свтлые волосы падали ей на лобъ. Она попробовала, какой эффектъ произведетъ эта перемна на ея лиц, и снова взглянула въ зеркало, освщенное высокими лампадами, но вдругъ увидала въ немъ отраженіе двухъ гнвныхъ черныхъ глазъ и догадалась, что сзади нея стоитъ Негушта.

Она вскочила и быстро обернулась, такъ что длинною своею мантіей опрокинула на мраморный полъ легкое рзное кресло. Она устремила взоръ на Негушту и холодною улыбкой выразила скоре удивленіе, что ее прерываютъ такъ неожиданно въ занятія туалетомъ, нежели страхъ предъ свиданіемъ съ младшею царицей. Тонкія брови ея поднялись съ оттнкомъ презрнія, но голосъ ея звучалъ такъ же нжно и ровно, какъ всегда.

— Царица Негушта рдко оказываетъ мн честь своимъ посщеніемъ,— сказала она.— Еслибъ она предупредила меня о своемъ намреніи, то была бы принята боле подобающимъ образомъ.

Негушта стояла неподвижно передъ нею. Она ненавидла этотъ ледяной, спокойный голосъ, отъ котораго у нея стягивало горло, какъ веревкой.

— Намъ нтъ нужды соблюдать придворныя церемоніи, — коротко отвтила она.— Я желаю поговорить съ тобой наедин о важномъ дл.

— Я одна,— возразила Атосса, опускаясь нарзной стулъ и жестомъ руки приглашая Негушту садиться.

Но Негушта взглянула на прислужницъ и не тронулась съ мста.

— Ты не одна,— рзко проговорила она.

— Но, вдь, это не женщины, а рабыни, — отвчала съ улыбкой Атосса.

— Такъ ты не хочешь отослать ихъ?

— Къ чему это?

— Если ты не хочешь, то я хочу,— возразила Негушта.— Подите прочь, не медля ни минуты!— прибавила она, обратившись къ маленькой кучк прислужницъ и рабынь, столпившихся поодаль и глядвшихъ на нее въ изумленіи.

Какъ только раздалось властное слово Негушты, он вс устремились въ дверь и занавсь упала за ними. Он слишкомъ хорошо знали, какимъ вліяніемъ пользуется во дворц младшая царица, чтобъ осмлиться ослушаться ея, хотя бы даже въ присутствіи собственной госпожи.

— Странные у тебя пріемы!— сказала Атосса все тмъ же ровнымъ тономъ. Она была страшно разсержена, но не измнялась въ лиц. Она только начала крутить маленькую цпочку, висвшую у нея на пальц, и слегка топнула ногой, но ничмъ больше не выдала своей досады.

— Я пришла сюда не ради того, чтобы перекоряться съ тобой насчетъ твоихъ невольницъ. Он и безъ нашихъ перекоровъ будутъ слушаться меня. Вотъ что я скажу теб: часъ тому назадъ я встртила въ саду Зороастра.

— По предварительному уговору, конечно?— ввернула Атосса съ язвительною усмшкой. Но ея ясные синіе глаза съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ устремились на Негушту.

— Молчи и слушай меня,— сказала Негушта тихимъ голосомъ, трепетавшимъ отъ сдерживаемаго гнва, и тонкою рукой взялась за рукоятку кинжала.

При всемъ своемъ вроломств Атосса была храбрая женщина. Но теперь она поняла, что находится во власти іудейской царевны: она увидала кинжалъ и увидала зловщій блескъ этихъ черныхъ глазъ, прикованныхъ къ ея лицу. Она задумалась и безмолвствовала.

— Скажи мн всю правду,— торопливо продолжала Негушта, — любилъ тебя Зороастръ или нтъ три года назадъ, когда и увидала тебя въ его объятіяхъ на дворцовой террас, въ то утро, какъ онъ вернулся изъ Экбатаны?

Но она плохо знала женщину, съ которой имла дло. Въ этотъ краткій мигъ Атосса успла взвсить вс шансы за свою безопасность. Боле слабая женщина, чмъ она, солгала бы, но блокурая царица увидала, что наступилъ моментъ, когда она могла, наконецъ, вполн утолить сндавшую ее жажду мести, а еслибъ Негушта дйствительно обнажила кинжалъ, то хладнокровіе и сила Атоссы спасли бы ее.

— Я любила его,— медленно сказала она.— Я и теперь еще люблю его. Тебя же я ненавижу больше, чмъ люблю Зороастра. Ты понимаешь меня?

— Дальше, дальше!— воскликнула Негушта, задыхаясь отъ гнва.

— Я любила его и ненавидла тебя. Я и теперь ненавижу тебя,— медленно и торжественно повторила царица.— Письмо Зороастра было написано къ теб, но его принесли ко мн. Нтъ, нтъ, умрь свой гнвъ, вдь, это же было такъ давно! Ты,конечно, можешь убить меня, если захочешь, и въ твоей власти, а ты ничто иное, какъ трусливая еврейка, ни чуть не лучше большинства моихъ рабынь. Я не боюсь тебя. Быть можетъ, теб угодно выслушать конецъ?

Негушта подошла ближе и стояла, вперивъ взоры на прекрасную женщину и скрестивъ руки на груди. Атосса не шевельнулась при ея приближеніи, но не отрывала глазъ отъ ея лица. Руки Негушты были сложены на груди, а кинжалъ вислъ у пояса въ ножнахъ.

Блая рука Атоссы внезапно выскользнула изъ-подъ мантіи и протянулась къ рукоятк кинжала, и въ воздух сверкнула синяя сталь остраго клинка, подобно тому, какъ лтнимъ вечеромъ яркая молнія прорзываетъ небо.

Негушта отшатнулась, увидвъ острый ножъ въ рукахъ своего врага. Но Атосса засмялась тихимъ, серебристымъ, торжествующимъ смхомъ.

— Теперь ты услышишь конецъ,— сказала она, не выпуская изъ руки кинжала.— Теперь ты волей-неволей должна будешь выслушать конецъ и не убьешь меня своимъ отравленнымъ индійскимъ ножомъ!— и она снова засмялась, кинувъ взглядъ на изогнутую форму кинжала.— Я говорила съ Зороастромъ,— продолжала она,— когда увидала тебя на лстниц и тогда… О, это было такъ сладко! Я закричала ему, что онъ никогда больше не долженъ покидать меня, и обвила руками его шею и упала, такъ что ему пришлось поддержать меня. И тутъ ты увидала его. О, это было такъ сладко! Это была самая блаженная минута въ моей жизни, когда я услыхала твой стонъ, услыхала, какъ ты поспшно скрылась и оставила насъ! Только для того, чтобъ истерзать твое сердце, я и сдлала это и унизила предъ своимъ подданнымъ свое царственное величіе. Но я, все-таки, любила его, а онъ, твой возлюбленный, котораго ты тогда презрла и отвергла ради нашего чернобородаго царя, онъ отстранилъ меня отъ себя, онъ оттолкнулъ меня и заставилъ меня въ слезахъ удалиться въ мои покоя. Онъ сказалъ, что не любитъ меня и не желаетъ моей любви. Да, это было горько, и я почувствовала стыдъ, я, никогда не звавшая стыда ни предъ однимъ мужчиной, ни предъ одною женщиной. Но въ твоихъ терзаніяхъ было для меня больше сладости, чмъ горечи въ моемъ стыд. Онъ такъ и не узналъ, что ты была на террас. Онъ крикнулъ изъ толпы прощальное проклятіе твоей измн, ушелъ изъ дворца и чуть не убилъ двухъ копьеносцевъ, пытавшихся схватить его. Какъ силенъ былъ онъ тогда и какъ храбръ! Какой завидный любовникъ для всякой женщины! Такой высокій, стройный и прекрасный! Онъ такъ и не узналъ, за что ты измнила ему, онъ думалъ, что ты прельстилась царскимъ пурпуромъ и золотымъ внцомъ. Онъ, конечно, жестоко страдалъ, но, вдь, и ты страдала, и какъ сладостны были для меня твои муки! Мысль о нихъ часто убаюкивала меня и наввала на меня сладкія сновиднія. Какая радость для меня видть, что ты лежишь во прах предо мною съ этою жгучею раной въ сердц! Она долго еще будетъ горть, теб не избавиться отъ нея! Вдь, ты теперь жена Дарія, а Зороастръ изъ-за любви къ теб сдлался жрецомъ. Мн думается, что даже царь разлюбилъ бы тебя, еслибъ увидлъ тебя въ эту минуту,— ты такъ страшно блдна. Я пошлю за халдейскимъ врачемъ, не то ты, пожалуй, умрешь на мст, мн было бы жаль, еслибъ ты умерла: тогда пришелъ бы конецъ твоимъ страданіямъ. Мн трудно было бы отказаться отъ удовольствія мучить тебя,— ты представить себ не можешь, какъ это сладко… О, до чего я тебя ненавижу!

Атосса вдругъ вскочила съ кресла съ сверкающимъ взоромъ. Негушта въ ужас отшатнулась, чуть не упала на косякъ двери, и стояла, ухватившись одною рукой за занавсь и прижавъ другую къ сердцу, какъ бы для того, чтобъ сдержать всю ту муку отчаянія, которой оно было полно. Лицо ея было блдне смерти, и длинные черные волосы упали густою волной на посинлыя, безкровныя щеки.

— Сказать теб, что было потомъ?— снова начала Атосса.— Хочешь ты и теперь слышать правду? Я могла бы сказать теб, какъ царь…

Но при ея словахъ Негушта подняла руки, прижала ихъ къ лихорадочно-бившимся вискамъ и съ тихимъ воплемъ повернулась къ выходу, скрытому занавсью, складки которой раздвинулись подъ тяжестью ея тла и снова упали, пропустивъ ее.

— Она все донесетъ царю,— громко сказала Атосса, когда Негушта исчезла.— Пусть! Мн это все равно, но кинжалъ я оставлю у себя,— прибавила она, кладя острый ножъ на столъ, среди мелкихъ принадлежностей своего туалета.

Негушта быстро побжала по длиннымъ корридорамъ и заламъ и остановилась только у входной двери въ покои старшей царицы, гд ее ждали ея рабыни. Здсь она немного опомнилась, замедлила шаги и направилась въ свои внутренніе покои. Ея прислужницы замтили страшную блдность ея лица и тихо послдовали за ней, перешептываясь между собой.

Она была такъ несчастна, что никакія слова не могли бы выразить всю глубину ея горя. Одинъ краткій мигъ положилъ конецъ всмъ ея сомнніямъ, оправдалъ вс ея предчувствія и смылъ пятно измны съ имени ея возлюбленнаго. Но раскаиваться въ опрометчивости было уже слишкомъ поздно. Негушта почти три года была женою Дарія, а Зороастръ такъ измнился, что она врядъ ли бы узнала его въ этотъ вечеръ, еслибъ ей не было извстно, что онъ находится во дворц. Онъ походилъ скоре на престарлаго Даніила, котораго онъ предалъ погребенію въ Экбатан, чмъ на горделиваго воина, какимъ онъ былъ три года назадъ. Въ душ ея еще звучалъ его кроткій голосъ, она удивлялась, какъ могла она когда-либо заподозрить его во лжи, и воспоминаніе объ его ясныхъ глазахъ было ей и горько, и сладостно.

Она лежала на шелковыхъ подушкахъ и плакала жгучими слезами о человк, котораго она когда-то любила, о немъ и о самой себ, но больше всего о тхъ страданіяхъ, какія она причинила ему, о горькой тоск, ублившей сдиною его свтлыя юношескія кудри. Она платила ему теперь за т слезы, которыя, какъ ей думалось, онъ проливалъ о ней въ эти долгіе годы. Она спрятала лицо въ подушки и разразилась громкими рыданіями, такъ что даже чернокожая опахальщица, стоявшая надъ нею въ полумрак ея спальни и обввавшая ее длиннымъ пальмовымъ листомъ, даже это несчастное дитя далекой пустыни, которое госпожа ея едва ли считала человческимъ существомъ, почувствовала жалость къ царственной скорби, которой она была свидтельницей, и освободила одну руку, чтобы смахнуть слезы съ своихъ узкихъ красныхъ глазъ.

Сердце Негушты было разбито, и съ этого дня никто не видлъ улыбки на ея лиц. Въ одинъ мимолетный часъ на нее обрушились вс злополучія, какія только могутъ стать удломъ человка, и пригнули ее къ земл, погасивъ весь свтъ въ ея душ. Она лежала и призывала смерть съ отчаянною тоской. Она не поколебалась бы умертвить это сердце, бившееся въ ея груди съ такою нестерпимою болью, но ее останавливала одна завтная мысль. Мести она больше не желала. Могла ли она доставить себ утшеніе, отнявъ у этой холодной, жестокой царицы ея ничтожную жизнь? Но она чувствовала, что передъ смертью она должна еще разъ увидать Зороастра и сказать ему, что она знаетъ всю правду, знаетъ, что онъ не обманулъ ея, и что она молитъ у него прощенія за то зло, которое ему сдлала. Онъ позволитъ ей склонить голову къ нему на грудь и въ минуту вчной разлуки выплакать передъ нимъ мучительную скорбь истерзаннаго сердца. А потомъ?… Среди розовыхъ садовъ, подъ самыми стнами дворца спокойно неслись мягкія, прохладныя и свтлыя струи Аракса. Кроткія воды примутъ Негушту въ свое лоно, озаренное сіяніемъ лтней луны, и любимцы ея, соловьи, пропоютъ ей нжный прощальный привтъ, между тмъ какъ холодныя волны будутъ тихо катиться по ея усталой груди и больной голов.

XVII.

На слдующій день, въ часъ вечерней прохлады, Негушта снова отправилась въ садъ. Но Зороастра тамъ не было. Нсколько дней сряду она приходила и въ то же время, и въ другіе часы дня, но не встрчала его. Она видала его иногда на придворныхъ церемоніяхъ, но не имла случая поговорить съ нимъ такъ, какъ ей желалось. Наконецъ, она ршилась послать за нимъ и посмотрть, придетъ онъ или нтъ.

Она вышла въ сопровожденіи только двухъ невольницъ, изъ которыхъ одна несла опахало, а другая — небольшой коверъ и подушку. Это были темнокожія женщины изъ южныхъ частей Сиріи, неподалеку отъ Египта, и он не разобрали бы верхняго персидскаго нарчія, на которомъ Негушта стала бы говорить съ Зороастромъ, хотя ея родной языкъ, еврейскій, и былъ понятенъ имъ. Дойдя до уединеннаго мста, вдалек отъ дворца, гд аллея внезапно обрывалась, образуя круглую лужайку, окаймленную розовыми кустами, царица приказала разостлать коверъ и положить на него подушку и съ усталымъ видомъ опустилась на него. Одна изъ невольницъ начала обввать ее опахаломъ, чтобы освжить раскаленный лтнимъ зноемъ воздухъ и, вмст съ тмъ, отогнать рой крошечныхъ мошекъ, носившихся цлыми облаками въ садахъ. Негушта оперлась на одинъ локоть, протянула ноги на ковр, затканномъ мягкими темно-цвтными шелками, и пролежала такъ нсколько минутъ, какъ бы что-то обдумывая. Наконецъ, она, повидимому, пришла въ какому-то ршенію и обернулась въ другой невольниц, которая стояла въ неподвижной и почтительной поз, сложивъ руки и спрятавъ ихъ подъ тяжелымъ, широкимъ поясомъ, перехватывавшимъ ея тунику у таліи.

— Пойди,— сказала ей царица,— отьищи верховнаго жреца Зороастра и приведи его сюда какъ можно скоре.

Черноокая рабыня побжала съ быстротою лани по узкой тропинк и мгновенно исчезла за деревьями.

Легкій втерокъ, поднимаемый пальмовымъ листомъ, нжно ласкалъ блдное лицо Негушты и игралъ густыми кудрями, ниспадавшими изъ-подъ тіары на плечи царицы.

Она откинулась на подушку и лежала съ полуопущенными вками, на раскрытыхъ губахъ ея появилось выраженіе какой-то странной тоски. Прошло около часа, солнце было уже близко къ закату, а Негушта все лежала, не шевелясь.

Посл долгаго ожиданія она услыхала, наконецъ, на тропинк легкіе, мягкіе шаги босоногой невольницы, быстро бжавшей впереди, и вслдъ за этимъ боле тяжелую поступь мужчины въ кожаныхъ сандаліяхъ. Невольница остановилась у входа въ маленькій кругъ, образуемый розовыми кустами, а минуту спустя подошелъ и Зороастръ и сталъ въ нсколькихъ шагахъ отъ Негушты, низко наклонивъ предъ ней голову.

— Прости, что я послала за тобой, Зороастръ,— спокойнымъ тономъ начала царица, но мертвенная блдность ея лица мгновенно смнилась слабымъ румянцемъ.— Прости… мн надо сказать теб нчто, что ты непремнно долженъ выслушать.

Пока она говорила, Зороастръ стоялъ неподвижно предъ нею, и лучезарные глаза его безмятежно покоились на ея лиц.

— Зороастръ, я была несправедлива къ теб три года назадъ,— тихимъ голосомъ сказала царица, устремивъ взоръ на верховнаго жреца.— Прости меня, умоляю тебя… я не знала, что длала…

— Я давно простилъ тебя,— отвчалъ Зороастръ.

— Я нанесла теб горькую обиду… но сама я еще больше пострадала черезъ это. Я узнала все только тогда, когда пошла и спросила ее!— При мысли объ Атосс глаза молодой еврейки сверкнули мрачнымъ огнемъ и она судорожно стиснула свои тонкіе пальцы. Но тотчасъ же къ ней вернулся печальный, усталый взглядъ.— Вотъ и все… если только ты можешь простить меня,— сказала она и отвела отъ него глаза. Ей казалось, что больше ей нечего прибавить. Онъ не любилъ ея,— онъ виталъ духомъ въ иномъ мір, недоступномъ земной любви.

— Именемъ Ахуры Мазды говорю теб, я воистину простилъ тебя. Да будетъ надъ тобой благословеніе Премудраго!

Зороастръ снова наклонилъ голову, какъ бы прощаясь, и повернулся, чтобы уйти.

Но, когда Негушта услыхала звукъ его удаляющихся шаговъ, она слегка приподнялась и поспшно обернулась къ нему. Ей почудилось, будто померкъ послдній проблескъ свта въ ея жизни.

— Ты когда-то любилъ меня, — сказала она и сейчасъ же оборвала свою рчь съ выраженіемъ мольбы на блдномъ лиц. Это было постыдное малодушіе съ ея стороны, но горе и тоска совсмъ сломили ее. Зороастръ остановился и оглянулся на нее, взоръ его былъ такъ спокоенъ, такъ кротокъ.

— О, да, я любилъ тебя когда-то, но это время прошло. Въ моемъ сердц нтъ больше мста для земной любви. Но я благословляю тебя за любовь, которую ты мн подарила.

— Ахъ, я любила тебя такъ нжно,— сказала Негушта.— Я люблю тебя и теперь, — прибавила она, внезапно поднявшись и глядя на него съ отчаяніемъ во взор.— О, я люблю тебя и теперь!— страстно воскликнула она.— Я думала, что отреклась отъ тебя, забыла тебя, вырвала съ корнемъ изъ сердца вс воспоминанія о теб, которыя были мн такъ ненавистны, что я не могла слышать даже твоего имени! Ахъ, зачмъ, зачмъ я это сдлала, я, несчастнйшая изъ всхъ женщинъ?! Я люблю тебя и теперь… люблю… люблю всмъ своимъ существомъ… теперь, когда слишкомъ поздно!

Она снова откинулась на подушку, закрыла лицо руками и глухія, отчаянныя рыданія стснила ей грудь.

Зороастръ стоялъ все на томъ же мст, глубокая грусть отуманила его чудное лицо, сіявшее неземною красотой. Въ груди его не шевельнулось ни тни сожалнія, ни малйшаго слда любви не проснулось въ его сердц, упокоившемся навки въ безмятежныхъ грезахъ о высшемъ бытіи. Еслибъ это и было возможно, онъ не захотлъ бы снова сдлаться молодымъ, счастливымъ любовникомъ, какимъ онъ былъ три года назадъ.

Онъ стоялъ предъ Негуштой, тихій и печальный, точно ангелъ, взирающій съ небесъ на скорбь бренной земли, его мысли были полны жалости къ людскимъ страданіямъ, а душа его все еще дышала невозмутимымъ миромъ надзвздныхъ высотъ, откуда онъ явился и куда долженъ снова вознестись.

— Негушта,— сказалъ онъ, наконецъ, видя, что рыданія ея не умолкаютъ,— теб не подобаетъ такъ сокрушаться о томъ, что давно миновало. Утшься, земная жизнь недолга, а ты одна изъ великихъ міра сего. Страданія — общій удлъ смертныхъ. Помни, что, хотя твое сердце удручено скорбью, ты все же царица и должна и въ горести своей остаться царицей. Возьми мужественно въ руки судьбу свою и неси ее терпливо. Конецъ не далекъ и душа твоя скоро обртетъ покой.

Негушта подняла голову, задумчиво внимая словамъ Зороастра. Ея воспаленные глаза были устремлены на него и она тихо вздыхала, хотя вздохи ея все еще прерывались трепетнымъ отзвукомъ рыданій.

— Ты, пророкъ и служитель Божій,— сказала она,— ты, читающій въ небесахъ, какъ въ книг, скажи мн, Зороастръ, конецъ не далекъ? Скажи, мы встртимся въ надзвздномъ мір, какъ ты говорилъ мн въ давно минувшіе дни?

— Мужайся,— отвтилъ Зороастръ, и блдное лицо его озарилось кроткою улыбкой.— Мужайся, истинно говорю теб, время твое уже близко.

Онъ взглянулъ ей на мгновеніе въ глаза, и въ душу ея, казалось, проникла искра ровнаго свта, горвшаго въ его взор. Когда онъ повернулся и пошелъ назадъ по розовой алле, на измученное лицо Негушты легло выраженіе покоя, она откинулась на подушку и закрыла глаза, между тмъ какъ втерокъ, струившійся изъ-подъ опахала, попрежнему, ласкалъ ея прозрачныя щеки и игралъ ея густыми кудрями.

Зороастръ въ глубокомъ раздумь возвратился во дворецъ. На немъ лежало множество обязанностей, помимо ежедневнаго вечерняго жертвоприношенія въ храм, ибо Дарій постоянно спрашивалъ у него совта во всхъ государственныхъ длахъ, и острая прозорливость Зороастра и его знаніе людей находили себ богатое примненіе въ выработк законовъ и постановленій, посредствомъ которыхъ царь желалъ упрочить свою монархію. Религіозный вопросъ имлъ въ его глазахъ первостепенную важность, и здсь Зороастръ выказалъ свои великія организаторскія дарованія, а, вмст съ тмъ, врныя, правильныя воззрнія свои на этотъ предметъ. Будучи самъ аскетомъ и мистикомъ, онъ, однако, предвидлъ, какою опасностью грозили другимъ попытки слдовать по тому же пути или основать систему мистическаго ученія. Цлью человчества должно быть благо человчества, а еслибъ жрецы, составивъ изъ себя боле или мене значительную группу, замкнулись въ одинокой отшельнической жизни съ тмъ, чтобъ посвятить себя тайной наук и пріобртенію знаній, недоступныхъ для простыхъ смертныхъ, то въ своихъ усиліяхъ отршиться отъ человчества они неизбжно забыли бы о немъ. Единственно возможною основой для установленія государственной религіи, въ особенности въ столь обширномъ государств, какъ монархія Дарія, былъ широкій принципъ добродтельнаго общежитія, ставившій благо всего человчества въ зависимость отъ блага каждой отдльной человческой личности.

Обаяніе, производимое именемъ Зороастра, стало возростать со дня на день, когда онъ отправилъ изъ Стаккарскаго дворца во вс концы государства множество жрецовъ, проникнутыхъ его идеями и распространявшихъ по всмъ областямъ самую простую форму культа и строгія правила жизни, буквальное выполненіе которыхъ обезпечивалось желзными законами Дарія. Зороастръ подвергъ пересмотру безчисленные гимны, изъ которыхъ многіе отнюдь не могли считаться безусловно маздаяснійскими, и удержалъ только самые величественные и трогательные изъ нихъ. Многоразличныя и противорчивыя кастовыя обрядности, частью заимствованныя изъ Индіи, частью унаслдованныя чистыми персами изъ ихъ арійской родины въ Согдіан {Согдіана — область на сверо-востокъ отъ Ирана съ главнымъ городомъ Самаркандомъ.}, были значительно упрощены. Безконечныя правила очищенія были сведены въ простымъ мрамъ гигіены. Былъ изданъ царскій указъ о постройк во всхъ персидскихъ владніяхъ дахмъ или башенъ смерти, въ которыхъ спеціально назначаемые для этой цли чиновники погребали тла умершихъ и которыя они очищали въ установленные сроки. Были приняты строгія мры противъ уничтоженія рогатаго скота, такъ какъ, вслдствіе длиннаго ряда междоусобныхъ войнъ, свирпствовавшихъ за послдніе годы, замчались явные признаки его убыли, были изданы особые законы для охраненія собакъ, считавшихся въ т времена самыми драгоцнными спутниками человка, средствомъ защиты сталъ въ дикихъ степяхъ и очистителями большихъ городовъ. Человческая жизнь была поставлена подъ охрану неумолимыхъ законовъ и безопасность женщинъ всхъ классовъ составила предметъ особаго вниманія со стороны законодателей. Трудно было бы представить себ законодательную систему боле благопріятную для развитія природныхъ богатствъ полупастушеской страны, для поддержанія мира въ ея предлахъ и обезпеченія увеличивавшихся потребностей и общественнаго здоровья среди быстро множившагося народа.

Что касается религіозныхъ обрядовъ, то по своему характеру и форм они вскор сдлались совершеннымъ олицетвореніемъ простоты сравнительно съ прежними системами культа и, хотя усложненные до нкоторой степени добавленіями и измненіями, внесенными въ нихъ боле позднимъ и боле суеврнымъ поколніемъ, сохранили и до сихъ поръ благородный и возвышенный отпечатокъ, наложенный на нихъ великимъ преобразователемъ маздаяснійской религіи.

Дни пролетали быстро и такъ же быстро возростало могущество Зороастра. Казалось, весь дворъ и все царство только ожидали его появленія, чтобы признать его представителемъ мудрости и правосудія рядомъ съ царемъ-завоевателемъ, подавившимъ столько опасныхъ мятежей и совершившимъ столько походовъ ради упроченія своей монархіи. Зороастръ съ удивительною легкостью разршалъ вс возникавшія затрудненія. Годы уединенной жизни, казалось, удесятерили его силы, и благотворное дйствіе его мудрыхъ предначертаній тотчасъ же отзывалось во всхъ концахъ государства, тогда какъ рчи его пламенли огнемъ въ устахъ жрецовъ, разосланныхъ имъ изъ Стаккара. Юнъ обладалъ чуднымъ и рдкимъ даромъ вселять въ своихъ послдователей глубочайшее довріе и одушевлять ихъ величайшею энергіей при исполненіи его воли. Каждое изъ его повелній я постановленій было закрплено царскою печатью и царскими указами, которымъ приходилось повиноваться безпрекословно. Имя Зороастра повторялось всюду, куда успла проникнуть власть персидскаго монарха, и всюду оно повторялось съ глубокимъ благоговніемъ, свободнымъ отъ того страха, который испытывали люди, упоминая о великомъ цар и торопясь прибавить: ‘Да продлятся дни его во-вки!’

Черезъ нсколько мсяцевъ вс реформы были завершены, и полу нагой аскетъ, благодаря мудрости своей и сил обстоятельствъ, сдлался первымъ сановникомъ Персіи. Осыпанный почестями, считаясь первымъ лицомъ посл царя, занимая мсто по правую руку Дарія во всхъ церемоніяхъ, съ царскою цпью поверхъ благо жреческаго облаченія, Зороастръ не возбуждалъ, однако, зависти въ придворныхъ и ничмъ не посягалъ на ихъ права. Правда, что т немногіе вельможи, къ которымъ Дарій относился съ довріемъ — князья, составившіе заговоръ противъ Смердиза, Гидарнъ и нсколько полководцевъ, рдко бывали въ Стаккар, они жили по большей части въ различныхъ провинціяхъ, начальствуя войсками и крпостями и дятельно проводя т мры, которыя царь обдумывалъ вмст съ Зороастромъ и которыя должны были произвести такія крупныя перемны въ судьбахъ монархіи. Но если царь призывалъ ко двору кого-нибудь изъ князей и полководцевъ и этотъ послдній узнавалъ, что за человкъ Зороастръ, онъ тотчасъ же проникался къ нему любовью и уваженіемъ, какъ и вс, окружавшіе верховнаго жреца, и узжалъ обратно, утверждая, что никогда еще царь не имлъ такого мудраго, справедливаго и врнаго совтника.

Об царицы съ противуположными чувствами слдили за возвышеніемъ Зороастра. Негушта никогда почти не говорила съ нимъ, но устремляла на него украдкой свои печальные глаза, стараясь разгадать смыслъ его пророчества о томъ, что конецъ ея близокъ. Она гордилась тмъ, что ея бывшій возлюбленный сдлался первымъ человкомъ во всей стран, державшимъ въ своихъ рукахъ судьбы государства, и втайн утшалась мыслью, что, въ конц-концовъ, онъ, все-таки, остался ей вренъ, что изъ-за нея онъ бжалъ въ пустыню и посвятилъ себя созерцаніямъ, благодаря которымъ онъ достигъ теперь высшей власти. Негушта смотрла на него и все больше убждалась въ томъ, насколько онъ измнился, трудно было представить себ, что это тотъ самый человкъ, котораго она любила въ былые годы. Только когда онъ говорилъ и она слышала плавные, мелодическіе звуки его повелительнаго голоса, она чувствовала порой, какъ кровь приливаетъ къ ея щекамъ, и томилась желаніемъ услышать еще разъ изъ устъ Зороастра хоть одно нжное слово любви. Но хотя онъ часто смотрлъ на Негушту и всегда обращался къ ней съ кроткимъ привтомъ, его спокойные, лучезарные глаза сохраняли въ эти минуты свой безмятежный блескъ и восковая блдность его лица не оживлялась ни малйшимъ признакомъ румянца. Молодость его исчезла, какъ погасъ золотистый цвтъ на его волосахъ. Онъ не былъ похожъ на старика, онъ едва ли вообще походилъ на человка, онъ напоминалъ скоре чуднаго, свтлаго ангела изъ неземнаго міра, который вращался среди людей и бесдовалъ съ ними, но не жилъ ихъ жизнью. Негушт казалось, что она созерцаетъ воспоминаніе, что она любить тнь, бросаемую на землю отлетвшимъ отъ нея существомъ. Но это воспоминаніе и эта тнь были безконечно дороги ея сердцу и, созерцая ихъ мсяцъ за мсяцемъ, она все блднла и чахла.

Не въ характер царя было тревожиться чмъ-нибудь, что не принимало осязательнаго образа и не требовало настойчиво его вниманія. Негушта никогда не говорила съ нимъ о Зороастр, а если царь упоминалъ о немъ въ ея присутствіи, то не иначе, какъ въ связи съ государственными длами. Въ такихъ случаяхъ она казалась холодной и равнодушной и пылкій воинъ-монархъ никакъ не могъ считать Зороастра своимъ соперникомъ. Волосы его посдли, онъ былъ, слдовательно, уже старикъ и о любви къ нему не могло быть и рчи. Но Дарій радовался, что іудейская царевна никогда не касается прошлаго и, повидимому, даже не сожалетъ о своемъ бывшемъ возлюбленномъ. Еслибъ онъ зналъ о ночномъ свиданіи обихъ царицъ въ уборной Атоссы и о томъ, что сказала тогда Атосса, его ярости не было бы границъ. Но онъ не зналъ этого. Ударъ, нанесенный Негушт блокурою царицей, окончательно разбилъ ея сердце, она не въ силахъ была помышлять о мести, и хотя съ спокойнымъ презрніемъ избгала всякихъ сношеній съ оскорбившею ее женщиной, но не желала доносить царю объ этой обид. Теперь было уже поздно! Еслибъ за одинъ только часъ предъ ея бракосочетаніемъ съ царемъ она узнала о жестокомъ обман, жертвой котораго она сдлалась, Атосса давно лежала бы въ могил и Негушта не называлась бы царицей. Но царю ничего не было извстно и онъ не переставалъ удивляться глубокой мудрости своего главнаго совтника и благословлять Ормузда, пославшаго ему въ трудную минуту такого человка.

Между тмъ, ненависть Атоссы все возростала. Она съ гнвомъ убждалась, что утратила власть терзать Негушту, что сердце, которое она такъ любила подвергать жестокимъ пыткамъ, до того изстрадалось, что сдлалось уже нечувствительнымъ къ ея уколамъ, и, вмст съ тмъ, она негодовала, видя, что человкъ, презрвшій ея любовь, пользуется большимъ вліяніемъ при двор, чмъ она. Мудрость Зороастра и неустанная дятельность царя подавляли ее, ей казалось, что она понапрасну тратить свои силы.

Дарій безпощадно смялся надъ ея коварными возраженіями противъ реформъ Зороастра, самъ же верховный жрецъ холодно смотрлъ на нее и проходилъ въ молчаніи, когда она встрчалась съ нимъ.

Она стала искать средства сломить могущество Зороастра какимъ-нибудь неожиданнымъ и быстрымъ ударомъ и съ этой минуты вся осанка ея сдлалась безмятежне прежняго, а улыбка еще нжне и плнительне. Она думала, что еслибъ ей удалось привлечь вниманіе царя къ какому-нибудь отдаленному пункту монархіи и заставить его послать туда все войско, то ей не трудно будетъ произвести внезапное возстаніе или поднять смуту въ Стаккар, расположенномъ на самой границ царства и отдленномъ только горною цпью отъ дикой, пустынной страны, которую въ это самое время опустошали враждебныя мятежныя племена. У Атоссы оставалось еще нсколько приверженцевъ, способныхъ исполнить роль развдчиковъ въ обоихъ тихъ направленіяхъ. Несмотря на сцену, имвшую мсто въ Сузахъ, когда царь привелъ къ ней Фраорта, она знала, что, въ случа возстанія, можетъ разсчитывать на услуги своего управителя. Въ глубин души онъ былъ магомъ и ненавидлъ царствовавшую династію. Онъ былъ богать, вліятеленъ и непомрно тщеславенъ, общавъ ему въ награду Мидію, его легко можно было склонить къ участію въ разрушеніи персидской монархіи, объ этомъ уже давно шли переговоры между нимъ и царицей.

Цлыхъ два мсяца Атосса тщательно обдумывала свой планъ и, наконецъ, ршилась дйствовать. Она съумла обмануть бдительность царя и, смясь въ душ надъ безуміемъ Дарія и Зороастра, предоставлявшими ей столько свободы, отправила безъ большихъ хлопотъ письмо къ Фраорту, въ которомъ спрашивала его, настолько ли хорошо идутъ ея дла, чтобы ихъ можно было расширить.

Затмъ она послала одного изъ своихъ чернокожихъ невольниковъ съ богатыми подарками къ варварскимъ племенамъ, кочевавшимъ за горами, чтобы вывдать, легко ли будетъ подкупятъ ихъ. Она посулила рабу свободу и обширныя владнія, такъ что онъ безъ колебаній пустился въ опасный путь. Атосса знала, что этотъ человкъ преданъ ей и вполн годится для исполненія возложенной на него задачи.

Не прошло и двухъ мсяцевъ, какъ Фраортъ уже прислалъ отвтъ цариц. Дла ея находились, по его словамъ, въ такомъ блестящемъ положенія, что она спокойно могла расширить ихъ, какъ ей было угодно, и онъ изъявлялъ полную готовность немедленно приступить къ желаемымъ ею усовершенствованіямъ, если она только дастъ ему нужныя указанія и предписанія.

Черный рабъ вернулся изъ страны кочевниковъ и доложилъ Атосс, что они безчисленны, какъ песокъ морской, быстры на зд, какъ вихри пустыни, алчны до добычи, какъ орлы, жадны, какъ саранча, налетающая на поле пшеницы, хищны, какъ шакалы, преслдующіе раненую антилопу. Только страхъ вредъ великимъ царемъ удерживалъ ихъ въ предлахъ ихъ степей, но они во всякую минуту готовы были покинуть ихъ и вступить въ союзъ съ кмъ бы то ни было за хорошую плату.

Они жили по большей части по ту сторону пустыни, къ востоку отъ нея, въ холмистой стран. На видъ они были ужасне, чмъ діаволы горъ, и свирпе, чмъ волки на горныхъ тропинкахъ.

Понимая, насколько фантазія ея раба должна была сгустить краски въ этомъ отчет, Атосса, все-таки, сообразила, что не трудно будетъ побудить это дикое племя сдлать набгъ на южную часть царства, а именно на ничмъ не защищенную Стаккарскую область, такъ какъ крпость могла дать пріютъ только какой-нибудь горсти воиновъ и бглецовъ, но не представляла надежной обороны въ случа нашествія враговъ для окружавшей ее плодоносной мстности.

Атосса долго разсчитывала, какъ велико разстояніе, отдляющее дворецъ отъ крпости, наконецъ, она пришла къ заключенію, что вооруженный отрядъ могъ съ нкоторыми затрудненіями пройти его въ полдня. Планъ царицы былъ очень прость и легко осуществимъ, хотя грозилъ неисчислимыми бдствіями государству.

По этому плану въ Мидіи должно было вспыхнуть возстаніе, но не подъ начальствомъ Фраорта, потому что тогда могла бы погибнуть сама царица, уже разъ заподозрнная въ соучастіи съ нимъ. Кто-нибудь другой — простое орудіе въ рукахъ ея могущественнаго довреннаго — долженъ былъ, внявъ его подстрекательствамъ, провозгласить себя правителемъ этой области, а потомъ Фраортъ, на обязанности котораго лежала доставка денегъ и всхъ средствъ, необходимыхъ для организаціи возстанія, могъ безъ труда низложить его.

Какъ скоро всть о бунт достигла бы Стаккара, Дарій поспшилъ бы въ Мидію, на мсто мятежа. По всей вроятности, онъ поручилъ бы управленіе государственными длами, сосредоточенное за послднее время въ Стаккар, своему ближайшему совтнику, Зороастру. А еслибъ онъ взялъ его съ собой и приказалъ двору отправиться въ Сузы, то царица устроила бы набгъ дикихъ кочевниковъ изъ пустыни. Жители юга, увидвъ, что царь бросилъ ихъ на произволъ судьбы, возстали бы противъ него, и тогда Атосса легко могла бы захватить власть въ свои руки. Если не Зороастръ остался бы въ Стаккар, то всего лучше было бы погубить его опять-таки съ помощью дикарей. Не имя въ своемъ распоряженіи достаточнаго количества вооруженной силы, посредствомъ которой онъ могъ бы отразить внезапное вторженіе враговъ, онъ несомннно палъ бы въ неравномъ бою или ршился бы искать спасенія въ постыдномъ бгств.

Съ свойственною ей неустрашимостью, Атосса была уврена, что сама она съумстъ остаться цлой и невредимой, а, въ крайнемъ случа, она разсчитывала, какъ и всегда, на свою красоту. Эта чудная красота не разъ спасала ее отъ неукротимой ярости ея супруга Камбиза и ничему другому, какъ этой красот, была она обязана тмъ, что Дарій пощадилъ ее, найдя ее въ Сузахъ женой и сообщницей самозванца Смердиза. Еслибъ, вслдствіе какой-нибудь неудачи, она попала въ руки дикарей, то это средство, наврное, оказало бы и здсь свою силу. Но Атосса твердо ршилась стереть съ лица земли Зороастра, хотя бы ей пришлось ради этого разрушить до основанія монархію своего мужа. Планъ ея былъ смлъ и несложенъ и она не сомнвалась въ томъ, что ей удастся привести его въ исполненіе.

Но, обдумывая и взвшивая его, она оставалась все время спокойна и ровна. Встрчаясь съ Зороастромъ, она устремляла на лнего открытый, дружелюбный взглядъ, который обезоружилъ бы всякаго человка, не столь глубоко убжденнаго въ ея порочности, и царю никогда не приходилось тщетно искать ея улыбки. Она съ невозмутимымъ хладнокровіемъ и кротостью принимала его грубыя шутки, увренная въ томъ, что ей не долго придется терпть ихъ. Даже на Негушту она взглядывала иногда съ видомъ оскорбленнаго сочувствія, какъ бы желая объявить всему міру, что ее огорчаетъ угрюмый нравъ и непріязненное обхожденіе младшей царицы, но что она видитъ въ нихъ лишь вншнее проявленіе какого-нибудь тайнаго недуга, и потому скоре готова сожалть ее, чмъ порицать.

Но по мр того, какъ время шло, сердце ея переполнялось радостью, потому что конецъ былъ уже близокъ и въ ароматномъ воздух долины розъ уже носился запахъ смерти.

XVIII.

Снова настала весна, снова зазеленли нивы и деревья пустили побги. Прошло четыре года съ тхъ поръ, какъ Даніилъ почилъ въ Экбатан, оставивъ въ наслдіе Зороастру завты своей глубокой мудрости, и почти цлый годъ миновалъ съ того дня, какъ Зороастръ появился въ Стаккар. Время пролетло быстро для всхъ, кром одной Негушты, жизнь ея была исполнена тоски, и впалые глаза ея носили слды безсонницы и страданій. Не всегда одинаково было ея настроеніе, но несчастной она чувствовала себя всегда. Бывали дни, когда она покорялась своей судьб и мечтала только объ одномъ, чтобъ скоре пришелъ конецъ ея тяжкимъ мукамъ, и сама она удивлялась, какъ она до сихъ поръ не ускользнула изъ сада темною ночью и не потопила своей великой, безпредльной скорби въ холодныхъ волнахъ Аракса. Но ее удерживала мысль, что она должна еще разъ увидть лицо Зороастра, и еще, и еще, такъ что послдній разъ не наступалъ никогда. А потомъ бывали дни, когда она ласкала себя безумными, несбыточными надеждами, въ которыхъ не было ни смысла, ни связи,— царь могъ умереть, Зороастръ снова полюбитъ ее, и опять разцвло бы счастье въ ея сердц. Но суетная надежда длится одинъ только мигъ и отчаяніе заступаетъ ея мсто. Негушта становилась все печальне, по мр того, какъ убждалась, что для нея надежды уже нтъ.

Атосса, повидимому, совсмъ забыла о своей любви къ Зороастру и была къ нему такъ же равнодушна, какъ и ко всмъ другимъ, за то, чмъ холодне длался къ ней царь, тмъ больше старалась она угождать ему. Вс обитатели дворца чувствовали надъ собой верховную власть Зороастра, и хотя онъ былъ всегда кротокъ со всми, но внушалъ больше страха, чмъ грозный въ своемъ гнв великій царь, потому что не всякій могъ безтрепетно выдержать его спокойной, ясный взоръ, а въ словахъ, вылетавшихъ изъ его устъ, слышался голосъ рока. Зороастра знали и боялись отъ одного края страны до другаго, его имя было равносильно царской печати и всюду считалось верховнымъ, неотмняемымъ приговоромъ.

Было прекрасное весеннее утро, солнце ласково свтило надъ розами, еще блиставшими росою. Въ одномъ изъ внутреннихъ покоевъ дворца царь полулежавъ на широкомъ лож, на которое сквозь продланное въ потолк окно падали теплые солнечные лучи. Онъ слдилъ съ глубокимъ интересомъ за представленіемъ индійскаго фокусника, который недавно прибылъ ко двору и котораго онъ призвалъ въ это утро, чтобъ наполнить случайный часъ досуга, когда царь не былъ поглощенъ государственными длали или войною, онъ охотно отдавался какой-нибудь забав, такъ какъ его безпокойный нравъ и дятельный умъ требовали постояннаго занятія.

Атосса сидла возл Дарія на рзномъ стул, перебирая въ пальцахъ нить дорогого жемчуга. Два копьеносца въ синихъ съ пунцовымъ мантіяхъ, разукрашенныхъ золотымъ шитьемъ, неподвижно стояли у дверей. Дарій и Атосса одни развлекались фокусами ловкаго индуса.

Фигляръ подбросилъ на воздухъ острый ножъ и поймалъ его,затмъ подбросилъ два, три ножа, быстро увеличивая число ихъ, такъ что вскор въ воздух уже кружилось два десятка блестящихъ клинковъ, которые онъ проворно подбрасывалъ, ловка подхватывалъ то одною рукой, то другою, и снова бросалъ вверхъ. Дарій съ веселымъ смхомъ слдилъ за его искусный пріемами и вдругъ взглянулъ на царицу.

— Этотъ человкъ напоминаетъ мн тебя,— сказалъ онъ.

— Царь очень милостивъ въ своей служанк,— отвчала, улыбаясь, Атосса.— Я полагаю, что я не такъ искусна, но за та боле красива.

— Ты боле красива, это правда,— возразилъ царь,— но что касается твоего искусства, это еще вопросъ. Про тебя можно было бы оказать, что ты постояно играешь ножами, но, какъ и этотъ фокусникъ, никогда не ранишь себя.

Царица пытливо взглянула на Дарія, но губы ея сложились въ нжную улыбку. У нея промелькнула мысль, что, можетъ быть, царю извстно кое-что о томъ, что съ годъ тому назадъ произошло между ней и Негуштой въ ея уборной по поводу индійскаго кинжала. Ножи, которые подбрасывалъ фокусникъ, напомнили ей этотъ кинжалъ своею формой. Но царь хохоталъ беззаботно и она смло отвтила ему:

— Это было бы хорошо, потому что тогда я могла бы быть не только супругой царя, но и царскимъ фокусникомъ.

— Я не то хотлъ сказать,— со смхомъ перебилъ ее Дарій.— Супруг царя вовсе не пристало играть роль фигляра.

— А, между тмъ, чтобы быть супругой царя, мн надо больше искусства, чмъ этому индусу для его фокусовъ,— медленно проговорила царица.

— Вдь, я такъ и сказалъ.

— Да, но ты не то думалъ,— возразила Атосса, потупляя взоръ.

— Что я говорю, то и думаю,— отвчалъ онъ.— Теб нужна вся красота твоего лица, чтобы скрыть зло, притаившееся въ твоемъ сердц, точь-въ-точь, какъ этому человку нужно все его искусство для обращенія съ этими острыми ножами, которыми онъ нотъ бы отрзать себ пальцы, еслибъ нечаянно охватилъ не за тотъ край.

— Я ничего не скрываю,— сказала царица съ легкою усмшкой.— У царя цлыя тысячи очей. Какъ же могла бы я скрыть отъ него что-нибудь?

— Я самъ постоянно задаю себ этотъ вопросъ, — отвчалъ Дарій.— А, между тмъ, мн часто приходить на умъ, что твои мысли мене извстны мн, чмъ мысли чернокожей рабыни, которая машетъ надъ тобою опахаломъ, когда ты страдаешь отъ зноя, и въ простот душевной думаетъ только о томъ, чтобъ отогнать мухъ отъ твоего лица, или же, чмъ мысли этихъ глупыхъ копьеносцевъ, стоящихъ у двери и ничего такъ не желающихъ въ простот души своей, какъ быть царями и царицами, чтобы лежать цлый день на шелковомъ лож и забавляться фокусами наемнаго фигляра.

Пока Дарій говорилъ это, стражники вдругъ обернулись лицомъ другъ къ друту и стали по об стороны двери, причемъ ихъ тяжелыя копья со звономъ ударились о мраморный полъ. Въ эту же минуту между ними показалась высокая, тонкая фигура Зороастра въ бломъ одяніи. Онъ почтительна остановился у порога, ожидая, чтобы царь обратилъ на него вниманіе, такъ какъ, несмотря на свое могущество и высокій санъ, онъ строго соблюдалъ правила придворнаго церемоніала.

Дарій сдлалъ знакъ и индійскій фокусникъ, поймавъ на лету вертвшіеся въ воздух ножи, опустилъ ихъ въ мшокъ и удалился.

— Привтъ теб, Зороастръ!— сказалъ Дарій.— Подойди же, сядь возл меня и скажи мн то, что имешь сообщить.

Зороастръ приблизился къ царю и поклонился ему, но продолжалъ стоять, какъ бы давая понять этимъ, что дло его не терпитъ отлагательства.

— Привтъ теб, царь, живи во-вки!— сказалъ онъ.— Я пришелъ съ недобрыми встями. Изъ Экбатаны примчался всадникъ, успвшій спастись отъ народнаго смятенія. Мидія возстала и царская стража осаждена въ экбатанской крпости.

Дарій приподнялся и слъ на край ложа, толстыя жилы на его вискахъ вздулись отъ внезапной вспышки гнва и густая краска залила его чело.

— Наврное, Фраортъ провозгласилъ себя царемъ,— сказалъ онъ. Затмъ онъ вдругъ обратилъ свирпый взглядъ на Атоссу.— Теперь часъ твой насталъ!— закричалъ онъ въ неудержимомъ порыв ярости.— Не дальше, какъ сегодня, ты простишься съ жизнью, потому что все это твои козни! Духи зла получатъ, наконецъ, въ свое владніе твою душу, ибо только имъ принадлежитъ она, инакому другому!

Въ первый разъ во всей своей жизни Атосса поблднла, какъ полотно, и задрожала всмъ тломъ. Ей почудилось, что смерть уже распростерла надъ ней свои черныя крылья. Но даже и въ эту минуту отвага не покинула ея, и она поднялась съ своего кресла съ такимъ величественнымъ спокойствіемъ, что заставила умолкнуть гнвный голосъ царя.

— Убей меня, если хочешь,— тихо, но твердо сказала она.— Я неповинна въ этомъ дл.

Она произнесла эту безстыдную ложь такъ свободно и непринужденно, что даже мученикъ могъ бы позавидовать такой безмятежности. Но Зороастръ сталъ между царемъ и Атоссой. Когда онъ проходилъ мимо нея, его ясный, спокойный взоръ встртился на мгновеніе съ ея глазами. Онъ прочелъ на лиц ея ужасъ смерти и исполнился къ ней состраданія.

— Пусть царь дозволить мн сказать свое слово,— такъ обратился онъ къ Дарію.— Мятежъ поднять не Фраортомъ, и всадникъ сказалъ мн, что Фраортъ бжалъ изъ Экбатаны. Пусть царь пошлетъ туда войско и усмирить мятежниковъ, а эту женщину отпуститъ, ибо страхъ смерти объялъ ее, а, можетъ быть, она и не согршила въ этомъ дл. Если же она точно согршила, то неужели царь станетъ воевать съ женщинами и неужели онъ захочетъ обагрить руки кровью своей собственной жены?

— Ты говоришь, какъ священнослужитель, я же чувствую, какъ человкъ,— свирпо крикнулъ Дарій.— Эта женщина уже сколько разъ заслуживала смерти. Пусть она умретъ, наконецъ. По крайней мр, мы избавимся отъ нея.

— Царь не иметъ права такъ поступать, — холодно возразилъ Зороастръ и взглядъ его, устремленный на Дарія, казалось, проникъ въ сердце царя и укротилъ его неистовую ярость.— Царь не можетъ знать, заслуживаетъ она смерти или нтъ, пока экбатанскіе мятежники не явятся предъ лицо его. Притомъ же, кровь женщины останется на вки позоромъ для того, кто пролилъ ее.

Атосса, зорко слдившая за царемъ, увидала, что онъ колеблется, и поняла, что настала минута, когда она могла обратиться къ нему сама съ мольбой о пощад. При всей внезапности ужаснаго положенія, въ которомъ она очутилась, она успла спросить себя, почему Зороастръ, которому она сдлала такое непоправимое зло, заступается теперь за нее? Она не способна была понять, что онъ повиновался внушенію своей благородной души, и потому боялась, что ей разставлена западня. Какъ бы то ни было, она ршила сама воззвать въ милосердію царя, чтобы не чувствовать себя всецло обязанной своимъ спасеніемъ ходатайству Зороастра. Это была смлая мысль, вполн достойная смлаго духа этой женщины въ минуту смертельной опасности.

Быстрымъ движеніемъ она сорвала съ головы и бросила на полъ тіару. Густыя волны ея шелковистыхъ волосъ разсыпались по ней золотистымъ покровомъ и она упала къ ногамъ царя, обнимая его колни съ порывистымъ жестомъ страстной мольбы. Непривычное отсутствіе румянца на лиц ея придавало еще больше очарованія ея красот, а мягкіе голубые глаза устремились на царя съ такимъ молящимъ выраженіемъ, что онъ невольно долженъ былъ признаться самъ себ, что она тронула его сердце: никогда еще не сіяла она такою чудною красотой. Она не говорила ни слова, но продолжала обнимать его колни, не отрывая отъ него взоровъ, и вдругъ дв крупныя алмазныя слезы скатились изъ-подъ ея вкъ и задрожали на ея блдныхъ, нжныхъ щекахъ, между тнь какъ горячее, прерывистое дыханіе ея долетало до его лица.

Дарій попытался оттолкнуть Атоссу, но она не двинулась съ мста, онъ вынужденъ былъ взглянуть на нее и при этомъ взгляд гнвъ его смягчился, и онъ противъ воли улыбнулся, все еще сердито хмуря чело.

— Ступай,— сказалъ онъ.— Я пошутилъ. Невозможно предать смерти такое красивое созданіе.

Щеки Атоссы снова окрасились румянцемъ и, наклонившись, она облобызала колни и руки царя, причемъ ея золотистые волосы упали ей на лицо и покрыли собой мантію Дарія. Но онъ всталъ съ жестомъ нетерпнія и оставилъ Атоссу колнопреклоненною у ложа. Онъ уже досадовалъ на себя за то, что простилъ ее, и горько негодовалъ на свою слабость.

— Я возьму стражу и главный отрядъ изъ стаккарской крпости и сейчасъ же отправлюсь въ Сузы, захвачу вс стоящія тамъ войска и черезъ нсколько дней буду въ Экбатан. Я раздавлю этихъ бунтовщиковъ, этихъ лжецовъ, не хотящихъ пригнать меня своимъ владыкой. Ты же останешься здсь, Зороастръ, и будешь править всею областью, пока я не вернусь съ побдой.

Дарій еще разъ взглянулъ на Атоссу, которая лежала на томъ же мст, какъ бы потерявъ сознаніе отъ всего, что произошло, круто повернулся и вышелъ изъ залы. Оба копьеносца подняли свое оружіе, пропуская царя впередъ, и тотчасъ же мрною поступью послдовали за нимъ по широкому корридору.

Зороастръ остался наедин съ царицей.

Какъ только Дарій удалился, Атосса быстро поднялась и съ удивительнымъ хладнокровіемъ начала приводить въ порядокъ волосы и головной уборъ. Зороастръ стоялъ поодаль и смотрлъ на нее, рука ея слегка дрожала, но никакихъ другихъ признаковъ волненія нельзя было замтить во всей ея фигур. Стоя все въ той же поз, съ наклоненною головой и поднятыми кверху руками для того, чтобъ убрать волосы, она взглянула украдкой на Зороастра.

— Почему просилъ ты царя оставить мн жизнь?— спросила она.— Вдь, ты боле чмъ кто-либо долженъ желать мн смерти.

— Я не желаю теб смерти,— холодно отвтилъ онъ.— Теб предстоитъ еще сдлать много зла въ мір, но не все это будетъ зломъ. Впрочемъ, мн не было надобности заступаться за тебя. Твое время еще не настало, и еслибъ даже царь занесъ руку, чтобы поразить тебя, она не опустилась бы надо тобой, потому что теб предопредлено совершить еще многое въ жизни.

— Но разв ты не ненавидишь меня, Зороастръ?

Одною изъ характеристическихъ чертъ царицы было то, что она никогда не прибгала къ притворству, когда оно не могло быть ей полезнымъ, и въ такихъ случаяхъ давала волю откровенности, почти граничившей съ грубостью. Она чуть не со смхомъ предложила свой вопросъ, онъ казался ей совершенно нелпымъ и, все-таки, она ршилась сдлать его.

— Нтъ, — отвчалъ верховный жрецъ.— Ты ниже ненависти.

— А ты, конечно, гораздо выше ея?— сказала съ язвительною насмшкой въ голос царица. Съ минуту она молча вглядывалась въ Зороастра.— Ты жалкое созданіе,— начала она вдругъ.— Я отъ всей души презираю тебя. Ты далъ себя обмануть самымъ нехитрымъ способомъ и снесъ измну любимой женщины, не сдлавъ ни малйшаго усилія, чтобъ вернуть ее къ себ. Ты могъ бы быть любовникомъ царицы, и отвергъ ея любовь. А теперь, когда женщина, смертельно обидвшая тебя, могла быть предана смерти на твоихъ глазахъ, ты заступился за нее и спасъ ей жизнь. Глупецъ, я презираю тебя!

— Я радъ этому,— холодно возразилъ Зороастръ.— Я не примялъ бы твоего поклоненія, еслибъ даже мн общали за это весь міръ и всю мудрость его.

— И еслибъ даже ты могъ имть женою ту женщину, которую любилъ, хотя и жалкою, нелпою любовью, но, все-таки, любилъ? Она, бдняжка, совсмъ извелась отъ горя и бродитъ по садамъ, какъ призракъ смерти. Ея блдное лицо успло уже прискучить царю. Она чахнетъ отъ тоски по теб. Царь отнялъ ее у тебя, а ты, еслибъ только захотлъ, могъ бы завтра же въ свою очередь взять ее у него. Если ты не сдлаешь этого, значитъ, въ теб не осталось ни капли здраваго смысла. Она же такъ обезумла, что готова пойти за тобой на край свта… Бдняжка! Не знаетъ она, что за дряблое, сухое, безкровное сердце скрывается въ твоей груди!

Зороастръ невозмутимо смотрлъ на царицу, съ спокойнымъ презрніемъ выслушивая ея издвательства.

— Неужели ты думаешь, что солнце померкнетъ, если ты задернешь занавсью окно, чтобъ не пропустить въ комнату его лучей?— спросилъ онъ.— Неужели ты думаешь, что дти свта страдаютъ, слыша, какъ дти мрака говорятъ въ своемъ невдніи, что Свта не существуетъ?

— Ты говоришь притчами, потому что у тебя нтъ простого и яснаго отвта на мои слова,— возразила царица, вкалывая золотую булавку въ складки полотняной тіары. Но вдругъ она почувствовала на себ взоръ Зороастра и, поднявъ голову, сразу остановилась, какъ бы очарованная силою таинственнаго свта, горвшаго въ его глазахъ. Она попыталась отвернуться, но не могла. Сердце ея трепетно сжалось. Она слыхала объ индійскихъ волшебникахъ, о халдейскихъ чародяхъ и волхвахъ, совершавшихъ чудеса и убивавшихъ людей однимъ своимъ взглядомъ. Она длала страшныя усилія, чтобы отвести взоры отъ Зороастра, но все было тщетно. Неуловимая сила мірового дятеля подчинила ее своей власти и Атосса стояла, точно прикованная къ мсту, все время, пока глаза верховнаго жреца покоились на ней. Онъ заговорилъ, наконецъ, и ей почудилось, будто голосъ его раздается съ оглушительною силой металла и будто весь мозгъ ея пришелъ въ сотрясеніе отъ его рзкихъ колебаній.

— Издвайся надо мною, обороняйся отъ меня, если можешь,— сказалъ Зороастръ.— Подними руку, отодвинься отъ меня на одинъ шагъ, если ты въ силахъ это сдлать. Ты не можешь, ты всецло находишься въ моей власти. Еслибъ я захотлъ, я могъ бы умертвить тебя на этомъ мст и ни одного знака насилія не оказалось бы на твоемъ тл, такъ что никто не могъ бы утверждать, что ты убита. Ты хвалишься своею силой и могуществомъ. Но видишь, ты повинуешься движенію моей руки, какъ это сдлала бы собака. Видишь, ты склоняешь предо мной колна и, по моему повелнію, повергаешься въ прахъ предо мной. Подумай, можешь ли ты издваться надо мною теперь? Предъ царемъ ты преклоняла колни по собственной вол, предо мною же ты падаешь ницъ, слдуя моему мановенію, и, еслибъ въ теб таилась сила сотни мужей, ты, все-таки, лежала бы распростертой, пока я не повеллъ бы теб встать.

Атосса совершенно подпала вліянію грозной силы, которой обладалъ Зороастръ. Какъ утопающій не можетъ противиться быстрому потоку, увлекающему его къ смерти, такъ и она была неспособна противу стать вол жреца. Она лежала у его ногъ совсмъ безпомощная, безсильная. Съ минуту онъ смотрлъ на распростертую предъ нимъ царицу.

— Встань,— произнесъ онъ,— иди своею дорогой и помни меня. Освобожденная отъ магическаго дйствія таинственной силы исходившей отъ него, Атосса быстро поднялась, но зашаталась и, отступивъ на нсколько шаговъ, упала на скамью.

— Что ты за человкъ?— сказала она, вперивъ дикій взоръ въ пространство и какъ бы съ трудомъ оправляясь отъ тяжелаго,ошеломившаго ее удара.

Но, прежде чмъ эти слова успли слетть съ ея губъ, блое одяніе Зороастра уже исчезло за дверью, и царица въ полномъ оцпенніи снова опустилась на подушки.

Между тмъ, на дворцовыхъ площадкахъ звенли трубы, и по приказу царя стража выстраивалась въ ряды. Гонцы то и дло садились на коней и мчались по долин къ Стаккарской крпости, разнося войскамъ царское повелніе быть готовыми къ походу. Солнце еще не достигло зенита, какъ Дарій въ полномъ вооруженіи уже сидлъ на кон предъ дворцомъ. Яркій полуденный свтъ переливался на его блестящемъ шлем съ золотыми крыльями, и знойные лучи сверкали и играли на его дорогихъ доспхахъ и на золоченой чешу сбруи его коня.

Между колоннами портика и по об стороны широкой лстницы вытянулись длинныя вереницы рабовъ, на самой же нижней ступени стоялъ Зороастръ съ подчиненными ему жрецами и ждалъ послднихъ предписаній царя.

— Я отправляюсь въ походъ и вернусь черезъ два мсяца съ побдой,— сказалъ ему Дарій.— Тмъ временемъ возьми въ свои руки управленіе длами и смотри за тмъ, чтобы строгость законовъ не ослабвала потому только, что царя здсь не будетъ. Пусть ежедневно совершается въ храм жертвоприношеніе и пусть все длается такъ, какъ это длалось при мн. Я не хочу, чтобы въ мое отсутствіе возникали пререканія и распри. Мира, мира жажду я, вчнаго мира на всемъ пространств своего царства, хотя много крови приходится проливать мн, чтобы добиться его. Всхъ злодевъ, всхъ бунтовщиковъ и мятежниковъ заставлю я трепетать при одномъ имени Дарія, царя царей, и Зороастра, верховнаго жреца премудраго Ормузда. Въ мир я покидаю васъ, чтобы водворить миръ тамъ, куда отправляюсь, и съ миромъ я возвращусь къ вамъ. Прощай, Зороастръ, врнйшій другъ и мудрйшій совтникъ, теб поручаю я блюсти здсь за всмъ. Возьми мою печать и храни ее, пока я не вернусь.

Зороастръ низко склонился предъ Даріемъ, принимая перстень изъ его рукъ. Царь сдавилъ колнями бока своего скакуна, и благородный конь помчался по прямой, широкой дорог, какъ стрла, пущенная изъ лука. Верховые стражники схватили свои копья, взяли въ руки поводья и понеслись за Даріемъ по четыре человка въ рядъ, сомкнувшись плечо съ плечомъ и колно съ колномъ, ихъ блестящіе шлемы и бронзовыя латы ярко сверкали на полуденномъ солнц и гремли отъ быстрой зды. Въ мгновеніе ока царская стража исчезла изъ вида, только потокъ колеблющагося свта еще виднлся въ смутной дали, и блая пыль, которую подняли копыта коней, медленно опустилась среди неподвижнаго, знойнаго воздуха и осла густымъ слоемъ на дозахъ и миртовыхъ кустахъ, нависшихъ надъ оградою садовъ.

Зороастръ посмотрлъ съ минуту вслдъ быстро-удалявшимся воинамъ, потомъ поднялся по ступенямъ, окруженный своими жрецами, и вошелъ во дворецъ.

Об царицы слдили за отъздомъ Дарія изъ-за золоченыхъ ршетокъ своихъ оконъ въ верхнихъ покояхъ, на противуполежныхъ концахъ зданія. Атосса немного оправилась отъ потрясенія я испуга, вызванныхъ въ ней чудесною силой Зороастра, и когда она увидала, что царь ухалъ, а Зороастръ остался на ступеняхъ лстницы, она воспрянула духомъ. Она ршила, что ничто на свт не заставить ее еще разъ поддаться сверхъестественной власти верховнаго жреца, и внутренно смялась при мысли, что съуметъ погубить его и избавиться отъ него навсегда. Она удивлялась, какъ могла она любить этого человка, хотя бы мимолетною любовью, и, не теряя времени, призвала къ себ чернаго раба и отправила его съ послднимъ посольствомъ къ дикимъ кочевникамъ, посуливъ ему за это свободу.

Негушта печально смотрла вслдъ быстро мчавшейся страж, и глаза ея старались различить золотыя крылья на шлем Дарія, пока все не смшалось вдали въ густыхъ клубахъ освщенной солнцемъ пыли. Каковы бы ни были чувства Негушты къ царю, но онъ былъ всегда добръ къ ней и нженъ, и въ это самое утро, отправляясь въ походъ, онъ склонилъ къ ней на плечо свою черноволосую голову и сказалъ ей, что не было и не будетъ ни одной женщины въ цломъ мір, которую онъ могъ-бы любить такъ страстно, какъ ее. При этихъ словахъ она ощутила въ сердц острую боль, потому что сама она готова была отдать всю свою жизнь, чтобъ на одинъ только мигъ прижаться къ груди Зороастра, выплакать предъ нимъ свое горе и затмъ умереть.

XIX.

Прошло четыре дня посл отъзда Дарія, и на закат солнца Негушта, какъ, всегда, бродила по саду. У нея было тамъ любимое мстечко, гд дорожка расширялась, образуя кругъ, густо окаймленный розами, сладостное благоуханіе которыхъ говорило о близости лта, свтло-зелеными кустами и ползучими растеніями, обвивавшими миртовыя деревья своими нжными втвями. Эта живая изгородь была такъ высока, что скрывала отъ взоровъ лежавшую за ней часть сада, только черные сверо-западные холмы виднлись какъ разъ надъ массою кустарниковъ. За холмами по всему небосклону зарево заходящаго солнца разстилалось розоватымъ покровомъ, разливаясь яркимъ багрянцемъ на гребняхъ сумрачныхъ горъ, придавая какой-то чудный отблескъ листьямъ мирта и окрашивая купы розъ цвтомъ червоннаго золота.

Птицы громкимъ, ликующимъ хоромъ пли свою вечернюю, пснь, какъ могутъ пть только восточныя птицы, воздухъ былъ мягокъ и тихъ, и цлыя тучи мелкихъ мошекъ быстро кружились густыми роями въ его прозрачныхъ струяхъ.

Негушта любила эту открытую площадку, потому что на этомъ мст она видлась годъ назадъ съ Зороастромъ и сказала ему, что узнала, наконецъ, правду. Она стояла неподвижно, прислушиваясь къ пнію птицъ и вперивъ взоръ въ пламенвшее небо, розовый цвтъ котораго незамтно переходилъ въ пурпурный. Она вбирала въ себя теплыя волны ароматнаго воздуха и тихо вздыхала, такъ какъ всякій вечеръ ее неизмнно преслдовало одно и то же желаніе, чтобы пламя заката пргасло и смнилось вчнымъ мракомъ, чтобъ утро не наступало больше для нея.

Съ того дня, какъ Дарій отправился въ Сузы, Негушта проводила время почти въ полномъ уединеніи, она избгала Атоссы и не длала никакихъ попытокъ видться съ Зороастромъ, который былъ совершенно поглощенъ государственными длами. Въ отсутствіе царя обычныя пиршества были отмнены, и об царицы получили возможность устраивать свой образъ жизни, какъ имъ было угодно, независимо другъ отъ друга и отъ двора. Атосса заперлась въ своихъ покояхъ, Негушта тоже рдко выходила изъ своего отдленія во дворц, пока не наступалъ вечеръ. Но когда солнце спускалось къ горизонту, она любила бродить по розовымъ аллеямъ сада, слдя за тмъ, какъ свтлый серпъ луны поднимался на восток и трепетныя звзды разгорались яркимъ сіяньемъ, выжидая, когда свистъ и трели меланхолической соловьиной псни огласятъ ароматную долину.

Такъ и въ этотъ вечеръ Негушта стояла, устремивъ взоръ въ небеса, а въ нкоторомъ отдаленіи, храня почтительное молчаніе, столпились ея рабыни. Вдругъ она услыхала въ алле быстрые шаги, и невольницы ея отпрянули въ сторону, чтобы дать кому-то дорогу. Негушта обернулась и очутилась лицомъ къ лицу съ Атоссой. Блокурая царица стояла предъ ней, закутанная въ темный плащъ, съ блымъ вуалемъ изъ индійской кисеи на волосахъ, закрывавшимъ до половины ея лицо. Негушта гордо выпрямилась и выраженіе глубокаго презрнія легло на ея смуглыя черты. Она хотла надменно спросить Атоссу, что привело ее сюда, но старшая царица заговорила первая и трудно было бы уловить въ ея тон хотя слабый оттнокъ напускной пріязни, когда она обратялась къ своей соперниц, предъ которой стояла совсмъ одна, безъ свиты.

— Я пришла спросить тебя, не желаешь ли ты идти со мною?— спросила она.

— Куда и зачмъ мн идти съ тобой?

— Мн наскучилъ дворецъ. Я ршила отправиться въ Сузы, чтобы быть ближе къ царю. Эту ночь я проведу въ крпости.

Негушта остановила ледяной взглядъ на блокурой женщин, закутанной въ плащъ и покрывало.

— Что мн до того, останешься ли ты здсь, или отправишься на край свта?— спросила она.

— Я хотла знать, не пожелаешь ли ты сопутствовать мн, иначе я не предложила бы теб этого вопроса. Я боялась, что та будешь чувствовать себя слишкомъ одинокой въ Стаккар… Такъ какъ же, ты не пойдешь?

— Еще разъ повторяю, зачмъ ты спрашиваешь меня? Что можетъ быть общаго между мной и тобой?— возразила Негушта, натягивая на плечи мантію, какъ бы для того, чтобы удалиться.

— Если бы царь былъ здсь, онъ веллъ бы теб идти,— сказала Атосса, пристально глядя на свою соперницу.

— Мн лучше знать, что предписалъ бы мн великій царь. Оставь меня въ поко. Иди своею дорогой, если хочешь,— мн нтъ до этого дла.

— Такъ ты не пойдешь?— Голосъ Атоссы перешелъ въ боле мягкій тонъ, и на губахъ ея появилась безмятежная улыбка. Негушта обернулась къ ней вн себя отъ гнва.

— Нтъ! Хочешь идти, такъ иди! Мн тебя не надо!

— Ты рада, конечно, что я ухожу?— вкрадчиво спросила Атосса.

— Да, рада. Только ты можешь понять мою радость. Я желала бы, чтобъ тебя уже не было здсь.

— Ты радуешься тому, что я оставляю тебя одну съ твоимъ любовникомъ. Это такъ понятно…

— Моимъ любовникомъ!— воскликнула Негушта, и глаза ея сверкнули яростнымъ блескомъ.

— Ну, да, твоимъ любовникомъ.. этимъ изсохшимъ, сдовласымъ жрецомъ, который когда-то назывался Зороастромъ, твоимъ старымъ любовникомъ, твоимъ жалкимъ старымъ любовникомъ!

Негушта постаралась овладть собою. Она чувствовала, что готова растерзать эту женщину. Но страшнымъ усиліемъ воли она сдержала свой гнвъ, хотя злоба клокотала въ ней, когда она горделиво отвтила Атосс.

— Пусть духи зла, родившіе тебя на свтъ, задушатъ тебя проклятою ложью, которую дерзнулъ произнести твой ядовитый языкъ!— сказала она тихимъ, трепетавшимъ отъ гнва голосомъ и повернулась, чтобъ уйти.

Атосса все еще стояла на своемъ мст и нжно улыбалась. Дойдя до противуположнаго конца площадки, Негушта оглянулась.

— Ты все еще не ушла? Не хочешь ли ты, чтобъ я приказала своимъ рабынямъ схватить тебя за горло и силой увести отсюда?— но вдругъ, взглянувъ черезъ голову Атоссы, Негушта увидала на дорожк толпу чернокожихъ мужчинъ и женщинъ. Атосса сочла бы неудобнымъ явиться безъ охраны..

— Я вижу, что ты осталась такою же безразсудною женщиной, какою была всегда,— отвчала старшая царица. Въ этотъ самый мигъ надъ вершинами холмовъ раздался какой-то далекій и странный звукъ, подобный клекоту коршуна, зовущаго на кровавый пиръ свою подругу. Этотъ зловщій крикъ прозвенлъ въ вышин отъ одного до другого края долины, потрясъ темныя скалы и, повторенный эхомъ, замеръ въ короткихъ, прерывистыхъ отзвукахъ среди всколыхнувшейся тишины.

Негушта вздрогнула. Быть можетъ, это былъ вой волка или какого-нибудь другаго дикаго звря, бродившаго на высотахъ, но она никогда еще не слыхала такого звука. Что же касается Атоссы, она не выказала удивленія и самая нжная улыбка заиграла на ея устахъ,— на этихъ устахъ, цловавшихъ троихъ царей и никогда еще не сказавшихъ отъ души добраго или милосерднаго слова ни одному живому существу.

— Прощай, Негушта,— заговорила она.— Если ты не хочешь идти со мной, я не стану принуждать тебя и оставлю тебя здсь одну съ твоимъ любовникомъ. Я полагаю, что онъ съуметъ защитить тебя отъ всякихъ бдъ. Слышала ты этотъ крикъ? Это голосъ судьбы твоей. Прощай, безразсудная женщина, и пусть вс злополучія, какія не снились теб даже въ самыхъ страшныхъ сновидніяхъ, обрушатся на твою голову и не покинутъ тебя до самаго смертнаго часа…

— Ступай!— воскликнула Негушта, оборачиваясь и указывая ей на дорогу съ жестомъ невыразимаго гнва.

Атосса отошла на нсколько шаговъ.

— Что-жь удивительнаго, что я еще медлю?… Я думала, что ты уже утратила способность страдать. Еслибъ я имла время, я, пожалуй, придумала бы еще средство помучить тебя… Ты возмутительна въ своей глупости!

Негушта внезапно двинулась впередъ, какъ бы намреваясь поднять руку на Атоссу. Но блокурая красавица, отступай предъ разгнванною еврейкой, вынула изъ-подъ плаща индійскій кинжалъ, который когда-то отняла у нея. Негушта сразу остановилась, увидавъ блестящій клинокъ, направленный въ ея грудь. Но Атосса продержала его одно мгновеніе на воздух и потомъ бросила его на траву, къ ногамъ младшей царицы.

— Возьми его!— крикнула она, и въ ея голос, только за минуту передъ тмъ такомъ мягкомъ и нжномъ, вдругъ послышался свирпый вызовъ и жестокая злоба.— Возьми, онъ твой, онъ мн противенъ, потому что напоминаетъ мн тебя, а ты сама и все, что твое, мн гадко и ненавистно!

Она быстро повернулась и исчезла среди своихъ рабовъ, которые сомкнули за ней ряды и скорымъ шагомъ послдовали за ней по алле. Негушта стояла неподвижно на томъ мст, гд ее оставила Атосса, вглядываясь сквозь вечернюю мглу въ своего удалявшагося врага. Зарево заката уже погасло на западномъ кра неба, пока он говорили, и густой сумракъ окуталъ садъ.

А въ то время, какъ она стояла, словно оцпенвъ отъ ужаса и безпредльнаго гнва, надъ высокими скалами и надъ гребнями горъ снова пронесся зловщій возгласъ и, пробудивъ эхо, замеръ вдали.

Рабыни Негушты, въ страх и трепет отступившія назадъ, когда началась ссора между ней и Атоссой, подбжали теперь къ своей госпож и окружили ее.

— Что это?— прошептала царица.

Ея сердце забилось предчувствіемъ какой-то страшной бды.

‘Это голосъ судьбы твоей’, — сказала ей Атосса, и дйствительно этотъ звукъ походилъ на вопль надвигающейся смерти.

— Это Друхшъ горъ {Демонъ, большею частью женскаго пола, въ религіи Зороастра.},— сказала одна изъ невольницъ.

— Это вой волковъ,— сказала другая, мидянка со склоновъ Загроша.

— Боевой кичъ дтей Анака похожъ на этотъ звукъ,— вставила маленькая сиріянка, дрожа всмъ тломъ отъ испуга.

Въ то время, какъ он робко толпились вокругъ своей царственной госпожи, все еще прислушиваясь со страхомъ къ замолкшему крику, он вдругъ услыхали внизу стукъ конскихъ копытъ и увидали темныя тни всадниковъ, огибавшихъ ограду сада. Это была Атосса со своею свитой, мчавшаяся къ крпости по большой дорог.

Негушта внезапно оттолкнула своихъ рабынь и побжала по тропинк къ дворцу, смуглыя невольницы поспшили за нею. Одна изъ нихъ наклонилась, подняла индійскій кинжалъ и на бгу сунула его за поясъ.

Въ одно мгновеніе истина представилась Негушт во всей очевидности. На холмахъ, очевидно, собирались вооруженные люди, чтобы сплошнымъ отрядомъ спуститься внизъ и произвести нападеніе на дворецъ. Атосса обезпечила себ врное убжище въ Стаккарской крпости, но прежде чмъ устремиться туда, она вдоволь натшилась терзаніями обреченной на гибель соперницы, хорошо зная, что ничто въ мір не можетъ побудить Негушту послдовать за ней. Но въ этотъ мигъ, когда истина внезапно открылась Негушт, одна мысль всецло овладла ею: она должна отыскать Зороастра, предупредить его о грозившей опасности. Они еще успютъ бжать вдвоемъ. Такъ какъ коварный замыселъ былъ дломъ Атоссы, то она, конечно, хорошо разсчитала часъ бгства,а, вдь, только за нсколько минутъ передъ тмъ она прохала на большой дорог.

Негушта побжала по алле и поднялась по широкимъ ступенямъ, которыя вели въ портикъ дворца. Между колоннами спокойно ходили взадъ и впередъ рабы, неторопиво зажигая большіе факелы, горвшіе здсь всю ночь. Они не слыхали странныхъ криковъ, раздавшихся съ горъ, а если и слышали слабый ихъ отзвукъ, то не обратили на него вниманія.

Негушта остановилась, съ трудомъ переводя духъ отъ скораго бга. Когда она увидала, что во дворц царитъ полнйшее спокойствіе и рабы исполняютъ свои обязанности, какъ будто ничего не случилось и не должно случиться, ей представилось, что она видла лишь страшный сонъ. Еслибъ, дйствительно, грозила опасность, то долженъ же былъ знать о ней хоть одинъ изъ нсколькихъ сотенъ рабовъ, сновавшихъ въ наружныхъ залахъ и корридорахъ. Притомъ же, во дворц было множество писцовъ и правительственныхъ чиновниковъ, нсколько вельможъ, которыхъ Дарій не взялъ съ собой въ Экбатану, ихъ жены и семьи, жившія въ различныхъ частяхъ дворца и въ зданіяхъ, примыкавшихъ къ нему, и, наконецъ, сильный отрядъ персидской стражи. Если грозила опасность, то хоть кто-нибудь долженъ былъ слышать о ней.

Она не знала, что въ эту самую минуту обитатели нижней части дворца уже бжали въ страшномъ смятеніи и бросили все на произволъ судьбы, спша скоре достигнуть крпости. Въ томъ отдленіи дворца, гд была Негушта, никто, повидимому, не подозрвалъ ничего, и она ршила, не поднимая тревоги, отправиться одна на поиски Зороастра. Въ ту минуту, какъ она входила въ большую залу, грозный крикъ еще разъ огласилъ долину. Она едва могла подавить въ себ ужасъ, снова охватившій ее при этомъ зловщемъ звук, чтобы пройти рядами преклоненныхъ рабовъ и переступить чрезъ порогъ залы, внутренній входъ въ которую охранялся двумя высокими копьеносцами, почтительно опустившими свое оружіе предъ царицей.

У Негушты была невольница, которой она довряла боле, чмъ всмъ другимъ,— молоденькая сиріянка, на половину еврейка по своему происхожденію.

— Ступай,— поспшно сказала она ей на своемъ родномъ язык,— ступай, отыщи верховнаго жреца Зороастра и приведи его въ мои покои. Я тоже буду искать его, но если не найду, то буду ожидать тебя здсь.

Смуглая двушка съ быстротой испуганной лани побжала по длиннымъ переходамъ, торопясь исполнить приказъ царицы, а Негушта отправилась на поиски другою дорогой. Ей стыдно было спрашивать о Зороастр. Слова Атоссы все еще раздавались въ ея ушахъ: ‘Одну съ твоимъ любовникомъ!’ Кто знаетъ, быть можетъ, эти слухи давно уже ходятъ при двор? Она молча шла своею дорогой. Она знала, въ какой части дворца жилъ Зороастръ. Занавсь его скромнаго покоя была раздвинута и внутри горлъ слабый свтъ. Комната была совершенно пуста, развернутый свитокъ свалился на полъ, на пурпурную подушку, когда Зороастръ вышелъ изъ своего покоя, и длинный блый плащъ его лежалъ на скамь, служившей ему ложемъ.

Негушта окинула комнату нжнымъ, любящимъ взглядомъ и затмъ пошла по широкому корридору, тускло освщенному небольшими масляными лампадами. Она заглянула въ залу совта, тамъ тоже не было никого. Длинные ряды двойныхъ сидній были пусты и слабо выступали изъ мрака. На противуположномъ конц, надъ высокимъ балдахиномъ, одинокая лампада слабо освщала рзное кресло изъ слоновой кости съ золотомъ, на которомъ сидлъ царь, когда собирался совтъ. Дальше, низкій входъ въ царскую сокровищницу оберегался четырьмя копьеносцами, копья которыхъ съ громкимъ звономъ ударились о землю, когда проходила царица. Но она увидала, что тяжелыя задвижки и громадные квадратные замки не сдвинуты съ мста, и заключила изъ этого, что въ сокровищниц Зороастръ не могъ находиться. Въ обширной колоннад нсколько вельможъ беззаботно бесдовали, въ ожиданіи вечерней трапезы, приготовлявшейся для нихъ въ ярко освщенной зал, двери которой были отворены настежь, чтобы дать притокъ свжему воздуху надвигавшейся ночи. Пышно разодтые царедворцы почтительно склонились предо Негуштой и съ удивленіемъ посмотрли ей вслдъ. Она гордо держала голову и слегка кивнула имъ, стараясь сохранять спокойный видъ.

Такъ прошла она черезъ все крыло зданія и снова очутилась въ своихъ покояхъ. Ни одной блой фигуры, которую можно было бы по ея одежд принять за жреца, не встртила она во время своихъ долгихъ поисковъ. Въ той части дворца, чрезъ которую она прошла, Зороастра не было,— въ этомъ она убдилась. Войдя въ свои внутренніе покои, она стала искать глазами маленькую рабыню-сиріянку, но та еще не вернулась.

Тогда, чувствуя, что она не въ силахъ выносить доле этой мучительной неизвстности, она послала на поиски верховнаго жреца другую рабыню, мидянку, служившую ей еще въ Экбатан.

Негушт казалось, что минуты превращались въ нескончаемые часы. Она сидла, сжимая руками виски, какъ бы стараясь этимъ сдержать ихъ лихорадочное біеніе, отъ котораго мозгъ ея готовъ былъ разорваться, и чернокожая опахальщица изо всхъ силъ обввала ее пальмовымъ листомъ, думая, что госпожа ея страдаетъ отъ зноя. Другимъ женщинамъ царица велла удалиться и сидла теперь, озаренная мягкимъ свтомъ благовонной лампады, какъ истинное воплощеніе смертельной тоски.

Какое то предчувствіе говорило ей, что надъ ней нависла страшная, неминуемая опасность. Тишина и спокойствіе, господствовавшія во дворц, не могли заглушить въ ней ужаса, которымъ наполнилъ ее сверхъестественный крикъ, три раза повторившійся съ горныхъ высотъ. При мысли о немъ она содрогнулась, и леденящій страхъ, казалось, охватилъ ея члены, такъ что вс нервы ея оцпенли и застыла кровь, такъ бшено стучавшая передъ тмъ въ ея сердц.

‘Одну съ твоимъ любовникомъ’, ‘это голосъ судьбы твоей’ — слова Атоссы звучали въ ея ушахъ, какъ роковой приговоръ — приговоръ къ позорной смерти. Негушт вспомнились вс жестокія издвательства ея злобнаго врага и похолодвшая было кровь снова забилась лихорадочне прежняго. Она не могла сидть на мст, она встала и начала въ страшномъ волненіи ходить взадъ и впередъ по коинат. Что он мшкаютъ, эти лнивыя рабыни? Когда он придутъ, наконецъ?

Опахальщица старалась не отставать отъ своей госпожи и осторожно слдила своими узкими красными глазками за каждымъ движеніемъ Негушты. Но царица порывистымъ жестомъ отстранила ее, и невольница отошла и стала у кресла, опустивъ опахало. Въ эту минуту въ комнату вошла рабыня-мидянка.

— Гд онъ?— спросила Негушта, быстро обернувшись къ ней.

Женщина низко склонилась предъ нею и отвтила трепещущимъ голосомъ:

— Говорятъ, что верховный жрецъ бжалъ два часа тому назадъ изъ дворца вмст съ царицей Атоссой. Говорятъ…

— Ты лжешь!— закричала вн себя Негушта и, блдная, какъ полотно, она топнула ногой по черному мраморному полу. Женщина отскочила съ крикомъ ужаса и побжала къ дверямъ. Никогда еще не приходилось ей видть свою госпожу въ порыв такого неистоваго гнва. Но Негушта снова подозвала ее.

— Поди сюда, скажи, что говорятъ еще?— спросила она, сдерживая себя, насколько у нея хватало силъ.

— Говорятъ, что дикіе всадники изъ восточной пустыни спускаются съ горъ, — торопливо отвчала невольница, съ трудомъ переводя дыханіе.— Вс бгутъ, всюду царить смятеніе, я слышу и теперь, какъ вс они мечутся на дворцовыхъ площадкахъ, и воины, и…

Но пока она еще говорила, сквозь занавсь наружной двери послышался отзвукъ далекихъ голосовъ и безсвязныхъ криковъ, быстрые, неровные шаги людей, въ смятеніи бгающихъ взадъ и впередъ, громкіе крики объятыхъ страхомъ мужчинъ и вопли испуганныхъ женщинъ, и все это смшалось въ дикомъ гул, становившемся все громче съ каждою минутой.

Въ этотъ самый мигъ вбжала молоденькая сиріянка и чуть не сорвала занавсь съ бронзовыхъ прутьевъ, спша раздвинуть ее. Задыхаясь, она бросилась къ ногамъ Негушты и обняла ея колни.

— Бги, бги, возлюбленная госпожа,— воскликнула она,— діаволы горъ гонятся за нами, они покрыли собой вс холмы, они запираютъ вс выходы, вс люди въ нижней части дворца перебиты…

— Гд Зороастръ?

Лицомъ къ лицу съ наступившею смертельною опасностью, Негушта разомъ сдлалась спокойна и снова пришла въ себя.

— Онъ въ храм вмст съ другими жрецами… Теперь онъ, наврное, убитъ… онъ, вдь, не могъ знать, что здсь происходитъ… Бги же, бги!— кричала въ мучительномъ страх бдная маленькая сиріянка.

Негушта ласково положила руку на голову молоденькой двушки. Теперь, когда она узнала самое худшее, къ ней вернулись и гордость ея, и мужество, и она спокойно обратилась къ другимъ рабынямъ, цлымъ потокомъ ворвавшимся въ комнату изъ смежной залы. Иныя совсмъ задыхались отъ страха, другія пронзительными криками выражали свой безпредльный ужасъ.

— Съ какой стороны приближаются всадники?— спросила царица.

— Съ холмовъ, съ холмовъ спускаются они цлыми тысячами,— сразу закричали съ полдюжины перепуганныхъ женщинъ, остальныя сбились въ кучу, какъ овцы, и робко жались другъ къ другу, испуская жалобные стоны.

— Ступайте вс къ послднему окну,— крикнула повелительнымъ тономъ Негушта.— Спрыгните на балконъ, онъ вышиной не больше, чмъ въ ростъ человка, пройдите его до самаго конца и обогните тотъ уголъ, гд онъ примыкаетъ къ главной садовой оградъ. Бгите вдоль стны, пока не найдете такого мста, гд можно было бы спуститься внизъ, и тогда черезъ сверныя ворота сада вамъ легко будетъ выйти на дорогу. Бгите и спасайтесь подъ покровомъ ночи. Вы достигнете крпости еще до разсвта, если не будете медлить. Но вы и не будете медлить!— прибавила она съ оттнкомъ презрнія въ голос, такъ какъ не успла она еще договорить своихъ указаній, какъ послдняя изъ ея невольницъ, обезумвъ отъ страха, исчезла за открытымъ окномъ и она услыхала, какъ, быстро слдуя одна за другой, он спускались на мраморную террасу. Негушта осталась одна.

Но, опустивъ голову, она вдругъ увидала у своихъ ногъ маленькую сиріянку, смотрвшую на нее съ мольбой.

— Почему же ты не убжала вмст съ другими?— спросила Негушта, наклонившись и положивъ руку на плечо молодой двушки.

— Я ла твой хлбъ, какъ же могу я покинуть тебя въ часъ смерти?— смиренно промолвила маленькая невольница.

— Ступай, дитя,— съ глубокою нжностью въ голос сказала ей Негушта.— Я видла твою врность и преданность мн, я на хочу, чтобы ты погибла.

Но сиріянка вскочила на ноги, и глаза ея гордо заблистали:

— Я рабыня,— отвтила она,— но я дочь Израиля, какъ и ты. Пусть вс другія оставили тебя. Я тебя не оставлю. Быть можетъ, я буду полезна теб.

— У тебя мужественное сердце, дитя,— сказала Негушта. Она привлекла къ себ двушку и нжно обняла ее.— Я должна теперь пойти къ Зороастру, ты же останься здсь, спрячься за занавсью, бросься въ окно, если сюда ворвутся злоди.

Она повернулась и быстро исчезла, спокойная и блдная, какъ смерть.

Гулъ во дворц отчасти умолкъ и новые, странные крики стали раздаваться по обширнымъ заламъ и корридорамъ. Внезапный дикій вопль, мгновенный отдаленный трескъ взломанной двери, съ грохотомъ падающей на мраморный полъ, и затмъ опять протяжные, нечеловческіе крики, перемшанные съ глухими, тихими, отчаянными стонами, — все это поднялось вверхъ и, казалось, устремилось на встрчу Негушт, когда она раздвинула занавсь и вышла изъ своихъ покоевъ.

Но маленькая сиріянка схватилась рукой за индійскій кинжалъ, висвшій у нея за поясомъ, и послдовала украдкой за своею госпожей.

XX.

Негушта скользила, какъ призракъ, по тускло освщеннынъ корридорамъ и заламъ. Смятеніе, повидимому, все еще сосредоточивалось въ нижней части дворца, но оглушительный шумъ усиливался съ каждою минутой,— вопли раненыхъ женщинъ и стоны раненыхъ мужчинъ, бряцаніе мечей и доспховъ и по временамъ рзкій и гулкій лязгъ, когда съ полдюжины копій, не попавши въ цль разомъ ударялись объ стну.

Она бжала все дальше, не останавливаясь, такъ какъ съ каждымъ мгновеніемъ потокъ сражающихся могъ подняться въ верхній этажъ и настигнуть ее. Проходя мимо лстницы, она услыхала съ содроганіемъ въ нсколькихъ шагахъ отъ нея, какъ ей показалось, отчаянный вопль, который внезапно оборвался и смнился предсмертнымъ хрипніемъ.

Она миновала сокровищницу, тоже покинутую стражей, и чрезъ минуту очутилась на дорог къ храму. Насколько она могла видть яри робкомъ мерцаніи звздъ, путь оставался еще свободенъ. Двери храма были заперты, и массивное зданіе грозно выступало изъ мрака, темне своей собственной черной тни.

Негушта остановилась у двери и прислушалась. Сквозь толстыя стны до нея слабо донеслись звуки вечерней молитвы. Вс жрецы находились вмст съ Зороастромъ въ храм Ормузда, ничего не зная о грозившей имъ опасности и о томъ, что происходило во дворц, и воспвали предъ священнымъ огнемъ обычный жертвенный гимнъ, которому суждено было стать ихъ предсмертною пснью. Негушта попробовала отворить дверь. Громадныя бронзовыя ворота были замкнуты, и хотя она толкала ихъ изо всей силы, они не подавались.

— Нажми средній гвоздь,— послышался сзади тоненькій голосокъ. Негушта вздрогнула и, оглянувшись, различила во мрак маленькую фигурку сиріянки, тайкомъ послдовавшей за ней изъ дворца. Негушта нажала гвоздь, какъ совтовала ей сдлать невольница. Дверь отворилась, медленно и безшумно повернувшись на петляхъ. Об женщины вошли, и сиріянка осторожно вдвинула тяжелую бронзовую задвижку на прежнее мсто. Слесарь-египтянинъ, длавшій замокъ, сообщилъ своей возлюбленной, одной изъ прислужницъ царицы, секретъ, посредствомъ котораго онъ отпирался,— сиріянка слышала разговоръ объ этомъ и запомнила секретъ.

Очутившись за дверями, Негушта быстро устремилась по длинному корридору и минуту спустя уже стояла во внутренней части храма, предъ всми жрецами и самимъ Зороастромъ. Но въ тотъ самый мигъ, какъ она вбгала въ храмъ, сиріянка, оставшаяся: позади, чтобъ запереть двери, услыхала на дорог топотъ и быстрый бгъ множества людей, визгъ хриплыхъ голосовъ и бряцаніе оружія.

Хвалебная пснь торжественно раздавалась вокругъ священнаго огня, горвшаго неугасимо на черномъ мраморномъ жертваник. Зороастръ стоялъ предъ нимъ, воздвъ руки въ молитву и восковое лицо его и блоснжная борода были озарены ослпительнымъ блескомъ, исходившимъ отъ пламени.

Семьдесятъ жрецовъ стояли сомкнутыми рядами вдоль стнъ храма, воздвъ руки къ небу, по примру верховнаго жреца, и звучные, сильные голоса ихъ гармонически сливались, воспвая хоромъ величественный гимнъ. Негушта внезапнымъ крикомъ прервала пснопніе, устремившись на самую середину храма.

— Бги, Зороастръ, теперь еще не поздно. Врагъ надвигается тысячами… онъ уже во дворц. Нельзя терять ни минуты!— Она бросилась впередъ и положила одну руку на его плечо.

Но верховный жрецъ спокойно обернулся къ ней, и лицо его не обнаружило страха, хотя вс другіе священнослужители перестали пть и въ внезапномъ испуг столпились вокругъ своего начальника. Въ то самое время, какъ голоса ихъ умолкли, послышался неясный гулъ, словно океанъ ударялся волнами о двери.

Зороастръ бережно снялъ съ своего плеча руку Негушты.

— Иди сама и спасайся,— кротко сказалъ онъ ей.— Я не пойду. Если Премудрому угодно, чтобъ я погибъ, я погибну предо этимъ жертвенникомъ. Иди скорй и спасайся, пока еще есть время.

Но Негушта взяла его руку въ свою, дрожавшую отъ сильнаго волненія, и взглянула въ его спокойные глаза. Взглядъ ея быль полонъ неизъяснимой любви и печали.

— Разв ты не знаешь, Зороастръ, что я скорй готова умереть съ тобой, чмъ жить, оставаясь женою другаго? Я клянусь теб Богомъ отцовъ своихъ, что не покину тебя.

Ея нжный голосъ затрепеталъ. Этими словами она изрекала себ смертный приговоръ.

— Теперь уже поздно!— вскричала маленькая сиріянка, вбгая въ храмъ.— Теперь уже поздно! Вы вс погибли! Смотрите, они уже выламываютъ двери!

Пока она говорила, въ храм послышался грохотъ какой-то тяжелой массы, напиравшей на бронзовыя ворота, и съ каждымъ ударомъ поднимался цлый хоръ отвратительныхъ, свирпыхъ, протяжныхъ криковъ, какъ будто демоны ада торжествовали побду надъ душами гршниковъ.

Жрецы затрепетали отъ ужаса, несмотря на всю свою храбрость и покорность вол Ормузда. Нкоторые изъ нихъ устремились было къ выходу, но юная сиріянка заградила имъ дорогу.

— Вы все равно погибли, вамъ уже нтъ спасенія, такъ умрите, по крайней мр, какъ мужи,— спокойно сказала она имъ.— Пропустите меня къ моей госпож!— и она протснилась сквозь толпу объятыхъ ужасомъ жрецовъ, которые походили въ своихъ блыхъ одяніяхъ на пнистую волну, выброшенную изъ морской пучины неистовымъ порывомъ урагана.

Негушта все еще держала въ своей рук руку Зороастра и блуждающимъ взоромъ смотрла на безпомощныхъ жрецовъ. Ея единственною мыслью было спасти возлюбленнаго, но она понимала, что было уже поздно. И, тмъ не мене, она ршилась обратиться съ мольбою къ жрецамъ.

— Неужели никто изъ васъ не можетъ спасти его?— воскликнула она.

Впереди всхъ стоялъ человкъ съ смуглымъ, суровымъ лицомъ, носившій званіе верховнаго жреца до появленія Зороастра. Онъ первый бросилъ тогда вызовъ неизвстному пришельцу и первый затмъ поклялся ему въ беззавтной врности. Онъ громко возгласилъ:

— Мы спасемъ и его, и тебя, если только это будетъ возможно,— вскричалъ онъ, воспылавъ отвагой и восторженнымъ благоговніемъ къ своему начальнику.— Мы вс плотно сомкнемся вокругъ васъ обоихъ и, быть можетъ, намъ удастся пробиться сквозь ряды враговъ. Если и вс мы погибнемъ, быть можетъ, Зороастръ будетъ спасенъ.— Онъ хотлъ взять Зороастра за плечо, и ни одинъ изъ жрецовъ не поколебался бы въ эту минуту положить свою жизнь въ доблестной, самоотверженной попытк. Но Зороастръ тихо отстранилъ его:

— Вы не можете спасти меня, ибо часъ мой насталъ,— сказалъ онъ, и сіяніе неземной славы внезапно озарило его черты и преобразило ихъ предъ лицомъ всхъ находившихся въ храм.— Силы наши ничтожны противъ несмтнаго сонма враговъ. Мы должны умереть, какъ мужи и какъ служители Премудраго, предъ его священнымъ огнемъ.

Грохотъ у дверей продолжалъ раздаваться по всему храму, почти заглушая вс другіе звуки, а въ рдкіе промежутки неистовые крики разъяренныхъ осаждающихъ прорывались все громче и громче.

Но голосъ Зороастра, явственный и сильный, былъ услышанъ всми жрецами, и вс они еще ближе столпились вокругъ величественной фигуры своего вождя. Негушта крпко сжимала его руку въ своей и, блдная, какъ смерть, не сводила глазъ съ его лица, пока онъ говорилъ. Маленькая сиріянка, задумчивая и спокойная, стояла возл своей госпожи.

— Внемлите мн, служители Ахуры,— сказалъ Зороастръ.— Намъ нтъ спасенія, мы обречены на смерть, хотя и не знаемъ, отъ чьей руки должны погибнуть. А потому я умоляю васъ отложить помышленія объ этой смерти, которую мы должны претерпть нашими бренными тлами, и устремить взоры на то, что нетлнно и не погибнетъ во вки. Ибо человкъ, заключенный въ свою бренную оболочку, есть хрупкое и измнчивое созданіе, такъ какъ жизнь его не дольше жизни другихъ сотворенныхъ существъ, онъ слабъ и подверженъ недугамъ и всякимъ опасностямъ отъ самаго рожденія. Но душа человка не умираетъ, и дыханіе смерти не можетъ коснуться ея, она живетъ вчною жизнью и будетъ сіять въ надзвздномъ мір нетлнною славой. Ибо и звзды погибнутъ, и погибнетъ земля, какъ и тла наши погибнутъ здсь въ эту ночь, но души наши узрятъ славу Премудраго и будутъ жить вчно. Солнце восходитъ, и земля исполняется радости, и наступаетъ день. И снова заходитъ оно, и ночь наступаетъ, и вся земля исполняется скорби. Но хотя наше солнце зашло и мы не увидимъ больше его восхода, но очи наши увидятъ солнце, для котораго нтъ заката, и души наши узнаютъ радость, для которой не будетъ конца. Восходитъ утро, и мракъ вечерній во вки не смнитъ его. Владыка Ахура Мазда, все сотворившій, создалъ и наши тла и вселилъ въ нихъ души наши для того, чтобъ мы жили и пребывали нкоторое время на земл. Нын онъ ихъ требуетъ обратно, ибо онъ далъ ихъ намъ и ему принадлежатъ они. Такъ отдадимъ же ихъ съ радостью, какъ непорочную жертву, ибо Премудрый, знающій все, знаетъ, почему намъ подобаетъ умереть. И тотъ, кто сотворилъ все, что мы видимъ и что преходяще, создалъ и все то, чего мы еще не видали, но увидимъ вскор, и близко уже время, когда намъ откроется міръ вчный, хотя міръ тлнный не будетъ уже видимъ для насъ, такъ какъ смерть смежитъ наши бренныя очи. Вознесите же вмст со мной пснь благодаренія премудрому Ормузду, которому угодно взять насъ отъ бытія преходящаго къ жизни вчной, отъ мрака къ свту, отъ тлнія къ нетлнію, отъ смерти тлесной къ жизни вчной.

Зороастръ поднялъ одну руку къ небу, и вс жрецы запли вмст съ нимъ хвалебную пснь такимъ согласнымъ, торжественнымъ хоромъ, какъ будто смерть не витала надъ ними въэто мгновеніе. Негушта все еще сжимала руку Зороастра своими тонкими пальцами, они были холодны, какъ ледъ.

Съ оглушительнымъ трескомъ, съ какимъ только земныя стихіи могли бы обрушиться и превратиться въ первобытный хаосъ, тяжелыя бронзовыя двери подались, наконецъ, и упали съ громкимъ бряцаніемъ, и до слуха жрецовъ донеслись пронзительные крики осаждающихъ. Можно было подумать, что разверзлось жерло ада, и что вопли гршниковъ и злорадный хохотъ діаволовъ разразились во всемъ своемъ бшеномъ неистовств.

Въ одинъ мигъ храмъ наполнился цлымъ роемъ безобразныхъ существъ, глаза которыхъ пылали жаждою крови, а руки носили слды безпощадной рзни. Ихъ кривые мечи грозно засверкали въ вышин, когда они ринулись впередъ, а дикіе крики ихъ потрясли самую кровлю священнаго зданія. Они надялись найти здсь богатыя сокровища, но увидали только кучку окутанныхъ въ блое, безоружныхъ жрецовъ, столпившихся возл кого-то, кто былъ выше ихъ всхъ, и среди нихъ увидали двухъ женщинъ. Разсвирпвъ, какъ хищные зври, съ дикимъ ревомъ и визгомъ, они окружили обреченныхъ на гибель людей, повалили ихъ на землю и окрасили свои уродливые мечи алою кровью, заструившеюся яркимъ, обильнымъ потокомъ по блоснжнымъ одяніямъ жрецовъ.

Служители храма мужественно боролись до конца. Они хватали безобразныхъ враговъ за руки и за шею и отбрасывали ихъ назадъ, на ихъ товарищей, отчаянно сражаясь въ рукопашную съ вооруженными злодями. Но противниковъ было по сту противъ одного, жрецы падали кучами другъ на друга и кровь ихъ лилась подъ ногами бсновавшейся толпы дикарей, ожесточенно рубившихъ направо и налво и испускавшихъ яростные крики злобнаго торжества всякій разъ, какъ одинъ изъ жрецовъ, пошатнувшись, падалъ на землю съ смертельною раной въ груди.

Напослдокъ одинъ дикарь-исполинъ, съ налитыми кровью глазами и искаженными чертами лица, перескочилъ чрезъ груду убитыхъ и дымящеюся отъ крови рукой схватилъ за волосы Негушту, стараясь вытащить ее на середину храма. Но тонкія руки Зороастра быстро обвились вокругъ ея стана и онъ прижалъ ее къ своей груди. Тогда маленькая сиріянка взяла обими руками индійскій кинжалъ и, высоко поднявъ его надъ головою, изо всей силы ударила имъ злодя въ сердц, такъ что онъ умеръ мгновенно, но не усплъ онъ еще упасть на землю, какъ острый клинокъ, промелькнувъ въ воздух, подобно извилистой молніи, отдлилъ маленькія ручки отъ запястья, и неустрашимая, врная служанка сиріянка упала со стономъ на мраморный полъ. Еще одинъ вопль, и все было кончено: тотъ же мечъ ударилъ ее еще разъ, и она испустила духъ.

Негушта склонила голову на грудь верховнаго жреца, державшаго ее въ своихъ объятіяхъ, и съ страстнымъ порывомъ прижалась къ нему.

— О, Зороастръ, мой возлюбленный! Не называй меня больше измнницей, ибо я была врна теб до смерти, и буду вчно съ тобою въ блаженств надзвзднаго міра!

Онъ еще крпче прижалъ ее къ себ и въ это страшное мгновеніе блдное лицо его заблистало лучезарнымъ свтомъ новой жизни, которую даруетъ только смерть.

— Въ блаженств надзвзднаго міра!— воскликнулъ онъ.— Во свт славы премудраго творца!

Въ воздух опять сверкнулъ острый клинокъ, отскъ съ размаху голову Негушты и вонзился въ сердце ея милаго, они упали мертвые, еще держа въ объятіяхъ другъ друга, и тогда пришелъ конецъ рзн.

Но на третій день вернулся Дарій, великій царь, такъ какъ онъ встртилъ на дорог гонца, посланнаго съ встью, что его воины побили мятежниковъ въ Экбатан, хотя послдніе въ десять разъ превосходили ихъ числомъ. И когда царь увидалъ, что произошло въ Стаккар, и взглянулъ на трупъ такъ страстно любимой имъ супруги, лежавшій въ объятіяхъ его самаго врнаго и дорогого слуги, онъ горько заплакалъ. И тотчасъ же онъ отправился въ походъ и стеръ съ лица земли дикихъ всадниковъ восточной пустыни, не оставилъ живымъ ни одного младенца. Но цлыхъ дв тысячи варваровъ онъ привелъ плнными въ Стаккаръ и распялъ ихъ на большой дорог, чтобы кровь ихъ послужила отмщеніемъ за кровь тхъ, кого онъ такъ любилъ.

Онъ взялъ тла Зороастра, верховнаго жреца, Негушты, царицы, и маленькой рабыни сиріянки, возлилъ на нихъ драгоцнные ароматы, обернулъ въ тонкое полотно и, обложивъ ихъ пластинками изъ чистаго золота, предалъ ихъ погребенію въ одной общей могил, высченной въ горномъ утес, противъ дворца.

В. С.

‘Русская Мысль’, кн. X—XII, 1891